От площадки в лес шла выпуклая дорожка с канавами по обе стороны. Крупинки кварцевого песка искрились на солнце.

   Морри захлопнул дверцу, перепрыгнул через канаву, нырнул сквозь желтеющий кустарник и оказался на узловатой от выпирающих корней тропке. Тропка змеиными петлями вползала в чащу.

   Приволакивая раненую ногу, Морри неровной рысцой припустил по тропке. Остановился, когда одолел километров пять.

   Прислонившись спиной к липкой сосновой коре, Морри позволил себе передохнуть.

   Нет, это не его лес. Слишком мелкий, суетный, привычный к человеку и побаивающийся его, Морри. Ишь затаился, притих. Даже птицы смолкли. Ничего, привыкнут. Морри потянул в себя сырой прелый воздух, прижал руки к туловищу и окунулся в душистый розовотелый ствол.

   Сосенка вздрогнула, затрещала, в ужасе попыталась отторгнуть чужое, но Морри растопырился, продвинулся вверх и, как ни слаб был, без труда впитал в себя древесное существо. Вершок за вершком он овладевал жесткими клетками, наполняя их собственной жизнью, размягчая до гибкости заскорузлые оболочки, многократно ускоряя неторопливое течение соков. До тех пор, пока каждая частичка сосны не стала им, Морри. Тогда, качнувшись стволом влево-вправо, он с хрустом вытащил из земли половину корневища. Балансируя кроной, Морри перенес его поближе к тропе и снова запустил в грунт, переплетая для надежности с корнями соседних деревьев, прирастая к ним, чтобы подпитаться и их силой. Затем, плавно и осторожно, Морри вытянул из почвы вторую половину корневища, откинулся назад, опершись на ствол соседней сосенки. Освободившиеся корни, облепленные рыжей рыхлой землей, повисли над тропкой подобием незавершенной арки. Со стороны дерево выглядело так, будто его своротил ветер.

   Знакомое дремотное состояние постепенно овладевало Морри. В этом таилась опасность: утратить себя, стать самим деревом, неподвижным и беспомощным. Какая мутная сладость – растворить двойную сущность в покое растительного существа!.. Пища. Нужна Пища!

   Поднялся ветер. Сосновые кроны задвигались, заговорили. Ветер радовал их. Где-то неподалеку прогрохотала электричка. Морри ушел сознанием поглубже, в сосущую сеть корней.

   «Потом… забраться подальше…» – вяло подумал он.

   Длинный узкий стол покрывала накрахмаленная до хруста простыня. На простыне, расслабленно вытянувшись, лежала голая золотисто-коричневая женщина. Четырьмя метрами выше женщины нависал лепной, грубо забеленный потолок. Справа от стола пара окон глядела на искривленный силуэт пойманного в каменную щель тополя. Слева располагалась старинная двустворчатая дверь. Сейчас дверь была распахнута и сентябрьское солнце, пройдя сквозь стекло, сквозь пустое пространство соседней комнаты и высокий дверной проем, расплескивалось о полированную черноту мебельных плоскостей. Ниже сыто искрился густоворсный германский ковер, выдержанный в синих и белых тонах. Красный цвет был представлен пунцовой розой, одиноко увядавшей в горле богемской вазы. Итак, лишь три вещи здесь, утратив блеск юности или искру новизны, вошли в ту пору жизни, которую из вежливости называют зрелой красотой. То были: роза, женщина и сама комната.

   Женщина, разгоряченная и полуобмякшая, распласталась на животе, созерцая афро-азиатскую фантастическую страсть, созданную напрочь лишенным фантазии американским продюсером. А пока в глазах женщины, больших, черных и похотливых, отражалась смуглая кружевязь тел, спина ее отдавалась властной силе мужских рук, мнущих сквозь разогретую мякоть похрустывающий позвоночник.

   Мужчина, ниже пояса облаченный в черное трико, а выше – в собственную кожу, нависал над распростертым телом и терпеливо выдавливал из него многообразную грязь Города.

   Мужчину звали Дмитрием. Имя женщины не имело значения. Одна из многих, ложившихся на этот стол, чтобы за приличные деньги получить не менее приличные услуги. Дмитрий Грошний был способен на большее. Но большего не хотел. Со времени последнего исчезновения Сермаля Грошний умело и успешно погружал себя в некое подобие духовной спячки. А на иронические замечания прочих Сермалевых выкормышей Дмитрий отвечал, криво улыбаясь: «Я – мышь. Мышь и рыба. Зимой мы спим».

   Впрочем, то был довольно крупный экземпляр мыши. Метр девяносто два.

   Нежно заворковал телефон. Грошний, не глядя, ухватил трубку. Вторая рука его продолжала мять и проворачивать.

   – Братик,– сказала трубка красивым женским голосом.– Ты как?

   – В норме,– кратко ответил Грошний.

   Зажав трубку плечом, он снова подключил к делу обе руки.

   – А я на дачу поеду. Витя сторожа в город вызвал, Ходжа там второй день без еды. Еще сожрет кого-нибудь.

   – Он может,– с тем же лаконизмом отреагировал Грошний.

   – Работаешь?

   – Угу.

   – Ну, не буду мешать. Чмок!

   Трубка вернулась на место. Рука женщины оторвалась от простыни, поискала в воздухе и коснулась мускулистого мужского живота. Блестящие черные глаза по-прежнему не отрываясь глядели на экран.

   Грошний слегка отстранился.

   – Сударыня,– произнес он солидно,– вы меня отвлекаете.

   Рука вернулась на место.

   – Извините,– хрипловатым контральто сказала женщина.

   Раскаяния в контральто не ощущалось. Телефонная трубка вновь заворковала.

   – Да-а?

   – Димон! Это Стежень! Быстро приезжай ко мне!

   – Глебушка, извини. Я мну клиента.

   – Пошли его на хрен, Димон! Приезжай в темпе. Очень круто!

   И короткие гудки.

   Грошний вздохнул, отошел от стола, встряхнул кистями, затем достал из бара пакет с соком, опорожнил пакет в два длинных стакана. Один протянул женщине. С минуту оба пили сок и смотрели телевизор.

   – Сударыня,– задушевным голосом произнес Грошний.– У моего друга неприятности. Искренне сожалею, но мы должны прервать сеанс. Деньги я, разумеется, верну.

   Женщина перевернулась на бок, потянулась, взглядом гурмана окинула худощавый мускулистый торс.

   – Ах, Дима,– кошачьим голоском протянула она.– О чем вы? Это же мелочь.

   Откинув голову, она выжидательно поглядела на Грошнего. Помедлив секунду, Дмитрий наклонился и поцеловал темно-фиолетовые губы. Потом вежливо, но решительно освободился от объятий:

   – Я очень спешу, сударыня. Очень. А ехать мне далеко. За город. Прошу вас, одевайтесь!

   И вышел в распахнутую дверь.

   Всхлипывающие звуки динамиков телевизора вывели женщину из приятного оцепенения. Она взяла пульт и безжалостно «прикончила» любовников на самой вершине блаженства.

   – Дима! – крикнула она в пространство.– Вы звоните мне, когда вернетесь.

   – Непременно, сударыня! – Грошний выключил воду и вытер руки.

   Надевая рубашку, он смотрел сверху вниз на мутную воду Карповки и размышлял: что же должно случиться, чтобы Глеб Стежень сказал: «Очень круто!»?

   Спустя четверть часа светло-серая «девятка» Грошнего выехала из арки на Каменноостровский проспект. Навстречу судьбе.

   Было уже за полдень, когда затуманенное сознание Морри уловило: кто-то идет по тропе. Морри встрепенулся, попробовал изучить идущих сквозь корни дальних деревьев, но только еще раз убедился с досадой: это не его лес. Вскоре, впрочем, он увидел сам. Двое. Человек и зверь. Женщина в голубой куртке с откинутым на спину капюшоном и рыжая кавказская овчарка с задранным вверх лохматым хвостом.

   Собака, бежавшая впереди, поравнялась с Морри, обнюхала вывороченные корни и зарычала.

   – Хо! Кто там, Хо? – издали крикнула женщина.

   Метелка хвоста упала. Кавказец пятился, оскалившись и прижав уши.

   – Хо!

   Пес вдруг сорвался с места и ринулся в чащу. Отбежав метров на двадцать, оглушительно залаял.

   Женщина остановилась. От нее до вывороченной сосны – не больше десяти шагов. Морри с трудом справлялся с желанием: выброситься из ствола и схватить.

   – Хо! Иди сюда! – крикнула хозяйка и сделала еще два шага по тропе.

   Кавказец ринулся к ней, с треском проломился через малинник, ухватил за рукав куртки.

   Женщина засмеялась:

   – Эй, куда ты меня тащишь?

   Огромный пес целеустремленно волок ее с тропы.

   – Ну ладно, дурачок,– сказала женщина.– Пойдем посмотрим.

   Морри испытал острое разочарование. Но остался на месте. Не стоит рисковать. В этом лесу люди не так уж редки, можно и потерпеть немного.

   Терпеть пришлось недолго. Женщина и собака возвращались. И на сей раз псу не удалось увести хозяйку с тропы.

   – Там ничего нет, Хо, мы уже смотрели! – и строгим голосом: – К ноге! Рядом!

   Кавказец нехотя подчинился. Только когда до опрокинутой сосны осталось несколько шагов, пес заскулил. Женщина ласково потрепала огромную медвежью голову:

   – Рядом, малыш, рядом!

   Так они и вошли под нависшие корни: светловолосая женщина в голубой куртке и прижавшаяся к ее бедру поскуливающая овчарка.

   Морри качнулся и опустился вниз.

   Женщина даже не вскрикнула. Обрушившееся корневище ударило ее по голове и вмяло в рыхлую землю.

   Пес ухитрился выскользнуть. С визгом он отпрыгнул назад, но тут же вернулся и, свирепо рыча, вгрызся в смолистое дерево.

   Морри не обращал на него внимания. Всем существом он рвал, впитывал, включал в себя восходящий поток. Рана на ноге зажила мгновенно. Пища! Его Пища! Морри задрожал от наслаждения, и дерево заходило ходуном. Пес отпрянул, но через секунду опять впился в облепленный землей корень.

   Морри наполнялся Жизнью! Лучше бы, конечно, выход ее не был таким внезапным. Ей бы побурлить внутри обреченного тела, напитаться терпкой болью, страхом… Но нынче Морри не до тонкостей. Настоящий голод делает восхитительной любую Пищу.

   Поток иссяк. Морри успокоился и вышел из ствола.

   Пес увидел его и шарахнулся. Ужас и ненависть боролись в звере. Распахнув черную пасть, кавказец поджал хвост и завыл. Ужас и ненависть.

   Ненависть победила. Вой перешел в хриплый рык, и громадный зверь бросился на Морри. Толстые лапы ударили в грудь, клыки вонзились в горло…

   Для Морри молниеносный прыжок пса не показался быстрым. Он позволил собаке соприкоснуться с собой, ощутить клыками добычу… И вошел в тело овчарки.

   Кавказец ошалел. Боль и ужас. Ослепший, истошно воющий пес бросился в лес. Но уже на третьем прыжке Морри бросил его на острый обломок сука, а затем легонько сжал собачье сердце. Морри не собирался уходить далеко от первой жертвы. Агония собаки не представляла интереса, и Морри вернулся к своей сосне.

   Голова и грудь женщины были придавлены корнями. Снаружи осталась лишь нижняя часть тела. Желтый резиновый сапог валялся рядом: должно быть, пес пытался вытащить хозяйку. Морри потрогал толстый носок, провел ладонью по голубой шерсти брюк. Нога была теплой.

   Подсунув руку, Морри приподнял тело и свободной рукой стянул с женщины брюки. До щиколоток. Затем положил ладони на обнаженные колени. Темно-коричневые пальцы глубоко погрузились в мягкую плоть. Морри приблизил ноздри к коже, понюхал.

   «Молодая,– подумал он.– Хорошо».

   Его руки еще раз нырнули под куртку и стянули вниз трусики из алого, как мак, шелка. Согнув ноги убитой, Морри широко развел ее колени и откинул полы куртки.

   Меленький дождик заворковал на верхушках сосен. Падающие капли застывали выпуклыми глазками на приподнятых бедрах женщины.

   Морри нырнул на дно памяти. Отыскал нужные воспоминания. Низ живота, лоно, бедра, колени – все выглядело очень привлекательно. То, что верхняя часть осталась под корнями, лишь усиливает ощущение. Тот, кому приготовлена ловушка, окажется рядом раньше, чем сообразит, что приманка мертва. Даже если сообразит… И если придет.

   «Придет»,– уверенно подумал Морри.

   Та часть его, которая некогда принадлежала человеку, нисколько в этом не сомневалась.

   Морри скользнул сознанием к псу. Пес уже издох.

   «Хорошо»,– подумал Морри и втолкнул плечо в дрогнувший ствол сосны.

   Заляпанная грязью «девятка» остановилась у ворот двухэтажного бревенчатого дома с рыжей черепичной крышей. Клаксон требовательно загудел.

   Входная дверь приоткрылась. На крыльцо солидно вышел черный котенок с голубыми наивными глазами… и шарахнулся в ужасе, когда из дома выскочил бородатый мужчина с топором в руке. Бухнула, захлопнувшись, дверь – котенок сиганул вверх по стене, а мужчина вихрем пронесся по двору, махнул через ворота, едва коснувшись рукой стальной перекладины, и упал в открытую дверь машины. «Жигули» подпрыгнули.

   Водитель повернул голову. Белесые брови шевельнулись.

   – Полегче,– сказал он. И указал на кровоподтек, расплывшийся на виске бородатого: – Форму теряешь, Стежень. Кто это тебя приложил?

   – Потом, Димон, потом! – Бородатый бросил под ноги топор, ткнул водителю исцарапанную руку: – Поехали, дорогой!

   Дмитрий Грошний пожал протянутую ладонь, поднял топор и аккуратно переложил на заднее сиденье.

   – Ремень,– сказал он, уронив руки на руль.– Куда едем, Глеб?

   – На трассу и налево!

   Грошний, аккуратно огибая ямы, повел машину между черными заборами. Котенок вспрыгнул на почтовый ящик, задумчиво облизнулся и поскреб лапкой приваренную к воротам бронзовую табличку с гравировкой:

   Сграбастав в кулак бороду, вице-директор зыркнул на рубленый профиль водителя.

   – Слушаю тебя очень внимательно,– сказал Грошний, не поворачивая головы.

   Стежень хмыкнул, ухмыльнулся:

   – Нынче с утречка заправился я пошукать кой-никакой травки…

   Водитель дернул щекой:

   – Попроще нельзя?

   Глеб Игоревич прищурился… и вдруг ткнул Грошнего кулаком в плечо. Машина вильнула, едва не угодив в канаву.

   – Чтоб ты не подумал: я спятил,– пояснил Стежень.

   – Я не думаю, я знаю,– проворчал Дмитрий.

   «Девятка» выбралась на асфальт. Стрелка спидометра поползла вправо и остановилась на девяноста.

   – Димон,– сказал Стежень,– резина с меня.

   – Зимняя,– уточнил Грошний.

   – Зимняя.

   Стрелка двинулась дальше.

   – Южное лесничество знаешь?

   – Где полигон?

   – Именно.

   – Знаю.– Грошний скосил на попутчика серые ленивые глаза.– Мы едем в другую сторону.

   – Мы едем, куда надо.– Стежень откинулся на спинку, вытянул ноги.

   «Жигули» обошли рейсовый автобус, затем пожилой «опель». Потом их самих обогнал молодой «опелев» земляк.

   – Ты говори,– произнес Грошний, не отрывая глаз от дороги: «девятка» шла на пределе управляемости.

   – Да,– сказал Стежень.– Южное лесничество. Приехал я часов в шесть. Машину поставил – и в лес. Дорога известная: сам тропу топтал.– В голосе вице-директора проявились ласковые нотки.– Ельничек. До декабря грибами пахнет. Тишина, вояки в такую рань по нынешним временам еще харю давят. Иду, напеваю. Вдруг… – Стежень сделал драматическую паузу.– Как мороз под сердце! Так с поднятой ногой и застыл. Господи, думаю, что за херня?

   Водитель фыркнул. Глеб Игоревич тоже улыбнулся, потом нахмурился и потер ушибленный висок.

   – Да уж,– сказал он.– Ладно. Ногу я поставил осторожненько, глазами повел: елочка. Знакомая. Та, да не та! Ветки не по природе задраны, да и поле у нее какое-то… кудлатое.

   – Это как? – спросил водитель.

   – Ну с нервностью такой… недревесной. Словами трудно описать, попробуй так въехать. Здесь притормози, Дмитрий, метров через пятьдесят – налево по бетонке.

   – Там тупик,– заметил Грошний.

   – Ты езжай, езжай,– ласково проговорил Стежень.– И слушай. Значит, елочка. Отстегнул я про всякое лихо топорик: если дрянь какая меня выглядывает – поостережется… Вот этот самый поворот… И к елочке. Иду, а идти не хочется. Совсем не хочется, Димон, ноги сами задом наперед изворачиваются. Но – любопытно! В лесу я, ты знаешь, считай, все изведал, спасибо Сермалю. В кедрачах жировал, по Закавказью чуть не год… шатался. А тут, дома,– этакое диво!

   Десять шагов прошел – что десять верст. Взмок, веришь, трясусь, как малярийный. Елочка – вот она, рядом. Корни голые из земли торчат. Наклонился – разглядеть… Ё-о! – Стежень хлопнул себя по колену.– С хрустом в висок! Полный иппон! В глазах – тьма, в башке – набат. Лежу мешком и, как сквозь туман, вижу: у ноги моей – корень. С руку толщиной. Извернулся, как червяк-переросток, и раз – петлей на лодыжку!

   Тут рассказчик сделал паузу. Не драматизма ради, а чтоб пот утереть. Какой уж тут, к хренам собачьим, драматизм!

   – В общем, прихватил меня и к земле прижал – как капканом. Боль адская! Взвыл я, Димон, топором маханул – и промахнулся. Целил в корень. А попал в ствол. Хорошо хоть ногу себе не оттяпал. Но крепко вогнал, на ладонь, не меньше. И тут словно завизжал кто-то. Мерзкий такой звучок – как хлыстом по ушам. Ветки надо мной замельтешили, а из елочки, прямо из ствола – выскочил! Черный такой, быстрый. Мелькнул, что твои нунчаки. Мелькнул и сгинул. Черт? Леший? Подумал сначала: может, померещилось? Перед глазами и так от боли – полная радуга. Ладно. Запихал боль подальше, выдернул топор, еле-еле, двумя руками. Корень, слава Богу, больше не шевелится. Я его рублю, скулю, как шакал на привязи. Хорошо – топор добрый, дедов. Управился, освободился. Сел, голову ощупал: висок – сам видишь, но кость цела. Ветка, что меня ударила, прямо над макушкой покачивается.

   – Куда теперь, налево? – перебил Грошний.

   – Прямо. Короче, отполз я на карачках подальше. Чувствую, сейчас крыша потечет. Чтоб меня, травника, дерево ударило? Они ж меня любят! Ладно. Встал – ноги держат. Потрогал ствол – нормальный, живой, холода нет. Только дрожь изнутри. Но тоже нормальная – больное деревце. Ладно. Замазал надрубы землей, побрел к машине. А машины нет! Только след от разворота. А у меня ведь хоть машина и неказистая, но противоугонка – не просто железка с замком. Только дверь тронь – орать начнет, как олень в гону. Ты же слыхал?

   – Слыхал,– согласился Грошний.

   По днищу «Жигулей» застучал гравий.

   – Приехали,– сказал водитель.– Тупик. И «Нива» твоя вон стоит, если тебе интересно.

   Стежень распахнул дверцу, ухватил топор… Грошний поймал его за руку. Открыв бардачок, достал газовый пистолет, вложил в ладонь Глеба взамен топора.

   – Покалечить ты и руками можешь,– сказал он.– А это поаккуратней.

   Стежень сцапал пистолет, выкатился наружу и через секунду уже сидел внутри «Нивы».

   Грошний посмотрел на топор, который держал в руке, потрогал лезвие, щелкнул ногтем. Металл отозвался чистым звоном. На лице Дмитрия появилось выражение искреннего интереса. Его пальцы быстро огладили стальную поверхность, нащупали бугорки полустершихся букв. Лицо Грошнего оживилось еще более. Взяв отвертку, он поскреб ею топор, затем поднес к лезвию огонек зажигалки. Пламя приобрело слабый фиолетовый оттенок.

   Тут вернулся Стежень.

   – Он, стервец! Был внутри, точно!

   – Кто, леший? – рассеянно спросил Дмитрий.

   – Почти.

   – Чудеса,– пробормотал Грошний, не сводя глаз с топора.– Лешие уже машины угоняют.

   – Я найду его, Димон! – решительно заявил Стежень.– Должен найти!

   – А на кой? – Грошний ласково, словно живое существо, оглаживал лезвие.– Нечисть нынче в Красной книге. Негуманно, Глебушка.

   – Дурак ты,– резко сказал Стежень.– А я его сделаю!

   Грошний посмотрел на друга удивленно: давненько он не видел Стежня в таком возбуждении.

   – Ладно,– согласился.– Ты его сделаешь. Или он – тебя.

   – Хрен! – Стежень сгреб друга за отвороты куртки.– Я! Я сделаю! Я, дорогой мой, чемпион! Понял, мануал херов?

   Грошний даже не пытался высвободиться, только хмыкнул и похлопал Дмитрия по широкой спине.

   – Да,– сказал он.– Я мануал. А ты был чемпион. Теперь ты просто оборзевший знахарь.

   Стежень засмеялся и отпустил куртку, вытащил из кармана пистолет:

   – На, забирай свою красивую игрушку.

   – Нравится? – спросил Грошний.– Триста баков. Махну на твой топорик.

   – Не могу,– покачал головой Стежень.– Память дедова. Что, приглянулся? Заточку годами держит.– Поглядел на друга: – Ты что, всерьез? Про триста баков?

   – Абсолютно,– подтвердил Грошний. И добавил слегка разочарованно: – Твоя-то игрушка подороже тянет. Ею дрова рубить – все равно что в шелковом кимоно нужник чистить.

   – Топор – он и есть топор, разве нет?

   – Голова! – сказал Грошний.– Суфий. Глянь-ка сюда. Видишь, углы сточены? Раньше полумесяц был. Смекаешь?

   – Оружие, что ли?

   – Махатма,– усмехнулся Дмитрий.– Мудрец ты наш сионский. Конечно оружие. Боевой топор. Вот здесь – следы клейма. И еще какие-то буквы. Стерлось все, но, думаю, в лаборатории восстановить можно.

   Стежень с уважением поглядел на топор.

   – И сколько же ему лет? – спросил он.

   – Не меньше пятисот,– авторитетно заявил Грошний.– А скорее всего – значительно больше.

   – Крепко,– произнес Стежень.– Топорище дед сам точил,– добавил он.

   – Хорошее топорище,– вежливо согласился Грошний. И, ухмыльнувшись: – Лешего твоего будем искать или как? Осина-то здесь растет?

   – Поостри,– буркнул Стежень, мгновенно помрачнев.– Нет здесь осины. Сосняк.

   Дмитрий обхватил его длинной ручищей, стиснул:

   – Хвост трубой, чемпион! Бойцы мы или нет?

   Стежень смущенно хмыкнул.

   – Ладно,– сказал.– Пошли.

   Ратный, буланой масти жеребец захрапел и попятился. Всадник, рыжеволосый витязь, ловко нахлобучил на голову стальной шишак с бармицей, оставлявший открытым гладкое юное лицо, покосился на ближнего спутника, пегобородого мужика на мохноногой большеухой коняге.

   – Лошади чуют, господин, дальше не пойдут,– сказал пегобородый и неловко соскочил на землю.– Вели челяди быть здесь.

   Витязь скривил тронутую светлым пушком губу… Но смолчал. Привстав на стременах, он обернулся, махнул дружине рукой в латной рукавице: спешиться, ждать. Затем толкнул каблуками жеребца. Тот неохотно двинул вперед. Время от времени конь встряхивал головой, словно отгоняя слепня. Пегобородый, прихрамывая, трусил рядом, держась за стремя.

   – Колдун,– бросил всадник,– далеко еще?

   – Тут он, душегубец.– Речь пегобородого стала невнятной, дышал он с трудом.

   – А вправду говорят: его ни меч, ни стрела не берут? – В звонком голосе витязя не было страха, только любопытство.

   – Говорят, господин.

   – А ты что скажешь?

   Жеребец с мелкой рыси перешел на шаг. Всадник не стал его понукать.

   – Колдун!

   – Да, господин?

   – Я тебя спросил!

   – Против нелюди особое оружие надобно… С наговором особым… – неохотно отвечал пегобородый. И замолчал. Но чувствовалось – сказал не все.

   – Говори! – повелительно крикнул витязь.

   – Да и того мало,– совсем тихо пробормотал пегобородый.– Все одно человеку с ним не совладать, ежели… ежели жертвы не будет.

   – Язычник,– брезгливо процедил всадник. И добавил громче:

   – А жертва, стало быть, ты?

   Пегобородый смолчал.

   – Или я?

   – Ты, господин,– чуть слышно согласился колдун.– Вернемся?

   – Не шути, смерд! – звонко и грозно крикнул витязь.– Я страха не знаю! Зато знаю вот его!

   Витязь намотал повод на луку, вытянул из ножен длинный узкий меч, перехватил удобно, двумя руками.

   – Вот,– произнес он уже спокойнее.– Гляди, колдун! Досель кто его пробовал – за добавкой не приходил!

   – Тише, господин! – зашипел на него пегобородый, хватая жеребца под уздцы.– Злодей рядышком!

   И вдруг взвизгнул:

   – Вот он!

   – Стой,– прошептал Стежень.– Там кто-то лежит…

   – Где? А, вижу! – Грошний рванулся вперед, но Глеб успел схватить его за плечо:

   – С-стой! Этот гад где-то близко!

   – Ты что, не видишь? Баба там! – яростно прошептал Дмитрий.– Трахнул ее кто-то. Или похуже! Может, она помрет, пока мы тут…

   – Уже! – отрезал Стежень.

   – Что – уже?

   – Мертва.

   – Ты о…

   Глеб ткнул Грошнего в грудь, и тот осекся – перехватило дыхание.

   – Тих-хо, сказал! Этот – здесь!

   – Где? – шепотом спросил Грошний, переведя дух.

   Он обшарил взглядом поляну, просветы между елями, мохнатые темно-зеленые ветки, потом посмотрел на друга:

   – Где? Не вижу…

   – И не увидишь,– чуть слышно, одними губами, ответил Стежень.– Он в дереве сидит. Вон в том дереве…

   …Морри увидел их значительно раньше. Двое. Один – тот самый. Морри не удивился, знал: придет. Морри не убил его тогда. Обезумел. Забыл, каково это, когда рвется собственная плоть. Обезумел. Не убил. Сейчас убьет. Кто видел Морри – становится Пищей Морри.

   Подошли. Тот, что покрупней, сразу потянулся к приманке. Первый удержал. Правильно. Будь он иным, его жизнь уже ушла бы к Морри. И уйдет. Скоро.

   Высокий стоял. А первый осторожно приближался. В одной руке – топор, в другой – машина, выбрасывающая кусочки металла. Морри подождал, пока Пища приблизится, и тогда нанес удар…

   …Две ветки с двух сторон обрушились на Глеба. Но он был готов. Упал назад, увернулся от прыгнувшего змеей корня, откатился и вскочил на ноги.

   – А ну покажись! – рявкнул он.– Покажись, падаль!

   «Не получилось,– подумал Морри.– Дерево слишком неповоротливо».

   Стежень застыл. Он не испытывал ни гнева, ни страха. И дело не в личной храбрости. Просто Глеб всегда был в большей степени сталкером, чем воином. А сталкер, если надо, поползет на брюхе, если надо, прыгнет на спину врагу. Но может схватиться с ним и лицом к лицу. Если надо. При этом он никогда не удивится форме, в какую обращается враг. Форма может быть любой. Это не имеет значения. И еще сталкер умеет ждать.

   Морри выскользнул из ствола и застыл. Человек должен не просто увидеть его, а разглядеть. Это сделает Пищу более пикантной.

   За спиной Глеба раздался приглушенный возглас. Грошний. Стежень услышал, как хрустнула ветка под ногой Дмитрия, когда тот подался назад. Стежень понимал друга. Зрелище действительно жуткое…

   Уродец выскочил из ствола, как пробка из бутылки шампанского. Он напоминал тощего корявого человечка с крупной круглой головой. Темно-коричневая, без признаков растительности кожа, впалый живот, ни пупка, ни гениталий. Шеи нет. Вместо лица – африканская маска с дырками носа и рта. Красные, тускло светящиеся глаза…

   Морри вдохнул сладкую волну. Мысли, эмоции, чувства того, кто станет Пищей. Хорошо. У жертвы должен быть запах. Аромат исходил не от первого, а от второго, но это не имело значения. Оба станут Пищей.

   Морри не спеша двинулся к человеку. Тот начал медленно поднимать руку. К тому времени, когда Морри оказался рядом, рука человека достигла уровня его глаз. В руке – плюющаяся железом машинка. Морри не боялся железа. Ни горячего, ни холодного. Он протянул руку…

   …Даже если бы Глеб хотел что-то предпринять, не успел бы. Монстр с невероятной быстротой бросился на него. Глеб успел только вскинуть руку и нажать на спуск.

   …Жидкость залила глаза Морри прежде, чем он понял свою ошибку. Больно не было, но на какое-то время Морри ослеп и беспомощно затоптался на месте…

   …Монстр завертелся волчком. Его движения были столь быстрыми, что очертания темного тела казались размытыми. Грошний понял: это последний и единственный шанс. Другого не будет. Короткий разбег, прыжок – послушное тело взмыло в воздух, нога выстрелила сверху вниз. Сокрушительный удар…

   …Жидкость испарилась с лица Морри. Он увидел, что второй человек движется к нему. Вот человек подпрыгнул и сверху вниз плавно вошел в тело Морри…

   …Глеб услышал треск разрываемого ударом воздуха. Дмитрий пролетел сквозь чудовище, как сквозь пустое место, не удержался на ногах и покатился по траве. Монстр тотчас оказался рядом, и Глеб услышал жуткий несмолкающий крик…

   …Морри пропустил человека сквозь себя, а когда тот упал, неторопливо приблизился, запустил руку в горячую грудь и осторожно, чтобы не раздавить сразу, сжал нежное пульсирующее сердце…

   …Глеб замер. Он видел, как Дмитрий в конвульсиях бьется на земле, а черный застыл над ним, подрагивая спиной. Мгновение – и внутри Глеба словно что-то взорвалось. Он рванулся вперед, подскочил к чудовищу и с маху двумя руками вогнал топор в глянцевую бугристую спину…

   …Боль была ошеломляющей. Морри зарычал, развернулся, протянул руки, чтобы схватить…

   …Монстр истошно завизжал. Так пронзительно, что боль рванула уши. Стежень скорее ощутил, чем увидел две черные тени, метнувшиеся к нему, махнул топором… и отрубленные лапы чудовища упали на жухлую траву.

   …Морри посмотрел на свои отсеченные руки. Потом – на короткие сочащиеся обрубки. И наконец – на человека, вновь поднимающего топор. Тот самый топор! Как он мог забыть?

   Человек двигался быстро, необычайно быстро для Пищи. И он весь источал голубое сладкое пламя. Морри видел, как оно струится по рукам человека и брызжет с маленького, будто обгрызенного по краям, но по-прежнему несущего боль лезвия. Морри отпрыгнул назад и ощутил, как уходящая Сила делает его неповоротливым.

   «Пища! – подумал Морри.– Убить второго!»

   И занес ногу над жертвой…

   …Четвертый удар рассек тварь пополам.

   Глеб уронил топор и без сил опустился на землю. Тело стало пустым и вялым. Голова – тоже. Никаких мыслей, никаких чувств.

   Рядом лежал Дмитрий. Живой. Пока живой.

   От мертвого черного исходил сильный специфический запах, похожий на запах мумиё.

   «Интересно… – проползла в голову первая осторожная мысль.– Что из этого можно приготовить?»

   «Ты прирожденный победитель,– сказал ему как-то один из самых лучших (и самых незаметных) бойцов Питера.– Но если ты не уйдешь с татами, рано или поздно тебя побьют».

   Речь шла не о простом проигрыше. И тот, кто говорил, никогда не участвовал ни в одном чемпионате. Стежень усомнился. Он считал себя воином. А жизнь воина – в борьбе.

   Это же кайф!

   А годом позже то же самое сказал ему Сермаль. Невероятный, непредсказуемый, всеведущий Сермаль почти слово в слово повторил сказанное насчет татами.

   – Я воин! – возразил Стежень.

   Сермаль расхохотался:

   – Тебя обманули, сын земли! – Глеб даже обиделся.

   – А кто, по-твоему, воин?

   – А вот он,– Сермаль кивнул на Игоева, и тот тоже захохотал.

   Стежень не поверил. Игоев? Добрый, мирный увалень Игоев – воин? И Глеб счел сказанное очередной шуткой насмешника Сермаля.

   Но в любой шутке содержалось зерно правды. И на этот раз зерно проросло…

   До полуночи оставалось чуть больше часа, когда Стежень услышал посторонний звук. Не в доме. Снаружи.

   Глеб бесшумно сбежал вниз по лестнице, подхватил топор, прижался спиной к стене коридора и застыл в ожидании.

   Входная дверь осталась незапертой. И ворота.

   Стежень отчетливо слышал шаги. У него не было уверенности, что снаружи – тот. Но Глеб был готов. Расслабленный и настороженный, он был готов ко всему. Поскольку не знал, какое еще обличье способна принять тварь. Незнание – минус. Зато рукоять, удобно расположившаяся в ладони,– плюс.

   Шаги стихли. Дверная ручка повернулась, чуть слышно скрипнув… Человек, огромный, как вставший на задние лапы медведь, переступил через порог.

   Лицо вошедшего заросло густой, как мех, светлой бородой. Широкие скулы, высокий, выпуклый, с залысинами лоб и желтые пшеничные волосы делали его похожим на льва.

   Противная дрожь – запоздалая реакция на стресс – накатила на Глеба, но углы его рта невольно растянулись в улыбке…

   Вошедший шагнул вперед – отлично пригнанные доски пола прогнулись и заскрипели под его тяжестью,– вынул из руки хозяина топор и сграбастал вице-директора в охапку:

   – Здравствуй, Глебушка!

   – Как ты впору… – только и сумел пробормотать Стежень, утыкаясь бородой в мягкую ткань куртки.

   – А то!

   Вошедший отпустил Глеба, отодвинул от себя, оглядел… Рядом с ним высокий широкоплечий Стежень смотрелся скромно. В лучшем случае – как Илюша Муромский рядом со Святогором.

   – Бог тебя привел, Кир! – благодарно проговорил вице-директор.

   – Угу.

   Кирилл Игоев снял и аккуратно повесил куртку, проследовал в гостиную, зажег свет, опустился в «свое», широченное, под стать, кресло и с удовольствием вытянул ноги.

   Стежень вошел следом, но не сел, а заходил кругами, как зверь в клетке, пытаясь собраться с мыслями, составить более или менее связный рассказ.

   Игоев некоторое время прищурясь глядел на него, потом буркнул:

   – Сядь.

   А сам подошел в бару, порылся, не нашел, что хотел, фыркнул, взял первую попавшуюся коньячную бутылку, плеснул в рюмки. Себе – чуть, Стежню – по края.

   Звякнули хрусталем, выпили молча. Так же молча Кирилл завернул пробку.

   – Теперь говори,– велел он.

   Когда Стежень закончил невеселую историю, было уже за полночь.

   – Да,– только и сказал Игоев.– Пошли-ка вниз.

   В лаборатории Кирилл сразу направился к морозильнику:

   – Здесь?

   Глеб кивнул.

   Его гость открыл камеру, вынул пакет и на глазах у потерявшего дар речи Глеба вытряхнул на кафель останки монстра. Затем присел, покряхтывая, на корточки, взял разрубленную черную голову, повертел (потрясенный Стежень невольно подался назад, нащупывая лопатками дверь) и строго спросил:

   – А девушка?

   – Я ее не трогал,– быстро ответил Глеб, все еще готовый к худшему.– Она же мертвая…

   Игоев проворчал что-то неодобрительное и принялся загружать куски монстра обратно в пакет. Видя, что с другом ничего дурного не происходит, Стежень сунулся помочь, но Кирилл довольно невежливо его отпихнул:

   – Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку! Иди, прогрей движок у Димкиной «девятки», сейчас поедем.

   Стежень не стал спрашивать куда…

   «Девятка» резво катила по дороге. Свет фар летел впереди, скользя по гладкому (полгода как отремонтировали) покрытию. Встречных почти не было. Глеб расслабился.

   – Кир,– проговорил он,– наше ли это дело? Давай лучше ментов вызовем, а?

   Игоев молчал.

   – Ее небось уже зверье объело… – проворчал Стежень.

   Молчание. Очень красноречивое молчание.

   Глеб понимал: уговаривать друга бессмысленно. Приняв решение, Игоев шел вперед, как атомный ледокол. Нет, как «морской охотник»…

   Поворот. Стежень сбросил до сорока. «Девятка» все-таки, а не «лендровер». Даже не его «Нива». Глеб мог бы купить хоть самый навороченный джип, но зачем? О престиже он не заботился, а крутизна напоказ затрудняет жизнь. М-да, «Нива»… Вон она, четырехколесная.

   – Приехали,– сказал Глеб.– Возьми там, сзади, фонари.

   Без фонарей можно было и обойтись: оба видели в темноте, как кошки. Но не помешают, тяжесть невелика.

   Стежень запер машину, постоял, прислушиваясь и принюхиваясь. Главным образом пытался обнаружить присутствие черного. Вроде поблизости его нет. Перебравшись в тело Дмитрия, монстр перестал «гореть», только чуть-чуть «мерцал». Но Глеб не сомневался, что почувствует присутствие твари, если та подберется совсем близко.

   Кирилл терпеливо ждал. Он понимал, что делает Стежень, хотя сам не обладал подобными качествами. Ему дано другое.

   Не обнаружив ничего подозрительного, Глеб двинулся по тропе. Шел он бесшумно, по-индейски. Обувь у него была соответствующая, и навыки тоже. Нога обнаруживала сучок раньше, чем тот успевал хрустнуть. Но обутый в элегантные европейские туфли Игоев ступал немногим громче.

   Минут через пятнадцать они были на месте.

   На тропе ничего не изменилось. Ноги убитой женщины смутно белели в темноте.

   Кирилл обогнал Стежня, пристроился к дереву, взялся половчее, крякнул… и тяжеленное корневище начало приподниматься.

   – Ну ты здоров… – восхищенно произнес Стежень и тоже навалился сбоку, сдвигая корневище в сторону.

   Вопреки ожиданиям Глеба, верхняя половина тела женщины не превратилась в кровавую лепешку. Земля под телом оказалась рыхлой, мягкой, и внешних повреждений практически не было, разве что несколько царапин да ссадина на голове. И… Так, перелом, похоже на перелом основания черепа, и что-то со вторым шейным позвонком… Что ж, этого вполне достаточно.

   Стежень выключил фонарь. Игоев выпрямился.

   – Где-то здесь еще один… – сказал он.

   – Труп?

   – Да. Но не человек, собака. Найди его, Глеб.

   Стежень снова включил фонарь. Точно, собачий след. Через несколько минут друзья уже стояли у трупа овчарки. Шерсть пса пропиталась засохшей кровью, но ни Игоев, ни Стежень ни на минуту не усомнились в истинной причине смерти.

   – Жаль… – проговорил Кирилл.– Его жизнь ушла.

   – Что ты имеешь в виду? – насторожился Стежень.

   Игоев промолчал, но Глеб и без того знал ответ.

   – Это же абсурд! – воскликнул он.– Больше двенадцати часов прошло!

   Стежень был способен сделать то, что показалось бы чудом девяноста девяти из ста произвольно выбранных людей. Но Глеб очень хорошо представлял, где проходит граница его возможностей. Он хорошо представлял, где вообще проходит граница!

   – Кир, она умерла! – настойчиво произнес вице-директор «Практической народной медицины».– Она мертва, Кир!

   Игоев молча похлопал друга по плечу, вернулся к вывороченной сосне, взял тело на руки и зашагал к машине. Старая трава похрустывала под подошвами. Чуток подморозило. Стежень последовал за другом, теряясь в догадках. Кирилл никогда не ошибался. Почти никогда…

   На обратном пути Игоев сидел рядом с Глебом, поскольку на заднем сиденье лежал труп женщины.

   Стежень ни о чем не спрашивал. Игоев первым нарушил молчание:

   – Помнишь, Сермаль говорил? «Никто не умирает, пока душа не освободилась».

   – Ты полагаешь, ее душа не освободилась?

   – Да.

   Глеб повернулся к другу.

   – Смотри на дорогу,– мягко произнес Кирилл.– Пожалуйста.

   – Я не умею делать зомби! – резко бросил Стежень.

   – И слава Богу!

   – И где же ее душа? – раздраженно спросил Глеб.

   – У тебя в морозильнике.

   Стежень, резко затормозив, бросил машину к обочине, включил свет в салоне.

   – Объяснись! – потребовал он.

   Игоев пожал плечами:

   – Она или там, или у нашего друга Грошнего. Точнее, там же, где и душа Дмитрия. Лучше бы нам ехать, Глеб, поздно уже.

   Стежень с силой потер виски.

   – Я врач, Кирилл,– устало произнес он.– И я знаю, что такое некроз. Понимаешь?

   Игоев не ответил. Опустил ветровое стекло, произнес добродушно:

   – А холодно сегодня. Не скажешь, что середина сентября.

   Стежень выругался и так резко взял с места, что их прижало к спинкам.

   – Некроз! – прорычал он.– Перелом основания черепа!

   – Ты уже сделал рентген?

   – Я сам рентген! – рявкнул Стежень.

   – Видишь, как удачно.– В голосе Кирилла не чувствовалось иронии.– Скажи мне, брат, я тебя когда-нибудь обманывал?

   Стежень помотал головой.

   – Я понимаю, куда ты клонишь,– сказал он.– Я понимаю: физическое тело – вещь подчиненная. Я могу вырастить новый зуб, могу срастить кость, даже позвоночник… но это дело небыстрое. И прокатывает только на живых, понимаешь? Я не Христос, чтобы оживлять мертвых!

   – Я тоже,– спокойно отозвался Игоев.– Поэтому и говорю: девушка жива. Вернее, не умерла. Кстати, тебе никого не напоминает ее лицо?

   – Нет! – отрезал Стежень.– Думаешь, я знаю всех туземцев на полсотни километров вокруг?

   – Нет – и ладно, успокойся,– миролюбиво произнес Игоев.– И пожалуйста, смотри на дорогу – ночь все-таки…

   Домой приехали около трех. Опустошили второй морозильник и кое-как затолкали в него тело. Стежень установил оптимальную температуру, рекомендованную заморскими коллегами. Минус четыре. Ох не зря он тогда ездил в Штаты… Лучше бы – зря!

   Кирилл ушел наверх, а Глеб остался. Чтобы приготовить к работе соседствующую с лабораторией операционную. Это заняло почти час. Закончив, Стежень поднялся наверх и обнаружил друга на кухне.

   – Готово,– сказал Глеб.– Можем начинать.

   – Присядь,– отозвался Игоев.– Перекусим.

   И наполнил свежезаваренным чаем Глебову чашку.

   – Я говорю, у меня все готово, можем начинать! – сердито проговорил Стежень.

   – Что начинать?

   – Оживление!

   Игоев засмеялся. Он взял Стежня за руки – ладони Глеба утонули в Кирилловых лапищах.

   – Нет, брат! Сейчас мы поужинаем, а потом ляжем спать. А завтра… будет завтра.

   – Как скажешь,– согласился Стежень и ощутил, как зверски он устал.– Завтра так завтра.– Было четыре часа ночи. Или уже утра?

   Разбудил его звонок в дверь.

   Накинув халат, невыспавшийся, недовольный, Глеб спустился вниз, открыл… И с трудом подавил желание захлопнуть дверь и придвинуть к ней что-нибудь тяжелое.

   На крыльце стоял поселковый милиционер Сидорыч. Но это – полбеды. Рядом с низкорослым кругленьким Сидорычем возвышались еще трое. В штатском, но с оч-чень типичными физиономиями.

   Стежень вмиг осознал себя обладателем двух замороженных трупов. И если наличие одного из них вряд ли являлось нарушением с точки зрения Уголовного кодекса, то относительно второго сомнений быть не могло.

   – Ты извини, Глеб Игоревич,– отводя взгляд, пробормотал участковый,– тут товарищи из города. Поступила информация, понимаешь…

   Один из «товарищей» отодвинул мямлящего Сидорыча и сунул под нос Стежню развернутое удостоверение.

   – Оперуполномоченный Логунов! Вот ордер на обыск, прошу ознакомиться! – И не дожидаясь реакции хозяина: – Гражданин Стежень, посторонитесь!

   Глеб посторонился. Он мог бы уложить на землю и решительного оперуполномоченного, и его соратников… Но что дальше?

   – Приступайте,– скомандовал Логунов, и его напарники принялись за дело.

   Сам капитан тем временем обозревал стену в прихожей. На стене рядком, в рамочках, висели многочисленные дипломы, благодарности и прочие регалии. Висели не для того, чтобы потешить тщеславие хозяина, а исключительно для первичной обработки клиентов.

   – Подвал в доме есть? – спросил Логунов.

   Глеб кивнул.

   – Где вход?

   – Под лестницей.

   Стежень тянул время. Под лестницей был вход в хозяйственные помещения. Еще один вел в гараж. Дверь же в лабораторию и операционную располагалась у Глеба за спиной.

   Компаньоны оперуполномоченного обследовали гостиную, кухню, ванную. На мелочи не разменивались – в ящики стола не заглядывали и книги не перетряхивали. Это-то Глебу и не нравилось.

   – Что здесь? – Логунов распахнул ту самую дверь и увидел уходящую вниз лесенку.

   – Лаборатория,– сухо ответил Стежень.– Если желаете осмотреть – поосторожней. Там есть токсичные вещества.

   Глеб надеялся, что его голос звучит достаточно спокойно. Впрочем, некоторое волнение допустимо. Не каждый же день его утро начинается с обыска. Хотя и так сразу в лабораторию им не попасть. Двери и замок – очень качественные. Сейфового типа. Не то что пинком – ломом не вскроешь. Но опять-таки тот же вопрос: что дальше?

   Ступени винтовой лестницы, ведущей на второй этаж, жалобно заскрипели. Незваные гости тут же сделали стойку.

   – Кто наверху? – спросил Логунов.

   Стежень промолчал.

   Взглядам присутствующих сначала открылись мускулистые ноги в домашних тапочках минимум сорок пятого размера, затем синие атласные семейные трусы с фирменной лейблой, следом – мощный, подернутый жирком торс, широкие покатые плечи и, наконец, властное лицо, обрамленное пшеничного цвета бородой.

   В гробовом молчании Игоев спустился с лестницы, оглядел каждого из присутствующих, изрек: «Хм-м…», остановил взгляд на облаченном в форму участковом и сказал строго:

   – Докладывай.

   Сидорыч смущенно откашлялся… Но тут ему на помощь пришел Логунов:

   – Гражданин…

   Игоев повернул голову, поглядел сверху вниз… Одетому в смокинг нетрудно сохранять достоинство. Но Игоев даже в трусах излучал такую ауру власти, что привычные слова завяли у оперуполномоченного во рту.

   – Документы! – строго произнес голый великан.

   Служебное удостоверение выпускать из рук не полагается, но тогда Логунову пришлось бы держать его над головой.

   Игоев внимательно изучил удостоверение, кивнул, затем прочитал ордер.

   – Петренко? Хм… Что-то не помню такого. Не питерский?

   – Наш, районный,– услужливо сообщил Сидорыч.

   – А ты, капитан, какого хрена сюда приехал? – И не дожидаясь ответа: – Ну-ка, отойдем…

   – Так,– произнес Игоев веско.– Значит, обыск… Значит, без понятых обыск… Ясно… И много дали?

   Физиономия оперуполномоченного выразила крайнее возмущение.

   – Не нашли понятых,– сердито сказал он.– И некогда. В том случае, если возможно предположить…

   Голый великан отечески похлопал Логунова по плечу:

   – Ладно, ладно, не обижайся, вижу, что не брал. Начальником у тебя кто, Ситин?

   Логунов кивнул. Осведомленность вполне укладывалась в сановный имидж собеседника.

   – Ах, засранец! – без особого, впрочем, осуждения произнес великан.– Копать под меня вздумал…

   Оперуполномоченный глядел снизу вверх на Игоева, изо всех сил пытаясь определить его профессиональную принадлежность. Вроде бы видел по телевизору…

   – У меня приказ,– с сознанием собственной правоты возразил капитан.

   – Приказ? – Собеседник хохотнул.– Это Ситина твоего, что ли? Да я перну – с него погоны сдует. Приказ, бля!.. Ну-ка, давай, капитан, по порядку!

   Нет, Анатолия Витальевича Логунова тоже не пальцем делали. И опыт кой-какой психологический имелся. Хуже нет, когда между политическими жерновами угодишь. По нынешним временам даже муки от тебя не останется…

   И капитан решил пожертвовать профессиональными секретами. Да, полковник Ситин позвонил ему ночью и приказал, взяв двоих ребят и подготовленные бумаги, ехать в район и произвести расследование. Поскольку у одного очень влиятельного человека пропала жена. Ушла гулять с собакой и не вернулась.

   Командировке Логунов не особо удивился. Поскольку влиятельного человека знал. И знал, что с Ситиным тот в приятелях. Но на виллу к богатею не поехал. Не любил Логунов новорусов. Глянешь – и сразу вспоминаешь смешные цифры собственного оклада жалованья. А поехал Логунов в ближайший поселок, к участковому. Уж тот наверняка знает свой криминальный контингент.

   Контингент у участкового оказался точно сплошь криминальный. Но надо ж такому случиться, что через десять минут после приезда городских Сидорычу позвонил сосед Стежня. Позвонил насчет завтрашней рыбалки, но заодно поведал: у Игоревича гости. Причем один буквально только что привез бабу, такую пьяную, что на руках несли.

   Случай действительно из ряда вон. Явление для Глеба Игоревича редчайшее. Но в глазах соседа – не только не достойное осуждения, а совсем наоборот. Сразу видно, нормальный мужик, свойский…

   И дернул же черт участкового за язык! Взял и рассказал байку городским. Думал, посмеются вместе. Но Логунову, блин, не до смеха. Схватился сразу шмон устроить. Тут Сидорыч опомнился и объяснил культурно: Стежень – не Ванька Фарт. К нему вот так запросто не вломишься. Выкинет и по ушам надает. А он, Сидорыч, Стежня поддержит, поскольку – прав законно.

   Выматерился оперуполномоченный, а делать нечего. Позвонил начальнику, доложил обстановку и получил команду – ждать. По собственному почину велел одному из своих осуществлять наружное наблюдение. Результатов наблюдение не дало. Если не считать результатом то, что сотрудник замерз как собака.

   В шесть тридцать курьер привез ордер на обыск (муженек пропавшей и впрямь оказался влиятельным), а в шесть тридцать пять Логунов с бригадой прибыли сюда, искать тело.

   – Так,– произнес великан.– Решили меня поиметь! – нахмурил брови.– Суки! – и тоном пониже: – К тебе, капитан, не относится. Но тело больше не ищи. Спит «тело». Покувыркалось, понимаешь, немного и спит. Вникаешь, оперуполномоченный?

   Логунов вникал. И даже исполнился сочувствием с долей злорадства. Вот, значит, такой влиятельный человек, а жену наяривает этот мамонт.

   – Аморалка? – спросил с пониманием.

   – Какая, в жопу, теперь аморалка? – удивился голый великан.– Ты что, служивый! Вот этого, Вольфыча, в шесть-девятке публично голубизна пидерасит, а он чуть не из койки интервью дает. Нет, капитан, это мне пакость. Если до жены дойдет… – Собеседник Логунова вздохнул.– Ну и ей (жест в сторону потолка) ничего хорошего. Пойдем-ка…

   Сотрудники Логунова с обыском пока решили завязать. Разглядывали «доску почета» в прихожей, слушали бубнеж Сидорыча о том, какой Стежень выдающийся человек и доктор. Сам хозяин безмятежно чистил зубы в ванной. Но дверь оставил приоткрытой. Пусть видят господа милиционеры – ему скрывать нечего.

   Игоев подтянул трусы, выглянул задумчиво в окно, потом повернулся к Сидорычу.

   – Значит, сосед меня с женщиной видел?.. – спросил полуутвердительно.

   – Ну-у…

   – Сосед как, закладывает?

   Участковый мгновенно уловил намек:

   – Закладывает, ясное дело.

   – И ясное дело, никаких показаний не подписывал?

   – Не подписывал. И не подпишет, точно!

   – Угу. Ну добро. Доктор, что у нас на утро?

   Стежень прополоскал рот, сплюнул:

   – Грязь.

   – Так. Капитан, я склонен думать, что жена вашего, хм, потерпевшего вернется домой без помощи милиции. Поскольку взрослая женщина, а женщины, хм, склонны… Ладно, не о том речь. Найдется, думаю, денька через три. Ну уж если не вернется, тогда – по закону. А Ситину доложите, что сочтете нужным. Но, прошу, без имен. Вы меня знаете, мне болтовня ни к чему,– и одарил оперуполномоченного значительным взглядом.– Если что – твердо рассчитывайте на мою поддержку. Вопросы есть?

   – Нет! – четко ответил Логунов.– Разрешите идти?

   Игоев кивнул.

   Уже по дороге в город один из сотрудников спросил Логунова:

   – Слышь, Толька, а что это за барон в трусах?

   – Хер знает,– ответил Логунов.– Шишка. Я его по телеку видел.

   – Надо было ксиву спросить… – отметил сотрудник.

   – Вот и спросил бы! – рассердился Логунов.– Он бы тебе депутатскую манду сунул, а потом начальству позвонил и потребовал, чтоб тебя раком поставили за неуважение к народным избранникам. Помнишь, как Славку за Гугина дрючили?

   Сотрудник помнил, и тему сочли закрытой.

   Но для Стежня и «барона» все еще только начиналось…

   – Ты умница, Кирилл! – растроганно признал Стежень.– Так сыграл!

   – Скорее, просчитал.– Игоев тоже был доволен.– Вижу, человек исполнительный, честный, осторожный в меру – нахрапом не полез, ордера дождался. К мужу тоже не поперся среди ночи. Значит, субординацию понимает. Остальное – дело техники. Как Сермаль учил? Покажи человеку то, что он хочет видеть, и тому не захочется перепроверять информацию. Это как раз пустяки.

   – А что не пустяки?

   – Та, за кем он явился. У нас с тобой три дня.

   – Понял. С чего начнем?

   – С Дмитрия.

   Вновь запел входной звонок. Стежень дернулся было к дверям – и остановился:

   – Черт!

   – Спокойней, Глеб,– остерег Игоев.– Форму теряешь…

   – Глеб Игоревич! – донесся снаружи дребезжащий женский голосок.– Я вам тут молочка, сметанки кладу. Уж не забудьте, Бога ради, завтра пустое оставить!

   – Не забуду, Аглая Никоновна! – крикнул Стежень.– Соседка,– пояснил он.– Коров держит. А я за хлопотами нашими забыл посуду выставить.

   – Молоко – это хорошо,– одобрил Игоев.– Пойдем, что ли, водичкой из твоего колодца умоемся…

   Морри, зарывшись в прелую листву, прижимался к земле и безуспешно пытался проникнуть в древесные корни и подпитатъся от матери-земли. Половиной себя он понимал, что это невозможно, но вторая половина жаждала, и Морри ничего не мог поделать – только с болезненной остротой чувствовать свою уязвимость. То же, вероятно, ощущает краб, только что выползший из старого панцыря. Но краб просто боится, а Морри обладал разумом, способным осмыслить и многократно умножить страх. И еще понять: придется возвращаться и забирать накопленное за много веков и похищенное ничтожным человеческим существом.

   При этой мысли воспоминание об испытанной боли вернулось, Морри содрогнулся, так что даже алчущая его половина на мгновение забыла о вечном голоде, исполнилась страха и обособилась настолько, что Морри-разум вспомнил одно из своих имен. Бурый. Хотя вряд ли это было имя. Его имя…

   – Ах-хар-рашо! – выдохнул Кирилл, растираясь широким пестрым полотенцем.– Из земли водичка – не из водопровода. Выйду на покой, перееду, Глебка, к тебе. Молочко, колодец…

   – …покойнички! – ехидно подхватил Стежень.

   – Не боись! – Игоев сочно хлопнул друга по мокрой спине.– Разберемся! – и ехидно: – Мастерство требует упражнения, а у тебя, брат мастер, уже уши мхом заросли.

   – Как же! – отозвался Стежень. Он вытираться не стал, вертелся по траве, рассыпал во все стороны серии легких стремительных ударов и поэтому речь его дробилась на слоги: – Как… же…чья…бы…ко…ро…ва… мы…ча…ла!

   Глеб крутнул сальто назад, поскользнулся, приземляясь, на мокрой траве, но грамотно упал на колено. Нога его описала длинную низкую дугу, сметая с ног воображаемого противника. Кувырок – Стежень встал на руки и сказал перевернутому вверх ногами Кириллу:

   – Разжирел ты, Кир, стыдно глядеть!

   – Это у меня природное,– солидно возразил Игоев, похлопав себя по животу.– Три раза в неделю в теннис играю.

   – Тебе молотом махать надо, а не ракеткой! – Стежень гибко перевернулся, встал на ноги.– Теннис!

   Игоев застегнул рубаху, пригладил мокрые волосы. Утро было холодным, но после колодезной воды осенний ветерок только увеличивал удовольствие.

   – Кормить меня будешь? – осведомился Кирилл.– Или на диету посадишь?

   – Сядешь,– ухмыльнулся Стежень.– Если повезет, на диету, если не повезет…

   – Оптимист! – изрек Игоев.– Пойду пошарю у тебя в холодильнике. Может, удастся что-нибудь сварганить.

   – Нет уж! – возразил Стежень.– Я сам. Знаю вас, городских. Только продукты испортишь!

   На обоих – панцыри поверх грубых рубах, шеломы сняты с голов и приторочены к седлам. Налучи да колчаны – из хорошей кожи, ножны широких мечей обложены хоть и потертым, но бархатом. Слишком хороши для «лесных озорников». Но рожи у обоих таковы, что сразу ясно: подвернись случай ободрать кого – обдерут. Да и душу еще отымут, чтоб не болтал.

   Пахнет неправильно. Только Киру не скажу. Из принципа. А клиентам его без разницы. Для них запах – это одеколон за восемьдесят баксов.

   Но есть здесь вещи, которые меня восхищают. Например, отсутствие решеток на окнах. Ни хрена не боится Кир! Хотя, кто знает, может, у него вместо стекол какой-нибудь пуленепробиваемый супертриплекс?

   Мысли, однако! Это на фоне грядущих боев с нечистью. От баньки, должно быть. Разморило.

   Спустились по шикарной лестнице в шикарный холл. А, вот и Ленка! Прическа, костюмчик строгий, но с французским подтекстом. Косметика на личике – в самый раз, фигурка точеная. Не скажешь, что за тридцать женщине. Сколько я ее не видел? Года полтора точно. Но кое для кого, похоже, время течет назад.

   – Ленка,– говорю,– ты чем дальше, тем аппетитнее!

   Улыбнулась, закинула руки мне на плечи, подставила губки… Какова?

   Сермаль ее совсем замухрышкой взял. Не Золушкой даже – мышкой из Золушкиной упряжки. Тихим стеснительным мышонком. Вот так, братие. Если кто не понял, кто таков Сермаль, гляньте на это светское чудо с влажными пурпурными губками.

   – Аленка,– говорит Кир (он всегда ее Аленкой зовет),– ты сегодня свободна?

   – Для тебя я всегда свободна!

   Кокетка. Зуб даю, никогда она с нашим могучим Киром постельку не делила. А играет…

   – Далеко поедем,– предупреждает Кир.

   – В Астралию?

   – Нет, в пампасы. К Глебу на ранчо.

   Издевается, негодяй!

   – Ой как славно! (С чего это она так обрадовалась?) Я у тебя, Глебушка, еще не была. Приглашаешь?

   Кир подмигнул: большое удовольствие получал, созерцая мою физиономию. Это до меня наконец дошло, что он стресс снимает с моего перепуганного организма.

   – Я приглашаю,– говорит,– вот только не веселиться. У нас проблемы, Аленка. Даже не проблемы – беда.

   – Что?

   Умница девочка! Кокетство сдуло, как пенку, собралась – рысь перед прыжком,– только улыбка на личике – еще рекламней. Школа!

   – По дороге, Аленка! Глеб, прихвати коробки.

   – Это что,– спрашиваю,– оружие?

   – Нет,– отвечает.– Еда. Девочки собрали в дорогу.

   – Кир, у меня дома на неделю хватит даже для тебя!

   – Для меня, может, и хватит. Но, полагаю, будут еще гости.

   Обрадовал.

   Пока я протискивал свою «Ниву» через импортный металлолом, запрудивший центр родного города, Кир поведал Ленке наши приключения. Отнеслась она к ним своеобразно: с явной заинтересованностью, я бы сказал даже – с вожделением. Как ребенок – к новому сорту мороженого. Это я по ее эмоциям прочел. Сестренка их не прятала, наоборот, демонстрировала. Смотри, Глебушка, оценивай. Притом что считывание мое в упор отслеживала и контролировала. Крепенький орешек!

   Когда Кир вкратце пересказал почерпнутое из плетений Интернета, а также свои собственные мысли о черных друидах и темных астральных уродцах, Ленка встрепенулась и тут же предложила:

   – Давайте, мальчики, я у вас живцом поработаю!

   – Нет! – отрезали мы с Киром с трогательным единодушием.

   Ленка пожала прямыми плечиками, но от мысли не отступилась, отложила на время.

   За городом дорога побежала веселей. Гаишники мою потертую тачку с пренебрежением игнорировали, но движок у нее отлажен будьте-нате. Только прожорлив не в меру. На газ перевести, что ли?

   Приехали. Вылез на свежий воздух, принюхался… вроде черного поблизости не наблюдается. И в доме – тоже.

   – Выходите, гости дорогие,– говорю.– Пожалуйте в дом, откушаем, покалякаем.

   Загнал «Ниву» под навес, в гараж уже не втиснуть – и так две машины внутри, спустился в погреб, закинул в грузовой лифт коробку яблок, копченый окорок – отправил наверх. Подниматься самому почему-то не хотелось. В погребе было хорошо: крепкие стены, монотонный гул кондиционера, лампочка… Блин! Что-то со мной не то. Интуиция играет или чужая воля наехала? Попытался профильтровать мысли – ничего. Ох, Господи, собаку, что ли, у соседа взять? Сразу вспомнился мертвый оскал кавказца и обломок сука, торчащий из густой шерсти… Где ты бродишь, черный ублюдок?

   Ругай, не ощущая вкуса, выцедил кружку, обтер усы и улегся на широкую лавку. Кости ныли, должно, к перемене погоды. А может, и просто так.

   Едва задремал – в дверь постучали. Робко, но потревожили. Сон у Ругая всегда был чуток. Оттого и жив.

   Кряхтя, сел.

   – Ну! – мрачно рыкнул он.

   – Старшой,– пробасили из-за дверей,– колдун пришел.

   Ругай шумно, как лось, вздохнул и потянулся за кольчугой.

   – Ко мне его,– распорядился он.

   Кольчуга была нездешней работы. Лет этак тридцать назад Ругай взял ее в дальнем набеге, ободрал с франка. А тот, скорей всего, еще с кого-то. Добрая кольчуга. В те времена висела на Ругае свободно, теперь – в облипку. Раздобрел. Но в переделку вещь не отдавал. Испортят.

   Дверь без стука распахнулась. В горницу важно вступил колдун.

   «Чисто хозяин»,– недовольно подумал Ругай, оглядывая приземистую неопрятную фигуру. А ликом-то как мерзок. Хоть и не из плоскомордых.

   Ругай встал, выпрямился. Колдун макушкой ему и до плеча не досягал. Но наглости не убавил.

   – Звал? – равнодушно осведомился пришелец.

   И, не ожидая ответа, похромал к заморскому, князем привезенному стулу, уселся на красный переливчатый бархат.

   «Испортит обивку…» – подумал Ругай, глядя на порты гостя. И что он в рванине ходит? Денег небось полна кадушка…

   Чтоб не стоять пред сидящим смердом, Ругай тоже сел. Поглядел на темное лицо… Ох недолюбливал Ругай ведьмака, а пришел тот – и полегчало.

   – Да, звал,– строго сказал княжий человек.– Слыхал уже про нашу беду?

   Колдун кивнул:

   – Где он?

   – Внизу, в темнице.

   – Загубил кого?

   – Никого. Только Косаню. Так, двоих немного помял. Дерется крепко. Косаня так не мог. А вечор спускался к нему, думал покормить – так прыгнул, едва глаз не вынул!

   – Неча его кормить! – отрезал колдун.– Запоры добрые?

   – Угу. Сидеть будет, пока не сдохнет.

   – Не будет.

   Прищур хитрый, подлый: знаешь сам, что не будет. Не то и не позвал бы.

   – Как месяц новый народится, запоры ему будут не помеха,– «порадовал» колдун.

   – Старый еще на убыль не пошел,– заметил Ругай и повертел на пальце перстень с печаткой-кречетом, князев дар.

   – Через четыре дни господин наедет,– сказал, глядя в пол.

   – Нелегко тебе,– проговорил ведьмак.

   Ругай вскинул голову: издевается, подлый? Нет, вроде глядит с сочувствием.

   – Поможешь?

   – Слово мое тебе принесли?

   – Угу. Про деньги не тревожься. Сполна получишь. Сразу. Я тебе верю. Когда начнешь?

   – Когда?..– Колдун почесался.– А пойдем, что ли. Глянем на полоняника твоего.– И встал.

   Ругай тоже поднялся. И хоть был вдвое шире и на четверть выше мужика, а не Ругай смущал смерда, а смерд – Ругая.

   Воин подхватил пояс с мечом.

   – Это без надобности,– заметил ведьмак.

   – Тебе – без надобности, а мне – надобен! – и опоясался.

   – Ну гляди,– процедил колдун.– Ему сей меч – как тебе хворостина.

   Покривил душой ведун. Меч добрый, и с наговором. Коли сейчас этим мечом тварь переполовинить да тушу сжечь – ничего и не будет… Вот и точно, что ничего. А ему, ведуну, многое надобно.

   Сторожевой дружинник так и шарахнулся от двери.

   «Подслушивал, собачий сын»,– подумал Ругай. И отложил в памяти: ненадежный человек.

   Провожаемые обеспокоенными взглядами челяди и воинов, Ругай и колдун спустились вниз и еще ниже, в темницу. Сторож, поклонясь старшему, отпер дубовую, с окошком-леткой дверь.

   Княжий терем, огороженный простым деревянным тыном, стоял на взгорке. И вырытая почти на десять саженей темница всегда оставалась сухой. Крутая лесенка тем не менее была скользкой от плесени. Поручней не сделали – каменная кладка давала порядочно опоры для рук, но опоры такой же противно-склизкой, как неровные ступени лестнички.

   Сторож шел перед Ругаем, нес чадящий факел. У ведуна заныла покалеченная нога.

   «Оступлюсь… – подумал он,– все повалимся? – Поглядел на широченную, как ворота, спину Ругая: – Ничё! Этот сдюжит!»

   А вслух сказал:

   – У тя-т, наверху, получше будет.

   – Темница – не светлица, сидеть – не веселиться! – приговоркой ответил Ругай.

   Лестничка уперлась в земляной утоптанный пол. Стены из камня, наверху деревянные крепи. Три двери – на три стороны. Сторож вставил факел в держало и взялся отпирать дверь, единственную из трех – железную, тронутую влагой и ржавчиной. Возился долго, засов тяжелый заело.

   – Крепко ли? – спросил Ругай.

   – Самое то. А узников у тебя небогато.

   «Откуда узнал? – подумал Ругай.– Сквозь затворы видит?»

   – Гноить не люблю,– сказал с усмешкой.

   Сторож довольно громко хмыкнул. Ругай многозначительно глянул на него, заметил:

   – Я лучше батожком согрею!

   Сторож сделал вид, что не ему сказано, но заторопился, рванул, крякнув, и засов стронулся.

   – Погодь,– остановил колдун, когда Ругай вознамерился отворить дверь.– Дай-ко я послушаю.

   Княжий слуга тут же отступил. Ему там, за дверьми, медом не намазано.

   Изнутри не доносилось ни звука, однако ведун чуял сторожкое внимание взятого под замок. И еще – голод. Ведун даже подивился: ничего, кроме голода, не было в чудище, зато уж голод такой, что у ведуна зазвенело в ушах.

   – Ну, чё он? – нетерпеливо спросил сторож.

   И схлопотал затрещину от Ругая.

   – Жрать хочет,– пробормотал колдун.

   – Так не берет же снедь! – удивился Ругай.

   Ведьмак тихонечко засмеялся, и от смеха этого у обоих воинов холод пополз по хребтам.

   Лишившись большей части себя, лишившись привычного тела, способностей, растеряв большую часть силы во время бесплодной борьбы с человеком, Морри тяжко страдал. Сейчас он был подобен изгнанному из дворца могучему владыке, лишенному слуг, воинов, оружия, даже крепости тренированных мышц. Нищий, довольствующийся крохами, тем, что могли дать деревья, земля, звезды. Леопард, вынужденный жрать траву. Да, Морри все еще оставался одним из немногих, способных исторгнуть, вырвать Жизнь из цитадели физического тела. Но добыть – мало. Надо удержать. А здесь, в человеческом поселке, так и кишат пожиратели падали. Не в их власти отнять жизнь, но вот отнять отнятое они могут. Прежнему Морри ничего не стоило держать в отдалении скопища стервятников. Прежний Морри брезгливо сторонился мелких пожирателей, паразитов человеческой массы. Он почти забыл о том, как их много. Или их действительно стало больше с тех пор, как Морри последний раз подходил к людским жилищам? Плохо, очень плохо. А еще хуже то, что Морри-алчущего невозможно увести от поселка. И от дома, где лежат останки… и большая часть накопленного за века вольной жизни.

   А вокруг ходила Пища, и Морри-разуму было очень трудно сдерживать свою вторую половину. Морри знал: если алчец схватит Пищу, то будет драться за нее хоть со всем бестелесным миром. Драться, даже если это приведет к разрыву Единства, к Рассеянию.

   Поэтому Морри-разум старался держаться поближе к Дому.

   Огражденный силой хозяина, Дом недоступен для мелких хищников, но благодаря двойственности Морри эта ограда ему не помеха. Вот только два человека, затаившиеся внутри,– очень опасная добыча. Даже Морри-алчущий испытывал страх перед теми, кто доказал свою силу. Нет, никакой голод не заставит Морри напасть на этих по собственной воле.

   Морри кружил около Дома, замкнув себя внутри нового неуклюжего тела, запрятав его прежнего хозяина в сплошной кокон. Эта жизнь – резерв. То, что понадобится для последнего броска. Больше у Морри ничего нет.

