... BAT BLOG :: /b/books/mazin/Инквизитор/Мазин_03_Костер_для_инквизитора.fb2
Костер для инквизитора

Annotation

   У него есть женщина, которая его по-настоящему любит и оберегает, есть сэнсэй-наставник, есть сильные и надежные друзья. И еще – земля, город, люди, которых он должен уберечь. А для этого он должен найти врага. Найти и уничтожить. Враги меняются: бандиты, политики, пожиратели душ из тоталитарных сект… Но пока он жив, он будет их уничтожать. Но дай ему Бог – не переступить черту, за которой главным Злом станет он сам.


Александр Мазин Костер для инквизитора

   В этой стране только мертвые сраму не имут.
   В этой стране только мертвым дано говорить.
   В этой стране, на развалинах Третьего Рима,
   Только и свету, что спать да молитву творить.
   В этой стране, где свобода – не больше, чем
   право
   Сесть наугад в переполненный грязный вагон
   И, затаясь, наблюдать, как меняет Держава
   Лики вождей на полотнах бесовских икон.
   В этой стране никому и никто не подвластен
   Данностью свыше. Почти не осталось живых
   В этой стране, где уверенность в будущем
   счастье
   Лишь у юродивых. (Бог не оставит своих.)
   Здесь, на объездах Истории, жирные монстры
   Прут из земли, как поганки под теплым
   дождем.
   Серое делают белым, а белое – черным
   В этой стране…
   Но другой мы себе не найдем.

Часть первая
Вошь

   Каждый из нашего рода был отмечен благодатью мудрости и одарен умением добиваться высот профессионализма в любом деле. Какая радость использовать эти качества во благо.
Миямото Мусаси. Книга пяти колец
   В Соединенных Штатах есть два важнейших института, использующие профессиональных убийц: армия и мафия. 
   Серебряный головной обруч испещряли крохотные фигурки, но чьи – не разглядеть. Обруч – темно-серый, потому волосы двойника казались желтыми. Или это от костра?
   Тень мелькнула над головой. Шорох, дуновение, скрип. Большая птица опустилась на длинную ветку. Огромные глаза, перья – как настороженные уши. Сова. Или филин? Двойник не обращал на птицу внимания, и все-таки в ее появлении чувствовалась неслучайность.
   «Соглядатай»,– подумал Андрей.
   Откуда эта мысль? Бес ее знает.
   Двойник вполголоса напевал что-то – не разобрать слов.
   Ласковин кашлянул. Не то чтобы ему было неуютно, наоборот, но…
   – Что, братко? – спросил двойник, поднимая голову.– Заскучал? – Тяжелые серьги у него в ушах закачались. Не в такт.– Хочешь слово мое услышать? Не обидишься?
   – Там видно будет,– уклончиво ответил Андрей.
   Серая жирная сова глядела не мигая. В каждом зрачке – по крохотному костру.
   В темноте застонал, завозился связанный оборотень. Двойник цыкнул, оборотень притих.
   – Слабый ты,– сказал двойник.– Власть твоя, а ты ее бегаешь. Боишься?
   – Не хочу.
   – Не хочешь,– повторил двойник. Затем, с укоризной: – Ты – Миру ограда, Владыка, а пятишься, будто отрок несмышленый.– (В жесткой бороде – зеленые травинки.) – Где дружина твоя? Разбежалась? Пришлым служит? Разбой чинит? А ты – «не хочу».
   – Легко говорить, возьми… – проворчал Андрей.– А как? Да и не власть у нас, а блуд публичный. Тебе не понять.
   Двойник некоторое время молчал, полировал короткий, выгнутый серпом нож кусочком кожи (сова на ветке переступила с ноги на ногу), затем поднял глаза – в каждом желтое пламя, выговорил будто с трудом:
   – Хочешь – помогу?
   – Помоги,– согласился Андрей.
   Он не верил.
   Двойник встал, подошел к оборотню. Тот загодя заскулил, но человек не стал его бить, сунул руку в спутанную гриву, покопался:
   – Гляди,– сказал он Ласковину.– Вошь.
   – И что? – Ласковин поглядел на мелкое насекомое без малейшего интереса.
   – В этом кровососе кровь нелюди,– сказал двойник.– Черная кровь. Этот вошь – твой союзник, братко. Служит тебе, сам не ведая.
   – Ну и что с того? – проворчал Андрей.– Ты мне не притчи рассказывай – прямо ответь: поможешь или нет?
   Двойник вздохнул, потемнел лицом, рот, наполовину спрятанный под пшеничными усами, скривился, как от внутренней боли.
   – Добро,– проговорил он тихо.– Помогу. Только и ты не забудь…
   – Что? – спросил Ласковин.
   Двойник раздавил насекомое и вытер пальцы о штанину.
   – Прощай,– сказал он.
   Сова упала с ветки, беззвучно подхватилась на крылья и канула в темноту.
   И Андрей проснулся.

Глава первая

   У станции метро «Нарвская», на углу, где нужно быть немножко камикадзе, чтобы прорваться сквозь поток машин, стоит киоск. В киоске этом обычно продают разную горячую мелочь, вроде сосисок и чая. Но не в данный момент. Потому что в данный момент у киоска топтались двое мелкостриженных молодых людей. Вернее, топтался один, а второй, просунув голову в окошко, что-то бубнил на матных тонах.
   Прохожие, возжаждавшие покушать, глянув на кожаную спину второго и недружелюбную физиономию первого, покорно дрейфовали мимо. Но не все.
   Рослый сутуловатый мужик в брезентовой робе и таких же штанах, заправленных в резиновые сапоги, остановился в паре шагов. Лицо мужика украшали грязевые разводы, а голову – засаленный подшлемник преклонных лет. Еще следует сказать, что запах от мужика исходил очень характерный. Дерьмецом тянуло. Посему прохожие огибали его с большой аккуратностью. Но сам мужик к запаху, вероятно, притерпелся, а поскольку – живой человек, то желал сосисок с кетчупом. Или бутерброд с сыром. Или просто горячего чаю, вполне уместного в осеннее время. От нечего делать человек в брезентухе прислушивался к разговору. Беседа велась вполголоса, но назвать ее приятной было трудно.
   – Ты, сучка,– проникновенно говорил обладатель кожаной спины молоденькой продавщице.– Ты, бля, открой дверь, бля, или я сам открою! Не ясно, бля? Что, не ясно?
   Ответ девушки услышать снаружи было невозможно, но по всей видимости, открыть дверь она отказывалась, потому что реплики мелкостриженного повторялись с удивительным однообразием.
   Мужик в брезентухе вздохнул. Видно, понял – это надолго. А кушать хочется.
   Второй молодой человек оглянулся. Милиционеры, обычно маячившие у входа в метро, куда-то запропали. Парень решительно обогнул киоск и рванул дверь. И еще раз, так, что киоск содрогнулся.
   Мужик в робе подошел к разговорчивому молодцу и похлопал по кожаной спине.
   Молодец дернулся, вынырнул из окошка. Видно было – испугался. Однако, обнаружив всего лишь алкаша-пролетария, сразу успокоился.
   – Что надо? – буркнул он.
   Напарник его оставил в покое дверь и подступил сбоку.
   И тут же отступил: запашок.
   Мужик в робе с наивностью простого человека взирал на поросшее светлой щетиной прыщавое лицо первого молодца.
   Молодец глядел на пролетария с нескрываемой брезгливостью: вонючее, грязное животное.
   Мужик засунул руки в бездонные карманы брезентухи, и несоразмерно длинные рукава собрались гармошками.
   – Мне бы покушать,– сказал пролетарий.
   Молодцы переглянулись. (Во мудак! Покушать!)
   Первый парень распахнул куртку. За поясом у него торчал пистолет. Газовый.
   – Ну все, придурок… – начал молодец, вытягивая пистолет из-за ремня.
   Пролетарий отступил на шаг… и быстро выдернул из кармана неожиданно удлинившуюся правую руку. Тугой хлопок полностью потерялся в лязге огибающего кольцо трамвая. Лицо молодца вдруг стало удивленным-удивленным, а на зеленой в клетку фланелевой рубахе, слева, в аккурат на нагрудном кармашке, появилось темное пятно размером с метрошный жетон.
   Второй, уже сцепивший руки, чтобы врезать работяге по затылку, застыл с отвисшей челюстью.
   Из широченного рукава брезентухи глядел пистолетный ствол с толстым длинным цилиндром глушителя.
   За пазухой у молодца был припрятан нож, а на спине, за ремнем, немецкий газовик. Но парень как-то сразу о них забыл, когда увидел, как плюхнулся рожей в грязь его напарник.
   – Деньги,– негромко произнес пролетарий, протягивая левую ладонь.
   Рука у него была грязная, широкая, пальцы – с тупыми загнутыми ногтями.
   Трясущимися руками молодец расстегнул куртку и вытащил бумажник. Довольно тощий.
   – Вот, пожалуйста,– он то и дело поглядывал на своего приятеля. На бывшего приятеля. Молодец вдруг очень хорошо осознал, какой маленькой и незначительной стала его жизнь.
   Мужик уронил бумажник в карман робы.
   – Уёбывай,– сказал он негромко.
   – Да? Спасибо-спасибо-спасибо… – забормотал парень, пятясь.
   А шагов через десять быстро повернулся и припустил по Рижскому. Человек в робе сапогом перевернул убитого, вытащил бумажник (такой же красивый и тощий, как у его более везучего приятеля), снова перевернул труп лицом вниз, раскрыл бумажник и извлек десятку. Действовал он настолько спокойно и уверенно, что вряд ли кто из прохожих понял, что произошло. А если и понял, то предусмотрительно остался в стороне.
   Пролетарий сунул десятку в окошко, получил взамен пару сосисок на бумажной тарелочке, хлеб и чай.
   Отойдя, он принялся неспешно жевать смешанный с костной мукой и красителями импортный крахмал. У киоска мгновенно образовалась небольшая очередь. Девушка работала, люди ели, труп валялся в грязи. Каждому – свое. Лежит человек – значит, ему так нравится.
   Из метро вышли два милиционера. Оглянулись по-хозяйски, увидели лежащего и неторопливо направились к нему. А куда спешить – ясно ж, что не убежит. А куртка хорошая. Многообещающая куртка – бомжи таких не носят.
   Подошли. Один потрогал ботинком. Лежащий не пошевелился. Покойники обычно не двигаются. Даже в присутствии людей при исполнении.
   Человек в робе стоял чуть поодаль, прихлебывал чай и без интереса наблюдал за развитием событий.
   Второй милиционер, не поленившись, нагнулся, прихватил поросль на макушке, приподнял голову и отпустил. Голова глухо стукнулась об асфальт.
   Вокруг уже собрались зеваки.
   Толчком ноги милиционер перевернул труп и сразу понял, что это – труп. Набухшая кровью рубашка, красная лужа, остановившиеся глаза… И пистолет за поясом.
   Второй тут же что-то забормотал в рацию.
   Человек в робе доел, смял бумажную тарелочку, бросил ее в бак с надписью «кока» и двинулся через перекресток, заставив с визгом затормозить красные «Жигули» – «девятку».
   Следуя по Рижскому, человек в робе миновал гастроном, свернул налево, во двор, и пропал.
   – «Огнестрельное ранение в области грудной клетки, по всей видимости повлекшее за собой смерть…»
   – Дебилы,– сказал старший лейтенант и отложил рапорт.– Три класса медучилища. Расскажи своими словами, Гомонов.
   – Ну,– начал Гомонов.– Видим, лежит. Мы подошли. Жмурик. Документов нет. Бумажника нет. Было двое. Наезжали на киоскершу. Потом… ну ясно.
   – Потом один усоп,– резюмировал старший лейтенант.– Ему купили гроб.
   – Ясно,– повторил Гомонов.– Повздорили с приятелем, тот его и шлепнул.
   – Семен Васильевич Хижигов,– сказал старший лейтенант.– Семьдесят второго года рождения. Судим за разбой. Освобожден одиннадцатого, то есть десять дней назад. Справка об освобождении… Что скажешь?
   – Глухарь?
   – Похоже на то,– согласился Гомонов.
   Вдоль длинного ряда ларьков, выстроившихся вдоль проспекта Стачек, неторопливо двигался мужчина с собакой на поводке. Мужчина средних лет, крепкий, в шелковом спортивном костюме и бело-зеленых кроссовках выглядел уверенно и спокойно. Пес-ротвейлер, тоже уверенный и спокойный, оглядывал мир надменно и чуточку презрительно. Впрочем, когда пес поднимал глаза на хозяина, морда ротвейлера становилась умильно-преданной.
   Слегка раздобревшее туловище мужчины облегал кожаный пояс с сумочкой на молнии. Подходя к очередному киоску, мужчина негромко стучал (если продавец не ждал его у входа), вежливо здоровался, клал в сумочку протянутые деньги, обменивался с торговцем парой жизнерадостных реплик и следовал дальше. Во время беседы ротвейлер усаживался на асфальт и неотрывно смотрел на говорящего с хозяином. Пес выглядел дисциплинированным, но торговцы старались держаться от него подальше.
   Только один раз мужчина изменил привычному жизнерадостно-веселому тону. Когда один из торговцев, чернявый парень с опухшим лицом, вместо двух бумажек протянул ему одну. Мужчина сразу перестал улыбаться, а его громкий и сочный голос стал тихим и жестким. Ротвейлер зарычал и придвинулся к чернявому. Мужчина слегка дернул поводок. Но только слегка. Чернявый забормотал что-то, оправдываясь.
   – Завтра,– сказал мужчина и проследовал дальше.
   Чернявый поглядел ему вслед с явным облегчением.
   Закончив обход, мужчина в спортивном костюме отправился в небольшой сквер неподалеку, отстегнул поводок (ротвейлер тут же ускакал по своим собачьим делам), опустился на скамью и прикрыл глаза, наслаждаясь хилым осенним солнышком.
   Внезапно на мужчину упала тень.
   Рядом со скамейкой стоял человек в заскорузлом от масла и солидола ватнике и бесформенных ватных штанах. Голову человека украшал сбившийся набок подшлемник, небритое лицо изукрашено разводами грязи.
   Мужчина в чистом и красивом спортивном костюме оглядел неуклюжую фигуру.
   – Проблемы? – спросил он почти благожелательно.
   Ротвейлер уже был тут как тут, скалился, готовый вырвать глотку или откусить яйца по первому кивку хозяина.
   – Дай сто баксов на портвейн,– сказал работяга.
   Мужчина рассмеялся благодушно. Ротвейлер, увидев, что хозяин доволен, тут же уселся и вывалил язык. Все в порядке.
   – Или двести,– работяга показал на туго набитую сумочку.
   Мужчина мгновенно перестал улыбаться. То, чем странный работяга указал на сумочку, было стволом пистолета с навинченным глушителем.
   – Лучше не надо,– человек в ватнике покачал головой, угадав мысли мужчины. Бочонок глушителя смотрел точно в правый глаз хозяина ротвейлера.
   Мужчина призадумался. Глаза человека в ватнике, светлые, неестественно чистые и ясные – на перемазанном грязью лице, были пустыми и блестящими, как вымытые оконные стекла.
   Мужчина думал. Он мог (одним движением пальца) скомандовать псу… А дальше? Ватник и ватные штаны до удивления напоминали «обмундирование» собачьего инструктора. Совпадение?
   – Долго думаешь,– констатировал человек в ватнике.– Теперь давай все.
   Мужчина скорее почувствовал, чем увидел, как шевельнулся палец на спусковом крючке, и, быстро расстегнув пояс, протянул его человеку в ватнике. Ротвейлер тут же оказался на ногах и грозно зарычал.
   Человек в ватнике даже не оглянулся.
   – Козырь, сидеть! – рявкнул хозяин.
   Человек в ватнике запихнул сумочку в боковой карман («хвосты» пояса так и остались висеть снаружи), повернулся и двинулся в сторону Нарвских ворот. Пистолет он все еще держал в руке, но из-за длинного рукава ватника оружие не бросалось в глаза.
   Мужчина в спортивном костюме озадаченно глядел ему вслед.

Глава вторая

   В дверь позвонили в шесть утра. К счастью, только один раз, поэтому Наташа не проснулась. Ласковин, выматерившись про себя, тихонько вылез из-под одеяла, натянул трусы и вышел в коридор, по дороге прикидывая, кого могло принести в такую рань. Металлическая пластина на входной двери отразила недовольную физиономию.
   «Закрашу мерзавку», – подумал Андрей и посмотрел в глазок.
   Посмотрев же, нахмурился еще больше, полез в тумбочку за пистолетом, сдвинул предохранитель и только после этого открыл дверь.
   Того, кто стоял за дверью, вид направленного ствола не смутил. Вероятно, привык.
   – Спортсмен? – Скорее утверждение, чем вопрос.– Это тебе.
   И протянул кожаную сумочку-пояс размером с футляр от «кодака».
   – Открой,– велел Ласковин.
   Вжикнула молния. В сумочке тугой пачкой лежали баксы.
   – За что? – спросил Ласковин.
   – Компенсация.
   – Кто?
   Курьер пожал метровыми плечами.
   – На,– вложил сумочку в левую руку Ласковина и потопал вниз по лестнице.
   Андрей тупо глядел ему вслед. Потом опомнился, но не бежать же следом в трусах? Смешно.
   Заперев многочисленные замки, Ласковин аккуратно прикрыл дверь в спальню, отправился на кухню и не спеша сварил кофе. Пузатенькая сумочка мирно лежала на столе, являя миру светло-зеленые внутренности. Кофе взошел, и Андрей снял джезву с огня. Так же неторопливо приготовил шесть бутербродов с сыром. Тоненьких, как любил. Затем сел и съел все шесть, запивая кофе. И только после этого расстегнул сумочку до конца, вытряхнув на стол четыре перетянутые резинками пачки сотенных. Если в каждой по сотне бумажек, всего сорок тысяч.
   В пачках оказалось не по сто купюр, а вдвое больше. Серьезная сумма. Годовой доход преуспевающего американца. Андрей запихнул баксы обратно в сумочку, застегнул молнию. Налил себе еще кофе и пожалел, что не курит. Ей-богу, пары киллеров он испугался бы меньше, чем этой пачки. Нехорошие деньги. Грязные, очень грязные. От этих новеньких купюр так и перло злом. Зря он их взял…
   Почувствовав, как приходящие мысли раскачивают его, нагнетают эмоции, угрожают внутреннему равновесию, Андрей сказал себе: «Стоп!»
   Выкинув из головы все проблемы и мысли, Ласковин не стал допивать кофе, а поднялся, принял одну из медитационных стоек и на полчаса превратился в статую. Через полчаса он на мгновение вышел из неподвижности, изменил положение рук. Еще через час на кухню заглянула Наташа и, увидев, что ее друг занимается, отправилась в ванную. Когда она появилась снова, Ласковин уже жарил бекон. Себе. Наташа теперь завтракала проросшим зерном.
   – Были гости? – спросила девушка, расчесывая волосы.
   – Ты так думаешь? – Ласковин поглядел на нее с восхищением, но восхищался он не столько ее проницательностью, сколько внешностью.
   – Бабушка рассказала.
   Имелся в виду портрет в комнате.
   Наташа присела на подоконник и поставила на колено тарелку с залитым с вечера зерном. По правилам зерно полагалось есть руками и «сосредоточиться на наслаждении пищей», но наполняющий кухню запах жареной свинины этому сосредоточению, мягко говоря, мешал.
   Ласковин выплеснул на сковороду яйца, перехватил косой взгляд, ухмыльнулся:
   – Овсянка, сэр!
   – Свинство, сударь! – сердито сказала Наташа, спрыгнула с подоконника и, отобрав у Андрея нож, сцапала со сковороды кусок ветчины.
   – Точно,– согласился Ласковин.– Как есть свинство, не какая-нибудь телятина!
   Наташа фыркнула и осторожно, чтобы не обжечься, принялась за бекон.
   Звонок в дверь.
   – Бойкое нынче утро,– проворчал Андрей и двинулся открывать.
   – В комнату не веди! – крикнула вслед Наташа.– Там постель не прибрана.
   Новый гость разительно отличался от предыдущего. И телом, и духом.
   – Андрей Александрович?
   – Так,– кивнул Ласковин, не спеша приглашать гостя в дом.
   – Прошу извинить великодушно, Григорий Степанович сказал, что, может быть… если вы… ни к чему не обязывая…
   – Смушко?
   – Да, он…
   – Входите.
   Наташа удивленно оглядела гостя. Он совсем не походил на друзей и недругов ее Андрея. Слишком пришибленный и слишком… интеллигентный. Несмотря на щетину и черные круги под глазами.
   – Хотите кофе? – предложила она.
   – Если вас не затруднит.
   – Нисколько.
   Рука, принявшая фарфоровую чашечку, дрожала. Но на похмельный синдром не похоже. Тем более запах перегара отсутствует. Ломка? Тоже сомнительно. И вдруг поняла: горе, большое горе. Господи, ей ли не знать, как выглядит человек в беде!
   – Как Григорий Степаныч? – спросил Андрей.– Здоров? Давно с ним не виделись.
   – Да мы с ним не очень… близки. Просто… – Он покосился на Наташу, и та, мгновенно угадав, поднялась.
   – Андрюш, я пойду соберусь, вы уж тут сами, ладненько?
   Андрей кивнул.
   – Даже не знаю, с чего начать… – пробормотал гость, когда девушка вышла.– Какая у вас красивая жена, Андрей Александрович! У меня тоже красивая… и дочка.– Подбородок гостя задрожал.
   Ласковин открыл шкафчик, извлек початую бутылку коньяка, рюмку.
   – Я не пью! – вяло запротестовал гость.
   Но выпил.
   – Как вас зовут? – поинтересовался Андрей.
   – Виноват,– смущенно проговорил гость.– Я совсем… Данилов Сергей Евгеньевич. Кандидат исторических наук… Впрочем, какое это имеет значение, извините?
   – Никакого,– хладнокровно ответил Андрей.– Имеет значение только то, что вас прислал ко мне Смушко. Зачем?
   – Если вы согласитесь меня выслушать…
   – Уже,– сказал Андрей и снова наполнил рюмку.
   Этот человек его раздражал.
   – Что, простите?
   – Уже согласился. Если Григорий Степанович рассчитывает, что я вам помогу, значит, я помогу. Пейте и рассказывайте.
   – Благодарю.– Данилов проглотил рюмку.– Но вы совсем не обязаны. Тем более что у меня даже нет возможности заплатить…
   Андрей вздохнул.
   – Я вас ударю. Или выгоню. Если вы немедленно не объясните, в чем дело.
   – Простите, простите, сейчас… – Гость собственноручно налил себе третью рюмку, проглотил, потянулся за следующей порцией, но Андрей бутылку отобрал и спрятал.
   – Итак?
   – У меня есть жена,– сказал Данилов. – И дочь. Я уже говорил…
   – Так.
   – Они немного увлекаются оккультизмом.
   – Так.
   – Пошли на одну лекцию…
   – Так.
   – А вернулась только жена. Утром. Избитая. Кнутом.– Данилов судорожно сглотнул.– А девочку они не отпустили.
   – Кто «они»?
   – Оккультисты.
   – Так…– Дело понемногу прояснялось.– Сколько лет девочке?
   – Девятнадцать.
   – Хм…
   Не такая уж маленькая девочка.
   – В милицию обращались?
   – Да. Они ничего не могут. Вика…
   – Вика – ваша дочь?
   – Да. Вика не хочет возвращаться. Они… Психотропная обработка, я знаю, так бывает.
   – Давно это произошло?
   – Три недели уже. Я хотел нанять детектива, но… у меня нет таких денег. Сам ходил, но меня… вытолкали.
   «Деньги,– подумал Андрей, покосившись на подоконник, где за шторой лежала набитая баксами сумочка.– Будем считать, мне заплатили вперед».
   – Сделаем так, Сергей Евгеньевич. Вот вам блокнот, подробно опишите все, что известно вам и вашей жене. А я пока соберусь и поедем.
   – Куда?
   – К оккультистам вашим,– Андрей усмехнулся.– Не думаю, что они вытолкают меня!
   Как и предположил Ласковин, письменным слогом Данилов владел лучше, чем устным. Изложил все подробно, точно и лаконично. Вот что значит кандидат исторических наук. Читая, Андрей набрал номер начальника охранного бюро «Шлем».
   – Абрек? Это Ласковин. Как дела? Конь все по заграницам скачет?
   – Скачет,– Абрек хохотнул.– Скоро стипль-чез выиграет.
   – Какие ты слова знаешь. На тебя глядя и не подумаешь.
   – А ты приезжай и погляди внимательнее. Нет бы просто так заехать навестить. Как Спортсмен спортсмена. Небось опять надо чего?
   – Надо,– подбавив раскаяния в голос, сказал Андрей.– Но днями заеду. Просто так. Слово.
   – Поверим. Ну, излагай.
   – Спонсор у меня объявился. Сегодня. Не слыхал, кто?
   – Нет. А подробнее?
   – Заявился с утра пораньше мордоворот. Вручил фунт зелени. Сказал: компенсация. И ушел.
   – А ты отпустил? – укоризненно проговорил Абрек.
   – Угу. Сонный я был. Соображал плохо. Поспрошай, ладно?
   – Поспрошаю. Если что, познакомили меня тут с одним человечком, директором информационного бюро. Сам не узнаю, его можно запрячь. Только он дорого стоит. Поднимешь?
   – Без проблем. Как там Митяй?
   – Служит. Тебя вспоминает.
   – Привет ему. Спасибо, Абрек. Увидимся.
   – Давай.
   Ласковин вернулся на кухню.
   – По коням, Сергей Евгеньевич.
   В коридоре постоял, подумал, что надеть. Решил: драться пока не будем, и надел красавец-плащ, Наташин подарок, из Голландии привезла. Потрясающая вещь. В таком даже в его «Ауди» стыдно ездить. Крайслер нужен, минимум.
   – Наташа, я ушел!
   – Пока. Когда вернешься?
   – Бог знает. Позвоню.
   По тому, как Данилов садился в его машину, Ласковин определил: собственных «колес» у историка нет. А посему, обнаружив, что Андрей является хозяином чернолаковой импортной красавицы, нежданный гость мигом отнес Ласковина к классу «хозяев жизни». Будь Данилов парнем попроще, Андрей посоветовал бы ему расслабиться. Кухонька, на которой историк сидел без всякого напряга, стоила дороже этой лошадки. Которую Ласковин даже и не покупал: кореша скинулись, чтоб поддержать умирающего.
   Но Андрей не стал вдаваться в объяснения. Повернул ключ, воткнул в пасть магнитолы Китаро.
   – Не против?
   – Нет. Хотя… я люблю менее искусственное и поновее.
   – Вах! – сказал Ласковин.
   Ожил, наконец!
   – Есть и поновее.
   И воткнул то, что недавно принесла Наташа.
   – О! – Данилов оживился.– Это кто?
   – Александр Видякин. «Легион». Группа «Царьград». Или, наоборот, «Царьград», группа «Легион».
   – Никогда не слышал. И не видел.
   – Только для своих,– усмехнулся Ласковин.
   Перемахнул через мост и повернул вправо, в объезд Марсова поля.
   – А хорошо,– вдруг сказал Данилов.– И не похоже, что домашняя запись.
   – Почему домашняя? – удивился Андрей.– Нормальная. Могу, кстати, переписать.
   – А можно?
   – Кто сказал, нельзя?
   – Андрей Александрович, я могу полюбопытствовать, где вы работаете?
   «Нигде»,– был бы честный ответ. Но не следовало огорчать хорошего человека.
   – Фирма «Шлем». Охрана, сопровождение и прочее.
   Даже не совсем вранье. Трудовая по сей день лежит в столе у лапушки Фаридушечки, Сипякинской, вернее, теперь уже Абрековой секретарши, ибо слабо верится, что Конь прискачет из своих заграниц.
   – И хорошо платят?
   – Сдельно,– сказал Ласковин.– Сергей Евгеньевич, давайте немного помолчим, мне надо подумать.
   – Простите.
   Да, подумать надо. Итак, что мы знаем? Есть некий господин по имени Дмитрий, но охотно отзывающийся на кличку Мастер. Обитает сей господин на славной улице Чапаева. Именно оттуда «выставили» уважаемого Сергея Евгеньевича. Есть определенная вероятность, что там же обретается и блудная дочка Вика. С точки зрения самого Ласковина, ее можно было бы там и оставить.
   В Питере тысячи писюшек-малолеток, завязших в сомнительных компаниях. Причем половина рада бы выбраться, да не может. А дочка Вика мало того, что совершеннолетняя, так еще и домой не желает. Но точка зрения Андрея в данном случае значения не имеет. Смушко редко обращается к нему с просьбами, и не уважить – просто свинство. Однако вопрос остается открытым. Даже если Ласковин и передаст чадо в объятья папы, кто поручится, что завтра дочурка не удерет снова? «Ладно,– подумал Ласковин.– Значит, об этом позаботится Дима-оккультист».
   Данилова он оставил в машине. Поднялся. Постоял под дверью, прислушиваясь, а заодно приводя себя в надлежащее настроение. Позвонил. Ждать пришлось долго, минуты три. Затем дверь приоткрылась, выглянула женская мордочка. Довольно потасканная. И сразу потянуло конопелькой.
   – А вам кого?
   Ласковин вальяжно улыбнулся.
   – Может, и тебя, киска. Хозяин дома?
   – Нету,– ответила «киска», по-прежнему придерживая дверь.– Болеет Мастер.
   – Нету? Или болеет? – Ласковин улыбнулся еще шире, в полный оскал.– Разве мастера болеют, лапка?
   – Угу,– робко растянула губки.
   – На-ка, на лекарства,– протянул свернутую трубочкой двадцатибаксовую бумажку.
   «Киска» бумажку взяла. Рефлекс. А дверь отпустила, и Ласковин этим воспользовался.
   Ага! Росписью коридор мог бы соперничать с тантрическим храмом. Если бы у расписывавшего присутствовал художественный талант. Зато эрудиция у «художника» безусловно была.
   Пока «киска» обдумывала его вторжение, Ласковин повернулся спиной и элегантно скинул ей на руки потрясающий голландский плащ. «Киска» машинально приняла одежку и пристроила на вешалку, легко бы вписавшуюся в интерьер любого секс-шопа. Тем временем в коридоре возникла еще одна персона. Нечто тощее и лохматое, неопределенного пола. Ласковин смерил «нечто» взглядом, прикидывая: не Данилова ли младшая? Предусмотрительный отец даже не потрудился захватить с собой фотографию. Нет, решил, старовата для доцентовой дочки. Но…
   Наклонясь к маленькому ушку «киски», прошептал:
   – Ежели мой клифт какая сука попортит или, хуже того, скиздит, я эту вешалку тебе в жопку запихну, сладкая. Поняла? – и нежно погладил встрепанные волосенки.
   «Киска» уставилась на него, как домовой на призрак Терминатора.
   – Ну-ну, я же не злой,– успокоил ее Ласковин.– Я добрый и богатый. Давай, веди к хозяину.
   – Но он болеет! – пискнула «киска».– Сима, скажи Мастеру, к нему пришли.
   «Нечто» молча повернулось и ухромало по коридору.
   Десять секунд тишины, а потом мужской голос очень громко и очень лаконично послал всех на три буквы.
   – Вот видите,– прошептала «киска».– Придется…
   – Придется! – кивнул Ласковин и пошел на звук.
   Пинком открыв дверь – «нечто» в ужасе шарахнулось в сторону,– Андрей узрел просторную полутемную комнату, богатырских размеров кровать и возлежавшее на ней тело. Мрачная обитель. Черные и красные свечи. Африканские маски. Цепи. Набор кнутов. Даже натуральный, старинной работы кистень. Для особо искушенных, видимо.
   – Что за еш твою мать? – взревело, приподнимаясь, тело Димы-Мастера.– Какого…
   Андрей пересек комнату, взялся за тяжелые плотные шторы и хорошенько дернул. Дождем посыпались кольца и крючки. Вырванная с мясом гардина с грохотом обрушилась вниз. Дневной свет проник в комнату, озарив бледную костлявую физиономию оккультиста.
   Ласковин, прищурившись, оглядел Диму-Мастера.
   – Ты это кому вякаешь, козел? – осведомился он.
   – Тебе! – бесстрашно заявил оккультист.– Знаешь, кто я? У-йу!
   Это Ласковин с подобающей черному поясу быстротой оказался рядом, взял оккультиста за шевелюру и выдернул из постельки.
   – Ты мудак,– проникновенно сообщил он Диме-Мастеру.– Я ж тебя за поганый язык по частям в унитаз спущу.
   Уронил оккультиста на кровать и тут увидел нечто, вызвавшее у него неудержимый хохот.
   Дима-Мастер от пояса и ниже был гол. Но не совсем. Мужское достоинство его представляло из себя внушительный куколь из бинтов и белых пластмассовых пластинок.
   Андрей ржал до слез. Не мог остановиться. А бледный оккультист постепенно превращался в бордового оккультиста.
   – Ты что, экстрасекс, член наращиваешь? – сквозь смех проговорил Ласковин.
   – Нет,– мрачно сказал Дима-Мастер, превратившийся из господина инфернальных сфер в обычного обиженного мужика.– Нормальный у меня член. Просто укусили.
   – Кто? – спросил Ласковин, опускаясь на великанью кровать и переводя дух.– Бультерьер?
   – Послушница,– буркнул оккультист.
   – Ни хрена себе! – искренне произнес Андрей.– Познакомь. Круто! Волчица!
   – Крокодил! – сердито изрек Дима-Мастер.– Чуть кровью не истек.
   – Ну извини, мужик,– изобразив раскаянье, сказал Ласковин.– Я ж не знал, что у тебя такая беда. Стоять-то будет?
   – Хрен знает,– грустно сказал оккультист.– Должен.
   – Беда,– с сочувствием произнес Ласковин. И, работая на имидж:– Вот у моего кореша похожий случай был…
   И сымпровизировал историю про братка на зоне и собаку Жучку.
   Конец у истории вышел печальный. Отвалившийся.
   – Ты зачем пришел? – угрюмо спросил оккультист.– Сказали же, болею, не работаю.
   – Да на хрен мне твоя работа? – удивился Ласковин.– Я за бабой пришел. Отдашь?
   – Да забери хоть всех! – с тоской сказал Дима-Мастер.– Затрахали. Травой весь дом провоняли. Ползают… как клопы.
   – Ее Викой зовут. Здесь она?
   – Да, наверное. Поищи сам.
   Андрей поднялся.
   – Может тебе мужика прислать, повесить? – кивнул в сторону развороченного карниза.
   – Не надо. Послушник сделает. Да уйди ты наконец! – закричал он.– Достал, честное слово!
   – Ладно. Поправляйся.
   Ласковин вышел в коридор. Представив, каково Диме-Мастеру в его нынешнем положении созерцать весь этот хренисаж на стенках, Андрей улыбнулся.
   «Нечто» околачивалось под дверью.
   – Девушка Вика. Где? – спросил Ласковин.
   «Нечто» молча похиляло по коридору (апартаменты у Димы-Мастера – дай Бог всякому), пихнуло соответствующую дверь. В комнатке, примерно в десятую часть спальни Димы-Мастера, обнаружились две девчушки. Одна, высунув язык, старательно вырезала на толстой черной коже будущего бумажника. Вторая, в наушниках, подергивая головой в такт неслышной музыке, читала некую машинописную рукопись.
   «Нечто» молча указало на меломанку.
   Ласковин подошел. Сдвинул наушники.
   – Данилова?
   Девушка кивнула.
   – Бери вещички и пошли.
   – Куда? – безразлично спросила девушка.
   – А тебе не все равно?
   – Ты кто? – в глазках проснулся интерес.– Не из наших, да?
   – Это точно.
   Встала, подтянула штанишки.
   – Пошли,– сказала с готовностью.
   «Ох, и огорчу же я тебя»,– подумал Ласковин.
   Он не ошибся.

Глава третья

   Господин Мичиков, преуспевающий коммерсант, расстегнул ширинку и с наслаждением пустил струю в фаянсовую пасть. Хорошо. Все хорошо. Дела хорошо. Девочки хорошо. Водочка, ух хороша! «Ах, варьете, варьете, шум в голове…»
   За мурлыканьем струи, уходящей в белоснежный зев, за приятными мыслями господин Мичиков не услышал, как в чистенький туалет ресторана «У Манежа» вошли еще два господина. А третий почему-то остался снаружи, прикрыв дверь и прислонившись к ней широкой спиной.
   Два господина встали справа и слева от Мичикова, но расстегивать штаны не стали.
   – Здорово, алкаш,– сказал один из них, Василий Пятиралов, ласково именуемый друзьями «Вагоновоз».
   Мичиков глянул – и враз сбледнул с лица.
   – Чё не здоровкаешься? – спросил Пятиралов.– Язык проглотил?
   И сунул коммерсанту поддых.
   Мичиков отпал в руки второго господина, а тот, взявши Мичикова за редеющую шевелюру, деловито окунул его личиком в писсуар.
   – Покаж,– бросил Василий напарнику через пару минут.
   Тот разогнул Мичикова и продемонстрировал Пятиралову мокрую перепуганную физиономию коммерсанта.
   – Ну, что видишь? – поинтересовался Василий.– Херово тебе?
   Мичиков пробормотал нечто согласное.
   – Не,– расплывшись в широкой улыбке, заявил Вагоновоз.– Это еще не!
   И несильно ткнул коммерсанта в нос. Кровь в два ручья хлынула на белую манишку.
   Василий извлек из кармашка Мичикова носовой платок, промокнул заботливо юшку.
   – Денежки брал? – осведомился Василий ласково.– А отдавать, значится, дядя Федя будет?
   – Вагоновоз, шухер,– негромко предупредил напарник.
   Пятиралов обернулся и обнаружил позади субъекта в синей замызганной униформе и совершенно безобразной шапочке, надвинутой на самые брови. Щеки и подбородок субъекта заросли двухнедельной щетиной; короче, вид – самый ханыжный.
   Пятиралов умом не блистал, но соображал быстро. Как и полагается мастеру спорта по боксу в тяжелом весе. И прикинул: если ханурик вошел в дверь, значит, друган, оставленный на стреме, его не остановил. А если не остановил, значит, не смог, а если не смог…
   Кулак Пятиралова пушечным ядром метнулся в голову субъекта.
   Пок! – голова самого Пятиралова дернулась назад, а затылок выплеснулся в лицо Мичикова.
   Коммерсант сдавленно пискнул.
   – Отпусти его,– негромко приказал субъект.
   Напарник Вагоновоза выпустил коммерсанта. Мичиков и лишенный мозгов Пятиралов повалились на пол почти одновременно.
   Глазок глушителя уставился на дружка Пятиралова.
   – Бумажник,– коротко бросил субъект, протягивая левую руку.
   – Счас, мужик, мигом, полная спокуха,– быстро забормотал напарник Вагоновоза, сунул руку за пазуху… и выдернул пистолет. Так и так не жить!
   Пок!
   Рука пятираловского дружка переломилась в локте, пистолет лязгнул о кафель.
   Пок!
   Еще одна порция мозгов расплескалась по стене.
   Субъект поднял пистолет и опустил в карман, затем достал бумажник убитого и отправил туда же. Аналогичную операцию проделал над телом Вагоновоза.
   Мичиков взирал на человека в синей спецовке мутными от ужаса глазами.
   «Застрелит,– лихорадочно думал он.– Наверняка застрелит. Свидетель».
   Убийца остановился над ним. Вид у Мичикова был непрезентабельный. Средний человек сблевал бы от этого вида в шесть секунд. Но убийца, вероятно, привык.
   – Бумажник,– спокойно сказал он.
   Будь у Мичикова пистолет (и смелость в придачу), он бы наверняка последовал примеру пятираловского дружка и враз рассчитался бы со всеми долгами. Но пистолета не было, и коммерсант дрожащей рукой протянул убийце бумажник.
   Человек опустил его в карман, туда же уронил пистолет и, ни слова не сказав, покинул помещение. Три минуты спустя Мичиков вышел из туалета, перешагнул через третий труп и явил свой забрызганный кровью и мозгами лик достойнейшей «уманежной» публике.
   Три часа спустя, умытый и переодетый, он давал показания.
   Убийцу он не описал. Сказал: не видел, поскольку лежал мордой вниз. Береженого Бог бережет. И долг Мичиков отдал на следующий же день. Что, впрочем, не вернуло ему удачи. Через пять дней сильно обезображенный труп коммерсанта прибило к берегу неподалеку от Лисьего Носа.
   – Спортсмен? Это Абрек. С тебя причитается.
   – Узнал? – обрадовался Андрей.– Кто?
   – Ты не поверишь.
   – Кто?
   – Нет уж, приезжай. Хочу видеть твою физиономию.
   Тротуар перед входом в фирму был так густо заставлен машинами, что Ласковин сумел приткнуться только за углом. Вывеска тоже сменилась. Появилась приписка. «Рослагбанк. Обмен валюты. 2 этаж».
   И охранник у входа, немедленно притормозивший Ласковина.
   – Куда?
   – В «Шлем».
   – Зачем?
   – Работаю там,– начиная сердиться, сказал Андрей.
   – Что-то я тебя не помню. Оружие, газовое, огнестрельное, средства самозащиты? Предъявить.
   Андрей подавил искушение «предъявить». Ои-цки в челюсть.
   – Вон телеком,– ткнул он.– Позвони и скажи: Ласковин пришел.
   Абрек спустился лично.
   – Ты что ж, жопа, сотрудников моих не пускаешь? – рыкнул он.
   – Откуда ж я знаю, что сотрудник? – возразил охранник.– Он же не предъявил.
   – Посмотри на него внимательно,– Абрек взял охранника за загривок и развернул в нужном направлении.– Это Спортсмен. Запомни и заруби на носу.– И подмигнул Ласковину.– Страна должна знать своих героев! Пошли.
   Ласковина он сразу повел в кабинет.
   – Потом, успеете еще,– бросил он Фариде и курьеру Славе, желавшим пообщаться с Андреем.
   – Ну? – спросил Андрей, когда Абрек запер дверь.
   – Сядь.
   – Кто?
   – Гришавин.
   И целую минуту любовался произведенным эффектом.
   – Точно? – недоверчиво уточнил Андрей.
   – Сто процентов. У меня брательник осенью откинулся. Теперь у Гриши в охране. Желаешь подробности? Тогда слушай…
   – Кого на место Берестова поставим? – спросил Гришавин.– Идеи есть?
   – Хрен знает? Может, Ермолу? – предложил Короед.
   – Не пойдет. Исполнитель. Вот Корвет бы подошел. Да, жаль человека. Как не вовремя умер.
   – Я тут кинишко видел,– сказал Короед.– Про призраков. И там все в точности, как с Корветом. Призрак понимаешь, такой. За сердце – хап. И концы. Ни хрена. Никаких следов. Пока его один экстрасенс не прижучил.
   Голая чернявая девка убирала со стола. Короед покосился на нее и вдруг ловко щипнул за интим.
   Девка шлепнула гостя по руке.
   – Не лапай,– недовольно пробурчал Гришавин.– Она тут не для егзды, а для дизайну. Ты лучше проясни насчет Корвета. Только не надо двигать про призраков. Может, тебе кассету воткнуть, где этот Спортсмен Хана мочит? Призрак, бля!
   – Да видел я! – отмахнулся Короед.– Как раз та тема. Помнишь, как он его башкой вниз киданул? Человек так не может.
   – Человек все может,– наставительно произнес Гришавин.– Я читал: один мужик на хребте четвертьтонный сейф пер полкилометра.
   – Написать всякое можно! – Короед пренебрежительно махнул рукой.– Я сам, бывало, такое для прокурора писал!
   – Призрак, бля! – повторил Гришавин с прежней интонацией.– А Берестов с ребятами?
   – А при чем Спортсмен? Его ж там не было. Алиби – сто процентов. Он в это время того доктора-целителя мочил. В порядке самозащиты! – Короед хихикнул.– И маслину схлопотал. Ты ж сам проверял. Причем, мусора – без вопросов. Обоюдная разборка. Виноватых нет, одни трупаки.
   – Не верю,– покачал головой Гришавин.– А без вопросов, потому что уплочено. Мной. Ты хоть видел, как Берестов стрелял?
   – Ну.
   – С завязанными глазами, бля, в колокольчик.
   – Ну.
   – Гну! Ствол у него в руке нашли. И обойма наполовину полная. А убили его руками!
   – Да не было там Спортсмена!
   – Не верю! Баба – его, так? Теперь слушай меня, как оно было. Подвалили наши. И левые. Схватились. Наши замочили тех. А потом пришел он. Положил наших, сам – в тачку и лепить отмазку. Похоже?
   – Ну, вроде того… – не слишком уверенно проговорил Короед.
   – Такой кадр! – с завистью произнес Гришавин.– Вот кого я бы вместо Берестова поставил.
   – Ну?
   – Но – сомнительный, не рискну… – огорченно сказал «крестный тобольский папа».– Что-то свербит в селезенке.
   – Тогда надо мочить,– уверенно заявил Короед.– За Берестова. За Корвета.
   – Корвет под вопросом,– возразил Гришавин.– Это первое. Второе: кто мочить будет? Если он даже Берестова шлепнул, можно сказать, мимоходом.
   – Тоже проблема! – фыркнул Короед.– Хошь организую? У Мухаммеда есть девка-эстонка. Из СВД за километр хрен у мухи отстрелит. Насчет Корвета тоже могу проверить. Колдун есть один. Должника мне искал.
   – Не кизди. Серьезный разговор.
   – Так нашел же, бля! Конкретный колдун, рабочий! Хошь приведу? Дай ему фотографию Корвета, он тебе все обскажет.
   – Да чушь это! – без прежней уверенности пробурчал «крестный папа».– А, хрен с ним, веди!
   – А эстонка?
   – С ней повремени. Успеем.
   – Вот такая тема,– Абрек развалился в кресле, крайне довольный собой.
   – А дальше? – спросил Андрей, напротив, весьма обеспокоенный.
   – Дальше еще веселее. Короед привел колдуна. Прикинь, Андрюха, бывший второй секретарь райкома КПСС – и колдун! Круто, да?
   – Давай, не тяни! – нетерпеливо воскликнул Ласковин.
   – Спокойно, кореш, на тот свет не опоздаем! – Абрек загоготал, но потом смилостивился: – Ладно, поехали дальше. Колдун этот как зыркнул на фотку Корвета, так сразу заявил: «Этот человек умер неправильно!» Каково? Умер неправильно! Андрюха, скажи как другу: ты его положил? Спокойно! У меня «жучков» нет!
   – Я,– признал Ласковин.– А Берестова – нет.
   – Ну, про Берестова это Гришкины заморочки. Я ж тебя знаю: не настолько ты хитрожопый, чтобы алиби стряпать. На хрен тебе алиби с такой мастью! Короче! Вякнул колдун насчет «неправильно умер»,– Абрек снова хохотнул.– И пожелал взглянуть на тебя. Фотки у них не было, воткнули твой бой с Ханом. И тут… – Абрек сделал драматическую паузу.– Колдуна чуть дристун не пробрал! Приссал, в натуре! И попытался по-тихому свалить. Это от Гриши! От него свалишь, бля! Взял экстрасенса за вымя и выжал… – Абрек сделал драматическую паузу,– …что тебя лучше не трогать. Потому как можно киздюлей огрести немерено! Брательник так понял: ты – супер! Покруче любого колдуна, если кто вознамерится тебя за мягкое пощупать. Что, прав колдунец? – он с интересом поглядел на Ласковина.
   Тот пожал плечами.
   – Ну, короче, Гриша въехал,– продолжил Абрек.– Въехал и проникся. Решил: с тобой лучше вась-вась. А мозга у него как работает? Однозначно. Или мочить, или купить. Заправил тебе бабки и, как я понимаю, озадачил Короеда, чтобы тот вроде как по пьяни брательника моего просветил. А брательник – меня. А я – тебя. Вот уж кто хитрожопый, так это Гриша! Зелень ты взял, значит, без обид. Тем более не до тебя сейчас Грише. Кто-то бычков его мочканул. В кабаке. Да так аккуратненько, что концов не осталось. Не слыхал?
   – Не я,– ухмыльнулся Андрей.
   – Ясное дело. Ты ж все больше ручками шалишь, а там – маслинки.
   Неподалеку от угла Клинского и Серпуховской остановились две автомашины: неуклюжая краснозадая «вольва» и гладкий, облизанный, словно тюлень, «форд». Из «форда» вышли двое крепких ребят и без суеты уселись на заднее сидение «вольвы». Обменялись настороженными приветствиями. Затем от пассажиров «форда» к пассажирам «вольвы» перекочевал коричневый кейс объемом примерно на пять бутылок водки.
   Сидевший рядом с водителем открыл кейс, заглянул… и прикрыл его, удовлетворенный.
   – Комплект,– сообщил он водителю.
   В это время некто поскребся в правую переднюю дверь. Державший кейс поднял голову и обнаружил заглядывающего в окошко грязного мужика в оранжевой безрукавке дорожного рабочего.
   – Здоров,– сказал мужик и открыл дверцу.
   От такой наглости опешили все четверо. Первым опомнился тот, кто держал кейс.
   – Офуел? – поинтересовался он.– Куда прешь?
   И примерился дать борзоте по чавке… Но передумал. Потому что увидел в руках мужика два очень весомых аргумента.
   – Ну, козлы… – злобно сказал парень с кейсом.
   – Это не мы,– возразил один из пассажиров «форда» напряженным голосом.– Ты, кореш, с гранатой-то поосторожнее. Обращаться умеешь?
   – Обучен! – отрезал «кореш».– Портфельчик открой.
   – Ты, земляк, понимаешь, что делаешь? – поинтересовался сидевший справа от водителя.– Ты врубаешься, что с тобой будет?
   Вместо ответа обладатель оранжевой безрукавки нажал на спуск пистолета. Громкий хлопок, удар пули – и в кейсе образовалось аккуратное отверстие.
   Державший чемоданчик стал бледен, как алебастр. Очень осторожно он сдвинул кейс и обнаружил, что пуля вошла в сидение, чуть-чуть не задев его мужских достоинств. Но была очень близка к тому, чтобы задеть.
   Сразу став покладистым, парень открыл кейс.
   Внутри лежали банковские упаковки стодолларовых купюр. Больше ничего.
   – Стволы сюда,– распорядился экспроприатор.
   С завидной быстротой два пистолета и один револьвер переместились из кобур хозяев в простреленный кейс.
   – Ты? – зрачок пистолета глянул на водителя.
   – У меня нет,– ответил тот.– Можешь обыскать.
   – Ключи от машины,– потребовал экспроприатор.
   Затем сунул пистолет за пояс, схватил соседа водилы за руку и шлепнул ему в ладонь гранату.
   – Держи крепче,– посоветовал обладатель оранжевой безрукавки.
   Подхватил кейс и побежал по Клинскому.
   Ограбленным потребовалось секунд двадцать, чтобы разобраться с гранатой и пуститься в погоню. Но единственной их добычей оказались три бабы и один мужик в аналогичных оранжевых безрукавках, рывшие канаву поперек Бронницкой. Мужику сгоряча дали в рыло, но ни ему, ни опростоволосившимся «бойцам» от этого легче не стало.

Глава четвертая

   – Это закрытый просмотр,– сказала Наташа.– Только приглашенные. В любом случае это престижно. И в потенциале шесть недель в Калифорнии. Отпустишь?
   – А куда я денусь! – улыбнулся Андрей.– Развлекусь тут, пока тебя не будет!
   – Ну да! Ты же теперь выдающийся освободитель похищенных дочек! – Наташа рассмеялась.
   – Всего-то двух! – возмутился Андрей.– Причем вторая – форменная замарашка.
   – А тебе и обидно?
   – А как же. Смокинг надеть?
   – Не обязательно.
   Андрей припарковался у «Октябрьского», галантно помог Наташе выйти.
   – Какие будут указания? – спросил он.
   – А никаких. Провожу тебя в зал, сиди и смотри. Смотри, да не засматривайся. Там такие девушки…
   – Ты – лучше всех! – Андрей чмокнул ее в щеку.
   Через служебный прошли на второй этаж, к гримерным.
   – Мне сюда,– сообщила Наташа, обнаружив свою фамилию на одной из дверей.– Пойдем, я тебя в зал провожу.
   – Да ладно,– отмахнулся Андрей.– Переодевайся, сам найду.
   Наташа чмокнула его в щеку и упорхнула.
   Ласковин без труда отыскал лестницу, спустился вниз и оказался за кулисами. Поглядел-послушал, как под мат-перемат монтируют декорации, затем спустился в зал.
   Народу оказалось человек двадцать. Перед первым рядом, за столом под красной бархатной скатертью – высокое жюри.
   Андрей поднялся чуть подальше, сел с краю, ряду на десятом. Цветные пятна бегали по фиолетовому заднику сцены. Вскипала и опадала музыка.
   «Хороший сегодня день»,– подумал Ласковин.
   С утра он съездил к Смушко, отдал половину Гришавинских денег. На реабилитационный центр. Второй экземпляр заблудшей дочки, извлеченный им из-под черного крылышка дедки-йожки «С-вами-на-хер-харь-чего-то-там», оказался невменяемым. Бубнил самодельные мантры, дергая чернявой головенкой, и на внешние раздражители реагировал слабо. По совету папы экземпляр свезли на Ваську, в клинику, там чего-то вкололи, однако, как выразился дядя доктор, «случай типичный, но сложный». Иначе говоря, отечественная психиатрия «установку снимает» с трудом. Разве что ножки «установке» перешибет. Все же из слов задроченного жизнью эскулапа явствовало: специалисты есть. И как раз в отечественной психиатрии. Специалисты есть, а вот денег нет. Ласковин воспринял это, как намек. Ошибся. Эскулап денежку отверг… с сожалением. Есть спецы, но он, увы, не из них.
   Итог: Ласковин отправился к Смушко, изложил ситуацию. Резюмировал: «Ты, Григорий Степаныч, меня в это доброе дело втянул, тебе его и развивать».
   «Добро,– не стал спорить Смушко.– Разовьем. Батюшке понравится».
   Имелся в виду почивший отец Егорий, а не новый попик, самолично подысканный Смушко для общины. Впрочем, попик – грубое слово. Отец Александр, хоть и молодой, а с пониманием. И, что особенно нравилось Смушко, спиртное не употреблял совершенно. Но до Потмакова, увы, новому общинному пастырю далеко. Посему вел себя Григорий Степаныч так, словно его духовный наставник и не умер вовсе. И казалось иногда Ласковину: так оно и есть.
   «Батюшке понравится». Вот и хорошо.
   В зале появились еще трое гостей. Спонсоры, судя по загривкам. Вокруг них тут же заплясал на цирлах длинноногий мужчина в смокинге, повел, тараторя, на почетные места. Спонсоры важно поздоровались за руку с членами жюри: с подвижным, как сперматозоид, пожилым мальчиком, с остриженной чуть ли не под ноль костлявой теткой и еще с одной теткой, жирной и длинноволосой, щедро украшенной колье, кольцами и бородавками.
   Гости уселись. Один тут же забубнил в две «трубы» сразу, двое вступили в беседу с обильной жестикуляцией.
   Распорядитель в смокинге сцапал микрофон, посмотрел вопросительно на спонсоров. Ему благосклонно кивнули.
   – СВЕТ! НАЧАЛИ! – изрек распорядитель поставленным баритоном.
   Первой на сцену выпорхнула гибкая девчушка и завертелась юлой под железное уханье фонограммы.
   Андрею она не приглянулась. Зато вторая, беленькая, сплясала замечательно. Потом пошел серяк. Как говаривал Шиляй, правда, по другому поводу: «Дрыгоножество и рукомашество». Ну и попковерчение, разумеется. А потом вышла Наташа и показала класс. Даже новорусы притихли. Даже пожилой мальчик из жюри соизволил лапками похлопать. Андрей был горд необычайно. Не понравилось только, что участниц не объявляли как положено. Распорядитель вальяжно гудел в микрофон:
   – Следующая!
   Как на приеме у врача.
   Последняя оттанцевала. Зажегся свет. Распорядитель нацелился за кулисы, но упитанный новорус поманил пальчиком – и тот подбежал с поспешностью вышколенной таксы. Вернее, добермана, учитывая смокинг и изящное телосложение. Ласковин усмехнулся, вспомнив «очень престижное жюри». Ну ладно, подумал, спонсоры есть спонсоры. Наташи это не касается.
   Минут через десять из-за кулис выпорхнула стайка девушек. Лощеный «доберман» устремился к ним и, взяв двоих за локоток, принялся что-то вещать, кивая на обладателей «дельт». Девушки, похоже, были не в восторге… и что-то было не так. Андрей сидел слишком далеко, чтобы слышать разговор, но от нечего делать решил «прокачать» ситуацию. Тем более что одной из двух была беленькая, которая ему понравилась. Через полминуты он понял, в чем несообразность. Если «очень престижное жюри» просто прокатило этих двоих, то доминирующей эмоцией должно быть огорчение, может, обида. Но не страх.
   Психологическую практику Ласковина прервало появление Наташи. Андрей поднялся… И тут между ними возник распорядитель. Оставив беленькую и ее подружку, он устремился к Наташе, перехватил ее на полпути и, взяв под руку с не понравившейся Ласковину фамильярностью, начал что-то втолковывать. Улыбка еще пару мгновений держалась на губах Наташи, потом лицо ее напряглось, она резко освободила локоть и пошла к Андрею.
   – Какие-то проблемы? – спросил он, коснувшись губами ее щеки.
   – Так, ерунда! – Наташа тряхнула головой.– Как я танцевала?
   – Потрясающе! Если тебе не дадут гран-при, они просто слепые. Отпразднуем?
   – Где?
   – Выбирай сама… Эй, в чем дело?
   По проходу с решимостью на мордастой физиономии топал новорус в алом бархатном пиджаке.
   Ласковин машинально шагнул вперед, чтобы оказаться между ним и Наташей. От новоруса на три метра перло агрессией.
   – Вы ко мне? – с подчеркнутой вежливостью поинтересовался Ласковин.
   – На хер ты мне сдался! – буркнул обладатель «дельты» и бархатного пиджака, обдав Андрея запахом хорошего одеколона.
   И попытался обойти. Но не хватало квалификации.
   – Ты куда это намылилась, подруга?
   Ласковин даже не сразу въехал, что мордастый обращается к Наташе. Та сообразила раньше.
   – Андрей, не надо! – быстро сказала она.
   Ласковин вырубил бы новоруса мизинцем, но, вспомнив, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят, пожал плечами и просто пояснил с той же подчеркнутой вежливостью:
   – Она уходит. Со мной. Что-то не так?
   Новорус уставился на Ласковина, оценил и сделал заявление.
   – Не так! На сегодня все проплачено! Вали, мужик, пока ноги целы!
   Андрей медленно вдохнул и выдохнул. Но промолчал.
   Однако мордастый его сдержанность не оценил и, поскольку Ласковин все еще загораживал Наташу, а весом уступал раза в полтора, новорус перстнястой лапой взял его за грудки.
   Андрей и тут повел себя сдержанно. Просто зафиксировал цапучую лапу, повернул на 180 градусов и согнул под неприятным углом. Колени мордастого, деревянно стукнув, соприкоснулись с полом, а сам он издал богатое обертонами мычание и перешел к непосредственным угрозам. Ласковин угрозы воспринимал однозначно, потому чуть присел, отчего кисть мордастого выгнулась еще на пару градусов.
   – Ты, мудак! Руку сломаешь! – завопил новорус, цепляясь свободной рукой за ногу Ласковина.
   – Сломаю,– хладнокровно согласился Андрей.– Лучше не стоит!
   Последнее относилось к приятелям мордастого, вознамерившимся вмешаться.
   Приятели, впрочем, в драку рвались не особо. Один уже бубнил в трубку, должно быть, вызывал «службу безопасности». За их спинами, стеная и охая, приплясывал распорядитель.
   Ласковин взял коленопреклоненного за чуб.
   – Это моя девушка,– произнес он, проникновенно глядя в налившиеся кровью глазки.– Моя! Заруби это на носу, дурилка, или останешься без носа, понял?
   – Ну, понял, понял! – пропыхтел мордастый.– Пусти, слышь!
   – Вот и хорошо,– одобрил Ласковин. И отпустил. Даже на ноги поставил, взявши за бархатный пиджачок.
   – Ну ты резкий! – Новорус ощупал запястье: цело ли? – Чьих будешь?
   – Своих,– сказал Андрей.
   Ситуация показалась ему до отвращения знакомой. Дежа-вю, как говорят француженки.
   – А я тебя узнал! – Тот, что звонил по телефону, вдруг расплылся улыбкой.– Точняк! Ты – Спортсмен. Точно, бля, пардон, мадам,– это Наташе,– я ж видел, как ты Хана завалил! Ну ты зверь! Туча! – Он пихнул локтем мордастого.– Мы ж вместе были! Да хорош тебе руку оглаживать! Радуйся, что вообще не оторвали!
   Мордастый глядел на Ласковина, как дворовый кобель, обнаруживший в собственной будке матерого волчару. А приятель его уже совал лопатистую ладонь.
   – Кирикеров Иван!
   – Андрей! – Ласковин машинально пожал руку.
   И обменялся рукопожатиями с остальными. Тем временем Кирикеров, раскрыв телефон, давал отбой зондеркоманде.
   – Надо обмыть,– заявил он.– Не каждый день с таким человеком знакомишься. Эй, педагог,– бросил он распорядителю,– третью телку сам подбери. Скажи: пусть подмоются и ждут, скоро поедем!
   – Ты бы сразу насчет нее предупредил,– укорил мордастый Ласковина.– А то ведь не знали.
   – Теперь знаете,– сказал Андрей.
   – Нет вопросов! Спортсмен! Ну ты понимаешь! – Кирикеров Иван так и лучился от удовольствия.– Это,– он огляделся, обнаружил распорядителя,– ты давай в буфет, организуй нам водочки и закусончик на скорую.
   Как ни отнекивался Ласковин, «обмыва» избежать не удалось. Впрочем, опрокинув по стопке, господа новорусы откланялись.
   – Я понятия не имела о… подтексте,– огорченно проговорила Наташа, когда они вышли на улицу .– Слышала, конечно, о таком, но не сталкивалась.
   – Тебе просто везло,– усмехнулся Андрей.– Но теперь это уже не твои проблемы. Запомни только, чья ты девушка, и не забудь сообщить об этом, если что.
   – Андрей… я не хочу быть «чьей-то девушкой»,– серьезно сказала Наташа.
   – Даже моей?
   – Да.
   Ласковин нахмурился.
   – Почему?
   – Это унизительно.
   – Ты думаешь, мне нравится быть Спортсменом? – резко спросил Ласковин.– Но это жизнь. И эти жирные рыла – тоже жизнь, и нам придется их принять!
   – Раньше ты говорил иначе,– грустно заметила Наташа.
   – Раньше… Погоди! Что там происходит?
   Распрощавшись с приятелем, два «спонсора» подошли к черному гладкому «Скорпио».
   – Ух, я б ей вжарил! – процедил Туча и сплюнул.
   – А Спортсмен тебе очко начетверо,– ухмыльнулся Иван Кирикеров.– Не, братан, тяни свою блонду, и без понтов.
   Пиликнула сигнализация, открылись замки на дверцах «форда».
   – Тачку надо менять,– озабоченно изрек Туча.– Не могу, бля, неделю на одной поезжу и все. Надо менять.
   – А я… – начал Иван, но его перебили.
   – Слышь, мужик, подари косарь!
   Сбоку обнаружился ханурик в брезентухе. Шмонило от него, как от параши.
   – Это ты кого – мужиком? – напрягся Туча.
   – Спокуха, братан,– вмешался Кирикеров.– Это ж мусор. Чуешь, как воняет? Ну давай, кажи свою ксиву!
   – Как скажешь,– согласился ханурик.
   И продемонстрировал весьма внушительный пистолет.
   – Деньги, кабан,– холодно бросил он.– Вот умница! И цепочку… на память. Очень хорошо. А теперь ты.
   – Ты покойник! – прошипел Туча, красный, как вареная свекла.
   – Ты это Ван Дамму скажи,– ханурик оказался не без чувства юмора.– А я считаю до двух. Раз…
   – На, пидор, подавись! – Туча швырнул бумажник на асфальт.
   – Подними.
   – Отсоси!
   – Раз…
   – А за ще…
   Звук не громче щелчка пальцами. Лязг отыгравшего затвора. На левой стороне бархатного пиджака образовалась черная дырочка, а сам хозяин пиджака медленно сполз наземь и утвердился у колеса машины, которую ему уже никогда не поменять.
   – Подними,– велел убийца второму.
   Тот не стал искушать судьбу. Но когда ханурик, уронив бумажник в карман, повернулся спиной, Кирикеров быстро сунул руку за пазуху.
   Пф-ф! – и, отброшенный на капот, он соскользнул вниз, навсегда забыв о мести, а убийца быстро, но без излишней торопливости, зашагал в сторону Суворовского. Так спокойно, будто не сомневался: никто на площади перед «Октябрьским» не заметил происшедшего.
   – Круто,– пробормотал Андрей, провожая взглядом сутулую спину в брезентухе. Сразу вспомнился помоечный плащик и ожидание пули. Только этот, похоже, пули не боялся. Если это заказуха, то выполнена она довольно странно. Как-то… нагло.
   – Что он с ними сделал? – шепотом спросила Наташа.
   Вместо ответа Ласковин потянул ее за руку.
   – Пошли отсюда.
   С нашей ментовни станется: повесят на него этих жмуриков – Ростик не отмажет. Тем более Андрей на крючке после прошлогодних игрищ.
   – Мы ничего не видели,– сказал он, когда сели в машину.– Ничего не видели и ничего не знаем, ясно? – Сунул в рот пластинку «Орбита», чтоб отбить запах проглоченной стопки.
   Наташа кивнула.
   Праздновать они не поехали. Какой уж тут праздник?
   А «престижное жюри» Наташу прокатило. Что, впрочем, ее даже порадовало.

Глава пятая

   Представительный мужчина расхаживал по комнате, тиская в потной руке телефон. Упитанный ротвейлер суетился вокруг, путаясь под ногами. Хозяин то и дело сердито отпихивал его ногой.
   – Геннадий Витальевич! – оскорбленным тоном говорил мужчина.– Я не могу позволить, чтобы меня грабили.
   – А я,– пробубнила трубка,– не могу перетрясти весь рабочий класс Ленинграда только потому, что вам этого захотелось! И я не понимаю, на чем базируется ваша уверенность, что грабитель – не переодетый боевик конкурента?
   – На моем чутье,– сердито буркнул мужчина и пнул ротвейлера в бок.– На моем носе.
   – Нет,– сказала трубка.
   – Что нет? – переспросил мужчина.
   – Нет, это значит, что ни мое ведомство, ни я сам, ни мои смежники не станем заниматься глупостями. Однозначно.
   – Вы мне не верите! – воскликнул мужчина.
   – Вам – верю. Вам, но не в вашего рабочего-террориста.– Возразила трубка.– Могу возместить ущерб.
   – Обойдусь,– проворчал мужчина.– Всего хорошего, Геннадий Витальевич! Кинули нас,– грустно сообщил он ротвейлеру.– Ну и хрен с ним! Гулечка! – крикнул он.– Как там покушать? Мы с Козырем кушать хотим!

