Я попала в эту историю, как муха в варенье или мед, если смерть в меду кажется вам более привлекательной, чем кончина в джеме. Но в роковой день, когда началась цепь странных, необъяснимых событий, ничто не предвещало неприятностей.

   Около семи вечера, как всегда, я ввалилась в дом, обвешанная пудовыми сумками, и, грохнув их у вешалки, заорала:

   – Эй, есть кто живой?

   – Ну? – высунулся в коридор Сережка.

   – Оттащи на кухню, – велела я, пиная ногой пакет.

   В ту же секунду раздался характерный треск. Вот незадача, я случайно попала в мешочек с яйцами.

   – Бей, не жалей, – хихикнул Сережка.

   Я расстроилась. Жаль, нам не дано предвидеть будущее, иначе маленькая неприятность с яйцами показалась бы смешным пустяком, милой ерундой. Но в ту минуту я испытывала чуть ли не горе.

   – Черт возьми, тащила их от метро, и ничего, а дома сама же ногой долбанула…

   Ноя и жалуясь на тяжелую судьбу, я вползла на кухню. За большим круглым столом мирно пили чай Юля, Кирюшка и Сеня. Юлечка заглянула в пакет и попыталась меня утешить:

   – Сущая ерунда, всего шесть штук кокнулись.

   Я чуть не зарыдала.

   – Достань их и слей в кастрюльку, – велел Сережка жене.

   Юлечка послушно вытащила скорлупки.

   – Прекрати кукситься, – налетел на меня Сережка, – подумаешь, беда.

   – Правда, Лампа, – подхватил Кирюша.

   – А ты молчи, – остановил Сережка младшего брата и добавил: – Нашла горе, разбитые яйца. Вот у Сеньки настоящая беда.

   Семен – лучший друг Сережи, они учились в одном классе, правда, потом разбежались по разным институтам, но дружбу сохранили. И хотя сейчас Сережка работает в рекламном агентстве, а Сеня преподает немецкий язык, встречаются они по-прежнему часто. Сеня мне нравится: открытый, бесхитростный парень, всегда готовый помочь.

   – Что за беда приключилась с тобой? – со вздохом спросила я.

   Непривычно хмурый Семен буркнул:

   – Прям говорить неохота!

   – Ладно, я сам расскажу, – ухмыльнулся Сережка.

   Год тому назад Сеня познакомился с девушкой, веселой и смешливой Ритой, большой любительницей дискотек, гулянок и ресторанов. Почти полгода Семен развлекал ее, но потом понял – в голове у Маргариты лишь танцульки, и хорошей жены из нее не выйдет. И хоть Сеня сам был не прочь повеселиться, но не каждый же день. Будучи человеком спокойным, во всех смыслах положительным, он представлял себе будущую жену иной: работящей, терпеливой, хорошей хозяйкой и матерью. Риточка же, страшно гордая своей и впрямь незаурядной внешностью, считала, что является подарком для будущего супруга. И вообще мужчины родились на свет для того, чтобы доставлять ей, Маргоше, удовольствие.

   Короче говоря, Сеня начал тяготиться этими отношениями и закрутил роман с другой девушкой, Наташей, знакомой Риты. Та оказалась полной противоположностью Марго – тихая, молчаливая домоседка. У Наташи рано умерла мать, и все хозяйство девятнадцатилетняя девушка вела сама. Отец ее, совсем еще молодой, тридцатидевятилетний вдовец, чувствовал себя как у Христа за пазухой. На столе всегда стояли горячие обед и ужин, вовремя подавались выглаженные рубашки. Через два месяца Сеня сделал предложение Наташе и начал готовиться к свадьбе.

   Когда Рита узнала, что поклонник переметнулся к другой, она вначале потеряла от злобы голос. До сих пор ее никто не бросал, и обида засела ржавым гвоздем в ее сердце.

   Риточка поклялась отомстить мерзкому негодяю и клятву сдержала. Сначала она хотела испортить Сене праздник, явившись незваной гостьей на бракосочетание. Но потом хитрой девчонке пришла в голову гениальная мысль. Наташин папа, красивый и обеспеченный вдовец, с явным интересом давно поглядывал на белокурую, голубоглазую и пышногрудую Риту, когда та появлялась у дочери. Теперь Марго пустилась во все тяжкие, кокетничая с мужиком. Не прошло и полугода, как Сенин тесть женился на Маргарите, и она стала тещей парня.

   Я хихикнула:

   – Ну и влип!

   – Да уж, – вздохнул Сеня, – живем в общей квартире, и Ритка пакостит по-страшному. Так хитро все обставляет, будто она о Наташе заботится, а я выгляжу просто монстром. Что делать – ума не приложу!

   – Снимай квартиру и съезжайте, – посоветовал Сережка.

   – А деньги? – всплеснул руками Сеня. – Знаешь, сколько в месяц хотят? Меньше чем за сто долларов не найти.

   – Вот что, Сеня, – сказала Юля, вставая, – раз уж женился, изволь создать супруге нормальные условия.

   – Ну не зарабатываю я столько, – пригорюнился парень.

   – Как же думал семью создавать? – гнула свое Юля.

   – Кто знал, что так получится, ты же, Юлечка, живешь с Сережкиной матерью – и ничего.

   – Катя дома никогда не бывает, и потом, какая из нее свекровь – смех один, – вздохнула девушка и велела: – Кирюшка, влезь на табуретку и достань со шкафа большую сковородку. Чего яйцам зря пропадать, сейчас сделаю замечательный омлет.

   – Вечно мне поручения дают, – заныл мальчишка.

   – Ну тебя, – рассердилась Юля, – сама достану.

   Она моментально вскочила на табуретку, вытянула руки, чуть оступилась…

   – Осторожно! – заорал Сережка.

   Но было поздно. С легким криком Юля шлепнулась на пол и тут же заорала.

   – Что, что? – засуетились мы, кидаясь к ней.

   Девушка полулежала на линолеуме, как-то странно вывернув правую ногу. Лодыжка начала моментально распухать и угрожающе синеть.

   – Похоже на перелом, – растерянно констатировал Сережка, – и мать, как назло, на дежурстве.

   Катя работает хирургом, оперирует щитовидную железу и, на мой взгляд, мало могла помочь в создавшейся ситуации. Но в Сережке в минуту опасности проснулся маленький мальчик, твердо уверенный: стоит лишь маме вернуться домой, как неприятности разом кончатся.

   – Все из-за меня, – зарыдал в голос Кирюшка. – Юлечка, прости!

   – Ерунда, – прошептала Юля, еле сдерживая слезы, – чему быть, того не миновать.

   – Ой-ой-ой! – вопил Кирюшка, задирая вверх руки.

   Не хватало только хора, вторящего плакальщику.

   – Хватит, – велела я, – надо вызывать «Скорую».

   Машина пришла через два часа. Хмурая, нелюбезная тетка одним глазом глянула на поленообразную ногу и весьма грубо приказала:

   – Несите в машину.

   – Мы? – глупо спросил Сеня.

   – Нет, я поволоку, – вызверилась докторица. – Сами дрались, сами и тащите.

   – Мы не дрались, – возразил Сережка, – она с табуретки упала.

   – Мне один черт, – рявкнула врач, – давайте, шевелитесь, вы не одни на белом свете.

   Сеня, Сережа и Кирюша аккуратно подняли стонущую Юлю. Я пошла следом, неся плед. Внизу стоял белый «рафик», внутри которого царил могильный холод. На улице студеный январь, седьмое число…

   – Печку включите, – робко попросил Сережка, но водитель даже не вздрогнул.

   Юля, которую мы с трудом уложили на носилки, вновь застонала.

   – Ей бы обезболивающее, – тихо заметил Сеня.

   – Ничего, так доедет, – равнодушно бросила докторица и спросила: – Паспорт с полисом взяли?

   – Нет, а надо? – удивился Сережка.

   – Ясное дело, – опять обозлилась врачиха, – давай быстро, одна нога здесь, другая там. Ну народ, никакого понятия, не люди – уроды.

   – В какую больницу повезете? – прервала я ее ругань.

   – В 152-ю! – рявкнул шофер.

   – Лучше в Склифосовского, – вздохнул Сеня.

   – Можно в Склиф? – спросила я.

   – Нет, – гавкнула доктор, – мы не частная служба, едем, где место есть.

   – Лампушечка, – страстно зашептал Кирюша, – тут недавно передача по телику шла, якобы все работники «Скорой» взяточники, дай им сто рублей.

   Я с уважением посмотрела на мальчишку. Ну кто скажет, что ему только одиннадцать лет, соображает лучше всех нас.

   Я быстренько вытащила из бумажника розовенькую купюру и пробормотала:

   – Нам в Институт Склифосовского.

   Шофер глянул на ассигнацию и сообщил:

   – Это не серьезно!

   Пришлось добавить еще две такие же бумажки.

   Врачиха моментально загремела железным ящиком. На свет явился баралгин, и нас повезли в НИИ скорой помощи.

   В приемном покое Юлю переложили на узкую железную каталку и велели нам:

   – Ждите.

   В огромный коридор выходило множество дверей, но врачей – никого. По полу нестерпимо дуло, Юля безостановочно тряслась. Не помогли ни плед, ни дубленка Сережки, ни моя куртка. Наконец одна из дверей приоткрылась, и из нее выглянул пожилой мужик.

   – Завозите.

   Мы бестолково принялись толкать каталку.

   – Стой, – скомандовал доктор.

   Все замерли.

   – Как везете? – возмутился хирург.

   – Что-нибудь не так? – робко спросил Сережка.

   – Кто же вперед ногами в кабинет вталкивает, головой положено.

   «Интересно, какая разница?» – думала я, пока мужчины с трудом разворачивали каталку.

   Юля стонала и шептала:

   – Ой, тише, не трясите, больно.

   Наконец мы оказались в кабинете, где всего лишь записали Юлькины паспортные данные.

   – На рентген, – отчеканил доктор, – туда, направо.

   Мы поволокли каталку в указанную сторону.

   Толстая, одышливая баба пощелкала аппаратом и велела:

   – Везите раздевать.

   Снова пришлось тащить каталку по коридору, она подпрыгивала на неровном полу, Юля вскрикивала. Побледневший Сережка держал жену за руку, Кирюшка безостановочно шмыгал носом.

   В маленькой и довольно грязной комнате санитар, молодой парень лет тридцати, потянул джинсы, намереваясь снять их с Юли. Тут она заорала в голос.

   – Чего кричишь? – равнодушно фыркнул санитар. – Терпеть надо.

   Но я уже поняла ситуацию. Очередная бумажка оказалась у парня в кармане, и он расцвел, словно куст жасмина в жарком июне.

   – Щас, щас, тихонечко, – пробормотал он, ловко и нежно снимая с Юли одежду, – щас подушечку под голову, одеяльцем прикрою и в гипсовую.

   Отодвинув нас от каталки, санитар быстро доволок «транспорт» до следующего кабинета и шепнул мне:

   – Слышь, тетка, Володя я, сейчас доктор закончит, на этаж свезу, не волнуйся, все сделаю, место найду, в коридоре не ляжет.

   Тут из гипсовой выглянул доктор и хмуро уронил:

   – Ввозите.

   Но я уже совала ему мзду. Хирург расплылся и забормотал:

   – Зачем, не надо.

   – Обезболивающее уколи, – рявкнула я.

   – Ясный перец, – хмыкнул доктор, – сейчас все будет.

   – Лампочка, – забормотала Юля, – пописать хочется.

   Я пошла искать нянечку и обнаружила ее в комнате с надписью «Санитарная».

   – Чего надо? – буркнула тетка.

   – Судно.

   – Погодь.

   Прождав минут десять, я вновь сунулась в «Санитарную».

   – Ну? Торопишься, что ли? – вызверилась нянька. – Некуда уже, приехали.

   Но я уже совала ей в руку бумажку.

   Суровое лицо расцвело улыбкой, и бабулька пропела:

   – Ой, молодежь, торопыги, ну пошли.

   В одиннадцать вечера заплаканную и продолжавшую дрожать Юлю вкатили в палату на седьмом этаже. Санитар Володя не подвел, пошушукавшись о чем-то с медсестрой, он втолкнул каталку в 717-ю комнату и тихо объяснил:

   – Отличное помещение, на четверых. Лежат только молодые, не тяжелые, никаких старух придурочных с шейкой бедра. Ей тут хорошо будет.

   – Спасибо тебе, – с чувством произнес Сережка.

   – Да ладно, – отмахнулся Володя, – чего уж там. Через день дежурю. Приходите в приемное отделение, ежели что. Вот еще. Тут санитарки берут пятьдесят рублей в смену, больше не давайте, нечего баловать.

   – А зачем им платить? – удивился Кирюшка.

   – Эх, молодо-зелено, – вздохнул парень и ушел.

   Мы сбегали к санитарке, взяли пару одеял, лишнюю подушку и, пообещав Юлечке завтра с утра явиться со всем необходимым, пошли на выход. В коридоре у стен стояло несколько кроватей. На одной безостановочно стонала старушка.

   – Прикройте одеялом…

   Сережка накинул на нее кусок застиранной байки.

   – Дай бог тебе здоровья, деточка, – прошептала бабушка и пожаловалась: – Больно мне, ох, тяжко.

   – Сейчас сестру позову, – пообещал Сережка.

   На посту хорошенькая девчонка читала книжку.

   – Там женщине в коридоре плохо, – сказал Сергей.

   – Угу, – кивнула девчонка.

   – Подойди к ней!

   – Обязательно, – заверила медсестра, не поднимая глаз.

   Мы дошли до выхода и обернулись. Девушка как ни в чем не бывало продолжала наслаждаться романом.

   – Интересно, а если у человека нет денег? – спросил Сеня. – Тогда как?

   – Тогда никак, – вздохнула я.

   Утром я, Сережка и Катя стояли в отделении у двери с табличкой «Ординаторская». Кирюшка, несмотря на яростное сопротивление, отправился в школу.

   – Неудачно пришли, – вздохнула Катя, – небось все на операции.

   Но тут дверь распахнулась, и выглянул молодой мужчина с приятным добрым лицом.

   – Вы ко мне?

   – Нам нужен доктор Коза, – сказала я.

   – Слушаю вас, Коза Станислав Федорович.

   – Очень приятно, коллега, – прощебетала Катюша и вытащила визитную карточку.

   – Хирург высшей категории, заведующая отделением, кандидат медицинских наук Романова Екатерина Андреевна, – прочитал Коза и, окинув взглядом Катюшины сорок пять килограммов, недоверчиво спросил: – Это вы?

   – Да, – расцвела ему навстречу Катерина, привыкшая, что больные считают ее медсестрой, – я. А это – Романова Евлампия Андреевна.

   Я постаралась улыбнуться как можно приветливее. Надо понравиться этому Козе, все-таки лечащий врач Юленьки.

   – Ага, – кивнул хирург, – сестры, понятно.

   Пока они с Катей болтали на своем птичьем языке, обсуждая состояние здоровья Юли, я молча глядела в окно. Вслушиваться не имеет смысла, все равно я не понимаю ни слова. Но Коза ошибся – мы не сестры, просто однофамилицы и почти тезки. Но даже самые близкие родственники не связаны друг с другом так же крепко, как я и Катюша.

   Мне всегда хотелось иметь брата или сестру, но судьба распорядилась по-иному – я оказалась единственным ребенком у родителей. И отец, и мать полагали, что умрут бездетными, но тут господь явил чудо, и у них родилась дочь. Назвали девочку в честь бабки – Ефросинья.

   Мало кого в детстве обожали так, как меня. Мамочка – оперная певица и папа – доктор наук, профессор математики сделали все, чтобы дочурка росла счастливой. Меня никогда не ругали за постоянные тройки, тщательно следили за здоровьем, отдали в музыкальную школу по классу арфы, потом в консерваторию.