   Двое уехали, но Морри не рискнул проникнуть в Дом. И так невероятно трудно скрывать свое присутствие от нечеловечески чуткого человечка. Морри зарылся в кучу старой листвы на заднем дворе, приник к сырой земле и ждал… Ждал…

   И вот двое вернулись. И привезли с собой третью, женщину. Морри возликовал. Хотя что тут удивительного? Мужчинам необходима женщина. Так было всегда.

   Морри с нетерпением дождался сумерек. Будь у него прежнее тело, он мог бы без труда проникнуть сквозь эти бревенчатые стены. Но и теперь попасть внутрь – не проблема. В каждой комнате есть окно. Оставалось надеяться, что женщина на какое-то время останется одна – Морри совсем не хотелось сталкиваться с мужчинами до тех пор, пока не вернулась прежняя сила.

   Морри стряхнул с себя листья, выпрямился и втянул влажный воздух расширившимися ноздрями. Ветер принес запахи дыма и человеческой пищи, запахи животных и навоза, распиленной древесины и сырого железа. Громкие и неприятные запахи. Длинными легкими прыжками Морри пересек двор и вскарабкался на высокую самоуверенную сосну в двадцати шагах от Дома. Отсюда он очень осторожно прощупал происходящее за стенами. Удачно, что Дом не сложен из камня. Дерево, даже мертвое дерево, совершенно прозрачно для Морри. Главное, чтобы человечек не учуял…

   Женщина была одна. В комнате на втором этаже, притом что оба мужчины оставались на первом. Удачно!

   Точным броском Морри перебросил себя с сосны на старую березу, росшую у самой стены. Упругий прыжок, которому позавидовала бы белка. Дерево отозвалось шепотом вялых осенних листьев. Береза была больна. Человеку следовало убить ее раньше, чем она падет. Но человек не успеет. Потому что еще раньше Морри убьет человека.

   Длинная ветка подбиралась к самому окну. Морри приник к белой гладкой коре, Морри смотрел на женщину…

   О!.. Женщина – из прекраснейших. Новое тело Морри пришло в возбуждение, отозвавшись на природный зов. Это тело еще могло вкусить животных радостей. Но в еще большее возбуждение пришел Алчущий. Женщина сияла, как полная луна!

   Морри подполз ближе, с удовольствием заметив, что новое тело повинуется чуть лучше. Обращение шло постоянно.

   Штора на окне задернута, но что для Морри – штора? Он видел женщину так же ясно, как сокол в солнечный полдень видит играющего в траве лисенка.

   Обнаженная, женщина сидела на ковре, сомкнув колени, опустив на пятки мягкие ягодицы. Морри ощущал, как поднимается Сила по прямой спине женщины, видел, как чуть заметно подрагивают ее груди и живот. Но лицо женщины, ее прекрасное зовущее лицо с глазами, сияющими под опущенными веками, оставалось в неподвижности. В ожидании…

   Морри знал, что она делает, знал, чего она ждет. Он видел живое облако Силы, густеющее над женщиной. Неимоверным усилием Морри-разум сдерживал Алчущего. Он хотел, чтобы женщина достигла пика. Тогда и только тогда Морри соединится с ней древнейшим из таинств. Никто не сможет помешать. Мужчины внизу? Теперь они казались крохотными и совершенно ничтожными. Сама женщина? Она не сможет… Она не захочет сопротивляться!

   Морри излучал желание, такое неистовое желание, какому никто из смертных не мог бы противиться. Новое тело неистовствовало: пот тек ручьями, сердце билось с неимоверной скоростью, слюна точилась между стучащими зубами. Морри забыл об осторожности. Морри-разум сделал последнее титаническое усилие, но Алчущий смел его своей неистовой жаждой. Оттолкнувшись от ветки руками и ногами одновременно, Морри ринулся вперед, вышиб раму и в звоне сыплющегося стекла ворвался в комнату…

   – Кир! – закричал Стежень, вскочив на ноги.– Кир, он здесь!

   И через миг, словно в ответ на его возглас, сверху донесся звон разбитого стекла.

   – Ленка! – закричал Глеб и, всего лишь на шаг опередив Кирилла, рванулся к лестнице…

   И тут в них вонзился Звук!

   Нечеловеческий, нестерпимый, невероятный визг заставил их скорчиться, упасть на колени, зажимая ладонями уши, теряя дыхание от нестерпимой боли…

   Игоев пришел в себя первым. И успел остановить Глеба, который на автопилоте, еще не оклемавшись, попытался рвануть вверх по винтовой лестнице.

   – Топор,– сказал он.

   Глеб посмотрел на него невидящим взглядом, потом резко кивнул и, обогнув лестницу, бросился в прихожую. Вернулся через несколько секунд, с топором. И слегка очухавшийся, Игоев приложил палец к губам.

   Шаги наверху. Тихие, но достаточно явственные.

   – Это не он,– прошептал Глеб.– Я его не чувствую.

   – Как и раньше,– заметил Кирилл, и Стежень судорожно вздохнул.

   Да уж, прохлопал…

   – Аленка? – негромко окликнул Кирилл.

   Шорох шагов на мгновение смолк… и возобновился.

   – Я иду,– донеслось сверху, и мужчины вздохнули с облегчением.

   Женщина спустилась вниз, на ходу застегивая халат. Глеб впился в нее взглядом… и окончательно убедился: Морри не причинил ей вреда. Кир прав: эта женщина – крепенький орешек.

   Лена прошла мимо Стежня, задев его полой халата, обдав волной незнакомого будоражащего запаха. Глебу показалось: ладонь женщины коснулась его лица. Роскошная иллюзия! Стежень быстро обернулся: Кирилл улыбался одними глазами. Стежень покачал головой и тоже прошел в гостиную.

   Елена уселась в кресло, закинула ногу за ногу.

   – Ваш дружок меня навестил,– сообщила она с ехидной улыбочкой.

   И замолчала.

   Игоев обошел Глеба, прислонился к стене, скрестив на груди могучие руки. Взгляд его был безмятежен. Стежень почувствовал себя школяром, не разбирающимся в предмете.

   – И что дальше? – сухо спросил он.

   – Душка его приревновала. И отбрила. Слышали, как верещал?

   – Душка?

   – Вас познакомить? – Рука Елены нырнула под халат.

   Стежень наклонился, чтобы лучше разглядеть то, что она достала. Это оказался кулон на шнуре: вырезанный из прозрачного материала стеклянный череп. Глеб невольно, по мужской привычке, скосил глаза вниз, за разошедшиеся края халата… и тут же выпрямился. Ленкина игра могла бы его развлечь… Но не в столь неподходящее время.

   – Будет удобнее, если ты его снимешь,– произнес Глеб.

   – Напротив! – возразила женщина.– Если я ее сниму, всем нам станет очень неудобно!

   Кирилл отлепился от стены, подошел, вынул кулон из пальцев хозяйки и поставил на просторную ладонь.

   Точно череп. Небольшой, примерно с фалангу большого пальца, с идеальной точностью вырезанный из цельного кристалла горного хрусталя. Изумительная работа: крохотные зубки, очертания глазниц, носовые отверстия скопированы с потрясающей достоверностью. К тому же череп оказался полым!

   Кирилл постучал ногтем по прозрачному темени.

   – Без фамильярностей! – предупредила Лена.– Хочешь, чтобы Душка обиделась?

   – Череп предположительно женский,– тоном специалиста сообщил Глеб.– Правильных пропорций.

   Три еле заметные зубчатые линии расходились под равными углами от выпуклого темени. Крохотная корона огибала череп повыше впалых висков. У короны имелись подобия «ушек», сквозь которые и был продет волосяной канатик.

   Стежень потрогал шнур: странно, шерсть незнакомая.

   – Чья? – спросил он.

   – Обезьяна. Налюбовались? А теперь я вам кое-что покажу. Глебушка, найди мне зажигалку.

   Взяв череп двумя пальцами, Елена поднесла снизу желтый язычок пламени… и впадины глазниц вспыхнули. Да так ярко, что Стежень невольно прищурился.

   – Крепко! – произнес он с восхищением.– Можно потрогать?

   – Потрогай,– улыбнулась Елена.– Душка не против, ты ей нравишься.

   Глеб положил кулон в центр ладони, как только что – Кирилл… и поспешно вернул хозяйке.

   – Ох и штучка! – пробормотал он, встряхивая кистью.

   – Дух Зла,– нежным голосом сообщила Елена.– Душка! Не беспокойся, Глебушка, она безвредна… для моих друзей.

   – Итак,– резюмировал я плоды двухчасовой беседы,– ничем существенным мы похвастаться не можем.

   – Будем думать,– флегматично отозвался Кир, покачал бокал с темной влагой, той самой, в которой соединились вода и огонь, понюхал деликатно и пригубил.– Алкоголь – великая сила,– изрек он.– Если – с умом!

   Алкоголь, блин! Можно подумать, он не мартель цедит, а паленую водку. Хотя, надо отметить, это его мартель, а не мой.

   Снаружи заурчал мотор. Заурчал и умолк. Надеюсь, не к нам… Нет, все-таки к нам.

   – Кир,– сказал я,– у нас гости.

   – Люди? – спросил он с прежним флегматичным видом.

   – Люди. Полуночники.

   – Ты им льстишь.– Кирилл кивнул на часы.

   Позвонили.

   – К бесу! – сердито сказал я.– Все ушли на фронт.

   Звонок не унимался.

   – К бесу всех! – повторил я.

   Звонили, я бы сказал, с остервенением. Если начнут ногами в дверь лупить – выйду и ноги выдерну. Слово!

   – Может, откроешь? – проговорил Кир.– А то ведь Аленку разбудят.

   – Думаешь, она спит?

   – Тебе виднее. Ты же у нас экс-тра-сенс! – сочно так, по слогам. Издевается, буйвол бородатый.

   – Открой, если хочешь,– говорю.– Только имей в виду: они нас не любят.

   Звонок верещал не переставая.

   Кирилл поднялся, вразвалочку направился в прихожую.

   – Прикрой,– бросил мне.– Если власти – сам разберусь, нет…

   – Понял,– перебил я и двинулся следом.

   Звонок смолк, как только лязгнул засов. Кирилл распахнул дверь и посторонился:

   – Глеб Игоревич, это к тебе.

   Вне всяких сомнений! Кисти рук у меня как-то сразу отяжелели. А в ногах, наоборот, появилась приятная легкость.

   Трое. Два мордоворота и «джентльмен». Мордовороты: сто девяносто на девяносто, глаза-дырочки, походка враскорячку, цепки-гайки. «Джентльмен»: тертый, бритый, волевой. Загар, прическа, пиджачок клубный – как влитой, лучших кровей. Тоже при золоте, но уже не весовом, антикварном. Новый русский герой. Вот только глаза с недобрым прищуром – атрибут, как выражаются в американском кино, «плохого парня».

   – Прошу,– я сделал жест в сторону гостиной. Никакой подвижки. Мордовороты явно предпочитали оказаться за моей спиной, а «джентльмен» не хотел опережать мордоворотов. Ладно, пойдем первыми. Моя спина тоже кое-чего стоит.

   Кирилла мордовороты явно в расчет не принимали. Мешок. Большой кусок мяса. К таким реальные бойцы относятся с подчеркнутым пренебрежением… если «мешок» не является хозяином.

   Напрыгивать на меня сзади не стали, вошли, расположились: Кирилл – в своем любимом кресле, «джентльмен» – в соседнем, бодигарды – на своих двоих, взяв (как полагали) меня под контроль.

   – Ну? – осведомился я как можно недружелюбнее.

   – Где моя жена? – спросил «джентльмен».

   Вернее, так: «Где? Моя? Жена?»

   – Жена? – поначалу я искренне удивился, решил, что он имеет в виду Ленку. Но через полсекунды допер и с трудом удержал лицо. Потому что правдивый ответ: «Твоя жена в холодильнике, куда я ее положил, чтобы не протухла, пока…» – и так далее. Правдивый ответ, но неправильный.

   – Я чужим женам не сторож! – заявил я нагло.

   – Ты, бля… – начал один из мордоворотов, но «джентльмен» остановил его небрежным жестом.

   – Она здесь, Стежень!

   «Гляди-ка, даже фамилию на табличке удосужился прочесть!»

   – Дурачка строить не надо! – заявил мой светский гость.– Я этого не люблю. Если ты купил мусорков, считай, зря деньги выбросил. Мои пацаны шмонают не хуже, а я не какой-то дренов следак. Я спрашиваю – мне отвечают. Которые поумнее – сами, которые поглупее – с яйцами в дверях или с гвоздем в ухе. Я понятно говорю?

   – Вполне,– выдал ему свою самую дружелюбную ухмылку.– Пацаны твои – пусть лопатники свои шмонают. У меня они найдут только… неприятности. Я понятно говорю?

   «Джентльмен» вздохнул. Этак напоказ. Как президент банка, которому посреди ленча сообщили о делегации ободранных вкладчиков. Мордовороты придвинулись. Но бить не торопились. Может, очком просекли, с кем имеют…

   Нет, не просекли. Тот, что справа, с деревенским простодушием пробил прямой в челюсть.

   Осс!

   Ах, как неприятно. Бьешь с короткой в лицо, а лица – хоп! – и нету! Зато есть пятка, красиво расплющивающая обе губы сразу. А могли бы и зубки посыпаться! Но это еще не больно. А вот теперь – больно. Но тоже не очень. Так, локотком по мужским достоинствам, вернее, как в данном случае, недостаткам. Легонечко, как доктор прописал. А теперь серия цки по накачанному прессу второго тормоза: бум-бум-бум. Как по макиваре. Вот и все. В одном случае – мягкое оседание на пол, во втором – почтительный поклон с прижиманием рук к просторным штанишкам. И никаких кровавых соплей с блевотиной на ковер.

   Довольный собой, я перевел взгляд на «джентльмена»: понравилось зрелище?.. И увидел красивый черный импортный пистолет, явно не обремененный лицензией, потому как никаких распылителей в стволе не имелось. Пистолет, грамотно обращенный не в голову, а в корпус. Точнее, в мой собственный живот. И сразу видно, что «джентльмен» тир посещать не забывает и на живой мишени тоже с удовольствием попрактикуется.

   – Где? Моя? Жена? – ровным голосом произнес «джентльмен».– Даю тридцать секунд, потом схлопочешь прямо в ливер.

   – Серьезный довод! – пророкотал развалившийся в кресле Кирилл.

   «Джентльмен» даже бровью не шевельнул. Это вам не кино, где нехороший дядя размахивает стволом, как клюшкой для гольфа.

   Придется прыгать. Плохо, что далеко. Но если уйти с линии, поддеть журнальный столик, закрыв обзор, а потом с ковра… Пуля в живот – это так неприятно…

   Тук-тук-тук – вниз по ступенькам.

   «Джентльмен» проворно поднялся. Я знал, что со своего места он может видеть винт лестницы. Если он хоть чуть-чуть изменит позицию… Я очень медленно, держа руки на виду, переместился вправо, увеличивая угол расхождения. Но мой незваный гость хоть и напрягся, но пистолет держал твердо и меня держал – боковым зрением, но это еще опасней. Рефлексы, если они есть, срабатывают четче.

   Когда глазам «джентльмена» предстали женские икры, покрытые ровным южным загаром, щека у него дернулась. Но только один раз.

   Елена, неторопливая, элегантная, с чуть растрепанными (наверняка намеренно) волосами, очень уверенная и очень сексуальная, вошла в гостиную, скользнула взглядом по выбывшим бодигардам, выразила бровью легкое удивление, затем перевела глаза на «джентльмена», отдельно – на пистолет (еще большее удивление), потом на меня и снова – на «джентльмена». Безукоризненная игра лицевых мышц: недоумение, огорчение, беспокойство и точно дозированная доля кокетства. «Джентльмена» зацепило, но не настолько, чтобы настроить на добродушный лад.

   – Добрый вечер! – полным обертонов голосом произнесла Ленка.– Я не помешала? Глеб, представь меня, пожалуйста, господину.

   – Елена Генриховна Энгельгардт,– сказал я.– Господин, к сожалению, не представился.

   – Шведов Виктор!

   Эдак по-европейски. И крохотный наклон головы.

   Ленка шагнула вперед и оказалась между нами.

   – Виктор, вы собираетесь стрелять? В меня?

   – Надеюсь, не придется.

   Даже под чарами Ленки он ни на миг не расслаблялся. Шаг в сторону, чтобы видеть меня и одновременно увеличить дистанцию между собой и очаровательной женщиной. Насмотрелся голливудских боевичков, где очаровательные блондинки сплошь и рядом оказываются мастерами годзю-рю.

   За его спиной бесшумно поднялся и шагнул вперед Кирилл.

   Смотреть на физиономию господина Шведова – одно удовольствие. Вот уж откуда он не ожидал нападения! Но Кирилл левой рукой ласково обнял его за плечи (ласково, но с медвежьей силой), а правой накрыл запястье «джентльмена».

   На лбу господина Шведова выступил пот, чисто рефлекторно он попытался сопротивляться, но шансов у него было не больше, чем у салона «Жигулей» под тридцатитонным прессом. Кирилл без заметных усилий направил пистолет в карман «джентльменова» пиджака, затем слегка придавил, и пистолет выпал в этот самый карман.

   – Глеб,– поинтересовался Кир,– ты спутников уважаемого гостя не очень повредил?

   – Обратимо.– Теперь я мог позволить себе расслабиться.– Реанимировать?

   – Пока не надо.

   Тут он выпустил «джентльмена» и снова опустился в кресло, что удивило «уважаемого гостя» еще больше, чем неожиданное вмешательство.

   – Я – Игоев,– вальяжным голосом сообщил Кир.– Полагаю, вы слышали обо мне, господин Шведов. Равно как и я – о вас.

   – Разумеется.

   Наш незваный гость снова извлек пистолет из кармана, но лишь затем, чтобы поставить на предохранитель. Вот это правильно.

   – Аленушка,– пророкотал Кир,– не сочти за труд, смешай господину Шведову что-нибудь легкое.

   – Не надо! – резко сказал наш гость.– Я не буду пить. Надеюсь, вы не забыли мой вопрос?

   – А как же! – Бас Кирилла приобрел прямо-таки завораживающие нотки.– Скажите, Виктор, вам известна моя репутация?

   Кивок.

   – И вам я кажусь здравомыслящим человеком?

   – Да.

   – В таком случае дайте слово, только себе самому, что не будете действовать опрометчиво,– и вы узнаете о случившемся с вашей женой все, что знаю я.

   – Что с ней?

   – Не торопитесь, господин Шведов. Повторяю, вы все узнаете. Считайте себя на какое-то время моим клиентом и помните: я всегда отвечаю за качество представляемой информации.

   Кир его сдвинул. Теперь господин Шведов выступал уже в ипостаси не разгневанного мужа, а делового человека в процессе сделки. Стереотипы – могучая вещь.

   – Мы договорились?

   – Да.

   – В таком случае, Глеб, пожалуйста, возроди спутников нашего гостя.

   – Момент!

   Собственно, «возрождать» пришлось только одного. Второй уже был почти в форме, только разумно предпочитал оставаться на полу. Паренек явно не из тех, кто готов принять на грудь предназначенную клиенту пулю. На реабилитацию другого ушло полминуты. Но прыти поубавилось и у него. Оба теперь прониклись ко мне должным почтением. Большего не требовалось.

   – Пойдемте, Виктор, я покажу вам вашу жену,– сказал Кирилл.– Только, пожалуйста, держите себя в руках. Ничего хорошего вы не увидите.

   От Кира всегда ожидаешь чего-то подобного.

   Я сходил за ключами.

   Проникнуть в мою лабораторию не легче, чем взломать сейф средней надежности. Это теперь, когда каждый второй обитатель поселка побывал моим пациентом, я мог не беспокоиться насчет кражи со взломом. Но когда я только возвел этот домик в поселке, где отсидевших больше, чем отслуживших в армии, ситуация была иной.

   В полном молчании Кир, я и наши гости спустились вниз. Ленка – тоже.

   Слегка помятые бодигарды остались при дверях, а их патрон прошелся по лаборатории, вертя головой. Потом поглядел на меня. С уважением. Еще бы! Оборудование у меня на высшем уровне. Что здесь, что в операционной.

   Воздух в лаборатории сухой и прохладный, чуть-чуть ароматизированный. Вытяжку ставили безработные парни из оборонки. При желании возможна полная регенерация, как в убежище. Но это – к слову.

   – Глеб,– произнес Кир,– покажи господину Шведову трофей.

   Я открыл морозилку и вывалил на кафель мешок с половинкой монстра.

   Наш гость наклонился, изучил покореженную «африканскую маску», спросил хладнокровно:

   – Огарок?

   – Нет,– сказал Кир.– Это убийца… Не трогать!!!

   Шведов, вздрогнув от неожиданности, отдернул руку, выпрямился.

   – Кто же убит? – спросил он холодно.

   Вместо ответа я открыл второй морозильник.

   Самообладанию нашего гостя можно позавидовать. С полминуты он молча стоял, глядя на уложенное в металлический ящик тело жены. Лицо Шведова порозовело, губы сжались в нить. Я стоял рядом. Раньше я так толком и не разглядел ее лица. И только сейчас мне по-настоящему стало жаль эту женщину. Хотя бы потому, что она оказалась очень красивой. Белизна делала ее лицо похожим на гипсовую маску…

   Шведов поднял голову.

   – Я жду объяснений! – жестко произнес он.– Отчего она умерла?

   – Дерево,– рассеянно проговорил я, не в силах отвести глаз от тронутого инеем лица.

   – Я не склонен шутить!

   Ого! Опять угрожать изволим!

   – Он не шутит,– спокойно подтвердил Кирилл.– Вскрытие, если, не дай Бог, его придется делать, покажет, что смерть наступила в результате повреждения шейного отдела позвоночника.

   Шведов сверлил его недоверчивым взглядом.

   – Так и есть,– вмешался я.– Подтверждаю как врач. Ее ударило корневищем дерева.

   И тут я, к стыду своему, впервые заметил некую странность. Да, перелом основания черепа очевиден, но канал не поврежден. Я знавал парня, который с аналогичной травмой после неудачного прыжка в воду не только не умер, но даже успел развести костер, прежде чем беднягу скрутило по-настоящему.

   «Стоп,– подумал я.– С этим ты еще успеешь разобраться».

   – А где Ходжа? – спросил Шведов.

   – Кто?

   – Собака!

   – Напоролся на сук,– сказал я.

   – Не пизди!

   – Виктор, здесь дама,– одернул гостя Кир.– И еще раз напоминаю: вы – мой клиент. Я отвечаю за достоверность сказанного.

   Шведов поглядел на Кирилла, потом на меня, потом опять на Кирилла. Оба мы ему не нравились.

   – Собака – тоже его работа.– Я кивнул на останки монстра.

   – В таком случае, я хочу знать, что это такое? – Да, нервы у «джентльмена» что надо.

   – Может быть, поднимемся наверх? – предложил Кир.– Это длинная история.

   – Нет! Я предпочитаю – здесь! – отрезал наш гость.

   – Здесь так здесь,– согласился Кирилл.– Глеб, убери, пожалуйста, это в холодильник.

   Я наклонился к останкам и…

   Морри-разум понимал, что рискует. Но второго случая могло не представиться. На полу лежало его тело. Тело, принадлежавшее ему сотни лет и пропустившее сквозь себя сотни жизней, хранившее неисчислимые сокровища…

   Морри стоял на ступенях лестницы, и новое вместилище его, дрожа, истекало потом. Морри видел, как сразивший его наклоняется к останкам. Человечек не мог учуять Морри. Человечек был занят собственными эмоциями, а Морри специально следил за тем, чтобы его не учуяли. И все-таки человечек тревожился. Пускай. Морри знал, что ему нужно. Всего лишь прикоснуться к останкам. Но сначала надо добыть силу.

   Ближе всех стояла женщина. Но эту женщину не желал даже Морри-алчущий. О, теперь Морри знал: женщина не жертва. Она – тоже охотник. А вот мужчина справа от двери – то, что требуется!

   Темная тень метнулась вниз. Один из бодигардов захрипел, выгнулся. Затылок его ударился о стену. Я увидел силуэт, нависший над беднягой, слившийся с ним.

   «Жрет!» – мелькнула мысль, а руки сами сделали единственно возможное: подхватили останки, забросили их в морозильник и захлопнули дверцу.

   – Кир! – закричал я.– Сюда!

   А сам схватил обмершего Шведова и швырнул в самый дальний угол. Затем то же проделал со вторым охранником. Я успел увидеть, как тварь перетекла в новое тело. Я очень надеялся, что переход сделает монстра менее прытким. Увы! Пожрав новую жертву, он только окреп. Зато как он взбесился, обнаружив, что черная радиоактивная дрянь упрятана в морозилку! Меня аж покачнуло от этой ничем не замутненной ярости. Зато Кир не сплоховал. Прижался спиной к холодильнику, растопырил руки. Урод дернулся было к нему – и отпрянул. Приссал, поганец…

   Время двигалось потрясающе медленно, зато монстр – потрясающе быстро. Дергаясь и вертясь, как припадочный, но при этом не задев ни единого предмета, урод сплясал свой ублюдочный танец, выбирая, к кому присосаться. Длилось это не больше секунды, и я заранее знал, на ком он остановит выбор. Как ни странно, я не боялся. Хотя шансов у меня было не больше, чем у пса, вставшего на пути леопарда…

   Раздался тонкий свистящий звук. Боковым зрением я увидел, как задымилась Ленкина блузка, а из точки меж ее грудей вырвался острый ослепительный луч, тут же превратившийся в огненный бурлящий факел, ударивший прямо в физиономию твари.

   На этот раз никто не услышал визга. Звук был за пределами человеческого слуха. И пламени тоже никто, кроме Стежня, не увидел. Остальным показалось только, что воздух между Еленой и припадочно трясущимся охранником вдруг задрожал, а на блузке женщины появилось серое дымящееся пятно. В следующий миг охранник рванул вверх по лестнице, а тот, кто несколько секунд назад был чудовищным монстром, сломанной куклой осел на пол.

   Глеб прыгнул вперед, подхватил падающее тело и успел уловить последний слабый удар сердца.

   – Кир, возьми его! – крикнул Стежень и бросился в операционную.

   Игоев с легкостью поднял на руки тело Дмитрия и шагнул следом. Шведов, вытиравший платком лоб, взглянул мельком на запрокинутое, высохшее, как после многодневной голодовки, лицо Грошнего… и остолбенел.

   – Ёш твою мать… – прошептал он.– Ну ни хрена…

   Несмотря на истощение, несмотря на то что кожа жертвы Морри уже приобрела характерный коричневый оттенок и лицо больше смахивало на обтянутый кожей череп мумии, Шведов его узнал.

   Но ничем, кроме единственного восклицания, не выдал своего удивления.

   Оглядевшись, он обнаружил, что морозилка, в которой лежало тело его жены, не заперта, и защелкнул замок.

   – Разумное решение,– раздался у него за спиной голос Елены.– Восхищена вашей выдержкой, господин Шведов.

   Виктор быстро обернулся, удивленный не столько словами, сколько теплотой, с которой они были сказаны.

   – Мне кажется,– продолжала Елена Генриховна с обворожительной улыбкой,– теперь мы можем подняться наверх и выпить что-нибудь… успокаивающее.

   – Было бы кстати,– буркнул Виктор и двинулся наверх, сделав знак оставшемуся охраннику следовать за собой.

   – Коньяк, ром, виски? – предложила Елена, открывая бар.

   – Водку.

   – Боюсь, с водкой сложности,– заметила Елена.– Наш хозяин ее не жалует. Погодите, сейчас посмотрю в холодильнике.

   Она вышла на кухню.

   – Куда это уперся Рустам? – сердито спросил Шведов у второго бодигарда. Но тот только пожал плечами.

   Вернулась Елена.

   – Нашла,– сообщила она, поставив на стол запотевшую бутылку.– Откроете?

   Шведов кивнул бодигарду. Распечатав, тот вопросительно поглядел на патрона.

   – Наливай,– распорядился тот.– Себе тоже.

   – Но…

   – Я сказал, наливай! – рявкнул Шведов, и щека его дернулась.

   – Грибы.– Елена принесла из кухни вазочку с горкой блестящих рыжиков и двумя крохотными вилочками.

   Налив себе густой белый ликер, она подняла бокал, поочередно улыбнулась Шведову и охраннику. Бодигард осклабился в ответ, его хозяин остался мрачен. Но водку выпили оба.

   – Елена… э… Генриховна,– сказал Шведов,– что здесь происходит?

   Женщина посмотрела на него поверх края бокала, и Виктор испытал странное ощущение… словно чуть-чуть оторвался от пола.

   Шведов уже много лет смотрел на женщин как на нечто, предназначенное для удовлетворения его, Виктора Шведова, потребностей, делая исключение только для жены, которая была чем-то вроде одушевленной собственности. Жену он по-своему любил, а прочих… Можно с уверенностью сказать: женщины интересовались Виктором больше, чем он – ими. Но в этой самоуверенной красотке чувствовалась изюминка.

   Шведов опустился в кресло.

   – Пойди проверь машину,– приказал он охраннику.

   Елена подошла в окну, поглядела в темноту.

   – Мне показалось, вы знакомы с… пострадавшим,– проговорила она, не оборачиваясь.– С Дмитрием Грошним.

   – Еще бы,– буркнул Шведов.– Он – брат моей жены.

   – Вот как? – Елена повернулась, потрогала темное пятно на блузке.– Жаль,– проговорила,– совсем испорчена. А мне она нравилась.

   – У меня салон на Суворовском,– проворчал Шведов.– Приезжайте и выбирайте, что понравится. Там только Франция.

   Прозвучало не так, как надо, и Шведов вдруг смутился. Теперь, когда они остались наедине, непонятное волнение, которое будила в нем близость этой женщины, усилилось.

   Елена покачала головой.

   – Я привыкаю к вещам,– проговорила она.– И вещи привыкают ко мне. Вы спрашивали, что происходит? Боюсь, я не могу объяснить… Но в настоящий момент вам, лично вам, Виктор, вашей жизни, никто не угрожает.

   – Надо понимать, что недавно было не так?

   – Не так.

   – Может, вы скажете еще, куда и почему смылся мой охранник?

   – Могу.– Елена выдержала паузу.– Он украл его тело.

   – Кто – он?

   – Назовем его – призрак.

   Шведов ухмыльнулся, но увидел, что в глазах собеседницы нет и намека на шутку.

   – Да… – пробормотал он.– Как в кино.

   – Хуже,– заметила Елена.– Счастливого конца не будет.

   – Да… – еще раз протянул Шведов.– Обидно. Вот вы, Леночка, очаровательная женщина, понимаете, что происходит. А я, мужчина, сижу бестолочью и задаю глупые вопросы. Вам это не противно?

   – Нет, Виктор.– Елена коснулась руки Шведова, и тот жадно схватил ее пальцы.– Это моя профессия, Виктор. Я – ведьма.

   Шведову показалось, что ее глаза слились в одно огромное око. Он вздрогнул и выпустил тонкие пальцы.

   – Любая женщина – ведьма,– хриплым голосом произнес он.– Любая настоящая женщина.– И добавил игриво: – Я вас боюсь.

   Елена рассмеялась, и от звука ее смеха Шведов пришел в необычайное возбуждение.

   – Вы храбрый человек, Виктор,– проговорила Елена, обворожительно улыбаясь, и наполнила свой бокал.– Вам налить?

   – Да, но не этой патоки. Как вы красиво двигаетесь, Леночка. Как танцовщица.

   – Я и есть танцовщица. Храмовая танцовщица.

   – И где же этот храм? – светским голосом осведомился Шведов.

   – Не скажу,– засмеялась Елена.– Ваша водка…

   Шведов проглотил водку, поймал ее запястье, поднес к губам.

   – Ты меня очаровала, ведьмочка! – решительно заявил он и потянул ее к себе, но Елена ловко высвободилась.

   – Виктор,– произнесла она холодно.– Там внизу – труп твоей жены. И любой в этом доме может оказаться в соседнем холодильнике. И самый уязвимый – ты!

   – Я так не думаю,– процедил Шведов.– Я играю…

   – Это не твоя игра! – перебила Елена.– Ты не знаешь ее правил. Но ты… очень интересный мужчина!

   Быстро наклонившись, женщина поцеловала его в губы и так же быстро отстранилась.

   – Будь благоразумен,– попросила она.– Пожалуйста!

   Шведов встал.

   – А я не хочу быть благоразумным! – заявил он и шагнул к женщине.

   В этот момент в гостиную вбежал бодигард.

   – Виктор Иваныч!

   – Выйди,– не оборачиваясь и не повышая голоса, приказал Шведов.

   – Но, Виктор Иваныч…

   – Выйди!

   – Машины нет! – выпалил охранник.

   – Вон!!! – рявкнул хозяин, и бодигард пулей вылетел за дверь.

   Пристально глядя на Елену, Шведов произнес:

   – Я не знаю, что тут происходит. Но когда я говорю – да, ни одна женщина не говорит – нет!

   – Нет.– Елена покачала головой.– Забудь свои привычки.

   – Зря ты так разговариваешь со мной,– процедил Шведов.– Я знаю, как обращаться с женщинами!

   Он стоял, возвышаясь над Еленой, расставив ноги, агрессивно наклонив голову. Его руки в карманах пиджака сжались в кулаки.

   – Со мной нельзя так разговаривать! – с угрозой произнес Шведов.

   – Да,– сказала Елена, отступив на полшага и опершись на спинку кресла.– Ты прав. С тобой так разговаривать нельзя!

   Она улыбнулась, но на сей раз улыбка не смягчила ее лица, а, наоборот, придала ему остроту, что-то волчье…

   – Виктор! – произнесла женщина низким вибрирующим голосом.– Я не из тех, с кем обращаются!

   Шведову от ее голоса стало не по себе. Кулаки разжались.

   – Со мной не обращаются, Виктор! Это я обращаюсь!

   Поза Шведова утратила бычью напористость, а лицо вдруг стало растерянным, даже глуповатым. Он вдруг ощутил перетекание горячей жидкости в нижней части живота и одновременно холодную пустоту – в верхней. И еще совершенную потерю физических сил. Очень захотелось присесть, но для этого пришлось бы сделать пару шагов, а Виктор боялся сойти с места. Он боялся упасть!

   Уши словно набили ватой. Сердце прыгало в панике. Он сам был в панике и при этом совершенно не способен защититься. Ему нечем было защищаться.

   Елена улыбалась. Но в ее улыбке было столько же тепла, сколько в растянутых в оскале губах волчицы, загнавшей добычу. Между хищницей и жертвой еще оставалась пара шагов, но только потому, что волчица оттягивала момент, когда кровь, сладкая, горячая, густая кровь обольет нёбо. И тем слаще, что жертва уже обоняла запах зверя и почти чувствовала разрывающие плоть клыки. И была схвачена так же надежно, словно белоснежные зубы уже вспороли красную мякоть.

   Шведов, оцепенев, глядел на женщину и понимал, что никогда уже не забудет этого жадного вожделеющего волчьего лица. Они соединены накрепко и навсегда. Женщина безумна, но он хотел ее безумия! Хотел, чтобы она разрушила его, разорвала его «я», как зверь разрывает тело…

   Елена сделала шаг, маленький шажок вперед. Улыбка ее стала еще шире, белые зубы раздвинулись, показав розовую вздрагивающую выпуклость языка…

   Глеб заподозрил неладное, когда увидел беспокойно топчущегося под дверью телохранителя.

   – Ну-ка, братишка! – Стежень отодвинул не очень-то сопротивлявшегося парня в сторону и рывком распахнул двери.

   В конце концов, это его собственный дом…

   Одного взгляда ему хватило, чтобы разобраться в ситуации. Дьявол! Он предпочел бы этого не видеть.

   – Т-та-а!

   Резкий крик-выдох, от которого мышцы рефлекторно напрягаются… и рвут связующие чары.

   Елена обернулась, и Глеб поразился – с такой быстротой маска ярости сменилась выражением ласкового внимания:

   – А… Глебушка!

   Стежень брезгливо скривил губы.

   – Как Дима, Глебушка?

   Шведов тем временем безвольно осел в кресло.

   – Выкарабкивается.

   Глеб загнал поглубже собственные «благородные» чувства. Ленка – одна из них, а этот новорус – наглая самоуверенная скотина. Наверняка позволил себе больше, чем положено… джентльмену.

   – Не хочешь пойти переодеться? – спросил он.– Пороешься в моем гардеробе – наверняка найдешь что-нибудь подходящее. А завтра Кир свозит тебя в город.

   – Спасибо, Глебушка! – Елена грациозным движением поправила волосы и вышла, ухитрившись задеть плечом и Шведова, и Стежня.

   – Ну, бля… – выдохнул Виктор, присовокупив еще пару энергичных выражений.– Уж не знаю, доктор, благодарить мне тебя или ругать!

   – Выпей лучше еще водки,– проворчал Стежень.– И я тебе не доктор.

   Шведов воспользовался предложением.

   – Хорошие грибочки,– похвалил он.– Где брал?

   – В соседнем лесу.

   – Слушай, хм, Глеб Игоревич, иди на меня работать? Платить буду много.

   – Четыре штуки зелени,– сказал Стежень.– В неделю. Я отказался. Ты можешь больше?

   – Могу,– ответил Шведов.– Но не буду.

   – Правильно,– одобрил Глеб.– Эй, друг,– окликнул он топтавшегося в дверях бодигарда.– Войди, не маячь!

   – Глеб Игоревич…

   – Глеба достаточно.

   – Что там с Грошним?

   – Ты его знаешь? – удивился Стежень.

   – Шурин, ёш его! Верней, был шурином.

   – Еще не вечер.– Стежень налил себе коньяку, подобрал подсохший лимон.– Это я о «был»,– пояснил Глеб.

   Шведов уставился на него:

   – Не понял.

   – Тогда сядь и слушай.

   На сей раз Стежень уложился в десять минут. Потому что не вдавался в подробности.

   – Игоев сказал: есть определенный шанс, но ты особо не обольщайся,– завершил он.– Если это не смерть как таковая, то глубокая кома или вроде того, или вообще черт знает что. И тело морозили не по правилам, а человек – не лягушка, хотя… – Стежень криво усмехнулся,– кое в чем мы повыносливей лягушки. Вообще, это вещи, которые даже мне, специалисту, понять почти невозможно.– Стежень хмыкнул: объяснил, называется! – Шанс есть,– заключил он.– Но… Только потому, что так сказал Игоев. Доходчиво?

   – Да! – нетерпеливо ответил Шведов.– Говори, что нужно?

   – Сейчас – ничего. Сначала я должен вытрясти все, что знает Дмитрий. А потом придется ловить нашего друга. И тут ты можешь оказаться полезным.

   – Если теперь тварь – мой Рустам, его прихватят! – уверенно заявил Шведов.– Всех на уши поставлю!

   – Выследить, только выследить! – предупредил Стежень.– Это не человек. Взять его обычными методами практически невозможно, ты сам видел.

   – Ни хера я не видел! – буркнул Шведов.– Это-то и убедительно. А кто может взять? Ты можешь?

   Глеб покачал головой:

   – Попробовать могу, если подготовлюсь. Но результат сомнителен.

   – А есть такие, кто твердо может? Экстрасенсов ваших – хоть жопой ешь! Я думаю, найдутся и покруче тебя.

   – Наверняка,– согласился Стежень.– Но обычно те, кто покруче, не вопят об этом на каждом углу. Вопят как раз другие. Ладно, это задача номер два. Сначала надо его обнаружить.

   – Он удрал на моей машине,– заявил Виктор.– Ее ведь нет? – обернулся он к своему бодигарду. Тот кивнул.– Надо только сообщить ГАИ,– сказал Шведов,– и без проблем!

   Он раскрыл телефон, но Стежень воспротивился:

   – А если гаишники решат остановить машину? Если монстр примется прыгать из тела в тело – мы его окончательно потеряем.

   – А если его не беспокоить, он так и останется Рустамом?

   – Надеюсь.

   – А может – хрен с ним?

   Стежень покачал головой:

   – Я понятия не имею, какие у него планы. Но не исключено, что, предоставленный самому себе, монстр способен пожрать весь Питер.

   – Значит, будем искать,– деловито резюмировал Шведов.– Без ГАИ. Не трухай, доктор, найдем! – и снова взялся за телефон.

   А Стежень отправился спать. Самое лучшее, что он мог сделать в шестом часу утра.

   «Рустам Кермаев. Двадцать шесть лет. Образование – среднее техническое. Специальность – телохранитель. Лицензия. Шестимесячные курсы телохранителей „Тонус“, г. Гатчина. Спортивная квалификация: каратэ, четыре с половиной года занятий. Диплом инструктора йоги (два года занятий, школа свами Кришнабодхи, тантрический аспект).

   Работодатель: Охранное агентство „Дрокта“.

   Физические данные: вес – 88 кг, рост – 188 см. Телосложение – атлетическое. Лицо круглое, невыразительное, глаза карие, волосы черные, прямые, на верхней губе – шрам.

   Личные особенности. Тщеславен. Мстителен. Не пьет, не курит, наркотиков не употребляет. Предпочитает крупных женщин. Телец. Склонен к садизму и психологической зависимости. Трус.

   Мать умерла, отец неизвестен. Прописан в коммунальной квартире на Разъезжей улице вместе с младшей сестрой. С последней некоторое время состоял в интимных отношениях. По заявлению соседей было возбуждено уголовное дело. Дело закрыто.

   В настоящее время живет у нанимателя».

   Наниматель, господин Шведов, в свое время ознакомил Кермаева с первой страничкой личного дела, на которой и излагались приведенные выше сведения. Ознакомил – из собственных соображений – только с первой страничкой.

   Для Морри Кермаев стал подарком. Жертва, уже обработанная, «приготовленная» соприкосновениями с демонизированным тантризмом. Жертва, предающаяся всецело и добровольно. Морри-алчущий уже принимал таких, а вот Морри-разум с подобным сталкивался впервые. Приятная неожиданность.

   Власть Хозяина, его возможности представлялись Рустаму Кермаеву беспредельными. Теперь-то он покажет! Теперь-то он докажет всем! И особенно некоторым…

   Желания Рустама казались Морри ничтожными. Но он до времени не лишал жертву иллюзий. Морри-разум погружался в новый мир, и этот мир совсем не походил на тот, где Морри-разум впервые увидел свет. Но выглядел очень, очень привлекательно!

   Размышляя, Морри-разум позволил жертве полностью распоряжаться собственным телом. Тем более что пути их совпадали. Кермаев собирался мстить, а Морри – завтракать.

   Кермаев уверенно вел «мерс» Шведова по проспекту Энгельса. Было десять часов утра. Почти пять часов, пока Морри разбирался в сумбурной памяти жертвы, Кермаев провел в бессознательном состоянии. Сейчас он полагал, что спал.

   Рустам не торопился. Он ждал четыре года – что ему лишние полчаса. Десять часов. Олег наверняка уже в зале. Он всегда предпочитал тренироваться в утренние часы. И привычек не изменил. Четыре года Рустам не видел бывшего сэнсэя, но из виду его не упускал. Да, приподнялся Олег Ликанов. Навертел бабки на черный поясок. Хотя что нынче черный пояс? Эка невидаль! Но Ликанов, он всегда щеки надувал, козел! Козел! Как он тогда Рустама! «Вон! И не возвращайся! В моей школе трусов нет!» Перед всеми ребятами, сука! Да этот бык меня бы просто убил! Коричневый и на двадцать кило тяжелее. И прав был как раз он, Рустам! Вон Новаков, храбрец хренов, вышел – и два сломанных ребра! Коз-зел! А теперь даже в личном деле написано: трус. Ну ладно, Олежек, ладно! Скоро и у тебя очко заиграет…

   Размышления Кермаева прервал толстенький гаишник, помахавший жезлом. Рустам свернул к обочине. А чего опасаться? Если бы Витек стукнул про угон, еще на въезде в город притормозили бы. Свернул, опустил тонированное стеклышко. Гаишник выждал: вдруг высунется рука с желтыми гайками на пальцах и зеленой бумажкой в пальцах. Не высунулась. Тогда блюститель дорожного порядка сам проявил инициативу – сунул в окошко голову… и наткнулся на огненные бельма Морри. У бедняги даже лысина под фуражкой увлажнилась – так и шарахнулся!

   «Мерс» тронулся с места и исчез в автопотоке, а спустя четверть часа свернул, въехал во двор и остановился в тени порыжевшего клена. Хороший двор: просторный, зеленый, тихий.

   Кермаев вышел из машины и двинулся к нужной двери. Двое парней, тусовавшихся у входа, посторонились уважительно.

   Три ступеньки вверх, сдвинутая металлическая решетка. Внутри Рустам не бывал. Ликанов перебрался сюда всего год назад.

   Крохотный «предбанник», комнатка шесть на шесть, окно за фигурной решеткой, стол, пара кресел, телек. На столе расселась молодая девка. Не из бойцовых – мяконькая. А рядом, в кресле,– парень, с интересом разглядывающий девкины ножки. Увидел Кермаева, тут же поднялся, упругий, собранный.

   – Что угодно господину? – с улыбочкой. Видел, должно быть, на какой тачке приехал Кермаев, иначе не скалился бы. Не узнал старого приятеля. А вот Кермаев сразу узнал! Славка Зеленцов, сэнсэйский любимчик!

   Рустам тоже оскалился:

   – Угодно, Славик, угодно!

   – Рустам?

   – Он самый!

   Ишь собрался, сучара! Мышцой заиграл напоказ, глазки сузил.

   Девка въехала, чем пахнет. Оживилась, но отодвинулась предусмотрительно. Поглазеть – оно всегда приятно, а вот схлопотать мимолетом…

   Зеленцов ухмыльнулся, полурасслабленный, хищный… Кермаев на мгновение смутился. Славик – реальный боец все же… Но Морри подтолкнул изнутри, Рустам опомнился, хлопнул опешившего Зеленцова по плечу, покровительственно отодвинул и вошел в зал.

   Здесь, родимый! Почти не изменился, разве что взгляд еще наглее стал. Мастер, бля!

   Рустам с каменным лицом зашагал по зеркальному паркету. Не поклонившись, в заляпанных загородной грязью «рибах» – по чистейшему полу. Не спеша. Уверенно.

   Ни память, ни реакция Олега Ликанова за прошедшие годы не ухудшились. С порога он поймал взглядом вошедшего. Поймал и узнал. И оценил.

   Агрессивный, злой, не боится. Почему не боится? Оружие? Куртка расстегнута, под ней – ничего. Сзади?

   В проеме дверей возник Зеленцов, но был остановлен движением сэнсэевой брови.

   Так, оружия нет, а если и есть – быстро не выхватить. Почему – наглый? Поднялся в крутые бандиты? Не похоже, прикид и атрибутика не те. Да и характер хилый. Какой из Рустамчика босс? Все-таки почему не боится?

   Идет тяжеловато, в глаза не смотрит, по сторонам не смотрит… Ликанову даже стало немного обидно. Учишь их, дураков: всегда будь начеку. Вперед можешь не смотреть, но по сторонам, боковым зрением,– всегда. Даже если на толчке сидишь. Почему не боится?

   Пока сэнсэй думал, остальные, шестеро старших учеников (кроме Зеленцова), продолжали заниматься своими делами. Делали вид, будто ничего не происходит. Велит сэнсэй – вышвырнут. Не велит,– значит, никто и не протопал в грязных кроссовках по девственному паркету. Кермаева не узнал ни один из шестерых. Четыре года – большой срок.

   А вот Рустам помнил всех! Но нужен ему только Ликанов!

   Олег колебался. Чувствовал: что-то не так. С подвохом. Не хотелось подставлять ребят. Колебался Ликанов, хотя… Рустамчик всегда был дурак. Да и кровь нерусская… Не угадаешь, куда она ударит, в голову или в жопу. Может, с дружками пришел? Где тогда дружки? Ладно, поглядим!

   Глазами показал Зеленцову: следи.

   – Халик! Лаптев! – и шевельнул кистью.

   Двое названных вразвалочку, развинченной походкой, разболтанным шажком двинули к гостю. По ходу оценили – фактура знакомая. Отработать подход слева-справа и сделать. Убивать – нет, а вот поучить следует. Наказать. Зачем сэнсэя не уважаешь? Зачем пол пачкаешь? Не видишь, люди босиком работают! Но если хочешь сначала поговорить – поговорим. По уму.

   Гость говорить не хотел – шуровал напрямик к Ликанову.

   Лаптев – сухой, гибкий, верткий, как змея. Халик – дюжий, светловолосый, здоровенный. Он и заступил дорогу, толкнул в грудь не сильно, но весомо: стой!

   Гость толчок принял… и выщелкнул с ходу уракен в висок. Опаснейший удар. На короткой дистанции защититься трудно. Но Халик, молодец, сблокировал. И сразу вторая рука вниз – смести удар, направленный в живот.

   С другой стороны – Лаптев. Уже прикинул уровень противника: средненько – и врезал без выкрутасов.

   Кермаев еле-еле успел уклониться, пустить по касательной. Однако всем в зале уже стало ясно: шансов у наглеца нет. Даже чуявший нехорошее Ликанов расслабился, а выбранная пара бойцов приготовилась к несложной воспитательной игре…

   И тут вступил Морри.

   Кулак левой руки Кермаева воткнулся под мышку Халика. Внешне – несильно. Зато под нужным углом и с нужным… импульсом.

   Халик упал как подкошенный.

   Лаптев простоял на полсекунды дольше. Нога в измызганном «рибе» врезалась ему в голень. Тоже с идеальной точностью. Лаптев издал сдавленный звук вроде мышиного писка и осел на паркет. Готов.

   Зеленцов, лучший из трех, уловил оба движения, прыгнул вперед… и наткнулся на мощнейший уширо-гери, «удар лошади». Без затей, прямо в грудь, но зато с невероятной быстротой. Ребра Зеленцова выдержали, но сам он лягушкой отлетел назад, ударился о стену и обмяк.

   Морри, сделав дело (чуть больше секунды), тут же спрятался, а Кермаев как ни в чем не бывало двинулся вперед. Не спеша.

   Четверо оставшихся учеников обалдело глядели на гостя. Они ничего не поняли и ничего не увидели.

   Зато Ликанов увидел все. Вернее, полагал, что увидел все. И молниеносную скорость, и сокрушительную точечную технику. Это был совсем не тот Рустам Кермаев, которого Олег выставил четыре года назад. Интересно, кто это успел так подработать парня? Дистанция – несколько шагов. Опасен? Безусловно. Но Ликанов тоже не овечка. Ладно, поглядим…

   Обмен взглядами. Морри спрятался. Не от человечка, конечно,– от того, кто неминуемо появится, почуяв, с кем имеет дело его адепт. Так что Олег увидел всего лишь маленькие непроницаемые глазки бывшего ученика. А бывший ученик…

   Рустам очень хотел сказать своему бывшему сэнсэю пару «нежных» слов. Напомнить кое-что…

   Олег не дал.

   Миг – и он превратился в атакующий вихрь. Первый и, как правило, последний штурм, если речь шла о парне уровня Рустама. Но…

   Морри ответил одним-единственным тычком. И ледяной жгут сжал сердце Ликанова.

   Олег зашатался. Он уже падал… Морри тут же спрятался. Он надеялся, что останется незамеченным. Ошибся.

   Страшная боль ушла сразу. Так же внезапно, как появилась.

   Ликанов ощутил необычайную легкость. И одновременно – необычайную уверенность и мощь. Несокрушимость и сокрушительность. Он испытал огромное счастье. Ради такого стоило отдать жизнь боевому искусству!

   «Вот она, внутренняя сила!» – с восторгом подумал он.

   Морри понял: враг здесь, теперь прятаться бессмысленно.

   Будь это высший эгрегор Школы, тогда Морри (и алчущему, и разуму) тут же пришел бы конец. Двойная сущность Морри была бы уловлена и поглощена более могучей и более жестокой. Но сейчас бессмертному выкормышу зла противостоял не древний демон, а всего лишь отпочковавшийся от основного ствола росток, оторванный и занесенный в чужую Европу несколько десятилетий назад.

   Двое застыли друг против друга. Две человеческие воли, два сознания столкнулись, соединились и замерли, готовые высвободить накопленную энергию. И вогнать ее в брешь, как только брешь обнаружится в обороне врага. Но люди в этой схватке были всего лишь формами. Бой начался, когда Морри соприкоснулся с маленьким, но свирепым демоном Школы.

   Человекоподобная оболочка Морри вспыхнула красным огнем. Зеленым пламенем облекся ракш-воитель…

   И древний пожиратель жизней поглотил юный эгрегор.

   Сила покинула Ликанова, и он ничком упал к ногам врага.

   – Ты мой,– наклонившись над ним, прошептал Морри.

   И Ликанов, очень редко проигрывавший и никогда в жизни не уступавший сильному, не смог противиться. Это была цена. Устами адепта говорил эгрегор.

   – Ты – мой…

   – Твой… – прошептал Олег, не отрывая лица от паркета.

   Ликанов сохранил жизнь – у него не было выбора,– но обрек себя на поступки, за которые не расплатиться и жизнью.

   Теперь между Олегом и всем остальным миром стоял Морри.

   – Димон, брат, слышишь меня?

   – Много ты от него хочешь, Глеб,– проворчал Кирилл, последние два часа выполнявший обязанности сиделки.

   – В самый раз! – Чуткие пальцы Стежня прошлись по вискам Грошнего, замерли, переместились на макушку, круговыми движениями взъерошили слипшиеся волосы.

   Удовлетворенно кивнув, Глеб отсоединил датчики, закачал через зонд граммов двести питательной кашицы, затем снял прозрачную кислородную маску и извлек зонд.

   – Нормально,– сказал он.

   – Парень не выглядит здоровяком,– заметил Игоев. Его можно было понять. Голова Грошнего – череп, обтянутый коричневой сухой кожей.

   – Пусть тебя не смущает физиономия,– успокоил Глеб.

   Быстрыми пассами он вгонял силу в тело Дмитрия и с удовольствием наблюдал, как густеет и расправляется аура Грошнего. Вот Дмитрий шевельнулся и вздохнул поглубже. И еще раз.

   – Он потерял килограммов десять, плюс сильное обезвоживание,– сказал Стежень.– Накачаем его калориями, витаминами, укрепляющими – и он забегает получше, чем ты, медведь!

   – Твоими устами мед пить! – Кирилл с силой провел ладонями по лицу.– Устал,– сообщил он.

   Глеб только хмыкнул. Еще бы не устать!

   – Мы его взбодрим,– решительно заявил он.– Этот дистрофик нужен мне немедленно. Ты, кстати, в курсе, что госпожа Шведова – сестра Димитрия?

   – Не-ет… То-то наш бизнесмен так на него уставился… – Кирилл снова потер лицо.

   – Прекрати! – приказал Стежень.– Как твой личный врач говорю: шел бы ты спать! Гостей я уложил, Ленка присмотрит, чтоб их не потревожили… Кстати, к сведению, у нашей сестренки Аленки не все в порядке с этикой.– Руки Стежня энергично мяли исхудавшие костлявые плечи Грошнего.

   – Я знаю,– кивнул Игоев.

   – Что-то делаешь?

   – Пытаюсь.

   Грошний дернулся. Руки его бессмысленно задвигались.

   – Ага! – воскликнул Глеб.– Делаем успехи!

   – Пожалуй, и впрямь пойду прилягу,– проговорил Игоев.– Устал. Старею.– Он засмеялся.

   – Иди, дорогой, иди. Завтра нам плясать.– И Грошнему: – Слышишь меня, дружище? Знаю, слышишь. Умница. Сейчас мы тебе капельницу заправим, а потом…

   Кирилл тихо закрыл дверь и, шаркая (действительно умотался!), побрел по коридору.

   В доме и за его пределами расползалось серое осеннее утро. Когда Кирилл уже вытянулся и расслабился под тяжелым ватным одеялом, одиннадцать длинных протяжных металлических ударов раздвинули молчание и повисли в вязкой тишине – пробили часы.

   Поев, пили чай. Вернее, чай пили только четверо. Глеб и Грошний – травяной, Кирилл и парень-бодигард по прозвищу Вацек – английский с бергамотом. Двое, Шведов и Елена, предпочли кофе со сливками.

   После обеда перебрались в гостиную. Все, кроме Вацека, которого отправили во двор, сторожить.

   Погода, из духа противоречия, установилась прекрасная. Сквозь открытые окна в гостиную лился солнечный свет, сдобренный свежим запахом хвои. Ощущения у хозяина и гостей возникали самые расслабленные. Предыдущие события вымотали всех, а солнышко разморило. Мужчины перебрасывались незначительными фразами. Шведов походя попытался выудить у Игоева какие-то банковские сведения, а Кирилл, вместо информации, с добродушной улыбкой поведал ему притчу о мальчике и лягушке. Шведов не обиделся и перевел разговор почему-то на Скандинавию. Глеб, которого несколько лет назад по старой памяти зазвали судить чемпионат в Швеции, тему охотно поддержал. Грошний смотрел на них, задумчиво грызя сухарь. Рассказывая, Шведов то и дело поглядывал на Елену Генриховну. В строгом брючном костюме из черной шерсти, с уложенными волной блестящими темными волосами, она выглядела неотразимо. На высокой груди – весьма оригинальный кулон: мастерски выточенный из прозрачного камня череп. Красивая женщина, приятная беседа, светлый прекрасный день… Ночные события вдруг показались Шведову каким-то нелепым розыгрышем. Он покосился на Игоева, и тот, словно угадав его мысли, пробасил:

   – Славный денек, Виктор! И ночка была веселая… что юрод на похоронах!

   Это было приглашение к серьезному разговору, и Шведов тянуть не стал.

   – Чем могу быть полезен? – деловито спросил он.

   Кирилл посмотрел на Стежня, а Стежень – на Елену. Та улыбнулась. Всем по очереди.

   – Ленок,– сказал Глеб,– может, поведаешь, что нас ждет?

   – Попробую,– весело согласилась она.– Принеси, пожалуйста, столик.

   Прежде чем Стежень поднялся, Грошний протянул длинную руку, подхватил столик и переставил к коленям женщины.

   – Дима, не напрягайся,– остерег Стежень.

   – Слушаюсь, док!

   Елена вынула из кармана крохотную карточную колоду и, перемешав, раскинула по лакированной поверхности.

   Шведов вытянул шею. Он верил в удачу и в судьбу, поэтому гадание его всегда привлекало.

   Карты были махонькие, зато с яркими картинками. Картинки же походили на кадры из какого-нибудь мистического ужастика.

   Елена несколько минут изучала мрачные изображения, и все это время остальные хранили молчание. Наконец женщина вздохнула и одним движением смела карты со стола, причем все они собрались в аккуратную колоду, которую Елена уложила в красный кожаный футляр. Спрятав футляр в карман, женщина вынула платок, вытерла руки и посмотрела на Стежня.

   – Он в городе,– проговорила женщина тихим голосом.– И он стал намного сильнее, Глеб!

   Стежень поднялся, прошелся по комнате. Он ничего не спросил. Спросил Игоев:

   – Сильнее? Каким образом?

   Елена покачала головой.

   – Да он там человек сто мог сожрать! – раздраженно произнес Стежень.

   – Нет!

   Это сказал Грошний.

   Взгляды присутствующих скрестились на нем, но Дмитрий больше ничего не пожелал сказать.

   – Я хочу вызвать охрану! – с напором произнес Шведов.

   – Вряд ли они окажутся полезными! – возразил Стежень.

   – Мы не имеем права толкать людей на такой риск,– заметил Игоев.

   – Вздор,– отмахнулся Шведов.– Им за это платят. И не знаю, как в нашем деле, но в моих они не были лишними.

   – Я – за,– вдруг поддержала его Елена.

   – И я,– совсем уж неожиданно присоединился к ней Грошний.

   Стежень посмотрел на Кирилла, тот пожал плечами.

   – Хорошо,– кивнул Глеб.– Только не больше трех. И под моим полным контролем. Свободных морозилок больше нет.

   – В доме есть факс? – спросил Шведов.

   – У меня в кабинете,– ответил Стежень.– На втором этаже, дверь с бронзовой ручкой. Она открыта. Проводить?

   – Найду.

   Когда он вышел, четверо оставшихся сразу нахмурились.

   – Круг? – спросил Дмитрий. Игоев отрицательно качнул головой.

   – Теперь мы слишком разные,– сказал он.

   Елена улыбнулась ему, но улыбка вышла напряженной.

   – Вы мне не доверяете?

   Игоев вздохнул:

   – Не совсем.

   Если Елена обиделась, то не подала виду. Просто кивнула. Вот если бы то же самое сказал Стежень…

   – Дима,– обратилась она к Грошнему,– может, поделишься впечатлениями?

   Дмитрий бросил взгляд на Кирилла, тот чуть заметно качнул головой.

   – Мальчики, мальчики,– с иронией произнесла она,– похоже, вы меня боитесь?

   Мужчины молчали.

   – Может, и мне выйти?

   – Нет!

   Это сказал Стежень.

   – Не сердись, Ленок,– быстро проговорил Грошний,– мы тебя все равно любим!

   Елена Генриховна взглянула на него так, что Дмитрий заерзал в кресле и отвел глаза.

   – Прекрати! – резко бросил Стежень.– Кир, сколько у меня шансов, если я его спровоцирую?

   – Не много.

   – Не смей! – тут же вмешался Грошний.

   – Можно мне узнать, о чем ты, Глебушка? – вкрадчивым голосом поинтересовалась Елена.

   – Я намерен предложить ему кумитэ,– сухо ответил Стежень.– Вернее, той его части, что когда-то была человеком.

   – Ты с ума сошел! – воскликнула женщина.

   – В чем дело? – Стежень повернулся к ней.– Думаешь, я слабее тебя?

   Взгляды их скрестились… Елена первой отвела глаза.

   – У меня нет каких-то потайных планов,– проговорила она.– Поверьте… Если бы не Душка… Кир, может, ты?

   – Не выйдет,– бесстрастно возразил Стежень.– На нем оберег.

   В гостиной воцарилось молчание. Снаружи по дороге дребезжа проехал трактор. Залаяли собаки.

   Вернулся Шведов. Оглядел мрачную четверку, сел на прежнее место.

   – Договорился,– сообщил он.– Люди прибудут через два часа.– Повернувшись к Стежню, добавил: – Поступят в твое распоряжение.

   – Вы собираетесь уехать, Виктор? – спросил Игоев.

   – Завтра.

   Кирилл встал, подошел к окну, оперся на подоконник.

   – Хорошее солнышко,– проговорил он задумчиво.– Обойдетесь без меня часиков пять-шесть?

   – Не беспокойся,– за всех ответила Елена.– Мы управимся.

   – Тогда до вечера.

   Игоев повернулся и вышел.

   И в гостиной словно похолодало. Словно солнце зашло. Хотя солнце светило все так же ярко.

   Во дворе заурчал двигатель. Слышно было, как Игоев просит Вацека открыть ворота.

   – Если вы не против, я покину вас, господа.– Елена поднялась, улыбнулась каждому в отдельности.– Глебушка, если понадоблюсь, зови.

   И удалилась, элегантно покачивая бедрами.

   Секундой позже встал Стежень.

   – Дела,– сказал он.– Будьте как дома.

   Последнее относилось к Шведову.

   – Ну вот, родственничек, мы и познакомились поближе,– произнес Шведов, когда они остались вдвоем.

   – Нет худа без добра,– усмехнулся Дмитрий.– С виду ты не такое уж дерьмо, каким я тебя представлял.

   – Я тоже представлял тебя иначе,– отозвался Шведов.– Как удачно, что Марина не похожа на тебя.

   – Мы – от разных отцов. А я точь-в-точь батя. А теперь, может, скажешь, почему моя сестра оказалась в лесу одна?

   – А вот это не твое дело! – отрезал Виктор.– Кстати, каково это, быть монстром?

   – Потерпи, скоро узнаешь!

   – Любишь ты меня… – протянул Шведов.

   – Ты взял мою сестру,– агрессивно бросил Грошний.– И я вижу результат!

   – Я, что ли, запустил в лес эту тварь? – огрызнулся Виктор.– Тебе уж лучше молчать!

   – Не эта тварь, так другая,– процедил Дмитрий.– Наслышан о тебе, просветили!

   Лицо Шведова окаменело.

   – Твои-то дела я знаю,– произнес он с холодной злобой.– Бабощуп хуев!

   Дмитрий вскочил на ноги, оскалился.

   – Еще раз скажи… – почти шепотом проговорил он.– Давно мечтаю оторвать тебе яйца!

   – Коз-зел! – Шведов снизу вверх свирепо глядел на шурина. Он нисколько не испугался.– Фрайер дешевый! Залупнись мне!

   Пистолет уже был у него в руке, и флажок предохранителя сдвинут.

   Смахивающее на череп лицо Грошнего стало еще страшнее. Миг – и прыгнет. Насрать ему на пистолет!

   Звериным чутьем Шведов понял: Дмитрий знает, что он способен нажать на курок, но Грошнего это не остановит… и спрятал оружие в карман.

   – Извини,– сказал он, полностью игнорируя угрожающую позу шурина.– Не к месту нам сейчас разборки затевать.

   И вытер носовым платком совершенно сухой лоб.

   Лицо Грошнего выразило скорее разочарование, чем облегчение. Хотя у него как раз лоб был влажным от пота.

   – По стаканчику за перемирие? – предложил Шведов.– Хозяин не станет возражать?

   – Не станет. Пей, мне нельзя.

   Дмитрий опустился в кресло. Руки у него дрожали.

   – Ох, извини. Забыл, что ты – не в порядке.– Шведов придал голосу виноватую интонацию. Но про себя добавил: «Погоди, родственничек, еще потолкуем!»

   Налил себе коньяку, выпил.

   – Скажи: есть у Марины шанс или это пустой базар?

   – Не знаю,– мрачно отозвался Дмитрий.– Кирилл говорит – есть. Крохотный.

   – Игоев? Не Стежень? Я думал, он как врач…

   – Врач? – Грошний стал еще мрачнее.– По медицине Марина мертва. Врачи покойниками не занимаются. Кроме трупорезов.

   – Тогда – что?

   – А хрен их знает! Кир что-то задумал. Может, надеется на регенеративные способности тела монстра. Витальность у твари бешеная. Но понимаешь, она же не йог – несколько часов пролежать под землей со сломанной шеей.

   – Йогой она как раз занималась.

   – Херня это, а не йога. Допустим, позвонок я ей собрал бы и поставил. Если спинной мозг не поврежден – плевая работа. На живой.

   – А если поврежден?

   – Тогда – смерть. Или калека. Но это опять-таки – для живого человека. А она…

   – Тогда – зачем?

   – Кирилл сказал.

   – Но он даже не врач! – воскликнул Шведов.

   – И что с того? – возразил Грошний.– Ты не врубаешься! Кирилл сказал!

   – Он что, Бог?

   – Он просто так не скажет.– Грошний посмотрел на свою коричневую руку.– Никогда меня загар не брал,– проговорил он, усмехнувшись.– Кирилл скажет – Глеб сделает. Он молодец, Глеб! Он много чего может! Да и терять, сам понимаешь, нечего…

   – Это точно. А скажи мне, Дмитрий Степанович… Степанович, да? – (Грошний кивнул.) – Скажи мне, что это за центр здесь такой? Никогда раньше не слышал.

   – Берлога Глебова.

   – Берлога? – Шведов наклонился, провел рукой по густому ковровому ворсу.– Неплохо для берлоги.

   – Ты его оборудования не видел!

   – Видел,– возразил Виктор.– И оценил. Я в этих железках разбираюсь. Даже сейчас иногда приторговываю, хотя спрос у них, скажем, ограниченный. А деньги серьезные. Чьи?

   – Его.

   – А я, дурак, его ко мне в охранники звал! – изображая простодушие, сообщил Шведов.

   – И как? – заинтересовался Грошний.

   – Отказался. Но намекнул, что четыре тысячи бакинских в неделю ему мало.

   – Это Глеб так шутит! – Дмитрий рассмеялся.– В «Народной медицине» шакалы день и ночь у телефона дежурят – его звонка ждут. Очередь – на шестьдесят лет вперед. Видел, какие у Ленки зубы? Его работа. Голливуд!

   – Да? – Шведов рефлекторно провел языком по собственным зубам.– Не знал, что он еще и протезист.

   – Протезист! – Грошний расхохотался.– Живые зубы, Витя! Живые! Свои! Новые!

   – Не знал, что так можно,– задумчиво проговорил Шведов.

   – Можно, можно! Я же сказал: кудесник! Причем зубы – ерунда, исключительно для бабок. Поэтому он и тихарится. Узнай о нем простая изнуренная болезнями публика – на куски растащили бы. Некоторых он, конечно, лечит. В своем поселке, например. Но с каждого – слово: молчи. Ни брату, ни свату.

   – Слово нынче – пустяк,– заметил Шведов.

   – А к слову – постгипнотический блок,– усмехнулся Дмитрий.– Молчат, Витя. Кроме того, Глеба здесь любят. Ну и боятся, конечно. Кто дал – тот и отнять может. Так что тронешь его – весь поселок встанет. А народ тут резкий, половина вообще отмороженная.

   – Да… – произнес Шведов.– Я бы тоже у него полечился. Думаю, мне по средствам.

   – Полечишься,– сказал Грошний.– Если выживем.

   – Выживем! – решительно заявил Шведов.

   – Дай Бог. Пойду на кухню, проглочу что-нибудь. От Глебовых трав у меня не желудок, а трясина.

   – Давай,– кивнул Виктор, доставая телефон.– А я пока поработаю…

   – Скажи им, кто я! – рявкнул Кермаев.

   – Сэнсэй… – еле шевеля губами, прохрипела кукла.

   Зеленцов, все еще полусогнутый, наполовину ослепший от боли, услышав голос Ликанова, едва не заплакал: «Олег! Как его…»

   Стиснув зубы, прижимая руки к животу, Зеленцов попятился из зала…

   Сильный толчок швырнул его обратно.

   Пятеро крепеньких, смуглых, с черными усиками, отпихнув Зеленцова, ворвались в зал и остановились, шаря по сторонам маслинными глазками.

   – Это еще что за кунаки? – шепотом спросил напарник Халика Гриша Магид.

   Ответа не последовало.

   Крепыши цепочкой двигались по залу. Блестящие черные куртки между белыми кимоно. Походя крепыши отталкивали учеников Ликанова, и те молча отодвигались. Происшедшее с сэнсэем настолько выбило их из колеи, что «кунаки» воспринимались как естественное приложение к Кермаеву.

   – Ты! – выкрикнул один из крепышей.– Думаэш, сылный? Сылный, да?

   Будь на месте восковой куклы прежний Ликанов, он непременно бы засек слабину в действиях «гостей». Уловил бы, что агрессия – защитная, а не направленная. Потому что крепыши и сами не знали, что за сила заставила их вожака свернуть в зеленый дворик и вломиться в спортзал, причем на совершенно чужой территории.

   Зато Морри отлично знал, почему они здесь. Но теперь у Морри имелось достаточно сил, чтобы постоять и за себя, и за свою добычу.

   Пока «кунаки», вертя круглыми черными головами, распихивали каратэков, Морри выделил среди них лидера и спокойно ждал, расположившись за спиной куклы-Ликанова.

   Сентябрьское солнце било в высокие окна зала, расплескиваясь по начищенному паркету, отражаясь от белых стен и зеркал. Солнце било прямо в лица крепышей, заставляя щуриться даже привычные к яркому свету глаза.

   Четверо бессистемно рыскали туда-сюда, зато пятый, вожак, наконец засек Морри, подобрался поближе и вдруг с яростным воплем прыгнул вперед, выхватывая из кармана ствол.

