---

• Содержание
  • Идущие в Тени
  • I
  • II
  • III
  • IV
  • V
  • VI
  • VII
  • VIII
  • IX
  • X
  • ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
  • КОММЕНТАРИИ
• notes
  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5
  • 6
  • 7
  • 8
  • 9
  • 10
  • 11
  • 12
  • 13
  • 14
  • 15
  • 16
  • 17
  • 18
  • 19
  • 20
  • 21
  • 22
  • 23
  • 24
  • 25
  • 26
  • 27
  • 28
  • 29
  • 30
  • 31

---

Содержание

Роджер Желязны Девять  принцев Амбера

Идущие в Тени

   Всю жизнь мы провели в одном из теневых миров. Наши мечты были смутны, желания — убоги. То тени скрывали нас, то вдруг впереди янтарной блесткой вспыхивал огонек надежды. И мы, жадно вытянув лапы, кидались на свет с криком «Дай!». Нас не интересовало, кто даст нам счастье: боги, правители, герои, любимые люди… даже облик счастьедающего был неважен для нас. Главное, чтобы побольше, получше, почаще и — поровну. Поровну! Не приведи случай, если виночерпий счастья минует твой стаканчик и лишит тебя законного. Мы живем в тени и большего нам не надо. Мы будем «ездють по всяму миру», жрать «кентукковые ящщеркины окорочка», но делать это не мимоходом, меж подвигов и приключений, а целенаправленно, сладострастно, все мысли, чувства и движения посвящая самому процессу. В лучших традициях «русской тоски» светлая печаль будет посещать нас лишь в песнях и пьяных снах. А мы будем старательно зарываться в грязь и делать все возможное, лишь бы ничего не менялось. Лишь бы ничто не потревожило нас в нашей зловонной луже, теплой и до боли своей.

   Апокалипсис бытовухи тоже самодостаточен. Мысли, равно как и их хозяин, также легко и радостно тонут в унынии. «И ничего-то не выйдет…», «это обречено на провал…» — сопливые песни для горестного катарсиса, когда приходит удивительное знание о том, что ты — ничтожество…

   Я — махровый материалист. Но именно поэтому и знаю: мир творит мысль. Ваши собственные мысли, господа, вырубают во Вселенском урагане информации маленький островок — Ваш мир. Каков он — чисто Ваши проблемы. Но именно Ваш мир первичен и способен лихо менять всю Вселенную. Уберите усилием Вашей мысли, Вашей воли то, что Вам не нравится, добавьте то, что так не хватает и так необходимо этому миру — и Вы уже на шаг ближе к Вашему Янтарному городу. Еще шаг. Еще. И вот показались шпили Вашего замка. Вот колокольня блистательного города, где хозяин — Вы. Вы, дьявол Вам в ладони! И если Вы не ошиблись ни на одном из шагов, вы достигли своего первого Авалона. Вы стали Магом: Ваше слово может воздействовать на материю.

   Мы, на тени Россия не привыкли к этому. Мы не помним заветной формулы: «Время — деньги». Нам более приятно «каждому по потребностям», чем «каждому по труду». Состояние тусовки для нас естественнее, чем состояние работы. Но слово «Дай!» незыблемо. И иногда кажется, что среди нас никогда не найдется ни одного принца Янтаря.

   В конце концов, каждый сам решит, что лучше — стабильная служба или жутковатый путь, и какая война больше по душе — с половой щеткой против паркетного пола, либо с двуручным мечом против сверкающего дракона.

   Что ж, для принцев янтарной крови Янтарь — цель неизбежная, как сама жизнь. Их Путь — путь к своему Янтарю. Рискните, господин читатель, и хотя бы проследите Путь Кэвина, принца удачи и очень решительных действий. Не всем быть такими. Но вдруг удивительная идея книги, принцип жизни и действия героя что-то изменит в Вас, заставят изменить Ваш собственный Мир и подтвердят звание Мага, по праву принадлежащее Роджеру Желязны.

I

   Это было началом конца того, что мне казалось целой вечностью. Я попытался пошевелить пальцами ног — успешно. Я лежал, распластавшись в постели, обе ноги были в гипсе, но это были мои, настоящие, живые ноги.

   Я крепко сжал веки, затем открыл — и так трижды.

   Комната пришла в равновесие.

   Где я, черт побери?

   Постепенно туман рассеялся, и то, что зовется памятью, вернулось ко мне. Я вспомнил ночи, санитарок и иглы. Каждый раз, лишь только предметы вокруг обретали четкость, кто-то входил и колол меня какой-то дрянью. Так и было. Да. Но теперь я чувствовал себя вполне прилично. По крайней мере, наполовину. И им придется прекратить.

   Придется ли?

   Может, и нет, — всплыла внезапная мысль.

   Естественный скепсис по поводу чистоты человеческих намерений прочно укоренился в моей голове. Да меня же просто перекололи наркотиками, — вдруг сообразил я. Вероятно, особой причины и необходимости в этом не было — да и быть не могло, — но раз уж им заплатили, то зачем останавливаться? Значит, действуй хладнокровно и делай вид, что ты еще в дурмане, подсказал внутренний голос — моя вторая половина, самая худшая, но и более мудрая.

   Я последовал совету.

   Минут через десять в приоткрывшуюся дверь палаты пролезла голова санитарки, а я, конечно, вовсю трубил: «хр-р». Голова исчезла.

   И я восстановил кусочек того, что произошло.

   Я смутно припоминал, что попал в какую-то неприятность. Что случилось потом — было расплывчато, ну а о том, что было до этого, я и вовсе не имел ни малейшего представления. Сначала меня отвезли в обычную больницу, а потом перевели сюда, это я помнил. Зачем? Я не знал.

   Ноги мои были в порядке. По крайней мере, ходить я мог. Я не помнил, сколько времени прошло с тех пор, когда я их сломал, но то, что у меня было два перелома — знал точно. Я сел в постели. Это потребовало настоящего усилия, и мускулы сразу занемели. Снаружи было темно, лишь за окном голо сияли пригоршни звезд. Я подмигнул звездам и перебросил ноги через край кровати.

   Немного кружилась голова, но скоро головокружение прошло, я поднялся, держась за железный прут в изголовье, и сделал первый шаг.

   Порядок. Ноги меня держат. Итак, теоретически, уйти отсюда я смогу.

   Я и ушел — обратно в кровать; улегся поудобнее и стал думать. Меня зазнобило, на лбу выступил пот. Во рту потек вкус сладких сахарных слив… Неладно что-то в Датском королевстве.

   Да. Я попал в автомобильную катастрофу.

   Открылась дверь, впустив в комнату струю сильного света из коридора, и сквозь щели век я увидел сестру со шприцем наизготовку. Она подошла к постели — широкобедрая баба, темноволосая, с пухлыми руками.

   Как только она приблизилась, я сел.

   — Добрый вечер, — сказал я.

   — Почему — добрый вечер? — ответила она.

   — Когда я отсюда выхожу?

   — Надо спросить у доктора.

   — Спросите, — сказал я.

   — Пожалуйста, закатайте рукав.

   — Нет, благодарю вас.

   — Но мне надо сделать вам укол.

   — Спасибо, не надо. Мне он не нужен.

   — Боюсь, но доктор говорит…

   — Пригласите его сюда, и пусть он скажет мне об этом. А я не желаю никаких уколов.

   — Боюсь, но я выполняю приказ…

II

   Было часов восемь утра, когда шофер такси высадил меня в ближайшем городе на каком-то углу. Я расплатился и минут двадцать прогуливался. Затем зашел в закусочную, устроился за столиком и заказал сок, пару яиц, тост, бекон и три чашки кофе. Бекон был жирноват.

   Примерно с час пронаслаждавшись завтраком, я еще погулял, нашел магазин одежды и подождал до девяти тридцати — времени открытия.

   Я купил себе пару брюк, три рубашки спортивного покроя, пояс, нижнее белье и подходящие ботинки. Я также выбрал себе носовой платок, бумажник и расческу.

   Затем я разыскал Грейнхаундскую автобусную станцию и сел в автобус до Нью-Йорка. Никто не пытался меня остановить. Похоже, никто меня и не разыскивал.

   Сидя у окна, глядя на деревенский пейзаж в осенних тонах, освеженный живыми ветерками с яркого, холодного неба, я попытался упорядочить все, что знал о себе и о том, что со мной произошло.

   Я, Карл Кори, был помещен в Гринвуд моей сестрой Эвелин Флаумель. Это произошло примерно две недели назад после автомобильной катастрофы, в результате которой я получил переломы ног — хотя этого я и не чувствовал. Я не помнил никакой сестры Эвелин. Вероятно, персонал Гринвуда получил указание держать меня в постели беспомощным, но когда я освободился и пригрозил, испугался последствий. Ну, что ж. Значит, кто-то меня боится. А значит, я буду вести себя соответственно.

   Я попытался вспомнить, как произошла авария, и додумался до того, что у меня разболелась голова. Но все-таки авария не могла быть несчастным случаем.

   Я был в этом убежден, хотя и не знал, почему. Я выясню и это, и тогда кое-кто заплатит. Очень, очень много заплатит. Ненависть, могучая ненависть горячей волной ударила меня в грудь. Кто бы ни пытался сломать или использовать меня, сделал это себе на беду, и теперь, кто бы он ни был, он не будет обижен моим вниманием. Я ощутил сильное желание убить, уничтожить этого мерзавца, и вдруг понял, что эти ощущения не новы и что в прошлой жизни именно так я и поступал. И не раз.

   Я уставился в окно, глядя, как падают мертвые листья.

   Добравшись до Большого Города, я, во-первых, зашел в парикмахерскую побриться и подстричься, а во-вторых, отправился в туалетную комнату и надел свежую рубашку — терпеть не могу, когда срезанные волосы щекочут шею. Автоматический пистолет калибра 0.32, принадлежавший неизвестному типу из Гринвуда, лежал в правом кармане куртки. Предполагаю, что если Гринвуд или моя сестра захотели бы вдруг разыскать меня, то незаконное ношение оружия вряд ли пошло бы мне на пользу. Но я решил, что так спокойнее. Сначала меня надо найти, а потом… Главное, я хотел понять причину всех событий. Я быстро перекусил в ближайшем кафе, потом целый час ездил в метро и на автобусах, соскакивая на самых неожиданных станциях, затем взял такси и назвал адрес Эвелин в Уэстчестере — адрес моей сестры и желанного источника воспоминаний. Прежде, чем мы приехали, я обдумал тактику дальнейших действий.

   И когда в ответ на мой стук, после получасового ожидания, старинная большая калитка отворилась, я уже знал, что буду говорить. Я все тщательно обдумал, пока шел к дому по длинной извилистой аллее, выложенной белым гравием, мимо дубов и ярких кленов — ветер холодил мою подстриженную шею под поднятым воротником куртки, под ногами хрустели листья. Запах тоника от моих волос смешивался с густым запахом плюща, обвивавшего стены старого каменного здания. Все было незнакомо, и вряд ли я когда-либо был здесь раньше.

   Я постучал, и мне ответило эхо.

   Затем я засунул руки в карманы и стал ждать.

   Когда дверь отворилась, я улыбнулся и кивнул плоскогрудой служанке с россыпью родинок на лице.

   — Да? — сказала она с пуэрториканским акцентом.

   — Я хочу видеть миссис Эвелин Флаумель.

   — Как прикажете доложить?

   — Ее брат Карл.

   — О, входите, пожалуйста, — сказала она мне.

   Я вошел в прихожую. Пол был выложен мозаикой из крохотных бирюзовых и лососевых кафельных плиток. Стены красного дерева, заросли больших зеленых лопухов, оккупировавших кадки на левой половине комнаты. Сверху проливал желтый свет куб из стекла и эмали.

   Девушка удалилась, и я стал осматриваться, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь знакомое.

   Ничего.

   Тогда я стал просто ждать.

   Наконец служанка вернулась, улыбнулась, кивнула и молвила:

   — Пожалуйста, идите за мной. Она примет вас в библиотеке.

   Я пошел следом: три лестничных пролета вверх, затем по коридору мимо двух закрытых дверей. Третья дверь слева была открыта, и служанка жестом пригласила войти. Я вошел и остановился на пороге.

   Как и в любой библиотеке, здесь были бесконечные этажи книг. Еще здесь были три картины — два лесных пейзажа и один морской. Пол был застлан тяжелым зеленым ковром. Рядом с громадным столом стоял такой же громадный глобус, с лица которого на меня смотрела Африка. Позади стола и глобуса во всю стену распростерлось окно со стеклом толщиной не меньше восьми сантиметров. Но не это стало причиной моего замешательства.