   Даже после смерти папы ничего не изменилось. Мамочка твердой рукой вела меня по жизни, решая сама все назревающие вопросы. Иметь собственное мнение мне не разрешалось.

   Я росла тихим, болезненным ребенком и в школу ходила нерегулярно – неделю на уроках, месяц в кровати. Подруг у меня никогда не было, самым близким человеком оставалась мама. Я привыкла выкладывать ей все свои беды и горести. Выслушав меня, мамочка нежно целовала и бормотала:

   – Ничего, Фросенька, утро вечера мудреней, не расстраивайся.

   Наутро и впрямь получалось, что проблема не стоит выеденного яйца.

   Так я и жила, словно хрустальная фигурка, уложенная в бархатную коробочку и укутанная для надежности ватой. Впрочем, жизнь без проблем была мне по душе. Единственная неприятность – арфа. После окончания консерватории я начала выступать в концертах, страшно тяготясь ролью арфистки. Но мамочка, мечтавшая увидеть дочь на сцене, была совершенно счастлива, и я не могла ее разочаровать.

   Постепенно мой возраст приблизился к тридцати годам, и мама решила выдать свое сокровище замуж. Нашелся славный жених – Михаил Громов. Кандидат подходил по всем статьям: хорош собой, отлично воспитан, богат, да еще и круглая сирота. Существовало только одно «но». Михаил оказался моложе меня на целых шесть лет. Однако это обстоятельство посчитали незначительным и сыграли шумную свадьбу.

   Через месяц после праздника с чувством выполненного долга умерла мамочка. Но моя жизнь не изменилась. Теперь обо мне заботился муж. Сначала он предложил мне бросить работу, потом нанял домработницу… Стоило мне чихнуть, как Михаил появлялся с медсестрой… Но, несмотря на такую заботу и регулярный прием витаминных и иммунных препаратов, я болела постоянно. Плохое здоровье не позволяло мне часто выходить из дома, и дни мои протекали однообразно. В основном я валялась на диване с горой детективов. Литература на криминальную тему оказалась единственной отдушиной, и я «проглатывала» все, что лежало на лотках и прилавках. Иногда в голову закрадывалась мысль о самоубийстве. Казалось, жить мне незачем, да и не для кого. Детей не было, а муж, несмотря на патологическую заботливость, вызывал во мне глухое раздражение. Стоило ему перешагнуть порог квартиры, как у меня начиналась мигрень. Скорей всего, я бы тихо скончалась от тоски и скуки, но вдруг плавное течение жизни нарушилось.

   Однажды незнакомая черноволосая девушка принесла мне видеокассету с запиской: «Ефросинья, смотри одна». Не знаю, почему я послушалась и, открыв рот, следила за страстной постельной сценой. Главным героем действа оказался Михаил, а его партнершей была черноволосая незнакомка. Она же и объяснила мне суть, мило улыбаясь с экрана.

   Оказывается, они давно любовники, девица беременна и требует, чтобы я немедленно дала Михаилу развод. Сам супруг боится сказать мне правду, опасаясь за мое хилое здоровье.

   Пометавшись в ужасе по квартире и поняв, что никто мне не сможет помочь, я вылетела за дверь с твердым желанием покончить с собой. Кассета и записка «В моей смерти прошу никого не винить» остались в столовой.

   Побродив до вечера по равнодушным холодным улицам, я набралась смелости и прыгнула под проезжавшие мимо «Жигули». Но судьба решила дать мне последний шанс – за рулем старенькой «копейки» сидела Катя.

   Так я оказалась в ее суматошной, бестолковой семье. В первый день мне показалось, что вот-вот лопнут барабанные перепонки. Разговаривали тут громко, во всех комнатах орали телевизоры, а по нескончаемым коридорам носились три собаки – мопсы Ада и Муля, стаффордширская терьерица Рейчел, да прибавьте к ним двух кошек – Семирамиду и Клауса, тройку хомяков и жабу Гертруду. Катя работала хирургом и пропадала сутками на работе, ее старший сын Сережка служил в рекламном агентстве и с утра до ночи вел какие-то переговоры с клиентами. Его жена Юлечка училась на факультете журналистики и одновременно состояла репортером в газете «Мир женщин». Самый младший член семьи – одиннадцатилетний Кирюшка тоже оказался занят под завязку – школа, спортивная секция, английский… Питались в этой семье сосисками да пельменями, убирали раз в год, стирали, когда придется… Словом, Кате пришла в голову «гениальная» мысль – нанять меня в прислуги. Более неподходящего человека трудно было отыскать, я даже не умела зажигать газ.

   Неизвестно, что получилось бы из этой дурацкой затеи, но на следующий день после моего появления в доме Катю похитили, и я оказалась в крайне незавидном положении. Пришлось стать матерью Сереже, Юле, Кирюшке, мопсам, терьерице, кошкам, хомякам и жабе Гертруде.

   Не буду описывать все свои злоключения, скажу лишь, что в результате я научилась готовить, разговаривать с учителями в школе и ловко обращаться с животными. И, самое главное, мне удалось отыскать Катю, и не где-нибудь, а на чердаке своей собственной дачи в Алябьево. Причем обе мы чуть было не погибли, но тут на помощь пришел сотрудник милиции майор Костин. Затаив дыхание, слушали мы его рассказ. Это невероятно, но факт.

   Во главе преступников, хотевших убить Катю, стоял мой супруг – Михаил Громов. Он оказался совсем не таким, каким мне представлялся. Богатство его было основано не на фирме, торгующей компьютерами, а на маленьком заводике, выпускавшем из пищевой соды и красителя «чудодейственные» витамины якобы американского производства. Но и это не все. Оказывается, моя мамочка перед смертью, боясь, что маленькая и неразумная тридцатилетняя дочурка не сумеет распорядиться деньгами, оставила лучшему другу отца, Юровскому, собрание картин русских художников, одну из лучших коллекций в России, которую мой папа пополнял всю свою жизнь. Мамочка опасалась, что наивная Фросенька не сумеет правильно распорядиться наследством, и Юровскому были даны четкие указания: дочь ни о чем не должна знать до сорокалетия. Чтобы муж не считал жену обузой, мамочка велела Юровскому передавать раз в год одну из картин Михаилу. Тот продавал полотно, и мы безбедно жили, разъезжая на хорошем автомобиле и не экономя на питании. Больше всего Громов боялся, что я стану самостоятельной, начну работать и, не дай бог, уйду от него до того, как справлю сорокалетний юбилей. Поэтому изо всех сил он старался представить меня умирающей, пичкал таблетками и «заботился» о супруге безмерно. Надо сказать, он преуспел. Последний год замужества я даже не выходила из дома, боясь заболеть. Михаил только потирал руки. Оставалось совсем недолго до того момента, когда коллекция окажется у него. Апатичная, безвольная жена совершенно не представляла ценности полотен коллекции ее отца, и Михаил смог бы распоряжаться ими по своему усмотрению. Но хорошо задуманную «аферу» сорвала ничего не подозревавшая любовница Громова, которая решила избавиться от соперницы.

   Потянув за тонкую ниточку, майор Костин размотал весь клубок. Громов с подельниками сидит в СИЗО и ждет суда.

   Я поселилась у Кати и твердой рукой веду хозяйство. Чтобы навсегда забыть о тихой, забитой, болезненной Ефросинье, я даже поменяла имя. Правда, сделала это сгоряча, не слишком подумав, просто брякнула первое, что пришло в голову, – Евлампия. Теперь домашние меня зовут…

   – Лампа, – пнула меня Катя, – ты что, заснула?

   Это еще самое приятное прозвище, потому что ко мне могут обратиться по-другому: Лампец, Лампадель, Лампидудель, Ламповецкий…

   – Лампа, – вновь произнесла Катя, – очнись!

   Я вынырнула из пучины воспоминаний и спросила:

   – А? Что случилось?

   – Ничего, кроме того, что следует решить, кто останется с Юлей, – пояснила Катя, – первые дни ей нельзя вставать, и надо установить дежурство.

   – Могу до двух, – вызвался Сережка.

   – Ладно уж, – махнула я рукой, – езжай по делам, сама справлюсь.

   Палата Юлечке и впрямь досталась хорошая. Всего четыре человека. У окна – веселая девятнадцатилетняя Ирочка. Каталась по перилам и сломала ногу. Рядом с ней серьезная, но очень симпатичная Оля. Та играла в снежки, закидала приятеля, а он шутя бросился на «агрессоршу», не удержался и шлепнулся прямо на нее. Результат – сломанная нога и разбитый нос. Дальше шла кровать Юли, а у самого входа лежала Настя. Ей исполнилось двадцать пять, но худенькая, светленькая и улыбчивая Настенька казалась моложе. Кстати, ее травма оказалась самой тяжелой – перелом шейки бедра. Вышла за продуктами и вот, пожалуйста, споткнулась на обледеневшем асфальте. Несмотря на то что девчонки лежали неподвижно, только Ирочка кое-как ковыляла на костылях, смех в палате не затихал ни на минуту.

   Из других палат несло тяжелым запахом мочи и слышались бесконечные стоны. Три четверти отделения составляли старики и старухи, к которым наведывались в лучшем случае по воскресеньям. В 717-й всегда толпился народ. Возле Иры и Оли суетились родители, друзья и ухажеры, к Насте постоянно приходил муж, заглядывала свекровь. Но, несмотря на то, что и тот, и другая мило здоровались, улыбались и с энтузиазмом ухаживали за Настей, мне они решительно не нравились. Сама не знаю почему, просто каждый раз в их присутствии по моей спине пробегал озноб.

   Кстати, сама Настя не слишком радовалась, завидя родственников. Нет, внешне все выглядело абсолютно нормально. Она целовала мужа, улыбалась, интересовалась домашними новостями, но глаза ее оставались настороженными.

   Как-то раз я пришла не слишком удачно, во время тихого часа. Все спали, только Настенька занималась странным делом – выливала в судно пакет сока. Увидав меня, она вздрогнула и пояснила:

   – Скис, боюсь пить.

   – Конечно, – одобрила я, – не надо есть плохие продукты. Впрочем, тебе столько приносят, что немудрено, если портится.

   – Да уж, – тихо вздохнула Настя, – заботятся. Вот еще, пожалуйста, выброси печенку, свекровь вчера притащила.

   Я открыла крышку и понюхала содержимое банки. На вид совсем свежее, даже аппетитное – небольшие кусочки в сметанном соусе и картошка.

   – По-моему, это можно съесть…

   – Выброси, – неожиданно зло сказала Настя, – выброси.

   Я пожала плечами. Если ей хочется выбрасывать качественные продукты – не стану спорить. В конце концов, не я покупала и готовила. Зашвырнув баночку в помойное ведро, я тихонько разбудила Юлечку и принялась кормить. По странному совпадению я тоже приготовила печенку, только с макаронами. Юля быстро слопала полкастрюльки и спросила у проснувшейся Иры:

   – Хочешь? Вкусно.

   – Нет, – покачала та головой, – сейчас мама придет, холодец принесет.

   – Может, ты? – повернулась Юля к Оле.

   Но она замахала руками:

   – Спасибо, но я так объелась с утра.

   – Настенька, – продолжала Юля, – съешь…

   – С удовольствием, – отозвалась та и принялась азартно орудовать ложкой в кастрюльке, – люблю печенку, а с макаронами в особенности.

   Я с удивлением смотрела на нее. Ну не странно ли! Выбросить свою еду и наброситься на чужую!

   Следующие два дня я исподтишка следила за Настей и выяснила прелюбопытную вещь. Она не ела ничего из того, что приносили муж и свекровь. Сок, кефир, морс и суп выливала в судно, фрукты и конфеты потихоньку выбрасывала, в помойное ведро отправлялись йогурты, емкости с мясом и даже бутерброды с икрой. Настенька ела отвратительную больничную еду, отказываясь от деликатесов. Причем, когда Юля, Ира или Оля угощали ее вкусненьким, благодарно принимала. Сама же ни разу не угостила ничем соседок, предпочитая «кормить» помойку. Такое поведение удивляло и настораживало, но девчонки, очевидно, ничего не замечали.

   Четырнадцатого января я прибежала, как всегда, в одиннадцать утра и увидела на Настиной кровати пожилую женщину с загипсованной рукой. Страшно удивившись, я спросила:

   – А где Настя?

   – Ее вчера поздно вечером перевели в другую больницу, – пояснила Юля.

   – Муж с Козой поругался, – влезла Оля, – разорался: «Вы тут не лечите».

   – И куда же ее отправили? – продолжала недоумевать я.

   – Вроде в ЦИТО, – пожала худенькими плечиками Оля, – там обещали операцию сделать, поставить искусственный сустав.

   Ирочка молчала, отвернувшись к стенке. День побежал по заведенному кругу – обход, перевязки, уколы… После обеда уставшая палата заснула. Я пристроилась в кресле у окна, собираясь почитать газету.

   – Лампа Андреевна, – раздался тихий шепот.

   Я подняла голову. Ирочка спустила ноги с кровати и манила меня пальцем.

   – Пойдемте, покурим.

   Мы вышли на холодную, довольно грязную лестницу, и девушка, вытащив пачку «Золотой Явы», пробормотала:

   – Странно как с Настей вышло…

   Я вздохнула:

   – Наверное, в ЦИТО и впрямь лучше…

   Ирочка повертела в руках сигарету и сказала:

   – Она всю еду, что ей приносили, выбрасывала.

   Я кивнула. Ирочка помолчала и добавила:

   – Нас никогда не угощала и даже нянечкам не давала. Здесь все так делают, что съесть не могут, санитаркам всовывают. А Настя – никогда. Хорошие мандарины в помойку. Почему?

   Я молчала. Ира выкурила сигарету и решительно добавила:

   – Я знаю, она боялась, что ее отравят.

   – Кто? Любящий муж и свекровь?

   Ирочка сосредоточенно глянула в окно.

   – Они больше притворялись…

   – Ну, знаешь ли, – рассмеялась я, – хороши притворщики, каждый день как на работу, с сумками, полными деликатесов.

   – Все равно, – упорствовала Ирочка, – притворялись, Настя мне шепнула, что они хотят ее со свету сжить! А любовь только изображают!

   Я опять засмеялась, но тут же осеклась, вспомнив своего супруга и его трепетную «заботу» о моем здоровье. Разное, конечно, в жизни бывает. Тем временем Ирочка стащила с шеи цепочку, на которой болтался ключик.

   – Вот.

   – Что это?

   – Часа за два до того, как Настю увезли, – пояснила девушка, – она дала мне этот ключик.

   – Зачем?

   – Ну, она пребывала в ужасном настроении, твердила, будто ее обязательно убьют, якобы из-за квартиры. Вроде муж иногородний, привез мать, и теперь они вдвоем Настю со свету сживают, чтобы после ее смерти им квартира досталась. А у нее никого из родственников нет.

   – Фу, какая глупость, – отозвалась я, – намного проще развестись и разделить квартиру.

   – Не знаю, – развела руками Ирочка, – просто передаю ее слова.

   – А ключик при чем?

   – Настя просила, если с ней что-либо случится, открыть ячейку в «Мапо-банке».

   – Зачем?

   – Забрать оттуда что-то, очень просила, даже плакала. Так вот я и подумала. Мне из больницы еще месяца два не выйти, может, сходите и посмотрите?

   – Так с Настей вроде все в порядке.

   – А откуда вы знаете? – серьезно спросила Ирочка, вкладывая мне в руку ключик, – ее же увезли…

   – Ладно, – согласилась я, – спрошу у Козы, куда перевели Настю, навещу ее и отдам ключ.

   Ирочка повеселела:

   – Спасибо, вы прямо камень с души сняли.

