Я – инквизитор

Annotation

Его подставили. Вернее, он, Андрей Ласковин, подставился сам, чтобы защитить друга.

Его использовали и вычеркнули. Но Андрей — выжил. Выжил, чтобы стать Инквизитором.

Теперь он сам вершит закон: ударом на удар, пулей — на пулю, силой — против силы.

Самый известный боевик Александра Мазина «Я — Инквизитор».

Александр Мазин
- Часть первая
- Часть вторая Я — Инквизитор
notes
- 1

Александр Мазин Я — Инквизитор

В этой стране только мертвые сраму не имут.
В этой стране только мертвым дано говорить.
В этой стране, на развалинах Третьего Рима,
Только и свету, что спать да молитву творить.

В этой стране, где свобода — не больше чем право
Сесть наугад в переполненный грязный вагон
И, затаясь, наблюдать, как меняет Держава
Лики вождей на полотнах бесовских икон.

В этой стране никому и никто не подвластен
Данностью свыше. Почти не осталось живых
В этой стране, где уверенность в будущем счастье
Лишь у юродивых (Бог не оставит своих).

Здесь, на объездах Истории, жирные монстры
Прут из земли, как поганки под теплым дождем.
Серое делают белым, а белое — черствым
В этой стране…
Но другой мы себе не найдем.

Когда ты войдешь в землю, которую дает тебе Господь Бог твой, тогда не научись делать дерзости, какие делали народы сии: не должен находиться у тебя проводящий сына своего или дочь свою чрез огонь, гадатель, ворожея, чародей, обаятель, вызывающий духов, волшебник и опрошающий мертвых, ибо мерзок пред Господом всякий, делающий это, и за сии-то мерзости Господь Бог твой изгоняет их от лица твоего, будь непорочен пред Господом Богом твоим.

Второзаконие, гл. 18

Они же приводят в замешательство дух человеческий, те наводят на людей сумашествие, ненависть и туманящую разум любовь. Они же, даже без помощи яда, но силой своего заклинания, уничтожают душу.

Я. Шпренгер, Г. Инститорис. «Молот ведьм»

Часть первая
Поднявший меч

Суд же состоит в том, что свет пришел в мир; но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы. Ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы; А поступающий по правде идет к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Боге соделаны.

Евангелие от Иоанна, гл. 3, ст. 19—21

Глава первая

Выходя из закусочной, Андрей остановился в дверях и быстро огляделся. Резкое движение тупой болью отозвалось в затылке, и, смиряя ее, Андрей медленно выдохнул сквозь сжатые зубы. Никто не ждал его снаружи, и жирная красная точка, завершающая историю жизни Андрея Ласковина, немного отодвинулась в будущее. Но боль, которая прочно утвердилась в его теле, боль, отзывающаяся на каждый вздох, сковывающая, как невидимый корсет, вытягивающая силы боль напоминала: ты уязвим!

Большеохтинский проспект был немноголюден. Редкие несчастливые петербуржцы, прикрывающие лица от мокрого снега, серая промозглая муть, которую язык не повернется назвать днем. То ли вечер, то ли раннее утро. Сумерки. Хотя до темноты еще часа два. Сумерки. И это хорошо.

Андрей накинул капюшон, спрятавшись в нем, как улитка в раковине, и шагнул в пелену липких холодных хлопьев: одна из согбенных безликих фигур, не интересных даже собственным детям.

Впереди, шагах в двадцати, несколько работяг уныло ковыряли асфальт. Вчера их здесь не было. Неровная борозда в шаг шириной пересекала тротуар как раз перед перекрестком. Вчера не было и ее. Но рабочие (как и борозда), несомненно, подлинные. Ни один киллер не станет полдня долбить мерзлую землю, чтобы подстеречь жертву, выходящую из забегаловки с гордым наименованием «Кафе „Большая Охта“». Ни один русский киллер до этого не унизится. Хотя идея неплоха. Прострелить его набитый бараньими жилами и полусырой картошкой желудок, скинуть труп в эту самую канаву, забросав комьями земли и кусками асфальта, катнуть для надежности сверху трехтонным валиком…

«К счастью, — подумал Андрей, — у нас не Голливуд. Или — к сожалению…»

Кого в сумрачном Петербурге всерьез волнует неопознанный труп? А тем более труп будущий… Следственные органы? Вряд ли. Разве что «тобольцы» Антона Гришавина настропалят своих «оборотней», не надеясь управиться собственными силами. Возможно. И вероятно. Мафия бессмертна. А он, Андрей Ласковин, смертный человек. Внезапно смертный, как мудро замечено. Внезапно — это если повезет. Хуже, если, как это уже случилось, он окажется в одном из специально оборудованных помещений, вроде вчерашнего гаража.

Снег падал густой, как манная каша. Андрей брел, засунув руки в карманы ветхого плащика.

«Мне очень холодно и очень скверно!» — мог прочесть каждый на его мокрой спине.

Увы, так оно и было. Несколько дней игры в «дичь— охотник» превратили Андрея из охотника в затравленную, вяло огрызающуюся дичь. Но холодно Лаковину не было. Под ветхим «помоечным» плащиком у него была кожаная куртка с меховой подстежкой, а брюки и обувь, хоть и заляпанные грязью, неплохо противостояли ледяной жиже. Плащик же (и впрямь подобранный сегодня утром на помойке) был вынужденной маскировкой. Андрею совсем не хотелось, чтобы в его куртке появилась еще одна пара отверстий.

Андрей шел в сторону Невы, хотя Нева как таковая — черная мазутная вода под источенным промоинами льдом — его не интересовала. Ласковин шел к ТОО «Шанкар», одной из фирм, опекаемых «тобольской» группировкой. Фирма располагалась здесь, на Большеохтинском. Вчера Андрей тщательно изучил окрестности и был готов встретить «кураторов». Но вчера они так и не появились. Сегодня же — пятница. День, располагающий к особым визитам.

Честно говоря, Андрей предпочел бы, чтоб они не появились сегодня. На этом настаивала каждая клетка его тела. Но он шел к ТОО «Шанкар», потому что не желал быть дичью, не желал упустить, быть может, последнюю возможность рвануть клыками врага.

И все-таки лучше бы их не было…

Ласковин миновал продавца полузанесенной снегом картошки. У грязных мешков возились две женщины, отбирали картофелины покрепче.

«Бедняги», — подумал Андрей, имея в виду и женщин, и продавца. Интересно, будь этим троим известна его ситуация, что бы они подумали о нем?

«Скорее всего, ты просто дурак, — сказал ему пять дней назад сэнсэй Слава Зимородинский. — Но возможно, это Судьба дарит тебе шанс стать мастером».

Да уж, есть шанс. Шанс приобщиться к числу неопознанных трупов. Во имя справедливости. Одно утешение: он сам поднял стаю и сам пустил ее по своему следу. Правда, когда он это делал, то был подсознательно уверен, что выживет. Сейчас такой уверенности больше нет. Но пока Андрей Ласковин жив — счет в его пользу.

ТОО «Шанкар». Девять зашторенных окон. Навес на шести колоннах. Под ним — крохотная автостоянка. Так и есть! Одна из трех припарковавшихся машин — черный джип «чероки». Там, на Мастерской, Ласковин не сумел разглядеть его номера, но наверняка номер тот самый. Глядя на основательный зад «чероки», Андрей ощутил неприятную пустоту в животе. И одновременно возбуждение-подъем.

Андрей медленно проковылял мимо автостоянки. Из нутра «чероки» доносилась жизнерадостная попса. Сквозь заднее окошко джипа смутно просматривался силуэт человека. Две другие машины были пусты.

Свернув за угол, Ласковин зашел в первый же подъезд, проглотил таблетку болеутоляющего и присел на подоконник. Выждав минут десять, он вынул из кармана плаща «трофейный» пистолет («Carl Walter Waffenfabrik Ulm/Do, Modell TPH Cal. 6.35» — было выбито на его корпусе) и переложил его в левый карман куртки. Пистолет был небольшой, смахивающий на игрушку, но, как Ласковин уже убедился, достаточно смертоносный.

В обойме оставалось еще два патрона. «Помоечный» плащик Андрей оставил на подоконнике. Вряд ли кто-то польстится на ветхую тряпку.

На стоянке у ТОО ничего не изменилось. В джипе по-прежнему играла магнитола. Андрей присел у заднего колеса, выждал некоторое время, затем, пригнувшись, подобрался к правой дверце. Осторожно попробовал. Открыто.

— Ы! — сказал любитель музыки, когда ствол пистолета, из которого все еще попахивало порохом, уперся ему в нос. Сказал — и по собственной инициативе поднял руки. В правой — трубка мобилы.

— Положи, — сказал Андрей. — Уронишь.

— Не убивай меня, — почему-то шепотом попросил «тоболец».

Ласковин взял его свободной рукой за мягкое теплое ухо.

— Сколько ваших внутри? — осведомился он.

— Слушай, не стреляй, ладно?

— Я о чем-то спросил, — напомнил Ласковин, выворачивая ухо градусов на сто двадцать. — Не шевелись, не надо! — предупредил он дернувшегося и зашипевшего от боли бандита. — Сколько ваших внутри? — И ткнул стволом в ноздрю «тобольца».

— Т-трое… — выдавил любитель попсы.

Ласковин выпустил ухо и нанес бандиту аккуратный удар в челюсть. Трое — это для него, теперешнего, чересчур. Открыв левую дверцу, Ласковин выпихнул обмякшего «тобольца» наружу, отметив, что организм больше не реагирует всплеском боли на каждое движение. Часа на два Андрей снова человек. Правда, лучше не слишком напрягаться.

Двигатель джипа работал. Ключи на месте. Ласковин сдал назад, развернулся и выехал на проспект. На углу с Пороховской он свернул, и еще раз свернул на Среднеохтинском. Сделав круг, он остановил «чероки» совсем рядом с ТОО «Шанкар» и вышел. Не потому что собирался напасть с тыла — просто хотел забрать плащ.

