Чем больше спишь, тем меньше высыпаешься.

   Я ощутила странный запах — то ли сырой земли, то ли мокрой травы, удивилась сквозь сон, чихнула и открыла глаза. Взгляд наткнулся на цветы, веером уложенные на моей груди. Сначала я удивилась и решила, что все еще нахожусь в объятиях Морфея, потом попыталась пошевелить ногой, но не смогла и притихла. В комнате царит холодный полумрак, мое тело, накрытое шелковым покрывалом, отказывается мне повиноваться, руки аккуратно сложены на груди, и повсюду, куда ни кинь взгляд, разбросаны бордовые розы. Я умерла! Едва эта ужасная мысль посетила мою голову, как я заорала:

   — Помогите, убивают!

   Послышались шум, сопение. Ноги будто освободились от оков, я села и перевела дух. Так, я в своей спальне, в новом доме в Мопсине, куда мы не так давно переехали всей семьей. Коттедж еще даже не обставлен до конца. Вчера я купила новые занавески, а к ним в придачу в магазине дали покрывало. Вообще говоря, я планировала украсить этим комплектом комнату Лизы, но она, увидев чудесные розовые гардины, возмутилась:

   — Да ты что, Лампа! Я, по-твоему, придурочная Барби?

   — При чем тут Барби? Посмотри, какие симпатичные шторы, — попыталась я уговорить капризницу.

   — Ни за что! — отрезала Лизавета. — Скорее умру, чем поселюсь в комнате, оформленной, как гробик для кролика.

   Я тяжело вздохнула и отправилась к Кирюшке.

   — Милый, — заворковала я, — ты утром очень рано просыпаешься.

   — Конечно. А все потому, что солнце бьет прямо в глаза, — тут же попался на крючок подросток. — Когда мы наконец купим жалюзи?

   — Я как раз отхватила великолепные занавески. Давай повесим? — заискивающе заулыбалась я. — Кстати, к ним прилагается весьма симпатичный… э… плед. Тебе понравится.

   — Супер! — оживился Кирюша.

   — Иди, попей чаю, а я тут все устрою, — коварно предложила я.

   — Нет, — заартачился Кирилл, — тебе лучше на стремянку не лазить, я сам. Где шторы?

   Делать нечего, пришлось показать приобретение.

   — Ты собралась водрузить ЭТО на мои окошки? — в ужасе осведомился мальчик. — Только через мой труп! Никогда! Вдруг ко мне гости придут? Хуже той жути, которую ты приволокла, только майка с человеком-пауком, купленная кем-то в припадке маразма в августе.

   Мне стало обидно:

   — Футболку купила я, на распродаже!

   — Правда? — округлил глаза Кирюша. — Совсем забыл. Но все равно, лучше смерть, чем розовые тряпки в моей комнате.

   Прижав к груди пакет с покупками, я потрусила в спальню Юлечки и Сережки и с разочарованием поняла: у них слишком большие окна. По той же причине гардины не удалось пристроить ни в Вовкиной комнате, ни в Катюшиной. Оставалось только украсить собственную норку. Если честно, я не люблю цвет молочного поросенка, больного краснухой, предпочитаю бежево-персиковую гамму, но не выбрасывать же комплект!

   Весь вчерашний вечер я пришивала колечки, а потом, балансируя на стремянке, цепляла их при помощи «крокодильчиков» к карнизу. Процесс затянулся за полночь, я устала и поленилась полностью расстелить постель, просто заползла под новое шелковое покрывало и мирно заснула, а в спальню проник холод из распахнутого окна — на улице сентябрь, днем вроде тепло, но ночью столбик термометра стремительно опускается. Пошевелиться же я сейчас не могла из-за мопсов, которые устроились спать рядышком. Если в вашем доме есть собака, которая беззастенчиво дрыхнет в хозяйской постели, то вы знаете, каким тяжелым становится даже крохотная чихуа-хуа, когда она сладко похрапывает. Муля, Феня, Капа и Ада сдавили меня, несчастную, со всех сторон!

   Ну и что должен подумать разумный человек, очнувшись недвижимым в холодном помещении, накрытый скользким шелковым покрывалом, да еще заваленный свежесрезанными розами? У вас есть варианты? У меня нашелся только один.

   Я сбросила розы и потрясла головой. Откуда в моей спальне цветы?

   Дверь скрипнула, в щель влезла голова Лизы.

   — Ты чего кричишь?

   — Чуть с ума не сошла от ужаса, — призналась я. — Очнулась, заваленная венками, и подумала, что умерла и лежу в гробу.

   — С тобой невозможно иметь дело! — неожиданно разозлилась девочка. — Тут живые цветы, а не искусственные венки. Не пихайся, поосторожней!

   Последние слова относились к Кирюше, который бесцеремонно втолкнул ее в мою спальню, вошел следом и радостно спросил:

   — Лампе понравилось?

   — Нет, — сердито ответила Лиза. — Она решила, что ее хоронить собрались.

   — Так это ваша работа! — осенило меня. — Ну спасибо!

   — Пожалуйста, — фыркнула Елизавета и убежала.

   — Что за идея пришла вам в голову? — накинулась я на Кирюшу. — Я чуть инфаркт не заработала, посчитав себя покойницей!

   Кира нахмурился, молча пошел к двери, обернулся и сказал:

   — Знаешь, Лампа, ты странный человек. Сначала жалуешься на отсутствие романтики и внимания с нашей стороны, а когда мы о тебе заботимся, выражаешь недовольство.

   — Я не просила засыпать себя розами! — стала оправдываться я. — Если вы хотели подарить мне цветы, отчего не преподнесли их в виде обычного букета?

   — Послушай, — заворчал Кирюша, — у тебя беда с памятью. Мы в понедельник вечером вместе смотрели кино… Припоминаешь?

   Я кивнула. Действительно, в понедельник после программы «Время» я легла в своей комнате и мирно читала журнал. Спокойный отдых был прерван появлением детей, которые стали настойчиво звать меня посмотреть новый фильм. Я не большая любительница продукции Голливуда, но обижать ребят не хотелось, поэтому поплелась в гостиную, плюхнулась в кресло и уставилась в экран. Актеры стреляли, спасали Америку от террористов, а я думала о своем.

   — Тебе так захотелось цветов! — продолжал Кирюша.

   — Мне? — поразилась я.

   — Ну да, — кивнул он. — В самом конце фильма главная героиня просыпается в кровати, вся заваленная орхидеями. Мы с Лизкой заржали, а ты пробормотала: «Ничего вы не понимаете. Это же великолепно, когда встречается мужчина, готовый на столь романтический поступок».

   Я еще больше изумилась.

   — Я так сказала?

   — Угу, — буркнул Кирилл, — потом тяжело вздохнула, встала и ушла. Тогда мы с Лизаветой решили сделать тебе сюрприз. И что вышло?

   — Огромное спасибо! — опомнилась я. — Шикарно получилось! Неожиданно!

   — На орхидеи у нас бабла не хватило, — помрачнел Кирюша, — а вот розы мы раздобыли.

   — Где? — спросила я.

   — Неважно, — фыркнул Кирилл. — Хотели тебя порадовать, а получилась фигня. Ну покедова…

   Я почувствовала себя виноватой. Надо постараться исправить ситуацию. Нет бы мне сообразить, что, лежа в гробу, человек ничего не способен увидеть!

   На тумбочке запрыгал мобильный, я схватила трубку и услышала звонкий голос Нины Косарь.

   — Уже выехала?

   — Да-да, — моментально соврала я, — стою в пробке, на шоссе мост чинят…

   — Не лги, — осадила меня подруга, — ты сидишь дома.

   — И как ты догадалась? — поразилась я.

   Нина рассмеялась.

   — В автомобиле ты включаешь радио с ужасными попсовыми песенками, так что, если ты за рулем, из трубки фоном доносится: «Ля-ля-ля, любовь, кровь, улетаю к звездам». А сейчас я слышу лай. Только не говори, что прихватила с собой на работу Мулю или Рамика в качестве служебной собаки.

   — Извини, — пробормотала я, — одеваюсь.

   — Поторопись! — велела Нина. — Надеюсь, сумку ты собрала с вечера.

   Я сунула сотовый в карман пижамы и побежала умываться.

   О том, как мы с Ниной познакомились, подружились и основали детективное агентство, рассказывать не стану. За довольно короткий срок нам с Косарь удалось с успехом справиться с несколькими непростыми делами, и мы прилично заработали. Обычно говорят, что у дурной славы быстрые ноги, но и у хорошей они оказались резвыми — к нам косяком пошли клиенты, и мы уже подумываем о расширении агентства, найме новых служащих. Похоже, скоро вытесним с рынка фирму «Пинкертон».

   Пару дней назад к нам в офис пришел симпатичный мужчина и рассказал странную историю.

   Кончина крепостной не расстроила Филимона, он не собирался отменять свое бракосочетание из-за какой-то дворовой девки. На торжественное венчание собралось огромное количество гостей. И вот, когда жених с невестой встали у алтаря, а местный батюшка начал речь, из толпы послышался шум, потом раздался крик:

   — Стойте!

   Священник осекся, гости стали шушукаться. Филимон побагровел и велел:

   — Продолжайте обряд!

   Но тут к молодым подбежала женщина в поношенной одежде, закутанная в платок.

   — За то, что ты, барин, сделал с моей дочерью, не бывать вашему счастью! — закричала она.

   Присутствующие растерялись, а тетка подняла правую руку и выкрикнула.

   — Проклинаю весь твой род! Пусть у тебя выживет лишь один ребенок, а остальные умрут, пусть у сыновей и внуков Брыкиных никогда не остается более одного чада, даже если они по десять раз женятся, и так до седьмого колена. А в том колене род прервется! Задумает барин жениться — все его суженые погибнут в муках. Куковать последнему Брыкину бобылем, умереть ему никому не нужной собакой! Аминь! В церкви клятву произнесла, на святой иконе скрепила.

   Не успели гости и жених с невестой глазом моргнуть, как с одной из стен неожиданно сорвалась икона, упала на пол и разлетелась в обломки. Толпа в ужасе стала креститься, священник отпрянул к алтарю.

   — Вот! Услышал Господь мое проклятие! — заорала безумная мать Даши. — Филимон, если хочешь свой род спасти, воспитай сына от моей дочери, только он или его потомки заклятие снять смогут. Да будет так!

   Дальнейшее произошло в доли секунды. Женщина выхватила из-за пазухи нож и резанула им себе по горлу, фонтан крови взлетел вверх и обрушился на белое платье невесты, девушка грохнулась без чувств. Бракосочетание не состоялось, родители подхватили лежащую в обмороке дочь и бросились к карете. А безумная мать Даши скончалась подле алтаря.

   Целый год в гостиных только и говорили, что о прерванной свадьбе. Филимон в свете не показывался, сидел взаперти в своей усадьбе. Но местные сплетницы потрясли уездного врача и узнали от него много интересного.

   Брыкин взял под опеку сына Даши, нарек его Андреем, поселил в своем доме, нанял мамок, нянек и велел им ухаживать за младенцем как за барчуком.

   — Испугался Филимон, — шептались дамы в гостиных. — Да оно и понятно почему!

   Лет через пять после этого происшествия Брыкин сделал предложение Марфе Загоскиной и получил отказ.

   — Боимся, батенька, с тобой родниться, — честно признался старик Загоскин.

   Филимон молча проглотил обиду и попытался ухаживать за Машей Водиной, родовитой, но бедной девушкой. Для родителей Марии, воспитывающих семерых дочерей, жениховство Брыкина являлось, в общем-то, счастьем, феерическим везением, но все же отец и мать Водиной не согласились на свадьбу.

   Будучи отвергнут даже самой последней невестой уезда, Филимон закрыл усадьбу и уехал в неизвестном направлении. Домой он вернулся через три года вместе с супругой, темноволосой Настей, она вела за руку мальчика лет восьми, а большой живот свидетельствовал о беременности женщины.

   Окрестные помещики замерли в ожидании. Настя родила дочь, но та в младенчестве умерла. Через два года Брыкины потеряли следующего ребенка, и тут добрые кумушки открыли Насте правду о проклятии и задали вопрос:

   — Разве ты не знаешь о Дарье, родительнице Андрея?

   — Нет, ничего про мать мальчика не ведаю, — растерялась Настя. — Мне муж просто сказал: «Андрюша мой воспитанник, сирота, я его из милости приголубил».

   Короче, у Филимона Брыкина выжил только первый сын, Андрей. Он благополучно вырос, рано женился на симпатичной девушке, стал отцом девочки, которая скоро умерла. Потом скончались и его второй, третий ребенок. Из всех отпрысков Андрея в живых остался лишь сын Петр. В округе снова заговорили о проклятии. Все получалось так, как предсказала мать Даши: дети Брыкиных умирали. Родители выплакали все глаза, глядя на страдания малышей, а потом отпевая их в церкви…

   Григорий замолк.

   — Очень жестокая сказка, — поморщилась Нина, — и сюжет затасканный, я уже не раз слышала подобные истории про проклятие до седьмого колена. Какое отношение эта фантазия имеет к Павлу Брыкину?

   — Так он и есть то самое седьмое колено, — совершенно серьезно заявил Селезнев. — У Павла было три сестры, и они умерли: Лиза в десять лет от аппендицита, Лена в пять от скарлатины, а трехлетняя Варя утонула в реке.

   — Это простое совпадение! — фыркнула Нина.

   — У отца Павла, Николая, было четыре брата, — вздохнул Григорий, — в живых остался лишь он, старший. Я уже говорил вам про семейную Библию Брыкиных? Она напоминает мартиролог — бесконечные записи о смерти наследников рода. В живых у каждого поколения оставался лишь один ребенок, а на Павле, если вспомнить проклятие, род закончится, его жены умрут. Все до одной.

   — Думаю, не следует столь буквально воспринимать семейные легенды, — усмехнулась Нина.

   Клиент всплеснул руками.

   — Понимаете, это правда! В восемнадцать лет Паша влюбился в Алену Звереву. Девушка ответила ему взаимностью, и они расписались. Но очень скоро молодая жена умерла, у нее случился аллергический шок.

   — Трагично, но неудивительно, — заметила Нина.

   — Учась в институте, Павел обратил внимание на Жанну, — продолжал Григорий, — очень симпатичную девушку. Сделал ей предложение, сыграли свадьбу. Они были так счастливы! А потом жена Паши погибла. И снова от аллергического шока.

   — Немного странно, — ответила я. — Редко у кого погибают обе супруги подряд, да еще по одной причине.

   — Спустя некоторое время Павел расписался с Ксенией. Но и она плохо кончила — утонула в речке! — воскликнул Селезнев.

   Нина прикусила губу.

   — Ни одна из жен с Пашей долго не прожила, — заметил Григорий. — После смерти Ксении мой друг стал сторониться женщин, но время шло, страх поубавился, и сейчас Павлик опять влюблен, на этот раз в Веру Путинкову, намерен с ней расписаться. Мне просто не по себе.

   — Не верю я в глупости, — поежилась Косарь, — во всякие проклятия и сглаз, в зомби и вампиров. Любое загадочное обстоятельство имеет реальное объяснение. Но рассказанное вами звучит по меньшей мере удивительно.

   — Вы рассуждаете как моя любимая жена Клара, — восхитился Григорий. — Она сказала: «Мы должны найти убийцу!»

   Нина заморгала, а я в недоумении спросила:

   — И кто кого убил?

   Селезнев вынул из кармана замшевый мешочек, вытащил из него очки, внимательно осмотрел, водрузил их на нос и торжественно произнес:

   — Кто-то лишает жизни жен Павла.

   Мы с Ниной переглянулись.

   — Вы только что со смаком рассказали семейную легенду Брыкиных, — напомнила Нина, — пытались убедить нас, что в ней все правда, а теперь заговорили о насильственной смерти. Где логика?

   Нина схватилась за сигареты, а Селезнев продолжал:

   — Как только Паша окольцует Веру, преступник начнет действовать.

   — Навряд ли он сразу кинется уничтожать невесту, — я решила слегка остудить пыл клиента. — Киллер, скорее всего, обставит дело так, чтобы все выглядело как несчастный случай. И мы не можем постоянно находиться около Веры, если только Павел не объявит, что нанял для будущей супруги секьюрити. Боюсь вас разочаровать, но все равно скажу: если кто-то твердо решил избавиться от человека, последнему не спастись. Не может же девушка всегда и везде ходить в сопровождении охраны и спать под присмотром «шкафов» с оружием.

   — Придется постараться и вычислить мерзавца в кратчайший срок, — заявил Гриша, — одна из вас поселится в доме и будет зреть в сто глаз.

   — Думаю, в присутствии сыщика негодяй затаится, — не согласилась я с планом Селезнева.

   — А никто и не узнает, что вы сыщик, — заговорщицки улыбнулся Гриша, — правда будет известна только мне и моей любимой жене Кларе.

   — Постойте, а Павел? — удивилась Нина.

   — Ни в коем случае! — воскликнул Селезнев. — Павел очень умен, он четко идет к поставленной цели, но лишь в бизнесе. В личной жизни Брыкин наивен. И он верит в проклятие.

   — Каким образом одна из нас поселится рядом с Брыкиным и Верой, не рассказав им о своем задании? — прервала Григория Нина.

   Селезнев открыл портфель и начал в нем рыться, бормоча:

   — Моя Клара придумала изумительный план. Помните Ксению?

   — Ту, которая утонула? — поинтересовалась я.

   — Да, — подтвердил Григорий. — У нее есть отец, великий математик Исидор Ринг, мировая величина. Я, простите, очень плохо разбираюсь в точных науках, даже считая на калькуляторе, делаю ошибки. А вот моя жена Клара…

   На сей раз выслушивать очередную хвалебную оду незнакомой бабе не захотела уже я, поэтому решительно остановила клиента:

   — Давайте говорить о конкретных делах!

   Нина кашлянула, а Григорий как ни в чем не бывало поскакал дальше:

   — Исидор гений, это признают даже в России. В советские годы Ринг работал на оборону, и с ним постоянно ходили два охранника. Математик был обласкан властями, ему дали шикарную квартиру — наверное, четыреста квадратных метров. Понимаете, как относилась советская власть к Исидору, если его семье из трех человек выделили такое жилье? Жена Ринга давно умерла, дочь Ксюшу он воспитывал один. Когда та скончалась, Павел остался жить с тестем. Вернее, Брыкин и его супруга все время обитали в квартире математика, но Паша не ушел от старика и после смерти Ксении, остается с ним до сих пор. А в ближайших соседях у Ринга Матвей Ромашин, старый друг Исидора, тоже гений, только физик.

   — Значит, у Брыкина нет своего дома? — уточнила Нина.

   Григорий кивнул:

   — Именно так.

   — Похоже, его дела идут не очень хорошо, — предположила Косарь.

   Селезнев замахал руками:

   — Фирма процветает!

   — Но почему тогда Павел до сих пор ютится с бывшим тестем? — не успокаивалась Нина.

   — Ютится! — закатил глаза Григорий. — В тех хоромах стаду слонов легко заблудиться. Павел любит Исидора, считает его своим отцом или дедом. Старик не может жить один, перевезти его в другое место нельзя, он, как белка, обжился в родном гнезде. Как-то раз Паша захотел побаловать Исидора и отправил его в лучший отель в Карловых Варах. А Сидя — так Исидора свои зовут — там и трех дней не выдержал! Ему нужно находиться в любимом кабинете среди книг, и чтобы Матвей по вечерам заходил. Понимаете?

   — Думаю, да, — сказала я.

   — Павлик не осмеливается даже ремонт сделать, — засмеялся Селезнев, — в квартире до сих пор наружная электропроводка.

   — Провода тянутся прямо по стене, намотанные на маленькие фарфоровые ролики? — уточнила Нина.

   — Верно, — согласился Селезнев. — Чтобы сделать реконструкцию жилья, понадобится около года. А куда Исидора девать? Паша хотел отремонтировать квартиру, позвал специалистов, а те ему и наговорили: плитку в ванной месяц срубать придется — ее при Сталине клали, а тогда халтурить боялись, да еще кухня вся в кафеле до потолка. Вот Брыкин и плюнул. Раньше у Павла жила домработница Олимпиада. Она недавно скончалась. Ничего криминального, бабуле было за восемьдесят, даже ближе к девяноста. Паше некогда заниматься поиском прислуги, поэтому он попросил мою Клару о помощи.

   — Понятно… — Нина оперлась локтями о стол. — Лампа, изображать поломойку будешь ты!

   — Почему я?

   — Наверное, там и готовить надо? — прищурилась Нина.

   — Конечно, — подтвердил Григорий.

   — Стирать, гладить, убирать? — не успокаивалась Нина.

   — Естественно, — пожал плечами Селезнев.

   — Мои кулинарные способности дальше яичницы и заварки «бомж-пакета» с лапшой быстрого приготовления не идут, — захихикала Косарь, — при виде утюга у меня начинаются судороги, а на стиральный порошок давно аллергия. Одним словом, если я буду заниматься хозяйством, меня вытолкают взашей через день. А Лампа у нас — гений домашнего очага.

   — Ага, — ехидно протянула я, — всегда удачно подавляю судороги при виде утюга. Кстати, ты не пыталась приготовить борщ? Это простое дело, могу научить.

   — Нет, спасибо, — живо отказалась Нина. — К тому же надо жить у них в доме, а куда я своих пацанов дену? Кто их из садика заберет? Дед Мороз?

   — Значит, договорились! — потер руки Селезнев. — Завтра к полудню приезжайте в агентство, я вас доставлю к Исидору, познакомлю с ним, и начинайте работу. Двенадцатого у Павла день рождения, тогда всех и увидите.

   И вот я стою в нашем офисе, держа в руках небольшой саквояж. С минуты на минуту должен подъехать Григорий, чтобы отвезти меня к месту службы.

   — Помни, никто не должен знать, кто ты на самом деле, — поучала меня Нина. — Ни у одного человека, включая самого Брыкина, не должно зародиться подозрений.

   — Знаю, — ответила я.

   — Очень неразумно внедряться в семью под своей фамилией.

   — Может быть, и так, — согласилась я.

   — Насторожишь кого-нибудь! Имя Евлампия слишком необычное.

   Я решила не спорить с Косарь.

   — Поэтому держи документ, — довольно улыбнулась Нина. — Оцени мою ментовскую предусмотрительность и оперативность — за пару часов ксиву раздобыла. Кстати, она подлинная, никакой джинсы. Любуйся!

   Я открыла темно-бордовую обложку и увидела собственное фото.

   — Ну и ну! — непроизвольно воскликнула я.

   — Супер, да? — напыжилась Нина. — Есть, есть еще у меня контакты в нужных местечках! Есть еще порох в пороховницах! Выучи свои имя, отчество, фамилию и место прописки. Хотя, думаю, никто тебе там допроса с пристрастием устраивать не станет.

   Мои глаза переместились чуть выше. Обезьянкина Альбина Спиридоновна, год рождения — 1946. Меня будто кипятком окатили.

   — Нина!

   — Чего? — продолжала довольно улыбаться Косарь.

   — Я намного моложе! Неужели выгляжу на шестьдесят?

   Подруга скрестила руки на груди.

   — Если честно, в последнее время ты не очень хорошо выглядишь — бледная, синяки под глазами в пол-лица.

   — Я не похожа на пенсионерку!

   Нина опомнилась:

   — Конечно, нет.

   — Тогда почему паспорт на даму преклонного возраста? — обозлилась я.

   — Я торопилась ксиву найти, схватила первую попавшуюся, — застрекотала Косарь. — Не обижайся, зато корочка подлинная. А на год рождения никто не посмотрит!

   — Вдруг математик придирчив? Его внимание, скорее всего, и зацепится за цифры!

   Косарь стала раздражаться.

   — О господи! Если он удивится, скажешь: ботокс и фитнес творят чудеса, я сделала подтяжку, вколола себе стволовые клетки и вообще проповедую раздельное питание, никогда не употребляю селедку вместе с кефиром, отсюда и молодость.

   Но я не успокаивалась:

   — Фамилия восхитительная. Всю жизнь мечтала быть Обезьянкиной!

   — Так ведь это не навсегда.

   — Но… — попыталась я продолжить спор и тут же замолчала, потому что в офис вошел Григорий.

   Пропустив меня в темную прихожую, где резко пахло кошками, Селезнев заорал:

   — Исидор!

   Голос его гулко покатился внутрь квартиры и затих, я всматривалась в темноту.

   — Сидя! — вновь загремел Григорий. — Подойди сюда, Сидя! Ты опять оставил дверь открытой, Исидор! Ну куда подевался выключатель?

   Я сделала шажок вправо, наступила на что-то мягкое, оно судорожно дернулось, мяукнуло, и в ту же секунду под потолком тускло вспыхнула маломощная лампочка. Я застыла от удивления. Стен не было, вместо них от грязного затоптанного пола вздымались бесконечные книжные полки, в углу висела вешалка, под ней громоздилась гора ботинок, чуть поодаль стоял круглый столик из красного дерева, а на нем высился настоящий раритет — черный телефонный аппарат с наборным диском. Когда-то, помнится, такой агрегат стоял в кабинете моего отца.

   — Сидя! — вопил Григорий. — Отзовись!

   — Мы тут, на кухне, — долетело из коридора.

   — Пошли, — приказал Селезнев. — Прямо, налево, направо, прямо! Все, дотопали.

   Я вошла в почти тридцатиметровую комнату, увидела круглый стол, несколько венских стульев и двух стариков, одетых, несмотря на относительно теплый сентябрь, в уютные душегрейки из дубленой овчины. Дедушки играли в шахматы.

   — Исидор, я привел новую домработницу, — возвестил Селезнев.

   — Спасибо, дружок, — сказал один божий одуванчик. — Мотя, ты в опасном положении.

   — Нет, Сидя, — бойко пропищал второй дедуля, — я применю защиту Таля, и тебе конец, как шведу под Полтавой.

   — Всегда считал, что та победа была для русской армии случайной, — задумчиво протянул Исидор.

   — Сидя, это новая прислуга! — надрывался Гриша.

   — Здравствуйте, деточка, — опомнился математик, — рад знакомству.

   — Я пойду, — обрадовался Селезнев и ретировался.

   — Шах! — объявил Мотя. — И мат!

   — Не может быть! — подскочил Исидор. — Невероятно! Ты сжульничал!

   Матвей захохотал, Сидя обиженно засопел и тут же предложил:

   — Еще разок?

   — С удовольствием, — ответил компаньон, — мои белые.

   — Ты ими уже играл!

   — Так я и победил.

   — Это нечестно! Хотя ладно, — махнул рукой Исидор. — Мотя, ты жулик! Я еще в сорок втором году был чемпионом нашего НИИ!

   — Боюсь, тебя подводит память. Перед войной на турнирах всегда побеждал Никитин из второго отдела, — напомнил его приятель.

   — Простите, пожалуйста, — вмешалась я в беседу, — чем прикажете заняться?

   Старички уставились на меня.

   — А вы кто? — спросил Исидор.

   — Новая домработница.

   — Куда подевалась Липа? — поинтересовался Мотя.

   Преодолев секундную растерянность, я ответила:

   — Она заболела.

   — Что случилось? — в один голос вопросили божьи одуванчики.

   — Аппендицит, — лихо соврала я, не желая сообщать старикам, что моя предшественница скончалась.

   — Вы путаете, деточка, — расставляя фигуры, ответил Исидор, — Липе его вырезали в пятьдесят пятом.

   — Верно, — подтвердил Матвей, — нам на конференцию уезжать, а Липу скрутило.

   — Как вас зовут, ангел? — догадался спросить Исидор.

   — Анжелика Мартышкина, — представилась я.

   — Паспорт есть? — задал следующий вопрос Матвей.

   — Конечно, — кивнула я.

   — Давайте, — велел Исидор.

   Я протянула ему темно-красную книжечку, Сидя начал изучать документ.

   — Она представилась Анжеликой Мартышкиной? — спросил через некоторое время дедок.

   — Я слышал четко, — отрапортовал Мотя, — Анжелика Мартышкина.

   — Но здесь написано — Альбина Обезьянкина, — протянул Сидя.

   Чувствуя себя последней идиоткой, я удрученно молчала. Так и знала, что смена имени добром не кончится! Сейчас меня с позором выкинут вон…

   — Ничего, солнышко, — ласково пропел Исидор, — с каждым может случиться. Я порой домашний адрес путаю. Дорогу знаю, а название улицы из головы вылетает. Вы молодая, семидесяти еще не стукнуло, а в этом возрасте склероз можно остановить. Надо принимать рыбий жир.

   — Попьете наш коктейль, мы сами состав разработали, и память восстановится, — заявил Мотя.

   — Да какая, собственно, разница — Обезьянкина, Мартышкина или Макакина? — вещал Исидор. — Если вам больше по вкусу имя Альбина, так вас и станем звать. Но мне нравится Анжелика.

   — Душенька, взбодрите чайник, — попросил Мотя.

   Я перевела дух и отправилась искать электроприбор. Через пять минут мною было сделано несколько открытий. Воду тут кипятят в эмалированном старом монстре, а плитой служит агрегат, похожий на железный комод. Ни о каком электронном зажигании и речи не шло. Горелки накрывались чугунными решетками, чуть пониже, над дверцей духовки, была надпись «Газоаппарат. 1952 год».

   — Солнышко, как там наш чаек? — осведомился Мотя.

   — Извините, не могу зажечь газ, — призналась я. — Конечно, я готова сварить вам обед из трех блюд, но давным-давно не пользуюсь спичками. К тому же их тут нет!

   — Ничего, дружочек, сейчас разберемся… — менторским тоном завел Сидя. Он встал и, шаркая ногами, обутыми в домашние тапки разного цвета, подошел ко мне. — Видите на стене палочку красного цвета?

   — Да, — чувствуя себя кретинкой, ответила я.

   — Это зажигалка, — вещал дед, — очень удобная штука, я ее из Лондона привез э… э… э…

   — Конгресс тысяча девятьсот шестьдесят второго года, — резво перебил друга Мотя. — Тебе тогда английская королева премию вручила, золотую статуэтку.

   — Да? Не помню, — почесал бровь Сидя. — А вот про зажигалочку не забыл. Купил ее в магазине около гостиницы, работает по сию пору отменно. И так, душечка, нажимаете на кнопочку, слышите звук цик-цик-цик, и подносите к горелке. Пах — огонь возгорелся!

   — Спасибо, — сказала я.

   — Никогда не поздно научиться зажигать газ, — заявил Сидя, возвращаясь к шахматам.

   — Человек живет до тех пор, пока осваивает новые знания, — подхватил Мотя.

   Твердо решив реабилитироваться в глазах стариков, я порылась на полках и поняла — тут не уважают кофе. На центральном месте белела фарфоровая банка с надписью «Чай».

   Заварка пахла анисом, но меня это не смутило. Я ополоснула фарфоровый чайник, стоявший на мойке, насыпала в него три ложки темно-коричневых гранул, залила кипятком, подождала пару минут и поставила емкость перед стариками.

   — Еще кружечки, мой ангел, — попросил Сидя.

   Я покосилась на старика. Ох, кажется, он посчитал меня идиоткой, решившей, что хозяин с гостем будут хлебать из носика чайника. Чашки нашлись в сушке, я аккуратно налила в них темную жидкость. Мотя осторожно сделал глоток и посмотрел на Сидю, Исидор моргнул, тоже отхлебнул и спросил:

   — Что это?

   — Чай, — ответила я.

   — А где вы его взяли, дружочек?

   — В банке, — я ткнула пальцем в фарфоровую тару.

   Исидор улыбнулся.

   — Солнышко, там же сбор от кашля. Неужели вы не поняли по запаху?

   — Нет. Вернее, я уловила аромат аниса, но решила… подумала… — начала оправдываться я. — Там же надпись «Чай»!

   — Заварка находится в банке с надписью «Вермишель», — сообщил Сидя.

   — Ага, — растерянно кивнула я.

   — В «Чае» грудной сбор, в «Соде» перец, в «Муке» лапша, — ввел меня в курс дела Исидор. — Ну ничего, разберетесь. Вот что, дружочек, я вас на сегодня амнистирую. Устраивайтесь спокойно в своей комнате.

   — Спасибо, — пробормотала я. — А где она?

   — Пятая дверь слева по коридору, — улыбнулся Сидя.

   — Вы понимаете, что значит «слева»? — спросил у меня дипломатичный Мотя.

   — Да, — подтвердила я.

   — Левой рукой не пишут, — Сидя решил все же помочь домработнице-дебилке, — ложку и авторучку мы держим в правой и ее же протягиваем, чтобы поздороваться. Если запутаетесь, возвращайтесь!

   — Внимательно считайте до пяти, — воскликнул Мотя, — не торопитесь. Раз, два, три… Что у нас дальше?

   — Четыре, пять, — со вздохом продолжила я.

   — Ай, молодец! — оживился Сидя.

   — Умница, — похвалил Мотя.

   — Дорога к знаниям начинается с прилежания, — отметил Сидя.

   — У вас талант к математике, — подхватил Мотя.

   Испытывая комплекс первоклашки, побывавшей на заседании Академии наук, я пошла по бесконечному коридору, считая высокие белые двери. Раз, два, занавеска на стене, три, четыре, снова занавеска, пять! Я толкнула дверь, шагнула в абсолютно темное помещение, наткнулась на что-то холодное, взвизгнула, пошарила руками по стене и нащупала выключатель.

   Вспыхнул тусклый свет — очевидно, хозяева экономят на электричестве.

   Сначала глаза наткнулись на книжные полки, забитые «толстыми» журналами, выпущенными еще в советские годы: «Новый мир», «Иностранная литература», «Октябрь», «Звезда Востока», «Нева». Похоже, в свое время Ринг выписывал всю периодику. Затем я приметила белый короб под потолком, тянущиеся от него вниз трубу и цепочку с фарфоровой ручкой и лишь потом увидела огромный унитаз, на котором с полным комфортом мог бы устроиться слон.

   Пришлось выйти и повторить путь. Пятая по счету дверь опять оказалась входом в сортир. Собравшись с духом, я вернулась на кухню и спросила:

   — Моя комната пятая?

   — Верно, — подтвердил Исидор.

   — Но там уголок задумчивости! — прошептала я.

   — Кабинет в другом коридоре, — поразился Сидя.

   — Я имею в виду туалет, — уточнила я.

   — Да ну? — поразился Мотя. — Пойдемте!

   Физик ловко вскочил и побежал, громко считая вслух.

   — Раз, два, три… Опля! Ваша светелка.

   — Вход был закрыт занавеской, я считала лишь видимые двери, думала, за драпировкой… — попыталась оправдаться я.

   Слова закончились. Чем дольше говорю, тем большей идиоткой выгляжу. Ну что могут прятать гардины, повешенные в удавообразном коридоре? Книжные полки? Окно?

   — Вас устраивает спаленка? — церемонно осведомился Исидор, материализуясь на пороге. — Она маленькая, но уютная.

   — Пошли, доиграем, — Мотя потянул приятеля за руку.

   — Я загнал тебя в угол, — потер ладошки Сидя.

   — Не бывать такому! Смерть римским легионам! — возвестил Мотя, и старики резво ускакали.

   Я опустилась в здоровенное вольтеровское кресло. Ничего себе, маленькая спаленка! Метров двадцать, не меньше. И кровать ей под стать — дубовая, с пятью пуховыми подушками. А еще три здоровенных гардероба, письменный стол, парочка торшеров, кресло. Одну стену, естественно, занимают полки, забитые пыльными томами, на другой висят занавески, прикрывающие огромное окно. Уф! Очень надеюсь, что Павел Брыкин окажется нормальным человеком, а на Веру Путинкову никто покушаться не станет.

   Двенадцатого сентября около девяти вечера я, ощущая себя ездовой собакой, промчавшейся без остановки от Уральских гор до Владивостока, пыталась тонко нарезать лимон безнадежно тупым ножом.

   В столовой было шумно, за большим овальным столом сидело не так уж много гостей. Прежде всего некая Светлана, ярко-рыжая, излишне чернобровая, обвешанная, как цыганка, золотом, и ее муж Константин, угрюмый, тщедушный мужчина, не сказавший за весь вечер и двух слов. Впрочем, вербальная пассивность мужа вполне компенсировалась супругой — Света говорила без умолку. Через час после начала обеда мне захотелось заглянуть ей в рот из-за навязчивого подозрения, что там умещается три языка. Во главе стола восседал Павел, ничем не примечательный внешне мужик. Таких индивидуумов можно часто встретить на улице, ну разве что рубашки у них подешевле и на запястье будут болтаться недорогие электронные часы, а не «будильник» стоимостью в иномарку. Похоже, именинник не очень хорошо себя чувствовал. Брыкин был бледен до синевы, под глазами у него чернели синяки, на лбу выскочило несколько прыщей. Он ничего не ел, на тарелке перед ним лежали пара листиков салата и одинокий помидор. Зато Вера Путинкова была красавицей. Стройная фигура, роскошные волосы цвета выдержанного коньяка, нежная кожа, родинка над верхней губой и большие влажные карие глаза. В довершение ко всему от будущей госпожи Брыкиной приятно, но чересчур сильно пахло парфюмом, аромат очень понравился Григорию Селезневу.

   Войдя в комнату, где кучковались гости, наш клиент повел носом и спросил.

   — Что это здесь так благоухает?

   Вера рассмеялась:

   — О Гриша, какой комплимент! Наверное, я переборщила с духами?

   — Небось дорогие купила, — выпустила ядовитое жало Света.

   — Паша подарил, — пояснила Путинкова и вынула из сумочки пузырек — флакон в виде сердца.

   — Дай посмотреть… — Светлана выхватила у Веры флакон, пшикнула себе на руку и скривилась: — Слишком сладкие!

   — А мне нравится, — Селезнев бросился защищать невесту друга. Он отнял у Светы хрустальный флакон, направил распылитель на ярко-синий шарф, лежащий на плечах его жены, и нажал на головку.

   — М-м-м… — простонал Григорий. — Кларочка, теперь ты источаешь неземной аромат!

   Я посмотрела на жену Селезнева. Мало найдется женщин, которые стерпят откровенное восхищение мужа, адресованное другой даме. И меня бы взбесил душ из чужих духов. Григорий совершил большую бестактность. Очевидно, у рыжеволосой гостьи в голове мелькнула та же мысль, потому что она с плохо скрытым злорадством уставилась на Клару. Но любимая жена Селезнева оказалась на высоте.

   — Восхитительный запах, — сказала она, поправляя ярко-синий шелковый шарф, который щедро побрызгал муж. — Ваниль, можжевельник и, похоже, фруктовые нотки. Верочка, форма флакона случайная или…

   Путинкова расплылась в улыбке.

   — Или!

   — Неужели? — всплеснула руками Клара. — Вот радость-то! В этом доме давно нужна хозяйка.

   — Павел сделал тебе предложение? — без особого восторга в голосе осведомилась Света.

   — Завтра отнесем заявление в загс, через месяц свадьба! — объявила Вера. — Сегодняшний вечер не только празднование дня рождения, но и помолвка. Павел мне кольцо подарил. Вот, старинное, его носила бабушка Паши.

   — А у него была бабушка? — вдруг ухмыльнулась Светлана.

   Стоявший по сию пору молча Константин дернул жену за руку.

   — Сядем за стол, — коротко велел он, — я проголодался.

   — Не вздумай наклюкаться! — вспыхнула супруга. — Имей в виду: нажрешься — домой не повезу.

   — Да пошла ты… — протянул Константин.

   Вера взяла его под руку и, поправляя алый бархатный палантин, попыталась погасить разгорающийся скандал.

   — Костик, хочешь пирожок? Лика испекла с капустой! Лика, принесите, пожалуйста, пироги в столовую.

   На секунду я растерялась. Потом сообразила, что Лика — это я, и кивнула:

   — Сей момент.

   Как праздник начнется, так он и пройдет. Через час я задумалась: ну что заставляет этих людей собираться за одним столом? Общей беседы не получилось. Исидор и Мотя, подняв по рюмке за счастье молодых, сели играть в шахматы. Светлана непрерывно шпыняла Константина, твердя:

   — Прекрати пить! Хорош ханку жрать!

   Ее супруг, несмотря на уже не юный возраст, очевидно, был в душе подростком, поэтому из духа противоречия вливал в себя спиртное бокалами. Когда Костю развезло, Вера отвела его в одну из гостевых комнат, а Светлана переключилась на свою дочь — тихую прыщавую девочку с круглым лицом, сидевшую с краю стола с книгой в руках.

   — Васька! — рявкнула Света.

   — Да, мама, — не отрываясь от тома, откликнулась та.

   — Сядь прямо.

   — Хорошо, мама.

   — Выпрями спину.

   — Да, мама.

   — Не крути волосы.

   — Хорошо, мама, — на автопилоте отвечала девочка, скорее всего, давно не обращавшая внимания на тычки Светы.

   — Что ты читаешь?

   — Да, мама, — привычно согласилась дочь.

   — Васька! Посмотри на меня.

   — Хорошо, мама.

   — Чем ты так увлеклась? Что за книга?

   — «История государства Российского».

   — Где взяла?

   — Сидя дал.

   — Фу! В твоем возрасте надо думать о моде! Или о мальчиках!

   — Да, мама.

   — Сядь прямо! Васька!

   — Как зовут девочку? — тихо спросила я у Клары.

   — Василиса, — ответила любимая жена Григория. — Бедная детка! Она очень хорошая, умненькая, отлично учится. Да и Костя неплохой человек. Напивается он назло Свете. В их семье она деньги зарабатывает — владеет магазином, торгует книгами.

   Я чуть не уронила чашку с чаем. Меньше всего крикливая мадам похожа на человека, который продает литературу, скорей уж ей подошло бы работать в тюрьме надзирателем.

   Еще двое гостей — худенькая блондинка по имени Лена и полный парень Никита — были подчиненными Павла, они общались только между собой.

   Притащив к столу очередной поднос с пирогами, я перевела дух и решила на секунду сгонять в свою спальню, чтобы воспользоваться дезодорантом. Похоже, Сидя боится сквозняков, все окна в громадной квартире были задраены, и я вульгарно вспотела.

   Попшикав на себя из баллончика, потянула дверь за ручку, но не успела ее открыть, как услышала из коридора тихий мужской голос.

   — Да, Ваня, да, конечно. Ванечка, не стоит беспокоиться. Предоставь дело мне. Как всегда, разрулю ситуацию. Ты же знаешь, папа способен на все.

   В ту же секунду у меня в носу защекотало, я оглушительно чихнула. Чтобы не выглядеть человеком, который исподтишка подслушивает чужие разговоры, я быстро вышла из спальни и увидела Григория с мобильником в руке.

   — Напугала вас? — улыбнулась я. — Простите, чихнула как медведь и помешала разговаривать.

   — Никогда не видел чихающего Топтыгина, — засмеялся Селезнев. — И я даже рад, что беседа прекратилась. С работы беспокоили, вечно там что-нибудь случается, ни на минуту нельзя офис оставить.

   — Лика! — крикнула из гостиной Вера. — Сделайте еще чаю!

   Я метнулась на кухню и стала наливать в эмалированного монстра воду. В это время боковым зрением я увидела, как из коридора входит Вера, одетая в черное платье и ярко-алый бархатный палантин.

   — Минут через пятнадцать закипит, — пообещала я, водружая раритет на огонь.

   — Мне захотелось кофе, — вдруг не своим голосом произнесла Вера. — Вы не волнуйтесь, я сама сварю.

   — Клара! — удивилась я, поняв, что у плиты находится жена Григория. — Но вы же были в синем шарфе!

   — Гриша брызнул на меня духами, — сказала она и взяла турку.

   — Помню, — кивнула я.

   Клара стала насыпать в джезву молотую арабику.

   — Муж такой ребячливый, — пустилась она в пояснения, — он сначала совершает поступок, а потом думает. У меня аллергия на некоторые запахи, в частности на ваниль.

   — Сочувствую, — сказала я.

   Клара поставила турку на слабое пламя.

   — И на шарфе остались пятна от парфюма. Жаль, но они, наверное, не отстираются. А платье без рукавов, на плечи нужно что-нибудь набросить, я стесняюсь демонстрировать голые плечи.

   — Я бы на вашем месте разозлилась!

   Селезнева пожала плечами.

   — А смысл? Мы поженились в студенческие времена, я уже много лет руковожу Гришей, стала ему и мамой, и другом! Муж очень хороший человек, но он слаб, ведом и слегка ленив. Но я успешно борюсь с его недостатками, у меня правило: нельзя быть занудной, замечания я делаю только по значительным поводам. Если постоянно орать, как Светлана, вас перестают воспринимать. Ну брызнул Гриша духами на шарф, испортил вещь и обеспечил мне насморк, но ведь он не хотел навредить, просто не подумал. Зачем кулаками махать? Я даже шарф не сразу скинула, только что его в сумку сунула и попросила у Веры кофту, а она мне палантин отдала, сказала: «С черным шикарно смотрится!» Правда, мило с ее стороны? Заверила, что ей жарко и она давно собиралась остаться в одном платье. Вера прекрасно одевается, она сегодня тоже в черном, но ее наряд на порядок лучше моего.

   — У Путинковой другие финансовые возможности, — решила я приободрить Клару.

   Она кивнула.

   — Вы правы, надо подавлять в себе зависть. Хотя мне не всегда удается справиться с этим разрушающим душу чувством. Мы с Верой похожи и ростом, и фигурой, даже цветом волос. Но, мне кажется, ее платье сидело бы на мне лучше. Это нехорошо! Давайте налью вам кофе, я сварила на двоих. Гриша говорит, что я делаю вкусный напиток.

   — Вот ты где! — обрадовался Селезнев, влетев на кухню. — М-м-м, пахнет кофе? Надеюсь, милая, его варила ты? Лампа, вы должны это попробовать. Клара готовит восхитительную, феноменальную амброзию! Впрочем, она все делает безукоризненно, господь послал мне лучшую жену на свете.

   — Ой, перестань, — отмахнулась Клара, — я самая обычная.

   — Нет! — с жаром воскликнул Григорий и, притянув супругу к себе, похлопал ее по попе.

   — Гриша, — покраснела Клара, — что с тобой? Это уж слишком. Простите, Лампа. Он, кстати, зовет вас Ликой даже наедине со мной! Извините мужа, раньше он никогда не позволял себе…

   — А что я сделал? — ухмыльнулся Гриша. — Ты же у меня такая красивая! Или после многих лет брака муж уже не должен хотеть жену?

   Лицо Клары превратилось в бордовую маску. Мне стало неудобно, я быстро сделала глоток и сказала:

   — Кофе потрясающий.

   Гриша потянул Клару за руку:

   — Пошли.

   — Куда? — сопротивлялась она.

   — Ну… в ванную.

   — Зачем?

   — У меня… э… галстук развязался.

   — Гриша! Ты пьян! — заметила Клара. — Дорогой, ты забыл о своем повышенном давлении!

   И тут Григорий, схватив Клару в охапку, буквально вынес ее в коридор, приговаривая:

   — Точно! Давление! Его необходимо понизить! Я знаю чудесный способ!

   Я осталась на кухне, пытаясь привести мысли в порядок. Похоже, в семье Селезневых до сих пор царит медовый месяц. Гриша не только считает жену самой умной, она для него желанная женщина, а кофе, сваренный ею, самый лучший. Хотя, поверьте мне, Клара приготовила напиток весьма среднего качества — слишком сладкий и не крепкий.

   — Лика, чай готов? — донесся до меня голос Веры.

   Я подхватила чайник, потащила его в столовую и снова стала свидетельницей зудежа Светланы, односложных ответов Василисы и веселой перебранки Исидора с Матвеем. Следить за окружающими было трудно — Вера считала меня настоящей домработницей, поэтому гоняла в хвост и в гриву. Я без конца бегала туда-сюда по коридору и в какой-то момент достала из… шкафа маленькие чашки, рассчитанные под эспрессо.

   — Нет, для кофе предназначен серебряный сервиз, — заявила невеста. — Сейчас я сама его принесу! Лика, пока достаньте из холодильника торт. Свечи приготовлены, но без меня их не зажигайте!

   Оставив после себя облачко едкого аромата, Вера направилась в глубь квартиры, а я занялась сладким.

   — Наверное, я покажусь вам обжорой, — сказал Селезнев, входя на кухню, — но мне очень хочется бутерброда с колбаской.

   — Нет ничего проще, — улыбнулась я, — вон на блюде нарезка. Я унесла из гостиной мясное, потому что велели чай подавать.

   — Отлично, — потер руки Гриша. — А где хлеб?

   — В пакете, на окне, — ответила Вера, появляясь на пороге.

   — Там ничего нет, — сказал Григорий.

   — Не может быть! — поразилась невеста. — Я купила десять батонов! Неужели все съели?

   — Похоже, что да, — ответил Гриша.

   — Лика, — тут же распорядилась Путинкова, — беги в булочную. Вдруг еще кто-то сэндвич захочет?

   — А где здесь магазин? — спросила я.

   — Лучше я схожу, — улыбнулся Селезнев.

   — Ты гость, а она прислуга, — заявила Вера.

   — Лика еще не знает окрестности, — возразил Гриша, — от нее будет больше пользы на кухне. Я живо смотаюсь. Уже убежал!

   Помахав нам рукой, муж Клары удалился, я продолжала нарезать торт.

   — Верушка, — спросил Павел, показываясь на пороге, — а где фрукты?

   — На столе, — ответила та, взяв поднос с чашками, ложками и розетками.

   — Но там нет моих любимых абрикосов… — как-то очень по-детски расстроился Павел. — Я же только их и ем!

   — О черт! — закатила глаза Путинкова. — Забыла купить! Милый, извини, впервые запамятовала! Ты же не дуешься?

   — Нет, — ответил Павел.

   — Спасибо, больше никогда не совершу такой ошибки, — прощебетала Вера и ушла в гостиную.

   — Простите, вас Ликой зовут? — спросил Павел, вытирая платком пот со лба.

   — Да-да, — закивала я, похоже, у хозяина нелады со здоровьем, он бледный как смерть.

   — Жаль, что абрикосов нет, — вздохнул он. — Но это и правда единственные фрукты, которые я ем. Меня от них никогда не тошнит, поэтому они у нас всегда на столе. А сегодня, увы, отсутствуют.

   Брыкин повернулся к двери, сделал пару шагов, обернулся и сказал:

   — Вы печете замечательные пироги!

   — Спасибо, могу вас научить, — не подумав, ляпнула я.

   Бизнесмен засмеялся:

   — Ну уж нет! Лучше жевать готовые, хотя сегодня у меня совсем нет аппетита.

   Я проводила Брыкина взглядом. Кто бы спорил, намного приятнее, когда тебе все подают, готовить лучше под настроение, а не по обязанности. Но мне предстоит еще заняться грязной посудой, лучше не отвлекаться!

   Минут десять я терла губкой тарелки, потом решила передохнуть и села.

   — А-а-а-а… — заорали издалека. — А-а-а-а! Помогите! Люди! Кто-нибудь!

   Забыв обо всем, я ринулась на звук. Вопль несся из той части квартиры, которую мне пока изучить не удалось. Поэтому я сначала завернула в какую-то кладовку, забитую старыми коробками, потом кинулась в обратном направлении и влетела в библиотеку.

   У стены, прижавшись к книжным полкам, тряслась Лена, сотрудница Павла. По ее лицу бежали слезы, перемешанные с тушью, яркая помада переместилась на рукав белой блузки, а румяна размазались по щекам.

   — А-а-а-а! — выводила Лена.

   — Что случилось? — воскликнула я и тут же увидела лежащую ничком фигурку в черном платье и ярко-красном бархатном палантине.

   — Вера! — не по-мужски взвизгнул Павел, выныривая из проема двери. — Вера! Что с тобой? Вставай!

   — Вау! — заорала Света, влетевшая следом. — Верка нажралась! Пьяная невеста — позор семьи.

   — Заткни хлебало, — рявкнул Константин.

   — Ой, мама! — откровенно испугался Никита, прибежавший в библиотеку. — Вызовите «Скорую»!

   — Врач уже не поможет, — тихо сказал вошедший Сидя.

   Все уставились на него.

   — Живой человек ни за что не сумеет так вывернуть руки, — добавил Мотя, выглядывая из-за его плеча и сжимая в кулаке ферзя.

   — Вера… — прошептал, хватаясь за сердце, Брыкин. — Нет! Нет!

   — Что «нет»? — спросил женский голос, и в комнату вошла Вера. — О боже! Ей плохо! Что вы стоите? Скорей врача! Где телефон?

   — Ты жива! — эгоистично обрадовался Павел. — Вот счастье, а я… увидел палантин… и решил… подумал…

   — Если Верка тут, то кто на полу? — спросил внезапно протрезвевший Константин.

   Мотя присел на корточки и осторожно перевернул тело. Широко раскрытые глаза Клары смотрели в потолок.

   Все замерли. И тут в прихожей резко прозвучал звонок.

   — Откройте, — велел мне Павел.

   Я побежала в прихожую, распахнула незапертую входную дверь и увидела Григория с длинным батоном в руке.

   — «Нарезного» нет, — бойко отрапортовал он. — В две булочные сбегал, нашел только какой-то французский багет, но ведь это лучше, чем ничего. Кларочка! Где моя любимая жена Клара?

   — В библиотеке, — ляпнула я. И тут же опомнилась: — Гриша, стойте! Пойдемте-ка на кухню, сделаю вам бутерброд.

   — Клара лучше приготовит, — отказался Селезнев и пошел прямо по коридору.

   — Не ходите туда! — закричала я и ринулась вдогонку за ним. Но, как назло, запнулась о пуфик и чуть не упала.

   Григорий тем временем вошел в библиотеку, я поспешила за ним.

   Тело лежало на полу в том же месте и в той же позе, на спине.

   — Клара… — еле слышно прошептал Гриша. — Моя любимая жена… Что с ней?

   — Все в порядке, — не растерялся Павел, — она просто устала. Пошли!

   — Куда? — пролепетал Гриша.

   — В столовую, — решительно заявил Брыкин.

   — А моя Клара? — цеплялся за дверь Григорий.

   — Ее положат на диван, — пообещал бизнесмен и вывел приятеля из спальни.

   «Скорая помощь» прибыла раньше милиции.

   — Что у вас? — мрачно спросила девушка в синей форменной куртке. И, не дожидаясь моего ответа, добавила: — Если пьяный, то мы не похмельщики.

   — Пойдемте со мной, — попросила я, — по коридору налево, сюда… ой, простите, это не та комната, нам чуть дальше.

   — Хотел бы я такую квартиру иметь, чтобы в ней путаться, — громко заявил мужчина лет сорока, сопровождавший юною врачиху.

   Мне почему-то стало неудобно, я принялась оправдываться:

   — Я служу здесь первый день домработницей, никак не разберусь в местной топографии.

   — Прикольно, — не успокаивался медбрат. — А мы всемером в двушке ютимся! В дурдоме и то спокойнее.

   — Михаил Львович, замолчите, — велела девушка.

   — Есть, Анна Сергеевна! — изобразил он послушание. — Вы доктор, а я так, пристяжной осел.

   Наверное, Анна Сергеевна недавно работала на «Скорой», потому что, увидев Клару, она откровенно испугалась и спросила у Михаила Львовича:

   — Что делать?

   Медбрат присел на корточки, осмотрел тело и спросил:

   — Переворачивали?

   — Да, — подтвердила я.

   — А не надо было! До прихода милиции не следовало ничего трогать!

   — Знаю, — кивнула я, — но все подумали, вдруг она жива — искусственное дыхание там сделать…

   — Ну-ну, — кивнул медбрат. — При первом осмотре следов насильственной смерти не замечено, но в подобных случаях всегда делают вскрытие. Ментов вызвали?

   — Они уже едут, — заявила я.

   — Зачем нам звонили, если больная — труп? — возмутилась Анна Сергеевна, жавшаяся в сторонке.

   Я развела руками:

   — Сработал автопилот — пришла беда, набирай ноль-два и ноль-три.

   — Хорошо хоть к пожарным не обратились. — Михаил Львович выпрямился. — Ничего не трогайте — и избавите себя от неприятностей. Похоже на несчастный случай.

   — А как вы это определили? — пропищала Анна Сергеевна.

   — Вокруг посмотрел, — пояснил медбрат. — Труп в туфлях на каблуке, к одной подметке прилипла раздавленная абрикосина. У вас гости?

   — Верно, — согласилась я. И, не удержавшись, добавила: — Вам нужно работать следователем. Как вы догадались про вечеринку?

   — Шум из комнат доносится, умершая в вечернем платье и на шпильках, — изложил свои наблюдения Михаил Львович. — Наступила на абрикос, поскользнулась и упала!

   — Могла и встать, — пробормотала я.

   Медбрат вытащил из кармана резиновые перчатки, ловко натянул их, осторожно пощупал шею Клары и констатировал:

   — Сломана. Не повезло женщине. Видимо, она, когда падала, вон о того идола треснулась. Видите фигурки на полу?

   — Верно, — опешила Анна. — Зачем они тут?

   Я посмотрела на двух драконов, очевидно, привезенных из Китая, — монстры находились в сантиметре от головы погибшей. Это была, так сказать, скульптурная группа: один урод тащит на веревке другого. Никакой настоящей бечевки, конечно, нет, чудовищ соединяет толстая проволока.

   — Некрасивая и опасная вещь, — не успокаивалась врач.

   — В доме полно подобного хлама, — ответила я. — Пожалуйста, пройдите в столовую.

   — Не откажемся от чая, — обрадовался Михаил Львович. — И по паре бутербродов с удовольствием примем!

   — Говорите только за себя! — фыркнула врач. — Я не ем на выездах!

   — Ниче, через полгодика поговорим про аппетит, — хмыкнул в ответ Михаил Львович.

   Меня покоробила их перебранка и полнейшее равнодушие к умершей, наверное, поэтому я слишком резко оборвала медиков:

   — Могу предложить вашей бригаде и кофе, и бутерброды, но в столовую я звала вас для оказания помощи — туда отвели мужа погибшей. Похоже, ему плохо!

   — Понятно, — нахмурилась Анна. — Михаил Львович, поживее!

   Медбрат саркастически ухмыльнулся, но послушался. Не успели они проследовать в комнату, как в квартире появилась милиция.

   — Опять влипла в историю? — тихо спросил у меня Костин, шествуя по темному коридору.

   — Поэтому и позвонила тебе, — понизив голос, ответила я. — Клару убили, я знаю это абсолютно точно.

   — Изложи подробности, — приказал Вовка, когда мы очутились в библиотеке.

   Я быстро рассказала о визите Григория в наше агентство и предупредила:

   — Здесь меня знают как Альбину Мартышкину.

   — Прикольно, — хохотнул Костин.

   — То есть нет, как Анжелику Макакину!

   — Еще круче, — сказал майор и спросил у судмедэксперта: — Дима, что скажешь?

   — Пока ничего, — последовал ответ.

   — Ее убили! — стояла я на своем. — Не верю ни в какие легенды о проклятии, тут действовал обычный человек, не потусторонняя сила. Скорее всего, кто-то из окружения Павла не хочет, чтобы он женился. И, учитывая историю его предыдущих браков, этот тип уже очень давно не желает видеть бизнесмена окольцованным. Думаю, убийца сейчас сидит в столовой.

   Вовка потер затылок:

   — Позволь напомнить тебе, что погибла Клара!

   — Верно, но напали на Веру. Преступник просто перепутал женщин. Жена Григория накинула приметный ярко-красный палантин невесты. Ее муж, наивная чебурашка, побрызгал на шарф супруги чужими духами с резким ароматом ванили, у Клары началась аллергическая реакция, да еще на синем шелке остались пятна. Селезнева сняла испорченный шарф и попросила у Веры какую-нибудь кофту, а та отдала ей свою накидку. Кларе очень нравилась манера Веры одеваться, она мне прямо сказала о своей зависти к дорогим вещам, которые носит будущая мадам Брыкина, вот Селезнева и не устояла, надела Верин палантин. Преступник элементарно обознался. Дамы похожи внешне — обе хрупкие, темноволосые, в черных платьях, а в комнатах здесь царит полумрак, поэтому и произошла ошибка.

   — Интересная версия, — согласился Вовка.

   — Теперь туфли!

   — А с ними что?

   — Откуда взялся абрикос?

   — Валялся на полу, — предположил Костин.

   — В библиотеке?

   — Почему бы нет? Вероятно, кто-то его уронил, — майор не видел в ситуации ничего необычного.

   — На столе среди других фруктов их не было, забыли купить. Думаю, дело обстояло иначе! — возбудилась я. — Убийца поджидал жертву в этой комнате, наверное, спрятался за дверью. Она вошла, распахнувшаяся створка скрыла негодяя, тот осторожно, на цыпочках, выбрался из-за нее и изо всей силы толкнул даму, Клара не устояла на каблуках и упала прямо на железную скульптуру. Чтобы создать видимость несчастного случая, преступник налепил на подошву убитой абрикос (он знал, что их всегда покупают к столу, а про сегодняшний промах не ведал) и ушел. Вера сегодня на моих глазах выпила несколько бокалов вина, а слегка опьяневшая дама нетвердо стоит на шпильках. Кстати, Клара тоже пила шампанское.

   — Кто нашел тело? — спросил Вовка.

   — Я услышала крик, прибежала на звук и увидела Лену, сотрудницу Брыкина. Она стояла вот тут почти в невменяемом состоянии.

   — Обнаруживший труп моментально попадает под подозрение, — протянул Костин, — это классика жанра. Она сама убила, потом завизжала, позвала на помощь!

   — Пустите! — донеслось из коридора. — Там моя жена Клара!

   — Нельзя, — ответил незнакомый хриплый голос.

   — Там моя Клара! Я принес хлеб! Где моя любимая жена?

   — Уведите его!

   — Гришенька, пойдем! — вклинилось тихое сопрано.

   — Там моя Клара! Нам пора домой, я без нее не уйду! — твердил Селезнев.

   — Ты останешься у нас.

   — Нет, хочу домой с Кларой! Я только что принес хлеб, а теперь нам пора к себе.

   — Лика, Лика! Куда же она подевалась? Лика! — закричал женский голос.

   — Меня зовут, — шепнула я Костину. — Сделаем так: я буду по-прежнему исполнять обязанности прислуги, поживу в доме, авось что-то выясню. И кто-то же должен присмотреть за Верой! Ей грозит нешуточная опасность.

   — Лика! Лика! — надрывалась женщина.

   Я побежала к двери, вышла в коридор и сказала Вере:

   — Простите, меня милиция допрашивала.

   — А почему они решили с тебя начать? — с подозрением осведомилась Светлана, стоявшая чуть поодаль от хозяйки.

   — Не знаю, — прикинулась я дурой. — Открыла дверь, а там менты, они велели их сюда проводить.

   — И что ты им наболтала? — не успокаивалась Света.

   — Ну… как все закричали и нашли в библиотеке Клару…

   — Не стоит терзать Лику, — нервно заявила Вера, — она тут ни при чем. Идите, постелите в гостевой, надо уложить Григория.

   — А ты не командуй! — внезапно взвилась Света. — Нашлась тут хозяйка… Не таких отсюда выносили! Вперед ногами!

   Вера изумленно заморгала:

   — Что ты имеешь в виду?

   — А ты не знаешь? — ухмыльнулась Света.

   — Нет, — растерялась невеста Брыкина.

   В глазах Светланы мелькнуло удивление.

   — Пашка тебе ничего не рассказал?

   — О чем? — недоумевала Вера.

   Гостья расхохоталась.

   — Ну и ну! Интересно, на что он рассчитывал? Неужели полагал, что правда наружу не выйдет?

   Я решила немедленно пресечь опасную беседу.

   — Простите, Вера, я только вышла на работу и не знаю, где расположена гостевая. Покажите, пожалуйста.

   — Ну да, ну да, — опомнилась Путинкова. — Здесь три коридора, вам нужен крайний левый, в правом находятся спальни хозяев, а в среднем, где мы сейчас, общие помещения.

   — А, ты уже знаешь, где спальня Павла, — ехидно протянула Света. — Шустрая! Так порасспроси жениха о его семье… Задай, например, вопрос, кем ему Исидор доводится.

   — Сидя — дядя Павла, — ответила Вера. — Очень милый старичок, мы давно знакомы. С Мотей я тоже часто встречаюсь. И Гришу с Кларой видела. А вот вас сегодня впервые…

   Завершить фразу ей не удалось. Светлана, не принимая во внимание, что за дверью, в одном шаге от нас, лежит труп, вновь захохотала в голос.

   — Дядя! Ой, не могу! Хорошо хоть тетей его не представил! Паша и впрямь думал, что до тебя правда не дойдет? Или решил, что после свадьбы жена рыпаться не станет? Значит, и Сидя с Мотей молчали?

   Я схватила Веру за плечи.

   — Григория надо безотлагательно уложить, ему плохо! Пожалуйста, проводите меня в гостевую.

   Но Вера сбросила мою руку, ее щеки покраснели.

   — О чем молчали Исидор и Матвей? — спросила она у страшно довольной Светланы.

   — Не смейте отвечать! — ляпнула я. — Павел вам этого не простит!

   Но рыжеволосая мегера не обратила ни малейшего внимания на слова домработницы.

   — Сидя — бывший тесть Павла, — злорадно заявила она.

   — Кто? — попятилась Вера.

   — Отец его жены. Ксения умерла. И, между прочим, Паша уже трижды вдовец, Алена с Жанкой тоже тапки отбросили. И тебя та же участь ждет! — каркала Света.

   — Меня? — Вера в ужасе прижала руки к груди. — За что?

   — Проклятие!

   — Что? — пролепетала девушка.

   — На семью Брыкиных наложено проклятие, — неожиданно без ехидства заговорила Света. — Все Пашины жены помрут, но сам он долго проживет и скончается бездетным. Да ты поговори с женихом, он правду тебе и откроет! Ох, неспроста Кларка в день помолвки откинулась! Нехорошее предзнаменование! Дурная примета! Знак свыше, предупреждение тебе! Уноси, Верочка, отсюда ноги, пока жива!