   Но ни завтра, ни послезавтра я не смогла заняться обещанными поисками Насти, потому что в нашей палате произошло страшное несчастье. Утром Ирочка не проснулась, как всегда, раньше всех. Не откинула она одеяло и во время обхода. Дежурный врач, рассердившись на сонную больную, резко потряс девушку за плечо и окаменел. Ирочка была мертва. Оля и Юля в ужасе закричали. Анна Ивановна, пожилая женщина с поломанной рукой, выскочила, голося, в коридор…

   Когда я пришла в палату, Ирочкина кровать сияла чистым бельем, а Оля с Юлей категорично просили забрать их под расписку домой.

   – Не останусь тут ни минуты, – всхлипывала Юля, – ничего не лечат, просто лежишь в гипсе. Это и дома можно. Лампочка, забери меня.

   – Господи, – забормотала я, неловко запихивая в пакеты вещи, – конечно, конечно, только к доктору зайду.

   Мрачный Станислав Федорович что-то сосредоточенно писал в пухлой тетради.

   – Какой кошмар, – дала я волю чувствам, – такая молодая, и всего-то нога сломана была, ну что могло случиться?

   – Тромбоэмболия легочной артерии, – сурово ответил Коза, – такое изредка происходит. Грубо говоря, сгусток крови оторвался и закупорил сосуд.

   – Ужас! – Я не могла прийти в себя. – Я хочу забрать Юлю домой.

   – Глупо, – отозвался Станислав Федорович, – в смерти Сапрыкиной никто не виноват, судьба, карма. Разве вы сумеете дома обеспечить надлежащий уход?

   – Ну, честно говоря, – обозлилась я, – у вас тоже не слишком ухаживают, нянечку не дозовешься, медсестру не допросишься. Только деньги берут, по пятьдесят рублей за смену, а ничего не делают…

   Коза возмущенно фыркнул, но возразить ему было нечего.

   – Все равно я целый день у кровати сижу, – неслась я дальше, – лучше уж дома. Кстати, Настю-то забрали, а ее случай похуже нашего будет.

   – Звягинцеву перевели в ЦИТО, – пояснил Коза

   – Зачем бы это, если у вас такой отличный уход, – поддела я его.

   – Ей требуется поставить искусственный сустав, – спокойно пояснил Станислав Федорович, – он стоит тысяча четыреста долларов, очень дорого, не каждому по карману, а в ЦИТО у них родственник работает, вроде обещали сделать бесплатно.

   – Странно, что сначала ее в Склиф привезли, – протянула я.

   – Так ее на улице подобрали, – пояснил Коза и велел: – Пишите расписку.

   К обеду 717-я палата опустела полностью. Сначала отец забрал Олю, потом за Анной Ивановной примчался внук, а около двух прилетел Сережка, и мы отвезли Юлечку домой.

   Оказавшись в родной спальне, Юлька блаженно откинулась на подушки и вздохнула.

   – Хорошо дома! В палате ужасно воняло.

   – Да уж, – согласилась я, – пахло не розами.

   – Какой все-таки ужас, – пробормотала Юлечка, – молодая, здоровая, только-только девятнадцать исполнилось, и, пожалуйста, умерла.

   – Блинчики с мясом будешь, – я попробовала переменить тему разговора, – или лучше оладушки с вареньем?

   Юлечка облизнулась.

   – Если честно сказать, Лампушечка, больше всего хочется жареной картошечки на сале с зеленым луком.

   – Не вопрос, – пообещала я, – как раз в морозильнике лежит отличный кусок сальца с прожилочками. Давай, погляди пока телик, картошка враз изжарится.

   – Да, – завопил из коридора Кирюшка, – Юльке картошечки, а мне?

   – Ты уже вернулся, – удивилась я, – на тренировку не пошел?

   Кирюшка мрачно протянул записку:

   – Вот.

   Мои руки быстро развернули бумажку: «Кирилл Романов лишен права занятий на десять дней».

   – За что? – возмутилась я. – А ну, колись, чего натворил.

   – Ага, – заныл Кирка, – он первый начал, пришлось ответить, кто же знал, что у него нос такой нежный, сразу кровь потекла. А уж вопил! Будто я убил его!

   – Кого?

   – Никиту Фомина.

   – За что? – продолжала интересоваться я.

   – Ну, – вновь завел Кирка, – говорю же, Кит первый полез, он меня, а я его, а нас тренер…

   Поняв, что никогда не узнаю правды, я со вздохом спросила:

   – В школе как?

   Кирюшка совсем поскучнел и вытащил дневник. Я быстренько его пролистала и обомлела. В графе «математика» стояло восемь двоек.

   – Ничего себе, как ты ухитрился в один день столько «неудов» нахватать?

   Мальчишка начал загибать пальцы:

   – Одна за домашнее задание, другая по контрольной, третья за самостоятельную, потом у доски отвечал, работа в классе, решение задачи, выученное правило…

   – Только семь получается…

   Кирка забормотал:

   – Домашнее задание, контрольная, самостоятельная, ответ, работа, решение, правило… Что-то еще было…

   – Конечно, – вздохнула я, – раз восемь «лебедей», а не семь.

   – Вспомнил! – обрадовался мой «Эйнштейн». – Учебник дома забыл! Последняя пара за него!

   Я не знала, как реагировать. Однако какая странная учительница, вполне хватило бы одной двойки, ну двух, ладно, трех, но не восемь же!

   – Она сегодня всем неудов вломила, – пояснил Кирка, – злая, жуть!

   – Небось довели! – посочувствовала я. – Болтали или жеваной бумагой стрелялись.

   – Не-а, – ухмыльнулся Кирка, – от нее муж улизнул. Другую нашел, молодую. В общем, неудивительно. Адель Петровна страшная дура и скандалистка, ну какой мужик выдержит? Вот она и бушевала! В девятом всех с урока повыгоняла, в седьмом контрольную на два часа закатила, ну а нам пар навтыкала! Говорю же, дура! Другая б на ее месте спокойненько объяснила: горе, ребята, развожусь! Ее еще бы пожалели! Вон историчка забеременела, да неудачно, выкидыш случился. Так она всем все объяснила, и тишина у нее на уроках – могила. Лишний раз волновать не хотели. Мы же люди, все понимаем. А эта – тьфу!

   И он, сопя от возмущения, принялся стаскивать джинсы. Я молча стояла рядом. До чего странные нынче учителя! Когда я училась в школе, мы никогда ничего не знали о личной жизни педагогов. Все преподавательницы были строги, вежливы и держали дистанцию. Наверное, в учительской они рассказывали друг другу о своих бедах и радостях, но на уроках сохраняли непроницаемое выражение лица, словно боги с Олимпа. Невозможно было даже представить себе, что они ссорятся с мужьями, готовят обеды и стирают белье… А теперь! Рассказывать детям о выкидыше! Может, я становлюсь ханжой?

   – Лампушечка, – залебезил Кирюша, – а мне картошечки?

   – Ладно, иди мой руки, – вздохнула я, – не морить же тебя голодом, Лобачевский.

   – С салом, зеленым луком и чесноком, – уточнил Кирюшка и с гиканьем понесся в ванную.

   Я ухмыльнулась. У Кирюшки самый счастливый возраст, забот никаких, и если в школе плохо, то пусть хоть дома будет хорошо, иначе зачем человеку семья?

   Не успела пожариться картошка, как прибежал Сережка, потом Катя. Вечер пролетел незаметно, в домашних хлопотах. На следующий день пришлось сначала улаживать дела в школе, потом сходить к тренеру… Словом, о Насте я вспомнила только в субботу, собираясь на рынок. Вытряхнула на диван сумку в поисках кошелька и наткнулась на ключик. Делать нечего, придется ехать в ЦИТО, мало ли что хранится в ячейке, насколько я знаю, без ключа к ней и близко не подпустят.

   В Центральном институте травматологии приветливая женщина в безукоризненно белом халате принялась методично перелистывать большую книгу. Минут пять она внимательно вчитывалась в страницы и наконец заявила:

   – Такая не поступала.

   – Проверьте еще разок, – попросила я. – Звягинцева Анастасия, с переломом шейки бедра, переведена из Склифа.

   – У нас не пишут, откуда больной, – вежливо возразила служащая и опять принялась изучать пухлый том.

   – Нет, не было.

   Я страшно удивилась:

   – Как же так! Говорили, к вам отправили, сустав искусственный собрались ставить.

   Женщина развела руками.

   – Может, передумали или в другое учреждение определили. Сейчас пластику многие делают, на самом деле ничего сложного, цена, конечно, кусается…

   В глубоком изумлении я вышла на Садовое кольцо и решила доехать до Склифосовского, не так уж и далеко было.

   Коза был в ординаторской. Увидев меня, он хмыкнул и ехидно спросил:

   – Небось назад хотите…

   – Ни за что, – успокоила я его, – скажите, куда увезли Настю Звягинцеву?

   – Звягинцева, Звягинцева, – начал чесать в затылке хирург.

   – Перелом шейки бедра из 717-й, – напомнила я.

   – Ах, эта, – обрадовался Станислав Федорович и потянулся к толстым историям болезни.

   Нет, все-таки у врачей омерзительная привычка запоминать не человека, а его хворобы. В прежней жизни я часто посещала гинеколога, все надеялась родить ребенка, да видно, не судьба. На прием ходила только к профессору Карымышинскому. Так вот, милейший Михаил Федорович никогда меня не узнавал. Я появлялась в кабинете, и доктор сухо бросал:

   – Раздевайтесь.

   Но стоило влезть на кресло, как добряк-врач расплывался в радостной улыбке.

   – Фросенька, детка, как дела?

   Узнавал он меня не по лицу. Вот и Коза припомнил Настю, лишь услышав про диагноз.

   – Ее свезли в ЦИТО, – пояснил хирург, – вот черным по белому записано: родственники пожелали дальнейшее лечение проводить в НИИ травматологии.

   – Но там Насти нет, – пробормотала я, – разве вы не ответственны за больных?

   – Только пока они в моей палате, – хмыкнул Станислав Федорович, – вышли за ворота, и привет!

   – Дайте ее домашний адрес, – попросила я.

   – Красноармейская, дом 27, – охотно пошел навстречу Коза, – и телефон есть.

   Я быстренько записала данные, но тут хирург неожиданно насторожился:

   – Погодите, вам зачем?

   Секунду я поколебалась, а потом соврала:

   – Она случайно наш чайник прихватила, «Тефаль» с золотой спиралью.

   – А, – успокоился врач, – конечно, нехорошо, ну ничего, позвоните, и все устроится.

   На улице стояла немыслимая стужа. Постанывая от мороза и клацая зубами, я понеслась по проспекту Мира к метро. Навстречу бежали прохожие, укутанные по самые брови. Уличные торговцы, все как один в гигантских валенках и армейских полушубках, резво подпрыгивали на месте, хлопая себя по бокам рукавицами.

   Я влетела в просторный вестибюль, чувствуя, что желудок превратился в кусок льда. В тепле щеки защипало, а нос начал безостановочно чихать.

   – Ходит тут, заразу распространяет, – прошипела тетка лет шестидесяти, торгующая газетами, – сиди дома, коли грипп подцепила.

   Решив не обращать внимания на хамство, я подошла к телефонам-автоматам и набрала номер, полученный от Козы. Мерные гудки спокойно падали в ухо, на десятом рука потянулась к рычагу, но тут раздался щелчок и сердитый мужской голос:

   – Кого надо?

   Однако можно ведь и повежливей.

   – Анастасию Звягинцеву.

   – Она больна, к телефону не подходит, – отрезал голос и уточнил: – Лежит в клинике.

   – В какой?

   – Кто вы? – еще более сердито произнес мужик. – Чего хотите?

   Я даже не успела подумать, как язык сболтнул:

   – Медсестра из Склифосовского беспокоит. Мы обязаны указать в карте, куда перевели больную.

   – В 1269-ю клинику, – пояснил нелюбезный собеседник, делаясь почти учтивым.

   – Да? – изобразила я удивление. – А говорили, в ЦИТО…

   В трубке что-то хрустнуло, и парень пояснил:

   – Правда, думали туда, только очень дорого, в 1269-й бесплатно делают. Так что не волнуйтесь, отметьте, где надо, и оставьте меня в покое.

   Потом, очевидно, чтобы смягчить свое хамство, добавил:

   – Извините, хлопот полон рот, Настя в больнице, а тут еще мать заболела.

   Я повесила трубку и стащила варежки. Интересно, где это 1269-я больница? Оказалось, в Перово, причем в двух шагах от метро, я даже не успела замерзнуть, только вдохнула пару раз ледяной воздух.

   И снова женщина в окошке с табличкой «Справочная» принялась ворчать:

   – Звягинцева, Звягинцева…

   Палец с обломанным ногтем медленно скользил по строчкам.

   – Нет такой, – вздохнула служащая.

   Я удивилась и обозлилась до крайности. Ехала черт знает куда и совершенно зря. Ну нет, я так просто не отстану.

   Войдя в здание метро, я опять принялась названивать Насте домой. И снова трубку сняли лишь на пятнадцатый гудок, и вновь злой голос рявкнул:

   – Что надо?

   – Простите, недавно звонила вам, я медсестра из Склифа.

   – Что еще? – пробормотал мужчина.

   – Боюсь, неправильно записала номер клиники, куда перевели Звягинцеву.

   – 1269-я, – гавкнул мужик.

   – Ее там нет, – спокойно парировала я.

   Воцарилось молчание. Потом парень, сбавив тон, пробормотал:

   – Вы что, интересовались в больнице?

   – Конечно.

   – Зачем?

   – Мы несем ответственность за больную и обязаны удостовериться, что она госпитализирована надлежащим образом.

   – Подождите, – буркнул мужик.

   Пару минут спустя в трубке зажурчал сладкий дамский голос:

   – Ах, дорогая, простите великодушно. Сын окончательно растерялся. Настенька больна, я захворала, вот он все и путает. Лежит она в 874-й больнице, на Варшавском шоссе, в третьем корпусе, палата 213. Не беспокойтесь.

   – Спасибо, – пробормотала я и повесила трубку. 874-я больница! Каким же идиотом следует быть, чтобы перепутать два таких непохожих номера, как 1269 и 874!

   Кипя негодованием, я поехала домой. Замерзла и проголодалась я ужасно, а Варшавское шоссе так далеко от дома.

   Приехав, я быстренько выпила подряд три чашки чая и почувствовала, что начинаю согреваться. Потом покормила Юлю, сунула в духовку сляпанный наскоро кекс и решила чуть-чуть отдохнуть у телевизора. Программа обещала обожаемых мной «Ментов», и я в предвкушении удовольствия устроилась в кресле. Милый детектив, чашечка ароматного кофе, пара шоколадных конфет… Ну что еще надо человеку для счастья? Только одно – чтобы его не трогали, и, честно говоря, я не ожидала неприятностей. Сережка уехал на два дня в Петербург, Катя дежурит, Юлечка спит, а Кирюшка корпит над уроками…

   Но не успела на экране появиться знакомая заставка, как в комнату всунулась растрепанная голова, и Кирюшка трагическим шепотом произнес:

   – Все, пропал!

   – Ну, что еще? – весьма недовольно пробормотала я, смотря одним глазом на экран, где Ларин как раз обнаружил очередной труп.

   – Пропал, – повторил Кирюшка и отчаянно зашмыгал носом.

   Поняв, что спокойно посмотреть кино не удастся, я с сожалением покосилась на телевизор и безнадежно поинтересовалась:

   – В чем проблема?

   – Задали…

   – Только не алгебра, – быстренько прервала я его, – я ничего не смыслю в математике.