Спустя десять минут он был уже возле «Новочеркасской», пересек мост и поехал по Синопской набережной. Мощные фары джипа ввинчивали в снежную муть снопы белого огня. Андрей сбросил скорость, замигал поворотником, высматривая подходящее место для парковки. Найдя его, проехал еще метров двадцать и выключил фары. Затем сдал задним ходом и остановился. Мотор глушить не стал.

Снова облачившись в плащ, Ласковин проверил содержимое бардачка: ничего интересного. Тогда, не включая ни фар, ни габаритов, Андрей плавно тронулся и направил «чероки» в нужное место: туда, где гранитный парапет разделялся и обледеневшие ступени с двух сторон спускались вниз, к воде. Джип встряхнуло: два колеса выскочили на тротуар. Андрей нацелил «чероки» в проем, открыл дверцу и, оберегая раненый бок, выпрыгнул наружу. Джип нырнул в проем между барьерами и полетел со ступенек, с душераздирающим визгом скребя корпусом по стене. Скатившись на залитую водой площадку, «чероки» по инерции развернулся и врезался «скулой» в противоположную стену. Отрикошетив вправо, он выскочил на лед, проломил его и, завалившись набок, медленно ушел вниз.

Гибель его прошла незамеченной. Водители редких машин, проносившихся у Андрея за спиной, были больше озабочены тем, как бы что-то увидеть сквозь размазанную очистителями по лобовику снежную кашу. Прохожих и вовсе не было.

Ласковин, опершись на парапет, посмотрел на черную дыру, пробитую тяжелой машиной, и усмехнулся. Итак, еще одно очко. Последнее? Сколько «быков» рыщет сейчас по городу, стремясь отыграться? Андрей еще раз посмотрел на черную воду и подумал: а стоило ли выпрыгивать из джипа?

Да, стоило. Выпрямившись, Ласковин поправил капюшон и двинул обратно. Вернулась боль. Угнездилась в затылке, в боку, в одеревеневших ногах. Очень хотелось горячего. Чаю. Или кофе с коньяком. Крупный липкий снег медленно оседал на голову и плечи. Темнело. Хотелось спать…

Глава вторая

В двадцать девять лет Андрей Ласковин стал полностью свободным человеком. Во-первых, от него ушла жена. Во-вторых, он бросил свою основную работу, превратившись в гражданское подобие «солдата удачи».

Правда, вышесказанное можно было сформулировать и иначе: он бросил свою жену; ему было предложено уйти с работы. Но это — вопрос выбора точки зрения. Человеку, которого учили проектировать нестандартную электронику, противно шесть часов в день ремонтировать видео-, аудио— и прочую аппаратуру. Мужчине, ищущему в любовницах остроту, а в жене — спокойствие и тепло, утомительно быть супругом нервной манекенщицы с характером сиамской кошки.

Марина ушла одним прекрасным июльским днем, забрав с собой девяносто процентов барахла и две трети мебели. Через три минуты после отбытия грузового фургона Андрей пропел оду Гименею и позвонил в аэропорт. На следующее утро он уже летел на юг. Вернулся он через десять дней. И нисколько не огорчился, услышав от своего директора, что «такие необязательные люди» ему не нужны. Возможно, директор ожидал раскаяния и обещаний «никогда больше…», но Ласковин лучезарно улыбнулся и попросил трудовую. Свободен!

В наследство от прошлого Андрею Александровичу Ласковину осталась однокомнатная квартира (хозяевам заплачено до конца следующего года), тысяча восемьсот баксов наличными, друзья, с которыми можно весело провести вечер, и подруги — для времени, остающегося между вечером и утром. Следует также внести в актив приятную внешность, умение раскалывать рукой двухдюймовые доски и ремонтировать компьютеры (если не стошнит). Став свободным, Андрей Ласковин решил жить весело и разнообразно. Средства же на веселую жизнь Андрей предполагал получать от охранной халтуры, которую организовал ему Митяй, Николай Митяев, лучший друг лет этак с двух.

О нем, Кольке Митяеве, следует сказать особо.

Появившись на свет в одном роддоме, Андрей и Николай почти двадцать лет прожили в соседних комнатах коммуналки на Петроградской и шли по жизни плечом к плечу от детского сада до Политеха. Здесь их пути разошлись, потому что Митяй вылетел со второго курса и загремел в армию. Андрей же завершил образование вполне благополучно и был распределен в контору, развалившуюся спустя полгода после появления там Ласковина. Но не вследствие его появления там, а в силу известных социальных катаклизмов?. Тогда Андрей оказался перед выбором: пойти сэмпаем к Славе Зимородинскому или поискать что-то подходящее по избранной специальности. Андрей выбрал второе. Возможно, по той же причине, по которой в семнадцать лет превратил каратэ-до из «жизни» в хобби. Впрочем, и в настоящее время он не забывал два-три раза в неделю посетить коллективно арендуемый зал на улице Комсомола и вполне соответствовал коричневому поясу, повязанному больше десяти лет назад.

Николай Митяев почти всю свою жизнь смотрел на лучшего друга сверху вниз, но первенство Ласковина признавал безоговорочно. Не только потому, что шестидесятипятикилограммовый Ласка на татами разделывал в ноль девяностодвухкилограммового Митяя, и не только потому, что мозги Андрея шевелились быстрей. Андрей обладал той особенностью, что практически в любой компании давал окружающим почувствовать в себе лидера. Нет, слово «лидер» было не совсем верным. Андрей не склонен был командовать другими. Просто он выглядел человеком, с которым стоит считаться. Единственный, кто мог указывать Андрею после того, как отец и мать Ласковина отбыли на заработки в Монголию, это друг и сэнсэй Вячеслав Михайлович Зимородинский. Но и он — до определенного предела. Так, в восемнадцать лет, окончательно решив не делать из каратэ своего будущего, Ласковин хоть и понимал, что огорчает Славу безмерно, но решения не изменил. Да, у Андрея были основания для такого решения, и Зимородинский это понимал. То, что учитель готов рискнуть, а ученик — нет, говорило не в пользу учителя. И все равно не было у Ласковина более близких друзей, чем Слава Зимородинский и Митяй. Когда Андрей поддался на уговоры последнего и согласился стать его напарником в охранной фирме, Митяй прыгал бы от восторга, будь он килограммов на двадцать полегче. Хотя, поставь их рядом, Ласковина и Митяева, и не представишь менее похожих людей.

Николай большой, мощный, неторопливый. Крупная голова на широких покатых плечах. Внешность человека если не доброго, то солидного. И надежного. Таких любят женщины, таких стараются не задевать мужчины. У таких заботливые жены и замечательные дети.

Андрей — невысокий, быстрый, выглядящий гибким и не очень сильным (в одежде). Курчавые, светлые, коротко и аккуратно подстриженные волосы, маленькие, красивой формы руки, которые портили только грубые мозоли на костяшках. Руки эти постоянно стремились к движению, и Андрею пришлось приложить немало усилий, чтоб приучить их к покою. Внешность Ласковина (если не заглядывать в глаза) можно было бы назвать «приятной»: твердый подбородок, неширокое лицо, маленький рот, чистая кожа. В общем-то, ничего особенного. Если не заглядывать в глаза. Но если заглянуть… Темно-серые, с синевой, под линией темных (это при соломенных волосах), почти сросшихся бровей, они напоминали поверхность моря сразу же после захода солнца. Или ладожскую воду весной. Встретившись взглядом с Ласковиным, человек запоминал его надолго. Женщины, которые охотно одаряли благосклонностью Николая Митяева, от Андрея просто шалели. Правда, далеко не все. Но абсолютно все улыбались, когда улыбался Андрей. Единственным, хотя и заметным дефектом ласковинской внешности была искривленная переносица со шрамом там, где прошелся скальпель хирурга.

При немалых внешних различиях и Андрей, и Николай, помимо общего прошлого, имели общее и в образе мыслей. Например, и тот и другой обладали толикой оптимизма и чувством юмора. Хотя оптимизм их питался от разных источников, а юмор окрашивался в разные цвета. И еще они неплохо понимали друг друга, что немаловажно в работе, связанной с риском.

Охранная фирма «Шлем» (все виды охранных услуг: доставка товара, сопровождение грузов, обеспечение личной безопасности и безопасности офисов, обеспечение и страхование сделок, оказание помощи в таможенных вопросах и т. д.) представляла собой филиал некой более крупной фирмы, образовавшейся при распаде еще более крупной организации, после того как лидер ее отбыл в Штаты, а двух его помощников самым неделикатным образом пристрелили в собственном баре. Митяй в свое время пытался посвятить Андрея в тонкости иерархии мафиозных структур, но Ласковин (кто знает, что готовит нам будущее?) отмахнулся. «Не мое дело. Мое дело — охранять». Заправлял «Шлемом» Виктор Петрович Сипякин, охотно отзывавшийся на обращение «босс» или «шеф» и на дух не переносивший привезенную из мест весьма отдаленных кличку Конь. Но платил Конь-Сипякин щедро и аккуратно, а наказывал сурово, поэтому «персонал» обращался к нему так, как нравилось Виктору Петровичу.

В людях Конь разбирался неплохо. Когда Митяй представил ему Ласковина, Сипякин практически сразу определил, как можно использовать новичка. И практически сразу решил, что приглядывать за ним придется особо.

— Вот, — сказал тогда Митяй, — Андрей Ласковин, знаменитый боец!

— Угу, — пробурчал Сипякин, оглядывая «знаменитого бойца», как барышник лошадь.

— Хилый какой-то, — заметил Абрек, личный шофер и телохранитель Сипякина, громила ростом с Митяева и еще пошире в плечах.

— Да он круче меня втрое! — обиделся за Ласковина Митяй.

— Афган? — поинтересовался Сипякин. Андрей покачал головой.

— Черный пояс?

— Коричневый.

— Абрек, — бросил Конь. — Проверь!

— Я же сказал! — воскликнул Митяй.

— Засохни, — отрезал Конь. И Николай заткнулся. Сипякин не терпел пререканий.