   На женщине, сидевшей за столом, было платье цвета морской волны с глубоким вырезом спереди и широким воротником, у нее были длинные волосы в локонах, по цвету напоминавшие нечто среднее между закатными облаками и пламенем свечи в темной комнате, — не крашенные, я откуда-то знал это, — а ее глаза за большими очками, в которых она, по-моему, не нуждалась, — я это тоже знал, — светились такой же голубизной, как озеро Эри в три часа пополудни ясным летним днем, а цвет ее сжатых губ гармонировал с волосами. Но и это не стало причиной моего замешательства.

   Я знал ее, откуда-то знал, хотя и не мог сказать, откуда.

   Я двинулся вперед, надев на себя улыбку.

   — Привет, — сказал я.

   — Садись, — она указала на кресло с высокой спинкой и большими подлокотниками, оно было оранжевым и удобным — как раз для меня.

   Я сел, и она пристально взглянула на меня.

   — Я рада видеть тебя снова на ногах.

   — Я тоже. Как поживаешь?

   — Спасибо, хорошо. Должна признаться, что я не ожидала увидеть тебя здесь.

   — Знаю, — приврал я, — но я здесь, чтобы поблагодарить тебя за заботу и ласку.

   Я позволил прозвучать легкой ноте иронии, чтобы посмотреть на ее реакцию.

   В это время в комнату вошла гигантская собака — ирландский волкодав — и свернулась в клубок возле стола. Вторая пришла следом, но перед тем как лечь, дважды обошла глобус.

   — Вот именно, — ответила она, возвращая иронию, — это самое малое, что я могла для тебя сделать. В следующий раз будь осторожнее за рулем.

   — Обещаю тебе, что буду принимать все меры предосторожности.

   Я не знал, в какие игры мы играем, но так как и она не знала, что я этого не знаю, я решил выудить из нее все, что удастся.

   — Я подумал, что тебе будет небезынтересно, в каком я сейчас состоянии, вот я и пришел.

   — Я была… я… — ответила она. — Ты что-нибудь ел?

   — Завтракал часа два тому назад.

   Она позвонила служанке и приказала накрыть на стол. Затем:

   — Я так и думала, что ты сам выберешься из Гринвуда, когда придешь в себя. Правда, я не ожидала, что это будет так скоро и что ты явишься сюда.

   — Знаю, — ответил я. — Потому-то я и пришел.

   Она предложила мне сигарету, я взял, дал прикурить ей, затем закурил сам.

   — Ты всегда вел себя неожиданно, — сказала она после несколько затянувшейся паузы. — Правда, в прошлом тебе это помогало, но не думаю, что ты что-нибудь отыграешь сейчас.

   — Что ты хочешь этим сказать? — спросил я.

   — Ставка слишком высока для блефа, а мне кажется, что ты именно блефуешь, явившись ко мне вот так, запросто. Я всегда восхищалась твоей смелостью, Кэвин, но не будь дураком. Ты знаешь счет в игре.

   Кэвин? Запишем это после "Кори".

   — А может, не знаю, — ответил я. — Ведь какое-то время я спал, разве не помнишь?

   — Ты хочешь сказать, что ни с кем не связывался?

   — Как проснулся, не представилось случая.

   Она наклонила голову на сторону, и ее удивительные глаза сузились.

   — Опрометчиво, — сказала она, — но возможно. Просто возможно. Ты мог попробовать. Ты мог. Я притворюсь, что ты так и сделал. В таком случае, ты поступил остроумно и неопасно. Дай мне подумать об этом.

   Я затянулся сигаретой, надеясь, что она скажет еще что-нибудь. Но она молчала, и я решил ухватить то, что показалось выгодным в этой игре, которую я не понимал, с игроками, которых я не знал, и ради ставок, о которых я не имел никакого понятия.

   — Одно то, что я пришел сюда, уже говорит кое о чем, — сказал я.

   — Да, знаю. Но ты слишком хитроумен, поэтому говорить это может слишком о многом. Подождем и увидим.

   Подождем чего? Увидим что? Галлюцинацию?

   К этому времени нам принесли бифштексы и кувшин пива, так что на некоторое время я был избавлен от необходимости делать загадочные замечания и тонко намекать на то, о чем не имел ни малейшего понятия. Бифштекс был прекрасен — розовый внутри, сочный, и я аппетитно захрустел поджаренным хлебом, запивая всю эту роскошь большим количеством пива. Она засмеялась, глядя, с какой жадностью я поглощаю пищу, нарезая свой бифштекс маленькими ломтиками.

   — Я люблю рвение, с которым ты набрасываешься на жизнь, Кэвин. И это одна из причин, почему мне не нравится смотреть, как ты рвешь с ней знакомство.

   — Мне тоже, — пробормотал я.

   И пока я ел, я увидел ее. Я увидел ее в одеянии с большим вырезом на груди, в платье с пышной юбкой, зеленом — как может зеленеть только море. Звенела музыка, все танцевали, позади нас слышались голоса. Я носил черное с серебряным, и… Видение исчезло, оно было настоящей частью моих воспоминаний, и я искренне выругался: как мне не хватает их. Что говорила она, в своем зеленом, мне, в моем черном и серебряном, той ночью среди музыки, танцев и голосов?

   Я налил из кувшина еще пива и решил испробовать свое видение на Эвелин.

   — Я вспомнил ночь, — сказал я, — ты была в зеленом, а я одет в свои цвета. Как тогда все казалось прекрасным, и музыка…

   На лице ее возникло мечтательное выражение, щеки порозовели.

   — Да, — сказала она, — прекрасные были времена… Скажи, ты действительно еще ни с кем не связался?

   — Слово чести, — сказал я, что бы это ни значило.

   — Стало еще хуже, — сказала она, — сейчас в Тени больше ужасов, чем можно себе представить…

   — И?.. — спросил я.

   — Он в прежних заботах, — закончила она.

   — О.

   — Да, — продолжала она, — и он захочет знать, где ты остановился.

   — Вот здесь, — сказал я.

   — Ты хочешь сказать?..

   — Пока, — сказал я, наверное, слишком поспешно, поскольку ее глаза слишком широко распахнулись. — Пока не буду знать, в каком положении дела, — что бы это ни значило.

   — О.

   И мы доели наши бифштексы и допили пиво, а кости отдали собакам.

   Потом мы пили кофе маленькими глоточками, и я почувствовал к ней самые настоящие братские чувства, но быстренько подавил их.

   Я спросил:

   — Что у других? — Это могло означать что угодно, а звучало безопасно.

   На минуту я испугался, что сейчас она спросит, что я имею в виду. Но она просто откинулась на спинку стула, подняла глаза к потолку и сказала:

   — Как всегда, ничего нового не слышно. Возможно, ты был мудрее всех. Мне здесь так хорошо. Но как можно забыть все… величие?

   Я опустил глаза долу, поскольку не был уверен в своем взгляде, и сказал:

   — Нельзя. Просто невозможно.

   Последовало долгое и неуютное для меня молчание, которое все же нарушила она.

   — Ты ненавидишь меня?

   — Что за чушь, — сказал я. — Как я могу — если принять во внимание все?

   Это, казалось, порадовало ее, и она продемонстрировала свои зубки, оказавшиеся весьма белыми.

   — Хорошо. И спасибо тебе. Кем бы ты ни был, но ты — джентльмен.

   Я поклонился и расшаркался.

   — Ты вскружишь мне голову.

   — Вряд ли, — сказала она. — Если принять во внимание все.

   И я почувствовал себя неуютно.

   Моя ненависть вновь пробудилась, и я подумал, знает ли она, против кого она может быть направлена. Я понял, что знает. Я с трудом удержался от желания спросить об этом в лоб.

   — Что же ты думаешь делать? — спросила она в конце концов, и у меня не оставалось другого выхода, как туманно ответить:

   — Ну, конечно же, ты мне не веришь…

   — Да как мы можем тебе верить?

   Я решил запомнить это "мы".

   — Вот видишь. Так что сейчас я просто воспользуюсь твоим покровительством. Я буду рад остаться здесь, где тебе совсем не трудно следить за мной.

   — А дальше?

   — Дальше? Посмотрим.

   В нашей беседе наступила довольно-таки долгая пауза. Эвелин не выдержала ее первой.

   — Умно, — сказала она. — Очень умно, и ты ставишь меня в неловкое положение.

   (Честно говоря, мне просто некуда было деться, а на деньги, которые я удержал с доктора, долго не протянуть).

   — Да, конечно, ты можешь остаться, но разреши предупредить тебя, — тут она поиграла каким-то брелком, свисавшим с цепочки на шее, — это — ультразвуковой свисток, специально для собак. У Доннера и Блитцена четыре брата, и все они обучены позаботиться о гадких людях, и все они сбегаются на мой свисток. Так что поостерегись появляться там, где твое присутствие нежелательно. Свисток-другой — и даже ты не выстоишь против их атаки. В Ирландии не осталось волков после того, как там вывели эту породу собак.

   — Знаю, — механически ответил я, и тут же понял, что действительно это знаю.

   — Да, — продолжала она. — Эрик будет доволен, что ты — мой гость. Это вынудит его оставить тебя в покое, а ведь ты именно этого и хочешь, "нессе-па"?

   — "Уи", — ответил я.

   Эрик! Это что-то значило! Я знал Эрика, и почему-то было очень важно, что я знал его. Не недавно. Давно. Но Эрик, которого я знал, был словно тень вокруг меня, и это было важно.

   Почему?

   Я ненавидел его, и это была одна из причин. Ненавидел так, что размышления о том, как бы его убить, были для меня не в диковинку. Возможно, я даже пытался их осуществить.

   К тому же, между нами была какая-то связь, что я тоже знал. Родственная?

   Да. Именно так. Причем ни я, ни он не были в восторге от того, что мы… братья. Я помнил… помнил…

   Большой, сильный Эрик — с его влажной, кудрявой бородой и глазами — такими же, как у Эвелин!

   На меня нахлынула новая волна воспоминаний, в висках отчаянно запульсировало, шея взмокла.

   Я ничему не позволил отразиться на моем лице, но заставил себя сделать еще одну затяжку и еще один глоток пива, потому что сообразил, что Эвелин — действительно моя сестра! Только звали ее не Эвелин. Я никак не мог вспомнить ее настоящего имени. Придется быть осторожней, — решил я. — Я вообще не буду называть ее по имени, пока не вспомню.

   А что же со мной? И что за страсти вокруг меня?

   Эрик, внезапно понял я, был как-то связан с тем несчастным случаем. Он должен был закончиться для меня фатально, да только я выпутался. Не ОН ли и организовал все? Да, откликнулась моя интуиция. Это обязан быть Эрик. А Эвелин помогала ему, выплачивая Гринвуду, чтобы меня держали в бессознательном состоянии. Лучше, чем быть мертвым, но…

   Внезапно я понял, что, придя к Эвелин, я бросился Эрику прямо в руки, стал его пленником, и если я останусь — я открыт для новой атаки.

   Но она сказала, что раз я — гость, то Эрику придется оставить меня в покое. Я задумался. Я не имел права верить всему, что мне говорили. Придется все время быть начеку. Может, будет лучше, если я исчезну, пока память полностью не вернется.

   Но это дикое ощущение смертельной необходимости. Я был обязан раскусить эту задачу, и как можно скорее, — и действовать, как только узнаю все. Это лежало на мне как проклятие. Если опасность была ценою памяти, а риск — платой за удобный случай, то быть по сему. Я остаюсь.

   — И я помню… — сказала Эвелин.

   Тут я понял, что она говорит со мной уже несколько минут, а я даже не слушаю. Возможно, это было эхом ее слов, не требующих ответа, ну и неотвязность моих собственных мыслей.

   — Я помню тот день, когда ты победил Джулиэна в его любимых состязаниях, а он швырнул в тебя стакан с вином и проклял тебя. Но приз все-таки выиграл ты. И он внезапно испугался, что зашел слишком далеко. Но ты просто рассмеялся и выпил с ним другой стакан вина. Я думаю, он раскаивается до сих пор, что не сдержался — ведь он такой хладнокровный, и мне кажется, что он очень завидовал тебе в тот день. Ты помнишь?! Мне кажется, что с тех пор почти во всем он старается подражать тебе. Но я ненавижу его по-прежнему и надеюсь, что когда-нибудь он все же споткнется, я чувствую, он споткнется.

   Джулиэн, Джулиэн, Джулиэн. Да и нет. Что-то насчет состязания и искушения человека, и разрушения его почти легендарного самообладания. Да, здесь было ощущение знакомого; нет, я не мог в действительности сказать, с чем все это связано.

   — А Кэйн, как здорово ты одурачил его! Знаешь, он все еще ненавидит тебя…

   Я сделал вывод, что меня не слишком-то любили. Так или иначе, это чувство меня порадовало. И Кэйн тоже звучало знакомо. Очень. Эрик, Джулиэн, Кэйн, Кэвин. Имена эти плыли в моей голове, переполняли меня.

   — Это было так давно… — сказал я почти непроизвольно, и, кажется, это было правдой.