   Морри даже не пошевельнулся. Он просто вдохнул жизнь в ватное тело Ликанова, и тот на рефлексе сработал уход с линии атаки и одновременно мощным уро-маваши снизу вверх переломил челюсть крепыша-вожака.

   Хруст кости утонул в треске пистолетного выстрела.

   Так вышло, что в этот момент ни один из «кунаков» не смотрел на старшего и, следовательно, не видел удара. Зато на выстрел все четверо отреагировали мгновенно, выхватив оружие с быстротой, говорившей о большой практике. Развернувшись в нужную сторону, они увидели, как падает на пол человек в белом (Ликанов, опять превратившийся в безвольную марионетку), а их лидер уже валяется на полу без признаков жизни.

   Обычно в таких случаях «кунаки» тоже действовали на рефлексе. То есть стреляли во все, что движется.

   Но сказалась непривычная ситуация, а их старший, ни с того ни с сего приказавший свернуть в дороги, не мог показать пример, потому что лежал сейчас в отрубе с зубной крошкой во рту. При этом противники-русаки тоже вели себя непривычно: стояли в полном бездействии.

   В общем, крепышам понадобилось около секунды, для того чтобы переварить ситуацию, а тому, кто привел их сюда, требовалось примерно столько же, чтобы «выбрать» нового лидера.

   Секунды им Морри не дал.

   Со скоростью, недоступной человеческому глазу, он переместился в центр зала и испустил визг, заставивший людей зажмуриться от боли, а гулявшего во дворе пса – вырвать поводок из хозяйской руки и рвануть в подъезд, из которого он только что вышел на прогулку.

   «Кунаки» оклемались с похвальной быстротой, стволы поднялись… и выпали из ослабевших рук. Морри «коснулся» одного, второго, третьего…

   Четвертый, самый молодой, совсем недавно приехавший в Питер, был оставлен Морри напоследок. И зря. Реакция у него оказалась самая лучшая. И самая правильная.

   – Шайтан! – заверещал он.– Шайтан! О Алла, Алла, Алла! …

   Морри-разум не упустил бы добычу. Выждал бы, пока исступленный выплеск веры иссякнет и…

   Но Морри-алчущий не желал ждать. Он желал Пищи. Сразу.

   С ужасом смотрели ликановские ученики на три тела, корчащиеся на паркете, и на пляшущего над ними Кермаева-Морри.

   А Зеленцов все-таки успел удрать. Он уже был во дворе, когда его обогнал ошалевший от ужаса «молодой». С ходу прыгнул он в распахнутую дверцу черного джипа, дико зыркнул на полезшего следом, тоже гонимого инстинктом самосохранения Зеленцова, и рванул с места раньше, чем Слава успел захлопнуть дверцу машины.

   – Ты зачем сюда? – закричал «кунак», бешено вертя руль, чтобы вписаться между деревом и опрокинутой скамейкой.

   Он пер напрямик, прямо через пустую детскую площадку.

   Слава промолчал.

   Джип вылетел из подворотни, сбросил скорость.

   – Уходи! Пошел! – заорал он на Зеленцова.

   Слава молчал.

   «Молодой» полез было за пистолетом, но вдруг передумал, плюнул на пол между сиденьями, еще раз помянул шайтана, вывернул на проспект и рванул так, что Зеленцова вдавило в спинку.

   По части драйва парень оказался мастаком. Со свирепым ревом джип врезался в автомобильную реку и погнал по проспекту, обгоняя всё и вся, проскакивая под красный, вылетая на встречную полосу. «Кунак» бешено крутил руль, плевался, ругался, мешая азиатскую речь с русскими матюками.

   Слава, ухватившись за поручень, глядел на возникающие и исчезающие автомобильные зады и напряженно думал. Тем временем, несмотря на резкий стиль вождения, проявленный смуглым пареньком, внутренности Зеленцова, размазанные по позвоночнику сокрушительным ударом Кермаева, постепенно возвращались на свои места, и наконец настал момент, когда Слава счел себя способным действовать.

   Ладони Зеленцова легли сверху на пальцы «кунака», нога Славы сшибла с акселератора ногу водителя и тут же утопила тормозную педаль. Джип под истошный визг своих и чужих покрышек мотнулся вправо и встал у обочины, не доехав метров сто до проспекта Просвещения.

   «Кунак» оказался мускулист, как шимпанзе, рванулся, заорал… Зеленцов врезал ему головой в глаз и, освободив левую руку, добавил ребром ладони в основание черепа. Парень обмяк. Слава повернул ключ зажигания.

   Теперь следовало принять решение.

   Можно выйти из машины и сделать вид, что ничего не произошло. Пассивный вариант. Зеленцов не любил пассивные варианты.

   Можно выкинуть «кунака» из машины, добавив еще пару раз, поосновательней, вернуться в зал и посмотреть, чем кончилось. Вариант, безусловно, активный. Минус: родичи «кунака» могут обидеться, найти и в свою очередь обидеть Зеленцова. Но это Славу не остановило бы. Остановило предчувствие: столкнись он еще раз с Кермаевым – и «кунакам» уже не потребуется искать обидчика.

   Что еще? Сдать парня вместе со стволом в ближайший отдел милиции, а самому смыться куда подальше. Пока братья-мусульмане выкупят единоверца, самолет может улететь очень далеко. Нет, не годится. Славу учили быть воином. А воин отступает только тогда, когда испробованы все варианты. Первый, второй, третий…

   Четвертый. Зеленцов полез за пазуху все еще пребывавшего в отрубе парня и вытащил ствол.

   В пистолетах Зеленцов разбирался слабо. Ничего, кроме «макарова», в руках не держал. Этот, впрочем, напоминал «ПМ», но из надписи на нем следовало, что изготовлен в Чехии. Зеленцов вынул обойму, в которой обнаружилось только три патрона, заглянул в ствол – пусто. Слава заправил патроны обратно, воткнул обойму. Кроме пистолета, у «кунака» обнаружились: бумажник из тисненой кожи, где вперемешку лежало около миллиона рублей и некоторое количество долларов, упаковка презервативов и обгрызенный карандаш.

   Слава заглянул в бардачок. Там оказался пакет с травой, пачка сигарет и еще один пистолет, поменьше. Его Зеленцов, поразмыслив, опустил в карман куртки.

   «Кунак» очнулся. Посмотрел ошалелыми глазами.

   – Слава.– Дружелюбно улыбаясь, Зеленцов протянул руку.

   «Кунак» коснулся ее вялыми пальцами:

   – Фархад…

   И тут он вспомнил!

   Смуглая рука нырнула за пазуху…

   – Возьми! – Все так же дружелюбно улыбаясь, Зеленцов протянул парню отнятый пистолет. Рукояткой вперед.

   Фархад с обезьяньей ловкостью выхватил его, подозрительно поглядел на странного русака, ловко выщелкнул обойму и тут же заправил обратно.

   – Гавары! – бросил он.

   – Это ты говори.– Зеленцов слегка пожал плечами.– Ты кричал: «Шайтан!» Почему?

   – Патаму! – буркнул обладатель легендарного имени Фархад.– Патаму! Шайтан!

   «Ему лет восемнадцать, не больше»,– подумал Слава.

   – Уверен?

   – Увэрэн, да! – и завел мотор.

   – Куда едем?

   – Увыдыш.

   – Не пойдет! – Зеленцов повернул ключ в прежнее положение.– Сначала поговорим, а потом езжай куда хочешь.

   «Кунак» поразмыслил и кивнул, соглашаясь.

   – К землякам поедешь? – спросил Слава.

   «Кунак» еще раз кивнул.

   – И что потом будет?

   – Старший рэшыт.

   – Решит,– согласился Зеленцов.– Я даже знаю, что он решит. Посадит дюжину таких, как ты, в машины и поедет разбираться.

   – Зачэм машины? – удивился «кунак».– Что, автобус нэт? В автобус сядут!

   – Не важно. А дальше?

   – Разбэрутся!

   – Да? Забыл, что с вами было?

   – Зачэм спрашываеш? Канэчна помню.

   – Этот шайтан – долго он с вами возился?

   Фархад задумался.

   – Помнишь того, что упал? Нашего? Это мой учитель. Мастер каратэ. А шайтан его за секунду в пол втоптал.

   – Каратэ – тьфу. Это – вот! – Фархад потряс пистолетом.

   – Вы зачем приехали? – перебил Зеленцов.

   – Нэ знаю. Я – молодой.

   – Тогда слушай. Мой учитель – он твердый был как сталь. Убей – не согнешь.

   – Маладэц! – одобрил Фархад.

   – Ну! А перед этим гадом на коленях стоял. Не видел бы – никогда не поверил. Почему сломался?

   – Патаму – шайтан. Спрашываэш, глупый, да?

   – Его надо убить!

   – Кого?

   – Шайтана!

   – Шайтан нэ убьеш! – убежденно заявил Фархад. И прибавил что-то по-своему.

   – А старший твой, сам говоришь, сразу его убивать поедет. Ладно. Пусть. Ты скажи, чтобы он меня взял. У меня с шайтаном – свой счет.

   Парень внимательно посмотрел на Славу, потом улыбнулся и ткнул Зеленцова пальцем в грудь:

   – Ты хитрый русский! Маладэц! Гавары, что дэлаэм?

   – Понятия не имею,– признался Зеленцов.– Я с шайтанами, извини, дела не имел.

   На смуглом лице парня выразилось разочарование. Но он тут же встрепенулся, оживился, подался к Славе:

   – Знаю старик в горах. Сылный старик. Очень старый. Надо звать.

   И тут же угас:

   – Нэ поедет. Сто лэт горы живет. Нэ поедет.

   И снова задумался.

   Зеленцов глядел на него с искренним любопытством.

   – Ходжа Ахмед… – пробормотал Фархад.– А… Ходжа Ахмед. Брат моя бабка. Бабка просит Ахмед, Ахмед просит старик. Приедет, нэт?

   – Откуда я знаю? – пожал плечами Слава.

   – И я нэ знаю,– огорчился паренек.– Совсэм мало знаю. Машину води, автомат – враг убивать… Люди – нэт. Совсем мало.

   «Философ»,– подумал Зеленцов.

   И тут ему в голову наконец пришла интересная идея.

   – Ну-ка подожди меня,– бросил он и выскочил из машины.

   В ближайшем таксофоне вместо трубки болталось охвостье проводов. Славе пришлось перейти на противоположную сторону проспекта. Он огляделся в поисках обладателей карточки, но тут обнаружил, что карточка, забытая, торчит из щели.

   – Алё-ё… – проворковали в трубке.

   – Аришечка, кошечка, угадай кто? – противным масляным голосом спросил Зеленцов.

   – А! – на том конце явно обрадовались.– Славочка! Брюсик-Люсик!

   Зеленцов матюкнулся, прикрыв, впрочем, трубку ладонью, и продолжал тем же елейным голосом:

   – Он самый, кошечка. Проблемка у меня, выручай!

   – А ты неси свою проблемку ко мне, Брюсик! Хи-хи! Я ее тебе полечу!

   – Непременно, кошечка. Помнишь, сладенькая, ты мне про своего йогу-экстрасенса говорила? Как он? В Шамбалу еще не улетел?

   – Нет, хи-хи, не улетел.

   – Дружок у меня приболел…

   – Хи-хи…

   – Нет, не в этом смысле, лапочка. На двух ногах. Надо его полечить. Экстрасенсорно.

   – А твой дружок, хи-хи, какой помадой губки красит?

   – Не ревнуй, кошечка. Приехать к тебе вечерком?

   – Угу. Ваще, Брюсик, приходите вдвоем. Шведский стол устроим, хи-хи! Приедете?

   – Не исключено, сладенькая. Вечером. А сейчас йоги твоего телефончик напой…

   – Пиши, Брюсик…

   От телефонной раковины до джипа было метров семьдесят. Очень странно, что Зеленцов не услышал выстрела.

   Записав номер, он нежно попрощался, чувствуя во рту гадостный привкус крема для лица, спрятал бумажку с телефоном и ринулся через проспект.

   Ринулся и остановился.

   Вокруг джипа стояли люди. Причем не какие-нибудь бандиты, а обычные прохожие. Зеленцов сразу почуял недоброе. И не ошибся. Когда он, раздвинув плечом толпу, протиснулся к машине и заглянул внутрь…

   Черная голова Фархада лежала на баранке. На правом виске краснела маленькая дырочка, из которой, совсем по-домашнему, как из пореза на пальце, сочилась вялая струйка крови.

   Зеленцов попятился, его место тут же занял какой-то толстяк. Толпа все прибывала. Граждане торопились насладиться «событием».

   Взвизгнула сирена «скорой».

   «Что-то слишком быстро»,– удивился Зеленцов.

   Два милиционера, неспешно приближавшиеся к толпе, от звука сирены возбудились, прибавили шагу и, властно покрикивая, врезались в человеческую массу.

   «Пора валить»,– решил Зеленцов и прыгнул в подошедший троллейбус.

   Через десять минут он уже входил в метро. Мысль о том, кто и почему застрелил мальчишку-горца, Славу не беспокоила ни в этот момент, ни позже.

   В длинной цепи невероятных событий эта смерть не казалась значимой. В общем-то она и не была значимой. Игрушечный кораблик, опрокинутый волнами, расходящимися от брошенного в пруд камня. Чистая случайность, что этим корабликом оказался Фархад, а не Слава Зеленцов.

   Игоев отпустил очередного клиента, бросил в стол пачку долларов – клиент расплатился наличными,– включил селектор и скомандовал:

   – Девочки, одевайтесь. Перерыв на обед.

   Обедали по соседству, в бизнес-центре на Морской. Девочки весело щебетали, стараясь развеселить мрачного шефа. Игоев делал вид, что им это удается, но, вопреки обыкновению, даже не ощущал вкуса пищи.

   Охранник при входе поглядывал на Игоева с откровенной завистью: такой цветник у мужика! Но когда случайно натолкнулся на взгляд Кирилла – поспешно выдал дежурную улыбку. Игоев считался очень важным клиентом. Сам господин генеральный директор, бывало, спускался вниз и осведомлялся: хорошо ли господину Игоеву, нет ли у него каких пожеланий или рекомендаций? За деньги такое не купишь. Разве что за очень большие деньги.

   Все-таки усилия девочек не пропали впустую. Настроение Игоева улучшилось. Он возвратился в офис чуток повеселей, чем уходил.

   Что может быть лучше красивой, умной и хорошо воспитанной женщины? Только две красивые, умные и хорошо воспитанные женщины. Или три.

   – Валюша,– сказал он в микрофон селектора.– Собери всех – и ко мне. Немедленно.

   Через сорок минут Игоев закончил инструктаж и отослал девочек вниз отслеживать информацию. Ежеминутно по отлаженным каналам в офис Игоева стекались городские новости. Криминальные, финансовые, культурные. Но это был механический процесс. Очень часто самая важная информация проходила мимо сети. Чтобы получить ее, были необходимы личные контакты. Но вот уже несколько лет в отношении игоевского бизнеса работал принцип умножения, формулируемый в народе как «деньги приходят к деньгам». Чем больше информации скапливалось в голове Кирилла и на винтах его компьютеров, тем больше сведений стекалось к нему без всяких усилий с его стороны, а исключительно стараниями клиентов, приносивших Игоеву свои проблемы. Главное, чему научился Кирилл у Сермаля,– умение грамотно сформулировать вопрос. А уж найти ответ не составляло труда. Если знаешь, где искать. Игоев знал. Он знал физиологию социума ничуть не хуже, чем Стежень – физиологию человеческого тела. И так же, как и Глеб, пользовался интуицией там, где не хватало знаний. Ошибался он редко и до сих пор всегда успевал исправить ошибку. Беда в том, что за эти годы Игоев привык играть по правилам. По собственным правилам. И правила эти были хороши. До сих пор. Но не теперь.

   «Пришел час Тьмы»,– всплыла откуда-то фраза.

   Ничего. Еще поборемся. Кирилл Игоев открыл Фотошоп и набрал пароль. С плоского японского экрана глядел человек, дважды перевернувший жизнь Кирилла Игоева. И не только его… Сермаль. Никто не знал его настоящего имени. У него не было дома, человеческих привязанностей и человеческих слабостей. По крайней мере, так казалось его ученикам. И первым, из которых остались только Игоев да Рыбин, который нынче в другом полушарии, и вторым: Глебу, Аленке, Диме…

   Когда Игоев глядел на фото, о существовании которого не подозревал никто из Сермалевых выучеников, он всегда вспоминал то летнее утро, оставшееся, кажется, где-то в бесконечности прошлого. Хотя прошло не так уж много лет с тех пор, как…

   Дробно затарахтел будильник. Вялая теплая рука сама сдвинула рычажок. Десять минут – законное право. Как замечательно уткнуться носом в теплую мятую простыню, расслабиться…

   – Тр-р-рлинь! Т-р-рлинь!..

   Телефон проклюнулся. Неделю молчал. Ремонтёры, мать их. Искали дырку в трубе – нашли телефонный кабель, удачники.

   – Да! – недовольно рявкнул я в телефонную трубку.

   – Здравствуй, сын земли!

   Сонливость улетучилась вмиг. Каждый волосок встал дыбом.

   – Сермаль? Ты – где?

   – Здесь.– Смешок.– Жди. Еду.

   И короткие гудки.

   Вот так-то…

   Ошарашенный, я встал и поплелся в ванную, открыл на полную кран холодной воды. Струйка в палец толщиной. Четырнадцатый этаж, ясное дело. Заглянул в зеркало. Морда – лаптем, бородища не чесана. Подстричь, что ли? А, хрен с ней!

   От нечего делать я сцепил пальцы, напряг мускулы. В зеркале отражался здоровенный мужик: бычья шея, богатырские плечи. Институтский тренер по вольной борьбе прочил блестящую карьеру. Но я добрался лишь до первого разряда. И остановился. Ленив.

   Сермаль, Сермаль… Зачем ты вернулся? Сердце сжималось, горло… Подобного я не испытывал аж со школьных времен, когда в телефонной трубке раздавался голос «самой любимой и самой прекрасной». Сердце сжималось и падало в пустоту… Когда восемь лет назад Сермаль исчез, ничего подобного не было. Только горечь и ощущение незаслуженной обиды. Последнее прошло, когда объявившийся в институте капитан-кагэбэшник довольно деликатно пытался выяснить, чем же, собственно, занималась маленькая компания и чему, собственно, учил их, умных, политически грамотных комсомольцев из приличных, очень приличных и преданных партии семей какой-то темный дядька без образования, без работы, без прописки. Без всего, что заслуживает уважения справедливого общества.

   Ничего им не сделали. Потому что все они были умными и действительно из приличных семей, где, кроме всего прочего, учили: не болтай.

   А потом они стали умирать. Один за другим. Кто-то – под колесами, кто-то – отравившись испорченной тушенкой. Но все – в Городе. Спустя четыре года, когда, закончив универ, я пристроился на радио, Сермалевых птенцов осталось только двое: Витька Рыбин, великий музыкант, постоянно болтавшийся по заграницам, и я.

   Вокруг кипела Перестройка, сбивались горластые клики, в неистовстве политических страстей сколачивались капиталы. Коллеги мои бултыхались в кипящем котле, тонули и взлетали пеной в недосягаемую высь… А мне было все равно. Тому, кто почувствовал величие Мира, смешно играть в классики…

   Ванна наконец набралась. Я плюхнулся в холодную воду. Кайф!

   Вытираться не стал. Вылез, надел трусы, пошел варить кашу. Гречневую. Сермаль ее когда-то любил.

   Звонок.

   Стоит. Длинный, тощий, угловатая голова опущена. Задумался?

   – Сермаль!

   Вскинул глаза. Засмеялся.

   – Здрав будь, болярин Кирша!

   – Сермалище!

   Я сгреб его в охапку, а тот, в свою очередь, облапил своего бывшего ученика длиннющими руками. Худой какой! Одни кости…

   – Погоди, сын земли, дай поклажу-то скинуть!

   – Давай сюда! – Я перехватил мешок. Тяжелый! – Что там у тебя?

   Сермаль засмеялся. Вытащил из брезентового мешка здоровенный, пуда на два, бочонок, поставил, выпрямился, взял меня за плечи:

   – Дай-ко на тебя полюбуюсь!

   Глаза светлые, твердые, ясные. Колокольная медь. На загорелом лице – сеточка морщин.

   – Чего жмуришься, кот? – спросил.– Обленился? Вижу! Ну я тя взбодрю!

   Отпустил, пинком отбросил в угол пустой мешок.

   – Ты надолго? – спросил я, отступая к кухне.

   – Бог знает.

   – А вещи где? На вокзале?

   – Все здесь, болярин! Много ль надо нищему да мудрому? – захохотал оглушительно.

   Да. Изменился Сермаль. Веселый. Был другой. Черный, холодный, как мартовский лед на Обводном канале.

   – Голодный?

   – Поем.

   – Мыться будешь?

   – А то как же!

   Проводил его в ванную, сам пока разложил кашу.

   – Ты масло ешь? – крикнул.

   – Ем! – сквозь шум воды.

   Вышел минут через десять. Мокрый. Трусы до колен. Ярко-малиновые. Твердо уселся на табурет.

   – Теперь корми.

   А не такой он и худой. Тощий – да. Но мышцы есть. Узловатые, как корни. Кожа темная, загорелая. Но загар явно не курортный.

   Съел три ложки и отодвинул тарелку.

   – Не вкусно?

   – Вкусно. Спасибо, сыт. Кипяточку налей.

   – Где ты теперь? – спросил я осторожно.

   – Теперь тут! – улыбается.

   – А жил где?

   – В разных местах.

   – А едешь откуда?

   – Издалека.

   Теперь уже и я засмеялся. Сермаль есть Сермаль. Пришел, как смысл жизни. Только зачем?

   – Зачем? – спросил я вслух. Сермаль поставил чашку, поглядел на нее внимательно. Потом – на меня.

   – Он позвал.

   – Кто?

   – Город.

   – Как?..– Я даже подавился от неожиданности, закашлялся. Комочки каши полетели на стол.– Ты же говорил: он – враг!

   – Был. И есть. Но ему теперь туго. Тогда-то он меня выгнал… Или отпустил. Меня и вас. Может, чуял что… А теперь вот позвал.

   – Ты же говорил: он – смерть?

   «Сказать про остальных?» – я уже открыл рот… И по глазам понял: знает.

   – Смерть,– согласился Сермаль.– И сейчас не лучше. Хуже.

   – Так зачем ты приехал? – удивился я.

   – Умрет ведь. Жалко.

   – Жалко?

   Сермаль засмеялся. Вытянул метровой длины руку, легонько хлопнул меня по затылку:

   – Так-то, болярин!

   – И что теперь? – чувствуя себя дурнем-недорослем, спросил я.

   – Поглядим – увидим. Скоро к Рыбину поедем.

   – Я не знаю, где он живет,– виновато признался я.– Может, его и в Питере нет…

   – Есть,– уверенно заявил Сермаль.– Найдем. Расскажи, чем живешь.

   – Живу. Вот квартирой обзавелся. Работаю. Семьи тоже нет.

   Сермаль покивал головой:

   – Что за работа?

   – Да по специальности. Статьи пописываю, радио, материалы всякие собираю для одной совместной фирмы. Деньги есть, и жизнь спокойная. Тебе у меня не хлопотно будет.

   – Нет, болярин. Жить я у тебя не стану,– твердо произнес Сермаль.

   Я огорчился. Так, что даже спрятать не сумел.

   – Да ты не обижайся,– угадал мою обиду Сермаль.– Я в Нем жить буду.

   – Перестань,– сердито возразил я.– Тут до метро – десять минут пешком. И еще двадцать – до центра. В окно посмотри: лес рядом, даже озеро.

   – Видно далеко,– согласился Сермаль.– Какой, запамятовал, этаж?

   – Четырнадцатый.

   – Серьезно,– кивнул головой.– Только это, брат, не Город. Это опухоль на Нем. А Он меня в самую сердцевинку посадит. Чтоб не сбежал до времени. Хищник ведь. Веры в нем нет… – скосил глаза.– Как в тебе. Вижу: Истинного Света больше не ищешь.

   – На тебе тоже креста нет,– огрызнулся я.

   – Как нет? А это что?

   Я пригляделся и обнаружил на плоской безволосой груди Сермаля латунный крестик. Все-таки надо очки купить. Или линзы поставить.

   – Не ищу я Света,– сказал.– Живу как все.

   – Вот это правильно,– поддержал Сермаль.– Жить можно – как все. А умирать?

   Мне вдруг стало зябко.

   Сермаль поставил на ладонь чашку, полюбовался, сказал:

   – Красивая!

   И вдруг быстро убрал руку.

   Чашка осталась висеть в воздухе.

   – Фокусничаешь! – сердито бросил я, взял чашку и поставил на стол.– Разобьешь еще. Это моя чашка! Любимая!

   Сермаль захохотал, потом протянул лапищи, потянул меня к себе – силища, как у трактора,– сузил искристые глаза:

   – А ты – мой ученик! Любимый! Понял?

   – Пошел ты… – проворчал я, выворачиваясь из цепких пальцев.– Не хочешь у меня жить – не надо.

   Креста на груди Сермаля уже не было.

   – Ну добро,– сказал он, поднимаясь.– Пойду оденусь. Неудобно в трусах-то перед женщиной.

   – Какой еще женщиной? – изумился я.

   – Это тебе лучше знать,– ухмыльнулся.– На машине приедет.

   И вышел.

   Озадаченный, я собрал посуду, выбросил в ведро остатки каши, открыл воду – горячую. Надо же: горячая – как из пожарного крана, а холодная – как хомяк пописал.

   Тут снова затрендел телефон.

   – Да! – буркнул я.

   – Привет, Кира! – теплой морской водичкой зазвенела трубка.– Это я, Маринка! Какой у тебя код?

   – Двести тридцать четыре. Ты где?

   – Внизу! – жизнерадостно.– Сейчас поднимусь.

   – Я не один…

   – Да? – теплая водичка вмиг замерзла.– Может…

   – Нет,– успокоил я.– Старинный друг приехал.

   – Мужчина?

   – Еще какой! Поднимайся, познакомитесь.

   – Когда медведь засовывает голову в бочонок, резинка от края отходит и головы ему уже не вытащить!

   – Вы меня разыгрываете? – догадываюсь я.

   – Никогда! – Глаза такие, что честнее не бывает. Серьезно, не бывает. Интересный дядька. Веселый. И прозвище у него смешное. Сермаль. Нарочно не придумаешь. А вот Кирка какой-то странный. Не в своей тарелке. Вроде бы стесняется его, а смотрит так… Никогда бы не подумала! Кирилл Игоев – стесняется! Всегда такой уверенный, такой… мощный. Слабость моя, люблю здоровенных мужчин. Сермаль, правда, тоже не крошка, головой лампочку задевает, но уж больно тощий…

   – Мариночка…

   Смотрит в глаза. Ласково, ласково… и как будто рентгеном просвечивает.

   – Мариночка, нам очень нужно найти одного человека.

   – Вы считаете, я могу помочь? – спрашиваю игриво.

   – Можете. На вашей машине найти его будет нетрудно.

   Краем глаза вижу: близорукие, вечно прищуренные глаза Кирилла распахиваются, как двери в метро.

   – Это не моя машина,– сообщаю я.– Подруги. У меня даже доверенности нет.

   – Угнала? – интересуется Кира. Знает: от меня можно всего ожидать. И это лестно, черт подери!

   – Почти. Если не боитесь – поехали. Заодно и город покажу. Хотя… вы ведь здесь не в первый раз?

   – Не в первый,– подтверждает Сермаль (Кира, вижу краем глаза, почему-то мрачнеет).– Но посмотрю охотно. Давно не был. Интересно, что изменилось.

   – Вот,– говорю,– это Стрелка. Она не изменилась, слава Богу. Слева – Васильевский, справа – Петроградская. Их расположение тоже не изменилось. Хотите, поедем на Крестовский, там…

   Тут Сермаль, который до этого только кивал и улыбался доброжелательно, вдруг развернулся ко мне, положил эдак небрежно руку мне на коленку:

   – Поворачивайте налево.

   Рука горячая к твердая, как ялтинская галька. Я только глаза скосила:

   – Нельзя,– говорю.

   Он руку убрал, засмеялся:

   – Почему – нельзя?

   – Поворота нет. И вон милиционер стоит.

   – А вы, Мариночка, плюньте. Поворачивайте, я отвечаю.

   Что за человек! Не хочу ведь, а руки сами баранку крутят. И доверенности нет, блин! Подрезаю кого-то и выезжаю… прямо на мента. Он только жезлом легонько помахивает. Рожа глупая, сытая. Все. Приплыли. Взглядываю на Сермаля. Сидит как ни в чем не бывало. Чем же все-таки от него пахнет? Не сообразить никак. Лесной такой запах. Знакомый…

   Сидит и в ус не дует. И Кира на заднем сиденье изображает скифский курган. Подставили бедную девушку.

   Мент подходит с важностью, сует в окошко веснушчатую ряшку:

   – Инспектор Мирных, права, пожалуйста.

   Как в трансе, лезу в сумочку. Сначала права, потом техпаспорт, а потом…

   Тут Сермаль отбирает у меня сумочку, закрывает и кладет мне на колени.

   Мент ошарашенно смотрит на Сермаля… и вдруг его круглое лицо расплывается в трехметровой улыбке.

   – Дядя Сережа!

   – То-то,– говорит Сермаль укоризненно.– Я тебя еще с моста приметил.

   – Да я, дядь Сереж… – Лицо инспектора Мирных багровеет, он просовывает голову в окошко, чуть не роняет фуражку, дышит мне в лицо чесноком, но просто в упор меня не видит. Однако! Это что ж за мужик, который не видит меня?

   – Ладно,– смягчается Сермаль.

   Он протягивает (опять через меня, кстати!) ладонь. Мент поспешно выдергивает голову из окошка, хватает ладонь веснушчатыми лапами, энергично трясет. Его полосатый жезл лупит меня по плечу. Я отстраняюсь, а Сермаль вылезает из машины. Инспектор бросается к нему, как моя кошка к миске после двухдневной диеты. Сермаль обнимает мента за плечи, тот, задрав голову, преданно глядит.

   – Ну у тебя – друг! – говорю я, шумно вздыхая. Кира запускает пятерню в бороду, в глазах – смешинки.

   – Очень обаятельный,– говорю я. Хотя собиралась сказать совсем другое.

   – Согласен.

   Не ревнует ни на грамм. Хотя чего ему ревновать? Я же ему не жена, а так, подружка для постели и театра. Или, наоборот, для театра и постели? Ша, Марина! Не заводись, мужики такого не любят.

   – А ты сегодня какой-то…

   – Какой?

   – Странный,– говорю.– Жизнерадостный и причпокнутый одновременно. Ты что, его боишься?

   Кира покачал львиной головищей.

   – Я ему верю,– сказал он.

   Идиотизм, но я тоже.

   – Почему?

   – Он мой учитель.

   И замолчал, словно все сказано. Будто у меня мало учителей. Каждый второй набивается!

   Сермаль плюхается на сиденье рядом.

   – Еще раз,– говорю.

   – Что?

   – Дверь.

   – А-а-а…

   Выруливаю в поток.

   – Сентябрь для нас – по-своему весна… – ни к кому конкретно не обращаясь, произносит Сермаль.

   Выезжаю на Горького. Мимо «Великана». Мимо зоопарка. Никаких пожеланий от Сермаля не поступает. По собственной инициативе сворачиваю на Биржевой мост. Затем направо, по набережной Макарова, а оттуда – на Средний. Мои пассажиры помалкивают. Наконец мне это надоедает, и я заявляю:

   – Есть хочу!

   – Хорошая идея,– поддерживает Сермаль.– А как у вас теперь едят? – Морда ехидная-ехидная.

   – Руками,– говорю.– Или топором. Если медведь крупный.

   – Тормози, Маринка,– вмешивается Кира.– Вон кафе.

   Кафе – из новых. Свежеотремонтированное и пахнет не едой, а пластиком. Посетителей почти нет. Только компашка из четырех кожаных курток веселится. По-своему. Мне тут не нравится, но мужики решительно входят внутрь, и мне ничего не остается, как последовать за ними. У официантки такой вид, будто ей щеки к ушам оттянули. Чтобы улыбка держалась. Заказывает Кирилл. Он же и платит. Я получаю рыбу по-польски и фруктовый десерт. Сермаль ограничивается яичницей с грибами. Кире приносят кусок жареного мяса с разноцветным гарниром. Едим. Кирилл с Сермалем при этом обмениваются совершенно непонятными мне репликами. Меня игнорируют, но я не обижаюсь. Рыба вкусная.

   Компашка за соседним столиком разошлась не на шутку: мат-перемат. Я делаю вид, что не слышу. Сермаль, похоже, просто внимания не обращает, а вот Кирка начинает нервничать. Неудобно ему за меня. Собираюсь его притормозить, но не успеваю. Поворачивается вместе со стулом.

   – Друг,– вежливо говорит он самому громогласному,– кончай материться, ладно?

   – Не понял! – Стриженый тут же заводится: – Ты, бля… – и разражается нецензурной тирадой.

   Кирилл встает. Обычно этого достаточно. Но не в данном случае. Бандит тоже встает и оказывается таким же громадным. Глядят друг на друга в упор.

   Сердце у меня уходит в пятки. Это же бандиты! Чувствую, громила сейчас ударит…

   – Эй, сын земли! – внезапно произносит Сермаль участливым голосом.– Не обижай человека. Видишь, у него член отвалился.

   Кирилл не шевелится, а громила кидает злобный взгляд на Сермаля:

   – Ты чё…

   И тут лицо его меняется на глазах. Судорожным движением он цапает себя за ширинку… и белеет.

   – Ты, парень, на полу поищи,– тем же участливым голосом советует Сермаль.– Если недавно отвалился, еще можно пришить. Только быстро надо.

   К моему невероятному изумлению, громила молча опускается на четвереньки и дрожащими лапами шарит по грязному полу. Его приятели тупо наблюдают.

   – Нашел? – секунд через двадцать интересуется Сермаль.

   – Не-а,– дрожащим басом отвечает громила.

   – Так, может, он на месте? – деловито предполагает Сермаль.

   Громила щупает… и расплывается в улыбке.

   – Ага,– говорит он,– на месте! – и поднимается с четверенек.

   – Ну ты… – выходя из ступора, рычит один из его приятелей.

   Но громила его притормаживает, широко улыбается Сермалю.

   – Спасибо,– говорит он.– Пошли, братва!

   Все четверо поднимаются и уходят. Кирилл садится на стул. Я – в полном недоумении.

   – Это что,– спрашиваю,– гипноз?

   – Почти,– добродушно отвечает Сермаль. А через некоторое время даже снисходит до объяснений.

   – У каждого человека,– говорит он,– есть нечто, что он очень боится потерять. И как ни странно, убедить его в том, что он это потерял, совсем несложно. Главное – ваша уверенность.

   Объяснение кажется мне разумным. И психологически грамотным. Но, черт возьми, я чувствую, что за всем этим кроется что-то еще.

   Мы продолжаем есть как ни в чем не бывало. На моих мужиков с восхищением пялится официантка. Физиономия у нее как у курицы. И фигура такая же.

   Поели. Сели в машину.

   – Куда едем? – интересуюсь казенным голосом.

   – Прямо,– отвечает Сермаль.– Пока прямо.

   Ладно, поработаем шофером. Завела, вынула сигарету.

   – Сермаль, дайте мне прикурить, пожалуйста.

   Кирин дружок послушно вынул из гнезда зажигалку, повертел в пальцах… и вставил обратно.

   – Вы ведь не хотите курить, Мариночка.

   Верно. Не хочу. Только что хотела, а сейчас даже подумать противно. Экстрасенс хренов! Может, хоть курить брошу?

   – Вы – экстрасенс, Сермаль?

   – Экстрасенс – это кто? – Взгляд прямо-таки деревенский.

   – Помесь конферансье и шамана.

   За спиной хрюкнул Кирилл. Верно. Для него и сказано.

   Глаза Сермаля неожиданно становятся ласковыми.

   – Вы на меня сердитесь, Мариночка? За что?

   Так я тебе и скажу!

   – Вы, Сермаль, случайно мысли не читаете?

   – Только хорошие. А вот дальше – налево.

   Налево так налево. Сворачиваю со Среднего на Линию.

   – А теперь вон в ту подворотню.

   Можно и в подворотню.

   Квадратный двор. Стены. Из-под обвалившейся штукатурки выглядывают царских времен кирпичи. В углу – лавка. На лавке – древние бабки, похожие на перезрелые грибы. Рядом с лавкой – мусорные баки. От баков несет тухлятиной.

   – Узнаешь? – спрашивает Сермаль.

   – А как же! – басит за спиной Кира.– Нападение с целью ограбления.

   Оба ржут. Бабки вздрагивают и начинают шушукаться.

   – Видишь бумажку на стене? – спрашивает Сермаль.

   Наблюдаю в зеркальце, как Кира беспомощно щурится. Очки надо носить, пижон!

   – Мариночка, можно подъехать поближе?

   Барин какой! Три шага не пройти. Однако подаю машину. Но Кира все равно ни хрена не видит. Сермаль, смилостивившись, читает вслух:

   – «Занятия по хатха-йоге. Дипломированный специалист двенадцатого посвящения. Физическое здоровье, душевное равновесие и магическая неуязвимость. От пятнадцати до пятидесяти лет. Запись с одиннадцати до тринадцати и с восемнадцати до двадцати. Торопитесь, прием ограничен!»

   – А не записаться ли нам? – интересуется Сермаль.– Не ровен час – не успеем.

   Ржут. Чокнутые.

   – Тринадцатая – это рядом,– отгоготавшись, говорит Сермаль.– Вперед, прекрасная возничая!

   Экие он слова знает. Едем на Тринадцатую. Пристраиваюсь у обочины между палевой «шестеркой» и ядовито-синим «жуком».

   – Мне подождать в машине? – спрашиваю с сарказмом.

   – Ну зачем же? – удивляется Сермаль.– Пойдем вместе. Будет интересно.– Он улыбается по-мефистофельски обольстительно. Чем же все-таки от него пахнет?

   Дверь в подвал зазывно распахнута. У входа уже известное нам объявление, но с припиской: «Здесь!» И красная жирная стрела. У двери Сермаль с Кирой деликатно пропускают меня вперед. Джентльмены хреновы. Спускаюсь по обгрызенным ступенькам в крохотную комнату. Каморка папы Карло. В каморке стол. За столом дама неопределенного возраста. Умело засушенная дама. Она душевно улыбается:

   – Вы – записываться?

   За мной, нет не за – надо мной возникает длинное туловище Сермаля, а рядом, заполнив все свободное пространство каморки,– медвежья фигура Киры.

   – Ам! – говорит Сермаль, и дама отшатывается.

   – Валерий Борисович! – истошно кричит она.

   Дверь за ее спиной тут же распахивается, и оттуда появляется загорелый, очень привлекательный мужчина с длинными пышными волосами цвета воронова крыла. Небольшая остроконечная бородка ему очень идет.

   – Здравствуйте, друзья мои,– доброжелательно произносит он… И лицо его гаснет. Скорее всего потому, что где-то над моей головой его взгляд скрестился со взглядом Сермаля.

   Я осторожно (от греха подальше) теснюсь в сторонку. Сермаль вплотную подходит к столу. Кира тоже. Теперь я вижу главным образом их спины.

   – Значит, дипломированный специалист? – рокочет Кира.

   – Да.– Приятный баритон специалиста слегка дрожит.

   – А вот мы тебя сейчас – ам! – и скушаем! – ухает Сермаль.

   – Вместе с дипломом! – подхватывает Кирилл.

   – И с психической неуязвимостью! – добавляет Сермаль.

   Становится тихо. Слышно только сдавленное посапывание засушенной дамочки.

   Мне жутко интересно. Я протискиваю голову между стеной и локтем Киры и вижу, что элегантный специалист Валерий Борисович ничуть не испуган, а, сдвинув брови, в упор смотрит на закаменевшего лицом Сермаля. Пауза длится почти минуту…

   Неожиданно Сермаль быстрым движением цапает Валерия Борисовича за холеную бородку. Тот отшатывается, но недостаточно быстро. Дама визжит. Специалист пытается высвободиться, не роняя достоинства. Но очень трудно оставаться уверенным и элегантным, когда тебя немилосердно дерут за бороду.

   – Кайся, негодный! – возглашает Сермаль.

   Валерий Борисович пытается дотянуться до обидчика, но его руки в полтора раза короче Сермалевых клешней. Бородка трещит. Кира сатанински хохочет. Сермаль вещает церковным дьяконом. Дама, издав последний сиплый взвизг, оседает на пол. Бумаги со стола осыпают ее шуршащим листопадом.

   Наконец Сермаль разжимает пальцы. Несчастный Валерий Борисович судорожно пытается привести себя в порядок, но дух его сломлен. Жаль. Такой интересный мужчина.

   – Что вам от меня нужно?

   – Не надо врать! – произносит Кира с булгаковскими интонациями.

   Я с мистическим трепетом оглядываю Сермаля. Нет, на Воланда он не похож. По крайней мере в моем представлении.

   – Вон из города! – гремит Кира.

   – Вы пожалеете,– сдавленным голосом говорит Валерий Борисович.

   – Срок тебе – три дня! – вещает Сермаль.

   – Но…

   – Три дня! – Рык Кирилла сотрясает стены и возвращает в беспамятство очухавшуюся было дамочку.

   – Не то… – Сермаль с силой проводит ладонью по лицу.

   Лично я не вижу на его костистой физиономии никаких перемен, но цыганские глаза Валерия Борисовича округляются почти до невозможности, отвисшая челюсть при этом судорожно подергивается.

   На этой немой сцене наш визит завершается.

   Поднимаемся наверх. В машине мужики опять начинают ржать. Делают паузу, чтобы отдышаться и опять гогочут.

   – И зачем все это? – спрашиваю я минуту спустя.

   – Это, Мариночка, демонстрация,– добродушно поясняет Сермаль.– Вам ведь не было скучно, правда?

   – Я в демонстрациях не нуждаюсь! – сердито заявляю я.

   – А при чем тут ты? – ухмыляется Кира, но Сермаль его иронию не поддерживает.

   – Поверьте, Мариночка, все, что мы делаем,– необходимо.

   – И без всего можно обойтись,– басит Кирилл сзади.

   – Поэтому оно и необходимо,– невозмутимо подхватывает Сермаль.

   – Вы надо мной смеетесь! – обиженно говорю я.

   – Ни в коем случае! – отказывается Сермаль и смеется.

   Я наконец понимаю, чем от него пахнет. Водой. Только не водопроводной, а озерной. Или речной.

   – Поехали? – спрашивает Сермаль.

   И мы едем.

   Полчаса колешу наобум по Ваське. Мне нравится. В конце концов, я и машину у Ленки взяла, чтобы покататься. Мужики молчат. Кира – тихо, как мышка. Мышка размером с медведя. Сермаль молчит деятельно: шебурша ногами, вертя головой. Весь он угловатый и голенастый, как паук. Паук в коробке. Пауков я люблю. У меня в ванной их три. Раза два в год я их отлавливаю. Когда морю тараканов. Потом выпускаю.

   – Здесь,– говорит Сермаль, и я послушно торможу.

   Парадный подъезд. Темные тяжелые двери, мозаичные полы. На лестнице – огромные, от пола до потолка, окна. Кое-где – остатки витражей. Взбираемся по пологим ступенькам на шестой этаж. На низком широком подоконнике – консервная банка с окурками. За окном – ржавая крыша. За крышей – Нева.

   Пока я гляжу в окно, Сермаль и Кирилл топчутся у единственной двери, о чем-то спорят вполголоса. По обе стороны двери – разноцветная россыпь звонков. Половина – безымянные. Сермаль смеется и трижды нажимает на одну из кнопок. Без подписи. Несколько минут – ничего. Затем – шаркающие шаги. Дверь открывается, на пороге – ветхая петербургская бабулька. Удивлена. Изучающе оглядывает нас. Мужчины ей нравятся, я – не очень.

   – Прошу прощения,– вежливо произносит Сермаль.– Дома ли Виктор? Нам бы хотелось его увидеть.

   – Дома,– отвечает бабулька, хотя в голосе – некоторая неуверенность.

   – В таком случае, если вас не затруднит, не проводите ли вы нас к нему?

   – Отчего же,– отвечает бабулька,– провожу.

   Она улыбается Сермалю – я вдруг вижу, какой она была в молодости. И немножко завидую.

   Сермаль церемонно кланяется, и мы следуем просторным многоколенчатым коридором между медных и цинковых тазов, велосипедов и лыж. Двери, двери, двери…

   Старушка останавливается у той, на которой висит краденый автобусный номер «7».

   Артритный пальчик негромко стучит по жестяной пластинке.

   Никакого результата.

   – У Вити вчера друзья были,– будто извиняясь, говорит бабулька.– Выпивали. Не знаю, впустит ли…

   – Впустит,– уверенно произносит Сермаль.– Огромнейшее вам спасибо.

   Бабулька удаляется, Сермаль стучит. Энергично. На сей раз с той стороны – ворошение. Затем хриплый женский голос популярно объясняет, куда нам следует идти и каким извращениям предаться.

   Сермаль задумывается ненадолго, затем делает знак Кире. Кира кладет ладони на дверь, совершает некое волнообразное движение, и дверь, издав металлический хруст, распахивается.

   Перед нами – просторная комната. Метров сорок, не меньше. Засранная донельзя. Окурки, битое стекло, шматье на полу. Мебели – минимум. Окна – настежь. Под окнами – матрац. Без белья, кое-как прикрытый какими-то тряпками. Ощутимо пахнет травой.

   На матраце сидит голая деваха, взлохмаченная и мутноглазая. Рядом, почему-то не на матраце, а около него, завернувшись с головой в зимнее пальто, спит мужчина. Что мужчина, я определяю по грязным, торчащим наружу пяткам. Пока я осматриваюсь, женщина грозно встает во весь рост. Фигура у нее отличная и на фоне солнечного окна смотрится замечательно. Я бы ее сфотографировала, пожалуй. При других обстоятельствах. Деваха медленно набирает в грудь воздух… но прежде, чем успевает что-то сказать, Сермаль делает шаг вперед и выбрасывает руку:

   – Уголовный розыск,– произносит он негромко и веско.

   Деваха выпускает воздух, как надувная игрушка, и опускается на матрац. С поправкой на образ жизни дурочке чуть больше шестнадцати.

   Сермаль бесшумно движется по комнате, подхватывает с пола детали ее туалета, бросает на матрац. Соплюшка одевается. Слышно, как стучат ее зубы.

   Стульев в комнате нет. Стираю платком пыль со стола, сажусь.

   – Документы у вас есть? – вкрадчиво спрашивает Сермаль.

   Девка мотает головой. Судорожно дергает молнию на джинсах. Молния ломается, девка матерится.

   – Да вы не волнуйтесь,– голосом киношного доброго следователя изрекает Сермаль.– Скажите мне адрес, я кого-нибудь пошлю.

   Полная безмолвная паника.

   – Ладно,– сжалившись, говорит Сермаль.– Отправляйтесь домой, приведите себя в порядок и позвоните мне. Триста одиннадцать, сорок семь, шестнадцать. Жду вас с паспортом. Запомнили номер? Триста одиннадцать, сорок семь, шестнадцать.

   Девка кивает, как автомат. Ни хрена она не запомнила.

   – Проводите,– говорит Сермаль.

   Кира берет бедолагу за локоток и влачит в коридор.

   – На знала,– говорю,– что вы из уголовки.

   – Я и сам не знал.– Сермаль смущенно улыбается.– Но здесь написано.

   Он протягивает мне использованный авиационный билет, прямо у меня на глазах превращающийся в бурую книжечку. Я шалею. Сермаль прячет книжечку, приближается к спящему мужчине и внимательно его разглядывает. Спящий, видимо, что-то ощущает, потому что урчит и втягивает под пальто одну ногу.

   Возвращается Кирилл. Хрупая битым стеклом, решительно подходит к спящему, вытряхивает его из пальто и рывком ставит на ноги. Я деликатно отворачиваюсь.

   – Ах ты соколик! – ласково говорит Сермаль.

   Недовольное мычание. Похлопывание ладонью по голому.

   – Пусти! Пусти, твою мать! Не надо, я сказал! Ой! Ах ты…

   – Надо, надо,– нежно приговаривает Сермаль.

   – Любишь кататься, люби и саночки! – басит Кира.

   Звук, будто щеткой чистят одежду. Суставный хруст, жалобное повизгивание.

   – Окунуть его надо,– деловито заявляет Кирилл.– Давай я сделаю. Заодно и помоется.

   Кирина манера бороться с синдромом абстиненции мне, увы, знакома. Натерпелась. Проникаюсь к бедолаге сочувствием, но зря.

   – Нет, болярин, я сам,– говорит Сермаль.– Тут, кроме водки, еще черта в ступе. Чему учил вас, засранцев! Надень на него что-нибудь и поди вскипяти водички. Мариночка! Вы покуда спускайтесь вниз, посидите в машине, пока мы управимся.

   Послушно иду к двери. Открываю и сталкиваюсь с толстой испуганной теткой в бигудях.

   – Извините,– говорю машинально.

   Тетка отшатывается.

   – Да вы входите, любезная! – добродушный баритон Сермаля из-за моей спины.

   Теткино лицо багровеет, и она, как сомнамбула, входит внутрь. Я же странствую по коленчатому коридору и неожиданно оказываюсь на кухне, прерывая оживленную беседу ее обитательниц.

   – Простите,– говорю в пространство,– как мне выйти?

   – Я провожу,– подскакивает ко мне рыжая, пахнущая корицей женщина. Увлекает меня в коридор и семенит впереди, покачивая круглой попкой. Уже у дверей спрашивает, округлив глаза:

   – А он – кто?

   – Он?

   – Начальник ваш, такой высокий…

   Я прикладываю палец к губам и тоже округляю глаза.

   Рыжая понимающе кивает.

   – И охранник у него симпатичный,– добавляет с уважением.– Борода такая интеллигентная.

   Вот так тебя, Кирочка!

   Через час троица уже сидит у меня в машине. Любитель малолеток после Сермалевой обработки выглядит почти прилично. И наружность у него вполне. Только очень поношенная. Однако костюмчик у него фирменный и явно не с чужого плеча.

   – Дал соседке четверной,– говорит Кира.– Божилась, через час все засверкает.

   – …! – комментирует любитель малолеток.

   Сермаль всем туловищем поворачивается назад, берет его за припухшую щеку:

   – Ну, сын земли, что ж ты при даме, а?

   Любитель тупо глядит на меня через зеркало заднего вида. Постепенно глаза его оживляются.

   – Пардон,– извиняется он хорошо поставленным голосом.– Близорук. Сермаль, будь любезен, отпусти мое лицо и представь меня.

   Но представляет его не Сермаль, а Кира.

   – Это,– басит он,– знаменитый музыкант Виктор Афанасьевич Рыбин.

   – Очень приятно познакомиться,– говорю. (Не вру: действительно приятно.) – Слушала вас. Простите, что не узнала.

   – Ничего-ничего,– вальяжно произносит Рыбин, берет мою руку, тянет к губам.– Я нынче…

   – А это,– перебивает его Кирилл,– Марина.– После небольшой паузы, со значением: – Моя подруга.

   – Хм.. да.– Виктор Афанасьевич вяло пожимает мои пальцы, которые только что собирался поцеловать, отваливается на сиденье и смолкает.

   – Ну вот, болярин Кирша,– удовлетворенно произносит Сермаль.– А ты говорил: не найдем.

   Кира трясет бородищей, а до меня вдруг доходит, что эти двое специально приехали за Рыбиным. Все бы ничего, да только, черт меня возьми, привезла-то их я! Вот тебе и покаталась.

   Какая девочка! Какие глазищи, какие, хм… ладно. Где он только их подбирает, медведь этакий? Черт! Что за мысли в голову лезут! Это ж Сермаль! А я, блин, о бабах! Болезнь прямо! Обложили молодца, ламца-дрица… Стоп! Кто у меня вчера был? Рахим, Клепа, Рахим ганджи принес. Еще Серега с гитарой. Песню новую пел. «Город закован в камень. Город владеет нами. Властью индейских пирамид. Прахом во рвах-могилах. Взмахом звериной силы. Верных…» Как там, не помню. В общем, клевая телега. Крутая. Еще гитару он у меня оставил…

   – Кирилл, у меня в комнате гитара была? В черном таком чехле? Не заметил?

   – Заметил,– басит Игоев.– Успокойся.

   Я успокаиваюсь. Откидываюсь на сиденье. Хорошо. Всегда бы так. Ничего не болит, никуда не надо. Едешь и едешь. Да, вечером, что у меня вечером?

   – Вечером у тебя концерт,– говорит Сермаль, не оборачиваясь.– Но его не будет.

   – То есть как? – удивляюсь я.

   – А вот так. Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. Передохни маленько.

   С минуту я перевариваю. Потом взвиваюсь!

   – Сермаль! Кончай! Мне башли нужны! Я же в долгах, как…

   – Суета это, сын земли,– поворачиваясь, перебивает Сермаль.– Суета сует и всяческая суета.

   Он сует руку за пазуху и вынимает зеленую пачечку. Раздвигает веером. Серьезные Франклины смотрят на меня. Кирина девочка потрясена. Чуть не врезается в притормозившую перед светофором машину, тормозит с визгом. Меня бросает вперед, невозмутимый Кирилл удерживает.

   – Прах жизни,– изрекает Сермаль. Складывает баксы пачечкой и не спеша, с усилием разрывает пополам.

   Шокированная Кирина очаровашка пропускает зажегшийся зеленый свет. Сзади сигналят. Сермаль рвет доллары.

   – А крепкая бумага,– изрекает одобрительно. Снимает с моей головы кожаную итальянскую шляпу, ссыпает в нее обрывки, продолжает мельчить их до размера конфетти. Потом высовывает шляпу за окно. Обрывки улетают зеленым вихрем, шляпа возвращается ко мне на голову.

   – Лучше бы мне отдал! – сердито говорю я.

   – Господи,– вздыхает Сермаль.– Как дети. На! – протягивает мне еще одну пачечку и отворачивается.

   Я украдкой щупаю фактуру. Настоящие, мать их!

   – И долго они проживут? – флегматично интересуется Кирилл.

   Вот я дурак! Как же забыл!..

   – На его век хватит,– хмыкает наш учитель.– Не отнимай, болярин, радость у человека!

   Вот и попробуй вести машину в таких условиях!

   – Сермаль,– говорю,– а мне?

   Он хохочет. Так заразительно, что и мне не удержаться. Кира тоже ухает сиплым филином. И Рыбин, алкаш и бабник, подхихикивает. А Сермаль обрывает смех и говорит серьезно:

   – То, что вам нужно, Мариночка, за деньги не купишь. И не за деньги не купишь. Но у вас – будет. Верьте мне!

   И я ему верю. От кого еще в наше паскудное время родниковой водой пахнет?

   Несмотря на заверения Сермаля, что жить он у меня не будет, после Рыбина мы поехали ко мне. Витька болтал без умолку, стрелял глазами в сторону Маринки, то и дело щупал баксы в кармане – не растворились ли? В общем, прикидывался дурачком. Впрочем, он и раньше числился в нашей команде кем-то вроде взрослого ребенка. Но при этом чутье на фальшь у него было потрясающее. И не только на фальшь. Не зря же он уберегся от участи остальных Сермалевых птенцов. А я? Почему уберегся я? Не самый умный и не самый талантливый. Притом никаких сверхчувственных способностей, вроде телекинеза или телепатии. Разве что внушение. Но на самом зачаточном уровне. Зато Сермаля понимал не то что с полуслова… Вообще без слов. Чувствовал. Вот и сейчас прекрасно знал, что он доволен. Все идет, как он, Сермаль, хочет. А вот чего он хочет, неведомо никому.

   Марина возилась на кухне. Готовила ужин. Надо сказать, готовила она неплохо и с удовольствием. Но только под настроение. Витек ей помогал. И охмурял потихоньку. Я не против. Пусть развлечется. Только сегодня ничего у него не выйдет. Я Маринку знаю. Сегодня она запала на Сермаля. Неудивительно.

   – Поздравляю,– говорю,– с новой ученицей.

   Сермаль качает головой.

   – Нет, болярин, Марина – не ученица.

   «А кто?» – собираюсь спросить я. Но не спрашиваю. Я уже знаю, кто она.

   «Точно,– подумал Кирилл Игоев восемь лет спустя, рассматривая глядящее с экрана лицо Сермаля.– Я знал, кто она. Хотя еще не знал, что она выведет нас на Глеба. А через полгода и на Ленку… Все-таки как хорошо все начиналось. И как нам было славно вместе. И никто не думал, ради чего Сермаль с нами возится. А он пришел… и ушел. И мы все уже столько лет ломаем свои, им же просветленные головы: зачем? Но так и не нашли ответ. Хорошо хоть никто из „второго призыва“ не умер, как те, первые. Пока не умер…»

   Игоев посидел еще немного, потом закрыл «картинку». Сермаль исчез. Игоев взял телефон, набрал номер, причем последнюю цифру – не сразу. Колебался. Еще бы не колебаться. Это все равно что останавливать эпидемию бомбежкой. Колебался… Но чувствовал: звонить все равно придется.

   – Да… – произнес приятный женский голос.

   – Могу я поговорить с Андреем Александровичем? – рокочущим басом осведомился Кирилл.

   – К сожалению, его нет.

   – А когда я мог бы надеяться его застать?

   – Боюсь, что не скоро. Он уехал. Но если вы хотите что-то передать, я могла бы это сделать. Он наверняка будет мне звонить.

   – Передайте, пожалуйста, что его ищет Кирилл Игоев.

   – Обязательно передам. Он знает ваш телефон?

   – Да. Я очень вам признателен.

   – Пустяки. До свиданья.

   – Всего хорошего.

   Игоев отключил трубку. Итак, вмешательство «главного калибра» откладывается. Впрочем, Кирилл почувствовал что-то вроде облегчения.

   «Надо ехать обратно»,– подумал он и нажал кнопку селектора.

   – Валюша,– произнес он.– Попроси, пожалуйста, заправить мою машину. Я уезжаю. И проследи, чтобы отменили все встречи, назначенные на ближайшие три дня.

   – Да? – огорченно проговорил голос в динамике.– А текучка?

   – Полагаю, что вы с Аней управитесь. В крайнем случае позвоните мне. Я буду у Глеба.

   – Да… – еще более печально протянула Валя.– А у меня послезавтра день рожденья…

   – Я помню,– заверил Кирилл.– Прости, если не смогу поздравить вовремя. Но обещаю компенсировать. Слово.

   – Ловлю.– Голос в динамике явно повеселел.– Канары – это не слишком жирно?

   – Если на пару дней.

   – Мечтаю, чтобы вы задержались у Глеба подольше.

   Кирилл засмеялся. Валентина – очень красивая девушка. И очень практичная. Впрочем, дело от этого только выигрывает.

   Слава был приглашен в комнату, убранную а-ля Восток. Никакой мебели, ворсистые ковры, беспорядочно разбросанные подушки с пестрой вышивкой.

   Взгляд Зеленцова обежал задрапированные стены, украшенные эротическими рисунками, и остановился на хозяине, лицо которого украшала благожелательная улыбка.

   – Ну-с, молодой человек,– вальяжным голосом изрек хозяин,– сразу могу сказать, что со здоровьем у вас…

   – Стоп! – перебил Слава и сделал шаг вперед, йог вынужден был попятиться, чтобы сохранить дистанцию.– Стоп! У меня нет проблем со здоровьем. У меня нет проблем с женщинами. У меня есть проблемы с деньгами, но это не по вашей части.

   – Ну почему же… – вяло запротестовал йог.

   – Потому что с этим я разберусь сам. Но помощь мне нужна, и именно по вашему профилю.

   – А знаете ли вы, молодой человек, что моя помощь стоит недешево? – осведомился йог.

   – Моя тоже,– заметил Зеленцов.– Кто знает,– он поиграл мышцами,– может, и моя помощь вам пригодится.

   Пользуясь преимуществом в росте, он обнял хозяина за плечи, слегка притиснул и спросил ласково:

   – Вы когда-нибудь имели дело с шайтанами, гуру?

   – Не имел чести! – Йог-экстрасенс попытался высвободиться, и, надо сказать, мускулы у него присутствовали. Но Зеленцов был на двадцать кило тяжелее и несравненно лучше подготовлен.

   – Жаль! – проникновенным голосом воскликнул Слава.– Но ведь со всякими духами и астралами вы, безусловно, знакомы?

   – Это мой дар,– сухо ответил хозяин.– А теперь уберите руку, сядьте вон туда и говорите толком!

   – О’кей,– согласился Зеленцов и опустился на ковер.

   Рассказ занял минут двадцать. Слава уложился бы в десять, но йог-экстрасенс все время перебивал вопросами.

   Вытянув из Зеленцова все что мог, хозяин погрузился в размышления. Слава тем временем разглядывал голых индийских танцовщиц, изображенных с большим реализмом.

   – Кхм! – изрек наконец йог-экстрасенс и, сунув руку под куртку, почесал грудь. Судя по звуку, грудь была достаточно волосатая.

   – Нет у меня желания ввязываться в эту историю,– признался он.– Почему бы вам просто не обратиться в милицию?

   – Хороший вопрос! – Слава рассмеялся.– Особенно для специалиста по духам!

   – Сам я за это дело не возьмусь! – твердо сказал йог.– Но попробую заинтересовать человека, который мог бы справиться. Собственно,– добавил он несколько смущенно,– это мой учитель. Сейчас я ему позвоню, подождите…

   И вышел.

   Ждать пришлось довольно долго, но когда йог-экстрасенс вернулся, по выражению его физиономии Слава сразу догадался: новости неутешительные.

   – Я очень сожалею, молодой человек,– произнес хозяин, стараясь не смотреть Славе в глаза.– Очень сожалею, но мой учитель отказался помочь и рекомендовал мне никоим образом не ввязываться в ваше дело. Так что извините, но – всего хорошего.

   – Может, подскажете, к кому еще обратиться? – спросил Зеленцов.

   – Не подскажу.– Тон был мягкий, но достаточно категоричный.– Желаю удачи!

   И Слава ушел.

   Приехав домой, он обнаружил, что здорово проголодался. Поев, с часок почитал Макбейна (Слава любил детективы). Вспомнив, что утром так и не потренировался, он поднялся и еще часок помучил организм. Это успокоило. Но не сняло проблемы. Слава даже подумал: не позвонить ли Грише, чтоб подменил вечером на занятиях. Вспомнил: Гришка же остался в зале. И может рассказать, что было дальше. Однако номер не отвечал.

   Зато стоило положить трубку, как телефон тут же разразился трелью.

   – Слава?

   Голос был очень знакомым, но Зеленцову понадобилось несколько секунд, чтобы вспомнить, кто это.

   – Ванька! Басов! Чудак! Рад слышать! Где ты пропадал?

   – А сам? – в трубке раздался смех.

   – И сам! Ванька, черт! Сколько ж мы не виделись?

   – Три года. Зеленец, три года в полный рост! Как делишки?

   – Да по-всякому. А у тебя?

   – Как надо. Эй, а что значит – «по-всякому»?

   – Это и значит. Долго объяснять.– Слава тут же решил, что не станет втягивать Ваньку в свою историю. Друзей так не подставляют, а Басов – друг. Хоть и разбежались по жизни…

   – Черт, Бас, как же тебя надоумило позвонить?

   – Что, рад? А вот дай, думаю, позвоню Еленцу-Зеленцу. Короче, что у тебя стряслось?

   – Ванька, не влезай ты в мои заботы! – вложив в голос всю свою силу убеждения, сказал Зеленцов.– Верняк тебе и своих хватает…

   – А пошел ты на хер, Зеленец! – сердито заявил школьный кореш.– Урод ты! Три года не виделись, а он – «мои заботы!».– Ванька с такой точностью передразнил Славину интонацию, что тот не выдержал, рассмеялся.

   – Короче, через час – я у тебя,– заявил Басов.– За водкой не беги, я ее, заразу, теперь не пью. Пока, Славик!

   От телефона Зеленцов отошел с неожиданным чувством облегчения. А пожалуй, и впрямь не худо посоветоваться с малышом – котелок у Ваньки с начинкой.

   Басов заявился через сорок минут.

   – А ты забурел! – заявил он, вешая куртку рядом с итальянской кожанкой Славы.

   – А то! – отозвался Зеленцов.– Пошли ко мне в комнату.

   «И ты изменился, Бас»,– подумал он.

   Такой же маленький, ловкий, тонкий, как вьетнамец. Но остроконечная бородка, сеточка морщин вокруг глаз – вот этого раньше не было.

   – Ого! – Иван оглядел тренажер, макивары.– Значит, не бросил? – И с удовольствием треснул локтем по кожаному покрытию.

   Свой парень Ванька. Сколько не виделись, а никакого напряга.

   – Не бросил. Наоборот. А ты чем промышляешь?

   – Да больше духовными делами…

   – В семинарию, что ли, подался? – заинтересовался Зеленцов.

   – Нет. Духовными – в смысле духовным развитием.

   – Грибочки-травка?

   – Дурак! Духовным – это ума и сердца.

   – А ты часом не йог? – осторожно спросил Зеленцов, причем настолько осторожно, что Басов не упустил возможности, сострил:

   – А вы случайно не педераст?

   – Это я не педераст?! Нет, это вы не педераст!

   Старый школьный прикол, но оба с удовольствием поржали.

   – Нет, Зеленец, я не йог,– сказал Басов.– Я человек православный. Хотя в йоге тоже кое-что шуруплю.

   – Старик! – нежно проговорил Слава.– Ты-то мне и нужен!

   – Ну! Вот и я подумал: чего это я такому уроду решил позвонить? – и ткнул Славу острым кулачком.

   – А ты ведь и в бесах-шайтанах всяких разбираешься? – чуть ли не жмурясь от удовольствия, спросил Зеленцов.

   – Ну-ка вяжи темнить! – решительно потребовал Басов.– Выкладывай!

   – Только не говори, что это я тебя втянул! – ухмыльнулся Зеленцов.

   – Ну ты и говно!

   – Угу,– согласился Слава,– говно. Еще какое!

   В отличие от йога-экстрасенса, Иван слушал, не перебивая.

   – Да уж… – изрек он, когда рассказ был закончен.– Спасибо, старик!

   – Это за что же? – удивился Слава.

   – Что втягивать меня не хотел.

   – Значит, отвалишь? – без малейшей обиды спросил Слава.

   С чего это он решил, что малыш решит его проблемы?

   – Дурак ты, Зеленец! – фыркнул Басов.– Послать бы тебя в самом деле!.. Когда это я отваливал? А надо бы! Да ты ж потом костей не соберешь. Для такой твари ты – цыплячье мясо!

   – Ну, Бас…

   – Ладно, заткнись. Дай подумать.

   Басов закрыл глаза, лицо его будто окаменело.

   «Какой он маленький,– подумал Зеленцов.– Маленький и злой. Как хорек. Ухватит за горло – не отпустит, пока не задушит. Боец был – гранит. Ему бы еще чуток росту да весу, и я перед ним – трава. Но – пятьдесят шесть кило. Среди наших рубак – несерьезно. Прямая дорога к вьетнамцам. Да он вроде туда и ушел? Или нет? Эх, стыдно, потерял Ваньку!»

   Когда их тогдашнего сэнсэя посадили, группа, ясное дело, развалилась, а тут еще у Зеленцова закрутилась свирепая любовь с Ксенькой… Уж он-тогда все на свете забыл…

   «Какой друг Ванька! Почуял! Прибежал!..»

   – Короче, Зеленец,– Басов поднял голову,– собирай манатки – в церковь поедем!

   – Поедем? – удивился Зеленцов.

   Первый в Питере собор было видно из его окна.

   – Поедем! – отрезал Иван.– Нам не просто свечку поставить, а помолиться надо. Есть одна деревянная церковка, где мне хорошо. Туда и двинем. У тебя бабки есть? На тачку хватит?

   – Угу.

   – Добро. Времени у нас – с гулькин хряп. Шевелись!

   В церковке Иван забился в дальний угол, притих. Только губы шевелились беззвучно.

   Слава молиться не умел. Побродил, поглазел на иконы, священника у гробов послушал, свечку поставил – по деду.

   Появился Басов, потянул за руку, развернул к себе, хмыкнул скептически:

   – Крест не носишь. Пойдем купим. Если с верой – защита надежная.

   – Какая у меня вера?..– сокрушенно проговорил Зеленцов.

   Маленькая, почти домашняя церковь и ладанно-свещный дух настроили Славу на покаянный лад. Даже нынешние приключения как-то позабылись.

   – Прижмет – вера появится! – заверил Басов.

   Он купил крестик на зеленом шнурке и повесил на шею друга.

   Вышли. Иван с тщанием и поклонами перекрестился.

   – Ну, куда теперь? – спросил Слава.

   – Бог подскажет. Пока – к тебе в зал.

   К знакомым дверям Зеленцов подходил не без опаски. Перспектива встретиться по новой с Рустамчиком-шайтаном не радовала.

   – Не боись! – угадал его настроение Иван.– Нет его там. Отбыл.

   Открытая дверь, пустой коридорчик. Слава двинулся прямо в зал. Басов не отставал.

   В зале, усевшись на сложенные маты, мрачно курили Игорь Халик и Гришка Магид, Славин напарник по сэмпайству.

   Когда Слава Зеленцов появился в дверях, оба уставились на него, как на восставшего зомби. Причем Халик даже рефлекторно попытался спрятать сигарету. Курение вообще Ликановым не поощрялось, а курение в зале…

   – Ну, ну… – сказал Зеленцов.– Это всего только я. А это Иван.

   Оба приятеля встали:

   – Игорь!

   – Григорий!

   Каждый – на голову выше Басова. Славе вдруг показалось забавным, что единственная их надежда – этот малыш.

   – Рассказывайте, бойцы! – велел Зеленцов, усаживаясь на маты.

   Для Халика и Магида Слава – авторитет, первое лицо после сэнсэя. Тем более теперь… Тем более показная уверенность Зеленцова внушала надежду.

   Начал Магид. Потому что Халик провалялся на полу еще минут двадцать после бегства Зеленцова.

   Воспоминания у Магида оказались премерзкими. Шайтан плясал, заваленные черные выли, а все прочие беспомощно стояли вокруг.

   – Все вижу, все слышу, все чувствую – и даже мизинцем не шевельнуть! Думал, блин, никогда не кончится… А когда те трое перестали выть и дергаться, этот схватил четвертого, того, что Олег вырубил,– тот еще живой был, прямо зубами в горло вцепился и задушил, как лиса курицу. Задушил, швырнул на пол и – ко мне. Я думал – все. Кранты. Нет, только в глаза заглянул. А у самого зенки красные, даже не красные, а как бы сплошной огонь. И полыхает. А потом как стрельнуло – прямо по мозгам, и я как провалился куда-то…

   – Точно! – вставил Халик.– И у меня то же!

   Глаза у обоих парней стали непривычно испуганными.

   – Дальше! – потребовал Слава.

   – Дальше менты появились. К этому только сунулись – и в ступор.

   – Ага,– поддержал Халик.– Ввалились, бойкие такие, наглые: «Кто стрелял, мать вашу?» Этот зыркнул – и криздец. Как роботы. Черных забрали и уехали. Нас как будто и не существует.