   И это святая правда. В школе, правда, у меня всегда была тройка, поставленная жалостливой учительницей. Честно говоря, подобная оценка моих знаний была явно завышена, так как даже таблица умножения мне оказалась не по зубам. Считаю я отвратительно и, умножая 15 на 20, каждый раз получаю разный результат. Впрочем, за пределами моего понимания остались физика, химия, астрономия, геометрия. Кстати, и по истории я никогда не могла запомнить дат, а в биологии – всяких членистоногих, земноводных и пресмыкающихся…

   Знания, вынесенные мною из школы, были настолько хрупки и малочисленны, что подходить ко мне с просьбой помочь в выполнении домашних заданий было просто бессмысленно. Но Кирюшка все же не терял надежды и ныл:

   – Ну, Лампочка, подскажи…

   Выяснилось, что учительница литературы задала сочинение на тему: «Как бы я поступил на месте городничего» по бессмертной пьесе Н.В. Гоголя «Ревизор».

   – Как? – вопрошал Кирюшка. – Как поступить?

   – Ну, – предложила я, – уволь всех чиновников, искорени взяточничество и посади Хлестакова в тюрьму!

   – Ладно, – охотно согласился мальчик и убежал.

   Не ожидая, что меня так быстро и легко оставят в покое, я поуютнее устроилась в кресле и принялась наслаждаться успевшим остыть кофе и детективом.

   Больница на Варшавском шоссе выглядела отвратительно. Старое, облупившее здание дореволюционной постройки, явно знававшее лучшие времена. Когда-то вход украшали скульптуры, теперь же от них остались лишь постаменты.

   Внутри – ничего похожего на Склифосовский или на чисто вымытый вестибюль ЦИТО. На полу – грязь, а окошко справочной – закрыто. Я подошла к скучающей гардеробщице и поинтересовалась:

   – Третье отделение где?

   – Я не нанималась на вопросы отвечать, – завела баба, – зарплата копеечная, со всеми языком болтать недосуг, кто за справки деньги получает, тот пусть и работает.

   Тяжелый вздох вырвался из моей груди. Ну не проще ли сказать коротко: «налево» или «прямо по коридору». Но гардеробщица продолжала брюзжать:

   – Шапку не возьму, шарф тоже, потеряются, отвечать придется.

   Засунув отброшенные вещи в пакет, я двинулась было к лестнице, но гардеробщица взвизгнула:

   – Ишь, хитрая, бахилы одень! Много вас тут ходит, грязь таскает!

   – Где их взять?

   – Купить! Пять рублей.

   Я беспрекословно протянула монетку. Тетка швырнула на прилавок два голубеньких мешочка, явно не новых. Все ясно, вынимает из урны использованные «тапочки» и продает еще раз. Нацепив на сапоги «калоши», я поднялась по щербатой лестнице, правда, широкой и мраморной.

   Третье отделение находилось на втором этаже. Я потянула дверь с табличкой «Травматология» и невольно отшатнулась. В лицо ударил резкий запах мочи, хлорки, кислых щей и каких-то лекарств. В Склифе тоже воняло, но не до такой степени. Двери палат были открыты, виднелись огромные железные кровати с загипсованными людьми. 213-я палата была в самом конце корпуса. Я вошла в тесное помещение, заставленное койками, и стала озираться. Что-то не видно Насти.

   Всего там лежало восемь человек, в основном старухи, укутанные до подбородков тонкими одеялами. Шестнадцать пар глаз с надеждой уставились на меня.

   – Звягинцева здесь лежит? – громко спросила я.

   Последовало молчание, потом дребезжащий голосок откуда-то из угла сообщил:

   – Спросите на посту.

   – Так Насти тут нет?

   На свой вопрос я не услышала ответа. Я выпала в коридор и, чувствуя, как от затхлого воздуха начинает кружиться голова, пошла искать хоть кого-нибудь из представителей медицины. Но люди в белых халатах словно испарились. Над некоторыми палатами горели красные лампы, но никто не спешил на помощь к страждущим. Лишь в самом конце кишкообразного коридора я обнаружила толстую, крайне недовольную няньку рядом с ведром грязной воды и шваброй.

   – Доктора на конференции, – мрачно пояснила она и, покосившись на мои бахилы, прибавила: – Ходют, грязь таскают, убирай потом! Посещения с трех, тут больница, а не парк, чтоб являться, когда захочешь.

   Решив не злить и без того сердитую бабу, я изобразила самую сладкую улыбку и пропела:

   – Простите, я не знала, в справочном окошке никого…

   – То-то и оно, – вздохнула санитарка, шлепая грязной тряпкой по вонючему линолеуму, – ты пойдешь работать за триста рублей в месяц?

   За три сотни целый день разговаривать с родственниками больных?

   – Никогда.

   – Вот поэтому и в окошке пусто, – ответила нянька и неожиданно подобрела: – Ступай на черную лестницу, девки там курят небось!

   – Где это?

   – Там! – ткнула баба пальцем в дверь с табличкой «Не входить. Служебные, очень злые собаки».

   Заметив мои колебания, она прибавила:

   – Иди, иди, не бойся, бумажку повесили, чтоб больные не шлялись, а то везде пролезут, покоя не дадут, ироды эфиопские.

   Недоумевая, при чем тут Эфиопия, я толкнула дверь и оказалась на маленькой и узкой лестничной площадке. Возле грязного, давно не мытого окна, на подоконнике сидели две девчонки в голубых хирургических пижамах. Между ними стояла набитая окурками железная банка из-под «Нескафе». Девицы были похожи на позитив и негатив. Одна беленькая, румяная, голубоглазая, словно недавно выпеченная булочка, пухлая и аппетитная. Другая – смуглая, черноволосая, с ярким ртом и глазами-маслинами, скорей ржаной сухарик, если продолжать кулинарные сравнения.

   – Что надо? – окрысилась «булочка». – На секунду отошли.

   – Обезболивающие только по распоряжению врача, – быстро добавила «сухарик».

   – Нет, нет, – поспешила я их успокоить, – ничего не надо. Скажите только, в какой палате Звягинцева…

   – Ты помнишь? – спросила беленькая.

   Черненькая пожала плечами.

   – Сейчас докурим и посмотрим.

   Процесс курения растянулся на полчаса, я маялась в коридоре, лихорадочно соображая, какой табак может куриться так долго. Гаванская сигара толщиной в ногу? Кальян? Наконец девчонки выпорхнули, и беленькая смилостивилась:

   – Пошли.

   Следующие минут десять она разглядывала какие-то списки и наконец произнесла:

   – Звягинцева Анастасия Валентиновна, 1975 года рождения?

   Я не знала отчества Насти, но все остальное совпадало.

   – Да.

   – Она умерла, – равнодушно обронила медсестра.

   От изумления я чуть не упала.

   – Как?

   – Подробности у лечащего врача, – поскучнела девица.

   – Что же случилось? – недоумевала я, – конечно, перелом шейки бедра дело неприятное, но ведь не смертельное…

   – Ничего не знаю, – отрезала девчонка, – вот придет с конференции Роман Яковлевич и расскажет.

   – Кто?

   – Минаев Роман Яковлевич, ее лечащий врач, – пояснила собеседница.

   – А когда…

   – Все у Минаева.

   – Когда она умерла?

   – Позавчера.

   – Господи, – подскочила я на месте, – почему же родственникам не сообщили?

   – Вы чего, тетя? – вызверилась «булочка». – Очень даже сообщили. Нам трупы не нужны. Приезжали и свекровь, и муж, супруг даже в обморок упал.

   Отказываясь что-либо понимать, я принялась мерить шагами коридор. Наконец вдали послышались голоса, и появилась группа людей в голубых, зеленых и белых костюмах.

   – Роман Яковлевич, – позвала я.

   Молоденький парень в больших очках притормозил на бегу и спросил:

   – Вы ко мне?

   – Да.

   – Слушаю.

   – Я относительно Звягинцевой.

   Крупные, оттопыренные уши очкарика вспыхнули огнем, и он пробормотал, опуская глаза:

   – Пойдемте в ординаторскую

   В довольно большой комнате на письменном столе мирно лежали остатки завтрака. Несколько ломтиков колбасы, наломанный батон и пакетик «Липтон».

   – Звягинцева скончалась, – со вздохом сообщил парень, опускаясь на стул.

   Лицо доктора было совсем молодым, больше двадцати ни за что не дашь. Но раз работает в больнице, наверное, закончил институт.

   – Мне уже сказали, – ответила я, – хотелось бы знать, отчего.

   – Кто вы, собственно говоря, такая? – выпустил когти Минаев.

   – Тетя Насти.

   – Все объяснения даны мужу, – сухо пояснил врач, – у него и спрашивайте.

   Я уставилась на «Гиппократа» в упор. Надо же, небось только начал практиковать, а уж освоил повадки стаи. Но откуда молодому нахалу знать, что моя лучшая и единственная подруга – хирург? Так вот Катюша не раз говорила:

   – В больнице главное – не пускать дело на самотек. Уложили в палату и успокоились, дескать, врачи сами все необходимое сделают. Нет, не сделают; надо проявлять бдительность, не стесняться спрашивать названия лекарств, требовать консультаций профессора, следить, как выполняют назначения медсестры. К сожалению, сейчас много недобросовестных работников. Если у больного скандальные родственники, побоятся связываться. Они с жалобами побегут, потом по комиссиям затаскают, еще в суд подадут…

   Вздохнув поглубже, я процедила:

   – Вот что, любезнейший, извольте дать исчерпывающий ответ на вопрос. Иначе, посмотрев на здешние порядки, я отправлюсь в Минздрав, а следом в суд. Пусть проведут служебное расследование, назначат комиссию да проверят, как вы, с позволения сказать, лечили мою несчастную племянницу, здоровую во всех смыслах, не считая сломанной ноги.

   Уши врача превратились в факелы, и он забормотал:

   – Ничьей вины тут нет, иногда случается подобное, в частности, у лежачих больных…

   – Что это было?

   – Тромбоэмболия легочной артерии.

   – Что? – не удержалась я.

   Но Минаев не знал о кончине Ирочки, поэтому решил, что слушательница просто не поняла мудреный термин, и пустился в объяснения:

   – С каждым может приключиться, в особенности если варикоз наблюдается или свертываемость крови повышена. Правда, у молодых женщин это бывает реже, чаще после климакса. Сгусток крови оторвался и закупорил сосуд.

   – И ничего нельзя было поделать?

   Минаев напрягся.

   – В принципе можно – мгновенную операцию, дело решают минуты, но, как правило, такое удается, если казус произошел в присутствии доктора, ну, во время обхода или осмотра. А так человек просто перестает дышать, и соседи по палате думают, что он спит. Ваша племянница страдала тромбофлебитом, муж говорил, постоянно жаловалась на судороги в ногах… Печально, конечно, двадцать пять лет – не возраст для смерти, но, поверьте, никто не виноват, судьба!

   – Ничего себе! – пришла я в полное негодование – Судьба! Да у вас просто отвратительные условия! В 213-й палате безумное количество больных!

   Роман Яковлевич внимательно глянул на меня.

   – Кто сказал, что Звягинцева лежала в 213-й палате?

   – В справочной, – быстро нашлась я.

   – Перепутали. Ее место было в 213-й «а», это платное отделение, и, поверьте, условия – лучше не найти. Для вашей племянницы сделали все.

   – Так уж и все, – фыркнула я. – надо было в Склифе оставить или в ЦИТО перевести…

   – Но Звягинцевой ведь требовалось психиатрическое наблюдение, а сделать подобное ни в Склифосовском, ни в НИИ травматологии нельзя, только у нас имеется специальное отделение, одно на всю Москву. Таких больных в психиатрическую клинику не кладут, там не умеют за травмой ухаживать!

   – При чем тут психиатрия? – не поняла я.

   Минаев моментально захлопнул рот, потом процедил:

   – Хороша же вы тетя. Разговор закончен!

   – Но…

   – Никаких «но», и вообще, предъявите паспорт!

   Пришлось спешно отступать, бормоча под нос:

   – Оставила дома.

   Перед тем как покинуть больницу, я отловила медсестру и поинтересовалась:

   – Где палата 213 «а»?

   – В платном отделении, на пятом этаже.

   Да, там открылась иная картина. Ковровые дорожки, телевизоры, ласковый персонал, комнаты на одного, и никакого запаха мочи и щей… Но и медсестры, и нянечки, сверкая улыбками, категорически отказались рассказывать о Насте.

   – Сведения о больных только у лечащего врача, – в голос твердили они.

   Я медленно побрела от больницы к метро. Какие-то смутные, неприятные мысли копошились в голове. Кончина молодой и, в общем, достаточно здоровой женщины выглядела более чем странно. Я провела в палате возле Юли десять дней, приходила утром, уходила вечером и не помню, чтобы Настя жаловалась на судороги. Конечно, у нее отчаянно болело травмированное бедро, она говорила, что тяжело спать в одной позе, на спине, просила вытряхнуть скопившиеся на простыне крошки, поправить подушки. Частенько мучилась головной болью, но судороги? Не слышала ни разу. И потом, пару раз, не найдя нянечку, я подавала ей судно. Настенька лежала в коротенькой рубашечке до пупа, и хорошенькие стройные, длинные ножки оказывались на виду, когда откидывалось одеяло. Конечно, правая, сломанная, нога выглядела не лучшим образом, распухшая и больная, но никаких уродливо выступающих вен и синих «узлов» я не заметила.

   И потом, какое нелепое поведение родственников! Может, у них обоих шок от происшедшего, и муж, и свекровь не понимают, что говорят? Не хотели сообщить о кончине Насти постороннему человеку? Почему? Это секрет? И что лежит в банковской ячейке?

   Потолкавшись бесцельно между аптечным киоском и газетным ларьком, я приняла решение и отправилась в «Мапо-банк».

   Все-таки странное название для финансового учреждения, напоминает «Маппет-шоу», но с виду здание выглядело солидно. Небольшой дом, выкрашенный розовой краской, вход во двор закрывает калитка. Я ткнула пальцем в кнопку.

   – Изложите цель визита, – прогремел из динамика металлический голос.

   Очень забавно. Найдется ли в целом свете хоть один налетчик, честно отвечающий на подобный вопрос:

   – Хочу ограбить ваше деньгохранилище.

   С языка уже был готов сорваться этот ответ, но я взяла себя в руки и сухо сообщила:

   – Я здесь абонировала ячейку.

   Замок щелкнул, ажурная калитка отворилась, я пересекла крохотный дворик и вошла внутрь. В холле маялся чудовищно толстый охранник. Интересно, как подобному экземпляру удалось устроиться на работу секьюрити? Да он и двух шагов не пробежит, задохнется. Впрочем, вдруг он метко стреляет, с двух рук, по-македонски.

   Ничего не подозревавший о моих мыслях мужик велел:

   – Посидите, сейчас придут.

   Спустя минут пять вышел стройный парень в безукоризненном костюме и с папкой в руках и спросил:

   – Вы в ячейку?

   Я кивнула, и мы пошли налево. В небольшой комнате в стене были сделаны железные ящики.

   – Номер? – спросил служащий.

   Я растерялась.

   – Не помню.

   – Не беда, – успокоил парень, – покажите ключик. Ага, пятьдесят вторая.

   Он раскрыл папку и вытащил какой-то листок.

   – Что это? – не утерпела я.

   – Договор об абонировании ячейки.

   – Зачем?

   Клерк глянул на меня и спокойно пояснил:

   – Сейчас проверим, кто имеет доступ к содержимому.

   – Разве ключа не достаточно?

   – Нет. Впрочем…

   – Что?

   – В договоре указано – доступ имеет Звягинцева Анастасия Валентиновна или любой человек, имеющий ключ. Странно, как правило, так не делают, но такова воля клиента, и я не имею права чинить препятствий. Открывайте, проверяйте содержимое, потом позовете меня, я подожду в приемной.

   И он быстро вышел. Я отыскала дверку с цифрой «52», ключик легко повернулся в скважине, открылась небольшая темная ниша. В глубине белела коробочка. Я вытащила на свет картонку, оказавшуюся упаковкой от тонометра, открыла и ахнула. Вся внутренность была забита стодолларовыми бумажками, внизу, под купюрами, оказался конверт. Четким, ясным почерком, без всяких кренделей и завитушек был написан адрес: улица Мирославская, дом восемнадцать, Рагозину Николаю Федоровичу.