   – Коз-зел! – со смаком произнес Чума, швырнул трубку и добавил что-то по-своему, выругался.
   – Шифер? – уточнил Васек.
   – Ну! Коз-зел!
   – Бабки по новой требует?
   Чума, играя желваками, популярно объяснил, куда и каким образом может идти Шифер.
   – Ко мне тоже подъезжал,– поделился Васек.– Но я не лох. Взял, значит, взял.
   И киздец.
   – Во! – воскликнул Чума.– В цвет. Как будто один Шифер дурь толкает! Как будто я, в натуре, поставщика не найду!
   – В шесть секунд,– согласился Васек.– И подешевле возьмешь. Но мне интересно, кто ж это рискнул здоровьем на нас наехать? Любопытно мне.
   – Вот и займись,– сказал Чума.– Побазарь с кем надо. Так дела не делают.

   – Опять те же пульки,– заявил майор Чувало, протянув коллеге акт экспертизы.– Характернейший почерк.
   – Восемь плюс два получается десять,– произвел блестящий арифметический расчет его коллега.– Профессионал.
   – Профессионал, который пользуется одним и тем же стволом? – усомнился Чувало.
   – Ствол – минус,– согласился собеседник, тоже майор, но с более прозаической фамилией Иванов.– Отсутствие свидетелей – плюс. Точность стрельбы – тоже плюс. Прикинь, ни одного лишнего выстрела.
   – Неверно,– возразил Чувало.– У двоих – ранение в руку.
   – Еще один плюс! – с удовольствием произнес Иванов.– В обоих случаях убитые пытались использовать оружие.
   – Резонно,– кивнул Чувало.– Свидетелей нет. Собаки след не берут. Кладет аккуратно, как хирург, и только бандитов. Служба?
   – Сомнительно,– проговорил его собеседник, поморщившись, потер колено.
   – Болит? – участливо спросил Чувало.
   Два дня назад Иванов получил бытовую травму – упал с лестницы на мосту. А днем раньше в него стрелял из обреза наширявшийся азер – и промахнулся с пяти шагов. Второсортное счастье.
   – Угу… Слишком разнокалиберная дичь. Семь пешек, два бригадира и только один чуть повыше рангом. К тому же все из разных группировок.
   – Псих?
   – Вот это похоже. Может, прокачать?
   – По дуркам? – удивился Иванов.– Шутишь?
   – А какие варианты?
   – Подождем. Это же серийка.
   – А статистика?
   – А ты когда последний раз премию в руках держал?
   – И то верно,– согласился Чувало.
«И он стал похож на пустой квадрат,
Но смеялся чаще, чем год назад,
Отпустил усы и крепко спал по ночам.
Он не думал о ней, он играл в футбол,
И играл на флейте. Он был – орел.
Но когда она улыбалась – всегда молчал.

Он истер подошвами свой предел,
Он извел себя, но остался цел
И вполне доволен без малого шесть недель.
А потом в стене появилась дверь,
И оттуда выпрыгнул рыжий зверь
И сказал: «Пойдем. Нам нужно поймать
форель».

И они пошли. И пришли к мосту.
И ловили рыбу, но всё не ту.
И лежало солнце на черных макушках гор.
И тянулось утро, как теплый воск.
И входило лезвие в рыбий мозг,
И сочились запахи, вязкие, как кагор.

Зверь, балуясь, лапой сбивал укроп,
Выгибался, бархатный морщил лоб,
Окунался мордой в прыгучую плоть воды,
И ревел, рывком разевая пасть.
И шалея, рыба хватала снасть
И взлетала – радугой в радужный влажный
дым.

И цвела под пальцами рыбья плоть,
А ему казалось, что он – Господь.
Он взбивал ногой леденящую пену дна
И все длил и длил бесконечный день…
Даже зверь, умаясь, улегся в тень.
А спустя столетье из пены взошла она.

И швырнула галькой в его блесну.
Он взглянул на зверя, но зверь уснул.
Он взглянул на солнце – и то поползло
в зенит.
А она, смеясь, выгрызала мед
Из пчелиных лапок. «Не спи! Возьмет!»
И тотчас меж пальцами вниз побежала нить.

«Ах какая рыба! Ты дашь мне… часть?»
Тут у зверя чуть приоткрылась пасть.
Он взглянул на щель, из которой текла вода,
И поднялся, хрустнув коленом. «Дам».
Улыбнулся мокрым своим следам
И взошел на мост.
Она же осталась там».

   Андрей украдкой потрогал верхнюю губу. Нет, усов он вроде не отпускал.
   – Ты решил: это о тебе? – Наташа улыбнулась и отложила гитару.
   – А разве нет?
   – А разве да?
   Она кошкой прыгнула ему на грудь, опрокинула на диван (Андрей не сопротивлялся), щелкнула ровными зубками:
   – Р-р-р! А может, это про меня?
   Руки Андрея нырнули под ее свитер.
   – Мр-р-р,– мурлыкнула Наташа.– Нечестно!
   – Я – охотник,– напомнил Андрей.
   – Был.– Девушка ловко вывернулась из его рук, соскользнула на ковер, к изголовью.
   – Есть! – Андрей выщелкнул уракен вправо – погасил свечу.
   – Пижон,– прошептала Наташа.
   – А хоть бы и так.
   Он толкнулся спиной, перевернулся в воздухе и упал на ковер, рядом.
   – Я – тигр! – Уткнулся лицом в упругий живот, прихватил зубами кожу.– М-м-м! Наташка, ты самый лучший деликатес в моей жизни!
   – Это потому, что я тебя люблю, дурачок! Иди сюда, дай мне твои губы!
   – Нечего! Я – хищник! А ты – моя добыча!
   – Ты глупый волчонок… Молнию не сломай! Андре-е-ей!
   – Зверь укрощен,– сообщил он, когда полчаса спустя они перебрались на диван.– Делай с ним, что хочешь.
   – Скажи, как ты меня любишь?
   – Я от тебя шизею! Наташка, ты мой ангел-хранитель!
   – Да,– согласилась она.– Это правда… Охотник.

   Запах конского пота ударил в ноздри. Лицо – к жесткой гриве, ветер – где-то над головой. И внизу, впереди – серое узкое тело, мелькающее в траве, петляющее между кустами, рыскающее из стороны в сторону.
   – Ну давай, добрый, давай! – кричал Андрей в мохнатое конское ухо.– Давай!
   Конь стелился над травой, птицей летел-парил над змеей-зверем. Настиг, обошел, серый метнулся в сторону, из-под копыт…
   – И-и-я-о-ха-а! – нечеловеческий визг исторгся из груди Андрея.
   Так конь кричит, вставая на дыбы, чтобы обрушиться на соперника.
   Ах, как он прыгнул! На скаку, вниз, земля – прямо в лицо!
   – И-и-я-а-о-ха-а!
   Прямо на серое змеиное тело!
   Ха! Глухой удар, хруст костей, нечеловеческий вопль боли. Покатились по земле, клубком, колени сдавливают горячие бока, как только что – бока скакуна, руки клещами вцепились в острые уши.
   —Йа-а-а!
   Остановились. Андрей – внизу, серое – сверху. Пыль. Запах пота. Запах раздавленной зелени. Саднящая боль в спине… И выворачивающееся из рук, оборачивающееся: из узкой серой морды – в узкое личико с большим ртом и огромными, шальными, пьянящими глазами. Волосы, удлиняясь на глазах, упали на лицо, мертвая серая шерсть осыпала щеки и бороду. Твердое, как дерево, зажатое между коленями тело зверя – упругое, гладкокожее, обжигающее даже сквозь холст.
   – Ты ошибся, охотник…– ночной шепот, неуместный под сияющим оком Отца-Солнца.
   Маленькие женские пальчики (черные крючья когтей – отмершие – потерялись в траве) – на потной мужской шее. Желание, жажда, боль – нестерпимы. Выворачивают, выгибают. Податливое тело, приникающее к самому естеству, сведенные судорогой колени разжимаются…
   – Ты ошибся…
   Рука, его рука соскальзывает вниз, ищет…
   – Нет! Нет!
   Визг, вопль, неверие, ужас в огромных, черных, как ночные озера, глазах – и знакомый хруст ножа, разрывающего плоть, живот, внутренности.
   Андрей рывком сбрасывает с себя вспоротое от паха до грудины тело. Зияющая серая рана – ни крови, ни вони рассеченных кишок. Наступив ногой на мягкую женскую грудь, выдернув из ножен короткий прямой меч, он напрочь отсекает маленькую прекрасную головку.
   Длинные волосы, запутавшиеся в траве, огромные глаза, полные слез.
   – Ты ошибся, охотник…

   Огромные встревоженные глаза.
   – Опять, да?
   Андрей встряхнул головой, отгоняя сон. Он все еще видел стремительно убегающее назад разнотравье и серую тень, струящуюся меж желтых и белых полевых цветов.
   – Плохое, да? – Теплые ладони, поддерживающие его голову.– Уже прошло, Андрюша, ты уже проснулся, успокойся.
   Наташа никогда не спрашивала, что ему снится. Понимала.
   – Да,– согласился Ласковин.– Прошло.
   Закрыл глаза и подумал:
   «Вот и кончилась спокойная жизнь».

Глава шестая

   В гостиной присутствие отца Егория ощущалось почти физически. Дело даже не в обстановке. Вот он, Андрей, вот Смушко, а отец Егорий… там, за дверью. Которую не открыть.
   – Помнишь, Андрюша, как он к бандитам поехал тебя выручать? Как ты водку пить отказывался?
   Сейчас, когда они остались вдвоем, Григорий Степанович опять казался прежним, домашним, уютным. Как колобок. Но переменился Смушко. Высох. Душой высох. Посуровел. Словно от покойного наставника строгость унаследовал.
   – Помню,– кивнул Ласковин.
   Он тоже изменился. Себя, тогдашнего, с собой, теперешним, даже и не сравнивал. Жил такой парень…
   – Дело наше двигается,– сказал Степаныч.– Отвел в больничке две коечки. Специалиста нашел. Кандидат медицинских наук. Бесплатно готов работать.
   – За идею?
   – За материал.
   Ласковин хмыкнул.
   – За лекарства,– уточнил Смушко.
   – А почему койки две? – удивился Ласковин.
   Он-то помнил: первая «спасенная» в лечении не нуждалась. В хорошей порке – это да.
   Смушко хитренько подмигнул.
   – Слава твоя растет и ширится.
   Тут в гостиную вошел отец Александр, и Смушко замолчал. Нового общинного пастыря Григорий Степанович в дела не посвящал. Считал, ни к чему.
   Поздоровались. Отец Александр, лохматый, круглощекий, с заметным брюшком, хотя года на два моложе Андрея. К Ласковину относился осторожно. Как бы даже с опаской, но разговаривал уважительно. Он со всеми разговаривал уважительно, глядя в глаза. Добрый, внимательный пастырь. Тихий. Эх, отец Егорий, отец Егорий!
   – Там к вам пришли, Григорий Степанович. Из СМУ.
   – Пусть подождут. Передайте им, отец Александр, если не затруднит.
   – Нисколько.
   Вышел.
   – Так, говорю, слава твоя растет и ширится.
   – Еще кого-то вытаскивать надо? – догадался Андрей.
   – Поможешь?
   – А куда я денусь? Излагайте.
   Смушко изложил. По его словам выходило – мелочь. Не «организация», а так, мелкая астральная лавочка.
   – Сделаем,– кивнул он.
   – Вот и ладушки. Кушать будешь?
   – Когда я отказывался? – улыбнулся Андрей.
   – Павел Васильевич?
   Павел Васильевич Губанок вздрогнул от неожиданности, но тут же расслабился. Это был тот, кого он ждал.
   – Вы Андрей Александрович?
   Кивок.
   – Сядем в машину? – предложил Губанок.
   – Да. Но в мою. Я полагаю, так будет лучше.
   – Как скажете.
   И Губанок двинулся следом за молодым человеком в темно-сером элегантном плаще, ломая голову, как же тот ухитрился подойти незамеченным. Хотя ответ на этот вопрос не имел ровно никакого значения.
   Новая черная «Ауди-А4» – не ровня Губанковской «девятке». Но это тоже не имело значения.
   – Куда мы едем? – спросил Губанок.
   – К вашей дочери.
   – Но… я… – Павел Васильевич не ожидал, что все произойдет так быстро.– Может, нам имеет смысл подготовиться?
   Собеседник повернулся к нему. Он был лет на двадцать младше Губанка, но один взгляд – и Павел Васильевич почувствовал себя подростком.
   – Не беспокойтесь,– заверил Андрей Александрович.– Мы приедем, заберем вашу дочь и уедем.
   – А если она не захочет?
   – Это не имеет значения.
   – Но она – совершеннолетняя и…
   – Я сказал: это не имеет значения.– Андрей Александрович улыбнулся, повернул ключ, и «ауди» мягко тронулась.
   – Это на углу Измайловского и Восьмой Красноармейской,– пояснил Павел Васильевич.– Во дворе.
   – Вы там были?
   – Да,– мрачно сказал Губанок.– Но в квартиру меня не пустили. Там такой…
   – Неважно.– Собеседник усмехнулся, видно, вспомнив что-то.
   Ехали вдоль Обводного в общем потоке. Ехали не очень-то быстро, но Губанку казалось – они летят.
   Поворот, еще один, и Андрей Александрович припарковался у нужной арки.
   – У вас есть оружие? – спросил он.
   Губанок молча протянул ему газовый пистолет.
   – В помещении не годится,– сказал хозяин «ауди» и спрятал пистолет в бардачке.– Пойдемте, Павел Васильевич.
   Захламленный двор-колодец. Пока шли, перед ними, буквально у них под ногами, сдвинулась крышка канализационного люка, вылез работяга в брезентухе, обдал вонью. Губанок отшатнулся, пропуская «канализационного», Андрей Александрович даже шага не сбавил. Сначала. А потом вдруг приостановился, посмотрел работяге вслед и нахмурился…
   – Что-то не так? – озаботился Павел Васильевич, тоже останавливаясь.
   – Ничего. Неважно.
   Грязный подъезд, пропитанный запахом мочи, унылые стены… и новенькие стальные двери в каждой третьей квартире. Но та дверь, которая им была нужна, оказалась обычной.
   – Что от меня требуется? – спросил Губанок.
   – Ничего. Просто войдете со мной… и уйдете. Вы – свидетель.
   – Понял.– Павел Васильевич облизнул пересохшие губы и вынул руки из карманов.
   Его спутник нажал кнопку звонка.
   Им пришлось подождать пару минут, потом дверь открылась. На пороге стоял детина в спортивном костюме с пузырящимися коленями и перхотью на плечах. Детина был на несколько сантиметров выше Губанка и на полголовы выше его спутника.
   Взгляд открывшего дверь безразлично скользнул по Андрею Александровичу, а вот на Губанке остановился.
   – Опять пришел? – скривил губы детина.– Я ж тебе…
   – Проходите, Павел Васильевич,– спутник Губанка пропустил его вперед и сам перешагнул порог.
   В этот момент детина с невнятным мычанием обрушил на Губанка кулак. Павел Васильевич зажмурился…
   Но боли не было. Когда он открыл глаза, то обнаружил, что детина лежит поперек коридора брюхом кверху и драться уже не расположен.
   – Идите за мной,– скомандовал Андрей Александрович, переступил через лежащую на полу тушу, и Губанок, не без опаски, последовал за ним.
   В большой комнате вповалку лежали человек десять. Мужчины, женщины, двое детей. Губанок даже не сразу узнал собственную дочь, настолько похожими казались лица обитателей квартиры.
   – Алла! – Павел Васильевич бросился к ней… и застыл, буквально замороженный равнодушным взглядом дочери.
   Алла смотрела на него, как на чужого.
   – Ты меня… не узнаешь? – дрогнувшим голосом спросил Губанок
   – Зачем ты пришел, папа? – равнодушно сказала Алла.– Ты – черный. Тебе здесь не место.
   Губанок, ошарашенный, беззвучно открывал и закрывал рот, пока Андрей Александрович не привел его в чувство, похлопав по плечу.
   – Это она?
   Губанок кивнул.
   – Пойдем,– велел Андрей Александрович Алле, но девушка проворно отползла к стене.
   – Она не пойдет,– сказал Губанок
   Ласковин промолчал. Он ждал. И дождался.
   Забурчала вода в туалете, бухнула дверь, и вместе с облаком вони, отпихнув Губанка, в комнату ворвалась низенькая толстая женщина с кукишем на макушке и в юбке, которую из эстетических соображений следовало бы сделать длиннее.
   – И-и-и! Ты-ы-ы! Прочь! Прочь! – завопила тетка, словно ей прищемили палец.
   И комично запрыгала вокруг Ласковина. Тот стоял с каменным лицом, абсолютно неподвижный. Обитатели комнаты зашевелились, оживились, как слепые щенки, почуявшие мать.
   Губанок удивленно взирал на приземистую бабу – в его голове не укладывалось, чем этакое чучело смогло приманить его образованную и чистоплотную дочь.
   – Э-э… мадам… – выдавил он.
   Тетка мгновенно развернулась.
   – Дьявол! – взвизгнула она, тыча в Павла Васильевича коротким пальцем.– Сгинь!
   Тут Губанка пробрало до костей. Он побелел и попятился. Толстая неопрятная тетка буквально окатила его ужасом. Он и хотел бы убежать, да ноги не слушались.
   «Гипноз», – подумал Павел Васильевич.
   Но легче ему не стало. Губанок бросил на Ласковина отчаянный взгляд… И сразу полегчало. Андрей Александрович улыбался. Уверенно, спокойно.
   – Не кричи,– негромко посоветовал он.– Горло сорвешь.
   Голос его звучал совершенно искренне.
   Тетка подскочила на месте и, забыв о существовании Губанка, росомахой кинулась на Ласковина.
   Поток брани выплеснулся из ее рта, как прокисшее пиво из откупоренной бутылки.
   Ласковин молчал. Улыбался. Доброжелательно.
   Губанок достал платок и вытер вспотевшее лицо. Признаться, он ожидал от своего спутника совершенно другого поведения. Страх прошел, и теперь только неприятная слабость да липнущая к спине рубашка напоминали о пережитом ужасе.
   А Ласковин улыбался. Мягко, сострадательно. Как улыбается взрослый, глядя на рассердившегося ребенка.
   Тетка осеклась. Плечи ее затряслись, пальцы впились в жирную грудь. Губанок услышал клекочущий хрип, а затем увидел, как тетка медленно осела на пол и так же медленно повалилась набок.
   Один из находившихся в комнате мужчин дернулся было к ней, но Ласковин погрозил пальцем, и энтузиаст остался на месте.
   – Пойдем,– сказал Андрей Александрович Алле, чьи глаза стали абсолютно круглыми.
   К удивлению Губанка, дочь, не прекословя, встала и двинулась за Ласковиным. А за ней, замыкающим, пошел сам Павел Васильевич.
   «Как она похудела», – подумал он, глядя на истончившиеся икры Аллы.
   Перешагнув через тушу «привратника», они покинули «обитель».
   В машине Ласковин сразу взялся за телефон.
   – Ростик,– сказал он в трубку.– Запиши адресок.
   И продиктовал адрес квартиры, где они побывали. И, отвечая на вопрос:
   – Мелочь. Травка, развращение несовершеннолетних, что найдете. Да, по моей части. Нет, пальцем не тронул. Будь.
   Сложил трубку, завел машину.
   Губанок сидел сзади, рядом с дочерью. Он чувствовал ее тепло, хотелось обнять девочку, утешить… но Павел Васильевич не решался.
   – Куда теперь? – спросил он.
   Ласковин протянул через плечо карточку с адресом.
   – Реабилитационный центр,– объяснил он.– Для таких, как ваша дочь. Вы кем работаете?
   – Программист. В фирме.
   – Зарабатываете хорошо?
   – Прилично.– И, уловив намек:– Сколько я должен?
   – На карточке, внизу, расчетный счет. Переведете, сколько сможете.
   – Конечно, конечно,– проговорил Губанок.– А сколько я должен лично вам, Андрей Александрович?
   – Мне – ничего.
   Ласковин прибавил газа, и «ауди» запетляла между машинами.
   «Рискованно водит»,– подумал Губанок. Эта мысль показалась ему забавной.
   – Андрей Александрович,– спросил он через некоторое время,– а что вы сделали с… этой?
   – Я? – Губанок услышал короткий смешок.– Я – ничего. Переволновалась немного. Бывает, верно?
   – Ну как? – поинтересовалась Наташа.– Выручил?
   – А как же,– без особого воодушевления ответил Андрей.
   – А почему такой задумчивый? Что-то случилось?
   – Да нет, ничего особенного.
   Верно, ничего особенного. Просто работяга, который вылез из канализации, очень уж напоминал мужика, положившего новорусов у «Октябрьского».
   «Для того, кто видит, случайных встреч не бывает»,– говаривал Слава Зимородинский.
   А для того, кто не видит?
   Этого Андрей не знал. Потому что видел редко.
   А между тем всего лишь десять минут назад, когда Ласковин входил в подъезд, навстречу ему попались двое мужчин, на которых его сэнсэй точно обратил бы внимание. Тогда как проникнутый уверенностью в собственной крутизне Андрей прошел мимо, не взглянув. И напрасно. Если охотник становится дичью, все еще полагая себя охотником, обычно от него остается только кучка обглоданных костей и дюжина несъедобных предметов, вроде часов и бронзовых пуговиц.
   – Этот? – сказал младший из двоих.
   Скорее утверждение, чем вопрос.
   – Да.
   – Могуч.
   – Силен,– поправил старший.
   – Берем? – напряженно спросил младший, глядя в черную дыру подъезда.
   Брови старшего сдвинулись. Две мохнатые гусеницы под мощным голым лбом.
   – Нет. Не время.
   Младший кивнул. С облегчением. Медведя можно убить кухонным ножом. Но лучше это сделать, когда медведь спит.

Глава седьмая

   День у Альбины Сергеевны Растоцкой выдался отвратительный. Поставщик опять задержал партию кожи, а неустойку из него хрен вытрясешь, потому что госпредприятие. Штатный хахаль Симочка совсем оборзел и на работу заявился аж к двум, хотя нужен был срочно: компьютер совершенно взбесился – дизайнер матерился так, что у окружающих уши дымились. А Симочке – хоть бы хны.
   «Гнать его пинками,– подумала Альбина.– И из фирмы, и из постели».
   Вдобавок разболелся лицевой, или как там его, нерв. Это значит, если разойдется всерьез, к завтрему рожу, как пить дать, перекосит. А это просто труба, потому что рожа Альбине нужна позарез. Канадский старпер, как она подозревает, выбрал ее из четырех кандидатов исключительно по внешним данным. Слава Богу, ложиться под него не придется: даже в Канаде семьдесят с хвостиком – возраст небоеспособный. Может, отложить встречу на послезавтра? Блин! А послезавтра – «стрелка» у замголовы по льготе. И тоже мордашка нужна, как воздух!
   Альбина Сергеевна сжала брелок, привычно мявкнула сигнализация. Двери открылись, и Альбина плюхнулась на водительское место, еще раз помянув недобрым словом хахаля Симочку, который ухитрился наглотаться водяры, когда она уже отпустила шофера.
   Включив двигатель, Альбина опустила стекло и закурила. Мерный рокот мотора успокаивал. Альбина Сергеевна погладила обшитую деревом панель. Определенно, эта игрушка стоит вложенных денег.
   «Ну, поехали»,– сказала Альбина сама себе, и импортная тачка, расплескивая широкими протекторами русскую грязь, покатилась к арке.
   – Блин!
   Альбина вжала педаль тормоза в пол – какой-то урод выскочил прямо под колеса, проехался лапами по капоту и побежал дальше. Гегемон хренов!
   Альбина распахнула дверцу и дала волю дурному настроению.
   – Мудак! Псих! – закричала она вслед.
   Гегемон резко остановился.
   Ну и рожа!
   – Ты что, псих, придурок? Жить надоело?
   Гегемон шагнул к ней, и шестое чувство подсказало Альбине: надо валить. Точно, псих.
   Альбина Сергеевна захлопнула дверцу. Не то чтобы она испугалась (газовый пистолет – в бардачке), но как-то…
   Когда она взялась за руль, гегемон уже втиснулся между машиной и стеной и схватился грязной лапой за дверцу – Альбина забыла поднять стекло.
   «Ну, сам нарвался!» – подумала Альбина и полезла за пистолетом.
   Рука ее остановилась на полпути. Прямо перед ее лицом оказалось широченное лезвие неимоверного ножа. Огромного, с зазубринами, сверкающего так, что Альбина увидела в нем свое отражение. Как в зеркале.
   Противная слабость охватила ее. Будь это примитивная заточка или что-нибудь кухонное, Альбина бы так не перепугалась. Но это украденное из американского боевика чудовище настолько не вязалось с посконной рожей русского бомжа-алкаша-гегемона… Мысли Альбины превратились в желе с красными прожилками ужаса.
   А гегемон тем временем по-хозяйски распечатал заднюю дверь и плюхнулся грязной жопой на бордовый плюш. Страшный тесак теперь оказался под подбородком Альбины, и она вдруг поняла: одно движение – и ее горло будет перерезано.
   «Сейчас описаюсь»,– подумала Альбина.
   – Поехали,– спокойно сказал устроившийся у нее за спиной.
   – Убери нож,– чуть слышно проговорила Альбина Сергеевна.
   И, к ее удивлению, страшное лезвие исчезло.
   Трясущейся рукой Альбина потянулась к пачке с сигаретами.
   – Потом покуришь! Поехали, быстро! – голос хлестнул по ушам, как удар.
   – Я не смогу вести машину! – вяло запротестовала Альбина.
   – Сможешь!
   И она действительно смогла.
   Двор был глухой, заваленный мусором. Колодец.
   – Ну, что дальше? – спросила Альбина.– Теперь можно закурить?
   – Кури,– разрешил он.
   – И что дальше? – повторила Альбина, затянувшись.– Насиловать будешь или просто ограбишь? Имей в виду, наличных у меня немного.
   Странный гегемон молчал, и Альбина чуть успокоилась. Она почти уверилась, что это не псих, а значит, просто так убивать не будет.
   – Слушай, а ты и впрямь мог бы меня зарезать этим своим кинжалом? – поинтересовалась она почти кокетливо.– Зарезать женщину…
   – Ты покурила? – отрывисто бросил он.– Выходи из машины.
   «Угонит,– подумала Альбина.– Ну и ладно. Найдут потом. Или страховку получу».
   Во всей истории была и приятная сторона. Проклятый нерв перестал болеть. Как отрезало.
   Женщина вышла из машины. К ее удивлению, захватчик сделал то же самое. Он оказался высоким, выше Альбины, хотя каблуки на ее сапогах – двенадцать сантиметров.
   – Дай ногу,– приказал он.
   – Что?
   – Ногу подними!
   «Все-таки маньяк»,– с опаской подумала Альбина.
   – Живо!
   Альбина выполнила команду, опершись рукой на капот.
   – Выше!
   Странный человек крепко схватил ее за лодыжку… и ударом кулака отломил каблук.
   – Зачем? – воскликнула женщина.
   – Вторую!
   Необычное состояние охватило Альбину Сергеевну. Словно она спит или пьяна в хлам.
   Страшный тесак вновь появился в руках мужчины. Но на сей раз незнакомец не стал пугать им Альбину, а поддел крышку канализационного люка.
   – Вниз!
   И Альбина послушно полезла в дыру. Ржавые петли ступенек покрывала плесень, но все чувства женщины, в том числе и брезгливость, атрофировались.
   Внизу, к ее изумлению, оказалось сухо. Сухо, темно и страшно воняло гнилью.
   Тело похитителя закрыло круглый глаз люка, лязгнула крышка. Белый луч фонаря прорезал черноту.
   Мужчина бесцеремонно схватил Альбину за ворот.
   – Вперед! – скомандовал он, толкая ее перед собой.
   Неестественно яркий луч фонаря бил под ноги. Какие-то сучки похрустывали под подошвами. Идти в обескаблученных сапогах было непривычно.
   – Стой!
   Альбина остановилась, прислонилась к стене, совершенно не думая о том, что замарает костюм. До костюма ли?
   Похититель ковырялся в огромном железном ящике, куда червями сползались по стене какие-то трубки.
   – Надевай!
   Он протянул Альбине огромного размера резиновые штаны с приваренными к ним черными калошами.
   Сам он очень быстро натянул на себя аналогичные, надел куртку из того же бледно-зеленого материала с похожими на ласты перчатками, застегнул несколько ремешков.
   – Шевелись, твою мать! – прикрикнул на Альбину, застывшую с резиновыми штанами в руках.
   И, не ограничившись окриком, стал помогать. Совместными усилиями костюм был надет. Похититель повесил на плечо Альбины резиновый увесистый мешок.
   – Марш!
   Идти в подобном прикиде оказалось страшно неудобно, но похититель все время подталкивал в спину. Альбина топтала огромными калошами белый круг света и старалась ни о чем не думать. Ей это удавалось.
   Вонь усиливалась.
   – Стой!
   Похититель развязал мешок и выудил шлемный противогаз без трубки. Фильтрующая коробка торчала наподобие свиного рыла.
   – Надевай!
   Сам он, содрав с головы и запихнув за пазуху подшлемник, тоже нацепил противогаз, накинул поверх капюшон резиновой куртки.
   Альбина последовала его примеру. Обращаться с противогазом она умела. Со школьных энвэпэшных времен. Совсем нетрудно, тем более что волосы короткие.
   Похититель проверил, все ли в порядке, натянул на голову Альбины капюшон, застегнул.
   – Марш!
   Голос его стал почти неразборчивым, но это слово Альбина уже успела запомнить.
   Под ногами захлюпало. Дышать было трудно, воздух со свистом втягивался сквозь клапаны. Похититель больше не подгонял Альбину. Но и без того ей приходилось несладко. Они шли по колено в какой-то жиже, затем – в липкой жирной грязи. Стекла противогаза запотели, но это было и к лучшему. Если бы Альбина могла в подробностях разглядеть, по чему они идут, ее бы наверняка стошнило прямо в противогаз.
   Альбина споткнулась, но мужчина успел подхватить ее.
   – Лестница! – крикнул он, посветив вверх.
   Альбина увидела бетонные ступеньки, поднимающиеся из черного месива.
   Похититель бесцеремонно подталкивал ее снизу, под зад, но женщина была ему даже благодарна. Ноги стали ватными, кровь стучала в висках, Альбина задыхалась…
   Лестница кончилась, и Альбина бессильно опустилась на бетон. Ей было все равно, где она, и что с ней будет. Сил совсем не осталось.
   Струя воды ударила в спину, едва не опрокинув. Похититель, светя фонарем, поливал ее из шланга до тех пор, пока стекавшая с Альбины вода не стала прозрачной.
   – Раздевайся! – скомандовал он, но Альбина продолжала безучастно сидеть на бетонном полу. Пусть убивает, если хочет.
   Мужчина не стал ее убивать, сам снял с Альбины защитное снаряжение. Подхватив женщину под руку, потащил куда-то в темноту. Альбина вяло переставляла ноги.
   Железная овальная дверь с ручкой-штурвалом. Как на сейфе у нее в кабинете, только побольше.
   Похититель прислонил Альбину к стене, повозился немного, и поток света хлынул на бетон. Но у Альбины не оказалось времени, чтобы оглядеться. Бесцеремонно сграбастав за французский пиджачок, похититель пихнул ее в открывшуюся дверь, затем во вторую, такую же, после чего позволил женщине осесть на покрытый линолеумом пол.
   Альбина тупо смотрела, как он запирает двери, щелкает какими-то выключателями. Потом вдруг обнаружила, что зубы ее выбивают дробь.
   Похититель мельком глянул на нее, повесил на стенку ватник, снял бронежилет (Альбина даже не удивилась тому, что на нем оказался бронежилет) и сунул ей в руки плоскую бутылку.
   – Пей!
   Альбина механически глотнула. Где-то на донышке мозга отметилось: хороший бренди. Но горлу и языку было все равно. Важно, что исчез, наконец, резиновый привкус, и по телу растеклось знакомое тепло.
   Похититель открыл еще одну дверь.
   – Вперед!
   Очень просторно и очень светло. Слишком просторно и слишком светло для места, затерянного в подземной требухе города. Альбина, щурясь, потрогала бетонную шероховатую стену. Настоящая. А то уж было подумала, что глюк пошел. Свет, простор, бетон… и дорогущий ковер под ногами. Вишневый такой, с цветочным орнаментом. Может, все-таки крыша едет?
   Альбина машинально сделала глоток. И еще один.
   «Этак я напьюсь,– подумала безучастно.– Ну и напьюсь, какая разница?»
   «Гуп-гуп» резиновых огромных сапог. Явился не запылился. Похититель хренов. Однако, видок. Рожа – как по дерьму возили. Волосья дыбом.
   «Дать ему бутылкой по башке, что ли? – рассеянно спросила себя Альбина.– А и верно. Я же могу!»
   Точно. Зря она, что ли, второй год айкидо занимается почти индивидуально? Где его ножище-то? Вроде нету.
   «Ну, так-растак, я тебя сейчас!» – свирепо пообещала Альбина и, запихнув бутылку в карман пиджачка, встала в стойку.
   Похититель поглядел на нее с некоторым удивлением. Хотя, что под этими разводами грязи разберешь?
   – Ну врежь мне, врежь! – со свирепым азартом потребовала Альбина.
   Похититель усмехнулся. Не ударил, а просто взял двумя пальцами за подбородок.
   «Ну так на тебе!»
   Отработанным движением Альбина поймала руку, вывела назад, под локоть, прихватив мизинец и безымянный похитителя. Вывернуть, дожать, зафиксировать…
   «Сейчас ты у меня запищишь!» – мстительно подумала женщина.
   Но похититель не запищал. И не ткнулся носом в пол. Он просто сжал руку в кулак и спокойно выпрямился. И теперь уже пальцы Альбины оказались в капкане. Он смотрел на нее сверху вниз, и женщина осознала: если он сожмет кулак по-настоящему, ее собственные пальчики захрустят, как чипсы на зубах.
   – Я хочу, чтобы ты запомнила, мадам Джиу-джитсу…
   – Айкидо! – пискнула Альбина.
   «Зачем?»
   – Хорошо, мадам Айкидо,– не стал спорить похититель.– Запомни накрепко: без меня ты не выйдешь отсюда никогда.
   И, отпустив руку Альбины, пошел в дальний конец подземного зала – «гуп-гуп» мокрых резиновых сапог по дорогому ковру.
   Баюкая отдавленные пальцы, Альбина постепенно осознала смысл его слов. И, как ни странно, почувствовала облегчение. Выходит, он, в конце концов, собирается ее отпустить?
   Альбина наконец согрелась. И не только от бренди и движений. В зале было тепло. Еще бы! Если через каждые пять шагов по электронагревателю. Десятка два, не меньше. Маленькие дорогие игрушки.
   Альбина разулась (ходить в сапогах с отломанными каблуками крайне неудобно) и отправилась изучать разбойничью берлогу, поскольку сам разбойник куда-то пропал. Берлога была благоустроенная. С видеодвойкой и музыкальным центром. И с целым ящиком сидюшек к последнему. Богато живет, однако. Вот только мебели никакой. Что-то вроде кровати без ножек, полдюжины разбросанных в беспорядке диванных подушек. Турок он, что ли? Или японец? Куда же он все-таки подевался?
   Альбина дошла до конца зала и обнаружила коридорчик-закуток. И две занавески: клеенчатую и соломенную, с деревом и журавлем. Из-за клеенчатой слышался шум воды. Моется, значит? Альбина сунулась за соломенную. Кухонька. Электропечка, микроволновка, целых три холодильничка и морозилка – все миниатюрные, игрушечные. И ящики с консервами. Столько, что хватит на небольшой магазинчик. Спиртное. Да, круто живет бомж.
   Ничего не тронув (кто знает, как к этому отнесется хозяин?), Альбина вернулась в зал.
   Не нужно особого ума, чтобы сообразить: «бомжик»-то непростой. И на заказуху не похоже. Сколько он с нее спросит? Тонн пять она отстегнет без проблем, а вот больше… Блин горелый! Если он не отпустит ее завтра, если полетит контракт с канадцем, она потеряет вдесятеро больше! Самой, что ли, бабки предложить? Мысль такая и раньше мелькала. Разница в том, что обычному замызганному пролетарию и полштуки зеленых – выше крыши. А такому… С его вкусами – Альбина покосилась на бутыль «черного» «уокера». А если все-таки маньяк?
   У Альбины внутри все похолодело.
   И тут похититель появился собственной персоной. Нет, не турок. Натуральная славянская физиономия. По-своему симпатичная даже. И сложен как надо: легко убедиться, потому что голый до пояса. А ниже пояса – в штанах. Что особенно приятно.
   «Маньяки так себя не ведут»,– подумала женщина.
   Впрочем, что она знает о маньяках? Только из газет и киношек. К счастью.
   – Есть хочешь, мадам Айкидо? – совсем по-домашнему спросил похититель, растираясь ярко-синим полотенцем с белыми пальмами.
   – Меня зовут Альбина,– сердито отрезала она.– А как тебя зовут? Мистер Кун-фу?
   «Что я делаю? – ужаснулась.– Я же не должна его разд ражать!»
   – Вошь[2],– сказал похититель.
   – Что? – опешила Альбина.
   – Ты спросила, как меня зовут, красавица? – Он метнул полотенце в стену и ловко попал на крючок.– Меня зовут Вошь.
   – А… по имени?
   – Имени, Альбина, у меня нет.
   Он повернулся к ней спиной и наклонился над музыкальным центром. На мускулистой спине – четыре дырки, четыре безобразных шрама по диагонали, от поясницы к правой лопатке.
   Заиграла музыка. Что-то старинное. Клавесин.
   – Пиццу будешь? – будничным голосом спросил похититель.

Глава восьмая

   – На,– сказал Васек и сунул в рот девке порцайку икры.
   Девка схавала, но глаз не открыла. Ясное дело, два часа смотреть на волосатые Васьковы мудя – стошнит.
   – Эх, водочка,– ласково пробормотал Харлей, поставил стопарь в ямку на девкином крестце и кинул в пасть огурчик.
   Своеобразно они смотрелись рядом: огромный, белокожий, брюхастый Харлей и тощий, смуглый, весь в мелких шрамах Чума. И роспись на каждом своя. На Харлее – кружки пивные, бабы, мотоциклы, прочая мутотень в три краски. А на Чуме – по-простому. На зоне цветами не балуются.
   – Мои,– Чума бросил карты на девкину спину, сгреб баксы.
   – Непруха,– хмыкнул Харлей. Без особого, впрочем, огорчения – играли по мелочи.
   Пепел с Васьковой сигареты упал на девичью поясницу. Девка дернулась: новенькая. Еще без привычки.
   – Стоять, шалава! – прикрикнул Чума, подхватив бутыль «Смирновской» – чуть не упала! – Васек, по делу что скажешь?
   – По тому наезду? Скажу, что кто-то в Питере сильно нагрелся. Гришавинских опустили аналогично,– последнее слово Васек произнес смачно, даже языком прищелкнул.– Земляков твоих кавказских, что Горку пасут…
   – Еще раз так скажешь, зарежу,– не повышая голоса, предупредил Чума.
   – А чё такое? – Васек не сразу врубился, но когда дошло, выругал себя за дурной базар: заземлячить Чуму с армяшками… – Бля буду, Чума, не подумал! Виноват!
   – Проехали,– спокойно отмел Чума.– Дальше давай.
   – Короче, такой же мужик – батрацкий прикид, шпалер глухой,– у Сидора двоих покоцал. У Гришки – тоже. Вагоновоза положил. Дикий фраер.
   – Думаешь? – с сомнением произнес Чума.– А ты, Харлей, что скажешь?
   – Ничего. Бомжей мои потрясли, но ничего не вытрясли, кроме вшей.– Здоровяк напрыскал себе водочки, кинул в пасть, зажевал.– На дне всякая тварь водится. Есть такие, что и стрелять умеют. Но не слышно, чтоб кто вдруг поднялся.
   – Ищите,– сказал Чума, поглядел на часы.– Пошли, погреемся.
   Поднялись. Харлей сгрузил хавку с девкиной спины, хлопнул по заду:
   – Смена!
   Все трое двинулись в парилку. Девка так и осталась стоять на четвереньках. Затекла.
   Ласковин сдвинул наушники, прищурился. Да, практика – великая вещь. Все двадцать пуль легли в пятачок поменьше ладони.
   – А ты навострился,– похвалил Митяй.
   – Жить захочешь – навостришься.
   Они развлекались на задворках пансионата, вот уже два месяца официально принадлежавшего «Шлему». До этого пансионатом владела какая-то фабрика, отчего здание пришло в полное запустение. Ремонт закончили неделю назад. К прежнему строению присовокупили открытый и закрытый бассейны, баньку-теремок и тир. Справляли новоселье. Только свои. Без платных лялек и прочего. Ужрались, конечно. Зато посидели хорошо. С приятствием. А поутру Фарида вручила каждому по бунденсовской таблетке – и никакого отходняка. Класс.
   – Пошли, Ласка, покатаемся,– предложил Митяй.
   Детский друг Ласковина недавно подарил себе «крузак»: могучую черную махину, смахивающую на маленький танк. Осчастливился.
   – Поехали,– согласился Ласковин.
   Впрочем, в Солнечном особо не разъездишься. Попылили по поселку, покрутились между государственных дачек, смотались к заливу.
   – Ну, зверь, да, зверь? – периодически заявлял Митяй, поворачиваясь к Ласковину.
   – Зверь,– соглашался Андрей. Джип пер по песку, как по грунтовке.– Ты на дорогу поглядывай, врежемся.
   – Ни хрена,– откликнулся Митяй.– Я на сороковнике в дерево впилился. Дереву – хана, а у него даже железяка не погнулась. Титановая, бля.
   – Титановая железяка,– Ласковин усмехнулся.– Три класса образования.
   – Дурак,– беззлобно отозвался Митяй.– Хошь организую такую же? Недорого. Новье – за сороковник. Растаможка, все путем. Пять лет всего. Дешево. Тут одна транспортная фирмочка удачно сгорела. Возьмешь? Могу и бакинских подкинуть. До отдачи.
   – Спасибо, пока обойдусь.
   – Хозяин – барин. А хорошая нынче осень. Сухая.
   – Митяй, это чьи хоромы? – заинтересовался Ласковин.
   – Это, брат, Свидетели Апокалипсиса обустраиваются.
   – Чего свидетели?
   – Апокалипсиса.– И пояснил: – Бог у них такой, Апокалипсис.
   Ласковин неприлично заржал.
   Митяй обиделся.
   – Чего гогочешь?
   – Апокалипсис – это, брат, книга в Библии. О Конце Света, Страшном Суде.
   – Точно,– кивнул Митяй.– Страшный. Помню, плакаты висели. А потом сказали: суд переносится.
   Ласковин опять засмеялся.
   – Ладно тебе,– буркнул Митяй.– Нормальное дело. Если адвокат хороший. А у этих, верняк, хороший. Бабок море. А какие коттеджи их рабы лепят! Евростиль.
   – Рабы?
   – Ну. День и ночь пашут. За одну хавку. И водку не жрут, что характерно. Шустрые ребятки.
   – Что ж тут шустрого? – удивился Андрей.– В рабах-то?
   – Не, это я про хозяев. Там у них вроде чухня заправляет. И америкахи. А наши так, на подхвате. Называется – церковь.
   – Называется – секта! – сердито поправил Ласковин.– Руки чешутся проверить их на вшивость!
   – Рискни,– фыркнул Митяй.– У них охрана покруче, чем у Крепленого была. И еще, говорят, вояки с ними корешатся.
   – Точно знаешь?
   Митяй пожал плечами:
   – Болтает народ. Ну, приехали. Ты, кстати, когда в город?
   – К вечеру.
   – А я еще на денек останусь. Пошли пожрем, что ли?
   Абрек заявился около четырех. С дурными новостями. Собрал своих, только мужчин – Фариду и мисс Главбух выставил за дверь.
   – Взяли наш груз,– сообщил он.
   – Кто, знаешь? – спросил Бухов, «Дед», старожил «Шлема».
   – Шифер.
   – Ни хрена! – удивился Митяй.– Он же чернушкой промышляет! Клиент чистый?
   – Божится, что никакой наркоты в контейнере не было.
   – А что было? – встрял туповатый Шест.
   – А вот это не твое собачье дело,– ласково сказал Абрек.
   – Стрелка? – уточнил Бухов.
   – Уже забил.
   – Поддержка нужна,– озабоченно произнес Митяй.– У Шифера одних боевых верблюдов десятка три.
   – Поддержка будет,– заверил Абрек.– Чума.
   – Тю-ю! – воскликнул Шест.– В жопу такую поддержку! Мне такая поддержка без надобности!
   – А тебя никто и не спрашивает,– отрезал Абрек.– Закрой ротик и без моей команды больше не открывай. Ясно?
   – Ну,– буркнул Шест обиженно.
   – Не подстава? – обеспокоился Митяй.
   – Если подстава, значит, нас уделают,– Абрек бесшабашно махнул рукой.– Стрелка сегодня. В шесть, на сорок седьмом километре.
   – Хорошее место,– одобрил Митяй.– Тихое.
   – Угу. Чума поставит троих, от нас – четверо. Я, Дед, Митяй…
   – Я пойду,– сказал Ласковин.– Возьмешь?
   Долги надо возвращать.
   – Без вопросов!
   «Вот змей,– подумал Андрей не без восхищения.– Знал ведь!»
   – Хвосты вверх, братва, прорвемся! – бодро изрек Абрек.
   – С Лаской-то – без вопросов! – Митяй заметно повеселел.– Броник одевать?
   – Одевай, одевай,– проворчал Дед.– От стрелки до перестрелки, сам знаешь!
   Ласковин бронежилетом побрезговал. Кевлар не всякую пулю держит, а в титановом особо не попрыгаешь – тяжелый. Поехали на Митяевой тачке. Абрек с Дедом шли впереди, на таком же бездорожном монстре. По дороге Ласковин попытался вызнать подробности о других участниках рандеву. Из любопытства. Митяй выдал, что знал. Шифер ходил когда-то под Марышевым. После известных событий откололся, выжил и застолбил свой участок. Гонит наркоту из Азии в Питер и дальше. До сих пор не борзел. А вот Чума всегда борзел сверх меры. Зря Абрек с ним законтачил, позвонил бы Гришавину. Гриша, правда, без Берестова часть крутизны потерял. Тут Митяй подмигнул Ласковину.
   – Не я это,– сердито сказал Андрей, но старый кореш Коля Митяев не поверил.
   Часть крутизны Гришавин потерял, но того, что осталось, на Шифера с лихвой хватит. А Чума – подлец и садист. Лучше со скорпионом корешиться, чем с ним.
   – Ты, Ласка, глаз с него не спускай – на любую подлянку способен.
   – Присмотрю,– пообещал Андрей.– Не бойся.
   – Легко сказать, не бойся,– проворчал Николай.– Если Чума сыграет на пару с Шифером – их будет вдвое против нас.
   – Митяй, мы же профессионалы,– укорил Андрей.– Нам ли бояться зэчья?
   – Зэк зэку – рознь,– возразил Митяй.– Сам знаешь. Сколько наших попало на зону, когда совки федерацию карате громили.
   – Ладно,– поморщился Андрей.– Бог не выдаст, свинья не съест.
   Сам-то он не боялся ничего. Орган страха у него атрофировался еще в лешиновские времена. А может, Хан отбил?
   Приехали вторыми. На точке уже стоял навороченный «мерс», у которого ошивались трое. Здоровенный амбал с собранными в хвост патлами, весь в коже и железках, блондинистый качок, и высокий смугляк в длиннополом фасонистом пальто.
   Митяй затормозил.
   – Чума,– сказал он.
   – Который?
   – Нерусский.
   Андрей, впрочем, сам угадал, кто из троицы опасней. Ладно, будем держать.
   – Спортсмен? – хвостатый амбал сунулся к Ласковину.– Здоров, братила!
   – Здорово,– Андрей снизу вверх поглядел на здоровяка, пытаясь вычислить, каких он мастей. Брюхо на два ящика пива, щетина на роже. Натуральный хряк. На бандюгана, вроде, не похож. Скорее на американского уличного безобразника, каких в кино показывают.
   – Харлей я!
   Однако!
   – Байкер, что ли?
   – Ну! – кабанье рыло растянулось в ухмылке.– Видал, видал, как ты его киданул.
   – Кого? – удивился Ласковин.
   – Да Хана! Молодец! А меня бы смог?
   Ласковин промолчал.
   – Ну нормально, я-то – покрупней! А ты молодец! – сочно хлопнул Ласковина по спине.
   – Харлей,– негромко произнес Чума.– Усохни. Все нормально, Абрек?
   – Путем. Ага, едут.
   По грунтовке пылил кортеж из трех машин. Разъехались веером, тормознули. Дверцы разом открылись, вывалило человек восемь.
   – Шифер,– Митяй показал на одного из вновь прибывших.
   – Бля! – с ходу закричал Шифер.– А эта прошмандовка что тут делает? Абрек!
   – Ты фильтруй базар, Шифер,– зло бросил коренастый блондин.
   Сам Чума промолчал.
   – Не,– гаркнул Шифер.– Так порядка не будет. Абрек, что за дела?
   – А дела такие, что у меня к тебе претензии. Ты моего клиента вскрыл. Нехорошо.
   Абрек шагнул вперед. Быки Шифера тут же подвинулись к главарю, но тот дал отмашку.
   – Абрек,– сказал он.– Клиент твой – реально мой. Конкурентов на своей территории я не потерплю.
   – Контейнер был чистый,– возразил Абрек.
   – Угу,– ухмыльнулся Шифер.– Ханки на шесть косарей.
   – У меня другие сведения,– отрезал Абрек.
   Чума нехотя отвалился от машины.
   – Шифер,– уронил он.– Это был мой товар. Какого хрена ты потянул к нему грабки?
   – Вот это вариант! – прошептал Митяй.
   – Ах ты козел! – тонким противным голосом выкрикнул Шифер.
   Чума дернул из кармана пистолет. Между ним и Шифером стоял Абрек, но это не представляло для Чумы проблемы. Лишний выстрел…
   Ласковин опередил его на долю мгновения. Прыжок, захват, удар – рука Чумы хрустнула, переломившись в локте,– и хлесткий сюто ребром ладони по горлу. Краем глаза он поймал еще один направленный на него ствол, прыгнул, с переворотом упал на жухлую траву. Пуля прошла над ним и с визгом отрикошетила от бронированного стекла «Мерседеса». Андрей выбросил ногу, подсекая стрелявшего, а когда тот упал, добил мощным ударом в висок, подхватил упавший револьвер, крутнулся на месте… ему никто уже не угрожал. Абрек, хоть и отреагировал с некоторым опозданием, но шиферовских «быков» опередил, взял на мушку. Бывалый Дед навел куцый ствол «узи» на компаньонов Чумы.
   – Э, ты, слышь, спрячь бульдога,– нервно сказал один из шиферовских.– Зырь, мы ж спокойно стоим.
   Пистолета в руке Абрека он не опасался. Потому что у Абрека лицо было д р у г о е.
   – Круто,– сипло высказался Харлей.– Ну ты выдал, Спортсмен! Ну ты отморозок!
   Ласковин не ответил. Мозг его постепенно переваривал происшедшее.
   – Так,– взял инициативу Абрек,– не знаю, какая из двух сук хотела меня грохнуть, но если у кого осталось желание – вперед!
   Желания ни у кого не было.
   Мокрый, как мышь, Васек судорожно тискал пистолет в кармане пальто. Ребристая рукоять, вопреки обыкновению, не прибавляла уверенности. Однажды Васек уже схлопотал пулю. Выжил. Но страх остался.
   Харлей, игнорируя Дедов «узик», подошел к Чуме, наклонился, пощупал шею.
   – Вроде чо-то есть,– сообщил он не слишком уверенно.
   Митяй шагнул к своей машине, вытянул из-под сиденья «калашников», бросил Абреку. Тот поймал левой рукой, сунув пистолет в карман («узик» Деда переметнулся на шиферовских), щелкнул флажком, устанавливая на огонь очередями, и хладнокровно нажал на спуск. Никто из шиферовских даже дернуться не успел. Пули АК прошили их, одного за другим, аккуратней, чем кладет строчку швейная машинка. Абрек неторопливо двинулся вперед, подошел к каждому и каждому разнес голову, методично сплевывая короткие очереди. Включая Шифера. Таким Ласковин Абрека еще не видел.
   Когда директор «Шлема» (автомат на боевом взводе) повернулся к Ваську, тот стоял ни жив, ни мертв. Но Абрек лишь дернул стволом в сторону трупов:
   – Загрузите их в машины.
   Васек и Харлей поспешно выполнили команду. К ним присоединились Митяй и Дед. Абрек повернулся к Ласковину.
   – С меня,– лаконично сказал он.
   Андрей махнул рукой: пустое, сочтемся. К мочилову он отнесся равнодушно. Игра идет по бандитским правилам. Абрек их лучше знает.
   Трупы перетащили. Абрек швырнул в одну из машин автомат.
   – Васек,– позвал Абрек.– И ты, Харлей. К вам претензий нет. Этого,– кивок на лежащего Чуму,– заберите, но… Лопата есть?
   – Имеется,– отозвался Харлей.
   – Вот и хорошо. Завтра – ко мне в офис. Поговорим. Вы – ребята хорошие, поработаем.
   – Бля буду,– выдохнул Васек, захлопнув дверцу «Мерса» и впервые почувствовав себя в безопасности.– Думал, шлепнет!
   – Пронесло? – жизнерадостно спросил Харлей. И, не дожидаясь ответа: – Да, Васек, и меня тоже!
   Васек удивленно поглядел на компаньона. Вот уж не похоже было, что тот испугался.
   – Давай, газуй,– поторопил Харлей.– Пока он не передумал.
   Но здесь, за бронированными дверцами, Васек чувствовал себя куда спокойней.
   – Все ништяк,– успокоил он.– Кто братве о крутизне его расскажет, если не мы?
   – Думаешь? – протянул Харлей.– А ведь у Шифера кореша остались. Не пойдут против Абрека?
   – Против Абрека, может, и рискнули бы,– отозвался Васек.– Но есть еще Спортсмен. И Гриша. Просекаешь?
   Грохнуло, когда «мерс» отъехал уже на километр. Харлей глянул через заднее стекло, но пламени не увидел – деревья заслоняли. Васек свернул в лес, остановился.
   – Бери жмурика,– велел он и полез в багажник за лопатой.
   Яму вырыли на совесть, в рост. Благо, земля оказалась рыхлая.
   – А ты здорово лопатой орудуешь! – отметил Харлей.
   – А то! Шесть лет на кладбище отпахал. До зоны. Скидавай его вниз.
   – Нехорошо как-то,– пробормотал Харлей.– Он же еще живой.
   Васек взмахнул лопатой, лезвие с хрустом проломило черепную кость.
   – Делов-то,– добродушно сказал Васек.– Ну, бери его за ноги!

Глава девятая

   Альбина сняла пиджак и расстегнула верхнюю пуговицу блузки. Не из кокетства, а потому что жарко.
   «Зря я столько выпила»,– подумала она.
   Похититель словно забыл о ней. Расстелил на полу большой лист ватмана, принес откуда-то полиэтиленовый пакет и вытряхнул его содержимое на бумагу. Альбина не сумела сдержать восклицание.
   В пакете были деньги. В основном рубли. Много. Аккуратные упаковки и мятая россыпь. Вошь быстро рассортировал купюры (доллары – отдельно), крупные перехватил резинками – точь-в-точь как банковский кассир – мелочь сгреб обратно в мешок, пачки, еще раз подмигнув Альбине, бросил в картонный ящик из-под телевизора, стоящий у соломенной «кухонной» занавески.
   – Посуда – на тебе,– сказал он.
   Альбина сердито дернула головой, но встала и пошла на «кухню». Кто их знает, психов: вдруг зарежет, если она откажется?
   Проходя мимо ящика, не удержалась, заглянула внутрь. Пачки денег, наших и зелени, лежали грудой. Десятки пачек, а может, и сотни. Предпринимательское сердце Альбины Сергеевны защемило от такого количества праздных денег. Но тут же на ум пришли собственные проблемы. Если завтра он ее не отпустит… Господи, если он ее завтра отпустит, это будет просто приключение. Даже интересно. А если нет?
   Альбина терла губкой тарелки (даже забыла, когда последний раз этим занималась) и старалась выгнать вообще все мысли. Чтобы вместо них в голове клубился желтый приятный туман.
   Альбина почувствовала на себе чей-то взгляд и оглянулась.
   Широко расставив кривоватые лапы и палкой вытянув хвост, с табурета на нее пристально смотрел огромный полосатый кот самого помоечного облика. И выражение его вытянутой морды нельзя было назвать дружелюбным.
   – Здравствуй, кошище,– поздоровалась Альбина, протягивая руку.– Кис-кис.
   Кошек она любила.
   Полосатый тоже поднял лапу, но с противоположными чувствами. А чтобы у Альбины не осталось сомнений на его счет, прижал уши и противно зашипел.
   – Не бойся, дурачок,– ласково укорила Альбина.– Мы ведь с тобой оба узники.
   – Он – нет!
   Женщина вздрогнула от неожиданности. Вошь появился внезапно, словно возник из воздуха.
   – Пардус – вольный бродяга,– хозяин подземелья бесцеремонно спихнул кота с табуретки и сел на нее сам.– Приходит и уходит, когда захочет. Здесь две вентиляционные шахты. Человек застрянет, а коту – в самый раз.
   Пардус стоял рядом и оскорбленно дергал хвостом.
   – Наташ, ты что, сердишься на меня? – спросил Андрей.
   – Нет,– отстраненно сказала Наташа.
   Ласковин прикрыл глаза… и увидел обочину грунтовки. И Харлея, волокущего за ноги труп со снесенным черепом.
   «Чувствует?» – подумал он.
   – Слава звонил,– тем же отстраненным голосом произнесла Наташа.– Сегодня зайдет. После четырех.
   «Это не я их убил,– Ласковин посмотрел на свои руки. Руки как руки. Человеческие.– Это не я».
   «Но мог бы и ты»,– мелькнула мысль.
   Прабабушка с портрета смотрела на него неодобрительно. Что, сударыня, в ваши времена убивали деликатнее? Маленькая, почти бескровная дырочка от рапиры, да?
   Ласковин потянулся к телевизионному пульту, но передумал. Встал, подошел к зеркалу. Представил бороду, волосы скобкой, шнурок поперек лба…
   «Ты – владыка».
   Вот двойник понял бы. И одобрил. А отец Егорий?
   Наташа на кухне включила воду. Посуду моет? Что-то не так.
   Чуть позже сообразил, что именно. Наташа не пела. А она ведь всегда поет, когда моет посуду. Блин!
   Рука Андрея протянулась через Наташино плечо, завернула кран.
   – Я сам помою,– сказал он.– После.
   Подал ей полотенце, увел в комнату, посадил на тахту, рядом, обнял ласково.
   – Наташенька, родная, что стряслось?
   Наташа попыталась спрятать лицо, но Андрей не дал. Бережно взял ладонями, повернул к себе, заглянул в черную синеву глаз.
   – Ты плачешь?
   Сердце сжалось, в груди стало пусто.
   – У Сергея Сергеевича дочь пропала.
   Мгновенное облегчение – не из-за меня! – тут же сменилось раскаянием: Наташе плохо!
   Андрей не сразу, но вспомнил. Сергей Сергеевич Растоцкий, Наташин учитель.
   – Успокойся, родная,– проговорил он.– Ты же знаешь, дочки – это по моей части.
   – Нет!
   Сглаживая резкий ответ, Наташа потерлась о его фланелевое плечо.
   – Она не с какими сатанистами не связывалась. Просто пропала, и никаких следов. Машину пустую нашли.
   – Чем она занимается? – спросил Ласковин.
   – Фирма у нее. Всякие кожаные вещи, пояса, жилеты. Не ширпотреб, красивые.
   Привычный уверенный голос друга принес облегчение. Может, и вправду Андрей сумеет помочь? Он же все может.
   Андрей размышлял не больше минуты.
   – Одевайся, малыш,– сказал он.– Поедем к твоему учителю.
   – А Слава?
   – Мы успеем. А не успеем – позвоним. Это не проблема.
   Сергей Сергеевич Растоцкий чем-то походил на кузнечика. Высокий, тонкий, изящный. Маленькая, прямо посаженная голова, походка, которая вызывает в памяти ипподром и тренеров, прогуливающих сухоногих нервных лошадей. Просторная комната, белый кабинетный рояль, подлокотники кресел с львиными головами. Афиши. Фотографии. На фотографиях – феи пуантов и пачек, «черные лебеди» и блестящие испанские мачо.
   Растоцкий поцеловал Наташу, протянул руку Ласковину. Познакомились.
   «Хорошо держится»,– подумал Андрей.
   Хозяин позвонил в колокольчик. В дверях возникла седенькая старушка.
   – Олюшка, нам чаю с бутербродами. Или вы, Андрей, предпочитаете кофе?
   – Чай, это хорошо,– кивнул Ласковин.– Мы по делу, Сергей Сергеевич.
   Растоцкий бросил быстрый взгляд на Наташу.
   – Да, я слушаю вас.
   – Сергей Сергеевич, Наташа мне рассказала о… вашей дочери. Если вы не против, я хотел бы ее поискать.
   – Спасибо,– сухо произнес Растоцкий.– Ее уже ищут.
   – Дядя Сережа,– вмешалась Наташа.– Андрей действительно может помочь!
   Растоцкий помолчал, раздумывая. Потом кивнул.
   – Что ж,– сказал он.– Хуже не будет. А, чай, спасибо, Олюшка. Пейте, Андрей, а я пока буду рассказывать.
   Ласковин надкусил бутерброд, пригубил чай. Чай ему понравился. Растоцкий – тоже.
   – Аля пропала два дня назад. Выехала из офиса домой… и не доехала. На следующий день мне позвонил ее сотрудник: Аля не пришла на важную встречу. Дома ее тоже не было, она живет отдельно,– пояснил Растоцкий.– И где она, никто не знал… Я обратился в милицию…
   Андрей улыбнулся. Чуть заметно, но Растоцкий уловил:
   – Я понимаю вашу иронию, Андрей. И знаю, что пропавших начинают искать не раньше, чем на третий день. Но я обратился не к участковому, а прямо в Управление. У меня хорошие связи. Так что спустя два часа они уже нашли.
   К сожалению, не мою дочь, а только ее машину. Два дня – не такой уж большой срок, Андрей. Я… – Он помедлил.– Я чувствую, что она жива. Это звучит странно…
   – Почему же? – возразил Ласковин.– Предчувствию я доверяю больше, чем милиции. Скажите, у нее большая фирма?
   – Затрудняюсь сказать. Но предупреждая ваш вопрос: я не слышал, чтобы у нее были связи с криминальным миром. И ее сотрудники говорят то же. Она никому ничего не должна.
   «Проверим»,– подумал Андрей.
   – Можно взглянуть на ее фотографию?
   – Наташенька, принеси, пожалуйста, синий альбом.
   Наташа поднялась и выскользнула в соседнюю комнату. В этой старой просторной квартире подруга Андрея казалась такой же естественной, как кресла с львиными ручками.
   «А она здесь – как дома»,– ревниво отметил Ласковин.
   Растоцкий словно угадал его мысли.
   – У мужчины в жизни бывает только один настоящий друг, Андрей,– сказал он.– Для меня таким другом был Тимур Аршахбаев, отец Наташи.
   Ласковин перевел взгляд на увешанную фотографиями стену.
   – Его здесь нет,– ответил на невысказанный вопрос Растоцкий.– То, что мне действительно дорого, я не выставляю напоказ.
   Андрей кивнул. Это он понимал.
   Вернулась Наташа. Положила на колени Ласковина открытый альбом.
   – Вот она.
   Цветная фотография. Смеющаяся черноволосая женщина на капоте белого автомобиля. Загорелые крепкие ноги, длинные черные волосы, круглые голые плечи. Ласковин посмотрел на Растоцкого, сравнивая. Дочь мало походила на отца.
   Наташа перевернула лист.
   Очень серьезная женщина за компьютером. Волосы собраны и оплетены бархатной лентой. Длинная сильная шея напряжена, губы приоткрыты. Андрей не рискнул бы назвать женщину красивой, но привлекательной – безусловно.
   Еще одна фотография: вышка для прыжков в воду, прогнувшийся трамплин. Дочь Растоцкого вскинула руки, ноги чуть согнуты, лицо сосредоточенное. Мастерски пойманный миг.
   – Достаточно,– остановил Андрей.– Я запомнил.
   Растоцкий улыбнулся.
   – Ее снимал настоящий художник,– произнес он.– Для меня. И для нее.
   – А что-нибудь попроще?
   – Разумеется,– кивнул Сергей Сергеевич.– Я дам вам обычную фотографию, перед уходом. Я только хотел, чтобы вы познакомились с моей дочерью, Андрей.
   – Мы еще познакомимся по-настоящему,– заверил Ласковин.
   Слишком много жизни было в этой женщине, чтобы поверилось в ее смерть.
   Они вернулись домой до прихода Зимородинского. Андрей сразу же набрал номер.
   – Капитана Саэтдинова.
   – Майора Саэтдинова,– поправил взявший трубку мужчина.– Минуту.
   – Привет, Ростик!
   – А, Ласка, наше вам! Как жизнь?
   – Разнообразно. Я по делу, Ростик.
   – А то я не понял. Опять какая-то заварушка?
   – Не совсем. Меня попросили поискать женщину. Параллельно с вашей конторой. Хотелось бы получить кое-какую информацию. Если можно.
   – Посмотрим. Как зовут женщину?
   – Альбина Сергеевна Растоцкая.
   – Слыхал краем уха. Проясню. До встречи.
   – До встречи.
   Ласковин положил трубку, и тут же раздался звонок в дверь.
   Вячеслав Михайлович Зимородинский был самым желанным гостем в Наташином доме и прекрасно об этом знал.
   – Даме – цветы! – провозгласил он, пощекотав усами Наташину щеку и вручив ей букет белых, еще не распустившихся роз.– А нам, мужикам,– гостинец! – протянул Ласковину бутылек, к котором плавало нечто неаппетитное: то ли червяк, то ли обесцвеченный корень лопуха.
   – Это втирать? – ухмыльнулся Андрей.
   – Угадал. Только изнутри.
   – А я пирог испекла,– сообщила Наташа.
   – А я уже учуял! – Зимородинский смешно подвигал носом.– Только пришли? – спросил он Андрея.
   – Да, дела,– коротко ответил Ласковин.– Пойдем в комнату.
   – Надеюсь, завтра вечером у тебя дел нет? – поинтересовался Зимородинский, устраиваясь в кресле.
   – А что?
   – Завтра я устраиваю маленький турнир. Среди свои хлопцев. Пожюришь?
   – С удовольствием. А кто еще?
   Ласковин хорошо знал Славу – тот всегда обставлял внутришкольные соревнования так, словно это международный турнир, и жюри набирал соответствующее.
   – Стужин, Шиляй, Саэтдинов. Кимоно возьми.
   – Понял.
   Наташа вкатила сервировочный столик.
   – Потрясающе! – восхитился Зимородинский.– Это едят? Или разрешено только любоваться?
   Наташа улыбнулась.
   – И еще три ма-аленькие стопочки,– попросил Слава, поднял принесенную бутылку с «червяком», шлепнул по донышку. Пробка выскользнула точно на три сантиметра. Ласковин уже не раз видел подобные Славины фокусы. Наташа – нет. И оценила. С соответствующей гримаской.
   – А то ж! – важно изрек Слава, вытянул пробку и расплескал по стопочкам золотистое содержимое.
   – Это что ж ты туда насовал? – спросил Ласковин, понюхав.– Можжевельник?
   – Ты слов таких не знаешь,– усмехнулся Зимородинский.– За самую очаровательную девушку в Питере, то есть за тебя, Наташенька!
   – Ого! – произнес Андрей, проглотив и оценив движение в организме.– Просто женьшень!
   Зимородинский пожал плечами, изобразил смущение:
   – И это, Наташенька, мой лучший ученик. Ни фантазии, ни полета мысли.