   — Кэвин, — сказала она, — хватит фехтовать. Ты хочешь большего, чем безопасность, я это знаю. И ты достаточно силен, и кое-чего достигнешь, если сыграешь правильно. Я не могу даже догадаться, что у тебя на уме, но, может быть, мы еще сможем сторговаться с Эриком.

   Это "мы" явно прозвучало фальшиво. Она пришла к некоему заключению по поводу моей ценности, как бы все ни пошло. Она увидела шанс урвать для себя, я бы сказал, кусочек.

   Я улыбнулся, совсем чуть-чуть.

   — Ведь ты потому и пришел ко мне? — продолжала она. — У тебя есть какие-то предложения Эрику и ты хочешь, чтобы переговоры вел посредник?

   — Может быть, — сказал я. — Только надо все хорошенько обдумать. Я так недавно поправился, что хорошо бы все взвесить в укромном уголке — на случай, если я вдруг решу, что с Эриком лучше всего вести переговоры и придется действовать быстро.

   — Будь осторожен, — сказала она. — Ты же знаешь, я доложу о каждом твоем слове.

   — Ну, конечно, — сказал я, не зная об этом вовсе, и вслепую нащупывая пути быстрого отступления, — если только твои заветные желания не совпадают с моими.

   Ее брови сдвинулись и между ними пролегли короткие морщинки.

   — Я не совсем понимаю, что ты мне предлагаешь.

   — Я ничего не предлагаю, — сказал я. — Пока. Просто я открыт и честен с тобой и говорю, что ничего толком не знаю. Я не уверен, что хочу договариваться с Эриком. Ведь в конце концов… — я нарочно дал словам повиснуть, потому что мне нечем было их продолжить, хотя и чуял, что следовало это сделать.

   — А что ты предлагаешь взамен? — она резко вскочила, схватившись за свисток. — Блейс! Ну конечно!

   — Сядь и не смеши меня, — ответил я. — Неужели я пришел бы к тебе вот так, запросто, отдался на твою милость, просто на корм собакам, потому что ты случайно подумала о Блейсе?

   Она расслабилась, может даже размякла и снова села.

   — Вероятно, нет, — сказала она наконец, — но я знаю: ты — игрок, и я знаю — ты можешь предать. Если ты пришел сюда, чтобы отделаться от противника, не мучай себя попыткой. Я не столь важная птица. Кроме того, я всегда думала, что все же нравлюсь тебе.

   — Так было и есть, — ответил я, — тебе не о чем беспокоиться — и не беспокойся. Но интересно, что ты упомянула Блейса.

   Приманка, приманка, приманка! Мне так много надо было знать.

   — Почему? Он все-таки связался с тобой?

   — Я предпочитаю молчать, — ответил я в надежде, что это даст хоть какие-то преимущества, тем более, что по разговору можно было предположить, какую позицию занимает Блейс. — Если б он и связался, я ответил бы ему то же, что и Эрику: "Я подумаю".

   — Блейс, — повторила она.

   "Блейс, — сказал я сам себе. — Блейс, ты мне нравишься. Я забыл, почему. И я знаю, есть повод, чтобы ты мне не нравился, но ты мне нравишься. Это я тоже знаю".

   Некоторое время мы сидели молча, и я почувствовал, что сильно устал, но не хотелось показывать этого. Я должен быть сильным. Я знал, что должен быть сильным.

   Я сидел там и улыбался, и говорил:

   — Хорошая у тебя здесь библиотека.

   — Спасибо, — ответила она. — Блейс, — повторила она после очередной паузы. — Скажи, ты действительно думаешь, что у него есть хотя бы один шанс?

   — Кто знает, — пожал я плечами. — По крайней мере, не я. Может быть, он знает, может быть, нет.

   Она уставилась на меня широко раскрытыми глазами. Даже рот у нее чуть приоткрылся.

   — Не ты? — сказала она. — Слушай, а ты не собираешься попробовать сам?

   Тогда я рассмеялся, чтобы как-то сгладить ее догадку. Отсмеявшись, я сказал:

   — Не болтай глупостей. Я?

   Но когда она произнесла это, я осознал, что она коснулась какой-то струны, какой-то глубоко закопанной мысли, мощно откликнувшейся: "А почему бы и нет?"

   Внезапно я почувствовал страх.

   Кажется, она поверила. Что ж, каким бы ни был мой отказ, я отказался. Она улыбнулась в ответ и махнула рукой в сторону встроенного в стену бара.

   — Я бы с удовольствием выпила ирландского.

   — Да и я не откажусь, — я поднялся и налил нам два стакана.

   — Знаешь, — сказал я, вновь усевшись, — все-таки приятно сидеть с тобой вот так, даже если это и ненадолго. Это навевает воспоминания.

   И она улыбнулась, засияла.

III

   Утром ее в доме не оказалось, и какой-нибудь записки тоже. Служанка накрыла стол к завтраку на кухне и ушла по своим делам. Я отверг попытку выудить у прислуги что-нибудь полезное, поскольку либо она ничего не знала, либо не сказала бы того, о чем хотелось знать, а о моей попытке обязательно донесла бы Флори. И раз так случилось, что я остался хозяином дома, я решил вернуться в библиотеку и глянуть, что там можно разузнать. Кроме того, я люблю библиотеки. Мне в них очень уютно, я всегда чувствую себя в безопасности за стеной слов, красивых и мудрых. Я всегда чувствую себя лучше, когда сознаю, что осталось еще что-то, сдерживающее тени в этом мире.

   Доннер или Блицен, или один из их родственников, появился неизвестно откуда и пошел за мной на жестких лапах, нюхая носом воздух. Я попытался подружиться, но это было все равно, что кокетничать с регулировщиком движения, который тормознул тебя у обочины. Я заглянул в другие помещения, мимо которых проходил, но это были просто комнаты, выглядевшие достаточно невинно.

   Потом я вошел в библиотеку, Африка по-прежнему была передо мной. Я закрыл за собой дверь, чтобы собаки не мешали, и прошелся по комнате, читая названия книг на стеллажах.

   Тут было множество книг по истории. По-моему, они составляли основу коллекции. Были тут и книги по искусству — большие дорогие издания — я пролистал несколько. Лучше всего соображается, когда думаешь о чем-нибудь постороннем.

   Хотел бы я знать источники явного Флориного благополучия. Если мы — родственники, значит ли это, что я тоже купался в таком изобилии? Я стал думать о своем доходе, социальном положении, профессии, занятии. У меня было ощущение, что денежный вопрос меня беспокоил мало и что всегда было достаточно средств или способов их добычи. Был ли у меня такой же дом? Я не мог вспомнить.

   Чем я занимался?

   Я уселся за стол и проэкзаменовал память на предмет специальных знаний. Это очень трудно — исследовать самого себя со стороны, как человека незнакомого. Наверное, поэтому у меня ничего и не получилось. Что-то твое является частью тебя, и отделить это невозможно.

   Врач? Эта мысль появилась, когда я рассматривал некоторые анатомические рисунки да Винчи. Почти рефлекторно я припомнил некоторые стадии хирургической операции и понял, что в прошлом оперировал людей.

   Но это было не то. Хоть я и вспомнил, что у меня было медицинское образование, оно было всего лишь составной частью чего-то другого. Я знал, неведомо откуда, что не был практикующим хирургом. Кем тогда? Кем еще?

   Что-то привлекло мое внимание.

   Сидя за столом, я мог видеть всю комнату до дальней стены, где, кроме всего прочего, висела антикварная кавалерийская сабля, которую я как-то проглядел в прошлый вечер. Я поднялся, подошел к стене и взял саблю в руки.

   Про себя я даже поцокал, увидев, в каком состоянии было оружие. Мне захотелось взять масляную тряпку и абразив, чтобы привести саблю в достойный вид. Значит, я разбирался в антикварном оружии, по крайней мере, в рубящем.

   Сабля лежала в руке удобно и легко, и я чувствовал ее зов. Я занял оборонительную позицию. Провел пару приемов атаки и защиты. Да, этой штукой я пользоваться умел.

   Так какова же подоплека всего этого, а? Я оглянулся, пытаясь найти еще какой-нибудь освежитель памяти.

   Но больше ничего не нашлось, так что я повесил саблю на место и вернулся к столу. Усевшись удобнее, я решил покопаться в его потрохах.

   Я начал с середины, потом тщательно обследовал ящики с правой и левой стороны, один за другим.

   Чековые книжки, конверты, почтовые марки, листы бумаги, огрызки карандашей, резинки — все, чего и следовало ожидать.

   Каждый ящик я вытаскивал целиком и держал на коленях, раскапывая содержимое. Делал я так не специально. Это было, очевидно, частью того опыта, который я имел в прошлом, и этот опыт нашептывал мне, что у ящика всегда следует осматривать днище и и боковые стенки.

   Я чуть было не упустил одну деталь, она привлекла мое внимание в последнюю минуту: задняя стенка правого нижнего ящика была ниже, чем у всех остальных.

   Это было неспроста, и когда я, встав на колени, заглянул в проем для ящика, я увидел нечто вроде небольшой коробочки, укрепленной на задней стенке.

   Коробка, оказавшаяся небольшим потайным ящичком, была заперта.

   Примерно минута ушла на дурацкую возню со скрепками, булавками и, наконец, с металлическим рожком для обуви, который я приметил в другом ящике. Именно рожок оказался тем, что требовалось.

   В ящичке лежала колода карт.

   На колоде была картинка, заставившая меня замереть, стоя на коленях, лоб мой покрылся испариной, а дыхание участилось.

IV

   Безопаснее я чувствовал себя целых три минуты.

   Я успел к входным дверям раньше Камиллы, распахнул их.

   Он ввалился в комнату, немедленно захлопнул за собой дверь и задвинул засов. Вокруг его светлых глаз собрались морщинки, не было на нем роскошного камзола и длинных чулок. Он был небрит и одет в обычный коричневый шерстяной костюм. Через руку было переброшено легкое габардиновое полупальто, на ногах — замшевые туфли. Но это все же был Рэндом — Рэндом, которого я видел на карте, только смеющийся рот выглядел усталым, а под ногтями была грязь.

   — Кэвин, — сказал он и обнял меня.

   Я сжал его плечо и сказал:

   — Ты выглядишь так, что рюмка-другая тебе не повредит.

   — Да. Да, да… — согласился он, и я подтолкнул его к библиотеке.

   Минуты три спустя, когда Рэндом уселся с рюмкой виски в одной руке и зажженной сигаретой в другой, он сказал:

   — Они гонятся за мной. Скоро будут здесь.

   Флори издала короткий вопль.

   — Кто? — спросил я.

   — Люди из Теней, — сказал он. — Не знаю, кто они и кто их послал. Их четверо или пятеро, а может быть — шестеро. Они шли со мной по равнине. Потом я взял реактивный самолет. Но они настигли меня недалеко от Денвера. Я несколько раз менял направление полета, чтобы сбить их с курса, но это не подействовало, а мне не слишком хотелось уклоняться в сторону. Я избавился от них в Манхэттене, но это — вопрос времени. Думаю, что скоро они будут здесь.

   — И ты не знаешь, кто их послал?

   Он коротко ухмыльнулся.

   — Ну, думаю, можно ограничиться нашей семьей. Может быть, Блейс, может быть, Джулиэн, а может быть, Кэйн. Может быть, даже ты, чтобы пригнать меня сюда. Хоть я и надеюсь, что это не так. Это был не ты?

   — Боюсь, что нет. И насколько это серьезно?

   Он пожал плечами.

   — Если б их было двое-трое, я устроил бы засаду. Но не на всю же свору.

   Он был небольшого роста, примерно пять футов шесть дюймов, и весил не более ста тридцати пяти фунтов. Но он всерьез утверждал, что убьет их. Я чувствовал твердую уверенность, когда Рэндом вещал, что одной рукой справится с двумя-тремя громилами. Внезапно меня посетила мысль, насколько силен я сам, раз уж я был его братом. Я чувствовал себя достаточно уверенно. Я знал, что могу, не особенно беспокоясь за себя, встретиться с любым человеком в честном бою. Так какая же мощь была во мне?

   Тут я сообразил, что сейчас представится возможность это выяснить.

   Во входную дверь громко постучали.

   — Что будем делать? — спросила Флори.

   Рэндом рассмеялся, развязал галстук, кинул его на стол поверх своего полупальто. Затем он снял пиджак и оглядел комнату. Взгляд его остановился на сабле, в то же мгновение он бросился к стене и схватился за рукоять. Я почувствовал в своем кармане тяжесть пистолета и щелкнул предохранителем.

   — Делать? — спросил Рэндом. — Существует вероятность того, что они найдут вход, — сказал он. — Следовательно, они войдут. Когда ты в последний раз дралась, сестричка?

   — Слишком давно.