   По дороге в метро я несколько раз перечитала короткое послание: «Милый Николя, если держишь в руках это письмо, значит, меня нет в живых. Так уж распорядилась судьба, что никого из близких, кроме тебя, у меня нет. Деньги принадлежат Егору. Стоя на краю могилы, мне хочется думать, что брат будет хорошо обеспечен и не совершит тех глупостей, что допустила я. Зная твою безукоризненную честность, Николаша, верю – ты найдешь Егорушку и передашь ему завещанное. Последний известный мне его адрес – Новокисловский проезд, 29, Егор Валентинович Платов. Скорей всего, там живут сейчас люди, которым известно его нынешнее местопребывание. Николашенька, ни в коем случае не обращайся ни к моему мужу, ни, тем более, к свекрови. Знай – это они убили меня, хотели получить квартиру, провинциалы.

   Коленька, как только получишь доллары, сразу отвези Егорушке, он очень нуждается. И помолись за меня, несчастную, наивную и глупую. Прости за все, прощай, твоя Настя».

   Поезд, покачиваясь, нес меня сквозь тьму. Пассажиры мирно занимались своими делами, читали, зевали, глазели по сторонам. Я сидела, вцепившись обеими руками в сумочку, боясь, что какой– нибудь воришка влезет внутрь.

   Дома радостные собаки кинулись ко мне со всех лап, виляя жирными хвостиками.

   – Ладно вам, девочки, – пробормотала я, стягивая куртку, – гулять еще рано, кушать тоже не положено, идите спать.

   Раздался стук костылей, и в коридоре показалась прыгающая на одной ноге Юля.

   – Хорошо, что мне не надо выходить пописать на улицу, – хихикнула она.

   Я вздохнула и отправилась на кухню жарить котлеты. Ей-богу, Юле иногда в голову приходят дикие мысли.

   Не успела я бросить комочки фарша на сковородку, как влетел красный Кирюшка и выпалил:

   – Все ты виновата!

   От неожиданности мои руки разжались, и кусок фарша шлепнулся прямо перед носом Ады. Не веря своей удаче, мопсиха проглотила неожиданное угощение и плотно уселась у плиты, явно собираясь дождаться следующего подарка судьбы.

   – Что я сделала?

   Кирилл беззвучно вытащил из грязного ранца потрепанный дневник. В графе «Русский» стояло две двойки. – Не понимаю…

   – А и нечего понимать, – взвился мальчишка, – раз в жизни попросил – и вот результат.

   – Объясни толком.

   – Сочинение про городничего…

   – Ну?

   – Я спросил, что написать, а ты велела – искорени взяточничество, посади чиновников и Хлестакова в тюрьму.

   – Что же в этом плохого?

   – А то, – забубнил Кирюшка, – селедка вонючая сказала…

   – Кто?

   – Училка по литре и русишу, Татьяна Павловна, никогда не моется. Так вот, селедка вонючая заявила, что не просила писать фантастический рассказ. Говорит, взяточничество неискоренимо, а чиновники всегда избегут наказания.

   – Так что она хотела?

   – Не знаю. Маша Родионова написала про чистые улицы и получила пятерку. Ну да ей всегда «отлично» ставят!

   – Вторая пара за что?

   – За грамотность, – пригорюнился мальчишка, еле сдерживая слезы.

   – Ну уж тут я ни при чем.

   Кирилл сел на табуретку и зарыдал. Я прижала его голову к своему животу и пробормотала:

   – Ну, ну, выход из безвыходного положения там же, где вход.

   – Хорошо тебе говорить, – плакал Кирюшка, – а у меня круглое «два» везде выходит.

   – Почему?

   Мальчишка высморкался в кухонное полотенце и безнадежно ответил:

   – По математике злобный карлик…

   – Кто?

   – Ну учительница, мы ее так прозвали…

   Обиды полились из него рекой. Математичка тараторит, как ненормальная, объясняет быстро, понять невозможно. Потом притормозит, окинет класс взором и ехидно уточняет:

   – Материал настолько прост, что усвоит даже имбецил. Впрочем, может, кто не понял?

   Кирилл не знает, кто такой имбецил, но на всякий случай молчит.

   Русичка устраивает через урок контрольные, новый материал не объясняет вообще, заявляя:

   – В учебнике все написано, для того вам государство бесплатные книги выдало, чтоб вы их читали. Задача педагога – проверить знания.

   Англичанка не привязывается, просто заставляет вслух читать бесконечный текст «Моя Родина», Кирюшку уже тошнит от описания Красной площади и Кремлевских башен.

   Правда, есть и мелкие радости. Историчка постоянно болеет, а физик регулярно забывает, в какой класс пришел, начинает суетиться и объяснять нечто несусветное. Страшно смешно, просто обхохочешься.

   Действительно смешно, только на самом деле хочется плакать, даже рыдать, что за знания получит ребенок? Нет, надо срочно решать вопрос, может, перевести его в другую школу?

   – Ну, что у нас происходит? – раздался из коридора бодрый голос Кати.

   Мопсы, благополучно не заметившие прихода хозяйки, взвыли и кинулись в прихожую.

   – Хороши, – укорила подруга, – нечего сказать. Уже ничего не слышите, сони!

   – Лампушечка, – жарко зашептал Кирюшка, прижимаясь плотней к моему животу, – давай не будем маме ничего рассказывать. Ну зачем ее нервировать! Расстроится, переживать начнет, а ей вредно!

   Вот хитрец!

   – Ладно, я сама улажу проблему, – пообещала я.

   – Хочешь, посуду помою? – предложил Кирюшка.

   – Конечно, – согласилась я, – только вытащи из плиты грязную утятницу.

   Кирюшка с энтузиазмом кинулся отскребывать засохший на чугунных боках жир.

   Катя влетела на кухню, шлепнула на стол штук шесть шуршащих пакетов и спросила:

   – Ну, как дела?

   Потом ее взор сфокусировался на Кирюшке, и она строго насупилась:

   – Двоек нахватал?

   – С чего ты взяла? – спросил Кирилл.

   – Почему тогда посуду моешь?

   – Нет, – возмутился мальчишка, – так жить просто нельзя! Не подходишь к мойке – лентяем обзывают, схватишься за тарелки, пожалуйста, двоечник!

   – У нас все в порядке, – быстренько сообщила я.

   – Да? – недоверчиво протянула Катя, но тут в кухне появился Сережка, и подруга переключилась на него: – Господи, в каком ты виде!

   – Колесо менял, – пояснил сын и потер руки. – Есть дают?

   Дождавшись, когда все насытятся и примутся за чай, я поинтересовалась:

   – Катюнь, что такое тромбоэмболия?

   – Зачем тебе? – удивилась подруга.

   – Для общего развития.

   – Закупорка артерий в результате отрыва части тромба, образовавшегося в венах, полостях сердца, аорте.

   – И что получается в результате?

   – Гангрена конечности или инфаркт различных органов.

   – Надо же, – встряла Юля, – я всегда считала, что инфаркт – это разрыв сердца.

   – Не обязательно, – пояснила Катюша, – он бывает у почек, легких…

   – Пациент погибает?

   Катерина постучала вилкой по столу.

   – Не могу ответить однозначно, как повезет. Могут успеть сделать операцию.

   – Часто это встречается?

   – Что? Сделанная операция или тромбоэмболия?

   – Последнее.

   – Бывает, в особенности если у больного тромбофлебит. А он может возникнуть при варикозном расширении вен, после операций или вследствие инфекционных болезней, тифа, например.

   – Значит, если у тебя умрет больная от тромбоэмболии, ты не удивишься?

   Катюша вздохнула.

   – Смотря какая пациентка, что за диагноз.

   – Ну вообще…

   – Вообще не бывает!

   – Катюша!

   – А ты не спрашивай глупости. Если человек обратился по поводу насморка – одно, если мучается язвой – другое. Хотя случается всякое.

   – Только скажи, тромбоэмболия редкость?

   – К сожалению, нет! – рявкнула Катя и велела: – Говори, почему так медициной заинтересовалась?

   Но тут, на счастье, прозвенел звонок. Пришла соседка Ниночка с просьбой померить давление. Пока Катюша вытаскивала тонометр, я быстренько улизнула к себе.

   Около одиннадцати, когда квартира погрузилась в сонную дрему, я раскрыла бело-синюю коробочку и пересчитала деньги. Их оказалось ни много ни мало – ровно 30 тысяч долларов. Невероятная, гигантская сумма. Первый раз в жизни я держала в руках такое количество «живых» денег, не кредитку, а купюры. Глядя на кучу баксов, я чувствовала, как по спине бежит озноб. Ну и в историю я влипла, надо поскорей найти Рагозина и отдать ему «клад». Пусть у мужика болит голова, как искать этого Егора!

   Подумав еще минут десять, я пришла к выводу, что деньги нужно пока спрятать. Поеду к Рагозину, договорюсь, пусть парень сам явится сюда и заберет «кассу». Ну боюсь я кататься по Москве с такой прорвой денег!

   Приняв эпохальное решение, я приступила к следующей части проблемы. Где схоронить кучу баксов? Положить в пакет и сунуть в морозильник? Запихнуть в банки с крупой? Нет, все не то! Наконец мой взгляд упал на поролоновую подушку, и я схватилась за ножницы.

   Через час симпатичный велюровый мешочек, набитый тридцатью тысячами гринов, вновь притулился у спинки. На всякий случай я помяла подушечку, но ничего не услышала. Поролон надежно защищал бумагу. Вот и отлично, на ночь я буду класть ее под голову, а днем просто оставлю на покрывале. Никто не подумает, что в ней зашито состояние.

   На следующий день около полудня я вышла из маршрутного такси и вздрогнула – ну просто край света. Причем в самом прямом смысле слова. Микроавтобусик стоял возле оврага. По левую сторону тянулся квартал унылых блочных домов, по правую – простирался пустырь, а за ним чернел лес. Пассажиров, кроме меня, не было, впрочем, прохожих тоже.

   – Где тут Мирославская улица? – спросила я у шофера.

   Тот спокойно вытащил сигареты и ответил:

   – А фиг ее знает!

   Вздохнув, я пошла в сторону домов и уже через пару минут поняла, что двигаюсь в правильном направлении. На углу первого здания синела вывеска «Мирославская, 2». Приободрившись, я почти побежала по узенькому обледенелому тротуару. Восемнадцатый дом оказался последним – огромная семнадцатиэтажная башня. Добравшись до нужной квартиры, я позвонила, дверь распахнулась тут же.

   На пороге показался парень в мятом спортивном костюме. Короткие каштановые волосы стояли торчком, на щеке были видны полосы от подушки. Очевидно, он мирно спал, несмотря на полдень.

   Не успела я открыть рот, как парень близоруко прищурился и спросил:

   – Ты кто?

   Тяжелый запах перегара ударил мне в нос, я машинально ответил:

   – Евлампия Романова.

   Хозяин попытался собрать мысли, но они, очевидно, расползались, как тараканы. Поерошив грязной рукой кудри, юноша выдохнул:

   – Чтой-то я тебя не помню. Ладно, все равно, водку принесла?

   – Нет, – окончательно растерялась я.

   – Плохо, – укорил мальчишка и велел: – Магазин за углом, действуй.

   – Мне надо поговорить…

   – Неси бутылку, тогда и побеседуем, – отрезало небесное создание и захлопнуло дверь.

   Пришлось идти вниз и покупать «Гжелку». Вид стеклянной емкости с бело-синей наклейкой привел парнишку в состояние эйфории.

   – Вот здорово, – зачмокал он и трясущейся рукой принялся откупоривать пробку. – Давай заходи.

   Я влезла в грязную донельзя прихожую и поинтересовалась:

   – Рагозин Николай Федорович?

   – Кто?

   – Ты.

   – Не-а, – пробормотал юноша, – я Костя.

   – А Николай где?

   – Не знаю, – ответил Константин.

   – Значит, ты хозяин, – решила я уточнить ситуацию.

   – Кто?

   – Ты.

   – Кто сказал?

   – Да никто, – вышла я из себя, – говори быстро, где Николай?

   – Не знаю.

   – Хозяин кто?

   – Где?

   – Здесь!

   – Тут?

   – Нет, – заорала я, – не тут, не там, а в этой квартире. Чья она?

   – Черт ее знает, – серьезно ответил парень.

   – А ты кто?

   – Я?

   – Ты!

   – Костя.

   От злости я чуть не треснула его по голове валявшимся на полу зонтиком. Надо же так вчера напиться!

   – Котька, – донесся из комнаты слабый голос, – кто там?

   – Не знаю, – ответил юноша и уточнил: – Она бутылку принесла.

   – Благодетельница, – прохрипел бас.

   Я отодвинула Костю плечом, решительно вошла в комнату и приказала:

   – Отвечайте немедленно, кто из вас, уродов, Рагозин?

   Несколько тел, лежащих в немыслимых позах, лениво зашевелились. Похоже, вчера тут выпивка лилась рекой. На большом обеденном столе высилась гора посуды. Гостей угощали колбасой и чипсами. Несколько банок из-под рыбных консервов щетинились окурками, и запах в помещении стоял соответственный: немыслимый «букет» из ароматов выпитого спиртного, сигаретных «бычков» и чего-то кислого, тошнотворно противного.

   Двое парней, не сумевших снять одежду, ничком лежали на засаленной софе. Еще один, неудобно подвернув ноги и умостив голову на подлокотнике, дрых в широком кресле. В углу, между комодом и тумбочкой, валялось клочкастое ватное одеяло, на котором раскинулось несколько тел, все в одежде и даже в обуви. Между пьянчугами, развалившись на спине и растопырив в разные стороны все четыре лапы, храпел тощий, ободранный кот. Когда-то белый, мех животного сейчас напоминал весенний снег – кое-где желтый, на спине серый, а ближе к голове отчего-то красный. Приглядевшись, я поняла, что шея котяры перемазана кетчупом. Очевидно, кто-то из гостей использовал его вместо салфетки.

   – Ребята, – заорал Костя, – бутылевский приехал.

   Пейзаж оживился. Парни, спящие на диване, сели. Один из них тонкой маленькой ручкой принялся копаться в коротко стриженной голове. Я заметила темно-синий лак на ногтях и сообразила, что он – девушка. Впрочем, дамы отыскались и на одеяле, целых две сразу. Они попытались встать, но потерпели неудачу, и теперь просто смотрели на меня похожими на пуговицы глазами.

   – Так кто из вас Рагозин, господа?

   – Здесь нет такого, – с уверенностью произнес юноша, сидевший на диване.

   – А вы кто?

   Оказалось, студенты МАДИ, отмечающие успешно сданную сессию.

   – Странно, – пробормотала я, – куда же Николай подевался?

   – А вы у хозяйки спросите, – посоветовала одна из девчонок, – она живет в соседнем доме, я у нее снимаю.

   Ситуация прояснилась, и, отдав студентам «Гжелку», я пошла по новому адресу. На этот раз – в странное трехэтажное здание из красного кирпича. Этот дом выглядел внутри намного приличней. Лифта, правда, не было, зато лестничная клетка чисто вымыта, а двери квартир обиты одинаковым зеленым дерматином, очевидно, жильцы обратились разом в одну фирму.

   Квартира, куда меня впустили, ничем не напоминала «лежбище» молодых алкоголиков. Аккуратная комната с простой, но явно новой мебелью, чисто вымытый пол и большой телевизор «Панасоник», накрытый для пущей красоты самовязаной кружевной салфеткой. Внушала доверие и хозяйка, маленькая старушка в теплом байковом халатике и хорошеньких тапочках в виде тигрят.

   – Вы по поводу квартиры? – спросила она.

   – В общем, да, – весьма обтекаемо ответила я.

   – Садитесь, дорогая, – обрадовалась бабуся и радушно предложила: – Хотите чайку?