Глава десятая

«В Зазеркалии нынче вечер.
Пух дыханья, садясь на плечи,
Согревает, клоня ко сну.
Воздух легок, но вдох обманчив.
Несмешной разноглазый мальчик
Охраняет свою страну.

Все дневные шальные тропки
Королевства-На-Дне-Коробки
Заплетает в один пучок.
А потом, как букет ромашек,
Их кладет в боковой кармашек,
И на пуговку. И молчок.

В Зазеркалии нынче тихо.
Королевич страдает тиком.
Беспокоить его нельзя.
Топтунам, болтунам, царапкам
Рты заклеить и спутать лапки —
Пусть-ка попусту не бузят!
В Зазеркалии нынче восемь
Дней недели. Из абрикосин
Королевичу строят дом.
В этом доме не слышно эха,
А на крыше его – прореха,
Нареченная четвергом.

А за речкой пасутся кони
И стоит деревянный воин:
Он приветствует поезда
И салют его безупречен.

В Зазеркалии нынче вечер.
Но не тянет меня туда». 

   – Ну как? – спросила Наташа.
   Андрей пожал плечами.
   – Честно говоря, не очень понял. Сказка, да?
   – А Славе понравилось,– Наташа немного обиделась.
   – И когда ты успела прочитать его Славе?
   – Пока ты по телефону трепался! – Наташа щелкнула его по носу. Ласковин не уклонился, чтобы доставить ей удовольствие. Но Наташа, как всегда, угадала поддавки и недовольно фыркнула.
   – Ладно, малыш, мне собираться надо,– сказал Андрей.
   – Нам,– поправила Наташа.
   – Не понял?
   – Я – в числе приглашенных,– с удовольствием сообщила Наташа.
   – Эк вы со Славой скорешились,– проворчал Ласковин.– Но имей в виду, мне сначала надо в «Шлем» заехать.
   – Заедем, какие проблемы! – Наташа очень точно сымитировала Ласковинскую интонацию.
   – Три минуты на сборы!
   – А сам-то? – Наташа обхватила его, подтянулась и цапнула за ухо, попыталась удрать, но не успела.
   Выехали они только через час.

   – Хочешь знать, почему Шифер с Чумой сцепились? – спросил Абрек.
   – Да? – равнодушно отозвался Андрей. Его голова была занята другим.
   – Один шустрик кинул их при передаче бабок.
   – Да? И что за шустрик?
   – Весельчак. Показал ствол, забрал деньги и оружие, оставил взамен гранату без чеки с выпотрошенным запалом и удалился прогулочным шагом.
   – Круто,– согласился Ласковин.– Абрек, у меня…
   – Погоди. Поскольку деньги уже передали шиферовским, Чума сказал: «Не мои трудности». Шифер не согласился, заподозрил подставу.
   – И что же?
   – А то, Спортсмен, что шустрик этот не их одних пощупал за жопку. И работает хитрюга всегда одинаково. Прикид под работягу, ствол с глушаком и полная отвязка. Кладет всех, кто рискует возбухнуть. Прочих не трогает, на свидетелей ему насрать. Прикидываешь?
   – Пожалуй,– Ласковин сразу вспомнил происшедшее у «Октябрьского».– Рисковый парень.
   Сочувствия к ограбленным и убитым бандюганам Андрей не испытывал. Во-первых, он их не знал, а во-вторых, помнил, как его собеседник, глазом не моргнув, положил восьмерых. Но убей кто Абрека, Ласковин бы огорчился.
   – Рисковый, говоришь? Это как сказать. Работяг в Питере хватает. Ватник – это не твой роскошный плащ. А если морда в саже, сам черт тебя не узнает.
   – Согласен,– кивнул Андрей.– Слушай-ка, Радищева кто пасет?
   – Покажи, где,– Абрек махнул в сторону карты на стене.
   Ласковин поднялся, ткнул пальцем в нужное место.
   – Иван Гуляй,– не раздумывая, ответил Абрек.
   – Свяжешь?
   – Сам,– Абрек мотнул головой.– Мы не в корешах.
   Порылся, нашел телефон.
   – Офис акционерного общества «Филантроп»,– сообщил приятный женский голос.– Чем можем помочь?
   – Петра Осиповича Гуляенко.
   – Кто спрашивает?
   – Спортсмен.
   – Простите, не поняла?
   – Девушка,– терпеливо произнес Ласковин.– Передайте Гуляенко, что звонит Спортсмен.
   – И все?
   – И все.
   – Ждите.
   Минут через пять в трубке прорезался мужской голос:
   – Гуляенко. Здорово, Спортсмен. Какие у нас проблемы?
   – У нас, надеюсь, никаких,– ответил Андрей.
   Собеседник хохотнул.
   – Фирма «Лебедь» под тобой действует?
   – Алечка Растоцкая? Не-ет. Не подо мной. У ней самумовская крыша.
   Ласковин не стал уточнять, потом у Абрека спросит.
   – А претензий «Лебедю» никто не выставлял, не в курсе?
   – Не слыхал.
   – Ну спасибо, больше вопросов нет.
   – Тады отбой. Будь, Спортсмен.
   – Абрек, самумовские, это кто? – спросил Ласковин, повесив трубку.
   – Твоей масти. Спортсмены. Что у тебя стряслось?
   – Женщину одну попросили найти.
   – А…
   Наташа сидела на диванчике в приемной. Рядом возвышался Шест. Охмурял. Фаридушечка, увидев Ласковина, показала глазками, подмигнула.
   Шест пел соловьем, Наташа отрешенно поглядывала в потолок. Шест раздухарился, положил клешню ей на коленку.
   – Та-ак,– протянул Ласковин.– Эт-то что за картина?
   Шест подскочил, как ошпаренный.
   – А я… А мне… Ласка, ну… я ж не знал!
   – Знал,– мстительно сообщила Фарида.– Я ему сразу сказала.
   Наташа, по выражению глаз Андрея угадав: мордобоя не будет, улыбнулась.
   – Я тебе не Ласка,– строго произнес Ласковин. И шагнул вперед.
   Шест попятился. Зрелище достаточно комичное, поскольку Ласковин был на четверть метра ниже двухметрового Шеста.
   – Фарида,– повернулся Ласковин,– отправь его куда-нибудь, пока я не осерчал.
   – Я клиента жду,– мрачно сообщил Шест.
   – Тогда притворись осиной и не отсвечивай,– велел Ласковин.– Абреку пожалуюсь: в охранной фирме девушку на полчаса оставить нельзя.
   – Я ее чаем напоила,– сообщила Фарида.– С ликерными конфетами.

   Парнишки, поставленные при входе, признав Ласковина, поклонились, как положено: Слава основательно внедрял субординацию. Андрей повел Наташу в зал. Там царило невероятное оживление. Старшие ученики бегали рысцой взад-вперед; младшие, которых кто-то уже построил, перетаптывались нервно, то и дело отдергивая кимоно, поправляя пояса.
   – Обувь,– сказал Андрей.
   Но тут же рядом возник Зимородинский.
   – Наташа, как славно! Ты молодец, Андрей! Наташа, не разувайся, тебе можно. Ласковин, иди, переодевайся, ее здесь не оставят без внимания, я тебе обещаю!
   – Вот этого я и опасаюсь,– фыркнул Андрей.
   Наташа засмеялась. Зимородинский подхватил ее под руку и увлек внутрь зала.
   – «Вдруг какой-то паучок…»– проворчал Андрей, не выдержал, засмеялся и пошел переодеваться.
   В комнатушке, на которой фломастером было выведено: «Жюри», Андрей обнаружил голого Стужина. Голый Стужин сосредоточенно изучал себя в зеркале.
   – Ласка, бля, ты смотри, какое у меня брюхо!
   – Пиво лучше, чем вода,– флегматично произнес Андрей, снимая куртку.
   – Не говори.– Стужин натянул кимоношные штаны, подрыгал ногами.– А ты все такой же! – сказал с завистью.
   – Не совсем,– Андрей похлопал по шраму на боку.
   – Как тачка, бегает?
   – В полный рост. Спасибо! Как живешь, Арсений?
   – Как все. Держимордствую помаленьку. Дитя вот недавно родил. Второе. И снова девку, мать твою!
   – Не переживай, умение приходит с опытом.
   – А в глаз?
   – Здорово, бойцы! – в раздевалку смерчем ворвался Шиляй, пихнул в плечо Андрея, хлопнул Стужина по животу.– Наел пузцо, Арсюха!
   Стужин тут же обозначил маваши в голову. Шиляй прикрылся ладонью, одобрил:
   – Растяжечка еще есть! Бойцы, что за красотка у нас в гостях, кто в курсе?
   – Я в курсе,– Ласковин обернул пояс, завязал.– Это моя красотка, заруби на своем греческом носу.
   Шиляй округлил глаза в притворном ужасе:
   – Ну ты чё, Спортсмен? Ну ты чё, в натуре? Твоя так твоя, без базара!
   Стужин захохотал.
   – Ну вас в жопу,– проворчал Андрей и пошел в зал.
   – Андрей Александрович!
   – Здорово, Юра! Как успехи?
   – Сегодня работаю! – сообщил тот с гордостью.
   – Матвеев, на свое место. Двадцать раз на кулаках,– за спиной ученика появился Зимородинский.
   – Да, сэнсэй.
   – Однако вырос,– заметил Ласковин.
   Юра за год вымахал сантиметров на десять.
   – Во всех смыслах. Если сегодня нормально отработает, поставлю сдавать на желтый пояс.
   – А как Федор?
   – Нормально. Его не будет. Провинился.
   Поскольку Слава в подробности не углубился, Ласковин тоже не стал задавать вопросов.
   – Разминаться будешь? – спросил Зимородинский.
   – Зачем?
   – И то верно. Иди, развлекай Наташу.

   – Ну у тебя кимоно! – восхитился Ласковин.
   Шиляй картинно повел плечами, красные драконы заизвивались на черном блестящем шелке.
   – А вот и Ростик,– заметил Стужин.– Ростик, ты почему не переоделся? Работать не будешь?
   – Не буду,– ответил Саэтдинов.– Устал как собака. Ласковин, с тебя причитается.
   – Узнал? – оживился Андрей.
   – Есть немного. Потом потолкуем. Здорово, сэнсэй!
   – Здравствуй, Ростик. Шиляй, спасибо, что уважил.
   – О чем речь, Слава! Наоборот, мне очень приятно!
   Шиляй, единственный из старшей четверки, не был прямым выучеником Зимородинского.
   После обычного ритуала Зимородинский быстренько разбил учеников на пары, сгруппировал и распределил группы по сановным гостям. Ласковину достались шестеро. В том числе – Юра Матвеев. Парень работал в первой паре с таким же белопоясным новичком. Ласковин только наблюдал – распоряжался боем ученик постарше, крепышок с зеленым поясом. Оба соперника работали старательно, но без блеска. Только один раз Матвеев сыграл интересно – провел в ответ на верхний маваши «хвост дракона» под опорную ногу и с колена «добил» упавшего гияку-цки в голову. Заработал заслуженный иппон. Вторая пара Ласковину не понравилась совсем. Один, «белый», явно трусил, второй, «желтый», нахально давил массой. Выиграл, естественно. Третья пара, тоже белый и желтый, работала получше, но опять-таки из-за разницы в уровне кумитэ не сложилось. Нет, не из-за разницы. Парни еще не уловили смысл Большой Игры.
   Зеленопоясный рефери вопросительно поглядел на Андрея. Три победителя. Кто следующий? Два «желтых», разумеется. И опять выиграл большой и нахальный.
   – Стоп,– распорядился Ласковин.– Юра, на пару слов.
   Отошли в сторону.
   – Сделаешь его? – спросил Андрей.
   Матвеев покачал головой.
   – Почему?
   – Он – «желтый», я – «белый». И здоров, как лось. Видели, как лупит?
   – Слушай и запоминай,– приказал Ласковин.– Первое: он лупит, а ты работаешь с противником. Второе: чтобы получить желтый пояс, ты должен сделать трех «желтых»…
   – Но есть и послабее…
   – Не перебивай. Этот будет первым, это я тебе говорю. Ты сильнее.
   Юра смолчал, но по физиономии видно: Ласковин его не убедил.
   – Через год,– продолжал Андрей,– ты будешь гонять его по татами, как захочешь. Если сэнсэй не вправит ему мозги. Но… – Ласковин сделал паузу,– но мы с тобой сделаем это сейчас. Первое: ты выиграешь. Второе: вправишь ему мозги.
   – Я не смогу…
   – Помолчи. Посмотри сюда,– Ласковин тронул «хвост» пояса.– Какой цвет?
   – Ну, черный.
   – Не «ну, черный», а черный. А у тебя?
   – Белый.
   – Кто лучше знает?
   – Но драться-то мне! – упрямо возразил Матвеев.
   – Разумеется. А теперь слушай и запоминай. Что делает твой противник после команды к бою?
   – Что?
   – Паузу выдерживает. Давит на психику. Так? Поэтому ты атакуешь сразу же после «хаджимэ». Мгновенно. Руками. В голову. Постарайся попасть по носу. Не на силу, а на скорость. Ударил – отскочил. Что дальше будет?
   – Попрет на меня. Как танк.
   – Точно,– кивнул Ласковин.– Как танк. А что сделаешь ты?
   – Буду уходить на тактике. Мне его не остановить.
   – Чушь! – отрезал Ласковин и тут же поймал себя на том, что копирует Славину интонацию.– Когда он атакует, ты развернешься, как на уход, и с поворотом, с наклоном корпуса, пробьешь вразрез уширо в верхний уровень.
   – А дальше?
   – «Дальше» не будет. На пятке накладки нет.
   – Въехал,– Юра ухмыльнулся.
   – И еще одно, Матвеев. Он – твой товарищ по школе. Ты не убиваешь его, а учишь.
   – Ясное дело!
   Когда они вернулись на исходное место, будущий Юрин противник поглядел с подозрением, но без особой опаски.
   – Хаджимэ! – скомандовал рефери.
   И Юра сорвался с места. Щелк, щелк – двойной цки. Один – по шлему, второй – вскользь (соперник успел отшатнуться) по кончику носа. Ударил – отскочил. Лицо «желтого» покраснело, ноздри расширились. Ярость быка, которого щелкнули по достоинствам. И он попер. Как танк. А Юра, очень технично сымитировав уход в сторону, провел тот самый уширо в полный контакт. Ласковин сам не раз использовал этот прием. И не раз его использовали против самого Ласковина. Поэтому Андрей очень хорошо представлял, как это выглядит. Голова противника вдруг исчезает из поля зрения, а затем откуда-то снизу появляется его пятка (хорошо, если успеешь заметить), в мозгу что-то взрывается, и бой окончен. Это если без шлема. Но и со шлемом получилось неплохо. Юра провел все как надо, вразрез, между руками в подбородок. Несмотря на пенопленовую накладку, удар вышел жесткий. Голова «желтого» дернулась назад и вверх – бум! – руки повисли, колени подкосились.
   – Иппон,– сказал рефери и посмотрел на Ласковина.
   – Й-йо! – выкрикнул Юра и сорвал с головы шлем.
   Ласковин похлопал его по плечу и присел около проигравшего. Тот как раз отверз очи и удивленно посмотрел в потолок. Зрачки на месте, сотрясения, похоже, нет.
   – Лежи,– посоветовал Андрей.– Противника надо уважать…
   – Это вы его научили!
   – …Особенно, если думаешь, что он слабее.
   – Но заншин[3]… – пробормотал побежденный.
   – Какой у тебя, к егудям, заншин, щенок? – сердито перебил Андрей.– Борзота дурная, а не боевой дух! После занятий подойдешь к сэнсэю. Скажешь: получил по голове. Пусть посмотрит.
   – Да я в порядке,– запротестовал «желтый».
   – А это будешь определять, когда сам станешь сэнсэем. Вставай. Матвеев, иди сюда. Пожмите руки. А теперь скажи Матвееву «спасибо».
   – Это за что? – сварливо спросил побежденный.
   – Вот когда ты это поймешь, можешь считать, что урок пошел на пользу. Свободен.
   Зеленопоясный рефери смотрел на Ласковина, и в глазах его светилось восхищение.

   В этот день Юра Матвеев не победил трех «желтых». И двух – тоже. Второе кумитэ он проиграл. Но с хорошим счетом. Победителем же стал совсем молодой парнишка, подвижный, как шарик ртути, и такой же непредсказуемый. В качестве премии ему было позволено по собственному выбору поработать с одним из членов жюри. Это придумал щедрый на выдумки Зимородинский. Победитель выбрал Шиляя. Выбрал, скорее всего, по кимоно. И задал мэтру жару. Нет, конечно, Шиляй не работал с ним в полную силу. Шиляй – боец с понятием и самоутверждаться не стал. Он дал такую возможность пареньку. Зато потом, по просьбе Зимородинского, уже без противника продемонстрировал «свободный полет»: высокие прыжки с мощными стремительными ударами; «плетение руками» – вин-чун в одиночку; стремительное мелькание ладоней, от которого соперник на мгновение просто слепнет. А больше мгновения в бою и не требуется.
   – Давай я ним поработаю? – прошептал Ласковин Зимородинскому.
   – Свербит? – тоже шепотом поинтересовался Вячеслав Михайлович.– Нет уж. Твоя задача – технику показать. Ката. Сделаешь?
   – Как скажешь… – Андрей не скрывал разочарования. Действительно, засвербило. И перед Наташей хотелось покрасоваться. Шиляй прекрасно работает, но он, Андрей, лучше. Ладно, ката, так ката.

   – Ну, Ростик, что? – нетерпеливо спросил Андрей, когда им удалось остаться вдвоем.
   – Спокойно,– усмехнулся Саэтдинов.– Я и так совершаю должностное преступление. Сначала у меня к тебе пара вопросов, Спортсмен.
   Ласковин насторожился:
   – Предлагаешь ченч?
   – Угу. Ченч. Ты – мне. Я – тебе. И все – только между нами. Годится?
   – Давай свои вопросы.
   – Не кричи,– попросил Саэтдинов.– Слыхал что-нибудь о мужичках, которых пожгли на сорок седьмом?
   – Это где? – прикинулся валенком Ласковин.
   Саэтдинов поглядел на него недружелюбно, но пояснил:
   – Сорок седьмой по карельской ветке. Припоминаешь?
   Ласковин пожал плечами.
   – А слухи ходят, ты там был. Совсем ничего не слышал?
   – Так, кое-что.
   – А в это «кое-что» случайно имена не входят?
   – Ужель не установили? – прищурился Андрей.
   – По головешкам?
   – Шифер,– поделился Ласковин.– Со товарищи. Не заплачешь?
   – Нет, Шифер – он шифер и есть. И кто?
   – Слово «чума» тебе что-нибудь говорит?
   – Говорит,– кивнул Саэтдинов.– То-то его… – и осекся.
   – Значит, никаких улик? – спросил Ласковин. С подтекстом.
   – А хоть бы и были,– буркнул Саэтдинов.– Этих моими клыками не прихватить.
   – Разве ты теперь в РУОП? – спросил Ласковин.– Тебя-то каким боком это все касается?
   – Касается. Я же убойщик.
   – Ладно,– сказал Андрей.– Твоя очередь. Надеюсь, по моему делу информации у тебя больше.
   – Больше,– подтвердил Саэтдинов.– Но не намного. Машину нашли в глухом дворике неподалеку от Техноложки. Еще нашли каблучки от туфель. Там же. Каблучки признали. Они от обуви Растоцкой. Указанный дворик достаточно далеко и от офиса, и от дома Растоцкой, и от линии, которая их соединяет. Свидетелей нет. Собачка след не взяла. Отпечатков пальцев в машине до хрена. Но ни один не идентифицирован. Кроме принадлежащих хозяйке и ее штатному любовнику.
   – А что любовник?
   – Слизь,– пренебрежительно сказал Саэтдинов.– Альфонсик.
   – Ростик,– перебил Ласковин,– ты не уточнишь, где он, этот самый дворик?
   – Восьмая Красноармейская, дом точно не помню, около Измайловского. Могу уточнить.
   – Уточни, пожалуйста,– попросил Андрей, хотя чутье подсказывало: уточнять ни к чему. Тот самый двор. Случайных совпадений не бывает. Этому Ласковин успел научиться.

Глава одиннадцатая

   – Дежурный шестнадцатого…
   – Сам знаю. Здорово. Это Короед. Скучаешь?
   – Поскучаешь с вами.
   – Ну, ну, старшой, ты нас с гнидами не равняй. Вызнал, что папа просил?
   – Что смог. Сам понимаешь. Тут надо кого повыше.
   – Есть и повыше. А ты завтра с утречка клади информашку в конвертик, конвертик бери в клювик – и бегом в «Синюю птицу». Вспомоществование уже отсчитано.
   – Василь Ваныч, Гусятников беспокоит. Прошу прощения за поздний звонок, но клиент мой очень обеспокоен. Все эти убийства мешают нормализации, сами понимаете.
   – Понимаю.– Колоритный бас.– Надо прекращать. И будем прекращать. Будем сотрудничать. Завтра прошу ко мне в контору. Дам, что есть.
   – Сердечно благодарю. Еще раз прошу прощения, спокойной ночи.
   – До завтра.
   – Кныш, как живешь-можешь?
   – Короед, ты?
   – Нет, моя жопа. Кныш, мы тебе столько платим, что ты на три метра вглубь рыть должен, а ты? Ты ж меня на погост определяешь. Гриша меня с говном ест. Где дело, Кныш?
   – Работаем, Короед, работаем. Но пока ничего определенного.
   – Давай неопределенное, еш твою мать! Тащи все! Вчера еще двоих мочканули. Ты понял меня, Кныш, понял?
   – Ну. Сейчас приехать?
   – Да уж ладно. Попрыгай с лялькой. Завтра прибудешь.
   – Ух, Короед, все-то ты знаешь. Может, пойдешь ко мне детективом?
   – Гляди как бы ты сам к куму не пошел. Покедова.
   Около восьми часов утра черный лимузин подкатил к железным воротам, под фиалковые очи телекамер. Двумя метрами ниже сработало опознающее устройство. Машина меченая, своя. Только после этого из привратной кабинки вышел охранник, заглянул внутрь, за тонированное стекло. И махнул рукой, давая добро.
   Ворота бесшумно разошлись, лимузин выкатил на гладчайшую дорожку, ведущую через пожелтевший лужок к трехэтажному палаццо. У мраморной лестницы лимузин остановился, из него вышел человек и шагнул на розовые ступени. Лимузин тут же укатил.
   Человека никто не встречал. Не было необходимости, он отлично ориентировался в этом роскошном здании. Потому что в свое время сам контролировал строительство. Согласно паспорту человек именовался Буцик Владлен Сергеевич. Но обычно его звали короче: Короед.
   Гришавин завтракал.
   – Короед приехал,– сообщил шестерка.– Сказать, чтоб ждал?
   – Пускай заходит.
   – Ну? – спросил крестный тобольский папа.– Установили?
   – Не совсем.
   Гришавин облизнул пальцы, затем вытер салфеткой.
   – Хочешь рябчиков?
   – Нет,– отказался Короед, хотя рябчиков хотел.
   – Не совсем – это как?
   Короед молчал.
   – Я понимаю так,– с расстановкой произнес Гришавин.– Или установили, или нет. Мне доказательств не надо. Лучше убрать троих, чем оставить одного и терпеть убытки. Берестов это понимал. А ты нет.
   «Вот и шлепнули твоего Берестова!» – мрачно подумал Короед.
   – Установлено, что это не органы,– сказал он.– И пострадали не только мы. Другие – тоже. Чума…
   – Про Чуму я знаю,– Гришавин мотнул головой.– Про Чуму забудь!
   «Вот даже как!» – подумал Короед.
   – У меня тут документы: мусора, Кныш, выводы аналитической группы,– он положил толстую папку на стол, рядом с обглоданными птичьими косточками.
   Гришавин кивнул.
   – Просмотрю. А пока изложи своими словами.
   – Пора спать,– сказал Вошь.– Иди прими душ. Полотенце и все остальное найдешь.
   Он смотрел на Альбину, и, черт возьми, не было похоже, что он ее хочет!
   А она?
   Это равнодушное лицо с выступающими скулами, глаза, как стекла зеркальных очков…
   Альбине вдруг безумно захотелось понюхать у него под мышкой. Но она не рискнула бы. Вдруг от него ничем не пахнет? Даже мылом.
   «Еще немного, и я сама стяну с него штаны,– с нарочной грубостью сказала она себе.– Иди мойся и помни, что тебя украли, чтобы трахнуть. Для чего же еще, черт возьми? Однако какой мужик!»
   И Альбина пошла в душ.
   Когда она вернулась (в ванной нашлось не только полотенце, но и махровый халат), ее похититель, скрестив ноги, сидел на ковре и смотрел телевизор. Какой-то музыкальный клип… но без звука. От телевизора по стенам расползались черные провода. Как паутина.
   – Ложись,– произнес Вошь, даже не обернувшись.
   Альбина скинула халат и забралась под одеяло. Кровать оказалась будьте-нате! Водяной матрац с подогревом. «А приятно,– подумала Альбина.– Купить, что ли, такую?» И, вспомнив, где находится, тихонько выругалась.
   – Ты что-то сказала?
   Вошь возник у изголовья, словно материализовался из воздуха.
   Альбина покачала головой.
   Он смотрел на нее. Пристально. Изучающе.
   Альбина закрыла глаза… Ей стало страшно.
   …И ничего не произошло.
   Матрац качнулся, Альбина открыла глаза… и увидела светлый мужской затылок. Вот это номер! Ну ладно, будем спать. На стене зеленели цифрами часы. 22-14.
   «Хоть высплюсь»,– подумала она.
   Сон, однако, не шел. Мучили мысли: канадец, льготы, сырье, машинка для канители на ладан дышит… Потом сквозь привычное проступило лицо в грязных разводах, огромный, с зазубринами, нож. И голая мускулистая спина с четырьмя вмятинами. Желание поднялось снизу, от пальцев ног, вверх по икрам, мурашками по коже напрягшихся бедер. В животе стало холодно, соски стянулись и одеревенели. Альбина медленно выдохнула, попыталась отвлечься, но ничего не вышло. Проклятая спина с четырьмя ямками шрамов маячила, словно под веки засунули фотографию. А хуже всего то, что Альбина чувствовала эту спину рядом, на расстоянии протянутой руки. Это было нестерпимо. Альбина перевернулась на живот, но так – еще хуже. Кровь пульсировала в каждой клеточке тела, наполняла жаром низ живота. Жар и холод.
   Альбина приподнялась, посмотрела на часы. 23-37. Почти полтора часа. Нет, невозможно! Она снова легла набок. Но уже не спиной, а лицом к проклятой спине. И сама не поняла, как рука ее вытянулась и коснулась теплого и твердого. Пальцы прочертили линию позвоночника – костлявые, выпирающие бугры, нащупали вмятину на пояснице, сморщенную грубую кожу…
   Вошь повернулся так резко, что Альбина отшатнулась. Миг – и он уже нависает над ней, одеяло где-то на полу, колени женщины – врастопыр. Черные провалы глазниц, плотно сжатые губы, мышцы на плечах подчеркнуты черными тенями, плечи – как крылья… и стремительный пронзающий удар! Взрыв наслаждения! Нестерпимо!
   И сразу выплеск!
   Альбина прикусила губу, сдерживая крик, но голова сама запрокинулась, невероятный кайф захлестнул, проглотил ее целиком…
   Через бесконечное мгновение она вынырнула, открыла глаза, увидела черную крылатую тень над собой, ощутила жар и влагу внутри себя… и ее снова выгнуло, бросило в ослепительную круговерть… И еще раз…
   Она пришла в себя. Воша в ней не было. Ни в ней, ни на ней. Он опять лежал, повернувшись к ней спиной. Спал?
   Очень медленно успокаивалось обезумевшее сердце. Альбина перекатилась на бок, увидела часы и мысленно ахнула. 23-48. Весь этот космический кайф длился чуть больше десяти минут. А может быть, меньше минуты. Невозможно. Если бы не вытекающая из нее сперма, Альбина решила бы – пригрезилось. Потому что светлый затылок выглядел точно так же, как час назад. Невозможно. И потрясающе.
   «Теперь я точно не усну»,– подумала женщина, закрыла глаза… и мгновенно уснула.
   И снился ей черный крылатый зверь с человеческими руками и человеческим лицом. Он был живой, хотя из груди его, тоже человеческой, торчала рукоять ножа. Того самого, с зазубринами.
   – Эй, красивые, давай сюда!
   Черный человек в черной коже энергично размахивал руками.
   «Красивые» – то ли начинающие соски, то ли уже юные базарные шлюшки,– похихикивая, топтались около машины. Пока – на дистанции.
   – Не бойся меня,– убеждал черный человек.– Я богатый, я веселый, понымаеш?
   Полез в карман, вытащил пачку денег, распустил веером, как павлин – хвост. Писюшки (низенькие, мордастые и мясистые) захихикали громче, придвинулись… и отшатнулись.
   Высокий сутуловатый мужик в синем ватнике вклинился между ними и черным человеком.
   – Богато живешь, батоно! – сказал он.– Может, поделишься?
   – Батоно в Тбилиси,– недружелюбно буркнул черный человек и поспешно запихнул деньги в карман.– Иди куда шел!
   – Ай, батоно! – поцокал языком человек в ватнике.– Не хочешь делиться, жадный, да?
   И чуть распахнул ватник.
   Черный человек глянул и слегка вспотел.
   – Я платил! – крикнул он нервно.– Хватит, да!
   – Не кричи! – строго сказал человек в ватнике.– Деньги откуда?
   – А ты прокурор? – взвился черный человек.– Мои деньги, понял?
   Человек в ватнике укоризненно покачал головой.
   – Совсем жить не хочешь, батоно. Ну, дело твое…
   И сунул руку под полу.
   Черный человек шарахнулся.
   – Хурму продал! – взвизгнул он.– Нельзя, да?
   – Можно.
   Человек в ватнике вынул руку. В руке ничего не было, и его собеседник облегченно вздохнул.
   – Кому платил, батоно? Скажешь? Или секрет?
   – Какой секрет? Весь базар знает! – оживился черный человек.– Вошел – иди налево. Дверь «Торговый контроль». Рядом – еще дверь. Ничего не написано. Туда плати.
   – Спасибо, батоно,– поблагодарил человек в ватнике, повернулся и пошел ко входу на рынок.
   Кишка-коридорчик, заплеванный, заблеванный, унавоженный раздавленными окурками. Устойчивый запах падали. Дверь с надписью: «Торговый контроль». За дверью хриплый женский голос: «А я люблю военных, красивых, здоровенных…»
   Человек в ватнике порылся в кармане, извлек длинные пегие усы, налепил под нос. Дверь, на которой ничего не написано… Человек в ватнике постучал.
   – Открыто,– сообщили изнутри.
   Уютная комнатуха. Диванчик, корейский телек, компьютер и кофеварка. И бритоголовый дядя неожиданно скромных размеров.
   – Ну? – спросил дядя.
   – Деньги,– сказал человек в ватнике.
   – Ага.– Дядя нажал кнопку селектора.– Мухтар, тут к тебе.
   Мухтар оказался двуногим и кудрявым.
   – Что у тебя, мужик?
   – Хурма,– сказал человек в ватнике.
   – Много?
   – Тонна.
   Мухтар извлек калькулятор, с минуту считал, шевеля толстыми губами, наконец огласил:
   – Шесть штук.
   – Пятьдесят,– сказал человек в ватнике.
   – Шутишь, да? – ухмыльнулся Мухтар.– Думаешь, много, да? Ну ладно, по случаю пятницы с тебя лично – девятьсот.
   – Пятьдесят,– сказал человек в ватнике.– С тебя.
   – Какой веселый! – Мухтар повернулся к лысому-бритому, оскалил желтые зубы.– Ты слышал, дарагой? Эй, ты чего?
   Лицо лысо-бритого дяди странным образом изменило выражение. Мухтар обернулся, а человек в ватнике нажал на спуск. Пукнул глушитель, и безнадежно испорченный селектор с грохотом свалился со стола.
   – Не надо вещи портить,– совершенно хладнокровно произнес Мухтар, а лысо-бритый дядя взвизгнул и попятился.
   – Лучше не кричи,– сказал ему человек в ватнике.– А ты гони деньги.
   – Мы тоже стрелять умеем,– напомнил Мухтар, и человек в ватнике снова нажал на спуск.
   Пуля пробила Мухтаров бицепс. Тот даже не вскрикнул, только отшатнулся.
   – Следующая в локоть,– сказал человек в ватнике.– Потом – в колено. Знаешь, что будет?
   – Знаю,– хрипло проговорил Мухтар. Кровь капала с его пальцев.– Ты сразу сюда стреляй! – Он коснулся здоровой рукой лба.
   – Пятьдесят,– сказал человек в ватнике.– Я думал, ты стоишь дороже. Ладно, лично для тебя скидка – сорок пять.
   Мухтар посмотрел на лысо-бритого. Рассчитывать на того явно не стоило.
   – Алик,—приказал Мухтар,– дай, что он просит.
   Лысо-бритый полез в стол под компьютером. Руки у него ходили ходуном, но коммерческий контур функционировал.
   – Сорок пять,– лысо-бритый выложил четыре упаковки сотенных и одну из пятидесяток.
   – Пять дай,– буркнул Мухтар.
   Лысобритый молча кинул еще одну пачку.
   Человек в ватнике запихнул деньги в карман и ударил лысо-бритого рукояткой по макушке. Тот осел на пол.
   – Меня лучше убей,– посоветовал Мухтар.
   – Как скажешь,– кивнул человек в ватнике и нажал на спуск.
   Мухтар отлетел к стене. На лбу у него расцвел красный цветок. Как раз там, куда он показывал минуту назад.
   Человек в ватнике обошел стол, выдвинул ящик, из которого лысо-бритый доставал деньги. Там оставалось еще прилично. Убийца вынул ящик, высыпал деньги в полиэтиленовый пакет с тигрой, сдвинул предохранитель замка, вышел в коридор, захлопнул дверь и не спеша направился к выходу. Когда лысо-бритый Алик очнулся, человек в ватнике спускался по эскалатору метро на станции «Чернышевская».

Глава двенадцатая

   Залязгала входная дверь. Альбина приглушила звук телевизора, повернулась.
   Вошь. Протопал через зал в душевую, бросив небрежно: «Здравствуй».
   Альбина выскользнула в коридорчик. Вот одежда, вот полиэтиленовый пакет. В пакете – пистолет, который она видела вчера, и пачки денег. Тысяч двести. Печатает он их, что ли?
   Альбина сложила пачки обратно в пакет, повертела в руках пистолет… и тоже сунула обратно. Хитрый у нее тюремщик, не зря сказал, что сама она отсюда не выйдет. А угрожать ему – пустой номер. Альбина представила, как он подходит без всякого испуга, вынимает у нее из руки пистолет… Плевать ему на угрозы.
   И жизнь свою он не ценит. Нет в ней смысла. Жизнь для него – картонная коробка с деньгами. Вкладывает, вынимает… Зачем?
   «А если я? – подумала Альбина.– Если я стану смыслом его жизни?»
   Двор оказался тот самый. Впрочем, Ласковин в этом нисколько не сомневался. Особенно после того, как пришел Сон.
   Жгучее южное солнце. Зеленая блеклая речная вода. Сладкая – Андрей попробовал. Ни деревца, зато трава густая и высоченная – по плечи. Андрей скинул рубаху, подставил белому свету бледную спину.
   «Сгорю,– подумал отвлеченно.– Или нет?»
   Он знал, что это сон. По воздуху. Такой воздух разве что на Алтае найдешь.
   Лодочка бесшумно выскользнула на излучину. Быстрая, проворная, этакий лубяной каячок, подлетела, ткнулась носом в берег – пустая.
   Приглашение. Что ж…
   Андрей опустился на дно, взялся за тонкие, прогнувшиеся борта. Лодочка просела на песок, ширкнула дном, соскользнула, закачалась, вывернулась и прытко пошла вниз по ленивой речке. Андрей сидел, глазел по сторонам – те же заросшие травой берега, ощущал в нескольких миллиметрах под собой упругую прохладную воду. Солнце жарило в полный рост, но Андрей почему-то знал: не такой уж это южный юг. Просто лето. «Серпень» – пришло нужное слово. Серпень, серп…
   Плыл долго, даже задремал. А когда очнулся, голова внутри была как ватная – макушку напекло. Андрей черпнул забортной водицы, смочил волосы, поглядел на солнце. Сдвинулось. А вокруг те же берега, внизу – нежный песок, повыше – метластая густая трава.
   Ага. Впереди обнаружился остров. С деревьями. Лодка определенно держала курс к острову. И даже скорость прибавила – вода у бортов враз зашуршала и запенилась.
   Андрей спрыгнул на песок раньше, чем лодочка выскользнула на берег. И челнок сразу остановился, словно утратив собственную волю.
   Пологий песчаный бережок. Крутенький берег. Дальше – зеленая травка, толстенные кряжистые стволы.
   «Вот это да! – восхитился Андрей.– Лет по триста, не меньше».
   В ботанике он был не силен, но дубы, конечно, признал.
   Шагах в сорока, на краю широченного пня, сидел человек. Голова его клонилась на грудь, длинные светлые волосы волнами прятали лицо. Андрей быстрым шагом направился вверх по пологому склону. Он уже признал сидящего. По белой с вышивкой рубахе, по красным сапогам, по густым вьющимся волосам.
   – Эй,– окликнул Андрей еще с десяти шагов.– Проснись, друже, я уже здесь.
   Сидящий медленно поднял голову…
   Это был не двойник, совсем другой человек. Глядел на Андрея, и холодный огонь плескался в глубоко запавших, обведенных темным глазах.
   Длинные усы шевельнулись, как живые, в густой бороде образовалась щель – человек шумно вздохнул. Затем произнес густым, глуховатым голосом:
   – Где твой брат?
   Вот он, заповедный люк. Ласковин обозрел куцый дворик. Углядел в углу кучу черных от сырости и осевшего смога ящиков, крепких, с жестяными полосками, еще доперестроечных, должно быть. За ящиками даже не насрано. Сплошной сюрреализм. Ласковин быстренько облачился в старые джинсы, болотные сапоги, надел куртень непромокаемую чуть ли не студенческих времен. В карман куртени упрятал меч-кладенец современного ратоборца, самовзводный автоматический пистолет «Беретта М-84», модель 81, с двусторонним предохранителем и магазином на двенадцать патронов калибра 7,65. Незарегистрированный и безусловно более предпочтительный, чем ПМ, на который наличествовала бумажка. Имелось у Ласковина нехорошее предчувствие. И опыт имелся. Пальни он в свое время из разрешенного к ношению «медиума» (который впоследствии пришлось поменять на отечественную модель), а не из левой «китаёзы» – и прямиком на нары. Ныне не десятый век. Ныне геройствовать положено не словом и делом, а скромно и с оглядкой. Иначе – к ответственности. За клевету или насилие. И это, наверное, правильно. Но иногда обидно. Потому как закон – не стена, а шлагбаум. Иной перепрыгнет, а иной снизу проползет.
   Крышка люка ловко села в пазы, отрезав Ласковина от мутного осеннего дня. Грязные ступени из железного прута, бетонный колодец. Лампочка, украшавшая чело Ласковина, давала не так уж много света, но, встав на дно, Андрей врубил мощный фонарь, прорезавший темноту сразу на полсотни шагов. Первым делом Ласковин принюхался. Запашком тянуло, но терпимо. На экстренный случай у него имелась маска – кислородный аппарат закрытого типа, рассчитанный на шесть часов непрерывной работы. В рюкзачке за спиной покоился также компактный аппарат ночного видения, термос с какао и три пачки галет. К рейду Андрей подготовился на совесть.
   Вопреки ожиданиям, тоннель оказался не круглого, а прямоугольного сечения и довольно просторный – можно было идти, не сгибаясь. Воды по щиколотку и столько же грязи. Вполне проходимо. И Ласковин пошел.
   Шел долго. Периодически попадались ведущие наверх колодцы. Встречались и ответвления, но похуже, помельче. Андрей решил придерживаться генеральной «трассы», глядишь, объявится какой полезный знак или интуиция проклюнется.
   Не проклюнулась. И никаких всплесков подсознания. Через полный час подземных странствий ничего не изменилось. Те же осклизлые стены, спертый канализационный дух. Разве что воды под ногами прибавилось. Ласковин решил отступить от генеральной линии и при первой же возможности свернул вправо, в побочный ход. Здесь голову пришлось пригнуть, зато грязи под ногами стало поменьше, а вода заструилась с веселым журчанием. Вниз. Еще четверть часа. Черные налипы на бетоне. Вот где триллеры снимать. Вылезет из-за поворота осклизло-зубастая пасть, задергает осьминожьими щупальцами…
   Вылезло. Наехало так, что дух перехватило. Не киношное чудище – натуральный человеческий ужас. Инфразвук.
   Сжав зубы, Ласковин перетерпел первый приступ. Главное – без паники. Страх – враг знакомый. И полезный. Медленный вдох, еще более медленный выдох. Так, спокойно. Маску надеть – на всякий случай. Фонарь – в левую руку, «беретту» – в правую. Нормально, Ласковин, все нормально. Щелчок предохранителя. Нормально, ты вооружен, ты обучен. Ты – воин.
   Ужас приотпустил, подался в стороны, сгустился за спиной. Не оглядываться, Ласковин. Там – пусто. Ты оттуда пришел.
   Еще одно усилие. Шаг вперед, еще один. Стены – как внутренность огромной кишки.
   Пятно света выхватило из темноты белый бугор. Ласковин подошел ближе. Белый взбухший бок, мокрая длинная шерсть. Бородатая узкая голова с тяжелыми выгнутыми рогами. Водяной поток, разделенный надвое. Ласковин тупо уставился на труп.
   Толстое красное вымя, растопыренные ноги с раздвоенными копытами. Дохлая коза. Черт! Вот что он меньше всего ожидал здесь увидеть.
   Андрей перепрыгнул через труп и двинулся дальше. Ужас – следом. Нет, впереди.
   Потолок пропал. Прямо над головой – черная широкая труба колодца. Ласковин посветил вверх, ожидая увидеть люк. Люка не было. Мощный луч таял в темноте. Через секунду Андрею показалось, что он смотрит не вверх, а вниз. Висит вниз головой над бездной. Пошатнувшись, Ласковин схватился за стену, но тут же отдернул руку: ледяная слизь. Омерзительное ощущение. Дыра над головой жадно высасывала силу. Взамен – ужас. Именно оттуда.
   Контроль дыхания. Медленные движения. Шаг в сторону, поворот. Еще шаг, два, три… преграда, перешагнуть, дальше… как автомат. Контроль дыхания, контроль движений, мыслей…
   Ласковин очнулся уже в основном тоннеле. Отпустило, слава Богу. Живой. Целый. Не спятивший. Андрей покачал головой, поставил пистолет на предохранитель и сунул оружие в карман. Нет, на сегодня хватит. Руки тряслись. Все, наверх, в первый же люк.
   Железная крышка откинулась. Ласковин высунулся по пояс, под моросящий дождик. Сгрудившиеся троллейбусы, громоздкая туша Казанского собора вызвали невероятную радость. Словно старого друга встретил.
   Ласковин поставил на место люк. Переодеваться не стал, влез в семнадцатый троллейбус, доехал до Техноложки. Народ косился на него неодобрительно. Попахивало, должно быть.
   Вышел, перешел через Московский, переоделся в укромном дворике, засунул барахло в рюкзачок, рюкзачок – в пластиковый пакет, а пакет – в черную дорожную сумку. Застегнул молнию и снова стал респектабельным молодым человеком. С незарегистрированной «береттой» в кармане.
   Спустя десять минут он уже садился в «ауди». И не мог избавиться от ощущения, что избежал большой беды. Знать бы еще, какой.
   Вошь перевернулся на живот, положил под щеку соединенные руки. На его плече Альбина разглядела крохотные синие буковки: «УКД». Раньше она этой татуировки не замечала. Альбина взъерошила тонкие волосы на его затылке. Вошь что-то пробормотал во сне. Что-то жалобное. Альбина ощутила, как нежность наполняет ее, перевернулась на спину, вытянулась. Высокий потолок терялся в темноте. Как небо.
   – Небо… – негромко сказала Альбина.
   И вдруг совершенно отчетливо осознала: она останется здесь навсегда. Вошь никогда ее не выпустит. Никогда. И намеки на будущее освобождение, крючки, спрятанные в его словах (ведь он не сказал прямо, что отпустит ее), крючки, которые Альбина жадно хватала и обманывалась, обманывалась… Никогда!
   Дыхание ее пресеклось, и слезы покатились по щекам. Никогда!
   «Я его убью!» – подумала она.
   Представила, как берет пистолет и разряжает его в затылок спящего.
   Вошь шевельнулся… Поднял голову и посмотрел на Альбину. В зрачках его плескался сон. И сон этот был – Тьма.
   Сотовый телефончик в нагрудном кармане Короеда тоненько запищал.
   – Короед? Это Кныш. Есть контакт!
   – Да ну?
   – Мы взяли наводку. Вчера.
   – А звонишь сегодня! – буркнул Короед.
   – Ладно, расслабься! Проверить же надо.
   – Проверил?
   – Точняк!
   – Понял. Поднимаю бойцов. Жди.

Глава тринадцатая

   Вечером того же дня три джипа и синяя «вольво» свернули на Лифляндскую улицу и остановились у бетонного забора с рваной колючкой поверху. Из них десантировалось шестнадцать человек в полном боевом прикиде: броники, автоматы со складными прикладами, камуфляж, черные намордники. И еще двое, одетые попроще. Последние – «тобольский» шишак Короед и директор детективного агентства «Безопасность» Кныш.
   Двое остались на стреме, остальные через щель между двумя бетонными блоками проникли на заводскую территорию. Трое волокли туго набитые баулы. Ясное дело, ни один сторож не рискнул их остановить. Если тут еще водились сторожа.
   – Детский сад,– возбужденно говорил Кныш.– Вчера влез, сегодня вылез. Есть «хвост», нет, ему насрать. Отморозок, ясный хряп! Стой! Прибыли. Вот тут!
   Куча заводского мусора – с одной стороны, несколько ржавых черных цистерн – с другой. Посередине – цепь колдобин, подразумевающих дорогу. Между колдобинами – канализационный люк.
   – Кто не служил – шаг вперед! – на всякий случай скомандовал Кныш.
   Таких не оказалось. «Тобольские» лидеры, следуя курсу покойника Берестова, старались набирать бойцов не из воров и спортсменов, а из десантуры, имевшей опыт реальных боевых действий. Граната и автомат поавторитетней заточки или боксерской перчатки.
   – Отлично. Тогда облачайтесь.
   Боевики разобрали содержимое баулов, стандартные комплекты химзащиты. Облачились, слегка потеряв в грозности вида, зато обретя некий марсианский элемент. Зеленые, так сказать, человеки. Не с бластерами, впрочем, а с тривиальными АКашками.
   – А ты? – спросил Короед.
   – Мы тут постоим,– ответил Кныш.– Мало ли…
   Бойцы оглядывали друг друга, посмеивались.
   – Газы! – гаркнул кто-то.
   Заржали.
   – Хубиев,– сказал Короед.– Ты старший. Что делать, знаешь?
   – Мочить все, что движется! – гыгыкнул кто-то.
   – Р-разговорчики! – командным голосом рявкнул Хубиев.– Нормально, командир, задача ясна. Ежели он там, сделаем. Муха, вскрывай нору.
   Муха, похожий скорее на гориллу, чем на вышеназванное насекомое, присел, с шиком пальцем поддел крышку, скинул, заглянул в нутро… и тут же начал натягивать резиновые перчатки.
   Бойцы столпились вокруг люка, кто-то присвистнул.
   – Разберись,– скомандовал Хубиев.– Газы!
   На этот раз никто не засмеялся.
   Хубиев взял автомат в руку и полез в люк. Остальные – за ним, Муха – последним.
   – Объект был без противогаза,– зачем-то напомнил Кныш.
   Короед шевельнул плечами: какая разница. Пискнул телефон.
   – Мы внизу,– доложил Хубиев.– Все чисто.
   И тут же грохнул автомат.
   – Какая блядь!..– заорал Хубиев.
   – Крыса,– ответили ему.
   – Мудозвоны,– сказал Хубиев уже спокойней.– Все чисто, командир. Отбой.

   Вошь проснулся, мягко, не потревожив Альбину, соскользнул на ковер. Опасность. Он быстро оделся, подключил наушники. Так и есть. Равномерное «хлюп-хлюп». Люди. И не меньше десятка. В запасе – минут десять. Вошь быстро оделся, проверил оружие, РПК, гранаты. Привычные вещи. Более привычные, чем пистолет. Вошь присоединил диск и вышел в предбанник. Задраив люк, он надел резину, раскрыл шкафчик, приготовил основное оружие. Но сначала следовало проверить, кто идет. Вдруг обычные работяги.
   Вошь спустился в тоннель, прошел метров тридцать до отворота, выглянул… и сразу увидел мельканье фонарей. А через мгновенье – выхваченное из темноты полоской света автоматное рыльце. Нет, к «Водоканалу» эти ребята явно не имели отношения. Вот и хорошо.
   Вошь вернулся. Так, ранец – на спину, пулемет – на ремень, «трубу» – в руки. Тяжеленько, однако. Ну ничего, недалеко. Добрел до поворота, выглянул: подошли. Но недостаточно. Осторожные.
   Вошь притаился за отворотом подземной кишки, на слух определил, когда враг приблизился на достаточное расстояние, выскочил прямо под перекрестные полосы фонарей. И выпустил «дракона».
   Огненный змей с воем ворвался в тоннель. Резина, вмиг вспыхнувшая коптящим пламенем. Дикий нечеловеческий вопль. Еще один. Захлебывающийся лай автоматов. Пули, рикошетирующие от стен. Горящая жижа под ногами, горящие стены, горящие фигуры людей.
   Вошь сбросил огнемет на пол, перекинул РПК на грудь. Хобот противогаза мешал держать оружие, но не настолько, чтобы сделать стрельбу неточной.
   Вошь снова вышел из-за поворота, встал поудобней. И нажал на спуск.

   – Хубиев! Хубиев! Обзовись, мать твою!
   – Надо было нормальную рацию взять,– проворчал Кныш.
   Короед зыркнул на него волком и опять забубнил в телефон:
   – Хубиев, Хубиев…
   Только когда начало темнеть, Короед сунул телефон в карман и двинулся к машинам.
   – А ты жди здесь! – рыкнул он на Кныша.– Ты, сука… – Опомнился.– Ладно, извини. Постой немного, сейчас бойца пришлю.
   – Давай, к хозяину,– буркнул он шоферу, проваливаясь в мягкое сидение.
   Ох как не хотелось ехать. А надо.

   Больше всего Короед опасался слов – «неоправданные расходы». Но пронесло.
   – Дурак,– сказал Гришавин без особого, впрочем, гнева.– Зачем в дыру полез? Подождал бы, пока сам вылезет.
   – Я хотел быстрее,– оправдываясь, пробормотал Короед.
   – Быстро только мухи срут,– назидательно изрек «крестный папа».
   – Я там бойца оставил. На случай, если вылезут.
   Гришавин кивнул.
   – Не вылезут – других наймем. Этого материала сейчас достаточно. А теперь исчезни, я гостей жду.
   Короед вышел, все еще не веря, что гроза обошла стороной, а Гришавин вызвал секретаря.
   – Дай-ка мне первого кандидата,– распорядился он.– Полковник, ты? – вальяжно сказал в трубку.– Гришавин. Надумал? Ну добро. Сейчас машину за тобой пошлю. Посидим, потолкуем… Какие дела? Никаких дел! Ты каких девочек любишь? Толстых? Ха-ха… Очень толстых? Есть. У меня все есть. Нет, не в Греции. Греция тоже у меня, вникаешь? Ну молодец! Жду.

   Ласковин пообедал в кафешке около «Электросилы». Он иногда там обедал, если не хотелось ехать домой. А сейчас не хотелось. В машине у него лежали карты. Карты подземных коммуникаций двух районов. Шесть толстенных папок, которые, благодаря правительству, не любившему платить бюджетникам, обошлись Ласковину всего в двести тысяч. За четыре часа Андрей просмотрел все, что требовалось. И обнаружил, что из указанного колодца можно попасть практически в любую точку города. Очень утешительная информация. Перспективная гипотеза о том, что «Робин Гуд» в спецовке причастен к похищению Альбины Растоцкой, пока не опровергнута. Но и не подтверждена. Тупик. Аналогичный тупик и у официальных расследователей. Правда, Ласковин не проинформировал их о своих догадках.
   Ласковин расплатился, вышел и направился к таксофонным автоматам.
   Вставил карточку, набрал номер Зимородинского.
   – Слава,– сказал он,– ты не мог бы к нам подъехать?

   Двое наблюдали, как светловолосый человек в кожаной куртке звонит, потом, вытащив карточку, поворачивается и идет в сторону Благодатной улицы.
   – Проверим,– предложил старший. Огляделся и тут же обнаружил пятерых омонов с автоматами, явно не знавших, к чему приложить молодецкую силу.
   – Веди его,– бросил он второму, а сам направился к омонам.
   – Простите,– очень вежливо обратился он.– Я видел, как вон тот человек подобрал пистолет. По-моему, боевой.
   – Который? – хищно спросил самый молодой, прыщавый сержант.
   – Вон тот.
   Омоны ринулись сквозь толпу… а их осведомитель тут же потерялся.

   Ласковина грубо схватили за плечо. Он рефлекторным движением смахнул руку, развернулся… и увидел наставленные автоматы. Менты.
   – Стоять, сука! – рявкнул самый сопливый на вид.
   – Стою,– холодно произнес Ласковин.
   Руки чесались поучить их вежливости. Но ведь стрелять начнут сдуру. А вокруг люди…
   – Как насчет представиться? – осведомился он.
   – Сейчас я тебе представлюсь! – прошипел другой.– Руки за голову, ноги расставить! Серега!
   Серега тут же с профессиональной ловкостью обшмонал Ласковина и сразу обнаружил пистолет.
   На лицах омонов выразилось полное удовлетворение.
   – Ага,– радостно сказал Серега и с ходу врезал Ласковину коленом в пах.

   – Опаздывает,– недовольно проговорила Наташа.– Как всегда, опаздывает.
   – Ничего,– примирительно сказал Зимородинский.– Я не спешу. Тем более мы не договаривались на конкретное время.

   Он взял гитару, провел ладонью по струнам:
«Мне надо на кого-нибудь молиться,
Подумайте, простому муравью
Вдруг захотелось в ноженьки валиться,
Поверить в очарованность свою…»
[4]

   Пел он тихо, почти речитативом, и аккомпанировал так же тихо, а глаза стали мягкими и беззащитными. Таким Наташа не видела его никогда. Даже и представить не могла, что он может быть таким.
   Наташа оперлась подбородком на ладонь, сказала задумчиво:
   – Не знала, что ты играешь.
   – Шутишь? – Зимородинский покачал головой.– Разве это игра? Так, для себя…
   Он положил гитару на тахту, рядом с Наташей, провел ладонью над свечой. Пламя сразу удлинилось, потянулось к его руке, словно живое. Живое…
«И танцующее пламя, золотые языки,
Мы берем его руками
И смеемся от тоски.
Мы срываем мысли-блестки,
И глотаем желтый дым,
Травяной, сухой и острый,
Нам, как боль, необходим… 

   Надо бы записать»,– подумала Наташа. И тут же забыла. Рука Зимородинского гладила подлокотник, но Наташе показалось: пальцы его касаются не полированного дерева, а ее собственной кожи, такой же темной и блестящей.
   – Ты сейчас какой-то другой, Слава,– сказала Наташа.
   Зимородинский молчал.
   Наташа взяла гитару, ей нужно было занять руки.
   Зимородинский тут же откинулся в кресле, переплел пальцы, приготовился слушать.
   Наташа села поудобней, перекинула ногу за ногу. У нее были очень красивые ноги. Редко какому мужчине удавалось не обращать на них внимания. Зимородинскому удавалось. Он всегда смотрел только в глаза. Или чуть-чуть глубже. Наташа чувствовала: он доверяется ей. Полностью. Не требуя ничего взамен. Отдаст ей все, что она попросит. Даже собственную жизнь. Слава ничего не говорил, но она поняла. Такая власть пугала и завораживала. Будто смотришь в пропасть…
   «Мне надо на кого-нибудь молиться…»
   Пальцы Наташи скользили по белым упругим струнам. Как по живому.
«„Упаду и не заплачу!“
Косточки излом.
Голова/соломка, мячик/
Набок повело.
Белый-белый,
Сладкий-сладкий —
Поднял, уронил.
Скачет, катится лошадка…
Ты ведь не забыл,
Как летели-облетали,
Кожицы нежней,
Маки-дни из давней дали
Ежевичных дней?
Сколько терпких юных весен
/беспечальный ряд/,
В них ушла /и не воскреснет/
Спутница твоя.

Прежний звук уже не впору,
В спаленке темно.
Золотистые озера
Журавлиных снов —
Там, где парусник из луба,
А тебя ведет
Не она… а жесткогубый,
Сумрачный фагот.
Сквозь танцующие снегом
Редкие леса,
Мимо Свири и Онеги – прямо в небеса…» 

   Наташа запнулась…
«Пламя прыгает под кожей,
Жалит, но не жжет.
«Невозможно, невозможно!»
Звук, как пламя, сердце гложет.
«Невозможно, невозможно!»
Про€клятый фагот!» 

   Наташа закрыла глаза, пережидая. Это нельзя петь!
   Отошло. Наташа вздохнула, с трудом вспомнила прежние слова:
«По стволам сбегают капли,
Быть ли, иль не быть?
Тянет крохотные лапки
Кисленькая сныть.
Упаду. И не заплачу:
Лбом уткнусь в кору.
Капли выпуклые спрячу:
Варежкой сотру». 

   – Это, конечно, ты? – спросил Слава.
   – Это, конечно, я,– Наташа тихо рассмеялась и отложила гитару.
   На миг показалось: он услышал то, что она не посмела спеть.
   – Мне хорошо с тобой,– проговорила Наташа.
   Зимородинский медленно, осторожно взял ее руку, прижал к губам.
   – А вот это уже не хорошо,– прошептала Наташа, чувствуя, как тепло его губ поднимается вверх, от запястья по плечу, к сердцу.
   Зимородинский молча смотрел ей в глаза, и Наташа вдруг поняла: это все. Продолжения не будет. Сейчас он отпустит ее ладонь и больше никогда не прикоснется к ней губами. Даже при встрече или прощании. И ей стало так тоскливо, что слезы навернулись на глаза.
   – Господи,– проговорила она с обидой.– Почему все так неправильно?
   Зимородинский молчал. Он понимал. И разделял. Как никто. Как ни один человек на Земле. Даже Андрей. Особенно, Андрей!
   – Почему, Господи?
   Щелкнул, проворачиваясь, замок на входной двери.
   Наташа и Зимородинский отпрянули друг от друга, Наташины щеки зарозовели.
   – Эй! – донесся из прихожей веселый голос.– Я пришел! Почему не гремят фанфары?
   Наташа встала. Вышла в коридор, мимоходом глянув в зеркало, поправила волосы.
   Андрей тут же сграбастал ее, поцеловал. От него вкусно пахло кожей, мужским одеколоном и, собственно, им самим.
   – Опаздываете, милостивый государь,– привычным голосом произнесла Наташа.
   Раз веселый, значит, все в порядке. И слава Богу!
   – Менты свинтили,– сообщил Андрей.– Слава тут?
   – Тут,– Зимородинский появился в дверях.
   – Голодный? – спросила Наташа.
   – Кофе свари, малыш.– И Зимородинскому: – Извини, опоздал. Давно ждешь?
   – А хоть бы и вообще не приходил,– усмехнулся сэнсэй.– Мне в Наташенькины очи глядеть приятней, чем в твои наглые глаза.
   – Спелись, значит,– фыркнул Андрей.– Ну извини, что помешал.
   – Извиняю,– ухмыльнулся Зимородинский.– Что там у тебя с ментами? Из-за этого звал? Или соскучился?
   – Соскучился. Но про ментов расскажу. Занятно.

   Ласковин не любил получать коленом по яйцам. Не нравилось ему это. Поэтому плавно перейдя из стойки «расставить ноги» в более привычную, отвел колено омона Сереги и, совершив несложный маневр, оказался у него за спиной.
   Коллеги Сереги, разумеется, не остались равнодушными наблюдателями. Прыщавый и пообещавший представиться бросились на Ласковина, вознамерившись опробовать на его физиономии прочность табельного оружия. Андрей качнулся влево-вправо, сымитировав обоим встречное движение, и ушел назад, в низкую стойку.
   Прыщавому не повезло совсем – он промахнулся и, не удержав равновесия, «провалился» вперед. Второму повезло больше. Он попал. По скуле прыщавого. Тот заорал. Двое других омонов ринулись на помощь. Омон Серега развернулся, но Ласковин вновь обогнул его, мягким блоком отвел летящий в живот ботинок (ботинок врезался в спину омона Сереги), поднырнул под чей-то локоть и услышал смачный звук попадания, сопроводившийся зубовным лязгом. Развернувшись, он обнаружил, что только двое из пятерых держат его в поле зрения. Зато эти двое намерены вступить с ним в самые тесные отношения. Андрей пошел им навстречу – в прямом и переносном смысле. Результатом сближения явилась разбитая губа одного из бойцов, ушибленная голень прыщавого (этому определенно не везло) и увеличение количества заинтересованных зрелищем зевак.
   Собственно, парни действовали не так уж плохо. И довольно грамотно. Просто им попался неудобный противник. Работа с группой по методике Зимородинского (почерпнутой, кстати, на две трети у «большого сэнсэя») предполагает тесный контакт и постоянную подмену силуэтов. Иначе говоря, кулак, нацеленный в одну челюсть, попадает в другую. Кроме того, в такой практике трудно использовать холодное оружие и практически невозможно – огнестрельное. Правда, велика вероятность схлопотать случайный удар. Но это уж вопрос подготовки.
   С подготовкой у Андрея все было хорошо. Поэтому спустя минуты полторы трое из противников, выражаясь научным языком, перестали ориентироваться в пространстве, а двое остальных сообразили: избиение товарищей пора заканчивать. Тем более, место бойкое и зрителей набралось уже человек тридцать. Плотненькая такая толпа.
   – Ну,– сказал один, тяжело дыша.– Ты у меня лет на пять присядешь!
   – За что? – осведомился Ласковин.– Я вас пальцем не тронул.
   Святая правда.
   – Сидор, мудак, ты мне ногу сломал! – прошипел сидящий на асфальте омон Серега.
   Сидор оглядел весьма заинтересованные физиономии зрителей.
   – А ну расходись! – рыкнул он.– Что вам, бля, цирк?
   Граждане, попавшие под огнедышащий взор омона, скромно опускали глазки. Но не расходились, естественно.
   Зато появилось подкрепление. В лице трех милиционеров, возглавляемых маленьким шустрым капитаном.
   – Сидор,– воззвал Ласковин,– отдал бы пистолет. У меня разрешение в кармане.
   Сидор с большой охотой разрядил бы этот пистолет в самого Ласковина, но безнадежно утратил инициативу. На первый план вылез капитан.
   – Капитан Чистяков! – представился деловито.– Какой пистолет, где?
   Омон Сидор глядел на капитана, как искусствовед на гниду, и молчал.
   – Мой,– пояснил Ласковин.– Зарегистрированный. Вот у него в кармане,– и указал на омона Серегу, нянчившего ушибленную голень.– Я попросил бы соблюдать законность.
   – Разберемся.– Капитан окинул взглядом толпу и сделал правильный выбор.– Вы задержаны, гражданин. Попрошу в машину.
   – Не ходи,– предупредили из толпы.– Покалечат.
   – Я попрошу! – повысил голос капитан. И омону Сидору: – Он что, оказывал сопротивление?
   Омон Сидор мрачно посмотрел на Ласковина. Андрей лучезарно улыбнулся.
   – Вроде того.
   – Его работа? – капитан кивнул на омона Серегу.
   – Нет,– неохотно проговорил омон Сидор.– Не его.
   – Ясненько,– на челе капитана отобразилась могучая работа мысли.
   Ласковин пришел ему на помощь.
   – Капитан,– сказал он.– Если необходимо, я поеду с вами. Только возьмите у… коллеги мое оружие.
   – Да,– заявил капитан.– Дайте-ка мне его пистолет.
   На скуле прыщавого вспух солидный фуфел, еще один омон нервно облизывал разбитую губу, но серьезных повреждений, похоже, не было. Даже подшибленный Серега перестал блажить насчет сломанной ноги и кое-как поднялся. На суровых лицах было крупными буквами написано, что они сделали бы с Ласковиным, попадись он им пьяный и связанный.
   Но…
   Капитану отдали пистолет. Ласковин проследовал в машину, а омоны остались.
   – Продолжайте патрулирование,– напутствовал капитан молодежь.
   Омоны не соизволили ответить. Капитан им не указ – другое ведомство. Но, ух, не сладко придется тому, кто теперь ненароком обратит на себя внимание бойцов «особого назначения». Ух, они ему и назначат. Ух, попался бы им тот «глазастый» мужик!
   Зоркие глаза шарили по сторонам. Но благожелателя, обратившего внимание омонов на Ласковина, среди зевак, естественно, не оказалось.

   – Хорош,– отметил старший.
   В голосе его сквозило одобрение.
   – Ничего себе,– в голосе второго энтузиазма не хватило бы и на четверть спичечной головки.
   – Поэтому торопиться не следует,– произнес первый.
   Вот с этим второй был полностью согласен.

   – Слышь, закурить есть? – Из зарешеченной щели на Ласковина таращились черные блестящие глаза, украшавшие небритую физиономию.
   – Не курю.
   В обезьянник его не посадили. Хороший признак. И информацией о потрепанных омонах капитан с дежурным не поделился. Только положил на стол ласковинского «макарку». Хорошо, что «беретта» осталась в машине.
   – Документы.
   Андрей протянул права.
   – Где проживаете? Место работы?
   Упоминание «Шлема» особой реакции не вызвало. Другой район.
   – Лицензия?
   Ласковин положил бумажку.
   – Так… Работаете в одном месте, а разрешение выдано на другое. Почему?
   Разрешение в свое время оформлял Смушко. Через Петю. На службу безопасности концерна «Город».
   – Я с ними сотрудничаю,– уклончиво ответил Ласковин.
   Капитан заглянул в разрешение. Нахмурился. Посмотрел на Ласковина. Несколько иначе, чем раньше.
   – Думаю, задерживать гражданина не имеет смысла,– произнес он.
   Дежурный удивленно воззрился на него. Капитан наклонился, шепнул что-то дежурному на ухо. Ласковин уловил заковыристое слово «администрация».
   Спустя сорок минут Андрей уже был на Пестеля.