Громила Абрек медленно обошел стол, развел руки, словно собирался заключить Ласковина в объятья… и вдруг рванулся вперед. Могучий хук был нацелен Андрею в подбородок.

Ласковин боксерскую походочку телохранителя просек сразу. Да и физиономия Абрекова говорила о том, что по ней сильно и часто били. Поэтому к выходке его был готов. Уход в низкую стойку, обход, секунда — и Андрей сдернул с Абрековых пудовых плеч пиджак. До локтей. Излюбленный трюк Зимородинского — обездвижить или отвлечь противника с помощью предмета. Уличный, так сказать, вариант.

— Чего от вас ждут? — говорил сэнсэй. — Блок и контрудар. А плюнуть в глаз или сигарету зажженную в штаны уронить — этого не ждут. Такое, конечно, посложней, чем оицки-гиякуцки-майгери, но противник, у которого в мотне хабарик дымится, — это уже не противник, а макивара.

Телохранитель Сипякина противником не был, поэтому Ласковин пиджак сдернул, легонько по затылку обозначил и надел одежку обратно на Абрековы плечи. Два шага в сторону — улыбка будущему начальнику, улыбка «проверяющему»: ты пошутил, я пошутил. Конь отреагировал лошадиным оскалом. Абрек тоже ухмыльнулся, хлопнул Ласковина по спине: ясное дело, я тоже не всерьез, если б всерьез — мокрого места от тебя не осталось бы! Но молодец, новичок, как там тебя… И, сохранив лицо, вернулся на прежнее место рядом с хозяином.

— Годится, — резюмировал Сипякин. — Крови не боишься?

— Не люблю, — осторожно ответил Андрей.

— Понял тебя. — И Митяеву: — Хочешь его напарником? Ладно. (Тот широко улыбнулся.) Обязанности объяснишь сам. Плачу я сдельно. Вопросы?

— На постоянную я пока не могу, — предупредил Андрей.

— А на постоянную я тебя и не возьму, — сказал Конь. — Это еще заслужить надо. Покажешь себя — направлю на курсы. За счет фирмы. А пока так: тебе говорят — ты делаешь. За груз отвечаешь. Карманом. Николай тебе растолкует. Держись за него, дело знает. (Митяй улыбнулся еще шире.) Он — старший. Свободны!

Так Ласковин стал охранником. В общем-то, не из-за денег, хотя лишние шесть сотен баксов в месяц никогда не мешают. Привлекало разнообразие. И риск. Хотя даже самому себе Андрей в этом признаться не хотел. Поддался на уговоры друга, и все тут.

Сипякин же присматривался к нему долго: своеобразный парень, явно годится на большее, чем сопровождение. Но обращения требует осторожного и внимательного… как бомба. Однако в делах, коими ворочал Виктор Петрович, бомба иногда была очень кстати. Поэтому, когда Андрей уволился из своего ремонтного агентства, Сипякин оформил Ласковина у себя. Но на курсы телохранителей так и не отправил. Скорее всего, просто не успел.

Глава третья

— Ласковин, — крикнули из бухгалтерии, — телефон возьми!

Андрей, уже надевший куртку, чтобы выйти на улицу, поморщился.

— Митяй, подожди в машине, — попросил он. — Я недолго. Минута.

Вышло, однако, несколько больше минуты.

Звонил Мишка Гудимов, приятель с институтских времен.

— Андрей, у Витьки неприятности!

Витька — младший брат Михаила. Андрей был с ним неплохо знаком. Настолько неплохо, что даже пристроил тренироваться к Зимородинскому. Оболтус, конечно, но оболтус способный. Через год желтый пояс сделал. Правда, с первым разрядом по дзюдо за спиной, а Слава по таким специалист. Желтый пояс, конечно, — это так, щелчок. Перед девочками в институте выдрючиваться. При этом гонора у парня — прямо Ван Дамм в детские годы. Способный парень, неглупый… но дурак.

— Что-то стряслось? — спросил Андрей, не особенно удивившись Витькиным неприятностям.

Да, стряслось. Сцепился Виктор Гудимов с кем не надо. И выставили ему счет: три тонны баксов. «Пацан, правда, кричит, что сам разберется, но, Андрюха, ты же знаешь… а три тонны нам не поднять! Хоть квартиру продавай! Витька — дурак, он доиграется, а у тебя же связи!»

— Хорошо, — сказал Ласковин. — Вечером приеду.

— А сейчас никак? — Голос у Мишки прямо больной. — Сейчас никак, Андрей, а?

— Что, — спросил Ласковин, — вечером поздно будет?

— Угу.

«Да, брат, — сказал сам себе Ласковин. — Если направил человека — отвечаешь». Так Слава говорил. Вмешался в чужую жизнь — веди. И расхлебывай.

А он, Ласковин, вмешался. Хотя бы тем, что к Зимородинскому привел. Да и не в Витьке дело, а в том, что Михаил просит. А Михаил такой человек, которому отказать нельзя. Потому что сам никогда не откажет.

— Ладно, — буркнул Андрей. — Еду.

— Митяй, — сказал он, выйдя, своему другу-напарнику. — У меня проблемы. Управишься сам? Или, хочешь, я с Шестом договорюсь?

— Обойдемся. — Николай похлопал Ласковина по руке. — Тебе-то помощь не требуется?

— Пока нет.

— Подбросить?

— Спасибо, я на своей!

Ласковин сел в свою «шестерку», «жигуленку-сестренку» (любил свою машину, берег и холил, как мог), дал двигателю немного разогреться и поехал на Кошевого к Гудимовым.

История и впрямь оказалась скверная.

Началось с того, что Гудимову-младшему дали по роже. Ни за что ни про что, как он утверждал. Шел себе спокойно по улице — навстречу три качка. И крайний так, мимоходом, ткнул Витьке в зубы. И дальше пошел. Психология у качка простая: идет какой-то киздюк, смотрит нагло… В рыло ему, чтоб скромнее был!

Витька скромнее не стал. Тычок ему этот, безвредный, воспитательный, — как мулета для быка. То есть поначалу он слегка обалдел, а потом разогнался, каратэк хренов, и влепил обидчику май-тоби гери, то бишь удар ногой вперед в прыжке, по почкам. Положил, естественно. Тут ведь особенного искусства не требуется. Ладно б, отомстил — и ноги! Так нет, вздумал крутизну свою показать, вякнул что-то вроде: «Ну, кто следующий, козлы?» Глупость — это болезнь, честное слово! Если уж решил разбираться со всеми, бил бы сразу, глядишь, и вырубил бы всех, пока расчухивались. Качки — они качки и есть. Пока раскачиваются, пока пиво в желудках взболтают, нормальный боец отлить успеет. Но Витька базаром своим бестолковым им фору дал. Очухались. А очухавшись, тут же взяли его в оборот. Да и с поправкой, что не прежние времена, когда у таких в активе руки-ноги да, может, нож самодельный. Теперь у каждого ствол, да не просто так — с лицензией. Взяли Витьку в оборот, и тут он, хоть и с опозданием, сообразил, чем пахнет, включился, в линию их поставил (Слава Зимородинский если уж учит, так добротно), ближнему — сумку, как учили, — «На, — кричит, — лови!» Тот поймал. Кто не знает — всегда покупается. Витька ему по яйцам — и ходу. Второй шмальнул из газовика пару раз с нулевым результатом — и гуд бай, Америка! Гуд бай-то гуд бай, но сумка Витькина у них осталась. А в сумке — форма спортивная, кроссовки, бутыль «Аква» и… конспект Витькин по АСУ. Со всеми данными.

Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, как парня вычислили!

Позвонили домой, попросили Витю. Трубку Михаил взял, а то сопляк так бы и молчал, пока голову не отрезали бы.

— С кем я говорю? — спрашивает.

— А я — с кем?

— С братом.

— Ах, с братом… Ну так вот, братан… — И сообщили про моральную компенсацию.

Андрей выслушал, помолчал (ну что тут скажешь?), похмурился. Витек держался героем. Прямо Иван-царевич перед решающей битвой. Как в известном анекдоте: подъезжает Иван-царевич к заветной пещере. «Выходи, — кричит, — Змей Горыныч! Выходи, биться будем!» В пещере молчат. Он еще раз. И еще. С третьего же раза отзывается Змей Горыныч. Не из пещеры, сверху. «Биться так биться! — отвечает. — Но зачем же в жопу-то кричать?»

Вот это Андрей ему и пересказал своими словами. И назидательную историю присовокупил, с подробным описанием, что от героя остается, если его бензином спрыснуть и спичку бросить. А также напомнил, что не сирота Виктор Гудимов, что есть с кого спросить, если что не так.

Скис витязь. Притих. И это было хорошо. Если он, не дай Бог, еще раз захочет крутым себя показать — баксами уже не отделаешься.

Скис Иван-царевич. Но еще больше расстроился его старший брат: «Что же делать, Андрей? Подскажи, ты эту публику знаешь!»

Тут Михаил преувеличил. «Эту публику» Ласковин не знал и знать не желал. Его наняли — он работает. Сявки наедут — они с Митяем выжмут из них водичку и сушиться повесят. А там, где уровень повыше, Конь сам бороздит. Авторитет с авторитетом. Публика! Андрей вспомнил, как приехали за товаром в одну московскую фирму. Сели кофе попить (устали, ночь в дороге), а напротив шибздик сидит. Щеки до плеч, ростом Ласковину по плечо, Митяю — по пояс. Сидит, воки-токи из пиджачка торчит. Глядит на мир, как попутай с насеста. Митяй спрашивает: «Работаешь здесь?» — «Нет, — отвечает. — Я — бандит». Верней: «Я — Бандит!» Срань тараканья! Впрочем, жаль, что не все такие. Были бы все — проблем бы не было. Хотя и работы у Ласковина и Митяева — тоже.

«Так, — прикинул Андрей. — Шаг первый — перевести это дело с Витьки на себя!»