   Девушка секунду стояла неподвижно, потом закашлялась, схватилась рукой за горло и, спотыкаясь, убежала. Я бросилась за Верой с воплем:

   — Погодите!

   Но Путинкова намного лучше меня ориентировалась в лабиринте комнат. Она вдруг прыгнула в стенной шкаф, я последовала ее примеру и… остановилась. Это был не шкаф, а вход в небольшой холл, из которого вела еще одна дверь. Мои руки толкнули ее, в нос ударил запах сырости и кошачьей мочи, я увидела лестницу. Крайне удивленная, я спустилась на четыре ступеньки, обнаружила еще одну дверь, отворила ее и очутилась в пустынном захламленном дворе.

   Озадаченная своим открытием, я вернулась в квартиру, нашла Вовку и шепнула ему:

   — В апартаментах есть черный ход!

   — Знаю, — ответил Костин, — хозяин рассказал. И, что самое интересное, его никто не запирает.

   — Входная дверь у них тоже нараспашку, — вздохнула я. — Значит, сюда мог незаметно пробраться посторонний. Может, он и до сих пор тут!

   — Нет, это маловероятно, — успокоил меня Вовка, — давай не будем поднимать панику.

   Только к часу ночи я наконец-то справилась с горой грязных тарелок. Естественно, посудомоечной машины в доме не было, пришлось орудовать губкой и мылом. Мылом — в прямом смысле этого слова! На краю раковины лежал липкий брусок, бутылочки с современным моющим средством не было. Если учесть возраст умершей Олимпиады, то совсем неудивительно, что старушка мыла плошки по старинке. Еще хорошо, что она приобрела симпатичную губку, а не пользовалась старым чулком!

   Устав до отупения, я доплелась до своей спальни и поняла, что не могу лечь спать, не приняв душ. Слава богу, я уже знала, где находится громадная ванная, по размерам напоминающая плац для воинских парадов. Прихватив небольшое вафельное полотенце (похоже, других в доме у Брыкиных не существует), я вошла в круглое, обложенное кафелем от пола до потолка помещение и протяжно вздохнула. Ну как можно мыться в подобных условиях?

   Сама ванна оказалась очень глубокой, никакой пластиковой занавески и ковриков тут в помине не было, отсутствовал и полотенцесушитель. На стене с пожелтевшей от времени плиткой красовалось штук десять пластиковых крючков, на них висели самые разнообразные вещи: резиновая клизма, здоровенные деревянные щипцы, три грязные тряпки, ситцевые «семейные» трусы и соломенная шляпа. Может, Исидор или Павел водружают ее на голову, когда становятся под душ? Прикрывают макушку, зажмуриваются и воображают, будто находятся на море? И еще. Вот скажите, пожалуйста, зачем тут, напротив рукомойника, висит картина, написанная маслом? Неужели обитатели квартиры, абсолютно равнодушные к чистоте и порядку, решили украсить свою «баню»? Если так, то они выбрали совершенно неуместный сюжет: освежеванная тушка кролика в руках мясника отнюдь не радует глаз и не располагает к расслаблению. Впрочем, наслаждаться водными процедурами в потемневшей от времени ванной как-то не очень-то и хочется, здесь холодно и противно.

   Быстро ополоснувшись, я кое-как вытерлась вафельным полотенцем и услышала приглушенные голоса. Тут что, в каком-то углу работает радио?

   Я осмотрелась по сторонам, задрала голову. Нет, приемника не видно. Так откуда доносятся звуки? Можно даже разобрать отдельные слова. Вот сейчас мужчина говорит: «Бу-бу-бу… не хотел». И снова: «Бу-бу-бу…» А ему отвечает женщина: «Бу-бу-бу… врать… бу-бу-бу…»

   Страшно заинтригованная происходящим, я навострила уши и пришла в еще большее изумление. Звук шел от… картины.

   Ежась от холода, я приблизилась к ужасному «натюрморту», сдвинула его в сторону, увидела на стене небольшое отверстие и, привстав на цыпочки, приникла к нему глазом.

   Взору открылась часть какой-то комнаты. Прямо напротив стоял Павел, который гневно говорил:

   — Хватит! Ты и так много получила!

   — Согласись, мне положено больше, — ответила невидимая женщина. Ее голос показался мне знакомым. Но она говорила тихо, находилась чуть в стороне, и оставалось лишь гадать, знаю ли я ее или мне только кажется.

   — Шантажистка!

   — Мне нужны деньги.

   — Вот и зарабатывай!

   — Не себе же прошу!

   — Да ну?

   — Вспомни о Пелагее Андреевне.

   — Мне на нее насрать! — заорал Брыкин.

   — Тише, — шикнула тетка, — еще разбудишь кого.

   — Боишься? — пошел в атаку бизнесмен.

   — Я? Нет, опасаться следует тебе, — тихо засмеялась незнакомка. — Вдруг правда вылезет наружу? Вот прикольно получится… Ты потеряешь все!

   — Сколько? — мрачно поинтересовался Павел.

   — Как всегда.

   — «Как всегда» я уже заплатил первого числа.

   — Пелагея заболела.

   — И что?

   — Я должна поместить ее в больницу.

   — В нашей стране медицина бесплатная!

   Женщина издала короткий смешок.

   — Это результат общения с Исидором или резкое отупение в преддверии женитьбы? Пелагею по возрасту и состоянию здоровья в муниципальную клинику не возьмут!

   — Это твоя проблема!

   — Но она быстро станет твоей, если Пелагея Андреевна начнет болтать. А старухи ох как говорливы… — В тихом голосе тетки прозвучала угроза.

   — Ладно, — вдруг согласился Брыкин, — сейчас.

   Павел исчез из поля зрения, но его голос я по-прежнему слышала.

   — В долларах или в евро? — спросил он.

   — Лучше в рублях.

   Раздался противный скрип… Такой звук издают ржавые петли древних ворот. Очевидно, неизвестной даме услышанное тоже пришлось не по вкусу.

   — Почему бы тебе не купить современный сейф? — недовольно спросила она.

   — Исидору не нравится электроника.

   — Не ему же ей пользоваться.

   — Какое тебе дело?

   — Просто интересно. Имеешь столько бабок, а живешь в помойке.

   — Квартира принадлежит Сиде, он не хочет никаких изменений. Получила свое — и проваливай.

   — Не груби.

   — А ты не лезь в чужую жизнь.

   — Считаешь меня посторонней? Вот уж глупо. Ну ладно, пока.

   — Стой! — окликнул собеседницу Павел.

   — Ну?

   — Куда ты устроишь Пелагею?

   — Она уже в палате.

   — Ты обманула?

   — Кого?

   — Меня. Сказала, денег нет, а бабка уже в клинике!

   — Мне предъявили счет. Я его из своих денег оплатила.

   — А где квитанция?

   — Тебе-то она зачем?

   — Покажи!

   — Пожалуйста…

   — Эй, эй!

   — Что теперь?

   — Здесь указана сумма меньше, чем ты потребовала. Так я и знал! Обманщица!

   — Идиот! Пелагее надо фрукты покупать, творог на рынке, соки. Опять же медсестрам заплатить нужно, чтобы хорошо за ней смотрели.

   — С ума сошла?

   — Ты сегодня особенно приветлив! — взвилась женщина. — Что ни слово — комплимент!

   — Куда сунула бабку?

   — Там написано.

   — Вижу — клиника доктора Сейфуллина.

   — И что?

   — Самое дорогое заведение в Москве!

   — Вовсе нет.

   — Я знаю! — заорал Павел. — Там лежала Катя Фирсова! За каким дьяволом старухе одноместная палата?

   — Хочешь, чтобы бабка начала с соседями болтать? Мне ради сохранения тайны денег не жалко.

   — Моих.

   — Что?

   — Моих денег тебе не жаль. Нахалка!

   — Ну я пошла, — стойко отреагировала собеседница, — спи спокойно!

   — Спасибо, — язвительно откликнулся Брыкин. — Благодаря тебе я абсолютно лишился покоя.

   — Если будешь считать овец парами, задрыхнешь в два раза быстрее, — не осталась в долгу дама.

   До меня донеслось шуршание, я поняла, что так и не увиденная мною тетка сейчас направится в прихожую, и хотела выбежать из ванной, но тут Павел резко произнес:

   — Я узнаю, кто убил Клару! Я… я…

   — Что? — раздалось в ответ.

   Брыкин молчал.

   — Ничего, — констатировала дама. — Да, кстати, запомни: мое здоровье — твоя главная забота. Если, упаси господь, хоть одна ресничка упадет с моего глаза, газета «Желтуха» получит эксклюзивный материал! В особенности им понравится легенда о проклятии. А Пелагея-то живехонька! И бабка с удовольствием все расскажет. Она-то все знает!

   — Сука! — коротко сказал Павел.

   Женщина тихо засмеялась.

   — И я тебя люблю, милый. А странно, что все они умирают. Интересно, при чем здесь Клара?

   — Ни при чем, — буркнул Павел.

   — Ты прав! Бедная Кларка ни при чем, убить хотели Веру. Клара — случайная жертва. А Верочке грозит опасность. Как думаешь, что с ней будет?

   — Отстань! — зашипел Брыкин.

   — Лучше откажись от свадьбы, — настаивала тетка. — Если, конечно, ты и впрямь хотел жениться.

   — А не твоих ли это рук дело? — вдруг спросил Павел.

   — Пожалуй, мне пора. Черт, тесно-то как! — воскликнула незнакомка.

   — Ничего, пролезешь.

   — Понаставил дерьма в спальне…

   — Жрать меньше надо. На безденежье жалуешься, а с каждым месяцем все толще становишься.

   — С голоду пухну, — ответила тетка. Теперь ее голос звучал тише и глуше.

   Забыв про домашние тапочки, я кинулась в коридор, быстро добежала до прихожей и затаилась в нише между шкафом и галошницей. Сейчас незнакомка выйдет в холл, откроет входную дверь, свет с лестничной клетки упадет на ее лицо или осветит фигуру. Я непременно увижу хоть что-нибудь: волосы, одежду…

   Минуты текли, мне стало холодно, босые ноги замерзли, тонкий халат не защищал тело от сквозняка, мокрые волосы не хотели сохнуть. В конце концов я начала клацать зубами и трястись, как щенок, попавший под ливень.

   Внезапно на ноги уселось что-то мягкое, теплое. Я опустила глаза вниз — кошка! Оказывается, в доме есть животное. Хотя, если учесть амбре в прихожей, чему тут удивляться. Киска, очевидно, не любит шум и гостей, вот и забилась подальше, а сейчас выбралась из своего укрытия.

   Ступням стало мокро, я пошевелила пальцами. Киса, коротко мяукнув, испарилась, я почувствовала омерзительный запах. Из груди вырвался тихий стон. Тяжела и неказиста… нет, не жизнь эстрадного артиста, как говорится в известной присказке, а судьба частного детектива. Конечно, бесконечные гастроли с ночевками в провинциальных гостиницах, где вольготно чувствуют себя тараканы и клопы, никого не обрадуют, но поп-исполнителю не нужно сидеть в засаде, и на него не пописает кошка! Теперь мне придется снова идти в неуютную ванную и принимать душ. Хотя во всем плохом есть хорошее. Что, спросите вы, хорошего в том, что меня обгадила киса? Отвечу: зато мои босые ноги временно согрелись!

   Я вжалась в стену и попыталась систематизировать полученные сведения.

   Клару убил явно не Павел. Ему не было никакого смысла охотиться на Веру и уж тем более лишать ее жизни в собственной квартире.

   Из списка подозреваемых нужно вычеркнуть и Григория. Он ведь нанял меня для того, чтобы обеспечить безопасность невесты. Очень глупо оплачивать услуги детектива, а потом «убирать» объект, который находится под пристальным наблюдением. Я сегодня старалась не сводить с Веры глаз. Правда, у меня не всегда это получалось, но Григорий-то знал: за Путинковой присматривают. К тому же Селезнева в момент преступления в квартире не было — он ходил за хлебом, а вернулся уже после того, как нашли труп. Я сама открыла ему дверь.

   Кто остается? Исидор? Дед категорически не похож на убийцу. Как, впрочем, и его закадычный друг Матвей. Оба старичка не покидали гостиную, они поели и сели сражаться в шахматы, не обращая никакого внимания на окружающих. Думаю, их тоже можно сбросить со счетов. Основные подозреваемые — Светлана, Константин, Лена и Никита. Дочку Светы и Кости не стоит принимать в расчет: если наши с Ниной размышления верны и предыдущие жены бизнесмена погибли от руки одного и того же убийцы, то прежние преступления совершены, когда Василиса была совсем маленькой.

   Ноги снова стали коченеть, я поежилась. Самый интересный для меня человек — женщина, которая находилась в спальне Павла. Кто она? Я так и не узнала ее голос, хоть и обладаю острым слухом профессионального музыканта. Светлана? Может, Лена? Сотрудница Брыкина, с которой я и десяти слов за весь вечер не сказала? И, кстати, почему таинственная незнакомка до сих пор не появилась в прихожей? Не могла же она испариться как ведьма, через каминную трубу — в квартире нет очага с дымоходом.

   Внезапно мне стало жарко. «Лампа, ты редкостная идиотка!» — обругала я себя. Черная лестница! Загадочная мадам воспользовалась запасным выходом и сейчас уже далеко от квартиры Брыкина. Госпожа Евлампия Романова может хоть до утра стоять босиком в луже кошачьей мочи, никто в прихожей не появится. В дом можно незаметно войти, и его нетрудно тайком покинуть. В кабинете мог быть кто угодно, совсем необязательно, что таинственная дама — гостья…

   Проклиная себя за тупость, я вышла из укрытия и отправилась в ванную. Но больше всего мне хотелось войти в спальню к Павлу и напрямик спросить: «С кем вы только что беседовали? Кому платите деньги? За что? Если у вас есть предположение относительно личности убийцы, то почему не поделитесь им с милицией?»

   Только ответит ли Брыкин честно? Ох, боюсь, он просто выставит нахалку Лику вон. Нет, мне следует и дальше изображать домработницу, тогда я узнаю много интересного…

   Уже выйдя из душа и вытираясь тем же вконец мокрым вафельным полотенцем, я вдруг сообразила, каким образом можно найти таинственную незнакомку. Мысль была настолько гениальной, что я запрыгала от радости на выщербленной желтой плитке, чуть ли не ровеснице большевистского переворота тысяча девятьсот семнадцатого года. Больница доктора Сейфуллина! Туда поместили пожилую женщину по имени Пелагея Андреевна, осталось лишь уточнить фамилию той, что оплатила лечение, и никаких проблем! Восхищенная собственным умом, я вернулась в свою спальню, залезла на высокую кровать, завернулась в тонкое одеяло, подтянула колени к носу и в одночасье заснула.

   Утро началось с громкого вопля.

   — Липа! Ты где, Липа? Или нет… Лика, Лика!

   Я вскочила, быстро натянула джинсы и футболку и побежала на крик.

   — Ну наконец-то, — недовольно сказал Исидор. — Тебя не дозовешься! Где пропадала?

   — Простите, очень крепко заснула, — принялась я оправдываться. — Вам подать завтрак?

   — Уже поел, — отмахнулся Сидя.

   — А чем полакомились? — спросила я.

   — Не помню, — ответил дед. — Неважно! Погладь костюм, парадный. У меня заседание в Академии, в десять надо выехать.

   — За вами придет машина? — уточнила я.

   — Какая еще машина? — удивился Сидя.

   — Ваша.

   — У меня нет автомобиля!

   — А как вы отправитесь в Академию?

   — На метро, — пожал плечами Исидор.

   — Так лучше я вас отвезу!

   — На чем? — вовсе не обрадовался Исидор.

   — На своей «букашке», — улыбнулась я. — Надеюсь, вы не побоитесь сесть в малолитражку?

   — Ну-ну… — проскрипел он. — А Мотя туда влезет?

   — Постараемся и его разместить, — пообещала я.

   — Костюм в шкафу, — сказал Исидор, — и рубашка там же. Гардероб в моей спальне, третья дверь справа. Утюг на кухне, вон он, на подоконнике.

   Я сбегала в его комнату и нашла в шкафу одну пиджачную пару доисторического периода. Там же висела и белая рубашка с пуговицами из настоящего перламутра. Я замерла, увидев ее. Такая же была у моего отца, он очень любил эту вещь.

   — Ну? Долго еще ждать? — поторопил меня академик, входя в комнату. — На сорочку любуешься? Да, умели раньше вещи шить! В тысяча девятьсот… не помню каком году нам эти рубашки на конференции выдали.

   — Мой папа носил похожую, — некстати вырвалось у меня.

   — Он работал на оборону? — оживился Исидор.

   Я замялась. Стоит ли сообщать ему, что у «домработницы» был отец-профессор, генерал, занимавшийся ракетами? Дед начнет интересоваться, задавать вопросы…

   — Нет, — покачала я головой, — отец служил… э… шофером у высокопоставленного лица.

   — А как его звали? — задал ожидаемый вопрос математик.

   Я, успев забыть, какое отчество указано в чужом паспорте, постаралась перевести беседу на другую тему:

   — Простите, а где утюг?

   — Я ведь говорил: в кухне на подоконнике, — отрапортовал Сидя, — экая ты беспамятная!

   Мы вернулась в кухню, я ахнула.

   — Но это же не электрический утюг, а чугунный!

   — И что? — вздернул брови Исидор.

   — Не умею таким пользоваться!

   — Нашла проблему… Разожгла горелку, накалила подошву, и вперед!

   — Боюсь, прожгу вещи, они уже не новые.

   — Костюму всего третий десяток, — заявил Сидя, — мне его перед вручением какой-то премии принесли. Уже не помню, то ли я в Англию тогда ездил, то ли в Германию. Ах да, в Гейдельбергский университет пригласили, мне там звание почетного профессора дали. Научные звания — полнейшая глупость, ума они не добавляют.

   — И вы больше не покупали обновок? — спросила я, с опаской разглядывая чугунного монстра.

   — Зачем?

   — Ну так… — растерялась я. — Нельзя же с одним костюмом жить.

   — Почему?

   Вопрос поставил меня в тупик. Ответа на него не нашлось.

   — Почему? — повторил Исидор Ринг. — У меня от новых штанов ума прибавится? Я лучше с задачами справлюсь? Кстати, брюки есть, целых две пары, и три свитера. Костюм мне только в Академии, на сборища потребен. И что? Погладишь?

   — Боюсь, — честно призналась я.

   Сидя пожевал нижнюю губу.

   — Ну и ладно. Он давно висит, нормально смотрится. Зачем еще утюгом махать, все равно в дороге помнется. Мотя тоже в неглаженом поедет, он утюг разбил.

   — Чугунный? — оторопела я. — Как Матвей ухитрился это проделать?

   Исидор засмеялся.

   — У него кошек семь штук, он их завел, когда его дочь Галя в Америку на ПМЖ уехала. Вот одна животина утюг с подставки и скинула. Так мы едем или нет? Я пойду позову Мотю.

   Увидав мою малолитражку, Матвей испуганно воскликнул:

   — Я сзади.

   — Ну ладно, — неконфликтно согласился Исидор.

   — Сидя, может, ты за руль сядешь? — осипшим голосом предложил Матвей. — Девочка пассажиром поедет.

   — Нельзя, — живо пресекла я попытку отнять у меня руль.

   — Почему? — хором поинтересовались дедушки.

   — Страховая компания против, — нашла я подходящий аргумент. — Садитесь, пожалуйста!

   — Здесь нет задней дверцы, — заявил Мотя.

   — Минуточку, — засуетилась я, — надо отодвинуть переднее кресло… Вот так, полезайте…

   Матвей жалобно посмотрел на Исидора.

   — Может, как всегда, на метро?

   Математик похлопал физика по плечу.

   — Нехорошо обижать девочку, она от чистого сердца предложила. Закидывай ногу.

   — Она не поднимается.

   — Постарайся!

   — Не получается!

   — Мотя, не кривляйся, — сурово приказал Исидор, — соберись!

   — Хорошо, — кивнул старик, он медленно водрузил правую ногу в салон, потянул вверх левую и замер.

   — Ну? — занервничал Сидя. — Как?

   — Не идет! — пискнул Мотя.

   — Кто?

   — Нога. Левая, задняя, — уточнил Матвей.

   — Покажи мне свои передние ноги, — рассмеялся Исидор, — давай лезь.

   — Никак!

   — Не капризничай!

   — Ей-богу, не получается!

   — Хорошо, выходи, сядешь впереди.

   — Не получается!

   — Вот заладил… Верни ногу на асфальт!

   — В спину вступило! Радикулит схватил! Машина очень маленькая!

   — Как тебе не стыдно, Мотя? — с чувством произнес Исидор. — Девочка мало зарабатывает, небось еле-еле на горбатый «Запорожец» наскребла, а ты выпендриваешься!

   — Это не «Запорожец», — поправила его я и тут же пожалела о своих словах.

   — Да ну? А что это за таратайка? — прищурился Исидор.

   — В «Чайке» просторней, — вдруг заявил Матвей, избавив меня от необходимости отвечать. — Не забыл, как нас в шестьдесят пятом на прием возили? К американскому послу за наградой фонда имени Пифагора.

   — Я глупостей не запоминаю, — отмахнулся Исидор. — Ну так что, Липа, будем с ним делать?

   — Меня зовут Лика.

   — Лика, толкай Матвея в постамент, а я его за руки дерну, — предложил Исидор. — Ну! Айн, цвай, драй! Тянем, потянем…

   — Господи помилуй! — заорал Мотя, но все же очутился на сиденье.

   По дороге старики обсуждали какую-то проблему из области то ли математики, то ли физики. Мне показалось, что они общаются на китайском языке, поэтому я перестала вслушиваться в разговор, сосредоточив все внимание на дороге. Вдруг Исидор воскликнул:

   — Очки!

   — Где они? — удивился Матвей.

   — Вернее будет спросить, почему их нет, — ответил друг.

   — Где? — повторил Мотя.

   — На твоем носу, — уточнил Исидор. — Ты забыл окуляры дома?

   — Ах и правда, — спохватился Матвей. — Вот дурак! Подумать только!

   — Не ври! — строго сказал Сидя. — Думаю, ты специально их не прихватил.

   — Что ты! — фальшиво возмутился Матвей. — Приготовил футляр честь по чести и оставил его в прихожей.

   — Ха! У тебя же ужасный минус, который, несмотря на старческую дальнозоркость, не стал плюсом, — засмеялся математик.

   — Зачем употреблять в отношении меня слово «старческий»? — обиделся Матвей. — Я еще ничего! Вот Михаил Абрамов, тот да! Представляешь, Сидя, он без посторонней помощи в ванну залезть не способен, ноги не поднимаются — ни правая, ни левая.

   — Право, Мотя, — засмеялся Исидор, — позволь напомнить, что и твои конечности тебя не слушались, когда ты пытался влезть в машину.

   — Чушь! — фыркнул Мотя. — Просто меня радикулит схватил, а он и у младенца появится, если тот посидит на сквозняке. Меня вульгарно продуло!

   Сидя кашлянул:

   — Во-первых, новорожденные не умеют сидеть, во-вторых, у них не бывает защемления нервных корешков в спине, а в-третьих, Мотя…

   — Что? — насторожился физик.

   — Ты же не взял очки нарочно! Случайность тут исключена, без стекол ты видишь как тумане. Но в прошлый раз, когда мы ездили в Академию, к тебе подскочила какая-то девчонка и сдуру спросила: «Дедушка, как пройти в местную библиотеку?» Помнится, ты побелел и довольно сердито ответил: «Милая, мне до дедушки еще жить и жить, позвольте проводить вас в храм книг». Что, старый греховодник, задела тебя нимфа за живое? Вот потому-то ты сегодня без очков. Эх, Мотя, желание казаться моложе — первый признак старческого маразма. Надеюсь, ты не собираешься пластическую операцию делать?

   — Знаешь, Сидя, — обиженно протянул Матвей, — мы дружим пятьдесят лет, и…

   — Шестьдесят три, — поправил Исидор.

   — Что? — осекся Матвей.

   — Ты неточен в датах. Мы познакомились в год поступления в университет, нам тогда едва исполнилось семнадцать. Если учесть, что зимой мне восемьдесят стукнуло, получается, что нашей дружбе намного больше, чем полвека.

   — В общем, я порой удивляюсь, — сказал Матвей, — ну и мысли забредают тебе в голову. Я и думать забыл о той девочке, она мне в правнучки годится. Что же касается очков, то ответ прост: я использую новые капли, и они мне помогли, отлично исправляют зрение.

   — Интересно, — кивнул Исидор, — лекарство от близорукости! Глядишь, скоро придумают физкультуру против кариеса. Не глупи и доставай очки.

   — Я чудесно вижу окружающий мир, — уперся Мотя.

   — Ну-ну… — недоверчиво протянул математик. — И все-таки метода естественных последствий никто не отменял!

   — Это что за штука такая? — заинтересовалась я.

   Исидор поправил ремень безопасности.

   — Сейчас объясню. Например, говорят ребенку: «Вася, не хватай горячий чайник, обожжешься». Твердят сто раз, но Вася даже не слушает. Мать расстраивается, но упорно дудит в одну дуду. А это неверно! Нужно применить метод естественных последствий. Один раз предупредила об опасности, дальше молчи. Ухватится капризник за раскаленную железку и получит урок. Это во всех случаях срабатывает безотказно.

   — Жестоко, — вдохнула я.

   — Зато действенно, — отбрил Исидор. — Детей вредно постоянно сахарным сиропом поливать. В «Домострое» прямо сказано: чтобы ребенок вырос хорошим человеком, он должен научиться понимать значение слова «нельзя» и отличать его от «хочу». Тормози, приехали! Сейчас нашего бравого молодца выкорчевывать из салона будем.

   — Я сам выйду, — подал голос Мотя.

   И вот уж удивительно — физик действительно весьма ловко выбрался на тротуар. Не успел лучший друг Сиди одернуть пиджак, как с нами поравнялись трое мужчин весьма почтенного возраста. Двое были сухощавыми и в своих строгих костюмах напоминали хорошо зажаренные тосты, а их спутник оказался толстяком, облаченным в пиджак ярко-фиолетовой расцветки. Очевидно, несмотря на немалые годы и корпулентность, этот ученый изо всех сил старался угнаться за модой.

   — Добрый день, Матвей, рад встрече, Исидор, — сказал один из «сухарей», искоса поглядывая на меня.

   — Семен! — воскликнул Сидя и стал трясти руку коллеге.

   — Алла Евгеньевна, — расцвел Мотя, делая шажок в сторону туши в пиджаке цвета спелого баклажана, — замечательно выглядите! Впрочем, как всегда! Мила! Хороша! Пополнела!

   «Слонопотам» в растерянности заморгал, Исидор кашлянул, Семен с товарищем замерли. А Мотя, не обращая внимания на повисшее молчание, заливался соловьем:

   — Аллочка! В вас соединились яркий талант и красота, это огромная редкость! С интересом прочел вашу последнюю статью в журнале. Поражен библиографической подборкой и свежестью взгляда на проблему. А сейчас я в восторге от вашего внешнего вида. Какой костюм! Удивительный цвет! Аллочка, вы наша королева!

   Семен и его приятель топтались на месте, как стреноженные кони. Толстяк буркнул нечто невразумительное. Мотя же схватил его за руку, поднес ладонь к губам и выпалил:

   — Примите заверения в искренней любви и восторге. Я небольшой охотник делать дамам комплименты и полагаю, что физика не женская наука, но вы, право слово, царица! Верно, Сидя?

   Исидор повернулся в мою сторону, вытащил носовой платок и трубно высморкался. Семен с товарищем, забыв попрощаться, резво потрусили к входу в здание. Багровый слонопотам, бубня под нос что-то неразборчивое, последовал за коллегами.

   — Я обидел Ерохину? — растерялся Матвей. — Она неправильно меня поняла?

   — Нет, — хмыкнул Исидор, — думаю, Алла была бы в восторге, услышь она твое вранье! Кстати, Мотя, говорить даме «вы отлично выглядите, пополнели» нынче не принято. Это в пятидесятые годы прибавление в весе считалось признаком хорошего самочувствия, сейчас же наоборот.

   — Право, я не думал оскорбить Аллочку, — испугался физик, — но она и впрямь такая пышная. Мне нравятся женщины в теле.

   — Матвей, — резко одернул друга Сидя, — нежелание носить очки сыграло с тобой дурную шутку. Ты сейчас беседовал не с Ерохиной!

   — А с кем? — изумился Матвей.

   — Ты осыпал комплиментами Федора Калинина.

   — Я восторгался Федькой? — ужаснулся Мотя. — Но он отвратительный субъект! Унижает аспирантов! Говорят, заставляет приехавших из провинции свою квартиру убирать, на даче огород копать. Сидя, признайся, ты шутишь?

   — Нет, — сказал Исидор, — я серьезен как никогда. А еще ты ему руку поцеловал!

   — Ужасно! — позеленел Мотя. — Я думал, это Алла. Нет-нет, Исидор, ты ошибаешься! Ладно, я лица не разглядел, но фигура-то бабская, вся круглая! И костюм — он же цвета сортовой сирени! Мужчина такой ни за что не наденет.

   Исидор взял Матвея под руку.

   — Пошли, небось уже все в курсе, что Ромашин у Калинина персты лобзал. Послушай моего совета — не снимай очки! Никогда! Иначе в худшую ситуацию попадешь, охотясь за вечной молодостью.

   — Вы долго пробудете на совещании? — стараясь не захохотать во весь голос, спросила я.

   — До вечера просидим, — задумчиво протянул Сидя.

   — У вас же есть мобильный? — на всякий случай уточнила я.

   — Да, — кивнул Мотя, — мы не отстаем от прогресса. Кстати, о компьютерах знали, когда ты еще на свет не появилась. Сидя, помнишь машину, которая полинститута занимала?

   — Давайте обменяемся номерами, — остановила я поток воспоминаний. — Позвоните мне, и машина будет подана. Только учтите: в городе пробки и у меня не Сивка-бурка, лучше вспомнить о звонке часа за два до финального гонга.

   Исидор поправил пиджак, сунул палец за узел галстука и слегка его ослабил.

   — Ладно, я готов записать номер.

   Матвей тоже вытащил из кармана сотовый.

   — Сделают же клавиатуру… — пожаловался он. — Мелкая, неудобная!

   — Очки! — безжалостно напомнил Исидор. — Ты без них слепой филин!

   Клиника, куда поместили неизвестную мне Пелагею Андреевну, всем своим видом давала понять: она не муниципальное, а частное, очень дорогое заведение.

   Дверь открывалась автоматически, от порога к рецепшен вела ковровая дорожка, а пол был из натурального мрамора. К девушке-блондинке, восседавшей за стойкой рецепшен и облаченной в кипенно-белый халат и шапочку, украшенную красным крестом, я шла под недобрыми взглядами армии секьюрити.

   — Я Марина, — нежно пропела красотка. — Чем могу служить?

   Я показала блондинке туго набитый пакет.

   — В вашей больнице находится мама моей подруги. Приятельница заболела, попросила меня доставить Пелагее Андреевне всякие мелочи.

   — Очень хорошо, — защебетала Марина, — у нас свободный график посещений, без ограничений, в десять вечера ворота запираются, но до этого еще далеко. У вас достаточно времени, чтобы выполнить обещание. Лифт за колонной, сейчас дам вам пропуск.

   — Понимаете, я забыла номер палаты…

   — Ничего, это поправимо, — утешила меня Марина, — все сведения о пациентах внесены в компьютер. Назовите фамилию, и я моментально сообщу этаж и комнату.

   — Я ее не знаю!

   — Как же так? — удивилась Марина. — Только что вы сказали, что хотите пройти к матери приятельницы. Вы не знаете фамилию вашей подруги?

   — Она по мужу Соколова, — залихватски соврала я, — а девичью не знаю.

   Марина взяла шариковую ручку, повертела ее наманикюренными пальчиками и посоветовала:

   — Позвоните подружке!

   — Катю увезли с аппендицитом, она сейчас на операционном столе, — выдала я, не моргнув глазом.

   Марина побарабанила ноготками по стойке.

   — Сколько лет больной?

   — Думаю, за шестьдесят. Ее зовут Пелагея Андреевна. Имя не очень распространенное, может, по нему поищем? — подсказала я.

   — Попытаемся, — обрадовалась Марина и взяла «мышку». — Вот, вам повезло: в данное время под нашим наблюдением находится лишь одна Пелагея Андреевна — Суворова. Пятый этаж, палата восемнадцать.

   — Компьютер — великая вещь! — воскликнула я.

   — Согласна, — кивнула Марина.

   — Но и опасная!

   — Чем же?

   — Врачебную тайну трудно сохранить. Любой человек может подойти к нему, потыкать в клавиатуру и выяснить всю информацию о больном.

   — Ну что вы, вовсе нет, — засмеялась Марина.

   — И тем не менее, — не успокаивалась я, — вы в секунду выяснили фамилию Пелагии Андреевны. Очевидно, так же быстро узнаете, от чего и чем ее лечат.

   — Мне доступен лишь список пациентов и номера их палат, — покачала головой блондинка. — Еще могу сообщить вам температуру Пелагеи Андреевны, а все остальное — у врача. У каждого доктора свой пароль, он один имеет доступ к истории болезни.

   — А бухгалтерия? — настаивала я на своем. — С вопросом оплаты как?

   — Не вижу повода для беспокойства, — терпеливо сказала Марина. — Расчеты в руках бухгалтера, к ним никому не подобраться.

   — Кстати, — я сделала вид, что вдруг вспомнила, — где у вас можно оплатить услуги?

   — Второй этаж, — сообщила блондинка. И привычно добавила: — Лифты за колонной.

   За дверью с табличкой «Отдел расчета физических лиц» обнаружился маленький, похожий на мышь, дядечка. Увидев меня, он вежливо встал и, широким жестом указав на стул, произнес:

   — Присаживайтесь. Меня зовут Сергей. Что у вас? Договор или разовая услуга?

   Я незаметно оглядела небольшой кабинет. Удивительно, как сюда втиснули огромной письменный стол, громоздкое офисное кресло и стул для посетителей. Впрочем, на остальное места не хватило, принтер со сканером устроились на подоконнике. И, похоже, Сергей любит цветы — на краю стола стояла ваза с астрами. Вероятно, у него недавно был день рождения. Хотя, вообще-то, мужчинам принято подносить не букеты, а бутылки.

   — Чем могу служить? — задал вопрос бухгалтер. И тут я с огромным изумлением увидела на нем… нарукавники. Такой раритет!

   Ну вот скажите, почему некоторые очень полезные вещи начисто исчезли из обихода? Например, калоши. Ведь как удобно ходить в них по мокрым, грязным улицам! Резина сохраняет обувь, а придя в гости, вам не придется влезать в чужие, порой весьма неопрятные тапочки. В первой половине двадцатого века калоши пользовались популярностью. Так куда они подевались нынче? Кстати, сейчас их можно сделать разноцветными, с принтами. Но нет, модельеры начисто забыли про этот аксессуар. А валенки вернулись. Широко разрекламированные, охотно надеваемые модницами «угги», дубленые сапожки на плоской подошве, — видоизмененный вариант русских катанок. Может, скоро мы увидим в магазинах и калоши: черные, с красной подкладкой. Я первая их куплю и забуду о промокающих ботиночках. А нарукавники? Сколько пиджаков и кофточек они сберегли!

   Я опомнилась, отмела праздные мысли и сказала Сергею:

   — В клинике находится мать моей приятельницы. Подругу вчера увезли с приступом аппендицита.

   — Сочувствую, — вполне искренне отозвался Сергей.

   — Меня попросили узнать, нет ли проблем с оплатой пребывания пожилой дамы. Подруга помнит, что вроде скоро вносить платеж, но из-за аппендицита она разволновалась и забыла дату.

   — Договор у вас с собой? — спросил бухгалтер.

   — Его следовало взять? — изобразила я идиотку.

   — Ну конечно, — улыбнулся Сергей.

   — А без него нельзя?

   — Никак, — он развел руками.

   — Вот беда! — вздохнула я. — Живу в Подмосковье, несколько часов ехала к вам по пробкам и, получается, зря. Собственно говоря, мне нужно лишь уточнить, когда вносить следующий платеж…

   Сергей замялся.

   — Посмотрите в компьютере, пожалуйста, — запела я. — Суворова Пелагея Андреевна, лежит в восемнадцатой палате на пятом этаже.

   — Ну ладно, — сдался бухгалтер.

   Я замерла в ожидании. Сергей сосредоточенно уставился в монитор.

   — Вот, нашел! — наконец воскликнул он. — Суворова… так, так…

   Я подалась вперед, изображая крайнюю заинтересованность, и локтем ловко скинула со стола вазу. Оцените мой талант: стеклянная тара угодила прямо мне на колени.

   — Мама! — взвизгнула я.

   — О, вы облились! — вскочил Сергей.

   — Кому пришла в голову идея поставить на стол цветы? Им место на подоконнике или на шкафу! — возмутилась я. — Нет, какое безобразие! Пришла заплатить деньги, и вот результат! Ну что вы сидите? Быстро принесите полотенце! Да не маленькое, а нормальное, желательно махровое, я попытаюсь привести в порядок брюки… Поторопитесь!

   Сергей вскочил и бросился в коридор. Я живо обежала стол и уставилась на экран. Ай да Лампа, ай да молодец! Конечно, служебная инструкция предписывает бухгалтеру не разглашать сведений о больных, но мужик в нарукавниках не произнес ни слова, он просто забыл выключить компьютер, открытый в нужном мне месте.

   Вовка Костин как-то рассказывал, что для него в первый год службы самым трудным было постоянно помнить: если собрался пойти попить кофе с коллегами или поступил внезапный вызов от начальника — прежде чем уйти, тщательно сложи все бумаги и запри их в сейфе, никогда ничего не оставляй на столе, даже если занимаешь отдельную комнату с зарешеченными окнами. Через двенадцать месяцев у Костина выработался автоматизм, и он перестал думать о секретности. Теперь его руки сами собой все убирают. Проблема вновь возникла, когда у сотрудников милиции появились компьютеры. Вовка по привычке тщательно освобождал столешницу, но забывал выключить комп.

   — Прямо беда, — жаловался он мне, — дело уберу в сейф и иду себе куда надо. А вернусь и понимаю: черт побери, комп-то в это время работал. Ну никак не научусь его воспринимать как хранилище документов!

   Но в конце концов майор Костин научился, а вот бухгалтер Сергей, похоже, так и не стал бдительным. Правда, последний в милиции не служит и не имеет дела с раскрытием преступлений. К тому же он и не владеет особыми секретами.

   Не обращая внимания на прилипшие к ногам брюки, я подвела курсор к нужному значку и щелкнула «мышкой». Конечно, меня нельзя назвать хакером, я не тяну даже на продвинутого пользователя, но распечатать документ вполне способна. Принтер на подоконнике мерно загудел, из него медленно пополз лист.

   — Милый, поторопись! — попросила я. — Надеюсь, ты справишься с работой до возвращения парня в нарукавниках…

   Сегодня удача была явно на моей стороне. Когда бухгалтер вернулся в кабинет, я уже сидела на стуле с самым невинным видом.

   — Пожалуйста, — Сергей протянул мне широкое полотенце.

   Минут пять ушло на попытку слегка высушить джинсы. В конце концов я вздохнула и спросила:

   — Ну так что там с оплатой?

   — Текущий месяц полностью закрыт, — сообщил Сергей.

   — Значит, надо приехать в конце сентября?

   — Да. Лучше числа двадцать третьего, если врач решит оставить больную. Сначала побеседуйте с доктором, а уж потом к нам.

   — Спасибо, — кивнула я и встала, — вы меня успокоили.

   — Не забудьте в следующий раз захватить договор, — напомнил Сергей.

   — Непременно.

   — Извините, что так вышло с вазой, — еще раз извинился хозяин кабинета.

   — Пустяки, — милостиво сказала я и ушла.

   Клиника производила странное впечатление. Если кто-то возвел многоэтажное здание, значит, он рассчитывал на большой поток больных, и, наверное, они находятся в этих стенах в немалом количестве, но мне не встретился ни один человек ни в лифте, ни в отделении, куда я поднялась прямиком из финансовой части. Зато на посту сидели две медсестры.

   — Девочки, где восемнадцатая палата? — спросила я.

   — Последняя по коридору, — тут же ответила одна.

   — А зачем она вам? — поинтересовалась другая.

   Я продемонстрировала пакет, который уже показала при входе.

   — Хочу навестить Пелагею Андреевну Суворову.

   Девушки переглянулись.

   — С какой целью? — спросила первая.

   Я прищурилась, прочитала имя на бейджике, прикрепленном к голубому халатику, и изобразила удивление:

   — Принесла сок, фрукты, шоколад. А почему вы интересуетесь, Неля?

   Медсестра встала.

   — Навряд ли Суворовой понадобится ваша передача.

   — Ей так плохо?

   — Острое нарушение мозгового кровообращения.

   — Инсульт?

   — Можно и так сказать, — подтвердила Неля.

   — Вот беда! — искренне воскликнула я. — А поговорить с ней можно?

   — У Суворовой потеря речи, — пояснила Неля.

   — Это навсегда? — расстроилась я. — Пелагея Андреевна ничего сказать не способна?

   Вторая медсестра покачала головой, а Неля, укоризненно посмотрев на коллегу, оптимистично заявила:

   — И не таких выхаживают, надежда всегда есть.

   — Спасибо, — поблагодарила я.

   — Мы ничем вам не помогли, — профессионально вежливо улыбнулась Неля.

   — Можно у вас туалетом воспользоваться? — попросила я. — Назад долго ехать, непременно застряну в пробке.

   — Да, конечно, вот дверь, — вторая медсестра указала на белую створку, расположенную напротив.

   Я вошла в санузел и восхитилась его чистотой. Унитаз белее снега, на раковине ни малейшего намека на пятнышко, бумага наивысшего качества, а на полочке лежат необходимые мелочи, которыми можно бесплатно воспользоваться. Сейчас помою руки, причешусь и продолжу разговор с девушками…

   — Палата восемнадцать где? — прогрохотал из коридора грубый баритон.

   Я вздрогнула.

   — Последняя по коридору, — послышался голос Нели. — А вам зачем?

   — А че? Нельзя? — возмутился посетитель.

   Я осторожно приоткрыла дверь и заглянула в образовавшуюся щель. Здоровенный, неопрятно одетый мужчина стоял около поста медсестер.

   — Какое тебе дело, за фигом я иду? — возмутился он.

   — Здесь больница, — торжественно заявила Неля.

   — Вижу, что не бильярдная, — посетитель не полез за словом в карман. — Почему к мамке не пускаете? Охренели? Во, несу ей сок и яблоки!

   Неля заморгала, потом с изумлением спросила:

   — Вы поместили к нам свою мать?

   — А че? Нельзя?

   — Конечно, можно, — опомнилась медсестра.

   — Вот я и двигаю к мамашке.

   — Стойте! — повысила голос Неля.

   — Чего еще?

   — В восемнадцатую палату вход воспрещен.

   — Этта почему?

   — Больная в тяжелом состоянии.

   — И че? Я сочку припер, яблочки. Угощу маманьку и уйду, — мужик неожиданно мирно отреагировал на сообщение девушки. — Надолго не останусь! Делов полно!

   — Пелагея Андреевна не может принимать пищу, — вмешалась в разговор другая медсестра. — Вам лучше уйти.

   Мужик чихнул, потом навалился грудью на стойку.

   — Слышь, девчонки, тут такая штука… — проникновенно заговорил он. — У мамаши дом есть, собственный, кирпичный, двести метров. Если она помрет без завещания, фазенду нам с сеструхой придется делить пополам, а подпишет маманька бумагу, я один буду владельцем. У сестры жизнь и так шоколадная, ей муж брюлики покупает, а я без работы! Вот, держите конфеты, специально на последние деньги купил вам чаю попить…

   — Спасибо, у нас от сладкого диабет скоро начнется, — язвительно отреагировала вторая медсестра. — И правила запрещают от родственников даже крошку принимать.

   — Как вам не стыдно! — возмутилась более непосредственная Неля. — Мать на пороге смерти, а вы думаете о завещании!

   — Ну, девки, сжальтесь! — гаркнул мужик. — Мне на пять минут! Только расскажу мамашке о своей горькой жизни!

   — Уходите, или я позову охрану, — сурово заявила коллега Нели.

   — Жалко тебе, да? Нравится власть над людьми показывать, да? Охота себя начальницей почувствовать? — заныл «сыночек».

   — Даже если увидите Суворову, ничего от нее не добьетесь, — попыталась урезонить нахала Неля.

   — Этта почему? Мамашка добрая, она поймет, что сеструхе ни фига не надо!

   — Суворова не воспринимает действительность, — объяснила ситуацию Неля, — она не говорит и не способна к самостоятельному принятию решений.

   — Типа немая? — растерялся посетитель.

   — Да, — хором ответили медсестры.

   — Ваще молчит?

   — Верно, — кивнула Неля.

   — И совсем без ума? — не успокаивался «сыночек».

   — На данном этапе Суворова нездорова, — ловко ушла от конкретного ответа вторая медсестра.

   — Поглядеть можно? — занервничал посетитель.

   — Зачем? — удивилась Неля.

   — Ну, блин, сказанула! — снова возмутился посетитель. — Она ж мне мать! Единственная родная мамонька! Я за нее жизнь отдам!

   — Пойдемте, — вздохнула Неля.

   Я подождала, пока они скроются в коридоре, быстро выскочила из туалета, спустилась на первый этаж, села на диванчик, вытащила из сумки журнал и стала изображать из себя посетительницу. Не прошло и десяти минут, как тот самый мужик в неопрятной одежде вышел из лифта и, не глядя по сторонам, поспешил на улицу. Я поторопилась за ним в надежде, что человек, подославший полубомжа в больницу, находится неподалеку, скорее всего, сидит в одной из бесчисленных машин, припаркованных у тротуара. Отчего мне пришло в голову, что «сыночек» не настоящий? Ну это просто! Клиника доктора Сейфуллина платная, очень дорогая. Пьянице и маргиналу она точно не по карману.

   Мужик спокойно шел вперед, явно не думая о слежке, а я, на всякий случай стараясь не привлекать к себе внимания, кралась сзади. Наконец он остановился около черного «Мерседеса» и постучал костяшками пальцев в окно водителя. Приоткрылась небольшая щель. «Сыночек» наклонился, а я занервничала: лица шофера не видно, слов не слышно. Надо подойти поближе, а еще лучше пройти чуть вперед и обернуться, вот тогда через лобовое стекло я разгляжу владельца иномарки…

   Я быстро прошла по тротуару вперед, приметила газетный киоск, зарулила за него, высунулась — и увидела «мерс», стартующий с места. Не успела я охнуть, как автомобиль влился в поток машин. Человек за рулем остался инкогнито, мне удалось лишь заметить часть номера: две цифры — «3» и «0», столько же букв — «Е» и «С», а еще наклейку на стекле «Мой зад стоит денег».

   Страшно недовольная собой, я огляделась по сторонам, но «сыночек» словно сквозь землю провалился. В паре шагов от меня зиял вход в метро, чуть поодаль теснилось стадо маршрутных такси и тянулись нескончаемые ряды ларьков с шаурмой, пирогами, блинами и прочим фастфудом.

   Мне пришлось возвращаться к своей машине несолоно хлебавши. Я влезла в салон, завела мотор и, ожидая, пока кондиционер чуть-чуть охладит воздух, вынула из сумки листок, добытый из принтера в кабинете бухгалтера. На нем значилось: «Суворова Пелагея Андреевна, год рождения — 1937. Место проживания — Московская область, Истринский район, деревня Опушково. Сумма — сто тысяч рублей. Телефон — 777-77-79».

   Цифры отчего-то показались мне знакомыми. Недолго думая, я вытащила мобильный и набрала номер. Раздался один короткий гудок, щелчок, потом бойкий девичий голос зачастил: «Здравствуйте, вы позвонили в единую справочную систему…»

   Я моментально нажала на красную клавишу. Ну конечно! Я попала в один из крупных сетевых супермаркетов. Не так давно я туда звонила, хотела узнать, может ли их служба доставки привозить в Мопсино продукты. Однако интересный номерок для связи оставил человек, который поместил старуху в больницу!

   Погрузившись в размышления, я оперлась на руль. Вопреки моим ожиданиям в бухгалтерии не оказалось сведений о том, кто платил деньги, зато был указан адрес самой Пелагеи Андреевны. Наверное, клинику не интересует личность, так сказать, спонсора, главное, что сумма внесена полностью. Запас времени у меня есть, значит, надо ехать в деревню с пасторальным названием Опушково и там попытаться найти родных Пелагеи Андреевны. Старушке перевалило за семьдесят, вряд ли она жила одна. Скорее всего, я наткнусь там на ту самую таинственную ночную гостью Брыкина.

   Опушково делилось дорогой на две части. Я притормозила у местного магазинчика, вошла внутрь и спросила у продавщицы, самозабвенно читавшей растрепанный томик Татьяны Устиновой:

   — Не скажете, где дом Суворовой?

   Тетка положила книгу на прилавок.

   — Кого?

   — Суворовой Пелагеи Андреевны, — уточнила я.

   Баба нахмурилась, потом заорала:

   — Таньк!

   Из подсобки высунулась рыжеволосая девушка.

   — Чего, тетя Катя?

   — Кто у нас Суворова?

   Татьяна удивленно выпятила губу.

   — Разве есть такая?

   — Вот и я о том же, — пожала плечами Катерина и посмотрела на меня. — Не слыхала я эту фамилию, а живу в Опушкове всю жизнь.

   — Никаких Суворовых тут нет, — подхватила Таня.

   — Не может быть! — растерялась я. — Старуха семидесяти с лишним лет. У нее не так давно инсульт случился, в больницу ее увезли.

   — Слышь, теть Кать, — оживилась Татьяна, — а не та ли это пенсионерка, что у Майки дом сняла?

   — Точно! — хлопнула себя по лбу Катерина. — Шебутная бабушка, прямо коза!

   — Обвесится бусами, — захихикала Таня, — губной помадой намажется — яркой, вырви-глаз! — и ну по деревне гулять. Один раз Гришка Малой ее чуть было на своем трейлере не сшиб. Он тогда пошел к Майке и вломил ей по первое число. И правильно, нанялась за деньги за бабкой приглядывать, так смотри! Вот сбил бы старуху — и каюк!

   — Бабку жаль, — отрезала Катерина, — но Гришу жальче. У него пятеро детей, куда их девать, если отца на зону за наезд упекут!

   — Майка вообще безответственная, — возмущенно сказала Татьяна. — Она у нас в тетрадке записана — в долгах по маковку! Ты, тетя Катя, слишком добрая. Если она не заплатит, кому расход нести? Зачем ей хорошие консервы отпускаешь? В понедельник ты Майе лосося дала, а ей деликатесная рыба не по карману!

   — Не злись, — отмахнулась Катерина, — жаль мне Майку, баба не пришей кобыле хвост.

   — Сама виновата! — повысила голос Таня. — Пить меньше надо!

   — У ней сын умер, — вздохнула Катерина.

   — Где дом Майи? — Я попыталась остановить пустой спор.

   — Дом? — фыркнула Таня. — Сарай!

   — Езжайте до знака «кирпич», — пояснила Катерина, — там налево сверните и по проселку. Последняя изба за водокачкой.

   — Вы только ей денег не давайте, — напутствовала Татьяна, — мигом пропьет.

   Домик, в котором, предположительно, жила до отправки в больницу Пелагея Андреевна, выглядел крайне убого. Покосившаяся на один бок хатка с грязными окошками, давно не крашенными стенами и рамами, с крышей, покрытой позеленевшим от времени толем. Даже на простой, давно уже никем не используемый шифер у хозяйки денег не хватило.

   — Есть тут кто? — закричала я, входя в захламленный двор.

   Наверное, владелица фазенды бродит по близрасположенным помойкам и собирает там всякий хлам — около крыльца валяются ржавые ведра, помятый чайник, тряпки, бутылки, эмалированный бидон, рваные газеты. Единственное, чего нет в куче, — так это пищевых отбросов. Похоже, еда здесь уничтожается без остатка.

   — Есть здесь кто-нибудь? — повторила я, опасливо поглядывая на полуразвалившееся крыльцо. Не хотелось бы сломать ногу, наступив на прогнившую доску.

   Снизу послышался тихий всхлип, от неожиданности я подпрыгнула и тут же успокоилась. Из-под груды барахла выползла маленькая серо-черная собачка, похоже, помесь болонки с терьером. Увидав меня, она упала на живот и вжалась в землю.

   — Не бойся, — тихо сказала я, присела и погладила всклокоченную шерстку.

   Сердце пронзила жалость. Ну чем несчастное создание провинилось перед небесами? За что оно живет в грязи и голоде? Пальцы нащупали выпирающий позвоночник и ребра животного. А еще у собаки явно отит, потому что песик заплакал, когда я случайно задела одно ушко.

   — Дай посмотрю, что у тебя там, — попросила я и аккуратно подняла свалявшуюся шерстку.

   Так и есть, внутри ушной раковины полно черных катышков, наружу вытекает гной — у несчастной псинки запущенное воспаление. С бедой можно справиться, нужны промывание, капли, мазь и, вероятно, уколы антибиотика. Если сейчас начать лечение, через пару недель собачка забудет о боли, но, похоже, бедняжка никому не нужна. Однако она не беспризорная — на худой шейке застегнут слишком широкий для столь маленького существа кожаный ошейник.

   — У меня в машине есть набор лекарств, — протянула я, поглаживая трясущееся тельце, — если ты никуда не уйдешь, принесу медикаменты и попытаюсь хоть что-нибудь сделать. Хотя бы промою ушки перекисью. Или поискать здесь аптеку?

   — Какого хрена? — заорали изнутри избы.

   Я подняла голову. Псинка, повизгивая, попыталась уползти, из распахнувшегося окна на нас смотрела тетка неопределенного возраста. Одутловатое лицо, опухшие глаза, багровая кожа на щеках и носу без слов говорили об излюбленном занятии «красавицы» — беспробудном пьянстве.

   — Че приперлась? — завизжала хозяйка. — Спереть имущество хочешь?

   — Мне не нужны ржавые ведра, — возмутилась я. — Вы Майя?

   — Допустим, — сбавила тон женщина. — А ты кто?

   — Суворова Пелагея Андреевна здесь живет?

   — Это моя изба! Личная! Собственная!

   — Замечательно. Но мне известно, что здесь должна проживать Пелагея Андреевна!

   — Она уехала, — вдруг вполне мирно заявила алкоголичка.

   — Суворова в больнице, — показала я свою осведомленность.

   — Раз знаешь, чего лезешь? Ты ваще кто?

   — Меня зовут Лампа.

   — А меня утюгом кличут, — заржала Майя.

   Подавив накатившее раздражение, я постаралась сохранить вежливость.

   — Я и не думала шутить. Имя такое есть — Евлампия, сокращенно Лампа.

   — И че тебе надо?

   Я вынула кошелек.

   — Денег хотите?

   — И че делать?

   — Просто поговорите со мной.

   — Заходь!

   — Ступеньки не развалятся? — на всякий случай поинтересовалась я.

   — Они крепкие, — ухмыльнулась Майя, в предвкушении мзды пьянчужка стала приветливой, — лезь, не боись!

   Я вскарабкалась к двери, толкнула ее и очутилась в… не хватает слов, чтобы описать интерьер. Загаженная, замусоренная, похожая на общественный сортир московского вокзала комната. Но туалеты в столице, став платными, приобрели вполне приличный вид…

   — Садись, — кивнула Майя на табуретку.

   — Спасибо, я лучше постою, — стараясь не дышать, выдавила я. — Не хотите на воздухе побеседовать?

   — Тама дождь собирается!

   — Пока не капает, лучше выйти, — прошептала я. — Извините, я могу упасть в обморок.

   — Больная, что ли? — надулась Майя.

   — Нет, просто не выношу духоты, — соврала я.

   — Хрен с тобой, — проявила человеколюбие хозяйка.

   Мы выбрались на двор, я с удовольствием втянула носом свежий деревенский воздух и спросила у Майи:

   — Как к вам попала Суворова?

   — Ее на лето привезли, — без агрессии ответила хозяйка, — дачку сняли.

   — У вас? — поразилась я.

   — А че?

   И как отреагировать на ее вопрос? Сказать честно: «Только сумасшедший мог устроиться на летний отдых в помойке»?

   Решив воздержаться от комментариев, я задала следующий вопрос:

   — А кто доставил Пелагею Андреевну?

   Майя собрала лоб морщинками.

   — Э… э… Марь Иванна!

   — Мария Ивановна?

   — Точно.

   — А фамилию назовете?

   — Вострикова.

   Я несказанно обрадовалась этим сведениям.

   — Вострикова Мария Ивановна? Замечательно.

   — Нет, — возразила Майя, — Вострикова — это я. А Марь Иванна — она просто Марь Иванна.

   Радость сменило уныние, но потом я воспряла духом.

   — Наверное, дама оставила номер телефона…

   — Чей?

   — Свой.

   — Кому?

   — Вам.

   — За фигом?

   Я постаралась не нервничать. Спокойно, Лампа, Майя не слишком сообразительна, с ней нужно беседовать как с неразумным ребенком, она давно пропила ум…

   — Мария Ивановна, вероятно, беспокоится о родственнице, Суворова в преклонных годах, могла заболеть, что, собственно, и случилось.

   — Нету телефона, — тупо пробормотала Майя. — И откуда мне тренькать? В избе аппарата нет, а на переносной, без проводов который, большие деньги требуются. А где мне их раздобыть?

   Аргументация показалась мне убедительной, но возникли новые вопросы.

   — Каким образом Пелагея Андреевна очутилась в платной больнице?

   — Не знаю.

   — Вы звонили в «Скорую»?

   — Не знаю.

   — Майя!

   — А?

   — Хотите денег?

   — Очень! — алчно воскликнула пьянчужка.

   — Но я так просто и копейки не дам. Попытайтесь вспомнить подробности.

   — Об чем?

   — О болезни Суворовой! Когда Пелагее Андреевне стало плохо, вы обратились к врачу?

   — Не знаю, — заморгала Майя.

   — Черт возьми, хватит прикидываться! — топнула я ногой. — Видите тысячу рублей?

   — Да, — прошептала пьяница.

   — Она ваша. Как только расскажете в деталях про Суворову!

   Майя опустилась на траву.

   — Ее Марь Иванна привела, сказала: «Ко мне бывшая невестка приехала, комната нужна, а у тебя летний домик пустует».

   Я сходила к расположенной у забора поленнице, взяла небольшой чурбачок, принесла его туда, где сидела Майя, устроилась на нем и попыталась вникнуть в суть дела.

   Майя любит приложиться к бутылке, она алкоголичка, регулярно уходящая в запой. Пока был жив ее сын, он держал мать в ежовых рукавицах, вел хозяйство: огород, скотина — все было на плечах работящего Димы. Дмитрий поставил в дальнем конце участка, прямо у леса, небольшой летний домик, состоявший из комнаты, веранды и крохотной кухоньки. Парень сдавал его москвичам, желавшим вырваться на лето из душной Москвы. Правда, много прибыли сарайчик принести не успел — Дмитрия забрали в армию, и он погиб при невыясненных обстоятельствах.

   Лишившись единственного сына, Майя получила постоянный повод для пьянства. У местных кумушек вначале языки не поворачивались осуждать мать, потерявшую ребенка. Майю подкармливали, давали ей обноски. Но время шло, и отношение к бабе менялось. Через пару лет алкоголичку перестали жалеть.

   — Жрать хочешь — сажай картошку, огурцы, капусту, — говорили соседи, когда Майя возникала на пороге с протянутой рукой. — У нас тоже жизнь не сладкая, но ведь не попрошайничаем!

   В конце концов пьяница задолжала всем и окончательно опустилась. Несколько раз Майя делала попытку подняться и даже вывешивала у магазина и на станции объявление «Сдается дача, недорого». Но люди, хотевшие спокойного отдыха, мигом убегали прочь, увидев хозяйку. Никто даже не заглянул в летний домик, кстати, достаточно приличный. Сама Майя туда не ходила.

   Не так давно к ней заявилась соседка Мария Ивановна, жена дальнобойщика Игоря, и сказала:

   — Помнишь, сколько ты мне должна?

   — Отдам, — пообещала Майя.

   — С каких шишей? — засмеялась Мария Ивановна.

   — Заработаю и верну, — буркнула пьяница.

   — Мало надежды, — соседка трезво оценила свои шансы на получение денег. — Но ты можешь отработать долг.

   — Плохо себя чувствую, голова болит, — закряхтела Майя.

   — Особых усилий не понадобится, — сказала Мария Ивановна. — Я сдала свою пристройку на лето хорошим людям, они бабушку к нам привезли. Оплатили и дом, и еду, и уход. Да только мне на голову свалилась Лариса, бывшая невестка, с внуком. Вон их никак не выгнать, а в одном доме жить не можем, вторая жена Кости первую на дух не переносит. Вот я и придумала: ты пустишь бабку в летний домик, а мы тебе долг простим.

   — Больно жирно получается! — возмутилась Майя. — Мне, значит, за старухой следить? И на какие шиши я ее кормить буду?

   — Только жилье предоставишь, — успокоила пьяницу Мария Ивановна, — остальное наша забота.

   — Тогда ладно, — согласилась Майя.

   Костик, сын соседки, привел домик в порядок, притащил туда мебель, повесил занавески, наладил телеантенну. Пелагея Андреевна оказалась вполне милой старушкой, и Майя живо поняла свою выгоду. Один раз она предложила Суворовой погулять по деревне, подвела ее к магазину, посадила во дворе и, зайдя в сельпо, сказала продавщице Кате:

   — Отпусти консервов в долг, у меня дом сняли, вон москвичка на лавке кукует. Она со мной через пару дней расплатится, я тебе деньги принесу.

   Екатерина, несмотря на то что хорошо знала Майю, поверила пьянице. А та разжилась у местной самогонщицы бутылкой первача и ушла в загул.

   Как долго длился запой, Майя сказать не могла, календаря у нее нет, на работу она не ходит, поэтому способна определить лишь время года — лето. Очнувшись, Майя стала искать денег на опохмел и первым делом отправилась к Пелагее Андреевне, но той на месте не оказалось…

   — Ушла, — бормотала сейчас Майя, — и собаку свою придурковатую бросила. Никак не уходит! Вчерась я швырнула в нее топор, да не попала. Хотела прибить суку — не получилось.

   — Пелагея Андреевна пропала, оставив пса? — уточнила я.

   — Ага, — кивнула Майя, — мне самой жрать нечего, а тут эта дрянь. Имя у нее дурацкое — Плюшка. Тьфу! Зачем пса заводить, да еще такого? Один расход. Слушай, может, поймаешь уродину?

   — Зачем? — бдительно спросила я. — И потом, Плюшка никуда не убегает. Я только что ее гладила.

   — Это она тебе далась, а от меня бежит, — возмутилась Майя. — Поймай, а? Я ее в ведре утоплю. Ходит по двору как у себя дома… Не люблю собак! Одни блохи от них!

   Я прижала руки к груди. Много лет назад мой папа сказал маме, оперной певице:

   — Солнышко, ребенка надо отвести в спортивную секцию самбо.

   — Ты с ума сошел, Андрей! — возмутилась мамуля. — Еще предложи малышку в бокс отдать! У нас девочка, ты не забыл?

   — Женщина должна владеть навыками рукопашного боя, — не успокаивался отец, — чтобы постоять за себя.

   — Отвратительно, — заявила мама, и меня отправили в музыкальную школу.

   Став взрослой, я много раз жалела, что в школьные годы не научилась кулачному бою и не умею делать бросок через бедро. Иногда очень хочется в качестве решающего аргумента долбануть собеседника по носу. Но, к сожалению, физической силой я не обладаю, поэтому приходится сдерживаться. Хотя сейчас желание сунуть Майю головой в то самое ведро с водой, в котором она собирается утопить несчастную Плюшку, всецело завладело мною. Кстати, брошенная собака обладает ярко выраженными экстрасенсорными способностями — едва Майя показалась во дворе, Плюшка словно растворилась в воздухе. Подавив гнев, я велела пьянице:

   — Покажите мне летний домик.

   — Деньги! — потребовала алкоголичка.

   Получив тысячу рублей, хозяйка отвела меня к сарайчику, который внутри оказался вполне пригодным для обитания. На небольшой застекленной веранде стояли стол, накрытый потертой клеенкой, софа, двухконфорочная плита и длинная скамейка с тремя ведрами. Далее шла примерно десятиметровая комната, узкая, как пенал. В ней имелись кровать, тумбочка, стол с телевизором и кресло.

   — А где вещи Пелагеи? — спросила я у Майи.

   — Не знаю, — ответила та. — Вон календарь висит.

   Я посмотрела на стену. Там, на гвоздике, болталось яркое издание, некоторые цифры были обведены кружками, рядом чернели какие-то надписи. Пелагея Андреевна, похоже, очень любила собак, она купила календарь, украшенный фотографиями щенков. Старушка не отрывала листы, она их просто переворачивала.

   — Возьму численник, — сурово сказала я.

   — Он денег стоит, — не упустила шанса заработать Майя.

   — Верно, но не вы его покупали.

   — Вернется бабка, потребует свое имущество, что ей скажу?

   Пришлось достать еще одну купюру. Я помахала перед носом Майи казначейским билетом и сказала:

   — Отведите меня к Марии Ивановне, тогда получите гонорар.

   — Ее избу отсюда видно, — Майя ткнула пальцем в окно, — далеко ходить не надо!

   Я сняла со стены календарь, свернула его трубочкой и двинулась через заросший лопухами и крапивой огород в соседний дом.

   Мария Ивановна откровенно испугалась, увидев гостью. Она проводила меня в парадную комнату, нервно пригладила волосы и забубнила:

   — Ничего плохого мы не сделали… бабушка не наша, не родная…

   Я положила руки на стол, застеленный накрахмаленной до хруста скатертью, и завела проникновенную речь:

   — Уважаемая Мария Ивановна, как я уже говорила, я являюсь представителем клиники Сейфуллина. У Суворовой инсульт, она не способна к общению, нам необходимо найти ее родственников.