   – С удовольствием, – пробормотала я.

   Хозяйка взяла с буфета крохотный чайничек и с удовлетворением отметила:

   – Совсем свежий, только вчера заваривала.

   Затем она капнула пару капель желтоватой водички в огромную кружку с надписью «Маша» и щедро долила доверху кипятком. Получившаяся жидкость нежно-лимонного цвета напоминала напиток «Буратино» времен моего детства.

   – В квартире пока живут, – принялась объяснять хозяйка, – но скоро съезжают, первого февраля деньги принесут, и я откажу им.

   – Почему?

   – Шумят очень, – вздохнула старушка, – соседи недовольны, грозят в налоговую инспекцию пожаловаться.

   – Да, неприятно, – согласилась я.

   – Меня зовут Марья Сергеевна, – церемонно представилась бабуся.

   – Евлампия Андреевна, – улыбнулась я в ответ.

   – Очень приятно, – ответила хозяйка и добавила: – Уж не обессудьте, но, когда договариваться начнем, паспорт принесите, а то меня уже один раз обманули.

   – Да?

   – Вот вам и да, – неожиданно резко ответила старушка, – неужто б сдала квартиру студентам, тьфу!

   – Как же так получилось? – изобразила я интерес.

   – Говорю же, обманули, – пустилась в объяснения Марья Сергеевна. – Пришла женщина, вроде вас, тоже по объявлению…

   Я внимательно слушала путаную речь, пытаясь сообразить, что к чему. Марья Сергеевна всю жизнь прожила вместе с мужем в отличной трехкомнатной квартире, причем не где-нибудь, а на Старом Арбате. Потом супруг скончался, началась перестройка, сбережения пропали, а детей, способных содержать ее, у нее не было. Оставалось одно – продавать у метро сигареты. Спасибо, лучшая подруга надоумила, пришла в гости, посмотрела со вздохом на необъятные хоромы и сказала:

   – Зачем тебе, Маша, такая квартира? Продай ее побыстрей да купи две. Одну сдавать станешь и жить припеваючи.

   Марья Сергеевна послушалась и до сих пор не нарадуется. Из арбатской квартиры получилось не две, а три новых, правда, на окраине. Но Марья Сергеевна – пенсионерка, на работу ей не ездить… Кстати, жизнь в спальном районе нравится старушке больше, чем в центре. Летом никакой дачи не надо, в двух шагах изумительный лесопарк, а с продуктами теперь везде хорошо!

   На деньги, вырученные от сдачи квартир, Марья Сергеевна как сыр в масле катается, не отказывая себе практически ни в чем. Купила телевизор и даже обзавелась турецкой дубленкой. Правда, иногда случаются неприятности. Жильцы, к сожалению, попадаются разные. К каждому в душу не залезешь. Так произошло с квартирой в восемнадцатом доме. Договариваться о съеме пришла вполне приличная дама, и на самом деле она жила одно время тихо и мирно. Потом съехала, а на снятую жилплощадь вселила свою дочь, девицу наглую, развязную и настоящую безобразницу. В квартире просто Содом и Гоморра, идолово капище! Соседи стонут, и Марья Сергеевна развесила вновь объявления, правда, деньги, слава богу, они платят аккуратно и…

   – Женщину как зовут? – ухитрилась я вклиниться в бесконечные старушечьи речи.

   Бабуся открыла записную книжку, отыскала нужную страничку и сообщила:

   – Анна Константиновна Колосова.

   – Телефон есть?

   – А как же, я всегда записываю, разве можно…

   Последовал новый виток сентенций, но в конце концов в моих руках оказалась бумажка с цифрами. Но уйти сразу мне не удалось, пришлось просидеть еще около часа, выслушивая рассказы.

   Номер начинался с цифр 344, значит, неизвестная Анна Константиновна живет, скорее всего, в районе метро «Домодедовская», а я как раз подъеду сейчас к этой станции на маршрутке. Но радость оказалась преждевременной. Трубку никто не снимал. На двадцатом гудке я со вздохом опустила ее на рычаг. День в самом разгаре, небось дама на работе. Делать нечего, поеду домой.

   В квартиру я вползла с сумками наперевес. В правой руке крайне осторожно я держала пакет с яйцами. Собаки бросились к моим ногам.

   – Тише, тише, девочки, – попробовала я их успокоить, – не толкайтесь.

   Но Муля, пришедшая в полный восторг при виде хозяйки, пыталась подпрыгнуть повыше. Ада не отставала от сестрицы. Сначала мопсихи просто сопели, потом зарычали.

   – А ну, цыц! – прикрикнула я, но поздно.

   Ада, желая первой прижаться к моим коленям, отпихнула жирным боком менее поворотливую подругу. Муля обиделась и прищемила зубами ухо соперницы. В следующее мгновение они повисли на пакете, ручки оторвались, раздался сухой треск… По полу начала медленно растекаться бело-желтая лужа. Да, не везет нам последнее время с яйцами, из этих даже омлета не сделаешь!

   Вечером я вытянулась на диване и попробовала собраться с мыслями. Наверное, Анна Константиновна Колосова в курсе, где искать Рагозина. Скорей всего, он ее любовник или муж. Словоохотливая Марья Сергеевна сообщила, что никогда не сдает квартиры лицам мужского пола и одиноким дамам.

   – Не доверяю им, – вздыхала старушка, – напьются, закурят в постели, и сгорит жилплощадь.

   Вот только странно, что Анна Сергеевна не отвечает на телефонные звонки. Я набралась хамства и набрала номер последний раз около полуночи. Хотя, может, она работает сутками, или аппарат сломан, в конце концов, могла не заплатить вовремя, и телефон отключили.

   Ладно, утро вечера мудренее. Сейчас сунем под голову доллары… Кстати, где подушка? Я села, глаза обшарили диван. Симпатичная темно-бордовая думочка из искусственного бархата исчезла. Я похолодела. Тридцать тысяч долларов!

   – Юля! – завопила я, чувствуя, что теряю сознание. – Юля!

   – Что случилось? – спросила та, всовывая голову в комнату. – Чего кричишь, все спят давно!

   – Где моя подушка?

   – Господи, – пробурчала она, пролезая в спальню целиком и с видимым трудом втаскивая загипсованную ногу, – только-только глаза сомкнула. А тут вопль нечеловеческий! Да вот подушка, смотри, под спиной!

   – Не та, – прошептала я, – та бордовая, велюровая, на наволочке кошка выткана.

   – Понятия не имею, – фыркнула Юля.

   – Я купила ее в декабре у метро за тридцать пять рублей, – шелестела я.

   – Дел-то, – фыркнула Юля, – купи еще одну – и конец!

   Я только разевала рот, словно выброшенная на берег рыба.

   – Не понимаю, – продолжала возмущаться она, – из-за барахляной думки поднять ор!

   Посидев минут пять на диване, я сползла на пол, нашарила тапки и пошла бродить по комнатам. Кирюшка мирным образом спал. Под головой у него лежала лишь маленькая подушка, беленькая, в розовой наволочке. В детской клубилось невероятное количество вещей – книги, одежда, дискеты… Невыключенный компьютер мерцал «звездным небом», на клавиатуре высился ворох фантиков, и все было засыпано крошками от чипсов. Но подушечки с кошкой не было. Не нашлась она и у Сережки в спальне, Юлечка из-за больной ноги сейчас спит отдельно, и я не стала соваться в «гостевую» комнату.

   У Кати тускло мерцал ночник. Она отложила толстый том «Патологии щитовидной железы» и поинтересовалась:

   – Что случилось?

   – Ничего, – быстро заверила я, окидывая взглядом помещение, – вот подушечку свою ищу, без нее не могу заснуть, низко.

   – Возьми эту, – предложила Катя и показала на кресло.

   – Нет, – покачала я головой, – хочу ту, с кошкой.

   – Извини, я ее отдала.

   – Кому? – помертвевшими губами спросила я. – Зачем?

   – Нине из соседней квартиры. К ней гости обвалились, да не один человек, а сразу четверо. Вот она и попросила подушку взаймы.

   Я ринулась на лестничную клетку. Нина очень милая женщина, и мы частенько пьем друг у друга чай. Еще я всегда одалживаю у нее соль, сахар и муку, а она бегает к Катюше с разными медицинскими проблемами. Сын Нины, Вадик, учится с Кирюшкой в одном классе, и это нас очень сблизило.

   – Лампа? – удивилась Нина, распахивая дверь, но потом хорошее воспитание взяло верх, и она спросила: – Хочешь чаю?

   Но мне было не до китайских церемоний.

   – Где моя подушка?

   – Какая?

   – Велюровая, с кошкой.

   – У Владьки под головой, видишь ли, тут такой форс-мажор приключился, – зашептала Ниночка.

   Но я не стала слушать и ткнула ей в руки мягкий, набитый пухом мешок.

   – Возьми эту, отдай ту.

   – Но они одинаковые по размеру…

   – Отдай, не могу заснуть!

   Ниночка пожала плечами и принесла требуемое. Я почувствовала, как разжимается невидимая «рука», стискивающая желудок.

   – Вот, – хихикнула Ниночка, – получи свою подушку, и впрямь хороша, кошка хоть куда.

   Честно говоря, киска и впрямь была очаровательной. На темно-бордовом велюре выделялось полосатое рыже-белое тельце. Горло Мурки украшал яркий оранжевый бант.

   – Давай, – выхватила я у Нины из рук сокровище.

   Соседка хмыкнула и спросила:

   – Слышь, Лампудель, мне Катерина еще одеяло дала, ватное, синее, тоже заберешь?

   – Зачем?

   – Ну, может, ты без него глаз сомкнуть не можешь, – откровенно издевалась Нинуша.

   Ничего не ответив, с гордо поднятым носом я вернулась к себе и улеглась, засунув «киску» под голову.

   Утром, когда домашние мирно пили кофе, я выползла на кухню и сообщила:

   – Кто тронет эту подушку – убью!

   – Почему? – изумилась Юля.

   – Я могу спать только на ней, иначе мигрень начинается.

   – Предупредила бы сразу, – вздохнула Катя и понеслась в прихожую.

   Минут десять все толкались в поисках курток, обуви и перчаток. Наконец они ушли, и через секунду во дворе запикали сигнализациями машины. Если я чего и не понимаю, так это зачем ставить охранные устройства на наши автомобили. У Сережки белый «Форд» 1978 года выпуска. Задние двери распахиваются с трудом, а передние, наоборот, отходят при каждом удобном случае, еще регулярно отваливается глушитель, а багажник открывается, только если его предварительно треснуть кулаком по крышке. У Катюши старая «копейка» с абсолютно ржавыми крыльями и отвалившимся бампером, руль у этого, с позволения сказать, автомобиля ходит не только по кругу, но еще и вверх-вниз, словно штурвал у истребителя, и опять же беда с глушителем. Юля в декабре тоже купила себе кабриолет.

   – Надоело ругаться с Сережкой, – объяснила она, – проси его вечно отвезти, лучше иметь свой.

   Теперь наш автопарк украсился «Мерседесом», сделанным в 1980-м. «Мой персик» – любовно зовет колымагу Юлечка. Машина и впрямь имеет цвет этого сочного фрукта. Ездит красавец на дизельном топливе, жутко воняет и тарахтит, но новоявленная автомобилистка очень горда и совершенно счастлива. Незадолго до случая с ногой она предложила мне:

   – Давай, Лампа, поехали на рынок!

   Честно говоря, я побаиваюсь ездить с домашними, все время жду, что автомобили развалятся на ходу. Поэтому предпочитаю передвигаться на общественном транспорте.

   – Не надо, дома все есть!

   – Ерунда, – отрезала Юля, – купим впрок овощей: картошку, капусту, лук. Пользуйся, пока у меня время свободное.

   – Отдохни лучше, – попыталась ускользнуть я, – почитай книжечку, телик посмотри, я чудно на «Автолайне» съезжу.

   – Глупости, – фыркнула Юля и велела: – Бери сумки и спускайся.

   Поняв, что легче согласиться, чем спорить, я покорно подхватила авоськи и села в «Персик». Первые несколько минут все шло прекрасно, но тут Юлечка щелкнула каким-то рычажком, и из-под капота раздался жуткий, леденящий душу стон.

   – Что это? – спросила я, холодея от ужаса. – Что?

   Как ни в чем не бывало накручивая баранку, Юлечка преспокойно пояснила:

   – Мышь попала в вентилятор!

   – Кто?

   – У меня под капотом мышиное гнездо, – пояснила Юля, – иногда кто-нибудь из грызунов и попадает под лопасть.

   – Ужас!

   – И не говори, потом трупы убирать приходится.

   – Немедленно останови, – приказала я, чувствуя, как к горлу подбирается тошнота.

   – Зачем? – удивилась Юлька, но затормозила.

   – Сейчас же открой капот и выгони несчастных животных!

   – Что ты, – замахала руками Юля, – на дворе минус двадцать, замерзнут, бедняги!

   – А так погибнут в муках!

   Внезапно она уткнулась лицом в баранку и принялась хохотать.

   – Ну и что тут смешного? – возмутилась я.

   – Ох, Лампец, – бормотала наша журналистка, вытирая выступившие слезы. – Ну нельзя же быть такой доверчивой!

   – Ты хочешь сказать…

   – Посуди сама, откуда в машине возьмутся мыши, да еще в моторе!

   – А стон?!

   – Я печку включила, она холодная, вот и воет, смотри.

   И Юля, плавно тронувшись с места, опять щелкнула чем-то. Вновь по салону разнесся невероятный, полный смертельной муки крик.

   – Часто она так? – спросила я, поеживаясь.

   – Каждый раз, пока не согреется.

   Слушая непрекращающийся, рвущий душу стон, я приняла твердое решение: в следующий раз на рынок – только пешком. Лучше тащить на себе двадцать килограммов, чем леденеть от ужаса.

   Дождавшись тишины, я утащила трубку к себе в комнату и принялась звонить. На этот раз Колосова откликнулась моментально:

   – Алло.

   – Извините, мы не знакомы, но мне очень нужно найти Рагозина Николая Федоровича.

   Анна Константиновна помолчала. Потом поинтересовалась:

   – Кто вы? Представьтесь.

   – Евлампия Андреевна Романова.

   – Мне это ни о чем не говорит, – сухо сказала дама. – Зачем вам Рагозин?

   – Трудно объяснить, но очень нужен!

   – Приезжайте, – коротко сообщила дама и продиктовала адрес.

   Анна Константиновна походила на сельскую учительницу. Простое, круглое русское лицо с бесформенным носом. Возраст дамы определялся с трудом: то ли хорошо выглядящая пятидесятилетняя тетка, то ли рано состарившаяся девушка. На голове – дурацкая химическая завивка, та самая, когда волосы начинают походить на шерсть больного барана. Брови неаккуратными дорожками спускаются к вискам, к ним явно никогда не подбирались с пинцетом. Кожа на лице тусклая и будто грязноватая, а фигура напоминает мешок, набитый мукой.

   – Раздевайтесь, – холодно велела хозяйка.

   Я повесила куртку на крохотной вешалке и вошла в комнату. Из груди вырвался вздох удивления. На столе стояли сразу два компьютера, чуть поодаль принтер, факс и еще куча каких-то приборов, мигающих разноцветными лампочками.

   – Так зачем вам нужен Николай?

   Поколебавшись секунду, я выдала душераздирающую историю. Лежала в больнице вместе с Настей Звягинцевой. Та скоропостижно скончалась, оставив письмо, которое нужно передать Рагозину. На конверте указан адрес: Мирославская улица, но там проживают какие-то студенты…

   Анна Константиновна тяжело вздохнула:

   – Значит, Настя умерла! Много горя принесла она Коленьке…

   – Почему?