   – Дальше!

   – А что дальше? Этот взял Олега, и они ушли. Как ушли, так и нас отпустило. Только говорить мы ни о чем не могли.

   – Могли,– уточнил Игорь,– но, знаешь, не хотелось. Сразу и разошлись. А я потом часа через два вернулся, вижу – Гришка на лавочке сидит.

   – Да,– подтвердил Магид.– Сначала я пришел. Ну, посидели немного, а потом Игорь говорит: «Пойдем в зал», ну мы и пошли. Вот оно как. Что скажешь?

   – Что? – Зеленцов повернулся к Басову, дав понять, кто тут главный.

   Иван молчал. Глядел искоса, рассеянно. Слава знал такой взгляд. И Магид с Халиком тоже знали. Не знали только, что отслеживает Басов. Минуты три прошло в молчании, потом Иван спросил:

   – Олег – ваш сэнсэй?

   – Да.

   – Грамотно,– пробормотал Иван.– Сначала подавил эгрегор…

   – Кого? – одновременно спросили Халик и Магид.

   – Это я – себе,– Басов мельком взглянул на Зеленцова и тронул пальцем угол правого глаза: «Внимание. Держи правого».

   «Ни хрена себе!» – подумал Слава.

   Правым был Халик.

   – А кто знает,– подчеркнуто равнодушно спросил Иван,– кто знает, где живет ваш сэнсэй?

   Зеленцов мгновенно ощутил в воздухе запах опасности. Игорь с Гришкой тут же напряглись. И молчали.

   – Я знаю,– сказал Слава.– А что?

   – Не надо туда ходить! – крикнул Халик странным привизгивающим голосом.

   – Почему? – Иван безмятежно смотрел на него прозрачными серыми глазами.

   – А потому! – рявкнул Магид.– В чужое дело не лезь, чувачок! Понял?

   – Ну, ну,– попытался урезонить Слава.– Легче, Гринька!

   – Не лезь!!! – пронзительно завизжал Халик, вскакивая и нависая над Басовым.– Не лезь!!!

   Он весь трясся, руки беспорядочно дергались.

   Слава приготовился сбить его боковым броском при первом же реальном движении.

   Иван сидел как каменный. И смотрел не на Халика, а на Григория.

   С тем тоже творилось непонятное. Лицо посекундно меняло выражение, с губ срывались бессвязные слова.

   Слава заметил, как вздулась вена на виске Басова. Халик приплясывал над ним, подпрыгивал, будто марионетка у пьяного кукловода. Басов словно его и не замечал.

   А Магид медленно опустился на пол. Руки его упали на колени, глаза закрылись, туловище медленно раскачивалось из стороны в сторону…

   Кулак Халика сверху обрушился на затылок Басова.

   Иван нырнул вперед, уйдя от удара, одновременно подцепив Халика под колено, так что тот, потеряв равновесие, упал прямо в захват Зеленцова. Слава зафиксировал его, аккуратно, но достаточно жестко, а Басов, подскочив пружинкой, встал в стойку. Слава, знавший, что он намного сильнее Игоря, решил: дело сделано, но тут Халик, хрустнув суставами, совершенно невероятным движением вырвался, отшвырнул Зеленцова и прыгнул на Басова. Тот аккуратно ушел в сторону, а Слава, у которого рефлексы всегда были быстрее мыслей, влепил Халику беспощадный тат-цки в затылок. Халик, как и следовало ожидать, рухнул на пол.

   Григорий продолжал раскачиваться и бормотать.

   Слава облегченно вздохнул:

   – Ну ни…

   – Хаджмэ! – дико закричал Басов.

   Лежащий ничком (и долженствующий оставаться в этом положении еще минимум минут десять) Халик вскочил, нет, взлетел, раскручиваясь в воздухе с почти киношным, но тем не менее сокрушительным мавашитоби. Подстегнутый криком Слава выбросил блок (подсесть он уже не успевал), принял удар на предплечье (сразу онемевшее), был отброшен на шаг назад, ушел от ну-китэ в горло, пропустил, сбил удар, направленный в пах, пропустил – в печень, выдохнул через сжатые зубы. Халик атаковал чертовски быстро! Быстрей Ликанова!

   Слава пропустил еще один удар, смягчив доворотом корпуса. И еще один, весьма болезненный,– в голень… и тут Халик скис. Уронил рукя, лицо его, свирепая ряшка, поросшая светлой щетиной, вдруг приняла плаксивое детское выражение. Это выглядело настолько дико, что Зеленцов тоже опустил руки… и услышал, как красивый баритон Ваньки выводит:

   – «…врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящий Его. Яко исчезает дым да исчезнут! Яко тает воск от лица огня, такс да погибнут бесы…»

   Опустив веки и мерно осеняя себя крестом, Басов допел молитву, открыл глаза.

   Зеленцов глуповато уставился на друга, потирая ушибленный бок.

   – Первый – за нами,– бодро сказал Иван.– Двинулись!

   – Куда?

   – Угадай!

   – А они? – Зеленцов кивнул на раскачивающегося Магида и совершенно разнюнившегося Халика.

   – Скоро отойдут,– ответил Басов.

   – Отойдут – в каком смысле? – испугался Слава.

   – В хорошем! – Иван засмеялся.– Это одержимость. Блондина я вытащил.

   – А Гришка?

   – Этот – сам. К моему удивлению. Всё, поехали.

   – Угу.– И уже на улице: – Ванька, туповат я стал, куда же мы все-таки направляемся?

   – К твоему сэнсэю.

   Зеленцов застыл как вкопанный.

   – Ты что? – удивился Басов.

   – Этот – у него?

   – А где ж ему быть?

   – А ты уверен, что справишься? – с сомнением спросил Слава.

   – Бог знает, Зеленец. Если честно – не уверен.

   – Может, тогда не ходить? – голос Зеленцова дрогнул. И если бы только голос!

   – Не ходить? Можно и не ходить,– задумчиво проговорил Басов.– Но вот такая закавыка, старик: поганец этот с каждым часом сильнее становится. Думаешь, мне хочется идти? А надо. Готов не готов – надо! Мне отступать – грех. А вот тебе… – он ласково сжал локоть Славы,– тебе, может, и не надо. Не знаю… Пойду-ка я один! – решил он.– Ты только расскажи куда.

   – Ни хрена себе! – Зеленцов так обиделся, что даже бояться перестал.– Ты это брось. Бас! Никаких «один»! И не думай!

   – Ну вот и решили,– спокойно кивнул Иван.– Деньги еще есть? Лови тачку.

   – Пешком дойдем,– возразил Слава.– Тут рядом.

   – Входи, Глебушка…

   Елена сидела на ковре, ноги – в падмасане, распущенные черные волосы, падая, наполовину закрывали лицо. Женщина глянула сквозь них, затем отбросила быстрым движением руки и улыбнулась. На ней был бело-красный спортивный костюм и натянутые почти до колен Глебовы шерстяные носки.

   Стежень опустился напротив, аккуратно уложил ступни на бедра, так что стал виден замысловатый узор на подошвах тапочек.

   На стене, над головой Елены, висело овальное зеркало. Глеб мог видеть в нем одновременно и себя и свою гостью. Сравнив собственный торс с тоненькой талией Леночки Энгельгардт, он усмехнулся. Женщина-воин!

   – Ты лучше с Кириллом равняйся! – улыбнулась женщина.

   Как всегда, она превосходно снимала все чувства и мысли Глеба, если он специально не прикрывал их.

   – А ты все хорошеешь! – Стежень поднял над головой сцепленные кисти, потянулся.

   – Удивительно, что ты заметил. Помедитируем?

   – Что же?

   – Солнышко сегодня хорошее, как сказал Кирилл.

   – Солнышко? – Глеб посмотрел в небольшое круглое окошко, выходящее в сад.– Солнышко… – Он поднял с ковра шелковый синий шнурок, намотал на палец: – Давно хотел тебя спросить, Ленок… Чем ты нынче занимаешься?

   – Спроси.– Ее улыбка стала еще обольстительней.

   – Чем ты занимаешься?

   – Чем я занимаюсь или откуда беру деньги?

   – Все, что сочтешь нужным рассказать.

   – Ах, как официально! – Серебряный смех.– Глебушка, у меня от тебя секретов нет! – Елена кокетливо поправила волосы.– Мои друзья оформили мне школу. «Четырехлепестковый лотос Камы». Может, слышал?

   – Нет. Ни о друзьях, ни о школе, ни о «Четырехлепестковом лотосе». Такой бывает?

   – Теперь есть, коли зарегистрировали.

   – И что же ты делаешь?

   – Немного гадаю, немного лечу… Ну, конечно, не так, как ты. Бывает, порчу сниму… Или наоборот. Только ты уж не распространяйся, я тебе – как своему.

   Стежень свел брови, уставился в темные блестящие глаза. Зеркально-блестящие… Крепка стала Ленка! Ох крепка!

   – А как же Сермалева этика?

   – А это, Глебушка, вне этики. Это – плата.

   – Ага… – Стежень ощутил, как горячая струя бьет вверх, вдоль позвоночника.– Значит, подалась к сатане, сестренка?

   Женщина хрипловато рассмеялась.

   Глеб напрягся, ладони стали слегка влажными: эта женщина пахла опасностью. Но все равно Стежень не мог перешагнуть через прошлое и увидеть в Леночке Энгельгардт Врага.

   Смех привел в смятение его чувства. Это был особый смех. С некоторым опозданием Глеб стряхнул с себя наваждение и тут же понял, что совершил еще одну ошибку: слишком серьезно воспринял то, что было всего лишь безобидной, на их уровне, игрой.

   – Глебушка,– нежно проговорила Елена,– брось ты эти еврейско-христианские заморочки. И все-то вы, православные, на право-лево делите! – Она опять рассмеялась, окатив Стежня возбуждающей волной.– С чего ты решил, что я плачу? Это мне платят! Так-то, родной мой! Ну что молчишь-хмуришься? – Она вытянула ногу и легонько толкнула Стежня в живот.– Если обидела нечаянно – прости. Не сердись, ладушки?

   Откинувшись назад, она кончиком шерстяного носка провела по груди Глеба, уперлась в солнечное сплетение.

   – Глебушка! Я ведь тебя больше всех люблю! Больше Кирилла! А ты… Помнишь, как ты меня окрестил, когда первый раз увидел?

   – Не помню,– осторожно ответил Стежень.

   – А я, представь, помню. Ты Сермаля эдак по-дружески в сторонку отвел – ты тогда такой уверенный был, важный, даже Сермалю советы давал – и солидно так: «Зачем тебе эта замарашка?»

   – Не помню.– Глеб недовольно покосился на узкую стопу в шерстяном носке, поглаживающую его живот.– Мало ли что я говорил когда-то… Важно, что сейчас. А сейчас, имей в виду, ты мне не нравишься!

   – Нравлюсь, Глебушка! Ты уж не лукавь. Еще как нравлюсь! Потому ты сейчас со своей православной праведностью на меня и наваливаешься. Не надо, милый! Ты ведь сам меня такой сделал!

   – Это как же? Замарашкой назвал?

   – Именно! – Елена вытянула руку, растопырила пальцы, поглядела.– Назвал бы ты меня Золушкой – ох как бы все обернулось! Но я тебе очень даже благодарна, Глебушка!

   – Да?

   – А ты закрой глаза и вспомни, как я выглядела лет пять назад. Постарайся вспомнить, мой хороший…

   Стежень прищурился, захватил взглядом всю ее целиком: поза, положение пальцев, напряжение мышц… Анализатор у него в мозгу заработал с бешеной скоростью… и выдал огорчительный результат. Весь облик, жесты и поведение этой очаровательной женщины – чудесно выполненная маска, заглянуть за которую Глебу не по силам, а проломиться… Нет, для такого нужна настоящая причина!

   – Да не беспокойся ты, Глебушка! – нежным хрипловатым голоском пропела Елена.– Ты просто вспомни!

   Стежню очень хотелось надеяться, что он так же непроницаем для этой женщины, как и она – для него. Однако он не стал проверять, а просто закрыл глаза, скользнул по древу памяти вниз, и перед его мысленным взором возник образ Леночки Энгельгардт пятилетней давности.

   – Ну как, похорошела? – кокетливо спросила женщина, когда Стежень открыл глаза.

   – Не то слово! – искренне ответил Глеб.

   – А конкретнее, милый?

   – Конкретнее… Была, верно, замарашка. А теперь – очень привлекательная женщина. Ты довольна?

   – Конечно, довольна. Но я же просила поконкретней, доктор Стежень!

   – Не понимаю,– сухо сказал Глеб.

   – Хорошо.– Женщина улыбнулась.– Я помогу. Например, рост.

   – Вроде прибавилось сантиметра три?

   Елена засмеялась.

   – Межпозвоночные диски, осанка? – предположил Стежень.

   – Десять.

   – Что – десять? – растерянно спросил Стежень.

   Тут же поймал себя на том, что поддался ее игре, и сосредоточился.

   – Не три, а десять сантиметров. Могла бы и больше, но больше не нужно. Волосы, кожа, мышцы,– Елена погладила себя по бедру,– это совсем просто.

   – Для того, кто хочет и умеет,– просто,– согласился Глеб.

   – Зубы ты сам мне сделал, спасибо. А посмотри сюда.– Женщина вытянула ногу.– Может великолепный доктор Стежень удлинить берцовую кость?

   – Хирургически.– Глеб уже понял, куда она клонит, но решил поддержать игру.

   – А уменьшить стопу? Или поиграть с формой лицевых костей?

   – Я бы не взялся.

   – Посмотри, Глебушка, посмотри на меня внимательно. Не сразу, постепенно, год за годом. Но теперь – почти всё. Я довольна. А скажи мне, милый, знаешь ли ты, когда и почему меняются линии на ладони?

   – А, черт! – воскликнул Стежень.

   – При чем здесь черт? – Елена засмеялась.– Вижу – знаешь.

   – Да,– мрачно согласился Глеб,– знаю.

   – Глебушка, солнышко, не переживай ты так! – нежно проговорила Елена.– У тебя Христос, у меня Душка. Каждому свое.

   Она подсела к нему, прижалась теплой грудью:

   – Глебушка, ты ведь сам говорил: у каждого свой путь, да? И мне на моем – хорошо. Я ведь тебя на него не зову, верно? Не обижай меня, Глебушка, мне от этого больно! – Заглянула снизу ему в глаза: – Не ругай меня, пожалуйста, и не отталкивай. А худо будет – только намекни. Уж я к тебе, со своего пути, всегда прибегу и помогу! И платы мне никакой не надо! Я теперь бога-атая, Глебушка! Почти как Сермаль. Ничего мне не надо. Только вы с Кириллом, вы, праведные, меня не отталкивайте!

   Она обвила руками шею Стежня, прошептала, касаясь губами уха:

   – Пожалуйста, не гони меня…

   – Никто тебя не гонит.– Стежень решительно отстранил ее от себя.– Только веры твоим словам, Ленка, прости, немного!

   – Веры? – Женщина засмеялась, но смех вышел горьким.– Без веры я как-нибудь… Мне бы понимания немножко. И сострадания…

   – Это будет,– обещал Стежень и хотел подняться, но женщина его удержала.

   – Вот смотри.– Она коснулась губами своего хрустального оберега, сняла его и положила на подоконник.– Дай мне руки!

   Глеб протянул открытые ладони, Елена вложила в них свои, и Стежень ощутил, как соприкоснулись их нежные эфирные тела. Он услышал, как сквозь туман, тихий вскрик Елены. Через мгновение он сам еле сдержал крик. Родившийся вихрь взметнул их и закружил, словно одуванчиковый пух. Невероятным усилием Стежень обуздал поток, позволил ему медленно истекать вверх, поднимаясь, как пар над горячим источником…

   Руки их разъединились.

   Еще целую минуту они сидели не двигаясь, потом Елена грациозно потянулась, подхватила Душку и повесила на шею. Хрустальный череп вспыхнул зеленым огнем, но женщина прикоснулась к нему, и огонь угас.

   Глеб встал. Тело его стало совершенно невесомым. Как воздушный шар.

   – Спасибо, дружок,– поблагодарил он, коснувшись губами пушистой черной макушки.– Я пойду, надо подумать.

   И вышел, аккуратно притворив дверь.

   Женщина проводила его нежной улыбкой, но как только закрылась дверь, улыбка сошла с ее лица, словно ее кто-то стер. Руки Елены совершили несколько быстрых движений, и в воздухе повис красный призрачный шар размером с детский мячик. Повинуясь движению тонких пальцев, шар поплыл к двери, коснулся ее, протек насквозь и пропал.

   – Храни его,– прошептала женщина.– Храни его для меня…

   Рустам одобрительно похлопал Олега по плечу (Морри опять отошел, позволив жертве вкусить плоды победы):

   – Не робей, Одежек! Я зла не помню. Я о тебе позабочусь.

   Глазки у Кермаева тусклые, подлые. От него ощутимо попахивало потом и еще какой-то гнилью.

   Ликанов молчал. Извне он куда лучше Рустама представлял отношения жертвы и Хозяина. Но не жалел бывшего ученика. И не оправдывал. И не обольщался. Вся суть Рустамчика – настежь. Как на ладони. И еще Олег знал: любую гадость, какую задумает Кермаев, Морри поддержит и разовьет. И так будет, пока Морри-разум не решит, что достаточно освоился в новом мире. Тогда жертва станет Пищей. У него, Ликанова, положение самую чуточку получше. Его взяли через эгрегор. Это не прямая связь, поэтому у Олега осталась свобода мыслить и крошечка видения, унаследованная от поглощенного эгрегора. Ликанов мог ощущать, как поглощенный охраняет Хозяина от посягателей. Еще Олег понимал: окрепнув, Морри снова пойдет в атаку, чтобы хапнуть кусок покрупнее. И тогда маленький эгрегор тоже получит свой кусочек. И кусочек кусочка получит Ликанов… Если послужит Хозяину.

   Скоростной лифт бесшумно скользил вверх. На голубом пластике было написано:

   «Звоните, мальчишки, я вас люблю! Света». И телефон.

   Лифт остановился.

   Вышли. Ликанов открыл застекленную дверь. Его собственная, дальняя справа, обитая черной кожей, обшитая деревом стальная плита. Немецкий замок. Без ключа не войдешь. Урони Олег связку где-нибудь по дороге…

   «Хотя бы позвони!» – прошептал кто-то внутри.

   Но Ликанов не позвонил. Воткнул ключ. Поворот вправо, два поворота влево…

   – Олежек, ты? – откуда-то из комнаты донесся голос.

   – Я,– глухим голосом отозвался Ликанов.

   Хотел запереть дверь… Зачем? Он уже здесь!

   Дверь осталась незапертой.

   Выглянувшую из комнаты жену Ликанова Кермаев встретил хищной улыбочкой.

   – Здравствуйте… – озадаченно проговорила женщина, инстинктивно соединяя рукой края халата.– Проходите…

   – Здравствуйте! Пройду! – Рустам шагнул вперед, отделяя Ликанова от жены и одновременно вынуждая женщину отступить внутрь комнаты.

   Та бросила на мужа тревожный взгляд, но тот как раз наклонился, чтобы развязать шнурки… Сроду он их не развязывал!

   А нахальный гость уже вошел в комнату, уселся и хозяйским взглядом окинул обстановку.

   Наконец вошел и Олег.

   – Как тебя зовут? – развязно спросил Кермаев.

   Женщина посмотрел на мужа – тот глядел в сторону.

   «Бандит,– подумала она.– У Олега неприятности».

   – Меня зовут Карина Игоревна! – с вызовом ответила женщина.

   Голос ее Рустаму понравился. Так же, как и вся она, высокая, белокожая, с рыжеватыми мягкими волосами.

   – Да вы присядьте, Карина! – предложил он добродушно.

   Карину вдруг пронзил страх. Почему? И почему молчит Олег?

   – Может, чаю хотите? Или кофе? Или еще что-нибудь?..

   Рустам ухмыльнулся. Предложение «еще чего-нибудь» его развеселило необычайно. И Морри тоже воспринял часть его удовольствия.

   – Попозже! – Кермаев откровенно разглядывал женщину и столь же откровенно наслаждался ее смущением. И еще больше – беспомощностью Ликанова.

   «Надо переодеться!» – Карина ухватилась за эту мысль.

   – Я сейчас вернусь! – сказала она и вышла.

   Кермаев проводил взглядом ее ноги в опушенных мехом тапочках, поглядел на своего бывшего сэнсэя.

   – Хороший у тебя дом,– произнес он, вертя в руках массивную прозрачную пепельницу.– И жена хорошая. Мне понравилась! А телевизора почему нет?

   – В спальне,– последовал лаконичный ответ.

   – Ах в спальне… – Пепельница со стуком опустилась на черную поверхность журнального столика.– Значит, в спальне…

   Кермаев с удовольствием «отпустил» бы эмоции Ликанова. Безразличное лицо бывшего сэнсэя портило удовольствие. Но тут решал Морри.

   Вернулась Карина.

   Голубой вязаный костюм, выбранный главным образом потому, что юбка его оказалась самой длинной, выгодно подчеркивал достоинства ее фигуры. Хотя в настоящий момент Карина предпочла бы нечто бесформенное. Сев на стул, она положила руки на колени. Шерстяная ткань на ощупь казалась теплой.

   В комнате воцарилось молчание. Ликанов глядел прямо перед собой, в стеклянную глубину серванта. Карина сидела, опустив глаза, с легким румянцем на щеках.

   «Как провинившаяся школьница»,– подумал Кермаев. Это возбуждало.

   Чувствуя его пристальный взгляд, Карина еще больше покраснела. Забавно!

   «Отодрать ее прямо здесь, на столе, на глазах у этого чурбана?» – подумал Рустам.

   А что? Отличная мысль!

   Кермаев уже начал вставать, когда Морри вмешался – и Рустам повалился обратно в кресло. И обиделся.

   Ликанов, от которого, разумеется, не укрылся маленький конфликт между жертвой и Хозяином, понимал, что к чему, и не обольщался.

   На кухне мелодично прозвенели часы.

   – Мне надо… – начала Карина, медленно поднимаясь.

   – Сидеть! – рявкнул Кермаев, сбросив маску добродушия.

   Сердце Карины упало.

   Она оглянулась на мужа, но лицо Олега оставалось таким же безразличным. Каменное лицо. Мертвое. Как у трупа.

   «Его одурманили»,– догадалась она. Но легче не стало. Наоборот. Страх растекался по телу, липкий, сосущий страх…

   Олег молчал. Гость тоже молчал. Но его шарящие глазки…

   В первый раз за два года, с тех пор как познакомилась с Ликановым, Карина чувствовала себя беззащитной…

   Когда-то она была очень решительной женщиной. Настолько решительной, что в первый же день знакомства, осознав мимолетность своего романа с Олегом, а также по достоинству оценив этого мужчину, Карина совершенно хладнокровно решила: «Он мне нужен!» И за две недели сумела доказать Олегу, что будет идеальной женой. И стала ею. И перестала быть решительной женщиной, потому что это была не та черта характера, которая нравилась мужу.

   В Кермаеве постепенно копилось раздражение. И уютная комната перестала ему нравиться. И «союз» с Морри – тоже. Память услужливо выкинула тот факт, что «союз» этот был, мягко говоря, односторонним.

   Развязка наступила, когда в километре от гнездышка Ликановых в пустом спортивном зале появились Басов с Зеленцовым.

   Морри не мог передоверить ситуацию эгрегору. Он вынужден был вмешаться сам. И вмешался, предоставив Кермаева самому себе. А Рустам, как только обрел свободу, тут же этим воспользовался.

   Увидев, какое выражение появилось на физиономии гостя, Карина инстинктивно вскочила на ноги:

   – Олег!

   Но муж глядел ничего не выражающими глазами. Даже не пошевельнулся.

   Кермаев встал.

   Карина отшатнулась, опрокинув стул, попятилась, уперлась спиной в стекло серванта.

   Рустам легко перескочил через журнальный столик и оказался в двух шагах от перепуганной женщины. Куртка его упала на пол. Он начал расстегивать рубашку…

   Карина была достаточно сильной женщиной. Но одного взгляда на бычью шею Кермаева, на его плавные экономные движения хватило. Карина достаточно насмотрелась на мужа и его коллег. И понимала: любой из них сделает с ней все, что пожелает. И этот – тоже. Если не вмешается Олег.

   Но Ликанов оставался таким же безразличным.

   «Я ударю! – отважно решила женщина.– Ударю и закричу – будь что будет!»

   Рустам протянул руки, взялся за отвороты кофточки и медленно раздернул их в стороны. Карина схватила его за запястья, но не смогла даже приостановить их движение.

   Отлетело несколько пуговиц. Кермаев жадно уставился на белую грудь под розовым кружевом бюстгальтера.

   Карина изо всех сил ударила насильника коленом в пах.

   Кермаев чуть шевельнул бедром, и удар не достиг цели. Улыбка его стала еще шире, он тяжело дышал.

   – Сопротивляйся! – выдохнул он.– Ну же, мяконькая моя! Сопротивляйся! Дерись!

   Карина взмахнула рукой, целя ногтями в глаза.

   Кермаев от возбуждения среагировал недостаточно быстро, и на его лице появилась длинная царапина. Улыбка соскользнула с физиономии насильника, как негодная маска. Твердым, как дерево, пальцем он ткнул женщину в живот, а когда та согнулась от мучительной боли, Кермаев заставил ее разогнуться и дважды хлестко ударил по щекам.

   Голова Карины мотнулась из стороны в сторону, руки она прижала к животу и не упала только потому, что насильник держал ее. Вдохнуть она не могла, черные круги плыли перед глазами. Она даже не ощутила ударов по лицу.

   Кермаев оттащил ее от шкафа, притиснул коленом к стене, сорвал лифчик…

   Карина наконец судорожно втянула воздух. В животе тошнотворно пульсировала боль…

   Кермаев положил ладони на ее груди и стал сжимать их сильнее, сильнее…

   Карина закричала. Она пыталась оторвать эти руки, колотила по ним… Кермаев улыбался. Он даже облизнулся в предвкушении…

   И тут пальцы его разжались.

   Вернулся Морри.

   Крик Карины оборвался, когда в масляных глазках насильника полыхнул красный огонь.

   Морри ничего не имел против садистских наклонностей Рустама. Он не стал бы возражать, если бы, овладев женщиной, выжав из нее все, что можно, Кермаев пожелал ее убить или искалечить. Но – после, а не до!

   Первым делом Морри вошел в сознание женщины и унял боль.

   Карина перестала баюкать отдавленные груди, только машинально прикрывала их ладонями. Но вся ее готовность к сопротивлению, вся ее решимость, которую не смог бы уничтожить Кермаев никаким мучительством,– исчезли бесследно. Ее воля ушла. Но воля была, и была отвага. И они не остались незамеченными. Морри-разум замечал все.

   Карина словно воочию увидела превращение. Нет, внешность Кермаева осталась прежней. И все-таки сейчас перед Кариной стоял не он, а тот, кого многие века назад первым принял в себя Морри-алчущий. Перед Кариной стоял Друид.

   Прямая спина, голова, надменно откинутая назад, руки, чье прикосновение ощущается за несколько шагов. И лицо-маска, под которой пылает жадный огонь.

   Карина почувствовала, как светлый пушок на ее шее встает дыбом.

   Рука, холодная и горячая одновременно, приблизилась к ней, застыла ладонью вверх, и Карина единственно возможным жестом положила свою руку поверх его руки.

   Ликанов по-прежнему безразлично глядел в пространство.

   Мужчина властно и нежно сомкнул пальцы и увлек Карину за собой, к креслу.

   Карина опустилась в него с грацией королевы. Мужчина, встав на одно колено, бережно поднял ее ногу и снял опушенную тапочку. Он поднес ее ногу к губам, чтобы, как того требовал ритуал, поцеловать пальцы, но… Ощутив нейлон колготок. Друид пришел в замешательство. Однако, поискав в памяти Кермаева, Морри нашел ответ, успокоился и просто опустил ногу женщины на ковер.

   Прикосновения его рук безумно волновали Карину. Когда мужчина поднес ее стопу к губам, она чуть-чуть не испытала оргазм и была глубоко разочарована, когда он так и коснулся ее. Но Морри тут же уничтожил разочарование.

   Мужчина обнял ее бедра, с легкостью вынул из кресла и перенес на журнальный столик. Карина смотрела сверху на его голову, стриженую голову Рустама Кермаева, и ей казалось: вместо коротких, черных, не очень чистых волос она видит длинные, почти белые, мягкие и искусно уложенные. И видит возложенный на них широкий венок из свежих весенних цветов. Карина даже ощутила их запах. И еще ей показалось, что она стоит не на шатком столике, а на черном гладком камне. Обнаженная…

   Через миг она вернулась к реальности. К себе, полураздетой, рядом с чужим мужчиной. Спросила себя: что происходит?

   Но в следующее мгновение она уже подняла ногу, чтобы мужчина мог освободить ее от оставшейся одежды. Теперь Друид избегал прикасаться к ее коже, но от движений его рук живые волны текли по телу Карины. Ее бросало то в жар, то в холод, ее била сладкая дрожь, а дыхание стало прерывистым…

   Раздев Карину, мужчина знаком велел ей сойти со стола. Она знала, что теперь пришла ее очередь, и она раздела его, пусть не столь искусно, но с большим пылом.

   Они встали друг против друга: стройная белокожая женщина с распущенными волосами, округлыми бедрами, гладким, чуть выступающим животом, и высокий мужчина с мощными мышцами и каменным прессом, смуглокожий, тяжелый и легкий одновременно. Карина гордо откинула голову. Электрический свет блестел на ее полных плечах. Мужчина смотрел на нее. Он не скрывал своего возбуждения, но был нежным и утонченным, несмотря на исходящую от него силу.

   Руки их соединились. Карина ощутила, как что-то просыпается у нее внутри, толкает, как ребенок, готовый родиться на свет.

   Но они расцепили руки, и это осталось внутри. Пока. Зато Карина поняла, что они сейчас будут делать. Они будут есть!

   Двигаясь быстро и грациозно, она накрыла на стол: принесла все лучшее, что было в доме. Не только еду, но и вещи. Даже то, что прежде показалось бы неуместным на скатерти: фарфоровые статуэтки, собственные драгоценности. В подсвечник из старой черной бронзы она вставила две красные свечи, зажгла их и выключила электричество. В недрах мужнина стола Карина отыскала ароматические палочки и тоже зажгла. Затем выбрала музыку.

   Улыбкой она пригласила мужчину, и тот, улыбнувшись в ответ, опустился на ковер, скрестив ноги, налил полный фужер «Токая» и поднес ко рту Карины. Женщина сделала глоток, приняла бокал и в свою очередь поднесла его к губам мужчины.

   «Цветы»,– подумал Друид.

   И Морри сделал так, что они увидели цветы. Стол, ковер, волосы и колени мужчины и женщины были усыпаны цветами. Гирлянды их обвивали тела, головы увенчали настоящие живые короны. Даже в бокале вина плавала крохотная фиалка.

   Карина наклонилась, она хотела поблагодарить Друида поцелуем, но тот нежно отстранил ее: еще не время. О, Друид знал, как важно время. Ритуал, длящийся день за днем, ночь за ночью. Великое Служение, утоляющее жажду богов. И благодарные боги, вселяющиеся в тела людей и дарующие людям божественную силу…

   «Нет!» – это Морри-разум напомнил о себе. Морри-разум знал: не много дней, а всего лишь несколько часов. Ах, какая щемящая боль!

   …Они утоляли голод так, чтоб другой голод стал еще сильней. Мужчина обнял женщину, женщина обняла мужчину. Они ласкали друг друга так, как делали это тысячи раз тысячелетия назад. Друид вел их к тому, последнему единству, открывающему врата великой сущности…

   И вспыхнул свет!

   – Здесь,– сказал Зеленцов.– Звонить?

   – Не нужно.

   Басов своим ключом слегка отжал общую дверь, а затем пластиковой телефонной карточкой сдвинул язычок замка.

   Музыку они услышали еще в коридоре. Дверь квартиры Ликанова оказалась приоткрытой, и друзья вошли. Слава хотел окликнуть хозяина, но Иван приложил палец к губам и осторожно заглянул в комнату.

   Первым, кого он увидел, оказался Ликанов. Трепещущий огонь свечей озарял его лишенное выражения лицо.

   Басов втянул носом воздух и без труда узнал запах благовоний. Музыка, этот аромат… и бесстрастное лицо мужчины… На миг Иван ощутил замешательство. Но тут же увидел, нет, скорее, почувствовал нечто живое там, в дальнем темном углу комнаты. Чуть позже он уловил и запах несуществующих цветов, разглядел остатки еды на столе… Такая знакомая картина. Иван совсем растерялся. Он готовился совершенно к другому. И меньше всего ожидал, что Враг источает не запах серы, а аромат сандала и орхидей.

   Боковым зрением Басов засек движение сбоку – руку Зеленцова, потянувшуюся к выключателю,– и не успел помешать. Ослепительный свет трехъярусной люстры поглотил розовое пламя свечей.

   Морри, весь погрузившийся в Друида, в действо, слишком поздно заметил чужих. Иначе он не позволил бы им переступить порог. В ярости Морри покинул тело Кермаева и вошел в Ликанова, более подходящего для убийства. Переход отнял у Морри четыре секунды. И еще две потребовалось, чтобы «освободить» скованную часть сознания Олега.

   И в это время вновь ставший хозяином своего тела Рустам овладел Кариной.

   Женщина вмиг ощутила перемену, но что она могла сделать? Тело ее изнывало!

   В ярком электрическом свете вошедшие увидели бьющуюся на ковре пару: мускулистую коричневую спину мужчины, задранные вверх ноги женщины… Басов и Зеленцов остановились в замешательстве. Они не знали, что делать…

   Зато знал Морри!

   Он забыл об опасности. Он забыл о пришельцах. Морри-разум в этот миг уподобился Морри-алчущему. Он испытал то, что испытывает человек, увидев, как кто-то походя плюнул в любовно изготовленный драгоценный налиток. Единственным желанием Морри стала месть!

   Ликанов вскочил на ноги с невероятной быстротой. Басов и Слава отшатнулись, но ярость Морри была направлена не на них.

   Левая рука Ликанова намертво вцепилась в стриженый затылок Рустама, пальцы правой с нечеловеческой силой вонзились в его ягодицу – и, оторванный от Карины, Кермаев повис над женщиной, окропляя ее живот остатками спермы.

   В этот момент Рустам еще не ощутил боли, он только рычал в экстазе, бесполезно выплескивая накопленную Друидом силу.

   Ликанов поднял его над головой (закачалась задетая люстра, свет заметался по комнате), размахнулся и швырнул через всю комнату. Кермаев упал животом на деревянную ручку кресла, и селезенка его лопнула. Дикий вопль вырвался у него изо рта… и оборвался, когда Морри-Ликанов ударом кулака переломил жертве позвоночник. Рустам навзничь скатился на пол и уставился на Хозяина полными боли и ужаса глазами. Кричать он больше не мог. Но Морри уже повернулся к пришельцам.

   – Олег! – закричал Зеленцов.

   Глаза Морри полыхнули.

   Басов прыгнул вперед, оказавшись между другом и одержимым.

   Слава, окаменевший под огненным взглядом, увидел, как фигура Ликанова начала расти, подниматься под самый потолок, изгибаясь и нависая над маленьким Басовым.

   Тот быстро заговорил…

   Оцепенение оставило Зеленцова. Он попятился в коридор…

   Скрестив руки, Басов тоже отступал, торопливо выговаривая слова…

   Но Морри уже вошел в силу, и власть его, сосредоточенная на маленьком человеке, неотвратимо сминала защитный покров веры.

   Вряд ли друзьям удалось бы уйти… Но тут вмешалась Карина. Она действительно была сильной женщиной, особенно когда от нее требовалась сила. Да и то, что произошло с ней только что, не прошло бесследно.

   Поднявшись, она взглянула на умирающего Кермаева, затем – на Зеленцова (и узнала его), на Морри-Ликанова… Басова она не видела – его заслонял Морри. На какое-то время мысли и чувства женщины превратились в сумасшедший вихрь, а потом вдруг она полностью успокоилась, и в этой прозрачной, кристальной ясности, абсолютно точно зная что делает, но совершенно не понимая зачем, Карина взяла со стола хрустальный кубок с массивным шестигранным основанием, размахнулась обеими руками и с размаха опустила кубок на затылок Морри-Ликанова.

   И услышала противный хруст, когда острая грань проломила затылочную кость.

   Морри закричал гневно. Но атака была столь неожиданна, что пришлось выбирать между местью и жизнью столь необходимого (эгрегор!) Ликанова…

   Иван рванулся вперед, схватил Карину за руку и, толкая перед собой ошеломленного Зеленцова, устремился к дверям. Выскочив наружу, он с такой силой захлопнул дверь, что предохранитель патентованного замка соскочил и дверь оказалась запертой.

   Трое остались снаружи. Расширенные глаза Карины были совершенно сумасшедшими. Иван звонко хлопнул ее по голой спине.

   Как ни странно, женщина сразу успокоилась и с надеждой посмотрела на маленького Басова.

   – Зеленец, сними куртку и дай даме! – распорядился Иван.– Моя на нее не налезет.

   Славины нервы были настолько напряжены, что реплика друга вызвала у него взрыв смеха, к которому тут же присоединились Карина и сам Басов.

   Но смех тут же оборвался, когда все трое одновременно посмотрели на запертую дверь, за которой остался Морри-Ликанов.

   Они еще не знали, что видели Олега Ликанова в последний раз.

   Стежень украдкой показал Шведову большой палец. Тот слегка улыбнулся: а ты думал!

   Один из вновь прибывших подошел к Виктору, что-то спросил, Шведов кивнул на Стежня.

   Человек направился к хозяину дома.

   – Иванов,– сказал он, протягивая руку.

   – Стежень.

   – Я помню,– отозвался «Иванов».– Собака в доме есть?

   – Нет. Есть котенок.

   «Иванов» сделал знак одному из своих.

   – Пошли в дом,– пригласил Глеб.

   – Задача? – спросил «Иванов», оглядывая гостиную.

   – Следить,– так же лаконично ответил Стежень.

   – За кем и за чем?

   – За всяким, кто приблизится к дому.

   – Полная охрана?

   – Виктор,– Глеб повернулся к Шведову,– ты информировал их?

   – Разумеется, нет,– с оттенком раздражения ответил Виктор.

   – Понял. Что такое – полная охрана? И чем она отличается от неполной?

   – Обнаружение и пресечение,– бесцветным голосом проговорил специалист.– Без ограничений.

   – Тогда так,– решил Стежень.– Только обнаружение. Если появится человек или… не человек – позвать меня. Никого не задерживать. Защищаться только при непосредственной угрозе жизни.– Глеб старался, чтобы его голос звучал достаточно веско.– Это очень опасное дело, господин Иванов!

   – Нам платят,– спокойно отозвался специалист.– Чего остерегаться особо?

   – Всего. Я не знаю, как он будет выглядеть. Это не совсем… как обычно.

   – Терминатор? – Специалист слегка улыбнулся, показав: шутка… И вдруг поднял сжатый кулак точно таким же жестом, как это проделывал в давние времена сам Стежень, побеждая на татами… И сразу возникло ощущение, что они сработаются.

   – Не Терминатор,– сухо ответил Глеб.– Покруче.

   – Нам нужна комната,– сказал специалист.– С электричеством. Желательно без окон. И около часа, чтобы подготовить оборудование. Кое-где придется сверлить стены. Аккуратно.

   – Добро,– кивнул Стежень.– Что еще?

   – Постарайтесь нам не мешать.

   – Постараемся.– Глеб хмыкнул.

   Вошел еще один специалист. Следом за ним вкатился маленький прямоугольный скотчтерьер. Вкатился и уселся на ковер, высунув язычок, поглядывая из-под лохматых бровей.

   – Ему надо показать всех в доме,– сказал «Иванов».

   – Начнем с меня.– Глеб наклонился, протягивая руку, которую песик с готовностью облизал.

   – Выглядит сущим добряком,– заметил Стежень.

   – Он и есть добряк,– согласился «Иванов».– Мы не добряки.

   – Пойдем,– сказал Глеб.– Покажу вам помещение. Мастерская в подвале, за гаражом. Думаю, вам подойдет.

   Когда Стежень через часок заглянул в подвал, спецы уже почти закончили. «Иванов» тестировал датчики, а еще один охранник, небритый детина в коричневом свитере, распределял по экрану картинки видеокамер. Картинок было девять. Шесть – от наружных «глаз», остальные – от камер, установленных в доме.

   – «Пауков» на окна мы не ставили,– сказал «Иванов».– Только датчики. Надо?

   – «Пауки» – это что?

   – Генераторы колебаний. Чтобы речь со стекла не считать,– пояснил «коричневый свитер».

   – Можно еще установить камеры в комнатах,– сказал «Иванов».– У нас осталось пять штук. Гена, дай звук.

   «Коричневый свитер» повернул регулятор, и комнату наполнил оглушительный шелест листьев.

   – Хорош,– отметил «Иванов», и звук стих.

   – Направленные микрофоны? – поинтересовался Стежень.

   – Секторные.

   – А что еще?

   – Индикаторы массы, инфракрасные, радиометрия… Вы в этом разбираетесь?

   – Нет,– честно признался Стежень.

   – Один человек сейчас на крыше,– сказал «Иванов».– Мы будем здесь. Поскольку активное противодействие вы нам запретили. Есть новая информация?

   – Часа через два-три может вернуться один человек. Высокий, с бородой.

   – Мы вас позовем в любом случае.

   – Годится. Кстати, в гараже у меня – дизель-генератор. Можно подстраховаться, если вдруг вырубится электричество.

   – Мы уже подстраховались,– сухо ответил «Иванов».– Мы знаем свое дело, господин Стежень.

   – Извините, мужики. Кофе хотите? Или перекусить?

   – У нас все есть,– произнес «Иванов», не отрываясь от приборов.– Если хотите помочь – не мешайте!

   И Стежень ушел наверх, чувствуя себя гостем в собственном доме.

   Поднявшись в кабинет, он обнаружил там Грошнего, изучавшего только что пришедший факс.

   – От Кирилла,– пояснил Дмитрий.– Информация по Морри.

   – По кому? – переспросил Стежень.

   – По монстру.

   – Морри?

   Грошний пожал плечами.

   – Сам не знаю, откуда всплыло,– признался он.– Но этому – в самый раз.

   – Нашел что интересное? – Стежень кивнул на бумаги.

   – Так-сяк. Я тут помечаю кое-что, но, учти, могу и наврать. Понимаешь…

   – Понимаю. Димон, почему ты сказал «нет!» тогда в гостиной?

   – По поводу?

   – На заявление Кирилла, что тварь в Питере уже могла проглотить сто человек…

   – А… – Грошний отложил бумаги.– Не мог. Конкуренция. То есть прикончить-то он мог, а вот сожрать… Сам знаешь, сколько вокруг метафизической мерзости, вампиров, падальщиков… А его Пища – вещь тонкая. В прямом смысле. И ему, чтобы пообедать, надо укромное место найти. Защищенное. Вроде твоего дома… Или церкви.

   – Ну, в церкви, я полагаю, ему хоботок прищемят! – возразил Стежень.

   – Э, брат, церкви разные бывают. Попадется какая-нибудь секточка типа помедитировать-кислоты-пожрать. Со своим крохотным, но натоптавшим место эгрегором… А ему бы только силенок поднабрать, чтобы развернуться…

   – Одного не понимаю,– задумчиво проговорил Стежень.– Почему он столько лет в лесу сидел? Ведь долго сидел, если я тебя правильно понял?

   – Долго,– согласился Дмитрий.– Но почему – не знаю. Может, дело в самой трансформации. Может, ему не положено в превращенном виде между людьми шастать.

   – В таком случае он не станет торопиться с превращением,– предположил Стежень.– Но, с другой стороны, в человеческом облике он более уязвим, верно?

   – Это как сказать! Допустим, через стены он проходить не может, но силенок у него побольше, чем у нас с тобой, и шустрости тоже побольше. Слушай,– продолжал он,– мне тут забавная аналогия в голову пришла. Черный – споровая форма. Слабоуязвимая, но и слабоактивная. И в благоприятной ситуации он, как бактерия, превращается в активного паразита.

   – Я и сам об этом думал,– заметил Стежень.– Только скорее не бактерия, а вирус, он ведь запросто встраивается в клетку-носитель. Но аналогия эта нам ничего хорошего не сулит.

   – Почему?

   – Потому что если черный – спора, то совсем не обязательно, чтобы захваченный организм превращался в такого же черного.

   – А во что?

   – Хороший вопрос,– усмехнулся Стежень и взял отложенные Дмитрием листы.

   Грошний тоже усмехнулся, тем не менее им стало совсем не весело.

   – Эх,– вздохнул Дмитрий.– Натравить бы на него какого-нибудь шамана.

   – Ты знаешь шаманов сильней, чем мы с Кириллом?

   Дмитрий покачал головой.

   – Есть хочу,– сказал он.

   – У тебя шоколад в кармане.

   – Ах да, я забыл. Хочешь?

   – Нет, спасибо.– Стежень отложил листы.– Пустышка,– огорченно сказал он.

   – Думаешь? – Дмитрий откусил от шоколадки и продолжал невнятно: – А мне индейская тема показалась любопытной.

   Стежень вздохнул.

   – Это уже было,– сказал он.– Я могу в любой момент сожрать кусок черной дряни, постучать себя в грудь и спровоцировать на драку личностную сущность твоего Морри. Какой он там ни древний, а, нюхом чую, был когда-то всего лишь темный колдун. Но будущего у этой темы нет. Даже если я его задавлю, что дальше? Схватиться с бесом на его территории да еще после карусели магических игр? Когда за меня ни одна душа там,– он показал наверх,– не заступится? Очень сильно подозреваю, что в результате получится точно такая же тварь, только с новой половинкой. Мне, Димон, очень не хочется стать такой половинкой. И даже перспектива пожить чуть дольше на этой славной земле как-то не радует. И все-таки… – Он помедлил.– Все-таки боюсь, что мне придется сделать именно так.

   – А если подыскать жертву? – предложил Дмитрий.

   – Я не убийца.

   – Я тоже. Но приходится выбирать меньшее из зол. Тем более что лично для меня твоя жизнь немного дороже, чем жизнь, допустим, господина Шведова. Если бы ты знал, на чем он сделал бабки…

   – Димон, я тебя не слышу! – отрезал Стежень.

   – Нет, ты послушай! – Грошний повысил голос.– Это ты думаешь, что такой крутой, дуэль, там, колдунов и прочая херня! Так я тебе скажу: это и есть херня! Ты не понимаешь! – Теперь Дмитрий уже кричал: – Не понимаешь! Он тебя сожрет! Просто сожрет, понял? А знаешь, как это? А я знаю, понял?! Не смей!

   – Успокойся, брат! Успокойся! – Глеб сгреб его в охапку, пригнул, притянул к себе.– Успокойся. Я же не дурак, Димон. Ты же меня знаешь… – бормотал Стежень в большое хрящеватое ухо Грошнего.– Мы что-нибудь придумаем…

   Дмитрия трясло.

   – Нет, нет, нет… – бормотал он, стуча лбом о Глебово плечо.

   Стежень сосредоточился, окутал друга собственной силой, согрел, расслабил, убаюкал. Как врач он мог констатировать сильнейший невроз. Кроме того – полную незащищенность, невероятную чувствительность к внутренним и внешним раздражителям. Грошнего следовало изолировать и минимум две недели держать на успокоительном. Жаль, не получится.

   В дверь постучали.

   – Да? – Стежень осторожно усадил Дмитрия на стул, повернулся.

   В дверях стоял «коричневый свитер».

   – Гость,– сообщил он.

   На среднем экране красовалась игоевская «тойота». Сам хозяин в это время извлекал из багажника огромную сумку.

   Глеб вздохнул с облегчением.

   – Это свой,– произнес он.

   Кирилл повесил сумку на плечо и двинулся к воротам. Скотчтерьер, залившийся было лаем, вдруг смолк и завертелся у ног Игоева, изо всех сил виляя хвостиком.

   – Во дает! – озадаченно проговорил «коричневый свитер». И добавил сердито: – Жрать не дам поганцу!

   Кирилл отворил ворота, неторопливо двинулся по дорожке. Проходя мимо молодой елочки, поднял вверх два пальца: «виктори». На соседнем экране тут же возникли крупным планом эти растопыренные пальцы.

   – И сам жрать не буду! – сокрушенно пробормотал «коричневый свитер».

   – Почему? – удивился Стежень.

   – Премия,– пояснил «Иванов».– За мастерски спрятанный «глаз».

   – Ладно,– проворчал «коричневый свитер».– Зато, ясно, человек хороший. Кого Шарик приветил, тому верить можно!

   – Его бы и снежный барс приветил! – засмеялся Стежень.– Можешь попробовать.

   – Нет у нас снежного барса,– сказал «Иванов».– А у тебя, Гена, склероз. Это Кирилл Игоев. Мы на него работали в Польше.

   – Тогда зачем было меня звать? – удивился Стежень.

   – Порядок.

   – Хозяин, а как насчет девушки? – вмешался «коричневый свитер».– Телефончик там и все прочее. После работы, разумеется.

   Глеб не сразу сообразил, что под «девушкой» подразумевается Елена.

   – О девушке забудь,– отрезал он.

   – Ясненько.

   – Я больше не нужен? – спросил Глеб у «Иванова».

   – Пока нет.

   Кости Стежня в очередной раз хрустнули в медвежьих объятиях.

   – Давно не виделись,– проворчал Глеб, высвобождаясь.– Иди вон Ленку потискай!

   – Аленка не годится,– возразил Игоев.– Хрупкая. А ты – в самый раз. Вроде тренажера. Сам говоришь: жирею.

   – Новости есть?

   – Сколько угодно.

   Кирилл уселся в кресло, устроился поудобнее.

   – Сообрази-ка мне коктейльчик,– распорядился он.– Я заслужил.

   Вошла Елена.

   – Привет.– Она поцеловала Игоева в щеку.

   Стежень поставил рядом с Кириллом поднос. На подносе – графин с водкой, стопка и банка с маслинами.

   – Это называется коктейль? – Игоев поднял бровь.

   – Угу.– Стежень ухмыльнулся.

   Елена засмеялась.

   – Что тебе смешать? – спросила она.

   – Ладно, обойдусь.– Игоев опрокинул стопку, закусил.– Садитесь и слушайте.

   Незадолго до моего приезда отзвонил один мой прежний клиент. У него пропали люди. «Очень реальные люди», как он выразился. Говоря по-простому, пятеро боевиков ехали из пункта А в пункт Б. Ехали, никого не трогали, но до пункта Б не добрались и на телефонные звонки не отвечали. Заказ приняла Валентина и отработала по нашим обычным каналам: «Скорая», морги, милиция и тому подобное. И представьте, к моему приезду «реальные люди» уже «нашлись». Все пятеро – в моргах. Разница лишь в том, что одному прострелили голову на углу Просвещения и Композиторов, а четверо, предположительно, поскольку вскрытия еще не было, скончались от внезапной остановки сердца в частном спортивном зале на проспекте Энгельса.

   – Перетренировались? – с иронией спросил Стежень.

   – Зал на правах собственности принадлежит некоему Ликанову. Знаешь такого?

   – Никогда не слыхал.

   – Ну это не так важно. Интересно другое: эти четверо покойников (у одного, кстати, сломана челюсть и прокушена шея) были подобраны усиленным нарядом милиции, которую вызвали заботливые соседи, услышавшие стрельбу. Причем служители закона действовали очень странно. По-тихому погрузили тела в машину и уехали. Не сняв показаний, не сообщив вышестоящему начальству, не… Словом, не сделав ничего положенного в таких случаях.

   – Шея чем прокушена? – поинтересовалась Елена.

   – Зубами. Человеческими.

   – Может, их проплатили? – предположил Стежень.

   – То-то и оно, что нет. Но что характерно, ни один из милиционеров ничего не помнит. Даже адрес удалось установить, только подняв звонок бдительных соседей.

   – Наш потрудился? – Глеб нахмурился.

   – Как ты проницателен. Сообщаю также, что твой гость Шведов нанял, оказывается, целую прорву людей – искать своего сбежавшего телохранителя. Вот, кстати, его фотография. А телохранитель этот, как выяснилось, несколько лет назад тренировался у неведомого тебе Ликанова.

   Елена взяла фотографию Рустама, задумчиво повертела и сообщила:

   – Этого можно уже не искать. Мертв.

   – Поглощен? – уточнил Стежень.

   – Нет, просто мертв. Я вижу разницу.

   – Хорошо,– кивнул Глеб.– И что дальше?

   – Дальше – милиция в поте лица будет искать убийцу или убийц. Тем же самым займется мой «обиженный» клиент. И тут ни ты, ни я ничего не сможем сделать.

   – А что сможем?

   – Мои источники возьмут поиски на контроль. Но перспективы не радуют. Похоже, наш приятель поднабрался сил и начал куролесить.

   – Его зовут Морри.

   —?

   – Так сказал Дмитрий.

   – Что ж, Морри так Морри. А теперь вот тебе дискетка. Изучи на досуге.

   – Что здесь?

   – Фольклор. Наш фольклор.

   – Это прямо сейчас?

   – А зачем откладывать?

   Ведун вернулся домой затемно. Путь неблизкий. Вошел, запалил огонек – для свету. Печку – не стал. Тепло. Полез в сундук, достал все, что надобно. Разложил. Взял склянку мутного зеленого стекла, взболтал с приговором, распечатал:

   – Охо-хо, шишево молоко! – и слил маленько в деревянную чашку.

   С остерегом распечатал вместилище, в кое спрятал толику нелюдя. Ножом отщипнул крошку, растер на камушке, ссыпал труху в чашку.

   Пока делал – аж вспотел от страха. Но страх – дело простое. В ином деле – даже подспорье.

   – Сила – за силу. Слово – за слово. Беги, мертвяк-костобряк, от живого прочь… Не, не то.

   Не поможет. Ищи, Бурый, ищи…

   Ведун накрыл чашку и задумался.

   Я читал Кировы сказки, пока не стемнело. Никто меня не беспокоил. Но вытащить зерно истины из всех этих «бабок-дедок, волков серых боков и сивок-бурок» мне не удалось. Хотя зерно определенно имелось. Так ничего и не надумав, я спустился вниз. Остается надеяться, что хоть в подсознании что-то осело. В гостиной сидел Кирилл и листал привезенные с собой журналы. Увидев меня, сразу встал:

   – Ну как?

   Я пожал плечами:

   – Может, растолкуешь мне, тугодумному?

   Кир покачал головой:

   – Не могу. Самому никак не ухватить. Но это пока можно отложить. У тебя есть деньги?

   – Сколько надо?

   – Пять тысяч долларов.

   – Легко. Пошли вниз.

   Деньги я хранил вместе со всей своей токсичной химией. Гадость к гадости. «Прах к праху», как говаривал Сермаль.

   Открыл сейф, вынул упаковку баксов, отсчитал половину. Кирилл свернул их и сунул в карман брюк.

   – Могу я узнать, за что плачу? – поинтересовался я.

   Сумма не такая уж большая для меня и совершенно ничтожная для господина Игоева, но любопытно.

   – За нее.– Кир похлопал по морозилке, в которую мы уложили тело жены Шведова.

   Что он умеет, так это заинтриговать.

   – Не забыл, что я тебе говорил? – спросил Кир.

   – Ты об оживлении? – За всеми охранными хлопотами идея реанимации покойников как-то отодвинулась на второй план.– Что, пришло время поиграть в зомби? Ну, брат, пять штук за душу – совсем дешево!

   – Не остри! – строго сказал Кирилл.– Пять тысяч – цена того, что ты сейчас увидишь.– В руках у него оказалась видеокассета. Я даже не заметил, откуда он ее извлек.– Деньги – твой первый вклад,– продолжал он.– Мелочь, но ты должен был их отдать. А теперь пошли наверх.

   Видик в гостиной значительно приличней, чем в моей спальне, но Кир заявил, что хватит и маленькой «двойки». Я хотел сразу же воткнуть кассету, но Кирилл не позволил. Порылся в моих дисках, нашел старину Байрона, «Июльское утро», выключил свет…

   Мое любопытство достигло максимума, но я молчал. Если Кир что-то делает, значит, так надо. Просто только лебеда растет.

   На экране появился лес. Качество изображения отличное, хотя по счетчику сбоку видно – съемка любительская. Камера неторопливо описывала круг. Секунд через десять я понял: лес не наш, а европейский. Где-нибудь в Австрии или Германии. И точно, сбоку, над деревьями, появился замок. Нечто готическое с пестрыми флажками на крыше. Но камера продолжала двигаться, и замок исчез. Зато появилась мощеная дорожка и лестница. По лестнице поднималась девушка в легком коротком платье. Стройная, загорелые, слегка полноватые, на мой вкус, ноги, но походка замечательная. Солнце светило ей в спину, и светлые распущенные волосы блестели и переливались, как на рекламе шампуня. Оператор плавно «наехал» камерой, так, что в тот момент, когда она поднялась на площадку в конце лестницы, то заполнила весь кадр. Вот девушка повернулась, улыбнулась – половину лица закрывали темные очки, но что-то смутно знакомое… Взмах головой – она засмеялась, сняла очки и показала оператору язык… И тут я ее узнал.

   Фильм длился почти два часа и состоял из множества самых разных фрагментов. Немножко России, немножко Европы. Турция. Египет. Питер. И все время – соло. Если в кадр попадали люди, то лишь случайные. Исключение было сделано для собаки. Той самой кавказской овчарки, чей труп мы с Киром нашли в лесу. Здоровенный страхолюдный зверь, но хозяйку любил.

   Признаюсь, героиня фильма произвела на меня впечатление. Была в ней изюминка. Нет, побольше, чем изюминка.

   – О’кей,– сказал я, когда пленка кончилась и Кир зажег свет.– Теперь я примерно знаю, какой она была. Ты ведь это имел в виду?

   – Почти.

   – Почти так почти. Готов выслушать твои инструкции и приступить к делу.

   Кирилл помолчал немного, поглядел на меня эдак задумчиво и наконец произнес:

   – Инструкций не будет, Глеб.

   – Не понял?

   – Инструкций не будет.

   Всегда черное. Черная изба, где жил мальчонкой. Черные растрескавшиеся бревна, черный клочьями мох. Вспомнил, как продали Дедке…

   Батька вывел его со двора на улицу. Тогда Малец не знал почему. А батька знал: кто колдуна на подворье пустит – беду накличет.

   Знал не знал, а, как углядел Малец Дедку, сердечко в пятки ушло. До того перепугался, что ручонку из батькиной ладони выдернул и дал бы деру, да пойман был за вихры. Пойман и вытолкнут наперед.

   Ох и страшный был Дедко. Сутулый, ручищи мало не по земле метут, космы – шерсть медвежья, рожа что блин. Ясно, чужак! А уж глазищи! Чисто прижмурившийся филин. У людей таких не бывает…

   – Энтот? – Батя отвесил Мальцу подзатыльник.

   – Угу,– не сказал, филином ухнул чужак.

   В заскорузлой, как сухая земля, ладони блеснуло серебро.

   Батька принял монету, оглядел подозрительно: вроде настоящая.

   – А то, может, еще кого возьмешь? – спросил.– Шестой он у меня, да не последний. Может, еще девку? До пары?

   – Нет, человече, мне этот нужон… – И, помедлив, спросил: – Не жаль сынка-то?

   – А чё жалеть? – Батька нахмурился.– Все одно за зиму один умрет. Может, он как раз… Бери, слышь! – Он толкнул Мальца вперед, и тут же клешнястая, без двух пальцев лапа замкнула тощую ручонку.

   – Да ты, это, хоть не убьешь его? – вдруг обеспокоился батька. И сам тут же смутился. Уже ведь продал…

   – Не убью,– обещал Дедко.– Коли сам не помрет.

   И пошел. Малец упирался, босые ноги елозили по мокрой траве, а колдун словно и не замечал. Шел себе и шел.

   – Ну тады ладно! – крикнул вслед батька и воротился во двор.

   Малец перестал сопротивляться, смирился и полушагом-полубегом потрусил рядом. Только раз, перед поворотом, оглянулся…

   Шли долго. Весь оставшийся день и еще полночи. Малец совсем уморился. Но понял: идти по чащобе с колдуном – хорошо. Не страшно. И кормил его Дедко тоже хорошо. Лепехами, настоящим копченым мясом, даже бражки глотнуть дал.

   До избенки добрались за полночь. До этой самой, где и поныне жил Бурый. А косая она была уже тогда. А внутри и тогда было пусто, черно и страшно. Страшней, чем в лесу.

   Колдун толкнул его на лавку, затворил дверь.

   – Знаешь, кто я?

   – Ведьмак,– пробормотал Малец.

   Дедко хохотнул:

   – Почем знаешь?

   – А глаза, чай, есть! – От его смеха мальчик слегка приободрился.

   – Вижу, что есть… Покудова.

   Малец набычась поглядел на него. Не испугался. Кто ж купленного раба портить станет.

   – Так-так-так,– бормотал Дедко, высекая огонь.

   Ишь ты, сам творит, не боится богов! Дома-то у Мальца огонь – летошний. Настоящий. А угаснет по нерасторопности – у своих возьмут. Такой же.

   – Запалим печурку,– ворчал-напевал колдун.– Запалим печурку, спроворим зельицо…

   Он сидел на корточках к Мальцу спиной, и тот, решившись, встал и потихоньку двинулся к двери. Уж в лесу он как-нибудь. Серый, чур его, не съест, а от нечисти у Мальца знак тайный есть. Братья старшие показывали…

   – Сел назад! – хлестнул окрик.– Резов! Сел, сказано! Я тя и спиной вижу!

   Малец вернулся на лавку.

   – И запомни,– продолжал Дедко.– Вдругорядь говорить не стану: в рака обращу да в кипяток брошу. И съем.

   – Ты ж батьке обещал не убивать… – напомнил Малец.

   – А что мне твой батька? – усмехнулся колдун.– Я и батьку твоего могу – в рака. Сам же сказал: ведьмак! – И, вставши, снял со стены ремень.

   – Драть будешь? – испуганно спросил мальчик.

   – Драть? Хм-м… То батька с мамкой тебя драли. А я, ежели забалуешь, ножик возьму да таких вот ремешков со спины твоей нарежу. Токо ты не забалуешь. Без глаз-то…

   – Чё? – скорее удивился, чем устрашился Малец.

   И тут колдун ловко опрокинул его на лавку, придавил коленом и прикрутил ремнем. Да крепко, и не ворохнуться. Даже лоб перехватил.

   Привязал, взял нож и сунул в огонь.

   Скосив глаза. Малец видел, как постепенно наливается красным искривленное острие.

   – Ты что ж, впрямь очи мне выткнешь? – в панике закричал он.

   – Угу.– Колдун глядел на нож.

   Решив, что накалилось достаточно, вынул лезвие из огня, подошел к мальчику.

   – Ой, дедушка! Ой, не надо!!! – истошно завопил Малец.

   – Не надо, баишь? – Раскаленный кончик ножа, источая жар, застыл у переносицы.

   Мальчик перестал рваться, замер, глядя на красное жало скошенными глазами.

   – Молодец! – неожиданно одобрил колдун. И отодвинул нож от лица.– Коли не заплачешь – резать не буду. А все ж очи твои надобно перетопить. Больно ярки, сини. Мне таки не надобны.– Помолчал. Затем продолжил: – Больно тебе будет. А ежели закричишь или заплачешь – быть тебе слепу. Разумеешь?

   Мальчик не отвечал.

   – Ну?

   Малец моргнул, не в силах слова вымолвить. Белый стал, как снятое молоко.

   Ведьмак бросил нож на стол и вышел. Вернулся с горшочком.

   – Не кричать! – напомнил еще раз.– Не то – без очей!

   И, зачерпнув вязкого грязно-красного месива, с размаху плюхнул на глаза Мальца.

   Мальчик успел зажмуриться, но все равно жгучая боль достала. Содрогаясь, он вцепился в края лавки. Он помнил: кричать нельзя. А боль была такая, что никак не сдюжить. Заполнила всю голову. Показалось, глаза расплавились и вытекли на щеки. Что эта жижа и есть его глаза…

   Но Малец не кричал. Прокусив губу, сжавшись, выдавливал из себя вопль, выпускал его чрез зубы, обращая в тихий жуткий вой…

   Сколь длилось. Малец не помнил. Долго. Он то проваливался куда-то, то выныривал, приходил в себя. Иногда старик вливал немного воды в рот и напоминал: нельзя кричать. Да он бы уже и не закричал. Боль притупилась. Больше пугала мысль: глаза все-таки вытекли от жара и он ничего больше не увидит, кроме этой красноты.

   Глаза не вытекли.

   Колдун умыл его водой, что тоже было ужасно больно. Потом взял его руку, положил на лицо:

   – Потрогай.

   Малец потрогал и убедился с облегчением: глаза на месте. И веки на месте. Только трогать больно. И не видно ничего, только красное.

   – Молодец! – одобрил ведьмак.– Не кричал. Вот и глаза сохранил.

   – А видеть? – набравшись смелости, спросил Малец.

   – То подождем,– раздался будто издаля голос колдуна.– Может – да, может – нет. От тебя зависит.

   «Как же от меня?..» – хотел спросил Малец, но вдруг уснул.

   Зрение вернулось. Только глаза уж не были прозрачно-синими. Потемнели.

   Видение померкло. Ведун сидел потупясь. Теперь-то он знал, на что пытал его Дедко. Первое еще не самое тяжкое. Были и иные. Пострашней.

   За Шведовым пришла машина: отвезти в город. Ленка напросилась в попутчицы. Глядеть на эту парочку было забавно. Наш коммерсант буквально горло собственной песне оттоптал. И хочется, и колется…

   Ладно, не мои проблемы.

   Я спустился вниз. Охрана бдила. Вернее, бдил «коричневый свитер». «Иванова» не было, а третий, безымянный, дрых. В подвале вкусно пахло мясной едой.

   Около топчана стояла корзинка.

   – Здорово! – изрек «коричневый свитер».

   Я видел: охраннику скучно, и он не прочь бы поболтать, но – служба. В динамиках шелестели листья.

   Делать в подвале мне было совершенно нечего, и я через гараж поднялся во двор. С гаражом у меня знатно придумано. Рыли так, чтобы вровень с землей. Сверху – дерн. Полянка и полянка. Архитектор желал посреди вентиляционную трубу воткнуть – я не разрешил. Присоединили к общей системе. Но сделали хорошо. Ворота пригнаны идеально – никакой потоп не страшен. И гидроизоляция соответствующая. Могут, когда хотят. Вернее, когда живые деньги платят.

   Подкатился скотчтерьер, обнюхал деловито, опознал и покатился дальше, вдоль забора. Этакий мохнатый чемоданчик на колесиках.

   Я побродил по участку, раздумывая, куда себя приложить. Надумал, решил спилить березу. Давно собирался. За бензопилой, впрочем, не пошел. Дедов топор лежал в прихожей, трос с лебедкой – в гараже. Прикинул, куда валить. Места хватало. Трос – на всякий случай, больно ветер неудачный, а березища парусит будьте-нате. Поплевал на ладони, примерился и в минуту вырубил клин. Славный топорик. Хоть лес руби, хоть нечисть, а хоть… Ладно, замнем. Вырубил второй клин, поглубже и пониже, с противоположной стороны. Береза стояла – ветер подпирал. Я было взялся за рукоять лебедки, потом передумал. Эх ты, удаль русская! Ухватился, уперся, потянул… Береза с жалобным стоном пошла книзу. Быстрее… Отпрыгнул в самый последний момент – шутка такая. Дерево упало рядом, подпрыгнуло на ветвях и замерло. Верхушка хорошая, упругая, а сердцевина гнилая, как… Нет, Стежень, никаких аналогий да философий! Руками работай, руками! Я снова взялся за топор, в охотку за какой-то час осучковал ствол. Потом, правда, пришлось сходить за бензопилой. Дрова мне, впрочем, без надобности. Тем более – березовые. Ничего, подарю кому-нибудь. Пока топором махал, вспомнилось, как в студенческие годы подхалтуривал на мелиорации. Канавы от поросли чистил. Славное было время. Простое. Ни демократии, ни демонизма. Как же меня все-таки угораздило податься в колдуны?

   С Сермалем Стежня познакомила подруга. Или, вернее, подруга подруги. Хотя какая разница? Женщины в доме Глеба в ту пору менялись, как узор в калейдоскопе. Причем сами. Стежень обитал тогда в огромной (четыре комнаты) квартире на улице Пржевальского. Сам купил. Покатавшись по Европе и в поте лица напризовав тридцатник. Нынче за такие деньги… Впрочем, и тогда это было очень дешево. Стежень купался в лучах славы. С одной стороны. А с другой – совершенно не представлял, как жить дальше. Еще точнее, Глеб Стежень искал мудрости. В разных книжках о великих бойцах было много писано о том, как мастера-основатели годами отшельничали в горах, неделями в стойках выстаивали, базальтовые глыбы запросто руками крошили. Стежень съездил в Среднюю Азию, побродил с рюкзаком по разным горным тропам, но своей так и не нашел и ловить голыми руками архаров тоже не научился. Научился отмахиваться ледорубом от пастушьих собак и объяснять жестами, что он – турист. Как в анекдоте. «Ты кто?» – спросил снежный человек прохожего. «Я… т-турист»,– ответил притрухавший прохожий. «Нет,– подумав, возразил снежный человек.– Это я турист. А ты – завтрак туриста».

   В горах Стежень снежного человека не встретил. Зато дома к нему привели Сермаля.

   Они пришли втроем. Сермаль, Кир и самостоятельная девушка Марина.

   Кир Стежню понравился. Сермаль впечатления не произвел. Поздоровался, сел в угол и как-то сразу потерялся, хотя дядька здоровенный.

   Самостоятельная девушка отправилась готовить, а Стежень с Игоевым повели приятный разговор. Даже, кажется, сговорились книгу писать. О боевых искусствах. Поскольку народу это интересно. Народ – он боевые искусства любит. И чудеса любит. Народ – он такой. А книжка чтобы с фотографиями была… Стежень воодушевился, выволок коробку с фотографиями, где он, чемпион, крушит всех и вся – хоть тебе доску в четыре пальца толщиной, хоть вот ребро заморского кикбоксера негра. Вот, видишь, он, Стежень, сблокировал и встречный йоко пробил под мышку, а фотограф импортный запечатлел. А что ребро сломал, это потом выяснили. Негр и со сломанным ребром два раунда бился. Молодец.

   Игоев одобрительно поддакивал и нравился Глебу все больше. Раздухарившись, Глеб вытащил пару досок, оставшихся от недавних показательных, объяснил Кириллу, как держать, встал в стойку… и опростоволосился. Не разбил. Доску-двухдюймовку! Стежень колол такие с легкостью, играючи. Потому сам удивился. Попробовал еще разок. Доска, дрянь такая, держалась. Смущенно, объяснив, мол, доска доске рознь, бывают вот упрямые, Стежень дал Кириллу другую. И ни хрена! Глеб расстроился. Гость отложил доску, начал успокаивать, дескать, чемпион не в форме. Он, Игоев, сам спортом занимался, понимает, как это бывает… И тут спутник его молча, тишком, выбрался из своего угла, поглядел на Стежня с хитрым таким прищуром, ухватил злополучную доску паучьими длинными ручищами, покачал… и вдруг с легкостью переломил ее пополам. Как пенопластовую.