   — Не наша бабушка, не родная… — повторяла хозяйка с испугом, — мы никакого отношения к ней не имеем…

   — Но вы ее у себя поселили?

   — За деньги. У нас все дачи сдают, лето год кормит. Пенсии маленькие, у детей свои заботы, им не до стариков, — начала давить на жалость хозяйка, — вот и берем постояльцев.

   — Пелагея Андреевна сама пришла? — улыбнулась я. — Из Москвы приехала, постучалась в дверь и попросила сдать ей каморку на три месяца? А потом вы ее к Майе переселили. И «Скорую» себе старуха сама вызвала? Никого не побеспокоила, тихо в клинику отправилась?

   Мария Ивановна затеребила бахрому скатерти.

   — Нет, — в конце концов призналась она, — не так дело было.

   — А как? — тут же спросила я.

   Хозяйка вновь пригладила ладонями волосы.

   — Ну… ну…

   — Говорите!

   — Утром рано, около пяти, — зачастила Мария Ивановна, — я как раз проснулась, в коровник собиралась на первую дойку, а она в окно мое поцарапалась.

   Я внимательно слушала бабу…

   Несмотря на разбушевавшийся в России капитализм, Мария Ивановна живет по старинке. Дверь в избу не запирает, грабителей не боится, поэтому сразу распахнула окно и увидела до синевы бледную Пелагею Андреевну.

   — Плохо мне, — прошептала старуха, — еле-еле дошла. Майя пьяная. Я не к ней направилась, а сразу сюда. Отвезите меня в Москву.

   — И как я это сделаю? — стала отбиваться от бабки Мария. — Костик в рейсе, он на машине укатил. А если б и оставил колеса, от них мало толку, никто из нас рулить не умеет. Автобус в девять пойдет, могу тебя на остановку проводить.

   — Вижу плохо, — еле слышно говорила Пелагея Андреевна, — рука немеет, нога подволакивается, знобит. Заболела я!

   — У меня внук, — испугалась Мария Ивановна, — зачем заразная в избу пришла? Еще подцепит малыш инфекцию!

   — Позовите врача.

   — Дома телефона нет, надо на почту бежать.

   — Пожалуйста, сходите.

   — Ленка отделение только в девять откроет.

   — Я умру, — прошептала Суворова. — Плюша… моя Плюша…

   Мария Ивановна осуждающе дернула плечом. Совсем бабка дура, в такой момент думает о собаке!

   — Мне нужен врач, я больна… Это не инфекция, а гипертония, — пояснила Пелагея, — наверное, криз случился. С ночи голова гудит, таблетки приняла — не помогают. Сделайте что-нибудь, Христа ради!

   Мария Ивановна налила кружку воды и подала пенсионерке.

   — Недалеко от Москвы живем, — со вздохом сказала она, — всего-то пятнадцать минут на электричке со всеми остановками, а получается, в медвежьем углу кукуем. «Скорая» сюда не торопится. В понедельник утром вызовем — к вечеру среды прибудет.

   И тут Пелагея Андреевна удивила Марию Ивановну.

   — Видно, конец мой пришел, — прошептала москвичка, — совсем к пропасти придвинулась.

   С этим словами старуха вынула из сумочки сотовый, потыкала в кнопки и замерла с трубкой у уха.

   — Вот красиво! — не утерпела Мария Ивановна. — Значит, не так уж тебе и плохо, раз хотела не за свой, а за наш счет позвонить.

   — Когда бы вы знали, до чего мне поперек горла туда обращаться… — прошелестела Суворова. — Но я жить хочу, еще немного подышать. Не отвечают!

   — Наверное, спят, — предположила Мария Ивановна.

   — Да, видно, не судьба. Ни мне, ни ей! — угасающим голосом протянула старуха. И вдруг встрепенулась: — Лена! Здравствуй, это я. Узнала? Мне плохо… умираю я, Лена. В деревне! Не знаю, тебе объяснят! Да, отдам, непременно отдам. Твое будет! Со мной, при себе держу… Спрятала хорошо! Без обмана! Ты получишь все. Сейчас…

   Пелагея сунула трубку хозяйке:

   — Дорогу… растолкуйте дорогу…

   После разговора с таинственной Леной Пелагее с каждой минутой становилось все хуже. Мария Ивановна поняла: старуха не придуривается, она и правда может умереть у нее в избе. Оценив размер бедствия, хозяйка, наплевав на дипломатию, позвала двух невесток разом, нынешнюю и бывшую, и сурово приказала им:

   — Потом полаетесь, сейчас семье помочь надо. Выносите старуху на улицу, посадим ее за воротами, на стул.

   — Почему, мама? — пискнула одна из молодух.

   Мария Ивановна треснула любопытную по затылку.

   — Говорю — выполняй! У самих ума нету, моим пользуйтесь! Если бабка в доме помрет, нас потом в ментовку затаскают, не отмоемся. И дачники стороной обходить будут — кому охота селиться в избе, где москвичка на тот свет отправилась… Шевелитесь, девки!

   Невестки кинулись исполнять приказ. Когда они подняли старуху, та плохо ворочающимся языком пролепетала:

   — Спрячьте… подальше… не давайте… Ленке… нет… Я скажу, когда… она мне… не ей, нет… Берегите ее… Плюша…

   — Тьфу прямо! — обозлилась Мария Ивановна. — Опять о собаке ноет!

   Через час в дом вошла хорошо одетая женщина и с порога стала возмущаться:

   — Что здесь происходит?

   — А вы тут не орите! — осадила нахалку Мария Ивановна. — Кто вы вообще такая?

   — Лена, — уже нормальным голосом ответила та, — знакомая Пелагеи Андреевны. Мы с ней договорились: если чего случится, она мне позвонит. Почему Суворова сидит на стуле за воротами?

   — Сказала, плохо ей, решила воздухом подышать, — подкорректировала события хозяйка дома.

   — Как Пелагея у вас оказалась?

   — Так на лето приехала, комнату сняла.

   — И где ее вещи?

   — Бабке плохо, а вы о шмотках беспокоитесь, — укорила гостью Мария Ивановна.

   — Мне ее паспорт нужен, — без запинки ответила Лена, — без него Пелагею не возьмут ни в одну больницу…

   Рассказчица вдруг замолчала.

   — Говорите, говорите! — поторопила ее я.

   — А нечего, — заявила хозяйка. — Эта Лена, вот уж странная, в сарайчике у Майки все перевернула. Паспорт искала. Подушку вскрыла, матрас прощупала, во все щели заглянула, бабкин хабар перетрясла, сумку ее наизнанку вывернула, а потом увезла Пелагею Андреевну на своей машине.

   — И куда они направились?

   — Небось в больницу.

   — Но точно вы не знаете?

   — Нет.

   — Не спрашивали?

   — Зачем?

   — Из простого любопытства, — вздохнула я.

   — Суворова мне чужая.

   — Все равно интересно.

   — Нет! — гаркнула хозяйка.

   — Что же вы не позаботились о Плюшке? — укорила я бабу. — Собачка голодная и больная.

   — Может, мне ей еще и колыбельную спеть? — ядовито поитересовалась та.

   — Но Пелагея просила присмотреть за ее питомицей! И она вам заплатила за все лето, но не дожила до конца срока!

   — А ничего она… — начала было Мария Ивановна и вдруг захлопнула рот.

   Я с интересом уставилась на хозяйку.

   — Продолжайте, пожалуйста.

   — Разговор окончен, — отрезала собеседница.

   — Нет, милейшая, только начат! — прошипела я и вынула из сумочки удостоверение частного детектива.

   Дизайн корочек мы с Ниной придумали сами. Они бордово-красного цвета, с одной стороны украшены золотым российским гербом, с другой — буквами «АКР». Аббревиатура расшифровывается просто: «Агентство Косарь — Романова», но на некоторых людей наш документ действует парализующе.

   — О господи… — прошептала Мария Ивановна. — Вы не из больницы.

   — Полковник Романова, — ледяным голосом заявила я.

   Хозяйка начала креститься.

   — У меня к вам есть ряд вопросов, — танком наехала я на хитрую бабу. — Хотела узнать, как к вам на лето попала Суворова, но вы рассказали только про утро, когда она заболела. Кстати, Лена нашла паспорт Пелагеи?

   — Да, да, — закивала Мария Ивановна.

   — Я тоже так подумала, в клинику без документов не примут.

   — Да, да, да.

   — Но в больнице в графе «адрес» указано Опушково!

   — Да.

   — Значит, Пелагея прописана в деревне. Как такое получилось? Один раз вы ушли от ответа, спрашиваю вновь: коим образом Пелагея Андреевна здесь очутилась?

   Мария Ивановна встала, обронив:

   — Пить хочу…

   — Потом напьетесь, — схамила я. — Отвечайте на прямо поставленный вопрос! Немедленно! Или я оформлю арест!

   — Доченька, родная, — запричитала тетка, — я ни при чем! Это Ирка удумала, вторая Костикова жена… А первая дура беспросветная, из-за нее все и получилось… Вечно Ларка куда не надо нос сует! Вот безмозглая! Бедность нас подтолкнула, а Пелагея согласилась… У нее с головой странности творились — то хорошо соображает, то вообще никуда…

   Я хлопнула ладонью по столу.

   — Где Ира?

   Мария Ивановна вздрогнула.

   — В городе. Ремонт в квартире делает. Я пока одна, Лариску вон отправила. А то взяла моду на целое лето к бывшему мужу являться и на шее сидеть! Нахалка! И дура!

   — Хотите, чтобы вас арестовали?

   — Ой, деточка! Конечно, нет!

   — Тогда рассказывайте, что здесь произошло. По порядку! И не лгите. Я вижу, когда человек неправду говорит. Соврете хоть самую малость, тут же наручники надену и на глазах у соседей уведу, — пригрозила я собеседнице.

   И Мария Ивановна, безостановочно крестясь, стала каяться…

   Вторая жена Кости, тихая женщина по имени Ира, работает патронажной медсестрой, посещает одиноких стариков, делает для них покупки, помогает по дому. Служба не слишком хорошо оплачивается, но Ирину привлекает относительно свободный график работы — ее подопечным без разницы, пришла помощница в девять или в одиннадцать. И старики и старухи делают Ирочке подарки. Причем дают подчас довольно дорогие вещи — пожилым людям не хочется, чтобы после их смерти любимые серебряные ложки или часы, которые передавались из поколения в поколение, сгинули на помойке. Только не подумайте, что медсестра Елисеева способна на воровство, без спроса Ира ничего не возьмет. Она просто начинает восхищаться понравившимся ей предметом и, как правило, получает его в свое пользование.

   Два года назад Ирину приставили к Пелагее Андреевне Суворовой. Старушка жила одна в очень хорошей квартире. Медсестра не смогла скрыть зависти при виде хором, сама-то она с мужем и сыном ютится в небольшом домике в Подмосковье, а бабка жирует на ста квадратных метрах. Куда ей столько? Пелагая пользуется лишь одной спальней и кухней. Ведь несправедливо же!

   Каждый раз, когда Ира приходила к Пелагее, ее обуревали одни и те же мысли: вот отправится бабуля на тот свет, кому отойдет шикарнейшая жилплощадь? В отличие от многих стариков Суворова немного о себе рассказывала, но из ее скупых слов Елисеева поняла: Пелагея никогда не была замужем, детей не имеет, впрочем, ближайших родственников тоже. Бабка существовала на скромную пенсию, и из живых существ около нее обреталась лишь собачка Плюшка. Щенка Пелагея подобрала год назад — пошла в поликлинику и наткнулась на крохотное существо, ковылявшее по улице.

   Ира сделала выводы из услышанного и стала приходить к Пелагее каждый день. В конце концов старуха оттаяла, стала жаловаться ей на свое одиночество, а медсестра предложила:

   — Давайте я оформлю над вами опеку!

   — Это что? — заинтересовалась Пелагея.

   Ира в ярких красках расписала ожидающие Суворову блага.

   — Буду вас кормить, поить, одевать, любить, а вы мне квартиру завещаете.

   Пелагея ничего не сказала. Но через неделю, когда Ира снова пришла, вдруг спросила:

   — А ты сама где живешь?

   — У свекрови, — ответила Ирина, — за городом.

   — Хочешь, площадью поменяемся? — спросила Суворова. — Но формально, фактически каждая на своем месте останется. Денег я с тебя не возьму. Мне присмотр нужен, только мной заниматься будешь, уйдешь с работы.

   — Бабушка! — Ирина кинулась старухе в ноги. — Да я вас… на руках в ванную носить буду… кормить с ложечки стану…

   Сделку провернули быстро. Елисеевы прописались в Москве, Пелагея стала областной жительницей, но ни в какое Опушково она, естественно, не уехала. В мае нынешнего года Суворова вдруг приказала Ире:

   — Отвези меня на лето на воздух — хочу в лесу погулять, чувствую, это последние мои теплые денечки.

   И медсестра переправила Пелагею к Марии Ивановне. Сначала благодетельницу поселили в маленькой спаленке, но потом на голову Елисеевым свалилась Лариса с ребенком и пошли скандалы. Вот тогда Марии Ивановне и пришла в голову идея переместить Пелагею в домик к Майе…

   — Там вполне прилично, — виляла сейчас хвостом хозяйка. — Костик за два дня полный ремонт сделал, обои переклеил, потолок побелил, мебель притащил. Пелагее понравилось. Она странная! То сидит тихо-тихо, мышкой дремлет, то платье нацепит, неприлично короткое, бусами шею обмотает, губы накрасит, морду размалюет и ну по колхозу гулять! Я обомлела, когда ее в первый раз такой «красоткой» увидела.

   — Представляю, как вы испугались, когда Пелагея стала звонить некой Лене, — нахмурилась я. — И, наверное, вы Суворовой специально помочь не захотели, надеялись, умрет и избавит Ирину от хлопот. А то вроде квартира ваша, но не въехать!

   Мария Ивановна опустила голову.

   — Были такие мысли, — неожиданно призналась она. — Ира честный человек, она свое обещание держит, но ведь ей тяжело. Да, Суворова невестке жилплощадь отдала, но взамен много потребовала. Ирке пришлось с работы уйти, потому что бабка ее постоянно подле себя держала. В семь утра невестке надлежало чай ей на подносе притащить, халат подать, в ванную отвести… и так до девяти вечера, непрерывно. Еду она требовала деликатесную и цветы!

   — Цветы? — переспросила я.

   Мария Ивановна кивнула:

   — Букеты свежие каждый день! Говорила: «Я была актрисой знаменитой, хочу сейчас, как раньше, жить в розах». Ну летом и осенью Ира ей из нашего огорода цветы таскала, а зимой… В общем, золотая квартира получалась. Ира все повторяла: «Мама, она совсем старая, долго не протянет». И я так посчитала, когда Пелагею сюда привезли, а потом, когда в бусах бабку увидела, испугалась — такая еще сто лет протопчется. Но вдруг Пелагея пришла совсем плохая. Я не врала, сюда «Скорая» не сразу добирается. А уж когда эта Лена приехала!

   Мария Ивановна поежилась, я кивнула.

   — Понимаю. Если у Суворовой обнаружатся близкие родственники, они могут подать на вас в суд и добиться признания обмена недействительным. И как вы не побоялись Елене паспорт Суворовой с новой пропиской отдать!

   Хозяйка подперла подбородок кулаком.

   — Мы о своей удаче никому ни гугу. Только Кира из сельсовета в курсе, но она хорошая женщина, тайны хранить умеет. Если разобраться, ничего противозаконного мы не совершали, Суворова сама предложила, и от Иры все удовольствия имела, жила бабка как сыр в масле, за чужой счет. Но лишних разговоров нам не хотелось, вот мы и сболтнули, мол, Пелагея комнату на лето сняла, это здесь неудивительно.

   — Не позови старуха загадочную Лену, вы бы так и оставили Суворову умирать за воротами на стуле? — возмутилась я.

   — Нет, нет! — замахала руками хозяйка. — Ира-то сразу определила: инсульт бабку разбил. Невестка же медсестра, с пожилыми в основном работает, знает, как удар выглядит. Ира Пелагею на стул пристроила и к Сергеевым побежала, у них городской аппарат стоит. Больше мы ничего сделать не могли. А когда Лена прикатила…

   Мария Ивановна опять стала комкать скатерть.

   — Не хотела я ей паспорт отдавать. Если человеку совсем плохо, то больница и без документов принять должна. А тут Лариска, дура! Ну кто ее просил лезть! Как заорет: «Вон он, документ, лежит в серванте».

   — «Повезло» вам, — усмехнулась я. — И что Лена?

   — Ничего. Хотя странно! Паспорт взяла и пошла к Майке. Всю домушку перерыла! И чего искала? А потом старуху увезла, — прошептала Мария Ивановна, — больше мы не виделись.

   — Она вам претензии предъявила?

   — Нет.

   — Никаких разговоров о квартире не заводила?

   — Нет, — выдохнула хозяйка.

   — Что же вы Суворову не навещаете? — спросила я.

   — Смысла нет. Она в отключке, зачем время и деньги тратить? — по-хозяйски рачительно ответила Мария Ивановна. — Я у той Лены спросила, куда она бабку повезет, и она ответила: «В клинику Сейфуллина». А у Ирины там знакомая сестрой работает, они в одно училище ходили. Так подруга Ире сказала: «Суворова не поднимется, обширный инсульт, возраст преклонный. Может, пару месяцев протянет, а может, завтра умрет». Наша совесть чиста, мы для бабки все, что обещали, сделали. И, если некому будет ее в гроб положить, похороним красиво. Мы люди честные.

   — Значит, Ира сейчас в Москве, занимается квартирой?

   — Верно.

   — Дайте адрес!

   — Не помню его наизусть, — попыталась уйти от ответа Елисеева.

   — Мария Ивановна, это глупо! Один запрос, и я узнаю, где ранее была прописана Суворова.

   — Улица Петровка… — моментально ответила хозяйка. — Самый центр, но место тихое, там еще церковь рядом.

   — Такие апартаменты на миллионы тянут. Причем не рублей, — уточнила я. — Кстати, где мобильный Суворовой?

   — Не знаю. Ну, ей-богу, не видела! Зачем он мне?

   Я встала.

   — Мария Ивановна, вашу гостью вынесли за ворота, так?

   — Да.

   — А за пару минут до того, как окончательно лишиться речи, Пелагея Андреевна говорила с Леной?

   — Да.

   — Мобильный был у нее в руке?

   — Да.

   — И вы утверждаете, что гостья не хотела им воспользоваться?

   — Жадная она, — зачастила Мария Ивановна, — вытащила аппарат, только когда поняла, что другого выхода нет. Не хотела деньги со своего счета тратить.

   — Очень сомневаюсь, что, побеседовав с Леной, Пелагея Андреевна смогла убрать телефон. Она его либо выронила, либо оставила на столе или в кресле. Короче, там, где сидела.

   — Не помню! — отвернулась хозяйка.

   — У кого мобильный?

   — Не знаю! — упрямо твердила Мария Ивановна. — У нас в доме воров нет.

   — Навряд ли факт пользования мобильным телефоном, оставленным у вас знакомой, можно расценивать как грабеж, — нежно пропела я. — Просто вы убрали вещь, чтобы потом вернуть ее законной владелице, ведь так? Это не преступление. Принесите телефон, я его не заберу, просто кое-что проверю.

   Хозяйка посидела пару секунд молча, потом встала, открыла буфет и вынула древний аппарат, всунутый в не менее раритетный чехол из потертой кожи с прозрачным пластиком в центре.

   — Вот, — сказала она, — недешевое удовольствие, поэтому и прибрала.

   — У вас есть адаптер? — спросила я.

   — Зарядка, чтоб трубка заработала? Она у Кости.

   Я встала.

   — Пока с вами прощаюсь.

   — А телефон? — забеспокоилась Мария Ивановна.

   — У меня в машине есть подзарядка, сейчас воспользуюсь ею и верну, — пообещала я.

   В памяти мобильного хранилось всего несколько номеров, я тщательно скопировала их в свой телефон, вернулась в избу, отдала аппарат Марии Ивановне, пошла к машине и услышала тихое повизгивание.

   Я обернулась — маленькое серо-черное существо ползло по дороге.

   — Плюшка! — ахнула я. — Тебе, похоже, совсем плохо.

   Собачка замерла, я подбежала к ней и взяла на руки. Плюшка взвизгнула, из ее глаз потекли слезы. Прижав к себе измученного песика, я влезла в автомобиль и первым делом расстегнула ошейник, слишком широкий для крохотного двортерьера. Швырнув полоску кожи под заднее сиденье, я устроила Плюшку на переднем пассажирском и забормотала, включив зажигание и трогаясь с места:

   — Сейчас, Плюшечка, мы доедем до магазина «Марквет»… Там работают очень добрые люди, за прилавком отдела лекарств стоит ветеринарный врач, тебе непременно помогут, потерпи… Куплю тебе самые вкусные консервы, паштет или соте из куриных грудок, наши мопсы обожают эти лакомства…

   Я говорила не умолкая, пытаясь утешить Плюшку, и вдруг в какой-то момент ощутила, как на мои колени легло что-то почти невесомое. На дороге отвлекаться опасно, но я все равно посмотрела вниз и увидела собачку на своих коленях. Так мы и приехали в «Марквет», где ветеринар пришел в ужас и стал обрабатывать ухо многострадальной Плюшки. В самый разгар неприятной процедуры ожил мой мобильный.

   — Мы уже освободились, — сообщил Исидор.

   Я глянула на часы. Восемь вечера, самый пик на дороге.

   — Пожалуйста, не нервничайте, я непременно приеду, но, боюсь, через какое-то время.

   — Нет нужды спешить, — остановил меня математик, — мы спускаемся в метро.

   — Ой! Не надо!

   — Почему? Отличный вид транспорта, — возразил Исидор. — Мотя, конечно, слепой филин, но я в отличие от молодящегося крота в хороших очках. Скоро будем дома, в подземке пока пробок нет.

   Я подхватила Плюшку, пакеты с покупками и помчалась к машине. Очень надеюсь, что успею прибыть в квартиру Ринга раньше хозяина. Как бы Исидор не стал возмущаться: ну что за домработница такая — взяла и пропала на весь божий день!

   Видно, капли и уколы помогли унять боль в ухе, потому что Плюшка явно повеселела. Она вновь залезла ко мне на колени, но не заснула, а всю дорогу до дома профессора с интересом смотрела в окно.

   Припарковав свою малолитражку, я побежала к подъезду и внезапно остановилась. В пяти метрах от входа в дом чернел «Мерседес», номерной знак «0 830 ЕС», а на стекле красовалась наклейка «Мой зад стоит денег». Это же та самая машина, к которой подходил неопрятный мужик, желавший во что бы то ни стало увидеть в клинике Пелагею! В салоне автомобиля никого не было. В полном изумлении я потрогала рукой крышку багажника. Дело за малым — узнать, кому принадлежит иномарка. Ну да это очень просто!

   Оглядевшись по сторонам и убедившись, что двор абсолютно пуст, я дернула ручку двери водителя. Незамедлительно раздался протяжный вой, перешедшей в противный писк, затем снова заголосила сирена. Я шмыгнула за угол дома и стала ждать. Долго нервничать не пришлось — не прошло и нескольких минут, как к «Мерседесу» подбежал мужчина в джинсах и ярко-красной рубашке. Он щелкнул брелоком, потом повернулся… Я разинула рот. Павел Брыкин! Жених Веры Путинковой, бывший зять Исидора, а ныне его названый сын! Какое отношение он имеет к Пелагее Андреевне? Почему сам побоялся спросить о здоровье Суворовой и подослал какого-то пьянчужку?

   Брыкин ушел. Я опомнилась, сунула несопротивляющуюся Плюшку в сумку и поспешила в дом.

   Весь вечер я хлопотала по хозяйству. Едва я очутилась в прихожей, как Вера закричала.

   — Лика, где вы пропадали?

   — Отвозила Исидора и Матвея в академию, — быстро ответила я.

   И тут увидела потертый портфель математика у вешалки. Значит, старики оказались правы, они добрались на метро до квартиры быстрее, чем я на колесах.

   — Целый день их по городу катали? — ехидно осведомилась Вера. — Обзорную экскурсию устроили? Интересно!

   — Я загрузил Лику работой, — вдруг заявил Исидор, входя в холл. — Забыл у тебя, Вера, разрешения спросить, уж извини за своевольство. Отправил ее сначала в аптеку, потом в издательство за корректурой, а еще к Фельдману послал.

   — Конечно, Сидя, — защебетала Путинкова, — Лика может быть целыми сутками в вашем распоряжении. Просто не хочется, чтобы домработница получала деньги, ничего не делая.

   — Мне давно нужен секретарь, — продолжал Исидор, — Лика ответственная, заберу ее к себе.

   — Но, Сидя, — растерялась Вера, — а как же хозяйство?

   — Думаю, ты сама справишься, — отрезал математик. — Впрочем, Лика тебе поможет. Девочка, иди умойся и возвращайся к своим обязанностям. Вера, ты имеешь что-нибудь против?

   — Конечно, нет, — кисло ответила невеста. — Ваше желание — закон!

   Я вошла в свою комнату, положила Плюшку на кровать и позвонила Кирюше.

   — Лампа! — обрадовался он. — Как дела?

   — Пока не очень, но скоро наладятся. Ты можешь завтра приехать в Москву?

   — Да. А зачем?

   Я рассказала Кирюшке о несчастной Плюшке, не забыв уточнить, что нахожусь в доме под видом домработницы и никто не разрешит мне оставить здесь животное.

   — Можешь не продолжать, — закричал Кирюша. — Бедная Плюшка! Ровно в десять утра я прикачу.

   — Стой во дворе, не звони в квартиру.

   — Принимаешь меня за дурака? — полез в бутылку мальчик.

   — Нет, просто предупреждаю, — ответила я.

   Исидора в кабинете не было, а на кухне сидела одна Вера, которая язвительно протянула:

   — Ты понравилась старику.

   — Это случайно, — улыбнулась я.

   — Будешь у него секретарем?

   — Исидор скоро меня выгонит. Я ничего не понимаю в математике!

   Вера подошла ко мне вплотную.

   — Павел не хочет наводнять дом прислугой.

   — Понятно.

   — Его раздражают посторонние.

   — Ясно.

   — Здесь раньше распоряжалась одна Олимпиада.

   — Похоже, она не очень хорошо справлялась с обязанностями, — отметила я.

   — Не очень хорошо? Отвратительно! Посмотри вокруг — грязь от пола до потолка, и кошками воняет.

   — Может, поменять лоток? — предложила я.

   — Какой? — заморгала Вера.

   — Кискин туалет, — пояснила я.

   — В доме нет животных.

   — Но я видела кошку!

   — Тебе показалось.

   Пальцы моих ног невольно дернулись. Ладно, можно отнести серую тень, шмыгнувшую мимо, к обману зрения, но как квалифицировать лужу на полу?

   — Был кот! — воскликнула я.

   — Никогда! — отрезала Вера. — Вонь осталась после Лидии. Жена Матвея обожала свою сиамку Лидку и вечно приводила ее к Исидору. Я, естественно, даму никогда не видела, но Паша рассказывал. Сейчас тут котов нет. А у Моти их семь штук, он ими обзавелся, когда его дочь Галя в Америку уехала.

   — Ясно, — я решила не спорить.

   — А пыльные журналы, книги… — не успокаивалась Вера. — Они везде! Падают на голову даже в туалете. Исидор за всю свою жизнь ничего не выбросил, а то, с чем он решал расстаться, прибирала Олимпиада. Не удивлюсь, если где-нибудь лежат в коробочке молочные зубы академика и хранится его первая пеленка. Нет, скоро здесь все будет по-моему.

   — Как? — не утерпела я.

   Вера уперла руки в бока.

   — Сначала найму бригаду, которая рассортирует книги. Ненужные снесут на помойку. Потом туда же отправятся статуэтки, салатнички, ракушки и салфетки. Затем — ремонт. Смена всего! Куплю мебель…

   — Навряд ли Исидор согласится, — покачала я головой, — он не захочет перемен.

   — И спрашивать его не стану! — фыркнула Вера. — Только распишемся, и я возьмусь за дело.

   — Вы не боитесь проклятия? — спросила я.

   Путинкова осеклась, потом неуверенно сказала:

   — Нет. Павел рассказал мне о прежних женах, но они умерли случайно. И это было давно.

   — У вас есть враги?

   — У меня? Шутишь! Откуда?

   Я пожала плечами.

   — Даже у ангела найдутся завистники. Может, кто-то не хочет, чтобы свадьба Брыкина состоялась.

   — Глупости.

   — Но Клара умерла, надев ваш палантин!

   Вера нахмурилась.

   — Лучше поставь чайник. И выстирай рубашку Павла.

   Я молча выполнила первую часть приказа. Потом шагнула в коридор и не удержалась:

   — Вера, будьте осторожны. Заприте черный ход!

   — Ладно, — сказала она, — сходи и задвинь щеколду.

   Я сгоняла к запасной лестнице и с большим трудом сумела засунуть в пазы огромный железный прут, служащий шпингалетом. Затем, слегка успокоившись, тщательно заперла парадную дверь, проверила, закрыты ли окна — первый этаж все-таки! — и с чувством выполненного долга отправилась стирать рубашку.

   Автоматической «прачки» в необъятной ванной комнате не нашлось, зато в углу стояло громоздкое сооружение со шлангами. Больше всего оно напоминало гигантскую кастрюлю на колесах. Я почесала в затылке и сообразила: при помощи одной резиновой трубки в чрево бабушки современных стиральных машин наливается вода, на дне расположен винт, вон та зеленая кнопка, вероятно, включает систему, а красная останавливает. За дело, Лампа!

   Я натянула конец шланга на носик крана и открыла воду. Потом я открыла плетеную корзину, нашла там один халат, несколько полотенец, рубашку и запихнула все это в «прачку». Теперь мне понадобился стиральный порошок. Никаких коробок или бутылок с гелем на виду не было. Я пошарила в шкафчике под раковиной и обнаружила там около ста штук черного, отвратительно пахнущего хозяйственного мыла с выдавленной на каждом бруске таинственной цифрой: «72»— вот Зина, наша домработница, плюхает такой «кирпич» в воду и протяжно говорит:

   «Поганое корыто никогда не бывает сыто»…

   Двумя пальцами я уцепила кусок и швырнула его в агрегат. Ну ладно, начнем. Палец нажал зеленую кнопку, на всякий случай я втянула голову в плечи. Но ничего не произошла, похоже, «прачка»-прабабушка сломана. Я подошла к баку и в ту же секунду сообразила: машина не включена в электрическую сеть.

   Меня охватило уныние. И зачем я налила воды, да еще засунула в мертвого монстра кучу белья? Теперь придется вычерпывать воду ковшом и стирать халат, полотенца и сорочку вручную. Будь я поумней, дело ограничилось бы одной рубашкой Павла.

   Тяжело вздыхая, я наклонилась над «прачкой», и тут послышалось мерное гудение, в глубине бака началось шевеление, фонтан брызг взлетел вверх, мыльная вода попала мне в лицо, глаза нещадно защипало. Я зажмурилась и кинулась к раковине. Пока отворачивала кран и пыталась промыть глаза, услышала какие-то невероятные звуки: чавканье, писк, треск, шорох, скрип.

   Окружающий мир я увидела не сразу, а когда наконец обернулась, оцепенела в изумлении: стиральная машина исчезла. Пару секунд я стояла, пытаясь понять, что происходит, но тут из коридора донеслось отчаянное собачье тявканье, и я выбежала вон из ванной.

   Зрелище, развернувшееся передо мной, было достойно режиссера Лукаса, снявшего бессмертный хит «Звездные войны». По длинному узкому коридору, обрамленному со всех сторон бесконечными полками с пыльными томами, резво катилась стиральная машина, из нее периодически выплескивался фонтан воды и растекался лужей на почерневшем от времени и грязи паркете, за ретивым агрегатом со звонким лаем неслась Плюшка, которая явно пыталась прогнать самоходное устройство.

   Я приросла ногами к полу, озадаченно наблюдая за происходящим. Каким образом стиральная машина работает? Она же не подключена к источнику питания! Неужели она на батарейках? Надо немедленно поймать обезумевший механизм! Кстати, куда он спешит? Хочет убежать из дома?

   — Стоять! — завопила я, кидаясь за бачком-самоходкой.

   В середине коридора материализовалась Вера.

   — Что это? — завизжала она, тыча пальцем в проезжающую мимо машинку.

   — Лови ее! — заорала я, забыв о воспитании и почтении к будущей жене хозяина. — Хватай!

   Но от Путинковой было мало проку — она не сделала ни малейшей попытки остановить «самоходку». Вместо этого Вера завизжала во весь голос:

   — Крыса! Крыса! Крыса!

   Плюшка замерла. Собачка поняла, что крик Веры адресован ей. Вера затопала ногами, но в ту же секунду очередной фонтан мыльной воды обдал Путинкову с головы до ног, и противная девица закашлялась. Я почувствовала к стиральной машине почти что симпатию. Тут «кастрюля» завернула за угол, и до меня долетел возмущенный голос Павла:

   — Сидя, какого черта вы с Мотей ночью эксперименты затеяли?

   — Какие? — спросил Исидор, выходя из библиотеки.

   Математик, как всегда, не захлопнул за собой дверь, и я заметила, что Плюшка, отряхиваясь на ходу, шмыгнула в книгохранилище. Мигом оценив удачу, я закрыла дверь — теперь псинка не выберется наружу.

   — Крыса! — опять завизжала Вера и стала тыкать в меня пальцем. — Крыса!

   — Ее зовут Лика, — напомнил Сидя. — Что случилось?

   — Черт! — закричал из прихожей Павел. — Вот дрянь!

   Послышались грохот, треск, вой.

   Исидор поторопился в холл, Вера продолжала орать, я понеслась за математиком.

   Прихожая, тускло освещенная слабосильными лампочками, напоминала пещеру злого колдуна, не хватало лишь свисающих с потолка летучих мышей. Зато посреди прихожей бесчинствовала машина, над которой вздымались струи фонтана. Около содрогающегося агрегата метался Павел.

   — Сидя, — потребовал он при виде ученого, — прекрати это безобразие сейчас же!

   — Но я ничего не делаю, — резонно ответил математик.

   — Выключи эту штуку! — приказал Брыкин.

   — Айн момент… — пообещал Сидя, нагнулся — и замер.

   — Ну, — нервно торопил его Павел, — в чем дело?

   — Спина… — простонал Исидор.

   Я подскочила к математику.

   — Что случилось?

   — Радикулит, — сквозь зубы пробормотал Сидя. — Как всегда, в самый неподходящий момент вступило. Деточка, ты можешь выключить АТМУ?

   — Кого? — спросила я.

   — АТМУ, — повторил, морщась от боли, Сидя. — Вон там, в самом низу, есть большая красная кнопка. Подползи к заразе и ткни в нее. Не машина, а стерва! Сколько она у меня крови выпила, бешеная селедка!

   — Селедка? — поразилась я. — При чем тут рыба?

   — Сколько можно ждать? — заголосил Павел.

   — Деточка, потом обговорим детали, — произнес никогда не забывающий о вежливости Сидя, — а сейчас попробуй добраться до кнопки, иначе Павел сойдет с ума.

   Я присела на корточки и стала приближаться к стиралке. С первой же попытки мне удалось ткнуть пальцем в красную пупочку, но бачок не отреагировал нужным образом, более того, он взвыл еще сильнее, и из него послышалось оглушительное чавканье.

   — Жесть! — заорал Павел.

   — Там крыса! — вела свою партию Вера, успевшая дойти до прихожей. — Крыса! Крыса!

   — Остановите эту дрянь! — взвизгнул Брыкин и закашлялся. Очевидно, мыльная вода попала ему в рот.

   Я изо всех сил жала на красную кнопку.

   — Ну как, деточка? — подал голос Сидя. — Получается?

   — Ни черта, — пропыхтела я, — только сильнее трясется.

   — Крыса! Крыса! — вопила Вера.

   — Остановите дрянь! — вклинился Павел.

   Я хихикнула. Ситуация очень напоминала оперный спектакль — у каждого была своя партия, исполнители вели их, не обращая внимания друг на друга.

   — Крыса! Крыса!

   Ко мне слова хозяйской невесты, конечно же, не относились, Вера отчаянно испугалась мокрой Плюшки.

   — Чертова дрянь! Вырубите ее!

   А это Павел. Он привык раздавать приказы на своей фирме. На это тоже можно не обращать внимания.

   — Деточка, ты уверена, что используешь красный выключатель?

   Вот Исидору нужно ответить.

   — Конечно, Сидя! Я абсолютно не разбираюсь в математике, но никогда не путаю цвета на светофоре.

   — Мы сейчас не на дороге, — прохрипел согнутый в три погибели математик.

   — Крыса! Крыса!

   — Остановите дрянь!

   — Там еще есть кнопка оранжевого цвета, — добавил Сидя, — вот ее трогать не следует.

   — Крыса! Крыса!

   — Остановите дрянь!

   — И где она? — испугалась я.

   — Рядом с красной, — так же не обращая внимания на Павла с Верой, сообщил Исидор.

   Игнорируя арии нервной парочки, я, встав на четвереньки, внимательно изучила бачок и заметила:

   — Около зеленой только красная кнопка.

   — Нет, деточка, — возразил Сидя, — она цвета апельсина, а та, что колера пожара, с обратной стороны агрегата.

   Я совершила обзорную экскурсию вокруг «кастрюли» и крикнула.

   — Нашла! Она точно там, где вы сказали.

   — Я знаю, потому что сам конструировал АТМУ, — похвастался Сидя. — Действуй, деточка.

   Мой палец утопил кнопку.

   — Крыса! Крыса!

   — Остановите дрянь!

   «Хор» упорно вел свои партии, но солистами явно были я и Сидя.

   — И как, деточка? — поинтересовался профессор, пытаясь рукой потереть поясницу.

   — Ни фига не выходит! — констатировала я.

   — Реле замкнуло, — выдавил из себя Сидя.

   — Остановите дрянь!

   — Крыса! Крыса!

   Первый и второй голос поменялись местами, что внесло некое оживление в «оперу», но никак не повлияло на ход действия в целом.

   — Реле еще в тысяча девятьсот шестьдесят первом сломалось, — Сидя не к месту пустился в воспоминания, — прямо в демонстрационном зале вырубилось. Мне выговор объявили, а Мотю лишили премии. Деточка, постой, ты случайно не нажимала хоть раз ту кнопку, что около красной?

   — Вы же просили надавить на самую яркую! — напомнила я.

   — Но не на оранжевую!

   Я вновь поползла на коленках вокруг «кастрюли» и, отплевываясь от воды, заявила:

   — Они обе красные. Одна возле зеленой, другая с обратной стороны.

   — Нет, — заспорил Сидя. — Кто АТМУ делал? Я или ты?

   — Вы, — согласилась я.

   — Нажимала на морковную? Отвечай коротко!

   — Крыса! Крыса!

   — Остановите дрянь!

   Я покосилась на Веру и Павла. Может, они биороботы, сконструированные Сидей в минуты досуга? Иначе почему парочка повторяет одно и то же, как «заевшая» пластинка?

   — Деточка! — окликнул меня Исидор.

   — Да?

   — Ты нажимала на ту кнопку, что в паре с красной?

   — Угу!

   — Нехорошо… — протянул математик.

   — Почему? — чихнула я, получив новую порцию душа.

   — Она включает авторежим бесперебойной работы на двенадцать часов.

   Я растерянно заморгала. Но потом обрадовалась:

   — Из бачка вся вода выплеснется, и все прекратится.

   — Нет, — погасил мои надежды Сидя, — придется воду доливать.

   — Зачем? — изумилась я.

   — Чтоб мотор не сгорел.

   — Крыса! Крыса!

   — Остановите дрянь!

   — Сгорит и остановится, — обрадовалась я.

   — Деточка! — возмутился Сидя. — Ты хочешь уничтожить АТМУ? Ужасное желание. Быстро неси из ванной ведро воды и наполни бачок. Иначе мне плохо станет! Убить устройство — это как лишить жизни человека. Все механизмы живые!

   Делать нечего, пришлось выполнять приказ — здоровье Исидора было для меня важнее.

   — И что теперь? — поинтересовалась я, наполняя «кастрюлю» доверху. — Бегать с ведрами двенадцать часов подряд в ванную и обратно?

   — Нужно принудительно отключить АТМУ, — заявил профессор.

   — Здорово! — восхитилась я. — И как это осуществить?

   — Есть пульт аварийного управления, — пояснил Сидя, — он тут, в квартире.

   — Где? — спросила я.

   Математик притих, потом неуверенно сказал:

   — Ну… в общем, в комнатах.

   Я отчаялась. Учитывая тотальный беспорядок в его квартире, пульт можно проискать до Рождества две тысячи сотого года.

   — Крыса! Крыса!

   — Остановите дрянь!

   Меня охватило негодование:

   — Вера, прекрати, здесь нет грызунов! А вы, Павел, попробуйте понять: АТМУ будет пахать до утра!

   Путинкова и Брыкин замерли. Потом Вера неуверенно спросила:

   — Крыса?

   — Она отсутствует, — ответила я.

   — Ушла? — тупо поинтересовалась будущая мадам Брыкина.

   — Да, — подтвердила я. — Решила не присутствовать на нашем празднике жизни, подумала о своих маленьких голодных детках и почапала к себе в норку.

   — До утра? — Павел вдруг осознал, что я сказала. — В смысле, всю ночь?

   — Угу, — кивнула я. — Но ее можно остановить, если мы найдем пульт управления. Сидя, он большой?

   — Размером с сигаретную пачку, — прокряхтел математик.

   — Жесть, жесть, жесть… — курлыкал Брыкин.

   Слава богу, Вера пока молча переваривала новость об ушедшем грызуне.

   — Моя спина… — простонал Сидя.

   — С ума сойти! — ломал пальцы Павел.

   — Спокойно, всем находиться на своих местах! — приказала я. — Павел, вы сможете принести кресло?

   — Зачем? — удивился бизнесмен.

   — Посадим в него Исидора и спокойно оценим обстановку, — предложила я.

   — Нечего тут думать! — ожила Вера. — Выдерните мерзость из розетки, и все!

   — Она без шнура, — напомнила я.

   — Питание автономное, — объяснил Сидя, — источник запатентован, я не имею права разглашать принцип его работы, но могу сказать…

   — Замечательно, нам и не надо знать технические детали, — остановила я математика.

   — Чертова бандура, — просипел Павел, втаскивая в прихожую кресло. — Кому пришла в голову идея включить ЭТО? И вообще, что ЭТО такое?

   — АТМУ, — сказала я, уворачиваясь от очередного гейзера.

   — Автоматическое тестомесильное устройство, — объяснил Сидя.

   Настал мой черед удивляться.

   — Автоматическое тестомесильное устройство? Не стиральная машина?

   — Нет, — осторожно опускаясь в кресло, сказал Сидя.

   — Но АТМУ стояло в ванной, — растерянно произнесла я.

   — В шестидесятом году наш институт обвинили в нежелании работать для легкой промышленности, — усмехнулся Сидя, — вот тогда мы с Мотей и сконструировали сей агрегат. Идея хорошая, но мы ее немного недоработали, головы другим были заняты. АТМУ, между прочим, собрали, чтобы от нас отцепились. Мы показали устройство на комиссии, а у него реле заклинило, и нам надавали по шапке. Вернее, оплеухи я огреб, Моте просто так, за компанию, вломили. Велено было АТМУ до ума довести. А потом линия партии поменялась, про легкую промышленность забыли, пришлось тестомесилку домой прикатить и в ванной поставить.

   — Но почему в ванной? — не успокаивалась я.

   — А где еще? — удивился Сидя. — Там она никому не мешала. Устройство с начала шестидесятых годов не включали, я и предположить не мог, что механизм в рабочем состоянии. Надо же, вон как шурует…

   — Вы придумали чушь, — не выдержала я.

   — Полагаешь? — поинтересовался Исидор.

   — При работе вашего АТМУ все составляющие теста по комнате разлетятся! — объяснила я.

   — Так у него крышка есть, — мирно ответил Сидя, — бачок плотно закупоривается.

   — И где она?

   — Ну, правда, я не видел ее с шестьдесят первого года, — заявил Сидя. — Может, нам с Мотей АТМУ довести до ума? Неплохая штука, а я о ней и думать забыл!

   — Хватит болтать, не на тусовку пришли, — схамила Вера. — Выходит, урода не остановить?

   — Без пульта — нет! — подтвердил Сидя.

   — Ничего, она у меня сейчас заткнется, — азартно пообещала невеста, схватила один ботинок из громоздившейся поблизости кучи обуви и кинула его в бачок.

   Послышалось робкое «чавк», и тестомесилка затряслась тише.

   — Ух! Получи, фашист, гранату! — сверкнула глазами Путинкова. Наклонилась, подцепила еще пару туфель и стала быстро забивать «кастрюлю» баретками.

   — Ох, не делай этого… — покачал головой Сидя.

   — Остановите дрянь! — вспомнил о своем припеве Павел.

   — Лучше не предпринимать глупых действий, — проворчал Сидя, — последствия непредсказуемы.

   — Не мешайте! — отмахнулась Вера.

   Исидор сложил руки на животе.

   — Хм, мне даже интересно… — протянул он. — Мы с Мотей такой эксперимент не проводили. Однако твердые ингредиенты лучше в камеру не помещать.

   Хрюк! АТМУ замерло.

   — Круто! — запрыгала Вера. — Эй, Лика, давай волоки эту гадость назад в ванную.

   — Деточка, — ласково сказал мне Сидя, — мой тебе совет: не приближайся к тестомешалке.

   — Лика, шевелись! — скомандовала Вера. — Эй! Не спать!

   Я подошла к креслу, в котором царственно восседал Исидор, и покачала головой:

   — Прости, лучше я послушаюсь ученого человека.

   — Ты домработница, половая тряпка! — обозлилась Путинкова. — Раз, два и пошла!

   Мне стало обидно. Даже если у человека нет приличного образования и он зарабатывает на жизнь мытьем полов, это не повод, чтобы его унижать.

   — Я нанималась к Исидору и Павлу, а ты, Вера, пока здесь никто, — непроизвольно вырвалось у меня. — В загс тебя еще не сводили, официального статуса хозяйки ты не получила.

   Исидор кашлянул, Павел неожиданно хохотнул, а Вера заорала:

   — Уволена! Паша, гони ее вон!

   — Деточка, я беру тебя секретарем, — живо отреагировал Сидя, — мы уже ведь договорились и… ЛОЖИСЬ!

   Не успев удивиться тому, что маленький, щуплый Сидя способен заорать с силой иерихонской трубы, я упала на пол. Исидор, забыв про радикулит, резво съехал с кресла и закрыл голову руками. АТМУ громко чихнуло, вздрогнуло, и вверх полетели ботинки, туфли, тапки — короче, все, чем Вера набила бачок. Я вжалась в паркет. Если вы думаете, что обувью нельзя убить, то жестоко ошибаетесь. Здоровенный полусапог сорок третьего размера, несущийся по воздуху со скоростью света, запросто снесет голову тому, кто окажется на его пути.

   — Главное, сберечь мозг, — прошептал Сидя, пытаясь заползти под кресло, — остальные части тела мне в принципе не так уж и нужны. Но вот мозг! Без него я никуда!

   — Остановите дрянь! — привычно вывел Павел.

   А Вера сменила пластинку.

   — Жесть! Жесть! Жесть! — орала она.

   — Может, попытаетесь вспомнить, где лежит пульт? — шепнула я математику.

   — Деточка, с шестьдесят первого года не один день утек, — резонно ответил Исидор. — Хотя у Моти, кажется, был запасной… Точно! Он его тогда унес, положив в нагрудный карман пиджака!

   — И выкинул вместе с ним, — безнадежно сказала я.

   — Мотя? Деточка, его гардероб в еще лучшем состоянии, чем мой, Матвей свою пару совсем не надевает. Впрочем, нет, он тогда был не в костюме… Вспомнил! Иди к Матвею и скажи: «Сидя просит принести пульт от АТМУ, он лежит в кармане сюртука, в котором вы делали доклад в пятьдесят девятом на конференции в Берлине». Ползите по-пластунски!

   Энергично работая руками и ногами, я на животе стала пробираться к выходу. Обезумевшее АТМУ фонтаном раскидывало нарубленные куски кожи, очевидно, целыми осталось лишь несколько пар обуви, попавшие в барабан последними, остальные превратились в лапшу. Лучше не думать о том, что стало с халатом, полотенцами и рубашкой Павла.

   Услышав о просьбе Сиди, Матвей воодушевился:

   — Сейчас, уже лечу к шкафу.

   — Вы уверены, что пульт в пиджаке? — спросила я.

   — А куда ж ему деться? — удивился Матвей. — Я сюртук в последний раз на представление АТМУ надевал, с тех пор не трогал, не хотел занашивать дорогую вещь. Купил его для конференции в Берлине, там в нем пощеголял, а потом в нашем институте в нем красовался. С тех пор его берегу.

   — В прихожую надо вползать, — предупредила я его, — офигевшая АТМУ, наверное, уже выплюнула ботинки и изрыгает воду.

   — Хорошо, — сказал Мотя, — понял, спасибо. Ползать по лужам придется? Очень не люблю пачкаться. Фу!

   — Пожалуйста, поторопитесь!

   — Разовью крейсерскую скорость, — пообещал Матвей и скрылся в глубине такой же необъятной, как и соседняя, квартиры.

   Я вернулась назад и доложила:

   — Сейчас принесут пульт.

   — Остановите дрянь!

   — Жесть, жесть!

   — Отличная работа, девочка, — похвалил меня Сидя. — А теперь помоги мне встать… О-о-о… моя спина…

   С крайней осторожностью я подхватила Исидора с пола, вернула его в кресло и уставилась на входную дверь. Где же Мотя?

   — Остановите дрянь!

   — Жесть! Жесть!

   — Зачем вы все тут собрались? — удивился Исидор. — Идите в кухню. Верушка, организуй чаек. Павлик, открой бутылочку шерри, ликер тебя успокоит.

   — Но как же? — растерялся Брыкин. — Нельзя же оставить эту дрянь в прихожей!

   — АТМУ работает в заданном режиме, — отрапортовал Сидя, — я наблюдаю за экспериментом, вам лучше покинуть площадку испытаний.

   — Действительно! — опомнился вдруг Павел. — Вера, пошли, все нормально.

   — Ты считаешь обычным делом бешеный агрегат, работающий гейзером в холле? — возмутилась невеста.

   — Дорогая, займись чаем, — велел жених.

   — Не смей мне указывать!

   — Не злись.

   — А ты не дергай меня за плечо.

   — Ты устала.

   — Нет! Нет! Нет!

   Павел схватил невесту за руку и утянул прочь.

   — Вера хорошая женщина, но не умеет владеть собой, — укоризненно заметил Сидя. — Помню, в пятьдесят седьмом у нас на полигоне…

   — Сидя, — прошипели из коридора, — сейчас я попытаюсь включить пульт.

   Я вздрогнула и обернулась — из темноты выступил Мотя, одетый в темную тужурку с атласными лацканами. Я обалдела: каким образом физик очутился во внутреннем коридоре этой квартиры? Я не заметила, чтобы входная дверь открывалась. Или меня отвлекла перебранка между Верой и Павлом?

   — Обратный отсчет пошел, — голосом диктора объявил Сидя. — Девять, восемь, семь, шесть, четыре…

   — Ты пропустил «пять», — встрял Мотя.

   — Неважно. Три, два…

   — Очень даже важно! Начни сначала.

   — Хорошо, — согласился неконфликтный Сидя. — Девять, восемь, шесть, пять…

   — Стой!

   — Что опять не так? «Пять» на месте!

   — Ты забыл «семь».

   — Сделайте одолжение, воспользуйтесь пультом, — взмолилась я, — пусть АТМУ наконец остановится.

   — Ноль! — гаркнул Сидя.

   — Пуск! — подхватил Мотя. — Ну, давай, контора, заканчивай писать!

   «Кастрюля» всхлипнула и заткнулась.

   — Это все? — с опаской осведомилась я.

   — Да, — кивнул Мотя. — Однако, Сидя, АТМУ живо! Может, зря мы его забросили? Нужно доработать!

   — Пошли чай пить, — приказал Исидор. — Деточка, помоги мне встать.

   Я взяла математика за руку и воскликнула:

   — Вам надо переодеться, вы насквозь промокли!

   — Действительно, — согласился Сидя.

   — Матвей, а вы? — я повернулась к физику. — Принести вам сухой халат?

   — На тужурке нет ни капли, — заверил старик, — и брюки в порядке.

   — Хватит болтать, — оборвал друга Исидор, — направляемся в спальню.

   Я осталась убирать «полигон» и провозилась около двух часов. В квартире постепенно затихала жизнь. Сначала ушел домой Матвей, слегка замочив обшлага брюк в еще не вытертой мною гигантской луже. Потом скрылся в своей спальне Исидор. Через некоторое время из кухни выскочила взбудораженная Вера, за ней шел сердитый Павел. Путинкова пробежала мимо меня, не забыв сделать замечание:

   — Не размазывай грязь, собирай тщательно!

   Павел подождал, пока невеста исчезнет в одном из нескончаемых коридоров, и бормотнул:

   — Накануне свадьбы все женщины нервничают.

   — Торжество состоится? — забыв о приличиях, поинтересовалась я.

   — Да, очень скоро. Мы сегодня отправили приглашения.

   — Вы не боитесь?

   — Чего?

   — Проклятия.

   — Нет, — усмехнулся Павел. — Это лишь сказка, которая в моей семье передается из поколения в поколение. Вы ведь не дворянка?

   — Не могу похвастаться благородным происхождением, мой отец из крестьян, а мама родилась в семье прачки. Но у нас тоже имелось предание.

   — Да? И какое? — заинтересовался Брыкин.

   — Мой прадедушка потерял ключ от дома, пришлось ломать дверь, и с той поры все потомки носят связку на колечке, прикрепленном либо к ремню, либо к сумке.

   — Забавно, — улыбнулся Павел.

   — Действительно, — кивнула я, — не знаю, как звали того родственника, но история с потерей ключей застряла в памяти, мама рассказывала…

   — А у нас, потомственных дворян, легенда о проклятии, — перебил меня Павел. — Однако мы с Верой здравомыслящие люди и не собираемся менять свои планы.

   — Несмотря на смерть Клары?

   — Она просто упала. Думаю, причина ее кончины не криминальная, — неуверенно произнес Брыкин.

   — И все же нехорошо устраивать праздник почти сразу после похорон жены друга детства, — вырвалось у меня.

   Павел пожал плечами.

   — Мне нравилась Клара — спокойная, очень умная, достойная женщина. Но она скончалась, а жизнь продолжается. Почему Вера должна страдать, отодвигая бракосочетание? И мы с Гришей вовсе не друзья детства.

   — Да ну? Я слышала, как он рассказывал кому-то на дне рождения, что учился с вами в одном классе.

   — Верно, — не стал отрицать Брыкин, — только я пришел в школу на последнем году обучения. Мои родители работали за рубежом, отец служил дипломатом в Анголе. Я вернулся в Москву в шестнадцать лет. Пошел в столичную школу, вот тогда впервые и увидел Селезнева. Парадокс, он учился лучше меня и подавал огромные надежды, но успешный бизнес основал троечник Брыкин…

   — Бывает, — кивнула я.

   — Паша, принеси мне снотворное, — закричала Вера из спальни, — возьми в аптечке таблетки. Поторопись! И прихвати воды, чтобы запить лекарство.

   — Уже иду, — откликнулся жених.

   Наведя в прихожей порядок, я прошлась по коридору, в задумчивости осматриваясь по сторонам. Затем попробовала пошевелить книжные полки, но они, очевидно, были намертво прибиты к стенам. Собственно, то, что я вознамерилась найти, не могло находиться в общем помещении. Тогда где? Прихожая исключается, туалет тоже. Гостевая комната? Уже теплее, но маловероятно. Ведь там часто находятся посторонние люди, гостя могут поселить надолго. А вот библиотека!

   Я осторожно толкнула тяжелую дверь, щелкнула выключателем, где-то высоко под потолком затеплилась слабая лампочка, практически не осветив темную комнату.

   — Гав… — тихо сказала Плюшка, лежавшая на ковре.

   — Тихо, — прошептала я, поднимая собачку, — лучше молчи. Хоть ты сейчас обсохла и категорически не похожа на крысу, думаю, не следует злить Веру. Надеюсь, она выпила снотворное и задремала. Давай подумаем, где это может быть спрятано? Под ковром? Сомневаюсь, он прибит к паркету небольшими гвоздями. Тот, кто велел это сделать, боялся, что палас поедет, а идущий по нему упадет и сломает ногу. И я, кажется, могу назвать имя человека, которому абсолютно наплевать на чистоту, но жаль собственное здоровье, это стопроцентно Исидор…

   Вот так, прижав к груди Плюшку и бормоча себе под нос, я в полутьме стала расхаживать по библиотеке. Если здесь спрятано то, о чем я думаю, тогда понятно, почему Клару убили именно в этой комнате. Преступник специально заманил сюда жертву. Хотя нет, он ведь ошибся! Значит, Клара вошла в библиотеку… Зачем? Да за книгой. Может, любимой жене Григория надоел шум, ей захотелось провести несколько минут в тишине и покое.

   Я стала ощупывать полки, но через минуту реально оценила количество книг и приуныла. Если моя догадка верна, потревожить придется каждый том. Хотя… Я огляделась по сторонам. Надеюсь, память меня не подводит, и я действительно видела здесь свечу и коробок спичек. А вот и они — мирно лежат на небольшом столике у просторного кресла.

   Когда фитиль занялся дрожащим пламенем, я приблизилась к первому шкафу и присела на корточки.

   — Хорошая мысль, — прозвучал спокойный голос.

   Я чуть не уронила подсвечник.

   — Кто здесь?

   — Не нервничай, деточка, — донеслось из глубины комнаты.

   Потом послышался тихий щелчок, вспыхнул еще один тусклый светильник, и я увидела на диване в противоположном углу библиотеки завернутого в плед Сидю.

   — Что вы тут делаете? — прошептала я.

   — Поджидаю тебя, — мирно сообщил Сидя. — А ты умная девочка! Заметила оплошность Моти?

   Я кивнула. И пояснила:

   — Он умудрился остаться сухим, войдя в квартиру. На его куртке и брюках не было ни капли воды. Можно было счесть физика сверхаккуратным, но, уходя домой, Матвей замочил обшлага брюк. Сразу возник вопрос: как он прошел в квартиру и сохранил штаны в первозданном состоянии? И я не заметила, чтобы входная дверь открывалась!

   — И ты поняла, что между нашими квартирами есть проход, — уточнил математик.

   — Верно. И вход в него явно расположен в библиотеке.

   — Почему? — вскинул брови Сидя.

   — Ванная и туалет отметаются по понятным причинам, коридор слишком на виду, в гостевой в любой момент мог оказаться посторонний. Методом исключения я добралась до книгохранилища.

   — Молодец, — одобрил Сидя. — А сейчас ты подумала, что никакая дверь плотно не захлопывается, всегда остается щель, пусть даже и крохотная, оттуда потянет сквозняком, и пламя свечи отклонится.

   — Ага, — по-детски отреагировала я. — А еще я решила, что два невероятно талантливых ученых, сумевших создать в середине прошлого века пульт дистанционного управления и собравших агрегат, который работает на автономном источнике питания, легко могли сконструировать малую хитрую дверь. Почему АТМУ столько лет оставалось в забвении? На чем оно работает? И еще пульт… Фантастика!

   Сидя прыснул.

   — Нет ничего сверхъестественного, просто сила научной мысли. Но АТМУ на данном этапе неважно для нас. Не могу, детка, объяснить принцип его работы, да и не хочу. Ты кто? Назови свое имя!

   — Орангутангова Анжелика Фирсовна, — отрапортовала я.

   Сидя ухмыльнулся:

   — А в твоем паспорте указано: Обезьянкина Альбина Спиридоновна.

   — Вы запомнили сведения, увидев всего один раз мой документ?

   — Конечно, — кивнул Сидя. — И ты, деточка, вызвала у меня подозрения.

   — Какие?

   Исидор выпутался из пледа.

   — Присаживайся. Знаешь, в шестьдесят восьмом в одной лаборатории со мной работал Владлен Мохов. Неплохой математик, крепкий специалист, но без азарта, божьей искры в нем не было. Все знали, что Мохов станет доктором наук, напишет пару монографий, а вот переворота в науке не совершит. Слишком он был суетный, лез в начальники, хотел денег, славы. А раньше в прачечных метку требовали.

   — При чем тут прачечные? — изумилась я.

   — Ты не перебивай, слушай! Если человек хотел сдать белье в стирку, следовало на него кусочек ленточки пришить с номером. Как сейчас помню: у нас был номер Л-четырнадцать семьдесят один. Метки заказывали тоже в прачечной. Однажды сдаю я белье, а тут входит Владлен и спрашивает у приемщицы: «Мне бирочка нужна, можно я слово напишу, без цифр?» — «Пожалуйста», — отвечает тетка. И Мохов сделал себе метку — «Великий». Так и сдавал белье много лет. Понимаешь?

   — Смешно. Но какое отношение эта история имеет ко мне? — улыбнулась я.

   Исидор кивнул.

   — Хороший вопрос! Самое прямое. У тебя, деточка, на брелоке от ключа, ну того, которым ты машину заводишь, написано «Лампа Романова». Я подумал, что семья у вас большая, все родственники на машинах ездят, и вы, дабы утром в суматохе связки не перепутать, именные брелоки заказали. Так?

   Что оставалось делать? Только признаться.

   — Это Кирюшкина идея, — вздохнула я, — он нам на Новый год эти прибамбасы подарил.

   Исидор вытянул руку, взял со столика древний альбом, перелистал страницы и ткнул пальцем в одно фото.

   — Видишь здесь знакомого?

   Я пробежалась взглядом по мужским лицам.

   — Вот тут, в первом ряду. Вы совсем не изменились.

   — А еще? Смотри внимательно! — настаивал Сидя.

   — Папа… — прошептала я. — Вон там, седьмой слева, мой отец, Андрей Романов. Он здесь такой молодой! Но как… Откуда у вас снимок?

   Исидор отложил альбом.

   — Если прикидываешься другим человеком, нужно соблюдать осторожность. Любая мелочь может тебя выдать. Ты, увидев мою рубашку с перламутровыми пуговицами, обмолвилась, что такая имелась у папы. Меня твои слова удивили, ведь сорочки вручали узкой группе специалистов. В советские годы мода такая была — давать в награду вещи. Я проблем с одеждой не знал: то свитер всучат, то галстук… А на той конференции раздавали сорочки. Их специально сшили, в продажу они не поступали. Ограниченная партия, отличного качества, с пуговицами из натурального перламутра, таких больше ни у кого не было. Когда ты, увидев знакомую с детства вещь, не сдержала радостного возгласа, я сразу понял: девочка росла в семье кого-то из участников конференции, ну и спросил про твоего отца. И что услышал в ответ? Он, мол, шофер при генерале. Сразу понял — ты врешь! Откуда у водителя такая вещь? Полез в альбом, нашел снимок с той встречи: это еще одна традиция тех лет — непременно фотографироваться после завершения мероприятия, изучил фамилии на обороте, увидел «Андрей Романов», и головоломка сложилась. А теперь скажи: я не прав?

   — Абсолютно точный вывод, — призналась я, — но вам просто повезло. Размышления по поводу шофера не совсем верны. Начальник мог подарить одежду водителю.

   — Э нет, деточка, только не в годы тотальной нехватки хороших вещей, — ухмыльнулся Исидор. — В Советской стране существовала система талонов, карточек и распределителей. Любой мало-мальски нужный правительству человек был прикреплен к кормушке, куда не допускали простых смертных. До смешного доходило! В сорок девятом году меня поощрили ботинками, а я ношу тридцать восьмой размер обуви. Ну, получил квиток, отправился за обновкой, иду и мучаюсь: зачем мне штиблеты? Есть уже одна зимняя пара, а на лето сандалии. А вот у жены моей, Оли, туфли совсем прохудились. Пришел в магазин, протягиваю продавщице бумажку с печатью… И состоялся у нас такой диалог:

   — Вашего размера нет, — сообщает продавщица.

   А я удивленное лицо делаю:

   — Просите, товарищ, вы мне что дать хотели?

   Девица в ответ:

   — Полуботинки на меху, мужские.

   Я свою линию гну:

   — Это талон на женскую пару обуви.

   Девушка мне в нос документ сует:

   — Смотрите, тут написано — Ринг, ботинки мужские.

   — Ошибка вышла, — отвечаю ей. — Разве может у представителя сильного пола быть тридцать восьмой размер? В канцелярии перепутали!

   Продавщица сначала нахмурилась, а потом согласилась.

   — Верно, у нас таких размеров отродясь не было…

   — Короче, она принесла мне чудесные ботинки для Олечки, на цигейке с пуговицами, самые модные! — завершил рассказ Исидор. — Жена плакала, когда я ей их презентовал. Ну никак не отдал бы генерал такую рубашку водителю, не тот у нас менталитет был!

   — Слава богу, что теперь времена распределителей и талонов прошли, — вздохнула я. — В советские времена было много странного. Вот, например, те же снимки с конференции. Ведь все запечатленные на них люди работали на оборону?

   — Верно, — подтвердил Исидор.

   — Значит, они были засекречены?

   — В той или иной степени да.

   — Но ведь карточки могли попасть в чужие руки!

   Исидор нахмурился.

   — Их никому не показывали, хранили в личном архиве. Хоть ты, конечно, права, было много глупостей. Ну, допустим, едешь по провинции, шоссе разбитое, колдобина на колдобине, и вдруг ответвление от основной магистрали, знак «кирпич», шлагбаум, рядом будка с солдатиком и шикарная трасса, уходящая в чащу, асфальт свеженький, словно его утром положили. Что там, в лесу, а?