   – Не нравится мне эта история,– проворчал Зимородинский.– Говоришь, такое ощущение, будто их на тебя навели?
   – Вроде того. Но, с другой стороны, парни могли и под курткой пистолет опознать, вроде, грамотные. Будь на моем месте кто попроще, положили бы и обратали на раз. Ты, Слав, вот что скажи: как мне отыскать человека, о котором я почти ничего не знаю. Есть какие-нибудь приемы? По фотографии, например…
   Зимородинский подергал ус.
   – По фотографии можно сказать, жив человек или умер. Если знать, как спросить. А выследить… Это, хлопче, больше для книжек фантастических. Разве что место определить. С точностью до двадцати километров… или до наоборот. Хотя хороший колдун многое может. Но колдун ничего не делает даром, вникаешь?
   – А ты, ты как бы стал искать?
   – Подробности,– потребовал Зимородинский.– Драться вслепую я могу, а вот думать – извини.
   Пришлось Андрею выложить всю историю.
   – Так,– изрек сэнсэй.– Задача.
   – Может, плюнуть? – спросил Ласковин.
   – Нельзя. Раз Наташа просит – должен помочь. Тем более она даже и не просила – сам влез. Взялся за гуж – тяни и помалкивай.
   – Но как мне ее искать?
   – А никак. Если ты прав, твоего отморозка сейчас полгорода ищет. Как тебя в свое время, не забыл?
   – Такое забудешь!
   – Ну так и пусть ищут. А ты найди тех, кто ищет. И опереди. Вникаешь?

   – Что? – Альбина проснулась и привстала на подвижном ложе.
   Вошь медленно раздевался. Стащил куртку, уронил на пол. Рубаху снял, тоже бросил, затем штаны…
   – Спи,– коротко бросил он.
   Но Альбина не послушалась. Глядела, как он стягивает с себя одежку, чувствовала: что-то не так.
   – Вошь…
   – Что?
   Он подошел – худой, жилистый, мышцы, как канаты, вокруг костей,– присел на корточки.
   – Что?
   Альбина взяла его руку, ткнулась лицом в ладонь. Ладонь пахла порохом. Альбина не удивилась, словно так и должно быть.
   – Тебя не убьют?
   – Нет.
   – Нет? – Альбина подняла глаза.
   – Нет. Спи.
   Он освободил руку и легко, по-звериному, не вставая, перепрыгнул через женщину.
   Булькнула, переливаясь, вода в матрасе.
   Вошь натянул на себя одеяло, повернулся спиной. Через минуту задышал ровно – уснул.
   «Какая ночь,– подумала Альбина.– Какая чудная ночь…»

Глава четырнадцатая

   Три человека сидели в демонстрационном зале ТОО «Шанкар». Короед, Кныш и мужчина лет пятидесяти, при галстуке, костюме и зеркально поблескивающих ботинках. Все трое – очень серьезные. А в холле ТОО «Шанкар» разместилась «активная группа», восемнадцать боевиков и шестеро детективов Кныша. Там царила атмосфера более непринужденная, хотя кое-кому из присутствующих оставалось жить всего ничего.
   – Если бы это был взрыв, мы бы имели не целые трупы, а фрагменты,– спокойно объяснял обладатель черного костюма.– Поэтому тела следует извлечь и обследовать.
   – Тела… – недовольно проворчал Короед.– Куча головешек. На хрен их вытаскивать, полковник? На хера?
   Лоб обладателя черного костюма прорезала вертикальная морщина.
   – Я сказал: трупы надо обследовать,– сухо произнес он.– И не называй меня полковником, ясно?
   – Ясно, Витальевич,– язвительно буркнул Короед. Он и обладатель черного пиджака сразу не понравились друг другу. А это означало: в скором времени останется кто-то один. Кто именно, зависело от «папы», от Гришавина.
   – Найди подходящий морг и обеспечь транспортировку,– проигнорировав тон Короеда, приказал полковник.– Кныш, сколько у тебя машин?
   – В агентстве три. Но у каждого парня есть своя тачка.
   – Обеспечь непрерывное патрулирование. Ориентировку знаешь. При положительном результате никаких самостоятельных действий. Только наблюдение. Это волк, и брать его будет специальная группа. Живьем. Группу я сформирую сам. Короед! Твоя задача – организовать в заданном районе сеть постоянно действующих приманок. А также предупредить всех ваших… сотрудников, чтобы при любом контакте, похожем на искомый, вели себя без борзости и немедленно докладывали мне. Непосредственно. Вопросы?
   – На хрена он нам живой? – буркнул Короед.– Перемочит прорву народа.
   – Личное распоряжение Гришавина,– отрезал полковник.– Еще вопросы? Тогда свободны. Я буду здесь до двадцати ноль-ноль. Потом – дома. Действуйте.
   – На хрена он Грише живьем сдался? – пробурчал Короед, когда он и Кныш покинули демонстрационный зал.
   – Казна,– прояснил Кныш.– Представляешь, сколько этот отморозок нахапал? То-то!
   – Ты любишь джаз? – спрашивает Альбина.
   Она сидит на ковре в мужском купальном халате, а вокруг, кучками, валяются дорогие лицензионные компакты.
   Вошь глянул на нее – как просканировал: отдельно – голые ноги; отдельно – руки, пальцы, сжимающие коробочку си-ди; отдельно – облупившийся (нечем подновить) лак на ногтях; затем вверх – грудь, шея, черные взлохмаченные волосы, круглый подбородок, губы, нос, глаза…
   – Нет.
   – Тогда зачем тебе это?
   – Раньше любил.
   На ковре перед похитителем Альбины – желтая вощеная бумага. На бумаге – железный смертоносный монстр. Здоровенный, намного больше автомата. Черные металлические куски монстра разложены в строгом порядке. И в этом же строгом порядке Вошь их обрабатывает. Ветошки, сухие и смоченная жидкостью, щеточки, терочки… Смотреть на Воша Альбине приятно. Он сосредоточен и аккуратен, как женщина, делающая маникюр. Голова немного наклонена, губы плотно сжаты, круглый бицепс натягивает трикотажный рукав футболки, мышцы предплечья все время в движении – от локтя до широкого запястья. Альбина смотрит. Часами может смотреть. Что бы он ни делал. Мысли о том, что наверху: отец, дела, фирма, брошенная машина,– почти не напрягают. Приходят и уходят.
   Вошь собирает механизм. Не торопясь, но как-то очень быстро. Раз, два, три – и вместо разложенных деталей возникает длинноствольная боевая машина на растопыренных лапках-рожках. Вошь вытирает руки, запихивает ветошь в пакет.
   – Это пулемет, да? – уточняет Альбина.
   – Да.
   Альбина ловит себя на мысли, что чувствует себя почти ребенком. Маленькой глупой девочкой.
   «Ни хрена себе детка,– думает она.– Четвертый десяток пошел, мать-перемать!»
   Не помогает. Ощущение не проходит.
   Вошь уносит пулемет. Проходит минута, две, пять… Не возвращается. Альбина встает, открывает круглую дверь. Вошь – в предбаннике. Серый засаленный ватник, тускло-зеленая вязаная шапочка, кирзовые ботинки с заклепками. В руке – пластмассовая баночка с зеркальцем. В баночке – черный порошок. Вошь окунает в баночку палец, проводит по щеке. От скулы к подбородку – грязная полоса.
   – Ты уходишь? – глупо спрашивает Альбина.
   – Да.
   Коробочка отправляется в карман. Вошь открывает железный шкаф, вынимает большой вороненый пистолет, оттягивает затвор. Альбина видит латунный бок патрона. Затвор с лязгом возвращается на место. Щелчок предохранителя. Из шкафа извлекается узкая коробочка с металлическими цилиндрами. Вошь вынимает один, тщательно осматривает, затем навинчивает на пистолетный ствол. Кладет пистолет в карман. Альбина удивляется – пистолет кажется намного больше кармана. Шапочка отправляется в другой карман – наступает очередь защитного костюма. Резиновый шлем-маска – с аккуратными прорезями. Для ушей.
   Вошь гасит лампу, коротко взмахивает рукой: то ли прощается, то ли предлагает вернуться в большую комнату. Альбина остается на месте. Смотрит, как он уходит по тоннелю, как прыгает по стенам белое пятно фонарного луча. Возвращается только, когда Вошь исчезает за поворотом. Возвращается, садится на ковер, между рассыпанными дисками. Сидит и смотрит в пространство. Альбине хорошо. Но тревожно.
   Вошь идет по тоннелю. Под калошами УЗК хлюпает вода. Луч фонаря вспарывает темноту. Черная копоть на стенах. Трупов нет. Убрали. Это хорошо, думает Вошь. Тех, кто убрал трупы, он не боится. Он вообще никого и ничего не боится. Отбоялся. Когда бежал от очереди в спину. А очередь догнала. Вошь хорошо помнил слитный удар пуль, оглушительную боль, кирпичную стену, на которую его швырнуло… И последняя мысль: «Мама!»
   Теперь больше нет никого, кто оплакал бы его смерть. Даже он сам. Поэтому Смерть оступилась от него. Он, Вошь, бессмертен. Но это не имеет значения.
   – Мы его засекли,– возбужденно пробубнили в трубке.– Прям из той же дыры и вылез. Брать?
   – Нет,– сухо сказал полковник.– Вести и держать меня в курсе. Конец связи.
   – Он что, псих? – изумился Кныш.– Просто внагляк лезет. Нормально, блин!
   – Псих, это, по-твоему, легче? – спросил полковник.
   – По-моему, да. Если просчитать.
   – Ты где раньше служил?
   – ВДВ. Потом в угро.
   – Просчитать, это правильно,– одобрил полковник.– Только это тебе не маньяк-насильник, а грамотный убийца. Раз. У психов всегда есть чутье на опасность. Получше, чем у нормальных. Знаю, потому что сам психами командовал. Это два.
   Кныш понял: полковнику хочется поучать. Пусть. Кнышу даже интересно.
   – И третье, самое главное…
   – Да?
   – Мы его не просчитали.
   Полковник взялся за телефон:
   – Зубарев. Собирай группу. Объект засекли.
   – Капитана Супника. Это Мотылек. Поступил сигнал на выезд.
   – Понял. Возьмем на контроль.
   – Только осторожненько,– обеспокоился Мотылек.– У Витальича еще те волчары.
   – Не трухай,– успокоил Супник.– Тебя не засветят.
   – Саэтдинов, ты?
   – Я. Супник?
   – Угу. Поступил сигнал по Гоблину. Братва его засекла. Будут мочить.
   – На здоровье. Нам работы меньше.
   – На этот раз его сделают. Наняли чистильщиков из УБ.
   – Юра, ты не обижайся. Я сейчас занят. Добро?
   – Ты просил – я звоню. Дело твое. Мое ведомство вмешиваться не будет. Есть негласное указание, мать их…
   – Спасибо, Юра. Отзвони, чем кончится, лады?
   – Без проблем. Бывай.
   – Бывай. Спасибо!
   – Ну, еще по стопке? – майор Саэтдинов, не дожидаясь ответа, взялся за бутылку.
   – Ростик, снизь темп,– попросил Ласковин.– Я могу сойти с дистанции.
   – Слабакам – скидка,– снисходительно произнес Саэтдинов.
   Плеснул Андрею грамм двадцать, а себе – по ободок.
   – Ну, за дружбу!
   Опрокинули. Зажевали.
   – Под генерала косишь? – спросил Ласковин.
   – Не понял?
   – «Ну, за встречу!»
   – А… Угу. Мне понравилось. Тем более мы и на рожу похожи, не заметил?
   Ласковин пригляделся.
   – Что-то есть. Только ты посвежее малость.
   – Так я по жизни и выпил меньше. Это, брат, поправимо.
   – Я заметил,– усмехнулся Андрей.– Слушай, вам же, татарам, по закону никакого винопития?
   – Это ж не вино – клюковка,– пояснил Саэтдинов.– Насчет клюковки у пророка ничего не сказано.
   – Еще бы. Откуда в пустыне клюква!
   – А вообще, Ласка, я и не мусульманин вовсе. Необрезанный. Корана нет. Только и мусульманского, что в паспорте – «татарин». А снимут пятую графу – и того не останется. Нет, фамилия останется. Ну, за веру!
   Выпили. Зажевали.
   – Понимаешь, Ласка, жизнь – говно. Работа – говно. Ни хрена не могу. Вот неделю тому стрельнули гендиректора «Монтана-плюс». Знаю, кто заказал. Знаю, почему. Даже исполнителя знаю, потому что почерк характерный. А доказательств нет. И не будет. Херово, Ласка. Раскрываем одну бытовуху.
   – Ну, не так уж все мрачно… – сказал Андрей.
   – Тебе хорошо,– хмуро произнес Саэтдинов.– Ты – Спортсмен, ты – с другой стороны.
   – Угу. Вот, Ростик, привлекут тебя за контакт с преступной группировкой. В моем лице! – Ласковин захохотал.
   – Нечего ржать,– буркнул Саэтдинов.– Захотят – и привлекут. Как думаешь, откуда эта клюковка?
   – Из Финляндии.
   – То-то. Зарплата у меня – восемьсот на круг. И ту уже месяц не видел. На такую зарплату – только местные чернила покупать. Так откуда у меня клюковка?
   – Хороший вопрос.
   – Звали меня тут в одну адвокатскую контору. Охранником. В свободное от работы время. Десять баксов в час. А что! И пойду! Пусть бандиты сами себя мочат! Вот сейчас мне корешок звонил. Наняли спецов Гоблина мочить. Слыхал про Гоблина? Хотя откуда? Это мы его Гоблином окрестили. Ну, за все хорошее! Отморозок. Прикид – под работягу. Стопит кабанов и снимает бабки. А если кто возбухнет – чпок! – Саэтдинов изобразил пальцем.– И в гроб. Сначала это дело Чувало тянул, из Невского, на той неделе назад нам кинули, на город.
   – И что? – Ласковин напрягся.
   Саэтдинов ничего не заметил, слишком много уже на грудь принял.
   – А то. Отследили его частники, которых Гришавин прикармливает…
   Ласковин слушал, а внутри все кипело. Когда Ростик упомянул про люк, Андрей ничуть не удивился. Только уточнил, где, покивал: дескать, идеальное место. Завод, можно сказать, стоит. Помещений – море. Охраны – никакой.
   Саэтдинов все больше пьянел; Андрей же, наоборот, совершенно отрезвел. От возбуждения.
   Возникла Ростикова жена. Молча поставила перед мужем и гостем глиняные горшочки, встала в сторонке, сложив на груди руки.
   Андрей попробовал – восхитительно.
   – Очень вкусно,– похвалил он.
   Женщина вежливо улыбнулась.
   – Ну, за нас! – провозгласил Саэтдинов.
   Новая бутылка появилась на столе. Его жены в комнате уже не было. Словно в воздухе растворилась.
   Проклюнулся телефон.
   Ростик послушал, засмеялся.
   – А что я говорил! Ну бывай, спасибо! Вот,– сообщил Ласковину.– Молоток он, а не Гоблин!
   – Облажались спецы? – спросил Ласковин.
   – В самое яблочко, старик. Вели по правилам, а ему на правила насрать! Он нырк в люк – и свободен! Прямо посреди дороги. Между метро и ДК Горького. Орел, мать его! Ну, за успех!
   Вошь почувствовал наблюдение, едва вылез из люка. Но сразу забыл об этом – смертью не пахло. Через дыру в заборе Вошь выбрался на улицу, двинул к Балтийскому вокзалу. Балтийский вокзал – хорошее место. Много разных людей. Много таких, кто должен отдать Вошу деньги. Вошь не спешил, спешить надо после. Он шел, слегка приволакивая ноги, слушал, как шуршат по асфальту кирзовые башмаки. Ему нравился звук. Сам не заметил, как оказался у вокзала, справа, где киоски. Обошел кругом, присмотрелся. Трое давят бутылку. Вялый подросток посасывает косяк, пьяная, очень грязная тетка пытается поднять еще более грязного мужичка. Ага. Новая гладкая «БМВшка», припаркованная впритык к киоску. Два сонных качка, крашенная в три слоя девка. Вошь подошел. Встал рядом с машиной. Стекло опущено. Сантехнический запашок беспрепятственно просочился внутрь. Качки не восприняли – флегматично жевали резинку под негритянский рэп. А вот девка встрепенулась.
   – Э, мужик, ты, пошел отсюда на хер! – завопила она, мгновенно определив источник.
   Качки встрепенулись, задвигали стрижеными головами.
   – Тишка, скажи ему,– потребовала девка.– Это ж, он же, бля, в говно нырял! Тихон!
   Качок Тихон, тот, что сидел на водительском месте, высунул башку в окно.
   – Уё отсюда, мудила,– буркнул он.– Ты чё, не понял?
   – Понял,– ответил Вошь.
   И выдернул левую руку из кармана. Широкое лезвие прижалось к шее Тихона. Поперек сонной артерии. Тихон попытался втянуть голову, но лезвие совершило легкое движение вдоль его кожи, и струйка крови потекла под воротник рубашки. Тихон зашипел. А у его приятеля отвалилась челюсть, и из пасти выпал недожеванный «чуингам» – дырка глушителя смотрела прямо в глаз. Девка на заднем сиденье завизжала.
   – Молчи, дура! – рявкнул Тихон.– Мужик, ты чё, сдурел?
   – Медленно открыл дверь, медленно вынул ствол и очень медленно отдал мне,– спокойно произнес Вошь.
   Тихон в точности выполнил указания.
   – Теперь ты.
   Второй качок тоже не стал рисковать.
   – Теперь бумажники.
   – Чего?
   – Лопатники мне, живо!
   Получив требуемое, Вошь убрал нож.
   – Без глупостей,– посоветовал он напоследок и отправился прочь.
   – Во бля! – изрек Тихон, прижав руку в шее и обнаружив на пальцах кровь.– Бля буду, он, говнюк!
   – Думаешь, это он был? – спросил его приятель.
   – Нет, моя жопа! – заорал Тихон.– Ёшь твою мать, звони давай!
   Вошь обогнул вокзал со стороны платформ, прошел мимо цветочного ряда к метро. Прежде чем войти в вестибюль, натянул поверх ватника оранжевую безрукавку. Затем спокойно миновал контроль, бросив:
   – Привет.
   – Здорово,– отозвалась бабка с красной повязкой.
   Вошь ее не интересовал.
   Человек в оранжевой безрукавке покинул станцию метро «Нарвская» и, спустившись по лестнице, направился в сторону бывшего НИИ жиров. Его появление не осталось незамеченным.
   К двоим, которые вели его от Балтийской, присоединились двое, дежурившие снаружи. Еще двое вышли из машины, припарковавшейся позади автобусной остановки. Не ограниченный в расходах полковник задействовал в операции почти четыреста человек. Правда, лишь немногие из них были настоящими профессионалами, но чтобы сидеть в тачке и ждать, пока тебя ограбят, или высматривать в толпе нужного человека, особого профессионализма не требуется. Что же касается приманок, то трое психологов-аналитиков, занимавшихся разработкой психологического портрета «хищника», уже через шесть часов выдали рекомендации по организации оптимальных приманок.
   Предполагается, что государственный силовой аппарат значительно превосходит любую мафиозную структуру, как численно, так и уровнем подготовки и обеспечения. Хотя бы потому, что обложил налогами всех. Но прожорливость далеко не всегда сопутствует охотничьим качествам. Особенно если это прожорливость псаря, а не псов. Половина людей, привлеченных полковником к операции, числились в государственных силовых органах. И не только в прошлом, но и в настоящее время. Что делать, не от хорошей жизни следователь прокуратуры или мастер боевых искусств подается в частные охранники. В этой стране…
   Вошь почуял Смерть, как только вышел из метро. Он не остановился. И не стал вертеть головой в поисках врага: вокруг слишком много людей, врагом может быть каждый. Вошь двинулся туда, где никто не помешает ему убить убийц,– на «дикую» территорию позади ДК Горького.
   Те, кому приказано было его убрать, столкнулись с той же проблемой. Ликвидировать вооруженного, пребывающего начеку человека лучше всего издали. Но палить из пистолетов над головами десятков людей они не рискнули. И воспряли духом, когда объект решительно направился туда, где разобраться с ним будет нетрудно. Ликвидаторы так же, как и Вошь, верили в свое абсолютное превосходство.
   Вошь повернул налево и вдруг почувствовал: драться не следует. Следует укрыться. И быстро. Ближайший люк – в двух шагах. Вошь нагнулся, поддел ножом крышку, прыгнул вниз, ухватился на лету за железную ступеньку, разжал руки, приземлился тремя метрами ниже асфальта. Дохнуло вонью – Вошь наступил на полуразложившийся труп кошки. Вонь – дело привычное. Пригнувшись, Вошь нырнул в тоннель.
   Преследователи сорвались с места и бросились к люку.
   Вид мужика в рабочем прикиде, лезущего под землю, никого из прохожих не удивил. А вот когда полдюжины мужчин столпились вокруг открытого люка, это заинтересовало многих.
   Внутрь, впрочем, ни один из преследователей не сунулся. Экипировка не та.

Глава пятнадцатая

   Карты коммуникаций Андрей расстелил на кухонном полу. Отметил красным три известные ему точки. Очертил треугольник. Для упрощения задачи внес три предпосылки. Первая: логово Гоблина находится под землей; вторая: логово это расположено где-то внутри очерченной территории; третья: от каждой из трех отмеченных точек до места обитания Гоблина можно добраться «без пересадок», то есть исключительно подземными тоннелями. Все три предпосылки могли быть ложными. Но надо же от чего-то оттолкнуться. Спустя два часа бледно-синие и тускло-розовые бумажные простыни оказались исчерчены на манер лабиринта из детского журнала. Но зато определились всего четыре конкретных точки. Вернее, две точки и два белых пятна, расположенных под заводскими территориями. Одно – в непосредственной близости от входа № 2. Андрей сложил чертежи. Задача упрощалась. Пора действовать.
   На сей раз под землю он не полез, поступил проще. Дождался вечера, сел в машину, доехал до проходной, махнул перед носом охранника красными корками «Шлема» и поинтересовался, где сыскать дежурного водопроводчика. Охранник, не вдаваясь в подробности, позвонил, и через десять минут Ласковин уже беседовал с коренастым мужичком в синей спецовке. Мужичок оказался толковый, из инженеров, с пониманием. Просьбу о консультации воспринял как должное и двадцатидолларовую бумажку – тоже.
   Бросил охраннику:
   – Со мной.
   Протолкнул Андрея через вертушку и повел хитрыми переходами, мимо погруженных во тьму цехов, мимо сюрреалистических нагромождений пресформ. Завершился путь в каморке под лестницей.
   – Чайку?
   Андрей кивнул из вежливости.
   – Что вас интересует?
   Ласковин ответил. Его интересовало помещение под склад. Обязательно подземное. Не обязательно очень большое, но такое, куда можно сгрузить сотню ящиков и посадить сторожа. Парадный вход не обязателен, даже нежелателен.
   – Что-нибудь вроде того, чтобы спокойно пожить пару дней и никто не беспокоил? – осведомился догадливый инженер.
   – Примерно.
   Они обменялись понимающими взглядами.
   – Можно поискать,– кивнул дежурный.
   – Если мест будет два или больше – еще лучше.
   – Поищем.
   Дежурный открыл шкаф, судя по виду, еще довоенной сборки, вытащил нужную папку, вытряхнул чертежи. Выбрал один и расстелил на столе.
   Забулькал кипяток в банке. Дежурный выключил кипятильник, бросил щепоть чая.
   – Вот,– грязный ноготь уперся в синьку.– То, что вам нужно. Очистные.
   Ласковин поморщился.
   – Они не задействованы,– успокоил собеседник.– И никогда не были задействованы. Вот здесь и здесь – выходы вентиляционных шахт. Есть подводы с водой, электричество. Правда… есть и небольшая проблема,– дежурный замялся.
   – Любую проблему можно решить,– заметил Ласковин, и на свет появилась еще одна бумажка с президентским ликом.
   – Пожалуй, этого не маловато будет,– покачал головой дежурный.– Нужно технику заказывать. Три года назад у нас авария была, залило коммуникации. Вот эти тоннели. Ясное дело, никто это говно не откачивал, так и стоит. Но в очистных его быть не должно. Там по проекту превышение в полтора метра.
   – Если место подходящее, заплатим, сколько нужно,– кивнул Ласковин.– Только без бумаг, наликом.
   – Наликом – еще проще. А место вот,– дежурный показал на схеме.– Основная емкость на пять тысяч кубов. Основание плоское. Взгляните, вот это обозначает…
   – Я умею читать чертежи,– перебил Ласковин.
   Заводские схемы существенно отличались от тех, что остались у него дома. Но аналогии очевидны, а зрительная память у Ласковина хорошая.
   Дежурный поставил перед Андреем стакан, пододвинул жестяную банку с сахаром.
   – Угощайтесь.
   – Хотелось бы глазами взглянуть,– произнес Ласковин.
   – Пока никак,– извиняющимся тоном ответил дежурный.– Там говняная химия. А у меня даже лишних резиновых сапог нет – нищенствуем. Могу показать выход шахты.
   – Пошли,– сказал Ласковин.
   Спустя пятнадцать минут они стояли в небольшом помещении, украшенном мощными насосами. Работал только один, остальные бездействовали. Дежурный подвел Ласковина к платформе. Обрезок трубы с фланцем – сверху, дыра в полу – снизу. Ни насоса, ни электродвигателя, только светлые пятна на цементе.
   – Пару мы сняли,– сказал дежурный.– Но для людей и естественной циркуляции должно хватить. Сейчас мы кое-что проверим.
   Он вытащил из кармана некий прибор с длинным проводом-шлангом и, размотав шланг, опустил в дыру.
   – Датчик,– сообщил он.– Термопара и газовый тест. Армейская штучка, наши из лаборатории лепят. Ну поглядим. Во, зеленый, вредных газов нет и кислород в норме… Хм…
   – Что-то не так? – осведомился Андрей.
   – Что-то с термопарой. Видите, двадцать три градуса.
   – Ну и что?
   Дежурный потряс приборчик.
   – Быть не может,– проговорил он.– Под землей даже летом не больше двенадцати.
   – Надо глазами взглянуть,– еще раз повторил Ласковин. «Но без тебя»,– добавил мысленно. Он знал, что там, внизу.
   – В субботу посмотрим,– пообещал дежурный.
   – А почему не завтра?
   – Я дежурю сутки через трое.
   – Добро,– не стал спорить Андрей.
   Они вернулись в каморку под лестницей. Там истошно дребезжал телефон.
   – Митька, мать твою! Где тебя носит? У меня полцеха залило! – трубка хрипела так, что даже Ласковину было слышно.
   – А я при чем? – гаркнул дежурный.– У тебя свои мудозвоны…
   – Я возьму это? – Ласковин показал на схему.
   Дежурный кивнул.
   – До субботы,– сказал Андрей и ушел.
   Когда Ласковин приехал домой, Наташа еще не вернулась.
   «Надо подыскать ей другую работу»,– подумал он с неудовольствием.
   Таскается по темноте через весь город… Как будто он, Ласковин, не в состоянии содержать свою женщину! И деньги-то символические.
   Андрей разделся и сразу взялся за телефон:
   – Абрек? Ласковин. Что ты скажешь о Гоблине?
   – Нужная профессия,– отреагировали на другом конце линии.– Надо кого закопать, Андрюха?
   – Я не о том. Есть такой персонаж: развлекается тем, что мочит насосанных носорогов вроде тебя и коллекционирует их бумажники.
   – Гоблин? Хм… кликуха в самую масть. Знаком мне твой персонаж. Интересуешься его коллекцией?
   – Допустим.
   – Многие интересуются. Но только интересовалки коротковаты. На него уже Гриша хобот положил. Большую охоту готовит. У меня под это дело Деда просил. На два дня.
   – Хороший выбор. Дал?
   – Дал бы, но Дед сопровождающим в Казахстан отбыл. А других его новый секьюрити-шеф не захотел. Тебя, я, правда, не предлагал.– Короткий смешок.
   – Правильно сделал,– без иронии сказал Ласковин.– Так что, выходит, Гриша уже весь Питер под себя подгреб?
   – Весь, не весь, а на разбор с ним пойдут немногие. Есимовские, «Суперполис», ну, чечены еще…
   – «Суперполис» – это Нагибин?
   – Точняк. Эти от властей поднялись. Крепко повязаны. Только им с Гришей делить нечего. От такой дележки много проблем может возникнуть. Въезжаешь? Так что отдай Гоблина Грише. Жопа целей будет.
   – Уговорил,– не стал возражать Ласковин.– Спокойной ночи и привет компании.
   Телефон Лехи Вожжи, старого корешка и нагибинского бодигарда, Андрей раздобыл у Шиляя.
   – Здорово, Леха! Признаешь?
   – Ласка, что ли? Здорово, братан,– Вожжа не то чтобы обрадовался, но и недовольства не проявил.– Как живешь-можешь?
   – Пока могу. Хочу тебе идейку подкинуть. Даже не тебе, а боссу твоему.
   – К боссу, Ласка, даже я тебя не продвину. А идейку, валяй, передам. На тебя сошлюсь, не беспокойся.
   – А вот это не обязательно. Даже напротив.
   – Как скажешь. Излагай идейку-то.
   – Ты про беспредельщика, коллекционера кошельков слыхал?
   – Ну Ласка, кто ж о нем не слыхал! За ним такой должок образовался!
   – И у вашей фирмы тоже?
   – В самую точку. Если сдашь его шефу, в накладе не останешься!
   – Не сдам. Но где искать – подскажу.
   – Весь внимание.
   – Есть на Обводном один заводишко…
   Вошь проснулся и сел, откинул одеяло, прислушался. Разбуженная Альбина повернулась, поглядела на него. Четко очерченный ночником профиль напомнил ей какую-то роденовскую статую.
   – Плохой сон? – спросила она.
   – У меня не бывает снов,– ответил Вошь.– Спи.
   Поднялся, натянул брюки. Альбина с удовольствием смотрела на него: сложен мужик потрясающе!
   Вошь корил себя за то, что не обновил проводку. Огнемет попортил изоляцию на проводах, и микрофоны не работали. Вошь собирался заняться этим завтра. И займется, если опять обыграет Смерть. А он ее обыграет, всегда обыгрывал. Потому что чуял. Как сейчас. Чуял…
   – Двигаться будете шестью компактными группами,– сказал полковник.– Фонарями не пользоваться. Разделяться – по мере необходимости. Постоянно проверяться на наличие сигнальных датчиков. При контакте использовать только средства ошеломления. Брать живым. Вопросы?
   Вопросов не было. Третий по счету инструктаж ничем не отличался от двух предыдущих.
   – Тогда – по точкам,– резюмировал полковник.– Начало – в два ноль-ноль.
   Первые по расчету три группы, двадцать шесть человек, прибыли на условное место в час пятьдесят. Микроавтобусы, которые их привезли, тут же отбыли. Вернутся они только по сигналу.
   Группы без проблем проникли на территорию завода. В час пятьдесят восемь все бойцы уже облачились в защиту. На этот раз не в отечественные балахоны, а в практичную импортную «гидру». Вместо противогазов у каждого – кислородный аппарат замкнутого цикла. Сквозь обычную угольную коробку, газ, который намеревались использовать, проходил с семидесятипроцентными потерями. Но оставшихся тридцати хватало.
   Ровно в два ноль-ноль старший первой группы откинул крышку люка…
   И свет четырех прожекторов ударил по линзам ноктовизоров, мгновенно ослепив двадцать бойцов из двадцати шести.
   – Всем стоять! Милиция! – грянуло с небес.
   И все встали. Потому что разбегаться или отстреливаться не имело смысла. Операция сорвана, а от проблем отмажут. Отмазывали всегда, независимо от того, работали они на государство или выполняли частный заказ, как этой ночью.
   Спустя полчаса разоруженных и освобожденных от инвентаря бойцов с максимальной корректностью погрузили в милицейский автобус и отвезли в ближайшее отделение… откуда и выпустили без каких-либо расспросов в шесть часов утра. Но как только автобус отъехал, на арене несостоявшихся боевых действий появились новые игроки. Вновь прибывшие споро облачились в конфискованный инвентарь и один за другим исчезли в люке. Прожекторы были заблаговременно отключены.
   Вошь застегнул рубаху, заткнул за пояс сзади пистолет. Скорее по привычке, чем из осторожности. Он чувствовал чужое присутствие, но не настолько близко, чтобы использовать оружие ближнего боя.
   Поворот маховика – дверь бесшумно (петли смазаны на совесть) отходит в сторону. Вошь делает шаг через порог… и темнота выбрасывает ему в лицо каменный таран. Белый бесшумный взрыв где-то в затылке, глаза на несколько мгновений слепнут…
   Вошь лежит на ковре. Над ним – исчерченный тенями потолок. Потолок кружится. Нижняя часть лица как будто отсутствует. Вошь трогает челюсть. На месте, но ничего не чувствует. Липкое под пальцами. Кровь. Темная фигура надвигается на него. Она кажется гигантской, но это потому, что Вошь смотрит с пола. Рука направлена на него.
   В руке пистолет. Вошь тут же вспоминает о собственном оружии. Оно на месте. Жестко упирается в поясницу. Не раздумывая, Вошь откатывается в сторону, выхватывает оружие. Пистолет самовзводный, предохранитель снят, нужно только нажать на курок. Вошь очень хорошо стреляет. И очень быстро. Быстрее всех.
   Но на этот раз не успевает. Твердый рант ботинка врезается в запястье, пистолет отлетает вбок, рука немеет так же, как мгновение назад – лицо. Ботинок резко опускается ему на живот. Каблуком – в солнечное сплетение. Вошь перестает дышать. Ствол пистолета опускается. Стрелок держит оружие двумя руками, твердо, словно целится в деревянную мишень…
   – Не-ет!!!
   Ласковин посмотрел на голую женщину, потом на того, кто ее украл… и опустил пистолет.
   – Одевайтесь, Альбина,– брезгливо сказал он.– Скоро здесь будут очень неприятные люди. Ты многим наступил на мозоль, Гоблин.
   – Меня зовут Вошь,– прохрипел человек на полу.
   – Как? – Ствол пистолета снова опустился.
   – Вошь!
   – Бывает,– Ласковин слегка пожал плечами.
   Он ни на миг не забывал, насколько опасен этот фрукт.
   И ничего не вспомнил.
   Альбина поспешно оделась, натянула сапоги с обломанными каблуками.
   – А теперь подыщи мне хорошую веревку,– распорядился Ласковин.
   – Зачем? – в глазах женщины мелькнул страх.
   – Свяжу одно насекомое,– усмехнулся Ласковин.
   – Он не сделал вам ничего плохого.
   Андрей видел: она изо всех сил старается держать себя в руках. А красивая баба!
   – Ничего плохого!
   – Это точно,– кивнул Ласковин.– И не сделает, я уж позабочусь. Зажги-ка остальные лампы.
   Альбина щелкнула выключателем. Разом вспыхнули все светильники. Теперь Андрей мог поподробней разглядеть своего противника. Но ему не хотелось его разглядывать.
   – Разумней, конечно, его пристрелить,– задумчиво произнес Ласковин.
   Он не сомневался: пленник попытается прикончить его при малейшей возможности. Но убивать не было желания. Убийство – грех, неправильность. Даже убийство такой твари, как Гоблин.
   – Нет.
   Это сказал Вошь.
   – Да ну?
   – Мы не враги. Я не стану тебя убивать. Теперь.
   Ласковин рассмеялся. В наглости этому парню не откажешь. Андрей встретился взглядом с лежащим и оборвал смех. Черт! Не может быть! Не должно быть!
   У Гоблина – те самые глаза. Глаза двойника, глаза самого Ласковина, глаза «военизированного» орла Струпова, тоже убийцы, вне всякого сомнения.
   «В хорошую компанию ты угодил, Ласка»,– сказал он сам себе.
   Да уж. Но убивать Вошь-Гоблина он не будет. И связывать тоже. Оставить мужика ребяткам Гришавина или Нагибина – похуже, чем просто убить.
   – Подъем,– сердито приказал он.
   «Дураком ты был, Ласковин, по дурости и помрешь!»
   – Одевайся и убирайся.
   Вошь встал. Поглядел на свой пистолет, но поднимать не стал. Или не рискнул.
   – Сюда идут чужие.
   Не вопрос – утверждение.
   – Да уж не свои. Пошевеливайтесь, вы, оба! – рявкнул Ласковин.
   Альбина оглянулась в поисках своего пиджака, вспомнила, что он – на кухне. По дороге взгляд ее зацепился за коробку с деньгами. Нет уж, это она здесь не оставит! На кухне она видела багажную сумку. Вот и хорошо.
   – Вы что, совсем спятили? – прорычал Ласковин.
   Дурная баба приволокла сумку и принялась перегружать в нее что-то из картонной коробки, а отморозок Гоблин направился к своей электронике и принялся тыкать в кнопки. Ласковина никто не слушал.
   Альбина застегнула сумку, вскинула на плечо. Вошь закончил манипуляции, результатом которых был зажегшийся экран телевизора и звуки классической музыки, полившиеся из колонок.
   – Пошли,– коротко бросил он и первым вышел в «предбанник».
   Пистолет он так и не подобрал. Через минуту Ласковин понял, почему. В железном шкафу оказался настоящий арсенал. Вошь отобрал у Альбины сумку, расстегнул. Увидев содержимое, Ласковин даже не очень удивился. Вошь выгреб из шкафа «мелочь» – два пистолета, коробки с патронами, глушители, маленькие, аккуратные гранаты. Пистолет-пулемет неизвестной Ласковину марки Вошь отложил в сторону. Вместе с парой магазинов. В шкафу оставалось еще достаточно игрушек: ручной пулемет, «муха», «калашник», еще какая-то дура с толстой трубой. Миномет? Интересно, как использовать миномет в канализационном тоннеле? К счастью, самое крупное железо хозяин решил оставить.
   Ласковин тем временем натянул по самые подмышки резиновые штаны с приваренными калошами необъятных размеров. Мужик, продавший их, утверждал: «Спецом на валенки сделаны». Мужик был убежден: покупатель – из безумных любителей зимнего лова.
   Альбина тоже взяла защитный комплект, но Вошь отобрал, сунул взамен болотные сапоги сорок пятого размера. Сам надел такие же, затем натянул ватник, на ватник – брезентуху, под брезентуху спрятал хитрый пистолет-пулемет.
   – Постой,– окликнул он собравшегося спуститься в тоннель Ласковина.– Еще три минуты.
   Через три минуты грохнуло так, что Альбина подскочила на полметра, а у Ласковина заложило уши. Бетонный пол вздрогнул, но потолок на головы не осыпался.
   – Пошли,– лаконично произнес Вошь.
   Спустя две минуты они стояли перед дырой, оставленной кумулятивным зарядом. В дыре – заваленная хламом лестница. Еще через пять минут они оказались в темном помещении, скорее всего, в заводском цехе. Луч фонаря выхватывал какие-то машины и конструкции. Пол под ногами был железный, разделенный на мелкие выпуклые квадратики. Вошь уверенно вел вперед.
   Цех они покинули через окно, раму которого Вошь вышиб чугунной отливкой, напоминающей отрезанную ногу.
   Все. Они стояли под ночным небом.
   Ласковин хотел снять резиновые штаны, но Вошь остановил: еще понадобятся.
   Вскоре они опять полезли под землю. На этот раз блуждали около часа. И вылезли в том самом дворике, где Ласковин увидел Воша второй раз.
   – Отсюда пришел? – спросил подземный разбойник.
   – Угадал.
   – Я тебя запомнил,– спокойно сообщил Вошь.
   – Моя машина на улице,– сказал Ласковин.– Куда поедем?
   – Ко мне,– решительно ответила Альбина.

Глава шестнадцатая

   Никто из бойцов Нагибина из подземелья не вернулся. Андрей узнал об этом от Вожжи. Сходная участь постигла и вторую группу «тобольцев».
   – Извини,– сказал Ласковин.– Я не предполагал.
   – Без претензий,– ответил Вожжа.– Ты никому ничего не говорил. И вообще это не мы были. Не то Гриша такую предъяву сделает…
   – Чужие,– отрезал Вошь, когда Андрей попытался его расспросить, что там, в тоннеле, случилось.
   В квартире Альбины подземный разбойник чувствовал себя не в своей тарелке. Бродил по комнатам, рассеянно трогал предметы.
   Когда Альбина спросила, можно ли ей взять часть денег, Вошь равнодушно кивнул: бери.
   Альбина набила пачками дамскую сумочку и уехала. Андрей остался. Предполагалось, он будет присматривать за Вошем, пока хозяйки нет. Вдруг гостя опять потянет на большую дорогу?
   Собеседник из Гоблина оказался никакой. Хотя Ласковин не мог пожаловаться на его недружелюбие. Скорее, наоборот. От нечего делать Андрей запустил музыку, подхватил с полки первую попавшуюся книжку с самураем на обложке и улегся на диван. Время от времени он поглядывал на опекаемого, а тот все бродил неприкаянно по квартире, не зная, чем себя занять.
   – Вошь,– позвал Ласковин часа через полтора,– ты зачем телек включил, когда мы уходили?
   – Чтобы мины сработали.
   – Не понял?
   Вошь объяснил. В обычной для него односложной манере. Если у Ласковина еще оставались какие-то сомнения по поводу текучести «крыши» подземного разбойника, то после знакомства с представлениями Воша об электронике Андрей уже не сомневался: пациент вполне созрел для психиатра. Однако Ласковин ни на йоту не усомнился, что безумная взрывная конструкция сработала. Похоже, у Воша срабатывало все, что касалось смертоубийства.
   Позвонила Альбина, сообщила: скоро будет. Ласковин передал сообщение по цепочке. Вошь только кивнул. Не очень-то он запал на эту бабу. А вот Альбину зацепил – в полный рост. Невооруженным глазом видно.
   «Ничего, кроме неприятностей, она с этим парнем не огребет,– подумал Андрей.– Если не считать сумки с деньжищами».
   Альбина заявилась веселая и счастливая, вся обвешанная пакетами. Куча деликатесной еды, гора красивых коробок с внушительными лейблами.
   – Деньги я запустила,– заявила она гордо.– Вошь, пошли переодеваться. Андрей, если вас не затруднит, разберитесь с этим,– взмах в сторону сваленной на стол жрачки.
   Вошь с по-прежнему бесстрастной физиономией последовал за Альбиной, а Ласковин, ухмыльнувшись, принялся вскрывать пакеты. Эта женщина Андрею, определенно, нравилась.
   Голубки€ появились через пятнадцать минут.
   – Ну как? – спросила Альбина.
   – Браво!
   Вошь был прикинут не хуже, чем третий секретарь посольства во время официального приема. Светлый аккуратный «ежик», слабый запах дорогого лосьона, золотые запонки, идеально белые манжеты, галстук, костюм, туфли – все «из лучших домов Парижа и Филадельфии». В подобном обрамлении невозмутимая рожа подземного разбойника обрела лоск все повидавшего денди. Ласковин мог поклясться: ни один браток, наблюдавший Воша поверх пистолетной дырки, не признал бы Гоблина в нынешнем франте. Разве что по глазам. Но глаза на этом лице занимали не так уж много места.
   – Сейчас перекусим,– произнесла Альбина, плотоядно потирая ладошки.– И поедем в мой клуб. В бильярд поиграем. Андрей, вы играете в бильярд?
   В клуб Андрей не поехал, а поехал домой.
   Наташа оказалась дома.
   – Сергей Сергеевич тебя благодарил, сказал: больше искать не нужно, Альбина нашлась.
   – Вот и отлично,– отозвался Андрей.
   И выбросил из головы дочку балетного мастера и ее свирепого дружка.
   Но, как оказалось, ненадолго.
   Альбина позвонила утром. Ласковин еще спал, и Наташа не стала его будить, только записала телефон.
   Андрей перезвонил. Без всякой охоты.
   Оказалось, Альбине Сергеевне требуется его помощь. Или совет. Нет, любезный друг больше никого не застрелил. Но не мог бы Андрей подъехать к ней домой? В удобное для него время.
   Андрей мог.
   – Это кто? – спросила Наташа.
   – Любовница.
   Наташа засмеялась:
   – Ага, только не твоя!
   – Может ли Шерлок Холмс быть женщиной? – изрек Андрей.
   – Может,– не задумываясь, ответила Наташа.– Но захочет ли женщина стать Шерлоком Холмсом?
   Вошь одарил Ласковина скупой улыбкой. Альбина – улыбкой лучезарной. Выставила французский сушняк с ореховой шоколадкой.
   – Андрей, я хочу, чтобы вы выслушали одну историю.
   Старшему сержанту Елагову повезло. С ним случилось то, что случается раз в сто лет. Угодив под автоматную очередь, старший сержант остался жив. Его даже не стали добивать, посчитав, что четыре пули в спине – вполне достаточно для перехода в иной мир. А коли неверный еще жив, так пусть немного помучится. Раз нет времени испробовать на нем остроту ножей. Старший сержант Елагов мучился. Он тоже был уверен, что умрет. Но ровно через пятьдесят минут уже лежал на операционном столе.
   Везение старшего сержанта заключалось в том, что из четырех пуль, угодивших ему в спину и продырявивших бронежилет, только одна проникла достаточно глубоко. Остальные, потеряв убойную силу, всего лишь продырявили кожу и застряли в мышцах спины. Хирург удалил их, даже не воспользовавшись скальпелем. А вот с четвертой пришлось повозиться. И не только полевому хирургу, но и его коллегам в тыловом госпитале, куда старшего сержанта спецрейсом переправили через три границы. И все-таки Елагов выжил и, как принято писать, восстановил функции. Но для военной службы, тем более в спецподразделении, старший сержант уже не годился. Поэтому из тех списков его вычеркнули с пометкой «погиб, выполняя…», а в сопроводительных документах он значился бойцом обычной пехотной роты, действовавшей в восьмидесяти километрах от Грозного.
   Елагов был комиссован, награжден блестящей медалькой, одарен незначительным денежным вспомоществованием и отправлен домой. Большего он, впрочем, не желал. Обладая ветеранскими правами и этой самой медалькой, Елагов полагал без труда восстановиться на третьем курсе философского факультета, откуда вылетел за вольнолюбие и неусидчивость три года тому назад. Матери он из госпиталя не звонил. Сначала не хотел тревожить, а потом, когда все определилось к лучшему, рассчитывал сделать приятный сюрприз.
   И вот Елагов у родного дома на Таврической улице. Вот он поднимается по лестнице, поворачивает бронзовую голову старинного звонка… и открывает дверь совершенно незнакомая женщина. Елагова это не смущает. У матери всегда было много подруг. Но уже через минуту выясняется, что женщина отнюдь не подруга его матери. Более того, она в глаза не видела Анну Дмитриевну Елагову.
   Рассказ был прерван телефонным звонком. Пока Альбина сыпала в трубку умными банковскими терминами, Ласковин пытался вызвать в себе сочувствие к присутствующему здесь старшему сержанту Елагову. Но сочувствия не было. Перед ним сидел Вошь. А сочувствовать Вошу можно не больше, чем истребителю «СУ-27».
   Альбина Сергеевна закончила разговор, зажгла коричневую сигаретку и продолжила рассказ.
   Итак, демобилизованный старший сержант узнал, что квартира, где вырос не только он, но и два поколения его родных, теперь принадлежит совершенно посторонним людям. Новая хозяйка не предложила Елагову войти. Она опасалась, что старший сержант может выкинуть какой-нибудь фортель. Выражение лица демобилизованного не внушало доверия. Но Елагов и не настаивал на том, чтобы его впустили. Просто повернулся и ушел.
   Потом он весь день бродил по городу. Было тепло. В Таврическом играли дети, у Летнего сада цвели каштаны. Пахло летом и радостью. Старший сержант все это видел, но не ощущал. В мозгу его, на том месте, где должны быть чувства, образовалась дыра, и сквозило в эту дыру холодом и вечностью. Так было, когда валялся старший сержант с четырьмя пулями в спине и ждал, пока его прикончат. Было, потом прошло. А теперь вот опять…
   Спал старший сержант на скамейке под сиренью. Он был в форме и с медалькой, поэтому милиция его не трогала.
   Проснувшись ранним утром от грохота трамваев, Елагов позавтракал остатками сухого пайка, покинул Марсово поле и вышел на Миллионную. Там, на одном из домов, он обнаружил объявление о том, что организации «Водоканал» требуются рабочие. Демобилизованный проследовал по указанному адресу и был оформлен на работу, хотя и не имел при себе всех необходимых документов. Ему поверили, что документы будут. Тут сыграла роль не столько медалька, сколько острая нехватка желающих возиться в дерьме за весьма небольшую плату. Елагова зачислили на должность слесаря-сантехника четвертого разряда и предоставили койко-место в общежитии. Слесарем-сантехником Елагов проработал три недели.
   Будущее свое логово он обнаружил случайно: бригаду на десять дней «продали» заводу, на устранение аварии. Даже идея о том, что в «отстойнике» можно жить, пришла в голову не Елагову, а кому-то из бригады. Вот клёвое местечко: патрон с лампочкой подрубить, унитаз приспособить – и переселиться. Жена ни в жисть не найдет. Поржали и забыли. Елагов тоже забыл. Но потом вспомнил. В нужное время.
   Ниточка, по которой демобилизованный старший сержант мог найти мать, оставалась только одна: агентство недвижимости. Адрес его Елагов узнал от новых жильцов – получил вместе с собственными старыми вещами, которые рачительные квартировладельцы приберегли для дачных работ. Отдали по собственной инициативе. Старались заручиться расположением Елагова. А то подаст в суд, и кто знает, не придется ли везти на дачу собственные вещички?
   Елагов о суде не думал. Жил, как под водой. Никак не мог понять, кто свой, кто чужой. На войне-то определиться просто, а в родном мирном городе?.. Но чуял старший сержант, нутром чуял: нет никакого мирного города. Война продолжается. Нужно лишь определить врага. И бить. Как учили.
   Агентство называлось «Супермонумент». Мелкое агентство: три комнаты, полдюжины сотрудников, двухметровый бугай при дверях.
   – Я по поводу продажи,– сказал посетитель.
   Бугай молча отворил дверь. Затрапезная курточка входящего не смутила. Мало ли будущих бомжей желают поспособствовать процветанию фирмы?
   К посетителю тут же подпорхнула девчушка лет семнадцати:
   – Чем можем быть полезны?
   – Я по поводу продажи,– повторил вошедший.– По поводу продажи квартиры.
   – Позвольте, я вас провожу! – Девчушка шустро засеменила на каблучках, вентилятором раскручивая попку. Гость не оценил, не в том настроении был.
   – Игорь Ильясович, к вам,– девчушка приоткрыла один из кабинетиков, подтолкнула гостя.– Вам сюда. Игорь Ильясович занимается как раз квартирами.
   – Присаживайтесь,– благожелательно предложил хозяин кабинета.– Что у вас?
   – Квартира,– пояснил посетитель.– Трехкомнатная на Таврической улице.
   Лицо хозяина кабинета выразило живейший интерес.
   – Соседей много? – деловито спросил он.
   – Нет.
   – Превосходно, превосходно. Тогда не будем откладывать. Прямо сейчас и поедем, если вы не возражаете.
   – Погодите,– посетитель поднял руку.
   – Поехали, поехали! – Игорь Ильясович уже стоял на ногах.– Доверьтесь нам и не прогадаете.
   – Квартира уже продана,– буркнул посетитель.
   – Продана? – оживление сошло с лица Игоря Ильясовича.– Что ж вы сразу не сказали? – укорил он, опускаясь в кресло.– И кем продана?
   – Вами.
   – Что-то я вас не припомню. Страховка оформлена?
   – Нет.
   – В таком случае претензии не принимаются,– сухо произнес Игорь Ильясович.
   – У меня нет претензий,– покачал головой посетитель.– Я просто хочу найти мать. Она жила в этой квартире.
   – А сами вы где прописаны? – осведомился хозяин кабинета.
   – В общежитии. Я вернулся… Меня не было… Долго.
   – Сочувствую,– кивнул Игорь Ильясович.– Но ничем не могу помочь. Мы не разглашаем тайну сделки. А пропавшими занимается милиция. Обращались?
   Посетитель молчал.
   – Сочувствую,– еще раз изрек хозяин кабинета.– Но ничем не могу помочь. Порядок, знаете ли. Можете спросить у нынешних жильцов. Обычно им оставляют телефон…
   – Нынешние жильцы купили квартиру у вас,– резко перебил посетитель.– Поэтому я спрашиваю у вас. Где моя мать?
   – Вижу, вы не понимаете,– холодно процедил хозяин кабинета.– Что ж… – Он снял трубку одного из телефонов.– Сергей, зайди, пожалуйста.
   Через три секунды в кабинете возник здоровяк-«вратарь».
   – Проводи человека,– приказал Игорь Ильясович.
   – Вы мне не ответили,– напомнил посетитель.
   – Давай, земляк, не шали,– лапа двухметрового сдавила плечо гостя.
   – Это бизнес,– успокаивающе произнес хозяин кабинета.– Поэтому у кого-то лопатник толще, у кого-то тоньше. Се ля ви, уважаемый.
   – Встать! – скомандовал верзила, рывком подняв посетителя со стула.– Пошел, пошел, пока руки-ноги не повыдергивал!
   – Сергей,– недовольно проворчал Игорь Ильясович.– Давай не у меня в кабинете! Только ковер поменяли!
   В этот момент что-то произошло со старшим сержантом Елаговым. Дрожь прошла по его телу, клок сизого дыма возник у него перед глазами, в горле запершило, в мозгу что-то полыхнуло – и дыра, возникшая в сознании умирающего Елагова на чужой проклятой земле и вновь открывшаяся у порога родного дома,– закрылась. И в мир пришел Вошь.
   Но ни громила-«вратарь», ни респектабельный Игорь Ильясович этого не заметили. А зря.
   – Да не, начальник, он хороший, он сам пойдет! – пробасил «вратарь» и толчком отправил посетителя в дверь.
   Посетитель влетел в косяк, но шустро повернулся, и в переносицу «вратаря» глянула ноздря его собственного пистолета.
   – Ах ты, сука! – Верзила ломанулся прямо на ствол и… большой палец гостя привычно сдвинул предохранитель, а указательный так же привычно нажал на спуск. В закрытом помещении грохот выстрела рванул барабанные перепонки. Во лбу «вратаря» появилась дырочка, а сам он грузно отвалился назад, сокрушив стул, на котором только что сидел гость. Пороховая гарь ударила в ноздри.
   Девочка-малолетка сунулась было в дверь, взвизгнула сдавленно, отпрянула. Посетитель не обратил на нее внимания.
   – Говоришь, у одних лопатник толще, у других тоньше? – спросил он.– Лопатник на стол, живо!
   Игорь Ильясович, побледнев так, что кожа на лбу сравнялась цветом с синевой выбритых щек, торопливо достал бумажник. Гость молча сунул его в карман куртки, в другой карман опустил пистолет верзилы и вышел. Грохнула входная дверь.
   Игорь Ильясович вытер пот рукавом английского пиджака. Обошлось. Мелочь в бумажнике – пустяк. Вот если бы убийца потребовал открыть сейф…
   Дрожащей рукой Игорь Ильясович набрал номер.
   – Приезжайте, быстро… – хрипло проговорил он в трубку.
   Посетитель присел на скамейку, открыл бумажник. Внутри, помимо карточек и визиток, оказалось восемьсот шестьдесят тысяч рублей и шестьсот одиннадцать долларов. Чуть поменьше, чем убийца заработал бы за полгода, честно работая сантехником.
   Итак, враг определился. Елагов ощутил невероятное облегчение. Мир прояснился, мозг заработал с невероятной точностью. Елагов шел по улице и уже безошибочно отличал чужих от своих. Но он помнил также, что не всякий чужой – враг. Враг – тот, кто собирается его убить. Прочие, даже если они могут навести на Елагова врагов,– просто население. А население Елагов никогда не убивал даже там. Другие убивали – на всякий случай. Он – нет. Но имущество брал. Иначе на войне не выжить.
   Проанализировав ситуацию, Елагов точно определил, что необходимо на этой войне. Какое оружие и какое укрытие. Укрытие следовало оборудовать, а оружие – найти.
   За оружием он отправился к Апрашке. Нужный человек отыскал его сам. Тот случай, когда продавец нюхом находит покупателя. И нюхом же определяет, можно ли его кинуть. Елагова кидать было нельзя. И он получил необходимое. А продавец – почти все деньги Игоря Ильясовича.
   – Я тут по пятницам,– сказал он Елагову.
   Тот кивнул. Запомнил.
   Далее Елагов отправился в новое убежище. С работы он не увольнялся и вещи из общежития забирать не стал. Счел это опасным. Тигр не возвращается на старую лёжку, если знает, что на него охотятся.
   Так на двадцать второй день со времени возвращения старший сержант Елагов перестал существовать.
   Ласковин слушал очень внимательно, кивал – скорее сам себе, чем рассказчице. Итак, цепочка Зимородинского в действии. Зло порождает зло, и далее по нарастающей. Оставалось выяснить, для чего Ласковин понадобился дочери балетмейстера Растоцкого. Выяснилось. Альбина Сергеевна желала, чтобы Андрей отыскал потерявшуюся маму.
   – Я – не детективное агентство,– недовольно буркнул Ласковин.
   Альбина обольстительно улыбнулась, скрестила ножки, поправила волосы:
   – Андрей, детективные агентства нас не нашли. А вы нашли. Я вам доверяю.
   Ласковин уже готов был ответить «нет», но поймал взгляд Воша. Впервые в этих глазах возник намек на какое-то чувство. И Андрей изменил решение.
   – Ладно,– проворчал он.– Попробую, хрен с вами.

Глава семнадцатая

   От Альбины Ласковин поехал в «Шлем». И на сей раз с охранником проблемы не возникло. «Страна» знала своих героев.
   У Абрека оказался посетитель, но Фарида только фыркнула, когда Андрей сказал, что подождет, и скрылась в кабинете начальника.
   Через десять секунд посетитель, какой-то мелкий коммерсант, колобком выкатился из дверей, а на пороге возник Абрек во всей своей тяжеловестно-боксерской красе.
   – Спортсмен! – прогремел жизнерадостный рык.
   Коммерсант кроликом зыркнул на Ласковина: решил, видимо, что тот особо свирепый бандюган, поскольку от традиционного бритозатылочного типажа Андрей отличался кардинально.
   В кабинете Абрека произошли изменения. Появился телевизор размером с платяной шкаф. И с колонками в рост человека.
   – Ништяк! – Абрек перехватил взгляд Ласковина.– Полное присутствие. Врубить?
   Ласковин отмахнулся:
   – Я в кино не хожу.
   – Ага,– отозвался Абрек.– Ты его делаешь. Брательник мне уже доложил, как гришиных бычков повязали. Причем те, кого повязали, считай, в рубашке родились.
   – Да? – уронил Ласковин, симулируя безразличие.
   Актер из Ласковина так себе. Абрек ухмыльнулся.
   – Псих,– сказал он,– и есть псих. Подорвался и всех с говном смешал.
   – Подорвался – в каком смысле?
   – В прямом. И насчет говна – в прямом. Ты как, еще не женился?
   – С чего это ты вдруг?
   – К слову пришлось.
   Ласковин усмехнулся:
   – А ты?
   – А я, Андрюха, уже лет десять как женат.
   – Вот новость! И где ж ты ее прячешь?
   – Их, Андрюха, их. В Пскове живут, в союзной Бяларуси. Супруга и два сына. Там им спокойнее. Только ты не болтай. Сам понимаешь…
   – Понимаю.
   Это был знак доверия.
   В дверь вежливо постучали.
   – Я тебя задерживаю? – спросил Ласковин.
   – Наоборот.– И в сторону двери: – Давай, входи.
   Возник элегантный молодой человек в желтой униформе с большой фирменной коробкой. С вежливой улыбочкой проворно раскинул салфетки, на салфетки выставил горшочки, тарелочки, наполнил бокалы пузырчатой газировкой. Спиртного не было.
   – Ты, как я понимаю, за рулем,– сказал Абрек.– А дорога мокрая.
   Молодой человек застыл с нарисованной улыбочкой: «Чего изволите?»
   – Сгинь,– велел Абрек.– Сами управимся. Ты ешь, Андрюха, а то остынет.
   – Крутеешь,– заметил Ласковин.– Коню, как я помню, такие обеды в кабинет не носили.
   – Да ладно тебе. Ну взяли под «крышу» один кабачок. Хочешь, распоряжусь – и тебе будут возить?
   – Спасибо, но у меня Наташка не хуже готовит. И обидится. Абрек, помнишь, ты говорил: есть у тебя мужик, который знает все?
   Абрек ловко отделил ножом полоску мяса (поднабрался хороших манер, громила), обмакнул в соус и отправил в рот. Прожевал не спеша, запил.
   – Есть.
   – Познакомишь?
   – Познакомлю. Только, брат, консультация стоит недешево. Последний совет мне обошелся в восемь косых. Потянешь?
   Ласковин вспомнил сумку с деньгами:
   – Потяну. Тебе окупилось?
   – Вполне. Без него влетел бы на полсотни. Ты, кстати, девушку нашел?
   – Которую?
   – Хороший вопрос! – Абрек засмеялся.– Которую искал.
   – Сама нашлась! – Ласковин тоже улыбнулся.– Девушки, они такие…
   Контора, где обретался человек, который может узнать все, располагалась в начале Гороховой. Очень приличный дом дореволюционной постройки. Отреставрированный. Дверь с бронзовой ручкой под старину. И зрачок телекамеры, под ногами маленькой кариатиды.
   Ласковин вошел и был встречен не мордоворотом-охранником, а миловидной женщиной в деловом костюме. Охранник тоже присутствовал, но на заднем плане.
   – Добрый день, Андрей Александрович! Господин Игоев ожидает вас наверху.
   Шикарная лестница с шикарными темными перилами. По таким хочется скатиться вниз. Еще на полпути Ласковин услышал птичьи голоса. И не какие-нибудь «цок-цик», а настоящие трели. Источник обнаружился наверху. Поднявшись на второй этаж, Андрей увидел перед собой огромное окно, выходящее прямо на лесную поляну. Потребовалась целая секунда, чтобы Ласковин сообразил: перед ним – прекрасно выполненный подсвеченный витраж. Иллюзия усиливалась тем, что пол под витражом был превращен в газон, поросший нестриженой натуральной травой, а вдоль стен росли небольшие, но вполне реальные деревья. По ветвям порхали не менее реальные птички. Сетка же, отделявшая пичуг от свободы, была почти незаметна. Кресел не было. Вместо них – живописно расставленные пеньки, ошкуренный ствол полуметровой толщины. На нем, погрузившись в собственные мысли, сидел приличный господин в тройке и при галстуке.
   Пока Ласковин озирал нетрадиционный интерьер, спутница его терпеливо ждала, но как только заметила, что Андрей вдоволь насладился пейзажем, тут же двинулась дальше. Шла, как по ниточке, каблучок к носку. Очень элегантно.
   Привела, распахнула перед Ласковиным дверь:
   – Прошу вас!
   И исчезла.
   В кабинете всезнающего господина Игоева птичек не было. Стиль сугубо деловой, неколоритный. Зато колоритен сам господин Игоев. Густая борода, длинные, не менее густые волосы, крупная голова на могучей шее. Когда он встал, то оказался значительно выше Ласковина. И значительно шире.
   – Кирилл! – теплая сухая просторная ладонь.
   Широкий взмах свободной рукой:
   – Выбирайте себе место по вкусу, Андрей. Разговор у нас долгий.
   Кабинет Игоева никто не назвал бы маленьким, но хозяин заполнял его целиком. Ласковин сразу ощутил себя уютно. Словно у старого друга. Он опустился в первое попавшееся кресло, а Игоев, вместо того чтобы сесть по другую сторону стола, устроился рядом, вполоборота.
   – Рад с вами познакомиться, Андрей. Слышал о вас много интересного.
   «Опять!» – подумал Ласковин.
   Слава человека, который убил Хана, достала его сверх всякой меры.
   – Да? – пожалуй, Андрею не удалось полностью скрыть недовольство.
   – Глеб Стежень очень неплохо о вас отзывался. Впрочем,– уточнил Игоев,– не столько о вас, сколько о вашем учителе. Нужно быть настоящим мастером, чтобы в нашем структурированном мире сохранить полную независимость.
   – Стежень? – недовольство исчезло, как соль в кипятке.
   Стежень – это фигура. Когда-то – один из лучших. Ласковин с ним почти не пересекался, но слышал много. И только хорошее.
   – Вы знакомы со Стежнем, Кирилл?
   – Он мой друг,– спокойно ответил Игоев.
   – Это серьезная рекомендация… для меня,– Андрей позволил себе улыбнуться.
   – И для меня,– Игоев не улыбнулся в ответ.– Благодаря его отзыву вы сейчас здесь. О вас, Андрей, по городу самая разнообразная информация, но… – отметающий взмах широкой ладони,– у меня есть возможность проверить любые слухи. Если возникает необходимость. Я очень тщательно отбираю клиентов, Андрей.
   – Но критерии довольно широкие?
   – Имеется в виду то, что я снабжаю информацией уголовные круги?
   – Именно.
   – Информация, Андрей, может быть разная. У меня есть свои цели, отчасти схожие с вашими. Информация, которой я оперирую,– оружие достаточно мощное. Как уже говорилось, я могу проверить любые слухи. И получить любые доказательства. Почти любые,– поправился Игоев.– Например, то, что я сейчас знаю о вас, будучи обнародовано, приведет к печальному концу вашей жизни еще до окончания этой недели.
   – Меня уже пытались убить,– сухо ответил Ласковин.
   – Знаю. Поэтому неделя. Если бы дело касалось меня, при всех моих связях я не продержался бы и до утра. Это не угроза, Андрей. Это факты, которые мне известны. Но никогда и никто не узнает, что именно вы проникли в квартиру Пашерова незадолго до его убийства. И никто не узнает, что вы причастны к смертям тридцати четырех человек, случившимся относительно недавно. Я не склонен оплакивать погибших, Андрей, но не могу взять в толк: зачем вам это понадобилось?
   – Случайность,– буркнул Ласковин.
   В действительности, он лишь хотел столкнуть лбами две группировки. В надежде, что, постреляв друг в друга в канализационных тоннелях, они забудут о причине, по которой полезли под землю.
   – А еще есть Лешинов,– напомнил Кирилл.– Тут случайностью и не пахнет. Человек, на которого повесили убийство, не имел ровно никаких оснований прикончить своего хозяина. Зато…
   – Вижу, Кирилл, вы серьезно подготовились к разговору,– недовольно произнес Ласковин. Он хотел бы рассердиться на Игоева, но не мог. Слишком уж тот был дружелюбен.– Лешинов делал то, что делать не следует.
   – А то как же! Я ведь тоже в некотором роде экстрасенс. Вдруг вы, Андрей, сочтете, что и я делаю не то, что следует?
   – Такое возможно,– честно признал Ласковин.– Но не хотелось бы.
   – Взаимно. Итак, вас интересует, каким образом была продана и приобретена некая квартира на Таврической улице. И где находится особа, которая ранее в этой квартире проживала.
   – Именно так.
   – Отвечаю. Названная квартира была продана вышеупомянутой особой агентству недвижимости «Супермонумент» за сумму в сорок восемь тысяч долларов. Цена неофициальная, разумеется. Судьба денег остается неизвестной, но есть основания предполагать, что они были переданы лично районному надзирателю секты, называющей себя «Свидетели Апокалипсиса». Потому что иных причин для встречи этого господина и названной особы я не вижу. Районный надзиратель регламентирует деятельность секты в нашем регионе. Это слишком крупная птица, чтобы встречаться с неофитами.
   – Откуда это известно? – быстро спросил Ласковин.
   – У вышеупомянутой особы остались подруги. Одна из них присутствовала при встрече, хотя самой передачи денег не видела.
   – А не скажете ли вы, Кирилл, почему женщина вдруг решила продать квартиру, а деньги отдать этому самому районному надзирателю? Она что, психически больна?
   – Андрей,– благодушно пророкотал Игоев,– вы меня удивляете. В сравнении с подобными сектами ваши экстрасенсы – сущие щенки. И по масштабам, и по уровню подготовки. «Свидетелям» технику психологической обработки ставили очень серьезные люди. Поскольку рассматривали их как один из рычагов идеологической войны систем. И хотя одна из систем приказала долго жить, секта по-прежнему процветает, ворочает миллиардами долларов и широко использует отработанные специалистами методики. Надо полагать, что и от шпионажа «свидетели» не отказываются. Разумеется, речь идет не о нижнем эшелоне. Но не будем отвлекаться.
   К вышеупомянутой особе миссионеры прибыли на дом. Не удивительно, поскольку это их обычная практика. Но случай, тем не менее, не совсем обычный, поскольку миссионеры знали, что сын данной особы находится в госпитале с очень тяжелыми ранениями. Далее миссионеры заявили, что могут спасти ее сына. Но для этого ей следует уверовать в учение «свидетелей», полностью отречься от мирских благ и тогда все будет о‘кей до самого Страшного Суда. И после.
   – Неглупо,– признал Андрей.– Если сын выживет, мать обязана им по гроб жизни. Если умрет, они ничего не теряют.
   – Еще проще,– улыбнулся Кирилл.– К моменту указанного разговора уже было известно, что раненый останется жив. Мать об этом не знала, но наверняка знали собратья миссионеров, отиравшиеся в том же госпитале.
   – Потрясающе,– проговорил Ласковин.– И все это вы выяснили за пять дней?
   – За четыре. У меня, Андрей, нет детективного агентства, но зато есть люди, которые умеют разговаривать с другими людьми. Причем с теми, кто з н а е т. У меня есть хакеры, взламывающие практически любой код, и деньги, чтобы утром отправить агента в Париж, а вечером вернуть обратно. Но, самое главное, мне почти всегда известно, где искать.
   – Все равно впечатляет,– сказал Ласковин.– И где теперь эта женщина?
   – Полагаю, в поселке Сукачевка, поскольку именно туда она уехала после продажи квартиры. Так она сказала подруге, а подруга должна была сообщить сыну, когда тот вернется. Но не сообщила, потому что не смогла его найти.
   – А где эта Сукачевка? И почему именно туда?
   – Поселок Сукачевка располагается в ста двадцати километрах от Сыктывкара. Там же базируется военная часть с номером, который я вам называть не буду. И там же находится община «Свидетелей Апокалипсиса», возглавляемая финским проповедником господином Айнаманненом, если я правильно прочел фамилию.
   – На территории военной части? – удивился Ласковин.– Занятно.
   – Не совсем на территории части, а в военном городке,– Игоев улыбнулся.– Но то, что секта, чьи адепты не раз бывали уличены в шпионской деятельности, квартирует в непосредственной близости от ВЧ, я нахожу не занятным, а очень печальным. Господин Айнаманнен, кстати, полноценный финскоподданный, а в Сукачевке пребывает по приглашению своего родственника, гражданина России, отставного прапорщика указанной ВЧ. Родственник этот также член секты, имеет квартиру в одном из служебных домов и особнячок поблизости, который впору не бывшему прапору, а генералу. Согласно свидетельствам очевидца. Впрочем, с нашими «свидетелями» и генералы общаться не гнушаются. К обоюдной, я полагаю, выгоде. Если хотите, могу снабдить и этой информацией.
   – Пока не нужно,– отказался Ласковин.– Огромное спасибо. Сколько я вам должен?
   – Ничего,– усмехнулся Игоев.– Если вы, Андрей Александрович, имеете в виду деньги. Но когда-нибудь, если вдруг и мне потребуется ваша помощь, вы ведь мне не откажете?
   – Твердо не обещаю,– сказал Ласковин.– Но постараюсь. Устраивает такой ответ?
   – Более чем. А сейчас, если вас не затруднит…