   У Глеба челюсть отвисла, а Сермаль крепко хлопнул его по спине и сказал с непривычным непитерским выговором:

   – Что, сын земли, флейту слушать умеешь?

   – Что? – переспросил вконец растерявшийся чемпион.

   – Флейту послушать хочешь?

   Стежень подумал, поглядел на сломанную доску и проникся:

   – Давай.

   – Тогда собирайся. В лес поедем.

   Стежень озадаченно поглядел на Игоева.

   – Езжай,– рокочущим басом поддержал Кирилл.– Я тут присмотрю.

   И Стежень пошел собираться.

   Только через пару недель Глеб понял, о какой флейте шла речь.

   После первого испытания Дедко его долго не мучил. А к зиме (хорошая была зима, сытная) одежку подарил меховую, в какой и мороз – не мороз. Ходил с Мальцом по лесу, глядеть его учил. Не по-людски, по-ведьмачьи. Научил немного. Потом весна пришла. А с весной народишко к колдуну потянулся. Всякий. И черный, и белый. Даже княжий муж однажды заявился. Здоровенный, усищи до груди, весь в блестящем железе. Только Дедко над ним посмеялся. Зачем, сказал, перед избой моей бронь натянул? Боишься?

   Малец думал: вой осерчает да и зарубит Дедку. А княжий муж, наоборот, побледнел, пробормотал что-то невнятное. Малец не понял, а колдун понял, построжел и выставил ученика за дверь. Хотелось Мальцу подслушать, да не рискнул.

   Ушли они. Ушли вдвоем, а вернулся Дедко один. Вернулся, упал на лавку и проспал три дня. Малец же эти три дня роскошествовал. Ничего не делал, только ел вкусно из Дедкиных запасов. Через три дня колдун проснулся и отходил Мальца березовыми прутьями. За лень, сказал.

   До самой осени Мальцу хорошо жилось. Каждый день мясо ел. Хоть Дедко и не охотился. Верней, охотился, но по-своему, по-ведьмачьи. Выйдет на полянку, позовет, рта не раскрывая, глядь – косой скачет. Подбежит, присядет, Колдун его по головке погладит, в длинное ухо шепнет, а зайчишка – хлоп! – и помер. Или, бывает, выйдут утром из избенки – а на пороге парной кабаний окорок.

   Малец думал поначалу – люди приносят, да пару раз углядел след медвежий. Подивился. Сам-то колдун мяса почти не ел, но ученика кормил хорошо.

   Так и жили. Дедко учил. Малец учился. Не то чтобы в охотку, да приходилось. Ну и сердце грело: такой могучий, такой страшный человечище, колдун… А Мальцу – Дедко.

   А потом пришла и прошла осень.

   По первому снежку Дедко привел Мальца в охотницкую избу. Старую-престарую, но крепкую. Дух внутри стоял нежилой, сырой и холодный.

   Дедко запалил жирную сальную свечу.

   – Оглядись! – велел.

   Малец послушно осмотрелся, стараясь, чтоб – по-ведьмачьи. Ничего не разглядел, но струхнул. И не зря. Дедко полез в ларь, выволок железную штуку на цепи. Бурую от ржавчины. Тяжелую, топор выковать хватит. А ежели с цепью – два топора. Грохнул на лавку. У штуки две дуги стальные. Как жабья пасть. С дыркой посредине. Дедко взял Мальца за мизинец левый, покрутил, прикинул что-то, кулак Мальцу сжал, а мизинец оттопырил. Затем поднатужился, растянул дуги.

   – Клади перст!

   Малец замотал головой:

   – Откусит!

   – В дырку клади, живо! – рявкнул, осерчав, Дедко. Страшный, страшный…

   Перепуганный Малец тут же сунул в ложбину мизинец.

   Дедко медленно опустил дуги. Палец зажало. Больно, но терпеть можно.

   – Жди,– велел колдун.– Вытащить и не пробуй, уразумел?

   Малец кивнул, и Дедко ушел.

   Вернулся не вскорости. Малец маялся. Ущемленный палец разболелся, распух. Да и холодно. Дедко даже обуться не дал. «Первый снежок надоть босой ногой трогать». Сам-то в валенках!

   Когда Дедко вернулся, Малец вмиг позабыл и о пальце, и о холоде. Дедко привел серого. Матерого, но тощего-тощего. Привел, посадил посередь избы. Волк сидел понурившись. Пахло от него скверно.

   Дед еще порылся в норе, вытянул собачий ошейник с цепью, надел на серого. Конец цепи примотал просмоленной веревкой к высокой скобе в противоположной стене, схватил волчину за ухо, как зайцев брал, пошептал. Только серый не помер, а, наоборот, оживился, попятился от колдуна, поджав мокрый хвост. Шерсть на загривке – дыбом.

   Подмигнув Мальцу, Дедко приладил под смоленой веревкой длинную лучину. Зажег щепкой. Волк скульнул. Дедко вынул из-за пазухи ножик с белой костяной ручкой, положил на стол:

   – Тебе. Да поспеши. Как огонь до веревки дойдет – перегорит враз. А серый – голодный.

   Малец непонимающе поглядел на колдуна.

   Дедко усмехнулся, потрогал заскорузлым перстом ножик, потом распухший зажатый палец, показал на волчару.

   – Он,– сказал,– сперва живот тебе вспорет, кишки жрать начнет, очень кишки любит…

   Малец с ужасом поглядел на притихшего волка.

   Дедко, словно сжалившись, потрепал мальчика по голове.

   – Ведун даром ничё не берет,– сказал.– За все мукой платит. Хочешь стать ведуном?

   Малец отчаянно замотал головой: не хочу!

   – Тады он тя сожрет,– кивнул на серого, еще раз потрепал спутанные вихры и ушел.

   Как только дверь затворилась, волк прыгнул.

   Натянувшаяся цепь отбросила зверя назад. Этого оказалось довольно. Серый второй раз прыгать не стал. Умный. Уставясь на Мальца горящими глазами, волчара на брюхе пополз к мальчику. Не достал, опять цепь не пустила.

   Малец закричал на серого, но тот не больно испугался. Ох беда! Лучина длинная, в две пяди, толстая. Кинуть бы в нее чем, огонь сбить… Нечем. Обувки нету. Ножиком? А ну как промахнешься? А если этого – ножиком?

   Волчара оскалился, слюну пускал. Зубищи-то какие! Сожрет. Как есть сожрет! Малец поглядел на зажатый ноющий палец, слезы навернулись на глаза. А ножик-то совсем маленький. Хоть бы топор дал, проклятый! Малец покосился на зверя. С топором он бы, может, и железку разогнул, и этого… Покосился на волка – тот ждал. Заклясть бы его, как Дедко. Ведун!

   Малец заругался, закричал на серого, да что толку!

   Лучина горела.

   Малец взял ножик, провел по пальцу. Кожа разошлась, и разрез тут же наполнился кровью. Вроде терпеть можно. Малец резанул сильнее – и вскрикнул. Нож чиркнул по кости. Больно! Кровь пошла, закапала на пол. Волчина потянулся вперед, заскулил совсем по-собачьи. Учуял…

   Рана разошлась, но косточки не видать. Из-за крови. Малец поглядел на ножик, на красные капельки на лезвии, попробовал резнуть кость – не вытерпел. Очень больно! Слезы текли по щекам, но Малец не плакал. Смотрел, как ползет огонь по лучине. Левая рука онемела.

   «Вся кровь вытечет, и я умру,– подумал малец.– Пусть тогда жрет!»

   А если не умрет, только ослабеет? Малец вспомнил, что колдун сказал про волка, и задрожал от страха. Схватил нож, замахнулся и ударил изо всех сил, взвизгнул от боли – попал! Повезло. Мог бы и в руку воткнуть, и в другой палец. Но попал точно в тот. Нож воткнулся в кость, почти перерубил ее, застрял. Вслед за болью накатила слабость, тошнота. Колени согнулись, Малец навалился на стол, сползая на пол… Волк подался вперед, струной натянув цепь…

   Новая боль резанула палец раньше, чем Малец обеспамятел окончательно. Нож выпал, стукнув рукояткой. Слезящимися глазами мальчик посмотрел на лучину. На волка он старался не смотреть, но все равно чуял вонь хищника. Внезапно что-то произошло в брошенном доме. И в самом Мальце. Смрадное дыхание зверя стало почти нестерпимым. Жаркая пасть приблизилась, увеличилась… но уже не пугала. Малец почуял запах собственной крови, запах ржавого железа, мокрого старого дерева, запах дыма от горящей лучины. А потом все еще раз перевернулось, и Малец увидел себя глазами серого. Понял: серый любит его. Понял, как дурманит запах крови, как сладко ощущать движение в горле теплого сладкого мяса…

   Длилось какой-то миг, а потом Малец снова стал человеком и еще понял: волком он не будет никогда. Но что-то от волка в нем осталось. Поэтому он твердой рукой взял нож и с силой провел лезвием по окровавленной косточке. Звук был ужасен. Хуже боли. Боль как бы притупилась. Но ни звук, ни боль не останавливали. Малец резал, и боль смирялась. Может, еще и от холода. Рука совсем онемела…

   Сколь все длилось?

   …Лучина почти догорела до веревки, когда ножик рассек последний лоскут и Малец освободился. Поглядел на красную лужицу на столе, на кусок своего пальца, зачем-то обтер о штанину нож, задумался. Что дальше-то делать? Сообразил и, обходя серого, двинул к двери и вышел в морозную ночь. Свежий снег хрустнул под босыми ногами. Теплые капли крови пробивали его насквозь.

   Сбоку возник Дедко. (Выходит, ждал?) Взял Мальцеву шуйцу, пошептал, останавливая кровь, замотал чистой холстиной, присел, обул Мальца в валенки и повел домой. Вслед им из избы полетел жалобный волчий вой.

   Мальцу стало жаль серого.

   – Отпусти его,– попросил.

   Дедко – первый раз! – погладил его по голове и вернулся в избу. Малец, пошатываясь от собственной легкости, стоял на искрящемся в лунном свете снегу, смотрел. Дверь, скрипнув, отворилась, мелькнула и канула серая тень.

   «Ведун,– подумал Малец.– Это я буду ведун». И слабо улыбнулся.

   Кирилл вернулся ближе к вечеру. Привез еду и свежие новости. Милиция нашла Кермаева. В виде трупа. С явными признаками насильственной. Труп обнаружен в «мерседесе» господина Шведова. Господину Шведову обвинение, естественно, предъявлять не стали. Милиция наведалась домой к бывшему тренеру Кермаева, Ликанову, поскольку, согласно показаниям свидетелей, оба ушли вместе. Ни Ликанова, ни его жены дома не оказалось. Зато оказалась дверь нараспашку и полный разгром в квартире. Отпечатки пальцев Ликанова идентифицированы и соответствуют выявленным в машине Шведова. Но доказательством причастности Ликанова к убийству служить не могут.

   Клиент Игоева, желавший узнать, куда подевались его бойцы (нарвавшиеся на Морри), явился лично, принес деньги и попросил расследование прекратить. Сами, мол, разобрались. Как удалось выяснить, «пострадавшие» поначалу грубо наехали на учеников Ликанова (за неимением сэнсэя). Но тут выяснилось, что школа стоит под крепкой крышей, увезенные в морг бойцы вели себя, мягко говоря, вызывающе, да и «огорчил» их некто, к школе Ликанова не относящийся… В общем, с каратэками разошлись миром. Загадкой осталось только убийство юного Фархада. Однако на фоне прочих Фархад выглядел слишком незначительно, чтобы всерьез рыть землю.

   – Все-таки сменил носителя, поганец! – резюмировал Стежень.– Кого теперь будем искать? Ликанова?

   – Или его жену. Или еще кого-нибудь.– Игоев пожал плечами.– Может, съездишь, поговоришь с учениками Ликанова? Как коллега…

   – Мысль,– согласился Стежень.– Но должен тебе сказать: о сэнсэе Ликанове я ни разу не слышал. И не уверен, что его ученики слышали обо мне. Хотя сие решаемо. Могу прихватить кого-нибудь из современных героев. Мне не откажут. Это ладно…

   – А что не ладно? – насторожился Игоев.

   Стежень подергал себя за бороду, зыркнул из-под бровей.

   – Девушка,– сказал он.– Что-то не выходит у меня, Кир, влюбиться по видеоролику. Нет, она очень славная и в общем…

   Игоев остановил его, подняв руку:

   – Не говори «нет». Любовь, брат,– это дар, а не приз. Понимаешь, о чем я?

   – Вроде бы да… – задумчиво произнес Стежень.

   – Вот и попроси, Глеб, попроси! Не о себе же печешься, верно?

   Стежень вздохнул.

   – Попробую,– сказал он.– Когда к ликановским ребятишкам поедем, завтра?

   – Завтра. Сегодня я собираюсь отоспаться. Убегался, знаешь ли…

   – Ничего,– подбодрил Стежень.– Зато, глядишь, похудеешь, пока мы нашего беса прижучим.

   – Э-э-э, брат! Оптимист – это моя роль! – запротестовал Игоев.– Ты у нас скептик!

   – Я реалист! – возразил Стежень.– Профессия у меня такая… медицинская.

   – Все хотел тебя спросить, Глебушка, ты после ординатуры хоть годик по специальности отработал? – ехидно осведомился Кирилл.– Или сразу в чемпионы подался?

   – А как же! – с деланной обидой заявил Стежень.– Три года на «скорой» отпахал.

   Это была шутка.

   Игоев прекрасно знал, что Глеб совсем недавно вернулся из Сан-Франциско, где полгода «стажировался» у своего бывшего сокурсника, который когда-то тоже разъезжал по Питеру на «скорой», а последние десять лет успешно отбивал у Смерти американских налогоплательщиков. Настолько успешно, что ныне возглавлял отделение в очень престижной клинике. С перспективой в скором времени возглавить и всю клинику целиком. В профессиональном плане это был опыт, который в России вообще приобрести невозможно.

   Впрочем, Стежень тоже научил бывшего сокурсника некоторым полезным вещам, о которых не пишут в американских научных журналах.

   Утро наступило незаметно. Морри-разум велел жертве проделать все, что та обычно делала по утрам, а затем вышел в город и поехал в центр. Он уже знал: там сила гуще. И тут Морри-разуму посчастливилось…

   Четверо парней пили пиво. С точки зрения Ликанова – ничего особенного. И ничего примечательного, если не считать одинаковых серых шаровар с красными «генеральскими» лампасами. Но штаны – ерунда. Бывают примочки и позабавней. Например, кольцо в ноздре.

   А вот с точки зрения Морри четверка представляла интерес. Потому что от каждого из парней тянулась невидимая ниточка. Многообещающая, но недостаточно прочная, чтобы представлять опасность для Морри.

   Небо заплыло тучами. Распластавшийся на болотистой земле город выглядел таким же серым, как небо, окутанное испарениями Маркизовой лужи. Серым и тусклым… Но не для Морри. Его глаза видели тысячи оттенков и красок. Город дымился, пульсировал, шевелился и переливался через края окон. Наросты, щупальца, мерцающие вены, протянувшиеся от стены к стене, из стены в стену, уходящие ввысь и ныряющие в асфальт, в клоаку и еще ниже…

   Тысячи жертв шли под ними, над ними, сквозь них. Невидимые человеческому глазу лапки прикасались к их лицам, невидимые языки слизывали дыхание жизни, острые полые хоботки искали прорехи в оболочках, впивались… и скукоживались, как опаленные волоски, если жертва оказывалась слишком «горячей» или уже принадлежала кому-то сильному… Тысячи жертв шли сквозь отравленные испарения, изрыгая туман мрачных мыслей и смрадных желаний. А солнца не было…

   Четверка пила пиво, и Морри тоже купил бутылку. Он уже достаточно поднаторел в новом мире, чтобы понимать: улица – неподходящее место для охоты. Поэтому следует заманить жертв куда-нибудь в более укромное местечко. Как это сделать? О, у Рустама Кермаева накопилась целая охапка подобных приемчиков. Кермаев мертв, зато Морри унаследовал весь его опыт.

   Неловкое движение – и половина бутылки опорожняется на штаны одного из парней.

   – Твою мать!..– Облитый отскочил, оглядел мгновенно пропитавшиеся влагой штаны.– Ты что, мужик, охренел?

   – Гы-гы! – пьяно хихикнул Морри-Кермаев.– Обоссался!

   Пострадавший замахнулся, но один из приятелей успел перехватить руку.

   – Сидор! – воскликнул он укоризненно.– Народ же!

   Морри мгновенно окружили и начали оттеснять к ближайшей подворотне. Он не сопротивлялся, только безостановочно сыпал угрозами и бахвалился.

   Есть! Маленький голый дворик, глухие стены…

   Морри мгновенно превратился в бешеный волчок. Двое придерживавших его за руки полетели на асфальт. Третий, подброшенный ударом в живот, рухнул ничком. Четвертый, облитый, дернулся, попытался… Но не успел. Тычок в грудь – и, пролетев метра три, он влепился спиной в стену, сполз и скрючился рядом с кучей дерьма. Рядом, потому что Морри не хотел, чтобы от его новых подопечных дурно пахло.

   Чтобы привести всех четверых к повиновению, Морри потребовалось всего несколько минут. Он действовал грубо, потому что ему нужны были не союзники, а марионетки. Союзниками он обзаведется чуть позже, и это будут не пешки, а фигуры покрупнее. Хотя и им рано или поздно предстоит стать Пищей.

   Из подворотни вышли впятером. Морри – замыкающий. Идти, как оказалось, недалеко.

   Я остановился в дверях, минуту-другую глядел, как два сэмпая, чернявый и блондин, гоняют молодняк. Потом я позволил, чтобы меня заметили.

   Сэмпаев, по физиономиям видно, приход гостя не обрадовал, и ко мне они направились вдвоем. Вдвоем – оно спокойней. Достала жизнь ребятишек. Сначала Морри, потом пропавший сэнсэй, менты, бандитские наезды…

   – Что надо? – довольно грубо спросил блондин.

   А вот это неверно. Раздражение следует использовать, а не выплескивать. Я молча глядел парню в глаза. Чернявый тем временем пристроился во фланг. Вернее, считал, что пристроился, наивный мальчик.

   Блондин смущенно кашлянул, поправился:

   – Чем мы можем быть полезны?

   Не иначе менеджментом балуется в рабочее время.

   – Можете,– кивнул я. Проводить демонстрацию силы мне показалось преждевременным.– Меня зовут Глеб Игоревич Стежень. Я ищу вашего сэнсэя.

   Блондину фамилия «Стежень» не говорила ровно ничего, но чернявый явно слышал ее не впервые. Потому что тут же перестал меня «держать», шагнул вперед, оказавшись рядом с напарником, заулыбался.

   Блондин поведение коллеги усек, слегка расслабился.

   – Олега нет,– сообщил чернявый.– Он… его нет, в общем. Но, как сказал Игорь, если мы можем…

   – Можете,– еще раз, подчеркнуто благосклонно повторил я.– Я знаю, что Ликанов пропал… – Я выдержал надлежащую паузу и сообщил доверительным тоном: – Честно говоря, парни, мне нужен не Ликанов, а тот, кто его прихватил.

   Оx как они напружинились! Я даже подумал: Морри держит их на веревочке. И отчасти оказался прав. Морри держал их на поводках, но потом ребятки поводки оборвали. Или кто-то оборвал… Но ошметочки остались.

   Я мысленно исполнил «колокол». Но накрыл не одного себя, а нас троих. Игорь просто сбросил напряг, а чернявый даже ухитрился что-то просечь на подкорке, поглядел на молодняк, трудолюбиво отрабатывающий кихон. Правильно, чтобы увидеть стекло, надо смотреть под углом. Впрочем, мне этих ребят не тренировать, хорошо или плохо, меня не касается.

   – Я хочу знать, что у вас произошло,– обращался я главным образом к чернявому.

   – Гриш,– проговорил блондин,– расскажешь? А я пойду заниматься…

   – Иди,– кивнул чернявый. Положительно, с этими парнями приятно иметь дело.

   Стежень очень давно не ходил по Городу пешком. А сейчас вдруг захотелось прогуляться. Собственно, от метро до Десятой линии – рукой подать. Глеб не спеша шел по Среднему, поглядывал на прохожих. Сырость еще не успела выбелить их лица, а холод – завернуть в капюшоны. Стежень, даже не поворачивая головы, чувствовал рядом, над собой, старые крепкие дома. Кряжистые, прочные, не какие-нибудь нашлепки-«Макдональдсы». Дома-сущности, злые, самодовольные, равнодушные, все равно каждый – личность. У каждого позади время, боль, опыт. Эти дома знали лучшие времена. Знали и худшие. Они казались серыми, но – только казались. Разные, но сросшиеся друг с другом; изуродованные могильщиками «совка», загаженные изнутри и снаружи, они сохранили прочные каменные кости, и все они вместе были – Город. Вернее, часть его. Не худшая часть.

   Стежень чувствовал дома, но смотрел не на дома, а на девушек. Как когда-то учил Сермаль. «Что ты смотришь на каменных баб – смотри на живых. От живых – жизнь». Глеб смотрел на девушек и находил, что привлекательных стало больше, чем раньше. И многие из девушек не без интереса поглядывали на Стежня. Что тоже было приятно. Хотя Глеб ни на минуту не забывал: девушки сейчас не для него. Кроме одной.

   – Дурачье,– говорил он потом ученику.– Деревяшке губы кровью намазали – и чают: деревяшка их убережет.

   Так же было, когда Малец год назад осмелел, завел сказки про навей да полуденниц, коими пугались его братья и сестренки в отцовом доме. Да еще поважничал: «заклятьями тайными» поделился. Хоть и боялся, что Дедко смеяться будет. Дедко, однако ж, не посмеялся. Послушал внимательно, даже еще и сам порасспросил. Обрадованный Малец выложил тут же и про леших, и про русалок, и про духов всяческих, все, что помнил, до кучи.

   Дедко выслушал, а потом взял Мальца за руку и повел в чащобу. Да прямо к лешему в нору. Привел, посвистел по-особому – леший и вылез. У Мальца душа в пятки ушла, как увидел. Огромный, мехом, словно медведь, оброс. Да и с медведя ростом. Зенки круглые, красные, так и горят в темноте. Колдун рядом с ним – крошка. А уж о Мальце и говорить нечего. А вонь от страхолюдины!..

   – Га! Ты! – ухнуло чудовище. (Малец так и подпрыгнул: ишь ты, по-людски разговаривает.) – Кушать? – и лапищу к Мальцу.

   – Цыть! – цыкнул Дедко.– Я те дам! Мой!

   – Га-а-а… – разочарованно проворчало чудище.

   Но лапа убралась.

   – Присядь,– велел Дедко,– пущай он на тебя поглядит.

   И страшила послушно опустился на корточки, а Малец в очередной раз преисполнился гордости за своего хозяина. Одно дело – зверьми повелевать, а другое – нелюдью.

   – Потрогай его,– приказал Дедко.– Да не бойся, давай, за шерсть подергай, ну! Во, вишь, теплый, живой!

   Шерсть у лешего оказалась не грубая, как у медведя, а помягче. Наподобие лисьей.

   Страшила терпел, пыхтел только.

   – Кушать! – напомнил он.

   Дедко порылся в сумке, достал завернутый к лист кусок медовых сот. Страшила сцапал – какой быстрый, однако,– и сожрал. Вмиг. Морда стала довольная. Дедко в нору заглянул, принюхался…

   – Опять собак таскал! – сказал строго.

   – Кушать! – отозвался лешак.

   – Я тя! – Дедко замахнулся, и страшила, оскалясь от страха, отпрыгнул назад. На корточках он был аккурат в один рост с Дедкой.

   – Помнишь, из Мшанки мужики вчерась приходили? – повернувшись к Мальцу, спросил ведун.– На энтого жалились. Просили: изведи нечисть.

   Страшила еще более втянул башку в плечи.

   – Гляди! – строго сказал ему Дедко.– Не балуй! – И ученику: – Пойдем, Малец.

   – Ну,– спросил ведун, когда отошли подале,– страшный?

   – Угу!

   – Дурень! Энтого одни дураки боятся. А нам…

   Малец насторожил слух. Но Дедко боле ничего не сказал. Все же по особому его молчанию Малец догадался: есть и такие, кого и ведуну нужно бояться. Вот это жалко!

   Девушка на фотографии улыбалась. Светлые волосы волной стекали на плечо, глаза сияли. Я вникал. Старался вникнуть. Фото – зацепка. Поймай ее, и Тот-Что-Внутри сам разберется. Тот-Что-Внутри. Это по-сермалевски. Нынешние умники сенсы-сайенсы выцедили умный термин: общее информационное поле. Оно конечно… Хоть колобком назови, только в печь не суй. Вникай, Стежень! Все-таки дьявольски красивая девушка! Или просто фотогеничная? Не важно. Вернее, хорошо. В уродину попробуй влюбись… Вникай, Стежень, вникай! Вот в Москве один мужик по фотографии причину смерти определяет. Точнее, телесные повреждения. Глянет на фото и тут же сообщает: клиент скончался от черепно-мозговой травмы. И как в воду глядел. Через недельку находят жмурика с проломленной башкой. Или еще завлекательней: положили перед ним раку с мощами, прозорливец рукой провел и выдал: прижизненные травмы конечностей, помер от разрыва третьего шейного позвонка. И точно. В житиях так и записано: четвертован и добит усекновением главы. Что ж, такой подход и впрямь иначе как работой с информационным полем не назовешь. Если же смотреть по Сермалеву рецепту, то все придется через собственную шкуру протащить. И ежели выдает господин экстрасенс про святого, что умер тот от множественных ожогов, то обязан сам хоть и не физически, но вполне ощутимо в кипящее маслице нырнуть. И зуб даю, никаких «диагнозов» он после таких ощущений изрекать не будет. По крайней мере ближайшие часа полтора… Блин, мысли расползаются. Господи, помоги рабу Твоему, грешному многажды, недостойному. Не за себя прошу (Врешь, Стежень!). Хорошо, вру. Позволь мне ее спасти, Господи! Пусть ее губы снова станут живыми, пусть заблестят глаза. Пусть она снова смеется, Господи! И, клянусь, я изловлю эту проклятую дрянь и прикончу!

   …И тут пришло! Славная мордашка на фото перестала улыбаться, глазки закрылись, губы сомкнулись крепко и вся она как-то посерела. Ужас пронзил меня ледяным клинком. Умерла! Ах ты тварь! Прихлынула такая ненависть к черному уроду, что в глазах потемнело. Ах ты тварь! Боль и ненависть. Нет, ненависть и боль, потому что я вдруг осознал, что действительно люблю эту женщину…

   Обработанная четверка привела Морри прямиком в собственное гнездо. Уже около дверей Морри убедился: именно то, что требовалось. Обособленный хищный куст. Кулак без головы. То есть, конечно, тянулись в стороны разные ниточки, но ни одна не претендовала на роль поводка. Собачья свора, потерявшая хозяина, одичавшая, но отлично приспособленная к здешнему Лесу.

   Дверь открылась, и Морри вошел.

   – Мой-то Дедко построжей был,– сказал ведун Мальцу.– А может, и не строжей. После сам решишь. Через три лета.

   – Почему через три? – спросил Малец.

   – Срок мой такой. Как уйду к своим, так и уяснишь: добрый я был иль злой.

   – Как это уйдешь? – озадачился Малец.– Куда?

   – Помру.

   – Ты? – Малец удивился и испугался.– Рази ведуны мрут?

   – Все мрут,– отозвался Дедко.– Но иные просто мрут, а иные уходят. Знамо куда.

   – А куда? – с жадным интересом спросил Малец.

   Дедко покачал головой.

   – Ты ж ведун! – крикнул Малец.– Ты ж все знаешь!

   – Знаю,– согласился Дедко.– Но я ж еще не помер.

   – А я… А я… Никогда не помру! Вот! – запальчиво заявил Малец.

   Дедко поглядел на него внимательно… и промолчал.

   В начале месяца травня, когда снег повсюду уже сошел, кроме вовсе лишенных света овражков, когда заструился под нежной березовой корой сладкий сок,– Дедко повел Мальца в дальнюю сторону. Пешком повел, седла не признавал. У Мальца ж в ту пору нога была целехонька, но поспевал за ведуном еле-еле – Дедко шел шибко. Напрямик, без тропок, по липкой, влажно чавкающей прошлогодней листве, по пружинистой хвое, шел, тьмы и света не разбирая. Только что показал ученику мелькнувшую в разрыве крон синюю прибывающую луну:

   – Притомишься – у ней силу бери.

   Спали мало, в середине дня. И во сне перед глазами Мальца маячила белая спина Дедкина полушубка. Днем, ночью… На третьи сутки Малец окончательно из сил выбился, падал, падал, вымок весь, ног и вовсе не чуял. На луну уж и глядеть перестал: без толку. В последний раз упал, решил: не встану. Уйдет так уйдет. Дедко вернулся, отыскал в темноте… да и огрел клюкой поперек спины. Враз силы у Мальца прибавилось. Теперь ведун шел позади, а Малец трусил первым. Дедко то и дело его направлял. То словом, а чаще клюкой. Приговаривал:

   – Меня земля сама носит. И тебя понесет. Сколь надо, столь и пройдешь. Ныне легко, ныне земля проснулась и всей грудью дышит. Чуешь как?

   На седьмой день Малец уразумел, что есть «земля дышит». И сам с ней задышал. Тогда стало легко. Малец обрадовался и едва не побежал.

   – Молодец,– похвалил Дедко.

   И опять пошел первым.

   Пришли на одиннадцатый день. Деревья вдруг отшагнули назад, и Малец увидал большую поляну. А на поляне – огороженную тыном избу. Тоже большую. Луна, полно округлившаяся, висела в небе, и в сизом свете ее отрок разглядел: на заостренных колах тына надеты черепа. Звериные и человечьи. Малец враз перетрусил, но Дедко уверенно подступил к воротам и забарабанил клюкой. В ответ раздался свирепый лай и еще более свирепое рычание. Не собачье – кого-то покрупней собаки. Дедко заколотил еще неистовей. Поначалу по ту сторону никто, кроме бесновавшегося зверья, не отзывался. Однако время спустя бедлам затих и голос, не понять, мужской или женский, проскрипел:

   – Кого лихо несет?

   – Открывай, колченогая! – взревел Дедко, и псы за воротами вновь зашлись от ярости.

   – Нишкнить! – прикрикнул на них тот же скрипучий голос.

   Застонал отодвигаемый засов. Ворота, однако ж, остались неподвижны. Отворилась махонькая калиточка. Дедко пихнул Мальца вперед, тот с разбегу влетел в кали-точку, запнулся и упал бы, кабы не сгребли его две мощные мохнатые лапы. Вонючий хищный дух жаром обдал лицо. Малец увидал над собой раззявленную пасть и заорал от ужаса.

   – Брось, Топтун! Брось его! – раздался окрик, и медведь с очень большой неохотой отпустил отрока.

   – Затворяй, любезная моя! – веселым помолодевшим голосом гаркнул за спиной Дедко.

   Малец во все глаза глядел на распатланную старуху, шуганувшую мишку.

   А старуха, подбоченясь, глядела на Дедку.

   – Раскомандовался! – вороной каркнула она.– За чем пожаловал, старый?

   – От те и здрасте! – закричал Дедко еще погромче и веселее.– Мы с дороги, устали, а ты!.. Ни воды помыться, ни еды поесть. Пшел, мохномордый! – Дедко замахнулся клюкой на медведя. Зверь так и шарахнулся. Не клюки испугался, ясное дело, а ведуна. Этакую зверюгу не то что клюкой, оглоблей огреешь – не заметит. Здоровущий. Такого в лесу встретить – лихое лихо..

   – Помыться вам… – проворчала старуха.

   Иль не старуха? Малец никак не мог взять в толк, сколько ей лет. При луне-то много не разглядишь…

   – Помыться… Сама он сколь не мылась, а иные, знаш, вон и вовсе не моются – и ничё!

   – Сёдни помоешься! – заявил Дедко.– Вишь, кого я привел? – Дедко подтолкнул Мальца наперед.– Видный отрок!

   – Не больно-то виден! – буркнула хозяйка.– Только визжать здоров. Мало не оглохла!

   – В дом веди, старая! – повелительно сказал Дедко.– Всё те лясы точить!

   – Да уж как прикажете, гости незваные! – Старуха фыркнула и, поворотясь, пошла к крыльцу. Заметно прихрамывала. Колченогая.

   Дом был старый-престарый. И большой. В сенях на полке горела толстая свеча. Хозяйка взяла ее на ходу и похромала вверх по лестнице. Малец углядел: стены да перильца сплошь покрыты затейливой резьбой и черным-черны. Закопчены, что ли?

   – Холодно у меня! – недовольно сообщила старуха.

   – Ничё! – бодро отозвался Дедко.– Отрок протопит, коли дрова есть.

   – Дрова есть, да печь холодна€!

   – Ничё! Он у меня мастак!

   Малец слушал эти речи и чуял: за обычными словами что-то упрятано. Словно бы и слова эти заранее сговорены, кому что сказать…

   Что-то мягкое прижалось к ноге. Малец аж подпрыгнул от неожиданности. И застыдился, углядев кота. Кот, черный, жирный, пушистый, тоже шарахнулся от Мальцева прыжка и фыркнул недовольно.

   Старуха тем временем отворила новую дверь, впустила Дедку с учеником в просторную комнату, поставила свечу.

   – Ну, мастак, счас печь топить будешь! – обратилась к отроку.– А там и в баньку. То я сама. Мое дело!

   – Твое ж! – поддакнул Дедко.

   Тут отрок разглядел хозяйку получше. Разглядел, да не много увидел. Власы, то ли седые, то ли пыльные,– как мех линючий. Платье – ворох тряпья. Не скажешь даже, худа или телиста. Лицо в саже да земле, только и видно, что нос горбатый, ломаный да глаза черные. Ну как есть ведьма. Или еще кто похуже.

   – Мышеед,– сказала ведьма коту,– удружи, милай, сведи мастака к дровам. Да покажи, что где.– И уже Мальцу: – Иди, он те все покажет.– И ловко сощелкнула нагар длинным ногтем.

   Малец покосился на Дедку. Тот кивнул:

   – Слушай ее, она – хозяйка.

   Черный кот призывно мяукнул с лестницы.

   – На-ка.– Старуха вынула вторую свечу, запалила и всунула в руку Мальца.– Ить ноги переломаешь, будешь как я шкандыбать.

   И захихикала.

   Свечка оказалась теплой на ощупь, словно ее грели в ладони.

   Кот с мурчанием поскакал по ступеням. Внизу остановился, подождал. Малец шел по пустому темному дому, вдыхал пыльный, тяжелый дух его и гадал: чей он? Кто строил? Для чего? И ведь крепко строил!

   А умный кот и впрямь привел к печи. Да какой печи! В широкий ее зев Малец мог войти, едва наклонясь. И поленница рядом. Малец скинул полушубок, взял топор. Ах, какой топор! Шершавое топорище так и приросло к ладони. Только вот легок.

   Поставил Малец на колоду чурбан. Для начала поменьше, примериться. Топорище длинное, непривычное. Махнул – и чурбан пополам. Будто не топорик в руке, а тяжеленный колун. Да еще в колоду врубился на три пальца.

   И пошло. Топор летал, как и не железный, почти не утруждая руку, а уж рубил! …

   Ясное дело, ведьмово орудие. Жалко, у Дедки такого нету. Стянуть бы!

   Наконец решил Малец, что дров довольно. На растопку хватит, а уж как такая пещь разойдется – в нее хоть цельные бревна пихай.

   Разгоралось, однако, туго. Должно, давно не топили. Малец вдосталь дыма наглотался, пока раздул. Наконец печь великанья уступила, зашлась, загудела басом. Дрова вспыхнули ярко, озарив весь огромный залище. Дым горький враз вверх утянуло. Теперь можно и оглядеться. А глянуть было на что. Поперек зала – три длинных стола. У столов – сиденья. Да не лавки, а высокие кресла с гнутыми спинками. Малец таких и не видал никогда. На пробу Малец уселся в одно из кресел – не впору оказалось. Ноги до пола никак не доставали. Хозяйкин кот недовольно мяукнул. Не понравилось, что отрок в кресло уселся. Малец погладил резные потертые поручни. В углублениях – остатки лака. Дуб однако. Старый-престарый. И почудилось Мальцу: полон зал. Сидит за длинными столами прорва мужей. Все – оружные. Пьют, кричат, песни орут…

   Кот снова мяукнул недовольно, царапнул по штанине. Малец очнулся. По черным стенам гуляли черные тени. Пламя в печи пылало и ревело, вытягиваясь к дыре дымохода. Малец встал да принялся одно за другим вбрасывать в печь поленца. Сбоку бросал – к самой печи от жара уже и не подойти.

   – Верно старый сказал: мастак! – раздался рядом скрипучий хозяйкин голос.

   Припадая на ногу, она обошла отрока, приблизилась едва ль не к самому зеву. Малец оторопело глядел на старуху: та даже лица от жара не прикрыла, только щурилась. Черный котяра сиганул ей на плечо и тоже уставился в середку огненного вихря. Так вот они и стояли, кидая на дальнюю стену скрюченную, на них не похожую тень.

   Потянуло паленым волосом. Кот задом, неловко, не по-кошачьи, соскочил на пол, отбежал от огня. А старуха все стояла. И грязное лицо ее само походило на головешку. Красное от близкого пламени, будто тлеющее внутри.

   Неторопливо, будто бы нехотя, ведьма отодвинулась от очага, повернулась:

   – Исть хочешь?

   Малец кивнул. Дедко в пути кормил не по обычаю скупо.

   – Пошли.

   Шибко, хоть и хромая, старуха засеменила прочь из зала, воздух в котором уже заметно прогрелся. Малец метнул напоследок несколько полешек в печь и побежал за ней.

   В комнате сидел Дедко и дул из деревянной кружки приправленный мед. Медовый дух плавал в воздухе. Малец сглотнул. Дедко покосился на ученика, подмигнул. Видать, затеял что-то. Мальцу Дедковы затеи давно известны. Страх холодком прополз по спине. А может, и не страх вовсе, а просто захолонула вспотевшая от работы и печного жара спина: полушубок-то внизу остался.

   Хозяйка сняла с полки такую же, как у Дедки, кружку, заглянула в нее, вытрясла мусор, еще раз заглянула, хмыкнула и налила черпаком из бочонка.

   – Пей, малый, чтоб сердце не упало! – напутствовала, вручая отроку кружку.

   Мед был пряный, сладкий. После первых же глотков голова приятно закружилась.

   – Не налегай,– посоветовал Дедко.

   – Цыть! – перебила его старуха.– Не встревай! Мое дело! А ты, мастак, пей сколь хочешь!

   Ведун, к удивлению Мальца, не осерчал на окрик, а молча припал к кружке.

   – Пей, малый! – Старуха потрепала отрока по голове, одарила улыбкой. Зубы у ней оказались вовсе не старушечьи – ровные, белые, как молоко. Так и взблеснули.– Пей веселей! – и заковыляла прочь.

   – Чой-то она хромает? – поинтересовался Малец.

   – Чой-то ты разговорился! – шикнул Дедко.– Сказано: пей да помалкивай!

   Хозяйка возвернулась не скоро. Дедко успел осушить две кружки да принялся за третью. Отрок налить себе не решался, так сидел, блаженствуя от внутреннего тепла. Голод от меда притупился, потянуло в сон.

   Неровный скок ведьмы вывел его из дремоты.

   – Пойдем, мастак! – Хозяйка дернула его за рукав.– И ты, старый, пойдем! Пособишь.

   – Эт не мое дело! – отмахнулся Дедко, тоже порядком разомлевший.

   – Твое ль не твое, а одной мне не управиться! – сварливо заявила ведьма. Разок пособишь – и гуляй.

   Дедко, недовольно ворча, поднялся, скинул полушубок, потащился следом.

   Банька, не в пример всему дому, оказалась невелика – поперек шагов двадцать.

   – Сюда сядь! – приказала старуха Дедке, поставив сальную свечку на полку повыше.– А ты, мастак, скидай одежку, счас я вернусь.

   В баньке тоже была печь, но маленькая, с каменьями для пару и здоровенным, вделанным прямо в печь котлом под крышкой. Малец проворно разделся – в баньке жарко. Дедко на него не глядел, делал вид: что будет, его не касаемо. Малец прошелся по мокрому деревянному полу, заглянул в кадушку, потрогал холодную водицу. У двери на стене висели дубовые венички.

   Воротилась хозяйка, принесла два ушата. Вместо прежней одежды на ней теперь был кожаный длинный передник на голое тело. Порченая нога – в деревянных лубках, здоровая – голая. Руки у ведьмы оказались мускулисты, словно у мужика. Капли пота прочертили полоски на грязном лице.

   Подковыляв в котлу, хозяйка голой рукой скинула горячую крышку. Вверх прянул пар.

   Подхромав к Мальцу, ведьма оглядела его пристально, как ощупала. Отрок незнамо от чего смутился.

   – От и добро, мастак,– скрипучим голосом выцедила ведьма.– В саму пору тебя привели.– И Дедке: – Давай, старый, пособляй. Не забыл, как надо?

   – Што забывать-то… – проворчал ведьмак, поднимаясь и берясь за один из ушатов.

   – Ты стань тут,– велела хозяйка Мальцу.– Да стой смирно!

   Черпаком она вмиг накидала во второй ушат. От воды в нем густо поднимался пар. Малец про всякий случай отодвинулся, не ошпариться бы ненароком.

   – Смирно стой, сказано! – крикнула ведьма.

   И вдруг с невероятной быстротой подхватила ушат и опрокинула кипяток прямо на голову Мальца.

   И прежде чем отрок успел сообразить, что произошло, прежде чем он успел даже вскрикнуть, с другой стороны на него обрушился поток ледяной воды. Малец застыл ни жив ни мертв. Даже язык у него отнялся.

   – От молодец добрый,– похвалила ведьма.– Ну, старый, иди теперь, боле не надобен!

   Малец опасливо ощупывался. Потрогал лицо: больно, но кожа не сошла, как год тому, когда ногу обварил.

   Теплая вода струилась по смоленому полу, с ворчанием уходила в круглую дыру.

   – Ай не боись! – закричала ведьма.– Цел-целехо-нек!

   Она ухватила Мальца за щеки, приблизила лицо в грязных потеках. Глаза у ней стали шалые.

   – Вон в прежние времена,– страшным шепотом прошипела ведьма,– таких, как ты, само в котел сажали.

   – И что? – с дрожью в голосе спросил отрок.

   – А по-всякому! – Ведьма захихикала.– Кто сварился, а кто вот, как я,– три века живет не тужит!

   – Три века! – ахнул Малец.– Врешь!

   – От за таки слова надо б тебя точно в котел! Да сваривши – и съесть! Ам! – Ведьма клацнула крепкими зубами.– Да уж больно грязен – варить. Сперва отмыть требуется! – и захохотала.

   – А сама-то… – пробормотал Малец, подумав: шутит.

   – Ах ты цуцик! – оскалилась ведьма.– Думаешь, я мясца человечьего не едала? Да получше твоего! – Она больно дернула Мальца за причинное место.– Слушай меня, а сам нишкни! Еще рот откроешь, скажу старому, что сбежал, а сама тебя в дубову клетку посажу, откормлю, да и съем!

   Малец от ее грозного голоса еще сильней задрожал да попятился.

   – Ну-ко, сядь! – Хозяйка толкнула его на лавку. Подкинула полешко в печь, достала длинные ножницы.

   Малец шарахнулся, но ведьма сцапала его за власы:

   – Сидеть, малый!

   Забормотала невнятно, отхватила прядь да бросила в огонь. Вторую – прямо на пол и притоптала ногой. Третью – снова в огонь.

   Так, приплясывая да приговаривая непонятные слова, она быстро щелкала ножницами, пока не обстригла Мальцеву порядком отросшую шевелюру. А уж тогда принялась за ногти. Покончив и с этим, разложила отрока на лавке, окатила водой, на этот раз просто горячей, и принялась охаживать в два веничка. В последнюю очередь вымыла ему стриженую голову, окатила холодной водой да, завернув в льняное полотнище, выставила из баньки вон.

   Сидя в темноте на лавке за дверью, Малец слушал, как ведьма напевает, стучит и фыркает под водной плеск. Хлесткие удары сменялись бормотанием и топотом. Или повизгиванием вовсе уж нечеловеческим.

   Прискучив ждать, Малец вслепую пошарил вокруг, нашел кувшин с теплым травяным чаем и выхлебал весь, пока ведьма куролесила в баньке.

   Распахнулась дверь, и в облаке пара и розового света явилась замотанная в лен ведьма. Сразу сунулась к кувшину и, обнаружив, что пуст, недовольно заворчала. Однако ж нашелся еще один кувшин, а под столом – корзинка, полная всякой снеди. Но разглядеть еду Малец не успел. Ведьма цыкнула, и свеча, дотоле горевшая в баньке, погасла. Отрок забеспокоился, привстал, но хозяйка нажала ему на плечо:

   – Сиди! Я тя вижу, а тебе меня – без надобности! – и запихнула ему в рот кус теплого мясного пирога. Тут только Малец понял, до чего голоден. А пирог-то вкусный до невозможности. За пирогом последовала другая еда, да под питье хмельное сладкое. Отрок ел, и ел, и ел, пока живот не раздулся.

   Накормив его, хозяйка взялась есть сама. Ела шумно, чавкая и хлюпая. Малец слушал, слушал да и задремал от тепла и сытости… И свалился с лавки, больно ударясь плечом.

   – Ты что? – раздалось в темноте, пока отрок спросонья соображал, где он и что.– Что балуешь?

   – Упал вот,– пробормотал Малец, потирая ушибленное место.

   Пошарил в темноте, отыскивая простыню, но ткань выдернулась у него из пальцев.

   – Обойдешься,– заявила ведьма.– Теперь не застынешь.

   В рот ему ткнулся край посудины. Да не кувшина глиняного – гладкий край, твердый. Малец нечаянно стукнул о него зубами, и чаша зазвенела. А питье оказалось горькое, с неведомым тухловатым запахом. Отрок попробовал отпихнуть чашу, но цепкая рука ведьмы охватила его плечи, мягкий горячий зверек прижался к шее. Малец оттолкнул его рукой, задел за сосок и сообразил: не зверек это, а ведьмина грудь.

   – Пей! – фыркнула ему в ухо хозяйка.

   Густая жидкость из посудины с гладким краем потекла по подбородку. Малец глотал, а мягкая молочная грудь ерзала у него на плече, затуляла ухо. Отроку вспомнились ровные и блестящие ведьмины зубы.

   Посудина опустела, и хозяйка отпустила Мальца, отошла. А отрок вдруг обнаружил, что тьма вокруг уже и не тьма, а сумрак зеленовато-синий, в котором видятся очертания предметов и фигура ведьмы, испускающая зеленое, как у светляка, свечение. Малец поднял руку, и его рука тоже оказалась зеленой, самосветящейся.

   Ведьма, монотонно бормоча, раскачивалась на одной ноге. Зеленый свет трепетал вкруг нее наподобие тонкой ткани. Вдруг ведьма подпрыгнула, как укушенная, выхватила невесть откуда бубен, замахала рукой, точно крылом, затряслась. Власы ее вспушились облаком, частый стук пальцев по твердой коже смешался со звяком бубенцов.

   – Ой-ба! Ой-да-ба! Гу-у-у! – подвывала ведьма.– Шемсь, шемсь, хар-хар, у-у-у!

   Припадая на хворую ногу, она вертелась и взвизгивала, а зеленый свет мерцал, как крылышки мотылька.

   – Кавала, ойба-да, шемсь, шемсь, гу-у-у! И-и-и-и!..

   Босые пятки неровно и часто шлепали по полу. Медно рассыпался бубен.

   Малец впал в оцепенение. Только глядел, как разгорается в комнате синий ведьмовской свет. В нем померкло зеленое свечение тел, зато стала видна сама ведьма – мертвеннокожая приземистая женщина с вставшими дыбом волосьями, с раззявленным ртом, подпрыгивающая по-птичьи, трясущая телесами. Голос ее выкрикивал неведомые слова, пальцы колотили в маленький черный бубен. Вихрем моталась она по комнате, словно не было лубков на ее ноге, моталась, сотрясалась, ляскала зубами. Малец еле головой успевал вертеть.

   А ведьма разыгралась не на шутку. Пихнула Мальца в спину так, что он слетел с лавки на пол, на карачки. Разбуянившаяся ведьма перемахнула чрез него, захохотала, вспрыгнула прям на спину Мальца, больно ударив пятами, соскочила, подхватила на ноги, завертела вкруг себя.

   Отрок и вовсе перестал соображать, только кряхтел да охал. Комната вертелась каруселью, ведьма вопила, бубен тарахтел, свет неведомый горел все ярче…

   Ведьма притиснула Мальца к стене, схватила за подбородок, вздернула его голову вверх, схватила зубами за горло и сжала так, что дыхание остановилось. Малец затрепыхался, ведьма отпустила его… и вдруг цапнула, резнула клыками, как собака, прокусив кожу до крови. Малец пискнул, но, прижатый к стене, и ворохнуться не мог. Ведьма фыркнула, провела языком, широко, от ключицы Мальца до уха, слизнув кровь. И опять подхватила, закружила, заражая своим неистовством. Малец и сам не заметил, как тоже начал покрикивать да попрыгивать в такт рывкам и уханью бубна.

   Ведьма взвизгнула, бросила отрока, прыгнула на лавку, оттуда – на стол, топча остатки снеди, а со стола, растопырив ноги, махнула прямо на плечи Мальца, сжав пятами его бока, а руками – голову. Малец от ее тяжести едва не грянулся на пол, но устоял как-то. А ведьма заголосила уже обычными словами:

   И от ее песни Малец тяжелым прискоком пошел вокруг стола, а ведьма пинала его, елозила у него на шее, подпрыгивала и распевала.

   – На волю, на волю, на вольный воздух! – завопила она, и ошалевший отрок кинулся к двери. Они выбежали в сени, причем ведьма едва не расшиблась о притолоку, из сеней – во двор. Во дворе белый огонь померк, осталось лишь зеленое свечение тел. Разгоряченные подошвы Мальца охладила сырая земля. Медведя во дворе не было, только собаки. Лохматые, ростом с годовалое теля псы с лаем запрыгали вокруг отрока. Ведьма вопила и лупила Мальца пятками, и он, тоже войдя в раж, носился кругами, вприпрыжку, оскальзываясь на мокрой земле.

   Ведьма вдруг сиганула вниз. Малец от толчка кубарем покатился по земле, а когда опомнился, то увидел, что ведьма, стоя на четвереньках, совокупляется с кобелем, а второй вертится тут же и тоже норовит пристроиться. Земля под Мальцом раскачивалась, а черепа на частоколе, обернувшись, глядели сверху и смеялись.

   Ведьма вскочила, отпихнула кобеля, подбежала к отроку, мокрая, грязная, опять взобралась на плечи, пинками подняла и погнала обратно в дом. Да еще вверх по лестнице. Наверху соскочила, и Малец в изнеможении повалился на пол. Последнее, что услышал,– невнятное скрипучее пение и позвякивание бубна.

   Пришел в себя он тоже под бормотание ведьмы. Малец лежал на чем-то мягком, а ведьма сидела на корточках около. Голая, но тело больше не светилось. Зато горела сальная свечка.

   Не переставая бормотать, ведьма запихнула ему в рот кусочек соленого кровоточащего мяса и тут же, приподняв голову отрока, влила в него горького травяного настоя. Малец наконец-то разглядел ее лицо. Нет, не старуха, но и не сказать, что молода. Не красивая и не уродливая. Непонятно какая, не похожая ни на одну из виденных Мальцом женщин.

   От питья Малец опять «поплыл», зато ноги перестали болеть. Ведьма между тем встала над ним на четвереньки и тихонько заскулила. Мальцу казалось: она раскачивается вместе с полом и комнатой и только черные затененные глазницы – неподвижны.

   Ведьма на четвереньках же начала пятиться. Отвисшие груди проволоклись по животу и ногам Мальца. Поскуливая и повизгивая, ведьма принялась вылизывать ему пах. Сердце отрока ударило, дважды подпрыгнуло и остановилось. Он перестал понимать: жив или умер. Чувствовал только ведьмин язык да то, как распирает изнутри.

   Сердце не билось, но грудь и плечи будто раздались. Малец хотел спросить: что с ним? Но в горле заклокотало рычание. Невиданная мощь толкнула вверх. Малец вскочил… и тут же повалился на карачки. Стоять на ногах стало трудно. Тут отрок глянул на свои руки и ужаснулся. Толстые, как корни старого дерева. Жесткий бурый волос, густой, как мех, ладони – с медвежью лапу. Четырехпалые, с желтыми кривыми когтями. Но все же ладони, а не звериные лапы.

   Впереди маячило-белело тело ведьмы. Она как-то уменьшилась, умалилась…

   Ноги толкнулись сами и бросили грузное тело вперед. Когти рванули шкуру на полу. Ведьма обернулась, глянула снизу, из-под руки, и прижалась к полу. Лицо ее тоже стало меньше, испуганное.

   В горле опять родилось рычание, и ведьма поспешно задрала зад.

   Мохнатое могучее тело рванулось вперед, упало на ведьму сверху. Окостеневший член воткнулся с маху, как рогатина. Ведьма завизжала.

   Внутри мохнатого тела бушующее пламя скрутилось до копийного жала и выплеснулось красным огнем в ведьмино нутро.

   И могучий зверь сгинул. Мощь покинула отрока, он соскользнул со спины ведьмы и вытянулся на замаранной шкуре. А ведьма легла рядом, повернула к себе его голову, поцеловала мокрыми губами.

   – Бурый,– прошептала она.– Ты – Бурый!

   Отрок ощутил наполнившее всю его сущность тепло и радость. Могутное имя. Его.

   – Быть те сильным и страшным, Бурый! – Ведьма прижималась к нему, ластилась.– Не забудь меня, Бурый!

   – Нет,– хрипло сказал он.– Не забуду, не бойся.

   Ведьма вскрикнула радостно, захохотала, набросилась, затормошила, разожгла и соединилась с ним уже в человечьем облике. Вышло совсем не так, как прежде. Но хорошо.

   А ведьма баловала его, кормила, поила, плясала для него, не хромая уж, и нога без лубков.

   И отрок, нет, не отрок уж – Бурый, дивился, куда делась ее колченогость. И не боялся более, потому что понял свою силу.

   – Где ж хромота твоя? – спросил.

   – Нету, избавитель! – Ведьма захихикала, завертелась, а потом зажгла еще целых три свечи. Чтобы увидел Бурый, как помолодела она, и порадовался. И он порадовался, не зная еще, что взяла ведьма его юность. Себе взяла. Но когда узнал он – не обиделся. Потому что сам теперь брал у других. Научился.

   Утром ведьма вывела его к Дедке.

   Маленьким показался ему ведун. Много меньшим, чем ране.

   А Дедко ухмыльнулся широко.

   – Ну? – спросил.

   – Бурый! – сказала ведьма.– Бурый он! Чуешь, старый?

   – Ох, чую! – Дедко прикрыл ладонью глаза и попятился.

   Но то был притворный страх. Не скоро еще сравняется с ним ученик. А когда сравняется, Дедки уж в сем мире не будет. Так установлено.

   Ели в огроменном зале, где Бурый давеча печь топил. Отрок сидел за длинным столом, в центре. Справа – Дедко, слева – хозяйка. Да та не столь ела, сколь прислуживала. Подкладывала Бурому, подливала, вилась вкруг него ужицей.

   – Пей, любезный, ешь, любезный…

   И он наворачивал. Добра еда, а питье – и того лучше.

   – И как ты, мать, зелье духмянишь? – спрашивал по третьему разу Дедко.– Чиста июльска роса!

   – А то! – Хозяйка расплывалась улыбкой.– Мне лешай тутошний сам корешочки-травки тягает, а уж варить-дарить за сто лет научилась. Хошь, такое зелье сделаю, старый, что юнаком обернешься? Али такое, что козлом толсторогим заделаешься, ась?

   Дедко захихикал.

   – Не,– сказал,– молодым мне навроде ни к чему. А уж козлом, так тут твое зелье против меня слабо!

   – Спробуем? – сощурилась ведьма.– Я теперича молоденька, надоть третьего кобеля завесть!

   Дедко отставил чару, запустил персты в нечесану бороду, тоже сощурился… и сложив из изуродованной руки кукиш, наставил на хозяйку.

   – Нутко, мать, зачинай плясать! Подолом крутить, меня веселить! – пропел он высоким голосом. И застучал правой рукой по черным доскам, так же припевая:

   И к изумлению ученика, ведьма принялась кружить да подпрыгивать на месте пьяным тетеревом. А лицо ее стало злое-презлое. Дедко же поколачивал по столу шибко и весело да подпевал:

   Наконец ведьма изловчилась совладать с руками-ногами да сотворить противные чары. Пыхтя и отдуваясь, она плюхнулась в деревянное креслице и злобно плюнула в сторону обидчика. Не достала.

   – А ты мне подначки не кидай! – ухмыльнулся ведун.– Я те не мужик черный.

   – Сподтишка меня достал! – обидчиво прохрипела ведьма.– Другой раз ужо поплачешь!

   – И другой раз, и третий! – Дедко захихикал.– Ладноть, чё нам с тобой рядиться, праздник губить? Пошутил я. Посчитаемся, не серчай!

   – Ыть тебя, старый! – Хозяйка махнула рукой.– Посчитаемся! Уймись! За него от,– кивок на Бурого,– все долги с тебя вон!

   Встала, обняла голову отрока, проворковала на ушко:

   – Пусть энтого Дедку лиховина пожрет, брось его! Останься со мной! Нежить тя, холить да ласкать буду, как никто!

   – Чё, шепчет с ней жить? – поинтересовался Дедко.– Ты ее слушай-слушай, так бестолком и помрешь. Да я ить тебя и не оставлю! – Встал, поклонился: – Благодарю, мать, за угощенье да наученье. Время – в дорогу, к своему порогу. Пойдем, малый! – и вышел.

   Бурый встал. Ведьма фыркнула, обняла его, прижалась мяконько:

   – Приходи ко мне, слышь, приходи! Как надумаешь, только в лес выдь да меня вспомни. И ступай, куда ноги ведут. Без дороги ко мне и придешь.

   – Малый! – донеслось уже со двора.– Сколь тебя ждать!

   Ведьма еще крепче прижалась, присосалась губами к губам, но оторвалась почти сразу, явно нехотя.

   – Старый козел! – проворчала. И тут же ласково добавила: – Не забывай меня, Бурый, слышь, не забывай!

   – Не забуду! – пообещал он, не лукавя.

   Когда ступил на залитый весенним солнцем двор, Дедко был уже за воротами. Черепа на кольях понуро глядели в стороны.

   Пока шел через просторный двор, услыхал позади топоток. Повернулся – и обомлел. Тяжким скоком летел на него ведьмин мишка. Отрок перепугаться толком не успел, как вскипело внутри властное, толкнуло вперед. А мишка встал на задние лапы, передними над головой затряс. Кобели с боков подскочили, залаяли. Тут до Бурого дошло: провожают его.

   – Сядь! – махнул он мишке.

   И зверь, рыкнув, упал на четыре лапы, пихнулся огромной башкой. Бурый запустил пальцы в жесткий клочковатый мех. Один из кобелей тут же взгромоздил лапы на медвежью холку, лизнул отрока в лицо.

   – Брысь, шелудивые! – гаркнул из-за ворот Дедко.– Сколь мне ждать, Бурый?

   Ведьмины звери отпрянули, а отрок, махнув на прощанье дивному дому, потрусил за ведуном, туда, где пел встревоженный весной лес.

   Бурого разбудил звук шагов снаружи. Он замер, прислушиваясь. Храп Дедки на соседней лавке мешал слушать, но одновременно успокаивал. А время было нехорошее – между восходом и полуночью.

   Кто-то шастал под дверью, но Бурый не встал, лежал, будто овечья шкура, которой накрыт,– защита.

   К одним шагам прибавились другие, погромче, поувереннее. И еще одни. Не зверь, не нежить – люди. Кто? Воры? Дедкины недруги?

   У двери, не запертой по Дедкову обыкновению, шаги замешкались. Теперь Бурый слышал уже и дыхание. Точно трое. Дедко храпел во всю мочь.

   Бурый осторожненько скинул овчину (холодно, однако, давно прогорело в печке) и как был, без всего, приготовился нырнуть под лавку.

   …Удар твердого сапога с гуком распахнул ветхую дверь, три могучие фигуры ввалились в избенку. Ввалились, встали плечо к плечу, острые навершия шеломов – под низкий потолок, ручищи – на мечах. Снаружи – луна, а в избенке, ясно, темень. Ничего не видать простому глазу.

   Бурый тихонько сполз на пол, примерился забраться под лавку, да не успел. Должно, глаза незваных гостей пообвыкли к мраку, а может, звук услыхали, только один из них метнулся рысью, сцапал парня. Плечо, как клешней, прихватил. Бурый не вырывался, искал поспешно какое ни на есть заклинание, да все в одночасье из головы вылетели.

   – Колдун! – рявкнул здоровый.

   – Не замай! – раздался тут голос Дедки. Ясный, словно и не спал.– Не замай вьюноша! Я – колдун!

   Железная ручища разжалась. Три воя повернулись на голос.

   Дедко кряхтя слез с лавки, пошептал, затеплил пальцами лучину. Огонек малость подвинул тьму, и Бурый разглядел пришлецов получше. Богатыри. Ширины саженной, в кольчугах, в шишастых шлемах. Из-под чешуйчатых наланитников – густющие бороды. Незнакомые. И не варяги. Все трое – в годах, не старые. И каждый таков, что Бурый ему по плечо. Грозные, аки сам Перун. Да Дедко, по всему видно, не испугался. Он бы и самого Перуна не испугался. Бурый устыдился. Ишь, хотел под лавку забиться. Как дитё малое!

   Дедко страху не выказал, а вот гости держались сторожко. Худо. У таких осторожность: чуть что – голову долой.

   – Вижу, не нашенского князя вы люди.– Дедко накинул на костлявые плечи доху, уселся. Велел Бурому: – Меду принеси. Мне. Да порты надень.– И опять воям, так и оставшимся на ногах: – Так чьи будете, мужи ратные? Послал вас кто или сами?

   – А тебя, колдун, не касаемо! – густым басом, грубо отрезал один.– Узнаешь в срок.

   Дедко враз насупился.

   – Не так со мной говоришь, человече! – буркнул он.– Знаешь, каков я? – и ляскнул зубами. Точь-в-точь как волк.

   Бородач вмиг, Бурый даже сморгнуть не успел, выдернул меч, напружил ноги. Двое других – тож.

   – Ну! Оборотись! – заревел страшно первый.– Вишь, на клинке насечка серебряна! Переполовиню!

   От рыка его Бурого пробил пот. Но учуял, что и богатырь тоже вспотел. А Дедко молчал.

   Держал тишину. А когда выдержал, молвил спокойно: – На что мне оборачиваться? – и совсем беззаботно: – Я вот тебя обращу. Поревешь зиму мишкой-шатуном, может, по-людски говорить научишься. А может, и не научишься, ежели на рогатину кто возьмет.

   – Врешь! – усомнился богатырь.

   Меча не опустил.

   – Ты железо-то спрячь, человече,– посоветовал Дедко.– А то знаешь, как топор сам собой пляшет? Так вот и меч плясать может. Хочь с серебряной насечкой, хочь и без… – и резко, будто ударил: – Спрячь немедля!

   Богатырь нехотя вложил клинок в ножны. Другие – тоже.

   – Где мед? – прикрикнул Дедко на Бурого, а когда тот подал наставнику кружку, ведун спросил: – А теперь говори, почто нужен я князю Суздаля.

   – Коли знаешь, кто послал, так должен знать и – зачем! – недовольно проговорил старший из воев.– Мне не ведомо.

   – А что ж тебе ведомо?

   – А взять тебя да привести пред светлы очи!

   – Взять меня – не по твоей власти.– Ведун усмехнулся недобро.– Да и свой князь у меня есть, воевода новгородский, чай, слыхали? – добавил с издевкой.

   – Твой не воспротивится,– заявил воин.– Не могет он старшому брату отказать!

   – Это когда твой господин моему старшим заделался? – удивился Дедко.– Не нынешней ли ночью?

   Вои мрачно молчали. Видно, прикидывали: как колдуна обратать да при этом самим не сгинуть.

   – Что ж, у вашего-то своих колдунов нет? – спросил Дедко.

   – Есть, как не быть,– ответил старший.– Да ты, слышь, славней.

   Подольстился.

   – Ладно,– смягчился Дедко.– Приеду. Сам. Ступай. Да передай князю: благодарность должна быть по труду моему. Уразумел?

   – А с нами не поедешь? – безнадежно спросил воин.

   «Чё он так боится? – подумал Бурый.– Дедко ж ничего не сотворил ему. Да и не сотворит. Для сильного колдовства время нужно».

   – Поехали с нами, колдун! – вступил второй.– Повозку те наймем. Поить-кормить будем от пуза. Поехали!

   – Пешком дойду. Сам! – отрезал Дедко.– Князя свово обнадежьте. Да не бойтесь, ничё дурного он вам не содеет. Простит. А теперь – вон. Пока не передумал!

   И три богатыря поспешно покинули избу. Бежали оружные – от старика.

   «А я – под лавку!» – устыдился Бурый.

   – Чё ж от тебя надо суздальскому-то? – чуть погодя спросил ученик.– Ведаешь?

   – Да все то ж.– Дедко махнул рукой.– Сгубить кого замыслил тишком. Потому и за мной послал, дальним. Свои-то могут и наболтать.

   – А вдруг он тебя убьет? – испугался Бурый.– Чтоб ты не проговорился…

   – Не убьет,– уверенно ответил Дедко.– Кто колдуна убьет, того колдун и после смерти со свету сживет. Иль не слыхал? Не бойся, малый, схожу, поворожу да и домой ворочусь. А вои в железе мне не страшны. Это они на поле бранном – герои, а на моем поле – что зайцы. Вернусь. Да еще и с прибытком.

   Так и вышло.

   – Вот, товарищ генерал,– человек в черной рубашке положил перед Морри полдюжины листов, сшитых скрепкой,– дневная сводка.

   – Хорошо, Михаил,– кивнул Морри.

   Сводку изучать он не собирался. Морри-разум не воспринимал написанный текст. Конечно, он мог его прочесть (используя знания жертв), но осознать – не в состоянии. Он принадлежал к другой культуре. Зато Морри-разум с легкостью перенимал язык жертв и знал, откуда может прийти опасность.– Есть новости о вашем… – Морри поискал и нашел нужное слово: – сотруднике?

   – Работаем,– сухо ответил человек в черной рубашке.

   – Хорошо. Действуйте, как обычно.

   – Есть, товарищ генерал. Разрешите идти?

   – Идите.

   «Генерал» в представлении Морри соответствовал княжьему доверенному. Выбрав из сознания жертв подходящий образ, Морри позволил отождествить себя с ним. И собачья свора охотно признала в Морри вожака. Нашелся только один упрямец… Но его найдут. Как уже понял Морри, несмотря на многочисленность нынешнего людского муравейника, несмотря на нагромождение огромных домов, его псы умели выслеживать добычу в каменном лесу. Прежний хозяин неплохо их натаскал. Морри провидел: в нынешнем мире тысячи таких псов. И все они будут служить Морри, а когда обладающие силой опомнятся и натравят на Морри своих последователей, у Морри будет достаточно псов, чтобы затравить всех, кто опасен.

   Бессмертие – добрая вещь. Но за века одиночества Морри-алчущий взрастил в Морри-разуме желание повелевать. Морри-алчущий не желал довольствоваться малым. Тысячи, сотни тысяч жертв…

   Но сначала надо уничтожить тех, кто знает о сущности Морри. И забрать древнее тело, чтобы никто не мог им воспользоваться. Впрочем, если Морри-алчущий попросту не желал расставаться с тем, что ему принадлежало, то Морри-разум значительно больше беспокоился о другом. Несмотря на прошедшие века, он отлично помнил, как стал Морри. И знал, что, в отличие от Морри-алчущего, может потерять всё.

   – Вот,– сказал Дедко, наклонясь к земле.– Болботун-трава.

   Он оторвал листок, протянул ученику.

   Тот взял, и на лице его выразилось удивление.

   – Так это ж…

   – Молчи, дурень! – цыкнул ведун, да так громко, что Бурый от неожиданности обронил лист.

   Дедко дернул его за ухо.

   – Всякий побег два имени имеет! – строго произнес он.– Одно имя для дурачков навроде тебя. Другое – тем, кто душу живую видит. То – ключ власти. К примеру, как черный люд волка кличет? – и опять дернул за ухо.

   – Серый,– сказал ученик.– Пусти, больно ведь!

   – Терпи. Еще как?

   – Ну, бирюк. Или еще – злодеем.

   – Еще?

   – Разбойник… Да по-всякому зовут!

   – А волком?

   – Могут и волком. Токо нечасто.

   – Отчего так? – Дедко упустил намятое ухо, ухмыльнулся.

   – А боятся! – сказал Бурый.– Дурные. Думают, скажешь «волк» – и прибежит.

   – А прибежит?

   – Не! – Ученик засмеялся.– То ж не его имя!

   – Ага. А ну-ка кликни мне его, быстролапого!

   – Дедко! Я ж имени не знаю!

   – Знаешь же, что не «волк»!

   – Ну!

   – А я позову: «Волк!» – и прибежит! – сказал Дедко.

   – Так то – ты!

   – А прибежит – не испугаешься?

   – Не! Пускай он пугается! – и заявил гордо: – Он – серый. Я – Бурый!

   – Дурень ты! – (Ученик ловко увернулся от Дедкиных пальцев – ухо спас.) – Допрежь времени с тобой говорю. Закрой варежку и запоминай. Болботун-трава. Для чего? Для лиха. Вари с приговором в собачьей крови от заката до первой звезды. Залей в след с приговором и станет человек злой, да на слово грубое скорый, да не к месту. А сие, бывает, и к смерти ведет, а уж к хуле – наверное. То для лиха. Теперь – для добра. Хочешь лешего от ульев отвести, в меду вари да с хлебом положи на пенек. Леший придет, понюхает и боле приходить не станет. Еще ежели на живот или на горло порчу навели, мешай с лунным цветом да золой да с простым приговором «помянись-оборотись, прямо да навыворотись» по телу разотри. И порча на другого перейдет.

   – Дедко! – перебил ученик.– Разве ж это – доброе? Все ты мне, Дедко, про нехорошее сказываешь, про порчу да чары злые. А как людей лечить – никогда.

   – А ты што ж, лечить хочешь? – сощурился ведун.

   – Да не то что хочу… – смутился ученик.– Ты ж лечишь!

   – Ха! Ты сперва шесть личин смени да семь сил накопи.

   – Это как? – озадачился Бурый.

   – А так. Одна у тебя есть. Та, что от страху. Да только одна. И глупый ты. Сперва умным стань. Пусть людишки под тобой походят. Пусть всё злые их обвычки твоими станут. А не то не лечить станешь, а мучить. Да сам не заметишь.

   – А не врешь ли ты мне, Дедко? – и приготовился увернуться от оплеухи.

   Однако ведун не ударил. Поглядел одобрительно и согласился:

   – Вру.

   У Бурого челюсть отвисла: не ожидал такого ответа.