   — К гадалке не ходи — крупная воинская часть, — засмеялась я.

   Исидор закивал.

   — Точно. А их расположение — государственная тайна. Да только даже дураку ясно, куда шоссейка тянется. Или оборонное НИИ плюс завод — весь городок там работает, даже малым детям известно, чем родители занимаются. Мне на одном предприятии вручили чернильницу с ручкой, так стило было выполнено в виде ракеты с надписью «Все выше, и выше, и выше». Они такие сувенирчики гостям и сотрудникам дарили. И ведь первый отдел имелся, сидели там полковники, да мышей не словили.

   — Давайте вернемся к потайному ходу, — попросила я. — Где он?

   Исидор встал и подошел к одному книжному шкафу.

   — Как ты и предполагала, вход открывается от перемещения некоторых томов. Весь фокус в последовательности перестановки книг. Она многоходовая: если кто-то случайно передвинет тома, ничего не случится. Смотри. На третьей полке Тацит, его надо достать и поменять местами с «Уроками Сократа», потом вытащить «Историю падения Рима» и воткнуть ее между третьим и четвертым томом собрания сочинений Куприна. Затем ждем пятнадцать секунд — и опля!

   Исидор нажал на полку, шкаф без всякого скрипа чуть-чуть повернулся, открылся узкий лаз.

   — Вот это да! — вырвалось из моей груди.

   — Сами сделали! — гордо сказал Исидор. — Я и Мотя. Олечка нам помогла.

   — Но зачем?

   Профессор внимательно посмотрел на меня.

   — Деточка, в советские времена инакомыслия не допускалось, но к ученым, работавшим на оборону, проявляли снисхождение. Нам разрешалось то, что запрещалось другим. На своих кухнях техническая интеллигенция вела весьма откровенные разговоры. Конечно, существовала система стукачества, в подъездах домов сидела охрана — вроде для нашей безопасности, но на самом деле парни зорко следили за тем, кто пришел к профессору в гости, и докладывали начальству.

   — Понятно, — прошептала я.

   — Какие люди сюда забредали, минуя недреманное око! — развеселился Сидя. — Кое-кого мы с Олечкой неделями в доме прятали! И ни разу подозрения не вызвали! Олимпиаду ко мне тоже из органов приставили, но она своим человеком оказалась, ничего лишнего не сообщала. У Ринга была безупречная репутация, меня никогда не подозревали в диссидентстве, что позволило мне многим помочь.

   — И куда ведет лаз? — полюбопытствовала я.

   — Пошли? — предложил Исидор и начал протискиваться в щель.

   — Узко тут, — пропыхтела я, следуя за ним.

   — Шире не получилось, — ответил Сидя. — А здесь вход к Матвею. Мы раньше своей дружбы особо не демонстрировали, просто коллегами прикидывались. Придем домой и по своим норам. Охранник в подъезде куда надо так и стукнет: «Вернулись, разошлись по хатам, оттуда не вылезают». А Мотя давно уже у меня на кухне шахматы расставляет.

   — И как вы построили такой тоннель? — изумилась я, очутившись в высокой сводчатой галерее.

   — Ваня Арцибашев, покойник, помог, — пояснил Сидя. — Он историей Москвы и области увлекался, карты имел уникальные. Тут задолго до Советской власти монастырь стоял, святые отцы и проделали дорогу к реке. Мы с Мотей просто к древнему ходу подсоединились. Самое трудное было тот небольшой лаз проковырять, который наши квартиры соединяет. Эхе-хе, мы рыли, как граф Монте-Кристо, а Олечка землю прятала. Сначала она все горшки и кадки в доме его набила, цветы развела, а потом стала в хозяйственной сумке почву выносить. Сядет на троллейбус, прокатит пять остановок, а потом в укромном месте высыпает. Как-то раз мы сюда американца притащили на встречу с одним писателем-диссидентом, тот рукопись на Запад переправить хотел. Штатник поджарый, сухой, без проблем через узкое место протиснулся, а литератор, хоть и опальный, да ел хорошо, брюхо отрастил. По галерее прошел спокойно, а дальше никак! Пришлось им прямо под землей договариваться. Вот, мы добрались!

   Исидор толкнул небольшую железную дверь — потянуло свежестью, мы очутились на берегу Москвы-реки.

   — Здесь никого не бывает, — добавил математик, — местность глухая, у монахов лаз деревянным люком заканчивался, а мы его на стальной лист поменяли. Молодые были, сильные, море по колено! Сейчас проход уже никому не нужен, Мотя иногда им по старой памяти пользуется, а я даже не открываю. Табличка — моя идея, здорово народ отпугивает!

   Я посмотрела на внешнюю часть створки, предусмотрительно выкрашенную в цвет жухлой травы. На ней красовался прямоугольник с грозной надписью «Осторожно: радиоактивность!» и бил в глаза красный значок — нечто вроде вентилятора с широкими лопастями.

   — А теперь, деточка, твоя очередь правду рассказывать, — сказал Сидя.

   — Вашу квартиру нельзя назвать абсолютно безопасной, — заметила я, закончив повествование. — Черный ход вы не закрываете, парадную дверь тоже, а теперь еще и тайный тоннель обнаружился.

   — Ты не права, деточка, — возразил Сидя.

   — В чем же?

   Исидор растерялся.

   — Сюда никто со злым умыслом не войдет.

   — Почему? Что помешает вору?

   — У нас все на местах!

   Я посмотрела на Исидора.

   — Вы ежедневно проверяете безделушки?

   — Ну… нет, конечно. Но они все в наличии, — нелогично заявил профессор.

   — В квартире огромное количество вещей! — заметила я, когда мы вернулись назад. — Можно утаскивать потихоньку, и никто не обратит внимания. Лампочки тусклые, а днем яркий свет не пропускают грязные стекла и полузакрытые гардины. Возьмем хотя бы библиотеку! Там на полке статуэтка — она, похоже, золотая?

   — Да-да, — подтвердил Сидя, — премия за конкурс в Вене, на подставке написано, где и когда состоялось вручение.

   — А вон та непонятная штука?

   — Древняя статуэтка из Японии, мне ее ректор Токийского университета преподнес, раритетная вещь.

   — Три замечательные гравюры в простенке между книжными шкафами…

   — Привезены из Парижа, Олечке в подарок, датируются восемнадцатым веком, — тут же сообщил Сидя.

   — Серебряный сервиз на столике…

   — Презент от общества математиков Великобритании к моему юбилею.

   — Исидор, все вышеперечисленное имеет огромную ценность!

   — Деточка, мне неважна материальная составляющая, главное — память.

   — Но для кого-то основным аспектом являются деньги, которые он может выручить за золото, серебро или картину! Пожалуйста, Сидя, посмотрите, не пропало ли чего?

   Профессор начал ходить по кабинету, бормоча под нос.

   — Вроде нет потерь, хотя о мелочах я мог и забыть. Самое ценное, мои рукописи, лежат в кабинете, они не тронуты. Пустых мест на полках нет, все в порядке. Деточка, поймите, никто сюда не полезет, вокруг приличные люди, в наших домах до сих пор живут исключительно свои, ученые и члены их семей. Жилплощадь принадлежит НИИ, в котором мы служим, ни продать, ни обменять квартиры невозможно. Как это ни странно, но наш околоток, несмотря на разбушевавшийся капитализм, сохранил свою целостность.

   Я с восхищением смотрела на Исидора. Надо же, дожить до преклонных лет и сохранить веру в людей! Согласитесь, это явление нечастое. Профессору даже в голову не приходит, что у его престарелых коллег есть дети, внуки, правнуки. Вряд ли все молодые люди идеально воспитаны, среди них может попасться и воришка. Нельзя в наше время жить с распахнутыми дверями.

   — И пойми, про подземный ход никто не знает! — ворчал Исидор.

   — Олимпиада, ваша жена Оля, — стала я перечислять людей.

   — Они умерли.

   — Матвей…

   — Он никогда не проговорится. Мотя умеет держать язык за зубами!

   — А те люди, которые сюда приходили? Разные диссиденты… Они ведь в курсе?

   Исидор заморгал.

   — Деточка, последний гость вылезал из книжных полок году этак в… восемьдесят шестом. Потом полицейское государство развалилось и надобность скрываться пропала.

   — Павел знает о тайном ходе?

   — Нет, нет.

   — Неужели ваша дочь ему не рассказала?

   — Ксюша?

   — Да.

   — Вообще-то, она не моя дочь.

   Я потрясла головой.

   — Погодите! Брыкин пришел жить к вам в семью. Когда Ксения утонула, он остался с вами, так как не захотел покидать отца умершей супруги.

   — Все верно. Но я не родной отец Ксюши, у нас с Олей не могло быть детей. Вот у Моти есть дочь, Галина, они с Ксенией в детстве дружили.

   — Так откуда взялась Ксюша?

   Исидор вздохнул.

   — Давно все покойники, секрета нет. У Олимпиады была непутевая дочь, она родила без мужа, бросила младенца и исчезла. Липа девочку сюда принесла, а мы с Олечкой ее удочерили. Правды от ребенка не скрыли, но особо не болтали, хотя свои, конечно, все знали. Олечка-то беременной не ходила.

   — А Павел в курсе?

   Сидя кивнул.

   — Конечно. Ксюша меня за родного отца считала, а Олечку мамой звала, других родителей у нее не было. Ой, веревочки!

   — Что? — вздрогнула я.

   — Из библиотеки пропали веревочки!

   — Вот видите! — подскочила я. — Значит, все же вор был!

   — Деточка, это просто бечевки. Никому не нужная вещь, стояли тут в память об Оле.

   — Стояли? Они были из золота?

   Исидор тихо засмеялся.

   — Конечно, нет. Обычный шпагат.

   — Он не может принять вертикальное положение!

   — Я неправильно выразился. Здесь, в углу около дивана, всегда был пакет, а в нем хранились заготовки для макраме. Олечка в последний год жизни увлеклась вязанием узлов. Видели, на стене висит панно? Это работа жены.

   — Кто-то унес бечевки для рукоделия?

   — Ну да.

   Я удивилась:

   — Но это же бессмыслица! Всякие там тесемки стоят копейки. Вы уверены, что мешочек исчез?

   — Всегда здесь был, — уверенно ответил Сидя. — В среду еще лежал! Я заходил за книгой и бросил взгляд на пакет, вроде как с Олюшкой поздоровался.

   — Интересно… — протянула я. Потом вспомнила гневную речь Веры о необходимости наведения в квартире порядка и добавила: — Может, макраме невеста Павла убрала? Посчитала ненужной вещью и выкинула.

   — Не спросив меня? — изумился Исидор. — Маловероятно. Погодите… Еще драконы!

   — Вы о чем? — вздрогнула я.

   — Вон те фигурки, на которые упала Клара, — пробормотал Сидя. — Они всегда стояли у окна, а теперь на самом проходе, почти у двери.

   — Вы помните, где они находились?

   — Ну да, — подтвердил Исидор. — Они тридцать лет на одном месте стояли, вон там. Смотрите, даже паркет здесь светлее. А теперь драконов переместили.

   — Что еще раз подтверждает: Клару убили! — воскликнула я. — Абрикос — жалкая попытка убедить милицию в том, что произошел несчастный случай, драконов специально поставили на ходу. Преступник хотел, чтобы жертва на них упала. И он не просчитался. Кстати, Ксюша знала о подземном ходе?

   — Нет.

   — Но девочка же видела в доме гостей!

   — Нет. Мы действовали крайне осторожно. Люди появлялись после полуночи, когда она уже спала. Из библиотеки посетители не выходили. Исключено! Нет! Никогда!

   Я опустила глаза в пол. Мои родители тоже считали, что ребенок после одиннадцати вечера сладко почивает в своей кровати. Папа с мамой закрывались на кухне и обсуждали там дела, не предназначенные для детских ушей. Наивные взрослые! Они не подозревали, что, сидя в туалете, можно отлично услышать их голоса, и я была в курсе всех новостей: знала про то, что тетя Лена сделала аборт, дядю Сережу выгнали с работы, ну и так далее. Меня интересовали только бытовые сплетни, а когда родители свистящим шепотом начинали обсуждать политическую обстановку в стране, я, зевая, уходила в спальню. И поверьте, я была не самым любопытным ребенком на свете! Все мои одноклассники постоянно шпионили за предками, кое-кто даже подсматривал, чем занимаются их «старики» в спальне.

   — Человек, который убил по случайности Клару, мог попасть в дом из подземного хода, — вынырнув из своих воспоминаний, сказала я.

   — Невозможно! Это абсолютная тайна! — твердо заявил профессор. — Постой, при чем тут убийство?

   — Я не верю в случайное падение жены Григория. Охота шла на Веру. Некто, знающий о семейном проклятии Брыкиных, решил использовать легенду в своих целях, но перепутал женщин, убил не ту.

   — Но зачем лишать жизни Веру?

   — Чтобы Павел не женился.

   — Почему?

   — Не знаю. Может, у вас есть предположения?

   Исидор пожал плечами.

   — Ни одного. Минуточку! Если Клару убили, причем по ошибке, значит, над Верой нависла опасность?

   — Да, — кивнула я. — Поэтому я заперла черный ход на щеколду и тщательно закрыла парадную дверь. Дело за подземельем.

   — О нем можешь забыть, — отмахнулся Исидор. — Дверцу у реки не открыть, нужен ключ. А он есть только в одном экземпляре, у меня.

   — И где вы его храните?

   — В кабинете, в ящике стола. Туда никто, кроме меня, доступа не имеет!

   — Ладно, — кивнула я, — пойдемте спать, утро вечера мудренее. Может, завтра вы поймете, почему кто-то не хочет, чтобы Павел женился. Да, кстати, вы слышали когда-нибудь о Пелагее Андреевне Суворовой?

   — Нет, — уверенно ответил Исидор.

   Утром я на цыпочках вышла из дома, вручила Плюшку зевающему Кириллу и дала мальчику указания:

   — Здесь лекарство, ухо нужно промывать два раза в день, кормить дробно маленькими порциями. И следи, чтобы мопсы сразу не стали с ней играть. Плюшке необходим покой.

   — Какая милая… — засюсюкал, держа на руках собачку, Кирилл. — Некоторых людей за издевательство над животными надо сажать на цепь! Они хуже бешеных волков! Поехали, Плюша, тебе у нас понравится, думаю, ты по достоинству оценишь грызальные палочки и дропсы с ароматом говядины…

   Я помахала парочке рукой, вернулась в квартиру, быстро собралась и побежала к машине. Вчера мы с Исидором договорились, что я брошу все силы на поиски преступника, а чтобы у Веры и Павла не возникло никаких подозрений, математик будет сообщать им о крайней занятости своей секретарши, с утра до ночи бегающей по делам ученого.

   Проведя почти два часа в пробках, я наконец добралась до Петровки и попыталась припарковаться у дома Суворовой. Через десять минут неудачных поисков свободного места я пришла в недоумение. Ну скажите, по какой причине квадратный метр жилья в Центральном округе Москвы стоит запредельных денег? Здесь шумно, грязно, нет зелени, негде гулять ни с детьми, ни с животными, не найти в окрестностях приличных супермаркетов. Правда, по количеству бутиков с одеждой и ювелирными изделиями этот район обгонит Париж с Нью-Йорком, но серьги или колье человек приобретает не так уж часто, а вот кушать ему хочется каждый день. И где аборигены паркуют свои машины?

   Не успела я дойти до точки кипения, как от тротуара медленно отъехала такая же, как моя, машинка-малолитражка. С воплем «банзай» я ринулась вперед и успела вклиниться на свободное место, опередив чудовищно огромный «Хаммер».

   Из внедорожника вылез мужик лет пятидесяти и, перекатывая во рту жвачку, прогнусавил:

   — За такие фокусы и по жбану получить можно!

   — Что я сделала? — заморгала я.

   — Я первым место увидел!

   Мне стало смешно.

   — Весьма спорное заявление. К тому же вашему монстру все равно тут не встать.

   — Ниче, влез бы! — злился шофер. — Вы, бабы, нахальные! Таких учить надо! Вернешься, а колеса проколоты…

   Я округлила глаза.

   — Кому нужно связываться с крохотной копеечной тачкой? Ой, а какой у вас «Хаммер» шикарный! По спецзаказу?

   — Да, — гордо кивнул водитель, — из Америки пригнали.

   — Небось второго такого нет, — откровенно льстила я автовладельцу.

   — Этта точно!

   — Колеса черные!

   — Суперские?

   — Офигенные! И эвакуатор вас не тронет.

   — Ему «Хаммер» не утащить!

   — А я на убогой тачке. Одна радость, могу припарковать свою муху на пятачке.

   Обладатель «Хаммера» похлопал меня по плечу:

   — Какие твои годы, еще найдешь мужика! Сходи в салон, наверти кудри, морду наштукатурь, оденься красиво, и нароешь свое счастье. Ты ничего, симпатичная! Хочешь, кофе попьем?

   — Ой, спасибо! Только меня на работе ждут, — запричитала я, — начальник — зверь!

   — Ну беги, — милостиво улыбнулся мужик.

   Я порысила по Петровке. С любым индивидуумом можно наладить нормальные отношения. С женщинами, правда, труднее завязать контакт, а с мужчинами совсем просто. Один намек на эксклюзивность его автомобиля, неприкрытое восхищение суперколесами тачки, и парень из гоблина, собиравшегося проколоть тебе шины, превращается в кавалера, готового разориться на чашечку эспрессо для девушки, которую хотел поколотить из-за парковки. Лесть — безотказное оружие, на ее ржавый крючок ловятся абсолютно все, даже те, кто считает себя закоренелым циником. Фразы «Вы такой умный», «У вас самая лучшая машина», «Никогда не встречала такого необыкновенного мужчину» творят с представителями сильного пола чудеса.

   Страшно довольная собой, я вошла в подъезд, поднялась на нужный этаж и позвонила в дверь. Но Ира, патронажная сестра, получившая шикарные апартаменты в свое пользование, не спешила открывать. Вероятно, она отправилась на стройрынок за чем-нибудь для ремонта или еще не приехала из Опушкова. Решив подождать Елисееву, я поднялась чуть выше по громадной лестнице, устроилась на подоконнике, вытащила из сумки календарь Пелагеи Андреевны и принялась его изучать.

   Через некоторое время мне стало понятно, что ничего не понятно. На листочках имелись странные пометки и сокращения, разобраться в которых могла лишь сама хозяйка. Например: «Д. р. К. А.». Очевидно, это запись о дне рождения какого-то К. А. Хотя почему я решила, что речь идет о мужчине? Возможно, имеется в виду Катя Андреева, скажем, или Кира Анатольевна. А вот пометка «+ 0». Это — плюс ноль? Или сообщение о смерти некоего «О»? Единственная разборчивая запись оказалась на апрельской странице, которую украшала фотография серебристого пуделька, — внизу неровным почерком пожилого человека написано: «Моя незабвенная Люка». Очевидно, у Пелагеи Андреевны когда-то была пуделиха по имени Люка. Но это и вся информация, которую мне удалось выудить из календаря. Сначала я расстроилась, но потом решила не унывать: в запасе еще имелись телефонные номера, выписанные из аппарата, который украла у Пелагеи Мария Ивановна, свекровь Ирины. Ничтоже сумняшеся я набрала первый и через некоторое время услышала раздраженный женский голос:

   — Поликлиника. Говорите же, не спите!

   Следующий номер принадлежал домоуправлению. Не надеясь на удачу, я снова потыкала пальцами в кнопки, и тут мое ухо уловило тихий скрип. Он шел с площадки, на которой была расположена квартира Пелагеи Андреевны. Я сунула мобильный в карман, соскочила с подоконника, увидела женщину, одетую в яркий обтягивающий сарафан, и радостно крикнула:

   — Ирина! Здравствуйте!

   Тетка вздрогнула, уронила на пол большую связку ключей, обернулась и еле слышно сказала:

   — Добрый день.

   — Ира, как хорошо, что вы приехали! — не сдержала я радости. — Меня зовут… э… Лика, мне очень надо с вами поговорить.

   — О чем? — тихо спросила медсестра, быстро нагибаясь и пряча в карман кольцо со множеством ключей. — Кто вас сюда прислал?

   — Ваша мама, Мария Ивановна. Давайте войдем в квартиру.

   — Простите, я очень тороплюсь, — не пошла на контакт Ирина, — убегаю на работу.

   — Но вы только что приехали! — удивилась я.

   — Вовсе нет, я ухожу.

   — Вы открывали дверь!

   — Наоборот, запирала, — возразила Ирина.

   — Я звонила, и никто не отозвался.

   — В ванной я была, — пояснила Ира, — душ принимала.

   — У меня к вам есть пара вопросов в связи с получением квартиры Пелагеи Андреевны, — решительно заявила я. — На Петровке много кофеен, давайте угощу вас латте.

   — Нет, спасибо, мне пора, — прошептала Ирина, отступая к лестнице.

   И тут дверь в квартиру Суворовой тихонько приоткрылась, по моим ногам пробежал сквозняк.

   — Ира! Вы не заперли дверь, — медленно сказала я и толкнула створку.

   Перед глазами открылся холл с ободранными обоями и стоящим посередине пылесосом, измазанным побелкой.

   — Решили ремонт провернуть? — завела я разговор на отвлеченную тему. — Сами стараетесь или позвали молдаван? Лучше потратиться и нанять специалистов. Можно найти не очень дорогих мастеров и не безумные по стоимости материалы. Очень пить хочется, не нальете стакан воды? И как вы ухитрились пройти на лестницу, не запачкав туфли?

   Ира не реагировала на мое щебетание. Она пару раз моргнула, потом на ее глаза набежали слезы.

   — Ремонт… — повторила она. — Ремонт? Да, ремонт…

   Меня поразила интонация собеседницы — можно подумать, что она впервые слышит о ремонте. Мария Ивановна сказала мне: Ирина приводит в порядок квартиру. А что, собственно, такого? Пелагею Андреевну поместили в больницу, молодая женщина, понимая, что смерть Суворовой не за горами, решила ободрать обои и размыть потолок.

   — Ремонт… — затряслась Ира.

   И тут из ее сумки донесся звонок мобильного, а я ощутила, как в моем кармане завибрировал телефон. Ира вытащила слишком дорогую для не очень обеспеченного человека трубку и хрипло воскликнула:

   — Алло! Алло! Говорите!

   Я тоже вынула сотовый, удивленная тем, что он не тренькает, а лишь вздрагивает.

   — Алло, алло, — твердила Ирина.

   Я уставилась на дисплей. Сотовый вовсе не на вызов откликался, а набирал номер. Очевидно, я забыла заблокировать клавиатуру, сунула трубку в карман, случайно нажала на клавишу…

   Ирина положила телефон в сумку, и тут меня осенило. Я вдавила кнопку повтора, а через пару секунд из красивой лаковой планшетки женщины, стоявшей в дверях, раздалось заунывное тра-ля-ля.

   Я вздохнула и сказала в мобильный:

   — Добрый день, Елена.

   — Я не Лена, — прошептала в свою трубку тетка, — простите, вы ошиблись номером.

   — Очнись! — усмехнулась я. — И давай побеседуем без посредства мобильной связи. Смешно мы, наверное, выглядим: стоим друг напротив друга и бормочем в трубки.

   — По этому номеру нет никакой Лены, — упрямо повторила женщина.

   — Значит, Ира? — ухмыльнулась я. — Для малообеспеченной медсестры, вынужденной из-за квартиры ухаживать за Пелагеей Андреевной, у тебя слишком дорогой мобильный. Ну-ка дай сюда ключи!

   Моя визави молча протянула связку.

   — Так я и предполагала! — воскликнула я. — Это же отмычки! То-то мне показалось странным, что в связке столько ключей. Штук сорок, не меньше! Лена, у нормальных людей их не больше пяти-шести.

   — Я не Лена, — тупо повторила женщина.

   — А кто? — разозлилась я.

   — Катя, — вдруг шепотом сообщила собеседница. — Катя. Лена меня старше, я младшая. Вернее, самый младший Павел. Пелагея его от генерала Быкина родила.

   Я заморгала:

   — Пелагея Андреевна — ваша мать?

   — Можно и так сказать, — невесело подтвердила Катя, — хотя настоящей мамой мне Сонечка была.

   — И у вас есть еще сестра Лена?

   — Да, — подтвердила Катя, — но мы не дружили, совсем. Нас в детский спецдом отправили. Хотя… вы, наверное, не знаете, что это такое, и не поймете. Вообще, нашу историю обычному человеку не осознать, очень уж она дикая. Я ведь почему прийти сюда рискнула? Мне документ позарез нужен. Пелагея меня обманула, обещала его отдать, если я буду ей деньги платить, и я привозила каждый месяц. Но… понимаете… у меня своих больших средств нет, зарабатываю я мало. Меня муж содержит, он счет проверил, стал спрашивать: «Катюша, куда приличные суммы деваются?»

   А я ответить не могу. Боюсь! Вдруг он меня бросит? И в клинике позор! Пелагея… она… Ой, господи!

   Катя кашлянула и беззвучно заплакала. Я обняла совершенно растерянную Катю за плечи:

   — Пошли.

   — Куда? — одними губами спросила она.

   — Тут неподалеку есть маленькое кафе на бульваре, там нам никто не помешает, — пообещала я.

   Когда мы устроились за столиком и сделали заказ, Катя вдруг спросила:

   — А вы кто?

   — Евлампия Романова, — представилась я. — Лучше зовите меня просто Лампой. Я работаю частным детективом.

   — Ой! — Катя зажала рукой рот.

   — Сами понимаете, — делая вид, что не замечаю испуга собеседницы, продолжала я, — моя профессия обязывает держать язык за зубами, хранить чужие тайны и никогда не сообщать подробности о клиентах. Но сейчас придется нарушить эти правила: меня наняли присматривать за Верой Путинковой, невестой Павла Брыкина.

   Чем дольше я говорила, тем сильнее бледнела Катя. В конце концов, она прижала руки к груди и прошептала:

   — Паша мой брат. Он, вообще-то, Быкин, в специнтернате проходил под этой фамилией, но потом слегка изменил ее.

   — Давайте-ка с самого начала… — попросила я.

   — Не могу, — прошептала Катя, — все так запутано, никаких слов не хватит.

   — Ничего, я разберусь, — приободрила я ее. — Глядишь, и вам сумею помочь!

   — Вы знаете, где Пелагея Андреевна?

   — Да. Она в больнице, у нее инсульт.

   — Боже! — отшатнулась Катя. — Говорить может?

   — Нет, — помотала я головой. — Суворовой очень плохо, врачи сомневаются в благополучном исходе.

   — Катастрофа! — обмерла Катя. — Я за квартирой в свободное от работы время следила, все ждала подходящего момента, но Пелагея из дома выходить перестала. Я с улицы наблюдала, сидела в подъезде напротив и на окна пялилась. Мне было трудно, но я приняла решение: непременно доведу дело до конца. Уйдет Пелагея в поликлинику, влезу в квартиру и отыщу бумагу. Но старуха словно в спячку впала: наружу не выглядывала, даже свет не каждый вечер зажигала. И вот сегодня я подумала: пусть она даже дома будет, войду и потребую… а там — ремонт. Ремонт!

   — Начните сначала, — приказала я. — Насколько я знаю, Пелагея Андреевна дворянка, представительница некогда знатной семьи, потерявшей все после революции.

   Катя поперхнулась и закашлялась. Наконец она спросила:

   — Кто сказал вам эту чушь?

   Я изложила легенду о семейном проклятии.

   — Ерунда! — Катя вдруг засмеялась. — Все не так. Слушайте…

   Каким образом Пелагея Суворова оказалась в Москве, Катя не знала. Девочка родилась в столице, и годы ее детства прошли в этой квартире на Петровке. Мама детьми почти не занималась. А если откровенно — она просто не замечала ни Лену, ни Катю. Пелагея была отвратительной хозяйкой: готовить, стирать, убирать она не собиралась, все бытовые вопросы решала Сонечка.

   Несмотря на безразличие матери, Катя не ощущала себя несчастной, наоборот, ей было хорошо в своей комнате. Сонечка заботилась о девочке и о ее сестре. Правда, Лена была не совсем здорова, она в основном лежала в кровати, пила таблетки, Соня делала подопечной уколы. Что за недуг был у старшей сестры, Катя не имела понятия, да ей было и неинтересно. Когда Лене становилось хуже, Соня надевала на себя и на Катю марлевые маски и строго приказывала:

   — Не ходи к сестре, еще заразишься.

   И Катя слушалась. Особой дружбы между ней и Леной не было. Ну как можно общаться с той, кто из двенадцати месяцев в году одиннадцать проводит в постели и хнычет? Врача к Лене не вызывали, значит, ее состояние было не таким уж тяжелым.

   Один раз Пелагея неожиданно вернулась домой в середине дня, увидела Катю в маске и заорала:

   — Сонька! Это что за спектакль?

   — Леночка опять слегла, — ответила домработница. — Боюсь, Катюша заразится, у старшей сильный насморк, кашель.

   — Ты дура! Ленка притворяется, — зашипела Пелагея.

   — Нет, ей плохо, — прошептала Соня, — она опять пятнами покрылась.

   — И что? — завизжала Пелагея. — Небось конфет обожралась. Сними маску!

   — Негде Лене конфеты взять. И Катю мне жаль, — сказала Сонечка, — и Лену. Вдруг они умрут, как Надя?

   — Да? — бросила, уходя в свою спальню, Пелагея. — Бог дал, бог взял!

   Хотя Катя и была очень маленькой, но разговор ее поразил. Когда мать, разодевшись, ушла, девочка спросила у Сони:

   — Кто такая Надя?

   Няня попыталась ее отвлечь.

   — Ой, Катюша, хочешь вкусное печенье?

   Но крошка проявила редкостное упорство, стремясь утолить свое любопытство.

   — Надя умерла? Почему? — принялась она допрашивать Соню. И в конце концов та сказала:

   — У твоей мамы была еще одна дочка, Надежда. Она заболела и скончалась.

   — Ей было плохо, как Лене? — уточнила Катя.

   — Да, — нехотя призналась Соня, — но я подробностей не знаю.

   — Разве маленькая девочка может умереть? — ужаснулась Катя, которая никогда раньше не думала о смерти.

   — Всякое бывает, — бормотнула было Соня. Но тут же спохватилась: — Нет, конечно, я просто перепутала. Надя не умерла, она уехала… э… к своей бабушке. Та далеко живет, во Владивостоке.

   Чем больше Соня изворачивалась, тем страшнее делалось Катюше. А тут еще, как назло, Лене стало совсем нехорошо, у нее начался безостановочный кашель, а тело покрылось язвами. Пелагея же, как обычно, пропала. Она порой не приходила ночевать домой неделями.

   Катя один раз робко поинтересовалась у Сони, где мама, и услышала в ответ целую тираду.

   — Катюшенька, Пелагея Андреевна актриса, — пела Соня, — она играет во взрослых спектаклях, детей в театр на такие постановки не пускают. Поэтому Пелагея уходит на службу вечером, а возвращается под утро. Сейчас она поехала на гастроли, вернется не скоро. Я буду с вами, беспокоиться не о чем. У Леночки грипп, неприятно, конечно, но не страшно. Ты к ней в комнату ни в коем случае не заходи!

   Будь Катя постарше, она бы спросила: почему мама все ночи проводит вне дома? Спектакль заканчивается в десять-одиннадцать вечера, неужели мать постоянно ходит потом по ресторанам, отмечает каждый свой выход на сцену? Отчего у Пелагеи не бывает выходных? Даже на Новый год она испарилась из дома. По какой причине у Кати фамилия Жукова, а у Лены Матвеева? Где папа девочек? Он у них один? Или это два разных мужчины, Жуков и Матвеев? Любит ли мать дочек? Если да, то почему она ни разу не свозила детей к морю и не отправила их летом в Подмосковье, не сняла дачу? Лене совсем плохо, но врача не вызывают, в школу старшая сестра не ходит, а учительница в доме не бывает, Леночку пытается обучать Соня…

   Много еще вопросов следовало задать, но Катя была маленькой, поэтому она просто усвоила: мать ездит в командировки. Пелагея могла пропасть на две-три недели, а могла исчезнуть почти на полгода. Но Катюша абсолютно не нервничала, мама была виртуальным, малозначимым персонажем в жизни ребенка. Даже хорошо, что Пелагеи не было рядом, потому что, когда она находилась дома, Кате приходилось сидеть в своей комнате и не высовываться. Катенька даже радовалась отсутствию матери, ведь тогда она ощущала себя счастливой.

   23 августа счастье навсегда закончилось. Катюша проснулась в семь утра от топота, выглянула в коридор и увидела Соню, которая бежала с тазом в руках.

   — Немедленно вернись в спальню, — нервно приказала Соня, — сиди тихо и…

   Договорить Сонечка не успела: из комнаты Лены раздались стоны. Соня поставила таз на пол, бросилась во вторую детскую. Катя испугалась и спряталась у себя. Потом раздался звонок в дверь, младшая сестра чуть-чуть приоткрыла створку и выглянула в коридор. По нему шагали врач и медсестра с чемоданчиком. Видно, Лене стало так плохо, что Соня позвонила в «Скорую».

   Сначала в квартире стояла напряженная тишина, потом разразился скандал:

   — Первый раз встречаю такое! — возмущался мужской голос.

   — Бу-бу-бу-бу… — неразборчиво отвечала Соня.

   — Где ее мать?

   — Бу-бу-бу-бу…

   — Мы обязаны забрать ребенка!

   — Бу-бу-бу-бу…

   — Вы хоть понимаете, чем она больна?

   — Бу-бу-бу-бу…

   — Это подсудное дело!

   Соня расплакалась, Катя вжалась в стенку.

   — Здесь кто еще живет? — не успокаивался врач.

   — Бу-бу-бу…

   — С ума сойти! Где она?

   — Бу-бу-бу… — бормотала Соня.

   В коридоре раздались тяжелые шаги, Катюша в полном ужасе кинулась к кровати, набросила на голову одеяло и замерла в надежде, что ее не найдут. Но через пару минут чей-то голос сказал:

   — Не бойся, детка! Я хочу померить тебе температуру и посмотреть горло.

   Врач не сделал Кате больно, он был мил, приветлив и даже подарил девочке несколько неиспользованных деревянных палочек для осмотра гортани. А вот Лену увезли.

   Вечером в квартиру фурией влетела Пелагея. Как она орала на Соню! Катя заткнула уши и снова забилась под одеяло. Скандал стих лишь под утро. Около восьми Катюша осторожно вышла на кухню, увидела у плиты няню в новом ярко-розовом халате и робко сказала:

   — Я пить хочу.

   — Обойдешься! — заорала та, обернулась, и девочка поняла: перед ней стоит родная мать.

   — Чего вылупилась? — гаркнула Пелагея. — Зачем приперлась?

   — Завтракать, — прошептала Катя. — А где Соня?

   — В заднице! — рявкнула мать. — Бери что хочешь, а еще покорми брата!

   — Кого? — обомлела Катерина.

   — Оглоеда, — чуть спокойнее ответила Пелагея, — вон он, сидит на стульчике.

   Тут только Катюша увидела высокую деревянную конструкцию, а в ней бледного худого ребенка.

   — У меня есть братик? — ошарашенно спросила Катя. — Откуда?

   — От верблюда, — буркнула Пелагея. — Дай ему каши. Чего стоишь? Ты здесь старшая! Впихни в него еду, умой его и отнеси в спальню.

   — Куда? — переспросила Катя.

   — Ты идиотка? — поитересовалась мамаша. — В Ленкину комнату, там пустая кровать.

   — А где Лена? — рискнула задать вопрос Катюша.

   — Она сюда никогда не вернется.

   — Леночка умерла! — перепугалась малышка.

   — Нет, ее вылечат, — с досадой ответила Пелагея. — Хватит балаболить, займись Павлом. Вот зануда!

   — Его зовут Павликом? — поинтересовалась Катя.

   — Павел Быкин, — мрачно ответила Пелагея. — Вырастет таким же подонком, как и его папаша-генерал, который нас выгнал. А все Сонька! Вот стерва! Сука! Дрянь! Пошла вон! Во-о-он!

   Вопль будто подтолкнул Катю. Зажав руками уши, девочка бросилась в свою спальню, малышку охватил ужас. Пелагея врет: Лена умерла, так же как и незнакомая Надя, она, Катюша, следующая на очереди. Сони больше нет, в квартире поселилась мама с непонятно откуда взявшимся мальчиком.

   — Сука! — вопила та в коридоре. — А ну вернись, мерзавка! Возьми Павла! Мне надо себя в порядок привести! Эй!

   Дверь в Катину спальню хлопнула, малышка обмерла и — потеряла сознание. Очнулась Катя от детского крика, очевидно, это заливался голодный Павел. Девочке очень хотелось пить, поэтому она рискнула пройти в ванную, открыла кран и наклонилась над раковиной. Соня строго-настрого запрещала воспитаннице пить воду из водопровода, но няни рядом не было, а жажда измучила Катюшу. На кухне же могла находиться злая мама и орущий братик.

   Напившись, Катя вытерла рот рукой, выпрямилась, посмотрела на себя в зеркало и закричала. Вместо привычного личика с бледной кожей на нее уставилась опухшая физиономия в розовых пятнах.

   — Ну сейчас ты у меня получишь! — завопили из глубины квартиры.

   Ужас охватил Катюшу, выпитая вода хлынула изо рта, ноги подкосились, тело покрылось липким потом. Последнее, что увидела девочка перед тем, как потеряла сознание, была Пелагея с дуршлагом в руках.

   Катя оказалась в больнице. Она никогда раньше не лежала в клинике, поэтому не удивилась отдельной палате. И врач, и медсестра, заходя к девочке, надевали маски и резиновые перчатки. Кормили Катю из личной посуды, алюминиевая ложка и такая же тарелка были подписаны — на обратной стороне стояла фамилия Жукова. Ни игрушек, ни книжек у девочки не было, из развлечений только радио — и бесконечные уколы. Потом Кате разрешили гулять в саду под присмотром няни, которая зорко следила, чтобы девочка не подходила к другим детям. В отличие от остальных ребят на Катерине была очень приметная красная пижама и такой же халат. Нянька не разрешала подопечной приближаться к площадке, где резвились ее однолетки. Один раз, когда Катя тихо сидела на скамейке, мимо шла женщина с мальчиком. Увидев девочку, она подхватила сына на руки и заорала:

   — Почему эта заразная здесь находится?

   — Идите себе, — мирно ответила санитарка, — никто вам не мешает.

   — Безобразие! — вопила женщина. — Мне рассказали, на кого тут красную одежду надевают! Расстреливать таких надо!

   — Ай-ай-ай, — покачала головой нянька. — И не стыдно тебе? Взрослая баба, а чушь несешь. Больница, между прочим, инфекционная. Твой малыш тоже небось не с простудой.

   — У нас менингит, — не успокаивалась тетка. — А у нее что? Зачем ее из отделения вывела? Заприте ее немедленно!

   — Замолчи, — разозлилась нянька. — Кстати, менингит заразный, но ты спокойно по парку гуляешь!

   — Нас вылечили, — голосила тетка, — и мы к другим детям не лезем!

   — И нас вылечили, — парировала провожатая Кати, — и мы к другим детям не лезем.

   — Сифилис — на всю жизнь! — завизжала мать мальчика. — Я главврачу пожалуюсь!

   — Ох и дура, — вздохнула нянька. — Уж когда наука пенициллин придумала, не девятнадцатый век на дворе.

   — Сифилитикам нельзя разгуливать на свободе!

   Санитарка встала.

   — Пойдем, Катюша, если человек идиот, то это на всю жизнь.

   — Я добьюсь того, чтобы ее в блоке держали, — бесновалась баба.

   Нянька прищурилась, а потом сказала:

   — А ну, прекрати истерику… или велю Катеньке в вас плюнуть.

   Скандалистка осеклась, схватила своего мальчика и убежала.

   — Родятся же на свет дуры, — в сердцах воскликнула нянька.

   — А что такое сифилис? — спросила Катя. — Так называется моя болезнь?

   — Кто тебе сказал? — делано удивилась санитарка. — Первый раз слышу.

   — Тетя про сифилис кричала, — напомнила Катя.

   — А-а-а, — протянула нянька, — ты, деточка, неправильно расслышала: сифинакалис. Лекарство есть такое! Его от скарлатины колют. У тебя обычное детское заболевание, а сифинакалис лучшее лекарство. Лечиться, правда, надо долго, зато рецидива не будет.

   — Но почему она меня испугалась? И почему на мне красная пижама? — не успокаивалась Катя.

   — Народное средство от сыпи, — заявила санитарка, ведя Катю в палату. — Если у ребенка корь, скарлатина, краснуха, надо обязательно красные вещи носить, от них скорей пятна с кожи сойдут и температура упадет.

   И Катя успокоилась, она поверила санитарке, несмотря на то, что больше в общий парк ее не водили, девочка гуляла теперь по хозяйственной зоне. Зато там ей разрешали гладить кошку, что полностью искупало отсутствие качелей.

   Спустя несколько месяцев после общения со скандальной теткой Катя оказалась в небольшом интернате, где было не очень много детей. В обычную школу воспитанников не водили, их обучали на месте, постоянно показывали врачу и регулярно брали у них анализы.

   Через год в интернат привезли Лену Матвееву.

   Двенадцать месяцев, проведенных в приюте, сделали Катю намного старше ее возраста. Только не подумайте, что в детском доме была «дедовщина». Четырнадцати-пятнадцатилетние подростки не обижали малышей, более того, патронировали их, помогали им делать уроки, но в выражениях старшеклассники не стеснялись. Теперь Катя Жукова знала: никакого сифинакалиса ей не колют, у нее сифилис.

   — Твоя мать, наверное, проститутка, — объяснила Катюше старшая подруга Даша Кондратьева. — Небось она обслуживает клиентов, спит с ними за деньги, вот и заразилась от кого-то. Потом вас родила, дети от матери болезнь получают.

   — Я была здоровой, — прошептала Катя, — а потом сильно испугалась и пятнами пошла.

   Даша кивнула.

   — Правильно. Я про сифилис все знаю, книжки умные читаю, их у нашего директора полно в кабинете. Это хитрая болезнь, ее легко можно определить, если сдать кровь на анализ. Но это не все делают, в особенности когда хотят правду скрыть. Наверное, тебя рожали не в больнице.

   — У меня была сестра Надя, и она умерла, — вспомнила Катя.

   — О! — воскликнула Даша. — А отчего?

   — Не знаю, — растерялась Катюша, — сестре Лене все время было плохо, а я здоровая, даже не чихала. Потом в обморок упала.

   Даша кивнула.

   — Болезнь спала, а в нервный момент вылезла. И со мной так случилось, мамашка решила меня под клиента подложить, а мне плохо стало от ужаса. У многих сифилис проявляется лет в тринадцать. Аню Попову знаешь? Она со мной в одной комнате живет.

   — Конечно, — кивнула Катя, — красивая такая.

   — Ага, — вздохнула Даша. — У нее в шестом классе язвы вдруг пошли. Бабушка всполошилась, врача позвала, а родители Анны тогда на курорте отдыхали. Доктор диагноз и поставил: сифилис. Аню в инфекционную положили, бабка в истерике. И что выяснилось? Мать Ани в юности изнасиловали и заразили. Она никому слова не сказала, сама лечилась — к какому-то подпольному врачу бегала, тот ей уколы делал и объявил, что она здорова. Потом она замуж вышла, мужу ни гугу, девочку родила, и все хорошо было до того момента, пока Анька не подросла. Тут болезнь и проснулась. Мать Поповой не выздоровела, просто заразу внутрь организма загнала и Ане передала. Ну и чего в результате получилось? Муж от нее ушел, она с собой покончила, Анька в детдоме. Еще скажи спасибо нашему директору Вадиму Петровичу!

   — За что? — удивилась Катя.

   — Детдом держится на его энтузиазме, — со вздохом сказала Даша. — Здесь у нас и бывшие сифилитики, и еще со всякими болезнями.

   — Нас же вылечили, — прошептала Катя.

   — Объясни это народу, — фыркнула Даша. — Думаешь, почему учителя сюда ходят? Дети из других интернатов в обычной школе учатся вместе с домашними ребятами. А нам нельзя, живо побьют или травить начнут.

   — За что? — растерялась Катенька.

   — Ты дура? За сифилис. Одноклассники с нами общаться не станут. Их родители к директору побегут и хай поднимут: «Вы наших деток заразить хотите!»

   — Мы вылечились, — твердила Катя.

   — Знаешь что… — вздохнула Даша, — выйдешь отсюда на свободу, молчи как рыба. Никому ни словом не обмолвись, где жила. Начнут приставать, признавайся: «Да, я воспитывалась в детдоме, подробности вспоминать не хочу». Накопи денег и выкупи свою карту из кожно-венерологического диспансера, иначе жизни не будет! На работу устраиваться — справки требуют от врачей. И чего тебе дадут? Бумагу, где черным по белому напечатано: сифилис. Да никто разбираться не станет, что болезнь давно в прошлом, предпочтут с тобой не связываться. А если замуж соберешься? Нет, лучше документы уничтожить.

   — Это можно?

   — За деньги, — уточнила Даша. — Я тебе, когда понадобится, помогу. Наша старшая медсестра, Нина Ивановна, много чего умеет. Ты с ней поласковее будь.

   Катя не обрадовалась, когда в интернате очутилась и сестра Лена. Ничто девочек не связывало. Елена тоже сторонилась Катюши — вежливо здоровалась с ней, но и только. Один раз Катя, правда, не выдержала и спросила:

   — Ты не знаешь, где наша мама?

   — Нет, — отрезала Лена, — судьба Пелагеи Андреевны меня не волнует.

   — А Паша? — продолжала расспросы Катюша.

   — Кто это? — искренне удивилась Елена.

   — Мама еще мальчика родила, — пояснила Катерина.

   — Невероятно! — воскликнула Лена. — Зачем ей дети? Она нас совсем не замечала, мы ей противны были!

   — Не знаю, — пожала плечами Катя.

   Елена была старше, поэтому она ушла из детдома раньше, а Кате повезло — ее отыскала Сонечка. Неизвестно каким образом бывшая няня нашла учреждение, где воспитывалась Катюша, и приехала к ней в гости. Несколько месяцев Соня регулярно приходила в интернат, а потом предложила Катеньке:

   — Давай жить вместе. Вот получишь аттестат о среднем образовании и переезжай ко мне.

   Когда Кате пришло время покидать детдом, директор Вадим Петрович сказал ей:

   — Тебе от государства жилплощадь не положена, потому что ты имеешь прописку в Москве, в квартире на улице Петровка, вместе с матерью, сестрой и братом.

   — Ой, — испугалась Катя, — я туда не поеду!

   — А зря, — покачал головой директор, — тебе по закону квадратные метры принадлежат, их отсудить можно.

   Но Катю при одной мысли о том, что ей придется вернуться в ту квартиру и увидеть Пелагею Андреевну, охватил ужас.

   — Лучше смерть! — прошептала она.

   Вадим Петрович пожал плечами.

   — Жить же где-то надо.

   — Меня Сонечка забирает, — пояснила Катя.

   Бывшая няня постаралась сделать воспитанницу счастливой. Для начала она прописала Катю в своей квартирке. Как Соне удалось это проделать, Катя не знала, но понимала, что нянька хорошо заплатила за услугу.

   Даша Кондратьева оказалась верной подругой. Она замолвила словечко за Катюшу, и старшая медсестра Нина Ивановна свела девушку со своей коллегой из районного кожвендиспансера. Сонечка влезла в долги, наскребла нужную сумму, и история болезни оказалась у Кати на руках. Можно было жить спокойно, теперь никаких следов о перенесенном сифилисе не осталось. Если Кате понадобится справка, то в регистратуре муниципального заведения, проверив картотеку, ей с чистой совестью напишут: «На учете не состояла».

   Катюша пошла в медицинское училище, получила общее специальное образование, потом еще дополнительно освоила ремесло косметолога, устроилась на работу и в конце концов очутилась в частной клинике, где не только завоевала уважение коллег, но и обрела мужа. Он работал в больнице пластическим хирургом. Сыграли свадьбу, через два года родился сыночек Ванечка. Соня стала рьяно исполнять роль бабушки. Правду о своей жизни Катя мужу не рассказала. Сергей знал, что жена после того как ее мать умерла, воспитывалась в детском доме. Но это была вся выданная супругой информация.

   — Я ничего не скрываю, — храбро заявила Катюша мужу, — но годы в приюте не самые лучшие в моей жизни, вспоминать их очень тяжело.

   Сергей понял супругу, никогда не лез к ней с расспросами и считал Сонечку своей тещей. Соня бросила работу, преданно ухаживала за Ванечкой, несколько лет Катюша купалась в счастье, ее муж быстро обрел материальное благополучие и сделал жену лицом клиники. Катюша теперь не занималась клиентами, отвечала за пиар, а муж настаивал, чтобы именно Катюшу, а не модель, снимали для рекламы в глянцевых журналах. Никаких проблем с деньгами у Кати не было — сама она зарабатывала немного, но у них был общий с мужем кошелек. Сонечка вела домашнее хозяйство, Ванечка проявлял удивительные способности к языкам, а на службе Катерину окружали не больные люди, а совершенно здоровые, обеспеченные мужчины и женщины, хотевшие стать красивыми. Очевидно, человеческое счастье стало раздражать богиню судьбы, и она решила состроить Катюше козью морду.

   Как-то раз в кабинет Кати зашла Галя, девушка с рецепшен, и сказала:

   — Простите, пожалуйста, там какая-то женщина вас спрашивает. Говорит, что вы ее ждете.

   Катерина бросила взгляд на Галю и кивнула.

   — Наверное, она из журнала «Офисьель», проводи гостью сюда.

   Спустя несколько минут в рабочую комнату вплыла пожилая дама, размалеванная как матрешка. Посетительница явно хотела выглядеть модно и молодо, но достигла противоположного эффекта. Катюша, которая часто встречала в клинике подобных особ, подавила вздох. Ну отчего некоторые женщины полагают, что, выкрасив волосы добела, выщипав брови и нарисовав их заново, наложив на лицо сантиметровый слой тонального крема, румян, пудры и помады, они превратятся в принцесс, к которым моментально прикатит на белом «Майбахе» богатый, знаменитый и щедрый жених? Одежда гостьи была под стать макияжу: облегающее красное мини-платье и бордовые туфли. Талию красотка подчеркнула белым ремнем, на шею повесила невероятное количество бус, а в руках держала большую сумку, расшитую бисером.

   В секунду оценив внешность «супермодели», Катюша сообразила, что такая дама не может служить в журнале «Офисьель», который умно рассказывает о современной моде, и приветливо спросила:

   — Чем могу вам помочь?

   — Не узнаешь? — заулыбалась старуха, косящая под нимфетку.

   — Мы встречались? — удивилась Катя.

   — Долгое время жили вместе, — кивнуло чудовище.

   Катерина решила, что в клинику забрела сумасшедшая, и уже собиралась позвать охрану, как нежданная гостья добавила:

   — Вот она, дочерняя благодарность! Я твоя мать, Пелагея Суворова.

   Разверзнись в кабинете потолок и спустись оттуда зеленый человечек — Катя не испугалась бы больше.

   — Кто? — пролепетала она, цепляясь за край стола.

   — Твоя родная мама, — преспокойно повторила Пелагея.

   — Вы живы? — обмерла Катерина.

   — С чего мне умирать? — вопросила Суворова.

   — Что… что вам надо? — осведомилась Катюша.

   — Денег, — без всяких экивоков заявила старуха. — Я тебя родила, кормила-поила, пришла пора платить по долгам. Много я не прошу, пока обойдемся тысячей долларов в месяц.

   — Вы с ума сошли! — подскочила Катя. — Уходите прочь!

   — Э нет… — засмеялась Пелагея, закинула ногу на ногу и вытащила из сумки сигареты.

   — Сейчас кликну секьюрити, — пригрозила Катя. — Вы мне не мать! Я вас и в детстве-то редко видела, в интернат вы ни разу не приехали, потом тоже не волновались, где и как дочь живет. Убирайтесь подобру-поздорову!

   — Неблагодарность — страшный грех, — сообщила Пелагея. — Хорошо, я уйду. Но ты подумала о последствиях? Значит, я тебе не мать? Поэтому я тоже могу не считать тебя своей дочерью. Что ж, руки у меня развязаны, язык тоже. Интересно, как отнесутся пациенты твоего мужа к известию о том, что жена их врача болела сифилисом? А Сергей? Ему понравится сия новость? Конец придет и семейной жизни, и карьере. Неужто твое счастье не стоит тысячи долларов в месяц? Смехотворная сумма!

   Катя лишилась дара речи. Потом пришла в себя и прошептала:

   — Вы лжете! Я на учете в диспансере не состою.

   Пелагея кивнула.

   — Конечно, карточку ты выкупила и успокоилась. Одно тебе в голову не пришло: в больнице, где тебя держали, в архиве остались документы, а в них много интересного — диагноз, сведения о том, чем лечили, какие процедуры проводили. Есть заключение невропатолога, в котором написано, что сифилис мог повлиять на головной мозг. Болезнь-то коварная, иногда спустя десятилетия дает рецидив.

   — Неправда! — воскликнула Катя.

   — Докажи обратное, — засмеялась Пелагея, — объясни людям. С тобой будут бояться за руку здороваться. Сифилис… Фу!

   — Вы сами им болели! — закричала Катерина. — И наградили ужасным недугом своих детей.

   — А где доказательства? — нежно пропела Пелагея. — Я в отличие от тебя в клинике не лежала, мне никаких диагнозов не ставили. Вы с Ленкой с детства развратницы, с малолетства спали с мужиками, по вокзалам шлялись, генетика у вас такая. Мне с супругами не везло, отвратительные экземпляры попадались, вы в них пошли, горе мне принесли. Я, когда про сифилис узнала, устроила детей в больницу, а сама с нервным срывом слегла, и на то документ есть — я пробыла год в клинике доктора Сердюка, там лечат психические расстройства. Вот так! А о тебе у меня на руках есть бумажка с диагнозом. И потом, я в пластической хирургии не работаю и мужа своего не обманываю.

   — Я вам не верю, — Катя решила стойко держать оборону, — нет у вас моей истории болезни.

   Пелагея закатила глаза.

   — О боже! Почему вы такие одинаковые? Я никогда не лгу. Смотри!

   Морщинистой рукой с ногтями, выкрашенными в ярко-красный цвет, Пелагея открыла сумочку, вытащила оттуда пачку сброшюрованных листов и швырнула на стол Кати.

   — Любуйся, доченька, — сказала Пелагея, — вот она, истина.

   Нервно пролистав странички, Катя схватила бумаги и сунула их в измельчитель.

   — Очень глупо, — пожала плечами мамаша. — Это же копия, подлинник я отдала на хранение.

   — Кому? — чуть не теряя сознание, спросила Катюша.

   Пелагея опять вынула сигареты.

   — Лучшему другу моей жизни, — сообщила она. — В общем, тебе до бумаг не добраться. Хватит чепуху молоть, давай договоримся: отстегиваешь тысячу долларов каждый месяц. Первый взнос сегодня. Я человек благородный, плату повышать в ближайшее время не стану, потом посмотрю. Можешь быть уверена в моем умении держать язык за зубами, никому не намекну о твоей позорной тайне. Пока ты помогаешь мне — я молчу. Ну так как? Отсчитаешь сумму или мне к Сергею пойти? Дорога не долгая, его кабинет рядом.

   Катя отперла сейф, вынула купюры, приготовленные для корреспондента одного издания, в котором предполагалось разместить хвалебную статью о клинике, и протянула их Суворовой.

   — Вот и ладно, — одобрила Пелагея Андреевна, — следующая выплата через месяц. Не пробуй меня обмануть, я имею все твои координаты: домашний адрес, телефон. Да, и не вздумай поменять мобильный! Сюда приехать легко, скрыться тебе не удастся.

   Положив деньги в сумочку, Пелагея встала, помахала Кате рукой, дошла до двери и внезапно обернулась.

   — Кстати! Хочу сообщить тебе одну деталь.

   — Что вам еще надо? — в изнеможении прошептала молодая женщина.

   — Если со мной случится несчастье, — угрожающе проговорила Суворова, — скажем, машина меня собьет или хулиган нападет, ножичком пырнет, то все документы моментально попадут в газеты. Тебе нужно молиться о моем здоровье! Поняла, доченька?

   После этого Суворова ушла, оставив в кабинете аромат терпко-сладких духов. Катя, тупо глядя на закрытую дверь, поняла: это был не сон, к ней на самом деле приходила Пелагея Андреевна, она превратилась в разукрашенное чудовище, но по-прежнему пользовалась парфюмом фирмы «Кристель». От знакомого с детства аромата Катюшу затошнило. Она наклонилась над корзиной, и тут в кабинет вошел муж.

   — Что случилось? — испугался он.

   — Отравилась, — простонала жена, — мне надо уехать домой.

   Войдя в квартиру, Катя бросилась к Сонечке и рассказала о визите Суворовой. Бывшая нянька обняла воспитанницу.

   — Успокойся, я попробую к ней съездить и поговорить.

   — Ой, не надо! — взмолилась Катерина.

   — Не волнуйся, — сдвинула брови Соня, — у меня есть рычаг давления на нее. Она тебе свой адрес дала?

   — Сказала, на прежнем месте живет.

   — Значит, жди, — велела Соня и, быстро собравшись, укатила.

   Вернулась она через несколько часов и мрачно сказала:

   — Знала я, что она дрянь, вот только размеров ее подлости не представляла!

   Катюша прижала руки к груди.

   — Она тебя выгнала?

   Соня пожала плечами.

   — Нет, мы побеседовали по душам. Я тебе никогда о Пелагее не рассказывала, а зря. Не хотела душу твою травмировать, думала — Суворова давно покойница, с ее-то образом жизни. Но, видно, гадюку яд консервирует, она моложе меня выглядит, здоровья у нее через край. Ты что о Пелагее знаешь?

   — Она была проституткой, — ответила Катя.

   — Кто тебе сказал? — удивилась Сонечка.

   — Даша Кондратьева из детского дома. Она наверняка не знала, просто предположила, — призналась Катя.

   — Честно говоря, уж и не знаю, как твою мамашу назвать, — вздохнула Соня. — Ладно, слушай, дело так обстояло…

   В молодости Пелагея была очень красивой. Учась в институте, она вела свободный образ жизни. Девушка рано поняла, что привлекательная внешность — товар, который легко можно продать обеспеченным мужчинам. Замуж Пелагея не собиралась, вернее, она не хотела оформлять отношения до тридцати лет.

   — Вот пойдет мне четвертый десяток, — смеялась Суворова, — подступит старость, тогда заживу матроной при богатом супруге. А в молодости надо нагуляться.

   И Пелагея веселилась вовсю.

   Кто заразил ее сифилисом, неизвестно, ясно только, что один из сексуальных партнеров. И Пелагея понятия не имела, что страдает венерическим заболеванием. Как это могло случиться? Да очень просто. Когда человек заражается сифилисом, у него через короткое время появляется язва — твердый шанкр. Она не болит, часто находится на таком месте, куда женщине самой не заглянуть, никаких неудобств не доставляет и через некоторое время проходит. Если даже человек и ощущает некий дискомфорт, он, как правило, не идет к доктору, а покупает в аптеке мазь и успокаивается, когда рана зарубцовывается. Но это преждевременная радость — болезнь затаивается и через некоторое время вступает во вторую фазу, которая характеризуется сыпью. Снова больной физически не страдает и к врачу не торопится. Многие считают, что у них крапивница, аллергия, псориаз, и пытаются лечиться самостоятельно. Кожные высыпания то активизируются, то совсем пропадают. И эта стадия может длиться годами. О том, что у него сифилис, человек зачастую узнает случайно. Например, собирается лечь на операцию, сдает необходимый в таком случае анализ крови и видит ошарашивающий результат. Женщина во время беременности передает инфекцию плоду, но в большинстве случаев младенец после родов выглядит здоровым. Иногда на ладонях и на подошвах стоп появляются высыпания, и вдобавок крошку мучает насморк. Но эти признаки быстро исчезают или врачи, в особенности молодые, принимают их за золотуху и присоединившуюся к ней простуду. Конечно, после анализа крови истина тут же открывается, но не все будущие матери ложатся в роддом.

   Первого ребенка Пелагея родила от женатого человека. Трудно в такое поверить, но Суворова намеренно подловила мужчину, хотела увести его от законной супруги и решила, что, забеременев, устроит свое счастье. Роды принимала на дому акушерка, ее услуги оплатил любовник, который не хотел, чтобы Пелагея попала в больницу, где у нее начнут выпытывать имя отца младенца. Суворова чувствовала себя прекрасно, всю беременность пропорхала птичкой и никакие анализы не сдавала. Она не стала препятствовать домашним родам. Любовник должен был увидеть, что будущая мать обладает золотым, сговорчивым характером, а потому бросит свою глупую сварливую жену и пойдет в загс с покорной ему Пелагеей.

   Расчет не оправдался. Любовник во всем покаялся законной жене, получил прощение и разорвал с Пелагеей отношения. Правда, дочку он признал и давал приличную сумму на ее содержание. Новорожденная девочка прожила недолго, она заразилась корью и умерла в возрасте семи месяцев. Диагноз «корь» ей поставила районный педиатр, только что получившая диплом врача. Вскрытие делать не стали, кончина выглядела естественной, корь легко переносится детьми школьного возраста, а вот для младенца она может быть смертельной. Пелагея не слишком убивалась по дочери — Надя была для нее обузой. Девочка должна была стать канатом, который притянет к Пелагее мужа, но рыбка сорвалась с крючка, а воспитывать ребенка одна Суворова не хотела, она даже подумывала о том, чтобы отдать Надю на содержание государству, и тут кроха весьма своевременно скончалась.

   Вскоре Пелагея предприняла следующую попытку наладить семейное счастье. Она нашла себе любовника (имя его было Петр) и некоторое время безбедно жила за его счет. Но вдруг он заявил:

   — Мне предлагают работу за границей. Прости, нам пора расстаться.

   — Почему? — удивилась Суворова, которую роль супруги дипломата вполне устраивала.

   — Я хочу жениться на молодой девушке с хорошей репутацией, из приличной семьи, — откровенно сказал Петр.

   — А я чем плоха? — возмутилась Пелагея.

   — У тебя слава дамы не тяжелого поведения, — ухмыльнулся Петр. — Таких в загс не водят.

   — Скотина! — взорвалась Суворова. — Значит, спать со мной можно, а отношения оформить стыдно?

   — Ага, — подтвердил Петр.

   — Так вот, — обозлилась Пелагея, — сообщаю тебе новость: я беременна.

   И это была правда. Суворова собиралась втихую сделать аборт, но теперь, когда впереди замаячила перспектива поехать за границу, решила зубами и ногтями уцепиться за этот шанс.

   — Я тебе не верю, — отрезал Петр и ушел.

   Суворова затаилась, подождала, пока живот достигнет приличных размеров, и явилась на работу к бывшему любовнику.

   — Вот, — сказала она, указывая пальцем на свой округлившийся живот, — там твой малыш, наше счастье. Если ты откажешься от отцовства — я в суд подам. В твоих интересах быстро на мне жениться. Я тебя обожаю, и у нас вот-вот родится наследник.

   Петр испугался.

   — С ума сошла! Я уже отнес заявление в загс.

   — С кем? — запаниковала Пелагея, не ожидавшая столь стремительного развития событий.

   — Неважно, — зашипел Петр, — тебе знать не положено.

   — Все равно я выясню и имя, и адрес, приду к невесте и объясню, что она ребенка без отца оставила, — пригрозила Пелагея.

   — Тише, умоляю, тише! — зашептал Петр. — Я все устрою, ты ни в чем не будешь нуждаться, стану давать деньги, только не лезь в мою жизнь.

   — Хорошо, любимый, — Суворова прикинулась белой овечкой. — Желаю тебе счастья и очень надеюсь, что ты позаботишься о нас, иначе мне придется с новорожденным ходить побираться по общим знакомым.

   Представляете, как обрадовался Петр, перед которым внезапно открылась перспектива дипломатической карьеры? Боясь скандала, бывший любовник нанял для Пелагеи домработницу, ею и оказалась молоденькая Сонечка. Петр полностью содержал будущую мать, он же привел к Пелагее врача-акушера, когда начались роды.

   — Никаких больниц, — нервно сказал он, — все произойдет в приватной обстановке.

   Пелагея не возражала, у нее уже имелся опыт домашних родов. На свет появилась Лена, абсолютно больная с первого дня жизни. Петр очень боялся, что где-нибудь проскользнет информация о его отцовстве, и проявил чудеса изобретательности — не пожалел денег, сумел записать Лену как дочь мифического Ивана Матвеева. Потом Петр уехал за границу и стал ежемесячно высылать бывшей любовнице вполне приличную сумму на содержание девочки. Петр был порядочным человеком, он не собирался бросать ребенка на произвол судьбы, просто не хотел, чтобы его карьера рухнула из-за скандала. Он опасался агрессии со стороны Пелагеи и предпочел заткнуть бабе рот деньгами.

   Из Питера, узнав о смерти отца, незамедлительно прибыл сын академика Роберт с его женой Стеллой. Роберт хотел захапать все имущество и откровенно намекал на то, что Пелагее достанется кукиш.

   — Брак длился около недели, — азартно говорила Стелла, — так можно ли считать его действительным?

   — У меня ребенок, — выдвинула главный аргумент Суворова, — я готова на любые экспертизы, пусть подтверждают родство.

   Конкуренты заткнулись, и в конце концов наследство было поделено. Роберт и Стелла получили одну треть, а Пелагее и Кате отошло все остальное.

   Сделавшись обеспеченной дамой, Суворова не оставила надежды снова выйти замуж. Девочки воспитывались няней, мать носилась по светским мероприятиям. О детях Пелагея думала мало, болезнь Лены ее не волновала. Соне было приказано давать старшей девочке таблетки от аллергии, анальгин от температуры, капать ребенку в нос микстуру от постоянного насморка и обрабатывать цинковой мазью экзему.