   — Тогда постарайся вспомнить, как это делается, и поскорей, — сказал он, — времени осталось совсем мало. Кто-то их направляет, это я могу сказать точно. Нас здесь трое, а их всего шестеро. Стоит ли беспокоиться?

   — Мы не знаем, что они такое, — сказала она.

   — Какая разница?

   — Никакой, — вставил я. — Мне пойти и открыть дверь?

   Оба они едва заметно вздрогнули.

   — Лучше подождем здесь.

   — Я могу позвать полицию, — предложил я.

   Они почти истерически рассмеялись.

   — Или Эрика, — внезапно сказал я, глядя на Флори.

   Но она отрицательно качнула головой.

   — У нас нет времени. Конечно, можно взять его Козырь, но когда он ответит — если захочет — будет поздно.

   — А, может, он и сам приложил к этому руку, — сказал Рэндом.

   — Сомневаюсь, — ответила Флори. — Очень сомневаюсь. Это не в его стиле.

   — Это верно, — сказал я, чтобы хоть что-то сказать и заодно подтвердить, что я разбираюсь в ситуации.

   В дверь еще раз постучали, на этот раз значительно сильнее.

   — Послушай, а Камилла не откроет? — спросил я.

   — Это практически невероятно. На стук она двери не откроет.

   — Но ты же не знаешь, с чем мы столкнулись, — крикнул Рэндом и внезапно выбежал из комнаты.

   Я последовал за ним по коридору, и мы влетели в прихожую как раз вовремя, чтобы остановить Камиллу, которая собиралась открыть дверь. Мы отослали ее обратно в комнату, приказав запереться.

   Рэндом заметил:

   — Это кое-что говорит о силах противника. Где мы, Кэвин?

   Я пожал плечами.

   — Если б я знал, я сказал бы тебе. Но сейчас мы с тобой вместе. Отойди-ка.

   И я открыл дверь.

   Первый громила попытался отпихнуть меня в сторону, но жесткий удар откинул его назад.

   Их было шестеро. Теперь это было ясно.

   — Что вам угодно? — спросил я.

   Ни слова в ответ. Я увидел пистолеты.

   Я отскочил, захлопнул дверь и задвинул засов.

   — Ладно, это действительно они, — сказал я. — Но как мне знать, что это не какой-нибудь твой фортель, Рэндом?

   — Никак, — сказал он, — но я дорого бы дал, чтобы это был мой фортель. Выглядят они дико.

   С этим я не мог не согласиться. Ребята на крыльце были явно тяжеловесами, шляпы до самых глаз были надвинуты на лоб, так что лица оставались в тени.

   — Хотел бы я знать, на каком свете мы находимся, — сказал Рэндом.

   Где-то в районе барабанных перепонок я почувствовал слабую дрожь и понял, что Флори подула в собачий свисток.

   Так что, когда звон разбитого стекла откуда-то справа смешался с воем и рычанием, это меня не удивило.

   — Она свистнула собакам, — сказал я. — Шестерке подлых и злых тварей: при других обстоятельствах они перегрызли бы нам с тобой горло.

   Рэндом кивнул, и мы бросились на звон высаживаемых окон. Когда мы влетели в гостиную, двое громил уже были в комнате, и у обоих были пистолеты.

   Я убил первого и попал в пол, стреляя во второго. Рэндом выскочил вперед, размахивая саблей, и я увидел, как голова громилы отделилась от туловища.

   Через окно в комнату ввалились еще двое. Я расстрелял по ним все патроны и услышал рычание волкодавов вперемешку со стрельбой, но уже не из моего пистолета.

   Оглянувшись, я увидел на полу трех человек и такое же количество псов. Мне стало приятно от того, что мы разделались с половиной нападающих, и когда оставшиеся влезли в окно, одного из них я убил способом, который меня же и поверг в изумление.

   Я, не задумываясь, схватил тяжелое обитое кресло и швырнул его через всю комнату — футов на тридцать. Кресло сломало позвоночник одному из громил.

   Я рванул к оставшимся, но прежде чем я подоспел, Рэндом проткнул саблей одного и, оставив добивать его собакам, повернулся ко второму.

   Этот последний был сбит с ног еще до того, как вступил в бой, и все же убил одну из собак прежде, чем мы смогли его остановить. После этого он уже никого не тронул. Рэндом просто задушил его.

   На поверку вышло, что две собаки были убиты, а одна тяжело ранена. Рэндом избавил ее от мучений быстрым ударом сабли, и мы стали рассматривать громил.

   В них было что-то необычное.

   Вошла Флори и помогла нам разобраться, что именно.

   Во-первых, у всей шестерки были одинаковые налитые кровью глаза. Очень сильно налитые кровью. Но для них это казалось вполне естественным.

   Во-вторых, на каждом пальце было по лишнему суставу, а на тыльной стороне ладони торчали острые, загибающиеся вперед шпоры.

   Челюсти громил сильно выдавались вперед, и когда я открыл рот одному из них, то насчитал сорок пять зубов, каждый из которых был значительно больше человеческого, да к тому же и острее. Кожа на лицах была толстой, серого цвета и твердой на ощупь.

   Несомненно, были и другие отличия, но и этих было вполне достаточно.

   Мы собрали оружие, и я отложил себе три маленьких плоских пистолета.

   — Они вышли из Теней, это вне сомнения, — сказал Рэндом, и я кивнул головой. — Мне повезло. Они, должно быть, не ожидали, что у меня окажется такая армия — воинственный брат, да с полтонны собак.

   Он подошел к выбитому окну и выглянул на улицу. Я не стал вмешиваться, пусть смотрит сам.

   — Никого, — сказал он через некоторое время. — Уверен, что мы уложили всех.

   Он закрыл тяжелые оранжевые шторы и придвинул к окну тяжелый высокий шкаф. Пока он возился, я обыскал карманы трупов.

   Я не был удивлен, что не обнаружил никаких личных документов.

   — Пойдем в библиотеку, — сказал он, — я так и не допил.

   Прежде чем усесться за стол, он тщательно вытер клинок сабли и повесил ее на место. Тем временем я налил виски Флори.

   — Будем считать, что я временно в безопасности, — сказал Рэндом. — К тому же, мы втроем участвуем теперь в одной игре.

   — Похоже на то, — согласилась Флори.

   — Господи, у меня крошки не было во рту со вчерашнего дня, — объявил Рэндом.

   После чего Флори пошла сказать Камилле, что она может спокойно выйти и ничего не бояться. Но от гостиной лучше держаться подальше. А в библиотеку следует принести кучу еды.

   Как только за Флори закрылась дверь, Рэндом повернулся ко мне и спросил:

   — Так. Что между вами?

   — Не поворачивайся к ней спиной.

   — Она все еще служит Эрику?

   — Насколько я знаю, да.

   — Тогда что здесь делаешь ты?

   — Пытаюсь выманить Эрика сюда. Он знает, что единственный способ добраться до меня — явиться сюда, и я хочу знать, насколько велико его желание.

   Рэндом покачал головой.

   — Не думаю, что он пойдет на это. Ни процента. Пока ты здесь, а он там, для чего рисковать собственной головой? Его позиция сильнее. И если ты хочешь его зацепить, придется тебе двигать к нему.

   — Я это уже понял.

   Глаза его сверкнули, а на губах заиграла знакомая усмешка. Он провел рукой по соломенным волосам, не отпуская моего взгляда.

   — Ты собираешься это сделать?

   — Может быть, — ответил я.

   — Не корми меня "может быть", детка. У тебя все написано на лице. Знаешь, я уже почти хочу присоединиться к тебе. Из всех моих интересов мне больше всего нравится секс, и меньше всего — Эрик.

   Я закурил сигарету, решая.

   — Ты думаешь так, — сказал он, пока я соображал, — "Можно ли верить Рэндому? Он стукач и подлец, и он — такой же, как его имя, — без сомнения, предаст меня, как только предложат более выгодную сделку". Верно?

   Я кивнул.

   — Но вспомни, брат Кэвин, хоть я и не делал тебе ничего особенно хорошего, но никогда не причинял и особенного вреда. О, несколько шалостей, это я признаю. Но ты же помнишь, что в нашей семье мы лучше всех понимали друг друга, по крайней мере, не путали друг другу карты. Подумай. Кажется, я слышу шаги. Это или Флори, или служанка, так что давай говорить о чем-нибудь другом. Хотя нет… Быстро! Надеюсь, у тебя есть колода наших любимых фамильных карт?

   Я покачал головой.

   В эту минуту в комнату вошла Флори и сказала:

   — Сейчас Камилла накроет на стол.

   Мы выпили за это, и он подмигнул мне за ее спиной.

   К утру тела громил исчезли из гостиной, на ковре не осталось ни одного пятна, окно казалось новым, а Рэндом объявил, что он "принял надлежащие меры". Я не чувствовал себя достаточно подготовленным, чтобы расспрашивать подробнее.

   Мы одолжили у Флори ее "мерседес" и поехали прокатиться. Окружающие окраины казались до странности измененными. Я не мог бы ткнуть пальцем в то, чего в них не хватало или что было нового, но чувствовал — что-то не так. Когда я попытался сообразить, что к чему, это вновь вызвало приступ головной боли, и я решил пока принимать вещи такими, какими они были.

   Я сидел за рулем, Рэндом — рядом. Я небрежно заметил, что хотел бы опять вернуться в Янтарь — сказал просто так, чтобы посмотреть, как Рэндом отреагирует.

   — Мне всегда было интересно, — ответил он, — хочешь ты мести честной и простой или чего-то еще, — он вернул шар обратно

   — отвечай-не отвечай, если есть настроение. Настроение было. Я бросил коронную фразу:

   — Я много думал, — сказал я, — и взвешивал свои шансы. Знаешь, может быть, я и "попробую".

   Тут он повернулся ко мне (до этого он смотрел в боковое стекло машины).

   — Наверное, у каждого из нас были такие амбиции или хотя бы — мысли. По крайней мере, у меня — были, хоть я и вышел из игры почти сразу. Честно говоря, игра стоит свеч. Я знаю, ты сейчас спрашиваешь, помогу я тебе или нет. Ответ: да. Я сделаю это хотя бы для того, чтобы подложить поросенка всем остальным, — и чуть помолчав — Что ты думаешь о Флори? Хоть как-то она нам поможет?

   — Очень сомневаюсь, — ответил я. — Если все будет предрешено, она, конечно же, присоединится к нам. Но что в таком деле может быть предрешено?

   — Или в любом другом, — вставил он.

   — Или в любом другом, — согласился я, потому что ему казалось, будто я знал, чего добиваюсь.

   Я боялся признаться, в каком состоянии моя память. Я боялся доверять ему, и поэтому не доверял. Мне так много надо было знать, и не к кому было обратиться с вопросами. Я немного поразмышлял об этом, пока мы ехали.

   — Когда ты хотел бы начать? — спросил я.

   — Как только ты будешь готов.

   Вот я и дождался, и прямо в лоб, и непонятно, что с этим делать.

   — Как насчет сейчас? — сказал я.

   Он помолчал. Потом закурил сигарету, по-моему, чтобы выиграть время. Я сделал то же самое.

   — Ну, хорошо, — сказал он. — Когда ты возвращался в последний раз?

   — Чертовски давно, — сказал я, — даже не уверен, помню ли дорогу.

   — Хорошо, — сказал он. — Скорее всего, придется нам смываться с дороги раньше, чем мы вернемся в Янтарь. Сколько у тебя бензина?

   — Три четверти бака.

   — Тогда поверни налево у следующего угла, и посмотрим, что будет.

   Я свернул налево, и тротуары, вдоль которых мы ехали, внезапно брызнули искрами.

   — Черт! — сказал он. — Лет двадцать прошло с тех пор, как я шел здесь. Что-то слишком быстро я вспомнил то, что нужно.

   Мы продолжали двигаться вперед, и я не переставал удивляться: что за черт! Небо блеснуло зеленым, потом розовым.

   Я закусил губу, чтобы не ляпнуть лишнего.

   Мы проехали под мостом, и, когда выехали с другой стороны, небо вновь обрело нормальный оттенок, но теперь со всех сторон нас окружали мельницы, большие и желтые.

   — Не беспокойся, — быстро сказал Рэндом. — Могло быть и хуже.

   Я заметил, что люди, мимо которых мы проезжали, были одеты довольно странно, а дорога была из кирпича.

   — Сверни направо.

   Я свернул.

   Пурпурные облака закрыли солнце, начался дождь. Молния прошествовала по небесам, и небеса заворчали. Щетки дворника работали на полную мощность, но помогали мало. Я включил фары и еще больше сбросил скорость.

   Я мог бы поклясться, что мы проехали мимо скачущего навстречу всадника, одетого в серое, с поднятым воротником и низко опущенной под дождем головой.