«Твои проблемы — мои проблемы!» — сказал в свое время господин Сипякин. Это к тому, что теперь Ласковин — не сам по себе человек, а его, Коня, работник. Значит, если кто ласковинскую «жигуленку» помнет и возмещения потребует, сразу же в поле зрения возникнет третья сторона, охранное бюро «Шлем». А также организация, которой охранное бюро регулярно платит членские взносы. Долю в общак, иными словами. «Твои проблемы — мои проблемы!» И это был не треп. Когда у Митяевой жены сумку в транспорте порезали, Конь в три дня все раскрутил и вернул: деньги, документы, даже сумку новую — в подарок. «„Шлем“ защитит от любых ударов судьбы!» — так написано в рекламе.

— Ладно, — сказал Ласковин. — Попробую помочь. Имей в виду, Мишок, заплатить, скорее всего, придется. Не три тонны, конечно, но придется. Когда срок?

— Сегодня, — ответил Гудимов. — В пять.

Андрей взглянул на часы: пятнадцать сорок шесть. Он позвонил на работу. Сипякина не было. Митяй тоже еще не вернулся. Плохо. С Конем лучше договариваться загодя.

— Значит, так, — сказал Андрей. — На стрелку с Витей пойду я. Попробуем разобраться спокойно. А ты без пятнадцати пять позвони мне на работу и спроси Митяева Николая. Расскажи все как есть и добавь, что я в это дело включился. Пусть с шефом от моего имени поговорит. Да, не забудь сказать, что брата твоего Виктором зовут. (У Коня к собственному имени слабость.) Теперь ты. — Ласковин повернулся к младшему: — Оденься скромно, рот вообще не открывай, будут бить — терпи. Не дай тебе Бог еще раз руки распустить!

— Но я же прав, Андрей! — воскликнул Виктор. — Они же…

— Всё! — отрезал Ласковин. — Был бы ты неправ, меня бы здесь не было. Басню про волка и ягненка в школе читал? Еще вопросы есть?

— Нет, сэмпай!

— Отбываем через десять минут.

От Олега Кошевого до Звездной — еще тот крюк.

Ласковин на всякий случай проявил осторожность: поставил машину не у самого метро, а напротив, по диагонали, во дворе. Сто метров пешком пройти не труд. Некрепкий морозец покалывал щеки. Начинало темнеть: дни в Петербурге зимой короче детских штанишек. Сбоку от метро — толпа на автобус. Пестрые, как елка в дурдоме, витрины киосков.

Гудимов-младший болтал непрерывно. Мандраж.

— Иди водички купи, — скомандовал Ласковин, останавливаясь слева от выхода из метро. А когда парень отчалил, Ласковин повел его взглядом: место людное, но при известном навыке человека можно из любой толпы вынуть. По-тихому. А уж перо вставить — это как пива попить в буфете Мариинского театра. Виктор вернулся через пару минут, принес две банки кока-колы.

— Пей! — распорядился Ласковин. Вторую банку он положил в карман: пригодится.

— Вот они, — сказал Виктор. — Из тачки выходят. Серый «форд»!

Андрей медленно повернул голову. Серый «форд-сьерра». Да, выходят. Четыре качка. Нет, четыре бывших качка, а теперь — говнодава. Это в смысле: пожрать от пуза, переболтать с коробкой пива и выдавить ясное дело что. В каждом — под сотню кило. Закрученные, как поросячьи хвостики. Та-ак, осмотрелись. Вернее, себя продемонстрировали. Пусть-ка ответчик сам подойдет. А не подойдет — сырым съедим!

— Пошли, что ли, сэмпай? — возбужденно проговорил «ответчик».

— Погоди! — Андрей присматривался к припарковавшейся за «фордом» «девятке». Нет, вроде сама по себе.

— Ладно, пойдем. Слева от меня держись.

Заметили их шагов за десять. Как раз когда из метро народ повалил. Один из говнодавов пихнул другого, тот следующего, уставились. Все четверо. Андрей шел через толпу. Витек, как велено, держался слева, не отставал.

Четыре говнодава. Вернее, три говнодава. Четвертый — поосновательнее. Ладно, поглядим.

Один из говнодавов качнулся навстречу:

— Деньги принес?

— Здорово, — сказал Ласковин, останавливаясь в трех шагах. Виктор тоже остановился. Четко.

— Это что за фуфло? — процедил говнодав покрупней, пошевелил плечами.

— Грубишь? — бесстрастно проговорил Андрей. — Не надо. Трудно будет.

— Тебе что, козел, сказано было? — зверея голосом, зарычал первый. — Где баксы, киздюк? — И потянулся лапой к Витькиному лицу.

Тот даже не шелохнулся. «Может, когда хочет», — одобрительно подумал Ласковин. Говнодаву же лапу придержал. Зафиксировал мягко, отвел, подзакрутив слегка кисть, и отпустил. Поздоровались.

Говнодав озадаченно посмотрел на Ласковина. Ростом Андрей уступал ему сантиметров пятнадцать, весом — на треть.

Свора оживилась, пришла в движение. Взяли в кольцо. Ласковин не мешал. С наскока его не возьмут, а стрелять здесь поостерегутся. Вон уже три мента, что у входа тусуются, поглядывать начали. Хотя менты могут быть и купленными, кто знает?

Кто-то из говнодавов проехался ладонями по ласковинской спине, по бокам: нет ли ствола за поясом? Другой ткнулся в карман, нащупал банку коки. Андрей руку стряхнул.

«Что там? Граната, что же еще! Ладно, постояли — и будет!»

Ласковин шагнул вправо и назад, подтолкнул, раззадоривая, того, кто слева. Тот попер навстречу, но ткнулся в приятеля. Андрей уже выскользнул из кольца. И Витек тоже. Хотя и не так аккуратно: работе с группой за год не научишься.

— Поговорим спокойно, — предложил Андрей. — Познакомимся…

— А пропеллер в жопу не хочешь? — буркнул тот, кого Ласковин толкнул. — Бабки давайте!

Андрей на него даже не поглядел. Он смотрел на четвертого. Такого же откормленного, но годков на пять постарше и более ухоженного: волосы подстрижены и уложены — прямо «Видал-Сосун»! Да, главный здесь он, «Сосун». Руки в карманах, глазки хоть и маленькие, но подвижные, без сальной пленки.

— Разобраться надо, — продолжил Ласковин. — Если придется — я отвечу (нажимая на «я»). Если придется…

— Крутой? — рявкнул говнодав покрупней. — Крутой, что ли?

— Как яйцо! — традиционно сострил другой, но «Сосун» их не поддержал.

— Есть и покруче, — намекнул Ласковин.

— Шумно здесь, — сказал «Сосун». Когда говорил, кадык его шевелился, как забравшийся под кожу огромный жук.

— Пойдем где потише, — согласился Андрей.

И Виктору: — Отойдем!

Самый крупный сунулся придержать, но Ласковин обогнул его, как снеговика.

— Минуту, — сказал он.

— Подождешь в машине, — негромко приказал он Гудимову-младшему. — Да иди поаккуратней, чтоб не засекли. Возьми ключи. Молодец, хорошо держался.

— А ты? — спросил Виктор.

— А я… побеседую. Не беспокойся, это навоз. Противно, конечно, но неопасно.

— А второй? — спросил «Сосун» вернувшегося Ласковина.

— Ни к чему. Я его уже выслушал, — намекая на свою роль… арбитра, а не ответчика.

— Ладно, — легко согласился «Сосун». — Пусть пока погуляет.

Говнодавы переглянулись.

— Пошли! — Тот, что покрупней, подтолкнул Ласковина к машине. Но это не входило в планы Андрея.

— Лучше прогуляемся, — бросил он и, не дожидаясь ответа, быстро двинулся к переходу. Через Звездную на Пулковскую, набрав приличный темп, но периодически притормаживая, словно поджидая. Говнодавы, пыхтя, топали следом, оскальзываясь на заледенелом асфальте, приглушенно матерились. Андрей свернул налево, потом направо, между домами, обогнул трансформаторную будку и увидел перед собой заснеженные площадки заброшенного (ремонт, что ли?) детского садика. Ласковин перемахнул через оградку и остановился.

Сумерки. Засыпанная рыхлым серым снегом площадка. Руины «горки» — как скелет молодого динозавра. Покосившийся павильон. Рядок голых топольков вдоль металлического забора. Тихое, спокойное место.

Говнодавы штурмом преодолели заборчик и направились к нему, отдуваясь.

— Бегун, бля! Спортсмен! — буркнул один.

— Курить бросай! — посоветовал Ласковин. Возможно, это была ошибка. Потому что трое (исключая «Сосуна») тут же навалились на него. Да, в словесных играх с бандитами Ласковин был неопытен. Зато опытен в другой области. Бойцами говнодавы оказались никудышными. Хрип, сип, сопение. Могучие удары, пинки тяжелыми ботинками. Разохотились молодцы. Можно понять: один получил по почкам от сущего сопляка, второй — по самому дорогому, а тут еще этот «разводящий» устроил вместо денег забег на триста метров. Андрей почти не блокировал, в основном уклонялся. И не забывал поглядывать на четвертого. Тот наблюдал.

«Хорошо бы у кого нунчаки оказались, — подумал Ласковин. — Отнять раз плюнуть, а психологический эффект потрясающий!» Но вместо нунчаку один достал кастет. С кастетом или без, попасть он мог скорее по кому-нибудь из своих, чем по Ласковину. Андрей водил их по пятачку размером примерно шесть на шесть, спутывал друг с другом нырками и уходами за спину и все время «держал» четвертого. Но тот по-прежнему не вмешивался.

Минут через пять щенячьей возни, плотно утоптав снег, говнодавы притомились и остановились. Один потирал кисть, остальные — без повреждений.

— Вам бы ковры выбивать, — «определил» Андрей.

— Что верно, то верно, — неожиданно поддержал его «Сосун». — А ты и впрямь крутой! Чей будешь?

— Свой! — отрезал Андрей.

Намек на дружелюбие тут же испарился из голоса «Сосуна».