Глава восемнадцатая

   Известия о матери Вошь выслушал с каменным лицом. Каменным, но не равнодушным.
   – Фантастика,– заметила Альбина.– Сколько мы ему должны?
   – Нисколько. Игоев сказал: дружеская услуга.
   – Вдвойне фантастично.
   Ласковин так не считал. Он очень хорошо понимал: подарок требует ответного подарка. Правда, частично он уже расплатился – ответил на охапку вопросов самого Игоева. Кое о чем Ласковин предпочел бы помалкивать, но прекрасно осознавал: «человек, который знает все», держит его за горло. Пусть деликатно, в бархатных перчатках, но лапища – будь здоров. Одно грамотно сказанное слово – и уже не чей-то, а его, Ласковина, обгорелый труп найдут на шестьдесят каком-нибудь километре. И все же Кирилл ему нравился. Льстило, что подобный человек держится с ним так, словно он, Ласковин, нечто значительное. До сих пор аналогичные чувства он испытывал в отношении только двух людей: Наташи и Славы Зимородинского.
   Вошь встал и прошелся по комнате. Андрей заметил, что походка его изменилась. Значит, изменился и сам Вошь. С той, первой встречи Андрей многое узнал, лишь понаблюдав, как этот человек двигается. Прежде всего о бойцовских качествах. Пластика Воша обещала очень большие неприятности тому, кто встанет на дороге. Но он уже не был человеком, обрушивающим молот на разбудившую его муху. Теперь он стал человеком, способным поймать муху на лету. И раздавить. Только глаза Воша, так похожие на собственные глаза Ласковина,– не изменились. Были и остались глазами берсерка.
   – В госпитале они вертелись постоянно,– проговорил Вошь.– Особенно когда привозили новую партию раненых. Журнальчики подсовывали…
   И замолчал. Нехорошее это было молчание.
   «Интересно, кто учил его убивать?» – подумал Андрей. И сразу вспомнилось: «Ты – владыка…» И тут же: «Где твой брат?» Мысль, как ледяная игла, пронзила Андрея. Это о двойнике спрашивал тот, на острове.
   И Андрей испугался. По-настоящему.
   Но ему не дали времени разобраться со своим страхом.
   – Ты со мной?
   Вошь стоял над ним, ждал ответа.
   Ласковин медленно вдохнул, еще медленнее выдохнул.
   – Да,– сказал он.– Когда?
   – Как только ты будешь готов.
   Подготовиться – значит, сказать Наташе об отъезде. Об отъезде не на день и не на три. Бог знает, на сколько. Ласковин без спешки катил по Лиговке. Дворники смахивали со стекол ноябрьскую морось. Хоть бы снег выпал, что ли? В колонках за спиной мрачно и тяжко дышал «Легион». Зацепил он Ласковина, что да, то да. В тему вошел. Легион тьмы. Колдуны, бандюки, «свидетели», мордастые в телевизоре. И чуточку света в финале, до которого хрен доживешь. От нечего делать Ласковин принялся считать своих. Настроение приподнялось. Своих оказалось немало. Бойцы-кореша, оставшиеся от прежних времен, не смутных, а мутных. Такие, как Ростик, Вожжа, Шиляй. Непонятные друзья-союзники, вроде Абрека или Игоева. Вошь, опять-таки. И просто друзья: Наташа, Слава, Митяй. Беда в том, что из них только Наташа и Зимородинский – не «Легион». Остальные же только тем отличаются от прочих, что – свои. А сам он? Впрочем, есть еще Смушко. И отец Егорий… Которого больше нет.
   Ласковин снова помрачнел, прибавил скорости, что при нынешней погоде и тесноте могло привести к нехорошему. По счастью, остальные автовладельцы старательно соблюдали принцип трех Д. «Дай дорогу дураку». Поворот на Маяковского, еще поворот – на Рылеева, мелькнули соборные купола, перепаханный Литейный. «Ауди» перепрыгнула через мост, затем перевалила через трамвайные пути и встала у обочины. Ласковин вышел и медленно двинулся через пустынное поле. Волосы тут же пропитались влагой. Наплевать.
   Серый занавес. Капли, с шипением исчезающие в огне, мокрые вялые букетики.
   Ласковин повернулся и пошел к машине. Низкое небо ощутимо давило на плечи.
   Черная «ауди» мягко взяла с места и покатила по большому кругу. Домой. А следом за ней двинулся сизый неприметный «москвичок». Ласковин его не замечал. Он почти никогда не оглядывался назад. А стоило бы.
   Теплый ветер дул в лицо. Хороший был день. Ясный. Когда Андрей смотрел на запад, он видел закат и реку. Река текла на юг. Андрей видел реку и узкую ладью со спущенным парусом. Еще он видел тропу, ее начало и конец. Но тех, кто поднимался по ней, Андрей не видел. Из-за деревьев. Вот что было, когда он смотрел на запад. На восток Андрей не смотрел. Нельзя. Может не хватить мужества. Не смотрел, но кожей чувствовал, как удлиняется лежащая на траве тень. Когда она достигнет линии врытых вертикально камней, все будет кончено.
   Андрей стоял, чуть расставив ноги, заложив большие пальцы рук за расшитый бисером пояс. Старый пояс и недостаточно богатый по его нынешнему положению. Но достаточно крепкий.
   Ага, вот они. Появились из-за деревьев. Одиннадцать. Девять вернутся назад. Если он позволит.
   Первым шел прямой, как древко копья, старик. Ветер трепал его волосы и бороду. Старик не обращал внимания на ветер. И делал вид, будто не видит Андрея. Зато второй, следующий, глядел прямо в глаза. И во взгляде его была боль.
   Третьей шла девушка. Андрея она не интересовала. Но вот четвертый, отрок с синими отрешенными глазами,– дело иное.
   Остальные не имели значения. Они не решают. Они исполняют решения.
   Андрей поплевал на ладони, затем выдернул из земли воткнутое древком копье. Старик шел, как будто не видел. Даже когда острие уперлось в костлявую грудь, не остановился. И Андрей убрал копье, посторонился, пропустил старца. Но второго он пропускать не собирался. И второй встал.
   У него тоже было копье. И короткий меч. И два ножа: за поясом и в голенище. Так же, как у Андрея. И лицо у второго такое же. Встань они рядом – не сразу отличишь. Но они стояли не рядом.
   Андрей держал копье прямо перед собой. Одно движение – и отточенное железко пробьет не защищенный панцирем живот, повернется и выйдет, унеся человеческую жизнь.
   В глазах второго была боль. Такая же боль была в глазах Андрея.
   Второй перехватил копье. Андрей не шевельнулся – угрозы не было. Второй резким движением воткнул копье в землю, справа от тропы, распустил шнур на вороте рубахи, взял правой рукой отточенное жало и направил в ямку между ключиц. На железке осталась кровь. Это не имело значения. Еще мгновение второй смотрел в глаза Андрея, потом шагнул вперед… И Андрей отдернул копье раньше, чем жало отворило кровь. Отдернул и уступил дорогу. По щекам текли слезы. Ветер сушил их, а они все текли…
   Двое прошли мимо. Девушка, чья жизнь не имела значения, и отрок, которого погубил жребий. Они не вернутся.
   Когда темная тень коснулась камней, девять двинулись в обратный путь. И Андрей пошел за ними. Нет, с ними.
   К Зимородинскому Андрей поехал уже после разговора с Наташей. Изложил обстоятельства.
   Слава подергал ус, спросил лаконично:
   – Когда?
   – Завтра.
   Ответ Зимородинскому явно не понравился.
   – Торопишься, Ласка. Всегда торопишься.
   – Не вижу причин тянуть,– возразил Ласковин.
   – …И зацикливаешься на одном,– проигнорировав реплику, продолжал сэнсэй.
   – Проясни! – потребовал Андрей.
   Зимородинский окинул его долгим взглядом. У Андрея опять возникло отвратительное ощущение собственной несостоятельности. Как будто сэнсэй видит, а он, Ласковин, рыскает, как дурной пойнтер по пустырю, на авось.
   – Помнишь на той недельке ты у меня журил? – спросил Слава.
   – Да.
   Зимородинский начинал от печки, а это означало, что он собирается потыкать ученика чересчур задранным носом в дерьмо. Ласковин нахмурился. Однако грозно сдвинутые брови не произвели на Вячеслава Михайловича ни малейшего впечатления.
   – А как решил в сэнсэи поиграть, помнишь?
   – В смысле?
   – Матвеев и Куркин.
   Ласковин не сразу сообразил, что Куркин – тот нахрапистый парень, работавший кумитэ с Юрой. Зимородинский дал Андрею возможность вспомнить, а потом продолжил:
   – Матвеев – мой ученик. И Куркин – тоже мой ученик. Как и ты, кстати. Но они не мнят себя умней батьки. А ты? – Зимородинский подергал себя за ус.– По-честному?
   Андрей молчал, чуял подвох.
   – Ты мне игру поломал,– строго произнес сэнсэй.
   – Я просто подсказал очевидное,– Андрей пожал плечами.
   – Ты подгадил обоим,– сердито сказал Зимородинский.– Нарыв должен созреть. А когда он созревает, знаю только я. Куркин – мой ученик. И должен был еще полгода трудиться пугалом для других моих учеников. Чтобы абсолютно увериться в том, что сила солому ломит. Вот тогда проигрыш обломал бы его по-настоящему. Заставил бы думать. Чтобы он сам нашел. Не умный дядя, а сам. Свое. Но ты разгрыз конфетку и в ротик ему положил. А я эту конфетку приготовил: горькую микстуру закушать.
   – Ладно,– проворчал Ласковин.– А чем я Матвееву навредил, по-твоему?
   Зимородинский ответил не сразу. Сначала с минуту выжидающе глядел на Андрея: ну, брат, может, сам сообразишь? Ласковин честно постарался сообразить. Слава как всегда за несколько минут превратил крутого парня в прилежного ученика. Мастер, блин! Ни хрена в голову не лезло. Вернее, все мысли уже в дороге. Так и не дождавшись путного ответа, Зимородинский ответил сам:
   – Ты навязал ему свою тактику. А он не ты.
   – Эффективная техника – всегда эффективная техника,– не очень уверенно возразил Ласковин.– Мы с ним примерно одних габаритов…
   Зимородинский хмыкнул.
   – Ты какой размер обуви носишь?
   – Сорок один-сорок два, по-старому,– сказал Андрей.
   – А Матвеев – сорок четыре. И уже сейчас он повыше тебя сантиметров на пять. Через четыре года это будет здоровенный лоб совсем не твоих габаритов. И тактика ему нужна не на сейчас, а на тогда. Вывод?
   – Извини.
   – Я не о том. Ты хочешь уехать из города. И полагаешь, что в Питере тебя ничего не держит, так?
   – Не совсем,– буркнул Андрей.
   – Уже лучше. Как я понимаю, ты хочешь, чтобы я присмотрел за Наташей.
   – На всякий случай,– кивнул Андрей.
   «Все-таки со Славой просто разговаривать»,– подумал он. Но тут же убедился в обратном.
   – Просишь, значит… Хотя знаешь, что я сделал бы это безо всякой просьбы. Почему тогда просишь?
   Ласковин не ответил.
   – Хорошо, я тебе подскажу,– продолжал Зимородинский.– Ты думаешь не о ней, а о себе.
   – Я чувствую нехорошее,– проворчал Андрей.
   – Тогда не уезжай.
   – Я должен, я обещал.
   Зимородинский окинул его еще одним долгим взглядом, затем махнул рукой:
   – Должен, так должен. Пошли чай пить.
   На следующий день Ласковин и Вошь отправились покупать билеты. На поезд. Справка, которую Альбина организовала Вошу в качестве документа, могла не выдержать самолетной проверки.
   – Вошь,– проговорил Ласковин,– насколько я знаю, ты пальчики свои кое-где оставил. Так?
   Вошь сделал пренебрежительный жест: не волнует.
   – Мой корешок мне сказал: при таких делах, как твое, вашего брата-спецназа в первую очередь отслеживают,– продолжал Андрей.– Как так вышло, что тебя не опознали по отпечаткам?
   – Меня не отследят,– сказал Вошь.—
   Я умер.
   Еще через день они уехали.

Часть вторая
Свидетели апокалипсиса

   Дух же ясно говорит, что в последние времена отступят некоторые от веры, внимая духам обольстителям и учениям бесовским, через лицемерие лжесловесников, сожженных в совести своей, запрещающих вступать в брак и употреблять в пищу то, что Бог сотворил, дабы верные и познавшие истину вкушали с благодарением…
Первое послание к Тимофею святого апостола Павла, 4, 1-3
   Встану, не благословясь…
   Пойду я нижним ходом, подвальным бревном,
   Мышиной норой, собачьей трубой, подворот
   ной дырой,
   Встану на восток хребтом, на запад лицом,
   Раздайся, ад! Расступися, Мать-сыра-земля!
   Из этой земли выходите сто семьд есят дьяволов… [5]
Заговор
   …Сделалась блудницею верная столица,
   исполненная правосудия!
   Правда обитала в ней, а теперь – убийцы.
   Серебро твое стало изгарью,
   вино твое испорчено водою;
   князья твои – законопреступники
   и сообщники воров;
   все они любят подарки и гоняются за мздою;
   не защищают сироты,
   и дело вдовы не доходит до них.
   Посему говорит Господь…
Книга пророка Исайи. 1, 21-24

Глава первая

   Попутчики Ласковину понравились. Андрей любил людей его собственной, уверенной породы. Тот, что помоложе, по повадкам видно, занимался боевыми искусствами. А тому, что постарше, похоже, боевых искусств для силы не требовалось. Весил он пудов семь, и жира в этих семи пудах было немного. Кулак – с квасную кружку, бородища такая: кабы не короткая стрижка, вполне потянул бы на священнослужителя. Андрею он чем-то напомнил отца Егория, хотя лицом – не похож.
   – Сергей,– первым представился тот, что помоложе.
   – Адамант Афанасьевич.
   Ладонь у Адаманта под стать имени. Дерево, мозоль на мозоли.
   Вошь представляться не стал. Демонстративно повернулся к окну. Попутчики не настаивали, отнеслись с пониманием: не хочет человек знакомиться – и не надо. Андрею это тоже понравилось.
   Завязался ничего не значащий разговор. Потом Сергей предложил сходить в ресторан. К некоторому удивлению Ласковина, Вошь присоединился к ним. Но рот открыл только для того, чтобы сделать заказ. Еще раз он удивился, когда попутчики не заказали спиртного, даже пива. Мужичина Адамантовых габаритов ассоциировался у Ласковина минимум с литром водки. Андрей сразу заподозрил в них староверов, о чем и спросил.
   Попутчики многозначительно переглянулись.
   – Нет, мы не староверы,– ответил Сергей.
   Был тут какой-то подтекст. Но Ласковину не хотелось заморачиваться. Известное дело: пуганая ворона куста боится.
   Когда вернулись в купе, было около десяти. Общий свет уже вырубили. Вошь тут же забрался на верхнюю полку и уснул. Адамант достал «АиФ» и при свете настенной лампы углубился в чтение, а Ласковин с Сергеем с обоюдным удовольствием продолжили беседу. На сей раз о рыбной ловле. Сергей оказался большим знатоком. Ласковин же просто любил это дело, хотя и не помнил, когда последний раз держал в руках свежепойманную рыбку.
   Время текло незаметно.
   Адамант Афанасьевич сложил газету.
   – Давай укладываться, Сережа. Завтра рано приедем.
   – Не уверен,– сказал Ласковин.
   Поезд кланялся каждому столбу. Вероятность его прибытия в срок была ничтожной.
   Адамант возражать не стал, но, похоже, его пожелания младшим не обсуждались. Сергей сразу принялся стелить постели.
   Андрей еще некоторое время смотрел в окно, в темноту, потом тоже лег и под колесную колыбельную мгновенно уснул.
   Разбудил его Вошь.
   – Вставай, тихо,– прошептал он на ухо Ласковину.– Уходим.
   Ласковин поднялся, глянул на часы. Три сорок четыре.
   Вошь жестом показал: быстрее.
   Андрей не спорил. Надо полагать, у спутника есть основания для преждевременной побудки.
   Спал Андрей не раздеваясь. Осталось лишь надеть ботинки и куртку. Вещи Вошь, как выяснилось, уже вынес в коридор. Попутчики мирно посапывали.
   Полутемный коридор. Дедок, дремлющий на откидном сиденье, промерзший тамбур.
   Поезд замедлил ход. Вошь открыл дверь, в тамбур ворвался холодный ветер. Медленно проплыли огни.
   Поезд дернулся и встал. Вошь спрыгнул на заснеженный перрон. Андрей побросал ему сумки и соскочил следом. Состав тут же тронулся, разогнался, замелькали вагоны, уплыли в темноту огни и стук колес.
   – Ну? – спросил Андрей, поворачиваясь к спутнику.– В чем дело?
   – Их нельзя было убивать сейчас,– ответил Вошь.
   Подхватил обе сумки и зашагал к дощатому домику с белой надписью «Кукличево». Объяснил, называется.
   Ласковин догнал его.
   – Кого нельзя убивать?
   – Этих,– Вошь мотнул головой в сторону ушедшего поезда. И добавил, словно извиняясь: – Они нас не скоро найдут.
   – Ну ты маньяк! – выдохнул Ласковин.
   До него, наконец, дошел смысл сентенций спутника.
   – С чего ты взял, что они станут нас искать? Что они вообще имеют к нам отношение?
   – Я их видел. Когда ты покупал билет, они подошли к той же кассе.
   – И это все?!
   – Другие кассы были ближе,– рассудительно проговорил Вошь.– И молодой слишком долго разговаривал с кассиршей. Думаю, просил билеты в наше купе.
   – Какой ты наблюдательный! – язвительно произнес Ласковин.
   – Да,– согласился Вошь.
   Сарказм Ласковина он проигнорировал.
   В станционном домике оказалось тепло и шумно. Шум исходил от компании парней, расположившихся на одной из двух скамей. На второй скамье спала замызганная пьянчужка в стоптанных валенках. Окошко кассы прикрывала фанерка с надписью «Не стучать!». Из расписания, прилепленного над кассой, явствовало: здесь ходят электрички, и первая из них появится через два с половиной часа.
   Парни из шумной компании начали проявлять интерес к вновь прибывшим. Выражалось это в тычках пальцами и вызывающих репликах. Ласковину совсем не хотелось разборок. Он предпочел бы вздремнуть пару часов. Но стоя он спать не умел, а присесть оказалось некуда.
   Хитрый Вошь уселся на сумку и закрыл глаза. Выглядел он безмятежно. Ласковин прислонился к стене, удерживая боковым зрением веселую компашку. В том, как будут развиваться события, сомнений не оставалось. Двое прилично одетых мужчин на занесенном снегом полустанке. И тусовка местных шишкарей, судя по жаргону, не слишком законопослушных.
   Компания выделила гонца. Самого мелкого, на заводку.
   – Слышь, мужик, угости сигареткой!
   – Отвали,– не поворачивая головы, сказал Ласковин.
   – Блатной? – осведомился шишкареныш.
   Ласковин промолчал.
   – А хош я те ухо отрежу? – в руках «заводчика» обнаружился ножик, сточенный в тонкую полоску стали.
   Позади тут же сформировалась «группа поддержки».
   Вошь приоткрыл глаз.
   – Я сам,– предупредил Ласковин.
   Методы его напарника, как правило, отличались излишней радикальностью.
   Вошь прикрыл глаз.
   Пока шишкареныш вертел в пальцах ножик, его приятель совершил опрометчивый поступок. Подобрался к Ласковину сбоку и по-молодецки взмахнул кастетом. Андрей без особого труда поймал его за руку и отправил в объятья товарища. Заодно носком ботинка проверил крепость коленной чашечки шишкаренка.
   – Уй, блядь! – выдохнул тот. И еще раз: – Уй, блядь! – когда восходящим движением того же ботинка Ласковин вышиб у него нож.
   В рядах тусовки возникло некоторое замешательство. Джентльмен типа Сигала непременно дал бы им возможность прийти в себя. Но Ласковин не был человеком из Голливуда. Посему он сделал три шага вперед и провел хорошую длинную серию, в результате которой малоподвижные субъекты стали совсем неподвижными.
   За спиной Андрея Вошь издал неопределенный звук. Одобрял он происшедшее или, наоборот, осуждал – осталось загадкой. Пока Ласковин прикидывал, как утилизировать разложенное на полу мясо, Вошь встал, расстегнул сумку и, покопавшись, извлек тот маленький автомат с откидными прикладом, который прихватил с собой из подземного логова. Выбрав из супротивников самого татуированного, Вошь привел его в чувство неделикатным пинком по голени, а когда тот недовольно замычал, Вошь взял местного жителя за мясистое ухо, поднес к его ноздре ствол и спросил:
   – Хорошо пахнет?
   Судя по поведению, запах местному не понравился.
   Вошь отпустил ухо, вытер пальцы о штаны.
   – Встал и вышел,– спокойно сказал он.
   И собеседник безропотно выполнил команду – поднялся, матерясь и шипя от боли, и похромал на улицу.
   Вошь присел подле следующего, и процедура повторилась.
   Спустя несколько минут «мяса» на полу не осталось. Двум последним не понадобилось даже обнюхивать автомат.
   – Хорошее начало,– проворчал Ласковин и, смахнув на пол газетку с закусью, улегся на скамью, подложив под голову шапку. Почему-то он был уверен: побитая рать не вернется. Вошь задремал еще раньше, чем Ласковин. У парня не нервы, а титановая проволока.
   Зазвенел сигнал на переезде. Спустя некоторое время прогрохотал поезд. Затем снаружи воцарилась тишина. Внутри тоже, если не считать похрапывания пьянчужки.
   Ласковин проснулся, когда стукнула входная дверь. Вошли два мужика. Сразу направились к кассе, забарабанили в окошко. Фанерка сдвинулась. Произошел обмен денег на билеты. Мужики отошли в угол, закурили. На Воша и Ласковина – ноль внимания.
   Ласковин сел, потянулся. Вошь тоже поднялся, словно ждал, пока встанет Андрей.
   Время – без пятнадцати шесть. Зальчик постепенно наполнялся местным народом. Андрей купил два билета до Сыктывкара.
   Сергей Прохов открыл глаза, глянул на часы: нормально, еще почти два часа. С чего бы это он проснулся?
   На нижней полке негромко похрапывал Адамант Афанасьевич. А вот попутчики…
   Сергей выждал, когда за окном вспыхнул электрический свет… и увидел напротив пустой куколь одеяла. Сергей мягко спрыгнул на коврик. Внизу тоже никого. Приподнял полку. Багажа нет.
   – Адамант Афанасьевич!
   Наставник проснулся.
   – Ушли? – сразу спросил он.
   – Ага.
   – Нехорошо.
   – Надо было вчера с ним поговорить,– огорчился Сергей.
   – А если бы он сказал «нет»?
   – Ну…
   – Вот те и ну! И приятель его… Не поймешь, то ли наш, то ли чернявой служит! – Адамант Афанасьевич фыркнул и принялся обуваться.
   – То есть как это – чернявой? – тупо спросил Сергей.
   – А так!
   – Тогда ж бить его надо! – решительно заявил Прохов.
   – Что же ты не бил? – усмехнулся наставник.
   – Я же не знал!
   – А знал бы – убил? А наш? Стоял бы и смотрел, так думаешь?
   Сергей промолчал.
   – То-то! Сходи, кипятку принеси. Позавтракаем, раз встали.
   – А потом?
   – А потом Сыктывкар.
   – Нет, после что?
   – Домой.
   – А он?
   – Он от нас никуда не денется,– отрезал Адамант Афанасьевич.– От судьбы да смерти не сбежишь.
   Электричка пришла вовремя. Народ в вагоне курил, и Ласковина это раздражало. Появились две тетки с красными повязками. Проверяли билеты. Долго и громко ругались с теми, у кого билетов не оказалось. Но никого не штрафовали и не выгоняли. За окном мелькали сосны и ели. Или еще какие хвойные – Андрей в ботанике не был силен. Вошь снова спал. Солдат спит – служба идет.
   Город осматривать не стали. Сначала, по предложению Воша, купили на местном рыночке две пары коротких лыж с универсальным креплением, затем сговорили мужика с «Нивой» довезти до поселка Тыг, от которого до искомой Сукачевки тридцать километров. Мужик поначалу стремался, но бумажка в пятьдесят долларов и роскошное удостоверение сотрудника «Шлема» перевесили.
   В Тыг приехали около шести вечера. Главной достопримечательностью поселка были стаи собак: каждая из псин, независимо от размера, обладала челюстями африканской гиены. К людям собаки относились с опаской.
   В поселке обнаружилась столовая, где Воша и Ласковина вполне сносно покормили.
   Из Тыга мимо Сукачевки ходил автобус. По принципу «как народ соберется». Народ собирался неохотно. Ласковин мог запросто активизировать водилу ценной бумажкой, но не хотелось лишний раз светиться. Одно дело – случайный сыктывкарский калымщик, другое – водитель рейсового автобуса. Этого, если что, спросят одним из первых. А насчет «если что» Андрей почти не сомневался. Такая уж они с Вошем развеселая компания.
   Тронулись около четырех. Минут двадцать попрыгав по кое-как расчищенному проселку, выбрались на нормальную укатанную трассу. Белая дорога, искрящаяся в свете фар; крохотные, как изморозь, снежинки, ветки, обвисшие под белыми подушками. Кондукторша, молодая девчонка, болтала по-комяцки с такой же девчушкой из пассажиров. Обе постреливали глазками. Ласковин не обращал внимания, привык. Давно Андрей не забирался так далеко от Питера и только сейчас обнаружил, что любимый город изрядно его утомил. И ведь не грибы собирать едет, а на душе легко и весело. Словно тяжесть сбросил, сменив кислую грязь на белый хрусткий снежок.

Глава вторая

   – Я не знаю,– покачал головой Зимородинский.– Иногда надо совершать и необдуманные поступки. Есть такое слово – безупречность. Но безупречность не допускает компромиссов. Но сейчас такое время… неудачное. Без компромиссов не то что не выжить, приличного бойца не воспитать.
   – Я понимаю,– задумчиво проговорила Наташа.– Только он совсем другой стал после ранения. Иногда – как вода родниковая. А иногда… как кровь.
   – Это у тебя поэтическое преувеличение,– возразил Зимородинский.– Ты его любишь?
   – Да. Но…
   – Без «но»! – перебил Зимородинский.– Да или нет?
   – Да!
   – Хорошо. Если ты перестанешь его любить, он умрет.
   – Не думаю.
   – Я не шучу!
   Наташа встала.
   – Пойду кофе сварю. Кофе хочу. Будешь?
   – Ты знаешь, что нет. Наташа, я уважаю твое право на свободу.
   – Побольше, чем некоторые! Не хочешь кофе, я тебе варенье намешаю.
   Наташа резко повернулась, сделала шаг, еще раз повернулась, встряхнула головой:
   – Ты уверен, что не хочешь?
   Наташа сейчас была потрясающе красива: в каждом изгибе – напряженная легкость; в огромных темных глазах – отблеск безумия.
   Зимородинский поглядел на нее мудро и печально. И покачал головой.
   – Дело твое!
   Она повернулась стремительно – белая, почти прозрачная юбка обвилась вокруг колен, опала – и вышла.
   Сразу зазвонил телефон.
   – Слава, возьми трубку!
   – Да,– сказал Зимородинский.
   – Андрей, это Смушко. Опять нужна твоя помощь.
   – Добрый день, Григорий Степанович,– вежливо произнес Зимородинский.– К сожалению, Андрей уехал. Я – его тренер. Могу я чем-то помочь?
   – Уехал? – собеседник явно огорчился.– Надолго? Простите, позабыл, как вас зовут…
   – Вячеслав Михайлович.
   – Надолго он уехал, Вячеслав Михайлович?
   – Возможно, надолго.
   – Как неудачно!
   – Может, я могу помочь? – еще раз предложил Зимородинский.
   – Боюсь, что нет.
   – Если речь идет о… воссоединении семьи, возможно, я все-таки смогу помочь?
   – Вы в курсе? – удивился Смушко.
   – Андрей – мой ученик,– тем же ровным голосом пояснил Зимородинский.– И уезжая, просил меня позаботиться о его делах.
   – Я вас вспомнил! – неожиданно сказал Смушко.– Отец Егорий хорошо говорил о вас, Вячеслав Михайлович. Да, речь идет о воссоединении семьи. И если вы согласны помочь, это замечательно.
   – Где ты воевал? – спросил Ласковин.—
   В Чечне?
   – В Чечне не воюют.– И, чуть погодя, добавил: – Это не война – сговор предателей.
   Беззлобно сказал, как факт.
   Ласковин склонен был с ним согласиться. Исходя из того, что знал. Но все же уточнил:
   – Почему ты так считаешь?
   Они шли рядом по ночной зимней дороге. Морозец – градусов восемь, в самый раз. Приятная прогулка: свежий воздух, тишина. До цели километров восемь. Половину могли проехать на автобусе, но из осторожности сошли пораньше. У какой-то деревеньки.
   – Лежал в госпитале. Там мальчишки. Воевать совсем не умеют. Их специально послали туда, потому что они не умеют воевать. Даже если у них что-то выходит, это впустую. Их предадут, и они умрут.
   Голос у Воша негромкий, монотонный. Контрастирующий со смыслом того, что он говорит. И снег под ногами – скрип-скрип.
   – Если ты загнал врага в ловушку, добей его. Если у врага кончился боезапас, если оба выхода из ущелья перекрыты, враг все равно что мертв. Его можно уничтожить с земли или с воздуха. Парнишка, который там был, сказал: боевики почти не отстреливались. Надо было только ручей перейти. Но их майору пришел приказ прямо из Москвы: отступить на двадцать километров.
   Андрей скинул рукавицу, зачерпнул снега, потер лоб, поправил соскользнувший ремень сумки.
   – И что сделал майор? – поинтересовался он.
   – Отступил. Но не сразу. Сначала от боевиков пришел парламентер. Не чечен. Они поговорили, а потом майор приказал отходить. И оставил два БТР. Без боекомплекта, но с полной заправкой. Бойцам сказано было: это условие, чтоб боевики их не преследовали.
   – Хитрожопый майор попался,– хмыкнул Ласковин.– Настоящий офицер. Такие обязательно становятся полковниками.
   – Он плохой офицер,– возразил Вошь.
   – Почему?
   – Он должен был уничтожить врагов.
   Белый снежок, укатанный шинами. Надкушенная краюха луны плывет над черным окоемом леса. Ветер дружелюбно подталкивает в спину.
   – Ага,– сказал Андрей.– А потом застрелиться.
   – А потом отобрать из батальона десяток бойцов потолковее, поехать в Москву и уничтожить предателя.
   – То есть того, кто отдал приказ?
   – Да.
   – А если он не виноват? Если ему тоже приказали? Или обманули?
   – Это война,– пожал плечами Вошь.– Он назовет того, кто приказал. Потом умрет.
   – Но долго ли после этого проживет сам майор?
   – Сколько сумеет,– спокойно ответил Вошь.– Майоров больше, чем генералов.
   – Да,– не стал спорить Ласковин.– А ты представляешь, какие деньги на кону?
   – Русские деньги,– отрезал Вошь.—
   С обеих сторон. Перекрыть границы, перекрыть газ, горючее, электричество, перекрыть все дороги, разбомбить аэродромы. Действовать только с воздуха. Штурмовыми группами. Платить за информацию. Склад боеприпасов – десять тысяч долларов, большой склад горючего – семь, крупный лидер противника – пять.
   Интонация студента, отвечающего на экзаменационный билет.
   – Вошь,– перебил Ласковин,– тебя учили на диверсанта?
   Вошь как будто не услышал. Продолжал тем же монотонным голосом:
   – Изолировать всех потенциальных противников на своей территории. Интернировать всех, кто желает перейти границу. Держать в лагерях под охраной.
   – Будут жертвы. И очень большие расходы,– заметил Андрей.
   – Меньшие расходы и незначительные жертвы,– поправил Вошь.– Через четыре месяца – массированное вторжение. Только спецподразделения. Добровольцы и наемники. Полная фильтрация населения. Полное разоружение. Никакой финансовой помощи. Террор.
   – «Если враг не сдается, его уничтожают»,– процитировал Ласковин.
   – Это война.
   «Как по-русски… – подумал Андрей.– Каждый забулдыга знает медицину лучше доктора, женщин – лучше любого другого мужчины, и, уж конечно, способен управлять страной лучше, чем президент! И, мать его так, в этом есть своя сермяга».
   – Вошь, ты серьезно считаешь себя круче сотни штабных аналитиков? – спросил Ласковин.
   – Я знаю, как надо,– просто сказал Вошь.– Развилка.– Он посветил фонарем на указатель.
   – Ага,– произнес Андрей.– Сукачевка, шесть кэмэ. А нам, скорее всего, направо.
   Луч фонаря прыгнул в сторону, высветив еще одну табличку. Поеденную ржавчиной, но сохранившую слово «Запрещается…»
   Сбоку от прилично заснеженной дороги тянулась лыжня. Слегка припорошенная.
   – Бросай курить, вставай на лыжи,– изрек Ласковин.
   Вошь не улыбнулся.
   Андрей пропустил спутника вперед. В военных городках он разбирался не лучше, чем в собачьей упряжи. Вошь молотил по лыжне как заведенный, Ласковин с его школьным первым разрядом еле поспевал.
   Светлый снег, черные деревья. Скользишь – как летишь. И ветер гудит наверху.
   Вошь негромко свистнул. И остановился. Андрей испытал некоторое разочарование: только разогнался.
   Вошь зажег фонарь. Впереди из-под снега торчали столбы. Между ними – нитки «колючки». Неведомый лыжник озаботился разорвать верхние нитки, а на нижние густо набросать веток. Резюме – никакого электричества. И скорее всего никакой дополнительной сигнализации. Надо полагать, за «колючкой» поселок, а не сама военная часть.
   Вошь расстегнул сумку, порылся, выволок две белые простыни, одну протянул Ласковину. Предусмотрительный.
   Ласковин накинул импровизированный маскхалат, поправил тяжеленькую сумку, опоясался веревочкой. Ни дать, ни взять, англицкое привидение на уик-энде в комяцком лесу.
   Аккуратно перебрались через проволоку – и дальше по лыжне.
   Лес кончился, как отрезало. Сразу, словно ждала, прихватила вьюга. Марево. Ласковин тут же потерял спутника из виду, а через десяток длинных шагов буквально воткнулся ему в спину.
   – Ну? – спросил Андрей.– Что дальше?
   – Дальше – хорошо,– ответил Вошь.– Следов не будет.
   Точно. Лыжню уже затерло.
   Двинулись. Тем же порядком, но помедленнее.
   На жилье наткнулись внезапно. Причем не на казарму и не на жилой многоквартирный дом. Бревенчатая избушка, тусклые желтые оконца, утонувшее в снегу крыльцо.
   С сугроба Вошь без труда заглянул в мутное стекло, вопреки традиции не прикрытое занавеской, поднял два пальца, затем изобразил треугольник острием кверху. Андрей понял только первую половину безмолвной реплики.
   – Две женщины,– прошептал Вошь в ответ на вопросительный знак.
   И заскользил к крыльцу.
   Ласковин очень сомневался, что дверь откроется, а если откроется, то на пороге будет стоять именно женщина, а не бородатый мужик с двустволкой. Однако дверь открылась, и на пороге появилась именно женщина. Судя по габаритам, потому как в сенях было еще темнее, чем снаружи. Открыла, повернулась и ушла в дом. Интересные у них тут нравы.
   Ласковин вошел первым. Вошь за его спиной аккуратно прикрыл дверь. Андрей снял лыжи, приспособил в уголке, услышал, как топает, стряхивая снег, напарник.
   – Готов? Пошли.
   Просторная комната, стол под клеенкой, лавки у стен. Большая, грубо оштукатуренная печь.
   – Вечер добрый, хозяйки,– вежливо поздоровался Андрей.
   «Хозяйкам», казавшимся одинаковыми из-за серых головных платков, от силы лет по девятнадцать. А то и меньше. Глазки блестящие, но нездорово блестящие, как при лихорадке.
   – Не раздевайтесь,– предупредила одна.– Холодно.
   Выговор у девушки был не местный.
   Ласковин мимоходом дотронулся до печки: чуть теплая. Непонятно. В сенях – целая поленница.
   – Сейчас воду поставлю,– проговорила первая девушка, отложила вязание и встала. Вторая даже глаз не подняла, но спицы так и мелькали.
   Железная кровать у стены. Над кроватью фотография. Лицо на фото неприятное. Даже не поймешь: то ли мужик, то ли баба. И лампадка горит, как перед иконой. Ласковин сразу вспомнил, куда они приехали. Итак, вот они, грозные «Свидетели Апокалипсиса». Шпионы ЦРУ.
   Вернулась первая девушка. Поставила перед гостями две жестяные кружки. Над кружками поднимался пар, но напиток (назвать это чаем язык не повернется) оказался чуть теплым. Вкусом же напоминал воду, в которой мыли морковку. Но отказываться не принято.
   – Меня зовут Андрей.
   – Ира,– отозвалась первая девушка.
   – Даша,– уронила вторая, не поднимая головы.
   – Холодно у вас, Ира и Даша. Почему печь не натопите как следует?
   – У Даши рука болит,– объяснила Ира.– А я топора боюсь… А так они в печку не влезают.
   Выговор у девочки определенно питерский.
   Вошь, ни слова не говоря, поднялся, взял фонарик, вышел в сени. Через мгновение Ласковин услышал, как топор звонко развалил первое мерзлое полешко. И затюкал дальше, громко и весело.
   – Давно здесь? – спросил Ласковин.
   – Как узнали Истину, так сюда и приехали,– сказала Ира.
   – Мир погряз в грехах и злонравии,– произнесла Даша.
   По-прежнему не поднимая головы.
   В устах совсем молоденькой девчушки реплика звучала забавно, но Ласковину забавной не показалась. Две замерзшие девочки, явно городские и столь же явно не приспособленные к комяцкой зиме. И бабья рожа «пророка» над железной кроватью. «Пророка», оттягивающегося где-нибудь во Флориде в собственном навороченном особняке. Он, козел, эту самую кровать даже в страшном сне не представит.
   Две невзрачные худенькие девчушки в черных платках.
   – Вы ведь тоже из Петербурга? – вдруг спросила Даша, в первый раз подняв глаза. Красивые глаза. Синие. Но с тем же лихорадочным блеском, что и у подруги.
   – Да, из Питера.
   – Недавно приехали?
   – Недавно.
   Появился Вошь, внес, придерживая подбородком, нарубленные дрова, свалил у печки, открыл дверцу. Внутри – одна зола.
   Вошь щепкой прочистил решетку, выгреб золу на совок. Обстоятельно, без спешки.
   Даша аккуратно сложила вязание в картонную коробку.
   – Пойду спать,– сказала она.
   И ушла, шурша стоптанными валенками.
   Вошь достал свой страхолюдный тесак, нащепал лучин, загрузил печку.
   – Снега сколько,– задумчиво проговорила Ира.
   – Зима,– отозвался Ласковин.
   – Зимой поститься труднее,– заметила Ира.– Холодно.
   Ласковин поглядел на тонкую шейку. Бедная девочка.
   В печи загудело пламя. Вошь сходил в сени, принес еще дров, сел на скамью.
   – Не страшно… одним? – спросил Андрей.
   – Одним? – Ира удивилась.– Мы не одни. Мы же община.
   – А если чужие зайдут?
   – Чужих здесь нет. Их охрана не пустит. Разве вы не знаете?
   – Мы здесь только два дня,– соврал Ласковин.– Еще не обжились.
   – Надзиратель часто заходит, работу приносит или хлеб. И собрания трижды в день. Сегодня мы не пошли – из-за метели. Надзиратель сказал: если холодно, можно дома сидеть. Пока теплую одежду не привезут. А вы заблудились, да? Из-за метели?
   Ласковин кивнул. Что еще ему оставалось?
   – Я вас раньше не видела,– сказала Ира.– Вы военные?
   – Нет.
   – А похожи. Как же вы дорогу отыщете, в такую вьюгу?
   Ласковин пожал плечами.
   – Может, мы переночуем в уголке? – предложил он.– Не потревожим.
   – Это нельзя,– Ира даже удивилась.– Женщины и мужчины вместе не спят. Метель скоро кончится,– успокоила она Андрея.– Должна кончиться, а то у нас хлеба нет.
   Логика железная.
   – А если муж с женой? – спросил Ласковин.– Их тоже порознь селят?
   – Конечно. Какая разница? Все равно грех.
   Серые блестящие глаза смотрели куда-то сквозь Андрея. Тонкие пальчики городской девочки, исцарапанные, с обломанными ногтями… И евнухообразная рожа на черно-белой фотографии.
   – Вы поговорите с надзирателем. Пусть он вас просветит, а то нехорошо получится,– обеспокоенно проговорила Ира.
   Вошь соскользнул со стула на пол. Ласковин боковым зрением поймал движение, удивился. И еще больше удивился, когда Вошь, оказавшись у колен девушки, снял с ее ноги шерстяной чулок и поцеловал бледную, не очень чистую стопу.
   – Не надо,– взмолилась Ира дрожащим голоском.– Не надо… ох!
   Ласковин отвернулся. Он слышал трепещущий, как ночной мотылек, голос девушки: «Нет, нет, нельзя… грех, пожалуйста…», шуршание одежды. Вошь не произносил ни слова. Затем – надсадный скрип прогнувшейся панцирной сетки…
   – О-о-о! – вскрик-выдох.
   И посторонний звук.
   Ласковин повернулся и увидел Дашу. Прикусив ладонь, она медленно оседала вдоль стены. Полные ужаса глаза устремлены на постель. Там, под одеялом…
   Вошь поднялся. Одеяло упало на пол.
   Тонкие раскинутые ноги, белые, в синих прожилочках; розовая мякоть в обрамлении слипшихся волосков.
   Вошь, совершенно голый, мускулистый, подошел, наклонился, поднял Дашу на руки и унес, ногой прикрыв за собой дверь. От его босых ступней на покрытом инеем полу остались влажные темные следы.
   Ира посмотрела на Ласковина. Беззвучный вопрос. Андрей покачал головой. Он не мог. Худенькая большеглазая девочка с двумя косичками. Слишком похожая на ребенка.
   Ира подняла с пола одеяло, накрылась, подложив руки под затылок, смотрела в потолок. Лицо мечтательное. И как будто посветлевшее.
   Ласковин встал, расстегнул рюкзак и принялся выкладывать на стол снедь. Мясные консервы, водку. Копченую колбасу и сыр нарезал большими кусками.
   Из соседней комнаты донесся смех. Дашин.
   Ира откинула одеяло, подтерлась краем простыни, нисколько не смущаясь Ласковина. Встала на холодный пол, поджимая пальцы, натянула шерстяные толстые носки и только потом все остальное.
   – Можно? – спросила она, указав глазами на колбасу.
   – Только не увлекайся,– предупредил Ласковин.– Плохо будет.
   – Угу.
   И вгрызлась.
   В комнате заметно потеплело. Ласковин подкинул еще дров.
   Вошь и Даша появились из соседней комнаты. Вошь – невозмутим. Даша – смущенная, розовощекая, вместо балахонистого платья свитер и черные облегающие джинсы.
   Ира даже есть перестала.
   – Откуда у тебя джинсы? – изумилась она.
   – Припрятала! – хитрая довольная мордочка.
   «А не такая уж она дурнушка»,– подумал Ласковин.
   – К столу, мадмуазель,– пригласил он.
   – Мадмуазель? – Даша звонко рассмеялась.
   Вошь присел к столу, налил водки в жестяную кружку, выпил молча, деловито.
   – Эффективно,– вполголоса похвалил напарника Ласковин.– Не хочешь поработать психологом в реабилитационном центре?
   – Нет,– отрезал Вошь.
   Девушки кушали так, что у Ласковина потеплело в груди.

Глава третья

   – Есть и бабушки,– сказала Даша.– Только мы с ними не разговаривали. Может, есть какая из Петербурга.
   – Интересная мозаика,– проворчал Ласковин.
   Десятка три домиков. Еще две служебные пятиэтажки, где тоже обитают «свидетели». И не факт, что только из военных. Попробуй отыщи. Попробуй вывези, когда найдешь. Они с Вошем и так, надо полагать, совершили государственное преступление, проникнув на запретную территорию. Но по поводу второй части проблемы Андрей пока не напрягался. Там видно будет.
   – Дурак я, дурак! – Андрей сердито шлепнул ладонью по столу.
   Девушки удивленно воззрились на него.
   – Ириша, а где ваш главный обитает, можешь объяснить?
   – Запросто. Как выйдете от нас…
   – Лучше нарисуй,– Ласковин пододвинул блокнот.
   Показал схемку напарнику. Тот кивнул – найдем. У девочки оказались верный глаз и твердая рука. Вероятно, училась рисовать там, в родной Пальмире.
   Вошь тут же начал одеваться. Его немногословность давно перестала раздражать Ласковина. Сэкономленное на разговорах время Вошь немедленно превращал в действие.
   Все-таки он шепнул что-то на прощание Даше. И та явно обрадовалась.
   Ну что за мужик! Вылитый «настоящий мачо». Как в анекдоте:
   Вопрос: «Какое слово говорит женщине настоящий мачо?»
   Ответ: «Пойдем!»

   Метель вертела вовсю. От прихваченных ноктовизоров – никакого проку. Вошь с места взял хороший темп, благо потеряться они не могли – связались. Андрей примерно ловил направление, но напарник давал ему сто очков вперед – шел, как по собственной квартире.
   Из заверти проступила длинная дощатая стена. Затем – полузанесенный снегом военный грузовик, еще какая-то машина. Ага, вон пятиэтажка – ряды желтых окон. А искомый объект – сразу за ней.
   Там он и оказался. Двухэтажный домина – новодел, а не вшивая избенка. Каменная лестница, навес над дверью.
   Вошь отвязался, снял лыжи, припорошил снежком. Ласковин проделал то же, смотал бечеву. Его напарник зна€ком показал: «Ты первый». Подсвечивая фонариком, Андрей изучил дверь. Добротно сработано. И никаких средств сигнализации, кроме тривиального звонка. Хотя нет, кое-что имеется.
   – Дай-ка мне свой тесак,– попросил Ласковин.
   И перерубил аккуратно прибитый черный кабелек, бегущий вдоль стены.
   Что ж, попробуем. Ласковин рефлекторным движением стряхнул снег с волос, сунул в карман рукавицы и позвонил. Прошла почти минута, прежде чем дверь открылась. Никаких цепочек. Вместо цепочки – мускулистый дядя этак метр девяносто. И еще один дядя, дальше, у следующей двери. Глаза Ласковина и открывшего встретились, и лениво-уверенное выражение, имевшее место на лице дяди, сменилось уже не столь уверенным и совсем не ленивым. Но в то время, как охранник изучал лицо гостя, гость действовал. Твердый рант ласковинского ботинка пришел в соприкосновение с коленом «свидетеля», а когда физиономию охранника перекосило от боли (что характерно: обычного при таких ощущениях восклицания не последовало), Андрей «подправил» перекошенное личико кулаком, после чего первый дядя на некоторое время выбыл из игры. Зато второй вознамерился проделать в незваном госте дополнительное отверстие.
   Пистолет Воша хлопнул прямо над ухом Ласковина. Не будь на пистолете глушителя, Андрей рисковал оглохнуть. А вот второй дядя уже ничем не рисковал: во лбу его образовалась небольшая, но вполне достаточная дырочка.
   Ласковин перепрыгнул через первого дядю (за спиной хлопнул еще один выстрел)… и успел заметить нечто, с невероятной скоростью летящее на него. Если бы не хорошая реакция и кое-какой опыт, вполне возможно, Андрей лишился бы жизненно важной части тела. Уход в сторону с выхлестом йоко-гери – и живой снаряд, изменив траекторию, врезался в стену. Но тут же отскочил жестким мячом, рявкнул и в высоком прыжке вознамерился вцепиться в глотку. Ласковин встретил его хорошим гияку-цки. Бил он в нос, но промахнулся, и кулак только чиркнул по башке. Однако этакую башку и топором не вдруг проломишь. Впрочем, «прицел» Ласковин сбил. Тварь пронеслась мимо, шлепнулась на пол, перевернулась, с невероятной быстротой щелкая клыками, еще раз перевернулась и встала на все четыре лапы, готовая к прыжку.
   Хлопок съеденного глушителем выстрела, сочный звук угодившей в цель пули. Псину отбросило на полметра. Но зверюга и не собиралась сдаваться. Присела, оскалилась – здоровенная голова разделена пополам клыкастой пастью, сущий крокодил! – и с дьявольским рычанием прыгнула на нового врага. Вошь не двинулся с места, спокойно выпустил в зверюгу три пули. Одна, видимо, угодила в позвоночник, потому что задние лапы собаки парализовало. Но свирепая тварь по-прежнему рвалась в бой. Вошь выстрелил еще раз, перебив переднюю лапу. Последний выстрел – в подрезанное ухо.
   – Стаффордшир,– определил Ласковин.
   – Необученный,– уронил Вошь.– Повезло.
   Андрей наклонился и поднял пистолет второго дяди, стандартный ПМ. Очень полезная штука, если рядом болтается еще один стаффорд.
   За следующей дверью оказался длинный зал с рядами скамей, завершавшийся подиумом с кафедрой. Над подиумом большими буквами – «Бог есть Любовь». С этим Ласковин готов был согласиться. Но не в этом случае. Хорошенькая любовь – девчонок голодом морить! А уж если в роли Бога подвизается американский мошенник с постной рожей…
   Ласковин пинком опрокинул стол с горкой пестрых журнальчиков. Хотя, может, и хорошо, что мошенник – американский, из тех, что не видят разницы между Богом и зубной пастой, а под проповедью понимают рекламную кампанию.
   – Не шуми,– проворчал Вошь.
   Андрей вместо ответа поставил ПМ на предохранитель и сунул пистолет в карман. Не было у Ласковина ощущения близкой опасности.
   – Кто вы такие?
   Высокий мужчина в зеленой пижаме появился из дверей в противоположном конце зала и бесстрашно направился к ним. Бравый отставной прапорщик? Белые волосы, розовые щеки. Нет, пожалуй, финский гражданин Айнаманнен, собственной персоной. Что ж, в смелости ему не откажешь.
   – Я спрашиваю, кто вы такие? – Сектант подошел вплотную к Вошу, игнорируя направленный пистолет.– Что вам нужно?
   – Ты,– спокойно ответил Вошь.
   И тут проповедник сделал то, чего не ждали ни Ласковин, ни его партнер. Быстрым движением вышиб пистолет и сильным толчком отшвырнул Воша на ближайшую скамью. Напарник Ласковина перелетел через деревянную спину и оказался на полу, между рядами, а шустрый финн уже тянулся к упавшему пистолету.
   В кармане у Андрея лежал ПМ, но Ласковин не стал заморачиваться с оружием – толчок от пола, толчок от скамьи и приземление двумя ногами на спину господина Айнаманнена. «Свидетель» хрюкнул и распластался на полу. Андрей отпихнул подальше пистолет и отвесил дозированный пинок в обтянутый пижамой бок, отчего господин Айнаманнен перевернулся на спинку. И получил умеренной силы фумикоми-гери, то есть ребром ботинка, в бледнокожий живот. Дабы не шустрил больше.
   Вошь тем временем поднялся и первым делом подобрал пистолет.
   Главный «свидетель» свернулся на полу клубком и вспоминал, какие мускулы отвечают за вдох-выдох.
   – Пригляди за ним,– сказал Ласковин.
   Через несколько минут, осмотрев дом, Андрей убедился: незамеченных обитателей не осталось. И ни один из телефонов не подает признаков жизни. Значит, кабелек у входа он верно определил.
   Позади зала Андрей обнаружил спальню, а рядом – уютный кабинетик с сейфом и компьютером со всеми причиндалами: модемом, принтером и прочим. Что же касается спальни, то аскетической ее назвал бы разве что король Иордании.
   Пока Ласковин делал рекогносцировку, финский гражданин оклемался. Но лежал тихо. Правильно его учили там, за бугром: не уверен – не рыпайся.
   – Встать,– скомандовал Ласковин.
   Клиент поднялся.
   – Я буду жаловаться командиру части,– произнес он с достоинством.– Это произвол.
   – Хоть финскому атташе,– хмыкнул Ласковин.– А насчет произвола ты, козлик, в самую масть попал. Марш!
   И погнал финского подданного по направлению к кабинету, попинывая время от времени под зад, чтобы пошевеливался.
   Определив господина Айнаманнена белым личиком к сейфу, Андрей приказал:
   – Открой!
   – И не подумаю! – нахально заявил финскоподданный.
   Ласковин взял господина Айнаманнена за холеную руку (давненько эта рука топор не держала) и повернул на необходимый угол. Сектант взвыл. Андрей отпустил его и повторил приказ. Финн угрюмо молчал. Ласковин снова поиграл сектантской ладошкой. С тем же результатом.
   – Можно я? – попросил Вошь.
   – Попробуй.
   Андрей не считал себя специалистом в допросах третьей степени.
   – Руки ему скрути.
   Пока Ласковин вязал финна шнуром от жалюзей, Вошь скинул куртку, закатал рукава и извлек на свет божий коммандовский тесак. Повертел его так, чтобы финский подданный разглядел каждый изгиб клинка… и вдруг резко полоснул себя по предплечью. Сектант дернулся от неожиданности, а Вошь прижал сталь к порезу, после чего с омерзительной улыбкой кинозлодея слизнул с клинка кровь. На бледной физиономии господина Айнаманнена крупными каплями выступил пот. Вошь поддел ножом пижамные штаны – ткань разъехалась, как бумага под бритвой.
   – Ничего не говори,– тихо, почти шепотом произнес Вошь, наклоняясь к белой от ужаса физиономии сектанта.– Ничего не говори, ладно?
   Тут даже Андрею стало не по себе, а уж финну… Тот устремил на Ласковина молящий взгляд. Кто бы ни натаскивал «свидетеля», мученика из сектанта явно не готовили.
   – Код,– холодно уронил Андрей.
   – Восемнадцать восемьдесят пять,– пробормотал «свидетель». И постарался незаметно отползти подальше. Вошь усмехнулся и прочертил кончиком ножа алую линию на щеке финна.
   – Я же сказал, сказал! – взвизгнул сектант.
   Если раньше он говорил по-русски очень чисто, то теперь в речи его явственно проступил акцент.
   Сейф открылся, и Ласковин выгреб содержимое: бумаги, охапку паспортов, пачки денег.
   – Ха,– уронил он.– Общак. В натуре.
   – Так вы бандиты? – воскликнул господин Айнаманнен.
   – Ну,– Ласковин повернулся, смерил мокрого, как мышь, финскоподданного долгим взглядом.– А ты думал, козлик, мы кто?
   «Козлику» после «признания» Ласковина явно полегчало.
   – Берите,– разрешил он.– Хоть все забирайте!
   – Вошь, заткни ему пасть,– попросил Андрей.
   – Совсем? – деловито спросил напарник.
   – Я молчу! – в ужасе мекнул финскоподданный.
   Андрей быстро просмотрел паспорта. Сразу же наткнулся на документы Иры и Даши, а чуть позже – на паспорт Дины Павловны Елаговой. Показал Вошу. Тот кивнул.
   Ласковин сгреб в сумку деньги и паспорта, затем включил компьютер. Компьютер потребовал пароль.
   – Ключ,– бросил Андрей.
   – Зачем вам? – воскликнул Айнаманнен.
   Вошь махнул ножом, и кусочек уха финскоподданного упал на ковер. Сектант взвизгнул, как подшибленная дворняга. И, отталкиваясь ногами, быстро отполз к стене. Забился в угол между стеной и книжным шкафом. Вошь неторопливо двигался следом.
   – Ключ! – рявкнул Ласковин.
   – Семь-три кей плюс!
   Сработало. Среди прочих файлов Ласковин не без труда отыскал каталог, содержащий анкетные данные здешних «свидетелей». Их оказалось больше двухсот. Больше половины – военнослужащие. «Послушников» можно было с легкостью определить, открывая персональные файлы. Каждое «дело» было снабжено цветной фотографией. Военные, естественно, в форме. Наконец отыскался файл Елаговой. Фамилия, имя, отчество, год рождения, фото… и синим шрифтом, внизу страницы:
   «Умерла 11 ноября 1997 года». 
   – Вошь,– позвал Ласковин.– Иди сюда. Хреновые дела.
   Напарник Андрея обошел стол, посмотрел на экран. Прочел. Ласковин впервые в жизни увидел, что такое «тень легла на лицо». Вошь нажимал «Page Down», читал. Андрей не глядел на экран. Он воочью наблюдал, как над человеком сгущается тьма. Завораживающее зрелище.
   Оба забыли о господине Айнаманнене.
   А господин времени не терял. От пут он уже освободился и теперь очень осторожно передвигался вдоль шкафа. Если ему удастся незаметно открыть ящик и вынуть то, что там лежит, налетчикам крышка. Между ними и Айнаманненом – стол и пять метров пустого пространства. Слишком много даже для прыгуна-каратиста. Но для пули – в самый раз.
   А вот пули для Айнаманнена у бандитов не было. Свои пистолеты они так и оставили в карманах верхней одежды. Сразу видно: не профессионалы. И это хорошо. Потому что он, Айнаманнен,– профессионал.
   Так размышлял главный «свидетель» снизошедшего много веков назад и совсем не ему Откровения, пока поросшая белыми волосами мясистая лапа финскоподданного медленно выдвигала ящик и нашаривала собственноручно пристрелянный кольт «мустанг». Маленький, карманный, но достаточно смертоносный.
   Ласковин уловил щелчок предохранителя, быстро оглянулся и понял, что не успевает. Неведомо как освободившийся пленник выбросил из-за спины руку и…
   Звук пробившего кость клинка канул в грохоте выстрела. Пуля свистнула в каком-то сантиметре от головы Ласковина. Больше выстрелов не последовало. Нож, брошенный Вошем, торчал из глазницы «свидетеля». Айнаманнен корчился на полу, пистолет валялся рядом. Пальцы сектанта елозили по лицу, размазывая хлещущую кровь.
   Вошь неторопливо обогнул стол, подошел к содрогающемуся телу. Не обращая внимания на вопли и судорожные движения Айнаманнена, Вошь наступил башмаком на подбородок сектанта, ухватился за рукоять и, крякнув, вытащил застрявший в глазнице клинок. Чиркнув лезвием по шее «свидетеля» – умело, так что брызнувшая кровь не попала на него,– Вошь очень тщательно вытер нож, потом собственные ладони и наконец носок ботинка. Айнаманнен последний раз дернулся и затих. Кровь слабыми толчками вытекала из перерезанной артерии.
   Вошь вложил тесак в ножны, повернулся. В глазах его Ласковин не увидел ни боли, ни удовлетворения. Только пустоту.
   – Надо переписать все, что можно,– Вошь кивнул на компьютер.– Сделаешь?
   – Это ни к чему,– ответил Андрей, выключая машину.– Дай-ка свой инструмент.
   Вошь протянул тесак. Ласковин отключил компьютер, вскрыл его и извлек винчестер.
   – Вот таким образом… – произнес Андрей, со всей тщательностью упаковав добычу.
   Вошь подобрал пистолет убитого, провел пальцем по изображенному на щечке рукояти жеребенку, включил предохранитель и отправил пистолет в сумку. Туда же он бросил коробочку патронов, оказавшуюся в ящике.
   – Пальцев мы оставили – море! – запоздало спохватился Ласковин.– Может, сжечь этот бардак? Или не стоит?
   Пожар, пожалуй, даже метель не спрячет. А впрочем…
   – Есть идея.
   Точно, Андрей не ошибся: плита на кухне оказалась газовая и с электрозажиганием. Двадцать минут понадобилось Ласковину, чтобы приспособить таймер стиральной машины для одновременного зажигания всех четырех фитилей. И еще пять минут – чтоб отрубить «защиту от склероза», автоматически перекрывающую поступление газа при отсутствии огня.
   Вошь наблюдал за действиями Ласковина с интересом и одобрением.
   – Трех часов хватит? – спросил Андрей.
   – Лучше четыре,– сказал Вошь.
   Ласковин кивнул, выставил таймер и повернул все пять газовых кранов.
   Дверь на кухню прикрывать не стал – за четыре часа на кухне может оказаться слишком много газа и слишком мало воздуха.
   На выходе Вошь снял с вешалки пару теплых курток, сунул Ласковину, затем забрал пистолет у первого охранника – оружие второго уже лежало в сумке. С точки зрения Ласковина, оружия у них и так более, чем достаточно, но Вошь, похоже, просто не мог спокойно пройти мимо оставленного ствола. Даже если прежний хозяин уже не в состоянии оружие использовать – с простреленной головой сие затруднительно. Ласковин почти восхищался легкостью, с которой Вошь убивал людей. Как будто посуду мыл после ужина, чтобы на утро не оставалась.
   «Не людей,– поправил себя Ласковин.– Врагов».
   И опять вспомнилось: «Ты – Владыка…»