   Затем облака распались, и мы выехали на морской берег. Высоко вскидывались волны, и огромные чайки низко проносились над ними. Дождь прошел, и я выключил дворники и фары. На этот раз дорога была из щебенки, но этих мест я не узнавал вовсе. В боковом зеркальце я не видел позади города, который мы проехали. Я крепче сжал руль, когда мы неожиданно промчались мимо виселицы, на которой болтался подвешенный за шею скелет, время от времени покачиваемый порывами ветра.

   Рэндом по-прежнему продолжал курить и смотреть в окно, а дорога сошла с берега, заворачивая на невысокий холм. Травянистая равнина без единого деревца уносилась направо, а слева пробегал ряд холмов. Небо потемнело, заполнилось мерцающей голубизной, словно прозрачный бассейн, укрытый и затененный. Я не мог припомнить, что когда-нибудь видел такое небо.

   Рэндом открыл окно, чтобы выбросить окурок, и ледяной ветерок пахнул мне в лицо. У ветерка был морской привкус, соленый и острый.

   — Все дороги ведут в Янтарь, — сказал Рэндом, словно это было аксиомой.

   Я вспомнил, что днем раньше говорила Флори. Мне не хотелось выглядеть тупицей, утаивающим важную информацию, все равно я должен был сказать Рэндому то, что знал, ради безопасности, не столько его, сколько моей.

   — Знаешь, — начал я, — когда вчера ты позвонил, а я ответил, потому что Флори не было дома, я понял, что она пытается проникнуть в Янтарь, но что-то преградило ей путь.

   Тут он засмеялся.

   — У этой женщины почти нет воображения, — ответил Рэндом. — В такое время путь, конечно, будет закрыт. В конце концов, нам придется идти пешком; я уверен: чтобы попасть в Янтарь, нам потребуются все наши силы и хитрость. Если только мы вообще туда попадем. Она решила, что сможет пройти как принцесса, и путь ее будет устлан цветами? Она просто тупая сука. Она не заслуживает жизни, но не мне это решать — пока… Сверни-ка здесь направо, — вдруг спохватился он.

   Что происходило? Я понимал, что в экзотических переменах, которые происходили вокруг, отчасти виноват он, но никак не мог понять, как он это делает и куда он нас заведет. Я знал, что должен понять его секрет, но я не мог просто спросить, так как он сразу сообразит, что я ни черта не помню. И тогда я буду в его власти. Казалось, он ничего не делал, только курил и смотрел в окно, но свернув направо, мы оказались в голубой пустыне с розовым солнцем, сияющем на переливающемся небе над нашими головами. В боковом зеркальце, позади, тоже простиралась пустыня. Насколько хватало глаз, на много миль тянулась она перед нами. Да, ловкий фокус.

   Затем мотор закашлял, чихнул, но вновь заработал плавно. Потом еще раз. Рулевое колесо в моих руках сменило форму.

   Оно приняло вид полумесяца, а сиденье, казалось, уползло назад, автомобиль вроде как приобрел более низкую посадку, а ветровое стекло чуть наклонилось.

   Однако я ничего не сказал, даже когда на нас обрушилась фиолетовая песчаная буря.

   Но когда буря пронеслась мимо, я чуть не вскрикнул от удивления.

   Примерно в полумиле от нас множество машин сбилось на дороге в дикую бесконечную шеренгу. Они стояли неподвижно, и я слышал, как они сигналили.

   — Сбрось скорость, — сказал Рэндом. — Вот и первое препятствие.

   Я сбавил газ, и нас обдало новым порывом песчаного ветра.

   Только я собрался включить фары, как буря кончилась, и я несколько раз сморгнул.

   Машин не было, гудки умолкли. Теперь дорога искрила, совсем как раньше тротуары, и я услышал, как Рэндом невнятно ругает кого-то или что-то.

   — Убежден, что поменял направление именно так, как хотел этого тот, кто поставил блок, просто злость берет: пришлось сделать то, что ему хотелось.

   — Эрик? — сказал я.

   — Может быть. Как ты думаешь, что лучше сделать? Тормознем и двинем по сложному пути, или поедем дальше и поглядим, есть ли еще блоки?

   — Давай еще проедем. В конце концов, это всего лишь первый.

   — Хорошо, — сказал он, но добавил. — Кто знает, каким будет второй?

   Второй блок был тварью — я не знаю, как еще описать ее. Тварь — похожая на доменную печь, с руками, шарящими по дороге

   — подбирающая автомобили, пожирающая их.

   Я ударил по тормозам.

   — В чем дело? — спросил Рэндом. — Не останавливайся. А то как мы проедем дальше?

   — Я немного растерялся, — сказал я, и он искоса бросил на меня странный взгляд, обжегший, словно еще одна пылевая буря.

   Я понял, что сказал что-то не то.

   Когда пыль осела, мы опять катились по пустой дороге. В отдалении показались башни.

   — Думаю, что я надул его, — сказал Рэндом. — Закрутил несколько в одно, а этого, по-моему, он не предвидел. В конце концов, никто не может закрыть все дороги в Янтарь.

   — Верно, — сказал я, надеясь хоть несколько сгладить эффект неловких слов, после которых он так искоса глянул на меня.

   Я задумался о Рэндоме. Маленький, хлипкий человечек, который мог легко умереть прошлым вечером, равно как и я. В чем была его сила? И о каких Тенях все время идет речь? Что-то говорило мне, что, чем бы ни были эти Тени, сейчас мы двигались среди них. Как? Это была работа Рэндома, но поскольку он сидит спокойно, и руки держит на виду, я решил, что Тенями он управляет мысленно. Опять-таки как?

   Я слышал, как он говорил, что вот тут надо "прибавить", а тут "отнять", как будто вся вселенная была одним большим уравнением.

   Я решил — с внезапной уверенностью — что он каким-то образом прибавляет и вычитает что-то в окружающем мире, чтобы подвести нас все ближе и ближе к этому странному месту — Янтарю, для чего он и искал свое решение.

   И я тоже когда-то умел это делать. И ключ к этому умению, — внезапно понял я, — вспомнить Янтарь.

   Но вспомнить я не мог.

   Дорога резко свернула, пустыня кончилась, окрест расстилались луга с высокой голубой травой. Немного погодя земля пошла небольшими холмами, возле третьего по счету мостовая кончилась, и мы въехали на узкую грязную дорогу. Она была ухабистой и кружила среди холмов, на которых появились небольшие кустарники и заросли похожего на штыки чертополоха.

   Примерно через полчаса холмы кончились, и мы въехали в лес толстых коренастых деревьев с многочисленными дуплами, с причудливо изрезанными листьями осенне-желтого и пурпурного цветов.

   Начал накрапывать мелкий дождик, сгустились тени. От подстилки из мокрых листьев поднимался бледный туман. Откуда-то справа донесся вой.

   Рулевое колесо сменило форму еще трижды, окончательно превратившись в деревянный восьмиугольник. Автомобиль наш вырос и на капоте неведомо откуда возникло украшение в виде птицы фламинго. Я воздерживался от комментариев, молча пытаясь утвердиться на сиденье — которое тоже все время меняло форму — и привыкнуть к управлению непривычным автомобилем. Рэндом посмотрел на рулевое колесо, покачал головой, и внезапно деревья стали выше, оплетенные гирляндами виноградных лоз и чем-то вроде голубой вуали из испанского мха, а машина приобрела почти прежний вид. Я глянул на стрелку указателя бензина: оставалось еще пол бака.

   — Пока мы движемся вперед, — заметил мой брат, и я согласно кивнул головой.

   Дорога расширилась, стала асфальтовой. По обеим сторонам протянулись каналы, полные грязной воды. Листья, мелкие ветки и разноцветные перышки плыли по поверхности.

   Внезапно я ощутил легкость во всем теле, у меня закружилась голова.

   — Дыши медленно и глубоко, — сказал Рэндом, прежде чем я смог вякнуть об этом. — Попробуем немного срезать, и воздух, и сила тяжести немножко изменятся. По-моему, до сих пор нам чертовски везло, и я постараюсь выжать из удачи все — подъехать так близко, как сможем, и так быстро, как сможем.

   — Неплохо бы, — сказал я.

   — Может — да, а может — нет, — ответил он, — но, по крайней мере, игра свеч стоит… Осторожно!

   Мы как раз въехали на холм, на вершине которого показался грузовик и бочкой покатил прямо на нас. Ехал он не по той стороне дороги. Я резко свернул в сторону, чтобы объехать его, но и грузовик повернул туда же. В самый последний момент мне пришлось слететь с дороги и вырулить на мягкую грязь обочины, носом почти в канал.

   Справа от меня завизжали тормоза. Я попытался дать задний ход и снова выбраться на дорогу, но машина прочно засела в мягкой грязи.

   Затем я услышал, как хлопнула дверь, и увидел водителя, выбирающегося через правую дверцу машины, а значит — не по той стороне дороги ехали мы, а не он. Я был уверен, что нигде в Соединенных Штатах нет движения на английский манер, но я уже давно не сомневался, что мы покинули Землю, которую я знал.

V

VI

VII

   В эту ночь начался сильный ветер с дождем. Он не кончился, и когда восход серебром попытался пересечь ладонь мира, и продолжался весь дневной переход.

   Это очень быстро гробит любые великие идеи — топать в дождь, да еще и в холодный. Лично я всегда ненавидел грязь, в марше через которую, мне кажется, я провел столетия.

   Мы искали Теневой путь, который был бы свободен от дождя, но не тут-то было.

   Мы могли дойти до Янтаря, но сможем ли мы дойти в прилипшей одежде, под барабанный бой грома и блеск молний за спиной.

   На следующее утро температура резко упала, и утром, взглянув поверх задубевших флагов, я приветствовал мир, ставший белым под серым небом, наполненным порывами ветра. Мое дыхание превращалось в плюмаж позади меня.

   К этому наши войска — кроме волосатиков — были подготовлены плохо, и мы приказали солдатам двигаться как можно быстрее, чтобы избежать обмораживаний. Большие краснокожие парни страдали. Их мир был очень теплым миром.

   В тот день на нас напали и тигр, и полярный медведь, и волк. Тигр, которого убил Блейс, был длиной в четырнадцать футов от кончика хвоста до носа.

   Ночью мы шли по руслу потока, и, похоже, началась оттепель. Блейс подгонял войска, чтобы как можно скорее вывести их из холодных Теней. Козырь Янтаря указывал, что там царила теплая сухая осень, и мы приближаемся к истинной земле.

   К полуночи второго дня нашего похода мы прошли сквозь слякоть и снег с дождем, холодный дождь, теплый дождь и сушь.

   Был отдан приказ устроить лагерь с тройными караулами. Учитывая усталость людей, мы созрели для вражеской атаки. Но наших воинов шатало, их невозможно было заставить идти дальше.

   Нападение произошло несколькими часами позже, и, как я понял потом по рассказам тех, кто уцелел, во главе его стоял Джулиэн.

   Он нацелил своих коммандос на самую уязвимую часть позиции — периферию основного лагеря. Знай я, что это будет Джулиэн, я использовал бы Козырь, чтобы удержать его.

   Около двух тысяч человек потеряли мы во внезапной зиме, и за скольких отвечал Джулиэн, я пока не знал.

   Казалось, наши войска начали терять присутствие духа, но они подчинились приказу.

   Следующий день был одной бесконечной засадой. Такое крупное войско, как наше, не могло противопоставить ничего серьезного тем коротким рейдам, которые Джулиэн устраивал на наши фланги. Нам удалось уничтожить сколько-то его солдат, но не очень много — порядка одного на каждый десяток наших.

   В полдень мы пересекли долину, идущую параллельно морскому берегу. Лес Ардена был от нас левее и к северу. Янтарь — прямо впереди. Бриз был прохладен и напоен запахами его земли и его чудесных трав. Падали редкие листья. Янтарь лежал от нас в восьмидесяти милях и был лишь мерцанием над горизонтом.

   В это утро стали собираться облака, пошел дождь, молнии упали с небес. Затем ураган прекратился, и солнце вышло высушить его следы. Чуть погодя мы почуяли запах дыма.

   Еще немного спустя мы уже видели его, он поднимался вверх и тянулся к нам.

   Затем взлетели языки пламени. Они двигались к нам хрустящими размеренными шагами, и чем ближе подползали, тем становилось жарче, и где-то в задних рядах началась паника. Раздались крики, колонны рассыпались и хлынули вперед.

   Мы побежали.

   Хлопья пепла падали вокруг, а дым становился гуще. Мы неслись вперед, и пламя напирало все плотнее. Простыни света и жара налетали с плотным громом, и волны тепла били, омывали нас. Они были уже бок о бок с нами — деревья почернели, листья падали хлопьями, кустарник дрожал. Наш путь, насколько хватало глаз, превратился в аллею огня.

   Мы побежали быстрее: скоро станет еще хуже.

   И мы не ошиблись.