   — Это у нас семейное, — пожимала плечами Пелагея, — у меня тоже какая-то дрянь иногда на коже выступает, и простужаюсь я часто. А то, что у Ленки вечно голова болит и температура поднимается, ерунда! Вырастет — пройдет.

   Соня, ничего не понимавшая в медицине, самоотверженно ухаживала за Леной. Но той делалось все хуже. А потом стало совсем плохо, девочка окончательно слегла.

   Няня попыталась обратить внимание матери на состояние Лены, но Пелагея лишь отмахивалась.

   — Отстань! Накорми ее аскорбинкой и поставь плаксе клизму. Девка просто лентяйка и симулянтка, неохота ей в школу ходить, вот и выжучивается. Я в ее возрасте то же самое проделывала! Встать не может? Пусть валяется в кровати, но без игрушек и книжек. Ей живо надоест! И перестань меня огорчать! У меня полно настоящих забот!

   И правда, хлопот у Пелагеи был полон рот. Ей наконец-то повезло! Суворова познакомилась с настоящим генералом, совсем не старым Николаем Петровичем Быкиным, и вышла за него замуж. Удивительное дело, но женщине-пиранье попадались приличные мужчины. Отец Лены до сих пор исправно перечислял на дочь деньги, Олег Ефремович после свадьбы первым делом составил в пользу жены завещание, а теперь вот к ее причалу прибило Николая Петровича, который всю свою жизнь провел под каблуком у властной матери, не пускавшей сына под венец. Когда мамаша умерла, Николай растерялся и тут же был схвачен Пелагеей. Суворова мигом забеременела и через девять месяцев произвела на свет мальчика Павлика. Быкин обрадовался, и началось семейное счастье. Ни Лене, ни Кате места в их жизни не нашлось, Пелагея Андреевна «забыла» сообщить мужу о наличии дочек.

   — Рано пока ему правду знать, — заявила Пелагея Соне. — Так что ты сама со мной не связывайся. Деньги будешь получать, но сократи расходы. Девчонкам нет нужды много жрать — станут толстыми, замуж не выдам! У меня — своя жизнь, у них — своя. Я женщина положительная, в интернат спиногрызок не сдала, даже содержу их.

   И Соня постаралась заменить девочкам мать. Суворовой вообще везло на людей. Считается, что зло притягивает к себе только зло, и, по идее, при Лене и Кате должна была находиться злобная баба, обворовывающая фактических сирот, но с ними жила на редкость честная, порядочная и ответственная Соня, которая искренне любила подопечных.

   Однажды Лене стало так плохо, что няня перепугалась и, вместо того чтобы позвонить Пелагее, вызвала «Скорую». Бригаду возглавлял очень опытный врач, который, посмотрев на папулы, которыми была обсыпана больная, сразу предположил, что у ребенка сифилис. И завертелась карусель.

   Лену спешно отправили в специализированную клинику, в больницу увезли и Катю, у которой болезнь проснулась, как следствие стресса. Соню заставили сдать все анализы и, получив отрицательный результат, оставили домработницу на свободе. Ясное дело, ей пришлось сообщить имя матери девочек и ее координаты.

   Вот так правда выплыла наружу. Николай Петрович впал в ступор. И его можно было понять! У любимой жены, оказывается, подрастают дочери с врожденным сифилисом! Генерал имел достаточно связей, чтобы замять скандал. Он сдал анализы, выяснил, что получил от супруги «подарок», и стал лечиться у частного врача. Сколько денег отдал Быкин, чтобы никто из его коллег и знакомых не узнал истины, одному богу известно. Больше всего Николаю Петровичу хотелось вытащить Пелагею голой на Красную площадь, привязать ее на Лобном месте и оставить с табличкой «проститутка» на шее. Но ведь тогда немедленно выплывет правда о болезни самого генерала! Ради себя Николаю Петровичу пришлось действовать тайно. Он оплатил лечение Пелагеи Андреевны и устроил всех детей, включая Павла, в клиники. Лечиться Лене, Кате и мальчику предстояло долго.

   После этого Быкин не захотел иметь дела с бывшей женой. Развод генерал оформил быстро и на удивленные вопросы коллег и приятелей «Как же так? У вас же маленький ребенок!» — мрачно отвечал: «Не сошлись характерами». В результате у людей возникло мнение о неверности Пелагеи, и все перестали приставать к обманутому мужу.

   После разразившегося скандала Суворова уволила домработницу. Соня пошла работать горничной в гостиницу. А спустя несколько лет она нашла в интернате Катюшу. Лена к тому моменту покинула приют, ее обнаружить не удалось, а Павла няня девочек и не искала — мальчик был Соне совершенно чужим…

   — Это она тебе все сейчас рассказала? — прошептала Катя, когда Соня завершила свое повествование.

   — Кое-что я и раньше знала, — сказала Соня, — ведь я в доме жила, уши-глаза имела. Пелагея всякий раз, когда у нее облом с мужиками случался, в квартиру на Петровке возвращалась, коньяком до бровей наливалась и начинала жаловаться. Поэтому я была в курсе дела. Вот только, как она жила после того, как меня выперла, понятия не имею. Но, видно, сейчас ей совсем плохо. Квартира запущенная, о любовниках в старческом возрасте думать нечего, поэтому мамочка решила шантажом детей заняться. Я Суворовой сказала: «Оставь Катю в покое! Иначе всем расскажу, от кого сифилис пришел!» А она в ответ: «Мне все равно — я на службу не хожу, семьи не имею, приятелей нет, с соседями не дружу. Болтайте что хотите. Да только не посмеете, потому что на вас позор упадет. Лучше платите мне за молчание»…

   Катя перевела дыхание. Над нашим столиком повисла напряженная тишина. Наконец я пришла в себя — после столь жуткого рассказа трудно вернуться к действительности! — и воскликнула:

   — И вы пошли на поводу у шантажистки?

   — А что мне было делать? — вздохнула собеседница.

   — Рассказать мужу.

   — И потерять его?

   — Он же врач, должен понимать: сифилис — не смертельный приговор! К тому же болезнь у вас была врожденная, виной тому ваша мать, не вы сами.

   Катя задумалась.

   — Вы так полагаете?

   — Конечно! — с жаром откликнулась я. — До открытия пенициллина сифилис лечили ртутью, и он считался болезнью, от которой нет спасенья. Несколько раз в мире вспыхивали эпидемии, которые уносили много жизней. Но с 1949 года это заболевание успешно лечится уколами антибиотиков, оно перестало считаться неизлечимым.

   — А если я вас сейчас поцелую, — усмехнулась Катя, — вы сразу помчитесь к врачу?

   — Ну нет, — без особой уверенности ответила я. — Но с какой стати нам с вами целоваться?

   Катя мрачно рассмеялась.

   — Теперь представьте реакцию наших пациентов! А моего мужа? Или его матери? Я, кстати, сына Ваню анонимно на анализ отвела, малыш здоров, но если слух о перенесенной мною болезни дойдет до его детского садика, родители поднимут крик, в департамент здравоохранения начнут жаловаться. У нас народ тупой. Сто раз можно объяснять, что СПИДом через общую посуду нельзя заразиться и туалетом можно вместе с такими больными пользоваться, но нет! Травлю начнут! Чего далеко ходить? К нам обратилась женщина — она перенесла рак молочной железы, хотела пластику груди сделать. Сергей назначил обследование, клиентка пошла по кабинетам и нарвалась на жуткую идиотку Таню Светланову. Та давай орать: «Зараза в клинике! Я сюда больше за ботоксом ни ногой! Гляньте, люди добрые, кто здесь на лечении!» Объяснить дуре, что онкологическое заболевание воздушно-капельным путем не передается, было невозможно.

   — Я могу спокойно вас обнять! — храбро воскликнула я. — Россказни о венерических болезнях, полученных после посещения бани или бассейна, — не более чем выдумки, призванные обмануть мужа или жену.

   — Не надо геройских поступков, — махнула рукой Катя. — Я платила Пелагее сначала тысячу баксов, потом она потребовала добавить сто долларов, затем еще двести, триста…

   — Аппетит приходит во время еды, — заметила я.

   — Да, — согласилась Катерина. — А в конце концов настал момент, когда я поняла — надо забрать у нее документы любым путем. Сергей стал удивляться возросшим расходам, я окончательно завралась. То говорю, что зубы протезирую, то подруге в долг дала. Но это же не может продолжаться вечно!

   — И вы решили обыскать квартиру Суворовой.

   — Точно. Раздобыла отмычки…

   — Где?

   — Подумаешь! Откройте Интернет, там вам за умеренную плату черта с рогами найдут и в любое место доставят, — пояснила Катерина. — Приобрела инструменты, потренировалась немного и стала за домом Пелагеи следить. Но только у нее определенного графика не было. Некоторые старухи ровно в восемь анализы сдавать бегут, а потом до полудня в поликлинике толкутся. А Суворова непредсказуема! Да у меня и времени на слежку нет, я же работаю. Вот сегодня решилась, а тут вы!

   — Вам известно, где Пелагея держит бумаги?

   — Нет, — вздохнула Катя. — Она и мне, и Соне одну фразу кинула: «Все отдано на хранение моему лучшему другу, он никогда меня не предаст».

   — Так почему же вы направились в квартиру? Нужно вычислить ее приятелей!

   Собеседница нахмурилась.

   — Она соврала. Как всегда, ни слова правды! Никаких друзей у Пелагеи нет. Только пуделиха и была, ее Люкой звали.

   — Откуда вы знаете?

   — Соседок осторожно порасспрашивала, — призналась Катя. — Никого из прежних жильцов уже не осталось, по пять раз квартиры хозяев меняли. Оно и понятно — центр, квадратные метры больших денег стоят, вот народ их покупает и перепродает. Все в один голос говорили: «Бабушка одинокая, к ней из социальной службы медсестра ходит. Имела собачку, пуделиху, та везде гадила, но ведь нехорошо со старухой ругаться, мы терпели. Когда Люка умерла, все обрадовались, а Суворова снова щенком обзавелась».

   — Вы с Леной общаетесь? — спросила я.

   — Нет, даже не знаю, где она живет.

   — А с Павлом?

   Катя сняла с пальца колечко и стала гонять его по столешнице.

   — Он фамилию поменял, — сказала она наконец, — одну букву прибавил, стал Брыкин Павел Николаевич. Бизнесом занимается, богатый человек. Конечно, мы друг другу чужие, в толпе встретимся — разойдемся. Но ведь все же часть крови общая… я думала… может, объединимся и припугнем биологическую мать. У нас в клинике жена одного милицейского начальника пластику делала, очень милая женщина, я ее попросила о помощи. Дескать, хочу отыскать без особого шума родственников: Елену Ивановну Матвееву и Быкина Павла Николаевича. Дама не подвела, обещание выполнила, выяснила: Елена Ивановна Матвеева нигде не значится. Ни среди живых, ни среди умерших. И Быкин отсутствует, зато есть Брыкин Павел Николаевич, воспитанник детского дома.

   Катя надела кольцо, сложила руки на столе, опустила на них голову и глухо сказала:

   — Я съездила на него посмотреть и поняла: Брыкин и есть мой брат. Он на Пелагею похож. Прямо копия! У него даже уши такие, как у нее, — низко посаженные, верхушка не округлая, а будто срезанная.

   — Вы с ним поговорили?

   — Нет.

   — Почему?

   Катерина выпрямилась.

   — Побоялась. У него вид такой… гордый. И потом, что я ему скажу? «Вы мой сводный брат»? Вот здорово будет! Если он фамилию сменил, то ничего общего с прошлым иметь не желает. В общем, глупость я с поисками родственников затеяла. Постойте, Пелагея ведь в больнице?

   — Да, — подтвердила я.

   — Она умирает?

   — Врачи не теряют надежды спасти старуху, но ее мало.

   — Где же могут быть спрятаны документы? — в отчаянии спросила Катя.

   — Наверное, лежат в квартире, в тайнике, — предположила я. — Ирина делает ремонт, она выбросит весь хлам. Елисеева не знает истории вашей семьи.

   — Полагаете? — с надеждой воскликнула Катя. — Думаете, я могу успокоиться?

   — Пелагея Андреевна представилась Елисеевой одинокой женщиной. Марии Ивановне в деревне Опушково она тоже сообщила об отсутствии родственников. И поменялась с деревенскими жителями жилплощадью. Правда, съезжать с квартиры старуха не собиралась.

   — Надо же! — удивилась Катя. — Она им квартиру отказала! Не родным детям, а посторонней женщине?

   — Дочерей и, думаю, сына Суворова ненавидела, они были для нее лишь средством получить богатого мужа. А в последние годы дети стали для нее объектом шантажа, способом добывания денег. Скорее всего, хитрая Пелагея придумала бы и какой-нибудь финт с Ириной, чтобы получить бесплатную домработницу. Суворовой снова повезло, ей встретилась порядочная женщина, которая честно исполняла взятые на себя обязательства, — я решила завершить беседу.

   — Все равно не успокоюсь, пока не получу историю своей болезни, — уперлась Катя.

   — Если я выясню, какого друга имела в виду Пелагея, непременно сообщу вам. Но, полагаю, вам пора успокоиться. Наверняка, если Ира обнаружит записи, она их выбросит как ненужный хлам.

   — Может, поговорить с ней? — протянула Катя.

   — Дело ваше, конечно, но я бы не стала.

   — Почему?

   — Зачем показывать постороннему человеку свою озабоченность? Не следует демонстрировать интерес к бумагам, и тогда они очутятся на помойке, — ответила я, вставая из-за столика.

   Около подъезда Исидора стояло несколько машин: «Скорая помощь», бело-серый микроавтобус с синей полосой и надписью «Милиция», а чуть поодаль припарковались две недорогие иномарки. Я сразу их узнала. Одна принадлежит Костину, другая его заместителю, Эдуарду Храмову. Намучившись с постоянно ломающимися «Жигулями», Вовка взял кредит и приобрел симпатичную черную иномарку, с которой теперь в буквальном смысле слова сдувает пылинки.

   Какие чувства могут возникнуть у человека, который видит во дворе такой набор транспортных средств?

   Я понеслась в квартиру Исидора, перепрыгивая через две ступеньки. Входная дверь, как всегда, оказалась открытой, я вбежала в холл и наткнулась на Вовку.

   — Привет, — мрачно сказал он. — Вернулась?

   — Ага, — растерянно ответила я. — А что случилось?

   — Веру убили, — сообщил Костин.

   Я свалилась на пуфик.

   — Путинкову?

   — Именно, — подтвердил майор, — ее.

   — Она попала под машину? — предположила я.

   Костин посмотрел на меня и задал вопрос:

   — Где в этом лабиринте кухня? Ты можешь поставить чай?

   — Конечно, — опомнилась я, — пошли.

   Присев к столу и получив большую кружку чая, Костин насыпал в нее шесть ложек сахарного песка и начал вводить меня в курс дела.

   Утром Вера не вышла из комнаты. Она не спала вместе с Павлом, держала дистанцию, в наш весьма раскрепощенный век ее поведение выглядело смешным, но Путинкова уведомила будущего мужа, что сохранила девственность и лишиться ее намерена только в первую брачную ночь.

   Брыкин встал в привычное время и уехал на работу. Исидор писал статью в кабинете, потом к нему зашел Матвей, и старики сыграли партию в шахматы. Около часа дня Исидор стал удивляться. Вообще-то, Вера любила поспать, но никогда не залеживалась в кровати позже полудня.

   — Может, пойти разбудить ее? — посоветовался он с Мотей.

   — Зачем? — резонно сказал друг. — Тебя ведь об этом не просили.

   Когда ходики показали ровно два, математик решительно встал и сказал:

   — Нет, нужно заглянуть в гостевую. Вдруг Вере плохо?

   — И правда! — испугался Матвей. — Нельзя исключать неполадок со здоровьем даже у столь молодой особы. Возьму-ка я из аптечки валидол…

   Вооружившись таблетками, приятели тихонько поскреблись в дверь гостевой. Не получив ответа, они испуганно переглянулись и рискнули войти в комнату без приглашения.

   Зрелище, ожидавшее их внутри, было шокирующим. Вера лежала в постели, одетая в пижаму с изображением уточек. Лицо девушки выглядело ужасно — открытые глаза выкатились из орбит, кожа приняла синеватый оттенок, шея раздулась.

   Старики выбежали вон. Матвей почему-то вызвал «Скорую», хотя было понятно, что врачу здесь делать уже нечего, а более разумный Исидор позвонил Костину, которой после происшествия с Кларой оставил ему свой телефон.

   — У нее случился сердечный приступ? — поразилась я.

   Вовка вернул на стол пустую кружку.

   — Странная заварка, — заметил он, — цвет желтый, а по вкусу не пойми что. Нет, Путинкову задушили. Проволокой.

   Я уронила чайник, который собиралась вымыть.

   — Задушили?

   — Да, — кивнул Костин. — Смерть наступила примерно в пять утра, точнее пока не скажу. Есть предположение, что Путинковой дали снотворное, поэтому она не сопротивлялась убийце.

   — Верно, так и было. Понимаешь, тут случилась история с АТМУ… — протянула я.

   — С кем? — не понял майор.

   — АТМУ — такой хитрый агрегат. Автоматическое тестомесильное устройство, — пояснила я. — Вера переневничала, разозлилась и потребовала снотворное.

   — Теперь понятно, почему она не кричала и не звала на помощь, — сказал Вовка.

   — Ни Павел, ни Исидор не слышали ни малейшего шума, — прошептала я. — Кто ее убил?

   — В квартире присутствовали трое, — намекнул Костин.

   — Я тоже попадаю под подозрение?

   — Ну, думаю, тебя можно исключить, — с абсолютно серьезным видом заявил Вовка.

   — Спасибо! — язвительно фыркнула я. — А между прочим, я не имею алиби — спала одна в комнате, доказать свою непричастность к убийству не могу.

   — Презумпция невиновности пока никем не отменена, — справедливо заметил Вовка, — это я должен доказать, что ты заходила к Вере с преступным умыслом. Пока сие не сделано, ты вне подозрений.

   — Очень мило! — опять не удержалась я от ехидства.

   — Остаются Павел с Исидором, — не обращая внимания на мой выпад, сказал Костин.

   — Оба не преступники!

   — Ты полагаешь?

   — Ну конечно. Какой мотив мог быть у математика?

   — Он не хотел, чтобы в доме появился новый член семьи, который неизбежно нарушит установившийся порядок, — предположил Костин. — Пожилые люди болезненно относятся к изменениям.

   — У Веры и правда были наполеоновские планы, — подтвердила я. — Она ждала свадьбы, а потом, на правах законной жены Павла, собиралась переделать в квартире все: выбросить часть старых книг и безделушек, поменять обои, покрасить потолки, купить новую бытовую технику.

   — Вот видишь! — потер ладони Вовка. — Вполне подходящий мотивчик.

   — Ты не знаешь Сидю, — я ринулась защищать старого математика. — Более интеллигентного, мирного, умного, воспитанного человека я в жизни не встречала. Он не способен красться по коридору с проволокой в кармане.

   — Лампудель, — укоризненно взглянул на меня Костин, — ты ведь знаешь, что частенько преступник бывает обаятелен и располагает к себе.

   — Задушить человека не так уж просто, — воззвала я к здравому смыслу, — тем более при помощи проволоки. Нужно обладать достаточной физической силой и определенным складом характера. Сидя очень умен, но он — довольно слабый человек то ли в силу возраста, то ли из-за того, что никогда не занимался спортом. И потом, я еще могу представить, как математик, потеряв самообладание, бросает в Веру вон тот чугунный утюг, попадает ей в лоб, и Путинкова падает замертво. Хотя, думается, Исидору никогда не кинуть железяку на приличное расстояние. Но удавить кого-то проволокой! Это совершенно не похоже на Ринга. Исидор не способен даже голос повысить. Пример с утюгом тоже из области фантастики.

   — Не такой уж я и хлюпик! — раздалось вдруг от стены.

   От неожиданности я подпрыгнула на жестком стуле.

   — Вовка! Это ты сказал?

   — Нет, — растерялся Костин.

   — А кто?

   — Не знаю, — изумился майор.

   Послышалось шарканье, в кухню вошел Исидор.

   — Я отвел Матвея домой, — доложил он и повел носом: — О, вы пьете слабительный чай? На мой взгляд, вы приняли слишком большую порцию. Майор, не советую употреблять отвар в таком количестве, можно кишечник испортить. Лично мне для полного и скорого эффекта хватает пары столовых ложек.

   — Слабительный чай? — встрепенулся Костин. — Почему вы о нем заговорили?

   Сидя моментально ухватился за возможность прочитать лекцию.

   — Сбор имеет специфический запах, его ни с чем не перепутаешь. В состав входят сенна, крушина, жостер, листья одуванчика и ревень. Надо быть поаккуратнее с напитком.

   — Ты что мне тут заварила? — налетел на меня Вовка.

   — Как обычно, простой чай, — начала отбиваться я. — Взяла заварку в банке с надписью «Лапша». Мне так Исидор велел!

   — Нет, деточка, я говорил, — математик поднял вверх указательный палец, — что чай индийский байховый находится в «Вермишели». А — в «Лапше» хранится сбор, стимулирующий работу кишечника. В моем возрасте он необходим, желудок частенько дает сбой. Вермишель и лапша — разные вещи. Или ты не согласна?

   Вовка со стоном откинулся на стул.

   — И когда эта дрянь начнет действовать?

   — Думаю, к одиннадцати утра завтрашнего дня вы получите ожидаемый результат, — пообещал Сидя.

   — Отлично! — обозлился майор. — Как раз во время совещания в кабинете генерала!

   — Сидя, а как вы услышали наш разговор? — Я быстро перевела беседу в иное русло.

   Математик ткнул пальцем в один из пейзажей, украшавших стены кухни.

   — Картина.

   — Картина? — хором переспросили мы с майором.

   Исидор сел к столу.

   — Деточка, сделай чаек. Только настоящий, не перепутай, пожалуйста, жестянку. И, если тебе нетрудно, угости нас вареньем, оно стоит в холодильнике в банке с ярко-синей крышкой.

   Я пошла выполнять его просьбу.

   — Так что там с картиной? — осведомился Костин.

   — За ней есть небольшое отверстие, — сообщил Сидя, — оно выведено в кладовку. Если притаиться в подсобном помещении, можно увидеть, кто сидит у стола, и выяснить, о чем говорят люди на кухне.

   — Зачем вы устроили подслушку? — не успокаивался Вовка.

   — Это не я, — пожал плечами Сидя, — и уж, конечно, не моя покойная жена. Нас поселили в доме с, так сказать, спецоборудованием. Охрана наблюдала за учеными в подъезде, домработницы в квартире присматривали. Кстати, картина на кухне — не единственное подглядывающее устройство в доме.

   — Еще в ванной есть, — блеснула я знанием местной топографии.

   — Верно, — кивнул Сидя.

   — Офигеть! — по-детски отреагировал майор.

   — Полицейское государство использовало подлые методы, — без особого возмущения констатировал Исидор, — но во все времена на свете живут нормальные люди. Олимпиада показала нам с Олей шпионские приспособления и просила быть осторожными, если пойдем в гости к соседям. Так вот, я не способен убить живое существо. Нравилась ли мне Вера? Не очень. Я великолепно видел ее недостатки: суетна, корыстолюбива, не способна на настоящее чувство, по сути торговка. Девушка берегла свою девственность как товар, рассудив, что она — ее козырь. Желание обладать недостижимым превращает мужчину в дурака. А Вера неглупа, потому что сумела добиться своего — Павел сделал ей предложение. Он после смерти Ксюши поклялся мне, что никогда не пойдет в загс из-за родового проклятия. Мне не нравилась перспектива совместного проживания с чужим человеком, и я понимал, какие трения могут возникнуть после того, как паспорт леди украсит штамп о браке. Но я решаю трудности без применения насилия. Да-с! Кстати, алиби у меня нет — я спал в собственной кровати, как понимаете, без свидетелей.

   — Я вас не обвиняю, — майор попытался утешить раскипятившегося математика, — просто высказал мысли вслух.

   — Вот я и пытаюсь навести порядок в ваших рассуждениях, — не сдался Сидя.

   — Тогда остается Павел, — сказала я, ища в холодильнике банку с вареньем.

   — Он ни при чем, — отрезал хозяин.

   Я оторвалась от изучения полок, забитых множеством кастрюлек, мисочек и лотков, и кинулась в бой:

   — Решите задачу! В квартире, кроме покойной, было еще трое. Ни я, ни вы Веру не трогали. Входную дверь я закрыла лично, повернула ключ несколько раз и оставила его в скважине. Черный ход намертво задраен щеколдой. Еще я проверила окна. А от тайного хода ключ есть только у вас. Ну и на кого подумать?

   — Какой еще тайный ход? — занервничал майор.

   Исидор с укоризной посмотрел на меня:

   — Болтунья!

   — Убиты две женщины, — напомнила я, — сейчас не время для игрушек в Зорро.

   — Рассказывайте немедленно! — приказал Костин.

   — Пошли в библиотеку, — предложил Исидор, — лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

   Через час мы вернулись на кухню.

   — Очень хочу чаю с вареньем. Достань, деточка, банку с ярко-синей крышкой, — напомнил Исидор и сел на стул.

   — Значит, в квартиру мог проникнуть посторонний, — промолвил Костин.

   — Нет, — оборвал майора Сидя, — все было заперто.

   — Тайный лаз! — напомнил Вовка.

   — Ключ у меня в столе, — ответил математик, — а без него со стороны реки не войти, никакая отмычка не поможет.

   — Вы уверены? — нахмурился майор.

   — Я сам конструировал замок и врезал его, — обиделся Исидор.

   — Я о ключе, — уточнил Вовка. — Может, он украден?

   — Сейчас принесу, — сказал математик и выполнил обещание.

   — Можно я отдам его в лабораторию? — поинтересовался майор, вертя ключ в руках.

   — Да. А зачем? — проявил любопытство хозяин.

   — Хочу проверить, не остались ли на металле следы пасты или мыла, — пояснил Вовка. — Вдруг некто сделал оттиск.

   — Кто? — тут же встряла я с вопросом.

   — Не знаю.

   Но я не сдавалась:

   — Зачем?

   — Глупый вопрос! — фыркнул Сидя. — Чтобы тайком входить в квартиру. Но только пребывание постороннего не могло остаться незамеченным.

   Я кашлянула и поставила на стол наконец-то найденную банку с вареньем. Последнее заявление Сиди смехотворно — в лабиринтах его квартиры легко может затеряться полк солдат, а математик и ухом не поведет.

   — Итак, методом исключения мы пришли к Павлу, — сделал очевидный вывод Костин.

   — Он не мог! — возмутился Сидя и начал накладывать в чай варенье.

   — Почему? — заинтересовался Вовка и тоже принялся за десерт. — Странный джем. Из чего он?

   — А вы попробуйте, — предложил Исидор, — и попытайтесь отгадать. А на ваш первый вопрос есть исчерпывающий ответ: Павел не спал с Верой, у них ни разу не было интимного контакта. Девица хотела выйти замуж за обеспеченного человека и ловила его на крючок с помощью запретного плода — своей девственности.

   — По-вашему, Павел так страстно желал секса с Путинковой, что никогда бы не лишил ее жизни до дефлорации? — вскинул брови Вовка и стал помешивать чай, в который щедро добавил странного джема. — Думается, как раз наоборот! Небось пошел к Вере, попытался ее соблазнить, а она ему в очередной раз динамо прокрутила. Вот Павел и не сдержался!

   — Наличие проволоки говорит об умысле, о заранее спланированном преступлении, — четко, как лектор, объясняющий студентам сложный материал, заявил Исидор. — Но Павел не мог убить Веру.

   — Да почему же? — не выдержала я.

   — Решите задачу, — вдруг зачастил Исидор, — у одного короля было две дочери. Одна страстно мечтала выйти замуж. Другая, наоборот, совершенно этого не хотела. И тут к королю приехал принц с заявлением: «Я возьму в жены любую из ваших дочерей». Отец вызвал отроковиц, велел поставить на огонь два чайника и сказал: «Та, у которой вода закипит раньше, пойдет с принцем под венец».

   — Вот вам пример родительской мудрости, — скривилась я. — Нет бы сбыть с рук ту, что спит и видит обручальное кольцо на своей руке.

   — И первой забурлила вода в чайнике дочери, даже не посмотревшей на принца, — не обращая внимания на мое заявление, продолжал Исидор. — Почему?

   — На огне стояли разные по объему сосуды, — ответил Вовка.

   — Пламя в горелках было неодинаковое, — подхватила я.

   — Нет, условия равные. Чайники, огонь, вода — отличий не было, — объявил Сидя. — Так в чем же дело?

   — Ветер? — предположил Вовка.

   — Нет.

   — Кто-то решил испортить жизнь другой дочери и незаметно долил в ее чайник водички? — озвучила я новую идею.

   — Нет, — твердил Исидор. — Ну как? Сдаетесь?

   — Да, — единодушно ответили мы с Вовкой.

   — Вы не учли психологический фактор, — хмыкнул укоризненно Исидор, — я же специально подчеркнул: две девушки. Первая грезит об обручальном кольце, для второй оно наказание. Ну? Дошло?

   — Нет, — хором произнесли мы.

   — Первая девица очень нервничала, она постоянно подбегала к плите, открывала крышку и смотрела, не начала ли вода закипать, и тем самым понижала температуру внутри сосуда. А второй было наплевать, она ни разу не приблизилась к огню, вот у нее чайник и закипел быстрее, — пояснил ученый.

   — Нечестная загадка, — обиделась я, — в условии и намека нет на то, что девчонка снимала крышку.

   — Следует учитывать все, даже незначительные факторы, — серьезно возразил Исидор. — Павел не убивал Веру. Он предлагал ей стать его женой, только так он мог добраться до тела красавицы.

   — Тогда кто это сделал? Привидение? — воскликнул Вовка и отхлебнул чай.

   — Понятия не имею, — ответил Исидор. — Но Павел не способен задушить женщину. Может, и впрямь потусторонние силы вмешались?

   — При всем уважении к вам не могу принять версию с проклятием, — вырвалось у меня, — призрак старушки не мог удушить Веру.

   — Тьфу! — начал вдруг отплевываться Сидя. — Что у меня в кружке?

   — Варенье, — подсказала я, — вы пять ложек в чай бухнули.

   — Ужасная гадость, — тут же подхватил Костин. — Отчего-то жирная! Разве джем варят с маслом? Какой-то калмыцкий напиток получился. Некоторые с восторгом пьют чай, сдобренный салом и молоком, но я не принадлежу к их числу. Лампа, попробуй…

   Я взяла ложку, зачерпнула содержимое банки, понюхала, потом осторожно лизнула коричневую субстанцию и тут же сообразила, что за продукт находится на столе.

   — Это же мясо! Бефстроганов в соусе! Я приготовила его для гостей, а остатки спрятала в холодильник!

   — Деточка, — ожил Исидор, — я ведь тебя предупредил: варенье хранится под темно-синей крышкой.

   Я стала оправдываться:

   — Я ее и взяла.

   — Нет! Вон крышка лежит. Она фиолетовая, — уперся Сидя.

   — Темно-синяя, — не уступала я.

   — На мой взгляд, она вообще зеленая, — заявил Вовка. Потом встал и выплеснул чай с мясом в раковину. — Лампа, ты просто мастер по созданию идиотских ситуаций!

   — Что у нас происходит? — прозвучал из прихожей мужской голос. — Сидя, ты где?

   — Здесь! — крикнул математик. — Иди к нам.

   — Сейчас ботинки сниму, руки вымою и заявлюсь ужинать, — ответил пришедший.

   — Это Павел, — прошептал Сидя.

   Я втянула голову в плечи. А затем поделилась своим недоумением:

   — Что-то бизнесмен слишком весел для человека, потерявшего невесту.

   — Ему говорили о смерти Веры? — напрягся Вовка и почему-то уперся взглядом в меня.

   — Нет, — одними губами ответила я. — Во всяком случае, мне это не пришло в голову.

   Около одиннадцати вечера я сидела одна в своей спальне, тупо разглядывая давно не стиранные занавески. Если вспомнить все произошедшие события, то и впрямь поверишь в проклятие. Жены Павла умирают с завидным постоянством! Но я-то теперь знаю, что никаких аристократов у него в роду и в помине не было. Павел — сын Суворовой и генерала. Отца он определенно не помнит, тот развелся с Пелагеей Андреевной, когда мальчик был крошкой. Детство Павла прошло в интернате. Ну зачем он выдумал эту глупую историю?

   Чем больше я размышляла, тем сильнее мне хотелось пойти к Павлу и задать ему этот вопрос. Верю ли я в то, что Брыкин убил Веру? Нет. Почему? Я видела, как изменилось его лицо, когда Костин сообщил ему страшную новость. Либо бизнесмен гениальный актер, либо он совершенно ни при чем!

   Из коридора послышался мелодичный звон часов. Я сосчитала удары, встала и решительно направилась в комнату Брыкина. После убийства Путинковой необходимость изображать из себя домашнюю работницу потеряла смысл. Тихо ступая ногами в ковровых тапочках, я почти дошла до холла и вдруг замерла. Потому что услышала женский голос — тот самый, что ранее требовал у Павла деньги на оплату больницы для Пелагеи Андреевны.

   — Ты должен мне сто тысяч, — шипела незнакомка.

   — Сейчас? — глупо спросил Павел.

   — Да.

   — С ума сошла! Ночь на дворе.

   — Какое отношение к деньгам имеет время суток?

   — У меня их сейчас нет.

   — Не ври. Я знаю, сколько ты зарабатываешь.

   — Дома я не держу больших сумм.

   — Разве это много?

   — Сто тысяч? Вполне прилично.

   — Для тебя это копейки.

   — Ошибаешься.

   — Хватит вести дурацкий спор.

   — Завтра съезжу в банк.

   — Сейчас! Ты пропустил выплату!

   — И где, по-твоему, я возьму деньги?

   — В городе полно банкоматов.

   — Они выдают по три, четыре тысячи.

   — Сядешь в машину и будешь объезжать разные точки.

   — Это невозможно!

   — Почему?

   — Я устал.

   — Не смеши меня.

   — Сегодня убили Веру.

   — И поэтому я должна лишиться своих денег?

   — Своих? Ты отбираешь мои!

   — Могу больше не появляться. Но не обессудь, если тогда документы очутятся в газете. Ну ладно, я ухожу.

   — Стой!

   — Что?

   — Пошли в комнату.

   — А смысл?

   — Дам тебе деньги.

   — Неужели нашлись?

   — У меня в сейфе лежит некоторая сумма наличными, я думал, они понадобятся во время свадьбы.

   — Верное решение, — заявила женщина, — теперь Вере в загс не придется идти.

   — Сволочь!

   — Да уж, Путинкова мне не особенно нравилась.

   — Ты дрянь!

   — Поосторожней! За оскорбления можно и ответить.

   — Шагай вперед!

   — Лучше я за тобой, а то еще накинешь мне на шею проволоку…

   — Дура! — окончательно вышел из себя Павел. — Я Веру любил.

   — Остальных жен тоже?

   — Они умерли случайно!

   — Врешь.

   — Алена Зверева от аллергии.

   — Ага.

   — У Жанны был отек Квинке.

   — Угу.

   — Ксюша утонула.

   — Точно.

   — Никаких претензий ко мне у милиции не было!

   — Конечно.

   — Перестань хамить!

   — Я просто с тобой соглашаюсь.

   — Скотина.

   — Неси сто двадцать тысяч.

   — Только что речь шла о сотне!

   — Двадцать я добавила за оскорбления.

   — Сука!

   — Сто сорок, — засмеялась женщина. — Можешь и дальше говорить гадости, я больше заработаю.

   — Падла.

   — Сто шестьдесят, — откровенно издевалась тетка. — Хочешь получить скидку, как постоянный клиент?

   Воцарилась тишина, потом Павел угрожающим тоном произнес:

   — Ну хватит. Мы погорячились.

   — Я нет.

   — Прости, я был не прав.

   — Из слов шубу не сошьешь.

   — Хорошо, хорошо, здесь стоять бессмысленно, сейф в кабинете.

   Из холла послышался шум.

   — Кошка! — воскликнула дама. — Черт, у меня от них насморк.

   — У нас нет животных, — сказал Павел.

   — Но она только что пробежала! Мелькнула в коридоре!

   — Тебе показалось.

   — Нет!

   — Господи, хватит идиотничать!

   — Была кошка, — не успокаивалась дама.

   — Тише, — шикнул Павел, — еще разбудишь Сидю.

   — Он же снотворное пьет.

   — Не всегда. И потом, тут есть домработница!

   — Ну и чего? Я пришла выразить соболезнование.

   — Ночью?

   — Всего-то одиннадцать.

   — Все равно не шуми.

   — Ой, опять кошка!

   — Где?

   — Вон!

   — Где?

   — Да вон же, скачет!

   — Это тень.

   — Кошка!

   — Хорошо, — сдался Павел, — будь по-твоему, в доме тайком от всех живет киса. Я согласен, только замолчи. И рули наконец в кабинет.

   Сообразив, что парочка сейчас пойдет в параллельный коридор, я осторожно выглянула из укрытия. Павел и незнакомка как раз огибали шкаф. Лица гостьи я не разглядела, увидела лишь ее фигуру и волосы, цвет которых из-за полумрака было не разобрать.

   Если дама явилась сюда за деньгами, то она, определенно, потом уйдет. Я притаилась в коридоре, ожидая, когда посетительница двинется назад. Павел предусмотрительно не зажигал свет, но над входной дверью есть фрамуга из стекла, через нее в квартиру падают лучи от лампочки, горевшей на лестничной клетке. У меня будет возможность рассмотреть таинственную незнакомку.

   Внезапно ногам стало тепло, я посмотрела вниз. На моих ступнях восседала кошка.

   — Ну ты и нахалка! — зашипела я. — Один раз уже пописала на меня, теперь хочешь повторить свой подвиг? А ну, брысь!

   Серая тень юркнула в приоткрытый шкаф. Боясь, что кошка испортит хранящиеся там вещи, я решила прогнать животное, распахнула дверцы и замерла в изумлении. Гардероб оказался пуст. Вот уж странность для квартиры, где любой свободный сантиметр пространства забит всякой лабудой.

   Я машинально подвинула палку, на которой висела пара вешалок, послышался тихий скрип, часть задней стенки отошла в сторону, перед моими глазами возникла прихожая, такая же мрачная, как передняя Исидора. Вот только здесь под потолком горела относительно яркая лампочка и намного сильнее пахло кошачьей мочой. В полной растерянности я вошла на чужую территорию, закрыла шкаф и огляделась. Куда я попала? И тут в носу защекотало, я не удержалась и оглушительно чихнула. В полной тишине мое «апчхи» прозвучало как гром.

   — Кто там? — послышался мужской голос.

   Вне себя от страха я распахнула створки гардероба, влезла внутрь и попыталась сдвинуть стенку.

   — Сидя, ты? — спросил чуть хрипловатый баритон.

   Я тут же поняла, в чью квартиру ведет очередной лаз. Странно, что сразу не догадалась, это же так естественно — с той стороны шкафа обитель Моти.

   — Ах ты, маленькая безобразница, — загудел Матвей.

   Я замерла. Неужели физик каким-то непостижимым образом увидел меня сквозь филенку?

   — Чего молчишь? — спросил Мотя, не открывая гардероб.

   Я набрала полную грудь воздуха и вдруг услышала протяжное:

   — Мяу-у-у!

   — Умница, хорошая девочка, Клеопатра.

   — Мяууу!

   — И чем ты здесь шумела?

   — Мяууу!

   — Пошли, угощу тебя колбасой.

   — Мяууу!

   Я перестала трястись. Матвей ведет диалог с кошкой, ему и в голову не могло прийти, что в стенном шкафу затаился посторонний человек. Хотя чего я так испугалась? Старик меня знает и не примет за воровку.

   — Кис-кис, иди сюда, — мирно дудел Мотя. — Свежий докторский батончик, только вчера купил в нашем магазине. Знаешь, Клеопатра, в больших супермаркетах сплошное надувательство! Надо ходить в маленькие лавки. Ну, чего ты остановилась?

   Голос стал удаляться. Я нырнула на половину Исидора, сдвинула заднюю панель и сразу поняла, каким образом кошка Клеопатра беспрепятственно шастает туда-сюда — стенка не закрывалась до конца, оставалась небольшая щель, но маленькому животному больше и не нужно.

   Разгадав одну загадку, я получила вторую: почему Исидор ни звуком не обмолвился еще об одном секретном ходе? Или он о нем не знает?

   Из прихожей Сиди послышался шорох.

   — Не шуми, — сказал Павел.

   Я осторожно потянула на себя створку шкафа, раздался противный скрип.

   — Не шуми! — повторил Павел.

   — Я ничего не делаю, — ответила женщина.

   — Кто пищит?

   — Не я!

   — А кто?

   Я замерла.

   — В этом доме постоянно что-то разваливается, — заворчал Павел. — Все, уходи!

   — Вон гонишь? — хмыкнула тетка.

   Я прикусила губу. Очень хочется увидеть незнакомку, но петли у дверок шкафа никогда, похоже, не смазывали. Удивительно, что они не скрипели в тот момент, когда я влезла в гардероб! Может, все же попытаться приоткрыть хоть крохотную щелочку? Я очень осторожно пошевелила створку — незамедлительно раздался ужасающий скрип.

   — Если Исидор не согласится сделать ремонт, — отреагировала баба, — вам на голову какая-нибудь антресоль упадет.

   — Уходи, — коротко велел Павел.

   — Не дергайся, я уже на лестнице.

   — Пока еще нет.

   — Хамло!

   — Тебе ли, вымогательнице и лгунье, говорить о воспитании!

   — Можешь не давать денег.

   — И ты оставишь меня в покое?

   — Разве я тебя мешаю? — делано изумилась гостья. — Обидно слышать, мы ведь считаемся друзьями.

   — И поэтому ты занялась шантажом?

   — Вот как ты понимаешь происходящее!

   — А как мне еще понимать? — спросил Павел.

   — Ты же знаешь, первые сто тысяч были нужны на оплату лечения Пелагеи. Кстати, она постоянно о тебе вспоминает. Здорово будет, если Суворова решит найти сына! А сумма, которую я сегодня получила, — обычный платеж, как мы и договорились.

   Павел неожиданно засмеялся.

   — Ты патологическая врунья! Решила, что мало от меня имеешь, вот и придумала дорогостоящую больницу.

   — Я не вру, старуха находится под медицинским наблюдением!

   — Это правда, но у нее тяжелый инсульт, речь отсутствует. Ты, моя дорогая, ошибаешься: Пелагея не способна ни о ком спрашивать. Кстати, деньги ты себе отгрызла в последний раз. Не жди бешеных бабок, их не будет.

   — С ума сошел!

   — Хватит, я больше не собираюсь платить.

   — Ладно, но уж тогда не удивляйся, если в «Желтухе» появится рассказ о Суворовой и ее сынке Быкине, который ловко превратился в Брыкина. Все потеряешь: и бизнес, и честное имя. Люди от тебя шарахаться будут!

   — Отбоялся! Иди уже! И больше не являйся. Никогда.

   — Значит, храбрый теперь?

   — Да!

   — Ладно. А что скажешь о Нинке? Она жива и способна соображать.

   — Это кто еще такая?

   — Забыл? Ну и ну! Нинка Косая из деревни Гоптево. Как тебе? Можно ведь и глубже копнуть. Вспомнить про Жанну и Алену Звереву. Говоришь, у девчонок аллергия случилась? Интересно.

   — Уходи, — прошептал Павел, — пожалуйста!

   — Навсегда?

   — Нет, я пошутил. Следующий платеж будет как обычно.

   — Вот и хорошо, — сказала шантажистка. — Не стоит нам ссориться. И с Верой ты нормально разобрался!

   — Я ее не трогал, — чуть слышно ответил Брыкин, — я ее любил.

   — Как Ксюшу, — уточнила незнакомка. — И как Жанну с Аленой!

   Раздался шорох, потом тихий стук. Я сидела в шкафу, окаменев, как испуганная ящерица.

   — Господи, за что? — вдруг отчетливо совсем рядом произнес Павел. — За что? За что? За что?

   Наконец наступила тишина. Спустя минут пять я рискнула пошевелиться, потом осторожно высунулась в холл: никого! Вот вам мое везение — ну почему в самый неподходящий момент петли начали скрипеть, а сейчас не издали ни звука?

   В десять утра я позвонила Нине Косарь, рассказала ей о последних событиях и попросила:

   — Павел Брыкин был трижды женат. Будь добра, найди данные на всех его жен и выясни, отчего они скончались.

   — Сейчас займусь, — откликнулась Нина. — А ты что будешь делать?

   Я хотела ответить, но услышала в коридоре чьи-то осторожные шаги и живо сказала:

   — Перезвоню через пару минут, — и пошла смотреть, кто там шастает.

   Перво-наперво я заглянула в кухню и обозрела пустое пространство, потом, набравшись нахальства, засунула нос сначала в спальню к Исидору, а затем в комнату Павла. И математик, и бизнесмен мирно спали.

   Я пошла к себе, закрыла дверь, взялась за телефон, и тут в глубине квартиры раздался глухой звук — словно кто-то уронил мешок с мукой. Я понеслась по коридору к библиотеке и, вбежав туда, заорала:

   — Есть тут кто?

   В дальнем углу комнаты зашевелилась какая-то тень.

   Я схватила здоровенную напольную вазу и взвизгнула:

   — Немедленно выходи! А то плохо будет!

   — Простите, пожалуйста, я не хотел вас беспокоить… мне Исидор разрешил… — заскулил хрипловатый баритон. — Очень глупо вышло…

   — Вы кто? — слегка успокоившись, спросила я.

   — Григорий Селезнев, — прошелестела тень.

   Я рухнула на диван.

   — Фу! Что вы здесь делаете? Как попали в квартиру?

   — Вошел.

   — Хороший ответ! — рассердилась я. — Понятно, что не влетели в форточку! Кто вам открыл?

   — Никто, — растерянно бубнил Селезнев, — дверь всегда не заперта.

   — Неправда! Я вчера сама повернула ключ. Впрочем…

   — Вы хотели что-то сказать? — забеспокоился Григорий.

   Я помотала головой. Не следует сообщать заказчику о таинственной гостье, которая посещает Брыкина. Мне стала понятна ситуация: я-то старательно заперла двери, а вот Павел, выпроваживая незнакомку, как всегда, не побеспокоился ни о щеколде, ни о замке.

   — Что вы здесь делаете? — повторила я.

   Григорий показал мне букет в хрустальной вазе, стоявшей на журнальном столике.

   — Цветы!

   — Вижу, — кивнула я, — астры, весьма красивые.

   — Исидор разрешил мне их принести.

   — Вы захотели украсить библиотеку? — поразилась я.

   — Да, — прошептал Селезнев. — Понимаете, человека принято хоронить на третий день, вроде именно тогда душа отделяется от тела и уходит к богу. Вообще-то, я материалист, не верю во всякие там астральные тела, понимаю, что смерть — это навсегда, возврата оттуда нет. Но когда трагически скончалась моя Клара… когда я остался без моей любимой жены… подумал… решил… вдруг и правда тот свет существует?

   — Несомненно, ваша жена сейчас на небесах, и она счастлива, — с жаром сказала я, испытывая к Селезневу жалость.

   — Полагаете? — неожиданно повеселел Григорий и начал теребить край широкой, сильно мятой футболки.

   — Стопроцентно! — покривила я душой. — Сходите в любой книжный магазин и посмотрите литературу, посвященную жизни после смерти.

   Григорий закивал.

   — Непременно. И еще я подумал: моя любимая жена необыкновенная женщина, она понимает, как мне плохо, и если даже находится в ином мире, сумеет найти способ связаться со мной. Но мне пока не отдали тело, и я не могу упокоить Клару.

   — Примите мои искренние соболезнования, — пробормотала я.

   Всегда теряюсь, когда нужно выразить человеку сочувствие в связи с кончиной близких. Какие слова тут подойдут? Все не годится!

   — Вдруг душа моей любимой жены Клары мучается? — монотонно продолжал Селезнев. — Ждет красивых слов, букетов… Поэтому я позвонил вчера вечером Исидору. Каюсь, забыл глянуть на часы, за полночь старика побеспокоил, попросил: «Разреши завтра с утра заглянуть, цветы поставить на месте гибели моей Клары и немного посидеть». Исидор замечательный человек, меня за бестактность не отругал, тут же воскликнул: «Гриша, ты же у нас почти родственник, что за глупые вопросы? Приходи в любое удобное тебе время». Ну я и явился пораньше, зная, что двери у Паши с Исидором всегда открыты, вот и проскользнул в квартиру. Думал, что действую тихо, но вас разбудил. Простите, Христа ради!

   — Я давно встала, вы нисколько меня не побеспокоили. Хотите кофе? — спросила я.

   — Со сливками? — поинтересовался Григорий.

   — Можно с ними, еще есть сгущенка. Пойдемте, — улыбнулась я.

   Селезнев быстро встал, пошатнулся, уцепился за край стола и медленно опустился на пол.

   Я кинулась к нему.

   — Вам плохо?

   — Голова кружится, — еле слышно промолвил Григорий, одергивая серую майку. — Принесите валидол, пожалуйста… Он точно есть в аптечке.

   — А где она? — растерялась я.

   — Около кухни небольшая кладовая, — прошептал Селезнев, — там на стене висит.

   Я опрометью кинулась за валидолом в кладовку, увидела довольно объемный железный шкафчик с красным крестом посередине, распахнула его и поразилась безукоризненному порядку в аптечке. Надо же, безалаберные хозяева расставили флакончики, пузырьки и тубы, как солдат на параде.

   Когда я вернулась в кабинет, Селезнев лежал на животе около дивана.

   — Вы упали? — кинулась я к нему.

   — Там на полу какой-то пакет, — довольно бодрым голосом сообщил Григорий. — Может, что-то нужное туда закатилось? Не могу достать.

   Я сунула Грише блистер с лекарством, наклонилась, но ничего не разглядела. Пришлось встать на колени, а потом лечь на живот. Наконец я вытащила полотняный мешочек, набитый веревками.

   — Это заготовки для макраме Оли, жены Исидора! — осенило меня. — Рукоделие никто не уносил, просто засунули под диван.

   — Я отыскал полезную вещь? — слабым голосом поинтересовался Селезнев. — Можно посмотреть?

   Не дождавшись ответа, он выдернул у меня пакет, запустил руку внутрь и разочарованно сказал:

   — Бечевки! Зачем они здесь?

   — Вы завтракали? — спросила я, сменив тему.

   — Нет, — растерянно ответил Селезнев. — И не ужинал. Насчет обеда не помню, вчерашний день вообще из головы выпал, целиком.

   — Вы ослабели от голода, — покачала я головой, — нужно плотно поесть, например геркулесовой каши.

   — Она невкусная, — по-детски закапризничал Селезнев.

   — А как насчет яичницы?

   — С удовольствием. Моя жена Клара сначала обжаривает на сковородке в растительном масле несколько кусочков черного хлеба, потом добавляет к ним пару крупно порезанных луковиц, несколько нашинкованных помидоров и засыпает готовое блюдо зеленью. Сумеете такое приготовить?

   — Легко! — пообещала я и потащила Григория на кухню. — Сейчас сварганю завтрак за пять минут.

   Но когда я приступила к готовке, мой энтузиазм немного поубавился. Стало понятно, что в доме Ринга допотопными были не только плита, утюг и стиральные средства — о тефлоновой посуде тут тоже не слышали. Я вытащила из духовки здоровенную чугунную сковородку, водрузила ее на конфорку и стала искать подсолнечное масло. Бутылка обнаружилась в шкафчике. Памятуя о том, что вчера подала к чаю бефстроганов вместо варенья, я вытащила из горлышка пробку и предварительно понюхала содержимое. Нос не почувствовал никакого запаха. Это мне показалось естественным — двухлитровую бутыль украшала этикетка «Московское экстра. Рафинированное. Дезодорированное».

   Я осторожно наклонила емкость, из горлышка на сковороду полилась струйка. Масло оказалось жидковатым. Я люблю то, которым торгуют на рынке, — настоящее деревенское, с ароматом жареных семечек. Но, хозяйничая на чужой кухне, не следует капризничать.

   Пока масло нагревалось, я порезала хлеб и бросила его на сковороду. Раздался треск, и масло стало бурно пениться. Это меня слегка удивило, но потом из глубин памяти всплыло воспоминание.

   …Вот моя мама, стоя у плиты, с удрученным видом говорит соседке тете Марфе, которая мирно пьет чай на нашей кухне:

   — Прямо беда! На сливочном масле котлеты горят, а подсолнечное пузырится.

   У тети Марфы были советы на все случаи жизни.

   — Посоли постное масло, оно и успокоится, — сказала она.

   — Ой, и правда перестало пениться, — обрадовалась через пару мгновений мамуля. — Хороший способ, не слышала о нем раньше…

   Я схватила солонку и начала энергично трясти ее над шипящим, словно злой кот, черным хлебом, но пены стало еще больше. То ли во времена моего детства масло было другого качества, то ли соль добывали в других шахтах, но маленькая хитрость, которую использовали мама и тетя Марфа, мне совершенно не помогла.

   — Теперь помидорчики, — посоветовал Григорий, с интересом наблюдавший за процессом приготовления завтрака.

   Я живо нарубила томаты и отправила их к хлебушку, шипение перешло в активное фырканье.

   — Трех минут хватит, — тоном знатока заметил Селезнев. — Эй, что вы делаете?

   — Выливаю сюда яйца, — ответила я.

   — Предварительно надо помидорно-ржаные кусочки выложить в тарелку, — начал руководить мной Селезнев. — Моя любимая жена Клара обычно освобождала сковородку, доливала еще чуток маслица, и лишь тогда наступает черед яиц.

   — Нет проблем, — пожала я плечами и сделала как он велел.

   — Пахнет замечательно, — одобрил Григорий, — почти как у моей любимой Клары.

   — Рада слышать, — улыбнулась я и быстро вылила три яйца в пузырящееся масло.

   — У меня проснулся аппетит, — объявил Григорий.

   — Прекрасно, — обрадовалась я.

   — Вы замечательно готовите, — отпустил комплимент Селезнев.

   — Под вашим руководством, — не осталась я в долгу.

   — Фырчит!

   — Наверное, уже готово, сейчас сниму, — сказала я и схватилась за лопатку.

   Селезнев облизнулся, я подула на пузыри и тронула один кружок яичницы. Масло зашумело, как закипевший чайник, часть пены вылетела на плиту, я невольно зажмурилась, поддела второе яйцо, услышала громкий треск и вскрик Григория:

   — О господи!

   Сообразив, что случилось нечто непредвиденное, я предусмотрительно шарахнулась в сторону и только тогда открыла глаза. Ничего страшного не произошло. Из сковородки по-прежнему вылезала пена, но это было не ново. А Селезнев сидел, задрав голову.

   — Ну и ну! — протянул он. — Интересный поворот сюжета. У моей любимой Клары такого никогда не случалось.

   Я тоже посмотрела на потолок и подпрыгнула:

   — Ни фига себе!

   Селезнев, неодобрительно глянув на меня, кивнул.

   — Согласен, странное зрелище.

   По его тону стало понятно: Григорий категорически не одобряет женщин, употребляющих сленговые выражения. Но мне было недосуг думать о чистоте речи. Потому что на потолке, прямехонько над плитой, красовалась бело-желтая заплатка.

   — Что это? — поразилась я.

   — Кусок яичницы, — дрожащим голосом ответил Григорий.

   Я еще больше изумилась.

   — Как она там очутилась?

   — Ты ткнула в сковородку лопаткой, и из нее вдруг вылетела часть завтрака и впечаталась в потолок, — объяснил Селезнев, неожиданно отбросив церемонии и перейдя на «ты».

   — Не может быть, — засомневалась я. — Чтобы глазунья вот так летала…

   — Не трогай ничего! — попросил Григорий.

   Но я уже поддела оставшуюся на чугунине яичницу. Правда, теперь взяла для этой цели не лопатку, а простую столовую ложку.

   Пена забурлила, завтрак издал свист, из сковородки стартовал шматок глазуньи и в мгновение ока прилип к потолку рядом с первым куском.

   — Ух ты! — пролепетала я. — Кому сказать — не поверят.

   — Лика, сделай одолжение, свари кофе, — попросил Павел, входя на кухню. — Доброе утро, Гриша. Ты как?

   — Не особо, — кашлянул Селезнев. — Тело моей бедной жены еще не отдали для похорон. Господи, Паша, прости! Я очень соболезную тебе в связи с трагической кончиной Веры.

   Брыкин кивнул и наклонился над сковородкой.

   — Это сырники? — спросил он.

   — Нет, — замотала я головой, — это всего лишь…

   Остаток фразы застрял в горле — один кусок глазуньи отделился от потолка и шлепнулся прямо на блестящую макушку Павла. Уж и не помню, сообщала ли я вам, что бизнесмен имеет весьма обширную лысину, доказательство огромного количества тестостерона в его организме.

   –..! — заорал Павел и чуть не плюхнулся лицом в чугунину. —..!

   — Не нервничайте! — забегала я за спиной Брыкина.

   –..! — не успокаивался хозяин. —..!

   — Это всего лишь яичница, — встрял Селезнев.

   Павел икнул и почти нормальным голосом спросил:

   — Хочешь сказать, что она сама выскочила из посудины и прилипла к моей голове?

   — Глазунья упала с потолка, — уточнила я.

   — Снимите с меня эту мерзость и перестаньте издеваться! — взревел Брыкин.

   Я попыталась допрыгнуть до макушки хозяина, потерпела неудачу и попросила:

   — Присядьте, пожалуйста…

   — С ума съехала? — пошел вразнос бизнесмен. — Может, еще прикажешь мне на колени перед тобой встать? Сию секунду сбрось с головы лепешку! Фу, что у меня по шее течет?

   — Масло, — пискнула я.

   — Какое? — раздул ноздри Павел.

   — Подсолнечное, — залепетала я, — московское, рафинированное, без запаха, продукт отличного качества.

   — Издеваешься? — обиделся Павел. — Сначала про яйца, которые с потолка падают, шутканула, теперь про масло загнула.

   — Она не шутит, — встал на мою защиту Григорий. — Хотела завтрак приготовить, а он наверх ускакал и до сих пор там находится, можешь посмотреть.

   Павел покорно задрал голову.

   — Где? — близоруко щурясь, спросил он.

   — Вон там, прямехонько над плитой! — пояснила я. — Видите?

   Брыкин моргнул, и тут вторая часть яичницы спланировала вниз, упав ему прямо на лицо.

   –..! — заревел Брыкин. —..!..!

   — Павел, здесь женщина! — Григорий запоздало укорил приятеля за мат.

   — Стащите это! Снимите! Уберите! — вопил Брыкин. — Чего ждете, олухи? Кретины, я ничего не вижу! Чем это воняет? Гадость!

   — Сядь на табуретку! — Селезнев решительно взял инициативу в свои руки. — От визга ничего хорошего не будет. Моя любимая жена Клара всегда говорила: «Суета делу помеха».

   — Оторви тряпку от моего лица!

   — Это глазунья, — уточнил Селезнев, — вполне съедобное, вкусное блюдо. Черт!

   — Что? Что? — заерзал на стуле Павел. — Долго мне еще в дерьме сидеть?

   — Не отходит, — сквозь зубы процедил Григорий. — Очень странно, она как будто приклеилась.

   Я подошла к мужчинам.

   — Просто вы ее подцепить не можете, сейчас я отковырну.

   — Живее! — злился Павел.

   Я схватила ногтями белый пласт и дернула его на себя.

   — Вау! — заорал Брыкин.

   — Не отстает, — констатировал Селезнев.

   — Невероятно! — изумилась я. — Почему?

   Григорий пожал плечами:

   — То, что яйцо приклеилось к лысине, объяснимо, там гладкая поверхность, но на лице…

   — Освободите меня! — взмолился Павел. — Я ничего не вижу и дышу с трудом!

   — Сейчас, сейчас, — засуетился Селезнев, — проковыряю дырки.

   Некоторое время на кухне царила тишина, прерываемая лишь сопением Григория. Потом он воскликнул:

   — Не получается! Сверху яичница жидкая, а внутри твердая, прямо каменная.

   — Идиоты, кретины! — затопал ногами Брыкин. — Сволочи, дайте валидол, валокордин, водки, валерьянки! Мне плохо!

   Селезнев испуганной курицей заметался по кухне, а я схватила телефонную трубку.

   — «Скорая», двадцать вторая, слушаю, — раздался приятный девичий голос.

   — Помогите, пожалуйста!

   — Постарайтесь спокойно рассказать о произошедшем.

   — У нас неприятность.

   — Дальше.

   — Павлу плохо.

   — Больной испытывает боли?

   — Похоже, что нет. Ему только неудобно дышать, и глаза не открываются.

   — Больной не способен поднять веки и испытывает затруднение при дыхании?

   — Да!

   — Речь присутствует?

   –..!..!..!..! — вновь заматерился Павел. — Пошел вон, Гришка! Мне больно!

   — Изъясняется весьма бойко, — быстро сказала я в трубку. — Пожалуйста, пришлите кого-нибудь.

   — Женщина, я пытаюсь понять, какой врач вам нужен, — терпеливо говорила диспетчер, — оттого и задаю вопросы. Много толку будет от акушера-гинеколога, если нога сломана?

   — Брыкин не беременный, и хирург ему тоже не нужен. Скорее всего, тут поможет кожник.

   — Дерматолог, — автоматически поправила девушка. И переспросила: — Дерматолог?

   — Ну да, понимаете, у Павла на лице… э… э…

   — Говорите четко, — приказала диспетчер.

   — Яичница, — ощущая себя полной идиоткой, буркнула я.

   — Не понимаю, повторите.

   — У Брыкина глаза, лоб, нос и часть щек залеплены глазуньей.

   — Как она туда попала?

   — Свалилась с потолка, а мы с Гришей не можем ее снять!

   — Почему?

   — Не отдирается! Сначала Селезнев пытался, потом я, но ничего не получилось!

   — Понятно, запишите телефон…

   — Огромное вам спасибо, — залепетала я, получив номер. — А там что?

   — Психиатрическая скорая, — соблюдая профессиональную невозмутимость, отрезала диспетчер. — Звоните, там вам непременно помогут.

   Я осталась стоять с трубкой в руке. Иногда самый бредовый рассказ является чистейшей правдой. Яичница и впрямь свалилась с потолка, но попробуй объяснить сотруднице «Скорой», что ей звонила вполне нормальная женщина!

   — Долго мне еще так сидеть? — снова завопил Брыкин.

   — Не волнуйся, — утешал друга Григорий. — Моя любимая жена Клара…

   — Забодал своей любимой женой! — заорал Павел. — Нашел авторитет! Занудная баба, совсем тебя затюкала! Как ты ее выносил? Черт! Прости, Гриша! Снимите гадость! Немедленно!

   — Всем доброго утра, — загудел Исидор, входя на кухню. — Паша, зачем ты лицо и голову платками закрыл?

   — Жесть! — гаркнул Брыкин.

   — Это глазунья, — вздохнула я.

   — С потолка, — добавил Гриша.

   — Она не отклеивается, — пояснила я.

   — Намертво приварилась к лицу, — уточнил Селезнев.

   — Невероятно! — вякнула я.

   — Тише, ребята, тише, — попросил Сидя, — невозможное возможно. В лаборатории у Нильса Бора висел плакат: «Вечного двигателя не существует. А вдруг?» Изложите мне в сжатой форме суть проблемы, без эмоциональной окраски и личного отношения. Только сухие факты.

   Выслушав наш с Селезневым сбивчивый рассказ, Исидор постоял пару секунд, потом велел:

   — Дайте бутылку.

   — Которую? — услужливо спросил Григорий.

   — С маслом, — уточнил Сидя.

   Я сунула математику под нос пластиковую бутыль.

   — Вот.

   — Пожалуйста, освободите меня… — уже стонал Павел.

   — Делаю все возможное, — успокоил его Сидя.

   — Хорошо, — неожиданно присмирел Брыкин. — Очень противное ощущение — словно на лице лягушка сидит и лапы тихонечко сжимает. Понимаете?

   — Тот, кто никогда не сажал себе на лоб и нос жабу, не способен правильно оценить твое сравнение, — ответил ему Исидор, повернулся ко мне и сказал: — Деточка, не в службу, а в дружбу, сгоняй за Мотей.

   Через пять минут на кухне возник Матвей, одетый в свою любимую куртку с бархатными обшлагами.

   — Ты помнишь мотор Г-двенадцать? — забыв поздороваться, спросил у друга Сидя.

   — Естественно. Отличная штука получилась, — закивал Мотя. — Одна беда — там валик постоянно шел трещинами.

   — И как мы вышли из положения?

   — Вы собрались устроить день воспоминаний? — возмутился Брыкин. — Очень вовремя!

   — Попробуйте отодрать яичницу, — я решила вернуть ученых к главной задаче текущего момента. — Исидор, почему она прилипла и не отходит?

   — Я как раз пытаюсь помочь Паше, — остановил меня Сидя, — а ты, деточка, слишком торопишься и не даешь мне заниматься делом.

   — Чтобы избежать образования трещин, мы совместно с Максимом Варениным сделали быстроотвердевающую эмульсию, — вдруг завелся Мотя. — Кстати, я недавно зашел на стройдвор, у меня от комода шпон отлетел, решил купить клей для ремонта и увидел быстроотвердевающую пену. Думается, это отголоски докторской диссертации Макса, он еще в пятьдесят восьмом ее задумал.

   — Невыносимо! — простонал Павел и стал яростно дергать лоскут, покрывавший его лицо.

   — Давайте вернемся к подсолнечному маслу, — потребовала я.

   — Здесь не масло, а заполняюще-фиксирующая желе-эмульсия моментального действия, — поправил меня Исидор и потряс бутылкой. — Мотя, твой вариант?