— Я как чувствовал, — сказал он. — А вы: сами, сами! Топал бы он (кивок в сторону Ласковина) — и хрен с ним! Адрес нам известен. — И, поворачиваясь к Андрею: — Ладно, крутой! Добавишь от себя еще пятьсот!.. Спортсмен!

Говнодавы гыгыкнули.

Ласковин усмехнулся.

— Расценки у тебя, — сказал он, пряча руки в карманы.

Холодно все-таки, а он без перчаток. А что у вас там в кармашке? А у меня вот… скажем, граната Ф-1!

— Расценки у тебя… — Андрей согнал с лица улыбку: не шучу — предупреждаю! — Пинок под зад, если на троих разделить, — по полтонны? И по висюлькам — еще по столько же? Этак как бы мне на лимон зелеными не накрутить… прямо здесь!

Говнодавы заиграли мышцой, но то была бравада. Ласковина они уже попробовали и сообразили, что может быть больно. В жиденьких мозгах заплескались «прогрессивные» мысли: обрызгать «спортсмена» «паралитиком» и втоптать в снежок толстокожими бутсами.

У «Сосуна» аналогичная мысль тоже мелькнула, кадык задвигался вверх-вниз.

«А что у вас там в кармане?» «А у меня пистолетик бельгийский…» «А у меня гранатка такая крупненькая. Осколочная, противопехотная, радиус разлета… пены три четверти метра!»

— Борзой, — почти ласково произнес «Сосун», — думаешь, мы сами по себе?

— А что, есть другое мнение? — усмехнулся Ласковин.

— Ты про Гришавина слышал?

— Гришавина? Что ж, слыхал про такую… тусовку. Только ты при чем? У серьезной команды и командиры серьезные!

— Думаешь, на понт тебя беру?

Андрей шевельнул плечами. Он не сомневался, что «Сосун» не врет. Но был уверен, что и он, и говнодавы где-то в самом низу иерархии. Конь с ними разберется.

Ласковин медленно (а то как бы с испуга стрелять не начали!) вынул руку из бокового кармана, полез за пазуху, достал визитку, из тех, коими Сипякин снабжал своих, чтобы сыпали вокруг, как репейник — колючки.

«Охранное бюро „Шлем“». Защита… обеспечение… Дорогие, тисненые, под пленкой, прямоугольнички. Достал, выщелкнул под ноги «Сосуну».

— Думаю так, — сказал он. — О том, что пацан-студентик трем героям киздюлей навешал, лучше умолчать. А то… уволят по профнепригодности!

А со мной… договоримся. Увидимся, парни!

И, повернувшись, не спеша зашагал к воротцам садика. Спина его выражала абсолютную уверенность, но сам Ласковин был начеку, и слух его ловил каждый звук: взвизг расстегиваемой молнии, щелчок предохранителя?

Но Андрею дали уйти без помех.

Сделав для надежности крюк, он вернулся к оставленной машине.

— Ну что? — спросил испереживавшийся Виктор. Андрей не удержался, чтобы немножко его не потомить: вынул из-под сиденья магнитолу, воткнул на место (оставлять «Пионер» на виду — искушать судьбу: молотком по стеклу, магнитолу вон — и пусть истошный вопль сигнализации рвет уши владельца), поставил кассетку «Магнитные поля», распечатал банку «коки», отхлебнул.

— Хочешь? — предложил Виктору.

— Все в порядке, да?

— Пей. Не то чтобы в порядке, но теперь они будут заняты мной!

— А ты… справишься?

Андрей испытал удовольствие, услышав в голосе парня беспокойство не о себе, а о нем, Ласковине.

— Справлюсь! — Приятно чувствовать себя сильным. Приятно использовать свою силу, чтобы сделать мир более справедливым.

«Тщеславие, — вспомнил Ласковин, — враг воина!» Так говорил Зимородинский, а он ничего не говорил зря.

— Поехали, — сказал он, берясь за руль.

— Куда?

— Домой тебя отвезу, куда еще? — усмехнулся Андрей. — Сдам с рук на руки.

Что он и сделал. А на обратном пути позвонил Леноре, изящной куколке-полукореянке, классной массажистке. Андрей познакомился с ней в зале на Комсомола. По крайней мере треть подружек оказывались в его записной книжке именно таким образом. Хотя бывшую свою жену он встретил на презентации фирмы «Тошиба».

Андрей лежал на животе, а на нем в позе всадницы-амазонки в белой мужской рубашке с короткими рукавами расположилась Ленорочка Цой. Массаж она делала весьма квалифицированно и очень старательно. Кожа блестела, а рубашка намокла от пота. Массаж — это тяжелый физический труд. Фоном побрякивала музыка. Китайская.

— А у нас вчера твой учитель был, Зимородинский, — сказала Ленора. — Дома.

— И что?

— Читали Книгу Перемен. По-китайски.

— В первый раз слышу, что Слава знает китайский, — сказал Ласковин.

— Не он. Дедушка знает! — она с силой ввинтила сустав согнутого пальца в спину Андрея. — Он переводил.

— И как?

— Спорили. Тебе не больно, когда я вот так нажимаю?

— Больно, — равнодушно ответил Ласковин. — Это плохо?

— Плохо, если не больно. Ты должен говорить.

— Понял. Буду говорить. Так о чем они спорили?

— Да разве поймешь. Вы, мужчины, такие умные, — Ленора хихикнула. — Перевернись, — велела она. Взяла полотенце и вытерла лицо.

— Положи под голову руки.

— Что-то сегодня долго, — сказал Ласковин. Мысли его были наполовину заняты грядущими разборками.

— Долго, зато полезно. Очень важный курс заканчиваем.

— Да ну? А я не знал, что у нас — курс. И какой же?

— Регенерация и укрепление костей.

— Закончим — и я тебя больше не увижу? — Ласковин улыбнулся. — Ленорочка, ты шутишь!

— Почему — не увидишь? Через три месяца новый курс начнем, — последовал ответ.

— А завтра можно?

— Нельзя. Через месяц можно. Но я в Германию уезжаю. Мне твой друг обещал паспорт сделать.

— Какой друг?

— Николай. Сделает?

— Обещал — сделает.

«Ай да Митяй! Везде поспел!» — подумал Андрей.

— Но спать с ним я не буду, — строго произнесла Ленора. — У него су-ок плохой.

— Чего-о?

— Су-ок. Не понимаю, — сказала она рассудительно, — почему вы — друзья. Он совершенно неинтересный человек.

— Мы с ним вместе выросли, солнышко. В одном роддоме родились с разницей в месяц, в одной квартире жили, учились в одной школе и даже в одном детском саду в песочнице копались.

— Понимаю. Общая карма.

Андрей смотрел, как она трудится над его телом, разминает ему бедра, совершенно игнорируя гордое восстание плоти. Впрочем, при массаже это нормально. Андрей уже привык, а Ленора — вообще азиатская женщина. Все-таки потрясающая у нее фигурка.

— Мы с Колькой даже вместе в Политех поступили, — сказал он. — Только он ушел с третьего курса. Надоело. А я доучился.

— Должно быть наоборот. Он — Телец, а ты — Овен.

— И к Славе мы тоже вместе пришли.

— Слава сказал, ты был его лучшим учеником.

— Это он так шутит. Я ведь даже черный пояс не сделал.

— Он сказал: был. Раньше.

— Может быть, — Андрей немного обиделся.

Ленора снова потянулась за полотенцем. Вытерлась.

— Ноги раздвинь! — скомандовала она. — Зимородинский — совершенный человек.

— Ты так думаешь?

— Дедушка сказал.

Она сняла рубашку, скинула трусики и с тем же деловитым видом уселась Андрею на бедра.

— Это что, тоже массаж? — Ласковин не шевелился, глядел на нее из-под прищуренных век.

— Тоже.

Выражение лица у девушки по прежнему не чувственное, а деловитое.

— Не двигайся. Дыши медленно.

Андрей закрыл глаза…

Спустя некоторое время Ленора поднялась, вытерлась.

— Сядь.

Она достала из шкатулки длинную полынную сигарету, зажгла, села у ног Андрея, поднесла к точке у колена Ласковина.

— А что еще говорил обо мне Слава? — спросил он.

— Ничего.

Андрей несколько минут молча смотрел на женщину у своих ног… Потом быстро наклонился, схватил тапочек и метнул его в выключатель. Свет погас, Ласковин сгреб Ленору в охапку и без всяких восточных изысков опрокинул на ковер…

Через полчаса они перебрались на кровать. Ленора зажгла ароматическую палочку, а Андрей подумал, что никогда не смог бы жить с такой женщиной. Слишком уж они разные. Жить — нет, а вот все остальное…

— Ну что, хороший у меня су-ок? — спросил он еще через час, наблюдая, как обернутая в купальное полотенце Ленорочка Цой раскладывает бутербродики по кругу микроволновой печи.

— Бывает и лучше.

Вот сюрприз. Неужели у малышки имеется чувство юмора? Жалко, что она уезжает. Можно было бы неплохо развлечься.

Андрей еще не знал, какие именно развлечения ему предстоят в ближайшем будущем. Не знал, что доживает последние часы своей прежней жизни. Что завтра утром его карма, или как там ее называют, совершит головокружительный кульбит и швырнет своего хозяина прямо в мясорубку.

Глава четвертая

— Опаздываешь, — укоризненно сказал Митяй, когда Ласковин явился в офис на следующее утро. И, потянув носом воздух: — Хорошие духи!

Нюх у Николая был лучше, чем у его жены. И это существенно облегчало обоим жизнь.

— Давай к шефу! Конь уже копыто сбил, тебя дожидаясь. Что-нибудь стряслось, Ласка?

Лаской, бойцовской кличкой, Митяй звал Андрея, только когда беспокоился за него. Лаской в свое время окрестил его Зимородинский. Не от «ласкать», а от крохотного хищника, способного разорвать горло куда более крупному зверю. Раз Митяй обеспокоен, значит, Конь уже в курсе событий.