   Большие деревья рушились поперек нашего пути. Мы обходили их, перепрыгивали. Но, по крайней мере, оставались на тропе…

   Жара стояла удушающая, воздух огнем врывался в легкие. Олени, волки, лисы и кролики стремительно неслись мимо, убегая вместе с нами, не обращая внимания на нас и своих лесных врагов. Воздух, как клубами дыма, был наполнен кричащими птицами. Они гадили прямо на нас, но нам было не до того.

   Поджечь этот древний лес, так же легко уязвимый, как Арденский, казалось мне святотатством. Но Эрик был принцем в Янтаре и скоро будет королем. Предполагаю, я тоже мог бы…

   Волосы и брови мои были подпалены. Глотка чувствовала себя дымоходом.

   "Скольких людей нам будет стоить этот поход?" — подумал я.

   Семьдесят миль покрытой лесом равнины лежало между нами и Янтарем, и более тридцати миль мы уже прошли, торопясь к концу леса.

VIII

   Сколько раз я просыпался и вновь засыпал — не помню. Дважды я находил воду, хлеб и мясо на подносе у двери. Оба раза я съедал все без остатка. Камера моя была непроглядно темна и очень холодна. Я ждал, и я дождался.

   За мной пришли.

   Дверь распахнулась и возник слабый свет. Я зажмурился, и в этот момент меня позвали.

   Коридор был набит вооруженными солдатами — чтобы я не выкинул какого-нибудь фокуса.

   Я потер рукой щетину на подбородке и пошел туда, куда меня повели.

   Шли мы долго и, войдя в зал со спиральной лестницей, начали подниматься. Пока мы шли, я не задал ни одного вопроса, и никто ничего не пытался мне объяснять.

   Когда поднялись наверх, меня повели по дворцу. Меня привели в теплую чистую комнату и велели раздеться, что я и сделал. Потом я влез в ванную с горячей водой, от которой шел приятный пар, и подошедший слуга соскреб мою грязь, побрил меня и подстриг.

   Когда я вытерся насухо, мне дали чистые одежды — черные и серебряные.

   Я оделся, и на мои плечи накинули плащ с серебряной застежкой в форме розы.

   — Теперь вы готовы, — сказал мне сержант охраны. — Пройдите сюда.

   Я пошел за ним, а охрана пошла за мной.

   Меня провели в самый дальний угол дворца, где кузнец надел мне наручники и сковал цепями ноги. Цепи были толстыми, чтобы у меня не хватило сил их порвать. Я знал: если бы я начал сопротивляться, меня избили б до бесчувствия, а результат был бы тот же. У меня не было желания быть избитым, и я не сопротивлялся.

   Затем несколько стражников приподняли цепи и провели меня обратно к центру дворца. Я не глядел по сторонам на то великолепие, которое окружало меня. Я был пленником. Возможно, скоро я буду либо мертв, либо безумен. И я ничего не мог с этим поделать. Быстрый взгляд в окно сказал мне, что на Колвире ранний вечер, но я не испытывал ностальгии, когда меня вели по залам, где мы играли в детстве.

   По длинному коридору меня провели в столовую дворца.

   Там стояли столы, а за ними сидели люди, многие из которых мне были незнакомы.

   Самые прекрасные костюмы и платья Янтаря горели и переливались на телах знати, и была музыка при свете факелов, и еда уже стояла на накрытых столах, хотя никто еще не приступил к пиршеству.

   Я увидел знакомые лица — например, Флори — но было и много незнакомых. Я увидел менестреля, лорда Рейна — он был посвящен мной в рыцари — его я не видел много веков. Когда мой взгляд упал на него, он отвернулся.

   Меня довели до большого стола в центре зала и усадили.

   Стража встала позади меня, прикрепив цепи к кольцам, вбитым в пол, судя по всему, совсем недавно. Кресло во главе моего стола было пустым.

   Я не узнал женщину, сидевшую справа от меня, но слева сидел Джулиэн. Я не обратил на него внимания, а уставился на леди — этакий киплинговский "пучок волос".

   — Добрый вечер, — сказал я. — По-моему, нас не представили друг другу. Меня зовут Кэвин.

   Она поглядела на сидящего справа мужчину, ища поддержки, но ее здоровый рыжий сосед с россыпью прыщей на лице отвернулся и сделал вид, что оживленно беседует с дамой, сидящей от него справа.

   Женщина выдавила из себя слабое подобие улыбки:

   — Меня зовут Камил. Как поживаете, принц Кэвин?

   — Какое прекрасное имя, — ответил я. — У меня все в порядке. Скажите, как так получилось, что такая милая, приятная девушка очутилась здесь?

   Она быстро сделала глоток воды.

   — Кэвин, — Джулиэн сказал это громче, чем следовало. — Я думаю, что леди, к которой ты пристаешь, считает тебя возмутительно несносным.

   — Да? По-моему, она не сказала тебе ни слова за весь вечер.

   И он не покраснел, он побелел.

   — Достаточно. Я не намерен терпеть этого больше.

   Тогда я потянулся и намеренно побренчал цепями. Кроме эффекта, который это произвело, я узнал, сколько свободного пространства есть в моем распоряжении. Маловато, конечно. Эрик был осторожен.

   — Подойди поближе и прошепчи мне свои возражения на ушко, братец, — сказал я.

   Но он почему-то не сделал этого.

   Я был последним, усевшимся за стол, и поэтому знал: настало время того, что должно произойти. Так и случилось. Пять раз прозвучали шесть труб, и вошел Эрик.

   Все встали.

   Кроме меня.

   Страже пришлось стащить меня со стула и цепями поддерживать в положении "стоя".

   Эрик улыбнулся и спустился по лестнице по правую руку от меня. Я с трудом различил его цвета под горностаевой мантией, в которую он закутался.

   Он прошел во главу стола, остановился возле своего кресла. Подошел слуга, вставший позади него, и виночерпии, разливая вино, сделали первый круг.

   Когда бокалы наполнились, Эрик поднял свой.

   — Пусть вечна будет ваша жизнь в Янтаре, — сказал он, — в вечном городе.

   И все подняли бокалы. Кроме меня.

   — Подними бокал, — сказал Джулиэн.

   — Засунь его себе в… — посоветовал я.

   Он этого не сделал, только свирепо взглянул на меня. Тогда я быстро взял бокал в руки и поднял его.

   Между нами было сотни две людей, но мой голос разнесся по всему залу. И Эрик не отрывал от меня взгляда, пока я произносил свой тост.

IX

   Я не наскучу тебе повторами. Второй год моего заточения был таким же, как и первый, и с тем же финалом. И третий тоже. В тот второй год Рейн ходил ко мне дважды, принося полную корзину прекрасной еды и целые связки новостей. Оба раза я запрещал приходить ему снова. В третий год он спускался ко мне шесть раз, через каждые два месяца, и каждый раз я повторял запрет, съедал все, что он приносил, и слушал новости.

   Что-то скверное творилось в Янтаре. Странные ТВАРИ шли из Тени, творили насилие всем и каждому, пытались проникнуть в город. Их, конечно, убивали. Эрик пытался понять причину. Я не вспомнил о своем проклятии, но позже понял, что это оно, и радовался, что проклятие свершилось.

   Рэндом, как и я, все еще был пленником. Его жена ВСЕ-ТАКИ присоединилась к нему. Положение остальных моих братьев и сестер оставалось неизменным. Это поддержало меня во время третьей годовщины коронации и наполнило новой жаждой жизни.

   Это…

   Это! Однажды это произошло, и мне стало так хорошо, что я немедленно открыл бутылку вина, принесенного Рейном, и распечатал последнюю пачку сигарет, которую хранил про запас.

   Я курил сигареты, прихлебывал вино и наслаждался победой над Эриком. Если б он обнаружил случившееся, я уверен, это стоило бы мне жизни. Но я знал: он ничего не подозревает.

   Поэтому я радовался, курил, пил и пировал в свете того, что произошло.

   Да в СВЕТЕ. Справа от себя я обнаружил слабую полоску света.

   Понимаешь, что это значило для меня? Хорошо, попробуй представить примерно следующее: я проснулся на больничной койке и понял, что выздоровел слишком быстро. Уловил?

   Я лечусь быстрее других. Все лорды и леди Янтаря обладают этим свойством в большей или меньшей степени. Я пережил Чуму, я пережил поход на Москву…

   Я регенерирую быстрее и лучше, чем кто бы то ни было из всех, кого я знал.

X

   Я прошел к маяку и взобрался по каменным ступеням, ведущим к двери его западного входа. Дверь была высокой, мощной и водонепроницаемой. К тому же она была заперта. Позади меня, ярдах в трехстах, находилась небольшая пристань. Там были пришвартованы две лодки. Одна — обычная, весельная. Другая — легкий парусник с каютой. Они мягко покачивались на волнах, и вода вокруг блестела на солнце, как слюда. Я остановился ненадолго, чтобы рассмотреть их. Прошло так много времени с тех пор, как я видел хоть что-нибудь подобное, и на мгновение они показались мне более, чем реальными, и я с трудом удержал рыдание, проглотил его.

   Я отвернулся и постучал в дверь.

   Когда терпение кончилось, я снова постучал.

   В конце концов я услышал внутри какую-то возню, а потом дверь распахнулась, скрипнув ржавыми петлями.

   Джоупин — хранитель маяка — смотрел на меня налитыми кровью глазами, словно изучая, и я унюхал запах виски в его выдохе. Он был ростом около пяти с половиной футов, но такой сгорбленный, что напоминал мне Двэкина. Борода у него была такой же длины, как и моя, поэтому, естественно, казалась длинней, и была она пепельного серого цвета, если не считать нескольких желтых пятен возле пересохших губ. Кожа у него была пористая, как у кожуры апельсина, а стихии придали ей темный цвет, так что-то в ней было от красивой от старинной мебели. Сосредотачиваясь, он скосил темные глаза. Как и большинство людей, которые плохо слышат, он говорил громко.

   — Кто вы? Что вам нужно? — спросил он.

   Если я был столь неузнаваем в моем нынешнем волосатом варианте, то я решил сохранить свое инкогнито.

   — Я — путешественник, с юга, и потерпел кораблекрушение, — сказал я. — Я ухватился за большой обломок дерева, и меня вынесло сюда, на этот берег. Я проспал все утро. И сейчас я, наконец, нашел в себе силы, чтобы встать и дойти до маяка.

   Он сделал шаг вперед и взял меня за руку. Второй рукой он обнял меня за плечи.

   — Входи, входи же, — сказал он. — И обопрись на меня. Ну, ничего, ничего, все обойдется. Пойдем.

   Он привел меня в свои комнаты, которые были жутко захламлены, завалены старыми книгами, морскими картами и корабельными снастями. Он не очень-то твердо держался на ногах, поэтому я старался не наваливаться на него сильно, и лишь для того, чтобы поддержать его убеждение, что я полностью истощен. С этой же целью я с трудом оперся о косяк двери.

   Он подвел меня к своей койке, предложил прилечь и ушел запирать дверь и поискать что-нибудь съестного.

   Я снял ботинки, но ноги у меня были настолько грязны, что я натянул обувку обратно. Если б я действительно долго плавал в море, я никогда не был бы таким грязным. Мне не хотелось, чтобы он так быстро уличил меня во лжи, поэтому я натянул одеяло и откинулся на постели, и в самом деле отдыхая.

   Джоупин быстро вернулся с кувшином воды и кувшином пива, большим куском говядины и половиной каравая хлеба на деревянном подносе. Он смахнул с маленького столика все, что там лежало, и ногой придвинул его к кровати. Потом поставил на него поднос и велел мне угощаться.

   Я так и сделал. Я нафаршировал себя, как ту индейку. Я глотал. Я сожрал все, что попалось мне на глаза. Я опустошил оба кувшина.

   Затем я почувствовал, что смертельно устал. Джоупин кивнул, когда увидел, что у меня смыкаются веки и сказал, чтобы я засыпал. Раньше, чем я это понял, я уснул.

   Когда я проснулся, стояла ночь, и я почувствовал себя значительно лучше, чем за много-много ушедших недель. Я встал, повторил свой маршрут, и вышел наружу. Было холодно, небо было кристально чистым, и на нем, казалось, горели миллионы звезд. Фонарь на вершине башни вспыхнул за моей спиной, потом потух, вспыхнул, потух. Вода была холодной, но я должен был искупаться. Я вымылся, постирал одежду и выжал ее. Я занимался этим около часа. Затем я вернулся на маяк, повесил одежду на спинку старого стула, чтобы она высохла, забрался под одеяло и опять уснул.

   Наутро, когда я проснулся, Джоупин уже был на ногах. Он приготовил мне обильный завтрак, и я поступил с ним так же, как и с ужином. Затем я одолжил у него бритву, зеркало, ножницы, как сумел побрился и сделал что-то вроде стрижки. Затем я опять выкупался, и когда надел на себя чистую, крепкую от соли одежду, я почувствовал себя почти человеком.