   – А потому вру,– продолжал Дедко,– что ты – дурень. Ну-ко, скажи мне приговор, чтоб кабан поле попортил.

   Бурый задумался, затем начал не слишком уверенно:

   – Зверь-зверь-клыкан-веперь-камен нобок-иди-на-лу-жок-с-лужка-на-дорожку-с-дорожки…

   – Побежал! – насмешливо перебил Дедко.– Ток не к тебе, а свиней гонять иль в болото спать! Голос, голос делай! Силы у тебя – сколь у комара в грудке. Давай снова…

   – Товарищ генерал, прибыл начальник выборгского филиала. Примете?

   Морри посмотрел на девицу, верней, по годам девицу, а по сути давно уж нет, угадал в ней пульсацию желания, но она была Морри не интересна. Пустой мешок. Вот та, с которой он чуть не совершил ритуал,– другое дело. Впрочем, прерванный ритуал не значит – не совершенный. Пока нить не разорвана. Морри-разум отодвинул желание. Это желание принадлежало его предшественнику, друиду, изгнанному в нижние глубины Морри-алчущего. Сила. И Власть. Вот то, что по-настоящему важно.

   – Нет,– сказал он порченой девице.– Не приму. Выйди.

   Морри-разум изучал Каменный Лес, Город. И тут следовало поспешить, пока Город сам не начал изучать его.

   Вместе с Кириллом мы вытащили тело из морозилки, перенесли в погреб и уложили на стол. Все продумано и взвешено. По эту сторону реальности не должно быть никаких сбоев и неопределенностей. Хватит того, что с той стороны.

   Установленный в погребе кондиционер негромко ворчал. Сейчас, согласно программе, он держал температуру в минус четыре градуса, по холодному времени сбрасывая лишнее тепло в змеевик на кухне. Сделав дело, Кир молча ушел наверх. Он все понимал и, видно, охотно поменялся бы со мной местами. Но не мог. Кир ушел, а я остался.

   Она была в одежде, и это не очень хорошо, поскольку поверхность тела прогревалась неравномерно. Если не смотреть на лицо, казалось, она просто свернулась калачиком и спит. Но это если не смотреть на лицо. А если смотреть… Белая, прихваченная изморозью кожа с темными крупинками налипшей земли… Неживая… От этого следовало отрешиться, и я отрешился. Навык перешагивания границы между человеком и телом внедряется в каждого медика еще на первом этапе обучения. Западный подход, который я всегда порицал. Сравнительно с подходом восточным. Но нынче это умение мне пригодилось. Мертвое лицо принадлежит телу, а не человеку.

   Рядом со мной – фотография. То же лицо. Только загорелое, счастливое… Живое…

   В последние часы я думал о ней непрерывно. Я представлял ее, слышал ее голос. Закрывая глаза и даже не закрывая их – видел ее улыбку. Если отрешиться от печальных обстоятельств, можно счесть ситуацию даже забавной. Полюбить женщину, которую никогда не видел живой? Причем не пятнадцатилетнему прыщавому мальчишке, а бородатому, тертому жизнью мужику? Вчера я прокручивал в уме всех женщин, которых имел счастье любить. Оказалось – не так уж много. Тех, кого любил, а не тех, кого имел. Это походило на пересмотр жизненных ценностей, которым в прежние времена мучил меня Сермаль. Но, в отличие от Сермалевых упражнений, итогом явилось не «очищение сердца», а бесконечная печаль. Спасибо Тебе, Господи, что в милосердии Своем Ты подарил мне…

   …Сбоку, на табурете, стояла колба со спиртом. В спирте висел розовый растопыренный корень. Помощник.

   А в узком фарфоровом стакане плавала в кислом молоке коричневая пыль. Бессмертный прах. Ключ. Жизнь и смерть. Жизнь и смерть – замерзшей девушке на столе. Возможно, жизнь и смерть мне, Глебу Стежню…

   Кажется, я задремал. Когда очнулся, в подвале заметно потеплело. Я посмотрел на белое лицо и увидел, что изморозь сошла с кожи. Вместо нее поблескивали капельки влаги. Сколько прошло времени? Много. На термометре шесть градусов. Пора. Я встал и отправился в операционную. Следовало еще раз все проверить. У меня под рукой нет команды реаниматоров. Только пара полуквалифицированных рук по имени Кирилл. Этого хватит. Если я сам не оплошаю. Вернувшись, я скальпелем осторожно срезал влажную оттаявшую одежду. Распрямлять тело не стал, только подложил белый войлочный коврик.

   Теперь осталось только помолиться. Я очень надеялся, что Бог не осудит то, что я собираюсь сделать. Хотя бы потому, что цель оправдает средства. Астральный воин. Я улыбнулся. Каков ярлычок! Под стать полоумной тетке, начитавшейся дешевых брошюрок. Лыцарь астральных полей. Не столько рыцарь, сколько лазутчик… Страшно тебе, Стежень? Конечно, страшно! Но и… любопытно. Каким оно будет на этот раз?

   Ну, все. Я перелил содержимое стеклянной колбы, розовый прозрачный настой,– в мензурку. Ровно двести шестьдесят граммов, предел даже для моего организма. Еще раз взглянул на фото. Затем – на белое, скульптурно-спокойное лицо.

   «Если все выйдет, полюбит ли она меня?» – прокралась посторонняя мысль.

   Я прогнал ее. Решительно. Взял фарфоровый стакан с темной радиоактивной пылью и выпил в три больших глотка, так и не ощутив вкуса. Затем, точно так же, ничего не ощутив, проглотил содержимое мензурки, постоял, подумал, надо ли закрыть глаза? Оказалось, не надо…

   Прах нелюдя томился под деревянной крышкой. Тосковал по целому. Бурый поскреб бороду. Страшно. Да не в страхе беда. Страх – что шпора петушиная. Беда другая. Не знает Бурый, хочется ль ему с черным огнем века вековать. Вот главное. А страх… Кто ворожит, тот всегда в страхе. Это у воя есть щит да броня. У ведуна брони нет. Ошибся – и нету тебя. Токмо ведун ведает, когда помрет. И Бурый ведал. Одно скверно: ежели заглотит его тварь – так и не смерть это. Сон. Страшный.

   Серая мышка вскарабкалась по ножке стола, наставила на колдуна красные бусинки: спит? Решила, спит. И сунулась к чашке, привстала на задние лапки… да так и порскнула со стола на пол и в норку. Малая тварь, а чует.

   Ведун вздохнул. «А-а-а… – подумал,– чему быть, тому быть!» И опростал чашку.

   Была бурая дорога, а по обе стороны – неподвижный насторожившийся лес. Тусклая, будто припорошенная глиняной пылью листва, запах гнили. Стежень бежал. Бежал и смотрел вниз, на свои ноги в пыльных сапогах, на бугры и впадины, на прибитую к твердой земле траву. Бежал мерно, враскачку и, кажется, уже очень давно. Но усталости не испытывал. «Пойдешь налево – коня потеряешь…» Коня у него не было. И меча-кладенца тоже. Было два ножа: один – за пазухой, второй – в голенище. И ловчая сеть на плече.

   «Ничего нет,– сказал себе Глеб.– Это все – форма. Способ сборки».

   Не утро, не вечер. День. А солнца не было. И не должно быть. Как и неба. Настороженный лес, готовый сомкнуться и пожрать чужака. Бурая дорога, способная обернуться бездонной пропастью…

   «Только способ сборки иллюзии,– сказал себе Глеб.– Я могу бежать вечно, но бежать – глупо».

   Бегущий человек поднял голову, посмотрел вперед… и увидел.

   Мгновенный бросок, полет, перенос… Дорога, выгнувшаяся вверх тускло-ржавой гусеницей, серый холм, серый камень, серый замшелый камень стен над затхлой водой. Взгляд, поймавший трещину наверху, еще более стремительный полет над черной мертвой водой, расширившаяся до невероятных размеров щель, нет, расщелина, скольжение вдоль замшелого камня (мох, торчащий высокой густой щеткой), снова полет, мелькание чего-то далеко внизу, площадка, нет, площадь, обрывающаяся прямо в бездну, огромные ржавые колонны (мимо них), тень, густая и страшная… а-ах!

   Мир стремительно уменьшился, ноги в мягких сапогах пружиня ударили в пол, подняв фонтанчики пыли.

   «Способ сборки… Ищи, Стежень! Ищи, ты знаешь, кого искать? – Нет, не знаю! – Знаешь!»

   Движение короткими, в пять-шесть шагов, бросками. От арки к арке. Прозрачные занавесы, прозрачные, как паутина. За ними – тьма и страх. Вечная тьма и вечный страх. Где-то далеко, в огненном сердце,– обитель соперника. Но сейчас там пусто. Хозяина нет. (Странствует, изгнан, охотится?) Пустота, тьма и… бессловесный шепот:

   «Ты, можешь поселиться здесь (Не здесь, а там!). Ты можешь…»

   «Я пришел сюда не за этим! Я пришел за ней!»

   Шепот:

   «Она твоя. Она – и тысячи других. Они все – твои. Эти и все, кого ты захочешь…»

   Ярость! Стежень прыгает, рвет ближайший занавес, рвет тьму и… НЕТ! Он отшатывается, смахивает с себя липнущие клочья, бежит, спотыкается, снова бежит… А-ах!

   Глеб сидит на полу и размахивает коротким кривым ножом. И плачет.

   «Только способ сборки, Стежень!»

   Он прячет нож, развязывает сумку и вынимает маленький круглый предмет. На нем – лицо женщины. Миниатюра. Желтые волосы, розовые щеки, алые губы… Здесь не бывает таких цветов. Глеб плачет, но уже не от отчаянья – от счастья. И встает. И расправляет плечи. И медленно поворачивается. И взглядом сердца пронзает тысячелетние камни. И идет.

   ОН ЗНАЕТ!

   Паутина-завеса скукоживается, расползается, осыпается трухой. Каменный желоб. Запах копоти. Неровные плоскости стен сходятся над головой и под ногами.

   Она лежит в щели, и тело ее белеет во тьме. Белеет лицо, плечи, груди…

   Глеб наклоняется. Губы, ее холодны и мертвы. На них пыль… Глеб берет окаменевшее лицо в теплые ладони, он прикасается к неподвижным губам и чувствует языком пыль и прах. Пыль и прах… В груди отчаянно и тонко кричит птица.

   «Иллюзия, Стежень. Только способ сборки!»

   Глеб разжимает ладони, делает шаг назад, медленно расправляет сеть… и выпускает птицу на волю!

   Ах, как она кричит! Как она рвется вверх, прочь! Глеб осязает ее ужас, но только туже затягивает сеть. Туже, еще туже!

   Она больше не пробует вырваться, только смотрит огромными влажными синими глазами. И эта влага и синева значат больше, чем тысяча правильных слов.

   Глеб вскидывает ее на плечо и бежит, мерно, враскачку, как никогда не бегал |та|. Он бежит вверх, по коридорам, по лестницам, пока камень не обрывается в пропасть. Тогда он просто отталкивается от камня и летит. Над камнем, над черной водой, над бурой дорогой.

   Неужели он просто так нас отпустит? Неужели отпустит?

   Свобода пугает больше, чем испугало бы появление Врага.

   Но освобожденная птица парит надо мной и кажется больше, чем весь этот проклятый мир. Свобода…

   – Глеб!

   Я с трудом открываю глаза, вижу Кира и снова смыкаю веки. Сил не осталось даже на то, чтобы смотреть.

   – Глеб! Она умирает!

   О Господи!

   Я снова открываю глаза, пытаюсь встать и снова плюхаюсь на лежак. (Операционная? Как я здесь оказался?)

   – Помоги же!

   Кирилл подхватил меня под мышки, поставил на ноги. Нет, поставил – громко сказано, скорее, водрузил. Но я смог оглядеться и обнаружил, что она – тоже здесь. Спокойно, Стежень! Кое-как перебирая ногами (ходьбой это назвать нельзя), я добрался до холодильника, вынул из бюкса заранее заправленный шприц и попытался сделать себе инъекцию. Кирилл перехватил мою трясущуюся руку, закатал рукав и довольно ловко поймал вену. Надо же, не знал, что у него подобные навыки.

   Полегчало практически мгновенно. Мощная штука. Ну, поехали! Я принялся подключать свой могучий арсенал. Зонды, датчики, иглы… Температура тела – восемнадцать. Экспресс-анализы… Компьютерный анализ… Рекомендации… «Список органов, пригодных для трансплантации…» С расценками. Американский юмор! Выблядки! Кровь… Физраствор… Принудительная циркуляция… Искусственная почка… Кислород… Нет, Кир, не этот, соседний… Анализы… Кровь… Восемнадцать литров. Хватит, с запасом. Состав… График… Химия… Термостат… Кир, вторая коррекция!.. Катетер… Анализ… Температура кожи – двадцать два градуса, ректальная – двадцать четыре. Мало! Кир, еще на два деления! Так, теперь посмотрим. Чертовы перчатки, ни хрена не чувствую. Спасибо, Кир! Ага, теперь порядок!

   Я закрываю глаза и очень медленно перемещаю ладони. Поля нет, пустая оболочка. Очень трудно… Ага, вот он, позвонок… Канал вроде цел, без смещения… Физраствор… Мертвая вода… «Окропил мертвой водой – и зажили все раны…» Как раньше было просто (Шутка!) … Температура тридцать три градуса… Оболочка, пустая мертвая оболочка… Господи, помоги!

   Анализ… Физраствор долой. Кровь. Гормоны… Температура – тридцать четыре градуса… Химия… Сосуды. Клеточная… Что ты говоришь, Кир? Что?

   – Поцелуй ее!

   – Что?

   – Поцелуй ее!

   Кир смотрит мне в глаза, и я понимаю!

   Как просто! Шаман плясал три дня. Три дня – и восемь литров водки…

   Господи, помоги! Ты сотворил этот мир! Ты творишь его каждое мгновение! Пожалуйста, Господи, я ничто, я никто… А Ты можешь все!.. Я люблю ее, Господи!

   Закрыв глаза, я прикасаюсь к раскрытым губам, сбоку, чтоб не задеть трубок. Губы теплые и мягкие… Как живые. Господи, помоги!

   Сеть рвется. Освобожденная птица стрелой взмывает ввысь…

   Я люблю тебя!

   Птица бьет крыльями, кричит… и падает!

   Мне больно! О Господи! Больно!!! Нет, не могу!!!

   Невероятная, нестерпимая боль! Голое, скользкое тело бьется под моими руками, рвется из паутины проводов, трубок… Я сжимаю ее! Я тоже кричу! Безумная боль! Кир! Держи меня!!! А-а-а!!!…

   Первое, что я вижу, очнувшись,– довольную бородатую рожу.

   – Полегчало? – спрашивает.

   – Что?

   Тут я вспоминаю, и меня начинает трясти! Как мне было больно! До смерти помнить буду! И тут я соображаю, что это была совсем не моя боль! Господи!

   Я рывком поднимаюсь… и Кирилл ловит меня и укладывает обратно. Но так, что я могу ее видеть. Респиратор. Розовое лицо в красных точечках сыпи. Заметный отек. Сердце…

   – Сердце? – спрашиваю.

   – Да.– Кирилл улыбается.– Бьется.– Угадав следующий вопрос: – Нет, само. Но твоя техника трудится вовсю, качает в полный рост. Искусственную почку я тоже не отключал. Правильно?

   – Угу. Мне надо встать.

   – Успеешь. Компьютер говорит: состояние тяжелое, но непосредственной опасности нет. Правда, он еще много чего выдает, но, извини, я ваших терминов не понимаю, даром что по-английски. Сердце бьется, легкие работают без принудительной циркуляции, зрачки реагируют… Лежи! Не то тебя самого откачивать придется.

   Он прав. Незачем мне вставать. Могу и отсюда посмотреть, она ведь живая… Живая!

   Волна невероятного счастья накатывается на меня, перехватывает горло. Жива!

   Удивительно, но я даже думать не хочу о том, как такое могло случиться. Благодарю Тебя, Господи! Она жива! Она спит. Ей не больно!

   Трудно дышать. Нет, это ей трудно дышать! Какая ерунда! Поправим! Теперь все поправим, залечим, зарастим. Теперь – пустяки. Жива… Множество нитей соединяют нас. Мы – одно. А я даже не знаю, как ее зовут…

   – Кто ты?

   Молчание.

   – Кто ты?

   Он спит. Я знаю его. Он – тот, кто приносит боль… Кажется… Его руки пахнут травой. Отравой…

   Сердце мое – красная медь.

   Голос его – пламя.

   Увидеть… Что? Не помню. Увидеть… и умереть…

   Под ангельскими… нет. Под этими вот руками…

   Он открывает глаза.

   – Кто ты? Птица?

   – Нет… Нет!

   – У тебя есть имя?

   – Да… Нет… Не помню… А у тебя?

   – Глеб…

   – Обними меня, Глеб! Мне страшно!

   – Ты спятил, Стежень!

   Кто-то хватает меня за руки, отрывает… Я сопротивляюсь…

   – Глеб!

   Рык Кирилла заставляет меня открыть глаза.

   Я лежу на холодном кафельном полу операционной. А рядом… Запрокинув голову – обрывок кислородной трубки прилеплен пластырем к щеке – глядя в потолок остановившимся взглядом – она!

   О Господи! Секунду я тупо смотрю на раскачивающуюся, роняющую капли иглу. Потом, чисто рефлекторно – на ее руку. На небольшое красное влажное пятно – кровь.

   И тут меня словно пробивает!

   Оттолкнув Кирилла, я поднимаю ее обратно, укладываю. Грелка, где грелка? А вот она! Пульс… Блин!

   Кир смотрит на меня встревоженно, это потому что я загнул трехэтажным.

   – Плохо?

   Я гляжу на него… и вдруг начинаю ржать. И не могу остановиться. Слезы текут по щекам. В глазах у Кирилла сомнение. Думает – истерика или нет? Прикидывает: не дать ли мне по роже? Я мотаю головой… Пытаюсь что-то сказать… Слова лезут идиотские.

   – Уверенный,– говорю.– Хорошего наполнения… Пульс…

   Кирилл пялится на меня… и тоже начинает ржать. Басом. Так, что в шкафу начинает звенеть стекло. Полная шиза! Стоят два здоровенных мужика, трезвых причем, и гогочут, как жеребцы!

   – Капельницу… – сквозь смех выговаривает Кирилл.– Капельницу поставь…

   – На хрена? – тоже сквозь смех бормочу я.– На хрена эта капельница?

   Тут Кир обрывает смех и глядит на меня так, что я тут же замолкаю.

   – То есть? – тихо говорит он.

   – Что это ты? – удивляюсь я.

   И с опозданием понимаю, что…

   – Спокойно,– говорю.– Все нормально. Девочка в порядке. Больше, чем в порядке.

   И начинаю отсоединять всю свою автоматику. Ту, что еще не отсоединилась сама.

   – Ты вовремя прибежал,– говорю.– Почувствовал?

   – Угу. Все это,– кивок на приборчики,– так орало, что мертвый бы поднялся.

   Понятно. Молодцы американцы.

   – Значит, все хорошо? – спрашивает.

   – Лучше не бывает.

   – А почему она так смотрит? И не двигается?

   – Если бы я тебе заправил все, что закачал в нее, даже такой слон, как ты, лежал бы пластом и ловил кайф.

   Въехал. Но видом изобразил неодобрение.

   Пришлось пояснить.

   – Ей было больно. Очень больно!

   – И ты не мог снять? – спросил с недоверием.

   – Такую – нет. Даже иголками. Ты хоть представляешь, что мы сделали, урод толстый?

   – Представляю,– ворчит.– Тебе помочь? – и хватается за катетер, который как раз надо оставить.

   – Сядь,– говорю.– Не маячь.

   Покорно усаживается.

   – Сам-то как? – спрашивает.

   – Счастлив,– говорю.– Ну-ка, отвернись.

   Фыркает, но отворачивается.

   Я наклоняюсь, целую теплые шершавые губы.

   – Все хорошо,– шепчу.– Все хорошо, любимая.

   Конечно, она меня не слышит.

   – Дима,– лениво проговорила Лена,– прекращай скоморошествовать. Утомляешь.

   Тут в очередной раз запиликал телефон.

   – Я! – рявкнул Шведов в трубу.– Мать вашу! Я сказал! Так делай, бля! Делай! Что не хочет? Уволен! Не ты, мать твою! Пушкин! Другого найдешь, чтоб подписывал, а не муму пялил! Всё. Я сказал – всё!!!

   Шведов сунул телефон в карман. Казалось, брызни на него сейчас водой – зашипит.

   – Виктор,– тем же ленивым голосом произнесла Елена,– тебе совсем не обязательно быть тут. Мальчики вполне управятся. Тем более здесь теперь охрана. Хочешь, я буду тебя сопровождать?

   – Это еще зачем? – сварливо спросил Шведов. Но в глазах мелькнула заинтересованность.

   – Чтобы кое-кто тобой не позавтракал.

   – С чего вдруг такая забота? – недоверчиво поинтересовался Виктор.

   – Может быть, я сама хочу тебя съесть… – Елена распрямила ноги и потянулась.

   Виктор промолчал.

   «Тебе не скучно здесь?»

   «Нет. Когда ты приходишь».

   «Не огорчайся. Осталось недолго».

   «Я не огорчаюсь. Глеб…»

   «Что?»

   «Ты спрашивал, как меня зовут?»

   «Да?..»

   «Я не помню».

   – Это мое право! – заявил Шведов, поднявшись.– И я желаю ее видеть. Немедленно!

   Стежень тоже встал. Прищурившись, он в упор глядел на Шведова, и взгляд этот не сулил ничего хорошего. Но Виктор никогда не стал бы тем, кем стал, останавливайся он на половине шага.

   – Немедленно! – повторил он.– Или, мать вашу, через час здесь будет не трое, а три десятка бойцов. И разберут по бревнам не только твой дом, но и весь сраный поселок! Ясно?

   Стежень усмехнулся холодно.

   – Нет,– сказал он.– Не ясно!

   – Ну все! – негромким, но дрожащим от ярости голосом процедил Шведов.– Пеняй на себя! – и взялся за телефон.

   Неуловимое движение – и обломки раздавленной трубки осыпались на ковер с ладони Стежня.

   Выматерившись, Шведов отскочил назад и полез за пистолетом.

   – Глеб, не надо! – быстро произнес молчавший до этого момента Кирилл.

   Стежень даже не оглянулся. С той же ледяной усмешкой он ждал, когда Шведов достанет оружие. Но Виктор опомнился, пистолет так и остался в кармане.

   – Господа,– внушительным басом пророкотал Игоев.– Не стоит обострять. Виктор, обещаю, что через два часа вам привезут новый телефон. Глеб, мне кажется, можно разрешить господину Шведову повидаться с женой. То же касается и Дмитрия. Конечно, ты врач и последнее слово за тобой, но, мне кажется, твоей пациентке уже лучше.

   Стежень посмотрел на друга, вздохнул…

   «Это была твоя идея…»

   «Да, моя. Прости».

   – Лучше,– нехотя подтвердил Глеб.– Но ей нужен абсолютный покой. Ладно. Можете поглядеть на нее и сказать пару слов. Пару, не больше. И никаких эмоций. Никаких, понятно? Малейший нажим – и ее психика будет травмирована. Необратимо.

   Шведов пристально посмотрел на Глеба. Без гнева, скорее – с грустью.

   – Я понял,– сказал он.– Можешь не беспокоиться… доктор.

   Небольшая комната, желтый свет, мягкая клавесинная музыка. Бледное лицо женщины. Темные ободки вокруг закрытых глаз. Волосы, разбросанные по подушке, кажутся желтыми от снежной белизны наволочки.

   Они вошли вчетвером: Стежень, Игоев, Грошний и Шведов.

   Стежень выключил магнитофон, и сразу стало слышно ровное гудение приборов и жужжание кондиционера. Стежень наклонился к изголовью, щелкнул тумблером, и верхняя часть кровати приподнялась на несколько градусов. Женщина открыла глаза, увидела Глеба, попыталась улыбнуться…

   – К тебе гости,– негромко сказал он.– Ты не против?

   – Нет… – тихий-тихий голос, почти шепот.

   Стежень кивнул Шведову, тот приблизился.

   – Марина…

   Женщина посмотрела на него, потом на Глеба…

   – Марина… – прошептала она.– Это я, да?

   Сцепленные за спиной пальцы Шведова сжались так, что покраснели костяшки, но лицо он удержал.

   – Да,– сказал он.– Это ты. А меня помнишь, Марина?

   Глаза женщины заблестели.

   – Нет,– прошептала она.– Нет, я…

   Грошний не выдержал, шагнул вперед, встал по другую сторону кровати:

   – Маринка, сестренка, не плачь, я с тобой…

   Женщина посмотрела на Дмитрия, губы ее задрожали…

   – Кто?.. Я… Глеб, пожалуйста…

   Стежень тут же оказался рядом, оттеснив Грошнего. Правой рукой он прикрыл ее глаза, а пальцами левой, легкими прикосновениями, начал поглаживать бледный влажный лоб. Женщина вздохнула, с всхлипом, как ребенок. Лицо ее расслабилось, дыхание стало ровным. Глеб убрал руку – Марина спала.

   Щелчок – и кровать вернулась в прежнее положение. Снова заиграла музыка. Стежень мотнул головой: уходим.

   Уже в гостиной он негромко сказал Шведову:

   – Спасибо.

   – Не за что,– так же тихо отозвался Виктор.– Глеб, это пройдет?

   Стежень ответил не сразу, но ответил честно:

   – Не знаю.

   Шведов больше ничего не спросил, просто кивнул и отошел.

   Этот человек начинал нравиться Стежню. Скверно.

   – Я их не знаю, Глеб, и не хочу их знать!

   – Тише, маленькая, тебе нельзя волноваться. Дима – твой брат…

   – Мне не нужен брат! Мне никто не нужен, только ты!

   – Хорошо, хорошо, счастье мое! Не плачь, я здесь, с тобой…

   Елена Генриховна Энгельгардт услышала хруст, непонимающе посмотрела на сломанную заколку…

   А, это руки, сами…

   – Глебушка… – прошептала она.– Глебушка, что мне делать? Что мне делать, если я тебя люблю? Если я не могу быть единственной, если я не могу избавиться от этой… Пусть я буду третьей, хоть рядом, я привыкну, я даже научусь у тебя ее любить… Пожалуйста, пусть так будет! Иначе я не выдержу… Пожалуйста…

   Слезы текли по ее нежным атласным щекам, хрустальный кулон на груди пульсировал в такт ее прерывистому дыханию.

   За окном шумел ветер.

   – Чуешь? – спросил Дедко.– Гость к нам. Кто?

   Бурый прислушался, сначала ухом, потом внутри.

   – Баба,– сказал уверенно.– Боится.

   – А то! – удовлетворенно кивнул Дедко.– Ясно, боится. Я ж не мельник. И какое дело ее ко мне ведет в таку пору?

   – Тайное,– ответил ученик.– Кабы явное – засветло пришла бы.

   – Баба… – задумчиво пробормотал Дедко, глянул на ученика, велел: – Иди рожу вытри, сажа на носу.

   Бурый удивился: никогда прежде Дедко чистотой не озабочивался. Однако нос вытер. Дедко между тем напялил на голову волчью лохматую шапку, сапоги обул, уселся на лавку. Важный, ноги расставил, рядом – посох резной. Грозен видом.

   Ученику сие казалось пустым скоморошеством. Ведун и в рваных портах страшен. Как-то даже сказал о сем Дедке, а тот лишь ухмыльнулся.

   – Умный,– сказал,– дуракам кулак кажет, а лёза за пазухой таит.

   Гостья под дверьми топталась недолго. Лишь Дедко разместился – стук.

   – Отвори,– велел он ученику.– Да не сразу. Вот, хотя бы сперва в печку подбрось.

   Бурый исполнил в точности.

   Вошедшая, баба средних лет, высокая, крупная, с лицом властным, но сейчас оробевшим и беспокойным, поздоровалась (Дедко не ответил), сбросила овчину и, не решаясь присесть или заговорить, переминалась ногами в валяных сапогах да прятала руки за спину.

   Бурый, отойдя в тень, глядел, как Дедко учит бабу. И сам учился.

   – Я… – не выдержав, начала пришелица, но Дедко хлопнул ладонью по скамье, и она осеклась.

   Дедко держал молчание, пока не счел, что властолюбство гостьи полностью схвачено страхом. Только тогда махнул на соседнюю лавку:

   – Сядь!

   Лавка была просторна, но гостья, хоть задом широка, пристроилась на самый краешек.

   – Там в сенях корзиночка маленька… – робко сказала она.

   Дедко кивнул Бурому:

   – Прибери.

   Бурый принес корзинку, скинул припорошенный снежком холст, показал, что внутри. Дедко кивнул, но по виду его ученик догадался: недоволен. Не велико подношение.

   Гостья между тем сняла с головы меховую круглую шапку, поправила красный убрус, сколотый под подбородком. Концы убруса, богато расшитые, лежали на высокой груди. Гостья приосанилась, кокетливо зыркнула на Дедку. Дура.

   – Малешихой меня зовут,– сообщила она.

   – А допрежь как звали? – хмурясь, спросил Дедко.

   – Сластей! – и слегка порозовела.

   – И за каким делом ты, Сластя, в ночну пору ко мне заявилась?

   Баба встрепенулась. Слова посыпались из нее, как зерно из худого мешка. Половина проходила мимо уха, но и оставшегося оказалось довольно.

   Дело у бабы простое. Есть у ней муж. У мужа – дочка-малявка. Вредна, глупа да лядаща. Вот ее, падчерицу, и надобно известь. Потому как нету у бабы из-за нее жисти никакой. Изводит, да объедает, да…

   – Не ври! – оборвал Дедко.– Объедает! Таку телисту!

   – Ну не объедает,– сразу согласилась баба.– А все одно жисти нет…

   – А что ж сама? – спросил ведун.– С невеличкой не управишься?

   – А как муж прознает? – Баба поглядела на Дедку, как на неразумного. И снова, скороговоркой: – Да я придумала все! Ты, колдун, хворь на нее наведи! Ты можешь, бабы сколь раз говорили. А уж хозяин-то мой сам ее к те приведет, полечить. Ну и ясно, как ты ее полечишь!

   Дедко фыркнул, покосился на корзину.

   – Ты не гляди, что мало! – с ходу угадала баба.– Сколько могла, тишком же. Я еще принесу, ты не думай! Я…

   – Помолчи! – рыкнул колдун, зыркнул из-под бровей грозно, он умел.

   Баба вмиг осеклась, заерзала на лавке, забегала пальцами по подолу.

   Дедко подумал, подумал да и выдал:

   – А что, Сластя, глянь на малого моего. Нравится?

   Баба глянула мельком, подняла арки бровей:

   – Красный молодец,– и улыбнулась, но не Бурому, а ведуну.

   – Вот и добре.– Дедко подвинул на затылок волчью шапку.– Подсядь ко мне.

   Баба проворно вскочила, подбежала, плюхнулась рядышком да еще прижалась потесней. Бурый про себя усмехнулся.

   Дедко взял посох, поднял вровень с бабьим лицом:

   – Глянь-ко сюда!

   На ручке посоха неведомым искусником была вырезана Злая Морда с красными глазами-каменьями. Баба глянула, и румянец с ее щек вмиг сошел.

   – Ты гляди, гляди! – строго прикрикнул Дедко, придвинув Морду прям к ее носу, и – раз! – хлопнул бабу свободной рукой по лбу. Да не просто хлопнул, а так, что умишко ее бабий враз перевернулся, а глаза под лоб закатились. Ведун хлопнул бабу еще раз, по затылку, и глаза ее вернулись на место. Но смысла в них уже не было, одна пустынь.

   – Любит муж дочку? – спросил ведун строго.

   – Любит,– пустым мертвым голосом ответила баба.

   – А тя любит?

   – Любит.

   – А дочка, чай, добра девка?

   – Добра.

   – Чо ж те от ней надо?

   – Мониста.

   – Каки-таки мониста?

   – Ожерелки самоцветные. Мать, помирав, ей оставила.

   – За них хочешь девку сгубить?

   – Как помрет – муж мне отдаст. И меня шибче любить станет, потому как одна у него останусь.

   – У самой, что ж, дитёв нет?

   – Нету.

   Дедко подмигнул ученику.

   – Встань,– скомандовал бабе.

   Та поднялась и застыла, ровно деревянный истукан.

   Дедко ухватил гашник ее поневы, развязал, сдернул запашную юбку, завалил бабу грудью на стол, полез пальцами в сокровенное место. Баба дернулась.

   – Ты чё?

   – Больно,– скучным голосом сказала гостья.

   Бурый глядел во все глаза, в портах у него зашевелилось.

   Дедко щупал бабу, словно корову. Баба терпела, только вздрагивала и негромко вздыхала.

   Наконец Дедко распрямился.

   – Сочна и утробна,– изрек он с удовлетворением. И ученику: – Подь сюды и гляди.

   Бурый охотно приблизился. А Дедко взял бабу за срамное место и принялся мять, да уже не так, как ране, а полегоньку. Баба тихонько засопела, потом пискнула и дернула задом.

   – Вишь как,– произнес Дедко, отнял руку и обтер о голенище.– Ну скидай портки да суй куда надо. Не забыл, куда надоть?

   – Не забыл,– пробормотал Бурый, поспешно разоблачаясь.

   – От так,– похвалил Дедко.– Да не шустри, не шустри, бабы, они крепких любят, а не шустрых. Ты сперва так посунься, потом эдак.

   Дедко показал руками как. Бурый охотно плюнул бы на Дедковы поучения, но не решался и покорно двигался и раскачивался.

   Баба заохала, закряхтела, застонала тонко.

   Бурый, удивленный, остановился.

   – Давай, дурень, давай! – гаркнул Дедко.– Теперя бей, не жалей!

   Бабье нутро стиснуло Бурого, он аж охнул. Жар вскипел в копчике, воздух потемнел, тело налилось яростью, бурав его обратился в тяжкое свирепое долото.

   Баба завизжала. Бурый почувствовал, как руки ведуна тянут его назад, махнул рукой в гневе – и руки пропали. Бабий визг еще боле взъярил его. Он зарычал яростно и страшно, навалился на мягкие ягодицы…

   Что-то твердое воткнулось Бурому в промежность, он содрогнулся в последнем усилии… и все кончилось.

   Свирепый и могучий ушел, остался ошеломленный отрок с дрожащими коленями.

   – Ну, малый, ты учудил,– прохрипел Дедко даже с каким-то восхищением.

   – Да я… – пробормотал ученик.

   Но Дедко уже занимался бабой.

   – Ну ежели она и теперь не понесла, то я не я, а смерд глупый,– пробормотал он.

   Потом глянул искоса на ученика и сказал строго:

   – Впредь-то не забывайся… Бурый.

   Человек в черной рубашке удивленно посмотрел на Морри, и тот повторил вопрос:

   – Вы точно справитесь?

   – У меня в команде одни профессионалы! – с легкой обидой ответил человек.– У каждого на счету десятки подобных операций. Мы проанализировали обстановку и отождествили системы безопасности. Уверен, что мы можем ликвидировать охрану и захватить всех, кто находится в доме, менее чем за десять минут. Даже если охрана успеет вызвать поддержку, ко времени ее прибытия мы успеем отойти. Забрав все, что требуется. Разрешите?

   – Нет! – отрезал Морри.

   Человек не глуп. Но не понимает, что воинское мастерство – еще не все. Иной раз лопнувшая подпруга стоит витязю головы. И тем не менее человек очень полезен. Да. И его обученные убивать люди – тоже. Скоро Морри даст им работу. Теперь он знает слабое место соперника. И использует эту слабость.

   Чем дальше, тем интересней казался Морри-разуму этот мир. Настораживало только одно: не умея прозревать невидимое, эти люди оказались способны полностью контролировать любого из себе подобных, если тот вдруг привлекал их внимание. Ни одно его слово, ни один поступок не оставались незамеченными. Удобно, когда этим пользовались пособники Морри. Но то же могли проделать и его враги. Морри мог взять человека и заставить его видеть то, что хочет Хозяин. Но проделать то же самое с видеокамерой пока не умел. Этому предстояло научиться.

   Стежень пил заморское бренди, слушал замирающий в горле голос Джона, смотрел на Марину… и ему было хорошо. А Марина забралась с ногами в Кирино просторное кресло (близко, не дальше протянутой руки), тянула через трубочку холодный ананасовый сок и ждала. Ждала, когда сильный и мудрый мужчина возьмет ее на руки и унесет туда, куда сильные и мудрые мужчины уносят прекрасных возлюбленных… Чтобы никто и ничто никогда-никогда не разлучило… Только смерть.

   В полумраке Марина казалась совсем юной. И сказочно прекрасной. Волосы ее крылом падали набок, глаза тонули в тени, но Глеб знал: они чисты и не отравлены ожиданием. Потому что эта девушка не знает времени. И что бы ни случилось, принадлежит только ему. Навеки. А Стежень навеки помнит, какими холодными и твердыми были ее губы. Холод, пыль и прах… А теперь, он знает, эти губы мягкие и теплые, и кожа пахнет не пылью, а травой и солнцем. Глеб знает все. Каждый, самый крохотный кусочек ее тела. Не прикасаясь, чувствует ее так, словно держит в объятьях…

   Стежень наклонился вперед, привстал…

   Марина чуть запрокинула голову, волосы упали назад. Открытая, близкая, невыразимо прекрасная…

   Глеб качнулся, коснулся бородой ее щеки (Марина чуть вздрогнула), прошептал в нежное, под щекочущей прядкой, ушко:

   – Я тебя люблю… Навсегда!

   Поднялся упруго, подхватил ее на руки и унес наверх. А музыка осталась внизу…

   – Мы отправляемся,– сказал помощник.

   Вместо неизменной черной рубашки сейчас он был одет в пятнистую куртку, поверх которой нахлобучено нечто, тоже пятнистое, но неизвестное Морри.

   – Бронежилет третьего уровня защиты,– четко ответил помощник на заданный вопрос. И добавил чуть погодя: – Бельгийский. Разрешите идти?

   Морри ответил не сразу. Он размышлял. И сомневался. Придуманный им план был целиком построен на информации, полученной от человека. Но сомневался Морри не в самой информации. И даже не в правильности решений. Морри-разум чувствовал: его опыт пасует в новой обстановке. Так ли верно считать, что люди остались прежними, несмотря на прошедшие века? А если нет?

   Если нет, то Морри-алчущему более подошел бы тот, кто рожден в этом измененном мире. Причем Морри-разуму даже известно, кто именно. И идея эта ему совсем не нравилась. Впрочем, в распоряжении Морри-разума сознания людей этого мира, а Морри-алчущему нужна только Пища. А Пища у него будет. Много. И очень скоро.

   Кирилл Игоев плавал. Восемь гребков, поворот, еще восемь гребков. Бассейн был маленький. Чуть поодаль, на ковре, облаченная только в шапочку с козырьком, лежала на животе секретарь-референт фирмы Людмила Попова, ела банан и читала французскую книжку. Над ней полыхал ультрафиолет. И тем не менее она не отдыхала, а работала. Когда зазвонил телефон, секретарь-референт выкатилась из ультрафиолетового пятна.

   – Вас слушают,– деловым голосом произнесла она.

   – Игоева, пожалуйста,– попросил приятный мужской голос.

   – Он сейчас занят. А кто его спрашивает? – продемонстрировала секретарскую выучку Людмила.

   – Его спрашивает Ласковин, детка. Когда освободится, передай ему, что я уже в городе.

   – Минутку…

   Ласковин входил в список людей, ради которых можно было прервать заплыв шефа. Взяв из корзинки мячик, секретарь-референт запустила его в пловца и конечно не промахнулась. Мишень довольно крупная.

   Игоев вынырнул, навалился на бортик, отдуваясь, здоровенный, как морж, взял трубку.

   – Да,– сказал он.– Звонил. Мне нужна ваша помощь, Андрей Александрович… Сегодня лучше, чем завтра, а завтра лучше, чем послезавтра…

   Людмила присела на корточки рядом со своим шефом. Не без задней мысли. Поскольку единственной ее одеждой по-прежнему оставалась шапочка, то зрелище выходило пикантное.

   – Отлично,– выслушав ответ, произнес Игоев.– Через два часа у меня в офисе. Большое спасибо.

   Он протянул трубку Людмиле, похлопал ее по коленке и скомандовал:

   – Одевайся, валькирия. Развлекаться будем потом. Если живы будем.

   Последнюю фразу Попова не приняла всерьез. Решила, шеф шутит. Но тем не менее отправилась одеваться.

   Ровно через два часа у дома на улице Гороховой, украшенного маленькой старательной кариатидой, остановился черный «Ауди А4». Приехавший на нем господин с озабоченным лицом вошел внутрь, а когда спустя еще три часа этот же господин вновь вышел на улицу, лицо его выглядело еще более озабоченным. Господин сел в машину и поехал в сторону Дворцовой.

   Стежень и Грошний обедали вдвоем. Елена, которая, собственно, и приготовила этот обед, уехала в город, а трое охранников упорно отказывались от угощения хозяина.

   – Что-то Марина не звонит,– произнес Грошний, энергично обгладывая индюшачью ногу.– И к телефону никто не подходит.

   – У вас что, на даче телефон? – удивился Стежень.

   – Дача! – Дмитрий хмыкнул.– Повез бы муженек ее на нашу дачу. Как же! У него ж родовое, бля, гнездо в прошлом году отгрохали. Домина на двадцать комнат. Бассейн прям на берегу озера.

   – Серьезно? – удивился Стежень.

   – Ну! Мы ж теперь европейцы. Нам озерная водичка грязная и невкусная! Мы, бля…

   – Не ёрничай! – оборвал друга Стежень.– Зависть тебе не к лицу.

   – И то правда. Слушай, Глеб, после завтрака брякнул бы ты моему зятьку на трубу, беспокоюсь я что-то…

   Однако и звонок по спутниковому ничего не дал. Теперь уже обеспокоился и Стежень. Попробовал связаться с Игоевым, но того не оказалось ни дома, ни в офисе. Сотовый тоже не отзывался. За неимением лучшего Глеб отправил Игоеву факс, продублировал запиской по e-mail, после чего спустился вниз, к охранникам.

   Вахту нес «Иванов». Его напарник спал.

   – Мы уезжаем,– негромко сказал Глеб.

   «Иванов» кивнул: понял.

   Перед отъездом Стежень сделал последнюю попытку, но оба телефона не отвечали. Определенно что-то стряслось. Обычный телефон мог и не работать, бывает. Но Шведов – не Игоев. Он без своей трубы шагу не ступит…

   – Я тоже очень хочу помочь тебе вспомнить,– произнес Виктор, притянув Марину к себе. Его губы скользнули по ее шее.– Может, немножко любви вылечит твою амнезию?

   – Нет, не нужно, пожалуйста… – Марина попыталась отстранить его.– Подожди! Память ни при чем… Просто у меня все болит, понимаешь, и месячные…

   Шведов прижался щекой к ее щеке, мокрой… И сразу ее отпустил.

   – Ладно,– сказал он сухо.– Не плачь. Поправляйся. Если что – я у себя.

   Марина кивнула, глотая слезы.

   Дверь закрылась, и женщина упала ничком на огромную кровать, зарылась лицом в шелковое покрывало.

   Что же это за напасть такая? Почему ее муж – совершенно чужой? Почему она не помнит ни его прикосновений, ни его запаха? Почему она здесь? Зачем она вообще приехала в этот роскошный дом? Глеб…

   Тр-р-ра-т-т-т! …

   Звук, похожий на звук рвущейся ткани. Марина не сразу поняла, что это выстрелы. Она вскочила – на шелке осталось темное влажное пятно,– подбежала к эркеру.

   Внизу, во дворе, очень быстро, как насекомые, перебегали какие-то люди. Вот один из них упал, загремели выстрелы, а человек уже вскочил на ноги и устремился дальше. Очень быстро, какие-то секунды – и двор опустел. И выстрелы загремели внизу, на первом этаже. Лязг, звон, грохот. Марина шарахнулась от окна.

   «Там охрана»,– подумала Марина.

   Снова выстрелы. В соседней комнате что-то кричит Шведов.

   Грохот каблуков вверх по лестнице, отрывистые возгласы.

   Бах! Бах! Бах!..– за стенкой. Вскрик. Бах! Бах! – и злобная оглушительная автоматная трещотка. Удар о стену, звон разбивающегося внизу, под стеной, стекла.

   «Надо спрятаться…» – вяло подумала Марина, но тут ее дверь с хрустом вывернулась из петель, в комнату влетел человек, покатился по полу прямо к ее ногам, подцепил ее за щиколотку. Вскрикнув, женщина опрокинулась на кровать, а человек, наоборот, вскочил на ноги. Воняющий порохом ствол уперся ей в щеку. Марина увидела отрешенное лицо убийцы – далеко-далеко – и совсем близко, на спусковом крючке, согнутый палец с грязным ногтем… Время как будто совсем остановилось. Марина чувствовала кожей горячую обжигающую сталь, но боль ее не беспокоила. Она смотрела на палец и ждала, когда он шевельнется…

   – Черт! – выругался Стежень.– Все! Завтра покупаю джип!

   Двигатель «Нивы» истошно взвыл, машина кое-как выкарабкалась из песка, передние колеса зацепили грунт, машина подпрыгнула, Грошний ударился головой, но промолчал.

   По его мнению, срезать не имело смысла. Весь выигрыш расстояния они растеряли на скверной дороге. А поторопиться следовало.

   «Ниву» болтало, как лодку в шестибалльный шторм. Деревья так и мелькали. Но скорость не поднималась выше шестидесяти.

   Оп-па! Лес остался позади, машина нырнула вниз и вынырнула уже на шоссе. Наконец можно было разогнаться, но уже не было смысла. Через триста метров – поворот к озеру, а там и цель.

   Грошний никогда не был на даче Шведова. Не то чтобы не приглашали… Не хотелось. Еще поворот. Вот это дорога. Не хуже европейских. И домик в конце – тоже. Ни хрена себе дачка!

   – Ах ты… – выругался Стежень, крутанул руль, машина подпрыгнула, наехав на что-то левыми колесами.

   Грошний отвлекся от созерцания приближающегося особняка, привстал, оглянулся… Ёш твою! Поперек черной гладкой полосы в луже крови лежал человек. Когда Дмитрий снова посмотрел вперед, они уже въезжали в брошенные нараспашку ворота. Хорошие ворота, крепкие, вот только не помогли. Будочка охранника тоже нараспашку. Сам охранник – наповал. А десятью метрами левее – изрешеченный пулями «чероки». И еще два трупа.

   Сбросив скорость, Стежень подрулил прямо к дому, затормозил рядом с белым, совершенно целым «мерсом» и выскочил из машины. Грошний немного замешкался, доставал свой газовик, хотя уже понял: его немецкая прыскалка здесь не играет. Тут работают куда более опасные игрушки. Следом за Стежнем взбежал вверх по лестнице и оказался в холле. Россыпи гильз, осколки витражей, труп охранника, повисший на перилах галереи. Роскошный, под старину, камин обгрызен пулями. Второй охранник, вероятно, попытался укрыться за мраморным выступом, но неудачно. Мертв.

   Стежень уже взбегал наверх. Еще один труп. И четвертый. Дверь, прошитая очередью. Еще одна, нараспашку…

   Виктор Шведов лежал на полу. Когда-то белая рубашка стала красной от крови. В правой руке – пистолет. Затвор в заднем положении – Шведов отстреливался до последнего. Раздавленный телефон – рядом на ковре. Не везет нынче шредовским трубкам. И хозяину тоже.

   Пока Грошний разглядывал убитого родственника, Стежень успел осмотреть оставшиеся комнаты, вернулся, мрачный, но не настолько мрачный, как если бы…

   – Ее нет? – полуутвердительно спросил Грошний.

   – Нет.

   – Ну и хорошо…

   Стежень скрипнул зубами. От выражения его лица даже Дмитрию стало не по себе. Грошний поспешно отвернулся. На столе стоял телефон. Обычный. Грошний машинально снял трубку… Странно! Работает.

   – Глеб,– сказал он,– я звоню Кириллу?

   Стежень кивнул.

   Игоев отозвался мгновенно. Словно ждал.

   – Здесь бойня,– сразу сообщил Грошний.

   – Виктор? Марина?

   – Виктор мертв, Марины нет.

   – Понял. Быстро уезжайте.

   – Может…

   – Быстро уезжайте!

   – Уходим,– произнес Грошний, положив трубку.

   Стежень кивнул.

   Но вместо того, чтобы убраться подальше, Стежень доехал до шоссе, а у поворота съехал с дороги и загнал машину в лес. Тускло-зеленая «Нива» сразу потерялась среди припорошенных пылью сосен.

   – Пропустим боевиков,– пояснил он.– Команду номер два.

   – Почему два? – удивился Стежень.

   – Потому что команду номер один покрошили эдак за час до нашего появления.

   – Это которые на «чероки»? – напряг извилины Дмитрий.

   – В точку.

   Ждать пришлось недолго. С ревом и визгом, еле вписываясь в поворот, с шоссе на частную дорогу хлынула целая автоколонна. Автобус, три джипа, «мерс» и даже один каплеобразный инкассаторский бронеавтомобиль. Еще не осела поднятая колесами пыль, а Стежень уже выкатил «Ниву» на трассу и, не особо гоня, двинулся в сторону города.

   Грошний встревожился. Как-то уж слишком быстро успокоился его друг.

   – Глеб, может, прибавишь? – попросил он.

   Стежень покачал головой:

   – Уже можно не спешить. Тех, кто увез Марину, мы не догоним. Но ты не напрягайся, вряд ли ее тронут.

   – Почему ты так уверен?

   – Я думаю, то, что мы видели,– работа опричников Морри. А Морри цену Марины знает.

   – И какова же ее цена? – сердито спросил Грошний.

   – Ее цена – я.

   Выстрела не последовало. Палец соскользнул со спускового крючка, горячий ствол перестал упираться в щеку, и тут же грубая рука ухватила Марину за плечо, рывком подняла на ноги. Ни слова не говоря, человек поволок ее из комнаты. Марина не сопротивлялась, она была в шоке.

   По галерее сновали люди с автоматами. Все чужие. Свой, охранник, висел на перилах. Кровь из прошитого пулями тела уже перестала течь.

   Человек, который волок Марину, толкнул ее в руки другому.

   – Куда ее? – спросил тот.

   – Вниз!

   Наверху гремели выстрелы. Марина сидела на кафельном полу, прижавшись к серому боку стиральной машины. Кто в кого стреляет, она старалась не думать. Она не верила, что пришла помощь. И нисколько не удивилась, когда за ней спустился один из убийц.

   Все они собрались в холле. Марина удивилась: их оказалось только четверо. И еще один лежал на брошенном на пол покрывале. Грудь его была забинтована.

   Взгляд Марины упал на охранника с простреленной головой. Женщина поспешно отвернулась, ей стало дурно. Желание смотреть по сторонам пропало напрочь.

   Со двора донесся шум мотора.

   – На выход! – скомандовал один из налетчиков.

   Трое тут же подхватили покрывало, на котором лежал раненый, четвертый толкнул Марину к выходу.

   Во дворе стоял катафалк.

   Раненого переложили на носилки и погрузили в заднюю дверь. Остальные, в том числе и Марина, вошли обычным порядком. Водитель тут же завел мотор. Автобус выкатился из ворот.

   – Куда вы меня везете? – набравшись мужества, спросила Марина.

   Ответом была пощечина.

   Марина заплакала.

   Грошний, пыхтя, отжимался от пола. …Двадцать восемь, двадцать девять… тридцать семь… Все еще смуглый и тощий, он уже не напоминал фараонову мумию. Наросло чуток мяса… Сорок один, сорок два…

   Стежень, холодный, сосредоточенный, пил травяной Кириллов чай. Ждал.

   Дмитрий закончил отжиматься, улегся на тренажер, залязгал…

   – Димон, прекрати Бога ради! – не поворачиваясь, процедил Стежень.

   – Нет вопросов.

   Грошний уже успокоился. По легкости характера он запросто передоверил ответственность. Ни разу не было такого, чтобы, взявшись, Кир и Глеб не сдюжили.

   А вот у Стежня такой абсолютной уверенности не было. Он твердо знал: за все надо платить. Причем две вещи в мире стоят дороже всего: любовь и жизнь. А потерять… Вот она была и нет…

   Сосредоточившись, он собрал в комок силу и послал ее… в никуда.

   «Значит так, да?» – ярость колыхнулась внутри.

   Сталкер Глеб Стежень стал уязвим.

   Он запустил пальцы в бороду, рванул, чтобы было больно и…

   Нет, так нельзя. Надо успокоиться. Надо что-то изменить. Не внутри, так снаружи.

   – Димон, где твоя бритва?

   – В мыльной… пых, пых… Найдешь?

   – Найду.

   Стежень встал, поглядел в зеркало… Да, все правильно.

   Через пять минут он вернулся. Там, где раньше была борода, кожа была светлее.

   Грошний прошел мимо, не глядя, зашумел душем.

   Стежень выплеснул остывший чай, налил новый.

   Пришел Игоев.

   Глянул на бритого Стежня, ничего не сказал, сел. Глаза красные, веки набрякли, мешки под глазами, устал.

   «Надо ему почки подработать»,– по профессиональной привычке подумал Глеб.

   – Сегодня вечером я подключаю к делу еще одного человека,– сказал он.

   – Кого?

   – Ласковина.

   – Это который ученик Славы Зимородинского? – уточнил Стежень.

   – Да. И не только ученик.

   Игоев помассировал лицо, вздохнул.

   Глеб по привычке взял его за запястье, «дохнул» чуток… Хоть это еще получается.

   – Спасибо,– поблагодарил Игоев.– Уже полегчало. Итак, Андрей Ласковин. Возник буквально из ничего.

   – Зимородинский – это не «ничего»,– возразил Стежень.

   – Не перебивай. Два года назад у него не было ни имени, ни авторитета. Однако сцепился он ни много ни мало с «тобольской» группировкой.

   – Мне он уже нравится,– сказал Стежень.

   – Мне тоже. Хотя дело было достаточно грязное. Ласковина попросту использовали для сведения внутренних счетов. Как Ваньку-дурачка. А дальше – как в сказке. Ванька-дурень вдруг оказался Иваном-царевичем и пошел крушить всё и вся. Возможно, твой знакомый Зимородинский сыграл при нем серого волка. Так или иначе, замысел тех, кто использовал Ласковина, парень отработал. И по всем правилам господа бандиты должны были его убрать. И тут его ни с того ни с сего снимают с крючка…

   Игоев потер лоб, потом поднял на Стежня усталый взгляд.

   – Я, Глеб, много повидал нетрадиционных финалов,– сказал он,– но этот просто ни в какие ворота. Ладно, вывернулся парень. Тут бы ему самое время успокоиться, но нет, Андрей Александрович словно во вкус вошел, полез в игры уже политические. И опять в роли Ваньки-дурачка. И опять вывернулся, хотя был на волосок. Дальше – больше. Уже совсем по непонятной причине Ласковин, уже обзаведшийся кличкой Спортсмен, влез в тотализаторные бои (Стежень поморщился) и ухитрился побить, причем до смерти, некоего Хана, совершенно зверовидное создание. Я смотрел ролик и могу сказать, что опять-таки трупом должен был стать Ласковин. Хан его уже почти прикончил, когда парень вдруг встрепенулся и грохнул его головой о помост. Ролик этот, кстати, расходится не хуже какого-нибудь Ван-Дамма, хотя и по другим каналам.

   – Его посадят,– равнодушно заметил Стежень.

   – Вряд ли. Зато Спортсмен в одночасье стал очень известной личностью. А потом он опять схлестнулся с «тобольцами». Результат – изрядное количество трупов, ни к одному из которых его привязать не удалось. Зато сам он получает пулю от ученика некоего экстрасенса Лешинова. А чуть раньше этот ученик убивает своего учителя. А еще раньше насилует и тоже убивает некую женщину прямо в квартире, которую снимает господин Ласковин.

   – Проворный ученик,– констатировал Стежень.

   – Был,– сказал Игоев.– Помер, как написано в деле, «по халатности медицинского персонала». В общем, много крови и еще больше непонятного. Меня этот парень весьма заинтересовал. И тут вдруг мне звонят и спрашивают, не соглашусь ли я проконсультировать господина Спортсмена.

   – Ты согласился?

   – Разумеется. И не пожалел. Интересовала его сущая мелочь – купленная у старушки квартира. Вернее, судьба самой старушки. И тут возникает еще более интересная коллизия. Поиски старушки выводят прямиком на секту «Свидетелей Апокалипсиса». Знаешь такую?

   – А как же! Сейчас ты скажешь, что это он их громил прошлой зимой?

   – Нисколько не сомневаюсь. Кстати, у Андрея Александровича обнаружилась побочная профессия: он, аки Персей, спасает юных дев из лап чудищ, то бишь всякого рода сектантов и престидижитаторов от оккультизма. И как я выяснил при личной встрече, парней с ярко выраженными экстрасенсорными способностями, вроде тебя к примеру, господин Ласковин недолюбливает.

   – Это его проблемы,– отметил Стежень.– Зимородинский его такому наверняка не учил. Поскольку сам из таких парней.

   – Возможно. Но наш герой не ограничивается подвигами Персея, а опять влезает в мясорубку. И опять с «тобольцами». В результате их лидер, господин Гришавин, в золотом гробу отправляется в лучший мир, а господин Ласковин чуть-чуть не становится его наследником. И это чуть-чуть – пожалуй, редкий случай, когда Андрей Александрович отказывается Иванушкой плясать под чужую дудку. И остается на вторых, хотя и немалых, ролях.

   – А чем хуже первые? – спросил Стежень.

   – А тем, что наш герой при всей своей везучести в вопросе разбирается слабо и единственная роль, которая ему подходит в этой игре,– это роль ширмы с красиво начерченной мишенью. А желающих пострелять по ней, особенно в процессе нынешнего перераспределения имущества, более чем достаточно.

   – О’кей,– согласился Стежень.– А теперь ответь мне на один простой вопрос: нам-то зачем нужен этот берсерк?

   – Нужен,– сказал Игоев.– Во-первых, потому что он не берсерк. А во-вторых, потому что он действительно силен. Я чувствую: он не по зубам нашему чудовищу.

   – А мы?

   – Мы? Я, Глеб, верю своей интуиции, но не гнушаюсь и доводами разума. Только что я сделал прогноз. На машине. А параллельно, по моей просьбе, Алена раскинула свои картинки…

   – И что?

   – Плохо. Мы, брат, проигрываем вчистую.

   – Но я всегда могу…

   – Можешь, но… – Игоев покачал головой.– Боюсь, что он просто не примет вызов.

   Ласковин, улыбаясь, протянул руку.

   – Мы знакомы,– сказал он.

   – Дмитрий Степанович Грошний…

   Улыбка, рукопожатие.

   – Елена Генриховна Энгельгардт…

   Елена одарила Ласковина ослепительной улыбкой, а вот у Андрея Александровича улыбка сползла с лица.

   Стежень увидел, как запульсировал зеленым огнем кулон-череп и тотчас, словно красный капюшон, поднялся над головой Ласковина. Глеб тут же оказался между ними. Миг: Стежень с Ласковиным, два бойца, оценили, прощупали друг друга и…

   – Андрей! – успокоительно пророкотал Игоев.

   …И Ласковин отступил.

   – В хорошую компанию вы меня заманили, Кирилл,– буркнул он.

   – Вы можете уйти, Андрей…

   Ласковин нахмурился, еще раз оглядел присутствующих, всех по очереди… и вдруг усмехнулся.

   – Не могу,– возразил он.– Это уже моя разборка. А вы все равно будете путаться у меня под ногами.

   – Еще неизвестно, кто у кого будет путаться… – промурлыкала Елена.

   Ее забавляло, что невысокий Андрей Александрович пытается смотреть сверху вниз на ее друзей, хотя даже Стежень (о других и говорить нечего) на полголовы выше Ласковина.

   – Аленка! – укоризненно произнес Игоев.

   Стежень видел, как господин Ласковин, он же Спортсмен, прокачивает ситуацию. Наблюдать за ним – одно удовольствие. Каждая эмоция тут же отражалась на физиономии. Что же до всего остального…

   – Я согласен,– после минутного раздумья произнес Андрей Александрович.

   – А он – лапочка! – сказала Елена Стежню.

   – Не надо меня провоцировать,– сухо уронил Ласковин.– Может выйти больно.

   Но Стежень уже видел: ученик Зимородинского не сделает Ленке ничего дурного. Хотя – может. Что-то такое у парня было наверчено в прошлом. Или – джентльмен?

   Поддавшись совершенно мальчишескому позыву, Глеб взмахнул рукой и «метнул» невидимый камень в солнечное сплетение Ласковина.

   Ф-ф-ф… Камень «рассыпался», не долетев до цели.

   Андрей Александрович удивленно поглядел на Стежня. Глеб усмехнулся. Ласковин ответил коротким кивком.

   – Кирилл,– обратился он к хозяину.– У меня в машине ждет человек. Я хотел бы, чтобы вы его выслушали.

   – Добро,– кивнул Игоев.– Сейчас его пригласят.

   Владимир Константинович Фрупов сразу почуял недоброе. Все вроде бы было на месте. И кадет-дежурный, козырнув, поприветствовал по форме, и народ по кабинетам, слышно, работал. И все-таки…

   Если бы он, Фрупов, не умел чуять нехорошее, давно гнил бы в могиле. Если удосужились бы похоронить. Он, Фрупов, битый волчара. Он помнил, что, если травка зеленеет и солнышко блестит, еще не факт, что в зеленой травке на знакомой тропинке за знакомым бугорком не выцеливает его, Фрупова, тихий, как украинская ночь, снайперок.

   Тут, конечно, не было травки и тропки. И коридором этим Владимир Константинович хаживал не первый год… Ах ты!..

   В конце коридора, аккурат перед фруповским кабинетом, стоял Кимыч. А с Кимычем – незнакомый мужик спортивного телосложения. И, как видно опытному глазу, главный в этой парочке был как раз не Кимыч.

   Всех деятелей партии «Национальное движение» Владимир Константинович знал в лицо. И толстосумов, и болтунов, и прочих. И знал: как бы кто из этих прочих ни пушил хвост, а место свое знал. И полновластным хозяином в «исполнительном отделе» никто из них себя не чувствовал. Тем более с Кимычем, в котором гонору – на троих хватит.

   – Володя! – слишком оживленно гаркнул Кимыч.– Давай, знакомься, генерал Ликанов!

   «Хрен ты верблюжий, а не генерал!» – подумал Фрупов.

   Руки он не протянул. И самозванный генерал – тоже.

   – Вот! – все так же оживленно продолжал Кимыч.– Прислали, понимаешь, из белокаменной…

   Тут Владимир Константинович и вовсе встревожился. Потому что раньше из столицы приходили только деньги. И так было удобнее для всех. И так должно было быть…

   Фрупов не поверил ни единому слову. Поначалу подумал: кто-то толкнул на него дезу, и теперь братья по оружию… Почти сразу сообразил: этого не может быть! Это в нем типичный профессионал говорит, а ситуация совсем не выглядит типичной…

   Владимир перевел взгляд с непривычно возбужденного лица Кимыча на спокойное лицо «московского гостя», встретился с ним глазами и…

   Когда-то Фрупова контузило. Чиркануло пулей по черепу. Ничего особого, кость на месте, только кусочек скальпа улетел, но ощущение было острое. Сейчас ощущение тоже было острым. Как ломом по голове. В ушах звон, в глазах багрянец, колени – желе. Упал бы, да генерал-самозванец помог, поддержал.

   А потом Фрупова словно завернуло в белую вату. И не больно, и не страшно… никак. Притом что Владимир точно знал: никто и пальцем его не тронул.

   Вата ватой, а мозги работали хорошо. И в мозгах сразу всплыло: «психотропное оружие…» Почему? Вроде читал в американском журнале пару дней назад. Выходит – не херня? Преуспели условные противники…

   Вата истончилась немного.

   – Вот и славно… Вот и славно… – донесся жизнерадостный голосок Кимыча.

   Пелена спала. Мутными еще глазами Фрупов уставился на «генерала»… и обнаружил, что тот в ярости! Рожа перекосилась, глаза налились кровью…

   – Не смей! – злобно прохрипел самозванный генерал.

   …И вдруг Фрупов увидел: из генераловой шевелюры торчат рожки. Аккуратные такие, черные, остренькие, блестящие, словно покрытые лаком. А глаза у генерала – и не глаза вовсе, а сплошной жгучий огонь.

   Тут Владимира объял такой невыразимый ужас, что он взвыл в голос. И рванулся изо всех своих немалых сил, выкрутился из цепких пальцев и…

   Пришел в себя аж на Обводном канале. Потный, задыхающийся, с безумным взглядом, Владимир Константинович Фрупов чесал во весь дух по набережной, а прохожие так и шарахались в стороны.

   Пришел в себя и остановился. Огляделся. Погони не замечалось. Недавнее прошлое помнилось смутно.

   Фрупов прикинул, какой кусок отмахал на автопилоте, и даже удивился. Вынув платок, Владимир Константинович вытер мокрое лицо и, свернув направо, по Подъездному переулку двинулся к вокзалу.

   Витебский вокзал – место не столь бойкое, как, например, Московский или Финбан. Но чтобы подумать и оглядеться – вполне подходящее. А подумать требовалось. Происшедшее не укладывалось ни в какие логические рамки. Фрупов знал: никаких психотропных штучек на нем не испробовали. На этот счет у Владимира Константиновича имелся достаточный опыт. А в штучки психиатрические как-то не очень верилось. Он ведь не какой-нибудь нервнобольной придурок, а спец. Профессионал. С другой стороны, профессионал обязан допустить и появление гипнотизера невероятной мощи… Рожки эти мерзкие так и торчат перед глазами. Остренькие, блестящие… Скрытые символы подсознания, надо полагать… Ах ты…

   Фрупов выругался, шепотом, но смачно. Дело не в рожках. Дело в той боевой машине, какую они сварганили за эти три года. Владимир отлично представлял возможности «исполнительного» отдела партии. Он знал каждого: от матерых Мишкиных «волкодавов» до свеженьких небитых кадетов. Плюс связи во властных структурах. Плюс контакты и сочувствующие в «законных» ведомствах. А вот ему, Фрупову, опереться практически не на кого. Все его реальные связи наверняка засвечены. Оно, конечно, проще жить нелегалом у себя дома, чем в чужинской стране, но в чужих краях у него была конкретная поддержка. И конкретная задача… Рожки эти омерзительные… Рожки…

   Фрупов оживился. А ведь это мысль! И совсем недурная мысль!

   Владимир Константинович спустился вниз, вышел из здания вокзала, привычно проверился… Чисто. Напротив трамвайной остановки торчали грибочки телефонных автоматов. Фрупов выбрал крайний. Набрав номер (никаких записных книжек, все – в голове), загадал: если дома, значит, интуиция не подвела.

   – Да,– произнес мужской голос.

   – Доброе утро, Инквизитор,– сказал Владимир Константинович.– Есть дело. Поговорим?

   Ответ последовал не сразу, собеседник думал. Но думал недолго.

   – Когда и где?

   – Я у Витебского вокзала. Буду прогуливаться по нечетной стороне Казачьего переулка.

   – Годится,– последовал ответ.

   – Я…

   – Не беспокойся.– Собеседник хмыкнул.– Я тебя узнаю. Жди. Буду минут через двадцать.

   Пока Фрупов рассказывал, Стежень не столько слушал, сколько изучал его и Ласковина. Изучал, анализировал и пришел к выводу, что командир Фрупов и вольный боец Ласковин очень похожи. Особенно же глазами. И у того и у другого характерный взгляд человека, полагающего себя правым всегда и при любых обстоятельствах. Договариваться с такими трудно. Зато драться спина к спине – одно удовольствие.

   Одна из Кириных девочек принесла кофе, другая – бутерброды. Оставили и удалились. Вышколены.

   – По крайней мере стало ясно, откуда у нашего подопечного боевики,– сказал Игоев.

   Стежень видел: Фрупову очень хочется позадавать вопросы, но сдерживается. Тоже вышколен.

   «Если „исполнители“ партии „Национальное возрождение“ похожи на него, хлебнем мы с ними лиха»,– подумал Глеб.

   Любопытно, как ему удалось вывернуться из черных лапок Морри? Повезло? Или чуть больше, чем повезло?

   – Как вы устроились, Володя? – спросил Игоев.– С жильем помочь не надо?

   – Нет, спасибо. С этим проблем нет. Проблема со временем.

   – То есть?

   – Пока,– сказал Фрупов,– я знаю о моих бывших коллегах практически все. С отставанием на сутки. Наше серьезное преимущество. Тем не менее мне необходима поддержка. В одиночку мне этого генерала не устранить.

   – Бессмысленно,– заметил Стежень.

   – Что – бессмысленно?

   – Убивать генерала. Он просто сменит носителя.

   – Тогда что нам делать?

   – А вот это,– сказал Игоев,– мы сейчас и обсудим.

   – Естественно,– согласился Ласковин, газанул и, подрезав серую «вольву», вывернул на Невский.

   – И еще мне надо подумать. В тихом спокойном месте. В нашем деле подумать никогда не вредно.

   – Естественно,– снова согласился Ласковин и притормозил перед светофором. Подрезанная «вольва» тут же пристроилась рядом. Ее водитель опустил стекло, вознамерившись что-то сказать, но, поглядев на Владимира, от реплики воздержался.

   – Прощупаю контакты,– продолжал Фрупов.– Соберу информацию, сориентируюсь. Мишка, конечно, профессионал, настоящий мастер. Но – практик. И тактик. Это значит – Мишку можно просчитать. Например, в недавней загородной акции чувствуется его почерк. Очень характерный почерк.

   – Еще есть Морри,– напомнил Ласковин.– Кстати, с учетом этого, можно ли доверять твоим информаторам?

   – Надеюсь, что эта тварь не подгребла под себя всех,– произнес Фрупов.– Если подгребла, значит, мы всяко на бобах. Будем сидеть тихо, Морри все равно до нас доберется. Только чуть позже. У следующего перекрестка – налево.

   – Лучше – раньше.– Ласковин усмехнулся.

   «Ауди» свернул на Мытнинскую.

   – Теперь куда? – спросил Андрей.

   – Уже приехали,– ответил Фрупов.– Вот в эту арку.

   Однако поперек арки, перегораживая ее, стоял «паджеро».

   Ласковин подал назад, съехал с тротуара, остановился у обочины.

   – Однако! – процедил он.– Твои?

   – Сомневаюсь,– отозвался Владимир.– Погоди, сейчас разберемся.

   – Сиди! – отрезал Ласковин.– Не светись!

   Он выбрался из машины, подошел к джипу и постучал по тонированному стеклу.

   Дверца открылась, высунулась бритая голова, что-то сказала. Фрупов не услышал, что именно. И не услышал, что ответил Ласковин. Но ответ голове явно не понравился, и ее обладатель вылез целиком, во всей мясисто-золоченой красе. Навис над невысоким Андреем, растопырил пальцы. С другой стороны джипа вылупился еще один экземпляр. И третий. Без золотых прибамбасов, но ощутимо более опасный. Фрупов открыл дверцу… Но его помощь не понадобилась.