Несмотря на ранний час, в офисе было всего человек пять: «привратник» Гена, «бумажный» курьер, секретарша Коня Фарида и бухгалтер Велена Петровна. Дверь в ее кабинет была закрыта, но слышно было, как попискивает компьютер. Трудится Велена Петровна, сушит липовый цвет для налоговой инспекции.

Из «агентов» — никого. Только Митяй. Впрочем, кто-то может бдеть в кабинете шефа.

Андрей постучал в массивную, с металлическими полосками сигнализации дверь.

— Ласковин? — рявкнули изнутри. — Давай входи!

Шеф был один. Если не считать Абрека. Но тот — это тень Сипякина. Довольно мясистая, впрочем, тень.

Конь изо всех сил изображал недовольство, но Ласковин по еле уловимым признакам понял, что Сипякин скорее задумчив, чем разгневан. Задумчивый Конь, впрочем, ничуть не лучше Коня сердитого. Задумчив Конь — жди любой пакости.

Ласковин стоял. Ждал. Конь демонстративно выдерживал паузу, глядя в окно. Что он там видел кроме белых жалюзей, оставалось загадкой.

Абрек развалился в кресле. Флегматичная рожа наемного убийцы на отдыхе. Когда Митяй сказал, что в этой куче мяса прячутся неплохие мозги, Ласковину поверилось с трудом. Но теперь он убедился, что внешность бывшего боксера и впрямь обманчива. Большая редкость для ветерана этого вида спорта.

— Сядь, — сухо сказал Сипякин и, отвернувшись от окна, уткнулся в бумаги.

Андрей ceл, посмотрел на макушку шефа (реденький пух на розовой коже), потом на Абрека. Тот подмигнул: не дрейфь, парень!

Ласковин взял со стола красочный проспект фирмы «Экзотика-тур», изучил львиный прайд и флегматичного верблюда на фоне пирамид…

— Нарубил ты дров, Ласковин, — не поднимая головы, сказал Сипякин. — Не ожидал от тебя.

Андрей пожал плечами.

— Если вы о вчерашнем, Виктор Петрович, — произнес он, — то скорее из меня пытались наломать дров. Не знаю, что там наговорили…

— Заткнись! — рявкнул Сипякин. — Абрек, выйди!

Ласковин удивился. Удивился и сам Абрек, но тем не менее без звука покинул кабинет.

— Мне насрать, — все так же глядя в стол, произнес Сипякин. — Насрать, что там и как. Я тебя отмазал. Потому что ты — мой человек. Мой. Больше никаких разборок без моего ведома, ты понял меня?

— То есть проблем с гришавинскими у меня больше не будет? — хладнокровно поинтересовался Ласковин.

— Ты глухой? Я сказал — всё! «Тобольцы» о тебе забыли!

— Спасибо, шеф! — искренне поблагодарил Андрей. — Я перед вами в долгу!

— Еще в каком, — пробурчал Сипякин. — Всё. Отправляйся. Через час поедете с Митяевым в Пушкин. За наличкой. Митяев знает куда.

Ласковин вышел из кабинета, чувствуя внутри необъяснимое беспокойство. С чего бы это? Сказал же Конь: все урегулировано.

— Андрей! — окликнула его Фарида. — Шеф велел тебе лицензию на «газовик» оформить. Ты пистолет сам купишь или один из наших возьмешь?

— Обойдусь, — ответил Ласковин. — Стрелок из меня еще тот.

— Так что, бумагу не оформлять?

— Оформляй, — сказал подошедший Митяев. — Стрелять я сам буду. Или лучше ты, Фаридушечка?

— Кот ты, Митяев, — беззлобно сказала Фарида и, бросив взгляд на Ласковина, разгладила язычком помаду на губах. — А еще женатый человек!

— Лось большой, — пробасил Николай. — Всем хватит! Пойдем, Андрюха, орешков поедим для восстановления сил.

— Так я бумагу оформляю? — крикнула вслед мужчинам Фарида. — Да?

— Да! Что у тебя там вспучилось? — спросил Митяй. — Расскажешь?

— Угу, — кивнул Андрей. — Только давай сначала чайку заварим. Пить хочется страшно, а времени у нас в обрез, верно?

— Времени у нас — море. Сорок пять минут, — возразил Митяй. — Хочешь, анекдот расскажу? Едут два ковбоя по прерии…

— Да знаю я его! — отмахнулся Ласковин.

— Жаль, — искренне огорчился Митяй. — А футбол вчера с бразильцами смотрел?

— Трахался я! — сказал Ласковин. — С корейцами!

— Это с Ленорочкой? Эх, я…

— Митяй, будь другом, помолчи пару минут! — взмолился Ласковин.

Андрею очень хотелось разобраться, что за заноза засела внутри и не давала успокоиться. Он ход за ходом восстановил в памяти свой разговор с шефом и решил, что причина тревожного сигнала может быть только одна. За всю их беседу Конь ни разу не посмотрел на Андрея.

Вечером Ласковин позвонил Гудимову.

— Все в порядке, — сообщил он. — Вопрос улажен.

— Да, спасибо, Андрей.

Голос у Мишки был странный, какой-то бесцветный. Ласковин насторожился.

— В чем дело, Михаил? — спросил он. — Я же сказал: все в порядке. Мой шеф рассосал конфликт.

— Я понял, — тем же «мертвым» голосом ответил его однокашник.

— Мишка? — снова, еще более обеспокоившись, спросил Андрей. — Что-то случилось?

— Виктор в больнице. В реанимации.

— Так, — сказал Ласковин севшим вдруг голосом. — Ясно… — И почувствовал, как потяжелели кисти рук. — Прости! — добавил, спохватившись.

— Ты пытался помочь, — сказал Гудимов. — Я же понимаю.

— Когда? — спросил Ласковин. — Когда его избили?

— Машина, — сказал Михаил. — Его сбила машина.

— Да ты что? — воскликнул Андрей. — Вот непруха!

— Это не случайность, Андрей.

— Почему ты так думаешь?

— В больнице сказали: он был пьян.

Андрей молчал, и Гудимов продолжил:

— Меня дома не было. Мать сказала: звонили. Мужчина. Витя ушел, сказал: скоро приду. А через полчаса позвонили из милиции.

— Как он?

— Плохо. Что-то с шеей. И почки. И перелом бедра.

— Миша, — спросил Ласковин, — машину видели? Чья она?

— Видели. Темные «Жигули» с белой дверью. Будут искать.

— Что значит темные? Черные? Серые?

— Андрей! Семь часов вечера было. Господи, да какая теперь разница? — В голосе Гудимова плеснулось отчаяние, но он тут же загнал его внутрь. — Извини, Андрей. Давай потом поговорим.

— Конечно, — спохватился Ласковин. — Завтра тебе позвоню. Где он лежит?

— На Восстания. Это…

— Знаю. Пока, Миш. Мне очень жаль!

— Ты ни при чем, — сказал однокашник. — Пока. Я позвоню сам, ладно?

— Звони, конечно!

Андрей положил трубку и сразу же начал обуваться. Через полчаса он остановил машину у дома, где жил Конь.

Виктор Петрович Сипякин владел просторной шестикомнатной квартирой на четвертом этаже.

С видом на Неву. Площадь ее была никак не меньше двухсот квадратных метров, а то, что половина окон выходила на Адмиралтейскую набережную, делало стоимость этих апартаментов невообразимой для среднего петербуржца. Андрей бывал здесь пару раз, и у него сложилось ощущение, что это не жилье, а банкетный зал. Впрочем, Сипякин жил здесь, и жил один, если не считать неотлучно находившегося при нем Абрека. Мысль о человеке, бродившем в полутьме по анфиладам четырехметровой высоты комнат, вызывала у Ласковина странные ассоциации.

Поднимаясь в непривычно чистом лифте (внизу сидел вахтер, на пару с кодовым замком отсекавший нежелательных посетителей), Ласковин глядел на себя в потемневшее от времени зеркало и думал о том, что скажет своему шефу. А что, собственно, он ему скажет?

Дверь открыл Абрек.

— Ты ко мне? — спросил он. — Или к нему?

— К нему, — ответил Ласковин, удивленный вопросом. Он знал, что телохранитель Коня ему симпатизирует, но не думал, что настолько.

— Петрович! — крикнул Абрек в пространство. — Ласковин пришел!

— Веди сюда, — донеслось из недр двухсотметровой квартиры.

Сейчас апартаменты Сипякина уже не были похожи на банкетный зал. Приглушенный свет в холле, зеркала, увеличивающие и без того просторную прихожую… Но одежда на вешалке, домашние тапочки… И тишина.

Конь смотрел видик в сравнительно небольшой комнате позади гостиной. Был он в пестром халате и меховых шлепанцах. По-домашнему. Смотрел мультики.

— Садись, — велел он удивленному тематикой кассеты Ласковину. — Сюда садись, в кресло. Абрек, налей ему… Чего тебе налить?

— Я за рулем, — покачал головой Андрей.

— Херня, — отмахнулся Сипякин. — Сунешь ментяре полтинник…

— Ночь, — сказал Абрек. — Дороги скользкие. Снег.

— Так пусть остается! Ласковин, у меня останешься. Абрек девочек закажет. Эскорт, двести баксов штука, хорошо будет!

— Правда, оставайся, — пробасил Абрек, кладя на плечо Ласковину увесистую длань. — Раз Петрович расщедрился, крутанем его по полной, да?

Сипякин хохотнул.

— Угу, — сказал он. — Я для своих ничего не пожалею. А ты, Ласковин, — мой. Ты, Ласковин, крепкий мужик, я таких люблю!

— Да нет, спасибо, Виктор Петрович, — сухо сказал Андрей. — У меня большие неприятности, Виктор Петрович.

Абрек убрал руку с его плеча, но по-прежнему стоял сзади. Как ни странно, Ласковина это не нервировало, а скорее успокаивало.

— Херня! — Конь мотнул головой. — Я сказал — ты отмазан. Все. Конец.

— К сожалению, не все, Виктор Петрович, — возразил Андрей.