   Когда я вернулся с моря, Джоупин взглянул на меня и сказал:

   — Сдается, парнишка, я тебя знаю.

   Я пожал плечами.

   — Расскажи-ка мне о своем крушении.

   Я рассказал. Да, но как! Какое бедствие я детальнейше описал. Даже шлепнувшуюся грот-мачту.

   Он потрепал меня по плечу и налил выпить. Он зажег мне сигару.

   — Отдыхай спокойно, — сказал Джоупин мне. — Я свезу тебя на берег, когда захочешь, или посигналю проходящему кораблю, если он будет тебе знаком.

   Я воспользовался его гостеприимством. Пока я не мог поступить иначе. Я ел его пищу и пил его виски, и взял у него чистую рубашку, которая была ему слишком велика. Она принадлежала его другу, который утонул в море.

   Я оставался с ним три месяца и постепенно набирался сил. Я, конечно, помогал ему, чем мог — следил по ночам за маяком, когда он лежал, словно избитый, убирал все комнаты в доме, даже выкрасил две из них и заменил пять сломанных оконных переплетов

   — и вместе с ним смотрел на море, когда налетал шторм.

   Как я выяснил, Джоупин совсем не интересовался политикой. Ему было безразлично, кто правит в Янтаре. По его мнению, вся наша проклятая компания была испорчена. Пока он мог обслуживать свой маяк, есть хорошую еду и пить славный самогон, а также в полном покое составлять навигационные карты, чихать ему было на то, что происходило на берегу. Он нравился мне все больше и больше, а так как я тоже кое-что знал о старых морских картах, мы провели много приятных вечеров, внося в них исправления. Много лет тому назад я отправился в путешествие на корабле далеко на север, и я составил для него новую карту, основанную на том, что я лично помнил. Это, казалось, доставило ему огромное удовольствие, равно как и мое описание тех вод.

   — Кори (так я ему представился), мне бы хотелось отплыть с тобой куда-нибудь, — сказал Джоупин. — Я не понял сразу, что ты был шкипером.

   — Кто знает, — ответил я. — Ведь ты тоже когда-то был капитаном, верно?

   — Откуда ты знаешь?

   Я, действительно, знал, но в ответ обвел рукой вокруг.

   — Все эти вещи, которые ты собираешь, и твоя любовь к составлению карт, да и ведешь ты себя так, как человек, привыкший командовать, — ответил я.

   Он улыбнулся.

   — Да, — сказал он мне, — это так. Когда-то я командовал… Лет сто. Но это было так давно… Давай, лучше выпьем.

   Я сделал маленький глоток и отставил рюмку в сторону. За те месяцы, что провел у него, я прибавил в весе фунтов сорок. Каждый день я ждал, что он признает во мне члена семьи. Может, когда узнает, он выдаст меня Эрику, а может, и — нет. Теперь, когда между нами возникли товарищеские отношения, я чувствовал, что он не сможет так поступить. Но я не хотел проверять.

   Иногда, сидя у огня маяка, я размышлял:

   "Долго ли я останусь здесь?"

   Недолго, — решил я, добавляя в лампу каплю жира — нет, совсем недолго. Приближается время, когда я отправлюсь в путь и вновь пойду сквозь Тень.

   И однажды я почувствовал давление, мягкое, запрашивающее поначалу. Я не мог сказать уверенно, кто это был.

   В ту же секунду я остановился как вкопанный, закрыл глаза и заставил разум очиститься, замерзнуть. Прошло по меньшей мере пять минут, пока давление не прошло. Тогда я принялся ходить и размышлять, и тут же улыбнулся, глядя КАК я хожу. Я подсознательно ходил по тому небольшому пространству, которое мне позволяла камера там, в Янтаре.

   Кто-то только что попытался связаться со мной через мой Козырь. Был ли это Эрик? Стало ли ему, наконец, известно, что я бежал, и не он ли пытается так обнаружить меня? Я не был уверен. Я чувствовал, что он боится ментального контакта со мной. Тогда Джулиэн? Или Джерард? Кэйн? Кто бы это ни был, я закрылся от него полностью, это я знал. И я откажусь от связи с любым членом моей семьи. Может, я и пропущу важные новости или чью-нибудь дружескую помощь, но я не мог рисковать. Попытка контакта и моя блокировка бросили меня в дрожь, словно от холода. Меня трясло. Я думал весь день и решил, что пришла пора пускаться в путь. Мало было хорошего в том, что я оставался так близко от Янтаря — ведь я был еще очень уязвим. Я поправился вполне достаточно для того, чтобы идти сквозь Тени, чтобы найти тот мир, куда мне следовало прийти, если я хотел, чтобы Янтарь когда-нибудь стал моим. С помощью старого Джоупина я был убаюкан покоем. Мне будет тяжело расстаться с ним — я успел полюбить старика. Поэтому вечером, после нашей традиционной партии в шахматы, я сказал ему о намерении уйти.

   Он налил нам выпить и поднял свой стакан, сказав:

   — Счастливого тебе пути, Кэвин. Надеюсь, что мы еще когда-нибудь увидимся.

   Я не отреагировал внимания на имя, и он улыбнулся, поскольку понял, что это от меня не ускользнуло.

   — Мне было хорошо здесь с тобой, Джоупин. Если мне удастся то, что я задумал, я не забуду, что ты сделал для меня.

   — Мне ничего не нужно, — он покачал головой. — Я счастлив тем, что имею, делая то, что делаю. Я радуюсь, обслуживая этот проклятый маяк. Это — вся моя жизнь. И если тебе удастся то, что ты задумал, нет, не говори мне об этом, пожалуйста! Я ничего не хочу знать! Я просто буду надеяться, что ты иногда заглянешь ко мне на огонек сыграть со мной партию-другую в шахматы.

   — Непременно, — пообещал я.

   — Если хочешь, утром можешь взять "Бабочку".

   "Бабочка" — это его парусное судно.

   — Но прежде чем ты уйдешь, я хочу, чтобы ты взял подзорную трубу, взобрался на башню и посмотрел назад, на Гарнатскую Долину.

   — И что я увижу?

   — Об этом лучше судить тебе самому, без помощников, — пожал он плечами.

   — Хорошо, я сделаю это, — кивнул я.

   Затем мы долго пили, пока не почувствовали себя совсем хорошо, а потом принялись устраиваться на ночь. Мне будет не хватать старика Джоупина. Вместе с Рейном, они оказались теми немногочисленными друзьями, которых я нашел по возвращении. Засыпая, я подумал о долине, которая стала огненным котлом в тот последний день нашего похода. Что необычного может произойти там сейчас, четыре года спустя?

   Я спал, встревоженный снами об оборотнях и шабашах, а над миром поднималась полная луна.

   Когда я встал, только-только начало светать. Джоупин еще спал, и я был рад этому: не люблю прощаний, и к тому же было у меня странное предчувствие того, что вижу его в последний раз.

   Захватив с собой подзорную трубу, я взобрался на башню, в комнату, где зажигался огонь маяка. Я подошел к окну, выходящему на берег, и посмотрел в долину.

   Над лесом висел туман. Это был холодный, мокрый туман, который, казалось, прилипал к вершинам низкорослых кривых деревьев. Деревья были черными, и ветви их сплетались, как скрюченные пальцы паралитика. Среди них мелькали какие-то неясные черные твари, и по их полету я понял, что это — не птицы. Может, летучие мыши? Чье-то злобное присутствие чувствовалось в этом лесу, и вдруг я понял, что это. Это был я.

   Все это сделал я своим проклятием. Я превратил мирную Гарнатскую Долину в то, что я увидел; это был символ моей ненависти к Эрику и всем тем, кто сражаясь, позволил ему захватить власть, ослепить меня. Мне не нравилось, как выглядит этот лес, и, когда я смотрел на него, я понял, во что воплотилась моя ненависть. Я знал это, это было частью меня.

   Я создал новый путь в реальный мир. Гарнат — стал дорогой сквозь Тени, Тени мрачные и темные. Только зловещее могло идти по этой тропинке. Это и было источником тех тварей, о которых говорил Рейн, тварей, которые беспокоили Эрика. Хорошо — в каком-то смысле — если эта борьба отвлечет его от всего остального. Но когда я опустил подзорную трубу, я никак не мог избавиться от чувства, что я освободил что-то мерзкое. В миг проклятия я не знал, увижу ли когда-нибудь ясное дневное небо. Но сейчас, когда я видел, я понял, что спустил с привязи тварь, которого нелегко будет уничтожить. Даже сейчас я видел, какие странные тела двигались в выжженном лесу. Я сделал то, чего никто и никогда не делал со времен Оберона: открыл новый путь в Янтарь. И открыл его только для зла. Придет день, когда правитель Янтаря — кем бы он ни был — столкнется со страшной задачей, как закрыть путь. Я знал это, вглядываясь туда, все понимая, потому что это было моим творением, детищем моей боли, гнева и ненависти. Если когда-нибудь я выиграю битву за Янтарь, мне придется сразиться с делом рук своих, что всегда дьявольски трудно. Я вздохнул.

   Да будет так, — решил я. А тем временем Эрику будет чем заняться, чтобы не страдать бессонницей.

   Я быстро перекусил, снарядил, как мог, "Бабочку", поднял паруса, оттолкнулся от берега и сел за руль. Джоупин обычно вставал к этому времени, но, может, он тоже не любил долгих прощаний.

   Я направил лодку в море, зная, куда иду, но не ведая, как туда добраться. Я поплыву сквозь Тень и странные воды, но так будет лучше, чем сухим путем, который моими стараниями рассек королевство.

   Я направил лодку к ближайшей земле, такой же сияющей, как Янтарь, — месту почти бессмертному, месту, которого больше нет. Его пожрал Хаос много веков назад, но где-то все же должна была остаться Тень от него. Мне требовалось только найти ее, узнать и снова сделать своей, как это было в давние времена. Затем, когда со мной будет войско, я сделаю еще одну вещь, которой не знал Янтарь. Я не знал, как это сделать, но обещал себе, что в день моего возвращения в бессмертном городе будет греметь канонада.

   Когда я отплыл в Тень, белая птица моей удачи прилетела и опустилась мне на правое плечо, и я написал записку, привязал к птичьей лапе и послал птицу в путь. Записка гласила: "Я иду", и дальше — моя подпись.

   Я не успокоюсь, пока месть и трон не окажутся у меня в руках, и доброй ночи, милый принц, всему, что стоит между мной и моей целью.

   Солнце висело низко, над моим левым плечом, а ветры надували паруса и несли меня вперед. Я выругался, а потом засмеялся.

   Я был свободен, и я бежал, и пока что мне удавалось все. И у меня появился тот шанс, о котором я мечтал.

   Черная птица моей удачи прилетела и опустилась мне на левое плечо, и я написал записку, привязал к птичьей лапе и послал птицу на запад.

   Записка гласила:

   "Эрик, я вернусь".

   И дальше — моя подпись:

   "Кэвин — повелитель Янтаря".

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА

   Любой перевод книги требует решения довольно неприятной, страшно неоднозначной задачи. Хорошо бы, если слова, события, имена, сюжеты и цитаты в переведенном тексте несли столько же информации и вызывали столь же обширные ассоциации для русского читателя, как, например, и для английского. Но при этом оставались исключительно словами, событиями, именами, сюжетами и цитатами англоязычных культур. Фактически в рамках русскоязычной культуры можно выделить субкультуры других языков, как некоторое отображение существующих языковых структур. Отображение естественно неполное, неправильное, вернее, искаженное примитивными традициями и сглаживающими принципами "серого перевода". Одной из самых диких традиций, вероятно, является латинизированная транскрипция непереводимых имен. Здесь царит полная неразбериха. Если Невтон все-таки стал Ньютоном (хотя почему-то остался Исааком), то имя астронома Галли по-прежнему скрывается под псевдонимом "Галлей", а Айнштайн до сих пор — Эйнштейн. Удивительно, как Бернс не стал Бурнсом, и непонятно, как возникают дикие метисные сочетания типа "Дип Перпл". Конечно, хочется произнести словечко или по-гармоничней, или по-привычней. Действительно, есть смысл в том, чтобы подкрашивать имена в благозвучные тона русского языка, но и в этом должно быть чувство меры. Принцип фонетической транскрипции для человека или героя, чье имя перевели на чужой язык.

   Непростой проблемой является сленг. Что сочно и очаровательно по-английски не всегда работает в русском. Верно и обратное. Еще более неприятны случаи легкого искажения слова в рамках словесной игры и — что еще хуже — выпендрежного словотворчества. При попытках построения адекватной русской фразы возникают конструкции, которые валят с ног редакторов и ввергают в неистовство корректоров. Ужасно, но чтобы пробить косность нашего восприятия иногда приходилось уровень "легкости искажения" менять и не в сторону еще большего изящества. Поэтому некоторые элементы творчества переводчика и изменения оригинального текста в книге все-таки есть.