   Ласковин, пальцовкой не устрашившись, поймал «козу», повернул аккуратно и поставил золоченого на четыре точки. Второго успокоил не столь элегантно – пробил ногой назад, и приятель впечатался в стену. Третий полез за пазуху… и наглядно продемонстрировал недостатки подмышечной кобуры. Ласковин даже не потрудился уйти с линии. Перепрыгнул через стоящего на карачках, атаковал цки в голову – противник успел поднырнуть, но нарвался на удар коленом и осел. Рука так и осталась за пазухой.

   Ласковин мимоходом отвесил стоящему на четырех костях, или, точнее сказать, окороках, пинка в живот, отчего тот опрокинулся на бок. Андрей за шиворот отволок неудавшегося стрелка, уложил на бочок, чтоб кровью не захлебнулся. Затем сел в «паджеро» и отогнал его из арки во двор. Не забыв основательно приложить джип правым бортом об угол. Вернувшись в «ауди», Ласковин вытер руки и взялся за баранку. Зарулив в подворотню, «ауди» едва не переехал ноги второго золотомясого, уже частично очухавшегося. Тот ноги поджал и провыл вслед что-то злобное.

   – Еще одна арка, налево,– сказал Фрупов.– А у тебя энергичный подход.

   – Время экономит,– отозвался Ласковин.– Не затевать же базар на полчаса. Все нормально, уже темнеет, тебя они не видели.

   – Но могли запомнить номер машины. Если найдут…

   – Если найдут – здорово огорчатся,– беспечно перебил Андрей.– Шелупонь. С ними даже разбираться не будут. Опустят на бабки – и гуд-бай, Америка!

   – Ну тогда ладно. Здесь тормозни.

   Ласковин остановился.

   – Подъезд – этот,– сказал Владимир.– Квартира – третий этаж направо. Телефон я тебе дал. В гости не зову, извини. Спасибо, что подвез. Будут новости – я тебе звякну.

   – Только не домой,– предупредил Ласковин.– На сотовый.

   – Как скажешь.

   Стук в дверь прервал размышления Глеба.

   – Да?

   На пороге стоял «коричневый свитер».

   – Гость,– лаконично сообщил он.

   Стежень поднялся.

   – Что ж,– сказал он,– пойдем поглядим.

   «Гостя» демонстрировали целых два экрана. Качество изображения – превосходное. И не скажешь, что ночь на дворе.

   «Гость», впрочем, пока еще был не во дворе, а на улице, за забором. Но разглядывал, несомненно, двор и дом. Лицо у «гостя» было располагающее: простое по-деревенски, с широкими скулами и крепкими челюстями. На вид – лет двадцать шесть, двадцать восемь.

   – На машине приехал,– сказал «Иванов».– Оставил поблизости.

   – Это точно,– согласился «коричневый свитер».– Если бы на автобусе – был бы в грязи по уши. Там болото.

   – Последний автобус в десять вечера,– заметил Стежень.

   – Ну часика три-четыре можно и подождать…

   – Гена! – одернул его старший.

   – Молчу!

   – Знаешь его? – спросил «Иванов» Стежня.

   – Нет.

   Нет, это не Морри. Но что-то в парне все же присутствует. Привязка?

   – Взять? – деловито предложил «Иванов».

   – Я сам,– отказался Глеб.– Если через забор полезет.

   – Полезет! – уверенно заявил «коричневый свитер».– Такой деловой.

   Усиленное аппаратурой дыхание «гостя» пульсировало в динамиках. «Гость» умеренно нервничал.

   – Я пойду на крышу,– произнес Стежень.– Ваш человек – там?

   – Там,– ответил «Иванов».– Он – на связи. Если что – мы включимся.

   – Добро.

   Глеб покинул подвал, поднялся и через чердачный люк выполз на черепицу. Третий охранник не удивился,– вероятно, снизу его предупредили.

   Стежень подполз к краю. «Гость» за забором виделся смутно, куда хуже, чем на экранах.

   Прошло еще минут двадцать. Лежать головой вниз на черепице было неудобно. Огрызок луны спрятался за тучами, и стало совсем темно.

   «Сейчас полезет»,– подумал Стежень.

   И не ошибся. Парня он больше не видел, но зато услышал скрип, а затем негромкий удар, когда, преодолев забор, «гость» соскочил наземь.

   «Теперь – в малинник»,– предположил Глеб, и точно, внизу зашуршали кусты.

   К Стежню подполз охранник.

   – Объект вооружен,– в самое ухо прошептал он Стежню.– Ствол за поясом и второй – на ноге. Командир справляется: помочь?

   – Нет.

   Стежень прикинул расстояние до малинника, сосредоточился, локализировал «гостя». От края крыши – метра три. По вертикали – больше. Если прыгнуть на спину – можно и спину сломать. Эх, малину жалко…

   Стежень привстал на корточки («гость» его не углядит, не успеет), оттолкнулся…

   Руки Глеба упали на плечи «гостя» чуть раньше, чем ноги коснулись земли. Парня опрокинуло ничком, мордой в кусты. Стежень тоже на ногах не удержался, рухнул прямо на «гостя», придавил. Тот издал невнятный звук, дрыгнулся, Стежень съездил его по затылку, и «гость» обмяк.

   Стежень встал, стряхнул с колен налипшие листья, отцепил от штанины малинный побег, проверился, не повредил ли чего, прыгая. Ныло колено, но не особенно. Крякнув, подхватил обмякшего «гостя» под мышки, поволок к дому. В дверях уже ждал «коричневый свитер». Подхватил подшибленного за ноги, показал Стежню лицом одобрение.

   Уложили в коридорчике. Появившийся снизу «Иванов» сноровисто обыскал «посетителя». Кроме двух пистолетов – причем одного, к удивлению Стежня, двуствольного – имущества не обнаружилось.

   «Иванов» обыскал еще раз, тщательнее, даже стащил с парня ботинки.

   – Нету ключей,– озадаченно проговорил «коричневый свитер».

   Стежень вспомнил разговор про машину.

   Его начальник покачал головой, отстегнул переговорное устройство, сказал в микрофон:

   – Тоша, спустись к терминалу,– повернулся к Стежню: – Куда его?

   – Давайте в гостиную,– вздохнув, сказал Глеб.

   Доставили.

   – Подождем,– решил «Иванов» и сел в кресло. Стежень – в другое. «Коричневый свитер» предпочел остаться на ногах.

   «Гость» очнулся минут через пять. Сам. Сразу сел, потрогал затылок, оглядел троих мужчин, спросил хмуро:

   – Кто меня ударил?

   – Понравилось? – осведомился «коричневый свитер».

   Прыжок был великолепен. Из сидячего положения, прямо с ковра, «гость» выстрелил мощнейшим йоко-тоби-гери. «Коричневый свитер» (тоже реакция что надо) отшатнулся в сторону. Глеб вскочил… Не потребовалось. «Иванов», не вставая, взмахнул рукой. Из его рукава вылетел тросик со свинчаткой на конце. Тросик зацепил маховую ногу прыгуна, «Иванов» рванул, но не резко, а с потягом, будто ведя очень крупную рыбу; кресло жалобно скрипнуло, шустрый «гость» перевернулся в воздухе и, совершенно дезориентированный, грохнулся на пол. «Коричневый свитер» еще в воздухе, влет, как по мячу, лягнул прыгуна по голове, а когда тот покатился по полу, добавил еще раз, в живот.

   – А вот это лишнее,– заметил Стежень.

   – Может быть,– слегка задыхаясь, согласился «коричневый свитер».– Но уж больно ловкий мальчуган!

   Вдвоем с «Ивановым», действуя слаженно и быстро, они подняли оглушенного гостя, усадили на стул, привязали накрепко.

   В гостиную заглянул разбуженный шумом Грошний.

   – Все в порядке, Димон,– сказал ему Стежень.– Иди досыпай.

   Грошний ушел.

   – Ты иди тоже, вниз,– приказал начальник «коричневому свитеру».– Теперь я сам управлюсь.– Затем он повернулся к Глебу: – Что бы вам хотелось узнать?

   – Все,– ответил тот.– Помочь ему очнуться?

   – Не нужно.– Тяжелый ботинок «Иванова» сочно хрястнул по голени «гостя».

   Эффект получился превосходный. Парень застонал, разлепил глаза, скосил их, пытаясь разглядеть собственную ногу. Не смог, поскольку нога была привязана к ножке стула. Тогда, выдвинув челюсть, «гость» свирепо уставился на неприятелей.

   – Это я тебя ударил,– доброжелательным голосом сообщил «Иванов».– Не беспокойся, кость пока цела.

   Парень злобно выматерился.

   «Иванов» выслушал его внимательно и терпеливо, затем совершенно спокойно сказал, кивнув на Стежня:

   – Мой хозяин хочет знать о тебе все. Если ты станешь говорить быстро и не станешь врать, тебя отпустят.

   – В рот я имел твоего хозяина! – угрюмо буркнул парень.

   – Правда? – В голосе «Иванова» прозвучало почти искреннее удивление.– Ну-ну, скажу тебе по секрету… – Он взял «гостя» за чуб, повернул ухом к себе и принялся что-то нашептывать. Судя по лицу парня, конфиденциальная информация его не обрадовала. Рожа вытянулась и даже слегка побледнела.

   – Вот такие дела, братан,– завершил «Иванов», выпрямившись.– Думай.

   Стежень отозвал его в сторонку.

   – К сведению,– сообщил он.– Есть кое-какие психотропные средства.

   – Глеб Игоревич,– мягко произнес «Иванов»,– поверьте моему опыту: наилучшая информация получаема от людей с не травмированной психикой. Объект не боится боли, но зато очень любит свое тело. И дорожит его целостностью.

   – А вы психолог! – отметил Стежень.

   – Именно. Кандидат наук.– «Иванов» усмехнулся.– Побочная специальность. У вас есть еще свободные помещения внизу?

   – Именно внизу?

   – Подвал создает специфическую атмосферу. И лишняя звукоизоляция не помешает.

   Связанный слушал его очень внимательно.

   – Есть комнатушка рядом с лабораторией. Но там холодно.

   – Вот и хорошо. Повернувшись к «гостю», «Иванов» спросил:

   – Что надумал, братан?

   Парень молчал. Вид у него был мрачный. Неудивительно.

   – Вот и хорошо,– обрадовался «Иванов».– Поработаем.– Повернувшись к Стежню, сообщил: – Месяц практики не было. Казалось бы, простое дело: палец кусачками откусить…

   – Да уж… – не стал спорить Глеб.

   – А не такое уж простое,– говорил «Иванов», тем временем отвязывая левую руку «гостя».– Во-первых, сразу паяльничком прижечь надо, чтоб кровь сохранить. Во-вторых, откусывать тоже надо умеючи: чтоб одного пальца раза на четыре хватило… – и показал на «клиенте», где конкретно надо откусывать. «Гость» крепился из последних сил.

   «Иванов» сковал руки парня наручниками за спиной и только после этого отвязал того от стула:

   – Пошли, братан!

   Помещение, предложенное для допроса, аппендиксом ответвлялось от лаборатории. Оно планировалось не как камера пыток, а как овощехранилище. Так же и использовалось.

   Дверь в лабораторию «Иванов» одобрил. Как профессионал. Вошли. Стежень – впереди, за ним – подопечный «Иванова», последним – сам опекун.

   «Гость» настороженно озирался. Место ему не нравилось.

   – Минуту,– сказал Глеб, полез в ящик за ключом… и ощутил вдруг: в подвале появился четвертый персонаж. И этот четвертый…

   В прыжке, с поворота, в лучшем ван-даммовском стиле Стежень влепил тоби-уро-маваши в голову. Парня с грохотом швырнуло в стену, Стежень мельком засек изумленную физиономию «Иванова», дергающуюся, как от тика, щеку «гостя» (в полном сознании, хотя после такого «шлепка» должен быть в полном ауте), увидел, как тот выгибается, чтобы встать… И приземлился, двумя ногами, с «волной», точно на середину голени парня. Сухо треснула кость. Стежень отскочил назад, на всякий случай прикрывая «Иванова». Глеб очень хорошо знал, на что способен Морри. А вот «Иванов» наверняка здорово удивился, когда увидел, как человек со сломанной костью прыжком (!) встал на ноги.

   Но Стежень не дал бесноватому развернуться. Подсек здоровую ногу, опрокинул лицом вниз, схватил стоящий рядом мешок с песком (шестьдесят кило), плюхнул на «гостя», навалился сам, уперся, оттягивая вверх, за цепь наручников, руки бесноватого. Тот хрипел, дергался, бился, из-под стальных колец струилась кровь… Опомнившийся «Иванов» поймал здоровую ногу «гостя», ловко принайтовал ее к колесу сейфа. Затем проделал то же самое со сломанной.

   Стежень с облегчением отпустил бесноватого, отпрыгнул подальше.

   – Нехреново! – резюмировал «Иванов».– Вижу, насчет Терминатора ты не шутил.

   – Это… цветочки… – переводя дыхание, отозвался Стежень.

   Бесноватый скинул с себя мешок, поднялся на колени. Подергивающаяся рожа – в крови. Уро-маваши Стежня разорвал ему ухо.

   В горле одержимого забулькало, заклокотало…

   – Отдай… – прохрипел он.– Отдай мое.

   – Пистолет при тебе? – спросил Стежень.

   – Даже два,– ответил «Иванов».

   – Возьми его на мушку. Вырвется – стреляй.

   – Понял.

   Определенно с профессионалами приятно иметь дело.

   – Отдай… тело!

   – Отдам,– хладнокровно ответил Стежень.– В обмен на девушку.

   – Девушка… моя! Отдай… тело! – Физиономия одержимого перестала дергаться, застыла маской. Только губы шевелились.– Отдай… Заберу… сам! Ты… умрешь!

   Если бес хотел напугать Стежня, то это ему удалось. Но одновременно Глеб ощутил подъем. Марина жива!

   – Не выйдет,– отрезал он.– А теперь я тебе кое-что покажу.

   Он открыл холодильник, натянув перчатку, вытащил из мешка коричневый огрызок с палец величиной, кинул в тягу.

   Бесноватый глядел жадно, веревки натянулись, как струны.

   Стежень зажег горелку, закрепил огрызок в лапке штатива, поднес пламя.

   Одержимый глядел не мигая. Изо рта его текла слюна и розовела, смешиваясь с кровью.

   «Шанс! – подумал Глеб.– Какой шанс!»

   Огрызок горел медленно, словно нехотя, чадил.

   Стежень отошел от тяги. Бесноватый не обратил на него внимания, смотрел, как обугливается кусок старой плоти.

   Телефон стоял на шкафу. Стежень набрал номер, покосился на бесноватого… Глядит, завороженный…

   – Андрей? Это Стежень. Я его отвлек. Рискнете?

   – Сколько у нас времени? – быстро спросил Ласковин.

   – Не знаю. Мало. Рискнете?

   – Да.

   – Удачи!

   Фрупов перешел на другою сторону – машин и прохожих не наблюдалось.

   Ласковин увидел его, шагнул навстречу. Наметанный глаз Фрупова усек оттопыренный карман куртки.

   – Далеко? – спросил Андрей.

   – Нет.

   Обогнув массивное здание (школа, кажется), прошли вдоль глухой каменной стены, затем, оставив слева теннисный корт, перебрались через завалившийся, подпертый стальными распорками забор. Потом дворами – в нужную подворотню. Можно было, не напрягаясь, подойти с Маяковского, но не было гарантии, что главный подход не просматривается.

   Чтобы определить, где именно прячут девушку, Фрупову пришлось посуетиться. Возможных мест было шесть. Или больше, если допустить, что о каких-то Владимир не знал. Последнее, впрочем, сомнительно. «Квартирный фонд» курировал сам Фрупов. Естественно, он озаботился устроить парочку «независимых» нор, в одной из которых и прятался нынче. Наверняка аналогичные «лежбища» имелись у всех лидеров «исполнительного»: Кимыча, Михаила и прочих. Но это сейчас не имело значения. Бесноватый Ликанов подгреб под себя организацию, а не конкретного лидера.

   К счастью, надежды Владимира оправдались: власть твари не распространялась на всех рядовых сотрудников «исполнительного». А среди рядовых сотрудников было несколько людей Фрупова. Людей, преданных ему лично, которым наплевать, что Владимира объявили «нехорошим парнем».

   Фрупов поднял личные связи (риск, но оправданный) и узнал (среди прочих новостей), что в одну из конспиративных квартир вчера срочно, курьером, доставили тампаксы.

   Напрашивалось два вывода. Один – прямой, второй – косвенный: Михаил охрану не инструктировал. Он бы такой утечки не допустил.

   Искомая квартира имела два выхода. Оба – действующие, и оба наверняка на контроле. Зато – шестой этаж. Последний.

   На верхней площадке лестницы (традиционно засранной) – окошко на крышу. Стараясь не греметь, Ласковин и Фрупов перебрались через конек, съехали вниз. Маленькая оградка на краю выглядела достаточно прочной.

   Вниз по стене они соскользнули одновременно. Темное окно. Светлое – через одно справа.

   Ласковин вспомнил, как (Бог знает как давно) он вот так же висел на стене перед темным окном…

   – Стекло обычное? – тихо спросил он.

   – Да. Не трогай.– Фрупов, встав на подоконник, просунул лезвие ножа в щель (рассохшееся старое дерево) между рамой и форточкой. Нажал, толкнул – открылась.

   – Кухня,– шепотом произнес он.– Давай, мне не пролезть.

   Ласковин вынул из кармана «беретту» – еще выпадет! – передал Фрупову. Затем рыбкой, впритирку, нырнул в форточку. Оп-па! Руки коснулись линолеума, спружинили – практически бесшумное падение. Сбоку метнулась стремительная тень… Кошка. Андрей застыл на корточках, прислушался. Кошка тоже. Глаза ее сверкали, словно драгоценные камни. Где-то по соседству бубнили голоса. Открываясь, створка окна предательски скрипнула. Ласковин застыл, но вроде шум никого не встревожил.

   Фрупов спрыгнул на пол, протянул Ласковину пистолет, поднял большой палец, затем, нагнувшись, стал развязывать ботинки. Андрей последовал его примеру. Первым в коридор выскользнул Фрупов. Он знал планировку.

   Кусочек мертвой плоти догорел, и Стежень вложил в штатив новый. Лапки держателя накалились – от плоти сразу же потянулась струйка дыма.

   Одержимый шумно выдохнул. Стежню показалось: у него из ноздрей вытек такой же желтый липкий дым…

   Дверь в комнату была открыта. Слабый свет квадратом падал на коридорный пол. В комнате двое смотрели телевизор. У обоих пристегнутые подмышечные кобуры. Обоих Фрупов знал: ликвидаторы Михаила. Волки. Тронув плечо Ласковина, показал на ближнего, провел пальцем по горлу. Андрей покачал головой. Телевизор создавал неплохой фон: голливудские гангстеры сводили счеты, но Ласковин знал: кто-нибудь из двоих противников обязательно среагирует. Учует. Причем парочка из тех, кто умеет выживать. Значит, нужен трюк.

   Андрей вынул «беретту» – Фрупов отчаянно замотал головой, но Ласковин только улыбнулся – и, присев, пустил пистолет по полу. Как кегельный шар. «Беретта» скользнула по ковру и застыла как раз между двумя креслами. Оба бойца мгновенно развернулись и уставились на пистолет. На долю секунды, но большего и не требовалось. Ласковин прыгнул на того, кто дальше. Большой палец его правой руки воткнулся в ямку под горлом, и одновременно левой Андрей рубанул по шее. За спиной он услышал негромкий шум, хруст и нечто вроде сдавленного вздоха. Повернувшись, убедился: Фрупов не сплоховал. Второй боец отвоевал свое. Крови было значительно меньше, чем на экране, но зато смерть была самая что ни на есть реальная.

   Фрупов выдернул нож, вытер об обивку кресла. Вопросительно посмотрел на Ласковина.

   – Сколько комнат? – спросил тот.

   Владимир поднял три пальца.

   Вторая комната – окна во двор – оказалась закрыта. Но внутри горел свет.

   Фрупов спрятал нож, вынул маленький двуствольный «МСП», кивнул Ласковину. Тот рывком растворил дверь. Фрупов выстрелил даже раньше, чем Андрей успел оценить ситуацию. Дважды. Прямо в грудь сидевшему на стуле человеку. Человек обмяк.

   «А пистолет действительно бесшумный»,– оценил Ласковин.

   На диване у окна – женщина. Глаза красные, лицо зареванное, но тем не менее вполне привлекательное. Одежды – минимум. Трусики и нечто вроде потрепанной, оборванной снизу майки. На лодыжке стальной браслетик – цепочкой к батарее.

   – Козлы… – буркнул Ласковин.

   Фрупов удивленно поглядел на него. Он сразу увидел: заложнице ничего дурного не сделали. Ветхая одежка – психологический фактор. Сам же их и учил.

   Бедняжка вскинула глаза на Ласковина – с откровенным ужасом.

   – Марина, Стежень! – словно пароль выдал Андрей.

   Полные губы задрожали, опухшее личико исказилось…

   «Сейчас заревет!» – подумал Ласковин, мигом сгреб ее в охапку, прижал к груди.

   – Тихо, тихо, все хорошо, Марина, все уже прошло…

   Плечи Марины беззвучно содрогались, спутанные волосы щекотали подбородок Андрея. Он погладил бедняжку по спине. Шершавая ладонь на прохладной, гладкой, очень нежной коже…

   «Совсем девочка»,– сказал Андрей сам себе. Чтобы изгнать совершенно неуместное желание. Такой сладкий запах…

   – Ты пахнешь жасмином,– прошептал Иван в мягкое ушко.– Ты как весна…

   Карина счастливо улыбнулась, прижала к груди его руку.

   – Какой ты хороший, Ваня… – ощутила, как скользят от подмышки, по краю живота вниз его пальцы; прикосновения легкие, как перышком…

   – Может, хватит?..– проговорила Карина и судорожно вздохнула.– Ну, Ванечка… Ох-х!..

   Басов обнял ее, легко и умело перевернул на живот. Иван такой маленький и такой сильный… Карина расслабилась, только вздрагивала, когда прикосновения становились особенно возбуждающими. Басов повелевал ее телом. Каждым его движением. Карина стала мягкой и безвольной, она растеклась по простыне, словно в теплой воде…

   – Не напрягайся, не напрягайся… – шептал Иван.

   Скользящие касания нежных пальцев, щекочущее прикосновение волос к внутренней поверхности бедер…

   – О-о-х!..– Спина выгнулась, ягодицы сами подались назад… Набухшие груди, стиснутые ладонями, резкий, грубый, почти болезненный толчок, спазм… Карина вскрикнула, еще раз… И ощутила, как летит, летит, отрывается, падает в никуда, никуда…

   Стежень отвернулся от бесноватого буквально на миг… и все переменилось. Долгий, протяжный стон, стук упавшего тела… Одержимый валялся на полу. Без сознания.

   – Спекся,– хладнокровно констатировал «Иванов», опуская пистолет.

   – Дьявол! – Стежень дернулся к телефону… и остановился. Бессмысленно.

   Фрупов перезарядил пистолет, спрятал в карман стреляные гильзы.

   – Андрей, время,– напомнил он.

   – Найди ее одежду,– сказал Ласковин.– Тихо, тихо, милая. Сейчас мы тебя увезем…

   Большой платяной шкаф оказался пуст. Может, в соседней комнате? Фрупов толкнул дверь…

   – А-а-а!!!

   Две пули впустую разорвали воздух. Фрупов ощутил сильнейший удар в грудь, ноги его оторвались от пола, и он, отлетев назад, врезался в сидящего мертвеца. Кресло опрокинулось, Фрупов перевернулся через голову, ударился о стену, растянулся на ковре, заскреб руками, полностью дезориентированный, оглушенный, но все равно пытающийся подняться…

   Морри понял: его пытались обмануть. Он не испытал гнева, наоборот. Попытка обмана принесла новую Пищу. Одного из них Морри видел впервые. Второй – тот, кто недавно сумел ускользнуть от Морри. Приятная неожиданность. Морри шагнул вперед, с удовольствием впитывая исходящий от жертвы страх, выждал, когда палец человека надавил на спусковой крючок, наклонился и шутя, легонько толкнул жертву головой в грудь…

   Крик Володи хлыстом стегнул Ласковина. Он оттолкнул Марину, вскочил и увидел… оборотня.

   О да! Андрей сразу его узнал! Перехваченная ремнями харя, «перетекающая» в длинную звериную морду, запах паленой шерсти…

   Не было ни ремней, ни длинных клыкастых челюстей, но все равно это был он. Ласковин увидел, как невероятно быстрым движением оборотень пригнулся – когда Владимир нажал на спуск – выпрямился, ударив Фрупова головой, по-бычьи, подбросив вверх…

   Андрей выдернул из кармана «беретту». Тварь двигалась невероятно быстро, но и он, Ласковин, тоже не тормозил. За спиной – грохот опрокинутого кресла. Впереди – разъяренная тварь с красными полыхающими глазами.

   Монстр дернулся вперед… и застыл.

   Морри ошибся! Он уже видел этого человека. Ушедшие века и сменившийся облик ввели в заблуждение Морри-разум. А Морри-алчущий… Морри-алчущий оцепенел. Ярость и страх, равные по силе, сковали его. Так застывает зверь, когда его враг неожиданно оказывается слишком близко, чтобы успеть сбежать, и еще слишком далеко для отчаянной атаки…

   «Ха! Узнал меня!» – со свирепой радостью подумал Ласковин.

   Могучая сила поднималась изнутри, раскрывалась, как раскрывается наполняемый ветром парус, как крылья дракона. Андрей почувствовал: еще миг – и он взлетит.

   Но – не взлетел. Вместо этого поднял пистолет и хладнокровно нажал на спуск. Грохнул выстрел. Монстр подпрыгнул и упал. Ласковин выстрелил еще раз. И снова попал. Самые обычные пули, ни миллиграмма серебра. Однако этому оборотню мало не показалось!

   Андрей шагнул вперед, поставил ногу на живот твари, глянул сверху в красные, сочащиеся злобой глазки… Теперь он видел ремни, сеткой опутавшие оборотня. В горле твари булькнуло, будто она пыталась что-то сказать. Но это было не так. Говорить им было не о чем. Оба это знали. Держа пистолет двумя руками, Ласковин направил его в лоб оборотня. Тот ничего не мог сделать, Андрей…

   – Ах сука!

   Андрей не успел нажать на спуск. Красный огонь потух, нечто черным зловонным облаком вытекло из ноздрей лежащего… И все. Вместо твари на полу, истекая кровью, лежал человек. Просто человек и все.

   – Это Ликанов,– раздался сзади голос Фрупова.– Поздравляю, ты его свалил.

   – В лаборатории бутыль кислоты,– сказал он «Иванову».– В кладовке – пластиковая бочка. Сами управитесь? – он кивнул на труп.

   – Управимся,– ответил тот.– Только без кислоты, ладно?

   – Ваше дело. Я – в город.

   Перед выездом Глеб позвонил Игоеву.

   – Извини, если разбудил,– сказал Стежень.– Через два часа – я у тебя в офисе.

   – Жду,– лаконично отозвался Кирилл.– Не разбейся по дороге.

   – Постараюсь.

   Стежень не разбился, хотя пару раз был к этому близок. Он выжал из своей «Нивы» все, на что она была способна. Даже чуть больше. Но мог бы так не спешить. Двери ему открыла Марина.

   Фрупов и Ласковин приехали на Гороховую на час раньше. Стежень своим звонком опередил Ласковина всего на четверть часа. К приезду Стежня они уже привели себя в порядок, подыскали Марине подходящую одежду (из запасов игоевских сотрудниц) и с чувством исполненного долга расположились в нижнем холле.

   Услышав звонок, Фрупов и Ласковин привычно насторожились, но Игоев благодушно кивнул Марине:

   – Открой, детка, это к тебе.

   – Как хорошо, Глеб, как хорошо! – Марина спрятала лицо на груди Стежня.

   Рубашка его тут же намокла от слез.

   – Да, Мариш, все, все уже кончилось.– Стежень прижал ее к себе, погладил нежно.

   Игоев добродушно улыбался. Ласковин переглянулся в Фруповым, кашлянул.

   – Полагаю, мы вам не нужны? – проговорил он не без иронии.

   Стежень глянул на него поверх светловолосой головы подруги. Он подумал, что надо бы разжать объятья, но он физически не мог это сделать.

   Марина затихла, прижалась к нему крепко-крепко.

   – Да, конечно, Андрей, огромное спасибо, я перед вами в долгу.

   – Никаких долгов,– сухо ответил Ласковин, тоном подчеркивая: они – по разные стороны поля.

   – Верно,– поддержал Фрупов.– Никаких долгов. Это было наше общее дело.

   – Но прикончил тварь все-таки Андрей! – уточнил Стежень.

   – Нет!

   Мужчины, как один, повернулись на голос. Даже Марина оторвала лицо от рубашки Стежня, посмотрела…

   У входа (дверь так никто и не прикрыл) стояла Елена Генриховна Энгельгардт.

   – Вижу, у вас маленький праздник! – язвительно проговорила она.– Поздравляю!

   Игнорируя откровенно недружелюбный взгляд Ласковина, озабоченный – Игоева и заинтересованный – Фрупова, Елена смотрела только на Стежня.

   – Я удивлена, Глеб,– холодно произнесла она.– Твое маленькое увлечение явно отбило у тебя чутье.

   – Здравствуй, Аленушка! – прогудел Игоев.– Мы все рады тебя увидеть, но, пожалуйста, объясни, в чем дело.

   – Объясню.– Елена Генриховна не отводила глаз от Стежня.– Но лучше, чтобы Глебушка сообразил сам. А для этого ему придется отпустить эту славную женщину и пошевелить своей интуицией!

   Стежень нахмурился и еще крепче прижал к себе Марину.

   – Прекрати! – резко бросил он.

   – Нет, Глебушка, это ты прекрати! – с холодной яростью возразила Елена.– Давай, работай… колдун!

   Глаза Стежня гневно сверкнули. Глеб молча отодвинул от себя испуганную Марину (чтоб не оказалась на линии удара), скрестил на груди руки.

   – Ну, попробуй! – процедил он.

   – Дурак! – ледяным голосом произнесла Елена.– Побереги силу. Пригодится.

   Только тут до Стежня дошло.

   – Он… жив?..

   Женщина стояла у обочины, на углу Суворовского и Старо-Невского, с поднятой рукой. Стояла недолго, несмотря на поздний час. Буквально через пару минут рядом притормозила «вектра».

   – Подвезти? – игривым голосом поинтересовался водитель.– Куда?

   – Домой, если можно.

   – И где твой дом, красавица? – Водитель без стеснения разглядывал женщину.

   На профи не похожа. Ни прикидом, ни манерами, но вполне привлекательная.

   – Так куда тебя везти? – спросил водитель.

   – Домой,– повторила женщина.– К вам домой, если можно.

   Водитель оглядел ее еще раз, нашел весьма пикантной.

   – Отчего ж нельзя,– проговорил он.– Садись.

   И распахнул дверцу.

   «Опель» покатил по Невскому.

   – Ночевать не оставлю,– предупредил водитель.– Не люблю.

   – Хорошо.

   – Новенькая? – поинтересовался мужчина.– Не боишься, что побьют?

   – Нет.

   – А что кину тебя, не боишься?

   – Нет.

   Справа мелькнули расцвеченные врата «Паласа».

   – Хочешь туда? – спросил водитель.

   – Нет.

   – Это хорошо.– Мужчина рассмеялся.– Все равно не повел бы. Меня Толик зовут, а тебя, киска?

   – А какая разница?

   – Верно, киска, никакой.– Свернул на Малую Садовую, проехал метров пятьдесят и затормозил.

   – Минетик на скорую губку,– сказал он.– Нет возражений?

   – Нет,– ответила женщина и ударила его кулаком в висок.

   В кулаке что-то хрустнуло, в виске – тоже, и мужчина ткнулся лицом в баранку.

   Женщина перегнулась через него, открыла дверцу, выпихнула хозяина «вектры» на мостовую и перебралась на его место.

   «Опель» рванул с места, свернул на Итальянскую, оттуда – на Садовую и дальше, мимо Михайловского, вдоль Марсова – к Троицкому мосту.

   Когда «опель» выскочил на прямую стрелу Каменноостровского проспекта, над городом забрезжило утро.

   Иван ступил на подвернутую ногу и зашипел от боли. Надо же, пока бежал, вообще ни хрена не чувствовал. Это удивительно. А что ногу потянул – как раз неудивительно. Третий этаж все-таки. Но сиганул он мощно. Чудом, считай, без яиц не остался. И не только без яиц. Хорошо, кровать у окна. Хорошо, поленился после лета сетку противокомариную снять. Через стекло так не прыгнешь. Это только в кино голяком через витрины ныряют.

   Ногу раздуло – не ступить. Иван плюхнулся на скамейку. Подышал медленно, чтоб согреться. Не июль месяц, чай, холодно голышом.

   На скамейке его и заментовали. По-хорошему, впрочем, поскольку трезвый и не под кайфом. Сказал – ограбили. Поверили. Дело обычное. Менты попались неплохие, а дежурный – тот вообще философ. Натуральный. Аспирант. Бывший. А теперь старший лейтенант. Вот такая жизнь.

   – Сегодня ночь голых,– сказал бывший философ.– Полчаса назад бабу доставили, а теперь вот тебя.

   – А баба где? – заинтересовался один из патрульных.

   – Поздно, Серега! – засмеялся философ.– Ее уже муж забрал. Прилетел, как наскипидаренный. Баба, что характерно, ничего не помнит.

   – Они никогда ничего не помнят! – отозвался патрульный, и все заржали. Кроме Басова.

   Проверили Ивана по ЦАБу, выдали какое-то шмотье, тапки, напоили чаем и без всяких протоколов отвезли в травму, где пьяный в дымину и очень веселый доктор «зафиксировал голеностоп». Иначе говоря, забинтовал ногу и пожелал всего наилучшего. «Повезло тебе, мужик. Вот час назад мне такого же грабанутого привезли. Ему всю личность изрезали и палец сломали. А ты, можно сказать, только штаны потерял. Повезло».

   Басов склонен был согласиться с доктором.

   До подъезда его опять-таки довезли добрые менты. Даже спросили насчет ключей, как, мол, домой попадет?

   «А то давай дверь сломаем? – предложил один.– У тебя не железная?»

   – Обычная,– сказал Басов.– Спасибо, мужики, я у соседки запасной ключ держу.

   – Ах, у соседки!..– многозначительные подмигивания.

   – Да она старушка! – засмеялся Иван. Настроение у него немного улучшилось.

   Ключа не потребовалось. Дверь оказалась не запертой. В комнате пахло постелью и Кариной. Но Карины не было. Вернее, не Карины, а…

   – Где он? – спросил Ласковин, сверля Елену Генриховну недружелюбным взглядом.

   Видно было, он нисколько не сомневается в ее словах.

   Елена Генриховна повела плечиками:

   – Мне он не докладывал.

   Ласковин, тут же утратив к ней интерес, переключился на Игоева, но реплику неожиданно подал Фрупов.

   – Господа,– сказал он,– а что, собственно, представляет наибольшую ценность для нашего подопечного?

   Игоев поглядел на Стежня, Стежень – на Игоева… и оба ринулись к выходу.

   Фрупов удовлетворенно улыбнулся Ласковину, затем повернулся к женщинам.

   – У нас в машине есть пара мест,– произнес он.– Присоединитесь?

   Снаружи взревел мотор.

   – Если вы нас приглашаете… – Елена Генриховна улыбнулась.

   – Володя, время,– недовольно произнес Ласковин.

   – Спокойно, Инквизитор, на твоей «ауди» я их вмиг достану,– пообещал Фрупов.

   Вчетвером они вышли на улицу. Игоевской «тойоты» уже и след простыл.

   Елена вышла последней, прикрыла дверь. Свет в холле погас, как только сработал электронный замок.

   – Добрая система,– похвалил Фрупов.– Сенсор?

   – Плюс сменный код. Пальчик, знаете ли, и насильно можно прижать.– Елена улыбнулась.

   – Или отрезать,– мрачно вставил Ласковин.

   – Отрезать не выйдет,– профессионально возразил Фрупов.– Сопротивление кожи меняется. Я эту технику знаю. Можно мне сесть за руль?

   – Можно.

   На перекрестке перед Дворцовым мостом их тормознул поздний или, скорее, ранний гаишник. Фрупов сунул ему под нос красивое удостоверение, гаишник отошел, удрученный, а «ауди» полетела дальше. Но «тойоту» они догнали уже за городом. Игоев тоже не первый год сидел за баранкой и спецкурс вождения в экстремальных условиях проходил дважды.

   Едва они тронулись, Стежень взялся за телефон.

   По правилам, трубку следовало взять Грошнему, что последний и сделал, хотя и не сразу. Потому что спал. Но все разговоры в отсутствие хозяина фиксировались охраной. Поэтому Стежень знал: слушает его не только Грошний.

   – Димон, он уцелел,– без предисловий сказал Глеб.

   – Но…

   – Мы ошиблись. Он уцелел, сменил носителя и, вполне вероятно, направляется к вам. Мы тоже едем, но можем и не успеть. Ни в коем случае не пускай его в лабораторию. Еще лучше – спустись туда сам и запрись изнутри. Охране передай…

   – Я вас слышу, Глеб Игоревич,– вклинился голос «Иванова».

   – Отлично. Кто бы ни появился до нашего приезда – никаких контактов. Приблизится – сразу стреляйте. Насмерть, без церемоний. Живучесть у него…

   – Я помню,– сказал «Иванов».– Попробуем справиться.

   – Лучше попробуйте спрятаться,– посоветовал Стежень.

   – Я понял,– ответил его собеседник.– Как получится.

   – Тогда все,– сказал Глеб и отключился.

   Если бы он мог предвидеть будущее, то приказал бы «Иванову» брать ноги в руки и быстро-быстро валить из дома. Но предвидеть будущее Стежень не умел. О чем и сожалел неоднократно.

   Грошний выполнил инструкции Стежня точно и быстро. Даже очень быстро. Перспектива угодить в объятия Морри не согревала его сердце. Посему, поспешно натянув штаны, Дмитрий бросился в подвал. Он знал (опять-таки из опыта общения с Морри): монстр сглатывает человека быстрей, чем жабий язык арканит комара. Уже на лестнице Грошнего перехватил «Иванов», сунул ему в руку куцый, без приклада, автомат. Дмитрий зыркнул на него слегка ошалело, схватил автомат и отворил подвальную дверь. Щелчок замка, шелестящий звук вошедшего в паз засова. Грошний небрежно скинул автомат на стол, повалился на стул рядом и перевел дух. Страх возился внутри, дергал за жилы, пощипывал сердце. Дмитрий, к стыду своему, никак не мог с ним справиться. Даже стальная дверь не помогала. Ну как тварь уже трансформировалась и может проходить сквозь стены? Тогда ни бетон, ни сталь, ни эта трещотка хренова… Тем не менее Грошний «трещотку» взял и осмотрел. Ага, почти тот же «калашник», и приклад у него когда-то имелся типа десантного, судя по остаткам крепежа. Дмитрий отсоединил магазин, убедился: полон. Он выщелкнул на стол патроны, обнаружив, что каждый третий промаркирован красной или черной краской. Что сия маркировка обозначает, Грошний уже не помнил. А может, и не знал никогда. Вставив патроны обратно, он отложил автомат и уставился на серый металл двери. Самое противное – это ждать, зная, что ты ровным счетом ничего не можешь сделать.

   Машина прокатила мимо ворот свободным ходом, соскользнула колесом в дренажную канаву и застряла. В салоне никого не было.

   – Соскочил, гад! – процедил «коричневый свитер».– Сейчас сбоку объявится. Тошка, следи!

   – Гена, бля, не пыли. Командир, глянь сюда! Он?

   За малинными кустами мелькнуло светлое пятнышко. Мелькнуло и притаилось.

   – Черт, кусты силуэт дробят,– проворчал «Иванов».– Звук прибавь.

   – Он! – уверенно заявил «коричневый свитер».– Кто еще…

   Светлое пятно метнулось из-за кустов, в динамиках затрещало и захрустело. Движение было стремительное, но видно, что не зверь, а человек.

   – Сейчас на третий перекинется,– сказал Тоша и толкнул клавишу с тройкой. Изображение сменилось. Опять светлый промельк – и все.

   – К двери прижался, паскуда! – прокомментировал «коричневый свитер».– Мертвая зона.

   Бах! Бум!

   Оглушительный, усиленный динамиками треск.

   – Дверь ломает,– злобно проговорил «коричневый свитер».– Ни хрена не боится, козел!

   – Тревога первой категории! – произнес «Иванов» строго.– Зафиксировано вторжение на охраняемый объект.– (Информация шла не только для команды, но и для контрольной записи.) – Приказываю осуществить защиту объекта. В случае опасности открывать огонь на поражение. Приказ понятен?

   – Да! Да! – одновременно отозвались оба его подчиненных.

   Тогда с Богом! – «Иванов» вынул из стойки «мосберг».

   Остальные вооружились аналогично. Все трое считали, что картечь при ближнем контакте эффективней автоматной очереди. Опять-таки – никаких баллистических экспертиз.

   «Иванов» выскочил наверх первым. Как раз когда снизу раздался оглушительный лязг железа. Два его напарника оказались к коридорчике через полсекунды.

   Новый лязг.

   – Дверь ломает,– шепотом проговорил «коричневый свитер».– Только хрен сломает, там взрывчатка нужна.

   «Иванов» хмыкнул, кивнул на входную дверь, буквально вырванную из рамы.

   – Лом,– согласился «коричневый свитер».– Носорог.– И через секунду: – Против лома нет приема, окромя другого лома.

   – Не ссы,– утешил его Тоша.– Прорвемся. Да, командир?

   Вместо ответа «Иванов» шагнул вперед, заглянул вниз. В руках незваного гостя (которого в полутьме толком не разглядеть) – что-то вроде топора, которым он с машинной методичностью с лязгом лупил по двери.

   – Стоять! – рявкнул «Иванов», угадав паузу.– Башку разнесу!

   Если бы он выстрелил сразу, без болтовни…

   Гость застыл на миг, а потом с почти неуловимой глазом быстротой метнулся вверх по лестнице. Иванов успел нажать на спуск, но промахнулся, вогнав картечь в деревянные ступени. Удар страшной силы снес его с ног, но мигом раньше приклад вывернувшегося из рук «мосберга» ударил в челюсть, превратив ее в крошево и отбросив голову «Иванова» назад так резко, что шейный позвонок не выдержал…

   «Коричневый свитер», которого, вообще-то, звали Геннадием Романовичем Горшковым, помедлил самую малость. Просто не смог вот так сразу влепить заряд картечи в лицо безоружной женщины. А вот его напарник не усомнился… и умер. Монстр среагировал на движение указательного пальца и швырнул в него топор, который все еще держал в руке. Топор обухом проломил грудную клетку охранника как раз тогда, когда картечь с визгом унеслась в выбитую дверь. Тут и Горшков перестал сомневаться, но было уже поздно. Женщина метнулась вперед, и рука ее с совсем не женской силой сдавила правую руку Геннадия, заблокировав спусковой крючок. Горшков в ужасе глянул в бездонные очи женщины, увидал в них красное пламя… и пропал.

   Дмитрий Грошний спрятался за вытяжным шкафом. Автомат ходуном ходил в его руках. Это был животный, неконтролируемый страх. В закрытом кубе подвала оглушительный металлический лязг рвал уши. Монстр неутомимо ломал дверь. Полчаса назад, в самом начале, всего на минуту, грохот стих – раздалось несколько выстрелов – и лязг возобновился. Грошний нисколько не сомневался в исходе скоротечной схватки. Он не удивился.

   – Глеб,– пробормотал он.– Ну где ты, Глеб?..

   Стальная поверхность двери вспучилась буграми. Тварь била в нее с неутомимостью механизма. Рано или поздно дверь не выдержит…

   Лязг стих, но Дмитрий даже не успел вздохнуть, как удары возобновились. Грошний положил автомат, вытер вспотевшие ладони…

   Внезапно снаружи опять загрохотали выстрелы. Зазвенела дверь – пули угодили в нее. Еще выстрелы. Лязг стих. Выстрелы – тоже.

   Сжавшись в комок, Дмитрий ждал. Неужели – все? Неужели…

   В дверь постучали. Не ударили, а именно постучали.

   Грошний облизнул пересохшие губы сухим языком.

   – Дима! – позвал снаружи смутно знакомый голос.– Дима, открой!

   – Ты кто? – прошептал Грошний.

   – Дима, открой!

   – Ты кто? – уже громче, хрипло выкрикнул Грошний.

   – Ты что, меня не узнаешь? – удивились снаружи.– Открывай, не валяй дурака!

   – Помолись! – потребовал Грошний.

   – Что?!

   – Помолись! – окрепшим голосом крикнул Грошний.– Молитву прочти! Громко, чтоб я слышал! Или давай, ломай дальше!

   – Эх,– посетовал Фрупов,– сейчас бы, к примеру, «Эм-девятьсот семьдесят третий»!

   – «Эм-девятьсот семьдесят третий» – это что? – осведомился Стежень.

   – Прибор ночного видения.

   – У меня есть,– сказал Стежень.– Дома.

   Четверо мужчин негромко рассмеялись.

   Они стояли за забором, в тени соседских яблонь. Сам сосед остался дома, хотя порывался тоже поучаствовать в боевых действиях. Стежень не разрешил.

   – Ты же бухой,– заявил он.

   И это было правдой.

   Бухой не бухой, а выстрелы сосед слышал. Выстрелы и застрявшая в канаве неизвестно чья машина. Комментарии излишни.

   Сосед утешился, когда Стежень попросил его охранять женщин.

   – Это что за лязг? – спросил Фрупов.

   – Думаю, он пытается вышибить дверь,– заметил Игоев.

   – Надеюсь, что мужики успели спрятаться,– пробормотал Стежень.

   Но в это не очень верилось. Может, хоть Димка уцелел?

   Во дворе трупов не наблюдалось. И дверей в доме тоже не наблюдалось. Сразу видно, что проходить сквозь стены тварь еще не может.

   – Какие будут предложения? – Стежень посмотрел на Фрупова.

   – Меня учили заходить вторым,– сказал тот.– После гранаты. Но гранаты у нас, как я понимаю, нет?

   – Думаю, у тех, кто охранял дом, гранаты были,– отметил Игоев.

   Доносившиеся изнутри звуки стихли. Но через пару мгновений возобновились снова.

   – Пошли,– решительно произнес Ласковин.– Я – первым. Вова, прикроешь меня. Глеб, вы – на подстраховке, но надеюсь, что до рукопашной не дойдет.

   – Я тоже надеюсь.– Стежень не любил прятаться за чужими спинами, но преимущества огнестрельного оружия понимал.

   Перебрались через забор и подошли к дому. Стежень не без огорчения заметил, что входная дверь вывернута с мясом. Но лампочка над входом горела.

   Удары металла о металл, словно бой гонга, отдавались в висках.

   Фрупов и Ласковин достали оружие, переглянулись. Андрей знаком показал Стежню: держи выход. Глеб кивнул. Затылком он чувствовал теплое дыхание Игоева.

   Ласковин одним прыжком оказался на крыльце, Фрупов отстал от него лишь на мгновенье. Две бесшумные тени исчезли в доме.

   И ничего. Только металлический лязг. Прошла минута, другая…

   Игоев тронул за плечо Глеба, глянул вопросительно. Стежень кивнул, и они вошли.

   Не без облегчения Стежень увидел Ласковина и Фрупова у подвальной лестницы. Живых и здоровых. А вот охране повезло меньше. Один лежал буквально у ног Стежня с развороченной грудью, второй – чуть подальше. Глеб не без труда (нижняя часть лица превратилась в кровавое месиво) признал в нем «Иванова». Третьего не было, зато на пороге гостиной лежала на полу незнакомая женщина.

   Ласковин бросил быстрый взгляд в сторону Стежня и Игоева, усмехнулся и нажал на спусковой крючок. Грохот выстрелов заглушил металлический лязг. Ласковин отлетел назад и опрокинулся на спину. Снизу, с подвальной лестницы, метнулась стремительная тень, миновала Стежня (тот ничего не успел сделать, разве что признать в бегущем третьего охранника), обогнула Игоева и выскочила из дома. Стежень тоже бросился к выходу и увидел, как поменявшая носителя тварь с нечеловеческой силой выволакивает из канавы застрявший «опель».

   Оттолкнув Глеба, на крыльцо выскочил Фрупов, прицелился, держа пистолет двумя руками.

   Треск выстрелов, лязг, звон разбитого стекла. Стежень сообразил, что Фрупов стреляет не в монстра (тот двигался слишком быстро, чтобы прицелиться), а в автомобиль.

   Тварь заметалась по улице, затем перемахнула через забор напротив ворот Стежня и пропала в темноте. Глеб больше не видел ее, но чувствовал. И знал, что монстр бежит и будет бежать, не останавливаясь. И даже знал куда. В лес. В тот самый лес, откуда его выгнал топор Глебова деда.

   Стежня окликнул Кирилл. Пока Фрупов палил в машину, а Стежень на это глазел, Игоев успел перенести потерявшего сознание Ласковина в гостиную. Увидев на куртке Андрея характерную дырку от пули, Стежень мысленно продолжил ее полет, и сердце его сжалось от нехорошего предчувствия. Он поспешно расстегнул куртку Ласковина… и вздохнул с облегчением. Потому что увидел под курткой бронежилет и серую головку застрявшей в нем пули.

   – Рикошет,– произнес у него за спиной Фрупов.– От двери. Везучий парень.

   Ласковин открыл глаза и сразу сел. Огляделся по сторонам, а уж потом – на собственную грудь.

   – Думать надо,– укорил Фрупов.– А если бы в голову попало?

   – Ушел? – сиплым голосом спросил Ласковин.

   – Ушел,– кивнул Фрупов.

   – Игоев где?

   – Цел,– успокоил Стежень.– Пошел Дмитрия из подвала вызволять.

   Ласковин поднялся, с кряхтением стащил куртку, броник, потер грудь.

   – Давай посмотрю,– предложил Стежень.

   – Не заморачивайтесь. Что это за женщина? Ваша?

   – Нет.

   Стежень наклонился, приподнял накрашенное веко. Знакомая картина. Только без измененной пигментации.

   – Предыдущий носитель,– сказал он.– Я ею займусь.

   – Может – позже? – предложил Ласковин.– Пока он далеко не ушел…

   – Позже она умрет,– отрезал Стежень.– А приятель наш уже километров на десять учесал. Вы лучше подумайте, что с этим делать,– он кивнул на трупы.

   – Это как раз не проблема,– заметил Фрупов.– Лес рядом, шанцевый инструмент найдется. Глеб, есть у тебя что-нибудь типа мешка для мусора?

   – Стоп! – перебил Ласковин.– Это, Вова, как я понимаю, люди, а не отморозки. Не по-христиански зарывать их, как… кошек.

   Фрупов посмотрел с удивлением:

   – Что предлагаешь?

   – Молитву прочти! – потребовали из-за двери.– Молитву Креста!

   – Молитву? – Кирилл чувствовал, что Грошний – на грани срыва. Но требование в общем-то здравое. Почему бы твари не заговорить голосом Кирилла Игоева? С другой стороны, очень может быть, что Морри так же может и молитву прочесть без вреда для себя? Но приводить этот довод запершемуся в подвале Грошнему Кирилл не стал.

   – Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его. Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением, и в веселии глаголющих: радуйся, Пречестный и Животворящий Кресте Господень, прогоняяй бесы силою на тебе пропятого Господа нашего Иисуса Христа, во ад сшедшаго и поправшаго силу диаволю, и даровавшаго нам тебе Крест Свой Честный на прогнание всякаго супостата. О, Пречестный и Животворящий Кресте Господень! Помогай ми со Святою Госпожою Девою Богородицею и со всеми святыми во веки. Аминь.

   – А ты крестился? – придирчиво спросили из-за двери.

   – Крестился, крестился,– заверил Игоев.– Открывай или сиди до завтрака. Я ухожу.

   Внутри лязгнул засов.

   – Что ты предлагаешь? – спросил Фрупов.– В Лавру их отвезти на отпевание? Или сразу в прокуратуру?

   – Я предлагаю,– в дверях появился Игоев. С ним – Грошний.– Я знаю, от кого они работают,– произнес Кирилл.– Позвоню. Пусть сами и решают, как своих людей хоронить.

   – А на нас они не обидятся? – спросил Фрупов.

   Ласковин хмыкнул. Игоев покачал головой:

   – Вот если мы их тихонько в землю зароем, тогда могут и обидеться. А так – вряд ли.

   – Кир,– попросил Стежень.– Отнеси женщину наверх. Я ей противошоковый вколол, стимуляторы, часок продержится.

   – А ты куда?

   – За нашими женщинами. Димон, полиэтилен в подсобке. Приберитесь тут, ладно?

   Грошний тупо поглядел на него, кивнул не сразу.

   – Успокойся, брат.– Стежень хлопнул его по плечу.– Уже все. Проехали.

   Игоев бережно поднял женщину на руки и унес наверх.

   Остальные занялись трупами.

   – Вот дрянь,– проворчал Ласковин.– Как же его зацепить?

   – Я думаю, это вопрос к нашим друзьям,– заметил Фрупов, ловко обматывая веревкой завернутое в черную пленку тело.– Мистика – это не по моей части.

   – Зато по моей,– мрачно сказал Ласковин.– Ладно, взяли.

   Когда Стежень привел женщин, в коридоре уже не было ни трупов, ни следов крови. Никаких следов, кроме глубоких вмятин на металлической двери лаборатории.

   – Ага,– поддакнул Стежень, напряг память и процитировал:

   – «Индейцы довели их до маленькой площадки, на которой стояли их проклятые идолы, надели на них головные уборы с перьями и заставили танцевать перед Уицилопочтли с предметами, похожими на перья, в руках. После того как они протанцевали, их уложили на довольно узкие камни, предназначенные для жертвоприношений, каменными ножами разрезали им грудь и вытащили бьющиеся сердца, предлагая их стоявшим поблизости идолам. Тела же скинули вниз по ступеням, где их поджидали индейские мясники, которые отсекали им руки и ноги, а с лица сдирали кожу и выделывали ее вместе с бородами, и хранили, чтобы использовать потом на празднествах, то есть на безумных оргиях, а мясо они поедали вместе с перцем».

   Это писал конкистадор по имени Берналь Диас дель Кастильо,– продолжал Стежень.– Один из тех нехороших испанских завоевателей, которые погубили империю ацтеков. А писал о своих соратниках, таких же испанских завоевателях, но, увы, угодивших к этим самым несчастным ацтекам в плен. Я много такой литературы перечитал. И хочу тебе сказать, что невезучие испанцы, которыми позавтракали ацтеки,– всего лишь капля в озере пролитой «хорошими» индейцами крови. Слава Богу, что европейцы завоевали Америку, а не наоборот.

   – Я сочувствую твоему Диасу,– сказала Елена.– Но таков ритуал. Сила, знаешь ли, никогда не дается даром. И наши славянские предки тоже кровушкой не брезговали. И не вижу ничего плохого, если мясо убитых доставалось людям, а не червям. А что касается ритуала, то и сами ацтеки терпели не меньше. Представь, кому труднее: тому, кого быстро умертвили на алтаре, или тому, кто, натянув содранную с убитого кожу, должен проходить в ней двадцать дней, пока она окончательно не сгниет?

   – Выходит, я не сообщил тебе ничего нового,– мрачно заметил Стежень.

   – Ну конечно. Омерзительно, когда убивают просто так. Но если смерть приносит пользу, почему бы и нет? – Женщина очаровательно улыбнулась.

   – Ни одна смерть не бывает «просто так»! – сердито заявил Стежень и тут же понял: она его дразнит.

   – Ладно,– сказал он.– Со смертью я немного знаком. Сейчас речь не об этом.

   – Если под «знакомством» ты подразумеваешь ту, кого вытащил с той стороны, то должна тебя предупредить: никто не может быть уверенным, что полученное за кромкой, как выражались наши предки,– это именно то, за чем он отправился.

   – Не надо меня пугать! – буркнул Стежень.

   Он был недоволен. В последнее время, общаясь с Аленой, он чувствовал себя не в своей тарелке. Большим, медлительным и неуклюжим.

   – Разве я тебя пугаю? – удивилась женщина.– Глебушка, скажи: я тебе хоть раз сделала больно?

   – Нет,– вынужден был согласится Стежень.

   – И не сделаю.– Елена положила ему на грудь узкую ладошку.– Я боюсь за тебя, Глебушка! – с беспокойством проговорила она, заглядывая Стежню в глаза.– Прости, если как-то тебя обидела!

   «Говно я,– подумал Глеб.– Из-за чего я взъелся? Из-за кулона ее? Из-за того, что – сила есть? Разве она сделала хоть что-нибудь действительно скверное? Нет. А вытаскивала нас уже не единожды».

   – Ничем ты меня не обидела,– сказал он.– Иди-ка лучше отдохни. А я пойду дела делать.

   На самом деле он просто хотел побыть с Мариной. И Елене это было прекрасно известно.

   – Тебе страшно, милый? – Тыльная сторона ладошки гладкая-гладкая и пахнет почему-то клубникой. Глеб молчит.

   – Тебе страшно из-за этой женщины? – На загорелой шее круглые бугорки позвонков и нежный пушок. Светлый на загорелой коже.– Ты боишься, что я стану – он. И буду убивать людей, как эта женщина?

   – Карина – несчастное существо,– сказал Стежень.

   – Да.– (Зрачки то сужаются, то расширяются. Тень ресниц – как ловчая сеть.) – Она все помнит. А я счастливая. Я ничего не помню. Только тебя.

   Говорят, можно спрятаться в объятьях женщины. Говорят, если любишь, забываешь все…

   Чушь! Ни хрена я не забываю!

   …Бурые стены, паутина, вонь из затхлого рва. Пусть все это лишь шалость моего воображения, заворачивающего страшное нечто в зрительные обертки. Никакие умные рассуждения не выкинут из памяти синевато-белую, словно под пленкой плесени, холодную кожу, привкус плесени и пыли на окаменевших губах. Я помню, когда смотрю на эти губы, влажные, припухшие, живые. Розовая кожа, ямочки на щеках… и привкус пыли и плесени. Всегда буду помнить. Да, мне страшно. И не мне одному. Димка вот уснуть не мог без снотворного. Представляю, что он пережил, когда тварь ломилась в лабораторию. Страшно Димке. Да что Димка! Боится даже супермен Фрупов. Ну, этому страх не в новинку. И смерть – тоже. Наверняка покойников на нем больше, чем блох на собаке. Кстати, куда девался скотчтерьер? Впрочем, не важно. А важно, что даже Кир, невозмутимый и несокрушимый Кирилл Игоев – тоже боится. Не за свою шкуру, разумеется, за наши, но…

   Ничего не боится в моем измученном доме только один человек, Андрей Александрович Ласковин. И хотя его бесстрашие больше похоже на патологию, это успокаивает. Потому что он – единственный, кого боится тварь. Я почти верю, что этот герой сможет завалить Морри… если поймает. Нет, не факт. Теперь мы точно знаем: монстр способен учиться. И приспосабливаться. Сколько ему понадобится, чтобы адаптироваться в нашем мире? Год, месяц? На что он способен даже в нетрансформированном теле? Надо мне было все-таки расспросить эту женщину. Надо было, но… я даже не смог отсечь ее от монстра…

   – Перестань.– Пальцы Марины сжимают мои плечи.– Не думай о ней, думай обо мне, слышишь?

   – Хорошо,– шепчу я.– Не буду. Да, не буду. С этой женщиной – Ленка. Морри она не по зубам. Пока.

   Елена Генриховна Энгельгардт глядела на спящую. Да, несомненно, эта сеточка сплетена совсем недавно. И с большим искусством. Правда, узор немного подпорчен, но несомненно знаком.

   – Как ты его находишь, Душка? – спросила Елена Генриховна.– По-моему, он – мастер. А мы так можем?

   Хрустальный кулон полыхнул незримым пламенем.

   – Правильно, Душка, мы можем лучше.

   Елена Генриховна аккуратно сняла с лежащей одеяло. Затем, ловко перекатывая тяжелое расслабленное сном тело женщины, стянула с нее фланелевую рубашку Стежня. Теперь на лежащей не было ничего, если не считать повязки на кисти правой руки.

   – Чистый инь,– проговорила Елена Генриховна, по-хозяйски оглядывая Карину.– Верно, Душка?

   Хрустальный кулон не отреагировал.

   Елена Генриховна провела ладонью над лоном спящей.

   – А ее любили,– сказала она прозрачному черепу.– Совсем недавно и весьма умело. И не он.

   Елена Генриховна провела рукой по бедру женщины. От колена вверх. Белая кожа тут же покрылась пупырышками, но женщина не проснулась.

   – Постарался Глебушка,– проворковала Елена Генриховна.– Тройную дозу вкатил. Но мы справимся и с тройной дозой, правда, Душка? Так даже лучше, а? Интереснее…

   Елена Генриховна встала и проверила, заперта ли дверь. Затем неторопливо разделась донага. Кожа ее в сравнении с молочно-белой кожей Карины казалась очень темной, а фигура – худощавой. По современным стандартам Елена Генриховна была сложена идеально. Гораздо лучше Карины. Но Елена знала: найдется изрядное количество мужчин, предпочитающих мягкую полноту белокожей женщины. Кому-то нравится рыхлить землю, кому-то – гореть в огне.

   Смуглые руки прочертили волнистую линию. Елена Генриховна пробовала скованное сном тело, как музыкант пробует новую скрипку. Тонкие осторожные пальцы касались губ, локтей, шеи, чутко ловили отклик.

   Через несколько минут Елена Генриховна уже – знала, как заставить это податливое тело выгнуться в блаженном экстазе. Но этого недостаточно. Чтобы разорвать связь между Кариной и Морри, Елена должна проследить эту связь. Слиться с ней. Шаг за шагом пройти по тропе прошлого, изведать и опознать каждое прикосновение чужих рук к белой мягкой коже. Опознать по отзвуку, который сохранился в памяти этих податливых изгибов.

   Елена Генриховна сдвинула в сторону кулон и осторожно легла на мягкое теплое тело. Грудь к груди, живот к животу, лоно к лону. Черные волосы смешались с рыжими, пальцы переплелись, губы соприкоснулись…

   Карина открыла глаза и сначала не увидела ничего. Но через мгновение она узнала…

   Иван Дульцев, охотно отзывающийся на прозвище И-Цзын и на более традиционное погоняло Дуло, голый, сидел на балконе и курил траву. Притом что дверь в его квартиру была не заперта. Воров Дуло не опасался, поскольку был известный варщик и обнести его мог только душевнобольной. А почему Дуло не опасался ментов, неизвестно. Может, потому, что И-Цзын.

   – Здорово,– сказал Иван Басов, выбираясь на просторный, в две комнаты, балкон.

   – Ване-ек! – дружелюбно протянул Дульцев и сунул Басову чилим.

   Басов из вежливости дернул разок. Трава его не трогала, а помощь И-Цзына была остро необходима. Хотя помочь ему Дульцев и так не откажется. Поскольку школьная дружба покрепче деловой.

   – Тебе не холодно? – спросил Басов.– Осень все-таки.

   – Осень? – Дуло явно удивился.– А я думал: июль. Позагорать вот решил. Гляжу: все загорают.

   – Где? – в свою очередь удивился Басов.

   – Да там… – Тощая рука нашарила пульт и врубила «ящик».

   В «ящике» обнаружился какой-то сериал.

   Дуло с минуту поглядел, въезжая, вздохнул.

   – Не загорают,– сказал он.– Точно осень. Как время-то летит, Ванек.

   И с еще более печальным вздохом он поднялся, побрел на кухню, достал из холодильника копченую куриную ногу и принялся меланхолично жевать.

   – На хавку пробило,– сообщил он Басову.– Хошь?

   – Нет. И-Цзын, так как, в мир въезжаешь?

   – Ну. Ты говори,– невнятно пробормотал Дульцев.

   – Есть такая история,– сказал Басов.– Зашел я недавно к Еленцу…

   – Стремная телега,– заслушав, задумчиво протянул Дульцев.– Я таких, ну, встречал…

   – Где? – быстро спросил Басов.

   – Там… – И-Цзын сделал неопределенный жест. И замолк.

   Басов понял, что продолжения не будет, и перешел к делу.

   – Мне нужен Помощник,– сказал он.

   – Кто?

   – Помощник.

   – Да в это я въехал,– рассеянно проговорил Дуло.– Какой? Помощники разные есть.

   – Сам решай,– ответил Басов.– Я в этом рублю слабо.

   Истинная правда. Есть вещи, в которые христианину лезть не следует. В противном случае он рискует перестать быть христианином. И вообще перестать быть.

   Там, куда нацелился Басов, ангел-хранитель его не укроет. Пламя в земле не горит. Поэтому нужен Помощник. Иначе говоря, демон. «Ничего, не согрешишь, не покаешься,– успокаивал себя Иван.– Я должен спасти Карину. Я слишком хочу… ее».

   И-Цзын размышлял долго. Басов его не торопил. Прошел час.

   Наконец Дульцев изрек:

   – Есть у меня одна мысля… Ты иди пока. Дело не быстрое. Управлюсь – позвоню. Или лучше ты позвони. Завтра. А то я забуду.

   – Я стою, а не еду,– грубо сказал Ласковин.

   – Допустим. Едем, значит, и превышаем.

   – Нет.

   – А у меня прибор показывает – превышаем!

   – Засунь его себе в жопу! – посоветовал Ласковин.

   Гаишник побагровел:

   – Это тебе обойдется…

   – Обойдется,– вмешался Фрупов и протянул удостоверение.

   – Хм-м-м… да.– Гаишник побагровел еще больше.– Проезжайте.

   – Нарываешься,– чуть погодя произнес Фрупов.– Тем более он прав.

   – Ты уверен? – ухмыльнулся Ласковин.– Показания его сраного прибора ни один суд во внимание не примет. Формально.

   – А неформально?

   – А неформально я из него лапшу сделаю. Он за час больше снимает, чем мой приятель-опер за месяц зарабатывает. Притом что тот убийц ловит, а этот целый день палку дрочит!

   – «Убийц» – это нас с тобой? – с иронией осведомился Фрупов.

   – Мы, Вовчик, не убийцы,– возразил Ласковин.– Мы, хм… воины. Куда дальше?

   – А то ты не знаешь? Бывал ведь у нас.

   – Бывал,– согласился Ласковин.– Но все ведь меняется.

   – Кроме пчел.

   Андрей еще раз хмыкнул. Посреди дороги громоздилась куча грунта. За ней, как за бруствером, пряталась яма с ржавой водой. От воды шел пар. На куче курили мужики в робах. Наблюдали с интересом: что предпримет хозяин иномарки?

   – Какое классное прикрытие! – Фрупов восхищенно прищелкнул языком.

   – Да? – Ласковин притормозил и цепко оглядел мужиков.

   – Это я так,– сказал Владимир.– Отложил для памяти.

   – А-а-а…

   «Ауди» обогнула развороченное место по тротуару, спугнула кошку, расположившуюся на каменном столбике на углу подворотни.

   – Любопытно, зачем наши предки делали эти штуковины? – задумчиво проговорил Владимир.

   – Какие?

   – Да шишки эти по углам домов. Может, знак какой, вроде подковы?

   – Проще.– Ласковин выкрутил руль, «ауди» подпрыгнула и снова оказалась на дороге.– Чтоб кареты при поворотах дома не портили.

   – Надо же! – удивился Фрупов.

   – Приехали.

   На первом этаже, как и в прежние времена, размещался «Опорный пункт милиции». А вот на остальных дверях таблички переменились. Уцелело только «Общество любителей старинной музыки». Зато над искомой дверью на пятом этаже красовалась отсутствовавшая прежде вывеска: «Партия „Национальное возрождение“. Отдел по связям с общественностью». И фото розовощекого юноши в камуфле.

   – Какие будут ваши пожелания? – спросил Ласковин.

   – Убивать не надо,– мягко попросил Владимир.– По возможности.

   Дверь им открыли не сразу. Но открыли. Встреча – по полной программе. Впереди специалист по терактам Михаил в неизменной черной рубашечке, за его спиной – веселая компания молодых людей с «кипарисами» на изготовку. За их спинами некто, известный Ласковину как «майор».

   Фрупов продемонстрировал пустые руки. Улыбнулся широко и доброжелательно.

   – К стене,– скомандовал Михаил и, как только команда была выполнена, защелкнул на запястьях бывшего коллеги наручники.

   Группа поддержки с автоматами слегка расслабилась, но не совсем. Похоже, к Владимиру Фрупову здесь относились с должным уважением.

   – Теперь ты! – приказал Михаил Ласковину, извлекая вторую пару наручников.

   Тот кивнул, повернулся спиной и подставил руки.

   Специалист по терактам потянулся к запястьям… удар каблуком в грудь швырнул его на автоматчиков. Да так, что двоих просто снесло, а державшегося в тылу «майора» раскрутило юлой и швырнуло в стену.

   Пробив уширо с проносом, Ласковин ушел в низкую стойку, оказавшись в самой толпе ошеломленных молодцев. Ошеломленных вдвойне, поскольку «цель» вдруг «исчезла». Ласковин не дал им времени успокоиться и поглядеть под ноги. Он завертелся волчком, и парни посыпались на пол. Тем временем Фрупов опрокинулся на спину, ловко «проделся» через цепь защелкнутых за спиной наручников, подхватил с пола чей-то автомат и влепил пулю в ляжку «майора». Выстрел, хоть и смягченный глушителем, прозвучал достаточно выразительно.

   – Никому не двигаться! – рявкнул Фрупов.– Пошел ты в жопу! – буркнул «майор», выдернул из брюк ремень и принялся перетягивать простреленную ногу.

   Остальные, впрочем, команду выполнили. Остальные – это шестеро из «группы огневой поддержки». Чернорубашечник Михаил, возможно, и ослушался бы, но не мог. Поскольку пребывал в отрубе.

   – Оружие аккуратно оставили на полу, а сами аккуратно построились носом к стенке! – распорядился Фрупов, а когда команда была выполнена, вздохнул.

   – Мало я их гонял,– сказал он Ласковину, но его, без сомнения, услышали все.– Не бойцы, а вермишель. Распущу к такой матери и новых наберу. Андрюха, пошарь у Мишки по карманам, найди ключ от «браслеток».

   Освободившись от наручников, Фрупов прошелся вдоль «строя», похлопал каждого по плечу.

   – Что же это вы, орелики, на батю клювом щелкаете… Нехорошо, ох нехорошо… Распустил ты их, Кимыч, совсем распустил…

   «Майор» промолчал. Он умел проигрывать.

   В общем, власть в «отделе по связям с общественностью» партии «Национальное возрождение» вновь поменялась.

   После получасовой душещипательной беседы с Фруповым «майор» Кимыч нехотя согласился, что его ввели в заблуждение и «генерал из Москвы» совсем не генерал. Тем более что Фрупов связался с Москвой и деликатно выяснил, что оттуда никого не присылали. После публичного признания перед личным составом «майор» получил поощрение: ему вызвали врача.

   С Михаилом Фрупову пришлось повозиться, но перед напором фактов специалист по терактам не устоял. И тоже покаялся.

   – Надо бы его упразднить,– чуть позже признался Фрупов Андрею.– Да жалко. Уж больно полезен, гад.

   В комнате на полу сидел бритый человек в куртке с засученным рукавом и расстегнутой до пупа рубахе. Он воззрился на Басова безумными – одни зрачки – глазами.