Глава четвертая

   Вещей у девушек набралось на два тощих узелка, так что сборы заняли не много времени. Воша не было уже довольно долго, но Ласковин не беспокоился. Пусть беспокоятся те, кто попробует помешать его напарнику.
   По третьему разу пили чай. Нормальный, а не подсушенную травку из «свидетельских» фондов. Да уж, на питании этих девочек ЦРУ точно не разорилось.
   Даша сняла со стенки фотографию «доброго американского дядюшки», со сладострастной улыбкой разорвала в мелкие клочки и отправила в печь. Какой контраст с тем, что Ласковин видел всего несколько часов назад. Полное восстановление умственных способностей. Потрясающе!
   – Как же вас угораздило? – спросил Ласковин.
   – Бес попутал,– очень серьезно сказала Ира.
   – Нет, сначала все хорошо было,– рассудительно проговорила Даша.– Все вокруг друзья, и слова добрые, правильные. Все равно как домой попали. Только еще спокойней.
   – Ага,– согласилась Ира.– Как дома. Если моего папашку-алкаша выгнать к ежкиной матери!
   – Ирка, прекрати,– сердито потребовала Даша.
   – А ну их в жопу! Пошли они на хер! За матерное слово – три дня на хлебе и воде! Честно, да?
   – Нет,– отозвался Ласковин.– Но правильно.
   Даша засмеялась, Ира надула губки.
   – Никто меня не любит! – заявила она.
   – Бог тебя любит,– с иронией возразила Даша.
   – А пошел он в жопу!
   – Стоп! – вмешался Ласковин.– Еще одно такое заявление – выдеру.
   – Это в каком смысле? – кокетливо спросила Ира.
   – В прямом. Бог – это Бог, а ваши «свидетели» – по другому ведомству.
   – Ну извините,– сказала Ира.– Я ж не хотела вас обидеть. Просто достали, блин!
   – Я не… – начал Ласковин, и тут снаружи взревело так, будто железный дракон проснулся. Проснулся и пикирует на бедный домишко. Все трое, в том числе и Ласковин, подпрыгнули на полметра вместе с табуретками.
   Страшный рев внезапно оборвался, оставив после себя звенящую тишину. Сразу в сенях застучали подошвы, резко распахнулась дверь.
   – Общий подъем! – скомандовал Вошь.– Уходим в темпе.
   Ласковин оделся первым, подхватил свою сумку и Ирин узелок, вышел в ночь… и увидел динозавра. Динозавр был гусеничный, железный и громоздкий. Такой большой, что из-за метели всего не оглядеть.
   – Грузись, что смотришь? – подтолкнул Вошь.– Нормальная броня, прокачу с ветерком.
   Внутри оказалось неожиданно просторно. Особенно в заднем отсеке. И, похоже, вдвое холоднее, чем снаружи. Над скамьей ослепительно улыбалась смуглая голенькая красотка. «Приезжайте к нам на Гавайи!» – приглашал плакат. По такой погоде Ласковин охотно принял бы приглашение.
   Девочки забились в угол, притихли. В мужских куртках они походили на гномиков.
   – Андрей, иди сюда,– позвал Вошь.
   Ласковин перебрался вперед, с любопытством огляделся. Но ничего особо занятного для себя, как бывшего электронщика, не обнаружил. Хотя первичной электроникой железяка была оснащена. Оборудования было не больше, чем в автомобиле.
   Вошь уселся на водительское место, взялся за белый горизонтальный штурвал, вдавил педаль, и громадина рванула вперед. Трясло немилосердно. Ласковин чувствовал себя жуком в спичечном коробке. А вот Вошь оживился, даже замычал какую-то песенку. Потом оглянулся, бросил Ласковину:
   – Хорошо горит.
   – Что горит? – крикнула Ира.
   Она пристроилась за спиной Ласковина. Даша тоже перебралась вперед, села на свободное место.
   – Церковь ваша,– Вошь повысил голос, чтобы перекричать рев дизеля.
   – Как это горит? – ошеломленно переспросила Ира.
   – Эй,– заметил Ласковин.– У тебя кровь.
   По запястью Воша ползла темная струйка.
   – Я видела, там написано «аптечка»! – Даша вскочила и тут же плюхнулась обратно – динозавр смял очередное препятствие.
   – Аптечка! – Вошь захохотал.– Эта железяка еще в часть не прибыла, как в ней уже и йода не осталось.
   Для Воша это была целая речь.
   – Останови этот гроб! – крикнул Ласковин.– Не дури! У нас-то аптечка есть!
   Вошь тормознул, и БМП встала, как вкопанная. Пассажиров швырнуло вперед, Ласковин еле успел поймать Иру за руку.
   – Что гроб, это ты в точку,– в наступившей тишине произнес Вошь.– Это тебе куча народу подтвердит. Посмертно.
   – Никак у нас чувство юмора прорезалось,– проворчал Ласковин.– Снимай куртку. Блин! Весь мех в крови, чем ты раньше думал?
   Он распечатал перевязочный пакет.
   – Лучше я,– вызвалась Даша.– Я умею.
   – Я тоже,– буркнул Ласковин.
   – Она – медсестра,– уточнила Ира, и Андрей уступил.
   После перевязки Вошь снова натянул куртку.
   – Пошли прогуляемся,– предложил он.
   БМП стояла на дороге. Позади – взрыхленный гусеницами снег, впереди – снежная заметь, в которую упирается желтый столб света.
   Они постояли немного, потом Вошь сказал:
   – Я знал, что она умерла. Но как-то… не до конца. А теперь – точно знаю. И, вроде, даже полегче стало. Понимаешь?
   – Да.
   Постояли еще немного. Снежинки липли к коже, но холодно не было.
   – Как же ты этот танк раздобыл? – спросил Ласковин.
   – Проще простого,– отозвался Вошь.– Идешь, щупаешь, который теплый. Раз теплый, значит, внутри – механик. Движок греет. Стучишь. Орелик просыпается, выглядывает, получает по жбану – и полный вперед. Что повезло, так это баки под завязку. Запас хода – полтыщи км.
   – Неслабо,– произнес Ласковин.
   – Нам столько не надо,– заметил Вошь.– Утром хватятся, поднимут вертолет, за час отыщут, если своим ходом пойдем. Но мы не пойдем.
   За спиной со скрипом открылась дверь. Даша спрыгнула на снег, за ней – Ира. В огромных куртках и валенках девушки выглядели, как герои мультика про Новый год.
   – Это что, пулемет? – спросила Ира.
   – Пулемет тоже есть,– ответил Вошь.– Но это как раз пушка. Авиационная. 30 миллиметров.
   – А она стреляет?
   – Полный боекомплект, 500 выстрелов. Нарвешься – мало не покажется.
   От его голоса Андрею стало не по себе.
   «Дай Бог, чтобы за нами не погнались!» – подумал он.
   За ними не погнались. Километров через пятьдесят БМП бросили. Загнали в лесок, чтоб на дороге не маячил, и оставили. Пешком двинулись к Тыгу, благо уже рассвело, и метель унялась. Потрясающе красивое утро. Белый искрящийся снег, белое солнце, белый замерший лес. Настоящая рождественская сказка.
   Вошь шел впереди, утаптывая лыжами рыхлый снег, следом – девушки, Андрей – замыкающим. Обувка у девушек – только на свалку. Но топали весело, хоть и не спали всю ночь. Ай да Вошь! Его бы в реабилитационный центр вместо психотерапевта. Жаль только, методы у напарника своеобразные – отец Егорий точно не одобрил бы.
   Несмотря на раннее утро, Тыг жил полнокровной жизнью. Бодро протарахтел трактор, в прицепе – несколько мужиков, оживленно спорящих. За трактором – пацан на саночках. Саночки, к удивлению Андрея, волокла собачья упряжка. Еще один мужик, понукаемый низенькой теткой. «Гар ялан… тысь… ялан». Даже неосведомленным в комяцком языке, вроде Ласковина, становилось очевидно, что тетка образ жизни понукаемого сильно не одобряет. Мужик лениво отругивался в том же ключе: «Мун… ялан… татысь».
   Когда импозантная четверка проследовала мимо, тетка на некоторое время прервала воспитательный процесс и уставилась на питерцев. На девушек – с явным неодобрением. Ласковин подмигнул тетке… и та неожиданно усмехнулась в ответ. И тут же, спохватившись, опять взялась за мужика: «Кольк… кык… ялан».
   «Мун… татысь» – бормотал в ответ мужик. Его явно мучила похмелюга.
   Столовая уже открылась. Перед ней, как и прежде, тусовалась собачья свора. Девушки поглядывали опасливо. Псы выглядели дико и устрашающе. Но в сравнении со стаффордширом – сущие зайчата.
   Блинчики с маслом, клюква с сахаром, компот. Чтобы побаловать девочек, Ласковин напоследок взял стакан сгущенки. И точно, побаловал.
   Теперь следовало их переодеть. Если привезти их в таком виде в Сыктывкар, могут возникнуть нежелательные вопросы. А посему в местном лабазе Андрей приобрел пару искусственных шубок и две пары женских сапог, произведенных еще в дореформенные времена. Богатые куртки «апокалиптических» охранников отправили в багаж.
   В Сыктывкар их привез рейсовый автобус. На вокзале девушки забеспокоились – нет паспортов! Жестом фокусника Вошь извлек пачку красных документов. Радости не было границ. Отправляя паспорта обратно в сумку, Андрей поймал весьма заинтересованный взгляд. И невзначай продемонстрировал любопытному рукоять пистолета. Интерес тут же угас. Впрочем, эпизод натолкнул Ласковина на интересную мысль.
   Взяв «апокалиптические» куртки, он отправился в соседний зал, разложил их на свободной скамье, прилег, а через несколько минут, оставив «постель», отправился в туалет.
   Когда он вернулся, курток уже не было.
   Не по-зимнему яркое солнце слепило глаза. Зимородинский опустил козырек и снизил скорость до тридцати. Хорошо укатанная дорога огибала замерзшее озеро. По льду вприпрыжку бежал человек. Добежал, замер, раскинув руки навстречу солнцу, и ухнул в прорубь.
   «Ну чем не языческий обряд?» – подумал Зимородинский.
   Навстречу выехали всадники. Вернее, всадницы. Маленькие, в одинаковых белых шапочках – на громадных жеребцах. Кони брезгливо косились на машину. Разминулись. Зимородинский подумал: насколько человек в седле выше сидящего в автомобиле… Есть ли в этом внутреннее зерно?
   Озеро спряталось за деревьями. Машин прибавилось. Перед переездом все они привычно снижали скорость.
   «Зачем я еду?» – подумал Вячеслав Михайлович.
   Впрочем, для него этот вопрос не требовал определенного ответа. Вернее, ответ «ни за чем» был бы ничуть не хуже любого другого. Главное – держаться внутреннего ритма. Без спешки и без медлительности. В равновесии. Зимородинский не строил предположений относительно неизвестного будущего. Будущее само определит себя. Не важно, что скажет ему Смушко. В любом случае действия Зимородинского будут определять не слова, а он сам.
   Прозрачная от солнца белая ограда, изысканное литье. Зимородинский подъехал к воротам, и створки тут же покатились в стороны. Его ждали. Двухэтажный дом с острой крышей. Рядом – одноэтажный флигелек-пристройка. Вдоль ограды, с трех сторон – ровные стены сосен. Зимородинский вышел из машины, но запирать не стал. В окошке флигеля маячило усатое лицо. Наверняка охранник. У крыльца лежала черная немецкая овчарка. Карие внимательные глаза изучали Зимородинского.
   Распахнулась входная дверь.
   – Добрый день, Вячеслав Михайлович! Спасибо, что не побрезговали приглашением! – хозяин, широко улыбаясь, протягивал Зимородинскому обе руки.
   Овчарка опустила морду на лапы и прикрыла глаза. Гость ее больше не интересовал.
   – Добрый день, Григорий Степанович,– Зимородинский, тоже улыбнувшись, пожал протянутые руки. И шагнул в дом.
   Смушко предупредительно отворил следующую дверь. Он оказался в точности таким, каким и представлял его Вячеслав Михайлович. Нечто среднее между Карлсоном из мультфильма (оригинальный мифологический Карлсон – резко отрицательный персонаж, вроде Бабы Яги) и любимым Зимородинским актером Леоновым. А доброжелательность Смушко – искренняя. Наигрыш Вячеслав Михайлович уловил бы.
   И то, что повел он Зимородинского не в гостиную, а на кухню, тоже говорило о многом. Хорошо, когда человек не обижен умом. И еще лучше, когда ум соседствует с интуицией.
   – Чаек из травок, как вы любите,– Смушко наполнил пузатую чашку. На чашке был изображен геральдический медведь с американским флагом в лапах. В чувстве юмора дизайнеру не откажешь.– Пирожками тоже не побрезгуйте. Изумительные, с клюковкой. А я, с вашего позволения, обычного чайку себе налью. И сразу к делу, если вы не против.
   Зимородинский кивнул, попробовал чай. Терпимо. Для дилетанта.
   – Вы ведь буддист? – спросил Смушко.
   Маленькие глазки глянули остро, оценивающе.
   – Не совсем,– Зимородинский поставил чашку, потрогал ус.– Григорий Степанович, мы ж не порося торгуем. Верите мне?
   – Батюшка говорил: верить вам можно.
   – Это да или нет? – усмехнулся Вячеслав Михайлович.
   Некоторое время они молча мерялись взглядами. Наконец Смушко фыркнул:
   – Ну да, хитрый я, хитрый! А ты – нет?
   Зимородинский взял пирожок, надкусил.
   – Вкусный,– признал он.– Но моя жинка вкусней делает. С вишнями.
   Смушко восхищенно покрутил головой.
   – Ох ты и хитрый! Ну, уговорил. Поехали к тебе.
   – Ну как? – спросил Зимородинский.– Есть разница?
   Смушко еще раз пригубил травяной чай, усмехнулся:
   – А пива у тебя нет?
   – Пива нет,– покачал головой сэнсэй.– Есть настойка золотого корня. На спирту. Могу налить…
   – Налей.
   – …десять капель.
   – Чума на тебя! – Смушко в сердцах хлопнул ладонью по столу. Фарфоровые чашки негромко звякнули.
   – Не возьмет,– хладнокровно произнес Зимородинский. Снял с подоконника пару зеленых каменных шаров, завертел на ладони.
   – Малахит? – оживился староста.– Дай гляну.
   – Гляди,– Зимородинский протянул шары.
   – Ого, тяжелые!
   – У меня и потяжелее есть. Нефритовые. Показать?
   – Нефрит? Нет. Это, Михалыч, не наш промысел. Вижу, мастер точил. На, забирай. И накапай мне настойки своей,– ухмыльнулся.– Это тоже наш промысел.
   Зимородинский выполнил просьбу, сел напротив, глянул кошачьими глазами, потеребил ус:
   – Ну,– сказал он.– Выкладывай.

Глава пятая

   – За все хорошее,– провозгласил Андрей.
   Чокнулись, закусили.
   От коньяка щеки девушек зарозовели. Даша целиком сгрызла копченую индюшачью ногу, положила кость, закатив глаза, погладила себя по животику.
   – Хорошо жить, зная Истину,– глубокомысленно изрекла она.
   Ира захихикала. Потом мысли ее переключились на другое:
   – Андрей, а сколько вам лет?
   – Мне хватает,– усмехнулся Ласковин.– А тебе?
   – Двадцать.
   – Врет,– предупредила Даша.– Пошли, Ирка, покурим.
   – Вошь,– произнес Ласковин, когда девушки вышли.– Ты до армии что делал?
   – Дурака валял.
   – А точнее?
   – Делал вид, что в универе учусь. Ты же знаешь.
   – А почему тебя выгнали?
   Вошь улегся на полку, вытянулся, заложил руки за голову.
   – Да меня еще раньше надо было выгнать,– сказал он.– Держали, потому что спортсмен.
   – Кто? – удивился Андрей. У него были собственные ассоциации.
   – Мастер спорта по биатлону. Так что в армии меня, сам понимаешь…
   Ласковин не очень понимал, но кивнул.
   – Два срочной, год по контракту,– продолжал Вошь.– Когда комиссовали, думал, восстановлюсь…
   Солнце уже зашло. Серые столбы мелькали за окном. Серые столбы и серый снег.
   Ласковин убрал со стола, брызнул себе коньячку.
   – Мне – тоже,– попросил Вошь.– Расчувствовал ты меня.
   – Тебя? – Андрей улыбнулся. У него складывалось ощущение, что чувств у Воша, если и больше, чем у «ландкрузера», то ненамного. Но налил напарнику полстаканчика. А ничего конина. В ресторане Ласковин слегка подвигал челюстью, и паленый подсунуть не рискнули.
   – Что-то девочек долго нет,– заметил Ласковин.
   – Болтают,– отозвался Вошь.– Пусть.
   Андрей посмотрел на напарника, и тот подмигнул.
   «Да, изменился Вошь,– подумал Ласковин.– Вроде, почеловечнее стал».
   – Пойду все же взгляну.
   – Взгляни. Будут бить – кричи.
   В коридоре пахло мышами. В соседнем купе монотонно скулил ребенок. Девушек не было.
   Дверь тамбура открываться почему-то не хотела. Кто-то с той стороны держал ручку. Ласковин вспомнил, что пистолет остался в купе, и напрягся.
   «Спокойнее»,– приказал он себе.
   Мелкие проблемы решаются без оружия. А крупным, хочется верить, взяться неоткуда.
   Андрей, решив быть деликатным, постучал.
   – Занято,– заявили с той стороны. И загыгыкали.
   – Не хулиганить! – строго крикнул Ласковин.– Я начальник поезда!
   Дверь приоткрылась, в щель сунулась розовая ряха.
   – Слышь, мужик, не наезжай, дай дедушкам поговорить!
   – Сейчас ты у меня бабушкой станешь! – пообещал Ласковин.
   И пнул дверь ногой. А дверь, в свою очередь, прищемила розовую ряху. Ряха завопила. Ласковин дернул дверь на себя, поймал розовощекого «дедушку» за отпущенный ремешок, сунул ему легонечко, чтобы не очень трепыхался, и с самыми серьезными намерениями ворвался в тамбур. Но глазам предстала картина довольно мирная. Девушки дымили сигаретками с одной стороны, а двое приятелей прищемленного, краса и гордость инженерных войск, пыхтели «беломором» с другой. На вторжение они отреагировали в лягушачьем стиле – раззявили рты.
   – Не забижают? – заботливо осведомился Ласковин.
   – Да нет пока,– весело ответила Даша.– Только домой не пускают.
   Ласковин поглядел на солдатиков, ах, простите, сержантов инженерных войск. Те еще не переварили происходящее.
   – А мы их предупредили! – злорадно сообщила Ира.
   – Бери больше, кидай дальше,– Ласковин с издевательской усмешкой подмигнул труженикам котлованной войны.
   Сержанты обиделись. А тут еще позади оклемался прищемленный и с деревенским простодушием схватил Ласковина за горло.
   Андрей аккуратно отработал локтем назад и столь же аккуратно, двумя ударами, опустил дембелей на россыпь окурков.
   – Ух ты! – пискнула Ира.
   Детский сад, да и только.
   – Девочки, домой,– строго сказал он.
   После их ухода Ласковин сгреб молодцев в кучу, похлопал по тугим щечкам. Зла он на них не держал – здоровые молодые организмы. Сексуально неудовлетворенные.
   – Я добрый,– просветил он героев стройбата.– Но друг у меня злой. Если увидит вас около наших девушек, яйца открутит. Ме-едленно! Счастливого пути!
   И покинул тамбур.
   – Ах как это было красиво,– фыркнула Даша, когда он вернулся в купе.– Они выживут?
   Вошь приоткрыл один глаз:
   – Кто?
   – Андрей Александрович дрался,– с восторженным придыханием сообщила Ира.
   – И всех победил! – передразнивая ее интонацию, продолжила Даша.
   Ира показала ей язык.
   Вошь вопросительно взглянул на Ласковина.
   – Мелочь, дембеля домой едут,– успокоил Андрей.– Я им сказал: ты – личный поставщик евнухов в гарем короля Судана. Они не хотят в Судан.
   Ира хихикнула.
   – Нормальные ребята,– отметила Даша.– Только глупые. Давайте в «города» поиграем, что ли?
   Ира подсела к Ласковину, прижалась бедрышком.
   – Вы такой сильный, Андрей Александрович!
   – Ага,—согласился Ласковин.– Сто кило одним мизинцем. Мариуполь, Дашенька, твой ход.
   – Льеж…
   Ночью Ира попробовала забраться к Андрею под одеяло. Пришлось ее со всей деликатностью выставить. Хотя и говорят, что в подобных случаях нехорошо отказывать женщине. Но этой сопливке до женщины еще расти и расти, полагал Андрей. А вот смог бы он так же хладнокровно отправить ее подругу? Это вопрос.
   В Питер прибыли с опозданием на два часа. Шел мокрый снег.
   – Куда теперь? – спросил Ласковин.
   Они вчетвером стояли на вокзальной площади.
   – Домой?
   Обе девушки дружно замотали головами.
   – К Альбине,– распорядился Вошь.
   Ласковин очень сомневался, что Растоцкой придутся по вкусу новые постояльцы. Особенно учитывая интимный характер взаимоотношений девочек и Воша. Но придержал язык. Ему-то какое дело?
   Вошь и девушки уехали. А Ласковин остался. В сумке у Ласковина лежал общак «апокалиптян», куча бумаг, в которых он совершенно ничего не понимал, и «винт» с информацией, за которую могли спокойно пришить. Или наградить медалью.
   «Вадим,– подумал Ласковин.– Вот кто мне нужен».

Глава шестая

   Над головой Зимородинского высилась длиннющая стена пятнадцатиэтажки. Как представишь, сколько народу живет в такой коробке, сразу делаешься маленьким и незаметным. Но обитателям ее можно только посочувствовать. Особенно тем, кто имеет несчастье жить над входом в подвал.
   Юра Матвеев появился точно в десять часов, как договаривались. Вынырнул из подсвеченной красным мигающим фонарем дыры. Этот фонарь – вместо вывески. Кому надо – тот знает. А знают многие. Но не все любят. Особенно родители.
   – Здравствуйте, Вячеслав Михайлович!
   – Привет. Много народу?
   – Человек двести,– ответил Юра.
   Зимородинский кивнул.
   – Федя уже там?
   – Угу.
   Вячеслав Михайлович поглядел на пульсирующий красным зев. Нехорошее место. Грязное. И опасное. Не для него, разумеется,– для будущего. Но все равно любопытно.
   – Пошли,– сказал он.
   – Что, прямо так и пойдем? – изумился Матвеев.
   – А что тебя смущает?
   – Вячеслав Михайлович, может нехорошо получиться. Там такие мордовороты. И с цепями. Хотя есть такая тема, чужих тут не бьют. А за разборки выкидывают без обратного билета. Но это разговоры. Шизанутых до фига. Половина под кайфом. Фейс’а€ натурально отъехавшие. Черные шаманы, короче. Приложат цепью по башке – и не докажешь, что не сам упал.
   – Фейса – это лица?
   – Ну! – И продолжил деловито: – Давайте мы с Федькой ее найдем, а как она на выход намылится, аккуратно…
   – Значит, ты опасаешься? – перебил Зимородинский.
   – Ну, может, не стоит…
   – Но ты там был, так?
   – Я – одно, вы – другое. Я – пацан. Там таких море. А вы… Сэнсэй, вы сразу заметны.
   – Заметен, говоришь? – Зимородинский похлопал Юру по спине.– Заметность воина, хлопче, зависит только от самого воина. Что они хоть проповедуют, эти черные шаманы?
   – Да кто что. Один про правильную жизнь задвигает, другой – про градус посвящения, третий – что все говно, кроме «травы» или там «эксти». Про такое тусня лучше всего слушает. А один придурок чуть не повесился.
   – И что? – заинтересовался Зимородинский.
   – Сняли и спать уложили. Так и спит там на скамейке. Ор стоит хуже, чем когда «Зенит» гол забьет, музон наяривает, а он – хоть бы хны. Дрыхнет.
   – Ор, говоришь?
   – Угу. Вдруг подхватятся, орут и цепями машут. Это кто старики. А кто новые, те больше по стенкам жмутся. Но по рожам видно – тоже цепями помахать не против. Кстати, цепи тоже там продаются. Священные. Триста пятьдесят за метр.
   – Недешево,– отметил Зимородинский.– Работа хоть хорошая?
   Юра пожал плечами.
   Из мигающей пасти подвала вывалилась компания, человек десять, погребла к остановке с хохотом и визгом. Спокойной ночи, дорогие сограждане.
   – А девушек много? – спросил Зимородинский.
   – Хватает. Только они тоже… звезданутые.
   – Это ничего,– сказал Вячеслав Михайлович.– Ну пойдем, а то еще двери закроют.
   – Шутите? Тут до шести утра не гоняют.
   Помещение шаманской тусовки напоминало бункер. Или склад. Но Зимородинскому почему-то вспомнился виденный много лет назад самолетный ангар. Может, из-за обрешеченных фонарей на потолке. Но потолок, до которого можно было достать рукой, не очень-то подходил для ангара.
   Привратник, нечто гориллоподобное в кожаной безрукавочке и цветных наколках вдоль бицепсов, восседал на ящике, посасывал пивко, входу-выходу не препятствовал. Вот и хорошо.
   На стенах обычная корявая роспись соседствовала с глянцевыми плакатами. Лоснящийся Шварц улыбался «железным» мальчикам с гитарами, а улыбчивый Шива танцевал для таких же улыбчивых таиландских голышек. Присутствовала и поэзия: «Только йогнутый мудак фанатеет за „Спартак“,– посредством розового фломастера сообщал неизвестный стихотворец. Через весь вернисаж тянулись ядовито-зеленые, в капельках влаги, водопроводные трубы. Присутствовали также краны с надписями „питьевая вода“, хотя вода была явно из городского водопровода.
   Народу было много, но из-за размеров помещения тесно не было. По полу разбросаны деревянные ящики, используемые в качестве стульев. Внятно попахивало «травкой». Прямо у входа местный «кузнец» разложил продукцию: цепи разной длины, какие-то шипы, браслеты-кастеты. С точки зрения Зимородинского, полный металлолом. Но спору нет, вышибить глаз можно и этой вот зубчатой штуковиной. Особенно если человека крепко держать за руки. Сопровождаемый Юрой, Вячеслав Михайлович неторопливо двигался по бункеру. Присматривался. Прислушивался. Вот патлатый юноша вертится на месте, старательно подвывая и поколачивая кожаный барабан. Камлает, надо полагать. Зимородинского, коего в давние времена наставник натаскивал на реальных, опасных, как бешеные крысы, шаманах, приплясывающий волосатик позабавил. Но, с другой стороны, Вячеслав Михайлович безусловно предпочитал этого незлого, чуть обкуренного юношу промухоморенному плоскорожему тунгусу, который чуть не прикончил двадцатилетнего дембеля Славу Зимородинского. Ага, а вот уже и конкретный экземпляр. Истатуированный крепыш, демонстрирующий на приятеле использование цепи как средства удушения. Приятель пучил глаза и безуспешно пытался освободиться, а крепыш грамотно, на перехлест, тянул концы цепи, для надежности упираясь коленом в спину. Компашка из дюжины подростков обоего пола с интересом наблюдала.
   – Он его не задушит? – спросил Юра обеспокоенно.
   Зимородинский еле заметно пожал плечами.
   Низкий потолок скрадывал звуки. Шаманские подвывания утихли, сменившись металлическим электронным лязгом. Мимо проследовал полуголый парень, несший на загривке сомлевшую девку. Парню было нелегко, но он знал, за что потеет. Ноги девки волочились по полу. Лица Зимородинский разглядеть не мог, но прикинул, что сомлевшая сантиметров на десять повыше той, которую он ищет.
   Из прокуренной полутьмы выплывали персонажи один любопытнее другого. Некоторые – совершенно монструозные. Юра заметно нервничал, хоть и пасся за спиной сэнсэя. Зимородинский и не собирался его успокаивать. Пусть учится, для того и взят.
   В официальных бумагах бункер именовался «Молодежным центром „Невская перспектива“. И основатели его регулярно подсасывались от городского бюджета. В народе же „Молодежный центр“ именовался „Шаман“, и, как поведал Зимородинскому Смушко, заправилы „Шамана“ бюджетными дотациями не интересовались. Для них городское вспомоществование – сущая мелочевка. Крыла же „Шаман“ сушинская группировка, что уже само по себе свидетельствовало о серьезных делах.
   Зимородинского эти подробности мало интересовали. Задача его локальна: найти шестнадцатилетнюю девушку Машу и отвезти ее в наркологическое отделение частной клиники. Почему именно Машу, а не вон ту ушмыганную писюшку, например, Зимородинский не задумывался. Маша – значит, Маша. Для его собственных сэнсэйских задач между Машей и любой из здешних девушек разницы нет.
   – Слышь, парень, кислота нужна?
   Юра отрицательно мотнул головой. Зимородинский двигался быстро и, похоже, ждать не собирался. Справа бабахнула петарда. Взвизгнули девки. Человек десять выгибалось перед большим мутным зеркалом. Под «Героев асфальта». Юра хмыкнул одобрительно – «Арию» он уважал.
   «А здесь не только козлы,– подумал он.– Ага, вот и фрэнд Федька!»
   Кузякин уже скорешился с парнями в рэперских прикидах. Юра рэперов не любил. Но терпел. Поскольку сэнсэй стилевой дележки не признавал. В «Шамане», похоже, привечали всех. Несмотря на явную металлическую атрибутику.
   – Это Мишка, это Джон,– представил Кузякин новых дружков.
   – Юра.
   Поздоровались. Рэперы выглядели миролюбиво. «Не заметить» Зимородинского у Федьки ума хватило. А рэперы Вячеслава Михайловича проигнорировали, в очередной раз подтвердив: сэнсэй всегда прав. Заметность воина определяется самим воином.
   – Они ее видели,– поведал Федька.– Но она в крутой тусовке.
   – По фиг,– отрезал Юра и заслужил опасливые взгляды рэперов.– Покажете?
   – Ну. Токо мы на махач не подписываемся.
   Юра кивнул. Рэперы двинулись. Матвеев с Кузякиным – за ними. У них в кильватере – Зимородинский. Главный калибр.
   – Во,– сообщил Джон.– У стенки. Драться будете?
   – Поглядим.
   Если бы не Зимородинский, Юра высказался бы более определенно. Компашка та еще. С полдюжины качков прилично постарше, чем они с Федькой. И несколько девок блядюжного вида. Упыханных и ушмыганных. Девушку Машу Юра признал не без труда. На фото она выглядела много симпатичнее.
   – Хаджиме,– сказал Юра, и они с Федькой пошли на штурм.
   Рэперы остались.

   – Мужик, а мужик!
   Зимородинский не оглянулся. Но хлопок по плечу не проигнорируешь.
   – Вынюхиваешь, мужик? Что вынюхиваешь?
   Двое. Явно немолодежного возраста. Агрессивные и натренированные.
   Зимородинский остановился, посмотрел в глаза спросившему. Как надо посмотрел. Тот немедленно убрал руку.
   – Нет,– ответил Зимородинский.– Я не вынюхиваю. А ты?

   – Маша, привет,– поздоровался Юра, пройдя между двумя мышцеватыми парнями в отмеченный ящиками круг.
   – А, привет… – в туманных глазах не отразилось ни малейшей попытки узнать незнакомого вьюноша.
   Зато начинающий «геракл» справа немедленно опустил на плечо Матвеева увесистую длань.
   – За посмотреть тут платят, мальчик.
   Юра чуть повернул голову, посмотрел сначала на руку (на пальце – перстень с черепом), потом медленно поднял взгляд и снизу вверх, но крайне высокомерно уставился на небритый фейс «геракла». В точности, как это проделал однажды Ласковин.
   Качок, впрочем, смутился куда меньше, чем рассчитывал Матвеев. Наоборот, сжал покрепче плечо Юры, а кулак второй руки, тоже украшенный стальным, злобным перстнем, поднес к юриному носу.
   – Понюхай, малыш,– изрек «геракл».– И покайся, ибо пришел твой последний день.
   Сотоваращи жизнерадостно заржали. Даже кое-кто из девок подхихикнул.
   Чем бы ни пах кулак, все забивала кислая вонь из пасти «геракла».
   С другой стороны нарисовался Кузякин.
   – Эй, отвали от него! – решительно потребовал Федя.
   «Геракл» даже не обернулся. Зато его приятель с нежностью орангутана обхватил Федю и стиснул так, что ребра парня захрустели, словно у нежной девушки.
   – Мы вас бить не будем,– провещал «геракл» проникновенно.– Мы вас просто уелдабаошим.
   И оглянулся на своих, видимо, ожидая аплодисментов.
   В этот момент Юра поймал раскачивающийся перед носом кулак и по всем правилам повернул его в нужном направлении. Кулак провернулся как надо и на сколько надо. Но вместо болезненного вопля «геракл» издал неопределенное восклицание и уставился на Юру. Юра опешил. Он хорошо знал, что испытывает человек, когда к нему применяют сей изысканный прием древнего дзю-дзюцу.
   Федя, сообразив, что настало время активных действий, ударил локтем в горло качка, а когда тот, хрюкнув, отпустил Кузякина, Федя четко, как на макиваре, отработал оицки-гиякуцки и йоко вперед. Точно в солнечное сплетение.
   «Геракл» выпустил Юрино плечо и замахнулся. Матвеев без особого труда пропустил кулак над головой и с доворотом влепил «гераклу» маваши в пах. Тут же отскочил и приготовился отражать атаки остальных. «Геракла» в расчет он уже не принимал.
   А зря. Вместо того, чтобы рухнуть с воем и соплями, «геракл» с некоторым удивлением ощупал пораженные органы. Потом ухмыльнулся Юре и процитировал:
   – С криком «киай» и ударом ноги папины яйца стекли в сапоги! – и заржал.
   Федин противник повел себя менее театрально. Фыркнул, хрюкнул и сорвал с пояса полутораметровую цепь.
   Федя инстинктивно отскочил. Теперь он и Юра оказались рядом, а противники, явно превосходящие и числом, и вооружением,– вокруг.
   Цепь визгливо пропела у Юры над головой. Он пригнулся. И сразу подпрыгнул, пропуская железо, метившее в колени.
   «Не так уж трудно,– успел он подумать.– Почти как на тренировке».
   И схлопотал цепью по локтю. Ух как больно! Еще один удар, по спине, швырнувший его вперед. Навстречу, в лицо, устремился ребристый ботинок. Юра успел поймать его на блок, но не устоял, покатился по полу, перевернулся, встал на колено, увидел сбитого с ног Федю и троих, с цепями, над ним. И четвертого, совсем маленького по сравнению с полуголыми качками, но очень быстрого.
   Боковым зрением Юра ухватил движение справа, но защититься не сумел – правая рука отказала напрочь. Успел только отдернуть голову, и удар вышел смазанным – ботинок содрал кожу на виске и опрокинул Юру на бетон. Следующий удар пришелся в затылок, и Юра отключился.

   В чувство его привел Зимородинский.
   – Вставай,– сказал сэнсэй.– Пол холодный.
   Зимородинский выглядел как всегда. Спокойный, слегка ироничный. А вот друг Кузяка смотрелся так себе. Перекособоченный, рожа в крови. Но на ногах. Юра с трудом поднялся. Башку ломило, мир раскачивался, как на качелях, а правая рука, кажется, вообще отвалилась. Впрочем, нет, на месте… висит. Юра поискал глазами противника и обнаружил. Все шестеро, мрачные и слегка помятые. Цепи на полу, перепутанные, кучей.
   – Пошли, дочка,– кликнул Зимородинский девушку Машу.
   Девушка Маша одарила его счастливой улыбкой. Последняя затяжка – косяк передан подружке, и «дочка» виснет на локте Зимородинского. Двинулись. Сэнсэй с Машей, перекособоченный Федя и последним он, Матвеев.
   У входа местный привратник в кожаном костюмчике заслонил двери и сказал негромко, только Зимородинскому:
   – Со всем нашим уважением, но больше сюда не приходи. Понятно?
   Зимородинский небрежно кивнул, привратник посторонился.
   «Изрядно ощипанный, но не побежденный»,– подумал о себе Юра.
   И рэпешник – в спину. Музыка, бля.

   Музыка оплетала, как серпантин. Руки Наташи на плечах казались невесомыми, касающимися не ткани будто, а обнаженного тела. Волосы Наташи щекотали ухо, дыхание трогало шею. Запах духов, запах теплой женской кожи, запах ароматических свечей – и бесконечное скольжение в мерцающем полумраке.
   – Я тебя люблю,– прошептал Андрей в маленькое ушко.
   Наташа промолчала, но приникла еще ближе. Хотя казалось, ближе невозможно. Андрей знал: она улыбается. И блуждающие огоньки плывут в ее темных глазах.
   Музыка кончилась. Вернее, отошла медленно, угасла, как отблеск зашедшего солнца.
   Касаясь друг друга руками, плечами, бедрами, словно продолжая танец, они вернулись к столику и только тут, с ощутимым усилием, разделились, но, так и не отпуская рук, опустились на полукруглый диванчик – напротив. В этом тоже была своя прелесть – видеть глаза друг друга.
   Пока они танцевали, официант поменял свечи, убрал посуду и наполнил вином бокалы.
   Переплетенные пальцы, дрожащее пламя; смотреть на пламя сквозь золотистое вино, смотреть друг на друга сквозь вино и сквозь пламя…
   Хрустальные стенки запели, соприкоснувшись. В тосте не было нужды. Так же, как и в словах. Они одновременно поднесли к губам бокалы – нежное пожатие сцепленных рук,– и одновременно пили старое сладкое вино, глядя поверх хрусталя и огня, не мигая, не отрываясь. Все это, огонь и полумрак, запах и вкус, трепещущий альт и клавесинная россыпь, срасталось внутри с тем, что они испытывали друг к другу. Навсегда. Отныне в черной синеве Наташиных глаз будет жить эта ночь. Когда бы Андрей ни заглянул в них. И какой бы страшной ни казалась жизнь, смертной тоске не овладеть их сердцами.
   Пока они вместе.
И были дни, как снегопад
И как сухой песок.
Мы шли по лесу наугад,
А лес, он помнил все.
Как падают в шальную ночь,
Как умирают в ней.
Как превращается в вино
Червонный пламень дней.
И вот, от счастия хмельны
Прядем мы жизни нить,
Соединяя все… Лишь сны
Нам не соединить. 

   Тем же вечером Ласковин разобрал компьютер и заменил свой винчестер на трофейный. Прежний пароль исправно открыл ему содержимое. Покойный пастырь оказался в компьютерных делах не искушен. Сам Ласковин прикрывал секреты переменной величиной, зависевшей от числа, дня недели и порядкового номера месяца. Именно в такой последовательности. Помимо программного обеспечения, игрушек и малопонятной Ласковину бухгалтерии, на «винте» имелись три главных каталога. В одном содержались подробные (даже с указанием любимых цветов и фруктов) досье на членов секты, а в другом… Не менее подробные досье на командование воинской части. Примерно треть персонажей (не из высших чинов) присутствовала и там, и там. У последних дополнительной графой значилось «связи». Например: «состоит в интимных отношениях с женой замкомполка полковником таким-то». А в деле самого полковника отмечалось: «передано…» Далее следовали трехзначные круглые числа и дата. Если речь шла о взятках, жадным полковника не назовешь.
   В третьем каталоге хранились только числа, сопровождаемые загадочными буковками. Финскими, надо полагать.
   Андрей закрыл все, выключил компьютер и извлек «апокалиптический» «винт».
   Возможно, покойник Айнаманнен не шпионил на вероятного противника, а собирал досье ради развлечения. Возможно, что он, Ласковин, не Ласковин вовсе, а председатель общества дружбы народов.
   «Завтра позвоню Вадиму,– решил Андрей.– Пущай разбираются».

Глава седьмая

   – Вот это номер! – восхитился майор Чувало.– Пальчики Гоблина, угадай где?
   – Где? – не отрываясь от бумаг, спросил Иванов.
   – На штурвале БМП, угнанной из военной части в Коми.
   – Серьезно? – Иванов отложил ручку.– Это как? Сами вояки?
   – Шутишь? Вояки-то как раз попытались замять. Но БМП нашел местный «Анискин» и не поленился снять пальчики. Даже капельку крови соскреб – на анализ. С кровью его, ясное дело, послали. Теперь не найдешь. А хорошо бы.
   – Вот уж точно «Анискин»,– пробормотал Иванов.– Я бы голову дал, что БМП угнали, к примеру, пьяные «деды». Сам так куролесил. А на хрена Гоблину воровать БМП? Как мыслишь?
   – И на хрена потом бросать? – столь же задумчиво отозвался Чувало.
   – А давняя информашка? – спросил Иванов.
   – Неделю шла.
   – Ну, за неделю он мог уже на Гавайи смотаться. Что предпримешь?
   – Что-нибудь придется,– проговорил Чувало.– Дело-то не закрыто.
   – Забыла тебе сказать,– вспомнила Наташа.– Тут тебе звонили. Имя такое забавное… сейчас… Диамант! Нет, Адамант Афанасьевич!
   Человек на крыше бросал голубей. Слуга вынимал их из корзины, одного за другим, и человек, размахнувшись, с силой подбрасывал их в воздух. И птицы, встрепенувшись, ловили ветер и тут же уходили ввысь. Один, второй, третий… последний. Сделано. Человек снял красную, с меховой оторочкой шапку, махнул им вслед, обернулся и подмигнул Андрею. Бородатый, светлоглазый. Двойник. Нет, ощутив холодок внутри, понял Андрей. Не двойник. Он сам.
   Наконец-то началась зима. Но, как водится в Питере, началась она крайне неприятно. Ночью врезал мороз под двадцатник, превратив жижу и слякоть в ноголомный каток. Поэтому день Ласковина начался с шиномонтажа, то есть с замены летней резины на шипованную. Потом – зал на Комсомольской, где Андрей неплохо поработал, поскольку заранее договорился со Стужиным. Из зала Андрей отзвонил домой.
   – Тебя Слава искал,– сообщила Наташа.
   Звякнул и Зимородинскому. Договорились на шесть. Оставалось достаточно времени, чтобы отвезти Наташу на работу (у нее теперь появилась еще и дневная группа) и перекусить. Ездить приходилось вдвое медленнее, чем обычно.– Шапку надень! – потребовала Наташа.
   – Что я, лысый? – воспротивился Ласковин.
   Наташа взъерошила его светлый коротенький ежик:
   – Почти.
   – Насилие,– мрачно заявил Андрей.
   Но шапку взял. Пускай в машине валяется.
   В зале, кроме Славы, обнаружились Матвеев с Кузякиным.
   – Красавцы,– оглядев приятелей, добродушно проговорил Андрей.– Их восемь, нас двое, да?
   Парни молчали. Физиономии несли следы проигранной битвы.
   Федя нервно постукивал ногой по паркету.
   – Прекрати,– сказал ему Зимородинский. И Ласковину: – Расклад ты почти угадал. Но был еще третий. Я.
   Андрей настолько удивился, что проглотил следующую реплику.
   – Решил поглядеть, чем ты нынче занимаешься,– продолжал сэнсэй.– А хлопцев прихватил для разведки.
   – Боем? – ухмыльнулся Ласковин.
   – Их было шесть! – не выдержал Юра.– Их бьешь, а они ни хрена не чувствуют!
   Он осекся под взглядом Зимородинского.
   – Очень занимательно, Матвеев,– произнес Вячеслав Михайлович.– Тебе полезно посмотреть на современных берсерков. Немного химии – и болевая чувствительность исчезает. Но этого мало, чтобы победить.
   Зимородинский повернулся к Андрею.
   – Насколько я понимаю, нынче воинственная молодежь делится не по месту жительства, а по музыкальным пристрастиям.
   Юра встрепенулся, но подать голос не рискнул.
   – Зато по униформе легче опознать противника,– отозвался Андрей.– Музыка, как я понимаю, имеет второстепенное значение. Так?
   – Нет, не так! – не выдержал Юра.
   И опять угас под строгим взглядом сэнсэя.
   – Место, которое мы посетили, весьма примечательное,– продолжал Зимородинский.– Там присутствуют и, более того, мирно сосуществуют представители враждебных, так сказать, музыкальных группировок, добродушно игнорируют друг друга бритые и волосатые, и, несмотря на высокий эмоциональный накал, подогретый алкоголем и наркотиками, возникающие силовые конфликты я бы определил как локальные.
   Андрей фыркнул.
   – Эк ты затейливо излагаешь. И каков вывод?
   – В нашем городе происходят разные события. Большинство я назвал бы нехорошими.
   – Нехорошими?
   Определенно, сэнсэй сегодня удивлял Андрея. Ни разу в присутствии Ласковина Слава не называл качество происходящего в обществе: «Для истинного воина нет ни хорошего, ни плохого».
   – Помнишь, я тебе кое-что показывал в прошлом году?
   – Ты имеешь в виду энергетическую атаку?
   Зимородинский поморщился:
   – Что за дурацкая терминология!
   Ласковин увидел, как округлили глаза и навострили уши Юра и Федя. Но Зимородинский не забыл о них.
   – Кузякин, Матвеев, к шведской стенке. Удары ногами из виса. Йоко, маваши и мае. По тридцать раз каждой ногой.
   Когда парни отошли в противоположный конец зала, Вячеслав Михайлович продолжил:
   – Есть сущности, с которыми следует обращаться осторожно. А есть сущности, к которым вообще не следует обращаться. Никому. Ни христианину, ни иудею, ни последователю дзэн. Настоящие мастера всегда знают. И в древности, и сейчас. На обычном, практическом плане молодежный центр «Невская перспектива» – обычный, хотя и достаточно крупный, рынок наркотиков. А наркотики, любые наркотики – это гибель.
   – По-моему, ты утрируешь,– усомнился Ласковин.– В Азии народ с соплячьих лет потребляет, и до старости живут, без проблем. Сам видел.
   – Другие люди,– возразил Зимородинский.– И другой мир. Не говоря уже о том, что в кишлаках не потребляют героин. Но сейчас речь не об этом. Наркотики – посредник. Как меч – только посредник человеческой воли и силы. Дай катану дураку, и он отрубит себе ногу. Но дело не в этом. Просто я хотел взглянуть, чем ты занимаешься.
   – И как? – заинтересовался Андрей.– Чем я занимаюсь?
   – Херней,– отрезал Зимородинский.– Но капкан на тебя поставлен. И здоровенный капкан.
   – А кем, знаешь?
   – Нет, хлопче, не знаю. Сам узнаешь со временем. Пошли поработаем, раз уж ко мне пришел.
   Спустя три часа, когда Зимородинский закрывал зал, а Юра с Федей уже час как были дома, Ласковин спросил:
   – Слава, а зачем ты пацанов с собой брал?
   – А все за тем же,– спокойно ответил Зимородинский.– Приглядывался. Где батьке по колено, там сынкам в самый раз.
   – Со мной ты в такие места не ходил,– заметил Андрей.
   – С тобой, Ласка, таких мест не было. Будь здоров, привет Наташе!
   Следующий день Андрей распланировал так: сначала в «Шлем». Абрек давно зазывал, да и неудобно как-то появляться, только когда что-нибудь надо. Не по-дружески. После «Шлема» – зал. Удастся – и Митяя с собой прихватить. Прав Слава, тренироваться надо регулярно, или тут же из формы выпадаешь. После зала – домой. Взять Наташу и свозить ее в театр. Куда захочет.
   Первый пункт реализовался наполовину. Митяя не было, а вот Абрек был на месте. Вроде даже обрадовался. Тут же скомандовал выпить-закусить. От выпить Андрей отказался, а закусить – это запросто. Тем более что не пицца какая-нибудь, а хорошая еда. Год жизни с Наташей сделал Андрея разборчивым.
   Когда перешли к десерту, Ласковин наконец задал вопрос, который уже давно вертелся на языке.
   – Червонец тянул,– ответил Абрек.– А ты не знал?
   – А за что?
   На этот раз Абрек ответил не сразу:
   – Не те вопросы задаешь, Андрюха. Но я тебя люблю. И отвечу. Стемнил козла одного. Учил… и перестарался. А времена были не нынешние. Не отмазали. Вот и чалился до звонка. Прошло и быльем поросло, Андрюха. Больше не сяду. У меня планы, Андрюха, реальные планы. Ты – человек свой. Сам крутые дела вертишь. Не-ет! – заметив, что собеседник насторожился, Абрек махнул рукой.– Это твои дела! Я их знать не знаю. Но серьезный человек на мелочевку не разменивается, понимаю, не дурак. Скажешь – помогу, нет – и базара нет. Ты ж мне помогал, так? И если что, не пошлешь на хрен, так?
   – Так,– кивнул Ласковин.
   – А я, Андрюха, большое дело наметил. Такое дело, если выгорит, сразу в серьезные люди выйду! – Абрек всосал стакан, закушал икорным бутербродцем и отодвинул бутылку.– Ну, хорош,– сказал он.– А сейчас, извини, у меня через пять минут клиент.
   – Нет проблем,– кивнул Ласковин.
   И поехал на Комсомола. Не доехал. Позвонил Вошь. По сотовому. Обычно Ласковин «трубу» с собой не возил, а сегодня утром прихватил зачем-то.
   – Андрей, приезжай к нам.
   – Когда?
   – Сейчас. Сможешь?
   – Еду.
   Картинка, которую застал Ласковин по приезде, выглядела довольно колоритно, но тем не менее Андрей почувствовал облегчение. Он ждал неприятностей, однако неприятностями не пахло. И атмосфера была самая что ни на есть домашняя. Вошь падишахом восседал на стуле, причем голова его была обернута махровым полотенцем. Альбина в белом спортивном костюме (она открыла дверь) расхаживала взад-вперед, энергично втолковывая что-то трубке радиотелефона. Девушка Ира, в джинсовых шортах и коротенькой маечке, присев на корточки перед падишахом-Вошем, кисточкой обводила черным его брови. Но апофеоз всего – обложившаяся конспектами Даша. С длинной пшеничной косой. Ласковин не сразу сообразил, что коса – искусственная.
   – Решил тебя пригласить,– с достоинством произнес Вошь.– У нас сегодня праздник. У Дашки день рожденья.
   Ласковин слегка ошарашенно поглядел на четверку, затем тупо спросил:
   – И сколько тебе, Даша, исполнилось?
   Девушка оторвалась от тетрадки, улыбнулась кокетливо:
   – Семнадцать.
   – Восемнадцать,– уточнил Вошь.– В твои годы прибавлять надо, а не вычитать.
   Даша вздернула бровь.
   – Альбина Сергеевна,– проговорила она.– Может быть, не меня, а его на экономические курсы отдать?
   – Его нельзя,– прикрыв ладонью трубку, возразила Растоцкая.– Он в компьютере ни в зуб ногой. Это, Дашка, не из пистолетов стрелять. А вы, Андрей, зря один пришли. Могли бы и вдвоем с Наташей. Тем более мы с ней знакомы.
   – Да,– поддержал Вошь.– Аля верно говорит.
   – Угу,– Андрей усмехнулся.– Трех тебе мало, да?
   К его удивлению, смутилась (чуть-чуть) только Альбина. Даша и Ира лишь захихикали.
   – Снимай,– невозмутимо произнес Вошь.– Время.
   Ира смотала полотенце, и Ласковин увидел, что Вошь превратился в жгучего брюнета. Что ж, неглупо.
   – Намекнул бы про день рожденья,– проворчал Андрей.– Я бы хоть подарок купил.
   – Я переживу,– сказала Даша.– Вы лучше, Андрей, нас с Иркой на карате устройте.
   Ласковин критически обозрел именинницу. Характер, безусловно, присутствует. Но…
   – Может, тебе газовый пистолет подарить? – предложил Андрей.– Полезнее и проще.
   – Подарите,– Даша закрыла тетради и сложила стопкой.– Одно другому не мешает. Да, Ириш?
   Ира кокетливо улыбнулась Ласковину, потянулась, почесала животик, уже не такой бледный, как в Коми. Должно быть, Альбина всех скопом в солярий водит. Аппетитный животик. Ласковин перевел взгляд на мордашку и прочел в черных глазках недвусмысленный намек.
   «Ах ты свинюшка!» – подумал он.
   Альбина закончила разговор, подошла к Вошу, обняла, потерлась щекой о плечо.
   – Я тут предложила Вошу его квартиру выкупить, так представляешь, Андрей, он не хочет.
   Вошь погладил ее по спине, потом, точно таким же жестом, погладил Иру, поднырнувшую под другую руку.
   – Меня больше нет,– сказал он совершенно серьезно.– Того меня.
   И Ласковин с легким трепетом увидел, как черная зримая тень распростерлась над ними тремя. Возникла и тут же пропала, но, должно быть, на физиономии Ласковина нечто отразилось.
   – Тебе плохо? – озабоченно спросила Альбина.
   Ласковин покачал головой:
   – Все нормально.
   Пригрезилось. Или нет?
   – Не знаю, как вы, а я хочу есть! – заявила Даша.
   Уехал Ласковин около одиннадцати. Несмотря на активные уговоры (особенно старалась подвыпившая Ира) остаться. Групповичок ему не улыбался. Тем более ни одна из подруг Наташе в подметки не годилась.
   «Хрен я ее в этот гарем привезу»,– подумал он.
   Впрочем, магометанские привычки Воша волновали его меньше, чем та черная тень. В последнее время мистика прочно внедрилась в его реальность. Игнорировать это глупо. И еще отвратительное ощущение, что вокруг заваривается какая-то каша. И ему, Ласковину, уготована роль не повара, а приправы.
   Мелкая удача: несмотря на отвратительную дорогу Ласковин ни во что не врезался, и ни один гаишник им не заинтересовался. Дышать в трубочку Ласковину нынче не стоило.

Глава восьмая

   Следующий день начался забавно. На стене, прямо напротив своей машины, Ласковин увидел аляповатый черно-красный плакат. На плакате изображался стиизованный ядерный грибок и много-много бегущих людей. Лица тех, кого изобразили на первом плане, принадлежали представителям трех разных рас, но выражали одинаковый испуг. И всем троим кто-то посторонний заботливо пририсовал рожки. Большие черные буквы гласили:
   Свидетели Апокалипсиса обращаются к вам:
   Покайтесь!
   Близится Армаггеддон!
   До Конца Света осталось
   четырнадцать дней!!!
   Далее всем желающим предлагалось немедленно узнать Истину и присоединиться. Спасение от печального финала это не гарантировало, но давало некоторый шанс. Контактные телефоны отсутствовали, зато сообщалось об «армагеддонском» сейшене, который состоится сегодня в концертном зале «Октябрьский». «Армагеддон» везде было напечатано с двумя «г».
   Первое побуждение Ласковина – отправить плакатик на помойку. Но, поразмыслив, Андрей решил: пусть висит. Две недели пройдут, светопреставление не состоится, глядишь, кое у кого мозги прочистятся.
   Добираться до улицы Комсомола из-за ремонта Литейного стало не так просто. И «пробок» хватало.
   В одном из таких заторов некая девушка сунула ему в окошко листовку. Не ему одному – всем автовладельцам, угодившим в транспортный максимум.
   Содержание листовки в точности соответствовало красно-черному плакату на стене. Ласковин смял ее, бросил на заднее сидение, доехал-таки до Комсомола и посвятил три часа полезной физической деятельности. К сожалению, в одиночестве. Ни одного подходящего партнера не оказалось. После тренировки Ласковин отправился в сауну, где под приятную расслабуху родилась у него занятная идейка. Скушав толстый гамбургер и запив его минеральной водичкой, Ласковин оделся, обулся, сел в машину, старательно расправил «апокалиптическую» листовку, положил в карман и приступил к действиям. 
   Разумеется, Вошь был дома. Хотя дверь открыл не он, а девушка Ира.
   – Ой,– обрадовалась она.– Андрей! Как здорово! Вошь! Андрей пришел! – и тут же подсунула мордочку: поцеловать.
   Андрей чмокнул ее в щеку.
   – Привет.
   – Ой, как от вас вкусно пахнет! – кокетливо состроила глазки, потерлась грудкой о плечо, пока Ласковин снимал ботинки.
   – Что, очень хочется? – спросил он, выпрямившись.
   – Ага! – промурлыкала нежным голоском.
   – Не получится,– Андрей легонько щелкнул ее по носу.– Я примерный семьянин.
   – Так я и поверила! – вильнула узкими бедрами и отправилась в комнату.
   Вошь восседал в кресле и листал импортный журнал.
   – Ты никак по-англицки разумеешь? – удивился Ласковин.
   – С пятого на десятое. Да тут и читать нечего. Взгляни.
   Ласковин взглянул. Журнал оказался не журналом, а оружейным каталогом. Читать в нем и впрямь было нечего.
   Ира тут же пристроилась на подлокотнике, запустила пальчики Вошу под рубашку, не позабыв подмигнуть Ласковину.
   – Кыш,– велел Вошь.– Гость в доме. Подсуетись, детка.
   – Это мигом,– ответила Ира, еще раз подмигнула Ласковину и выскользнула из комнаты.
   – Поскребыш,– беззлобно произнес Вошь.
   Ласковин усмехнулся, потом полез в карман, вытянул газовик с лицензией.
   – Дарье отдашь. Где она, кстати?
   – На курсах.
   Вошь взял маленький «вальтерок», повертел в руках и отправил обратно в коробку. Игрушка.
   – Я отдал винчестер компетентным людям,– сказал Ласковин.
   – Какой винчестер?
   Андрей пояснил.
   – А-а-а… Это…
   У Воша слово «винчестер» явно ассоциировалось с другим предметом.
   – И что? – спросил он равнодушно.
   – «Спасибо» сказали. Но тронуть не рискнут. Политика, деньги, начальство.
   Вошь кивнул. «Свидетели Апокалипсиса», похоже, его уже не интересовали.
   Андрей достал из кармана листовку.
   – Взгляни.
   Вошь поглядел. Даже не улыбнулся.
   – Ну?
   – Двадцать первое – через четырнадцать дней.
   Вошь пожал плечами.
   – Идея есть,– Ласковин понял, что другой реакции не будет.– Простая. Давай им поможем.
   Вопросительный взгляд.
   – Устроим маленький конец света. Персонально для «апокалиптян». Адрес я знаю. В Солнечном.
   – Годится,– Вошь слегка оживился.– Я винтарь прикупил. «Винчестер»,– ухмыльнулся Ласковину.– Магазин, правда, маленький, на пять патронов. Но лупит!..– еще одна ухмылка.
   – Надо бы скататься глянуть,– предложил Андрей.– Тебе, как специалисту. Чтобы нашуметь качественно, но аккуратно. Без лишней крови.
   Последнее Ласковин добавил, вспомнив ВЧ под Сыктывкаром. Одно дело – защищаться и класть ядовитых гадов, другое – убивать одурманенных последышей.
   – В общем, без кровавых жертв,– заключил Ласковин.
   В серых глазах его напарника что-то промелькнуло. Будто он силился вспомнить нечто важное.
   – Двадцать первое, значит… – пробормотал Вошь.– Значит, двадцать первое… – Он что-то вычислял, шевелил губами, пробормотал: – Вот и солнышко… Жертвы…
   – Ты это о чем? – насторожился Ласковин.
   – Да так, вспомнил свое,– Вошь отвел глаза.– Когда съездим?
   – Да хоть завтра. Завтра как раз воскресенье. Я тебя с интересными людьми познакомлю. Пригодится.
   – Может, девочек возьмем? – предложил Вошь.– На лыжах побегаем?
   – Какие лыжи! – засмеялся Ласковин.– Плюс пять.
   – А, ну ладно,– Вошь пожал плечами.– Я ж на улицу не выхожу, а недавно вроде мороз был. Ира! Как успехи?
   – Успешные! – донеслось из кухни.– Садитесь жрать, пожалуйста!
   – Пойдем,– сказал Вошь.
   Выходя из комнаты, Ласковин услышал, как его напарник снова пробормотал:
   – Вот и солнышко…
«Вот и солнышко взошло
Над сугробами.
Дедка дворникам назло
Снег нагреб, и мы
Пропускаем белый пух
Между пальцами.
Город весь от сна опух:
Ткни – развалится.
И его сгребут, как снег,
Сложат кучами.
Грязь и мусор. Был – и нет.
Может – к лучшему?» 

   – Ну как? – спросила Наташа.– Ничего?
   – Неплохо,– одобрил Зимородинский.– Только мрачновато.
   – А ты сам погляди, что на улице делается. Какая мерзость.
   – Через пару дней опять подморозит,– пообещал Слава.– А потом снег пойдет. Поехали в театр.
   – В театр? – Наташа удивилась.– В какой?
   – В хороший. Сама выберешь. Время подходящее.
   – А Андрей?
   – Мы ему записку оставим. Угрожающую. Как он смеет такую девушку одну оставлять? – Зимородинский засмеялся.
   Наташа тоже рассмеялась.
   – Правильно. Представляешь, он еще в октябре мобильный телефон купил. И не носит. Сказал: «Не хочу под крутого косить». Так и сказал, слово в слово. Машина иностранная ему имидж не портит. И дружки-бандиты тоже. Спорим, он от меня прячется?
   – Ага,– усмехнулся Слава.– Гарем себе завел на стороне.
   – Если бы,– грустно проговорила Наташа.– Опять в какую-то историю ввязался. Боюсь я за него.
   Зимородинскому очень хотелось ее обнять. Но как раз этого делать не следовало.
   – Не бойся,– успокоил Вячеслав Михайлович.– Он заговоренный.

Глава девятая

   – Ну, какие идеи? – спросил Ласковин.
   Вошь покачал головой: никаких идей. Андрей склонен был с ним согласиться. Вот уже три часа они вели наблюдение за резиденцией сектантов. Пронаблюдали перемещение по меньшей мере ста человек, прибытие и убытие двух дюжин машин, причем восьми – с иностранными номерами. Заодно убедились: охраняется резиденция очень качественно.
   – Если засесть со снайперкой вон там… – Вошь махнул в сторону сосен.
   Теперь уже Андрей покачал головой: не вариант. Его напарник и сам понимал, что не вариант. Ласковину хотелось устроить нечто грандиозное. А пристрелить парочку сектантов – только дурной вой поднимется.
   – Можно «Агленью» попробовать,– предложил Вошь.– Дом, может, и не развалит, но попортит, это точно.
   – «Аглень» – это что?
   – Гранатомет, разовый. Мне на днях предлагали.
   – Не пойдет,– возразил Ласковин.– Вместе с домом и этих накрошит немерено.
   – Ну тогда не знаю,– развел руками Вошь.– Тогда только броня.
   – Вроде той, на которой мы из ВЧ удирали?
   – Примерно. Только если у них, кроме стрелкового оружия, есть кое-что посерьезней, пожгут на счет раз.
   – Может, тогда лучше танк? – усмехнулся Ласковин.
   – Лучше,– согласился Вошь.– Но с танком мне одному не управиться, БМП-2 – штука привычная. А огневая мощь у нее серьезная. Пушка, ПТУР, ПК…
   – Дело за малым,– подытожил Андрей.– Раздобыть эту самую БМП-2.
   – Сумеешь? – совершенно серьезно спросил Вошь.
   Ласковин поднялся, отряхнул с колен снег.
   – Поехали,– сказал он.– Познакомлю тебя с моим генеральным директором.
   – Не понял?
   – Поймешь по ходу дела. Надеюсь, вы друг другу понравитесь. Привычки у вас похожие. Чуть что – сразу палить.
   По случаю выходного дня верхушка «Шлема» оттягивалась по полной программе. Три голопопые девчушки с визгом и паром вылетели из баньки и посыпались в снежок. Следом за девушками выкатились Абрек и Дед. Абрек, огромный, как белый медведь, с уханьем заскакал по сугробу, а Дед принялся гоняться за девушками. Те уворачивались, жизнерадостно тряся сиськами. Девушки были незнакомые.
   Абрек первым обратил внимание на подъехавшую «ауди».
   – А! – взревел он.– Спортсмен приехал! – Помахал медвежьей, в снегу, лапой.—Присоединяйся, Андрюха! – и вразвалочку побежал обратно в баньку.
   – Присоединимся? – спросил Ласковин.
   – Можно,– задумчиво произнес Вошь.– Бандит?
   – Сидел.– И прибавил на всякий случай: – Недвижимостью никогда не занимался.
   Вошь сверкнул глазами: намек понял.
   – Какие люди! Андрей Александрович!
   Холуек. Красавец с плакатным профилем и мужественными плечами. Ласковину почему-то всегда хотелось дать ему по морде. Вероятно, из-за несоответствия между этой самой мордой и ее подобострастным выражением.
   – Машину отгони,– скомандовал Ласковин.– Пойдем, Вошь, попаримся. Три часа в слякоти провалялись, так и простудиться недолго.
   Шутка. Единственная болезнь, которую Андрей принимал всерьез,– переизбыток свинца в организме.
   Баню Ласковин уважал. В равной степени и русскую, и сауну. У каждой – свои достоинства. А чего не любил, так это водку в баньке пить. Да и пиво тоже. Расслабон не тот. Мутный. Зато любил перед банькой в бассейне поплавать. Хотя десять на двенадцать – это не бассейн, а лужа. Трахаться, а не плавать. Но что есть, то есть.
   Разбежавшись, крутанул сальто в воздухе и плюхнулся в воду. Четыре гребка, поворот, толчок, четыре гребка, поворот… Волк в клетке.
   Вошь задумчиво глядел на голубую воду. Жилистый, загорелый, подкопченный… как вобла.
   – Ныряй,– крикнул Андрей.
   Вошь кивнул, оттолкнулся и плавно, по дуге, вошел в воду. Вынырнул, подплыл.
   – Хорошо живете.
   – Хорошо,– согласился Ласковин.– Ладно, пошли погреемся.
   Девушек в парилке не было. Только Абрек и Дед. Красные, умиротворенные.
   – Здоро€во! Это кто с тобой?
   Ласковин с удовольствием смотрел, как Абрек и Вошь прицениваются друг к другу. Как два матерых зверя разной породы.
   – Знаменитый человек,– пояснил Ласковин.– Ты о нем слыхал, Абрек. Гоблин.
   Оба одновременно напружинились. И одновременно стегнули Андрея взглядами: ты как, крышей не поехал? Даже флегматичный Дед привстал с полки.
   – Спокойно,– усмехнулся Ласковин.– Никто никого не мочит. Просто знакомимся.
   – Ну ты даешь, Андрюха! – рыкнул Абрек.
   Вошь ничего не сказал, но чувствовалось: очень ему не хватает оставленной в предбаннике железной машинки.
   – А я думал, тебе будет любопытно,– заметил Ласковин.
   Абрек, гора красного мяса, увенчанная маленькой, с приплюснутыми ушами, головой, аккуратно расправил простыню, сел.
   – Дед,– позвал он.– Плесни на камешки.– Поерзал, устраиваясь.– Да, Спортсмен. Мне любопытно, ты прав. Здорово, Гоблин!
   – Меня зовут Вошь.
   – Как?
   Дед фыркнул. Но Абрек даже не улыбнулся.
   – Вошь.
   – Абрек,– протянул лапу.– Лично у меня к тебе претензий нет, Вошь. Я таких, как ты, уважаю. Что скажешь?
   Вошь шевельнул плечами:
   – Поживем – увидим.
   Расстелил простыню на свободной полке, улегся на живот, закрыл глаза.
   Дед жестом привлек внимание начальника, показал на Вошеву спину, поднял палец.
   И тут Андрей с опозданием сообразил, что оставило шрамы на мускулистой спине напарника. Выругал себя: мог бы и раньше додуматься, у самого аналогичные отметины, хоть и заделанные поаккуратнее. Дело, конечно, не в косметике. Дело в том, что люди с такими дырками обычно располагаются на пару метров ниже поверхности земли.
   Абрек потянулся за веничком, принялся нахлестываться, сладострастно ухая. Дед последовал его примеру. Минут эдак через пять директор «Шлема» деловито изрек:
   – Надо охладиться.
   Дед с готовностью отложил веник.
   – Андрюха, пошли на снежок! Чистенький, только вчера из лесу привезли!
   – Шутишь? Я и согреться толком не успел.
   «Шлемовцы» вышли, Ласковин полез наверх и улегся голова к голове с Вошем.
   – Зря сказал,– негромко произнес Вошь.
   – Абрек не заложит.
   – Знаю.
   – Тогда, извини, не понял.
   – Жизнь – штука неоднозначная.
   – Философ,– проворчал Андрей.– Там в кадушке еще веники мокнут. Не хочешь немного поразмяться?
   Спустя час все восполняли убыток жидкости. Ласковин – чаем, прочие – пивом.
   – Спортсмен, он и есть Спортсмен,– ухмылялся Абрек.
   – А вы по какому виду спорта? – поинтересовалась, сделав томные глазки, обслужная девушка.
   – По смертоубийству,– объяснил Дед и подмигнул.
   – Правда, что ли? Киллер? – девушка постаралась как можно шире распахнуть голубенькие, навыкате, глазки.
   – «Киллер» – это английское слово,– назидательно изрек Ласковин.– А мы люди русские.
   – А по-русски – как? – спросила девушка.
   Вопреки стойкому убеждению, среди питерских лялек не так уж много студенток университета.
   – По-русски – душегуб,– охотно перевел Ласковин.
   – Фи!
   – Он еще и садист,– злорадно сообщил Дед.
   Слово тоже было иностранное, но у лупоглазенькой, вероятно, имелся печальный опыт. Посему при первом же удобном случае она поменяла вектор атаки и прильнула к Вошу. А Ласковин поймал себя на том, что близость голенькой, вкусно пахнущей и приятной во всех отношениях девчушки не вызывает в его организме никаких побуждений. Что это, возраст? Или дело в Наташе? И тут, с некоторым удивлением, Ласковин сообразил: с того момента, как он переехал на Пестеля, у него не было других женщин. Вот это круто!
   Федя сидел на скамеечке и охмурял одноклассницу. Одноклассница охотно охмурялась, поскольку в классе Федя шел под номером три. Причем, номера первый и второй обыгрывали его только по пункту финансовой поддержки. Дело срасталось. Оставалось прикинуть, куда на часок отправить из дома бабульку.
   – Кузяка!
   Сосед. Колька Грузин по кличке Грузин. Сотоварищи.
   – Кузяка, дай стоху.
   Выдрючивается, сучок. Знает, что у Кузякина с деньгами – проблемы.
   – За Кузяку – в лоб,– флегматично отозвался Федя.
   – Ты чё, крутой? – возник один из «сотоварищей». Федя его не знал, но проигнорировал. Шелупонь приблатненная.
   – Ты это, Клерасил… – забеспокоился Грузин.– Слышь, это, не надо…
   – Крутой, да? – ощерился Клеросил.– Козел ты! Понял?
   Одноклассница на всякий случай отодвинулась, но глазки заблестели. Какая сопливка не любит поглядеть на хорошую драку?
   Федя встал подчеркнуто лениво… и вдруг быстро и резко толкнул Клеросила в грудь. Тот отлетел пушинкой, приземлился на седалище, но сразу подскочил, очень недовольный. Другой сотоварищ перетаптывался на месте. Первым вступить в бой не рвался.
   Клеросил достал нож, повертел в воздухе не очень умело.
   – Ща, бля, порежу на хрен! – пообещал он, надвигаясь.
   – Ножик у мамки на кухне скиздил? – поинтересовался Федя.– По жопе не надает?
   Клеросил вякнул и попытался полоснуть Федю по руке. Ну полный придурок! Ничего, кроме своего ножичка, не видит. Федя без подшага, без финтов, пробил маваши с передней ноги.
   Буц! Попал точняк по затылку. Борзой Клеросил даже не дернулся, осел кучкой говна.
   – Убивать не буду,– веско сказал Федя Грузину.– Раз твой кореш. Схвачено?
   – Ну, ясный пень, Куз… Ну, то есть… – Грузин неожиданно обнаружил, что не помнит имени своего соседа. Кузяка и Кузяка всю сознательную жизнь.
   Корешки отвалили. Клеросил брел, слегка поматывая головой. Вот как бывает: бац – и ты лежишь, даже сообразить не успевши, откуда плюха прилетела. Такое оч-чень успокаивает.
   Подружка восхищенно приникла к плечу.
   – Пойдем, что ли, музончик послушаем? – предложил Федя.
   «Блин, куда же бабульку сплавить?»
   Юра Матвеев отрабатывал стойку дзэн. Уже тринадцатую минуту. И находился между двумя состояниями, первое из которых сэнсэй характеризовал как «правильную медитацию», а второе как «ох, мои рученьки-ноженьки». Юра был абсолютно уверен, что станет мастером. Таким, как Ласковин, чья фотография красуется на стене. Юра тишком скопировал ее со «Стены Славы», увеличил и пристроил над кроватью. Вместо плаката с бритым Бутусовым. Фотография крутая: Ласковин разбивал доску сложнейшим тоби-уро-маваши с поворотом. Тем самым «ван-даммским» ударом, который в реальном кумитэ и Ласковин, и Зимородинский полагали экзотической глупостью. Лицо Андрея Александровича выглядело не зверским, а спокойным и сосредоточенным. И доска, подвешенная на нитках, распадалась, как склеенная. Кажущаяся легкость, которой Юра нестерпимо завидовал. Лупишь, лупишь по макиваре, а она только пружинами скрипит, зато подходит мастер, рукой махнет небрежно и «Дзинь!» – железо об железо. Или остановит твою ногу, двумя пальчиками, а ты уже летишь черт-те куда. Утешало одно: прежде Юра даже не успевал заметить, как его останавливают. А теперь успевает. Восемнадцатая минута. Кап-кап – пот на паркет. Приближалась вторая стадия. Блин! Как медленно меняются секунды!