   Колосова повертела в руках зажигалку, потом вытащила коробочку «Золотой Явы» и сообщила:

   – Они учились вместе в институте. Николаша был влюблен в нее, словно подросток. Просто сох, таскал букеты, конфеты.

   Но Звягинцеву кавалер не интересовал. Тогда Николай решил стать лучшим другом Насти и в этом амплуа весьма преуспел. Настенька держала парня за душевную подружку, советовалась с ним по поводу одежды и макияжа, таскала с собой по магазинам. Коля покорно носил сумки, варил кофе, утешал подругу…

   У Насти не было никаких родственников, кроме старенькой бабушки, маленькой, тихой, как мышка, старушки. Родители девушки увлекались горными лыжами, и их накрыло лавиной, когда ей не исполнилось и двух лет.

   – Разве у нее не было брата? – изумилась я.

   Анна Константиновна пожала плечами.

   – Точно не знаю, ведь я никогда не знакомилась с этой мадемуазель.

   Настенька все никак не выходила замуж, ждала принца на белом коне. Материально она была обеспечена, очевидно, остались какие-то семейные ценности, да еще огромная шестикомнатная квартира на суперпрестижной улице Алексея Толстого.

   После окончания института девушка стала работать, похоронила бабушку и полностью отдалась любимому делу. Коля по-прежнему «стоял за спиной», втайне надеясь, что подруга наконец заметит его верность. Однако вышло по-иному.

   – Кем она работала? – не удержалась я.

   – В журнале «Искусство эстрады», – пояснила Колосова. – Разве я не сказала, что они с Николашей учились на факультете журналистики МГУ?

   Короче говоря, по долгу службы Настенька частенько посещала концерты и разнообразные шоу-мероприятия, не упускала возможности заглянуть на презентации и тусовки, справедливо полагая, что вне кулис кумиры более приветливы и общительны. Звягинцева часто и много писала, была доброжелательна, в основном хвалила певцов и музыкантов, поэтому ее любили.

   На одной из таких презентаций она и нашла своего принца – двадцатичетырехлетнего Олега Скотинина. Фамилия у парня, прямо скажем, не слишком благозвучная, поэтому на афишах он печатался как Лео Ско.

   Олег прибыл покорять столицу из какого-то провинциального городка, причем не один, а с мамой. Согласитесь, немного странный поступок для отвязного певца, а Лео Ско был абсолютно невероятной оторвой как внешне, так и внутренне. Мама его – благообразная дама лет пятидесяти, наоборот, выглядела старомодно и как-то очень добропорядочно. Она никогда не посещала шумные тусовки, но всегда сидела за кулисами во время концертов, и артисты привыкли к ее высокой сухопарой фигуре, облаченной в немыслимые юбки «бочонком» и вытянутые акриловые кофты. Но, несмотря на простецкий вид, у Натальи Андреевны Скотининой явно водилась тугая копеечка, потому что Лео снял три клипа, появился на экране телевизора и регулярно звучал по радио. Обожала мама сына страстно и ничего для него не жалела.

   Когда у Насти и Олега разгорелся страстный роман, некоторые актрисочки предупреждали симпатичную журналистку:

   – Слышь, Настена, лучше не связывайся с этим кадром. Прикинь, какая свекровь тебе достанется, да она с вами третьей в койку ляжет.

   Но неожиданно для всех Наталья Андреевна повела себя по-иному. Каждому знакомому она твердила:

   – Настенька – сокровище. Именно о такой невестке я мечтала всегда: красавица, умница, славная пара Олежеку.

   Анна Константиновна замолчала.

   – А дальше что? – поторопила ее я.

   – Ничего, – пожала плечами рассказчица, – Настя бросила работу, осела дома, с Колей она больше не созванивалась, чему я была очень рада.

   – Почему?

   – Видите ли, – спокойно пояснила Колосова, – мы с Николаем поженились, и, честно говоря, мне не слишком нравилось, когда сия особа трезвонила и требовала от него немедленно мчаться к ней. Кстати, извините, я не представилась.

   И она протянула визитную карточку. Я машинально пробежала глазами по тексту. «Доктор физмат наук, профессор академии менеджмента и экономики…» Вот тебе и сельская учительница!

   – Вы догадались, что я намного старше Николая? – сурово поинтересовалась Колосова.

   – Да.

   – Отношения у нас сложились скорей дружеские, – вздохнула она, – с моей стороны материнские, но я искренне любила Николая, а Настю терпеть не могла. Поэтому очень радовалась, когда та, выйдя замуж, исчезла из поля зрения.

   – Так где найти Рагозина?

   – Понятия не имею.

   – Как, – возмутилась я, – вы только что говорили, будто являетесь его женой!

   – Мы развелись.

   – Когда?

   – Два года назад. Поэтому я и сняла квартиру на Мирославской. Николаша съехал туда, но потом исчез.

   – Как?

   – Просто позвонил один раз и сообщил, что уезжает.

   – Куда?

   – Он не стал уточнять. Буркнул в трубку: «Квартира свободна, пользуйся». Ну я и вселила туда свою племянницу, зачем жилплощади пустовать, раз оплачена!

   – И вы не знаете, где он живет?

   – Нет!

   – Господи, – вырвалось из моей груди, – что же делать с письмом!

   – Ничего, – злорадно откликнулась Колосова, – разорвать и выбросить. Раз Звягинцева умерла, ей уже все равно.

   – Ну что вы, – забормотала я, – надо найти Рагозина.

   – Ищите, – хмыкнула Колосова, – только не с моей помощью.

   – А где он работал? – попыталась я подобраться к неприступной крепости с другой стороны.

   – Понятия не имею, – отчеканила Колосова.

   – Вы не знаете место службы мужа?

   – Мы разведены.

   – Хорошо, а где он работал, когда вы состояли в браке?

   – Запамятовала, – откровенно ухмыльнулась собеседница и заявила: – Извините, более не могу вести беседу, на работу пора.

   Подталкиваемая нелюбезной хозяйкой в спину, я выбралась в коридор и уже на пороге попросила:

   – Может, припомните координаты Николая. Неужели вам не жаль покойную?

   – Ни капельки, – тряхнула «химией» математик и вытолкала меня на лестничную клетку. Подобной сокрушительной неудачи со мной еще ни разу не случалось.

   Горе я заливала отвратительным кофе в ближайшем кафе. В придачу мне достался твердокаменный рулет с непонятной плодово-ягодной начинкой, гаже подобного кондитерского изделия были разве только польские кексы «Киви». Но мне, по большому счету, было наплевать на качество еды, в голове роем жужжали мысли, и главная среди них: где искать Рагозина?

   Поразмышляв, я решила отправиться на факультет журналистики МГУ. Может, там кто припомнит бывшего студента?!

   Кузница кадров для газет, радио и телевидения находится в самом центре. Окна желтого старинного дома глядят прямо на Кремль. Во дворе ползало по снегу несколько студентов. Заинтересовавшись, я не удержалась:

   – Что ищете?

   – Зачетки, – коротко пояснила востроносенькая девчонка.

   – Зачетные книжки?!

   – Угу.

   Не успела я спросить, каким образом документы оказались в сугробе, как на втором этаже старинного здания распахнулась форточка, и несколько синих книжечек камнем полетели вниз.

   – Вот зараза, – вздохнул кудрявый парень, подхватывая одну.

   – Кто?

   – Раиса Михайловна Бучборская, историю мировой литературы преподает. Такая злая, если что не так, вышвыривает зачетки в окно, да еще приговаривает: «Если нет ума, займись физической подготовкой».

   – Да уж, не повезло вам, – ухмыльнулась я.

   – Старая ведь совсем, – сокрушался студент, отряхивая джинсы, – лет сто, не меньше.

   – У нас тоже в консерватории похожая была, – поделилась я печальным опытом, – все забывала, фамилии путала, мрак!

   – Ха, – выкрикнул юноша, – наша обладает памятью слона. Не поверите, являешься к ней зимой, окинет взглядом и процедит: «Вроде прошлым летом ты не мог описать щит Ахилла, ну, давай, сейчас отвечай!» Помнит всех выпускников по именам, просто эпилептик!

   Он еще долго пыхтел и жаловался, но я уже входила в просторный холл. Раз у дамы столь великолепная память, к ней и обратимся.

   В далекие времена, когда строилось здание Московского университета, которое сейчас называют «старым», денег не жалели, а уж площади под застройку жалели и того меньше. Факультет журналистики поражал размерами. Огромная мраморная лестница, широченные коридоры, невероятной высоты окна и двери. Но вся эта былая красота выглядела грязной и обшарпанной. Тут явно давно не делали ремонт.

   Сунувшись в дверь с табличкой «Учебная часть», я поинтересовалась:

   – Бучборская в какой аудитории принимает экзамен?

   Толстенькая девица в старомодных круглых очках оторвалась от газеты и весело сообщила:

   – Раиса Михайловна готовит из студентов шашлык в 209-й. Если есть возможность, приходите к ней лучше в другой раз, сегодня она в особом ударе.

   Поблагодарив добрую инспекторшу, я пошла по коридору, разглядывая двери.

   209-я комната оказалась не слишком большим помещением, заставленным покалеченными и щербатыми стульями. У окна, гордо выпрямив спину, стояла лицом к окну молодая стройная черноволосая женщина в элегантном деловом костюме.

   – Простите, – спросила я, – где Раиса Михайловна Бучборская?

   – Слушаю вас внимательно, – отчеканила девушка и обернулась.

   Я потеряла дар речи. Девичье тело с тонкой талией, высокой грудью и стройной шеей венчала голова глубокой старухи. Щеки, лоб и даже подбородок избороздили морщины, глаза запали, а рот превратился в нитку. Но голос – звонкий, совершенно молодой. Интересно, как ей удалось сохранить такую фигуру? Может, целыми днями из тренажерного зала не вылезает?

   Дама сделала несколько шагов вперед и резко добавила:

   – Ну? Какая группа? Что-то я вас не припоминаю.

   Я уставилась на ее элегантные черные лодочки с десятисантиметровой шпилькой и проблеяла:

   – Я не хочу сдавать экзамен.

   – Тогда зачем явились? – нахмурилась Бучборская и резко села.

   – Вы не знали случайно студента по фамилии Рагозин?

   – Колю? Конечно, помню, очень достойный молодой человек, в отличие от большинства, читал «Илиаду» и «Одиссею» не в кратком пересказе, а полный текст. Я всегда ставила ему заслуженную четверку.

   – Отчего не пять? – выпалила я.

   Раиса Михайловна вытащила мундштук, вставила в него тоненькую коричневую сигарку и преспокойно заявила:

   – Данный предмет на «отлично» знает лишь преподаватель, остальным дай бог достичь порога «удовлетворительно».

   – Вы не в курсе случайно, куда он устроился после МГУ на работу?

   – Вам это зачем? – поинтересовалась Бучборская.

   Пришлось вновь рассказывать про больницу, смерть Насти и письмо.

   – Звягинцева, – вздохнула преподавательница, – абсолютно глупое существо, без царя в голове! По восемь, девять заходов ко мне в каждую сессию делала, училась отвратительно, в мыслях только одни наряды да парикмахерские, а Николаша везде за ней ходил, словно верный паж. Очень неподходящая пара.

   – Вы знаете, где он работал?

   Раиса Михайловна вздохнула:

   – Николая крайне интересовала религия, сначала он пристроился в журнал «Наука и религия». Но года два назад случайно я столкнулась с ним в консерватории, и Рагозин радостно так сообщил, что ушел в ежемесячник «Вера». Казался очень, ну просто очень довольным.

   – Я не видела это издание в продаже…

   – Я тоже, – усмехнулась Бучборская, – небось тираж малюсенький, но Коля сиял, когда рассказывал о работе.

   – Интересно, где находится редакция…

   – Дорогая, – высокомерно ответила дама, – для подобных случаев существуют справочники.

   Чувствуя себя неразумной студенткой, сморозившей глупость, я быстренько попрощалась и выскочила в коридор.

   Часы показывали около пяти. Небось в редакции все сотрудники уже разбегаются по домам, к тому же я не знаю адреса. Спустившись в метро, я купила на лотке тоненькую книжонку «Московские газеты и журналы». Издания шли не по алфавиту, а, очевидно, по рейтингу, во всяком случае, список открывал не «Алфавит», а «Мегаполис». «Вера» заключала список – улица Конюшенкова. Интересно, где она находится? Первый раз слышу про такую. Просидев пару минут на скамейке, я решила ехать домой и втиснулась в битком набитый вагон. Равнодушная толпа протолкнула меня вглубь, к закрытым дверям. Кое-как устроившись, я со вздохом попробовала вытащить из кармана детектив, но в это время нечто твердое довольно больно ткнуло меня в бок. Я посмотрела в сторону и увидела девочку лет тринадцати в серебряном пуховике и смешной вязаной шапочке с двухцветными косичками.

   – Простите, – вежливо пробормотал ребенок, – вагон дернулся, вот я вас и задела книгой.

   Я перевела взгляд ниже. Красивой рукой с зелеными ногтями подросток держал потрепанный учебник по алгебре.

   – Неужели в такой обстановке можно что-либо выучить?

   – Времени совсем нет, – по-взрослому вздохнула девочка, – а завтра контрольная, неохота Милочку расстраивать, она жутко переживает, когда приходится тройки ставить!

   – Кто?

   – Наша учительница по математике, Людмила Геннадиевна, мы ее Милочкой зовем.

   Я внимательно посмотрела на собеседницу. В Кирюшкиной школе училка по алгебре носит славное прозвище «злобный карлик».

   – Она и впрямь милая?

   – Конечно, – бесхитростно поддержала разговор школьница, – у нас все душки.

   – Все равно лучше дома читать.

   – Так два часа ехать, – вздохнула девочка, – чего время зря терять. Я живу в Бибирево, а школа на Тверской, в Дегтярном переулке.

   – Неужели ближе не нашлось учебного заведения?

   – Такое на всю Москву одно, к нам даже из области ездят.

   – Чем же твоя школа так хороша?

   – У нас учителя – люди, а в других местах – гады, – спокойно пояснила девчушка. – На нас не орут, не ставят двоек и объясняют хорошо, доходчиво и подробно.

   – Небось дорогой колледж, – вздохнула я с завистью.

   – Что вы, – рассмеялась девчонка, – моим родителям платную не потянуть! Самая обычная школа ь1113, государственная, просто там сволочи не приживаются, была одна, так ушла.

   – Ну-ка, скажи еще раз адрес, – попросила я.

   – Дегтярный переулок, прямо под гостиницей «Минск», – вежливо ответила девочка и принялась проталкиваться к выходу.

   На следующее утро, едва стрелки часов подобрались к цифре девять, я вошла в просторный холл школы. Довольно полная, пожилая гардеробщица, сдвинув на кончик носа очки, пришивала вешалку на черную куртку. Увидав меня, она улыбнулась.

   – Вот ведь поросята, не снимают куртки, а сдергивают, вешалки рвут и бегут потом: «Тетя Надя, пришей, мама ругаться будет». Так и шью всю смену. – И она вновь улыбнулась.

   – Скажите, а где директор?

   – Ступайте на второй этаж.

   Я поднялась по крутой лестнице наверх. Небось директриса на уроке, но она оказалась на месте. Целый час я самыми черными красками описывала Кирюшкину судьбу. Наконец Татьяна Алексеевна вздохнула:

   – Ладно, уговорили, хотя и не положено в середине года, но парнишке надо помочь. Идите в 39-й кабинет, там учительница математики, Милочка, то есть Людмила Геннадьевна, скажите – я послала. К ней в класс и пойдет ваш пострел.

   К трем часам дня я уладила все формальности. Написала заявление о приеме, забрала из старой школы документы, привезла их в новую и побродила по широким коридорам. Из классных комнат не доносилось истерических криков, а во время перемены галдящая детская толпа не дралась и не ругалась, наверное, в этой школе скандалы не в чести.