   — Похоже на то, — кивнул Матвей. — При взбалтывании образуется пузырь. Вот он…

   Сидя вытянул губы трубочкой, потом поджал их.

   — Берем сию желтую жидкость, поливаем ею какой-либо предмет, даем обсохнуть в течение секунды и имеем хорошо затвердевшую деталь. Понятно?

   — Значит, это не растительное масло? — ахнула я.

   — Нет, деточка, опять ошибка вышла, — без малейшего признака агрессии сказал математик, — ты очень невнимательна и малопригодна для ведения домашнего хозяйства. Утюга испугалась, чай заварить не сумела…

   — Но ваше желе налито в бутылку с этикеткой масла! — возмутилась я. — Она стояла в шкафчике на кухне!

   — Так вот куда ее Олимпиада спрятала! — всплеснул руками Мотя. — А мы обыскались. В конце девяностых годов потеряли и найти не смогли. Молодец, Лика! Сидя, если эмульсионное желе нашлось, теперь мы можем работать с ОВРУ-пятнадцать?

   — Я бы предпочел ЮТ-сорок восемь, — не согласился Исидор.

   — С ним все ясно!

   — С ОВРУ тоже.

   — Возьмем БК, поворотный вариант?

   — А почему ваше желе на сковородке не застыло? — прервала я их творческую беседу.

   Сидя кивнул.

   — Неплохой вопрос. Налей ты эмульсию на холодный металл, эффект был бы мгновенный, но сковородка нагрелась, а при комнатной температуре состав сохраняет нормальную вязкость, стоит себе в шкафчике в бутылке и остается жидким. Начнешь нагревать — каменеет и сцепляется с поверхностью!

   — Ваше желе плохого качества, — язвительно сказала я. — Да, сначала оно прилипло к потолку, а потом отвалилось. Значит, сцепки не произошло. Кстати, отчего, нагревшись, эмульсия не приварилась к сковородке? И почему яичница взлетела к потолку?

   — Мы не проводили испытания на яйцах, — живо ответил Мотя. — А еще учти: желе простояло в шкафу не один год, его свойства могли слегка измениться. Сидя! Вот интересная тема!

   Я молча смотрела на приятелей. Бесполезно задавать им вопрос, каким образом бутыль очутилась в шкафчике на кухне, кому пришла идея налить техническую жидкость желтого цвета в тару с этикеткой растительного масла.

   — Умираю… — простонал Брыкин. — Лицо сдавило…

   — Если эмульсия затвердела, ее можно снова расплавить? — спросил Григорий.

   Я с уважением посмотрела на Селезнева. А он не такой уж дурак!

   — Конечно, — закивал Сидя, — легко. Нужно просто осуществить процесс нагревания, и желе станет вязким.

   — Шикарно! — закричала я. — Павел, сейчас ты будешь свободен. Ой, простите, вас освободят.

   — Можешь и дальше тыкать мне в лицо, даже в присутствии подчиненных, — простонал Брыкин, — только сдери эту мерзость.

   — Нагреваем Павла! — скомандовала я. — Доводим его до повышенной температуры.

   — Как? — задал разумный вопрос Сидя. — Есть методика?

   — В бане! Паром! — выдвинула я предложение.

   — Может, отвезти Пашу в Сандуны? — дополнил его Мотя.

   — Не позволю над собой издеваться! — взвыл Брыкин. — Через всю Москву с яичницей на морде не поеду.

   — Значит, не так уж ты хочешь от этой фигни избавиться, — заявил Григорий. — Если есть страстное желание, то на все пойдешь, голым по Тверской побежишь, руками бетонный блок поднимешь, вот!

   Я покосилась на Григория: однако Селезнев не такой уж и мямля, вон какое заявление сделал! К тому же он ханжа. Смотрел на меня осуждающе, когда я произнесла «ни фига себе», а сам употребляет слово «фигня». Мне не нравятся люди с двойным стандартом поведения, которые запрещают вам пить вино, а сами по ночам втихаря прикладываются к бутылке.

   — Бог с ней, с парной, — оживился Мотя, — не надо никуда ехать. Кипяток! Лика, поставь чайник!

   Я ринулась к плите.

   — Зачем тебе кипяток? — спросил Сидя.

   — Элементарно просто, — с улыбкой довольного ребенка пояснил Мотя, — выльем ее на яичницу.

   — И что будет? — вздохнул Исидор. — Мотя, ты не предусмотрел всех последствий.

   — С ума сошел? — заорал Паша. — Там мое лицо! Живое!

   — Да, я не учел некоторых деталей, — разочарованно признал Мотя. И тут же радостно заулыбался: — СВЧ-печь!

   — У нас ее нет, — парировал Исидор. — Я не доверяю источникам излучения, они убивают мозговую активность.

   — У меня есть печка, — нехотя признался Мотя.

   — Ты купил камеру смерти? — подскочил Исидор. — А мне не сказал?

   — Подарили на День Победы, — неуверенно ответил Мотя, — как ветерану.

   — Выбрось немедленно! — приказал Исидор.

   — Если Паша поместит голову в печку, — Мотя проигнорировал приказ друга, — мы поставим маленькое время, и получится чудно.

   — После того как одна глупая американка решила высушить в СВЧ-печке кота, а вынула оттуда его трупик, изготовители стали писать в инструкции: «Использовать только для приготовления пищи», — быстро сказала я. — У нас и правда может получиться «камера смерти»!

   — Не хочу! — заорал Брыкин. — С ума посходили? Думайте! Гриша! Эй, Гриша!

   Селезнев не отвечал, я смекнула, что вдовец пошел в туалет, на кухне его сейчас не было.

   — Шевелите мозгами! — замотал головой Павел. — Не сидеть же мне так, пока яичница протухнет!

   — Нагреть духовку, и пусть Павел туда башку засунет… — Мотя потер руки.

   — Утюг на глазунью поставить… — задумчиво протянула я. — Или подуть феном…

   — Обмотать голову пластиковым мешком, приклеить его к шее, привязать шланг и подать по нему газ от выхлопной трубы машины… — воодушевился Мотя.

   — Если поблизости есть парикмахерская, можно использовать сушку для волос, — предложила я «дамский» вариант.

   — Глупости! — безапелляционно отмел эту идею Мотя.

   — А удушить Павла выхлопными газами умно? — не осталась я в долгу.

   — Олечка ухаживала за своим лицом, — ни к селу ни к городу вдруг изрек Исидор. — Делала маски — допустим, растирала желток с маслом, наносила на кожу и ждала полчаса.

   — Предлагаешь считать происходящее косметической процедурой и надеяться на благотворный эффект? — обозлился Брыкин. — Занятие, достойное Клары. Это она постоянно Гришке внушала: не дергайся, все приходит лишь к тому, кто умеет ждать. Сделала из Гришки тряпку, ноги об него вытирала. Снимите эту гадость!

   — У Олечки, — не обращая внимания на Брыкина, продолжал Сидя, — была машинка, чтобы кожу распаривать. Пластиковый шар с отверстием.

   — Аппарат для чистки! — подпрыгнула я. — Он нагревается, выделяется пар, который расширяет поры. Где вы храните замечательный прибор?

   — В библиотеке, — ответил Сидя. — Если тебя не затруднит, принеси его, он стоит в собранном виде за диваном, который находится возле торшера.

   Последние слова я услышала на бегу. Странный, однако, вопрос задала я математику по поводу местонахождения косметического аппарата. Ясное дело, что в этом доме он непременно должен был пребывать в непосредственной близости от произведений Апулея, Тацита и Гомера! Конечно, не в ванной же его держать, там живет автоматическое тестомесительное устройство.

   В библиотеке витал одуряющий аромат — в букете, который поместил в вазу Григорий, было несколько белых лилий. Я начала отчаянно чихать, моментально заломило виски. Вот моя подруга Катюша обожает вонючие растения, а у меня от них начинается сенная лихорадка. Надо поскорее отыскать нужный прибор и бежать отсюда. Я сделала пару шагов по направлению к дивану и наткнулась на странного вида темный столик. Он зашевелился.

   — А-а-а! — заорала я.

   — Не надо шуметь, — сказал столик и выпрямился.

   — Григорий, что ты тут делаешь? — возмутилась я.

   — А ты? — немедленно задал вопрос Селезнев.

   — Пришла за аппаратом для распаривания кожи, он за диваном.

   — А мне пришла в голову идея про синюю лампу, которой детям насморк лечат. Слышала про такую?

   Я улыбнулась, припоминая:

   — Да-да, такой рефлектор с синей лампой. Его подключают к розетке, ребенок подносит его к лицу, и приятное тепло нагревает нос. У нас тоже был такой, помогал лучше капель.

   — Он где-то тут, — закряхтел Григорий, — под Новый год я его видел.

   Я встала на колени и заглянула под диван и кресла. В конце концов сказала:

   — Ничего. Нашла только пуговицу. Белую, от мужской сорочки.

   — Это я ее потерял, пока ползал, — объяснил Григорий. — Давай сюда.

   Сунув пуговицу в карман брюк, Селезнев ткнул пальцем в коричневый шар со шнуром.

   — Ты за ним пришла?

   — Тащи его на кухню, — обрадовалась я, — аппарат для чистки кожи лица намного лучше маломощной синей лампы.

   Через четверть часа Павел, красный то ли от злости, то ли от воздействия желе-эмульсии, избавился от яичницы и уехал. Сидя и Мотя, прихватив бутылку с этикеткой «Московское экстра», убежали в кабинет. Я хотела предложить так и не позавтракавшему Григорию бутерброды с сыром, но тут зазвонил домашний телефон. Из трубки раздался женский голос:

   — Позовите Павла.

   — Его нет, — ответила я, пытаясь сообразить, где слышала это красиво окрашенное контральто с чуть хрипловатыми обертонами. — Простите, что передать Брыкину?

   В ответ послышались гудки. Я опустила трубку старомодного аппарата на рычаг-рогульку и вдруг поняла — поговорить с Павлом хотела та самая шантажистка, которая по вечерам тайком приходит к нему за деньгами. Меня затрясло от возбуждения.

   — Что-то случилось? — насторожился, глядя на меня, Селезнев.

   А я с тоской посмотрела на допотопный телефон — никакого определителя в нем, естественно, нет.

   — Что-то случилось? — повторил Селезнев.

   — Нет, — через силу ответила я.

   — Но вы переменились в лице.

   — Душно очень, — сказала я, машинально отметив, что наш клиент вспомнил о вежливом «вы». — Плохо реагирую на жару.

   — Моя жена Клара говорила, что все болезни от нервов, — изрек Селезнев.

   — Наверное, она была права. Хотя я могу назвать еще кучу причин, провоцирующих недуги, от курения и банального обжорства до кривой генетики. Вы же давно знакомы с Павлом? — спросила я.

   — С детства, — кивнул Селезнев. — Кстати, за моей Кларой сначала ухаживал он.

   — Вы вместе пошли в первый класс?

   — Нет, Павел жил с родителями за границей, они были дипломатами, служили в Анголе. Брыкин пришел к нам в десятом классе, — сказал Гриша. — У Павла была бабка, уже не помню, как ее звали, вроде Нина, он с ней и жил. В Анголе началась очередная революция, отец и мать Брыкина уехать не могли, кто же дипломатов отпустит, а Пашу отправили в Москву. Годы, проведенные вне России, сделали свое дело. Кое-что Брыкин знал великолепно, допустим, биологию, а, например, по физике у него был полный провал — в африканской школе ее не преподавали. И английский! У Павла было жуткое произношение, приобретенное в том же африканском учебном заведении. Вот Брыкина и посадили со мной — я-то шел на медаль, считался лучшим учеником. У Паши был легкий характер, он всем нравился. Одна Клара на него не смотрела.

   — Она училась с вами?

   — Ну да! Паша попытался за ней ухаживать, но Клара позвала в кино меня. Сама! Сделала первый шаг! Она решительная, моя любимая жена Клара! Я бы никогда не осмелился к ней подойти и всегда удивлялся: ну чем я привлек такую девушку? Мучился, мучился и спросил в лоб: «Кларочка, почему я, а не Паша? Он красив, умен, с богатыми и обеспеченными родителями». Знаете, что она ответила?

   — Нет.

   — Клара сказала: «Я люблю тебя, при хорошем воспитании из тебя получится замечательный муж. Если будешь меня слушаться, сделаешь отличную карьеру. А Павел скользкий, врет много. А насчет его будущей жены… Думаю, с ней беда случится!» У моей Клары были ярко выраженные экстрасенсорные способности. Так вот… В декабре в Анголе, где служили родители Брыкина, произошла трагедия: местное население не только перестреляло друг друга, но и разгромило дипмиссию, в конфликте погибли родители Паши. И он остался без квартиры.

   — Почему? — поразилась я. — И где же парень жил? Его забрали в детдом?

   — Накануне получения известия о смерти родителей Паша справил восемнадцатилетие, — пояснил Гриша. — Но он же учился в Африке, окончил тамошнюю школу и привез в Россию аттестат не нашего образца, все на каком-то наречии. С такой бумажкой в советский вуз нечего было и соваться, вот он и вынужден был пойти в Москве в десятый класс, чтобы сдать экзамены и получить наш аттестат. А с квартирой… Частая ситуация в советские годы! Родители имели служебную площадь от МИДа, которую им дали как сотрудникам министерства. А у бабушки был шикарный дом в Подмосковье — три этажа, кирпич, все условия. Еще и крохотная однокомнатная избушка для гостей, сортир во дворе. Вот родители и подумали: старуха на ладан дышит, кому особняк достанется? В те годы с наследством нелегко было, могли забрать в доход государства. И предки прописали Пашу к бабке.

   — Понятно, — протянула я, — после трагической смерти родителей юноша не имел права на служебную жилплощадь.

   — Ну! — всплеснул руками Григорий. — Первое время Павел никак от удара опомниться не мог. Потом зима наступила, мы в разные места разъехались, на каникулы. Встречаемся одиннадцатого января в классе — я Пашу не узнал! Тощий, серый. Выяснилось: его бабка включила в комнате обогреватель и заснула. Случился пожар, и несчастная старушка погибла, и особняк сгорел. В результате Павел из богатого наследника, которого с распростертыми объятиями ждали и в МГИМО, и в МГУ, стал нищим абитуриентом с незавидным школьным аттестатом. И вот тут Павлу повезло — ему встретилась Алена, первая его жена.

   — Алена Зверева, та, что скончалась от аллергического шока? — уточнила я.

   Гриша закивал.

   — О Пашиной судьбе можно роман писать. Качели! Горячо — холодно, весело — жутко. Бесконечная смена режимов. Родители с бабкой умерли, он остался почти на улице, без перспектив попасть в хороший институт, и тут знакомство с Аленой, абсолютно случайное.

   Я превратилась в слух. Ох, думается, слово «случайно» не подходит к событиям, что происходили с Брыкиным. Похоже, с младых ногтей сыночек Пелагеи Андреевны наметил лазейку из «мусорного бачка», а потом уверенно лез вверх.

   …Алена Зверева жила в деревне с милым названием Гоптево. Ее родители сдавали на лето дом семье декана одного из московских вузов. У институтского начальника Всеволода Андреевича была дочь Света, больная церебральным параличом. С девочкой не хотели играть сверстники, ее дразнили, а деревенские дети закидывали ее шишками. Света была единственным ребенком декана, и он очень ее любил. Алена оказалась жалостливой девочкой — сначала она стала играть со Светой по собственной инициативе, а потом Карелия Сергеевна, деканша, решила купить подружку для своей дочери. Она пообещала Алене:

   — Будешь находиться со Светочкой четыре часа в день, получишь вечером рубль, к концу лета наберется приличная сумма.

   — Не надо, — покраснела Зверева, — я бесплатно с ней посижу.

   Целое лето девочки провели вместе. Алена привязалась к Свете, а та смотрела на подругу, как на божество. Карелия Сергеевна и Всеволод Андреевич не могли нарадоваться на свою дочь. Света стала смеяться, проявлять интерес к учебе и попросила осенью отдать ее в обычную школу.

   Карелия поговорила с мамой Алены и в конце августа увезла в столицу обеих девочек. Алена пошла в один класс со Светланой и умудрилась сделать так, что все дети стали помогать инвалиду. Свету носили на руках по лестницам, поддерживали на уроках, даже на дискотеке всегда находился мальчик, который танцевал с плохо двигающейся девочкой. Света окончила десятилетку, они с Аленой поступили в институт на факультет к папе-декану, и там ситуация повторилась. Можете не верить, но девочка, которая с трудом ходила при помощи двух палок и при каждом случае усаживалась в кресло на колесах, была самой популярной студенткой с тьмой кавалеров.

   Лето подруги традиционно проводили в деревне. Как-то раз Алена поехала на велосипеде в гоптевский магазин. Она повернула на боковую дорожку и наскочила на симпатичного парня, выбежавшего из кустов. Он свалился в овраг, перепугавшаяся Алена бросилась к пострадавшему — вот так и состоялось знакомство Алены и Павла. Любовь вспыхнула мгновенно. Через неделю Зверева объявила о предстоящей свадьбе. Она слезно попросила Всеволода Андреевича пристроить Пашу к себе на факультет. Разве мог декан отказать подруге любимой дочери?

   Брыкин получил проходной балл и оказался на студенческой скамье. Сыграли свадьбу, молодые поехали в путешествие по Волге. Но на теплоходе у Алены случился приступ аллергии, ее поместили в какую-то провинциальную больницу, и девушка скончалась…

   Гриша замолчал.

   — Ужасная история, — пробормотала я. — И вроде я уже где-то слышала про деревню Гоптево. Кто-то о ней упоминал.

   — Это рязанское направление, километров двадцать от Москвы, бабушка Павла там жила, — уточнил Гриша. — Вот как в жизни бывает! Пашка поселился у бабушки, когда из Африки вернулся, в школу на электричке мотался. По два часа на дорогу тратил в один конец — сначала в столицу прикатывал, потом на метро сорок минут, и еще столько же на автобусе. Да не в этом суть! Алену-то он не сразу встретил, а ведь рядом жили.

   — Ваша школа была эксклюзивной? — удивилась я.

   — Да нет, совсем обычной, без приставки «спец» и без углубленного изучения предметов. В классе сорок человек, и учителя не из лучших, — пожал плечами Григорий. — О директрисе, пожалуй, я умолчу, она за взятку все могла сделать.

   — Странно, что родители-дипломаты выбрали такую школу для своего сына, — вырвалось у меня, — и ездить пришлось на край света, и учителя не очень. А почему Паша не жил в квартире родителей?

   — Я же говорил, они погибли, и жилплощадь отошла к МИДу.

   — Но до их смерти?

   — Не знаю, — равнодушно ответил Селезнев. — Может, отец и мать не хотели его оставлять без присмотра. Да и какое это нынче имеет значение?

   Я заморгала. Порой сегодняшние загадки прорастают из прошлого. Внезапно я вспомнила жаркое лето и мамину домработницу Галю, которая попросила меня, тогда второклассницу:

   — Пожалуйста, уничтожь сорняки у дорожки, они флоксы душат.

   Я пошла исполнять поручение, порезала палец о траву и решила облегчить процесс прополки. Взяла большие ножницы, состригла сорняки и отрапортовала о выполнении задания.

   — Эх ты, лентяйка, — укорила меня Галя. — Корешки-то остались, новая поросль быстро заколосится.

   Вот так и с тайнами. Кое-какие проклевываются через двадцать лет, несмотря на то что «ботву» срезали…

   — Пойду, — встал Григорий, — спасибо за бутерброд.

   Я не успела попрощаться с Селезневым, потому что в кармане ожил сотовый телефон.

   — Слушай внимательно, — сказала Косарь, — первая жена Павла Алена Зверева скончалась от аллергического шока. Ее сняли с туристического теплохода где-то под Астраханью, повезли в больницу, но не успели доставить живой.

   — Точно? — осторожно спросила я, глядя, как Селезнев выходит из кухни.

   — Да, — ответила Косарь. — В документе четко сказано: неправильное применение лекарства.

   — Она пила таблетки?

   — Дело было давно, — вздохнула Нина, — корабль экскурсионный, на нем служила одна медсестра с набором первой помощи: бинты, вата, зеленка, аспирин, папазол и марганцовка.

   — А на что возникла аллергия?

   — Не написано. Может, ее оса ужалила! — предположила Нина.

   — Ладно, говори, что еще узнала.

   — Второй раз Павел женился через полгода после похорон Алены на девушке по имени Жанна.

   — Быстро, однако!

   — Да уж. Наверное, не очень по Зверевой убивался. Жанна скончалась от отека Квинке.

   — Опять аллергия?

   — Да.

   — Слушай, это странно.

   — Всякое случается, — хмыкнула Нина.

   — Проводили вскрытие?

   — На прозекторский стол попали обе: и Алена, и Жанна.

   — И каков результат?

   — Полнейший ноль. Ничего!

   — Ни малейшего следа яда? Или насильственной смерти?

   — Нет. Хотя есть одна общая деталь.

   — Какая?

   — Алена простудилась. В ее организме нашли небольшую дозу аспирина и антибиотика, вполне невинную, соответствующую терапевтическому лечению. Молодой муж сказал, что жена искупалась в реке и у нее началась ангина. Во время стоянки в каком-то городе Зверева приобрела лекарство, но до конца пропить его не успела.

   — На антибиотики бывает парадоксальная реакция организма.

   — Верно, поэтому я их не применяю.

   — Хорошо. А Жанна?

   — Была абсолютно здорова, за исключением легкой простуды. У Жанны появились кашель и насморк. Она купила аспирин, отхаркивающую микстуру, горчичники и попросила мужа поставить их ей на спину. Жанна приняла пару таблеток ацетилсалициловой кислоты, выпила микстуру и легла в кровать. Павел поставил на спину супруги горчичники и пошел в другую комнату смотреть телик. Показывали захватывающий футбольный матч, и Брыкин забыл про больную жену.

   — Заботливый муж! Ей небось сильно жгло спину.

   — Ну, в конце концов, Жанна сама могла снять горчичники, — защитила Павла Косарь. — Он опомнился лишь после финального свистка судьи, пошел в спальню и нашел жену мертвой.

   — Она не звала на помощь? Не кричала? — изумилась я. — Отек Квинке нарастает стремительно, но время на то, чтобы поднять шум, есть. Почему несчастная молча терпела удушье?

   — Она пыталась привлечь к себе внимание — сползла с постели, сбросила на пол настольную лампу.

   — И умерла, не дождавшись помощи? Павел ничего не слышал? У них с супругой был дворец площадью в несколько квадратных километров?

   — Обычная «трешка», стандартный блочный вариант.

   — И Брыкин не подошел к жене?

   — Он ее не слышал.

   — Вот уж смешно! В обычных московских квартирах чихнуть нельзя спокойно.

   Нина объяснила:

   — Павел включил телик, но, чтобы не беспокоить жену, которая лежала в соседней комнате, надел наушники — смотрел матч, а звук убавил.

   — Отличная фишка! Он их убил.

   — Кто кого?

   — Брыкин избавился и от Зверевой, и от Жанны. Первая устроила мужа в институт и стала ему не нужна, а вторая… Из какой семьи происходила Жанна?

   — Отец и мать инженеры, работали в одном НИИ.

   — Значит, там богатством и не пахло.

   — Да, — подтвердила Нина, — жили без особого шика. Родители приняли Павла в семью, поселили молодых в крохотной спальне. И ты не права насчет Алены!

   — Почему?

   — Мало поступить в вуз, в нем надо еще удержаться. В интересах Павла было сдувать с жены пылинки до получения диплома. Декан считал Алену второй дочерью, со смертью Зверевой Светлана потеряла лучшую подругу. Нет, убивать Алену не имело смысла.

   — Откуда Брыкин взял деньги на бизнес?

   — Родители Жанны разбились в автокатастрофе, вслед за ними очень скоро погибла и она сама, Брыкину досталась их хрущевка. Он рискнул — продал ее, остался фактически без жилья и стал поднимать свое дело.

   — О! Квартира!

   — Она незавидная.

   — Людей в лихие годы убивали за сарайчики! И Павел ведь недолго вдовствовал.

   — Да, ему встретилась Ксюша, дочь Ринга.

   — А она отчего умерла?

   — Утонула в речке, в деревне Гоптево, там у Павла был крохотный домик.

   — От его бабушки, — сказала я. — Знаешь что, попробуй добыть на Брыкина все данные. А заодно поищи сведения о Быкине Павле Николаевиче.

   — Убрать из фамилии «р»?

   — Верно.

   — Хорошо, прямо сейчас этим займусь.

   — А я поеду в Гоптево.

   — Зачем?

   — Чует мое сердце, я найду там интересных людей. В частности, Нинку Косую, ее имя упомянули в одном весьма поучительном разговоре.

   — Кого? — спросила Косарь.

   — Потом объясню. Если больше ничего интересного нет, я помчалась.

   — Стой! Ксюша Ринг в день своей кончины была больна.

   — Чем?

   — Простудой, она сильно кашляла.

   — И пошла купаться?

   — Ага.

   — Очень странно.

   — Просто глупо.

   — Невероятный идиотизм.

   Нина издала протяжный стон.

   — Давай не осложнять ситуацию. Девушка захотела освежиться и полезла в речку.

   — С температурой?

   — Встречаются такие дуры на свете!

   — И умерла?

   — Да.

   — И снова Павлу повезло. Его приголубил бывший тесть, абсолютно святой человек, поселил у себя в квартире.

   — Молодые туда пришли после свадьбы. Кстати, Брыкин сейчас много зарабатывает, но от Исидора не уходит, заботится о нем, — похвалила бизнесмена Нина.

   — Ах, какой замечательный мальчик! — воскликнула я. — Настоящий пионер, помогает старшим! Значит, на твой взгляд, в череде смертей жен ласкового мишки Гамми не прослеживается ничего криминального?

   — На первый взгляд нет.

   — Они все болели простудой!

   — И что?

   — Пили лекарство.

   — Не вижу ничего странного.

   — Заработали аллергию, и ку-ку.

   — Пилюли были обычные — аспирин, средство от кашля и антибиотик в мизерном количестве. И, кстати, Ксения утонула. Хотя в ее крови нашли тот же набор средств.

   — Какой антибиотик глотали несчастные?

   — Определить не удалось.

   — Почему?

   — Нечто пенициллинсодержащее, скорее всего, импортного производства, название не определили. Наверное, его сняли с производства. И антибиотика в крови жен Брыкина было совсем немного.

   — Он травил их пенициллином!

   — Нет. Ни у одной из погибших не было аллергии на лекарство доктора Флеминга, — отбила подачу Нина, — в медицинских картах девушек никаких отметок об этом нет.

   — Но они умерли!

   — Случайно.

   — Три женщины подряд? А теперь еще и Вера!

   — Ее задушили.

   — Тоже случайно?

   — Издеваешься? — обиделась Нина.

   — Нет. Но почему бы не подумать о том, что проволоку на шее Путинковой затянули не по ошибке?

   Не успела я произнести последнее слово, как в желудке стало холодно, по коже побежали мурашки. Право, в этом что-то есть… Но додумать мысль не удалось.

   — Ну все, мне пора, пока! — буркнула Нина.

   Я положила трубку в карман и пошла к машине. Надеюсь, в деревне Гоптево найду Нину Косую или кого-нибудь, кто помнит Павла Брыкина.

   Если хотите получить исчерпывающие сведения о всех жителях села, зайдите в местный магазин или парикмахерскую. Гоптевское сельпо неожиданно оказалось закрыто, железную дверь украшала написанная от руки записка: «Уехала в Москву за товаром, открою после шести. За сахаром не ходите, берите мешками в Разуваево на складе. Изаура».

   Экзотическое имя меня развеселило. Либо продавщица появилась на свет в те годы, когда по телеэкранам России победоносно шествовал сериал «Рабыня Изаура», либо какая-нибудь Лена — Галя — Таня, посчитав свое имя слишком простым, взяла «шикарный» псевдоним.

   — Зарьки нет, — прохрипели сзади.

   Я обернулась, у крылечка покачивался дед лет ста пятидесяти на вид.

   — Зарька смылась, — сказал он. — Если молока хочешь, иди к Ленке, к Машке рыжей не ходи.

   Я улыбнулась старику и спросила:

   — Где я могу найти Нинку Косую?

   — Сказано, ступай к Ленке, — нахмурился дед.

   — Мне нужна Нинка.

   — У Машки молоко дерьмо, Ленка хорошим торгует, — невпопад заявил дедуля.

   — Пожалуйста, укажите дом Косой, — пропела я.

   — Ах ты, дура беспонятливая, егоза курская, ехидна московская, акробатка из Дуркина! — заорал старик. — Добра ей желаешь, совет даешь, а она его за уши закидывает, мать вашу налево через перекресток, нехай тебе засунут яблоко в пасть, волчиха из Венского леса… Сейчас тебя уму-разуму научу, будешь знать, как старых людей не слушать, когда они тебе киселю с морковкой дают! Стриптизерка долбаная! Муха навозная!

   Я притихла, поскольку никогда не слышала подобных ругательств.

   — Жаба из парламента! — разошелся дедок. — Ведьма безголовая! У!

   Старик взметнул палку, я опрометью кинулась к ближайшему забору, распахнула калитку и вбежала в чисто прибранный двор.

   Не успела я перевести дух, как из-под свежевыкрашенного крылечка выбралась рыжая собака и пошла ко мне, повиливая хвостом-метелкой.

   — Привет, — сказала я, — где твоя хозяйка?

   — Мишка не злой! — прокричали из окна, занавешенного снежно-белым и, похоже, накрахмаленным тюлем. — Он не кусается!

   Я увидела, как по ступенькам крыльца сбегает полная женщина в цветастом платье.

   — Миша смирный, он приласкаться подошел, — сказала она.

   — Я не боюсь собак, у нас дома целая стая живет, — улыбнулась я.

   Хозяйка вытерла руки о светло-голубой передник.

   — Вы из Москвы? Молочка хотите? Могу продать два литра. Вот творога и сметаны нет, их постоянные клиенты разбирают.

   — Простите, пожалуйста, я забежала к вам от страха.

   — Кто же вас напугал? У нас тут разбойников нет, разве что бык Николаевых, но его в поле угнали.

   — Дед с палкой налетел, — пояснила я. — Спросила его, где Нина Косая живет, а он решил, что я хочу молока купить, посоветовал к Ленке зайти, а когда я вопрос повторила, стал браниться и клюкой замахнулся.

   — Уж простите его, — удрученно вздохнула хозяйка. — Лена — это я, а дед — мой отец. Он решил на старости лет рекламным бизнесом заняться, пропагандирует наше молоко и простоквашу. Я ему сто раз твердила: «Не лезь! Нам постоянных клиентов хватает, творога на свою семью не остается». Нет, ему кажется, что я плохо работаю и мало денег добываю. Выходит на улицу, ползет к магазину, людей за рукава хватает и сюда ведет. Наши-то деда отлично знают и внимания не обращают. Отец только ругается да палкой трясет, вреда он не причинит. А вот приезжим, конечно, не по себе.

   — Понятно, — кивнула я. — Может, вы скажете, где Нина Косая живет?

   Женщина погладила пса Мишку.

   — Она давно умерла, сарайчик ее тихо догнивает.

   — А вы ее знали?

   — Конечно, ведь я всю жизнь в Гоптеве прожила. Но она намного старше меня была.

   — Меня зовут Лампа, — представилась я.

   Лена не удивилась, услыхав необычное имя.

   — Очень приятно, я Владлена. Но лучше зовите Владей, «Лена» мне не нравится.

   — А почему Нину Косой прозвали? — проявила я любопытство.

   — У нее один глаз был выбит, — пояснила Владя, — подралась с кем-то, вот и стала инвалидом.

   — А где Нина работала?

   Владя рассмеялась.

   — Должность она хорошую имела — бутылкооткрыватель.

   — Здесь где-то есть завод, производящий напитки? Или на местной ферме установлена линия розлива? — не поняла я.

   Владя развязала фартук.

   — Пошутила я. Нигде Нинка не работала, водку пила с утра до ночи. Самая отбросная баба в деревне была. На земле жила, а голодная ходила. Огород не копала, курей не держала, о корове и речи не шло. По избам побиралась. Придет под окно и завоет: «Владя, дай денег, я отработаю, грядки тебе прополю, воды в баню натаскаю». Ну я ей и говорю: «Начинай. Тяпка под крыльцом, ведра в сарае». А Нина в ответ: «Сначала заплати, вечером отслужу, сейчас солнце высоко, никто при такой погоде не пашет».

   За моей спиной скрипнула калитка, я обернулась и вздрогнула — во двор вползал дед с клюкой.

   — Папа, — сказала Владя, — смотри, какая славная клиентка пришла! Купила пять литров молока, ряженки и ведро творога.

   — Хорошо, — расплылся в улыбке дедок и поднялся в избу.

   — Старый что малый, — вздохнула Владя.

   — Ленка, — высунулся из окна старик, — зови гостью в дом! Да чаю ей набуровь! Эх, всему тебя учить надо… Ну, шкандыбайте в залу!

   Владя посмотрела на меня.

   — Вас не затруднит зайти? А то папа не отстанет.

   — С большим удовольствием, — абсолютно честно ответила я.

   Горница Владлены напоминала чистотой операционную, а дедушка, восседавший у большого стола, был наряжен в белую рубашку.

   — Небось о парнях поболтать охота? — хмыкнул он, беря газету. — Говорите, не смущайтесь, а я о политике почитаю. Ленка, где лупа?

   Владя вынула из буфета круглое увеличительное стекло в пластмассовой оправе с длинной ручкой.

   — Вот, папа, держи.

   Дед углубился в изучение прессы.

   — В деревне была только одна Нинка Косая? — вернулась я к интересующей меня теме.

   — Ну да, — кивнула Владя, — второй такой не нужно. Прежде она тихо жила, не скандалила. Придет — деньги клянчит, а если прогонят — уйдет. Вот Семен, ее муж, буйным хулиганом был, мог окна побить или ножом пырнуть. Плохо он кончил — посадили его, уж и не вспомнить, в каком году.

   — Давно это было, — внезапно сказал дед, — Ванька наш только в школу пошел, как Сенька Родионова зарезал и на зону уехал. С тех пор Нинку и подхватило квасить. Она и раньше за воротник заливала, а после Семеновой посадки вразнос пошла.

   Я покачала головой.

   — Бедная женщина!

   — Незачем ее жалеть, — обозлился дед.

   — Ну как же! — театрально удивилась я. — Дети в Анголе погибли, потом дом сгорел… Не всякий такой удар судьбы вынесет. Одно утешение, внук хороший вырос! Бизнесменом стал.

   Владя со стуком поставила на скатерть красную кружку.

   — Вы о ком говорите? — с изумлением спросила она.

   Дед отложил газету и уставился на меня.

   — У Нины был сын. Или дочь, я точно не знаю. Ребенок стал дипломатом, работал в Анголе, там погиб, а его сын, Паша, вернулся к бабушке. Внук в школу ходил, у Нины сгорел шикарный трехэтажный дом, пришлось ей переехать в сарай.

   Владя засмеялась.

   — Кто же такой сериал придумал, от кого новости?

   — От Паши Брыкина, — с невинным видом заявила я. — Понимаете, он наш начальник, генеральный директор, скоро будем праздновать годовщину основания фирмы, вот мы с коллегами и решили сделать Павлу сюрприз — фотоальбом о родной деревне Гоптево и жизни его бабушки Нины. Честно говоря, мы думали, Косая — это фамилия, а не прозвище.

   Дед закашлялся, отложил лупу в сторону.

   — Хочешь правду расскажу?

   — Папа, — укоризненно перебила отца Владя, — не надо.

   — Не твое дело! — фыркнул старик. — Пашка пришлый, он сюда с неба свалился и внуком Нинки назвался. Только он ей никто, это так же верно, как то, что меня Степаном Митричем зовут.

   — Отец! — попыталась остановить его дочь.

   — А нечего брехать! Дом у ней сгорел… Вот уж враки! — распалился Степан Дмитриевич.

   — Не было никакого дома? — подначила я деда.

   — Тю! — махнул рукой Митрич. — Можешь к оврагу сходить и полюбоваться на постройку. Мало она с тех пор переменилась — два окна, дверь и крыша до земли свисла. Да еще стоит в красивом месте: сзади овражина, куда вся деревня еще со Второй мировой войны мусор таскает, спереди речка, от нее сырость, комары и шум. Там мостки сделали, бабы белье полощут, дети в воду сигают. Сколько раз Нинка из окна орала: «Уйдите вон, отдыхать хочу, это мой причал, на моем берегу». Да народ плевать хотел на ее вопли.

   — Трехэтажный каменный особняк не горел? — тупо спросила я.

   — В Гоптеве самое большое здание школа, вот она из кирпича, — пояснила Владя, — остальные дома — деревянные избы. Народ тут бедный, мало зарабатывает, ничего шикарного не имеет.

   — И родственников-дипломатов у Косой не было?

   Митрич хлопнул себя по бокам.

   — Нинка еще бы сестрой Брежнева назвалась или Валентиной Терешковой!

   — Но внук-то был, — напомнила я, — жил у нее Павел Брыкин.

   — Пашка-то? — прищурился дед. — Был такой жук навозный.

   — Папа! — воскликнула Владя. Потом посмотрела на меня: — Простите отца, он порой не понимает, что говорит.

   — Замолчи! — Митрич стукнул кулаком по миске с крыжовником. — Взяла моду дурака из отца делать! Ну-ка вспомни, почему тебя в Ветеринарную академию приняли и стипендию предоставили? В общежития только иногородних селили, подмосковные туда-сюда на электричке мотались. Отчего тебе сразу место нашлось? За красивые глаза? Или, может, школу ты с отличием окончила? Нет! Папа ордена-медали нацепил и к ректору на прием попер: «Помогите дочери ветерана!»

   — С тобой невозможно разговаривать, — покачала головой Владя.

   — Лучше слушай отца, — загудел Митрич. — Я еще не идиот, память имею острую. Гостья-то из милиции! Верно?

   Я растерялась, а Владя укоризненно сказала:

   — Папа, что за идеи тебе в голову лезут?

   — Сам в органах служил!

   — Ты состоял во вневедомственной охране, магазин на станции стерег, — уточнила дочь.

   — Оружие имел, жуликов ловил. Вы же при погонах? — Митрич уставился на меня немигающими глазами. — Хоть я и дед, но в заблуждение меня не ввести!

   — Вы правы, — кивнула я, раскрыла сумку и вынула удостоверение.

   — О! — подскочил он. — Что я говорил?

   — Но как ты понял, папа?! — поразилась Владя.

   — Опыт не пропьешь, — гордо ответил дед. — Из-за Пашки пришли? Он опять кого-то утопил? Вас как зовут?

   — Полковник милиции Евлампия Андреевна Романова, — представилась я старику.

   Митрич встал.

   — Гвардии сержант Антонов. Имею награды — ордена и медали за войну, грамоту за безупречную службу в мирное время.

   — Садитесь, — приказала я.

   — Есть! — отрапортовал дед. — Служу Советскому Союзу!

   — Можете рассказать что-нибудь о Павле Брыкине? — поинтересовалась я.

   Митрич откашлялся.

   — Под протокол?

   — Никаких бумаг, — заверила я его и незаметно включила в сумке диктофон. — Ваши слова не будут иметь в суде юридической силы, на заседания вас вызывать не станут.

   — Я не из трусливых, — с достоинством сказал Митрич, — участвовал в танковом сражении под Прохоровкой! Просто слова мои на сплетни смахивать будут. Все свидетели померли, рядком на кладбище лежат, показания мои подтвердить не могут. Получается, я байки пою вроде бабки.

   — С удовольствием выслушаю любые рассказы, — обнадежила я старика.

   — Давно это было… — со вздохом начал дед. — В начале шестидесятых годов за рекой детдом открыли. Наши бабы были против, в район к депутату ездили, просили приют переместить.

   — Почему? — удивилась я. — Чем сироты могли помешать людям?

   — Тут раньше четыре села было, — разъяснил старик, — а школа одна, наша, гоптевская, дети сюда стекались. Интернатских тоже собрались по классам рассаживать. Да потом Маруся Епифанова, председатель сельсовета, выяснила: приют не простой, в нем заразные живут.

   Я взяла со стола ложку, стала вертеть ее в руках, слушая деда, который, несмотря на почтенный возраст, все помнил.

   Мария Епифанова, у которой в школе училось четверо собственных сыновей, подбила местных жительниц на бунт. Несколько женщин отправились в Москву и устроили скандал в Министерстве образования.

   — В приюте туберкулезники, — кричали бабы на чиновника, который принял их в своем кабинете, — они наших детей заразят!

   — Нет, — замахал тот руками, — ни о какой инфекции речи нет. В интернате и правда будут жить дети, перенесшие разные заболевания, но сейчас они абсолютно здоровы.

   — И какие же болезни у деток были? — наехала на хозяина кабинета Маруся.

   — Нервные расстройства, черепно-мозговые травмы, — осторожно перечислил чиновник.

   — Идиоты? — уточнила Епифанова.

   — Не хотим своих малышей вместе с дураками учить, — вошли в раж тетки.

   Самое интересное, что жителям Гоптева удалось добиться своего. Для интернатских открыли отдельную школу, хоть сирот было не так уж много, за высокий забор приюта воспитанников не выпускали.

   На селе мало мест, где может найтись работа для женщин. В Гоптеве были ферма, поле и школа. Поэтому бабам особенно выбирать не приходилось: доярка, сельхозработница или уборщица. Вставать в три утра доить корову, швырять вилами солому, убирать навоз и к тридцати годам заработать тяжелый полиартрит хотелось не всем. Стоять с тяпкой над свеклой, прикрываясь платком от палящего солнца, тоже мало кого привлекало, а уборщиц в местной школе нужно было всего две. Но в интернат, куда начали набирать нянечек, никто наниматься не хотел, пошла одна Валя Семенова, вдова с шестью дочками. Минула пара месяцев, и по деревне поползли слухи один страшнее другого. Детей в приюте бьют, за малейшую провинность сажают в карцер, ребята все больные, кашляют, покрываются болячками, старшие третируют младших, отнимают у них еду и одежду, директриса не следит за порядком, постоянно отсутствует на рабочем месте, вроде строит где-то в Подмосковье себе дом.

   Маруся Епифанова, женщина решительная и правдолюбивая, решила выяснить, что же происходит за стенами учреждения, и отправилась в приют. Председателя сельсовета хорошо приняли, угостили чаем и отпустили с миром. Через день Маруся заболела корью и умерла. В Гоптеве началась паника, народ стихийно устроил демонстрацию и пошел в район.

   — Там зараза! — кричали теперь уже и мужики. — Все подохнем!

   К разбушевавшимся людям вышел главврач больницы, очень уважаемый человек, и стал увещевать бунтующих.

   — Люди, будьте разумны! — взывал он к толпе. — Корь обычная болезнь, может передаваться от ребенка к взрослым, но у нее инкубационный период не один день. Маруся подцепила инфекцию раньше.

   — И умерла от ерунды? — завопили из гущи народа.

   Врач кивнул.

   — Детские инфекции тяжело переносятся взрослыми. Смерть председателя никак не связана с посещением интерната.

   Кое-как доктору удалось убедить колхозников, и те разошлись по домам. Марусю похоронили, на ее место пришел хитрый прохиндей Иван Сергеевич…

   — Когда у Нинки внук объявился, — сердито говорил сейчас Митрич, — я сразу сообразил: он из тех, из интернатских, Ванька его за деньги в документы Косой вписал. А той все по фигу, лишь бы водку покупали. Небось и не поняла, что внучком обзавелась…

   Тот, правда, приличным оказался: пришел в магазин и попросил заведующую Валентину:

   — Сделайте одолжение, не продавайте моей бабушке водку, я вылечить ее хочу.

   Валя, естественно, начала расспрашивать паренька:

   — Откуда ты взялся? Никогда раньше тебя в Гоптеве не видела.

   А Павел спокойно объяснил:

   — Мои родители дипломаты, работают в Анголе. Там был государственный переворот, меня отправили в Москву, Нина — родственница моего папы. К сожалению, она давно выпивает и в нашей семье считается изгоем, но я по возрасту не могу жить один, поэтому прописан здесь. Пока родители не вернутся, останусь тут, в школу буду в Москву ездить. Мне в институт поступить надо, а хорошие знания в сельской десятилетке не получить.

   Уважительный, воспитанный, тихий юноша не привлекал к себе особого внимания, народ почесал месяц языками и принял Пашу как своего. А потом юноша закрутил любовь с Аленой Зверевой и исчез из Гоптева.

   Я, стараясь не демонстрировать никаких эмоций, слушала Митрича и параллельно обдумывала ситуацию.

   Со мной в консерватории училась Мила Сапрыкина, не особо талантливая, но очень красивая девушка. Весь наш курс — вернее, его женская часть — отчаянно завидовал Милке. Какие у нее были туфли! А сумки и платья, не говоря уже о бижутерии, вызывали паралич не только у студенток, но и у преподавательниц. Милочка благоухала французскими духами, пользовалась шикарной косметикой и ходила за продуктами в валютный магазин. Нет, Сапрыкина не была фарцовщицей — ее родители служили дипломатами в какой-то арабской стране и заваливали дочь подарками.

   Курсе на втором нам с Милкой велели подготовить совместное выступление для новогоднего концерта, на который традиционно приглашались родственники и знакомые студентов. Я должна была щипать арфу, а Милка играть на скрипке. Репетируя в классе, мы никак не могли добиться нужного звучания, педагог постоянно высказывал недовольство, и мы с Милкой решили удвоить усилия.

   — Приходи ко мне вечером, — предложила она, — попробуем разобраться, что у нас не так.

   Я прибежала к Миле и была поражена красотой ее жилища. Учтите, я ведь воспитывалась в очень обеспеченной семье, не знала ни голода, ни бедности. Однако и в роскоши не купалась. Трехкомнатная квартира генерала Романова по советским понятиям считалась шикарной, у меня была своя комната, а у родителей спальня. А многие из моих знакомых раскладывали кровать на кухне, единственную комнату их квартиры перегораживала ширма: справа спали папа с мамой, слева бабушка. Одним словом, семья Романовых считалась очень благополучной, но, войдя в прихожую Милы, я не удержалась от возгласа:

   — Ну и ну!

   Повсюду сверкали золото и бронза, сиял хрусталь. Полдник нам подала домработница в белом фартуке. Она принесла тарелку с деликатесной сырокопченой колбасой, потрясающее печенье в жестяной коробке и никогда не виданные мною конфеты с портретом Моцарта.

   — Ты прямо как королева живешь! — вырвалось у меня.

   Милка нахмурилась, а потом заплакала. Испуганная и удивленная реакцией сокурсницы, я принялась утешать Сапрыкину, а она неожиданно рассказала о своем детстве.

   Не успела Фомина нажать на брелок, отключающий сигнализацию, как я спросила:

   — Вы Маргарита?

   Блондинка открыла дверь, бросила в салон модную дорогую сумку и ответила вопросом:

   — Что вы хотите?

   — Если вы Рита Фомина из деревни Тараканино, то мне надо с вами поговорить.

   — Все дела я обсуждаю на работе, — холодно ответила бухгалтер.

   — Речь пойдет о личном, — уточнила я.

   Маргарита села в машину.

   — Мы с вами незнакомы, общих тем для беседы быть не может.

   — Меня зовут Евлампия Романова, я частный детектив, вот удостоверение.

   В глазах Риты мелькнуло удивление:

   — Сыщик? Женщина?

   — Если представительницы слабого пола могут водить троллейбусы и укладывать шпалы, то почему бы им не составить конкуренцию Шерлоку Холмсу? — засмеялась я.

   Фомина улыбнулась в ответ.

   — Логично. Но почему мною заинтересовался детектив? Я не замужем, не состою в любовницах у человека, обремененного семьей, исправно плачу налоги и не нарушаю правила дорожного движения.

   Я подошла вплотную к автомобилю.

   — Вам знаком Павел Брыкин?

   На лице Фоминой не дрогнул ни один мускул.

   — Конечно. Господин Брыкин является владельцем фирмы, перед входом в которую мы сейчас находимся, он платит мне деньги за работу.

   — Вы в хороших отношениях? Часто встречаетесь?

   Рита оперлась на руль.

   — Первый заместитель главного бухгалтера присутствует на всех совещаниях и приходит к руководителю подписывать разные бумаги. Но мне непонятен ваш интерес, Павел Брыкин — это не личная тема, а служебная. Должностная инструкция запрещает мне обсуждать рабочие вопросы с посторонними. Если у вас есть интересы, связанные с деятельностью фирмы, запишитесь на прием у секретаря, и мы побеседуем в переговорной.

   — Понимаете, — засверкала я «американской» улыбкой, — меня наняла газета «Желтуха».

   Фомина заворчала:

   — «Желтая» пресса интересуется мной?

   — Ну да, — кивнула я.

   Маргарита не сумела скрыть изумление.

   — Вот уж чушь! Я ведь не принадлежу к шоу-бизнесу.

   — «Желтуха» кормится любыми скандалами, она готова опубликовать статью и о так называемом простом человеке, если в его биографии есть черная тайна. Например, убийство, — злорадно сообщила я.

   Маргарита взяла сумку, вынула оттуда бутылочку с водой, сделала пару глотков и равнодушно сказала:

   — Отойдите, пожалуйста, от машины. Мне пора домой, извините, нет времени обсуждать глупости и участвовать в фарсе.

   — Вам что-нибудь говорит название деревни Гоптево? — не успокаивалась я.

   — Естественно, — кивнула Рита, — я оттуда родом.

   — А почему сейчас живете в Тараканине?

   Фомина вынула из бардачка темные очки и, посадив их на нос, без всякого раздражения заявила:

   — Ваше поведение граничит с хамством, но секрета нет. В Гоптеве изба моей матери стояла в очень неудобном месте — на краю оврага, куда местные жители сбрасывали мусор. Я не хотела жить среди отходов, в окружении людей, смысл жизни которых — добыть выпивку. Гоптево — пристанище маргиналов, в Тараканине другой контингент, и мне представилась возможность приобрести там пятьдесят соток.

   — Дорогое удовольствие!

   — Я неплохо зарабатываю, а Тараканино не самое престижное место, — пояснила Фомина, — на Жуковку я не замахивалась. Извините, беседа начинает меня тяготить.

   — Еще один вопрос.

   — У меня нет времени.

   — Я займу всего пять минут!

   — Если не отойдете, я позову охрану, — пригрозила Фомина.

   Но я решила не отпускать добычу.

   — Гоптевский детский спецдом. Хорошо знаете это скорбное место?

   Рита побледнела.

   — И что?

   — Вы ведь там работали? Посудомойкой на кухне?

   Фомина поджала губы.

   — Глупо это отрицать, — продолжала я. — Один запрос в архив — и правда вылезет наружу! И зачем стесняться трудовой биографии?

   Рита искоса посмотрела на меня.

   — Говорите конкретно, что вам надо, хватит ходить вокруг да около, выкладывайте, зачем пришли. Предупреждаю сразу: мне не слишком приятно говорить о времени, которое я провела на кухне интерната, надраивая кастрюли, но ничего постыдного в том занятии не вижу. Я была очень молода, едва справила двадцатилетие и не знала, как распорядиться своей судьбой. Но потом в голове появились трезвые мысли, я поступила в техникум, попала в институт. Я сама себя сделала! И если вы предполагаете, что можете меня шантажировать происхождением из социальных низов, то вы просчитались. Повторяю: я не люблю вспоминать свою юность, но ничего зазорного или преступного в ней не было.

   — А это случайность, что в гоптевском приюте воспитывался мальчик Павел Быкин? — спросила я. — Случайность, что он потом таинственным образом превратился в Брыкина, стал внуком Нины Косой, рассказывал всем про родителей-дипломатов, сумел, как и вы, подняться со дна, основал фирму «Орсен», процветающее ныне предприятие, и взял вас на одну из руководящих должностей?

   Надо отдать должное Фоминой — нервы у нее были стальные.

   — Мы никогда не обсуждали с господином Брыкиным детали своих биографий, — спокойно ответила она. — Фирма объявила конкурс на замещение вакантной должности секретаря бухгалтерии, я подала документы, прошла собеседование и была принята. Моя карьера в «Орсен» началась с подножия лестницы, я шагала по ступенькам вверх. Из какой семьи происходит хозяин предприятия, мне все равно.

   — У меня другие сведения. Престижная работа вам досталась в качестве оплаты за помощь в сокрытии убийства третьей жены Павла, Ксении Ринг, — рубанула я.

   Фомина замерла.

   — Некая Настя Величкина видела, как вы вместе с Павлом несли к реке тело Ксении. А если учесть, что обе предыдущие супруги Брыкина, Алена и Жанна, тоже скоропостижно скончались, складывается странное впечатление. Кстати, вам не обидно, что любовник ни разу не предложил вам сходить в загс?

   — Вы сумасшедшая? — Маргарита наконец потеряла свое потрясающее самообладание. — На всю голову больная? Отвалите!

   Фомина дернула на себя дверцу, но я успела ее придержать.

   — Рита, вы в опасности! Я всеми силами пыталась вызвать вас на откровенность, дала понять, что многое знаю, но вы не хотите идти на контакт.

   — Нет, вы и впрямь психопатка! — зашипела бухгалтерша. — Частный детектив, нанятый «Желтухой», хочет моей откровенности? Обалдеть!

   — Простите, я соврала вам, хотела напугать собеседницу. Я не имею никакого отношения к прессе, но на самом деле работаю в агентстве, вот документ… Меня нанял Григорий Селезнев, вы должны его знать.

   — Гриша? — поразилась Рита. — Он меньше всего похож на человека, способного организовать слежку. И за кем ему приглядывать? За любимой женой Кларой? Такая зануда никому не нужна.

   — Ее убили. Вы разве не знаете?

   — Весь офис гудит, — вздохнула Рита. — Григория жаль, но у него с головой совсем плохо. Его Клара у нас притча во языцех, Гриша с ней по каждому поводу советовался, даже из столовой звонил и спрашивал: «Солнышко, мне можно жареную рыбу или лучше съесть запеканку с мясом?» А на совещаниях он часто начинал свою речь со слов: «Моя любимая жена Клара считает…»

   — Думаю, над ним смеялись, — предположила я.

   Фомина откинулась на спинку сиденья.

   — Бабы завидовали Кларе. Гриша идеальный муж — не пьет, налево не шляется, зарплату домой до копеечки несет. А мужики, конечно, поддразнивали его. В особенности Кирилл Лапутин старался, ему Селезнев прямо покоя не давал. Мы в прошлом году летом устроили пикник, отмечали день основания фирмы. Начальник снял санаторий в Подмосковье на уик-энд и в обязательном порядке велел всем сотрудникам принять участие в празднике. Брыкин справедливо полагает, что неформальное общение скрепляет коллектив. Ясное дело, жен, мужей и детей никто не звал. Гриша поехал без Клары и сидел скучный. Я его даже пожалела. Ну обожает человек супругу, так это же хорошо, крепкая семья — замечательная вещь. Но у мужчин другое мнение. Смотрю, Кирилл с какой-то девушкой ходит — не из наших, красивая молодая блондинка. Я подошла к нему и выговорила: «Зачем пассию привел? Мероприятие только для своих». А он мне: «Спокойно, Рита, это новая сотрудница с рецепшен». Я удивилась: вроде никого не брали, хотя наймом людей я не занимаюсь. Ну и пошла к Зое Васильевне, завотделом кадров, поболтать. Очень не люблю, когда мне врут в лицо, у меня нюх на ложь. И знаете, что выяснилось?

   — Наверное, не сумею угадать, — сказала я.

   — Да уж, нормальному человеку такое в голову не взбредет, — сердито сказала Рита. — Кирилл решил, как он потом мне объяснил, Гришу на чистую воду вывести! Нанял стриптизерку из клуба, чтобы она Селезнева соблазнила. Вот поганец! Денег не пожалел, из дорогого места девушку позвал, что-то типа… э… «Кисоньки».

   — «Котики», — поправила я. — И впрямь элитное заведение, ваш Кирилл здорово потратился.

   — И звали ее смешно — Ваня, — вдруг улыбнулась Рита. — Но только ничего из этой затеи не получилось.

   — Селезнев с позором прогнал девушку? — предположила я.

   — Нет. Гриша очень воспитанный человек, он даже с проституткой будет вежлив, — похвалила приятеля шефа Рита.

   — Танцовщица не проститутка, не торгует собой.

   — Ой, умоляю! Все они продажны, вопрос лишь в цене, — фыркнула Фомина. — Так вот. Григорий впустил «ночную бабочку» в свой номер и просидел с ней до утра, пытаясь вразумить девицу. Кирилл просто обалдел, когда Ваня ему сказала: «Селезнев — потрясающий человек, можно позавидовать его любимой жене Кларе. Наверное, мне следует прислушаться к его советам и пойти учиться, до пенсии ведь у шеста не прокрутишься». Обломалась Кирюхе гадость, не повелся Гриша на силиконовые прелести.

   — Григорий нанял меня, чтобы присмотреть за Верой, — прервала я хвалебную оду Селезневу.

   — За кем? — переспросила бухгалтер.

   — За будущей женой Павла. Гриша был уверен, что ей в связи с проклятием рода Брыкина угрожает опасность. Слышали историю про забеременевшую от барина Дашу? Хотя зачем я спрашиваю, вы, наверное, вместе с Павлом эту сказку выдумали!

   — Вы говорите о Путинковой? — севшим голосом прервала меня Рита.

   — О ней.

   — Ошибаетесь. Вера — родственница Исидора.

   — Да ну? С какого бока?

   — Вроде она дочь его сестры, — неуверенно пояснила Фомина.

   — Нет, Павел собирался жениться на Вере.

   — Ошибаетесь, — повторила Рита и опять схватила бутылку с водой, — Павел дал клятву никогда более не связывать себя узами брака.

   Я пожала плечами.

   — Путинкова была хороша собой, Брыкин совсем не пожилой мужчина, секс в его жизни, очевидно, играет не последнюю роль.

   — Но Путинкова не во вкусе Павла, и, повторяю, он решил никогда больше не жениться.

   — Вера избрала безошибочную тактику загона жениха, — иезуитски продолжала я. — Конечно, она не первая ее применяет, но фраза «Дорогой, стану твоей лишь после того, как в паспорте появится штамп» действует на мужчин как виагра.

   — Ошибаетесь!

   — Павел на своем дне рождения объявил о скорой свадьбе с Верой.

   — Ошибаетесь, — обморочно твердила Фомина. — Какой ему от нее толк? Ни денег, ни связей, просто смазливая кукла.

   — Вы ее знали?

   — Конечно, Путинкова в нашей фирме служила, в техотделе.

   — Веру убили. Вы в курсе?

   — Да, — закивала Рита. — Говорят, Путинкову ограбить хотели.

   — А где совершилось преступление?

   — Не знаю. У нее дома? — предположила Фомина.

   — Могу вас просветить: в квартире Брыкина.

   — Врете! — меняясь в лице, воскликнула Рита. — Неправда!

   — Спросите Селезнева, он в курсе. Веру задушили в гостевой спальне. Путинкова пока не имела с Павлом интимных контактов, но после свадьбы, а до нее оставалось чуть-чуть, на правах законной супруги девица бы разделила с Брыкиным брачное ложе. Кстати, почему вас, старинную приятельницу шефа, не позвали спеть «Хэппи бездей»? — с наивным видом поинтересовалась я.

   — Павел… не любит… смешивать дело и… личное, — с трудом выдавила из себя Маргарита. — Он… никогда… не зовет… служащих… только Григория.

   — За столом были Лена и Никита, они вроде подчиненные Павла, — «сдала» я бизнесмена.

   — Завотделом продвижения и наш бренд-менеджер, — прошептала Рита.

   — А первого зама главбуха Фомину оставили за бортом! Почему? Брыкин не хотел информировать вас о предстоящей свадьбе? — изо всей силы нажимала я на болевую точку.

   Рита схватила трубку, нервно потыкала в кнопки, а потом, забыв поздороваться, крикнула:

   — Пашка хотел жениться на Путинковой? Не ври! Не ври! Не ври! Я должна знать!

   Скорее всего, Фомина соединилась с Селезневым, а тот сказал ей правду, потому что Рита отшвырнула телефон, словно ядовитую жабу, и заплакала.

   Я наклонилась к ней:

   — Пересядьте, пожалуйста, на пассажирское сиденье.

   Неожиданно бухгалтерша повиновалась, я села за руль и завела мотор.

   — Не трогайте мой автомобиль, — прохрипела Рита.

   — На парковке полно людей из вашей фирмы, — сказала я, — вам понравится, если они увидят своего рыдающего бухгалтера и станут перешептываться? Здесь где-нибудь есть тихое местечко для беседы? Не волнуйтесь, я хорошо вожу машину.

   Рита вытерла слезы тыльной стороной ладони, перегнулась на заднее сиденье, схватила бейсболку, нахлобучила ее на голову, опустила козырек на зареванное лицо и приказала:

   — Налево по переулку, второй поворот направо, семиэтажный дом, квартира девяносто четыре.

   Через пять минут мы доехали до места, и я спросила:

   — Что здесь находится?

   — Моя квартира, — ответила Рита, выбираясь из машины. — Павел сказал, что купил ее для нас, но, похоже, жилье никогда не станет общим.

   Кто может быть опаснее обманутой, обиженной женщины? Раненый тигр? Разъяренный слон? Въедливый налоговый инспектор?

   Едва войдя в квартиру и швырнув сумку на столик у зеркала, Рита, пытаясь справиться с нервной одышкой, сказала:

   — Пошли на кухню, я расскажу все. Сколько лет ждала, верила, а он… Ну теперь хватит!

   Слова полились из Фоминой полноводной рекой. Хозяйка смерчем понеслась по коридору в спальню, потом в гостиную, затем в третью комнату, после бросилась на кухню. Я следовала за Ритой, как щенок за матерью, не забыв включить диктофон. Многое из того, что сообщала на ходу бухгалтер, я уже знала, кое о чем догадывалась, но некоторые подробности оказались неожиданными.

   Рита не помнила своей матери. Когда девочке исполнилось семь лет, она узнала, что родительница сбежала на третий день после того, как принесла домой младенца. От кого у алкоголички родилась дочка, осталось сокрыто мраком, Риту воспитала бабушка, тоже не являвшаяся образцом для подражания. Старуха знала лишь один метод воздействия на малышку — вожжи, висевшие в сарае, и частенько лупила девочку. Несмотря на явно кривую генетику, голова у Риты оказалась хорошая, она отлично училась, схватывала материал на лету, чем вызывала недовольство педагогов.

   — Фоминой на роду написано дурой быть, — говорила русичка Раиса Ивановна, — а приходится оборванке пятерки ставить. Да только пропьет она свои способности, вот увидите, начнет самогонкой наливаться, как мать и бабка. Зря мы на нее силы тратим. Отброс общества.

   Рита на злую Раису Ивановну не обижалась, она аккуратно делала уроки и в результате получила аттестат с одними пятерками. Но медаль девочке не дали, золотая награда досталась дочери директрисы. Будь у Риты активная мать, она бы выбила медаль, но ученица Фомина имела только вечно пьяную бабку. На выпускном вечере Фоминой стало плохо, ее затошнило, лицо девочки покрылось красными пятнами, язык начал заплетаться, и русичка радостно закудахтала:

   — Ну? Что я вам говорила? Первая ласточка! Девочка нализалась первача.

   Фоминой было очень плохо, а педагоги даже не подумали вызвать доктора. И Раиса Ивановна, и директриса Галина Михайловна Андреева, рыхлая, злая тетка, давно ждали, что Рита пойдет по протоптанной родственницами тропинке, поэтому не обеспокоились, увидав выпускницу над унитазом. Испугались одноклассники, они и кинулись в сельсовет, позвонили в «Скорую». Риту увезли в больницу, там доктора сразу определили, что девочка даже не нюхала спиртное, и начали с пристрастием ее расспрашивать. Рита сказала, что очень нервничала во время экзаменов, постоянно пила крепкий чай, чтобы не заснуть и выучить все билеты, а в день выпускного бала у нее нестерпимо заболела голова. Фомина пожаловалась подруге, Люде Коневой, и добрая Людочка дала Рите таблетки:

   — Пей, сразу очухаешься.

   — Что это? — поинтересовалась девочка.

   Она никогда до тех пор не принимала лекарства. Таблетки стоят денег, поэтому бабка Риты пользовалась тем, что растет на огороде, — заваривала себе от давления черносмородиновый лист, а в случае, если внучка начинала жаловаться на простуду, коротко отвечала: «Жрать меньше надо. Ляжешь спать без ужина, к утру будешь здорова» Экстремальная система лечения дала свои плоды, Рита болела крайне редко.

   — Простой аспирин, — пояснила Конева. — Я его всегда пью, он полезный. Глотай, не сомневайся, тут же мозги просветлеют, пойдешь с нами плясать. Давай, Ритка, выпускной бывает раз в жизни!

   Фомина приняла пилюли, а спустя пятнадцать минут ей стало дурно.

   — Девочка, — сказал врач, выслушав эту историю, — запомни на всю жизнь: у тебя аллергия на аспирин. Никогда его не принимай, всегда предупреждай лечащего доктора об особенности своего организма и внимательно читай состав лекарств, которые тебе когда-либо пропишут.

   Рита пообещала быть внимательной. Впрочем, больше она не болела — некогда было хворать, нужно зарабатывать. О том, что, имея аттестат с одними пятерками, она легко поступит в институт, Рита даже и не думала. Кто будет ее содержать пять лет? Да еще пьяница-бабка окончательно выжила из ума, оставить старуху Фомина не могла, она выросла порядочной девушкой. Рита начала мотаться по округе, не отказываясь ни от какой работы, а потом ей предложили место в гоптевском детдоме. Инфекции Фомина не опасалась — да хоть за чумными ходить, лишь бы платили! Вот так Рита оказалась на кухне, среди гор грязной посуды.