   – Ты кто? – просипел он.– Ты – братан? Ты…

   В комнату пошатываясь вошел Дуло.

   – А, Ванек!

   – …Ты фрайер! – злобно изрек сидящий.– Ты, бля, козел! Ты…

   Дульцев походя треснул его по бритому черепу.

   – Молчи! – рявкнул он.

   Бритый покорно умолк, привалился к стене и закрыл глаза. Но руки его, как два паука, продолжали елозить по грязному полу.

   – Пойдем.– Дуло увлек Басова на кухню.

   – Вот,– И-Цзын вытащил из шкафа колбу, заткнутую смятым обрывком газеты.– Она, зараза!

   На дне колбы плескалось с наперсток желтоватой жидкости.

   – То, что доктор прописал! – удовлетворенно изрек И-Цзын.– Это, Ванюша, для тела.– А это… – он порылся в шкафу, извлек листок бумаги с рисунком: – для души.

   – Это кто? – с сомнением спросил Басов, разглядывая рисунок, на котором смутно угадывался то ли дракон, то ли змея со щетиной на спине, окруженная заковыристым орнаментом.

   – Как кто? – удивился И-Цзын.– Помощник!

   С ловкостью, удивительной при его общей расхлябанности движений, Дуло всосал в шприц содержимое колбы.

   – Руку дай.

   – Что, прямо сейчас? – удивился Басов.

   – А чего тянуть? Бля, какие трубы, какие роскошные трубы! Так, есть контроль! А, зараза!

   Выдернув иглу, он швырнул шприц в коробку с мусором. Попал.

   – Ты не кайфы лови, а на змеюку гляди! – скомандовал он.– Есть приход?

   – Приход? – переспросил Басов. И тут его понесло.

   Это была не змея. Пятнистая кошка вроде леопарда, только размером с лошадь. Она занимала полкухни. Вместе с мебелью. Желтые с прозеленью глазищи пялились на Ивана.

   – Ну? – сказал Басов.– Что теперь?

   Зверь оскалился и с поразительной быстротой хватил Ивана лапой. Иван слетел с табурета, вернее, взлетел с табурета и клубком шерсти выкатился в окно. На мгновение он испытал ужас перед разверзшейся бездной, и ужас этот пинком швырнул его вверх… или вниз? Иван рухнул в бордовую щель и под грохочущий ритм симфонического оркестра тем же шерстяным клубком покатился по желобу. Мир мелькал, вертелся и переворачивался. Пятнистый зверь беззвучно стелился над ним, раз за разом поддавая лапой, и каждый удар отдавался в Басове громом, воплем и визгом литавр и труб. Но вообще-то это было в кайф.

   Так вот, кубарем и прыжками, выкатились они непонятно куда, на лестницу титанических размеров, и по ней, вниз, крутясь и вертясь, подпрыгивая каучуковым мячом и наконец оторвавшись от ступеней,– в вязкую и теплую, как смола на солнце, коричневую воду…

   Мир остановился. Иван выпростал из-под себя руки, встал и увидал толстый, как анаконда, хвост пятнистого зверя.

   – Отойди,– приказал Иван, и зверь отодвинулся.

   …Руки у нее были из золота, ноги, во всю длину,– из черного блестящего камня. Как будто – в высоких сапогах. Головы, как показалось, не было вовсе, но, приглядевшись, Иван рассмотрел и голову: прозрачную, лысую, словно бы из чистейшего стекла. Туловище же – обычное, только обвитое синими, черными и зелеными узорами татуировки. Вторая женщина была целиком из плоти. Черноволосая. И сложена, как на картинке из эротического журнала, даже подбрита, где положено. Обе стояли рядом, плечо к плечу, верней, бок о бок, потому что первая макушкой не доставала второй до подмышки. Две – рядом, а позади, улыбаясь сонно и рассеянно, грызя рыжеватый локон,– Карина.

   – Иди к нам,– позвала черноволосая.

   Не Ивана позвала. Помощника. И зверь пошел. Нет, пополз на брюхе и уткнулся огромной головой в обсидиановые колени.

   – А ты уходи,– добродушно посоветовала черноволосая.– Ты не нужен. После.

   – Карина! – позвал Иван.

   Мир плыл и качался, но мыслил Басов на удивление ясно.

   – Карина!

   Карина рассеянно улыбалась. Она не слышала.

   Зверь повернул башку, глянул на Ивана. Глаза у зверя были виноватыми.

   Прозрачноголовая резко, как кузнечик, прыгнула вперед. Через зверя – к Ивану. Сверкнула золотая рука, рванула (Иван еле успел увернуться) бедро, выхватив кусок мяса. Боль швырнула Ивана вверх…

   И он увидел вокруг обшарпанную кухню, а напротив – присевшего на корточки И-Цзына с чилимом в зубах. И-Цзын одной рукой держал Басова за волосы. В другой – пустой шприц. Ныло бедро. Но сильнее болела точка на шее.

   И-Цзын отпустил волосы Ивана. Тот потрогал шею, поглядел на пальцы – кровь.

   – Не ссы,– пробухтел И-Цзын.– Веняк не проколол. Извини, что обломал. Стреманулся, как ты рожей на синий цвет пошел.

   – Как на синий? – тупо спросил Басов и украдкой пощупал бедро. Целое, слава Богу! Боль уже сошла на нет.

   – Посинел,– охотно пояснил им Дуло.– Как будто душат тебя. Ну я тебя сразу и стимульнул. Чтоб жмурика не сыграл. Ну, как вошло, херово?

   – А… – Басов махнул рукой.– Сговнил твой Помощник!

   И-Цзын пожал плечами.

   – Жив – и ладно,– философски заметил он.– Водки налить?

   – Нет. Я пойду.

   – Валяй. На ногах стоишь?

   Иван поднялся. На ногах он стоял. Правда, не очень уверенно.

   – До дома дойду… Как-нибудь,– проговорил он.

   И-Цзын порылся в кармане, выволок смятый комок денег.

   – На, тачку возьмешь. Еще заментуют.

   – Да есть у меня деньги,– попытался отказаться Басов.

   – Не кизди. Нету. Я смотрел. Бери, твою мать! Что мне ими – стены оклеивать?

   В комнате неприкаянно бродил бритый торчок. Увидев Басова, оживился и полез драться. Иван отпихнул его. Слабо, но торчку хватило. Рухнул и остался лежать, осовело глядя в потолок.

   Только сидя в машине, Басов понял, что результат его дурацкого астрального «вояжа» в целом можно считать положительным. Кто бы ни были эти две чертовки, к поганому бесу они отношения не имели. И дурного, ну, по крайней мере, очень дурного – Карине не сделают. Не худо бы еще ее найти…

   После следователя поехали к Кириллу, а тот, в свою очередь, позвонил Ласковину и Фрупову.

   Совещание охотников за нечистью состоялось в живописном холле на втором этаже. Под чириканье птичек.

   – Нельзя сказать, что мы проиграли,– заявил Кирилл.– Скорее, вернулись к начальному положению. От ликановских ребят его отсекла смерть Ликанова. От ваших,– кивок Фрупову,– его тоже обрубили. Так?

   – Экзорцизм провели по полной программе,– заверил Владимир.– С церковью у нас отношения хорошие.

   – Даже слишком,– хмыкнул Ласковин, припомнив старое.

   Фрупов только ухмыльнулся. Из заварушки он единственный вышел с прибытком: стал номером один в «отделе по связям с общественностью».

   – Итак,– продолжал Игоев,– от города мы его отрезали. Примерное местонахождение твари нам тоже известно. При этом один из нас может его выследить,– кивок Стежню,– а другой,– кивок Ласковину,– уничтожить. Предположительно. Глеб?

   – Выследить я его могу,– согласился Стежень.– Но что толку? Он опять смоется. Это первое. А второе: он в любой момент может опять оказаться в городе. А ориентируется он теперь не в пример лучше. «Национальное возрождение» нашел и обратал мастерски. Притом что мы сами вышли на них совершенно случайно.

   – Кто говорит о случайности? – пророкотал Игоев.

   Стежень бросил на друга быстрый взгляд.

   – Согласен,– сказал он.– Слово «случайность» беру назад. Но все остальное в силе.

   Некоторое время все молчали, обдумывая сказанное. Затем выступил Фрупов.

   – Еще одна неприятная деталь,– произнес он.– Насколько мне объяснили, это существо способно использовать знания и опыт тех, в кого вселяется.

   – К сожалению,– подтвердил Игоев.

   – В таком случае нам здорово не повезло. Человек, в котором он сейчас обитает, Геннадий Романович Горшков, в прошлом офицер ВДВ и инструктор по… назовем это диверсионной работой. В свое время мы приглашали его в нашу организацию, но он отказался.

   – Почему? – спросил Ласковин.

   – Деньги.

   – Понятно.

   – Даже сам по себе он очень серьезный противник,– продолжал Фрупов.– А в сочетании с Морри… Мне даже трудно это оценить.

   – И все-таки нам повезло,– неожиданно проговорил Игоев.

   – В чем? – одновременно спросили Ласковин и Стежень.

   – Если бы Морри обитал не под Питером, а под Москвой, дело обернулось бы куда хуже.

   – Да,– сказал Фрупов.– Интересная мысль. А если такая тварь действительно обитала где-нибудь в Подмосковье и вышла в свет чуть пораньше нашей? Это объяснило бы многое.

   – Такая или не такая, бесов вокруг хватает. И у нас, а в Москве – тем более.

   – Не спорю,– согласился Игоев.– Где злато, там и бесы. Но, друзья, напомню: у нас есть конкретная проблема. И решить ее следует тоже конкретно. Есть предложения?

   – А если его как-то пометить, спрыснуть каким-нибудь радиоактивным изотопом? – предложил Фрупов.– Чтобы не только Глеб, но и любой человек с соответствующим прибором мог его вычислить.

   – Смысл? – возразил Стежень.– Подключая к делу посторонних людей, мы лишь расширяем для твари возможности бегства. А касаемо радиоактивности, думаю, что и спрыскивать не надо. Останки у меня в холодильнике фонят, как чернобыльский заяц. Думаю, и свеженький носитель что-нибудь да излучает.

   – Не уверен,– возразил Игоев.– Но метка кажется мне бесперспективной. Мы ничего не знаем о механизме его перехода из тела в тело. И мы ничего не знаем о его мотивации. Поэтому даже примерно не можем прогнозировать его действия.

   – Мотивация, да, мотивация… – процедил Фрупов.– Мои сотрудники говорят: все его действия казались логичными. Работал с ним в основном Михаил. Морри ставил задачу, а Михаил осуществлял оперативную разработку. Естественно, без возражений. Мы – люди военные, а приказ есть приказ.

   – И никто не усомнился в его полномочиях? – спросил Ласковин.

   – Почему же, усомнился. Я.

   – Образ он выбрал безошибочно,– заметил Игоев.

   – Думается мне, выбирал не он,– возразил Фрупов.– Ему «подсказали». Кто-то из наших. Тем более что подобную персону мы ждали уже давно и были психологически готовы. Не к Морри, разумеется, а к куратору из Москвы.

   – Похоже на правду,– согласился Игоев.– Если хочешь, чтобы человек тебе с легкостью поверил, узнай, во что он поверит с легкостью. Итак, мы знаем, что он читает мысли, обладает способностью к внушению, подавляет личность, волю или способность к критической оценке событий. Хочу обратить ваше внимание, господа: с коллегами Владимира Морри работал значительно аккуратней и результативней, чем с группой покойного Ликанова. И боюсь, что, пожелай он – и любое, подчеркиваю, любое учреждение окажется под его властью. Но есть и крохотная положительная деталь. Некоторые люди иммунны, если можно так выразиться, к его воздействию. В частности, всех присутствующих здесь можно отнести к таковым.

   – Вирус,– сказал Стежень.– Чертовски похоже на вирус.

   – Ты уже говорил нечто подобное,– заметил Игоев.– Можно принять как аналогию.– Может, по аналогии и сообразим, как с ним бороться.

   – А как борются с вирусом? – спросил Фрупов.– Антибиотиками?

   – Увы,– вздохнул Стежень.– Как раз антибиотики бесполезны. Вирус – это не бактерия. Не клеточный организм. Он встраивается внутрь клетки, меняет ее «наследственные» характеристики на свои собственные. В типичном для вируса случае конкретная клетка просто гибнет, порождая прорву новых вирусов. Но в случаях более редких вирус может «встраиваться» в информационные структуры, и носитель вируса не гибнет, а продолжает делиться, порождая новые зараженные клетки с заданным вирусом дефектом. Например, склонностью к спонтанному, никак не контролируемому делению.

   – И как же с ними бороться? – повторил Фрупов.

   – Антитела, киллеры,– ответил Стежень.– Особые клетки, которые опознают «чужих» и их кушают. Иммунная система. Проблема в том, что некоторые вирусы вжираются прямо в «систему уничтожения». Как вирус СПИДа, например. Конечно, организм может некоторое время протянуть и без иммунитета. С медикаментозной поддержкой. Но недолго. Это очень упрощенное представление о вирусах в организме, но…

   – Но понятное,– перебил Ласковин.– Что же все-таки можно вытащить из вашей аналогии?

   – Минуту,– сказал Стежень.– Я еще не закончил. У вируса есть еще одна особенность, на которую нужно обратить внимание. В неблагоприятных условиях он способен «законсервироваться», перейти, можно сказать, в кристаллическую форму. Трудно обнаруживаемую и еще более трудно уничтожаемую, но… неактивную. До лучших времен. То есть если наша тварь подобна вирусу, то, обнаружив благоприятную среду, она активизируется и действует. А если сочтет ее неблагоприятной – сворачивается. Именно поэтому, я думаю, он удрал не в город, как поступил бы на его месте любой из нас, а в свой лес.

   – Интересная мысль,– кивнул Фрупов.

   – Если ее не притянули за уши,– возразил Ласковин.

   Стежень пожал плечами.

   – Это только гипотеза,– сказал он.– А гипотезы, господа, бывают разные. Есть, к примеру, такая, которая утверждает, что вирусы – не что иное, как хранители человеческого генофонда. И гробят только тех, в ком этот самый генофонд дефектный.

   – Слышал, слышал,– отозвался Ласковин.– СПИД. Смерть педикам и дуреглотам.

   – Упомянутая мною гипотеза,– Стежень иронически улыбнулся,– возникла еще до победного марша синдрома приобретенного иммунодефицита. Так что и СПИД можно рассматривать как ее подтверждение. А можно и не рассматривать.

   – Ладно.– Ласковин пожал плечами.– У меня только один вопрос, господа теоретики. Будем мы брать тварь или не будем?

   – Сейчас – нет,– ответил Стежень.

   Он ожидал, что Андрей станет возражать, но ошибся.

   – Нет так нет. Пойдем, Володя. Кирилл, понадобимся – звоните.

   Морри-разуму было хорошо. Холодная осенняя ночь, моросящий дождь, приятно охлаждающий разогретое тело. Хорошее тело. Сильное. Ничуть не хуже, чем тело Ликанова. Деревья шумели и раскачивались. То, на котором устроился Морри, раскачивалось тоже. Приятно. Неторопливо наплывали разные мысли. Из дальнего и ближнего прошлого. И совсем не хотелось в Город. И Морри-алчущему тоже не хотелось в Город. Жажду его притупил страх. Да и сыт был, нахватался за последнее время. «Останусь,– думал Морри-разум.– Пройдет время, смертное тело станет бессмертным. И снова впереди вечность. Хорошо».

   Морри-алчущий не протестовал. Даже не рвался вернуть потерянное. Боялся потерять все. «Соберем новых,– улещал Морри-разум.– Зачем торопиться, рисковать, если впереди – Вечность».

   Медленные мысли, медленная жизнь. Древесная жизнь леса.

   «Хорошо»,– думал Морри-разум, теснее прижимаясь к коре. Еще он думал, что совсем скоро обретет бессмертное тело и единение станет полным. А люди, беспокойные люди, смертные люди… Они умрут. И все будет хорошо.

   Капли дождя, теплея, стекали по спине Морри. Лес дышал в такт дыханию своего Господина. Его Лес…

   – Привет, все в порядке?

   – Конечно,– ответила Елена.– Глеб, я возьму твою машину?

   – Если не боишься ГАИ.

   – Шутишь?

   Женщины попрощались со Стежнем: Энгельгардт – ослепительно улыбнувшись, Карина – не поднимая глаз. Глеб обратил внимание, что повязка, которую он наложил на поврежденную руку Карины, снята. Но ничего не сказал, поскольку видел: опухоль спала.

   – Ключи в машине,– сказал он.

   В дверях уходящие столкнулись с Игоевым и Мариной.

   – Здравствуй, Аленка! – Кирилл чмокнул ее в щеку.– Погоди, не убегай. Мне нужен твой совет.

   – Это быстро?

   – Не очень.

   – Тогда давай я тебе перезвоню. Мы очень торопимся. Мариночка, добрый вечер!

   – Добрый.

   На подчеркнутое радушие Марина отвечала довольно холодно. Инстинктивно она чувствовала: Елена Генриховна ей не друг. Холодно, но не враждебно, поскольку враждебности не одобрил бы Глеб.

   А Глеб смотрел на женщин и неожиданно обнаружил, что его Маринка и Карина похожи. И это сходство особенно заметно, когда рядом с ними Елена.

   – До свиданья, мальчики! – Энгельгардт помахала рукой.– Если голодны – обед на кухне. Разберетесь.

   Через минуту снаружи раздался рокот Стежневой «Нивы».

   Мужчины расположились в гостиной.

   – Маринка, свари кофе, пожалуйста,– попросил Стежень.– Кир, послушай, у меня появилась идея. Не подключить ли нам к делу какого-нибудь грамотного физика? Или химика? Пусть бы поиграл с нашим радиоактивным прахом.

   – Физика, химика, социолога, историка, кого еще?

   – Я серьезно,– заметил Стежень.

   – А я – нет! – Игоев с удовольствием развалился в кресле, потянулся к бару, налил себе коньяку.

   – Мариша! – крикнул он.– Если тебе не трудно, сделай мне ма-аленький бутербродик с сыром!

   – Сейчас!

   – Кир! Объяснись! – потребовал Стежень.– Почему – нет?

   – Потому что ученый, брат мой колдун,– это ученый. И для ученого, если ты запамятовал, главное – новые знания. Этим он, ученый, печально отличается от мудреца. А наш шустрый черныш – это воплощенное знание. Сам же говорил: его останки – своеобразное хранилище сотен, а может быть, и тысяч слопанных Морри людей. Из оч-чень давних веков. Это для историка, к примеру. А как насчет физика? Или биолога? Или просто человека, которому хочется пожить подольше? Наша с тобой задача – сделать так, чтобы от Морри и следа не осталось. Ни духа, ни праха. Да ни у одного настоящего ученого рука не поднимется уничтожить такой кладезь знаний.

   – Уничтожим мы сами,– возразил Глеб.– Но нам нужна информация.

   Марина принесла поднос с кофе и с полдюжины бутербродов на тарелке. Поставила на столик, пристроилась на подлокотник рядом со Стежнем.

   – Спасибо, Мариша.– Игоев взял бутерброд.– Ты, Глеб, не заметил одной славной закономерности: никто из тех, кто, как мы выражаемся, иммунен к Морри, не имеет заветной материальной цели. Ни ты, ни я, ни Андрей с Владимиром не стремимся жить вечно или, например, стать президентами или заработать миллион долларов.

   – Миллион долларов я мог бы заработать года за полтора,– фыркнул Стежень.– Это ты мельчишь!

   – Не о том речь. Сдается мне, когда Морри выходит на контакт с человеком, он может просто его сожрать, а может аккуратно скушать. Но в последнем случае ему нужно добровольное согласие закуски. А соглашается глупая закуска в том случае, если ей предлагают взамен нечто привлекательное. Например, миллион долларов. Как бы на халяву. Тебя это не проймет, и меня тоже. Но мы ведь помним, как Сермаль с долларами фокусы показывал. И тогда ведь это нас цепляло!

   – Бес,– сказал Стежень,– искушает тем, что сладко. Чему ты удивляешься?

   – Я не удивляюсь. Я пытаюсь тебе объяснить, почему в нашей команде не должно быть случайных людей. Каждый не иммунный к Морри человек – потенциальный его союзник.

   – Ладно, убедил,– проворчал Стежень.– Чего ты от Ленки хотел?

   – Любви,– сказал Игоев и засмеялся.

   Фрупов с Ласковиным приехали поздно вечером. У обоих, как выяснилось, были дела, которые невозможно отложить. К счастью, завтра суббота и, следовательно, пара дней отдыха у большинства населения. Что ж, пока народ отдыхает, стража бодрствует. Тем не менее на ночь глядя охоту затевать не стали. Утро вечера мудреней.

   В лесу Сермаль говорил мало. Иной раз десяток слов в день – и все. Учил не словом, а пониманием.

   Лесок почти не изменился, разве что лиственные деревца совсем облетели, а зелень хвойных стала более сочной. Или это только казалось? Ласковин и Фрупов двигались в лесу на удивление хорошо. За спиной почти не слышно. А Фрупова совсем не слышно. Только дыхание. Охотник?

   Сосенка с отметкой дедова топора затянула ранку. Морри поблизости не было. Но Стежень чувствовал его очень хорошо. Через Лес. К сожалению, Глеб нисколько не сомневался: Морри точно так же чувствует и их самих. Он чуть притормозил, оглянулся. Фрупов, шедший следом, посмотрел вопросительно, тяжелое помповое ружье висело у него на плече стволом вниз, поперек ватника – патронташ, на поясе – нож. Глеб кивком головы указал направление, и маленький отряд проследовал мимо. За Фруповым – Ласковин. Без ружья. Но карман куртки оттопырен пистолетом. Последним – Кирилл. Вообще без оружия. Однако Стежень не сомневался: тварь к нему даже не сунется. Поэтому Игоев и шел замыкающим, хотя единственный из них – без боевой подготовки.

   Глеб положил ладони на ближайший сосновый ствол, ощутил биение жизни под липкой корой, потянулся мысленно вверх, к кроне, «взмыл» над сырой землей. Ощутил чистую радость слияния с миром. Как всегда. Но не позволил радости овладеть им. Глеб искал. Он сознательно открылся и ждал, ждал…

   Дождался. Чужая быстрая воля прикоснулась к нему. Без злобы. Даже не к нему – к дереву. Глеб застыл, спрятал все мысли, спрятал всё, растекся по миллионам хвоинок. Его не заметили. Чужая воля протекла насквозь, прочувствовала тропу щупиками корней, выяснила, что по тропе недавно прошли, выяснила, куда прошли, и потекла дальше, вслед. Вслед ей, но в другую сторону потянулся Стежень. Это оказалось так легко, словно идешь по Чужой плотной лыжне. Там, где «прошел» Морри, деревья все еще оставались «открытыми». Стежень позавидовал легкости, с которой его враг проникал в живое, но тут же отбросил зависть. Никаких зацепок для Морри! Вдох-выдох… А-а-а! Вот он! Темный бесформенный груз на подрагивающей ветке. Близко, дьявольски близко!

   Стежень медленно (спешить очень, очень опасно) отделился от дерева, снова стал только человеком. Друзья успели отойти шагов на триста. Стежень не видел их, но прекрасно знал направление. Догнал бегом. На звук его шагов оглянулся только Ласковин. Увидел, узнал, успокоился.

   – Стой,– скомандовал Глеб.

   Тройка дружно остановилась.

   – До него километра полтора,– сообщил Стежень.– Но он нас отслеживает.

   – Может удрать? – спросил Фрупов.

   – Может. Поэтому сделаем так…

   – Никаких мантр я читать не стану,– выслушав предложение, сердито заявил Ласковин.

   – Тогда он уйдет! – возразил Стежень.– Пока мы для него просто люди. Но очень скоро он нас узнает. А тебя он боится больше всех нас, вместе взятых!

   – Меня не узнает,– холодно ответил Андрей. Некоторое время Глеб и Ласковин смотрели друг на друга в упор.

   Стежень сдался.

   – Хорошо,– согласился он.– Верю.

   – А нам не надо прятаться? – спросил Фрупов.

   – Нет. Тебе – даже наоборот,– ответил Стежень.– Ты – приманка.

   – Ты уверен, что он сочтет меня приманкой? – Фрупов усмехнулся.

   «Боится, но держит себя в руках,– подумал Глеб с уважением.– Отлично держит, я бы так не сумел».

   – Уверен.

   – Добро. Тогда вперед?

   – Вперед,– кивнул Стежень, обошел его и возглавил группу.

   Морри покрывал своим вниманием весь Лес целиком. И всех, кто в нем. А таких было немало. Десятка два поздних грибников, рыбак на берегу топкого озера, еще один мужчина – с собакой. Два всадника. Тоже с собакой. Все довольно далеко от Морри. Ничего примечательного. Кроме одной группы. Эти двигались прямо к нему. Слишком далеко, чтобы Морри мог определить, кто такие. Но, верно, не случайные путники. В этом Морри-разум не сомневался. Слишком точно выбрано направление. Что ж, если Морри сочтет их опасными, то всегда может ускользнуть. А если они не опасны, то послужат Пищей.

   Над самой головой Стежня протрещала сорока. Глеб приостановился, потянул носом воздух. Ничего не уловил, кроме сырости, прели и хвойного духа. Но он знал: Морри близко, совсем близко.

   Когда они оказались достаточно близко, Морри-разум без труда опознал троих. Один представлял опасность, второй – неприятен и бесполезен, третий – отменная Пища. Четвертого Морри определить не смог, поскольку тот ни о чем не думал. И ничего не чувствовал. Морри-разум насторожился, но Морри-алчущий напомнил о себе. Голод, вечный голод… И Морри-разум уступил. Остался. Соскользнул на десяток метров вниз – нынешнее тело не годилось для настоящих прыжков,– припал к гладкому стволу. Теперь – ждать.

   А ждать Морри умел. Даже Морри-алчущий был согласен ждать, если впереди – наслаждение Пищей. Морри-разум снова стал первым и не замедлил воспользоваться преимуществом. Да, он умел учиться. И многое понял в этом неустойчивом мире. Например, как в нем принято убивать.

   Стежень еще не видел тварь, но уже знал, где она. Он узнал дерево. И замедлил шаг. Это был старый лес.

   Мощные ширококронные сосны. Мелкие брусничные кустики, алеющие ягодами. Похоже, люди сюда заходили не часто. Старый лес, сильный.

   – Володя, Андрей,– негромко позвал Стежень.

   Показал, где засела тварь. Фрупов взял ружье наизготовку. Он и Ласковин тут же сошли с тропы: один налево, второй направо. Имел ли этот маневр смысл? Ведь монстр наверняка обнаружил всех четверых.

   «Хуже не будет»,– подумал Глеб.

   Но сам остался на тропе. За ним, след в след, двигался Игоев. Через минуту Глеб уже подошел достаточно близко, чтобы разглядеть темнеющий между веток силуэт.

   Стежень остановился. Поплевал на ладони, вынул из ременной петли дедов топор. Рукоять, как всегда, удобно легла в ладонь.

   «Ну давай! – мысленно позвал Глеб.– Прыгай, я жду!»

   Непривычное для Морри оружие удобно устроилось в привычной ладони. Нынешнее тело Морри в совершенстве владело навыками убийства. Лучше, чем прежние тела. Морри-разум уже выбрал цель. Он выбрал ее давно. Враг взял в руку топор. Смешно. Морри-разум учится, а он – нет. Разве это соперник? Указательный палец плавно надавил на спуск…

   Не до конца. Морри-алчущий яростно воспротивился выбору! Не в силах противиться, Морри-разум чуть-чуть переместил руку. Теперь пуля попадет в большого. Прямо в голову…

   Выстрел прогремел… Раньше, чем мушка совместилась с целью. Раньше, чем палец Морри дожал спусковой крючок. Картечь ударила в бок Морри за миг до того, как боек его пистолета разбил капсюль. Морри потерял равновесие, сорвался с ветки и с высоты четырех метров рухнул на землю.

   Фрупов увидел тварь, понял, что у нее в руках, но не успел удивиться. Удивиться не успел, зато успел выстрелить. И не промахнулся. Заряд, способный уложить медведя, снес тварь с насеста. Перевернувшись в воздухе, монстр тяжело плюхнулся на прелую хвою. Чисто машинально (одного попадания обычно достаточно) Владимир передернул затвор и всадил в упавшее тело еще один заряд. Промахнуться с тридцати шагов было невозможно…

   Но Фрупов промахнулся. Монстр успел откатиться в сторону. С невероятной скоростью тварь оказалась на ногах. Фрупов упал на землю, избежав первой пули. Вторая достала бы его наверняка, но тут хлопнула беретта Ласковина. Тварь завертелась волчком, выискивая новую цель. Однако Андрей, единственный, почти не уступал ей в быстроте реакции. Даже превосходил, поскольку Морри мешал развороченный картечью бок. С быстротой, определяемой только скоростью самого механизма, Морри выпустил всю обойму в наиболее опасного врага. И не попал ни разу. Ярость Морри-алчущего, жаждавшего схватить и уничтожить, поглотила навыки тела-стрелка. Андрей выстрелил восемь раз. Он попал дважды, но без особого результата.

   Тут к твари подскочил Стежень, взмахнул топором, но монстр с пронзительным визгом отпрянул и длинными прыжками, петляя, понесся прочь. Фрупов из положения лежа дважды выстрелил ему вслед, однако даже если и задел, то не остановил.

   – Удрал! – выкрикнул Ласковин, тяжело дыша.– Опять удрал, паскуда!

   Подошедший Фрупов молча ткнул дымящимся стволом в жирное кровавое пятно на земле.

   – За ним,– скомандовал Ласковин, и мужчины устремились по следу.

   Километра через четыре (Игоев, не выдержав темпа, отстал на полпути) Ласковин, Стежень и Фрупов выскочили на берег озера. Тело они увидели сразу же. Труп лежал у кромки воды. Песок покраснел от крови. И спокойная вода у берега стала розовой.

   Трое уставились на труп. Ни одному из троих не верилось, что монстр прикончен. И правильно не верилось.

   Восклицание Ласковина, жест в сторону озера: маленькая резиновая лодочка с единственным пассажиром. Лодочка, быстро-быстро плывущая к противоположному берегу.

   Фрупов вскинул ружье, тщательно прицелился. Выстрел. Есть! Лодка остановилась и начала погружаться. Ее пассажир перевалился через борт и пропал под водой.

   Мужчины напряженно вглядывались в синюю гладь. Минута, две, пять… Ничего. Слишком далеко, чтобы углядеть любую мелочь. Голову – да. Но не чуть приподнявшееся над поверхностью для вдоха лицо.

   – Очень я сомневаюсь, что он утонул,– мрачно произнес Фрупов.

   Остальные придерживались того же мнения.

   – Ты его чувствуешь? – спросил Ласковин.

   Стежень покачал головой.

   – Может, позже,– сказал он.– Что-то я устал.

   Он и вправду устал. Не телом, душой.

   – С этим что будем делать? – спросил он.

   – Спрячем,– сказал Фрупов.– И место пометим. Я потом его заберу.

   – Годится,– кивнул Ласковин.– Ну что, взяли?

   Морри вышел в Девяткино, прошел в метро. При этом ему пришлось некоторое время ждать, поскольку у прохода скопилась очередь, а вводить в заблуждение автоматы Морри пока не умел. В подземелье пришлось пережить несколько неприятных минут: сосущие человеческую силу обитатели тоннелей решили попробовать Морри на вкус. Морри-алчущий сумел отбиться и оградить Силой часть вагона. Люди, оказавшиеся поблизости, удивленно оглядывались, кое-кто даже улыбнулся: у них возникло ощущение, словно в хмурый день выглянуло солнце. Но радостное ощущение быстро прошло, поскольку Морри-алчущий мигом слизнул избыток энергии. Головы пассажиров тут же поникли, а глаза потухли. Овцы, привычные к стрижке. Были, впрочем, и такие, кто тем или иным способом успешно противостоял подземным сосунам. С Морри им бы, конечно, не справиться. Но Морри сам не стал их трогать. Он не хотел прежде времени вступать в конфликт с Настоящими Силами.

   Морри вышел на «Балтийской», свернул направо, перешел через мост и двинулся навстречу запаху жженых костей. Впрочем, сам запах не имел значения. Морри совершенно точно знал, куда идет. Пришло время взять союзника.

   – Он опять в городе,– сказал Игоев.

   – Точно? – спросил Глеб.

   Вместо ответа Кирилл протянул ему сводку дневных происшествий. Одно было подчеркнуто. В электричке найден мертвый мужчина. Смерть признана естественной, так как свидетели видели, как мужчина вошел в вагон, сел и, как они посчитали, уснул. Документов при покойнике не обнаружено. Одет в прорезиненную куртку защитного цвета, такие же брюки и болотные сапоги. Возраст – около пятидесяти.

   – Это еще не факт,– проговорил Стежень.– Мало ли…

   – Много,– перебил Игоев.– Я ездил в морг. Можешь не сомневаться: это жертва Морри.

   – Скверно,– Стежень потер подбородок. Никак не привыкнуть к отсутствию бороды.– Наши знают?

   – Я звонил Андрею.

   – Что будем делать?

   – Ты сумеешь его найти?

   – В городе – нет. А ты?

   Игоев пожал плечами.

   – Боюсь,– сказал он,– эта тварь сама нас найдет.

   Как в воду глядел.

   – Ты – Сатана? – Здоровенный брюхастый бугай, весь в разноцветных наколках, поставил пивную кружку, поднялся и сверху вниз глянул на собеседника, тоже не малыша, но на полголовы ниже.

   Один из собутыльников брюхастого оглушительно загоготал, второй, перекрывая гогот, гаркнул:

   – Крутая кликуха, Харлей! Давай ему нальем!

   – Это не прозвище,– холодно произнес незнакомец.

   И вдруг неуловимо быстрым движением выхватил из уха Харлея серьгу с черепом.

   Здоровяк дернулся, медленно багровея, тронул мочку уха. Целая! Ловкач не вырвал серьгу, а вынул!

   Несмотря на изрядное сходство с племенным хряком, Харлей был достаточно проворен. Причем не только насчет помахать кулаками, но и пошевелить мозгой.

   – Бля! – просипел он.– Ты…

   – Это мое,– спокойно заявил незнакомец и воткнул серьгу в собственное ухо. Крови не было, хотя Харлей мог поклясться, что мгновение назад мочка незнакомца была целкой.

   – Твою мать… – пробормотал он.

   И тут вспомнил! И протрезвел.

   Сверля незнакомца поросячьими глазками, Харлей прокручивал варианты. Дело в том, что серьга-череп не была купленной на лотке безделушкой. Ее дал Харлею человек, с которым они были повязаны. Крепко повязаны. «Take it! – сказал тот человек.– Возьми! Это знак Сатаны».

   Был тогда и третий. Но тот никому ничего не сказал. Потому что через пятнадцать минут придурошный банковский охранник прострелил ему башку.

   Знак Сатаны…

   Дружбаны Харлея притихли. Ждали, что отмочит вожак.

   Харлей грузно опустился на скамью, похлопал рядом с собой.

   – Верю,– сказал он.– Присаживайся.

   Морри смотрел фильм. Выбрал его не он, а Харлей. Но Морри неожиданно заинтересовался. Телевизор он наблюдал и раньше, но почему-то полагал, что он воплощает чьи-то безумные видения. Эту мысль Морри считал с сознаний своих жертв. Видения есть видения. Если их видит ведающий, они важны и полезны. Но сами по себе они – ничто. Любопытства же Морри был лишен начисто. Поэтому ни сами картины, ни способ, каким они сделаны зримыми, Морри не интересовал. И вдруг, даже не по мыслям, а просто по репликам Харлея и его приятеля, Морри сообразил: то, что происходит на экране, где-то происходило на самом деле. А на экране крыло «F-16» обращало в черный дым тропическую деревеньку. Несколько удивленный, Морри порылся в памяти того, чьим телом пользовался… и узнал очень много интересного. И нового.

   Разумеется, он мог бы узнать все это раньше. От других жертв. От тех, кто выполнял его волю. Никто из них не мог что-либо скрывать от Морри. Это было бы так же нелепо, как отказ уже съеденного обеда послужить пищей. Трудность в том, что жертвы не способны проявлять инициативу. Они выполняют, что велено, дают ответы на вопросы, но вопрос сначала следует задать. Именно поэтому Морри понадобилась не жертва, а союзник. Со временем и союзник станет жертвой. Но пока он свободен настолько, что даже не открывает Морри своих мыслей. Разве что с самой поверхности. Зато практически полностью сохраняет то, что во многом и делает человека человеком, то, из-за чего Морри-алчущему понадобился Морри-разум,– свободу воли.

   Харлей и его приятели продолжали смотреть фильм и потягивать пивко, а Морри-разум уже примерял новые возможности. А возможности были грандиозными. Потому что те орудия убийства, которые он уже наблюдал, казались теперь игрушечными. Пустяшными. Теперь Морри знал: существует могущественная сила, невероятно могущественная, способная в считанные минуты стереть весь этот город. Последнее, конечно, ни к чему. Достаточно одной из боевых дружин верхом на железных зверях смерти, чтобы стать князем в этом городе. А князю значительно легче обрести власть и над иным миром, поскольку именно князь мажет кровью губы идолов. Дело за малым – подмять под себя волю тех, кто поставлен командовать дружиной. Так, как Морри уже проделал это несколько дней назад с бойцами «Национального возрождения». Младшие повинуются старшим, а старшие будут служить Морри. Но служить охотно, потому что Морри знает, что нужно воинам. Сытое брюхо, сладкое и хмельное питье, ласковые женщины – младшим. Власть, слава и гордость – старшим. И всем – карканье ворон, пирующих на трупах врагов. Морри даст все это воям, и вой одарят его своей преданностью. А преданность – тоже Пища, пусть и не такая сладкая, как истекающая Жизнь. Но будут и Жизни, сотни, тысячи Жизней впитает в себя Морри, когда падут пред ним другие города…

   Морри-алчущий, опоенный сладостными мыслями Морри-разума, впал в подобие грезы, а Морри-разум решил узнать, что думает его союзник о плане вокняжиться в этом городе.

   – Реально,– подумав, сказал Харлей. Наполеоновские планы нового приятеля его не удивили: Харлей не раз общался с теми, кто мыслит масштабами миллионов. И долларов, и людей.– Офицерам и тем жрать нечего,– заметил он.– А о солдатиках и речи нет.

   Морри не очень понял, почему так. Если князь не заботится о воинах, если ему нечем кормить дружину, почему тогда дружина не уйдет к другому князю? Впрочем, это можно узнать позже. А сейчас такое положение только упрощает задачу. Но оставалось еще одно дело. И дело это следовало обговорить, пока Морри-алчущий наслаждается предвкушением будущего.

   – Харлей,– сказал Морри.– Ты мне поможешь?

   – Смотря чем,– дипломатично отозвался союзник.

   Морри объяснил чем.

   – Без проблем,– кивнул Харлей.– Сколько их?

   – Если все соберутся вместе – семеро. Они опасны,– предупредил Морри.

   – Что, крутая «крыша»?

   Морри удивился, восстановил в памяти крышу Стежнева дома, решил, что крыша – обычная, и сказал:

   – Нет. Но они очень сильны.

   – Насколько? – поинтересовался его союзник.– Один – за десятерых? – и ухмыльнулся.

   – Примерно.

   – Без проблем. Поставлю на колесо полторы сотни мэнов. Давненько мы не веселились. Да еще за городом. Оттянемся в полный рост. Будь спок, Сатана, послезавтра притащим тебе всех семерых в красной обертке.

   – Завтра,– сказал Морри.

   – Нет,– Харлей мотнул головой.– На часы глянь: третий час ночи. Завтра к вечеру я только-только братву соберу. Сам же сказал: народу много надо. А то давай прямо сейчас махнем, Сатана? – Харлей оживился.– Этих возьмем,– кивнул на осоловевших от пива приятелей.– Еще пару-тройку подниму. Махнем?

   – Нет,– отрезал Морри.– Мне туда нельзя.– (Морри-алчущему это может не понравиться.) – Пусть будет послезавтра.

   Ведун глядел на огонек, но огонька не видел. А видел он зыбкую тропку, вьюном пробиравшуюся сквозь мертвую чащу…

   Ведун бежал по тропе. Не быстро, но проворно. По-волчьи. Долго бежал. Покуда не скумекал: три века беги – не добежишь. Тогда остановился. Не сел, не прислонился к одному из обросших омелой стволов. Нельзя. Земля – мертвая. И деревья – мертвые. И омела – тоже мертвая. Страх пробил, как копье – утробу.

   «Я – Бурый!»

   Вспомнил – и враз почуял, как заворочалась внутри звериная налитая сила.

   – Я – Бурый! – рявкнул он в голос и взрыл сапогом черную землю.

   Чавкнуло. В ямке извивались белые короткие черви. И извиваясь, проворно вбуравливались вглубь. Прятались. А сама ямка быстро заполнялась коричневой жижей.

   – А-а-а-р-р! – зарычал Бурый, встал на четвереньки и принялся рыть. Жирные гнилые комья падали за спиной, разбивались, черви расползались склизким шевелящимся ковром.

   Яма углублялась. Быстро. А когда земля лопнула, Бурый увидел…

   Елена оставила Стежневу «Ниву» на стоянке у Кириллова офиса, подняла руку. Первая же машина остановилась.

   – Вам куда, девушки?

   Елена кивнула Карине, и та назвала адрес. Поездка заняла минут десять, но Елена попросила водителя подождать еще пару минут, пока Карина вошла в подъезд, поднялась наверх, позвонила. Елена Генриховна следила за ней, ловила эмоции. Если что-то пойдет не так – всегда можно вмешаться. Не пришлось. Радостный всплеск, когда открылась дверь. Елена даже слегка позавидовала: ей бы так.

   – Ну что, поехали? – не вытерпел водитель.

   Елена Генриховна мазнула его ослепительным взглядом:

   – Что?

   Мужчина сглотнул слюну.

   – Поедем или подождем? – проговорил он, выдавив из себя подобие улыбки.

   Приятный мужчина, воспитанный и с чувством собственного достоинства. И пахнет приятно.

   Елена Генриховна наклонилась вперед, потрепала его по затылку:

   – Поедем, дружок. Пообедаем. Знаешь рядом ресторан поприличней? Или на Невский отправимся?

   – Можно здесь.– Водитель еще раз сглотнул.– Я угощаю.

   Елена Генриховна засмеялась:

   – Договорились. Держи.– Она протянула ему сотенную.

   – Не понял?

   – Ты же нас подвез, верно?

   Водитель подумал немного и сотенную взял.

   – Меня зовут Дима,– сказал он.– А вас?

   – Катя,– ответила Елена Генриховна, и водитель сразу заулыбался.

   «Попала,– подумала она.– Бедный маленький… ослик».

   Машина тронулась, Елена Генриховна откинулась на спинку, вздохнула.

   «Я должна набраться сил,– сказала она сама себе, словно оправдываясь.– Времени почти не осталось…»

   Князь был стар. Стар и тяжел. Но еще крепок. Он поднимался по лестнице, и деревянные ступени скрипели под тяжестью облаченного в броню тела, скрипели и прогибались. Князю очень хотелось взяться за поручень, но не хотел показывать слабость.

   Ругай ждал. Тоже старый и большой. Князь доверял ему. А Ругай…

   Князь поднялся, остановился, переводя дыхание и уперев мрачный взгляд в изрезанное морщинами лицо. Они были вдвоем. Воины остались внизу. Князь так приказал.

   – Господин… – Губы Ругая дрожали.– Господин, я…

   Князь смотрел. И под его взглядом Ругай выпрямился, губы перестали дрожать.

   – Убей меня, господин! Моя вина!

   – Где он? – устало сказал князь.– Веди, покажешь.

   – Но… – Ругай заколебался.– Но мы его сожгли. Колдун…

   – Знаю,– оборвал господин.– К этому веди.

   Спускаться легче, чем подниматься. И держаться можно – не видит никто. Только ступени похуже, скользкие, посыпанные трухой.

   – Вот,– показал Ругай.– Колдун… А, проклятье богов! Как это? Князь!

   Черная, как головешка, тварь в ошметках человечьей одежды метнулась с невероятной быстротой, ударила в решетку, еще раз, еще… Дубовая жердь, вделанная намертво, толстая, как большое весло, треснула, тварь прыгнула пауком – Ругай махнул факелом, закричал. Князь (он стоял на пути) выхватил меч, рубанул навскидку… и не успел. Старый, тяжелый. Тварь визгнула, отшвырнула его к стене, припечатала угольной лапой, полыхнула красными глазами… и порскнула вверх по лестнице. Раз – и нету.

   – Господин! – Ругай схватил его за плечо.– Господин, ты цел?

   Князь медленно кивнул. Меч в опущенной руке задел ступеньку, звякнул. Старый стал…

   Слезы текли по щекам. Ругай воткнул факел в держалку, вынул меч, упер в живот, под кольчугу, и резко ничком упал. Рукоять звонко стукнула о камень. Ругай вскрикнул сдавленно, дернулся, скрючился и затих.

   Князь долго смотрел на него, потом вздохнул, вложил собственный меч в ножны и полез наверх. Он не мог, как Ругай. У него – Земля. И второй сын, которому всего одиннадцать зим. Он, князь, еще поживет…

   Бурый спешил. Обиталище нелюдя, лисья нора, мудреная, со схоронками и отнорками. Токмо не в лисий рост, а в великаний. В его, Бурого, рост. Тяжко топоча, катил он по утоптанному подхолмию. Яростный вызывающий рык клокотал в горле. А в ответ стонали и выли тысячи схваченных душ. Дрожала земля, шатались глинистые стены. Пелены поднимались – и рвались взмахом могучей длани. Бурый спешил. Так голодный зверь спешит на запах крови. Нет – по следу соперника, преступившего границу. И соперник не замедлил.

   Корни выметнулись из земли и оплели ноги Бурого, серебряная стрела ударила в широкую грудь… и сломалась.

   От гневного рева лопнули живые путы. Бросок: соперник, гибкая молниеносная фурия, вывернулся, ударил белым огнем. Бурый взвыл, но не отшатнулся. Сгреб, сдавил, подмял под себя… и выдавил.

   Чужинец оказался махонький, невзрачный и черный, как головешка. Качался в воздухе, будто дым. Бурый замер на мгновение, пораженный увиденным, опомнился и с сипом втянул головешку в себя.

   Нестерпимый звук наполнил его: стоны и визг, мольбы и проклятия. Огромная властная сила. Но сам звук раздражал Бурого.

   «Молчать!» – приказал он.

   И наступила Тишина.

   Бурый отверз очи, и свет угас. Вокруг жила тьма. Подземная тьма.

   И тьма принесла с собой новое Имя.

   Морри.

   Моторизованная кавалькада въехала в поселок на закате, сразу наполнив его громом, ревом и треском.

   Участковый Сидорыч, чей вечерний покой после принятой стопочки был так бестактно нарушен, по долгу службы выглянул в окошко и решил от активных действий воздержаться. В связи с явным численным превосходством противника.

   А ревущие мотоциклы все ехали и ехали, расплескивая поселковую грязь. Время от времени в рев и рык врывалась звонкая деревянная трель. Железной палкой по забору.

   Улочка перед домом Стежня вмиг заполнилась. Двигатели ревели вхолостую, едкая гарь, ничуть не похожая на печной дымок, отравила воздух.

   Стежнев сосед, движимый праведным гневом, высунулся было из дверей с двустволкой наперевес, но, оценив, как играет закатный луч на вороненом стволе автомата, ретировался в сени.

   Стежню отступать было некуда.

   – Влетели,– констатировал он.– Хотел бы я знать, чем я байкерам-то не угодил?

   – Все тем же,– ответил Игоев.

   – Морри?

   – А то кто же. Интересно, который из них?

   Стежень глянул в окно.

   Перед воротами стояло, вернее, сидело верхом человек шесть амбалов, одетых с грозной живописностью. Красный отсвет заката придавал их облику нечто потустороннее. Мотоциклисты были вооружены. Причем отнюдь не традиционными цепями, а куда серьезнее. Но, несмотря на это, Стежень готов был бы рискнуть. Будь их всего шестеро. Но полдюжины – это перед воротами. А тех, кого он видел только в проем окна,– не меньше полусотни.

   Но Морри среди них не было. Хоть что-то приятное.

   – Кир, бери Марину и спускайтесь в лабораторию,– распорядился Глеб.

   Игоев вышел.

   Стежень пожалел, что Ласковин и Фрупов в городе. В принципе, дом достаточно крепкий и поджечь его по сырой погоде – трудно. Эти двое, вполне возможно, и отбились бы. Оружия в доме достаточно. Надо только уметь с ним управляться. Стежень же в стрельбе был в лучшем случае дилетантом.

   Пока он размышлял, вернулся Игоев.

   – Марина внизу,– сообщил он, повысив голос, чтобы перекрыть рев двигателей.

   – А ты?

   – А я побуду здесь.

   Спорить было бессмысленно, и Стежень промолчал.

   Внезапно оглушительный рев стих. Сразу. Главари мотоциклистов шагнули вперед…

   – Открой ворота,– сказал Игоев.

   Стежень нажал на кнопку справа от подоконника. Ворота разъехались. Байкеры остановились в нерешительности, двое из них даже подались назад.

   – Пошли,– произнес Игоев.– Поговорим. Может, не пристрелят сразу.

   – Ты кого-нибудь вызвал? – с надеждой спросил Стежень.

   Кирилл покачал головой.

   – Бессмысленно,– ответил он.– Слишком долго.

   Когда дверь открылась и на крыльцо вышли двое мужчин, один из приятелей Харлея толкнул вожака в бок:

   – Приссали, трухлявые!

   – Пасть закрой,– негромко посоветовал Харлей. Хотя, надо сказать, он тоже почувствовал некоторое облегчение. Нарваться на пулю можно даже при раскладе один к двадцати. Можно обойтись и без штурма, если под отвлекающий базар резко вломиться…

   Черная «ауди» медленно перекатилась через деревянный мостик и остановилась. Вынужденно. Улица была перегорожена мотоциклами.

   Ласковин и Фрупов выбрались из машины.

   – Какой выбор металлолома.– Фрупов усмехнулся.

   Андрей на шутку не прореагировал, наоборот, стал еще более мрачен.

   – Как чуял,– проговорил он. И переложил пистолет из кобуры в карман куртки.

   Фрупов собрался было возразить, но передумал, а вместо этого вернулся в машину и вынул из самолично оборудованного тайника пистолет-пулемет «клин», среди прочих достоинств которого числилась способность пробивать с двадцати метров трехмиллиметровый стальной лист.

   Миновав выставку двухколесных коней, Ласковин и Фрупов оказались перед плотной стеной из спин разной мощности. Чуть дальше виднелась черепичная крыша Стежнева дома.

   – Ну-ка! – произнес Андрей, раздвинул стену и втиснулся внутрь. Фрупов – следом. Им особо не препятствовали, поскольку все внимание разнообразно вооруженной толпы было обращено вперед.

   Минуты полторы энергичных усилий – и друзья пробились на открытое пространство перед воротами.

   Харлей и пара его приятелей поднялись на крыльцо.

   – Что вам надо? – строго спросил Стежень.

   – Кто еще в доме? – вместо ответа поинтересовался Харлей.

   – Никого.

   Харлей изучил Стежня поросячьими глазками, кивнул.

   – Верю,– согласился он.– А теперь… – он быстрым движением упер в живот Стежня ствол автомата,– быстро задрал лапы и топай на выход.

   – Стреляй,– спокойно произнес Стежень.– Только сразу, не то я отберу у тебя эту игрушку. Веришь?

   – Верю,– после паузы отозвался Харлей.– Мне говорили. Но отбирать у всех… – он мотнул головой в сторону сгрудившихся байкеров,– притомишься!

   – Верно,– пробасил рядом Игоев.– Но стрелять все равно не стоит. Иначе потом, попозже, у вас будут большие проблемы.

   – А вот в это я не верю! – ухмыльнулся Харлей.

   – А зря!

   Голос раздался у Харлея за спиной так неожиданно, что он вздрогнул. Продолжая давить Стежня стволом, вожак байкеров обернулся…

   – Спортсмен!

   Двое ближайших приятелей Харлея перестали вальяжно поигрывать оружием, тоже оглянулись. В этот момент Стежень мог бы положить всех троих, но воздержался.

   По толпе байкеров прокатился ротопок. Многие вытягивали шеи с явным интересом. Надо же, сам Спортсмен!

   – Надо же,– без улыбки произнес Ласковин.– Ты меня узнал. Это хорошо. Плохо, что ты не узнаешь моих друзей. Плохо, Харлей. Очень плохо.

   Вожак байкеров убрал наконец автомат от живота Стежня, тяжело соскочил с крыльца. Несмотря на могучую поддержку и оружие в руках Харлей почувствовал себя очень неуютно.

   – Да ладно, брат, ну обознались.– Он перекинул автомат в левую руку, а правую с напряженной улыбкой протянул Ласковину. В глазах байкера плескался страх.

   «Ну, козел! – с яростью подумал он о Сатане-Морри.– Ну, подставил!»

   – Забирай свою кодлу и вали! – металлическим голосом процедил Ласковин.

   – Да ты чё, Спортсмен! – уже всерьез испугался Харлей.– Ну кинули нам слева, ну ладно тебе, ну никого ж не обидели даже. Ну, я возмещу… – протянутая рука сиротливо висела в воздухе.

   – Ладно,– сухо, но уже без угрозы сказал Ласковин.– Катитесь. Только быстро.

   – Мигом.– Харлей слегка повеселел. Уже от ворот крикнул:

   – Спортсмен, ты это… Абреку не говори, лады? За мной не заржавеет!

   – Посмотрим.

   Через несколько минут, когда рев мотоциклов растворился вдали, Ласковин озабоченно произнес:

   – Ни хрена не понимаю. Харлей всегда четко знал свое место…

   – Времена меняются,– заметил Игоев.– И не без помощи нашего черного приятеля.

   – Да уж,– мрачно отозвался Андрей.– Будем ждать крупных пакостей.

   Усомнившихся было не много, и их Морри «успокоил» без труда. Теперь он был достаточно силен для этого. После агитационной речи генерал довел до сведения офицеров, что каждому из них надлежит делать. Устно. Но каждый получил и письменный официальный приказ. После этого сомневающихся не осталось совсем. Все понимали, что значит подписание такого приказа для подписавшего в случае неудачи. И каждый, мало-мальски знавший заместителя командующего, не сомневался: по собственной инициативе он на такое никогда не решился бы.

   Никто, ни один из полутысячи офицеров, не «учуял» Морри.

   Ранним утром следующего дня, как и положено, под прикрытием авиации, одновременно с четырех направлений в город вошли танковые колонны. Первым из власть предержащих узнал об этом, как ни странно, начальник петербургской ГАИ. Вояки, доложили ему, потребовали сопровождения для безопасного прохождения колонн. Начальник чертыхнулся, но, уверенный, что происходящее санкционировано свыше, отдал нужное распоряжение.

   В пять часов сорок минут петербуржцы были разбужены ревом пронесшихся над городом боевых самолетов. После этого многие вновь благополучно уснули, но часть из уснувших была опять разбужена. Рычанием танковых двигателей. Теперь уже надолго, поскольку танки двигались значительно медленнее самолетов. Но достаточно быстро, чтобы безвозвратно испортить недавно отремонтированные дороги и к назначенному времени блокировать всё, что следовало блокировать. Охрана административных учреждений армии не препятствовала. Слишком очевидно было силовое превосходство последней. Впрочем, милицию никто не разоружал. Что таить, очень многие из служителей правопорядка отнеслись к происходящему одобрительно. Поскольку нынешняя власть относилась к ним ничуть не лучше, чем к армейцам.

   Еще пару лет назад кое-кто, возможно, и попытался бы сопротивляться… Но все – к лучшему. Никто из носящих форму в это утро не пострадал. Пострадавшие были – только среди гражданского населения. А гражданское население в промежутках между выборами никто не принимает в расчет.

   В шесть часов сорок минут воины Морри заняли Смольный, а в шесть сорок пять в доме Стежня пробудился телефон. Звонила Людмила, одна из сотрудниц Игоева.

   В шесть пятьдесят пять четверо находившихся в доме мужчин уже знали о том, что произошло в городе. И почти не сомневались, кто это сделал. Потому что ждали чего-то подобного. Не ждали только, что все произойдет так быстро.

   – Что теперь делать? – спросил Ласковин. Стежень впервые видел Андрея таким растерянным.

   – Ничего,– хмурясь, ответил Игоев.– Теперь – ничего. Через пару часов за нами приедут. И думаю, уже не байкеры. Ему нужно это.

   – Может, вывезти и спрятать? – предложил Фрупов.

   – Спрятать? От него?

   – Тогда – уничтожить.

   – Бессмысленно. Это уже ничего не изменит. Для нас. И для всех.

   – Я одного не понимаю… – медленно проговорил Ласковин.– Почему – в Питере? Почему не в Москве?

   – Хороший вопрос,– произнес Фрупов.– В самое яблочко. Теперь заварится красная каша! Может, ему это и надо?

   – Не знаю,– ответил он.

   Стежень слушал их как бы сквозь пелену. Омерзительная пустота в груди. И куча вопросов, на которые нет ответа. И самое скверное, полное отсутствие будущего. А будущее отсутствует только тогда, когда впереди – смерть.

   Но когда исчезает будущее, вместе с ним исчезает страх.

   Незаметно он выскользнул из гостиной, спустился вниз по лестнице, открыл стальную, покрытую вмятинами дверь, вошел и запер ее за собой.

   Затем, без каких-либо эмоций, действуя, словно автомат, вынул из морозильника коричневые останки, взял небольшой кусочек и поместил в шаровую мельницу. Сев на стул, он молча и бездумно глядел перед собой, пока твердые шары истирали в порошок вечную плоть. Громко и бездумно…

   – Глеб!

   – Марина!

   «Я же запер дверь!» – мелькнула лихорадочная мысль.

   – Маринка! Как ты…

   Она прижала палец к его губам:

   – Здесь. Я ждала. Глебушка…

   – Не отговаривай меня.– Стежень погладил мягкие светлые волосы (может быть, в последний раз), вдохнул их запах…

   – Я понимаю… Я только побуду с тобой…

   – Нет!

   – Да… – почти шепотом.

   Стежень нежно отстранил ее от себя. Исхудавшее осунувшееся лицо, тени вокруг глаз, отчего глаза кажутся еще больше, царапина на круглом подбородке…

   – Я не могу жить без тебя,– тихо сказала Марина.

   Спокойствие и решимость.

   – Ты понимаешь.

   – Да,– ответил Стежень,– понимаю. Хорошо. Оставайся.

   Марина, привстав на носочки, коснулась его губ, быстро, почти мимолетно, выскользнула из его объятий и пристроилась у стола. Ни звуком, ни жестом она не напомнила о себе, пока Стежень ссыпал в чашку радиоактивный порошок, размешивал его, настраивал себя, отрешаясь от всего, кроме грядущей схватки.

   Так же тихо и неподвижно сидела она, когда Стежень в три глотка влил в себя яд. Молча, не шелохнувшись. Только смотрела, как…

   …мостовая, вертясь, стремительно летела навстречу. Стежень выбросил руки, успел осознать: слишком высоко, слишком быстро…

   «Стой!»

   Мгновенное осознание – и он стоит на выпуклых булыжниках, ощущая, как медленно уходит из тела испуг, вызванный стремительным падением.

   Замок не изменился. Те же грубые бурые камни, те же стены, расчерченные полосами серого мха. Запах тлена и сырости и мутная взвесь вместо неба. Ничего не изменилось.

   И не могло измениться. Это ведь только твое представление, Стежень!

   Да! Да! Да!

   Стежень «увидел» Ласковина. Андрей стоял боком к нему. В правой руке – пистолет, левая – под правой. Но дело было не в пистолете, а в том, как он стоял.

   Мохнатое всклокоченное существо скатилось вниз со ступеней замка. Оно надвигалось с невероятной быстротой и вырастало тоже с невероятной быстротой, вырастало, накатывалось, как огромный шар. Глеб не успевал, не успел ничего сделать, единственное – повторить позу Ласковина, хотя бы и без пистолета. Стежень вскинул сомкнутые руки… И существо, уже вздыбившееся, нависшее над ним,– подалось назад…

   Морри-разум наконец увидел врага у ворот своего терема. Тот все-таки рискнул и явился. Наконец-то. Морри-разум устал ждать. Он ждал долго и больше ждать не собирался. Ничтожная фигурка в круге ржавой, враз пересохшей травы. Это его враг? Это – враг?! Морри-разум гулко расхохотался и неспешно двинулся вниз. Врата сами распахнулись перед ним и сами закрылись за его спиной. Морри-разум медленно и торжественно спустился вниз, ступень за ступенью. И с каждой ступенью в облике Морри-разума проступал Бурый. Человечишка растерялся. Он выглядел жалко. Он не пытался напасть. Не пытался защищаться. Морри-разуму даже стало немного обидно. Он жаждал победить в схватке, а не раздавить червяка. Он перестал быть Морри. Он стал Бурым!

   Когда враг остановился, Стежень наконец-то сумел его разглядеть. Тварь напоминала кадьякского медведя. Медведя-оборотня посреди превращения. Полузверь-получеловек. Стежень посмотрел на свои поднятые руки и усомнился. Разве эти руки можно сравнить с когтистыми лапами полуметровой ширины? Этакую громадину даже пистолетом не остановишь. Господи, да тут базука нужна, а не пистолет! Базука…

   Только твое представление, Стежень!

   Вряд ли это была базука, но нечто похожее. Длинная труба лежала на плече Глеба. Длинная и тяжелая. Но спуск оказался совсем легким, а промахнуться с десяти шагов – невозможно. Грянул гром, за плечом Стежня злобно взревело пламя, и человекозверь покачнулся от страшного удара.

   Бурый понял: он предан. Еще он понял: время волшбы прошло. Пришло время мертвой смерти. Не его время. Больше Бурый ничего понять не успел.

   Человек-зверь покачнулся, наклонил огромную кудлатую башку, поглядел на свой живот… А живота не было. Была огромная кровавая яма. Человек-зверь хрюкнул, уставил взгляд на Стежня с дымящимся стволом на плече, плеснул на человека собственной болью, булькнул горлом и рухнул на мостовую.

   Стежень отвел взгляд, посмотрел на массивные стены, на тяжелые черные ворота. Следовало что-то сделать, может быть – разрушить проклятый замок. Но как?

   Пока Глеб размышлял, мостовая пришла в движение. Камни вокруг места, где лежала бурая туша, подернулись пленкой, «поплыли», и труп очень медленно, без единого звука начал погружаться вниз. Как камень – в горячую смолу. И тут же створки замковых ворот, тоже совершенно бесшумно, повернулись на бронзовых стреловидных петлях, и из арки-пасти вытек серебристый дым. Поначалу бесформенный, он под взглядом Стежня (Глеб точно знал: именно под его взглядом) постепенно обрел форму. Человеческую форму. Стежень вздрогнул: перед ним стоял Сермаль.

   – Ну вот, сын земли,– глухим голосом произнес Сермаль,– вот мы и свиделись.

   Стежень молчал.

   – Не веришь? – Сермаль усмехнулся.– Это правильно. Не забыл, значит. Возьми, твое.

   Сермаль бросил Глебу кожаный мешок. Упав, мешок громко звякнул. Причем сам мешок, а не его содержимое.

   Стежень отступил на шаг.

   – Боишься, воин? – насмешливо произнес Сермалъ.– Хоть глянь, что внутри!

   – Я не воин! – резко ответил Стежень.

   «Ты сам так сказал».

   Теперь Глеб почти уверился: перед ним оборотень.

   – Развяжи, не бойся,– сказал оборотень. И добавил с усмешкой: – Разве ты не победил?

   «Он прав,– подумал Глеб.– Я победил».

   Взглянул мельком туда, где лежала бурая туша. Нет, уже не лежала. Только гладкая проплешина на мостовой.

   Наклонившись, он неторопливо расшнуровал мешок. В мешке лежала корона. Шапка Мономаха.

   Теперь усмехнулся Стежень. Положил корону обратно в мешок, поднял глаза…

   – Я ошибся,– сказал оборотень (или Сермаль?).– Ты и впрямь не воин, сын земли. Ты не изменился. Жаль.

   – Глеб!

   Стежень повернулся на окрик. Резко, всем телом.

   – Марина?!

   Сермаль возник рядом с ней, обнял длинной костлявой рукой.

   – Я заберу ее,– сказал он грустно.– Ей нужен воин, а не… ты.

   Ярость заполнила грудь Стежня. Замок, стены, тусклое небо – все подернулось рябью. Бездумный выхлест – сам воздух загудел от удара. Но Сермаль (или оборотень) даже не шелохнулся. Более того, Стежень (пустой, как проколотый мяч) осознал: его искусителю удар доставил наслаждение. Тем не менее тот повернулся и, увлекая за собой Марину, двинулся обратно, в арку ворот. Они уже входили в тень, когда Стежень опомнился и крикнул:

   – Стойте! Я согласен!

   Мрачный замок истаял. Прямо из него, из воздуха, из булыжников мостовой, из грубо отесанных плит нависающей стены – проступили очертания и цвета совершенно других вещей. Мостовая обратилась ковром, из серого воздуха проявилась хрустальная многоярусная люстра. Чуть позже проявился потолок, стены…

   Стежень с некоторым удивлением обнаружил себя в просторной комнате, скорее даже зале, а не комнате, у края длинного стола под тяжелой скатертью, а рядом – двух мужчин в военной форме. Причем на погонах обоих красовались большие генеральские звезды. И сам Стежень тоже был в такой же форме и с генеральскими погонами (Стежень не видел, но знал) на плечах. Один из военных что-то сказал.

   – Что? – переспросил Стежень. Военный повторил. Голос его казался неестественно монотонным, как бы обесцвеченным.

   – Приказом министра вооруженных сил вы отстранены от должности. Новый командующий будет здесь через три часа.

   – Хорошо,– кивнул Стежень и тут же понял, что эта реплика возникла еще до его появления в этом зале.

   – Хорошо. Не препятствуйте ему.

   – Вы обещали мне… – тем же монотонным голосом начал генерал.

   – Да,– перебил его кто-то внутри Стежня.– Ни о чем не беспокойтесь. Можете идти.

   Оба генерала синхронно козырнули, повернулись и покинули зал.

   Но Стежень продолжал видеть и чувствовать их, даже когда они оказались за дверью. Их и еще множество людей. Он…

   – Глеб!

   Зал растворился. Сквозь него вновь проступили серые стены и угловатая громада замка. И тот, что увел Марину, оборотень,– с лицом, закаменевшим в усмешке. А между Стежнем и Неизвестным – некое существо, гибрид живого тела, камня и металла. Маленькое, не более метра в высоту, но ужасающее и невероятно смертоносное. Оно напоминало… пулю. Драться с ним было бессмысленно.

   – Глеб!

   Справа, в шаге от Стежня, стояла Елена.

   Обнаженная, с распущенными волосами, карминной помадой на губах, блестящей загорелой кожей – она казалась неуместно живой в этом тусклом мире. Живой и прекрасной.

   Стежень невольно взглянул на Марину, все еще опиравшуюся на руку Неизвестного, и возлюбленная показалась Глебу бесплотной и невыразительной тенью. Стежень почувствовал, как в груди вновь поднимается ярость.

   Он снова повернулся к Елене, но ничего не успел сделать.

   – Возьми его,– произнесли карминные губы.

   Маленькое существо вскинуло ручки цвета расплавленного золота. Стежень сжался…

   Но удар был направлен не на него. Смертоносная крошка метнулась к Неизвестному, тот с почти неуловимой глазом быстротой отшатнулся, заслонился Мариной.

   Стежень даже не успел испугаться за нее. Существо стремительной осой обогнуло девушку, подпрыгнуло и вцепилось в грудь Неизвестного, чье сходство с Сермалем сразу исчезло. Теперь он более походил на черный бесформенный вихрь, вздувающийся и опадающий так быстро, что глаза Стежня начали слезиться. Он поспешно отвернулся… и не узнал Елену.

   Лицо превратилось в уродливую маску боли. Стежень увидел, как она медленно откидывается назад… Глеб успел подхватить ее, легкую, почти невесомую.

   – Ленка! – Он так испугался, что даже забыл о Марине.– Ленка! Держись!

   Он поспешно искал точки, входы, через которые можно слиться с ней, оттянуть на себя опасность.

   Что-то мелькнуло в полузакрытых глазах женщины. Шевельнулись губы…

   И вдруг тело ее налилось тяжестью. Так внезапно, что Стежень не сумел его удержать. Оба они упали на камни.

   Сверкнуло золото – сильный толчок отбросил Стежня в сторону: малышка из металла и хрусталя (живого тела больше не было) припала к груди Елены. Как ребенок – к матери.

   – Ленка, не надо… – прошептал Стежень.

   «Уходи,– шевельнулось в мозгу.– Уходи, пожалуйста… Глебушка…»

   И Стежень ушел. Взял Марину за руку, холодную, как лед, оттолкнулся и поплыл вверх, в серое небо. И чем выше он поднимался, тем синее становилось вокруг. Но Стежень не чувствовал себя победителем. Потому что там, внизу, осталось распростертое на камнях тело с припавшим к нему крохотным чудовищем. Навсегда…

   Лену хоронили в воскресенье. Хоронили просто, без отпевания. Людей пришло неожиданно много. Стежень не знал почти никого. Даже отца Лены, мрачного старика с неистребимой военной выправкой,– видел в первый раз. Кирилл рассказал Глебу, что предлагал оплатить похороны, но старик отказался. Игоев не настаивал. Какая разница? «Счастье, хоть ты жив,– сказал он Стежню.– Спасибо Марине».

   Да, спасибо Марине. Если бы Глеб был в лаборатории один, то хоронили бы и его. Когда, услышав крик, Игоев, Ласковин и Фрупов вбежали в лабораторию, сердце Глеба уже не билось. Еще пять минут – и его уже не вытащили бы. Кричала Марина.

   Сейчас она стояла рядом, крепко держась за локоть Стежня.

   А с другой стороны возвышался Кирилл, огромный, в длинном черном пальто. Будто невзначай он поддерживал Глеба с другой стороны. Стежень всего полтора часа назад встал с постели. Позади них, тяжело опираясь на черную трость, стоял Виктор Рыбин. Он прилетел утром. Из Сермалевых учеников на похороны больше никто не пришел.

   Гроб опустили в землю. Комья земли глухо ударяли в крышку.

   – Пусть тебе будет хорошо там… – прошептал Глеб и почувствовал, как пальцы Игоева крепче сжали его руку.

   Прощание закончилось. Прощавшиеся понемногу расходились. Некоторые собирались вокруг отца Лены. Те, кого пригласили «помянуть». Игоева и Стежня не пригласили.

   Подошел Андрей Ласковин. Постоял рядом молча, глядя в землю, потом сказал:

   – Жаль, что так вышло. Такой, видно, день… неудачный.

   Он не знал, как было. В свидетельстве о смерти было написано: «инсульт». А Стежень даже Кириллу рассказал не все. Так что Андрей не знал. Но, возможно, догадывался.

   – Поеду,– сказал Ласковин.– Меня жена ждет, у нее сегодня спектакль. Выздоравливай, Глеб. Если что, Кирилл знает, где меня найти.

   И пошел. Невысокий, аккуратный… Посторонний.

   – Пойдем и мы,– проговорил Игоев.– Все уже кончилось.

   Но он ошибся.