   История, которую рассказывает принц Кэвин своему сыну Мерлину на пороге Хаоса, излагается лаконичным рубленым языком без длиннот и украшений. Юмор принца линейный, граничащий с хамством, хотя и ограненный придворным воспитанием. Впрочем, то же самое можно сказать и об остальных манерах и речах героя. Кроме того повелители теней безудержно смолят "Салем" и общаются на американском сленге середины шестидесятых. На такую языковую среду накладывается некоторые мелкие несшитости и несвязности первой книги цикла, написанной — как кажется — бурно, на едином стайерском дыхании, но в три приема (по структуре, темпу, языку первая книга романа разваливается на три фрагмента). А значит и русский вариант книги обладает всеми прелестями и недочетами оригинала. Ну, а что натворил с текстом переводчик — судить господину читателю.

   Хочеться предупредить напоследок, что, равно как и в книге Роджера Желязны, все цитаты из Шекспира и Библии приведены без кавычек.

КОММЕНТАРИИ

   Кэвин (Corvin) — от corvinus, то есть имеющий свойства ворона, принадлежащий к воронам, вороненок. В ирландской традиции вороны — боевые птицы. Облик воронов принимают богини войны и разрушения Бадб и Морриган. И как говорят на Британских островах: "Пока вороны живут в Тауэре, Англия может спать спокойно".

   Флори, Флоримель — медонос; в "Королеве Эльфов" Спенсера характер, иллюстрирующий женскую прелесть, утонченность и легкомысленность.

   Джулиэн — от julius, сноп сена.

   Эрик — так называлась у древних ирландцев плата родственникам за убитого члена семьи.

   Кэйн (Caine) — к Каину не имеет ни малейшего отношения. В Ирландии и Шотландии так называлась плата за землю в виде продуктов, а так же штраф, взятый натурой.

   Блейс — предположительно от blaze — вспышка, сияние; в тексте постоянно подчеркивается рыжий цвет волос Блейса, напоминающих пламя.

   Рэндом — random — выбранный или сделанный наугад, случайно; случайный; at random — наобум, наудачу.

   Бенедикт — благословенный. Орден св. Бенедикта, первый монашеский орден на Западе, представлял из себя военный отряд монахов, проповедовавших аскезу, что в самом основном значении есть "военная подготовка". В кельтском эпосе существует аналог этого персонажа — непобедимый воин Нуаду ("собиратель облаков"), который, потеряв в бою руку, не мог больше править Племенами и отказался от трона; в последствии врачеватель Диан Кехт заменил ему руку протезом из серебра и хрусталя, который двигался, как живой.

   Брэнд — выжженое место, головня, факел, участок горящего леса, а так же клеймо, выжигаемое на коже преступника.

   Дейрдре — "трепетная", в кельтском эпосе есть аналог: воспитаница короля уладов Конхобара, которая сбежала со своим возлюбленным Найси, но вернулась после обещания помиловать их. Конхобар нарушил слово, казнив Найси. Дейрдре была обязана провести год в качестве наложницы у самого ненавистного ей человека среди уладов (в последствии — с самим Конхобаром). Бросилась с колесницы на камни и разбилась.

   Фиона — у кельтов существует Фионнуалла, Фионола, дочь бога морей Лера, старшая из его четырех дочерей, обращенных в лебедей ревнивой мачехой.

   Лльюилл — вероятно, от lew — луг, луговая трава. В Англии существует мужское имя Лльюиллин, возможно, имя принцессы — женская форма от него.

   Мойре — "мокрый шелк".

   Мэджэнтс — в оригинале используется ирландская форма Morganath имени феи Морганы, главной из девяти сестер, хозяек яблоневого сада (характерный признак кельтских представлений о загробном мире). Имя означает "рожденная морем", в Бретани так назывались морские девы, завлекающие в свои дворцы на дне моря смертных.

   Мартин — ласточка.

   Оберон — правитель эльфов, по одной легенде живущий во дворце за широкой рекой, по другой, более ранней — в холме эдьфов. Имя происходит от Альберих, что в дословном переводе и означает "король эльфов". В поздней английской литературной традиции Оберон обязан своим маленьким ростом проклятию, наложенному на него за любвеобильность.

   Двэкин (Dworkin) — В корне имени присутствует явный намек на dwarth — гном. В окончании — kin — уменьшительно-ласкательный суффикс. Что-то вроде "Гномика". Гномы были известны большим мастерством не только в работе по металлу, но и в искусстве.

---

notes

Примечания

1

   "И Айхманн выполнял."

   Айхманн (Эйхманн) — Карл Айхманн (1906–1962 гг.), немецкий фашистский военный преступник. С 1933 г. служил в СС, с 1937 г. возглавлял подотдел "По делам евреев" в имперском управлении безопасности; после разгрома фашистской Германии бежал в Аргентину, откуда был вывезен в 1960 г. израильской разведкой. Казнен.

2

   "…чувствую себя совсем как в Янтаре."

   Янтарь — представление Янтаря, как символа власти, достаточно необычно для книги, построенной на кельтских и ирландских мифах. В такой роли Янтарь или "белый нефрит" больше известны в древней культуре Поднебесной империи.

3

   "рисунок белого единорога, вставшего на дыбы…"

   Единорог — легендарное животное, имеющее голову, шею, тело лошади, задние ноги оленя, хвост льва и длинный, свитый в спираль рог на лбу. Более раннее представление о единороге — как о звере с телом быка или козла. Известен практически во всех культурах. Символ неистовости, чистоты и любви. Рогу единорога приписывались целебные свойства при лечении различных болезней, укусов змеи и т. п.

4

   "…колода карт, похожих на карты Таро…"

   Карты Таро — специальные карты для гадания большего размера, чем игральные. Изобретены во Франции гадалкой мадам Таро (Tarot), от чьего имени и получили свое название. Имеют четыре масти: пентакли (монеты или диски), жезлы, чаши и мечи, которые обычным мастям не соответствуют. Основной особенностью являются так называемые Главные Козыри — не имеющие масти карты с картинками, представляющими рыцаря, даму, епископа, смерть, виселицу и прочее. Карты раскладывались особым образом и читались, так как каждой карте соответствовало особое значение. Картинки могли трактоваться по-разному, в зависимости от того, как ложились окружающие карты. Чем-то подобным занимается принц Кэвин, пользуясь как Главными Козырями картами с изображением родственников.

5

   "…окантованы красным"

   Красный цвет у кельтов постоянно связан с потусторонним миром. Связанный же с принцем Кэвином зеленый цвет (глаза, камень на рукоятке меча) так же обозначает связь с "тем светом", но не демоническую, зловещую, а относящуюся к Островам Блаженных.

6

   "ZUNOCO"

   ZUNOCO — фирма, занимающаяся нефтедобычей (США).

7

   "Лес Ардена"

   Легендарный древний лес в Англии. Занятно, что в староанглийском было слово ardens, означающее "пылающий, горящий".

8

   "…на Моргенштерне, самом быстром коне…"

   Моргенштерн — род германского копья, заканчивающегося широким клинком, у основания которого располагались острые, длинные шипы в виде игл, образующие кольцо вокруг древка.

9

   "…мертвым цветом глаз веймарской… собаки"

   Веймарская собака — германская порода крупных охотничьих собак с короткой серой шерстью и голубыми глазами.

10

   "Маяк Кабры"

   Кабра — пригород Белфаста, Ирландия.

11

   "Вэйры"

   Вэйры — разновидность оборотней.

12

   "… не достигнем цели — Файела-бионин…"

   Из следующих книг серии становится известно имя матери Кэвина — Файела. Так же называлась Лестница Фей в шотландских легендах; эта лестница вела от дверей замка в море.

13

   "К этому кайрну, — сказала Дейрдре."

   Кайрн — кельтское сооружение в виде пирамиды из камней, предназначенное для обозначения места или чьего-нибудь погребения.

14

   "…если не считать Тир-на Ног`т, куда нам не попасть."

   Тир-на Ног`т — один из Благослвенных Островов, иначе Счастливых, лежащих в западном море по ту сторону места, куда опускается солнце. Название означает Остров Молодости, это самый красивый из всех островов. Именно с него пришли в Ирландию Племена богини Дану (Туатха де Дананн). Те, кто убит в сражении на этом острове, на следующий день поднимаются исцеленными. Остров известен своими музыкантами-филидами, поэтому многие мечтают попасть на него, чтобы научиться музыке и стихосложению.

15

   "…один Лер знает"

   Лер — имя означает "море", в кельтской мифологии бог морской стихии, хотя обычно упоминается только как отец бога волн Мананнана.

16

   "…кости мертвых Аушвица… видел "Мамашу Кураж"…"

   Аушвиц — один из немецких концлагерей.

   "Мамаша Кураж" — чуть ли не самая известная пьеса Бертольда Брехта, долго запрещалась к постановке.

17

   "…превратилась в "Aupre de ma Blonde"…"

   "Aupre de ma Blonde" — французская народная песня.

18

   "…на ее пальце я увидел Пятно Смерти."

   Пятно Смерти — у больных бубонной чумой на коже возникали синюшные пятна, на месте которых образовывались очаги гниения и язвы, в России такие пятна назывались бубнами, отсюда название данной разновидности чумы.

19

   "…в год чумы…"

   1501 год, начало в Англии эпидемии быстротечной чумы, распространявшейся черными крысами.

20

   "…потом финте in quarte, финте in sixte…"

   in quarte — т. н."четвертая защита" в фехтовании от ударов, наносимых в корпус сбоку слева, при этом рука с клинком перекрывает корпус защищающегося.

   in sixte — т. н. "шестая защита" от удара сверху в лицо или по голове, клинок расположен горизонтально над головой, рука перекрывает лицо.

21

   "…было известно как Авернус…"

   Авернус — реально существующая местность, ныне называется Оверн. По представлениям греков там находился вход в Аид.

22

   "…года неудавшейся кампании в России"

   1812 г., поход Наполеона.

23

   "…приведет нас к реке Ойсин…"

   Ойсин — в кельтской мифологии сын Финна, один из легендарных поэтов Фенниев. Был перевезен на Тир-на Ног`т внучкой Лера Ниамх.

24

   "…командовал, как Роберт Э.Ли в Чэнсиллорсвилле"

   Ли, Роберт Эдвард — величайший генерал армии южных штатов и один из великих генералов в мире. Родился в Вирджинии в 1807 г. Выпускник Вестпойнта. В начале войны Севера и Юга отказался от предложенного ему командования армией Севера, мотивируя отказ, что не может повести солдат против людей своего штата. После войны стал президентом Университета Вашингтона-Ли.

   Ченсиллорсвилль — деревня в штате Вирджиния, где генерал Ли нанес поражение Хукеру в мае 1863 года.

25

   "…в приеме corps a corps"

   Прием, при котором выпад делается и мечом и кинжалом одновременно.

26

   "За Эрика, который сидит у подножия стола!"

   Гости рассаживались по званию и значимости. У подножия стола сидели самые незнатные. Кэвин, сидящий напротив Эрика как раз у подножия, говорит, что на королевском месте во главе стола сидит он сам, а Эрик — наоборот.

27

   "это были "Зеленые Рукава"

   Очень популярная народная ирландская песня, которую играют в самых торжественных случаях и на похоронах.

28

   "корона была серебряной с семью высокими пиками"

   Описывается корона Туатха де Дананн, легендарных племен, от которых согласно легендам произошли ирландцы.

29

   "когда я стою у порога Хаоса"

   Хаос — от греческого chaos, что означает "зев, разверстое пространство, поглощение, первооснова". Из сочинения Секста Эмпирика:"…Хаос есть место, вмещающее в себя целое. Именно, если бы не лежал он в основании, то ни земля, ни вода, ни прочие элементы, ни весь космос не могли бы возникнуть. Даже, если мы по примышлению устраним все, то не устранится место, в котором все было". В Хаосе сходятся все пути, совпадают начало и финал. Хаос всемогущ и безлик, он все оформляет, но сам бесформен. Мировое чудовище, сущность которого бесконечность и ноль одновременно.

30

   "…как и генерал МакАртур"

   МакАртур Дуглас (1880–1964) — генерал американской армии. Во время Второй мировой войны коммандовал войсками США на Дальнем Востоке, а затем союзными войсками в юго-западной части Тихого океана и оккупационными войсками в Японии. В 50-е годы руководил союзными войсками в Корейской войне.

31

   "Демон-ветер нес меня к востоку от солнца"

   Цитируется название сборника скандинавских легенд "К востоку от солнца, к западу от луны". В сказке с таким же названием в месте к востоку от солнца и к западу от луны стоял заколдованный замок.