Желязны Роджер Дева и чудовище

   Роджер Желязны

   Дева и чудовище

   Великая смута настала, потому что настала пора решения. Старейшины выбрали кандидата и жертвоприношение было назначено, несмотря на протесты Райлика, старейшего.

   - Не надлежит нам капитулировать и в этот раз, - заявил он.

   Но ему не ответили, и молодая девственница была отведена в туманный грот, где ее накормили листьями забвения.

   Райлик смотрел на это с разочарованием.

   - Так не должно быть, - настаивал он - Это не правильно.

   - Так было всегда, - отвечали другие. - Каждую весну и каждую осень. Всегда так было. - И они бросали встревоженные взгляды на небо, где солнце начинало утро, разливая повсюду свой свет.

   Бог уже шествовал по великому лесу.

   - А теперь давайте уйдем, - сказали они.

   - А вы когда-нибудь думали о том, что можно остаться? И посмотреть, что делает Бог-чудовище? - с горечью спросил Райлик.

   - Хватит с нас твоего кощунства! Пошли!

   Райлик пошел за ними.

   - С каждым годом нас становится все меньше, - сказал он. - В какой-то момент у нас просто никого не останется, чтобы принести в жертву.

   - Значит, в этот день мы умрем, - сказали остальные.

   - Так зачем тогда тянуть? - спросил Райлик. - Давайте дадим сейчас бой, и не будем ждать, пока нас совсем не останется!

   Но остальные только отрицательно качали головами, жест, который Райлик наблюдал уже в течение многих веков. Все они уважали возраст Райлика, но никто не разделил его мыслей. Они бросили назад всего лишь один взгляд, когда солнце высветило фигуру бога на прекрасном скакуне и со смертоносной пикой наперевес. В пещере, где рождались туманы, дева забила хвостом из стороны в сторону, бешено вращая обезумевшими глазами под юными пластинами бровей. Она почувствовала божественное присутствие и начала низко реветь.

   Они отвернулись и продолжали свой путь по равнине.

   Когда они приблизились к лесу, Райлик остановился и поднял свою жесткую лапу, как бы пытаясь удержать какую-то мысль. Потом он сказал:

   - Кажется, я еще помню время, - сказал он, - когда все было по-другому.