   Спустя месяц девушке стало понятно, что местный персонал в открытую обворовывает воспитанников: призванные заботиться о несчастных сиротах люди тащили домой все — продукты, постельное белье, стройматериалы. Унесли даже мышеловки, и по коридорам и спальням интерната нагло разгуливали крысы. Вероятно, местное начальство делилось с кем-то в районе, потому что директор интерната всегда заранее знал о прибытии проверочной комиссии, и когда сурового вида тетки приезжали из Москвы в Гоптево, приют блестел чистыми полами, на кроватях лежали целые простыни, а в супе было полно мяса. Даже наглые крысы содействовали директору, испарялись без следа, а появлялись через десять минут после отъезда довольных всем увиденным проверяющих.

   Однажды Рита, чертыхаясь сквозь зубы, пыталась на заднем дворе отчистить песком кастрюлю, в которой пригорела каша.

   — Проволочный моток возьми, — посоветовал ей ломающийся басок.

   Рита обернулась — чуть поодаль на чурбане сидел парнишка лет четырнадцати.

   — Жестким лучше отдирается, — объяснил он.

   — Знаю, — сказала Фомина. — Только кто ж мне такую губку даст.

   — Ща… — улыбнулся подросток и ушел.

   Не прошло и пяти минут, как он вернулся и протянул Рите похожий на ежа комок.

   — Держи! А то пальцы в кровь сошкрябаешь.

   — Где взял? — поразилась Фомина.

   — Там больше нет, — не открыл тайну паренек.

   Вот так и началась их тщательно скрываемая от всех дружба. Рита тайком водила Пашу к себе домой, в баню, помогала ему с уроками, а мальчик постоянно говорил:

   — Нам с тобой в этом дерьме не место. Тебе надо поступить в институт, да и мне тоже следует выкарабкаться.

   Через короткое время после знакомства они стали любовниками. Фомину не смущало, что она старше, о том, что ее действия попадают под закон о совращении малолетних, посудомойка и не подозревала. Да и в их паре роль малолетней играла Рита, ведущую партию в отношениях исполнял Павел.

   Мальчик откровенно рассказал Рите свою историю, о матери, которая, заразив сына сифилисом, предпочла забыть о ребенке, о том, как ему тяжело приходилось в раннем детстве, и о том, что необходимо каким-то образом, выйдя из интерната, раздобыть документы на другое имя.

   — Павлу Быкину со справками из вендиспансера ничего хорошего не светит, — размышлял вслух подросток, — надо что-то придумать.

   И Рита сообразила. Она знала, что на смену сверхчестной председательнице сельсовета пришел корыстолюбивый Иван.

   Денег, чтобы заплатить мздоимцу, у них не было, но новый сельский начальник в придачу к патологической жадности был охоч до женского пола, а Рита, несмотря на полуголодное существование и тяжелую работу, становилась все краше. Идея заработать паспорт для любимого продажей собственного тела не показалась девушке ужасной. Паша и Рита решили, что секс без любви похож на визит к стоматологу, и Фомина спокойно легла с Иваном в койку.

   Дело обстряпалось тихо, никто из участников не хотел огласки. Председатель сельсовета честно заплатил за секс-услуги: Паша получил документ с фамилией Брыкин, а еще оказался прописан у Нинки Косой, алкоголички, которая за бутылку готова была кому угодно подтвердить, что мальчик ее внук.

   Затем Павел придумал историю про родителей-дипломатов и нашел в Москве школу, где работали такие же «замечательные» педагоги, как и в детдоме. Учителей волновали деньги, а юноша получил в приюте небольшую сумму подъемных, положенных сироте при уходе из интерната. Жилплощади у него не было: юный Быкин был прописан в квартире своей матери, но Паша сжег документ, где стояла его настоящая фамилия. В школу на окраине Москвы он явился Брыкиным. Жители Гоптева не общались с интернатскими, деревенских отпугивала от детского дома боязнь заразиться смертельными болезнями. То, что Паша выпускник приюта, в деревне никто не знал. Конечно, крестьяне удивились, что у Нинки Косой невесть откуда взялся взрослый внук, но Павел и тут умело распустил слух о родителях-дипломатах, служивших в Анголе. Чем нереальнее выдумка, тем быстрее в нее поверят.

   Тихий, скромный, ездивший в московскую школу Паша стал своим человеком в Гоптеве. Его отношения с Фоминой не выплыли наружу — даже в крохотном селе можно сохранить тайну, главное, правильно вести себя, постоянно контролировать слова и эмоции. Рита и Павел жили как агенты во вражеском государстве, и им удалось остаться нераскрытыми. Павел получил аттестат, теперь предстояло штурмовать следующую вершину: институт.

   Рита, понукаемая любовником, отнесла документы в техникум, где обучали на бухгалтера, и была принята на первый курс. Аттестат, где стояли одни пятерки, впечатлил приемную комиссию. А вот Паша не мог похвастаться успехами. И тут Рите пришла в голову шикарная идея.

   — В Гоптеве живет Алена Зверева, — рассказала она, — у нее в лучших подругах Светка, единственная дочь декана московского вуза. Надо тебе со Зверевой познакомиться, понравиться ей, она за любимого словечко замолвит. Ты попадешь в институт, потом поругаешься с Аленой, и мы заживем счастливо.

   — Тогда уж лучше к Светлане клинья подбивать, — оживился Павел.

   — Она инвалид в коляске, — ответила Рита, — никто не поверит, что красивый парень в убогую влюбился, сразу расчет увидят. А Зверева ничего себе, и она у декана за вторую дочь считается.

   — И как мне с ней скорешиться? — призадумался Павел.

   — Алена на велике в магазин ездит, там есть крутой поворот. Выйди внезапно из кустов и притворись, будто она тебя сбила, — посоветовала Рита.

   План удался, все прошло без сучка и задоринки. Паша завел роман с Аленой, и Риту начала терзать ревность. Однажды во время тайной встречи Фомина впервые устроила Брыкину истерику. Но Паша успокоил девушку:

   — Я люблю только тебя! Сама же придумала историю с Аленой.

   — Да, — признала Рита, — но я не думала, что ты с ней под ручку по Гоптеву гулять станешь.

   — И как же мне ее в себя влюбить? — вытаращил глаза Паша. — Потерпи немного.

   А потом парень внезапно исчез. Рита чуть с ума не сошла, пытаясь его найти. В самый разгар треволнений она пошла в магазин за сахаром и стала свидетельницей оживленной беседы продавщицы Стеши и молочницы бабы Лизы.

   — Не успел жениться, а она померла, — с горящими глазами вещала Стеша. — Мне ихняя соседка рассказала. Светка лежит в больнице, говорят, она умом тронулась. А Павел поседел, почернел, в могилу кидался. Нет парню счастья!

   Рита вздрогнула и спросила:

   — Что случилось?

   — Аленка Зверева за Пашку замуж вышла… — зачастила Стеша.

   — Кто? — еле слышно переспросила Фомина. — За кого?

   — Внук Нинки Косой Звереву в загс отвел, — пояснила баба Лиза. — Втихаря гуляли, в Москве. Да только молодая померла.

   Рита прислонилась к стене.

   — Алена скончалась?

   — Ну да, — закивала баба Лиза. — Во как! Медовый месяц в поминки перешел!

   Долгое время Рита ничего не слышала о Павле, любовник как в воду канул — в Гоптеве он не появлялся, о себе ничего не сообщал. Рита знала институт, в который Алена пристроила Брыкина, но ехать туда не хотела, мешала гордость. Если Паша, клявшийся ей в любви, решил бросить Риту, то так тому и быть, она будет пробиваться без него. Ненависти к Брыкину Рита не испытывала — во-первых, до сих пор продолжала его любить, а во-вторых, Павлу следовало сказать от души «спасибо», ведь если б не он, мыть бы ей до конца жизни котлы на интернатской кухне. Павел страстно хотел добиться успеха в жизни и трактором вытащил из болота Фомину, привил ей бойцовские качества и подарил девиз «Никогда не сдавайся».

   Потом умерла Нинка Косая. Дожила, несмотря на пьянство, до преклонных лет и скончалась в своей постели. Председатель сельсовета велел местному участковому:

   — Найди по своим каналам ее внука, иначе нам за свой счет бабку придется хоронить. И изба осталась, пусть в права наследства вступает.

   Представляете изумление Риты, когда, вернувшись поздним вечером с работы, она услышала тихое царапанье в сенях и, распахнув дверь, увидела… Павла.

   — Ну, привет, — решив не показывать никаких эмоций, отреагировала Фомина, — давно не виделись.

   — Я так соскучился… — прошептал Павел.

   — Я никуда не уезжала, — заметила Рита, — недалеко от Москвы живу, мог приехать.

   — Я наше будущее строю, — заявил Павел, — стараюсь изо всех сил.

   — Наше? — усмехнулась Рита. — А мне показалось, оно у тебя общее со Зверевой.

   — Алена умерла!

   — Знаю, — кивнула Рита. — А вот о свадьбе я, похоже, последней услышала.

   — Мне иначе в институт не попасть было, — опустил голову Павел.

   — Понимаю, — коротко ответила Фомина.

   — Я тебя люблю.

   — И я тебя тоже, — призналась Рита.

   — Ты не сердишься? — изумился Брыкин.

   — Нет, — ответила Рита. — Останешься?

   — Не могу, — приуныл Павел.

   — Почему? — не поняла Фомина. — Нинка Косая покойница, моя бабка на кладбище. Можем спокойно в любой избе устроиться, никто трепаться не будет.

   — Я с женой приехал, — буркнул Брыкин.

   Рита осела на лавку.

   — С кем?

   — Когда из сельсовета позвонили, трубку Ксюша сняла, — зачастил Павел. — Я ее просил не ездить со мной в Гоптево, а она уперлась: «Хочу посмотреть на место, где ты детство провел». Никак нельзя было отделаться, упорная она, вся в отца.

   — Ты снова женился… — прошептала Рита.

   И вдруг со старого двора раздался голос:

   — Паша! Куда ты подевался? Павлик!

   — Это Ксюха, — испугался Брыкин. — Ритуля, знай, я люблю только тебя одну, а жены… они для нашего же счастья… я бизнес поднимаю… Короче, жди, Ксения заснет, я приду!

   — Ладно, — сказала Рита.

   Когда Брыкин убежал, молодая женщина разрыдалась в подушку. Потом привела себя в порядок, надела воскресное платье и стала ждать возлюбленного. Павел вернулся в избу Фоминой около полуночи.

   — Рит, — с порога спросил он, — у тебя аспирина нет?

   — У меня же на него аллергия, — напомнила Фомина. — Забыл?

   — Черт! Где лекарство взять?

   — Сходи к бабе Кате, — посоветовала Рита, — она дома аптечку держит и продает таблетки, если кому надо. А что случилось?

   — Ксюха затемпературила, — с явным беспокойством ответил Павел, — ей уже три дня неможется, кашель, насморк, а я дома таблетки забыл.

   — Обратись к бабке, — повторила совет Фомина.

   — Спасибо, — кивнул Брыкин и ушел.

   Рита снова повалилась на подушку и разревелась. Павел врет насчет своих чувств к ней, старая любовница ему не нужна. Вон как он нервничал из-за простой простуды, которую подцепила жена. Зачем же Паша приходил и пел сладкие песни? Да очень просто, хитрый Брыкин не хочет неприятностей, бывшая любовница знает о нем слишком много нелицеприятной правды, она вместе с ним выдумала версию про родителей-дипломатов. Навряд ли Паша сообщил своей Ксюше о врожденном сифилисе и жизни в специнтернате для больных детей. Брыкину нужно поддерживать с Ритой хорошие отношения, вот он и решил вспомнить о негасимой любви.

   Молодая женщина долго лила слезы, успокоилась лишь с рассветом. В конце концов, ничего нового она не узнала. Павел давно вычеркнул ее из своей жизни, не следовало сейчас рассказывать ему о своих чувствах. Рита умылась, переоделась в ночную рубашку и неожиданно разозлилась на себя. Ну не дура ли она? Едва Павел вошел в избу — мигом растаяла, запела о любви. Нет, теперь она поведет себя по-иному. Завтра Брыкин непременно заглянет к ней, сбежит от своей сопливой и кашляющей жены и начнет прикидываться страстно влюбленным. Но она уже не попадется на крючок, спокойно ему ответит:

   — Павел, ты исчез из моей жизни без всяких объяснений. Я долгое время ждала тебя, а потом решила, что свободна от обязательств. Я благодарна тебе за прежние отношения и за то, что ты вытащил меня из тьмы к свету, но это все. Ты женат, я собираюсь замуж, давай распрощаемся. Тебе не следует меня бояться и из страха изображать несуществующие чувства. Я ничего не помню о воспитаннике интерната Паше Быкине, не стану причинять зла Павлу Брыкину. Прощай, будь счастлив.

   Да, вот так она ему и скажет.

   Рита несколько раз повторила придуманную речь, отшлифовала стиль, глянула на ходики, висевшие у холодильника, и внезапно ощутила давящую тоску. Всего-то начало шестого, суббота, на работу не надо ехать, придется остаться дома. Участок ее прилегает к земле Нинки Косой, а сегодня бабку хоронят, во дворе соберется вся деревня, никто не упустит момента выпить и поесть на дармовщину. Не пойти в избу покойной невозможно, это вызовет пересуды, но и переступать порог старухиного дома сил нет — встречаться ей с женой Павла все равно что таракана съесть.

   Помучившись некоторое время, Рита легла на кровать. Попыталась заснуть, но тут дверь ее дома распахнулась, в горницу вошел Павел.

   — Очень мило, — язвительно бросила Фомина, тут же забывшая о заготовленном спиче, — рада встрече. Твоя жена мается бессонницей, поэтому ты вырвался лишь на рассвете? Или она тебя веревкой за ногу к супружеской койке привязала, отцепиться не мог?

   Павел схватился руками за горло.

   Рита вскочила с кровати.

   — Тебе плохо?

   — Скорей, помоги, — зашептал Паша. — Умоляю, сделай что-нибудь! Она, похоже, умерла.

   — Кто? — не поняла Фомина. — Нинка Косая? Павлик, очнись, бабка уже третий день покойница!

   — Ксения, — еле слышно проговорил Павел, — скончалась она.

   — Твоя жена? — шарахнулась Рита.

   — Да.

   — Господи… — испугалась Фомина. — Что случилось?

   — Утонула, — бубнил Павел, — там, в реке, у мостков… там…

   Фомина, забыв о том, что на ней только ночная сорочка, кинулась во двор. До речки было рукой подать, меньше ста метров. Рита долетела до деревянного настила и увидела в воде тело женщины.

   — Умерла, — голосом, похожим на шелест сухой травы, простонал за ее спиной Павел.

   — Может, она еще жива? — предположила Рита. — Надо скорее вытащить Ксению!

   — Как? — спросила Павел.

   — А ты хотел ее тут бросить? — обозлилась Фомина. — Кинуть супругу и по своей привычке удрать? Вот уж глупость!

   — Ритуля, — заплакал Павел, — если бы ты только знала… Я расскажу все… Помоги мне!

   Фомина скинула рубашку и вошла в воду. Уж как ей было неприятно — не описать словами. Да только любовь к Павлу никуда не делась, она заставила Риту схватить утопленницу за скользкие руки, подтащить тело к берегу, а затем выволочь на мостки.

   — Что теперь делать? — голосил Павел.

   — Иди, позвони в «Скорую», — твердо сказала Рита.

   — Меня арестуют, — зарыдал Брыкин.

   Но Фомина не стала утешать парня, и Паша убежал. Рита осталась одна наедине с покойницей. Ей не было страшно, в ее послужном списке был морг — некоторое время, еще до Гоптевского детского дома, девушка работала там санитаркой и с тех пор не боялась мертвецов. И она с первого взгляда поняла: жена Паши покинула этот свет.

   Брыкин вернулся через пятнадцать минут.

   — Сказали, приедут, — шепнул он.

   Рита передернула плечами, местная медицина нетороплива, если машина приплюхает к ужину, считай, повезло.

   — Нужно унести несчастную в избу, — сказала она Брыкину.

   — Зачем? — спросил Павел.

   — Сегодня суббота, — ответила Рита, — погода хорошая, дачников полно, часа через два сюда купальщики попрут. Сколько ни объясняй, что здесь чужой участок, не слушают. А еще солнце палить начнет, труп завоняет.

   Брыкин побелел и затрясся.

   — Бери ее за ноги, — скомандовала Рита, — я ухвачу за руки. Снесем в ледник, он, если помнишь, у Косой во дворе вырыт, спустим тело аккуратно, до приезда врачей ничего с ним не случится.

   Утопленница оказалась неожиданно тяжелой, Фомина и Брыкин с огромным трудом дотащили ее до участка.

   — Ни за какие коврижки не вернусь в избу к бабке, — простонал Павел, после того как захлопнулась крышка погреба.

   — Придется, — «обрадовала» любовника Рита, — скоро народ на похороны придет. К которому часу автобус заказал?

   — На полдень, — ответил Павел. И вдруг зарыдал в голос.

   Фомина стала успокаивать бывшего любовника, а тот, захлебываясь слезами, выложил Рите кучу сведений…

   Первая его жена, Алена Зверева, умерла от аллергического шока. Утром ей стало плохо, а к обеду у Павла на руках оказался труп. Никаких подозрений ее смерть у милиции не вызвала. Слух о том, что у студента Брыкина умерла молодая жена, в одночасье разлетелся по институту, Павла все активно жалели, в особенности его одногруппница Жанна. Девушка постоянно зазывала парня к себе, угощала пирогами, ее родители симпатизировали юному вдовцу, и в конце концов Паша повел Жанну в загс.

   — Я люблю только тебя, — говорил он сейчас Рите, — поэтому хотел зацепиться в Москве. Отец Жанны хоть и был простым инженером, но на самом деле имел тесные связи с криминальным миром, обладал большими средствами и мог помочь подняться мне. Знаешь, о чем я думал, когда надевал Жанне на палец обручальное кольцо?

   — О золотом запасе ее папочки? — предположила Фомина. — Подсчитывал грядущие доходы?

   — Нет, — замотал головой Брыкин, — планировал свой развод. Зверева помогла мне попасть в институт, и таким образом я заложил фундамент нашего с тобой благополучия. Жанкин отец должен был подстегнуть меня материально, ввести в круг деловых людей, ведь я хотел начинать бизнес. Ну а потом бы сделал так, чтоб Жанна от меня ушла, скажем, изменила мне с другим мужиком. Я бы все организовал тип-топ — нанял стриптизера, пусть бы он Жанну соблазнил. Тесть в таком случае никаких претензий не предъявил бы, наоборот, проспонсировал бы обиженного мужа ветреной дочери.

   — Хитро, — кивнула Рита.

   — Вот тогда я планировал приехать к тебе и сказать: «Любимая, у меня есть все, я открыл свое дело, теперь мы можем соединиться и жить счастливо», — с пафосом сообщил Брыкин. — Но мне не повезло!

   — Тесть раскусил твой хитрый план? — предположила Фомина. — Ты играл с огнем, криминальные авторитеты особо не церемонятся, закатают в бочку с цементом — и прощай, мальчик.

   — Нет, — хмуро пояснил Паша, — его самого убрали. Подстроили автокатастрофу, и Жанкины предки разбились.

   — Дочурка стала наследницей? — догадалась о сути дела Рита.

   — Угу, — подтвердил Брыкин, — правда, официально ей досталась всего лишь обычная «трешка».

   — А де-факто папина кубышка? — уточнила Рита.

   — Верно, — подтвердил Паша.

   Фомина заморгала.

   — Постой, но ведь ты сейчас называл утопленницу не Жанной, а Ксюшей!

   — Правильно, это Ксения Ринг.

   Рита потерла лицо ладонями.

   — Ничего не понимаю. А куда подевалась дочь инженера, скромного служащего с золотым запасом?

   — Она умерла. Внезапно, от аллергии, — промямлил Паша.

   — Тоже от аллергии? — изумилась Рита. — Как и Алена?

   — Ну да!

   — Интересное совпадение.

   — Но это правда! Ты мне не веришь? — взвился Брыкин.

   — В жизни случаются и не такие вещи, — дипломатично ответила Фомина.

   — Жанна простудилась.

   — Бывает!

   — Приняла таблетку аспирина.

   — Очень правильное решение!

   — И у нее случился отек Квинке. Я виноват!

   — В чем же?

   — Сел смотреть телик и надел наушники, не услышал ее криков о помощи, — мрачно сказал Павел.

   — Да уж, — протянула Фомина, — досталось тебе от жизни. А откуда Ксюша взялась?

   Брыкин залпом выпил стакан воды.

   — После смерти Жанны ее имущество перешло ко мне.

   — И в том нет ничего удивительного, — кивнула Рита.

   — Послушай, — устало протянул Брыкин, — в чем ты меня подозреваешь?

   — Я? С какой стати?

   — Понимаю, все выглядит довольно странно — обе супруги умерли от аллергического шока. Но это правда! Милиция ко мне претензий не имела! — закричал Павел и тут же осекся.

   — Ты не горячись, — успокоила любовника Рита, — просто расскажи все без утайки, я же тебе лучший друг. Вспомни, мы ведь вместе выбирались из неприятностей… до того момента, как ты меня бросил.

   — Я тебя не бросал! — возмутился Брыкин. — Я строил наше будущее, по кирпичику его возводил!

   — Лучше о Ксении поподробнее, — приказала Фомина.

   — Я основал фирму, — завел Паша. — Если ты полагаешь, что наличие денег — самая нужная составляющая, то ошибаешься. Необходимы связи, иначе чиновники задушат. Меня гоняли из кабинета в кабинет, вымогали взятки, накопления текли сквозь пальцы как вода. Каждая бумажонка имеет ограниченный срок действия, допустим, две недели. Положил ее в папочку, собираешь другие, глядь, первая уже недействительна.

   — Хорошие правила, — усмехнулась Рита, — я знакома с бюрократической системой, бухгалтером работаю.

   — Тогда ты в курсе, — сказал Павел, — понимаешь, что без знакомств никуда.

   — Так откуда взялась Ксения? — решила во что бы то ни стало получить ответ Рита.

   — Я пришел на кладбище, хотел на могиле Жанны цветы посадить, заглянул в местный магазин, а там девушка пытается горшки унести, — зачастил Брыкин. — Она могилу матери облагообразить решила, я помог ей растения дотащить. Слово за слово, разговорились. Она про себя рассказала: единственная дочь академика Исидора Ринга, живет с отцом. Вот так и закрутилось. У Сиди много друзей, его и при советской власти любили, и при капитализме уважают, математик работает на оборону, спокойно может президенту позвонить.

   — Прямо президенту? — усомнилась Рита.

   — Ну, тут я загнул, — признался Павел, — но министрам запросто. Исидор мне здорово помог: те кабинеты, в которые я месяцами попасть пытался, перед ним в одну секунду распахивались. Честно скажу, кабы не Сидя, «Орсен» мне бы не поднять! Я фирму для нас с тобой развивал, думал о создании нашей семьи. Мы с Ксенией были не очень близки, скорее сожители, чем настоящие супруги. Подлинной своей женой я считаю тебя!

   — И потому столько времени пропадал, даже не звонил, — изогнула брови Рита. — А как же Ксения утонула?

   — Два дня чихала, и насморк у нее был сильный, — угрюмо сказал Павел, — вчера ей хуже стало. Я по твоему совету у бабки аспирин купил…

   Ксения приняла лекарство, а потом пожаловалась супругу:

   — Все тело огнем жжет!

   Тот уже засыпал и бормотнул что-то вроде:

   — К утру пройдет.

   Но жена не успокоилась:

   — Кожа горит.

   — Лежи спокойно, — ответил Павел и попытался задремать.

   — Пойду окунусь в речке, может, легче станет, — решила Ксюха.

   — Прекрати!

   — Нет, сбегаю искупаться.

   — У тебя же простуда, нельзя.

   — Я вся исчесалась.

   — Потерпи!

   — Глаза слезятся! Нос щиплет, — настаивала Ксения. — Может, холодная вода поможет.

   — Ну и черт с тобой! — обозлился Брыкин, который больше всего на свете в тот момент хотел спать.

   Ксения вскочила и убежала. Павел с облегчением вздохнул и задремал. А когда вдруг проснулся, не сразу понял, где находится. В избе стояла духота, пахло какой-то гадостью, кровать была жесткой, подушка комковатой. Брыкину стало стыдно за то, что послал жену к черту. Поняв, что наступает утро, а Ксении в постели нет, Паша натянул спортивные штаны и пошел к реке…

   Рита прервала рассказ.

   — И что случилось дальше? — через пару минут спросила я.

   Фомина обхватила себя за плечи и затряслась.

   — Потом милиция вопросы задавала: зачем из воды утопленницу вытащили, почему в ледник тело спустили. Но они быстро успокоились, когда я им про жару и любопытных дачников напомнила. Ничего криминального в смерти женщины не нашли. Знаете, к какому выводу пришли?

   — Нет, — напряглась я.

   — У Ксении началась аллергическая реакция, она не поняла, что с ней происходит, побежала охладить зудящую кожу в речке, прыгнула в холодную воду, и у нее остановилось сердце. Так сказать, совмещенные причины смерти: бурно развивающаяся аллергия и резкая смена температуры тела, вызвавшая сбой сердечного ритма. При вскрытии обнаружили аспирин и следы антибиотика пенициллинового ряда, название препарата эксперт не определил.

   Я посмотрела в лицо Фоминой.

   — Рита!

   — А?

   — Вы не сложили два и два? Алена помогает Павлу поступить в институт и умирает. Жанна погибает после того, как получает наследство, и Павел становится владельцем состояния, которое позволяет ему начать свой бизнес. Ксюша тонет, едва Исидор добился оформления нужных бумаг для зятя. И все дамы к моменту смерти болели простудой, пили антибиотик!

   — Еще аспирин, — по-бухгалтерски занудно напомнила Рита.

   — Ацетилсалициловой кислотой нельзя отравить, — отмахнулась я.

   — Смотря кого, — возразила Фомина, — меня так запросто. Приму полграмма, и можно гроб заколачивать!

   — После смерти Ксении Павел и придумал историю про семейное проклятие? — спросила я у Фоминой.

   Рита встала, прошлась пару раз по комнате и снова опустилась в кресло.

   — Нет. Он эту глупость нафантазировал, когда в московской школе учился.

   — Господи, да зачем?

   Фомина посмотрела на меня.

   — Вы из какой семьи?

   — Из обычной. Папа военный, генерал, мама певица, я поздний ребенок, после моего рождения мать оставила сцену.

   Рита неожиданно звонко рассмеялась.

   — Это не простая семья! Вот когда папа лупит с пьяных глаз маму и вышвыривает детей на мороз, тогда обычная. Вам нас не понять.

   — Я попытаюсь!

   Бухгалтерша легла грудью на стол.

   — Ладно. У Паши никого не было, мать не в счет, он ее с раннего детства не видел, да и встречаться не хотел. В интернате его унижали, били, шпыняли. Ясное дело, Брыкину захотелось состряпать себе красивую биографию. Родителей-дипломатов и бабушку с особняком мы вместе придумали, Пашка о родных в новой школе рассказал и сразу выделился — там на сорок человек тридцать восемь из неполных семей было, а он прямо король вокзала. Ну и пошел врать! Начитался про Анголу, кое-что вызубрил наизусть, доклад на уроке географии сделал, через слово повторял: «Я сам лично дворец (дом, парк, памятник) видел».

   — И его не разоблачили?

   — Кто? Дети из его класса по заграницам не катались, слушали новичка, разинув рот. Паше понравилось, и он еще больше врать начал. Как же, впервые оказался не последним у батареи!

   — Все равно какая-то странная выдумка про родовое проклятие.

   Рита протянула руку к бутылке с минералкой.

   — Один раз их класс потащили в Останкино. В школьную программу входит посещение одного музея в год, вот ребят и повезли в Шереметьевский дворец. Экскурсовод попалась знающая, всякие истории рассказывала и, в частности, подчеркнула, что в каждой дворянской семье существовала некая легенда. Правда она или нет, неизвестно, но все члены фамилии верили в нее. Допустим, у Мордюковых было поверье, что все девушки должны идти под венец в зеленом, иначе счастья не будет. А вот у современных москвичей, заметила экскурсовод, с семейной историей плохо, и спросила, кто из ребят может рассказать о своих предках.

   — Хороший вопрос, если учесть, что у подавляющего числа школьников не было отцов, — скривилась я.

   Фомина кивнула.

   — Баба совершила бестактность. Дети молчали, вот тут Паша и выступил. Слушайте, говорит, нашу легенду…

   Селезнев был так поражен рассказом одноклассника, что всю дорогу до дома в себя прийти не мог, повторял:

   — Вот какая у тебя, Паша, семья! А мне похвастаться нечем.

   Брыкин приехал в Гоптево и сказал Рите:

   — Представляешь, понесло меня, словно ветром подхватило! Говорю как написанное читаю. И откуда только фантазия взялась? Имена напридумывал — Филимон, Даша, Петр и прочие.

   — Может, тебе книги писать надо? — предположила Рита.

   — Таланта нет, — хмыкнул Павел, — одноразовый припадок случился. Сплошное удивление! Ну да ладно, скоро все мою байку забудут.

   Помнили ли одноклассники байку Брыкина, осталось неизвестным, Паша ни с кем из них после выпускного вечера не встречался. В друзьях у него остался только Селезнев. Павел многократно пытался избавиться от Григория, порой откровенно хамил ему, но Селезнев не замечал этого и без конца твердил:

   — Пашка, ты великий человек!

   И именно Селезнев после кончины Алены сказал другу:

   — Проклятие работает, Павел, не женись больше…

   Я вздрогнула.

   — Постойте, Рита, ведь получается, что Брыкин напророчил тогда смерть своих будущих жен!

   — Вроде так, — кивнула Фомина. — С Пашкой случилась странная вещь — придумал ложь и сам же в нее поверил. Знаете, после похорон Ксюши он мне сказал: «Если еще раз соберусь в загс — пристрели меня!» Я, помнится, посмеялась, мол, не боюсь примет, а Паша испуганно возразил: «Похоже, в нашей семье и впрямь есть проклятие. Не зря меня тогда в музее прорвало, память предков спонтанно вылезла».

   Я с удивлением посмотрела на Риту. Вроде умная женщина, а поверила Брыкину. Ясно же, что Павел решил прикрыться выдуманной историей о проклятии, чтобы не вступать с ней в брак. Далеко отпускать от себя Фомину бизнесмен не хотел, любовница слишком много о нем знала, вот и разыгрывал спектакль.

   — Мы были счастливы, — монотонно говорила Рита. — Паша взял меня в «Орсен», способствовал карьерному росту.

   — Он открыто с вами встречался?

   — Нет, — после легкого колебания ответила Фомина.

   — Почему?

   — На фирмах не приветствуются интимные отношения с начальником. Это общая практика: если ты завела роман с боссом, готовься к увольнению. В фирме у меня хорошая перспектива, безупречная репутация и достойный оклад. Если вскроется правда о близости к Брыкину, придется перебираться в другое место, там мне не создадут эксклюзивных условий, поэтому в офисе мы с Павлом держим дистанцию, вежливо говорим при встрече: «Доброе утро, Павел Николаевич!» — «Рад вас видеть, Маргарита Андреевна, зайдите с отчетом» и т. д. На корпоративных вечеринках он меня даже на танец не приглашал, хотя со всей бухгалтерией отплясывал. Наши иногда говорили: «Ритка, шеф тебя недолюбливает, как бы не выпер вон!» А я отвечала: «Пусть попробует. Не один год работаю, слишком много секретов знаю, только дурак замглавбуха выгоняет». Паша купил мне эту квартиру, машину, постоянно твердит: «Как только Исидор скончается, мы обнародуем наши отношения».

   — Почему Брыкин не хотел на вас жениться?

   — Боялся проклятия, — заявила собеседница, — он в него верит.

   Последняя фраза окончательно обозлила меня.

   — Рита! Прекратите молоть чушь! Наверное, вам неприятно это слышать, но, полагаю, Павел не собирался давать вам свою фамилию! — заорала я. — В его планах был брак с Верой Путинковой, молодой, красивой, невинной девушкой.

   Рита вздрогнула, но ничего не ответила.

   — Вы понимаете, что Павел убийца? — насела я на собеседницу.

   — Нет-нет, — принялась слабо возражать она. — Это невозможно!

   — Вы верите в аллергию?

   — Конечно.

   — Три раза снаряд попал в одну воронку?

   — Ну… да…

   — Самой не смешно?

   Рита подняла голову.

   — Нам сказали, что Веру задушили.

   — Верно.

   — Значит, ее смерть не вписывается в общую картину.

   — Да, — пришлось признать мне.

   — Алена, Жанна и Ксюша погибли от аллергии?

   — Да, убийца отлично разыграл спектакль.

   — Но почему он не поступил так же с Путинковой? — с плохо скрытым торжеством поинтересовалась Рита. — Очень глупо было хвататься за веревку.

   — За проволоку, — автоматически поправила я ее и притихла.

   — Ну? — вскочила Фомина. — Ясно?

   — Наверное, негодяй решил, что четыре аллергических шока — это уже слишком, — без особой уверенности в голосе предположила я. — Три раза Павлу Брыкину преступление сошло с рук, а сейчас требовалось сменить почерк.

   — Он мог оформить смерть как несчастный случай, — не приняла мой аргумент Рита, — подстроить сердечный приступ.

   — У молодой, никогда не болевшей женщины?

   Фомина забегала по комнате.

   — Автокатастрофа, ограбление, попытка изнасилования… Господи, это же так просто! У каждой станции метро бомжи толкутся, они за деньги на все способны, родную мать на тот свет отправят. Какой смысл душить невесту в собственной квартире? Ну, подумайте сами!

   Я молча налила себе воды из бутылки.

   — Я отлично знаю цену Пашке! — продолжала Рита. — Да, я имела определенные надежды, рассчитывала, что рано или поздно он на мне женится, теперь, узнав о его планах пойти в загс с Верой, потеряла иллюзии. Речь о другом: Брыкин не способен на убийство. Дурить мне голову, врать, обещать жениться и крутить динамо — это сколько угодно, но лишать жизни женщин… Совершенное не в его стиле. Пашка трус! Вот, смотрите: квартиру мне купил, машину подарил, три раза в неделю в койку укладывает. А зачем? Чтобы я верила — он меня любит, и не болтала лишнего?

   — Ну да, — согласилась я.

   — Здорово! — потерла руки Фомина. — Трех баб пришил, а меня не тронул? Легче было меня на тот свет отправить, и больше никаких трат, моральных и материальных. Если Пашка, на ваш взгляд, убийца, с какой радости я жива? И Путинкова умерла не так, как все!

   Я растерянно смотрела на Фомину. В ее словах была определенная логика. Сотрудники МВД успешно ловят маньяков и серийных убийц, потому что у каждого преступника свой «почерк». Если он один раз задушил жертву при помощи красного полотенца, то будьте уверены, у следующего трупа на шее окажется оно же. Отчего маньяки предпочитают действовать опробованным образом? Боятся, что не смогут применить другой метод, верят в приметы, считают следователей и оперативников идиотами, поэтому бросают им вызов, хотят славы. Последнее заявление кажется вам глупым? Вовсе нет.

   Пару лет назад Володя Костин занимался поисками одного маньяка, тот убивал людей в лифте отверткой. Никакой связи между жертвами не нашли, ни малейшей общей нити, кроме одной — они были заколоты точным ударом в сердце. Вовка понял, что имеет дело с серийным убийцей, но вычислить его никак не мог, преступник не ограничивался одним районом, колесил по всей Москве, трупы находили в Медведкове, в Красногорске, Теплом Стане, Кузьминках. В каждом подъезде у лифта охранника не поставишь! И тогда майор, посоветовавшись с психологами, применил оригинальный метод.

   Газета «Желтуха», согласившаяся помочь милиции, дала материал с броским заголовком «Киллер-отвертка взят с поличным. Самый кровавый маньяк века рассказывает о себе». Статья изобиловала эпитетами в превосходной форме — «наистрашнейший», «невероятно жестокий», «убийца-легенда», «король серийных преступлений». Не успела «Желтуха» попасть на лотки, как в кабинете у Вовки затрезвонил телефон.

   — Неправда! — закричал из трубки возмущенный мужской голос. — Милиция ошиблась!

   — Кто вы? — спокойно спросил Костин, давая знак техникам, отслеживавшим вызов.

   — Я тот самый кровавый убийца, — заявил человек, — вы взяли самозванца!

   Костин притворился непонимающим, и преступник начал решительно отстаивать свои права. В конце концов, в самый разгар беседы, он был схвачен оперативниками непосредственно у телефона-автомата.

   Казалось бы, в интересах маньяка, который прочитал «Желтуху», было залечь на дно, обрадоваться тому, что по ошибке арестовали невинного, но серийный убийца жаждал славы, которая досталась постороннему, и это желание заставило его вопреки инстинкту самосохранения звонить Костину.

   — Так почему я жива? — в запале повторила Рита.

   У меня не нашлось ответа на ее вопрос.

   — Вот что! — рубанула воздух рукой Фомина. — Я очень устала и хочу спать. Если остались еще вопросы, выясни их завтра.

   Я пошла к двери, потом обернулась.

   — Рита!

   — Что еще? — еле слышно отозвалась Фомина.

   — Не звоните, пожалуйста, Брыкину.

   — И не собиралась, — сдавленным голосом прохрипела Рита. — Мне интересно, как он себя теперь поведет. Я наконец стала первой в цепи невест. Или есть еще какой-то вариант?

   — Не ходите завтра на работу.

   — У нас аудиторская проверка.

   — Заболейте.

   — Невозможно.

   — А если у вас случится инфаркт, — начала я злиться, — вы приползете на службу с капельницей?

   — Ну… наверное, нет, — неожиданно повеселела Маргарита.

   — Вот и сидите дома.

   — Мне некого бояться!

   — Береженого бог бережет.

   — О наших отношениях никому не известно, — упиралась бухгалтерша, — даже Грише Селезневу. Он все мне говорил: «Давай моя любимая Клара найдет тебе жениха? Клара может, она уже многих одиноких людей соединила, не одну семью создала».

   — И все же я убедительно прошу вас не выходить на улицу, не общаться с Брыкиным и не открывать дверь посторонним, даже если они будут вопить: «Откройте, мы ваши соседи снизу, у нас с потолка кипяток хлещет».

   — Ладно, ладно, — явно, чтобы я отвязалась, пообещала Рита. — Не волнуйтесь, ничего со мной не случится. Кстати, у меня есть еще одно соображение.

   — Слушаю.

   — Предположим на секунду, что вы правы!

   Я кивнула.

   — Только на секунду! — повторила Фомина. — Допустим, Брыкин избавлялся от жен, как только они выполняли свою роль: устраивали его в институт, обеспечивали деньгами и поддержкой в бизнесе. Так?

   — Верно.

   — С какого бока тут Путинкова? Она ему что дала? Судя по вашему рассказу, Пашка с ней даже переспать не успел. Ни денег, ни связей — ничего у Верки не было.

   — Может, она узнала правду о его прошлом и пыталась шантажировать Павла? — предположила я.

   — Он бы платил, — уверенно ответила Рита. — Сестре ведь отсыпает.

   — Сестре? — поразилась я. — Кате?

   — Нет, Лене. Она нашла брата и стала из него деньги качать. Паша мне рассказал. Уже много лет доит его, сучка! — зло заявила Фомина. — А избавиться от оброка нельзя — какие-то документы к ней в лапы попали. Правда, она их не показывает, только говорит о бумагах.

   — Может, блефует?

   — Скорее всего. Пашка все равно струсил и дает ей отступные. Понимаете?

   Я вспомнила женский голос, который требовал от Брыкина крупные суммы, в том числе на оплату пребывания Пелагеи Андреевны в клинике, и горько пожалела о том, что не разглядела лица нахалки.

   — Брыкин растоптал мою любовь к нему, — вдруг пафосно заговорила Фомина, — вырвал с корнем иллюзии, сбросил с глаз розовые очки, наплевал в душу, и я не смогу теперь, узнав правду о его планах, продолжать общаться с ним как раньше. Я стану жестокой, неприступной, никогда не пущу его в свою постель, не буду надеяться на чудо и ожидать предложения руки и сердца, стану просто сотрудницей фирмы, выкину из памяти наши прежние отношения. Но я абсолютно уверена: Брыкин не убийца. Он обычный трус!

   Когда я вернулась к своей машине, на Москву опустился вечер. Открыв «букашку», села в салон и около часа разговаривала по телефону — сначала с Вовкой, потом с Ниной Косарь, затем с Кирюшкой, который весело сообщил:

   — Плюшка подружилась с мопсами и Рамиком.

   — А Рейчел как восприняла двортерьера?

   — Пофигистски, — засмеялся мальчик. — Посмотрела в сторону Плюши, зевнула и спать легла. Похоже, она ее за собаку не посчитала, размер не тот, небось за кошку приняла, а с котами Рейчуха не связывается, не царское это дело, понимаешь ли!

   — Вот и замечательно, — откликнулась я, чувствуя, как виски сжимает обручем головная боль.

   — Чао! — попрощался Кирик и отсоединился.

   Я завела мотор и медленно поехала вперед, надеясь, что скоро на пути попадется аптека.

   Искать вывеску с зеленым крестом пришлось недолго, и, что особо порадовало, прямо напротив входа было свободное парковочное место. Я втиснула туда малолитражку, подошла к стеклянной двери и увидела объявление: «Вход кошкам на роликах запрещен». В первую секунду я растерялась, потом изумилась. Это шутка? Провизоры таким образом хотят поднять настроение больным людям? Или сюда действительно приезжают на колесах Мурки и Барсики?

   В недоумении я заняла очередь за полным мужчиной лет пятидесяти, который, судя по горе упаковок на прилавке, уже давно терзал фармацевта.

   — Еще «Бонкор», — требовал посетитель.

   — Он бывает разной дозировки, — предупредила девушка в белом халате.

   — Без разницы, дайте любую.

   — «Бонкор» — это не таблетки глюкозы, дозировка очень важна, — не согласилась провизор.

   — Несите самую большую.

   Аптекарша укоризненно цокнула языком и отвернулась к стенке со множеством ящичков.

   Чтобы скоротать время ожидания, я стала рассматривать товар, лежавший в стеклянной витрине. Там, например, оказались клизмы ужасающего сине-зеленого цвета. А сбоку висела надпись: «Кружки Эсмарха на любой вкус. Носите на здоровье». Я снова озадаченно замерла. Ну предположим, заявление о клистирах на любой вкус еще, худо-бедно, можно понять, но как оценить пожелание «Носите на здоровье»?

   — Еще мне нужен «Марколис», — сказал мужик.

   — Вы собрались принимать его одновременно с «Бонкором»? — насторожилась провизор.

   — Ну да.

   — Это невозможно! «Бонкор» нейтрализует действие «Марколиса».

   — Не умничай, — откровенно схамил покупатель.

   — Я обязана вас предупредить.

   — Ты врач? — обозлился мужик.

   — Нет, — покраснела фармацевт. — А кто вам посоветовал такой набор лекарств? Доктор?

   — Не твое дело, — огрызнулся дядька. — Я клиент, отпускай товар.

   — Здесь не спичками торгуют, — попыталась вразумить хама аптекарша.

   — Че, мне заведующую позвать? — надулся нахал.

   — Она в отпуске, я здесь одна, — пояснила девушка.

   — Вот и шевелись! Волоки «Марколис» и прихвати «Верканал».

   В глазах провизора появился ужас.

   — А кто будет принимать «Верканал»?

   — Я! — рявкнул мужик. — Нельзя?

   — Конечно, нет! «Верканал» — антагонист «Бонкора»! Вы не вылечитесь, а нанесете вред здоровью!

   — Ну ё мое! — обозлился покупатель и потряс журналом, который держал в руке: — Вот здесь в интервью… умным человеком заявлено, кандидатом наук: принимайте три раза в день «Бонкор», «Марколис» и «Верканал» и станете крепче гранита. Давай бегом, пока я охрану из джипа не кликнул. Мои парни тертые, отодвинут тебя и сами пилюли найдут.

   Девочка побледнела, развернулась, достала несколько упаковок, присоединила их к куче лекарств и спросила:

   — Все?

   — Считай, — прозвучало в ответ. — С кредитки снимаем или прогресс до вас еще не добрался?

   Когда грубиян ушел, провизор вопросительно посмотрела на меня.

   — Отпустите мне цитрамон, — попросила я. — Однако, странный дядечка!

   — Просто беда, — вздохнула она. — Прочитают в прессе чушь и бегом в аптеку за здоровьем. Одного не понимают — лекарства не конфеты. И врачи сами признаются: как действует один препарат, мы понимаем, но если к нему добавить второй — другое дело, последствия же коктейля из трех-четырех средств могут быть непредсказуемыми. Народ у нас удивительно безграмотный! Например, антибиотики некоторые люди запивают молоком.

   — Нельзя? — удивилась я.

   — Конечно, нет! Если вы принимаете лекарства, запивать их можно лишь простой водой, без газа. И никогда не занимайтесь самолечением, любой препарат должен назначать специалист. Впрочем, даже и тогда бывают осложнения.

   — Да ну? Дайте цитрамон, — попыталась я остановить разговорившуюся девицу. Но провизоршу понесло:

   — У обычного аспирина как побочный эффект бывает синдром Рейя, язвы желудочно-кишечного тракта, кровотечения. Оральные контрацептивы вызывают тромбоэмболию, а антибиотики — аллергию, в особенности те, что из пенициллинового ряда…

   Я вздрогнула.

   — Часто?

   — Что? — заморгала провизор.

   — Аллергия на пенициллин часто бывает?

   — Очень!

   — Почему же им пользуются?

   Фармацевт поправила белую шапочку.

   — Осложнения случаются не у всех людей, антибиотики постоянно модернизируются, и они необходимы человеку.

   — Но могут и убить?

   — В принципе да. Любое лекарство может стать ядом, — сказала аптекарша. — Поэтому, повторяю: никакого самолечения, сначала посетите врача, который тщательно вас обследует. Вот вам цитрамон.

   — Спасибо, — протянула я.

   — Кстати, даже от него можно жизни лишиться, — девушка ткнула пальцем в средство от головной боли.

   — От цитрамона? — с недоверием спросила я.

   — Именно! Нам каждый день присылают новые средства, — опять зачастила провизор. — Фармакология — бизнес, в котором крутятся миллионы! Думаете, компания, выпустив, предположим, капли от насморка, проверила их на совместимость со всеми существующими на земном шаре таблетками, мазями, спреями, настойками? Это же невозможно.

   — Но при чем здесь цитрамон? — не поняла я.

   Девушка облокотилась о прилавок.

   — Доктор выписал вам новейшее средство, супер-пуперантибиотик, вы его съели и добавили самостоятельно цитрамон. Тот вступил в реакцию с первым лекарством, и ку-ку, остановка сердца. Непредвиденное осложнение. А если еще аспиринчик добавите да жаропонижающий напиток и очень полезные витамины, тогда ни один патологоанатом не определит, от чего вы загнулись. Нельзя применять лекарства горстями!

   Я уставилась на блистер. Таблетки… аспирин… пенициллин… у Павла все жены умерли от аллергии… истина где-то рядом…

   — Хватит страшилки рассказывать, — пропищали сзади, — дай лучше сироп от кашля! Мальчик, забирай идиотские пилюли и уходи, не создавай очередь, другим некогда!

   — Никогда не была мужчиной, — хмыкнула я, обернулась и… икнула от неожиданности.

   Мелодичный женский голос, велевший мне поторопиться, принадлежал… кошке. Животное было одето в розовое мини-платье, из-под короткой юбчонки-пачки торчали черные лохматые лапы в высоких ботинках с роликами. Передние лапы киски были серо-белыми, а круглая морда с треугольными ушами и пушистыми усами рыжей, ростом Мурка была с меня, свой пушистый хвост она положила на стеклянную витрину, а кошелек, кстати, дорогой, из натуральной кожи, сжимала острыми когтями.

   — Просто безобразие! — возмутилась аптекарша. — Опять явились! Для кого объявление повесили? Кошкам на роликах запрещено входить.

   — Это геноцид! — заявило животное.

   Я вжалась в стенд, на котором лежали товары для младенцев. Однако Мурка из образованных, знает слово «геноцид». В ту же секунду меня охватил ужас. Я сошла с ума! В мире не существует кошек в рост человека! Хотя я плохой зоолог, может, где-то и обитает подобная популяция. Но кисы не носят платьев, не пользуются роликами, не ходят в аптеки и не умеют разговаривать по-человечески. У меня глюк! Я переутомилась! Нужно отдохнуть! Попить витамины!

   — Вы нам весь пол исчиркали! — шумела провизор.

   Я перевела дух. Галлюцинации не бывают массовыми, если фармацевт беседует с кошкой, она существует.

   — Не имеете права отказывать в обслуживании, — взвизгнула мохнатая посетительница. — А если я умираю?

   — Сильно тебе сироп от смерти поможет, — фыркнула аптекарша.

   — Значит, не дашь? — обозлилась Мурка.

   — Нет.

   — Сама возьму! — гаркнула киса.

   — Это грабеж! — выкрикнула фармацевт.

   — Да пошла ты, клизма в шапке! — схамила необычная посетительница и, ловко оттолкнувшись правой ногой, подкатила ко мне: — Тетя, подвинься.

   Я оцепенела.

   — Тетя, отвали, — потребовала Мурка, — загородила проход.

   Но мои ноги словно приклеились к полу. А аптекарша вместо того, чтобы прийти на помощь, спряталась под прилавок.

   — Ты глухонемая? — зашипела кошка.

   — Н-нет, — выдавила я из себя.

   — Тогда уберись вон, — скомандовала наглая охотница за мышами.

   — Не смей брать сироп! — крикнула из своего укрытия аптекарша.

   — Заткнись! Слопай горчичник и молчи, — не осталось в долгу наглое животное.

   — Не советую вам брать лекарство, — очнулась я.

   — Тебя еще не хватало, — дернула хвостом киса и оглушительно чихнула. — Лучше уйди, а то получишь!

   Правая передняя лапа с угрожающе острыми когтями очутилась перед моим носом, я зажмурилась и затараторила:

   — Здесь средства для людей, они могут содержать ингредиенты, губительные для кошек, лучше обратитесь в ветеринарную аптеку, ради вашего же блага.

   — Издеваешься? — заорала Мурка. — Ну сейчас…

   — Сюда, сюда, сюда! — перекричала кошку фармацевт. — Хватайте ее! Она решила сироп спереть!

   Я быстро села на пол и, памятуя слова Сиди о том, что в человеческом организме заменимо все, кроме мозга, прикрыла голову попавшейся под руку упаковкой памперсов. Потом осторожно выглянула из-под импровизированного шлема и увидела: в проходе маячат два парня в черной форме охранного агентства.

   — Чего стоите? — возмутилась фармацевт. — Хватайте ее!

   — Кого? — спросил один охранник.

   — Кошку, — уточнила провизор.

   — Колян, ты видишь то же, что и я? — очумело спросил второй секьюрити.

   — Ага, — бормотнул первый. — Ваще, Ром, жесть! Гражданка кошка, вы живая?

   — Нет, блин, дохлая, — топнула ногой Мурка, — померла и в аптеку приперлась. Идиоты! Мне нужен сироп. От кашля.

   Колян перекрестился, Роман посмотрел на меня, потом с радостью констатировал:

   — А та баба нормальная!

   — С дураками каши не сваришь, — неожиданно мирно заявила Мурка. Она открыла кошелек, ловко подцепила когтями купюру, бросила ее на пол, схватила с полки за моей спиной какую-то бутылку и укатила прочь.

   — Ботинки! — закричала провизор. — Скорее смотрите на ее ролики!

   Колян потер затылок.

   — Вчера только баночку пива на ночь уговорил, — сказал он, — Машка больше ничего не позволила.

   — Ботинки, ботинки, — твердила фармацевт.

   — Вы не волнуйтесь, — завел Роман, поднимая деньги, — кошка расплатилась.

   — Ботинки!

   — Она еще ваши туфли сперла? — заинтересовался Колян. — Ну ваще! Интересно, где хвостатая живет? Прикольно ее в кино позвать. Ром, отчего она такая получилась?

   — Радиация, — безапелляционно заявил Роман, — и продукты, эти… с чужими генами.

   Я оперлась руками о пол и встала. Может, на улице стоит гипнотизер, который проводит опыт по массовому зомбированию населения? Я не верю в говорящих Мурок, но ведь ее все видели. Колян даже решил пригласить кису в кинотеатр. Нет, все-таки мужчины — дикие существа, я бы ни за какие коврижки не рискнула показаться в общественном месте с медведем или орангутангом.

   — Недоумки, — ругалась провизорша. — Хороша охрана! Какой от вас толк?

   — Не кричите! — строго сказал Колян.

   — Вы нажали тревожную кнопку, мы сразу прибегли, — доложил Роман, — но в договоре ничего про животных не сказано, от них мы не защищаем.

   — Кошек должны собаколовы хватать, — выдал замечательную фразу Колян, — а у нас приспособлений нет.

   — Мешок нужон, — объяснил Роман, — на длинной палке.

   — Вы идиоты? — заорала аптекарша.

   — Нет, — хором ответили секьюрити.

   — Она человек, — застучала кулаком по прилавку провизор.

   — В шкуре кошки? — пискнула я. — Зачем девушка в нее залезла?

   Провизор легла грудью на прилавок и сообщила:

   — В соседнем доме театр, там мюзикл поставили, про кошек. Костюмы у актрис из натурального меха. Они по сцене на роликах раскатывают и поют. Бегают сюда за водой, леденцами, таблетками. Шкуру им снимать накладно, ботинки лень расшнуровывать, приходят и колесами по плитке — вжик, вжик, вжик! Пол нам совсем испортили! Сколько мы их просили, объясняли, нет, не понимают. Наглые, беспардонные, хамоватые…

   Я попятилась к двери.

   — Их только по ботинкам вычислить можно, — злилась девушка, — костюмы у дур одинаковые, а обувь разная. Сейчас пойду к их режиссеру жаловаться, он сразу заявит: «Опишите ту, что безобразничала». И что я скажу? Уши, лапы, хвост? Мне нужен цвет ее обуви! Вы заметили, что у нее на ногах было, а?

   — Ролики, — ответил Николай.

   Аптекарша закатила глаза.

   — Ботинки какие?

   — На шнуровке, — поделился наблюдениями Роман.

   — Цвет, цвет, цвет, — твердила девушка.

   — Красные, — уверенно сказал Колян.

   — Черные, — одновременно с коллегой сообщил Роман.

   — По-моему, зеленые, — высказалась я и кинулась на улицу.

   Впрыгнув в машину и на всякий случай заблокировав двери, я поняла, что головная боль прошла сама собой без всякого цитрамона, и позвонила Катюше.

   — Привет, — весело сказала подруга. — А Плюшка такая пройда! Затеяла с Адой гонки по участку. Спрячется за кустом, потом вылетает и лает.

   — Человек может постоянно принимать антибиотики? — перебила я подругу.

   — Зачем? — удивилась та.

   — Это другой вопрос. Ответь на первый.

   — Такие лекарства пьют курсами, врач рассчитывает дозу.

   — А если больной сам решил лечиться?

   — Дураков хватает, — вздохнула Катюша, — но ни к чему хорошему это не приведет. Антибиотиков много, надо знать, от чего какой.

   — Давай отбросим в сторону разум и разберем такую ситуацию, — попросила я. — Мужчина регулярно употребляет препарат пенициллинового ряда. Что с ним случается?

   — Он идиот?

   — Нет, просто очень напуган. У него был врожденный сифилис, теперь он скрывает факт заболевания от окружающих, это его самая страшная тайна. И он боится, что сифилис вернется.

   — Его же вылечили.

   — Тут чистая психология. Чуть только у него прыщик вскочит, он впадает в панику: мол, сифилис вернулся, вот и бросается к антибиотикам.

   — Ему поможет психолог, пусть сходит к специалисту, — посоветовала Катя.

   — Нет, на такой шаг он никогда не решится. Какие реакции будут наблюдаться у такого человека? Его может тошнить?

   — Конечно, антибиотики совсем не безразличны для желудка.

   — Слабость, головокружение?

   — Вполне вероятно.

   — Отсутствие аппетита, понос?

   — Возможно.

   — Серый цвет лица, бессонница?

   — При длительном употреблении лекарств организм может неадекватно на них реагировать, если они, конечно, не предназначены для пожизненного приема, — ответила Катюша.

   — Скажи, есть ли где-нибудь список препаратов, которые запрещены к продаже из-за того, что они вызывают осложнения?

   — Конечно. А тебе зачем? — удивилась Катя.

   — Можешь мне помочь? — попросила я.

   К дому Исидора мы приехали вместе с Ниной.

   — Будем ждать Вовку или сразу пойдем? — спросила Косарь.

   — Костин стоит в пробке, — вздохнула я, — можем начать. Я майору все объяснила: и про черный ход, и про чулан, из которого слышны разговоры тех, кто сидит на кухне. Значит, так… Я открыто иду через парадную дверь, а ты проскальзываешь незаметно.

   — Уже поздно, — пробормотала Нина, — вероятно, Павел лег спать.

   — Еще одиннадцать не пробило, — пожала я плечами. — Вот Исидор около девяти в спальню уходит и больше не высовывается. Он считает, что мозг должен отдыхать по расписанию.

   — Правильный дедуля, — хихикнула Косарь. — Я бы тоже сразу после программы «Время» подушку давила, но не имею такой возможности, раньше полуночи домой добраться не удается.

   — Нужно было в юности идти на мехмат, стать кандидатом, доктором наук, академиком, сделать кучу научных открытий, придумать для обороны страны нечто полезное — и спи потом сколько хочешь, — улыбнулась я.

   Нина сдвинула брови. В моей сумке затрещал мобильный, я вытащила трубку.

   — Вовка? Ты далеко?

   — Вроде нет, но передвигаюсь со скоростью беременного танка, — мрачно ответил майор. — Ты была права, их обворовали. Унесли всего очень много! Первого числа, как всегда, там получили ящик, оформили содержимое, а второго утром ничего на месте не оказалось. Вызвали милицию — никаких следов. Одно ясно: действовал кто-то из своих, знакомых с местными порядками. Подробности потом.

   — Хорошо, — сказала я, — понятно.

   В прихожей, как всегда, тускло горела двадцатипятиваттная лампочка и возвышалась гора обуви. Я скинула ботинки и босиком пошла в сторону кабинета Брыкина. Сейчас позову Павла пить чай и выведу его на откровенный разговор. Но большая комната оказалась пустой. Я оглядела письменный стол, диван, кресла, развернулась и пошла по коридору в сторону кухни.

   Не успела я дойти до приоткрытой двери, как оттуда донесся тот самый уже знакомый мне женский голос:

   — Здорово получается! Всеми похоронными проблемами должна заниматься я!

   — Я дал тебе денег, — глухо ответил Брыкин.

   — Легче всего откупиться рублями, — заявила тетка, — намного труднее проявить участие, заботу, внимание.

   — Твои претензии смешны, — устало ответил бизнесмен. — Найми агента.

   — Я не о погребальных хлопотах говорю. Надо найти бумаги.

   — Зачем?

   — С ума сошел? Нас же будут шантажировать.

   — Кто? Она умерла.

   — Если документы попадут в чужие руки, неизвестно что будет. А она их отдала на сохранение какому-то приятелю. Сама сказала: «Все стережет мой лучший друг».

   — Он придет на похороны, попробуем с ним поговорить.

   — И как мы его узнаем?

   — Вряд ли в крематорий заявится толпа из тысячи человек. Просто посмотрим на тех, кто явится с ней попрощаться. У нее есть записная книжка?

   — Ну… не знаю, наверное.

   — Надо обзвонить людей.

   — И кто это сделает, я?

   — Я заплачу тебе.

   — А кто пойдет на кладбище, тоже я?

   — Назови сумму.

   — Ты привык выезжать за мой счет! Я выполняю всю черную работу!

   — Сколько?

   За дверью стало тихо. Я сочла момент благоприятным, вошла на кухню и сказала:

   — Добрый вечер.

   — Лика, — подскочил стоявший у окна Павел, — вы проснулись?

   — Я только что вернулась домой, — улыбнулась я, — услышала голоса и решила посмотреть, кто на кухне.

   — Я думал, вы давно легли, — пробормотал Брыкин.

   — Исидор меня отправил в город по делам, — ответила я, всматриваясь в женщину, которая сидела спиной к двери, ее рыже-каштановые волосы показались мне знакомыми.

   — Можете быть свободны, — нервно сказал мне Брыкин.

   — Давайте заварю вам чай, — предложила я, делая шаг к плите.

   — Уже поздно, — категорично заявил Павел, — ваш рабочий день истек. Да и теперь вы служите у Сиди секретарем, можете забыть о домашнем хозяйстве.

   — Мне совсем не трудно, — проигнорировала я слова бизнесмена, — сделаю все не в службу, а в дружбу.

   — Спокойной ночи! — попытался выставить меня вон Брыкин.

   Но я уже подошла к столу, села на стул, посмотрела на молчавшую тетку и воскликнула:

   — Светлана? Вы одна? А где ваш муж Константин и дочь Василиса? Они в гостиной? Принести им туда ужин?

   — Моя семья дома, — процедила Света.

   — А вы, значит, пришли в гости к лучшему приятелю? — нагло спросила я.

   Светлана прищурилась.

   — Однако поломойки нынче на короткой ноге с хозяевами, — процедила она. — За столом пристраиваются как свои. Ты ничего не перепутала? Ступай, вымой унитаз!

   Павел потер затылок.

   — Лика, послушайте. Света слегка не в духе, вы нам сейчас не нужны, идите отдыхайте. Мы хотим обсудить сугубо личные дела без посторонних. Извините за откровенность, но деликатного намека вы не поняли.

   — Ты ей еще лезгинку станцуй, — обозлилась Светлана. — Кто у кого в услужении? Эй ты, вали отсюда!

   — Зря горячитесь, — пожала я плечами, — хотя ваше волнение понятно. Наверное, Пелагея Андреевна умерла? Примите мои соболезнования. В ее-то возрасте с инсультом медицине не справиться.

   Павел отскочил к плите и задел спиной алюминиевую кастрюльку, стоявшую на горелке.

   — Какая Пелагея Андреевна? — Светлана попыталась разыграть передо мной спектакль.

   — Суворова, — охотно уточнила я, — ваша мать.

   — Чья мать? — не сдавалась Света. — Бред какой-то!

   — Вовсе нет, — возразила я. — Хотя, конечно, настоящей любящей матерью даму, которая заводила детей лишь для того, чтобы выжимать из их отцов деньги, нельзя назвать. Она наградила вас сифилисом, а когда правда выплыла наружу, бросила двух дочерей и сына. Вам пришлось тяжело, в особенности Лене. Так, Света?

   Павел, держась за стену, подошел к табурету и рухнул на него. Светлана молча смотрела на меня.

   — Вы же Лена? — спросила я. — Вам было хуже всех. Детство — сплошной кошмар: постоянные болезни, жизнь взаперти, никаких подруг, кроме сестры Кати. Но с ней вы не хотели общаться. Представляю, что чувствовала маленькая девочка, прикованная к кровати, какие мысли бродили у нее в голове. А потом вы очутились в больнице, затем в спецдетдоме. Там встретились с Катей, но не наладили с сестрой дружбы. Думаю, вы не хотели, чтобы около вас постоянно был человек, напоминавший о прошлом. Прошли годы, и вдруг объявилась Пелагея Андреевна. Она постарела, лишилась всех кавалеров и стала требовать от детей денег. Чем она вас шантажировала? Хотя, пожалуй, я знаю ответ на вопрос. Вы все, Катя, Лена и Павел, сделали одну ошибку: выкупили свои истории болезни из кожно-венерологического диспансера, но забыли про документы в инфекционной больнице.

   — Вы кто? — мрачно спросила Светлана. — Может, хватит прикидываться домработницей?

   — Частный детектив Евлампия Романова, — представилась я, — меня нанял Григорий Селезнев.

   — Гришка решил меня погубить? — ахнул Брыкин. — Вот мерзавец! Я его со школьной скамьи на своей спине тащу, взял на фирму, обеспечил работой, а он… Захотел лучшего друга шантажировать? Решил покопаться в моем прошлом.

   — Вы ошибаетесь, — остановила я Павла. — Гриша верил в вашу сказку про проклятие и, как он нам сказал, хотел, чтобы кто-нибудь присмотрел за Верой. Селезнев предполагал, что девушке грозит нешуточная опасность. И, к сожалению, оказался прав.

   — Я их не убивал, — тихо сказал Павел, — ни одну пальцем не тронул, ни Алену, ни Жанну, ни Ксюшу. Они сами умерли.

   Светлана, всплеснув руками, заорала:

   — У вас нет никаких доказательств! Вам нечего нам предъявить! Нет документов! Вы несете бред! Павел Брыкин — сын дипломатов, погибших в Анголе, он никогда не болел сифилисом. С чего вы взяли, что я его сестра? О какой Лене идет речь? Меня зовут Светлана Викторовна Краснова. С Павлом мы давние приятели, какие нас соединяют отношения, вас не касается. Мы любовники! Спим вместе! Кому какое дело, а? Пашкины жены умерли, в их смерти не нашли ничего криминального! Вот!

   Я подняла руки.

   — Спокойно, Света. Профессионалы из внешней разведки утверждают, что самое трудное — придумать агенту биографию. Как ни старайся, всегда останутся следы, документы, люди, которые могут его разоблачить. Для начала скажу: в МИДе ничего не слышали о семейной паре дипломатов Брыкиных, погибших в Анголе. Этих граждан не существовало. Павлу страстно хотелось выпендриться перед одноклассниками, отсюда и выдуманная легенда о фамильном проклятии. История не очень оригинальная, наверное, мальчик вычитал ее в какой-то книге, а потом вспомнил. Очень впечатляет и сообщение о старинной семейной Библии в кожаном переплете с настоящими драгоценными камнями. Жаль только, что Павел никому раритет не показывал, даже верному Селезневу. Может, покажете мне Библию, а, Павел?

   Хозяин отвернулся к окну, Светлана молча смотрела на меня.