Глава десятая

   Вадим сел в машину у Финляндского вокзала. Бобровая шапка, элегантное черное пальто. Солидный мужчина приятной наружности.
   – Добрый день, Андрей.
   – Добрый день. Куда поедем?
   – Давайте на набережную.
   Ласковин по Михайловской выехал к Арсенальной набережной, улучив момент, вписался в поток и покатил вдоль Невы.
   – Как мой винчестер? – напомнил он.
   – Спасибо,– вежливо поблагодарил Вадим.– Вы нам очень помогли.
   – Могу надеяться на взаимность?
   Вадим ответил не сразу. Чувствовалось: взвешивал и прикидывал оттенки «да» и «нет». Возможные последствия. Ласковин почти слышал, как вплетается в мягкий рокот «ауди» жужжание перегоняемой информации. Ответ последовал осторожней некуда.
   – Смотря в чем она выразится?
   – Вадим, хотите дать «свидетелям» по шаловливым лапкам? – спросил Ласковин.
   «Ауди» нырнула в тоннель, вынырнула, плавно набрала скорость, тик в тик разрешенную.
   – Хочу,– согласился Вадим.– Вашего винчестера достаточно, чтобы взять сукачевскую группу. Что же касается здешних, то мы, конечно, разрабатываем их давно и тщательно, но это же профессионалы. Работа требуется кропотливая и долгая. Тем более что прикрытие у них – в самых верхах. Поторопимся – они не только вывернутся, но еще и нас в грязи вываляют.
   «Ауди» катила по Пироговской набережной. У Сампсониевского моста Андрей включил погромче радио: давали информацию о «пробках». Вадим не возражал. Молчал, по сторонам не глядел. Думал.
   Перебравшись через мост, машина скатилась на Куйбышева.
   У трамвайной остановки Ласковин затормозил, пропуская народ, приглушил магнитолу.
   – Допустим,– произнес он,– у меня есть конфиденциальная информация, что некие неформальные силовые структуры намерены ваших подопечных слегка обидеть?
   – Мне об этом ничего не известно,– осторожно отозвался Вадим.
   Трамвай тронулся. Ласковин с легкостью обошел его, проскочил под желтый – по привычке, спешить особо некуда – и сказал:
   – Мне совершенно точно известно: кое-кто настроен очень решительно и хочет отметить ночь с двадцать первого на двадцать второе февраля небольшим армагеддончиком. О котором, кстати, сами господа «свидетели» прекрасно осведомлены, если судить по их афишкам.
   – Могу предположить,– мгновенно подхватил Вадим,– что какие-то уголовные структуры недовольны проникновением посторонних на рынок недвижимости. Тем более что посторонние не желают делиться, потому что имеют собственную мощную систему секьюрити. Как, кстати, насчет секьюрити? Ваших уголовников она не смущает?
   – Насколько известно мне,– отозвался Андрей,– недовольные рассчитывают раздобыть бронетехнику. Кажется, даже знаю, какую. БМП-2. Это реально?
   – Вполне,– кивнул Вадим.
   «Ауди» обогнула особняк, подаренный некогда Властью Искусству. Надо полагать, не только за сценические таланты. Символично: в особняке этом не так давно располагался Музей революции, а ныне размещается Музей политической истории.
   – Андрей,– продолжал между тем Вадим,– как только вы узнаете, где и в каком месте они рассчитывают приобрести машину и когда и как вернуть ее обратно, если не трудно, сообщите мне. Заблаговременно. Не трудно?
   – Запросто,– ответил Ласковин.– Куда вас подвезти, Вадим?
   – К метро, пожалуйста.
   Перед тем как выйти, Вадим сказал:
   – Если вы, Андрей, не заметили: до последнего перекрестка вас вел серый «Москвич».
   – Нет, не заметил.
   – Тогда обратите внимание. Номер, к сожалению, я не разобрал.
   В этот же день Вошь с лыжами на плече приехал в Солнечное. Лыжи, впрочем, не понадобились. Абрек прислал на станцию машину. Теперь они вдвоем (девок Абрек выставил) пили водку. И закусывали как следует – предстоял разговор.
   – Андрюху давно знаешь? – поинтересовался директор «Шлема».
   Вошь ответил не сразу, подумал, затем кивнул.
   – Есть у меня одна мысля… на троих,– проговорил Абрек.– Интересно, что скажешь… – Он взял маленький соленый огурчик, повертел в пальцах и положил обратно.– Короче, идея такая…
   Вошь выслушал внимательно, выслушал и покачал головой:
   – Андрей не согласится.
   – Плохо,– огорчился Абрек.– Сам я не могу. Не одобрит братва. Не по понятию.
   А Спортсмен – самое то. Ты только прикинь, какую силу возьмем! С тебя на раз все долги списали бы. Это для начала. А дальше, если мозга есть и крови не боишься… – Абрек остановился. Понял по лицу собеседника: уговаривать без толку.
   – Обидно,– сказал он.– Короед нам все концы реально на блюдечке принесет. Обидно, бля!
   Вошь налил себе на четверть водки, выпил, запил газировкой, посмотрел задумчиво на стакан и спросил:
   – А зачем нам его согласие?
   Андрей был старым. Старым и тяжелым. И нес на себе много тяжелого железа. Он поднимался по лестнице, и деревянные ступени скрипели под его тяжестью, скрипели и прогибались. Очень хотелось взяться за поручень, но нет, никто не должен видеть его слабость.
   Ругай ждал. Тоже старый и большой. Андрей доверял ему. А Ругай…
   Андрей поднялся, остановился, переводя дыхание и уперев мрачный взгляд в изрезанное морщинами лицо. Они были вдвоем. Воины остались внизу. Андрей так приказал.
   – Господин… – губы Ругая дрожали.– Господин, я…
   Андрей смотрел. И под его взглядом выпрямился старый боец, губы перестали дрожать.
   – Убей меня, господин! Моя вина!
   – Где он? – устало сказал Андрей.– Веди, покажешь.
   – Но… – Ругай заколебался.– Но мы его сожгли. Колдун…
   – Знаю,– оборвал Андрей.– К этому веди.
   Спускаться легче, чем подниматься. И держаться можно – не видит никто. Только ступени похуже, скользкие, посыпанные трухой.
   – Вот,– показал Ругай.– Колдун… А, проклятье богов! Как это? Князь!
   Черная, как головешка, тварь в ошметках человечьей одежды метнулась с невероятной быстротой, ударила в решетку, еще раз, еще… Дубовая жердь, вделанная намертво, толстая, как большое весло, треснула, тварь прыгнула пауком – Ругай махнул факелом, закричал. Андрей (он стоял на пути) выхватил меч, рубанул навскидку… и не успел. Старый, тяжелый. Тварь визгнула, отшвырнула его к стене, припечатала угольной лапой, полыхнула красными глазами… и порскнула вверх по лестнице. Раз – и нету ее.
   – Господин! – Ругай схватил его за плечо.– Господин, ты цел?
   Андрей медленно кивнул. Меч в опущенной руке задел ступеньку, звякнул. Старый стал…
   Слезы текли по щекам. Ругай воткнул факел в держалку, вынул меч, упер в живот, под кольчугу, и резко, ничком упал. Рукоять звонко стукнула о камень, Ругай вскрикнул сдавленно, дернулся, скрючился и затих. Андрей долго смотрел на него, потом вздохнул, вложил собственный меч в ножны и полез наверх. Он не мог, как Ругай. У него – Земля. И второй сын, которому всего одиннадцать зим. Он, Андрей, еще поживет…

Глава одиннадцатая

   Вечером двадцать второго декабря Ласковин и Вошь поехали в Солнечное. Оставив машину на платной стоянке километрах в десяти от развилки, они углубились в лес.
   Андрею до сих пор не очень верилось, что Вадим сдержит обещание. Не верилось, пока сам не увидел рваный гусеничный след, а чуть позже, поперек просеки, припорошенное снегом чудище.
   – Ага,– удовлетворенно сказал Вошь.– То, что надо.
   И полез на броню.
   Ласковин ждал снаружи, пока напарник шуровал у чудища в брюхе. Боевая машина рыкнула, окуталась вонючим дымом, с лязгом дернулись траки.
   Вошь выглянул из люка.
   – Сумки давай!
   Ласковин передал ему сумки, залез сам, задраил люк. Напарник уже устроился на водительском месте. Железная зверюга рычала и содрогалась.
   – Вошь,– позвал Ласковин, повысив голос,– как, порядок?
   – Норма! Полный комплект! Ну, пошла, железяка! – и сдержанное рычание превратилось в грохочущий рев.
   – Йо-хо! – крикнул Вошь, оскалясь улыбкой.– Мы их достали!
   Стальное чудище заерзало, разворачиваясь, и дурным носорогом ломанулось вдоль просеки.
   У Наташи кончился майонез. И обнаружилось это, когда на часах уже было полдесятого. Не так уж страшно, поскольку магазинчик на углу работал круглосуточно. Можно, конечно, и до утра подождать, ведь Андрей предупредил: ночевать, скорее всего, не вернется. А если и вернется, то поздно. Часа в три ночи. Какие-то дела за городом. В подробности Андрей ее не посвящал, а спросить Наташа не решалась. Неважно. Зато если Андрей вернется ночью и обнаружит оставленный ужин, как ему будет приятно!
   Перед тем, как открыть дверь, Наташа прислушалась. Глупо, да, но после прошлогодних дел ей почему-то все время казалось: за дверью ее поджидают. Особенно после сегодняшнего визита…
   Дневная группа у Наташи – так себе. Ничему серьезному не научить, разве что осанку поправить. Работать с ними скучновато, но Наташа делала, что могла. Особенно для тех, кто старался. Иначе нечестно. В конце концов, ее ведь никто не неволит. Андрей только обрадуется, если она оставит преподавание. Но как их бросить? Для половины этих женщин занятия – единственное светлое пятнышко в жизни. Возможность на два часа ощутить себя молодой и элегантной. Наташа изо всех сил трудилась, чтобы даже такая толстушка, как Катя Лагидко, чувствовала себя изящной. Главное, как ты держишься, как двигаешься. Красивая походка стоит не меньше, чем ноги от ушей. Так говорила им Наташа и сама изо всех сил пыталась в это верить. А как же иначе? Тогда надо признать, что мечта любого мужчины – глупенькие школьницы в прозрачном белье на закрытых просмотрах. Или их старшие коллеги, совершенно остервеневшие от голубых-розовых, от собственной доступности, от бандитов и депутатов, а главное, от того, что после девятнадцати – уже старуха. Смешно. И очень грустно. Наташа вырастила свой собственный мирок. И в нем всем было хорошо. Правда, совсем изолироваться от мира настоящего получалось не всегда. Например, сегодня не получилось.
   Когда трое громадных мужиков ввалились в зал, Наташа сначала жутко испугалась.
   И их громадности, и того, что социальная принадлежность громил не вызывала сомнений. Если Наташа и постаралась скрыть страх, то только потому, что из восьмерых женщин в зале была самой сильной.
   – Если вы ко мне, то не могли бы подождать? – сказала она, очень надеясь, что голос не дрожит.– У нас занятия.
   Самый большой из троих поглядел на нее сверху: здоровенный ротвейлер на маленького котенка, и произнес неожиданно вежливо:
   – Вы не волнуйтесь, Наталья Тимуровна. Господин Челепнов интересуется, это, не обижает ли кто? Нам велено приглядывать, если, это, что не так, сразу говорите, значит, Шига, то есть господин Челепнов, вас, это, опекает… – Чувствовалось, что вести беседу в подобном благожелательном стиле «ротвейлеру» весьма затруднительно.– А если что, типа, наезд какой, это сразу, бля, то есть простите, нюх у всякого, это, завянет! – громила грозно выдвинул челюсть.
   – Натурально, завянет! – поддержал второй.– На раз!
   – А чем же я обязана такой заботе? – сухо осведомилась Наташа.
   – Ну как же! – громила расплылся в улыбке.– Ежели, это, господина Челепнова сам Спортсмен попросил приглядывать!
   Наташа не сразу сообразила, что Спортсмен – это ее Андрей.
   – Так что, это, передавайте привет и всё наше уважение,– закончил здоровяк и, вздохнув с облегчением, ретировался.
   Громилы ушли, а неприятный осадок остался. Непонятно почему. «Привет и уважение» Наташа передавать не собиралась.
   Наташа прислушалась. Нет, ничего. Посмеялась над своими страхами: в магазин сходить боится. Ну конечно, на площадке пусто. И лампочка горит, как положено.
   Наташа сбежала по лестнице, распахнула дверь…
   Что-то укололо в шею. Почти не больно. Наташа удивленно повернулась. Вернее, начала поворачиваться, но посередине движения колени подкосились, и Наташа почувствовала, что падает на спину. Удара об асфальт она не ощутила…
   Вошь орал что-то веселое, почти не слышное за лязгом, грохотом и воем. Машину мотало, как корабль в шторм. Ласковину надоело сидеть позади, и он, цепляясь за все, что можно, перебрался на командирское место. И убедился, что, несмотря на болтанку, БМП четко ломит вперед по центру лесной дороги.
   «Не дай Бог, подвернется кто-нибудь»,– подумал он.
   Вошь что-то крикнул – уже Ласковину.
   – Чего? – не расслышал тот.
   – Солнцеворот!!! – заорал Вошь прямо ему в ухо.– Завтра! Добрая ночь, брат!
   И прибавил газу.
   По счастью, любителей ночной езды им не встретилось, а в поселке Вошь сбавил скорость почти до пешеходной.
   – Тихо-тихо подберемся! – крикнул он Ласковину.
   Ни хрена себе тихо!
   У злосчастных ворот (ой, не долго им стоять!) Вошь аккуратненько развернулся и вырубил дизель.
   – На выход,– сказал он Ласковину.– Прикроешь меня снаружи.
   Ласковин кивнул и направился к задней двери.
   – Эй,– остановил его Вошь.– Дуру возьми! – и протянул Андрею автомат.
   – У меня есть,– Ласковин похлопал по пистолету в кармане, но Вошь только презрительно фыркнул, вложил ему в руки АК, сунул пару магазинов:
   – Пошел!
   От железного зверя несло железом и соляркой. Гусеницы перепахали дорогу, оставив безобразные черные полосы. Ласковин аккуратно обошел БМП, скользнул в канаву и затаился. Через некоторое время уши его оклемались настолько, что смогли различить нестройное пение, доносящееся из дома. «Свидетели Апокалипсиса» готовились к будущей славе.
   Вошь по пояс высунулся из люка, положил на броню автомат. Ждал. Наконец в особняке соизволили заинтересоваться явлением бронетехники. С той стороны ворот возник дядя в черной куртке, похрупал по снежку, гаркнул:
   – Чего надо?
   БМП его не смутила. Ну конечно, вот если бы ангел с трубой…
   – Здорово, братила! – весело крикнул Вошь с высоты.– Открывай ворота, Страшный Суд приехал!
   И, подхватив автомат, полоснул очередью поверх дядиной головы.
   Зазвенело разбитое стекло. Дядя тут же упал на снег и проворно отполз в сторону. А отползши, ухитрился бабахнуть из пистолета. Но цели на броне уже не было. Вошь соскользнул внутрь, железный зверь рыкнул, пихнул ворота, и они упали, словно игрушечные. БМП ввалилась во двор, застыла и через мгновение выплюнула длинную грохочущую очередь.
   Нежизнерадостное пение оборвалось. Двери дома распахнулись. На снег выскочило несколько человек… и тут же устремилось обратно. Ласковин увидел, как ползун-стрелок вскочил, зайцем запрыгал по сугробам, перемахнул через забор и был таков. В доме захлопали выстрелы. Пули безвредно лязгали по броне. Железный зверь молчал, медлил с ответом.
   Ласковин двинулся вдоль забора, выбирая, где бы поудобней форсировать преграду, нашел, перелез, зарылся в снег.
   Железный зверь ответил.
   Бабахнуло так, что враз заложило уши. Ласковин даже присел. Цепочка черных рваных фонтанов возникла прямо перед домом. Над Андреем противно взвизгнуло, и он поспешно шлепнулся на снег.
   Когда фонтаны осели, парадных дверей в доме уже не было. Стекол тоже. И цвет стен существенно поменялся.
   Зато задние двери уцелели. Ломанулись оттуда – любо-дорого смотреть. Поток – полсотни голов в секунду. Кто в чем, и огородами, кто куда. Первыми наверняка аккредитованные проповедники.
   «Как вам локальный армагеддончик!» – мстительно подумал Ласковин.
   Снова высказался пулемет – чертой поперек порченого фасада. Ответной реплики не последовало.
   Распахнулся верхний люк. Вошь призывно замахал рукой, и Ласковин, увязая в снегу, побежал в БМП. Никто в него не стрелял. Даже обидно.
   – Обидно! – крикнул Вошь, словно прочитав мысли Андрея.– Разве это конец света? Держись!
   Машина подалась назад, наехала задом на ограду, вдавила в снег целую секцию, подпрыгнула, перевалившись через канаву, и остановилась.
   Вошь через откинутые спинки сидений полез в башню.
   – Лезь сюда! – весело заорал он.– Шлем надень! Будем кино смотреть!
   Звук был такой, словно разом лопались тысячи воздушных шаров. Андрей увидел, как огненная лента понеслась к ярко освещенному фарой фасаду. Снаряды лущили кирпичи, крушили рамы, взрывались внутри, в дыму и огне… А потом раздался совершенно невероятный грохот, стены дома будто выгнулись наружу, потом как бы втянулись внутрь, и добротный особняк «апокалиптян» осел кучей строительного мусора. Звенящая тишина. Локальный «армагеддон» кончился.
   В соседних дворах истошно лаяли собаки.
   – В арсенал попали! – радостно гаркнул Вошь.– Команда: все вниз! Задраиться!
   Надсадно взревел дизель, железная коробка БМП рывками, в три приема развернулась и рванула по улице.
   – Мы их достали! – перекрывая шум, орал Вошь.
   Мы их достали! Братуха, ты живой, и я живой.
   Мы их достали! Они – в металле. А мы – домой!
   А мы летим домой! Братуха!!!..
   БМП выскочила на дорогу. Вошь гнал, наплевав на правила движения, со скоростью, какую Ласковин и представить не мог у этого утюга. По счастью, в ночное время машин почти не было, а те, что были, поспешно брали к обочинам. Перед гусеницами БМП что джип, что «Жигули» – без разницы.
   Гладкожопая иномарка, кажется, «форд-скорпио», обошла их справа, чуток сбавила скорость. Задняя дверь приоткрылась, высунулась рука, продемонстрировав интернациональный жест презрения.
   Вошь на полуслове оборвал песню, бросил штурвал – железная зверюга так же целеустремленно продолжала переть вперед,– рванулся наверх, в башню. Терзая уши, загрохотал пулемет. Иномарка нелепо подпрыгнула, занеслась задом, перевернулась, ломая кусты, БМП пролязгала мимо, дальше.
   – Мы их достали!..
   – Зачем? – спросил Ласковин.
   Вошь не затруднил себя ответом.
   – Они в металле! А мы летим домой, братуха!..
   Минут через десять Вошь остановил БМП.
   – Дальше ножками,– сообщил он.– Извини, что не к подъезду.
   Ласковин глянул в щель – точно, до стоянки метров двести.
   – Ты запомнил, где мы взяли эту хреновину? – уточнил он.
   Вошь посмотрел удивленно.
   – Конечно.
   – Подбираю тебя у поворота, как договорились.
   – Угу. Часа через полтора.
   – Лады. Ты уж поаккуратнее,– попросил Ласковин и полез наверх.– До встречи.
   Соскользнув по броне, Ласковин встал у обочины. БМП развернулась и, обдав Андрея клубами вонючего дыма, улязгала прочь. Сразу стало невероятно тихо. И даже как-то теплее. Ласковин одернул куртку, перемахнул через канаву на пешеходную дорожку и зашагал по свежему снежку.
   Ворота стоянки были заперты. Две лохматые псины, кавказец и южнорусская, поприветствовали Ласковина на свой собачий манер. Спустя несколько минут к ним присоединился сторож, с недовольным, почти собачьим ворчанием открывший ворота. Псы тут же взяли Ласковина под контроль. Сторож посветил фонарем сначала на Ласковина, потом на протянутую им бумажку.
   – Помню,– буркнул он.– Черная «ауди». Полуночники, бля.
   – Ладно, не бухти,– сказал Ласковин и сунул сторожу червонец.– Скажи лучше, где тут поесть можно?
   – Метров пятьсот ночной ресторан,– сторож махнул рукой.– Не надо мне твоего червонца, укатывай в темпе.
   – А что так грубо? – спросил Ласковин.
   Кавказец за спиной пододвинулся и зарычал.
   – Ты б себя понюхал – порохом шмонит на три метра! – проворчал сторож.– Скажешь, на охоту ходил? Карим, назад!
   Кавказец отошел на пару шагов, но Ласковин физически ощущал его недоверчивый взгляд. Одно движение, и прыгнет. Андрей не боялся. Уж с собакой-то он управится.
   – Больно ты чуткий,– бросил он сторожу.
   – Зато слепой, глухой и памяти никакой,– буркнул тот.
   Ласковин сел в машину, завел двигатель. Есть ему расхотелось. И в город ехать точно не стоило. Если от него и впрямь несет пороховой гарью, это нехорошо. Значит, отрабатываем запасной вариант – дача «Шлема». Обслуга точно не станет его обнюхивать. И болтать не станет. Но лучше заехать сейчас, предупредить. А то еще уснут, черти, не добудишься. На перекресток за Вошем он всяко успеет.
   Когда Ласковин выехал из ворот на шоссе, сбоку, из тени, выкатился «москвичок» и пристроился хвостом за «ауди». Не включая фар и выдерживая расстояние, «москвичок» катился следом, пока «ауди» не свернула наверх, в поселок. Тогда «москвичок» остановился, водитель взял с сиденья «уоки-токи» и сказал:
   – Вариант один.
   Свернув с шоссе, Ласковин поехал медленней, хотя здесь было светлее – горели фонари. Мимо проплывали дома: дачные домики застойных времен и двухэтажные затейливые коттеджи времен нынешних, отстойных. Улочка кончилась. И фонари тоже. Вокруг стоял лес. Фары раздвигали темноту. Крохотные, как пудра, снежинки взблескивали в электрическом свете. Ласковин ехал так медленно, что шума мотора почти не слышал. Поворот, еще поворот и прямая, как стрела, дорога. Синие фонари и знакомые ворота впереди. Наверняка заперты по ночному времени. Но Ласковина, разумеется, впустят. Пусть только попробуют не впустить.
   Что-то темное лежало на дороге. Прямо под фонарем. Блин! Человек!
   Ласковин затормозил, вышел из машины, не выключив двигатель и оставив дальний свет. Лежащий, нет, лежащая, потому что это, определенно, была женщина, на ослепительный свет фар никак не отреагировала. Андрей увидел уходящую через канаву в лес цепочку следов. Вернее, две цепочки, обрывающиеся под фонарем.
   Женщина лежала на боку, уткнув лицо в рукав черной шубы. Валенки, дешевая кроличья шапка с ушами.
   – Эй, подруга! – окликнул Андрей.
   Никакой реакции.
   Что-то в лежащей показалось Ласковину знакомым.
   – Эй,– сказал он наклоняясь.– Не спи, замерзнешь!
   Услышал ровное, как у спящей, дыхание и потянул за рукав шубы. Женщина безвольной куклой перевернулась на спину, шапка съехала на затылок…
   Это была Наташа.
   Первое, что испытал Андрей,– страх. От полного непонимания происходящего. А еще через мгновение он ощутил некое предупреждение. Не предчувствие опасности, а именно предупреждение. Что-то такое он увидел…
   Негромкий свист.
   Ласковин вскинул голову и успел заметить свернувшуюся змею над своей головой. Заметить, но не среагировать – шок. Змея упала на плечи, соскользнула вниз, плотно прижав руки к туловищу. Вторая змея обхватила шею, рванула назад, опрокинув на укатанный снег. Удушье, боль, красный гул в мозгу, ужас… И сквозь все (слишком поздно!) сформировавшаяся мысль: цепочек следов было две…

Глава двенадцатая

   Зимородинский проснулся мгновенно. Глянул на часы: четыре двадцать утра. Бесшумно, не разбудив жену, он выскользнул из-под одеяла, так же бесшумно оделся и вышел на лестницу. Он знал, что сейчас спустится вниз, сядет в машину и поедет в сторону Ленинского проспекта. Куда дальше – он еще не знал. Но узнает. Длинная зимняя ночь. Самая длинная ночь в году. Зимородинский чувствовал ее, как птица чувствует воздух. И ни мерцание на панели, ни рокот двигателя, ни тонкая железная оболочка вокруг не могли этому помешать. Машина – всего лишь продолжение тела. Как палка, как меч. Если бы Вячеслав Михайлович захотел, он мог бы стать первоклассным гонщиком. Но он не хотел. Ему было все равно – восемьдесят или сто шестьдесят. Надо – поедет быстро, но иногда скорость мешает. Как сейчас. Самая длинная ночь. Граница. Место, где можно обрести силу. Или потерять. Всё.
   Он плыл по ночному городу. Зимнему, замерзшему. Но ему было тепло. Еще полчаса назад он выключил печку. Желтые мигающие огни светофоров, редкие встречные фары. Зимородинский не знал, куда должен ехать. Но не беспокоился. Когда надо – узнает. Найдет. Почувствует…

   Щека замерзла. Это первое, что ощутил Ласковин. С трудом он разлепил глаза и увидел черную бугорчатую резину, а на ней – обутый в калошу валенок. С некоторым усилием он приподнял голову, закашлялся.
   – Очнулся,– раздалось где-то над головой.
   – Подними его,– густой бас.
   Ласковина взяли за плечи и вздернули на сиденье.
   Микроавтобус. Свой, без импортных наворотов. В салоне свет. Залепленные изморозью окна. Напротив – Наташа. Дыхание ровное. Спит? Рядом – незнакомый мужик. Квадратная, кирпично-красная морда. Наклонился вперед, лапа у Ласковина на плече. Придерживает. Руки у Андрея связаны за спиной. Грамотно связаны: кровообращение не нарушено, но особо не подергаешься. Ласковин глянул вниз и обнаружил: ноги тоже связаны, вернее, «стреножены» веревкой сантиметров тридцать длиной.
   Автобус слегка потряхивает, Наташина голова раскачивается из стороны в сторону.
   В горле Андрея сухо и горячо. Саднит шею. Он вспоминает свившуюся петлей змею. Аркан? Кто в наше прогрессивное время пользуется арканом? Куда надежней пульнуть иглу со снотворным. Однако, как выяснилось, и аркан неплох. Ласковина вдруг разбирает смех. Идиотский. Его – арканом. Как лошадь.
   – А ты весельчак,– добродушно басят рядом.
   Ласковин поворачивает голову. Ну конечно. Больше некому. Адамант Афанасьевич собственной персоной.
   – Что вам нужно? – голос у Ласковина сиплый, а вопрос дурацкий. Андрей и сам это осознает.
   – Ты,– ласково говорит Адамант Афанасьевич.
   – Я вас не трогал,– резко бросает Ласковин.
   – Трогал, милок, очень даже трогал.
   Маленькие глазки. Губы шевелятся внутри бороды.
   – Он не понимает,– раздается за спиной, с водительского места.
   Ласковин угрюмо и жестко глядит на бородача Адаманта.
   – Ты ответишь,– цедит он сквозь зубы.– Ты понял меня?
   В нынешнем положении – чистой воды блеф.
   – Лешинов,– произносит Адамант Афанасьевич, и Андрею приходится сделать огромное усилие, чтобы сохранить угрожающее выражение. Но это уже ни к чему. Все и так ясней ясного.
   Автобусик едет, Наташа спит, хорошо спит, по-домашнему. Только одежка на ней чужая и сон неправильный. Значит, Лешинов. Значит, вот он и обнаружился, «патриарх, могучий человек, богатырь». Не фуфло, значит, а не врал покойничек для большего понту. Был у него наставник… говна кусок!
   Внезапный прилив ярости сделал тяжелыми связанные ладони. Мрачным, гневным взглядом обвел Андрей внутренность автобусика.
   – Ну ты, ну ты, спокойно! – заволновался кирпичномордый.
   – Ссышь, козел,– Ласковин в упор посмотрел на него.– Это правильно.
   Кирпичномордый вместо ответа ударил в скулу. Андрей намеренно не стал уклоняться. Принял удар, как подарок, усмехнулся-оскалился. Враги вдруг стали маленькими и незначительными, даже могучий Адамант как-то усох. Страшную силу ощутил Андрей в спутанных руках. Такую, что напрягись – и лопнут веревки. Но незачем напрягаться. Сами развяжут, козлы.
   Кирпичномордый замахнулся, уже всерьез, а Ласковин жег его веселыми глазами: ну, ударь, собака! Ну!
   – Не смей, Степан! – рыкнул «патриарх» Адамант.
   Кирпичномордый неохотно опустил кулак.
   Сила еще несколько мгновений побурлила внутри и схлынула. Миг упущен. Пройдет несколько часов, и Ласковин горько пожалеет об этом. Но сейчас Андрей просто откинулся на спинку и закрыл глаза. Пришла-ушла. Надо – придет снова. Он – Андрей Ласковин, Владыка, он…

   Машина Зимородинского миновала роскошную стрелу с обозначением «Ленинград». На перемену имени, надо полагать, не хватило денег. Итак, он едет на юг. Прямое шоссе, с которого ветер сдул вчерашний снег. Скорость – восемьдесят. Время – девять утра. Без малого четыре часа потребовалось, чтобы уловить, куда его гонит. Прояснилось, когда начало светать. Это нормально. Сумерки – тоже граница. Перешагнешь, и там…
   Перед выездом из города Зимородинский заправился и наполнил на всякий случай еще канистру. Он знал, куда, но еще не знал, где и сколько. Не важно. Главное, направление взято верно.
   На обочине стоял человек с поднятой рукой. Высокий, с длинной черной сумкой на плече. От человека исходила угроза. В другое время Зимородинский непременно остановился бы. Из любопытства. Из-за того, что человек этот – возможный вызов. Но не сегодня. Сегодня Зимородинским движет Путь. Если им суждено пересечься, это произойдет позже.

   Сергей Прохов тоже миновал человека с черной сумкой. Но он и не задумался, подбирать или нет. Прохов ехал в другую сторону, в город. Ехал с камнем на сердце. Совсем не хотелось оставлять своих в такой светлый праздник. Самый большой в году, если не считать летнего. Но наставник сказал, и не Сергею идти поперек. Он уже высказал свои сомнения. И относительно девушки, и относительно этого Ласковина. Если свой, значит, свой. Надо просто открыть ему глаза, а там славянская душа сама подскажет. А если чужой… Да нет, ясно же, что свой. Дело, скорее всего, в Лешинове. Крепко его любил наставник. Иной раз казалось: больше Правды. Хотя это, конечно, чушь. Да, Прохов с Лешиновым не очень-то друг друга любили. Хоть и не по-братски это. Если честно, Сергей ему завидовал. Потому что не Прохова, а Лешинова наставник послал в Мир. Но, опять-таки, если честно, он, Прохов, был послабже. Не духом или телом. А тем, что около. Язык подвешен похуже, и в колдовстве так себе. А Лешинов – потомственный. Даже немного ясновидец. Как наставник. Хотя тщеславен был Костя без меры. А-а-а!.. Плохо думать о покойниках – грех. И убивать – грех. Даже чужих. Но иногда приходится и своих… Ради Правды. Но не хочется Сергею Прохову убивать, ох не хочется. Однако убьет. Если надо.
   Микроавтобус остановился.
   – Вылезай, герой, приехали,– пробасил Адамант.– Степа, возьми девушку.
   Ласковин не без труда выбрался из автобуса, сделал пару шажков, огляделся. Солнце только-только взошло. Воздух прозрачный, свежий и неподвижный. Снег на деревьях, на земле, на дороге. Слева – невысокая горушка, справа – ровное поле, за ним – полоска лиственных деревьев. У дороги – полузасыпанный снегом остов какой-то сельскохозяйственной машины.
   Адамант Афанасьевич выбрался наружу, помог кирпичномордому вынести Наташу, задвинул дверь.
   Ласковин глубоко вдохнул. Горло уже почти не болело. Хороший будет день. Если говорить о погоде.
   – Двинулись,– скомандовал «патриарх».
   Тропочка вела вверх по склону. Утоптанная, а ведь снег шел всю ночь.
   Первым – кирпичномордый с Наташей на руках, за ним, вразвалочку, Адамант. За Адамантом, маленькими шажками, спутанный Ласковин. Руки его уже начали мерзнуть. Замыкал водитель. Минут через пять замыкающий обогнал маленькую колонну, наклонился, сдвинул что-то на земле. Какую-то крышку. Тропка уходила вверх, но посреди нее теперь зияла дыра.
   «Что за дурная тяга к подземельям»,– подумал Андрей, вспомнив Воша.

   Формой комнатушка напоминала пенал, а содержанием – монастырскую келью. Лежак, тумбочка, стол, табурет и еще с полметра свободного места. Правда, стены, пол и потолок обшиты настоящим деревом. За кроватью приткнулась батарея-нагреватель, а в полу обнаружилась дырка миллиметров сорок пять в диаметре. В потолке – аналогичная. Вентиляция.
   Андрей уселся на лежак, изучил замки своих кандалов. Хорошие замки. Немецкие, судя по буковкам. И кандалы что надо. Между ногами цепь в полметра длиной и пуда в полтора весом. Ходить можно, но не попрыгаешь. Андрей слез на пол, оглядел лежак. Ножки железные. Но намертво вделаны в пол. Как в психушке. И у тумбочки тоже. И у стола. Табурет, правда, не закреплен. Но табурет – это для неумех. Или для кино – подпилить и об головы ломать. А уж замки сбить и думать нечего.
   Ласковин лег на кровать, вытянулся, расслабился. Обдумывать ситуацию не стоило. Фактов мало, а дурные версии только мешают. Ничего. И не из таких жоп выбирались. Если бы не Наташка, вообще бы в ус не дул. Кто хочет убить – убивает сразу. А ежели огоньком прижечь – это смотря зачем… Деньги? Берите на здоровье! Все, что есть. Один хрен потом вернете (Ласковин мстительно улыбнулся), с приплатой вернете!
   Лязгнул засов.
   Ввалились два бородатых лба в одинаковом прикиде: черные шаровары, сапоги, белые рубахи, подпоясанные веревочками. Каждый ботвастый дядя – в полтора Ласковина. Вошли, раздвинулись, пропуская начальство.
   Ласковин с койки не встал – много чести. Но и Адамант нос задирать не стал, присел на табурет, уперся ладонями в колени, помолчал внушительно, затем изрек:
   – Не сердись, Андрей Александрович. Мы – люди не злые и не злопамятные. Тоже ошибаемся. Тоже иной раз кровь невинную льем. В большом деле иначе нельзя.
   Ласковин не ответил. Делал вид, что вагонка на потолке его безумно интересует.
   «Патриарх» откашлялся, выдержал паузу. Внушительная фигура. Даже ярмарочные шаровары, заправленные в сапоги, имиджа ему не портили.
   – Зря ты так,– укорил Адамант Афанасьевич.– Одному богу трудимся. Одной земле. Жаль, если придется тебя потерять.
   Андрей повернул голову, усмехнулся: давай, попугай еще!
   – Сердишься,– сочным басом констатировал «патриарх».– Из-за девушки своей, верно? Но ты пойми, по-иному не получалось. Сам себе ответь, дался бы ты нам, если бы я там на дороге лежал?
   Вот тут Адамант прав: если б не мгновенное замешательство, им бы Андрея не заарканить. Среагировал бы.
   – Теперь ты меня взял,– глядя в потолок, процедил Ласковин.– Вот и отпусти девушку.
   – Отпущу,– согласился «патриарх».– И тебя отпущу. Завтра.
   Андрей сел. Телохранители-бородачи качнулись вперед и застыли. Хорошая реакция. И оценка ситуации тоже хорошая. Это плохо.
   – Не веришь? – укоризненно пробасил Адамант.– Зря. Я слову хозяин. Отпущу. Вставай, Андрей Александрович, прогуляемся.
   – Прогуляемся,– не стал возражать Ласковин.
   В завтрашнее освобождение ему не очень верилось. Подозревал подвох. Но чем черт не шутит…
   – Может, и железо снимешь?
   – Сниму,– сказал «патриарх».– Дай слово, что силой своей пользоваться не будешь,– сниму.
   – И ты моему слову поверишь? – удивился Ласковин.
   – Поверю,– кивнул Адамант Афанасьевич.– Даешь слово?
   Искушение было велико. «Патриарх» явно хотел понравиться Ласковину, но Андрей не настолько глуп, чтобы купиться на дешевку. Дать слово, а когда снимут кандалы, выбить пыль из бородачей, а их «доверчивого» начальника прихватить в заложники. Но и тут чувствовался некий подвох. Поэтому Ласковин не рискнул. Пока Наташа у них в руках, придется действовать наверняка.
   – Нет,– отрезал Андрей.– Слово я тебе не дам.

   Идол был большой, красный, бородатый. Вырезанный из дерева с отменным трудолюбием, ибо возвышался над головами минимум на три метра (хотя сидел, скрестивши ноги), на блестящей от лака бороде виден каждый волосок. Ликом идол казался грозен, в плечах широк, но не настолько, чтобы уподобиться рекламным совковым пролетариям. Резал идола, безусловно, мастер и, вероятнее всего, не один. Ежели сравнивать с деревянными святыми, коих видел Ласковин в католических храмах, идол, безусловно, выигрывал. И ростом, и статью, и решительно нахмуренными бровями.
   Ласковин потрогал деревянное колено, находящееся примерно на уровне плеча Андрея. Бородачи не препятствовали. Не музей, значит, руками можно.
   – Не загорится? – спросил, кивнув на факелы.
   – Нет,– «патриарх» глядел на черного истукана ласково, но без подобострастия.
   – Вы, выходит, язычники?
   Один из бородачей не выдержал, хмыкнул.
   – Мы – истинно верующие, православные,– терпеливо (видно, уже не раз приходилось) возразил Адамант.– Поскольку молимся мы нашему богу, исконному, а не пришлому. Не деревянному изображению, как ты понимаешь, а Ему.– Адамант произвел обнимающий жест, словно под «Ним» подразумевалась вся немалая внутренность пещеры.– Мы служим Ему так же, как и ты.
   – Я христианин,– возразил Ласковин.
   Взгляд его снова и снова возвращался к темно-красному грозному лицу. Какой талант, однако.
   – Невелика помеха,– отмахнулся «патриарх».– Я сам был христианином. Пока не прозрел.
   Искренность в голосе подкупала. Чувствам следовало дать окорот.
   – Кровушку пьет? – саркастически осведомился Ласковин.– Как нынче с девственницами? Трудно? Или предпочтительнее младенцы?
   – Глупости говоришь,– строго сказал Адамант.
   Ласковин поразился его интонации: в точности, как у отца Егория.
   – Глупости. Кровь – сок жизни. Пойдем, Андрей Александрович. Здесь праздных разговоров не ведут – святое место.

   «Не делай ничего бесполезного»,– писал великий Миямото Мусаси. И Зимородинский принимал это безусловно. Отчасти потому, что начиналось с «не делай». Тому, кто деятелен по самой природе, такому, как Зимородинский, удержаться от поступка трудно. Но Вячеслав удерживался. Пока не научился узнавать тропы Судьбы. Не способный отказаться от всех желаний, Зимородинский оставил себе лишь немногие. Например, хранить тех, кто ему дорог. А поскольку Вячеслав Михайлович, действительно, этого хотел, то и получал желаемое. И поскольку собственная жизнь не являлась для Зимородинского чем-то особенно дорогим, было ясно: длина ее зависит от того, насколько желание хранить соотносится с возможностями воина-хранителя. На этот раз кое-кто из хранимых увяз слишком глубоко. Но Зимородинский не осуждал. Так же, как раньше не препятствовал своим ученикам рисковать. Сейчас Вячеслав Михайлович просто ехал туда, куда вела тропа Судьбы, принявшая облик заснеженной дороги. А вернется ли он назад?.. Не вернется. Тропы Судьбы ведут только в одном направлении. Вперед.

   Разговор затянулся. Адамант Афанасьевич излагал «партийные тезисы». Упирая не столько на национальное самосознание, сколько на необходимость порядка. Андрею вспоминалось многократно цитируемое в институте: «Порядок есть, но еще не очень». Афоризм полковника Фуяркова. Слушал он вполуха. Город вдруг представился ему широченным столом. На столе толпились крохотные людишки, а вокруг – мордастые хари, заглатывающие их целыми горстями. А под скатертью копошилась хищная мелкота, и то один, то другой крохотулька, пискнув, исчезал под тканью. На миг Андрей ощутил себя внутри толпы. Отсюда жадные пасти были не видны – только огромные лбы и озабоченные глаза обсевших стол. Зато зыбкость опоры под ногами ощущалась очень хорошо. В руке Андрея была дубинка. Он шел сквозь толпу, поглядывая под ноги. Когда из прорехи высовывалась клешня, Андрей бил по ней, и клешня пряталась. Но он был один, а…
   – …это хорошо, что ты согласен,– бас «патриарха» вернул Ласковина к реальности.
   – С чем? – спросил Андрей.
   Похоже, Адамант Афанасьевич здорово удивился.
   – С тем, о чем мы уже полчаса толкуем.
   – Нет,– отрезал Ласковин.– Я не согласен.
   «Патриарх» пристально посмотрел на него, потом вздохнул и поднялся, хрустнув коленями.
   – Тебе принесут поесть,– сказал он сухо.– Постарайся не делать глупостей.
   Ласковин потянулся, демонстративно зевнул:
   – И ты,– уронил он.– Тоже постарайся.
   Не достал. «Патриарху» краснолакового бога терпения, казалось, не занимать.

   Покормили качественно. Красная рыбка с картошкой, соленые огурчики, краюха черного хлеба с пластиной желтого сливочного масла, кувшин с домашним квасом. И стопарик, который Ласковин проигнорировал, а бородатый охранник с удовольствием опрокинул и подмигнул: вишь, не отрава. Ласковин знал, что не отрава. Захотели бы какой дряни подмешать, без водки обошлись бы. И без рыбки-лососинки. Иной дурью достаточно по пальцу мазнуть, и у клиента крыша отчалит прямо на шабаш.
   Покушал и вздремнул. Не тревожили. Снилась всякая дрянь. Лягушки-головастики, кривые коридоры. Проснулся. Попил квасу. Встал. Надо прикинуть кандальные возможности. Возможности были. Но весьма ограниченные. Мелкие шажки. Полуповороты. Никаких ударов ногами, никаких передвижений – цепь тормозила даже короткий бросок, путалась, замедляла шаг раза в три. То есть обращала в ноль любую атаку. Крайне огорчительно, что здешние охранники не носят стволов. Для внезапной атаки достаточно свободных рук. И для стрельбы, естественно, тоже.
   На руки Ласковин рассчитывал зря. Когда за ним пришли, первым делом нацепили наручники, сковав запястья за спиной. У Андрея сразу возникли дурные предчувствия: когда идола смотреть водили, без наручников обошлись. Сопровождающие – те же бородачи. Один, тот, что заглотил ласковинские сто грамм, впереди, второй – за спиной. Натуральный пещерный ход освещали электрические лампы с наружной проводкой. Будь Андрей свободен, порвать провод – и полная темнота. Ух и дал бы он им просраться! Ласковин даже головой мотнул, отгоняя сладкую мечту.
   Навстречу шла женщина. В белой с вышивкой рубахе и черных джинсах. Своеобразный прикид. Ласковин обратил внимание, что рукава рубахи поверх прихватывали широкие металлические браслеты. Похоже, серебряные. Женщина поздоровалась с бородачами, а на пленника глянула без интереса. Не первый, должно быть, узник в здешних пенатах.
   Воздух в коридоре сухой и умеренно прохладный. И стены сухие. Надо полагать, вентиляция с подогревом. Основательно устроились ребята. Вентиляцию надо учесть как возможный выход.
   – Стой,– скомандовал тот, что сзади, а первый рывком сдвинул засов и распахнул стальную дверь.
   И Ласковин увидел Наташу.

   Ошибиться было невозможно. Вдоль обочины приткнулось не меньше дюжины машин. Разномастных, но исключительно отечественных. «Жигуль» Зимородинского запросто вписывался в эту компанию. Разница лишь в том, что остальные экипажи покрывал снег. Вячеслав Михайлович запер машину и двинулся вверх по склону натоптанной тропкой. Зимородинский знал: спуститься по ней он уже не сможет. Но не остановился. Именно эти качества, а не умение дробить доски и кости, делают воина воином.

   Комната – близнец той, где держали Ласковина: стол, табурет, лежанка…
   – Наташа!
   Девушка медленно повернула голову, медленно улыбнулась. Андрей плечом отодвинул бородача, оказался рядом.
   – Наташ!
   Она обняла Андрея, прижалась. На ней снова была нормальная одежда, и волосы ее пахли так по-домашнему… На какой-то миг Ласковину показалось: они вдвоем, а все остальное – бред собачий.
   – Ты в порядке? – прошептал Андрей.
   – Да. А ты? – голос звучал непривычно, как-то невнятно.
   Ласковин отстранился, вгляделся в любимое лицо… и тут же, покраснев от гнева, повернулся к своим тюремщикам.
   – Что вы ей дали, суки?!
   Ласковин был скован по рукам и ногам, но ярость его била столь осязаемо, что ближний бородач попятился.
   – Ты полегче, земляк,– предупредил он.– Ей ничего не сделали, попоили травкой, чтоб не волновалась, делов-то…
   Проговорив эту тираду, бородач заметно успокоился, а Ласковин успел осознать, что мстить пока преждевременно. Не по силам.
   – Успокойся, родной.– Наташа, встав, обняла его плечи.– Не надо. Мне, правда, ничего дурного не сделали.
   – Ну, пойдем, что ли? – пробормотал бородач.

   Привели их в комнатушку позади пещеры с идолом. Ласковин запомнил ее по прошлому разу. Привели и оставили. Взаперти, разумеется. И наручники с Ласковина не сняли.
   Наташа потрогала ссадину на шее Андрея.
   – Тебя били? – встревоженно спросила она.
   Ласковин покачал головой.
   – А я ничего не помню,– призналась девушка.– Вышла из дому, в магазин – и все. Проснулась уже здесь. Где мы, Андрей?
   – За городом. Это какие-то пещеры. Где под Питером есть пещеры?
   Наташа пожала плечами:
   – Что им от нас нужно, не знаешь?
   Теперь настала очередь Ласковина пожимать плечами.
   – Это какая-то секта,– пояснил он.– Однажды я наступил им на хвост, и они обиделись. Или, наоборот, заинтересовались. Их лидер – колоритная фигура. Почти час пудрил мне мозги, в свою веру обращал. Ребятки – натуральные идолопоклонники.
   Тут он вкратце описал краснолакового истукана.
   – И кто он? – спросила Наташа.
   – Сие есть великая и страшная тайна,– усмехнулся Ласковин.– Но, возможно, нам ее откроют. Кроме того, местный пахан обещал завтра нас отпустить. Гарантий никаких, но и тут тоже есть шанс. Так что ситуацию я расцениваю как умеренно хреновую.
   – Наверное, ты прав,– проговорила Наташа.– Мысли путаются. Будто снотворного наелась. Нет, спать не хочется, но как-то сонно.
   – А ты почитай что-нибудь,– предложил Ласковин.
   – Угу… Этот город… Нет, вот:
Мысли пахнут черешнями, будто дымком —
огонек.
На малиновом яблоке сохнет живая
водица.
Истонченные пальцы не глядя листают
страницы.
По расхристанной площади шахматный
скачет конек.

Барабанные палочки спят… Ах какой
нынче жаркий денек!
Все закутано в зной… 

   Тут она запнулась, потерла висок.
   – Забыла,– сказала огорченно.
   – У тебя есть шпилька? – спросил Андрей.
   – Нет, а что?
   – Попробовали бы снять эти чертовы наручники…

   Лязгнул засов.
   Давишние бородачи. Явились – не запылились.
   – Пора, земляк. Подъем, девица-красавица, время звенеть бокалами.
   – Остряк,– буркнул Ласковин.– Смотри, доостришься, зубы на завтрак сжуешь.
   Шутник в ответ только фыркнул.

   В пещере пахло травами. От нескольких десятков факелов происходил монотонный шуршащий звук. Десятка три мужчин и женщин стояли вокруг идола: женщины внутри, мужчины снаружи. Еще с полсотни выстроились отдельно. У мужчин в руках палки, у женщин – связанные пуки сена. Вид у всех был крайне торжественный. Притом, что размеры пещеры превращали людей в нечто незначительное. Только красный идол казался внушительного роста.
   – Сейчас хоровод водить начнут,– громко сказал Ласковин, получил затрещину от сопровождающего и, чтобы не остаться в долгу, вбил каблук в носок его сапожка. Кожа сапожка оказалась мягкой, хорошей выделки, поэтому ощущения у бородача возникли весьма острые. Выматерившись злобным шепотом, он врезал Ласковину по почкам… и получил по второй ноге.
   – Ах ты!..
   – Никита, кончай! – второй надсмотрщик схватил первого за руку.– Он же специально тебя заводит!
   Ласковин захохотал. Кое-кто оглянулся. В том числе – Адамант.
   Внушительная фигура «патриарха», облаченная в те же архаичные одежды, что и на прочей публике, возвышалась над подопечными не столько благодаря росту, сколько из-за того, что Адамант стоял на помосте. Наособицу. Рядом – только пара мужиков в расшитых рубахах и молоденькая девушка с отменной пшеничной косой. Простоволосая, что, по представлениям Андрея, древнерусской традиции не соответствовало. Или это уже христианское? Хотя традиция – вещь гибкая. Состязаются же нынешние «багатуры» в кирзовых сапогах. Ладно, посмотрим.
   Действо развивалось на манер представления фольклорного ансамбля из педагогического техникума. С позвякиваниями, пощелкиваниями и притопами обе цепочки, мужская и женская, двинулись противотоком, смешались, разделились, снова смешались…
   – Как тебе их хореография? – шепотом спросил Андрей у Наташи.
   – Кое-что есть,– так же шепотом ответила девушка.– Но очень по-дилетантски. Только, по-моему, хореография у них не главное.
   – Это точно,– согласился Андрей.
   Кружение закончилось. Женская половина хороводников сложила снопы вокруг красного истукана и выстроилась в линию. Адамант торжественно спустился с помоста и в полной тишине, если не считать потрескивания факелов, направился к пленникам. Ласковин уже заготовил подходящую остроту, но высказать не успел.
   Шаги были совсем негромкими, но их услышали все. И по выражению лица «патриарха» Ласковин сообразил: больше гостей не планировалось. Тишина в пещере сразу стала напряженной, а оба надсмотрщика на всякий случай придвинулись вплотную к Ласковину. Это только облегчило бы задачу, реши Андрей посчитать им зубы. С поправкой на то, что свободной у него оставалась только голова. Но Ласковин не торопился действовать. Сначала надо взглянуть, кого Бог послал.

Глава тринадцатая

   Вошедший казался совсем маленьким под огромными темными сводами. Маленьким и неуместным. Его прическа, ботинки, синяя клетчатая рубаха, куртка, перекинутая через руку,– словно выходец из другого мира. Но он шел вперед, и ноги его уже ступали по длинной тени идола. Пальцы держащих Андрея адептов сильней сдавили его плечи. Единственная реакция. Никто не шелохнулся. Ни Адамант на своем деревянном троне, ни окружавшие его мужчины и женщины. Даже пламя факелов не дрогнуло.
   Человек продолжал идти, и теперь Ласковин узнал его: сэнсэй! Крыло надежды коснулось Андрея. В ту же секунду, с удивлением, он услышал голос Наташи:
   – Ну зачем? Зачем он пришел?
   – Зачем ты пришел? – могучим эхом прогремел голос Адаманта.– Зачем ты пришел, чужак?
   А Зимородинский все шел и шел. Прямо к языческому патриарху. Точно по середине черной тени.
   Невероятным усилием Ласковин попытался вызвать изнутри силу, но хранитель его оглох.
   Зимородинский остановился. Внезапно он осознал, что победа и поражение поменялись местами. Потому что увидел печать смерти на властном бородатом лице. Он мог бы ее стереть, но зачем? Он, Вячеслав Зимородинский, действительно, здесь чужой. И сила его осталась там, наверху, где белый снег и такое же белое солнце. И этот по-своему мудрый человек никогда его не услышит. Не станет слушать. Но все-таки Вячеслав Михайлович попытался.
   – Остановись, мастер,– сказал он.– Остановись!
   Адамант засмеялся. Надменный, властный смех. Хохот победителя.
   – Чужак! – рыкнул он, стирая все, что сказал или может сказать пришелец.– Пошел вон, чужак!
   Если бы Зимородинский мог уйти, он ушел бы. Но он не мог.
   Одинокий человек в неправильной одежде покачал головой и пошел. Вновь точно по середине черной широкой тени. Мужчины в подпоясанных рубахах слаженно и плавно выдвинулись вперед и перестроились в две шеренги. Не сплошной линией, тройками, но все равно вместе. Андрей не мог не восхититься: это было не просто ката, где бойцы синхронно выполняют одни и те же движения. У каждого адепта – свое место в строю и свое назначение. Деревянные шесты ощетинились, словно копья… Но Зимородинский шел. Спокойно, словно прогуливался по какой-нибудь аллейке Михайловского сада. Легко и беззаботно. Ох, как хотел бы Ласковин оказаться с ним рядом!
   Строй слитно качнулся вперед, но долей мгновения раньше Зимородинский швырнул свою куртку в лицо лидера средней тройки. Тот поймал ее шестом… и на взмахе невольно закрыл Зимородинского от остальных. Чисто и красиво Слава нырнул вниз. Удар, вскрик, хруст. Ласковин не понял, что сломалось – кость или палка. Адепты сомкнулись вокруг его сэнсэя – несколько хлестких ударов – и разошлись. Теперь Зимородинский оказался в двойном кольце. И все его противники стояли на ногах. Это совсем не понравилось Андрею – Славина атака прошла впустую; куртка, его оружие, валялась вне круга.
   Зимородинский атаковал первым – у него не было выбора. И тут Андрей увидел, как работает тройка. Средний совершенно не заботился о защите – левый партнер шестом защитил его голень, а правый, толкнув сэнсэя в плечо, сбил в сторону удар, направленный в голову. Зимородинский был слишком близко, чтобы средний мог эффективно использовать шест, но на идеальной дистанции для удара в живот. Стремительным уходом Зимородинский пропустил удар мимо – Андрей даже услышал, как ширкнул сапог по славиной рубашке,– пригнулся, пропустив над собой шест атаковавшего сзади, отдернул ногу, уходя от еще одной атаки, выстрелил навстречу йоко, удар вновь блокировали другие, а не тот, в кого он был направлен. Новый удар, уход, свист разрывающего воздух шеста,– Зимородинский высоко подпрыгнул, повернулся в воздухе, оттолкнулся ногой от чьей-то груди, приземлился на чьи-то плечи. Еще прыжок – и Слава вне круга. А один из противников (наконец-то!) лежит на земле.
   Адепты перестроились с невероятной быстротой. Теперь они надвигались полукругом, вынуждая Зимородинского отступать…
   Сэнсэй споткнулся. Живая боевая машина тут же отреагировала. Фланги рванулись вперед, и по крайней мере трое центральных метнули палки, быстро отступив назад. Одну из них Вячеслав поймал, остальные пролетели мимо, а сам Зимородинский распрямился, готовый встретить врага. Ну конечно. Андрей и не сомневался, что потеря равновесия – финт. Слава не мог оступиться.
   Но фланги сошлись, и Зимородинский опять оказался в кольце. Топот, сопение, звонкий звук соударяющегося дерева, короткий вопль.
   Противники били в основном по конечностям. При таком численном превосходстве защитить ноги очень трудно, и часть ударов попадала в цель. Палку у Зимородинского вышибли: кто-то очень удачно попал по пальцам. Самое скверное, Вячеславу никак не удавалось смешать противников. Они идеально держали строй и сводили на «нет» преимущество в скорости.
   Высокий прыжок… Зимородинскому не удалось повторить прежний прием. Один из адептов ухитрился вцепиться в рубашку Вячеслава Михайловича, получил сокрушительный удар в лицо, но продолжал держаться с упорством бойцового пса. Отвалился только тогда, когда новый удар переломил ему руку. Однако дело было сделано. Полдюжины палок опустились одновременно. И Зимородинский упал.
   Это был еще не конец. Даже сбитый с ног, Вячеслав Михайлович оставался опасным противником и сумел свалить троих. Но остальные его задавили. Некоторое время слышались глухие удары, затем строй разомкнулся, четверо взяли Зимородинского и оттащили в сторону. Женщины занялись пострадавшими адептами. Это казалось Андрею невероятным. Несколько минут, полдюжины побитых – и его сэнсэя, Мастера, как мешок, уволокли прочь! Господи, этого не может быть!
   Но это было.
   Адамант выждал, пока устранят последствия схватки, затем дал знак продолжать. Инцидент исчерпан. И это не повод, чтобы останавливать праздник.
   Ласковин увидел, как девушка на помосте медленно, картинно расплела косу. Затем сняла браслеты, распустив длинные широкие рукава рубахи. Один из бородачей, встав на колени, помог ей разуться. Легко и упруго девушка спрыгнула на землю, взмахнула руками, как крыльями. Разом заговорили бубны. Мужчины ритмично и резко хлопнули в ладоши. Прозвучало, как выстрел. Движения танцовщицы, угловатые, быстрые, не имели ничего общего с традиционными «лебедушками». Она то приседала, вскидывая руки и расставляя ноги так широко, насколько позволяло платье, то скакала, размахивая руками, словно подбитая птица…
   – Смотри, Андрей Александрович, смотри,– пробасил Адамант.– Родное и глазу приятно.
   Рука его легла на плечи Ласковина. Андрей стряхнул ее резким поворотом корпуса.
   – Если он умрет,– мотнул головой в сторону лежащего без чувств Зимородинского,– лучше тебе меня не отпускать, понял?
   – Ты еще не устал меня пугать? – удивился «патриарх».– Не бойся. Никто не собирается его убивать. Сегодня праздник. В праздник радуются, а не умирают.
   Ласковин промолчал. Его угрозы – просто от беспомощности. Андрей был ошеломлен. Никогда, сколько Андрей себя помнил, никогда и никто не побеждал его сэнсэя. Существовали более сильные бойцы и бойцы, куда более известные. Ученики Зимородинского становились чемпионами и проигрывали чемпионам. Но каждый ученик знал: мастер сделает его в кумитэ на первой же минуте. А теперь сэнсэя за руки, за ноги – и в дальний угол…
   Цепочка женщин разом пришла в движение. Браслеты со звоном посыпались на пол, упали на плечи распущенные волосы…
   Ласковин взглянул на Наташу. Наташа смотрела на Зимородинского.
   – Освободи меня,– сказал Ласковин.
   – Освободите его,– бросил «патриарх».
   Один из бородачей тут же присел на корточки и разомкнул кандалы. Второй тем временем избавил Ласковина от наручников. Совсем недавно Андрей мечтал об этом. Думал: без железа он выдаст корешкам-кумирникам за все хорошее. И вот железа нет. Что дальше?
   Дальше он смотрел и слышал словно из-под воды. Слышал пение, видел, как цепочкой, словно в детской игре «ручеек», движутся женщины. Потом мужчины вынесли на шестах большой желтый круг. Громче зазвенели бубны, все заплясали, запрыгали, завертелись… Ласковин закрыл глаза. Теперь остались только мерный звон и звонкие женские голоса, выкрикивающие песню, слова которой ускользали от понимания…
   …толчок в грудь. Андрей открыл глаза. Адамант. Довольный, щеки раскраснелись, как у Деда Мороза. В руке – настоящий бычий рог.
   – Пей!
   Ласковин взял рог, вдохнул теплый пряный запах…
   …Желтые шкуры, золотое руно, расстелили прямо на снегу. Сбросили одежды, подставили бледную кожу бледному солнцу. Танцевали, кричали от радости. Он возвращается, возвращается! Овечий мех под босыми ногами, розовые от мороза груди девушек, искрящийся ослепительный снег…
   – Пей!
   Ласковин посмотрел на красного идола. У его деревянных ног – огромный желтый круглый ковер. Мужчины, женщины сбрасывали одежду, ступали на желтый круг, обнимали друг друга…
   Ласковин снизу вверх взглянул на Адаманта.
   – Да,– кивнул тот.– Пей!
   – Нет,– прозвучал рядом тихий голос Наташи.– Андрей, не надо.
   Ласковин повернулся, сверху вниз посмотрел на свою подругу, затем снова снизу вверх – на густобородого «патриарха». Тот засмеялся.
   – Тебя никто не неволит, красавица! – пророкотал Адамант.– Но он – должен!
   И Ласковин осушил рог.
   А потом тоже засмеялся и воткнул его «патриарху» в живот.
   Адамант закричал. Протяжно, на одной ноте. Его согнуло пополам, блевотина выплеснулась на бороду. Ласковин отпрыгнул назад, повернулся и с необыкновенным удовольствием сломал нос одному из своих тюремщиков, а во второго всадил серию цки – горло, пах, солнечное сплетение. Ох, как давно Ласковин об этом мечтал!
   С полдюжины адептов, еще не успевших присоединиться к оргии у колен кумира, вышли из ступора и бросились на Андрея. Добро пожаловать!
   Первого Ласковин встретил таким йоко, что былинный красавец отлетел метров на десять. Наверняка с переломанными ребрами. Второй и третий подскочили практически одновременно. И практически одновременно полетели вверх тормашками. Двойной «хвост дракона». Андрей тут же выпрямился в высокой стойке. Блок, удар, прыжок с поворотом, сочный звук попавшего в цель маваши-тоби. Андрей упал в низкую стойку, медленно, картинно повел руками, выдохнул:
   – И-и-и-с-с-с!
   Вокруг вяло шевелились побитые враги. Какая легкость! Какая сила! Восторг! Кровь в жилах пенилась, как откупоренное шампанское, а сознание было пустым и неуязвимым. Навстречу бежали новые враги. Андрей встретил их пронзительным клекочущим криком… и они остановились. Андрей поднял руки, словно толкая перед собой огромный шар, мелкими шажками двинулся к противникам. Он видел их, всех вместе и каждого отдельно, с палками и без, полностью одетых и совершенно голых, волосатых и безволосых, жилистых и оплывших жирком, видел лица, искаженные яростью и страхом, видел, как мужчины привычно перестраиваются в бою. Еще он видел женщин, сгрудившихся под красной статуей. Голые, перепутавшиеся тела. Глупое человеческое мясо.
   Крик, страшный, длинный крик огромной хищной птицы хлестнул их всех сразу. И тут же воин-одиночка врезался в строй, и первые повалились сбитыми кеглями. Остальные подались в стороны. Но недостаточно быстро. Вертящимся волчком Андрей прошелся по малому кругу, и каждый удар попал в цель…
   …чья-то палка с сухим стуком ударила по голени. Андрей не почувствовал боли. Еще одна палка свистнула над головой (успел пригнуться) и угодила совсем не туда, куда целился ее хозяин…
   …рыжая всклокоченная борода, раззявленный рот. Лицо возникшее и исчезнувшее. Пальцы, рванувшие рубаху,– захват, хруст, вопль. Скользкая потная кожа, запах пота… и крови. И легкость, легкость. Пружинящие колени, стремительные, хлесткие мощные удары. Лица, возникающие рядом и исчезающие, когда их касаются руки Андрея. Кулаки, локти, ладони, согнутые напряженные пальцы…
   …выдох – выкрик – удар… выдох – выкрик—удар…
   …земля ушла. Мир завертелся и вырвал ее из-под ног. Андрей упал на спину, тут же, пружиной, подскочил и снова упал, когда один из врагов прыгнул на него, а другой ударил палкой под колени. Прыгун тоже рухнул, получив локтем в кадык, но Ласковину это уже не помогло. Он еще отбивался, еще сумел кого-то подбить… не ощущая боли, только слыша звуки ударов и зная, что бьют его…
   Потом звуки исчезли. Он смотрел в черноту над собой, ничего не слышал и не чувствовал.