Сипякин повернулся к нему. «Выхлоп» у него уже был будь здоров, но Конь славился умением заглатывать спиртное, сохраняя ясность мыслей.

— Опять наехал кто? — осведомился он. — Кто, суки? Ты мне скажи! — поднапуская куража. — Я им голову в жопу запихну!

— Не на меня, — покачал головой Ласковин. — Парень, который со мной был, в больнице. Машина сбила.

— Бывает, — отвернувшись, равнодушно изрек Сипякин. — Абрек, пивка мне налей. И выключи видак к екалой матери!

Что-то в его реакции показалось Андрею неестественным.

— Их машина! — с нажимом произнес Андрей.

Сипякин вновь повернулся к нему вместе с креслом (оно оказалось на колесиках), глянул холодными трезвыми глазами:

— И чего ты от меня хочешь?

Андрей ответил не сразу. Чего он, действительно, хочет от шефа? Справедливости?

— Справедливости! — ответил Андрей.

— Угу! — Конь взял из рук своего телохранителя высокий стакан с пенной шапкой, отхлебнул. — Вот, значит, как. Справедливости? Ты, еш твою мать, ты чем недоволен? Тебя не тронут, понял? Не тронут! А за каждого мудака в городе я не отвечаю! Ты понял, Ласковин? Нет?

— Значит, помощи не будет? — спокойно спросил Андрей.

Абрек сзади кашлянул.

— Мало я для тебя сделал, засранца?

— Петрович… — пробасил за спиной Абрек.

— Нет, не мало. Спасибо, — бесстрастно произнес Андрей. — Где мне их найти?

— Думаешь, я знаю? — тоном ниже задал встречный вопрос Сипякин. (Ласковин кивнул.)

— Хочешь сам разобраться?

— Да.

— Ну давай… разбирайся. Сам. Твое здоровье! — И одним глотком осушил стакан. — Киздец тебе, парень!

— Посмотрим, — сказал Андрей. — Так как насчет адреса?

— Выпить хочешь?

— Не хочу.

— Тогда будь здоров. Сам, Ласковин, это значит сам! Абрек, постой здесь, он сам дорогу найдет!

Андрей прошел через гостиную, через холл, освещенный дрожащими, имитирующими свечное пламя бра. Когда он уже готов был выйти, появился Абрек.

— Читай, — сказал телохранитель, держа перед ним бумажку с адресом. — Мaстерская улица, знаешь где?

— Знаю.

— Запомнил?

— Да.

— Там двор за воротами. Увидишь. Он, — кивок в сторону гостиной, — ничего тебе не говорил. Усек?

— Да.

— Андрюха! — неожиданно теплым голосом сказал, нет, попросил Абрек. — Забей ты на это дело, не дури!

— Поздно уже, — сказал Ласковин. Абрек покачал массивной, похожей на кувалду головой тяжеловеса.

— Ладно, твое дело. Паспорт заграничный не потерял?

Месяц назад Ласковин с Митяем возили товар к «финикам», и обоим оформили открытую визу на полгода.

— Нет, — ответил Андрей, — спасибо!

— Было бы за что, — буркнул телохранитель. — Дурак ты, кореш. Будь здоров.

И буквально вытолкал Ласковина за дверь.

Андрей проехал по Гороховой до Загородного, оттуда — налево по Московскому. Вел он осторожно, потому что дорога была скользкой, а видимость — скверной из-за мелкого снега. В нутре теплого автомобильного салона он чувствовал себя, словно моллюск в раковине. Ласковин поставил «Шелковый путь» Китаро, старенькую кассету, подаренную Зимородинским семь лет назад. Спокойней. Еще спокойней. Отрешаясь сознанием от будущего, отрешаясь сознанием от настоящего. Настоящий дзен, как говаривал Слава, нет прошлого, нет будущего… Всплыли из памяти чужие, азиатские земли. Один раз только и был… Настоящая Азия. Чужая земля…

Земля звонка, как тыквенное дно,
Дорога спит. Сухой и жаркий колос,
Вибрирующий вздыбившийся волос
Янтарной плотью впитывает зной.
Нагретый камень пахнет белизной,
Не свойственной безногим истуканам.
На скошенную лысину кургана
Садится кобчик. Мутный, слюдяной
Слой воздуха струится над дорогой,
Как марево. Отсюда до Европы —
Тридевять верст. Здесь красное вино
Из жил владык оплескивало глину
Щедрей дождя. Здесь, в небо запрокинув
Снопы бород, окрашенные хной,
Молились разноговорно и длинно,
Прижавшись трещинами губ к резной
Поверхности бессчетных талисманов,
А зной пронзал и танские румяна,
И дымку пота над худой спиной
Ползущего разбойника…

Чертовски трудно представить такое в заснеженном Питере, но показалось вдруг, что плывут мимо окна серые песчаные барханы. Чужая земля…

«Хранить, — прозвучал где-то внутри странный, посторонний (будто и не собственная мысль) голос. — Хранить. Справедливость…»

…Весной
Здесь рай. Разводья неба. И тюльпаны.
И ветер Ворс земного океана
Рождает волны, как давным-давно —
Его живой предшественник. Здесь — дно.
Дорога спит. Молочное пятно
Окатанного камня — царским креслом.
И лежбищем отшельника. Здесь место,
Где цепь верблюдов с нежным полотном,
Раскачивая чашки колокольцев,
Плыла над пыльной кучкой богомольцев,
Обернутых в лиловое сукно…
Земля звонка, как тыквенное дно
Дорога спит. ^[1]

Московские ворота возникли впереди, проплыли слева и исчезли во тьме. Занесенная снегом триумфальная арка…

Барханы исчезли. Дворники поскрипывали по стеклу, сметая ледяную пыль. Спокойней, еще спокойней. Сны, живущие внутри Ласковина, просились наружу. Страшные сны. Иголочки, покалывающие кожу на затылке. Электрический ток… ветер, подталкивающий вперед. «Ты не тот, кем кажешься, — сказал тогда его сэнсэй. — Кажешься самому себе!»

Вячеслав Зимородинский был единственным, кто знал настоящую причину. Настоящую причину, по которой Андрей остановился на лестнице. Между учеником и мастером. Кровь снилась Ласковину. Чужая кровь, смешавшаяся с его собственной. Да, он не тот, кем кажется. Поэтому сейчас едет к единственному человеку, который его поймет. При том, что сам он не понимает ничего, кроме «ты должен это сделать!» Чужая кровь, брызжущая из разорванной артерии… Там, в снах, он знал, что делает. А здесь?

«Я не буду убивать! — сказал он сам себе. — Я только верну долг!» Гири, говорят японцы. Груз обязательств.

Андрей выключил магнитофон и свернул направо, на Благодатную, а потом еще раз направо — во двор. Здесь он остановился, вытащил магнито-лу и спрятал под сиденье. Часы показывали 22.58. Поздновато, конечно, но Слава поймет.

Дверь открылась раньше, чем Ласковин нажал на кнопку звонка.

— Не шуми, — сказал Зимородинский, пропуская его внутрь. — Дашенька с хлопцами спят! Давай на кухню.

Слава усадил его за стол, налил плодового чаю и с невероятной быстротой изготовил несколько бутербродов. За ним было очень приятно наблюдать: Зимородинский двигался по кухне так же, как на татами: быстро, легко, без единого лишнего движения. Мастер всегда мастер.

Только откусив от первого бутерброда, Андрей сообразил, насколько голоден.

— Лимонник? — спросил он, отхлебнув чай.

Зимородинский качнул головой:

— Не только.

Белый спортивный костюм подчеркивал смоляную черноту его волос и жестких, загибающихся к подбородку усов.

— Почувствовал, что я иду? — спросил Андрей.

— Проще. — Слава улыбнулся, и лицо его приобрело выражение Хитрого Лиса. — Увидел твою машину во дворе. Ты кушай, кушай! Сытый голодному не товарищ.

Мягкое «г», от которого Слава не избавился за годы жизни в Питере, загнутые книзу усы и эта хитрая улыбка сообщали всякому, что родился Слава намного южнее Северной столицы. Но лишь немногие знали — насколько южнее. В Питер Зимородинский действительно перебрался из Днепропетровска. Однако впервые увидел свет в Алжире. Оттуда — в Китай, из Китая — на Кубу, снова в Китай и только в двенадцать лет, после смерти отца, оказался на Украине. Впрочем, Зимородинский не скрывал, что к боевому искусству впервые приобщился не в буддийских храмах, а в областном городе Днепропетровске, когда его тренер по самбо вдруг увлекся каратэ-до. Там, на Украине, это было баловство. Мастерством он был обязан полутора годам армейской службы, прожитым в деревянном бараке с шестью такими же сержантами-связистами и тремя вольнонаемными из местных. Один из последних, бурят по национальности, решил, что из младшего сержанта срочной службы выйдет неплохой ученик. После дембеля Слава не поехал домой, а остался там же еще на три года. Вернулся на Украину только тогда, когда его наставник решил, что обучение окончено. Спустя год Зимородинский занял первое место в своем весе на закрытом чемпионате в Таллине. И был замечен абсолютным чемпионом и одним из лучших каратеков страны. Спустя еще год Вячеслав Зимородинский переехал в Питер и получил первый дан. Его бурятский учитель данов не присваивал: есть мастер и есть ученик. И все остальное население земли. Прошел еще год — год расширения легализации и «спортизации» каратэ, и Совдеп скорчил очередную гримасу. Каратэ было запрещено, большой сэнсэй угодил за решетку (для повышения бойцовских качеств зэка, надо полагать), а сам Зимородинский, от греха подальше, вернулся на Украину. Но прошло всего два года — и он снова оказался в Питере. Этот город как наркотик. Его ядовитые испарения проникают в кровь, и избавиться от них можно разве что на солнечных берегах Калифорнии.