   — Так я и думала, издания не существует, как не было и дворянского рода Брыкиных. Кстати, Светлана, именно вы навели меня на подозрение в отношении семейной истории Павла, — заявила я.

   — Я? — поразилась грубиянка. — Вот уж вранье! Мы с вами ни разу не беседовали с глазу на глаз.

   — Действительно нет, — согласилась я, — но вспомните день рождения Павла. Я тогда на правах домработницы подавала на стол еду и убирала посуду. В какой-то момент Вера похвасталась кольцом, которое ей жених преподнес на помолвку, сказала: «Оно старинное, его носила бабушка Павла». И тут вы, Светлана, хихикнули, бросив странную фразу: «А у Павла была бабушка?» Я тогда удивилась этому замечанию. На мой взгляд, оно прозвучало унизительно, так говорят о человеке без роду без племени, а не о представителе древнего дворянского рода. Зачем бы вам обижать Брыкина подобными заявлениями? Маленькая заноза, но она меня зацепила.

   Павел резко обернулся.

   — Вот такое я дерьмо!

   — Простите? — не поняла я.

   Брыкин сел на табурет.

   — Анекдот не знаете? Змея попросила черепаху перевезти ее через реку. Черепаха испугалась: «Змея, ты же меня укусишь». — «Нет, нет, — пообещала гадюка, — я не умею плавать, зачем же убивать того, кто тебя перевозит». Черепашка поверила, разрешила ей устроиться у себя на панцире и вошла в речку. Посередине дороги гадюка цапнула свою «лодку» за голову. «Змея, — закричала черепаха, — что ты наделала? Я сейчас умру, но ведь и ты утонешь!» — «Вот такое я дерьмо!» — ответила гордо гадина. Понятно? Светлана ко мне давно прибилась, я только-только бизнес поднял, как она появилась с заявлением: «Здравствуй, брат!» Шантажировала умело, я ей книжный магазин подарил, но ей все было мало, сосала и сосала из меня деньги. А потом Суворова объявилась. Уж как она нас нашла, мне неведомо, но Пелагея Андреевна тоже стала денег требовать.

   — Я тебя не шантажировала, ты сам помощь мне предлагал! — возмутилась Светлана. — Открыть магазин твоя идея была, мы, кстати, совладельцы!

   — Тише, тише, господа, — я решила погасить начинающийся скандал. — Мне вообще-то неинтересно, кто из вас у кого деньги тянул. Важно другое: Лена Матвеева, выйдя из интерната, сумела добыть себе документы на имя Светланы Викторовны Красновой. Но только дела у нее, наверное, шли не очень хорошо, вот Светочка и решила прибиться к более удачливому брату. И получилась дружба.

   — Дружба! — подпрыгнул Павел. — Да она, как та змея, постоянно меня кусала! Чуть что, напоминала мне о прошлом. А когда этим летом Пелагея в больницу попала, сестричка и вовсе обнаглела! Стала каждый день такие суммы требовать! Шипела: «Суворова грозит перед смертью все рассказать, хочет журналистов позвать и про сифилис сообщить».

   — И тогда вы поехали к клинике, наняли мужчину, который поднялся в отделение и выяснил, что Суворова потеряла речь? — перебила я Брыкина.

   — Откуда вы знаете? — поразился бизнесмен.

   — Неважно, — отмахнулась я. — Скажите, Павел, а вы сами говорили с Пелагеей? Она к вам приходила?

   — Нет, — покачал головой Брыкин. — Суворова нашла Светку, а ко мне не являлась.

   — Вот странность, — пожала я плечами. — Она посетила Катю, хотя та вовсе не богата, зависит от мужа и много денег из семейной кассы выделить не может, заявилась к Светлане, хозяйке магазина, но не побеспокоила Павла, самого богатого и удачливого из своих детей.

   — Ее Светка отпугнула, — пояснил Брыкин, — сказала старухе: «Если хочешь жить, не приближайся к Павлу, у него охраны армия, пристрелят тебя и не заметят, я его сама предупрежу и буду тебе от него деньги передавать». Вот за это Свете спасибо, она хоть меня от общения с мамашей избавила.

   — Благородно, — согласилась я.

   — Что бы вы там про меня ни думали, — запальчиво воскликнула Света, — я не сволочь! Павел — единственное родное мне по крови существо, нам нужно держаться вместе. Да, он помогает мне материально, и что? Это преступление?

   — А Катя? — напомнила я. — Почему вы с ней не поддерживаете отношений?

   — Какой от нее толк? — необдуманно ляпнула Света. — Нищая, у мужа на губную помаду деньги клянчит.

   — Павел, вы еще не поняли, почему Света избавила вас от контактов с Суворовой? — засмеялась я. — Думаю, большая часть тех денег, что вы давали для передачи Пелагее Андреевне, оседала в кармане заботливой сестрички. Не в ее интересах был ваш прямой контакт с матерью, Света тогда лишилась бы навара.

   — Черт побери! — воскликнул Брыкин. — Мне это в голову не приходило.

   — Докажи! — закричала Света. — Ну, докажи! Суворова умерла. Где свидетель того, сколько денег я ей передала, а?

   Я развела руками.

   — Вы правы. Я просто сделала предположение. Кстати, меня очень удивило такое обстоятельство: почему Суворова, понимая, что сильно заболела, позвонила именно Светлане? Теперь я знаю: номера телефона Павла она не имела и была испугана рассказами о его охране. Катя небогата, от нее не дождешься отдельной палаты в хорошей больнице. А вот Светлана способна все оплатить. Поэтому Пелагея обратилась к старшей дочери, пообещав ей взамен за хороший уход документы. Кстати, Света, вы их получили?

   — Нет, — покачала головой Краснова.

   — Сука! — вскочил со стула Брыкин. — Ну как я не догадался? Ты же говорила, что какие-то бумаги у тебя! Ты… ты… ты… хотела еще больше денег!

   — Паша, Паша, — забормотала Светлана, — ей-богу, я не вру. Она мне их пообещала, в «Скорой» по дороге в больницу сказала: «Документы хранит мой лучший друг, кому можно доверить абсолютно все. Я тебе сегодня их отдам, но сначала хочу убедиться, что положишь меня в лучшую клинику».

   — Так, — кивнул Брыкин.

   — Я отвезла ее в больницу, — продолжала Света, — Пелагею забрали в приемное отделение, стали какие-то манипуляции проводить, потом мне разрешили на нее взглянуть. Я наклонилась и шепчу: «Все сделано как ты хотела, дороже и лучше места не найти. У кого документы? Говори адрес, телефон». А она лежит и улыбается, глаза такие спокойные, как у ребенка. Тут медсестра подходит и приказывает: «Уходите, пожалуйста». Я ей в ответ: «Извините, мне нужно с Пелагеей Андреевной поговорить». Девушка на меня посмотрела не то с удовольствием, не то с жалостью и сказала: «Больная речь потеряла и вас не узнает». Тут меня аж затрясло. Да нет же, говорю, вовсе нет, смотрите, она улыбается. И насчет способности говорить вы ошибаетесь, только что в «Скорой» она со мной беседовала.

   Светлана остановилась, потом закончила:

   — А потом врач появился и объяснил, что речь у инсультников не всегда сразу пропадает. Болезнь такая, сначала чуть-чуть долбает, а потом добивает. А улыбка — это «гримаса удара», она почти у каждого больного возникает. Оставалось лишь надеяться, что к ней речь вернется и Пелагея назовет имя своего лучшего друга. Да только она умерла и тайну с собой на тот свет уволокла.

   — Значит, документы неизвестно где, — подвела я итог беседы.

   — Да, — закивала Света, — и нам теперь всю оставшуюся жизнь придется бояться.

   — Чего? — уточнила я.

   — Не поняли? — сделала изумленное лицо женщина. — Рано или поздно истории болезней всплывут. Уж наверное, Пелагея рассказала обо всем своему другу!

   Павел закрыл лицо руками.

   — Я больше не могу! Поверьте, устал так, что и рассказать нельзя. Вы правы, я выдумал проклятие из глупого, тщеславного желания выделиться. Мне так хотелось быть особым, не мальчиком из спецприюта для детей, перенесших стыдное заболевание, а ребенком из уважаемой семьи. А тут — папа и мама дипломаты… дворяне… родовая легенда…

   — Вполне объяснимое желание, — сказала я. — И вы сумели вырваться из социальных низов, а такое не каждому удается.

   — Но выдумка стала явью — они все умирали! — простонал Павел. — Поверьте, я их не убивал. Зачем? Ну какой смысл мне избавляться от Алены, Жанны или Ксюши? Мне везло на женщин, они все были замечательными! А теперь вот Вера…

   — Вы с ней не успели расписаться, — сказала я, — тут случилась осечка.

   — Он сделал Путинковой предложение, — влезла в беседу Светлана, — и злой рок вмешался.

   — Однако Рита Фомина, которой Павел неоднократно обещал жениться и с которой после смерти Ксюши поддерживал интимные отношения, живехонька-здоровехонька, — сказала я.

   — Что еще за Фомина? — поразилась Светлана. — Я о ней ничего не слышала!

   — Павел был с вами не до конца откровенен, — кивнула я. — Рита — это слишком личное, ведь так?

   Брыкин опустил голову и прошептал:

   — Да, я сменил фамилию, прописался к Нинке Косой, выдавал себя за ее внука, устроился в нормальную школу, получил аттестат… Да, женился на Алене, чтобы без проблем попасть в институт… Расписался с Жанной, потому что знал: ее отец совсем не бедный инженер. И с Ксюшей по расчету в загс пошел… Но я их не убивал, нет. Они сами умирали, а я пугался до обморока, боялся, дрожал…

   — Вас ведь не выдуманное проклятие пугало? — сказала я. — Вы по другой причине впадали в панику, так?

   — Я их не убивал, — твердил Павел, — нет, не убивал!

   — Верю, — кивнула я, — вы их не убивали, но все же именно вы лишили их жизни. Что называется — хотели как лучше, а получилось как всегда.

   Брыкин замер с широко распахнутыми глазами.

   — Вы о чем? — с трудом выдавил он из себя.

   Я открыла сумочку и вынула ежедневник.

   — Извините, записала для памяти, чтобы не забыть. Много лет назад в инфекционной больнице имени профессора Попова произошла кража — летом на склад поступил годовой запас антибиотика, на тот момент самого мощного средства для борьбы с сифилисом, а через пару дней все лекарство исчезло, его украли. Следователь, который вел дело, отнесся к нему халатно. Милиционера не удивило, что больше со склада, на котором хранились даже наркотики, ничего не пропало, сперли только антибиотик. Времена были дикие, больница экономила на всем, в том числе на охране, склад — вот уж преступная халатность! — не был подключен на пульт, огромное количество дорогих таблеток и ампул стерег дед с берданкой. Главврач клиники оправдывался на допросе, говорил: «Мы нищее госучреждение. Посмотрели бы вы на постельное белье… Склад находится в подвале, там нет окон, попасть внутрь можно через единственную дверь, около нее круглосуточно сидит охранник. Да и нас никогда не обворовывали». Но в ту ночь бравый дедок заснул, а грабитель открыл ключами дверь и утащил, что ему было нужно, — тот самый антибиотик. Весь, без остатка. Через некоторое время дело об ограблении склада легло на полку, охранника-дедулю уволили, главврач получил выговор, и история поросла быльем. Но если дело сдано в архив, оно не исчезает, лежит себе, пылится. За каждым человеком тянется по жизни след из документов. Скажите, Паша, а Рита Фомина, учась в техникуме, подрабатывала?

   Брыкин молчал.

   — Чем вас напугал мой вопрос? — улыбнулась я. — Девушке нужны были деньги на жизнь. Это же естественно. Так она где-то работала?

   — Да, — выдавил из себя бизнесмен.

   — И где?

   — Вы хотите, чтобы я вспомнил малозначительные факты чужой биографии хрен знает какой давности? — вскинулся Брыкин. — Рита с места на место скакала. Мыла полы в стоматологии, убирала кабинет гинеколога, всего не вспомнишь.

   — В основном работала уборщицей по медицинским учреждениям, так?

   — Ну да, — кивнул Павел, — в больницах всегда требуются санитарки, туда легче устроиться. Но потом Рита поучила диплом и больше никогда не бегала со шваброй.

   — Интересное совпадение, — медленно сказала я, — в то время, когда случилось ограбление склада, Маргарита Фомина трудилась в той самой инфекционной больнице. Вернее, она нанялась на работу в июне и уволилась в конце сентября. Думаю, Рита втерлась в доверие к деду-охраннику и подсыпала ему в чай снотворное. Кстати, уборщицы имеют доступ к запасным ключам, они же моют полы повсюду. Странно, что Рита не попала под подозрение. С другой стороны: тихая, исполнительная девушка-студентка, ни в чем предосудительном не замечена, а следователь попался безответственный… Фомина очень любила вас, помогала вам всегда и во всем. Ведь так, Паша, это же была ваша идея?

   — Господи, зачем ему самосвал какого-то антибиотика? — искренне удивилась Светлана. — Лекарство в аптеке купить можно!

   — В общем-то, да, но при наличии рецепта, — ответила я. — Только Брыкин не мог пойти ни за рецептом к врачу, ни в аптеку к провизору. Ведь так? Павел, я права? Вы хотели их вылечить, да? Пытались сохранить тайну?

   — О чем она говорит? — спросила Света. — Паша, чего я не знаю?

   — Не только вы, — вздохнула я, — но и остальные тоже. Сам Брыкин не подозревал о последствиях!

   — Павел! — топнула ногой Света. — Немедленно объясни!

   Бизнесмен вздрогнул, встал и забегал взад-вперед по кухне.

   — Я ждал, — заговорил он, — понимал, что рано или поздно болезнь проснется. Сифилис — это навсегда!

   — Чушь! — возмутилась Света. — Неприятная вещь, кто бы спорил, особенно в моральном плане. Люди уверены: если у вас был сифилис, то лучше бежать от такого человека подальше. Но он излечивается, навсегда! Я, например, давно о нем забыла, хотя мне больше всех досталось. В больницу меня почти при смерти привезли!

   — Пожалуйста, не перебивайте его, — попросила я.

   — Я ждал, — повторил Брыкин. — Из больницы меня отправили в Гоптево. Плохо помню время в клинике, был маленький, но вот интернат! Это шок на всю жизнь! Нас регулярно осматривал врач, он натягивал резиновые перчатки. А зачем такие меры предосторожности, если мы не разносчики инфекции?

   — Ты дурак? — не выдержала Света. — Да большинство докторов постоянно пользуется перчатками!

   — Нет, — твердо сказал Брыкин, — доктор нас боялся. А медсестра один раз сказала нашему заведующему, я слышал: «За работу с сифилитиками хорошо платить надо, мы в зоне риска, в любое время подцепить заразу можем».

   — Вот идиотка! — взвилась Света.

   — И воспитанники говорили, — с застывшим лицом продолжал Брыкин, — между собой шептались. А потом Колю Маслова в больницу забрали. Нам сказали, что он умер от аппендицита, но все поняли — от сифилиса.

   Я молча слушала Павла, и чем больше тот говорил, тем сильнее меня охватывала жалость. Детские воспоминания и страхи самые живучие, многие проблемы взрослых людей выросли из, казалось бы, ерунды. Из глупых слов мамы: «Вот будешь толстая, и никто тебя замуж не возьмет», — или на ходу брошенного бабушкой замечания: «Мальчики непременно заболеют, если ночью держат руки под одеялом». А маленький Паша рос в нездоровой обстановке особого детдома, среди равнодушных взрослых и злых сверстников.

   — И болезнь ожила, — зашептал Павел. — Я как раз из интерната вышел, мы мой план с Нинкой Косой провернули, я в школу в Москве устроился. Однажды проснулся утром, смотрю — вся рожа в розовых пятнах!

   — Представляю, как вы перепугались, — кивнула я. — Следовало пойти к врачу, и, думаю, вам бы поставили диагноз «аллергия». Неокрепший организм не вынес сильного стресса: смена паспорта, устройство в московскую школу — волнения и вызвали кожные высыпания. Это совсем не редкость, у многих на нервной почве прыщи выскакивают.

   — Нет, это проснулся сифилис, — обреченно заявил Павел, — и его нужно было лечить. Я знал, какое в таких случах дают лекарство, но где его достать?

   — В аптеке, идиот! — выпалила Света. — Купил упаковку и пей!

   — И все бы узнали, что у меня сифилис? — прищурился Брыкин.

   — Вот кретин! — всплеснула руками Светлана. — Антибиотики прописывают от разных болезней.

   — Я не мог его открыто купить, — словно не слыша сестру, продолжал бизнесмен. — Так тщательно замел следы, и вот… Куплю антибиотик, и все узнают правду. Аптекарь за мной проследит, в диспансер сообщит.

   Светлана повернулась ко мне:

   — Он псих? Не замечала за ним раньше такого, он казался мне нормальным!

   — Есть такая болезнь — клаустрофобия, когда человек не может находиться в замкнутом пространстве, — ответила я. — Если ему надо, допустим, лететь в самолете, он непременно сядет так, чтобы видеть выход. Абсолютный идиотизм, ведь из лайнера на лету не выскочить, но на то она и болезнь! У Брыкина развилась фобия, ему может помочь только хороший психолог.

   — Да, мы с Ритой ограбили склад, — признался Павел. — Она не хотела, говорила, что я дурак, но помогла мне. И я начал пить лекарства, едва принял пару таблеток — пятна прошли.

   — Бред! — покачала головой Светлана.

   — Нет, типичный пример самовнушения, — не согласилась я, — врачам известны подобные случаи.

   — А потом я женился на Алене, — каялся Павел, — и мы поехали в свадебное путешествие. Понимаете, медовый месяц… Я боялся, ведь понимал, что сифилис передается половым путем, но у меня жена… без интима нет брака… И она заболела — через неделю у Алены начался насморк. А это один из признаков венерического заболевания.

   — Тебе не пришло в голову, что девка элементарно простудилась? — возмутилась Света.

   — У нее начинался сифилис, — отмахнулся Брыкин. — Но я не мог отпустить ее к врачу, понимаете, да?

   — Конечно, — кивнула я. — Вам казалось, что доктор сразу поставит диагноз — «сифилис» и выведет молодого мужа на чистую воду.

   — Точно, — подтвердил Павел.

   — И вы дали жене антибиотик, — прищурилась я.

   — Естественно, — всплеснул руками Брыкин, — это же самое лучшее средство! Им в больнице все пользовались!

   — И Алена приняла аспирин?

   — Ну да. Она считала, что у нее грипп, а я не разубеждал жену, — подтвердил Паша. — Просто дал ей свои таблетки и приврал, что они от температуры. Я не хотел обманывать Алену, но как сказать правду?

   — Если не ошибаюсь, то же самое случилось и с Жанной, и с Ксюшей? — уточнила я. — У них начиналось ОРЗ, но, по-вашему, они заразились от вас сифилисом и их следовало, чтобы сохранить тайну, лечить. А лекарства у вас было немерено?

   — Да-да, верно, — подтвердил Павел.

   — Ну ваще, — заворчала Света. — А с чего они поумирали?

   Я посмотрела на Павла.

   — Можно задать вам пару вопросов? Рита Фомина тоже болела?

   — Пару раз, — подтвердил Брыкин.

   — И вы ей давали такое же лекарство?

   — Обязательно. Оно ее спасало. Она ни о чем не догадывалась, я ей растолченные таблетки в еду подмешивал. И Рита жива и здорова! — потер руки Павел.

   — Ясно, — сказала я, — Паша, вы ведь не употребляете аспирин?

   — Нет. Откуда вы узнали? — удивился Брыкин.

   — Просто предположила. А почему вы не пользуетесь ацетилсалициловой кислотой? — спросила я.

   — У меня в пять лет на фоне приема лекарств открылась язва желудка, — пояснил Павел, — мне аспирин строго противопоказан. Я человек осторожный, внимательно изучаю состав всех таблеток, и если вижу, что в них есть хоть намек на содержание аспирина, никогда не стану их принимать.

   — А у Риты Фоминой аллергия на это лекарство, — вздохнула я.

   — Я пока не поняла связи, — вскинулась Светлана.

   Я встала, прислонилась к мойке и сказала:

   — Мне показалось странным, что Павел убивает жен. Никакой логики в его действиях не было. Алена Зверева была гарантом того, что муж успешно окончит вуз, она имела неограниченное влияние на декана. Брыкину, мечтавшему без проблем получить диплом, следовало с супруги пылинки сдувать, но она умерла. А Жанна? Неужели Павел настолько глуп, что решил убрать вторую жену тем же способом, что и первую? И уж совсем ни в какие ворота не лезет история с Ксенией. Исидор имеет обширные связи, он мог постоянно поддерживать зятя. Ну зачем лишать себя такого родства? И еще. Рита Фомина жива! А ведь именно ее, человека, который знал о Брыкине всю подноготную, следовало уничтожить в первую очередь. Но она вполне благополучна, Павел старается сохранить с ней хорошие отношения, устроил ее к себе на фирму. Для человека, который хладнокровно уничтожил трех женщин, странное поведение! Осталась в живых и Пелагея Андреевна, ее сын не тронул. А Светлана? Сестра шантажирует брата, а тот покорно платит ей деньги. Вот уж поразительное поведение для серийного убийцы! Сложив вместе все факты, я поняла: Павел не способен на насилие, он предпочитает разруливать проблемы при помощи денег. Тогда кто убил его жен? Рита Фомина? Она давно мечтает пойти с Брыкиным в загс, но он туда ее не звал. Кстати, Павел, почему вы не хотели жениться на той, которая уже не раз доказала вам свою верность?

   Брыкин встрепенулся.

   — Рита замечательная! Я ей очень благодарен! Но… понимаете… я ее не люблю. И все не мог собраться и сказать ей об этом откровенно. Я трус! Сначала убежал от нее, женился на Алене, Жанне, Ксюше. А затем приехал на похороны Нины Косой и перепугался: вдруг Ритка на Ксению налетит? Устроит скандал, я же обещал с Фоминой жить и пропал. Ну и пошел к Маргарите в избу, хотел разборок избежать, заверил ее в своих чувствах. А когда Ксения утонула, я Риту с собой забрал. Жалко ее стало, она же меня любит, и у меня на тот момент никого ближе ее не было. Мы возобновили отношения, но жениться на Фоминой я не хотел! Я надеялся встретить настоящую любовь и в конце концов познакомился с Верой. Но Рите не мог правду сказать, язык не поворачивался.

   — Всех баб убила Рита? — округлила глаза Света.

   — Невероятно, — прошептал Павел, — хотя… В ней есть жестокость, она всегда идет к цели напролом!

   — Эх, Павел… — покачала я головой. — А вот Рита, даже узнав о ваших планах в отношении Путинковой, убеждала меня: «Брыкин не убийца».

   — Если не Рита, то кто? — взвизгнула Светлана. — У вас есть другие кандидатуры?

   Я кивнула.

   — Да. Когда Павел обокрал тот склад, лекарство считалось одним из мощнейших препаратов, им активно пользовались. Но потом врачи стали отмечать участившиеся смертельные случаи от аллергического шока. Препараты пенициллинового ряда порой вызывают неадекватную реакцию организма, поэтому доктора с большой осторожностью их прописывали. Однако через некоторое время обнаружили странную вещь — погибали больные, никогда не имевшие никаких проблем с пенициллином. Не буду вас утомлять лишними деталями, сейчас этот препарат, несмотря на свою действенность, запрещен во всем мире. Выяснилось, что, принятый одновременно с аспирином, он вызывает анафилактический шок почти у всех людей. И Алена, и Жанна, и Ксюша заболевали простудой, принимали старое, испытанное временем жаропонижающее. Они бы мирно выздоровели, но Павел, посчитавший насморк признаком сифилиса, давал женам свое лекарство, и они погибали. Выжила Рита Фомина, у нее аллергия на ацетилсалициловую кислоту, о которой она знает и потому ею не пользуется. У Брыкина язва, сам он аспирин никогда не употребляет.

   — Так Пашка их все-таки убил… — ахнула Светлана.

   — Преступного умысла у него не было, — вздохнула я, — есть фобия, уж и не знаю, как она называется. Никто Павлу обвинение не предъявляет.

   — Но он их убил? — повторила Светлана.

   Я искоса посмотрела на нее. Похоже, сестра не питает к брату никаких теплых чувств. И что ответить на прямо поставленный вопрос: убил? Да. Хотел избавиться от женщин? Нет. Виноват? Безусловно. Брыкину давно следовало обратиться к психологу. Супруги Павла заплатили жизнью за его фобию.

   — И как вы до этого докопались? — спросила Света.

   — Одно к одному, — обтекаемо ответила я. — Поговорила с разными людьми, вот и нарисовалась картина. Правда, окончательно идея о несовместимости каких-то лекарств сложилась у меня в аптеке. Там провизор мне целую лекцию прочитала. Я попросила свою подругу Катюшу, она хирург, проверить списки запрещенных препаратов. В крови умерших жен Павла были найдены следы аспирина и неопределенного антибиотика. Ну вот так, шаг за шагом… А уж когда Володя Костин узнал, что из клиники в свое время пропал именно антибиотик, которым лечили сифилис, и что там тогда работала Фомина, головоломка окончательно сложилась. Кстати, когда я впервые увидела Павла, подумала, что он наркоман: бледный, худой, ничего не хотел есть, его подташнивало. Затем выяснилась история с сифилисом, вот я и предположила: а что, если Брыкин постоянно пьет лекарства и дает свой препарат женам?

   — А Вера? — подпрыгнула Светлана. — Ее ведь задушили!

   — Да, — кивнула я.

   — Кто? — не успокаивалась Света.

   — Я ее любил, — ожил Брыкин, — очень!

   — Путинкова хотела во что бы то ни стало удачно выйти замуж, — сказала я, — поэтому она категорично заявила жениху: до свадьбы ни-ни. Своебразный способ подстегнуть мужчину: эффект нереализованного желания.

   — Я ее любил, — повторил Павел, — мы строили планы на будущее!

   — Ты знаешь, кто убил Веру? — настаивала Светлана.

   — Да, — коротко ответила я, — но никаких доказательств совершенного преступления не имею. Поэтому прошу вас о помощи. Нам очень нужно…

   — Нам? — удивился Павел. — Вас много?

   — Ребята, идите сюда, — позвала я.

   В кухне материализовались Нина и Вовка.

   — Это еще кто такие? — удивился Брыкин. — Как они сюда попали?

   — Войти в ваш дом особого труда не составит, — фыркнула я, — парадный ход нараспашку, черный тоже. Светлана же постоянно беспрепятственно проникала в квартиру. Кстати, Павел, вы знаете про тайный лаз в библиотеке?

   — Да, — неожиданно улыбнулся бизнесмен, — мне Ксюша рассказала. К ее родителям через него в советские годы диссиденты ходили. Исидор и Ольга не предполагали, что дочь в курсе, тайну от нее хранили, но разве от детей можно что-либо скрыть?

   — Вот уж точно! — нахмурилась Света. — Моя Васька везде прошмыгнет. Вроде сидит тихо, читает, а все на ус наматывает.

   — Ксюша на родителей обиделась, — пустился в воспоминания Павел, — она мне рассказывала, что они с Галей решили свою тайну завести.

   — Кто такая Галя? — спросила Нина, садясь без приглашения к столу.

   — Дочь Матвея, — пояснил Брыкин, — она одного возраста с Ксюшей, сейчас живет в Америке. Так вот, хитрые девчонки попытались разломать шкаф в коридоре. Хотели соорудить тайник. Мотя поймал их и отругал. А потом они с Исидором сделали отъезжающую стенку, девочки так друг к другу лазали, а родители делали вид, будто ничего не знают. Позже, конечно, шкафом пользоваться перестали и все о той истории позабыли.

   — Через гардероб кошка сюда шмыгает, — отметила я.

   — Да?! Значит, было животное, — не преминула возмутиться Светлана, — говорила же тебе!

   — Я про шкаф и думать забыл, — пробурчал Брыкин. — У Сиди вообще не квартира, а лабиринт с приключениями. Ремонт он делать не разрешает, переставить ничего нельзя, полно книг, мелочей, безделушек!

   — Почему же вы тут оставались? — заинтересовался Вовка. — Вам материальное положение позволяет купить собственное жилье и обставить его по своему вкусу.

   Павел отвернулся к окну.

   — Можете мне не верить, но я люблю Сидю. И Мотю тоже. Они потрясающие старики! Вот только жить одни не смогут: возраст, болячки. У них никого нет — жены умерли, Ксюша тоже, Галя в Америке, она сразу на помощь не прилетит.

   — Благородно, — отметил Вовка.

   — Я многим обязан Исидору, — заявил Брыкин, — я вовсе не злодей, не сволочь. Да поймите наконец, я способен на человеческие чувства!

   — Давайте перейдем к делу, — остановила его Нина. — Когда похороны Веры?

   — В среду, — ответил Павел, — в один день с Кларой. Гриша совсем никакой, я держусь, поэтому и стал организатором скорбной процедуры.

   — Поминки будут? — поинтересовался Вовка.

   — Конечно, — удивился Брыкин, — а как иначе?

   — Где? — спросила Косарь.

   — Здесь, в квартире Исидора, — ответил Павел, — я заказал еду из ресторана и официантов. Народу будет много, все в основном из «Орсен», коллеги Гриши и Веры.

   — Вы хотите, чтобы убийца Путинковой был задержан? — в лоб спросил Вовка.

   — Очень! — воскликнул Павел.

   — Готовы нам помочь? — подхватила Нина.

   — Да, — твердо ответил Брыкин.

   — Тогда слушайте, — приказал Костин. — Как верно сказала Лампа, у нас нет ни малейших доказательств, одна лишь уверенность в том, что мы знаем преступника. Но свою убежденность к делу не пришьешь! Единственный шанс — заманить убийцу в ловушку и сделать так, чтобы он сам себя выдал.

   Брыкин оказался прав, на поминки пришло много народа, несколько официантов сбились с ног, разнося блюда и напитки.

   Где-то около девяти вечера сильно опьяневший Павел подошел к Моте и Сиде, которые мирно играли в шахматы, смел на пол фигурки и заорал:

   — Вам насрать на смерть Клары и Веры?

   Громкий бас бизнесмена перекрыл мерное гудение остальных гостей, люди повернулись в сторону источника шума.

   — Ходы делаете? — Брыкин добавил децибел в голос и пошатнулся.

   Гриша бросился к другу, обнял его и заботливо сказал:

   — Паша, тебе надо лечь!

   — А они в шашечки рубятся, — не утихомиривался бизнесмен, — им все по барабану!

   — В шахматы, — робко поправил его Мотя.

   — Вот! — завизжал Брыкин. — Все слышали? Матвей уточнил! Молодец! В день похорон! Насрать, им насрать!

   — Кто-нибудь, принесите воды, — крикнул Гриша.

   Я услужливо подала Селезневу стакан, Григорий попытался напоить Павла. Но тот швырнул стакан на пол, наступил на осколки, раздавил их в крошево и заорал:

   — Им плевать! Скажи, Сидя, ты сообщил милиции о камере?

   — Успокойся, Паша, — схватил друга за локти Григорий, — пойдем, я тебя уложу, оставь стариков. Они переживают, просто не демонстрируют своих чувств.

   Брыкин с силой оттолкнул Селезнева.

   — Дурак! Нет, какой же ты идиот! Они могут рассказать, кто убийца, но не хотят! Я прав, Сидя? Испытания не закончены, а? Как ваша КПН? Надеетесь очередную премию заполучить?

   — Это государственная тайна, — помрачнел Исидор. — Лика, уведите Павла, иначе он лишнего наболтает!

   Я шагнула к Брыкину.

   — Пошла на…! — завизжал хозяин. — К черту! К дьяволу!

   Гости онемели, никто из них никогда не видел Павла в подобном состоянии.

   — Ага, боитесь? — заржал Брыкин. — Слушайте все! Эти два дружка, Мотя и Сидя, изобрели камеру постоянного наблюдения, сокращенно КПН. Сфокусничали, как всегда, вечно они… черт-те что придумывают. Весь дом дерьмовыми устройствами набит — автоматическая тестомесилка… аппарат для дистанционного открывания окон… самоотключающийся душ… Бред! Хрень! Дрянь!

   — У нас на двоих более тысячи зарегистрированных изобретений, — не к месту похвастался Мотя.

   — Вот! Вот! Вот! — заорал Павел. — А десять дней назад они по всей квартире камер понатыкали. Запись проводят! Идут на рекорд! Хотят доказать, что их КПН в непрерывном режиме может месяц пахать. И в кабинете, и во всех спальнях, и даже в сортире оптика установлена. И на пленке точно запечатлен убийца Веры!

   Гости зашептались, Рита Фомина, забыв о необходимости держать в тайне свои отношения с боссом, кинулась к Павлу.

   — Милый, умоляю, успокойся, ты пьян!

   — Молчи, дрянь! — заорал Брыкин. — Это ты убила Верочку из ревности, потому что я на тебе не женился!

   Собравшиеся на поминки только ахнули.

   — Ах!

   — Остановите запись! Достаньте кассету! — ринулся к Сиде Павел.

   Я повисла на плечах Брыкина, Рита вцепилась в его пиджак, Селезнев схватил друга за талию.

   — Да, — с достоинством кивнул Сидя, — устройство работает. Но мы не можем пока его выключить.

   — Нарушится эксперимент, — подхватил Мотя, — прервется запись. Это невозможно, мы потратили целый год на разработку!

   — Еще четырнадцать дней, — продолжал Исидор, — да, еще две недели база в моем кабинете будет функционировать. Мы изобрели компактное устройство.

   — Да-да, — хвастался Мотя, — внешне обычный видик, помещается в тумбочке стола, нужен один диск на месяц наблюдений. Революционное открытие!

   — Суки… — прохрипел Паша и осел на пол.

   — Помогите! — закричала я. — Мужчины, его надо отнести на кровать.

   Когда несколько парней уволокли Брыкина, Сидя повернулся к гостям:

   — Должен извиниться за скандал. Павел перенервничал, много выпил, отсюда и его откровенность. Огромная просьба: информация о КПН не должна покинуть пределы гостиной. Это оборонная разработка. Военная тайна. Очень надеюсь на вашу сдержанность.

   Около двух часов ночи дверь в кабинет Сиди тихонечко приотворилась. Я, лежащая под огромным кожаным диваном, вся обратилась в слух. Некто очень осторожно, на цыпочках, пересек просторную комнату, приблизился к гигантскому письменному столу Исидора, открыл дверцу тумбы, зажег крохотный фонарик-карандаш и начал изучать содержимое полок. Затем послышалось шуршание, щелчок, и в кабинете ярко вспыхнул свет.

   Я на секунду зажмурилась. Наверное, моя идея вывернуть из старинной люстры двадцатипятиваттные лампочки и вкрутить туда другие, по сто свечей, была не лучшей, сейчас небось вся группа захвата ослепла.

   — Ни с места! — прогремело в полной тишине. — Руки держать на виду!

   Я выползла из-под укрытия, встала и громко чихнула. Кабинет был полон народа. Из шкафов вылезли Костин и парочка его сотрудников, с подоконника спрыгнула Нина Косарь. Вдобавок распахнулась дверь, и из коридора вбежали Сидя, Мотя, Светлана, совершенно трезвый Брыкин и Рита Фомина в элегантном черном платье, надетом ради поминок.

   — Вы были правы, — закричал Павел, — это он.

   — Как ты мог? — задал идиотский вопрос Сидя. — Как решился? Зачем?

   — Он непременно нам все расскажет, — потер ладони Костин. — Григорий Селезнев, вы арестованы по подозрению в убийстве Клары Селезневой и Веры Путинковой.

   Гриша, застывший у письменного стола, подавленно молчал, держа в руках DVD-диск.

   — Можешь положить его на место, — сердито сказал Сидя, — если, конечно, не хочешь посмотреть празднование юбилея нашего НИИ. В тумбе самый обычный видеоплеер, никаких КПН и в помине нет.

   — Эх, если бы мы такое и правда придумали… — подхватил Мотя. — Но, увы, ума не хватило. Голубчик, тебя обманули! Хорошо, что ты технический идиот.

   Селезнев, продолжая сжимать диск, начал медленно оседать на пол.

   — Ему плохо! — испугалась Рита.

   — Понятное дело, — кивнул Вовка, — мне бы тоже стало плохо, очутись я на его месте.

   Спустя неделю мы с Ниной и Костиным сидели у Сиди на кухне. Присутствовали и все заинтересованные лица.

   — Как вы догадались, что убийца Григорий? — спросила Рита, наливая всем чай.

   — Он постоянно ходил в дом, — сокрушенно покачал головой Сидя, — был своим человеком!

   — Значит, не до конца его изучили, — вздохнул Вовка. — Давай, Лампа, рассказывай. Идея-то твоя.

   Я кивнула.

   — Да. Понимаете, что-то во всей этой истории с самого начала не складывалось. Месть неких таинственных сил, проклятие семьи Брыкиных я сразу скинула со счетов, было ясно, что здесь действует человек. И смерть Веры выбивалась из общей картины. Все жены Павла умерли случайно, признаков насилия на их телах не обнаружили, а Путинкову задушили проволокой. Кому могла помешать молодая женщина? Потом, когда в процессе расследования выяснилось: смерть жен Брыкина трагическая случайность, результат его фобии, кончина Веры и вовсе вызвала у меня удивление.

   И тут Рита Фомина рассказала мне о некоем Кирилле Лапутине, который решил подпортить идеальный имидж Григория Селезнева. Кирилл привел на корпоративную вечеринку, куда не приглашали ни жен, ни других родственников сотрудников, девушку из ночного клуба, Рита даже вспомнила, что стриптизершу звали очень странно — Ваня. Девице предстояло соблазнить идеального семьянина Гришу, а Лапутин потом на каждом углу кричал бы о двуличности коллеги. Но замысел Кирилла не удался, Григорий не потерял голову. Зато Ваня сказала Лапутину:

   «Селезнев замечательный человек. Он со мной так хорошо поговорил… Наверное, мне и в самом деле нужно за ум взяться и в институт поступать. Всю жизнь у столба не пропляшешь!»

   И тут я вспомнила, что во время празднования дня рождения Павла случайно услышала, как Григорий беседует по мобильному телефону. Не ручаюсь за точность, но он произнес несколько фраз вроде: «Ванечка, не стоит беспокоиться. Предоставь это мне. Как всегда, я все разрулю. Ты же знаешь, папа способен на многое!»

   Увидев, что я вошла на кухню, Селезнев моментально оборвал беседу и сказал:

   — С работы беспокоят. Все время там что-то случается, ни на минуту офис оставить нельзя.

   В тот момент я не насторожилась. Имя «Ваня» меня не удивило, слова про папу тоже. Многие сотрудники так зовут своего шефа. Но после беседы с Ритой случайно услышанный мною разговор предстал в ином свете.

   Я уже знала, что Гришу считали тряпкой, все решения за него принимала Клара, а на службе он не имеет никакого веса, Селезнев не сумел сделать карьеру, даже будучи ближайшим другом шефа. Какие такие проблемы он собрался разруливать? Селезневу не поручали ничего ответственного, он лишь перекладывает с места на место бумажки.

   По моей просьбе Нина Косарь изучила список сотрудников Брыкина и не нашла там ни одного Ивана. Некогда самое распространенное в России имя теперь редкость, в фирме не обнаружилось ни одного Вани. И тогда я укрепилась в мнении, что Гриша беседовал с той самой стриптизершей. Косарь отправилась в ночной клуб и сразу нашла там девушку Иванну, которую все зовут Ванечкой.

   Нина очень опытный сыскарь, допросы она проводит мастерски и хоть бывает иногда прямолинейна, но в момент беседы с Ваней Косарь продемонстрировала выдающиеся актерские способности. Она ни словом не обмолвилась о том, что является детективом, сказала, что хочет открыть свой стриптиз-бар, и сумела разговорить Ваню. А та оказалась очень приятной, наивной и глупой девушкой. Ваня сказала Нине, что она порывает с карьерой танцовщицы.

   — Мне так повезло, — радостно чирикала дурочка, — я познакомилась с Гришей. Он не такой, как все, сразу в кровать меня не потащил. Гриша умный, смелый, сильный, он все может! Он потрясающий! Замечательный!

   И еще на полчаса хвалебных речей в адрес Селезнева и рассказ о неземной любви, которая их соединяет.

   — Мы скоро поженимся, — вещала Ваня, — у Гриши жена тяжело больна, вот-вот умрет. Как только это случится, мы оформим отношения. Ой, это же секрет, а я проговорилась! Вы же никому-никому не скажете? Гришенька очень просил держать все в тайне.

   И нас с Ниной осенило! Мы с самого начала неправильно поставили условие задачи: мы думали, что преступник охотится за Верой, а убить-то хотели Клару.

   — М-да… — крякнул Сидя. — Хитро задумано. Клара вроде как ошибочная жертва, под нее копать не станут.

   — Точно, — подхватила Нина, — Григорий заявился в наше агентство, рассказал о проклятии и попросил приглядеть за Верой. Вот откуда у нас появилась уверенность: лишить жизни хотят Путинкову.

   — Григорий, естественно, не верил ни в какие легенды, — перебила я подругу, — но он не знал правды про сифилис, считал Брыкина сыном дипломата. Гриша был твердо уверен: и Алену, и Жанну, и Ксюшу убил Павел. Селезнев полагал, что ближайший друг — жестокий маньяк. Если погибнет еще и Вера, милиция начнет следствие, которое займется Брыкиным и дороется до правды. А Клару посчитают случайной жертвой. В общем, Гриша тщательно разработал план.

   Вернемся в тот роковой день. Григорий совершает на моих глазах массу глупостей. Для начала преувеличенно восхищается духами Веры и прыскает ими на шарф Клары. У нее аллергия на ваниль, а еще парфюм оставляет масляные следы на ткани. Полагаете, Гриша идиот? Я посчитала его таковым, но на самом деле Селезнев очень умен. Все это он предпринимает с одним расчетом — Клара должна будет снять одежду или хотя бы шарф, а Вера предложит ей что-нибудь из своих вещей.

   — А вдруг бы это не произошло? — поинтересовалась Света. — Не все готовы отдать свою одежду. Я бы ни за что не согласилась!

   — Он придумал бы выход из положения, — ответил Вовка.

   — Да-да, — кивнула я, — но получилось как по писаному. Случайно и Вера, и Клара выбрали для праздника «маленькое черное платье», а когда жена Селезнева сняла шарф, щедрая Путинкова предложила ей свой очень приметный алый палантин.

   — Мерзавцу повезло! — рявкнул Мотя.

   — Верно, — кивнул Вовка, — провидение в тот день отвернулось от Клары.

   — Гриша при всех демонстрировал свою страсть к жене, — продолжала я. — Вел себя даже эпатажно — шлепнул при мне Клару по попе, а потом утащил ее в ванную комнату, недвусмысленно дав понять частному детективу, что собрался заняться с женой сексом. Клара была изумлена, но пошла с мужем. А я решила, что в семье до сих пор медовый месяц, оставалось лишь удивляться темпераменту Григория и его весьма раскованному поведению. А Гриша просто решил на всякий случай подстраховаться. Если начнется следствие, я спокойно скажу: «Селезнев обожал жену, вел себя как молодожен». И следователь вычеркнет мужа из списка подозреваемых.

   — М-да… — буркнул Сидя. — Мальчик-то негодяй! А производил совсем другое впечатление. Я держал его за тюху!

   — В тихом омуте черти водятся, — процитировала я широко известную пословицу. — Вспомним день смерти Клары. Гриша отправился за хлебом. Дома не оказалось ни кусочка. Кстати, Вера очень удивилась этому обстоятельству. «Ну как же так? — всплеснула она руками. — Я купила десять нарезных, неужели все съели?» А кто попросил белого хлебушка, кому захотелось бутерброда с колбасой? Селезневу. Кто любезно вызвался сбегать в булочную? Тот же Гриша.

   — Он организовал себе алиби! — закричал Павел. — В момент убийства Селезнев находился вне квартиры, где было совершено преступление. И это могли подтвердить и Лампа, и Вера.

   — Абсолютно верно, — согласился Костин.

   — Выйдя на улицу, Григорий незаметно вернулся в дом, — продолжила я, — воспользовался черным, никогда не запирающимся ходом. Проскользнул в библиотеку, взял пакет с макраме покойной жены Сиди, вынул оттуда бечевку, натянул в паре шагов от двери и позвонил Кларе на мобильный.

   — Дорогая, — сказал он супруге, — у меня есть для тебя сюрприз. Иди быстро в библиотеку, тайком!

   Заинтригованная Клара бежит на зов мужа. Никто из присутствующих не обращает внимания на ее исчезновение, все заняты едой, выпивкой и разговорами.

   Клара входит в полутемную комнату. У окна стоит Гриша.

   — Милая, иди сюда скорей, — торопит он супругу.

   Клара, не глядя под ноги, идет вперед, натыкается на веревку и с размаха падает. Гриша специально передвинул на выбранное место скульптурную группу из двух драконов. Муж надеялся, что «любимая жена Клара», падая, ударится лбом об одного из бронзовых монстров, но она упала горлом на толстую проволоку, которая была натянута между фигурками. Немного не по плану, но результат достигнут — Клара сразу умирает. Григорий прилепляет к подошве ее туфли принесенный абрикос. А вот это и стало его ошибкой: в тот день на столе этих фруктов не было! Веревку Селезнев отрезает, а мешок засовывает под софу. Уйти незамеченным из квартиры пара пустяков. И еще один маленький нюанс. Вернувшись с хлебом, Гриша… звонит в квартиру. Зачем? Он частый гость у Сиди и великолепно знает: дверь всегда не заперта.

   — Опять алиби… — зашептал Брыкин. — Тот, кто ему откроет, потом подтвердит: Селезнев пришел после того, как нашли Клару.

   — Но тело могли обнаружить не сразу! — заметил Сидя.

   — Убийце повезло, — подхватил Костин, — ему сам сатана помогал.

   — А зачем ему понадобился фокус с абрикосом? — спросила Рита.

   Я посмотрела на Фомину.

   — Все жены Павла погибли случайно, и Григорий очень тщательно продумал преступление. С одной стороны, оно выглядело как роковое стечение обстоятельств. С другой — у милиции тут же должны возникнуть вопросы: откуда в библиотеке абрикос? Почему фигурки драконов не на месте? Селезнев хотел, чтобы специалисты поняли: кто-то хотел убить Веру, выдав преступление за несчастный случай, — ну, как было со всеми женами Павла, — однако ошибся, перепутал женщин из-за одежды. Селезнев ловко набрасывал на Павла тень подозрений. Рассказывая мне о начале своего романа с Кларой, Григорий сообщил, что она очень нравилась Паше. Брыкин, мол, даже попытался за ней ухаживать, но Клара не обратила внимания на перспективного кавалера и сама позвала на свидание скромного Селезнева. Григорий потом спросил, почему же Клара не пожелала иметь дело с Павлом, а она ответила: «Он двуличный, много врет. И в отношении его будущей супруги… Думаю, с ней непременно беда случится». Хорошее заявление, да? Селезнев почти прямо обвинил Брыкина в убийстве его жен, но как ловко все проделал! Приписал эти слова Кларе, заговорил о ее экстрасенсорных способностях… И ему везло! Вера в день рождения забыла купить абрикосы, и у нас с Вовкой сразу возникли сомнения: откуда он? Григорий хотел, чтобы милиция задала себе этот вопрос. Ведь в библиотеку никогда не носили фрукты! А в тот вечер их вообще не купили, что оказалось еще одним плюсом для него. И он знал: кто-нибудь обязательно обратит внимание на то, что драконы стоят не на месте. Вот макраме Селезнев случайно под диван засунул, но потом сам же его и нашел, указал мне на мешочек.

   — Но почему Григорий раньше меня милиции не сдал, если подозревал в убийстве Алены, Жанны и Ксюши? — подал голос Павел.

   Я пожала плечами.

   — Селезневу было выгодно иметь в друзьях «паровоз», который тащит его по жизни. Вы платили ему большой оклад, дали статусную должность. Зачем топить своего благодетеля? Но потом к Григорию впервые в жизни пришла страсть, и он повел другую игру. Все считали его тюхой, дурачком, ни на что не способным мямлей. А он-то совсем другой, просто ему было выгодно жить без проблем. Ваня разбудила в нем зверя.

   — Он ловко составил уравнение, — подал голос Сидя.

   — Ну да, — согласился Вовка, — смерть любимой жены спланировал со знанием дела.

   — Но зачем было убивать Веру? — поразилась Рита. — Цель достигнута, Клары нет. С какой стати увеличивать число жертв?

   Нина с жалостью посмотрела на Фомину.

   — Ну как вы не понимаете… По замыслу Селезнева, Клара — случайная жертва, охотились за Путинковой. Ну, как можно ее оставить в живых? Нелогично. Вера была обречена. Жаль, что мы сразу это не поняли.

   Фомина ойкнула и закрыла лицо руками. Светлана ткнула в меня пальцем и заявила:

   — Вот она говорила, что тщательно заперла все входы-выходы! Как Гриша в квартиру попал, чтобы убить Веру?

   Я кивнула.

   — Очень просто. Селезнев лучший друг Павла, он знает про секреты семьи. В частности, про шкаф, который Сидя и Мотя сделали для развлечения детей. Матвей столь же беспечен, как и Ринг, входная дверь в его квартиру всегда открыта. В сущности, Сидя и Мотя, несмотря на свою гениальность, сущие дети — увлекутся интересной задачей и ничего вокруг не видят и не слышат. Кстати, Матвей до сих пор пользуется тайным лазом, пробирается по нему в квартиру Ринга.

   — А почему он не лезет через шкаф? — изумилась Нина. — Там проход шире!

   Я повернулась к Моте.

   — Бьюсь об заклад, вы забыли о сдвигаемой стенке гардероба.

   — Ну да, — моргая, ответил Матвей, — совершенно вылетело из головы.

   — А вот у Селезнева все откладывалось в памяти, — продолжала я, — поэтому он ночью спокойно вошел в незапертую квартиру Матвея, через шкаф проник к Сиде, задушил Веру, которой дали снотворное, и ушел. Но потом запаниковал!

   — Почему? — тут же спросила Рита.

   — Когда Гриша убивал Клару, он потерял пуговицу от рубашки, самую обычную, неприметную. А потом испугался, что она может стать уликой, и вернулся на место преступления. Пришел рано утром, прихватил с собой букет — попросил у Исидора разрешения украсить цветами место гибели жены. Этакий романтический жест! А на самом деле он стал искать пуговицу. И тут вошла я. Гриша не растерялся, изобразил головокружение и отправил меня к аптечке. Он надеялся успеть найти пропажу, но я вернулась быстро и отвела гостя завтракать. Затем случилась дурацкая история с прилипшей яичницей, и Гриша снова предпринял попытку поискать улику. Но я опять помешала ему и неожиданно увидела столь нужную убийце потерянную пуговицу. И тут Гриша совершил еще одну ошибку. «Это моя, — сказал он, — оторвалась, когда я почувствовал себя плохо». И забрал пуговку.

   Лишь спустя некоторое время я вдруг сообразила: на Григории в то утро была футболка без застежек. Селезневу не следовало беспокоиться о пуговице, она самая обычная, а в квартире у Сиди полнейший бардак, на полу валяется черт-те что. Но Григорий испугался и сделал ошибку.

   — Идеальных преступлений не бывает, — подытожил Вовка.

   — Но почему проволока? — простонала Рита. — Отчего такая жестокость? Он мог ее отравить снотворным, например.

   Костин встал, налил себе чаю и, осторожно неся полную кружку к столу, пояснил:

   — Григорий воспользовался инструментом из кладовой Исидора. Взял странную штуку, не знаю, для чего она нужна, — две деревянные ручки, а между ними струна.

   — Штуковина называется гильдер, — живо пояснил Мотя, — им режут что-нибудь мягкое, допустим, большой пласт желе или сливочного масла. У Сиди есть все!

   — Вот уж точно, — кивнул Костин. — Думаю, вы с Исидором можете в домашних условиях космический корабль собрать! Гриша взял это приспособление, убил Веру и стал ждать, что арестуют Павла. Селезнев ведь так старался — рассказал про умерших жен, дал прямую наводку на приятеля. Но милиция тормозила, и тогда Селезнев решил тайком подложить гильдер в личные вещи Павла, а потом анонимно звякнуть мне и сообщить, где лежит орудие убийства. Но не успел, мы его обыграли, устроили спектакль.

   — И он поверил… — протянула Рита.

   — Естественно! — воскликнула я. — Сидя и Мотя неутомимые изобретатели, Гриша ни на секунду не усомнился в существовании КПН. Да еще все участники спектакля отлично справились со своими ролями, сам Станиславский бы не придрался к их игре!

   — Мне казалось, что Гриша любит Клару, — прошептала Рита.

   — Ну да, со стороны могло так показаться, — кивнула я. — Вот только Павел называл ее занудой, «которая его задолбала», говорил: «Она из Григория сделала тряпку». Клара с юности опекала Селезнева, тот без нее боялся и билет в метро купить. Жена внушила Грише: он слабый, никчемный человек, нуждается в постоянной опеке. Клара действовала из лучших побуждений и превратила Гришу в зависимое от себя существо. А тут вдруг в его жизни появилась девушка Ваня, которая стала восхищаться Селезневым, без конца повторяя: «Дорогой, ты умнее всех!» Вот у него и выросли крылья. Гриша решал все проблемы Вани, давал ей советы, ощущал себя сильным, решительным. Ему очень понравилась новая роль, оставалось лишь избавиться от Клары и счастливо зажить с нежной, покорной, абсолютно зависимой от него Ванечкой. Селезнев был по горло сыт умной женой и понимал: Клара ему развода не даст, отнесется к зигзагу мужа по-матерински понимающе. Его затошнило от сладкого и потянуло на кислое.

   — Я, если в гостях торта пережру, дома всегда селедки поем, — хмыкнула Света.

   Исидор заморгал, Мотя крякнул, а Брыкин тихо спросил:

   — Значит, Гришка решил меня подставить?

   — Да, — еще раз подтвердила я. — Он считал вас убийцей жен и использовал это обстоятельство в собственных интересах.

   — Григорий признался, — подхватил Костин.

   — Он произвел на меня сначала самое положительное впечатление, — вздохнула я, — но потом, знаете, маленький штришок. Я в какой-то момент произнесла слово «фигня», и Селезнев очень неодобрительно посмотрел на меня. А затем сам обронил в разговоре это же слово. И мне стало понятно: он двуличен, прячется под маской. И это настойчивое повторение словосочетания «моя любимая жена Клара»!

   — Григорий всегда так говорил, — отметила Рита.

   — Верно, — согласилась я. — Но мне внезапно стало ясно: он сам себе пытается внушить, что любит Клару. Он буквально заставлял себя обожать самодостаточную, уверенную в своей непогрешимости женщину. И Гриша почти уверился в том, что любит ее. Но тут появилась Ваня! Вот и получился шопинг в воздушном замке.

   — Что? — изумился Брыкин.

   Я поежилась.

   — Есть люди, которые просто строят планы. Мечтают получить богатство, славу или жениться на принцессе. Они возводят воздушные замки и живут в них, ничего не делая для осуществления своих планов. Имеется иная категория мечтателей: вот они твердо идут к намеченной цели и верят, что ее достижение зависит лишь от собственного упорства и работоспособности, добиваются успеха тяжелым трудом. Но порой встречаются люди, которые, желая сделать заветную мечту реальностью, готовы купить, как раньше говорили, товар с нагрузкой. Гриша устроил шопинг в своем воздушном замке, захотел приобрести счастье с Ваней. Но в нагрузку к этой «покупке» шло предательство многолетней дружбы с Брыкиным, а еще потребовалось убить ни в чем не повинных женщин.

   — А зачем Селезнев пошел в детективное агентство? — спросила Рита.

   Я поперхнулась. Более глупого вопроса и не придумать!

   — А как бы люди узнали про проклятие? — удивилась Нина. — Каким образом можно было привлечь внимание к смерти Алены, Жанны и Ксении? Как возбудить подозрения против Павла? Григорий рассказал нам предысторию, а потом произошло убийство. Все шло по плану: Селезнев вне подозрений, он хотел защитить Путинкову. Но, как уже отметила Лампа, мы теперь знаем все.

   — Не все, — прошептал Павел, — документы. Наши истории болезни! Где они?

   — Забудь, — отмахнулся Костин, — никого это не волнует. Сходи к психотерапевту, он разберется с твоей фобией.

   Нина посмотрела на Брыкина.

   — Думаю, вам нужно поговорить с Катей, успокоить сестру.

   — Нет, — испугался Павел, — я не желаю с ней общаться. И вообще, осталась масса нерешенных проблем. С одной стороны, я освободился, Светлана более не будет меня шантажировать.

   — Ты мне просто помогал! — живо откликнулась она. — Сам давал деньги.

   — С другой стороны, я их убил, — еле слышно сказал Павел. — Сидя, ведь это я лишил жизни Ксюшу! Мне нет прощения!

   — Знаете, мы, пожалуй, пойдем, — поднялся с места Костин. — Обсуждайте семейные проблемы в своем кругу.

   На улице моросил дождь, мы сели в мою машину, я завела мотор и вырулила на проспект.

   — Как думаешь, Брыкин избавится от фобии? — подала голос Нина.

   — Не знаю, — грустно ответила я. — Совершенно непонятно, что будет с Павлом. Сумеет ли Исидор жить с ним, зная, что он, пусть и не желая того, убил его дочь? И как сам бизнесмен будет вести себя, сообразив, что именно он и отправил жен на тот свет?

   — Иногда у людей в семье складываются ужасные отношения, — подхватил Вовка. — Вот, например, Светлана. Наглая ведь шантажистка, а Брыкин с ней нормально общается. Зато с Катей не хочет встречаться. Впрочем, это не наше дело.

   — Если бы Пелагея отдала им документы, думаю, тогда Павел мог бы успокоиться. Хотя ему лучше обратиться к специалисту, — поделилась я своими размышлениями. И вдруг в мозгу блеснуло: — Ой, ну и дура же я!

   — Почему? — удивился Вовка. — По-моему, ты, наоборот, молодец!

   Я пристроилась в хвост машин, желавших съехать со МКАД на шоссе, ведущее в Мопсино, и пояснила:

   — Мне удалось получить контакты из мобильного Пелагеи Андреевны. Начала их прозванивать, попала сначала в поликлинику, потом случайно соединилась с Катей, стала с ней беседовать и… забыла про другие номера. А ведь Пелагея звонила Лене-Светлане. Ее номер там был, просто я до него не дошла. Следовало довести до конца обзвон, а я отвлеклась. Очень неправильное поведение!

   — Ладно, не переживай, — успокоил меня Костин, — даже у такого суперпрофессионала, как я, случается порой затмение мозга.

   Мне стало смешно. Ни один мужик не упустит момента, чтобы не похвалить себя. Я покосилась на Вовку и хотела спросить, сколько раз у него были сумерки сознания, но не успела.

   — Собака! — заорала сидящая рядом со мной Нина. — Лампа, тормози!

   Я автоматически нажала на педаль, «букашку» поволокло в сторону. Я кое-как справилась с машиной и припарковалась у обочины. В паре метров от нас шоссе благополучно перебежала здоровенная дворняга. Не подозревая, что едва не стала причиной аварии, псина спокойно убежала в лес.

   — Фу… — выдохнула я.

   — На дороге нельзя отвлекаться, — заявила побледневшая Нина.

   — Ох уж мне эти чертовы лучшие друзья человека! — выпалил Костин. — Несутся сломя голову, думают, их не задавят! Эй, Лампузель, ты чего так в лице изменилась?

   — Она испугалась, — сказала Косарь.

   — Чертовы лучшие друзья человека… — пробормотала я. — В домике алкоголички Майи, в Опушкове, где Пелагея провела последние дни своей жизни, не было никаких фото близких ей людей. Только календарь с изображением собак. На одном снимке было написано «моя незабвенная Люка»… Ой, я знаю! Я поняла!

   — Что? — уставился на меня Костин.

   — Вовка, — сказала я, повернувшись к нему, — у тебя же есть в кармане перочинный ножик?

   — Да, — кивнул майор.

   — Где-то под задним сиденьем валяется ошейник Плюшки, поищи его, — попросила я. И пояснила: — Он был слишком широкий для крохотной собачки, поэтому я сняла его. Нашел?

   — Ага, — подтвердил Костин. — Действительно, такой больше подошел бы Рейчел.

   — Немедленно распори полоску кожи, — приказала я.

   — Разрезать ошейник? Зачем? — поразилась Нина.

   — Действуй, — поторопила я приятеля.

   — Ладно, — согласился Вовка и начал орудовать лезвием.

   Мы с Косарь молчали, минут через пять Костин воскликнул:

   — О!

   — Что там? — воскликнула Нина.

   — Маленький ключ, — доложил майор, — с биркой, на ней написано «Омобанк».

   — Он от ячейки, — устало сказала я. — Думаю, в ней и лежат те самые истории болезни. Сначала ключ хранила пуделиха Люка, а потом он перешел к Плюшке. Пелагея не доверяла людям. Человека, который отнесет документы в прессу, она выдумала. Лучшими друзьями Суворовой были собаки.

   Григорий Селезнев получил большой срок и сейчас находится на зоне. Мне очень неприятно вспоминать про него, поэтому более ничего о нем сообщать не стану.

   Ожидания оправдались, в хранилище банка обнаружились документы. Павел женился на Рите Фоминой. Законная супруга Брыкина встретилась с Катей и отдала той историю ее болезни. Но Маргарита запретила мужу общаться с сестрой. А Светлане она пригрозила:

   — Только посмей еще раз появиться рядом с Павлом! Горько пожалеешь!

   — Что ты мне сделаешь? — нагло спросила Света.

   — Попробуй подойти к Паше — и узнаешь, — зловеще улыбнулась Рита.

   Тихий голос Фоминой отчего-то сильно напугал Светлану, и она исчезла из жизни Брыкина.

   По настоянию Маргариты бизнесмен отправился к психотерапевту, остатки антибиотика, хранившиеся у Павла, были уничтожены. Брыкин основал психологический центр для людей, страдающих СПИДом и заболеваниями, передающимися половым путем. В это заведение он вкладывает всю прибыль, полученную от бизнеса, а в выходные дни Павел сам работает в клинике, разговаривает с теми, кто совсем отчаялся. Рита самоотверженно помогает мужу. Таким образом они пытаются хоть как-то искупить свою вину.

   Ни к Брыкину, ни к Фоминой со стороны закона претензий не было. В свое время смерть Алены, Жанны и Ксюши была признана естественной, их кремировали, а все документы сдали в архив. И злого умысла в действиях Павла не было, он ведь хотел вылечить женщин, ничего не знал о несовместимости препарата с аспирином. Да что там Брыкин! О последствиях соединения антибиотика с ацетилсалициловой кислотой в то время не слышали даже врачи. Павел остался на свободе, но он сам осудил себя и все полученные деньги отправляет в центр, который назвал «ЖАК». Немного странное для медицинского учреждения название, оно больше подходит бутику или ресторану, и никто, кроме самых близких людей, не знает, что ЖАК — это аббревиатура из первых букв имен Жанна, Алена, Ксения.

   Молодожены живут вместе с Сидей. Рита не стала делать в квартире ремонт. А вот медсестра Ирина привела в порядок апартаменты на Петровке, продала их и сейчас строит в Опушкове просторный дом для своей семьи.

   Пелагея Андреевна похоронена на одном из московских кладбищ, на ее могиле стоит хороший памятник, иногда у его подножия появляются цветы. Кто решил позаботиться об обустройстве последнего приюта эгоистичной (если не сказать подлой женщины), я не знаю, но думаю, что это Ирина. Суворовой всегда везло на порядочных людей, а медсестра благодарна Пелагее за квартиру. Старуха сообразила, что Ира человек редкой честности, и поэтому со спокойной душой совершила обмен жилплощади. Что ж, плохая мать своих детей сделала правильный выбор: Ира самоотверженно ухаживала за старухой при жизни, не оставляет ее и после смерти.

   Плюшка живет с нами. Ее ухо давно зажило, и собачка забыла алкоголичку Майю как страшный сон. Из робкого двортерьера Плюша превратилась в самого активного члена стаи, иногда она даже пытается свергнуть с царского трона стаффордшириху Рейчел, но та не считает помесь болонки с терьером конкурентом и никогда не ссорится с ней. Мопсы и Рамик искренне полюбили Плюшу и охотно уступают ей место на диванах.

   Мы окончательно переселились в Мопсино, и стая в хорошую погоду весь день резвится во дворе. Если идет дождь, псы спят в доме, но они всегда слышат, когда я возвращаюсь с работы, и несутся в прихожую, чтобы продемонстрировать мне свою радость. Я бросаю сумку, сажусь на корточки и начинаю гладить животных. Мокрые носы тычутся мне в руки, карие глаза преданно заглядывают в лицо.

   Хорошо, когда на свете есть тот, кто обожает вас беспредельно, кто любит вас больше, чем вы себя любите, — ваша собака. Ей безразлично материальное положение и статус хозяина.

   Человеку для счастья надо совсем немного: просто купить щенка. Знаете, зачем бог создал собак? Он приготовил людям лекарство от плохого настроения и комплекса неполноценности.

   Здесь и далее: все названия фирм, брендов, лекарств, периодических изданий, банков, медицинских учреждений, магазинов выдуманы автором, любые совпадения случайны.

   Фенилкетонурия — наследственное заболевание, связанное с недостаточностью одного фермента. Дети выглядят вначале здоровыми, а потом умирают. Если больной соблюдает диету, не употребляет продукты животного происхождения, в частности молоко, его жизни ничто не угрожает (Прим. автора.).

   Название придумано автором, любые совпадения случайны.

   В СССР было запрещено хождение иностранной валюты. Дипломаты, работники Внешторга и прочие люди, выезжавшие за границу, приезжая домой, сдавали валюту и получали чеки. Их отоваривали в спецмагазинах, которые назывались «Березка» (Прим. автора.).