Глава четырнадцатая

   Зимородинский не пришел на тренировку. Это уже случалось, и никто особенно не удивился. Запасных ключей хватало, а занятия провел один из сэмпаев. После тренировки Матвеев с Кузякиным задержались. Юра никогда не уходил сразу после окончания занятий, и его друг тоже, за компанию. Поработали в легкий контакт, повертели нунчаки. Иметь их дома Зимородинский разрешал, только начиная с зеленого пояса, а в зале – пожалуйста. Короче, позанимались еще минут сорок, пока сэмпай не выгнал. У метро Матвеев купил коробку сока и гамбургер, который разъели напополам. Все, как обычно, но Юра вдруг забеспокоился. Не понятно почему. Так бывает, когда забудешь что-то важное, а потом силишься вспомнить, что. Кузякин, не заметив перемены,– его беспокойство не глодало,– продолжал болтать в одиночестве. Федя любил поговорить, особенно когда настроение отличное. Сегодня у него наконец получился май-маваши правой, над которым он бился уже почти месяц. Левой ногой выходило как надо, а правой – не удар, а дрыг. Таракана со стола не смахнешь. А сегодня пробило. И корпус лег как надо, и прочувствовалось все. Сэмпай похвалил. И Вячеслав Михайлович похвалит. В следующий раз. Потом мысли Кузякина переключились на новую игрушку, которую на днях инсталлировал Юра. Федор тут же принялся подбивать клинья насчет зайти поиграть. Юра не отреагировал. Беспокойство его усиливалось. Что за дьявольщина!
   На Фрунзенской в вагон вошли две куколки со шлангованным волосатиком в бахромчатой куртке. Федя тут же расправил плечи, сделал «умное» лицо, подмигнул обеим по очереди, левым и правым глазом. Куколки заинтересовались. Их длинный приятель – нет. В ушах волосатика попискивали «соньки», голова подергивалась. Несерьезный экземпляр.
   – Юрка,– Кузякин пихнул друга,– пошли с девушками познакомимся.
   Матвеев не отреагировал.
   – Эй,– наконец обеспокоился Федя.– Ты чё? Ты в норме?
   Юра поглядел на друга, и от сердце немного отлегло. Простой парень Федька. Но надежный. Если что, всегда прикроет. Без вопросов.
   – Слушай, Кузяк, у тебя нехорошего такого предчувствия нет?
   Федя прислушался к себе:
   – Да нет, вроде бы. А что? – Поезд начал притормаживать.– Ладно, выходим или дальше едем?
   Они двинулись к выходу. Куколки в последний раз стрельнули глазами. Не без разочарования.
   – Погоди,– проговорил Матвеев, когда они вышли на поверхность.– Я хочу позвонить.
   – Да,– произнес мужской голос.
   – Андрей Александрович?
   – Да.
   – Это Юра.
   – Да, Юра.
   Вот тут Матвеев насторожился. А еще через мгновение понял: это не Ласковин.
   «Соврать,– лихорадочно думал он.– Что соврать?»
   – Андрей Александрович, вы обещали устроить меня заниматься.– (Первое, что пришло в голову.) – Вы уже узнали, да?
   – Еще нет. Оставьте телефон, Юра.
   Голос был чертовски похож, но если у Матвеева и оставались сомнения, то теперь они исчезли. Ласковин никогда не обращался к нему на «вы».
   Юра быстренько соврал телефон, попрощался и повесил трубку. Предчувствия оправдывались.
   – Федька,– мрачно сказал он.– Мы должны найти Андрея Александровича. У него дома засада.
   Глаза Кузякина расширились, но он молча кивнул.
   Выдавать идеи – Юрина работа. У него мозги пошустрей.
   Разумнее всего встать на караул у дома, дождаться, когда Ласковин или его подруга вернутся домой, и предупредить. Легче сказать, чем сделать. Они даже не знали адреса. Только телефон. А в справочной адрес им дать отказались, поскольку ничего, кроме телефона и имени Наташи, у ребят не было.
   – Давай еще раз Зимородинскому позвоним,– предложил Федя.
   Позвонили. Вячеслава Михайловича не было.
   – А что ты хотел? – спросила его жена. Юру она знала. Как и большинство учеников мужа, поскольку многие из них бывали у сэнсэя дома.
   – Мне бы адрес Андрея Александровича Ласковина,– попросил Юра.– Надо ему кимоно завезти, а адрес потерял.
   – Погоди, сейчас гляну в книжке.
   Через сорок минут ребята добрались до Пестеля, зашли во двор, прикинули, куда выходят нужные окна. Света в окнах не было. Точно засада.
   – Проблема,– Юра нахмурился.– А если он приедет ночью?
   – Тоже проблема! – засмеялся Кузякин.– Я покараулю. Купи мне чего пожрать только.
   – А родичи?
   – А родичам скажу, что ночую у тебя. Они ж не против.
   Ласковин очнулся и увидел над собой отливающий багровым локоть идола. Влажное и прохладное коснулось лица, прикрыв на несколько секунд глаза. Затем Андрей увидел девушку. Ту самую, что стояла на помосте, а потом плясала танец подстреленной птицы. У девушки были круглый подбородок и прямая сильная шея. А грудь совсем маленькая. Девушка улыбнулась ему и еще раз провела губкой по горящему лицу Андрея.
   «Завтра всю рожу раздует»,– подумал Ласковин.
   И тут сообразил, что он голый.
   «Наташа!»
   Андрей рванулся, но девушка без труда удержала – на сей раз Ласковина не «стреножили», а увязали, как пук соломы. Вроде той, что шуршала под овечьей шкурой, на которой Андрей.
   Девушка снова коснулась лица – Ласковин попытался ее укусить, но впустую лязгнул зубами. И тут же зашипел от боли. По шее ему приложили качественно. И не только по шее.
   – Ты красивый,– сказала девушка.– Не двигайся. Тебе будет хорошо.
   Кому-то рядом уже было хорошо. Сопел и пыхтел под ритмичные женские «Ах!».
   «Господи,– взмолился Андрей,– сделай что-нибудь!»
   Ласковые прикосновения девушки не достигали цели. Слишком основательно потрудились над Андреем ее собратья.
   Потрескивали факелы. Пыхтели, стонали, охали поклонники краснолакового кумира. Мокрые шлепки и шорох сминаемого сена.
   «Там, где ты ни на что не способен, ты ничего не должен… хотеть».
   Ласковин закрыл глаза.
   «Брат,– позвал он.– Где ты, брат?»

Глава пятнадцатая

   Вошь, наконец, поймал машину. Только после того, как стал стопить пятидесятидолларовой бумажкой.
   – Куда? – пошутил водила.– В Москву?
   – Ближе.
   Вошь кинул сумку на заднее сидение.
   В сумке предательски лязгнуло. Водила приспустил молнию на куртке, убедился, что попутчик заметил кобуру, принял зеленый полтинник.
   – Командуй, комиссар.
   – Пока прямо,– сказал Вошь.– Думаю, здесь недалеко.
   Так и оказалось.
   – Будь здоров, друг,– попрощался довольный водила.– Послезавтра я обратно поеду. Голосуй – подвезу.
   – Ты меня не видел,– предупредил Вошь.
   – О чем речь!
   И уехал, не зная о том, как ему повезло.
   Тропу кто-то не очень старательно припорошил снегом. Но в косых солнечных лучах она выделялась отчетливой широкой полосой. И место, где тропа обрывалась,– тоже. Вошь поднялся по склону и, достав лопатку, в несколько взмахов расчистил люк. Заперто. Вошь вытащил свой «универсальный ключ», прилепил магнитом к железу, сбежал вниз, на шоссе, выждал, пока в зоне видимости не будет машин, и нажал на кнопку. Грохнуло громко, но фонтан земли вверх не взлетел: кумулятивный заряд.
   Крышку вышибло чисто. Вошь включил фонарь, но уже через полсотни шагов выключил: освещение работало исправно, только у входа лампочки малость попортило взрывом. Вошь расстегнул сумку, частично экипировался. После канализационных труб здешние натуральные пещеры выглядели сущим дворцом. И сбиться с пути просто невозможно. Тем более лампы понатыканы через каждые двадцать шагов.
   Войдя, Прохов сразу же послал Ивана убрать машину. И велел не возвращаться. Если их, троих, окажется мало, тогда и десяти таких, как Иван, не хватит.
   Сергей прошелся по дому, огляделся. Понравилось. Хорошее место. Доброе и правильное. Мудрое и светлое. Не знал бы, что здесь не так давно кровь лилась, никогда бы не поверил. Нет, не снятся покойники здешним обитателям. И любят они друг друга. Чувствуется.
   Ребята без Прохова вели себя скромно, по Правде. Чужих вещей не трогали, ничего не трогали без надобности. А как же иначе? Поздоровались и разошлись: Антон – к окну, Олег – в прихожую, к двери, слушать. Прохову пока дела не нашлось. Если кто устанет – скажет. Сергей сел на кровать, причувствовался… и позавидовал Ласковину. Из-за девушки. Но, подумав, зависть прогнал. Если выйдет, как задумано, девушка тоже станет одной из них, а если не выйдет, так и завидовать нечему.
   Приглушенный раскат грома прокатился по пещере. Дрогнуло пламя факелов. Девушка привстала, посмотрела на кого-то вопросительно – Ласковин видел ее блестящие, словно смазанные маслом плечи, острые грудки, приоткрытый рот. Поймав взгляд Андрея, девушка улыбнулась и снова склонилась над ним. Волосы упали на живот Ласковина. Теперь он мог видеть только ее макушку и чью-то мускулистую спину за заднем плане. Слышал и чувствовал Андрей намного больше, чем видел.
   Факелы снова горели ровно. «Еще, еще, еще…» – страстно бормотали рядом. «Ах-хар-ххар…» – хрипел женский голос. И вдруг, как по команде, все голоса стихли. А еще через мгновение громоподобный бас Адаманта разорвал тишину:
   – Убейте его!
   Ласковин содрогнулся – голос «патриарха» был страшен.
   Тут же топот множества ног, отрывистые возгласы. «Подруга» Ласковина вскочила на ноги, привстала на цыпочки, чтобы лучше разглядеть. Ласковин же видел только ее ноги: напряженные икры, бедра, округлившиеся светлые ягодицы… И красный локоть идола.
   Вошь глядел на представление целую минуту. В другие времена он сам принимал участие в похожих играх. Но не в этой. Эта была неправильной.
   Вошь шагнул вперед. Он смотрел на своего противника, и ему было весело. Что тот может противопоставить Вошу? Только дерево. Мертвое дерево.
   Адамант (лет двадцать назад его звали Виктором) увидел первым. И узнал сразу. Он всех узнавал сразу. Своих и чужих. Но этот – хуже, чем чужой. Этот – Враг. Адамант взглянул на образ того, в ком черпал силу. «Неужели ты допустишь?» Его дети в служении, сыновья и дочери Истины, поднимались, чтобы уничтожать. Молодые, сильные, красивые, плоть от плоти своей земли…
   – Убейте его! – крикнул Адамант.
   И голос его был услышан. И воины устремились на врага. И враг…
   Вошь презрительно усмехнулся. Когда между ним и голыми дураками, размахивающими палками, осталось шагов двадцать, он выдернул из-за спины автомат и нажал на спуск.
   Адамант не успел их остановить. Он вообще ничего не успел за эти несколько наполненных грохотом и смертью мгновений. И в паузе, потребовавшейся убийце, чтобы сменить магазин, Адамант тоже ничего не успел. А потом пули настигли и его.
   Ласковин услышал выстрелы и визг пуль. Одна угодила в колено идола, и отскочившая щепка упала Андрею на живот. Девушка подпрыгнула и истошно завизжала. Не она одна. Грохот выстрелов внезапно смолк. И тут же возобновился. Ласковин изогнулся и попытался связанными ногами подсечь вопящую дурочку. Не успел. Пуля опрокинула ее раньше. Девушка упала на Андрея, забилась беспомощно и через пару секунд затихла. Шкура под Ласковиным стала теплой и липкой.
   Автомат зарявкал короткими очередями, а потом и вовсе одиночными выстрелами. Через бесконечно длинный промежуток времени Ласковин увидел ноги стрелка. Тот не спеша двигался к идолу, вот он перешагнул через чье-то тело, повернулся. Грохнул выстрел. Вот он рядом. Нога, обутая в высокий армейский ботинок, сдвигает мертвое тело девушки. Воняющий гарью ствол смотрит Ласковину в лоб. Целую секунду. Затем отодвигается, и Андрей узнает стрелка.
   – Вошь!
   – Ну!
   Вошь ухмыляется. Исполосованное черным лицо, белые ровные зубы. Вошь доволен. Пинок каблуком, и голая кукла, все, что остается даже от самой красивой женщины после смерти,– скатывается на шкуры. Вошь перерезает веревки, но способность двигаться не сразу возвращается к Ласковину. Вошь, впрочем, не теряет времени даром. Гремит еще несколько выстрелов. Когда Андрей наконец поднимается на ноги, Вошь возвращается.
   – Ты убил всех? – спрашивает Андрей, и голос его дрожит.
   Вошь качает головой.
   – Двое в углу, в отрубе, связанные – не из этих. Твои?
   Ласковин, с трудом передвигая ноги, обходя трупы, идет в указанный угол.
   – Да,– говорит он.– Мои.
   Наташа и Зимородинский.
   – Я так и понял,– кивает Вошь и показывает стволом автомата: – Там душ. Иди, смой с себя.
   Ласковин смывал с себя чужую кровь и пытался осмыслить происшедшее.
   Он свободен. Он и Наташа. И Зимородинский. Зато несколько десятков человек, из которых почти половина – женщины, мертвы.
   «В Чечне убивают больше,– попытался он успокоить сам себя.– А это тоже война».
   Не полегчало.
   Спросить себя: «Поменял бы свою смерть на их жизни?»
   Только честно, парень!
   «Да,– сказал себе Ласковин.– Поменял бы».
   Ему очень хотелось верить: так оно и есть.
   «Да, поменял бы. Но только свою. Если бы они не тронули Наташу».
   Но кто говорит о жизни? Жизнь – это бурая от крови вода, стекающая по бурому кафелю. Не строил бы он из себя целку, сыграл в их блядские игры, и девушка с ласковыми руками снова заплела бы косу и уехала домой. Живая.
   Ласковин выключил воду. Всё, проехали. Мертвые мертвы. Пора позаботиться о живых. Подобрав чью-то рубаху, Андрей вытерся и отправился искать собственную одежду. Все-таки одну мысль он упорно не желал замечать. Потому что иначе ему придется убить самому. Того, кого убивать совсем не хочется.
   Вошь возился около идола. Но веревки на Зимородинском и Наташе он уже перерезал. Андрей присел рядом: дышат ровно. Спят. Наверняка та дрянь, которую Наташе вкололи вчера. На подбородке девушки – характерный кровоподтек. Ударила какая-то сволочь. Гнев возник и растаял. Обидчик уже получил свое. И даже сверх того. «Сражалась моя девочка,– с нежностью подумал он.– За меня сражалась. Теперь спит. И Слава спит. Он тоже сражался за меня… и проиграл. А выиграл… Кто?»
   Подошедший Вошь крепко взял его за плечо:
   – Не шевелись.
   Короткий болезненный укол, жжение под кожей.
   – Взбодрит,– сказал Вошь.– Понесешь девушку.
   – Мы что, так и уйдем? – спросил Андрей.
   – Хочешь пошарить у них в закромах?
   Ласковин покачал головой. Он имел в виду другое.
   – Похороны будут пышными,– свирепо произнес Вошь.
   И вдруг, сорвав с плеча автомат, выпустил очередь в голову идола. Ласковин услышал, как, взвизгнув в воздухе, врезались в дерево пули. Красный гневный лик искромсали белые неровные оспины.
   – У нас старые счеты,– свистящим, недобрым голосом объяснил Вошь.
   Ласковин не понял. Или сделал вид, что не понял.
   – Так его не свалить,– буркнул он.
   – Вот это точно! Бери девушку и пойдем.
   Без особых усилий Вошь вскинул на плечо, мешком, Зимородинского и зашагал к выходу. Андрей бережно поднял Наташу. Вколотое снадобье уже подействовало – его больше не шатало. Красный деревянный истукан злобно смотрел им вслед.
   Внизу на дороге выстроилась цепочка машин. Ласковин узнал «жигулек» Зимородинского, спустился, с облечением усадил Наташу на снег, спиной к дверце. Девушка глубоко вздохнула, но не проснулась. Вошь проделал то же самое с Зимородинским.
   В кармане у Славы нашлись ключи. Ласковин открыл машину. Вдвоем они устроили спящих на заднем сиденье. Ласковин завел мотор, собрался ехать…
   – Погоди,– остановил Вошь.– Еще несколько минут.
   Приглушенный удар грома. Спустя мгновение машину слегка качнуло, потом еще раз. Из взломанного люка выбросило пыльный клуб. Снег вокруг почернел.
   – Я сказал: пышные похороны,– удовлетворенно произнес Вошь.– Теперь можешь ехать.
   Прохов встрепенулся – кто-то на него глядел. А-а-а… Красавица с портрета. Не понравился ей Сергей Прохов, сразу видно. Еще бы, Проховы – не какие-нибудь Вяземские-Салтыковы. Черная кость. «Зато,– подумал Сергей,– не немцы и не татары – чистый славянский корень». Так наставник сказал. Значит, так и есть.
   – Не любишь,– негромко сказал Прохов бальной красавице.– Зато правнучка твоя полюбит, ясно?
   И тут его скрутило. Так что света не взвидел, мир с овчинку показался. Так худо, что хуже некуда. Даже не ощутил, как кулем свалился на ковер. И сколько провалялся – тоже не знал. Как сумел глаза разлепить, увидел угол окна, стул и нижний край занавески.
   С превеликим трудом приподнял непослушное тело, так и не осознав, что произошло.
   – Эй… – позвал чуть слышно.– Эй… Олег… Помоги…
   Глянул, а Олег уже в дверях стоит. И лицо у него – жуткое.

Глава шестнадцатая

   Когда Ласковин с Наташей подъехали к дому, было около полуночи. По дороге почти не разговаривали. Уловив нежелание Андрея говорить о случившемся, девушка тактично воздерживалась от вопросов.
   Наташа пришла в себя, когда они уже подъезжали к дому Зимородинского. Слава, к счастью, пробыл в беспамятстве еще полчаса. За это время Вошь с Ласковиным подняли его наверх и уложили в постель. Славина жена – Наташа видела ее впервые —держалась так, словно ей каждый вечер привозят избитого мужа. Наташе сразу вспомнилось, как Слава и Николай точно так же привезли к ней Андрея. И что она тогда чувствовала. Поэтому Наташа не поверила спокойствию этой полной круглолицей женщины. И напрасно. Зимородинский знал, кого брать в жены. Знал, что ей не раз придется вытаскивать его с той стороны. Знал: если однажды муж навсегда останется там, а ей придется в одиночку выжить и поднять детей, она это сделает.
   Вот и сейчас, когда они втроем (Вошь ушел сразу) раздели и уложили Зимородинского, жена его наотрез отказалась от Наташиной помощи, позвонила своему врачу, а Андрея с Наташей вежливо, но решительно выставила за дверь.
   Домой Ласковин поехал на славиных «Жигулях». Не хотелось ему ловить тачку, лучше рискнуть и без доверенности прокатиться на чужой машине. Доехали же до города без проблем. И вообще, свой ковш неприятностей они сегодня уже выпили. Так полагал Андрей. Но ошибался.
   Ласковин припарковал «Жигули» Зимородинского на обычном месте у стены.
   Наташа все время массировала висок.
   – Голова болит? – спросил Андрей.
   – Немного. И устала.
   – Сейчас отдохнем, родная.
   Не тут-то было. Едва Ласковин открыл дверь машины, из темноты материализовался Федор Кузякин.
   – Андрей Александрович!
   – Ты что тут делаешь? – со вздохом поинтересовался Ласковин.
   – У вас в доме засада! – сообщил Федя.
   Андрей вздохнул еще раз. Что за жизнь такая!
   – Садись в машину и рассказывай.
   Пока Федя говорил, Ласковин открыл аптечку, проглотил таблетку, еще одну протянул Наташе:
   – Извини, малыш, запить нечем.
   Хорошо хоть пенталгин нашелся. Удивительно, учитывая крайнюю нелюбовь Славы к традиционной фармакологии.
   Федя закончил, замолк в ожидании. Ох, как Ласковину не хотелось драться! Тем более в Наташиной квартире. Довольно в ней уже набезобразничали. Будь он один, повернулся бы и уехал. Но что подумают Наташа и этот парнишка, готовый караулить целую ночь?
   Ласковин задумался.
   Нет, драться он не будет. Не с руки ему нынче драться. Может Саэтдинову позвонить? Поздновато вроде… Нет, обойдемся без Ростика.
   – Федор, жетон есть?
   – Мне Юрка карточку оставил.
   – Годится.
   Ласковин выехал на Пестеля, остановился напротив телефона.
   – Абрек, здорово, Ласковин говорит.
   – О! Молодец, что позвонил! – пробасил генеральный директор «Шлема».– Ты в порядке? Мои в Солнечном машину твою нашли, убрали в наш гараж. Пригнать?
   – Окажи любезность. А вообще у меня к тебе просьба. У Наташи дома какие-то шустрики окопались. Не организуешь что-нибудь типа СОБРа? Не хочу, чтобы как в прошлом году, помнишь?
   – А как же. Организую без проблем. Адрес у меня есть. Встретишь?
   – Разумеется! Не ломать же им дверь.
   – Эти могут! – Абрек хохотнул.– Короче, встречай эдак через полчасика. Ты на чем?
   – Белая «девятка».
   – Сориентирую. Бывай, Андрюха. Завтра заезжай, расскажешь.
   Дальше все оказалось предельно просто. Приехал автобус с камуфлированными ребятами. Ласковин дал им ключи. Ребята вошли в подъезд, а минут через десять вышли. В компании трех парней в наручниках. С одним из задержанных Ласковин уже встречался. Сергей, вагонный попутчик…
   Они не сопротивлялись. Какой смысл? Легли, когда сказали, встали, когда велели. И пошли, куда приказано. Нет, они еще не знали, что осиротели. Просто жизнь вдруг потеряла силу и смысл. Совсем.
   Командир камуфлированных вернул Андрею ключи. И еще одни передал, Наташины.
   – Оформим как проникновение со взломом,– сказал он.– Завтра пусть хозяйка подъедет с заявлением.
   Погрузили «добычу» и уехали.
   – Тебя домой отвезти? – спросил Ласковин Федю.
   – Не-е, я как бы у Юрки ночую.
   – Раскладушка на кухне тебя устроит?
   – Вполне.
   Незваные гости в доме не безобразничали. Чистенько, все на местах. Ласковин решительно пресек Наташин порыв насчет ужина.
   – Ты же на ногах не стоишь, лапа! Под душ и немедленно спать!
   Сам он, как ни странно, чувствовал себя не так уж скверно. Побили его, конечно, сочно, но в остальном даже прилив жизненных сил обнаруживался. Так что полдюжины печенных в микроволновке эскалопов они с Федькой смели за милую душу. Под аппетит и немецкое пивко.
   – Как дела, боец? – поинтересовался Ласковин.
   – Нормально,– ответил Кузякин, но, подумав, добавил: – А вообще хреново.
   – Что так?
   – Денег нет. Батька третий месяц без получки, а матухин лимон и бабкина пенсия разлетаются на раз. Нас же пятеро.
   – Могу подкинуть,– предложил Андрей.– Запросто и без отдачи. Лады?
   Федя покачал головой:
   – Не, я так не могу. Хочу на работу устраиваться.
   – А школа?
   – Да ну ее в жопу! Пускай Юрка учится, он умный.
   – И куда ж ты пойдешь? – спросил Ласковин.
   – В грузчики хочу. Только платят мало. Как узнаю€т, сколько мне лет, так сразу скидывают половину. А работа все одно такая же. Это ж нечестно, так?
   Ласковин пожал плечами:
   – Это не проблема. Я улажу за пять минут. Но давай сделаем так: ты погоди денек-другой, а я потолкую в своей охранной фирме, подыщем что-нибудь.
   – В охранной? – глаза у парня загорелись.
   – Расслабься,– усмехнулся Ласковин.– В охране не только бодигарды и сопровождающие. Есть, например, курьеры, да и грузчики тоже. Все же чуток поинтереснее, чем гнилые бананы таскать. И денег побольше. Поскольку есть разница – ты платишь за крышу или тебе платят. Въезжаешь?
   – А то!
   – Есть и минусы,– предупредил Ласковин.– Например, ненормированный рабочий день.
   – Это как?
   – Это так, что позвонят тебе в пять утра и скажут – пришел груз. Тогда ты быстренько умоешься, словишь тачку и поедешь этот самый груз принимать.
   – Ну, это запросто!
   – А главное – язык.
   Федя помрачнел.
   – Ты что? – удивился Ласковин.
   – Да я в английском ни в зуб ногой.
   Андрей рассмеялся.
   – Дурилка! Твой язык! Лишнего не болтать, понял? Иначе могут и отрезать. Я не шучу! И меня подведешь, раз я тебя рекомендовал.
   – Никогда! – с горячностью заявил Кузякин.
   – Надеюсь.
   В явный криминал Абрек парня, конечно, не запутает. Тем более если Андрей особо попросит. Да и Митяй присмотрит без вопросов. Но всегда есть дела, о которых той же налоговой полиции, к примеру, лучше не знать.
   А ребята из НП – почище бандюганов. Только бандюганы на себя и пахана стараются, а налоговые – на щекастых болтунов из первопрестольной. Чтобы тем было что воровать. И поскольку порядка среди власть предержащих несравненно меньше, чем в любой группировке, то и драть с народа политикам приходится вдвое против криминальных кругов. Хотя нынче сам черт не разберет, где политик, а где «преступный авторитет». Сочетание-то какое – «преступный авторитет». Выпуклая дырка.
   Ласковин задумался. Федя терпеливо ждал, глядел преданно.
   Андрей очнулся, потер ногу – болит, блин, сплошной кровоподтек.
   – Все,– сказал.– Приказ по территории: всем в койки и спать.
   Трудный, однако, денек выдался. Трудный и длинный.

Глава семнадцатая

   Заявление Ласковин решил отвезти сам. Но сначала надо заехать в «Шлем», забрать свою машину.
   – Ну ты красавец! – отметил Абрек, едва увидел Андрея.– Из танка выпал?
   – Из какого танка? – изумился Андрей.
   – Как из какого? Скажешь, это не ты офис моих соседей порушил? – в свою очередь удивился директор «Шлема».
   – Ты «апокалиптян» имеешь в виду?
   – Их, болезных.– Грубое лицо Абрека расплылось в ухмылке.– Там, Андрюха, вчера такой визг стоял. Генералы в звездах, корреспонденты из всех столиц. Суетились, как блохи на дохлой крысе. Дал ты шороху.
   – Я больше смотрел, чем громил,– возразил Ласковин.– Это Вошь.
   – А-а… Ну этот – молодец. Серьезный парень.– С уважением: – Танк – это уровень.
   – БМП,– уточнил Ласковин.– Пришлось организовать… по случаю.
   – Не найдут? – спросил Абрек.
   – Не должны,– равнодушно сказал Ласковин.
   Полной уверенности у него не было, но после вчерашней мясорубки разгромленный особнячок казался детской шалостью.
   – Значит, это не свидаки тебя изукрасили? – вернулся в прежней теме Абрек.
   – Нет,– коротко ответил Ласковин.
   Зарывшиеся под надбровья глазки директора «Шлема» испытующе оглядели Ласковина.
   – Нет, так нет. Фарида! Подь сюды!
   – Киска,– обратился Абрек к секретарше,– надо Андрею Александровичу фотографию поправить. Займись.
   Разбитая физиономия в охранной фирме обычное дело. Фарида сбегала за гримерным набором и принялась за дело. Абрек расхаживал вокруг, рассказывал свежие городские байки. Заодно делился собственными экспансионистскими планами. Планы были грандиозные. Ласковин сразу въехал: вещает Абрек неспроста. А может, просто лапшу вешает? Уж больно круто разгоняется. В Питере же все делено-переделено. Тем более нефтяные терминалы. Нет, похоже, всерьез. У Ласковина возникли нехорошие предчувствия. Такие мероприятия обычно заканчиваются грандиозной бойней. Десять против одного: Абрек постарается и Ласковина вписать в эти игры.
   – Глянься,– Фарида подсунула зеркальце.– Сойдет?
   – Вполне. Спасибо, милая.
   – Сейчас к ментам? – спросил Абрек.
   – Да.
   – Ты вот что, особо там не наезжай.
   – А что такое? – насторожился Ласковин.
   – Отпустили твоих зайчиков. Дядя прокурор позвонил.
   Ласковин помрачнел. Сразу вспомнилась пещера: голые тела, кровь, лик идола, испещренный белыми оспинами от пуль.
   Абрек обнял Андрея, наклонился:
   – Погоди, Андрюха, скоро мы всех за мудя возьмем. Пусть зайчики недельку побегают, жирку нагуляют.
   «Нет, в милицию они не побегут»,– размышлял Ласковин.
   Но нелепо надеяться, что уцелевшие поклонники краснолакового кумира не попытаются отомстить. Он бы во всяком случае попытался. А если еще «апокалиптяне» просекут, кто им хатку попортил, начнется совсем веселая жизнь.
   «Апокалиптян» он час назад по телевизору смотрел. Очень обижались «апокалиптяне». Говорили, что из-за бандитской выходки Богу даже конец света отложить пришлось. Не достойны люди лучшей жизни, и потому и со всеобщей гибелью придется повременить. Явное отсутствие логики «свидетелей» не смущало, зато ведущий программы поиронизировал всласть. После пострадавших слово дали представителям власти светской, от причастности в локальному армагеддончику отказавшейся наотрез, и власти церковной, которая, слегка пожурив обманутых сектантами россиян, уточнила: если бы государство поактивнее заботилось о своих согражданах, глядишь, не пришлось бы давить мошенников танками. В заключение ведущий, упитанный молодой человек с манерами диск-жокея, предположил: скорее всего, тут замешаны деньги. Он оказался не так уж далек от истины.
   Андрей решил, что «апокалиптян» можно отложить на потом. Большая организация с начальством по ту сторону земного шара будет раскачиваться никак не меньше месяца. А вот попутчик Сергей может отреагировать сразу. Тем более оснований для обиды у него несравненно больше. И вершить месть за собратьев по языческой вере начнет, несомненно, с Ласковина. По крайней мере, Андрей на его месте поступил бы именно так.
   Чтобы предугадать действия противника, его следует изучить. Поэтому Ласковин покопался в записной книжке и выудил телефон. Данилов Сергей Евгеньевич, кандидат исторических наук. Будем надеяться, что историк из него потолковее, чем родитель.
   Встретились в кафе. На нейтральной территории. Андрей не хотел лишний раз напрягать Наташу. Счастье, что она не видела учиненной Вошем бойни, но воспоминания о неоязычниках у нее остались самые скверные. К себе домой Сергей Евгеньевич не пригласил. Не все гладко в семье кандидата исторических наук.
   – Собственно, я специализируюсь на другой эпохе,– сразу предупредил Данилов.– Но почти уверенно могу сказать: ни один из описанных культов не подходит в точности под ваше описание. Более того, склонен предположить его эклектичность.
   – То есть надергано из разных корзин? – уточнил Ласковин.
   – Примерно так,– историк улыбнулся.– Например, золотой щит, описанный вами и безусловно символизирующий солнце, может принадлежать к атрибутам Хорса, чье имя, собственно, и означает – «круглый». Отсюда, кстати, и хоровод. Но с равным успехом с солнцем можно связать и Дажьбога. Однако танец, о котором вы говорили, с распущенными волосами и отпущенными рукавами-крыльями я скорее отнес бы к русалиям.
   – Это что? – спросил Ласковин.
   – Праздник,– пояснил Данилов.– Приходится на зимние святки, то есть отчасти даже соответствует по времени. Впрочем, зимнее и летнее солнцестояния не обходил ни один языческий культ. Хотя главный русалочий праздник приходится именно на летнее солнцестояние.
   – А при чем здесь святки? – удивился Ласковин.– Разве это не от христианства?
   – Андрей Александрович! – в голосе Данилова проступили лекторские нотки.– Половина наших праздников впитала языческое, так сказать, оформление. Но опять-таки,– оговорился историк,– я не специалист. Кстати, специалистам тоже приходится нелегко. Источники бедны и противоречивы. Традиции трансформированы. Большая часть памятников многажды переписана и, скорее всего, не без искажений, поскольку переписывали монахи, к язычеству относящиеся неблагожелательно. Я мог бы сказать точнее, если бы вы описали что-то конкретное, например, вышивку на тканях. Узоры и фигуры, в общем-то, неплохо передаются из поколения в поколение.
   Увы, вышивки Ласковин не запомнил. Только цвета, красный и синий. Узоры наверняка помнила Наташа, но расспрашивать ее не стоило. Да и ни к чему.
   – Еще кофе? – предложил Ласковин.
   – Нет, благодарю. Сердчишко нынче уже не то.
   – А что насчет идола? – спросил Андрей.
   – Огромен и бородат – этого недостаточно даже для ориентировочного определения,– осторожно ответил Данилов.– Бородатым изображали Волоха-Велеса, Скотьего бога, но, уверяю вас, бородат был не только Волох.
   А изображений собаки вы не заметили?
   – Нет.
   – Жаль.
   Данилов достал из кармана жевательную резинку, предложил Андрею, тот отказался.
   – Если обобщить,– произнес историк,– я выделил бы четырех кандидатов: Перуна, Хорса, Дажьбога и Велеса.
   – А Род? – блеснул эрудицией Ласковин.
   – Род – наиболее смутная фигура во всем пантеоне,– задумчиво проговорил Данилов.– Кто-то видит в нем предшественника Перуна, кто-то – Озириса, кто-то вообще полагает его аналогом Саваофа, иначе говоря, Творца. Не думаю, что это Род. Я бы даже Перуна исключил, поскольку ваш кумир не вооружен. А из остальных, милости прошу, выбирайте.
   – Сергей Евгеньевич, а что вы можете сказать с практической точки зрения?
   Данилов поднял брови:
   – Пожалуйста, уточните свою мысль.
   – На что могут направить свои стремления последователи языческого культа?
   – Трудный вопрос. Всякие праздники на природе с кострами и танцами. Приапические мистерии, то бишь свальный грех, называемый нынче групповым сексом. Возможно, воинские искусства. Но тут вы, безусловно, больший специалист.
   – А как насчет заклания агнца?
   – Это сколько угодно! – засмеялся Данилов.– Кровушку они все любили, хотя кое-кто довольствовался глиняными фигурками, но и человеческих костей на капищах полно. Еще раз повторяю, Андрей Александрович,– источники противоречивы, а труд мифолога, равно как и историка тех времен, подобен изыскам мудрецов из притчи о слоне в темной комнате, которую я вам сейчас расскажу.
   – Не надо,– возразил Ласковин.– Я знаю эту притчу.
   Данилов явно удивился, но кивнул:
   – Тогда вы представляете. Поэтому столь противоречивы и многочисленны теории.
   – Но какая-то наверняка доминирует?
   – Верно,– подтвердил Данилов.– Та, чей основатель находится наверху иерархической научной лестницы. Скажем, член Президиума Академии наук. Что, однако, не прибавляет его взглядам достоверности. Так что нынешние язычники могут безбоязненно смешивать и отождествлять – поймать их за руку трудно. Но я бы не стал огульно объявлять всех язычествующих сатанистами, как это иногда делают. Эдак и фольклорные коллективы надобно разгонять. Хотя точку зрения церкви я тоже понимаю: коготок увяз – всей птичке пропасть.
   – Да,– согласился Андрей.– Не до жиру. А то, что называют моралью и этикой?
   – У язычников? С этим проще. Первое – это верность клану. Второе – никакой пощады врагу. Азы, так сказать. Иначе в те времена не выживали.
   – А нынче?
   – Нынче? – Данилов улыбнулся.– Нынче, пожалуй, тоже.
   Зимородинскому досталось посерьезнее, чем Андрею. С ним не деликатничали. Но кости остались целыми, если не считать трещины в ребре, почки не отбиты, селезенка не порвана, а голова не проломлена. Если сравнить с тем, как в свое время отделал Ласковина Хан… Нет, тут и сравнивать нечего. По крайней мере, таково мнение самого Зимородинского. Однако Слава лежал в постели с забинтованной головой, а мази на кухне готовил махонький узкоглазый дедушка, потому что пальчики Вячеслава Михайловича напоминали свежесваренные сосиски. Воняли мази отвратительно. Когда дедушка ушел, Зимородинский устроился поудобнее:
   – Рассказывай!
   Андрей заколебался: стоит ли говорить правду? Но он слишком давно выкладывал сэнсэю все. Не стал врать и на этот раз.
   Зимородинский, как обычно, выслушал не перебивая, хотя рассказывал Андрей почти полтора часа, со всеми подробностями, поскольку помнил: мелочей в таких делах не бывает.
   – Да, скверная история,– резюмировал Вячеслав Михайлович.– Много хуже, чем я ожидал. И с отвратительными перспективами.
   – Не думаю, что нас вычислят,– сказал Андрей.
   – Я не об этом. И не о хлопчиках, забравшихся в Наташину квартиру, хотя ты уж постарайся не оставлять девушку без пригляда – я пока не боец.
   – Сам не смогу, Митяя попрошу,– заверил Ласковин.– И скажи, пожалуйста, что беспокоит тебя?
   – Твой приятель,– ответил Вячеслав Михайлович.– Что-то с этим дядькой не добре.
   – Проясни! – потребовал Андрей.
   – В мире много жестокости,– задумчиво произнес Зимородинский.– Та, о которой ты знаешь, чашка боли в океане страдания. Людей убивают не только из автоматов. Может, как раз в эту минуту в соседнем роддоме безграмотный персонал убил новорожденного младенца? Ты не узнаешь об этом. И никто не узнает. Убийцы, обычные, озабоченные бытовыми проблемами женщины и мужчины, совсем на убийц не похожие, разойдутся по домам, а завтра патологоанатом напишет заключение, что они вовсе не убийцы, а младенец сам виноват, оказался недостаточно шустрым. Вот ты узнал об этом, что дальше?
   – Наказать! – жестко бросил Ласковин.– И публично, чтоб другим неповадно!
   – Вот-вот,– покивал Зимородинский.– Свернуть им шеи и бросить к воротам Смольного с соответствующими табличками, так?
   – Именно!
   – Эх, Ласка! В наших роддомах ежедневно умирают десятки младенцев! Но уверяю тебя, это не так страшно, как смерть всего одного маленького человечка, зарезанного на черной мессе!
   – Почему? – холодно спросил Андрей.
   – Потому что чистые души обретут новые тела, а погубленные души станут пищей демонов. Но страшней то, что множатся те, кто убивает с наслаждением.
   – Он дрался и убивал за меня,– мрачно сказал Ласковин.– И за тебя, кстати.
   – Ты уверен? – осведомился Вячеслав Михайлович.– Ты уверен, сынку, что он дрался за меня?
   Нет, в этом Андрей не уверен, зато уверен, что только благодаря Вошу сэнсэй сейчас лежит в постельке и беседует с ним, Ласковиным.
   – Не факт,– покачал головой Вячеслав Михайлович, когда Андрей высказался.
   – А что факт?
   – Процитируй мне, пожалуйста, шестую и седьмую «Заповеди для мужчин» из «Пяти колец»,– попросил Вячеслав Михайлович.
   – Развивай интуитивное понимание окружающего.
   – Так.
   – Прозревай невидимое.
   – Так. Вот и давай.
   – Что давай? – недовольно переспросил Ласковин.
   – Как что? – удивился сэнсэй.– Прозревай, конечно!
   По каким-то неуловимым признакам Андрей понял: прелюдия кончилась. И говорит уже не друг Слава, а сэнсэй.
   И Ласковин закрыл глаза, честно попытался «прозреть». Результат оказался нулевым.
   – На ковер сядь,– велел Зимородинский.– И не торопись.
   Андрей выполнил указание в точности. Трудно сказать, сколько прошло времени, но в какой-то момент мысли исчезли, а затем исчезла комната. И время. Тогда Ласковин увидел…
   Горел костер. Около костра, на траве, лежал кусок серой потертой шкуры. Рядом – пара красных сапог. Голенище одного смялось, у второго стояло прямо. Из кармашка сбоку торчала изогнутая рукоять ножа. Чуть подальше на траве лежали круглый шлем и свернутая кольчуга.
   «Зря он их бросил,– подумал Андрей.– Заржавеют от росы».
   Он присел на корточки у костра. Как тихо вокруг…
   – Братко! – негромко позвал Андрей.
   Тишина.
   Все было, как в прошлый раз. Даже оборотень в ременной сети все так же висел на ветке.
   – Братко! – еще раз, чуть громче позвал Андрей.
   Оборотень замычал, дернулся.
   Ласковин встал, выдернул из костра горящий сук, поднес поближе к твари:
   – Что, огня захотел!
   И осекся.
   Сквозь переплетение ремней на него глядели не горящие зеленым зрачки твари, а знакомые темно-серые глаза названого брата.

Глава восемнадцатая

   – Знаешь такое слово – «одержимость»? – спросил Зимородинский.
   – Это когда бес в человека вселяется?
   – Вроде того. Не обязательно бес.
   – А кто?
   – Это уж тебе определять.
   – Каким, интересно, образом?
   – По плодам, сынку. Ты же христианин. Вот по плодам и определяй. А сейчас езжай домой, устал я. И про Наташу не забудь.

   Наташа уснула. Бархатная щека, чуть припухшие губы, серебряный крестик, сбившийся к горлу. Рука, забытая на груди Андрея, сжата в кулачок.
   «Мир»,– подумал Андрей.
   «И на земле мир…»
   Разводы теней на потолке, слабый аромат в воздухе. «Ночная роза». Можно ли быть счастливым, когда за окном истошно кричит пьяная женщина?
   «…Знает Господь, как изб авлять благочестивых от искушения, а беззако нников соблюдать ко дню суда, для наказания» [6].
   Но кто скажет, может, он, Андрей, и есть этот суд?
   «Может быть, они хотели, как лучше,– прошептала Наташа.– Пожалуйста, не мсти им! Обещаешь?»
   «Да»,– ответил Андрей. И Наташа улыбнулась счастливо.
   Сказал бы он «да», не будь эти люди мертвы? А что скажет совесть? «Это не я их убил!» Точно, не он. Он всего лишь однажды вовремя не нажал на спуск.
   «И дан тебе пес…» – промолвил двойник.
   А теперь выходит, что пес – он сам.
   – Я запутался,– прошептал Андрей.
«Когда вымысел, голый,
Украдкой бежал через двор,
Мне беспомощный голос
Опять напятнал разговор.
И в усталые руки уныло наплакал дождем
Заходящий без стука и шепчущий:
– Полно. Пойдем.

А по ельнику скачут
Огни потерявшихся звезд.
На заброшенной даче
С утра заливается дрозд.
И вдоль пыльной дороги,
Цепочкой,– собачьи следы.
Но густой и широкий
Уже поднимается дым,
И смолистые бревна
Трещат сквозь метель языков.
И обрушилась кровля…
Но в небо вонзается зов…
…И приходит, тигрицей,
Нежданно, на маночий звук
Та, что больше не снится…» 

   Странно, но Андрей помнил каждое слово. И, Господи, он понимал…
«…Та, что больше не снится.
Но лица чужие вокруг:
– Ты ошибся, Охотник!
Но поздно! И не поменять!
– Пусть чужие уходят!
Ныряет в ладонь рукоять
И тропа исчезает…» 

   Девушка с распущенными волосами бежала к нему, бежала, взмахивая руками, как подраненная птица, и рубаха у нее была в крови, и босые ноги тоже в крови. И она поскользнулась…

   Видеть это было нестерпимо, и он открыл глаза. Наташа – рядом. Андрей обнял ее нежно и бережно, и взял ее так же бережно, так что она даже проснулась не сразу, а проснувшись, сжала его на мгновение, вздохнула и, расслабившись, чуть оттолкнула его от себя. Андрей не заметил ее движения (такого с ним прежде не случалось), и Наташа, открыв глаза, тихо попросила:
   – Не надо.
   Только тогда Андрей опомнился:
   – Прости!
   Наташа погладила его по щеке, подтолкнула, перевернула на спину, легла сверху, так чтобы он чувствовал ее всю, от губ до кончиков пальцев ног.
   – Я тебя не брошу,– прошептала Наташа.– Обними меня, любимый…
   Каждое ее движение было таким, словно его кожа, его тело, кончики его обнаженных нервов стали ее собственными.
   И Андрей укрылся в наслаждении и забыл…
«Отгоревшие звезды,
Кусочки зеркальной золы.
Дымом пахнущий воздух,
А ночи нежны и светлы.
И беспомощный голос
Не тычется клювом в висок,
Только длинные волны
Взбегают на нежный песок.
И какая-то птица
Плывет в потемневшую даль…
Та, что больше не снится,
Уходит…»

   На следующий день, так и не приняв определенного решения, Ласковин позвонил Вошу. Трубку взяла Альбина.
   – Он уехал, Андрей.
   – А куда, не знаешь?
   – Куда-то за город. Сказал, если ты позвонишь, предупредить: несколько дней его не будет.
   – Но к Новому году появится?
   – Наверное,– уверенности в голосе Растоцкой не чувствовалось.

   А Новый год был почти рядом. Старому оставалась какая-нибудь неделя. На площадях ставили елки, на каждом втором лотке продавали пиротехнику. Ох, весело будет пожарным в новогоднюю ночь!
   Наплевав на осторожность, Андрей и Наташа целыми днями бродили по городу, разглядывали игрушки, покупали подарки друзьям, какую-то ерунду себе. Деньги текли, как вода, но их и так было слишком много, а жизнь на них купить труднее, чем смерть.
   Возвращались, когда темнело. Разбирали покупки. В серванте двумя шеренгами выстроились маленькие разномастные бычки. Андрей и Наташа соревновались: кто больше. Андрей выигрывал на четыре фигурки.
   Каждый день Наташа готовила что-нибудь вкусное. Группы свои она распустила до Рождества и стала абсолютно свободна. Теперь по вечерам они обязательно отправлялись куда-нибудь потанцевать, а вернувшись, пили терпкое красное вино и любили друг друга.
   Двадцать восьмого Андрей и Наташа утром сходили в церковь, в торжественный Спасо-Преображенский собор, а на обратном пути купили елку. В этот вечер они не поехали танцевать. Им и так было слишком хорошо.
   А на следующий день Андрею позвонил Абрек.

   Вошь пропал. Уже вторые сутки пошли. Альбина вся извелась. Если бы не девочки, совсем хреново было бы. Так хоть рядом что-то теплое. Нет, никаких любовных игр без Воша они себе не позволяли, только спали в одной постели. А с ним… Альбина сама себе удивлялась: почему не ревнует? Сказал бы кто раньше, что она согласится делить своего мужика на троих – со смеху умерла бы. Только она не делила. Наоборот, делилась. Не жалко. И так слишком много счастья. Вот села бы и просто смотрела на него. Все равно, что делает: зубы чистит или с девочками в постели возится. Все что угодно, лишь бы ему хорошо.
   «Присохла на старости лет»,– подумала Альбина.
   Розовый плавающий ночничок. Скрип половиц за стенкой. Теплая Дашкина попка, прижавшаяся к ноге. Рыжий котенок. Разве можно ревновать к котенку?
   За окном закурлыкала сигнализация. В точности как на ее машине. Раньше Альбина непременно подошла бы к окну, а сейчас даже не шевельнулась. Украдут – наплевать.
   Что в нем такого особенного? Были у Альбины мужики и покрасивее, и пофигуристей. И поумнее тоже. И ведь не делает ни хрена. Весь день железки разбирает и собирает. В кладовке – настоящий арсенал. Найдут – лет на двадцать посадят. По совокупности. Наплевать. Альбина все что угодно отдаст, лишь бы он из дома не уходил. А так… Как уйдет, сердце не на месте. Хоть и сказал, будто прежним не занимается, а все равно страшно. Альбине очень хотелось позвонить Андрею… Но боязно. Так все-таки можно надеяться, что они вместе. Андрей – везунчик, сразу видно. А Вошь…
   Альбина уткнулась в подушку и беззвучно, чтобы не разбудить девочек, заплакала.

Глава девятнадцатая

   Когда к дому подъехала машина, человек встал со скамейки и присел за невысокой стеной снежной крепости. Между ним и черным лоснящимся «бентли» располагались просторная детская площадка, литая узорная ограда, полоса голых по зиме деревьев и пустынное шоссе. В этом отношении Каменный остров – удачное место. Тихое. Особенно в шесть часов утра. Слишком рано даже для дворников.
   Дом по другую сторону дороги некогда принадлежал людям непростого достоинства, о чем свидетельствовали остатки герба. Человек у снежной крепости в гербах не разбирался. Зато разбирался кое в чем другом. Из брезентового чехла была извлечена короткая толстая труба с парой рукояток и длинный, метр с лишним, цилиндр. Человек вставил цилиндр, опустился на колено, положил оружие на плечо и заглянул в оптический прицел. Между ним и целью располагалась ограда, но человек умел пользоваться оружием, и ограда была не помехой. Человек опустил трубу, вынул из кармана длинноствольный пистолет и аккуратно положил рядом, на прихваченный ледяной корочкой снег, затем опять устроил трубу на плече и приготовился. Ждать оставалось не более пяти минут – тот, кого стерег человек, был пунктуален.
   Двери дома открылись. Двое мужчин вышли наружу, огляделись, затем один подошел к машине, заглянул внутрь и помахал второму. Тот вернулся в дом и появился вновь, сопровождая средних лет мужчину в длинном черном пальто. Мужчина сел в «бентли», его телохранители тоже, дверца захлопнулась…
   …И человек за снежной крепостью произвел выстрел.
   Реактивная струя с грохотом вырвала заглушку, с противоположной стороны из трубы вырвался раскаленный огненный шар, описал длинную дугу, едва не задел навершья ограды, прошел между черными деревьями и разбился о крышу «бентли». Автомобиль исчез в бешено вскипевшем пламени и черных клубах дыма. Пронзительный вопль резанул воздух и тут же оборвался. Двери дома распахнулись, на улицу выскочили двое мужчин с автоматами в руках.
   Человек за снежной крепостью не спеша отсоединил пустой цилиндр, положил оружие рядом, взял пистолет двумя руками и дважды нажал на спуск. Оба мужчины упали. Это были очень хорошие выстрелы. Чтобы попасть из пистолета в голову на расстоянии ста метров, требуется настоящее мастерство.
   Больше из дома никто не появился. «Бентли» горел.
   Человек упаковал трубу и пустой цилиндр, встал и быстрым шагом двинулся прочь. В двух сотнях шагов его ждала потрепанная «Нива», тронувшаяся, как только человек опустился на заднее сиденье. Часы на зеркале заднего вида показывали шесть семнадцать.
   Телефонный звонок разбудил Ласковина в семь часов утра, то есть примерно на три часа раньше, чем ему хотелось бы.
   – Андрюха,– пробасил Абрек по ту сторону линии,– доброе утро.
   – Доброе,– осторожно ответил Ласковин.– Погоди, я на кухню переберусь.
   – Давай, давай. Попей в темпе кофейку, и на выход. Машина ждет.
   – А что случилось? – еще больше насторожился Андрей.
   – Случилось, Андрюха. Расслабься, кореш. Все в норме. Короче, мы тебя ждем.
   И короткие гудки.
   Ласковин выбрался из-под одеяла, поставил чайник и побрел в ванную, под душ. Ох, не любил он вставать в такую рань. И звонков таких не любил. Ничего хорошего они не сулят. Особенно настораживало: «Мы ждем». Кто это «мы», хотелось бы знать?
   После контрастного душа Андрей почувствовал себя бодрее. Наскоро подсушив волосы, он выхлебал чашку растворимого кофе, заел тостами и окончательно пришел в норму. Так, теперь экипироваться. ПМ в кобуре, пара запасных обойм… Поколебавшись, Ласковин прихватил с собой и вампирский трехлезвийный кинжальчик. Полезная вещь в рукопашной. Имей он на руке кинжальчик в ту нехорошую ночь, хрен бы его заарканили.
   Гладкая тачка, пресловутый шестисотый «мерс», кормой подпирала подъезд.
   – Залазь,– водила, не известный Ласковину бритозатылочный, распахнул дверь.
   Андрей сел, удобно откинулся, кивнул, дескать, трогай.
   – Ремешок пристегни,– сказал бритый затылок.– Быстро поедем.
   И поехали. Нет, скорее, полетели. Бритый затылок вел так, словно его машина была единственной в городе, а под колесами мелькал не ухабистый, тронутый ледком питерский асфальт, а западноевропейский хайвэй. Но вел классно, вписывался с точностью до миллиметра, даже на поворотах не сбрасывал ниже восьмидесяти, тут же прыгая на сто двадцать. Заносы игнорировал, не пропускал никого. По счастью, встречные-поперечные всей душой почитали трехконечную звездочку. И ни один гаишник не проявился. Должно быть, у них еще не начался рабочий день. Ровно через тридцать семь минут «мерс» вкатился в распахнутые ворота. Ласковин успел поймать глазом зрачки телекамер наверху и будочку привратника. Пустую. «Мерс» прокатился еще метров двести и остановился.
   – Прибыли,– констатировал бритый затылок.
   – Хорошо водишь,– искренне одобрил Ласковин.– Раллист?
   – Угу,– водила ухмыльнулся.
   Ласковин выбрался из машины. Впереди возвышался трехэтажный особняк. Или скорее дворец, если оценивать по обилию архитектурно-скульптурных наворотов. Снежок с мраморной лестницы аккуратно сметен.
   – Не бывал здесь? – спросил водила-раллист.
   Ласковин покачал головой.
   – Пошли провожу, а то заблудишься.
   В просторном вестибюле их встретили двое в брониках с автоматами под мышками. В шикарную дворцовую обстановку они вписывались. С учетом нынешнего времени. А вот труп в луже подсохшей крови на мраморном полу даже с учетом новых времен, не вполне соответствовал интерьеру.
   – Здорово, Спортсмен!
   Одним из автоматчиков оказался Шест.
   – Здорово. Что у вас тут?
   – Это тебе пусть босс скажет,– Шест мотнул головой, указывая наверх.
   Вслед за раллистом Ласковин поднялся по лестнице. Так, еще один труп. Интересные дела.
   – Сюда,– сказал бритозатылочный и остановился.
   Из-за дверей доносились знакомые голоса.
   Ласковин вошел.
   Ба, сколько знакомых лиц. Абрек, разумеется. Еще один мужик, имеющий с ним явное портретное сходство. Брат, надо полагать. «Шлемные» ребята: Дед с автоматом на пузе; друг Митяй, тоже с автоматом. Неизвестный золотозубый мужик в черном костюмчике и с перстеньками на пальцах. Опять неизвестный, внушительная фигура, мясистая, слегка испуганная рожа. Этот явно из другой команды. Из той, чьи игроки испачкали кровью мозаику и паркет. И, наконец, тот, кого Ласковин менее всего рассчитывал здесь увидеть. Вошь. Собственной персоной.
   – А,– сказал Абрек.– Прибыл. Знакомься, мой брательник. Это Короед,– кивок на золотозубого мужика.– А этого ты, может, и сам знаешь, как?
   – Догадался,– буркнул Ласковин.
   На удобном стуле с неудобно прихваченными за спиной руками восседал не кто иной, как господин Гришавин, крестный папа тобольской группировки.
   – Поздравляю,– проворчал Андрей.– Ты теперь – большой босс. А за каким хреном понадобилось меня будить?
   – Отоспишься, успеешь,– успокоил Абрек.– А насчет босса – пролет. Это не я. И понадобился ты тоже не мне.
   – А кому? – удивился Ласковин.
   Опасности он не чувствовал. Кроме Короеда и Митяева брата, все свои. Гришавин не в счет. У него на лбу написано: «Покойник».
   – Мне,– сказал Вошь.
   Вот это ход!
   Времени на переваривание событий Ласковину не предоставили.
   – Короче, все в сборе,– подытожил Абрек.– Лишних нет. Можно и побазарить. Ну, Гриша, умел в три горла жрать…
   Пок!
   Стул, к которому был привязан Гришавин, опрокинулся. Бывший партработник дрыгнул ногами и затих. Вошь неторопливо отвинтил глушитель и положил на стол. А пистолет убрал в карман.
   – Он нам уже не нужен,– уронил Вошь.– Так, Андрей?
   Ласковин молча смотрел в серые глаза своего прежнего напарника. Такие знакомые глаза.
   – Нет,– произнес Андрей после паузы.– Не так.
   В глазах Воша мелькнуло что-то совсем знакомое. Мелькнуло и исчезло, как клочок фотографии, втянутый водоворотом. Но в это мгновение Вошь быстро сказал:
   – Ты можешь меня убить.
   Абрек захохотал. Слова Воша показались ему очень забавной шуткой. Через секунду к Абреку присоединились другие: заухал Митяй, сухо хехекнул Дед, фыркнул Абреков брательник. Даже Короед осторожно поддержал.
   Серьезными остались только Вошь, Андрей и покойник Гришавин.
   «Ты можешь меня убить…»
   «Где твой брат?»
   Оборотень, глядящий из ременной сетки серыми глазами двойника…
   И наконец сам он, двойник…
   …Потемневшее лицо, рот, скривившийся, как от боли.
   – Добро,– тихо сказал он.– Помогу. Только и ты не забудь…
   – Что? – спросил тогда Ласковин.
   И двойник молча раздавил зажатую в пальцах вошь.
   Андрей выбросил правую руку. Вампиров трехлезвийный кинжал раскрылся и легко, как в масло, вошел в грудь Воша. Тот вздохнул, легко, будто не его, а кого-то другого пронзил тройной клинок; вздохнул, улыбнулся Ласковину, сжал запястье поразившей его руки.
   – Теперь так,– прошептал Вошь.
   Тут лицо его внезапно исказилось, кровь хлынула изо рта.
   Ласковин выдернул кинжал, быстро шагнул назад, а Вошь рухнул навзничь, рядом с застреленным минуту назад Гришавиным.
   Ласковин обвел глазами присутствующих. Никто больше не смеялся.
   – Это было обязательно? – тихим незнакомым голосом спросил Абрек.
   Ласковин кивнул. В груди – пусто и холодно.
   – Твой ход, Абрек,– сказал он.– Теперь главный – ты. Так?
   Абрек покачал головой.
   – Нет,– возразил он.– Не я. Ты.
   «Вчера в Петербурге произошло еще одно убийство не из тех, что остаются незамеченными. Застрелен генеральный директор АО „Территория“, видный общественный деятель Гришавин. Убийцей оказался некий Гоблин (подлинное имя установить не удалось), на совести которого уже более двадцати трупов. Охрана генерального директора сумела обезвредить преступника, но жизнь господину Гришавину уже не вернешь…»
   «Новогодним подарком петербуржцам можно считать войну, развязанную накануне праздника преступными группировками. Как нам сообщили, имеется достаточно жертв с обеих сторон, но самой крупной можно считать лидера так называемых „тобольцев“ Антона Гришавина. Его застрелили в собственном доме на глазах у многочисленной охраны. Это еще раз доказывает, что жизнь человека, даже такого, стоит не так уж много…»
   «Мы уже неоднократно рассказывали нашим читателям о человеке, взявшем на себя право, как сейчас принято говорить, убивать убийц. Одеваясь в рабочую одежду, он бросал вызов хозяевам „мерседесов“, и когда они пытались втоптать его в асфальт, вышибал мозги из плоских затылков. Его называли преступником, его преследовали органы закона. Его травили, как бешеного зверя, хотя он ни разу не поднял руку на простого человека. Будь у нас побольше таких, как он, ни один бандит не рискнул бы плюнуть на рабочего человека только потому, что прежде обокрал его. И вот неравная борьба между государством и мафией с одной стороны, и честным человеком, не желающим кланяться ворам и преступникам, с другой, закончилась. Наш мститель убит, застрелен бандитами из преступной „тобольской“ группировки. Правда, он сумел недешево продать свою жизнь, но его жизнь, жизнь честного рабочего человека, уставшего терпеть, мы не обменяли бы и на тысячу бандитских. Потому что это человек, которой в одиночку пытался сделать то, что обязаны, но не желают сделать коррумпированные государственные службы, человек, которого без преувеличения можно назвать героем нашего времени…»
   «Мир – твой,– сказал двойник.– Власть – твоя отроду. Ты – господин. Но ни дружины нет у тебя, брат, ни права. Чужие выбирают властителей под стать себе. Чужие тянутся к чужому, и в личинах они, как плясуны на пиру. Бог узнаёт их, брат. Бог говорит: убей. Но ты не слышишь…»

Эпилог

   – Господин Нагибин! – доложил охранник и подался в сторону, пропуская гостей.
   Господин Нагибин (плюс три бодигарда) вошел в кабинет. Его ждали двое. Оба – старые знакомые. Буцик Владлен Сергеевич, он же Короед, до недавнего времени правая рука самого Гришавина. Второй – помельче рангом, но телом существенно покрупнее. Абрек. Третьего не было. Господин Нагибин оглядел кабинет, обставленный антикварной английской мебелью, задержал взгляд на картине – Монэ, несомненно, подлинник. Господин Нагибин в последнее время стал завзятым коллекционером – превосходное вложение денег. Над картиной – глазок телекамеры, в данный момент прикрытый черным колпачком.
   – Присаживайтесь,– предложил Абрек.– Хозяин подойдет через несколько минут.
   Нагибин опустился в кресло, сделал знак телохранителю, тот извлек детектор.
   – Защищено,– сказал Короед.– Мы ж не придурки!
   Короед заметно нервничал, и это Нагибину нравилось. С собой он взял только троих, но за особняком следили, и, если что, мигом высадили бы десант.
   – Сначала долги,– пробасил Абрек и положил на стол маленький кейс.
   Кейс взял телохранитель, открыл и подал хозяину. Внутри несколько пачек – рубли и зелень. Губы Нагибина брезгливо искривились: сумма ничтожная…
   – Гоблин,– объяснил Абрек.– Он был вам должен. Нам чужого не надо.
   – Да? – язвительно произнес Нагибин и, демонстративно обращаясь к Короеду: – Я слыхал, его пристрелили мальчики Полковника? Так?
   – Нет!
   – Мальчики Полковника отправились следом за Полковником,– ровным голосом сообщил Абрек.– Но оформить все таким образом оказалось очень удобно. Гоблина убил Спортсмен.
   Глаза Нагибина сузились.
   – Не надо мне туфту гнать! – процедил он.– Я тебе не фраер!
   – Знаю,– с полным спокойствием ответил Абрек.– На, гляди!
   И толкнул по столу конверт. В нем на цветных, хоть и не очень качественных фотографиях, скопированных с видеозаписи, был последовательно изображен Андрей Александрович Ласковин, вгоняющий тройной кинжал в грудь человека, Нагибину не известного. Место, где происходило убийство, узнать нетрудно. Зато никого из присутствующих, кроме убийцы и жертвы, опознать было нельзя.
   Нагибин внимательно изучил фотографии, уложил в конверт и толкнул обратно.
   – А кто докажет, что это Гоблин?
   – Да ты что!..– заорал Короед.
   Абрек легонько шлепнул ладонью по столу, Короед осекся, а Нагибин наконец осознал, чья тут масть.
   – Жмура ментовня прибрала,– пояснил Абрек.– И, верняк, на рояле сыграть заставила. Ты ж не зря псов прикармливаешь – проверь, те ли пальчики? И покойничка проверь. Но имей в виду: где наше – там наше. Беспредела больше не будет. Гришу списали, потому как порядок не держал. Так нельзя.
   – А теперь порядок будет? – усомнился Нагибин.
   – Будет,– отрезал Абрек.– Это те, бля, не фуфляный партократ!
   Засмеялся даже Нагибин. Рассосалось. Крови ему тоже не хотелось. Разборки – убытки. Это понимал не только покойник Гришавин.
   – Прибери,– велел Нагибин телохранителю, кивнув на маленький кейс.
   Бесшумно отворилась дверь. Абрек встал.
   – Ну,– произнес он,– думаю, все друг друга знают.
   – Да,– сказал Ласковин.– Здорово, Вожжа! Здорово, Сидор!
   Огромный бодигард поспешно перехватил кейс в левую руку, а правой стиснул протянутую ладонь.
   – Здорово, Спортсмен! – пробасил он, явно польщенный. Не забыл, значит, хозяин, как встречались год назад в кабинете Корвета.
   – Добрый день, господин Нагибин!
   – Рад познакомиться, господин… Ласковин!
   Кто-то немало потрудился, обучая Нагибина хорошим манерам. И преуспел.
   Ласковин опустился в кресло.
   – Вы продолжайте,– вежливо произнес он.– Или я помешал?
   – Наоборот,– столь же вежливо ответил Нагибин.– Мы уже практически договорились. Осталось только получить ваше одобрение, господин Ласковин. Готовы ли вы поручиться, так сказать, за сохранение статус кво? – последние слова были выговорены с явным удовольствием.
   – Я? – Андрей поднял бровь.
   Теперь удивился Нагибин, вопросительно посмотрел на Абрека, но прочесть что-то на Абрековой физиономии не смог бы и сам Зигмунд Фрейд.
   – Насколько я понял,– осторожно сказал Нагибин.– Теперь за порядок здесь отвечаете вы, Андрей Александрович?
   Ласковин бросил взгляд на Абрека: тот сидел с каменным лицом. Тогда Андрей перевел взгляд на Нагибина, слегка усмехнулся и покачал головой.
   – Нет,– сказал Андрей.– Не я. Он.

   Ласковин остановил «ауди» у высоких ворот. Поглядел из окна, как отражается солнце от новенькой крыши часовни. Когда он ступил на подтаявший снег, дверь остановившегося позади «ауди» микроавтобуса приоткрылась. Но никто не вышел. Таковы были указания.
   Ласковин неторопливо двинулся к дому. Подбежала овчарка, лизнула в щеку, запрыгала вокруг, предлагая поиграть. Андрей потрепал собаку по голове и отпихнул:
   – Фу, Брейк, некогда мне.
   Дверь, охранник.
   – Приветствую вас, Андрей Александрович!
   – Добрый день, Олег.
   Смушко и отца Александра он застал в гостиной.
   – Андрюша! – обрадовался Степаныч.– Ну молодчина, что заглянул!
   Отец Александр приветствовал более сдержанно, но достаточно тепло.
   – Просто так или по делу? – спросил Смушко.
   – Пожалуй, по делу,– ответил Ласковин.
   – Батюшка, а не грех нам кагорчику? Говори свое дело, Андрюша. Чем можем – поможем.
   – Да,– сказал Андрей.– Хотелось бы. Отец Александр, батюшка, я хотел бы исповедаться.
   Конец третьей книги

notes

Примечания

2

   Автор приносит извинения за то, что, вопреки правилам грамматики, Вошь, здесь и далее, слово мужского рода.

3

   Боевой дух.

4

   Стихи Булата Окуджавы.

5

   Виноградов Н. Заговоры, обереги… Вып. 1.

6

   Второе соборное послание святого апостола Петра, гл. 2, ст. 9.