Таким был человек, ставший когда-то сэнсэем Андрея и по сей день остававшийся самым надежным его другом. Ласковин пришел к нему не за помощью: втягивать в свою борьбу человека с семьей, человека уязвимого, он бы усовестился. Ни Слава, ни Митяй в этом деле ему не соратники. Андрей пришел к Зимородинскому за пониманием, однако первый вопрос, который задал ему Слава, выслушав:

— Зачем это тебе?

— Я виноват, — сказал Андрей. — Парень пострадал из-за меня.

— С ним должно было случиться подобное, — возразил Зимородинский. — Я знаю Гудимова! Скорее уж я виноват, чем ты, раз не сумел научить его смирению. Ты хочешь ему помочь? Хочешь, чтоб я ему помог? Я помогу.

Это были не пустые слова. Методы Зимородинского были не менее эффективны, чем традиционная медицина. Особенно если дело касалось травм.

— Я помогу. Что еще?

— Еще я должен наказать этих!

— Андрей, — Зимородинский покачал головой, — разве ты можешь наказать всех? Волк хочет задрать овцу. Может ли глупый щенок помешать?

— Я не глупый щенок! — возразил Андрей. — Ты прекрасно знаешь!

— Это ты так считаешь. Ладно. Ты не щенок. Ты — тигр. Так вот, и тигр уступает стае диких собак. Вспомни Киплинга.

— Значит, ты считаешь, что я должен спасовать?

— Разве я так сказал?

— А разве нет?

Зимородинский засмеялся.

— Я спросил, — напомнил он, — зачем это тебе? Тебе, который уселся на обочине дороги только потому, что испугался собственной силы!

— Я не хочу убивать ради позолоченной медальки! — вспылил Ласковин.

— Вот! — с удовольствием сказал Зимородинский. — То, что требовалось! Только не кричи, пожалуйста, хлопцев разбудишь! Ты сказал: не хочу убивать ради позолоченной медальки. Разве я спорю? А теперь ты убивать готов. Ради чего?

— Не убивать… — буркнул Ласковин. — Драться.

Слава усмехнулся.

— Драться! — Андрей опять повысил голос, но вспомнил о спящих и добавил значительно тише: — Драться. Ради справедливости.

Слова показались истертыми, как коврик под дверью.

Зимородинский окинул ученика особым, «рассеянным» взглядом. Смотрел больше минуты, так что Андрею стало не по себе.

— Думаю, ты прав, — сказал он наконец. — Это твоя карма. И никуда тебе не деться. Жаль только, не я стану твоим проводником на этом пути. Могу, впрочем, дать несколько советов.

— Да? — Андрей машинально глотнул тепловатый чай. Это было не очень приятное чувство: видеть человека, знающего о тебе больше, чем ты сам. Зато было очень приятно слышать, что Зимородинский не считает его идиотом.

— Первое, — произнес сэнсэй. — Не важно, что ты делаешь. Не важно — зачем. Важно — как!

— Буддизм, — скептически улыбнулся Ласковин. И обнаружил, что хорошее настроение вернулось к нему.

— Скорее, Дао, — уточнил Зимородинский. — Может быть, тебе придется отнимать чужие жизни… Не спорь! Я сказал: может быть! Это не должно повиснуть на тебе. Теперь о конкретных действиях, — деловито продолжал он. — Как думаешь, когда в этом притоне на Мастерской будет больше всего людей?

— Вечером. Часов в семь. Но я не собираюсь тянуть до вечера…

— Зря. Как ты помнишь, воин сам должен выбирать время и место боя. Учитывая эффект неожиданности и собственную готовность. Тебе нужно время, чтобы подготовить свой дух. И чтобы подготовить возможные пути отхода. Ты не можешь выбрать благоприятное место атаки, но иметь выбор в отступлении ты можешь. Это главное. Атаковать ты сумеешь, но потом последует ответ, и это будет намного опаснее.

— Да, понимаю, — сказал Андрей, хотя, честно говоря, до сих пор не рассматривал будущее с этой точки зрения.

— Если ответный удар тебя уничтожит, твоя… акция справедливости будет иметь обратный эффект, — заметил Зимородинский.

— Я думаю, что сумею как-то сориентироваться, — сказал Андрей.

— Твой недостаток! — Зимородинский поднял палец. — Ты солдат, а не полководец. В любом случае я советую выбрать именно семь вечера!

— Почему?

— Максимальное число противников. Психологически это тебе на руку. Им это даст ложную уверенность в себе, а тебе — наилучший пост-эффект. Кроме того, вечером рефлексы обычного человека притупляются. Кое-кто будет пьян или курнет травки. Работать с неподготовленной, расслабленной, дезориентированной группой проще, чем с шестью-семью вооруженными, готовыми к схватке бойцами. В комнате, набитой народом, стрелять не станут. Сразу не станут, а потом ты уже наработаешь себе преимущество, психологический прессинг. Тебя начнут бояться. Сам ведь знаешь, что победить восьмерых иногда сложнее, чем восемнадцать. Андрей, я абсолютно уверен, что ты управишься с двумя дюжинами рэкетиров, если инициатива будет за тобой. Ты прекрасно работаешь с группой. Они «потеряют» тебя на первой же минуте.

— Как-то все просто у тебя выходит, — сказал Андрей.

— Просто, если ты ухитришься проникнуть внутрь без сопротивления. Вообще-то ты достаточно уязвим. Один точный выстрел — и все.

— Ты же сам учил меня уходить от ствола! — напомнил Ласковин.

— Я не учил тебя уходить от снайперской винтовки. Или от газовой гранаты. Ты должен полагаться на чутье. Чутье на опасность. И ты разовьешь его. Или погибнешь. Подумай, какой шанс для шага вперед! — Зимородинский улыбнулся.

— Ты имеешь в виду, что, разгромив эту шарагу, я сделаю шаг вперед?

— Нет, сэмпай! Я говорю об охоте, которая начнется потом. Ты будешь сражаться не за медальку, а за свою жизнь. Это большая удача.

— А ты, — спросил Ласковин, спросил более резко, чем хотел, — ты сражался за свою жизнь?

— Было дело, — кивнул Зимородинский. — И научись обуздывать свой боевой дух. Это звучит парадоксально, но так. Дух воина толкает тебя вперед. Сейчас — тоже. Если он будет управлять тобой, а не наоборот — мы больше не увидимся.

— Значит, — Андрей не дал Зимородинскому сменить тему, — ты сражался за свою жизнь? И что же, тебе понравилось?

— Нет, — ответил Зимородинский. — Но, как видишь, я жив. Ты покушал?

— Да, спасибо.

— Тогда отправляйся домой. Через два часа будешь спать сном праведника, так что поторопись. Если прижмет — звони. Если прижмет по-настоящему.

— Спасибо, Слава. — Андрей поднялся. — Ты мне здорово помог!

— Я буду молиться за тебя… ученик! — серьезно сказал Зимородинский. — Будь здоров, сэмпай! Когда мы увидимся снова, ты уже станешь мастером!

Примерно в то время, когда Андрей Ласковин покинул квартиру своего учителя, в загородном доме, удаленном примерно на пятьдесят километров от черты города, раздался телефонный звонок.

— Это Сипякин! — проворчало в трубке. — Хозяина позови!

— А… Конь, — отозвался мужской голос. — Занят он. Завтра звони!

— Занят? — недовольно произнес Сипякин. — Ну тогда… тогда передай ему, что тот, о ком мы говорили, ну, он знает, в общем…

— Я в курсе, Конь, — сказал мужской голос. — Короче!

— Ну так передай: мужик настроен серьезно, крепко завелся, пусть имеет в виду!

— Насколько крепко? — Собеседник Сипякина не скрывал насмешки. — Торчком? Ладно, Конь, мы имеем. Спасибо, что предупредил! — Мужчина на другом конце линии расхохотался и бросил трубку.

— Коз-зел! — злобно процедил Сипякин, услышав короткие гудки. — Ну что уставился? — рыкнул он на телохранителя, кривящего губы.

— Подставляешь своего! — сказал Абрек, выдвинув вперед и без того внушительную челюсть.

— Заткни пасть! — рявкнул Сипякин, закашлялся, схватил бутыль «Смирнофф», налил полстакана и разом выплеснул в глотку. Руки у него тряслись.

— Какой он тебе свой, — уже спокойнее продолжал Конь. — Фраер он!

— Жалеть будешь, — негромко произнес Абрек.

— Хорош целку строить! — сердито бросил Сипякин. — Я тоже рискую! Все мы рискуем!

— Все, — согласился телохранитель. — Только ты жопу свою в кресле прячешь и подняться надеешься. А парня так и так в парашу спустят!

— Потому что мудак!

— Потому что честный! — возразил телохранитель. — А ты, Петрович, честных не любишь!

— Я преданных люблю! — закричал Сипякин. — Преданных! Вроде тебя, кабан! Кончай базар! И позвони этой, Мануэли, пусть приедет! Едздаться хочу!

— Хрен там, — сказал Абрек. — Мандраж у тебя. Не телка тебе нужна, а седуксен.

Сипякин хрюкнул.

— Глянешь на тебя, — сказал он, — говядины кусок! Зачем такой елде мозги, Абрек?

— Узнаешь. Когда Крепленый тебя раком поставит!

— Хер! — закричал Сипякин. — Хер он узнает! А узнает — так Тошка меня покроет!

— Угу. Во всех смыслах. Звонить бляди или передумал?

— Не звони. Не хрен баксы тратить. Налей мне стопарь и пожрать принеси. Проголодался я! — Он откинулся в кресле, прижмурился. — Я, Абрек, — хозяин жизни! Мне хорошо кушать надо!

— Мандавошка ты, — проворчал телохранитель и отправился на кухню разогревать пиццу.

А шеф его тупо уставился в телевизор и долго не мог сообразить, куда пропал звук. Потом вспомнил, взял пульт, и комнату наполнил вой подраненного Хищника.

— Хер им, — пробурчал Сипякин, обращаясь сразу ко всему миру. — Хер им! Абрек, сука, я же сказал: стопарь налей! Боров егучий! — И потянулся к бутыли.

Annotation

Александр Мазин Я — Инквизитор

notes

Примечания