   Окрыленная успехом, в четыре часа я входила в редакцию журнала «Вера». Вернее, редакции как таковой не было. Сотрудники занимали всего три небольшие комнатки в старом, явно дожидающемся сноса четырехэтажном здании. Толкнув первую дверь, я тихонько спросила:

   – Где можно найти Рагозина?

   – Не знаю, – ответила женщина в бордовом костюме.

   – Колю? – поинтересовался парень, одетый не по сезону в белые джинсы.

   – Да, – обрадовалась я.

   – Он уволился, в другое место перешел.

   – Куда?

   Парень пожал плечами:

   – Понятия не имею.

   – Кто-нибудь знает?

   – Может, Валя? – предположила женщина.

   – Точно, – щелкнул юноша пальцами, – идите в соседний кабинет и спросите Титову.

   Я послушно дернула другую дверь. В крохотном пятиметровом пространстве еле-еле уместилось два не слишком больших стола и парочка простых стульев. Место справа пустовало, слева правила гранки худощавая девушка со старомодным пучком на затылке. Компьютера не было, сотрудница действовала по старинке, вычеркивая шариковой ручкой ошибки.

   – Вы Валентина Титова?

   Девушка подняла ненакрашенные глаза и губами без признаков помады коротко ответила:

   – Да.

   – Хочу видеть Николая Рагозина, скажите…

   – Зачем? – перебила Валя.

   Выслушав историю про письмо, она открыла ящик, вытащила сигареты и сообщила:

   – Колю не ищите, его нет.

   – Как – нет, – испугалась я, – умер?

   – Считайте, что скончался.

   – Не понимаю…

   Валя зачиркала зажигалкой и сухо произнесла:

   – В этом мире его нет!

   Я расстегнула куртку, бесцеремонно протиснулась в кабинет, плюхнулась на свободный стул и заявила:

   – Никак в толк не возьму, о чем вы говорите.

   Титова закашлялась. Я терпеливо ждала, пока Валентина утихла, вытерла выступившие слезы, трубно высморкалась и сообщила:

   – Коля удалился от мира, ушел в монастырь.

   – Куда? – ахнула я.

   – В монастырь, – повторила Титова, – монах он теперь. Всегда был ненормальный, посты держал, праздники соблюдал, на работу частенько опаздывал. Его наш главный начнет ругать, а Николаша глазки в пол и лепечет: «Простите, на литургию ходил».

   Одно слово – блаженный. Домой едет – всем нищим подаст. Сколько раз я над ним смеялась и говорила:

   – Эти, «люди неместные», богаче тебя в сто раз, бизнес у них такой – нас жалобить.

   Но Коля только качал головой.

   – Господь велел делиться.

   Дальше – больше. Николай принялся отдавать страждущим все, что имел – одежду, деньги, еду.

   – Мне много не надо, – бормотал он, – две пары башмаков сразу не наденешь и две шапки тоже.

   Потом он отпустил бороду с усами, перестал стричь волосы, пользоваться одеколоном и дезодорантом. А год тому назад ушел в монастырь.

   – Адрес знаете?

   Валентина вытащила растрепанную телефонную книжку и забормотала:

   – Где-то был, ага, вот оно. Казакино!

   – Что?

   – Городок такой, Казакино.

   – Это по какой дороге?

   – Понятия не имею, – отрезала Титова и добавила: – Я даже не знаю, там ли он!

   Домой я вернулась расстроенная. Монастырь! Неужели в наше время еще кто-то прячется от мира за крепкими стенами, чтобы проводить дни в молитвах?

   – Принесла вкусненького? – поинтересовалась Юля.

   – Что ты имеешь в виду? – спросила я, аккуратно укладывая на стул у входа пакет с яйцами.

   – Ну тортик или кекс…

   – Нет, ничего сладкого, но если хочешь, сейчас испеку пирог, яйца есть, мука тоже…

   Но не успела я докончить фразу, как Муля, полная радости и не знающая, куда деваться от счастья при виде любимой хозяйки, подпрыгнула и со всего размаха плюхнулась на стул. Мешочек, набитый яйцами, жалобно хрустнул. Желтая жижа потекла на пол. Мопсица, недоумевая, подняла лапу и поглядела на нее.

   Прибежавшие Ада и Рейчел не растерялись и принялись бодро слизывать «омлет».

   – Уйди с глаз долой, – вскипела я.

   Мопсиха обиженно засопела и спрыгнула вниз.

   – Надо ей вымыть лапы и брюхо, – вздохнула Юля и крикнула: – Мулька, топай в ванную!

   Я безнадежно посмотрела на пакет. Может, нам вообще не покупать яиц? А то последнее время они дальше прихожей не попадают.

   Подхватив оставшиеся сумки, я втащила их на кухню и принялась рассовывать продукты. В ту же секунду из коридора донесся бодрый голос Сережки:

   – Кушать дадут? Надеюсь, на ужин будут котлеты!

   Великолепно зная, что сейчас произойдет, я заорала как ненормальная:

   – Нет, стой! – и вылетела в прихожую.

   Но поздно. Со словами: «Как нет? У нас нечего поесть?» – Сережа со всего размаха сел на стул.

   Раздался треск, это раздавились чудом уцелевшие несколько яиц.

   – Идиот! – в сердцах воскликнула я.

   – Что я сделал-то? – изумился он и встал.

   Желтые капли стекли на пол.

   – Что это? – еще больше изумился парень.

   – Яйца, – коротко ответила я.

   – Яйца? Чьи?

   – Куриные. Лежали на стуле, сначала Муля прыгнула, а потом ты сел!

   – Так это не я идиот, а вы дурынды, – заявил Сережка, – не убрали вовремя, теперь брюки стирать.

   – Да уж, – вздохнула я и пошла за тряпкой, но не успела добраться до ванной, как входная дверь распахнулась, и Кирюшка с радостным воплем влетел в дом.

   – Погоди, остановись! – в голос взревели мы, но он уже плюхнулся на стул и принялся расшнуровывать ботинки.

   – Кретин, – припечатал старший брат.

   – Чего вы? – изумился Кирюшка.

   – Ничего, – вздохнула Юля, – снимайте брюки, братья разлюбезные.

   – Что происходит? – раздалось из-за двери, и влетела Катя.

   – Не двигайся! – завопил Сережка.

   А Кирюшка не растерялся и выдернул стул из-под собирающейся усесться матери. Катюша, не ожидавшая подвоха, рухнула на пол.

   – Дурак, – обозлился Сережка, поднимая Катерину.

   – Ну и шуточки у тебя, Кирюшка, – укорила Катя, – я чуть не расшиблась.

   – Зато пальто чистое, – ответил мальчишка.

   – А вот и нет, – сообщила Юля, – на полу желток размазан.

   Они продолжали ругаться, а я тихонько отползла на кухню и с ужасом увидела, что вкусные и страшно дорогие пельмени «От Палыча» развалились в малоаппетитную кашу. Нет, больше ни за что не куплю яиц.

   Городишко Казакино находился в Московской области. От станции Кратово примерно сорок минут в одышливом, воняющем бензином автобусе. Когда престарелый «Лиаз» затормозил в центре рыночной площади, я искренне удивилась. Ну кому пришла в голову идея назвать местечко из одной улицы городком.

   Довольно широкая магистраль плавно стекала от рынка вниз. На угловом доме красовалась табличка «Проспект Маркса». Очевидно, демократические преобразования не добрались до Казакино, или городские власти решили не тратиться на новые указатели. По обе стороны дороги тянулись деревянные избы, покосившиеся, черные. Кое-где виднелись колодцы, скорей всего, в домах не было водопровода. Тишина стояла такая, будто жители вымерли, лишь где-то вдали истошно кукарекал петух, решивший, что на дворе раннее утро. Снег бодро хрустел под ногами, ясное солнце било в глаза, и я прищурилась. Такого чистого, искрящегося снега в Москве не увидишь, и пахло в Казакино антоновскими яблоками.

   За спиной послышался треск и странное почмокиванье. Я обернулась. Большая мохноногая лошадь тащила розвальни, доверху набитые упаковками с кока-колой, пакетами засахаренного арахиса и коробками «Принглс». Я невольно хихикнула. Да, далеко зашел прогресс, вместо дров на саночках – любимая жратва американцев, отвратительная и вовсе не полезная.

   Правил лошадью молодой парень в короткой светлой дубленке и темно-синих джинсах. Ноги в блестящих кожаных ботинках болтались на весу, руками в дорогих замшевых перчатках он сжимал грязные вожжи.

   Увидав меня, «конюх» улыбнулся и крикнул:

   – Давай, шевелись, залетная!

   Я рассмеялась, юноша улыбнулся еще шире и пояснил:

   – Моей «Ауди» тут нет шансов проехать, животом снег черпает, а Нюрка везде протащит…

   – Где здесь монастырь? – спросила я.

   «Извозчик» дернул поводья.

   – Внизу, за оврагом, прямо идите, не сворачивая, как раз к воротам выйдете, только он мужской.

   – Знаю, – отмахнулась я и пошла в указанном направлении.

   Широкая дорога постепенно сузилась до размеров тропинки, по бокам возник лес. Тишина стояла замечательная, лишь под ногами громко и бодро скрипел снег.

   Внезапно тропка резко завернула влево, открылось небольшое сельское кладбище, а за ним старая церковь из красного кирпича. В здании явно шел ремонт, стены были окружены лесами, стекол не было, но купола горели праздничным золотым блеском. Впрочем, ни одного человека на стройке я не заметила, лишь пустое ведро валялось у входа.

   – Есть кто живой? – крикнула я.

   По лесу прокатилось эхо и исчезло.

   Дорожка бежала за здание. Там, на заднем дворе, я увидела трехэтажную кирпичную постройку, вход в нее закрывала отличная железная дверь, на косяке виднелся звонок, я нажала на пупочку, где-то вдалеке разнеслась бодрая трель. В двери приоткрылось небольшое окошко, карий глаз уставился на меня, а невидимый рот вежливо спросил:

   – Что угодно?

   – Рагозин Николай Федорович тут проживает?

   – Извольте подождать, – все так же безукоризненно вежливо ответил голос, и окошечко захлопнулось.

   Я прислонилась к стене и поежилась, мороз постепенно пробирался под куртку, хоть под ней и было два теплых свитера, а все равно холодно, да и сапоги не предназначены для прогулок по лесу, пальцы ног превратились в обледенелые деревяшки. Минуты текли томительно, наконец загремели засовы, и дверь распахнулась.

   На пороге стоял высокий молодой мужчина, одетый в нечто, больше всего похожее на черный сатиновый халат, подпоясанный витым шнурком. На голове парня красовалась черная же шапочка, а густая борода полностью закрывала щеки, и только глаза, ярко блестевшие на лице, выдавали истинный возраст – лет двадцать пять, тридцать, не больше.

   – Чем могу служить, дочь моя? – ласково спросил он.

   Удивленная таким обращением, я спросила:

   – Рагозин Николай Федорович?

   – Нет, я отец Филарет, – пояснил парень.

   – А где Рагозин?

   Отец Филарет вздохнул:

   – У нас нет такого.

   – Как же так, – расстроилась я, – вот беда, я столько ехала, устала, замерзла, как собака, и зря…

   Юноша покачал головой.

   – Вы неправильно меня поняли. Господин Рагозин теперь носит имя отца Иоанна.

   – Слава богу, он тут!

   – Не поминай имя Господа всуе, – машинально заявил Филарет и добавил: – Да, тут.

   – Позовите его, пожалуйста.

   – Пройдемте в приемную, – велел собеседник, указывая рукой на низенькую деревянную дверь.

   Я послушно пошла в указанном направлении и оказалась в небольшой, чисто вымытой комнате с дощатыми, не слишком ровными полами. В «красном» углу висели иконы, стены украшали картины божественного содержания, небольшой диссонанс в обстановку вносила лишь табличка в углу «Ответственный за пожарную безопасность о. Феоклист».

   Вошедший следом за мной мужчина сел на стул и произнес:

   – Слушаю вас.

   – Мне нужен Рагозин, то есть отец Иоанн.

   – Дочь моя, – с выражением истинно христианского терпения на физиономии завел отец Филарет, – вы приехали в мужской монастырь, здесь на разговоры с женщинами благословили лишь меня.

   – Я вам не дочь, – отрезал мой язык, – и скорее больше гожусь в матери, ладно, в старшие сестры.

   – У служителей Господа нет возраста, – спокойно пояснил парень. – Вам лучше объяснить мне цель визита.

   Минут через десять, выслушав рассказ, он без всяких эмоций сообщил:

   – Посидите в приемной.

   Не успела я открыть рот, как собеседник быстрым шагом вышел, слегка задев меня «халатом». Снова потянулось время. В комнате стояла жара, я расстегнула куртку, сняла шапку и размотала шарф. Но, не успев согреться, поняла, что меня поджидает новое испытание. Страшно захотелось есть и, что хуже, пописать. Как назло, откуда-то изнутри монастыря начали наползать запахи готовящейся еды: только что сваренной гречневой каши и чего-то печеного, хлеба или пирогов. Монахи явно собирались трапезничать. В голове моментально всплыли главы романа Мельникова-Печерского «В лесах». Писатель самозабвенно описывал быт церковнослужителей и посвятил много страниц рассказам о постной еде – грибах, соленьях и моченьях, фруктах, киселях, варенье, орехах…

   Желудок начал сжиматься. Минут через десять я совсем измучилась, не понимая, чего хочется больше – в столовую или туалет. Когда оба желания достигли пика, дверь распахнулась и в комнату вошли двое. Один – уже знакомый отец Филарет, другой – невысокий худощавый мужчина с редкой рыженькой бородкой.

   – Вы Николай Федорович Рагозин! – обрадованно вскочила я на ноги.

   – Отец Иоанн, – спокойно поправил вошедший и продолжил: – Отец Филарет сообщили, будто у вас какая-то неотложная надобность, требующая моего присутствия.

   Завороженная старомодными оборотами его безупречно правильной речи, я начала излагать суть дела. Николай слушал не перебивая. Его слегка выпуклые, грязно-зеленые глаза смотрели без всякого выражения, на лице не отразилось никаких эмоций. Только при сообщении о смерти Насти он быстро перекрестился. С ним было очень трудно разговаривать. Да и разговором монолог назвать нельзя. Трижды повторив одно и то же и не дождавшись никакой реакции, я не выдержала и спросила:

   – Николай, то есть отец Иоанн, вы меня слышите?

   – Спасибо, что взяли на себя тяжесть и приехали сюда, дабы сообщить об успокоении рабы божьей Анастасии, – выдохнул Рагозин.

   Я так и подскочила на месте:

   – Значит, вы мне поможете?

   Парень, не дрогнув ни одним мускулом, заявил:

   – Помолюсь о душе новопреставленной.

   – Тут не молитвы нужны, – фыркнула я, – а конкретные действия. Давайте договоримся, что я завтра подвезу вам доллары и письмо, а вы ищите Егора.

   Рагозин медленно оторвал от пола тяжелый, словно свинцовый, взгляд и ответил:

   – Сие невозможно.

   – Как это? – оторопела я.

   – Мирские заботы более не существуют для меня, теперь моя жизнь посвящена Господу.

   – Ну ничего себе! А деньги? Тридцать тысяч!

   Рагозин спокойно парировал:

   – Здесь злато не требуемо.

   – Так не ваше же, а мальчика Егора, Настя надеялась на вас!

   Что-то похожее на раздражение мелькнуло в глазах собеседника.

   – Прошлое мертво. Засим разрешите откланяться.

   И он упругим шагом двинулся к двери.

   – Погодите, – рванулась я за мужиком.

   Николай притормозил и оглянулся, я резко остановилась, словно налетела на стену. В глазах служителя церкви не отражалось никаких эмоций – ни горя, ни радости, ни злобы, ни сожаления, лишь мертвая пустыня спокойствия. Мирские заботы и впрямь не существовали для отца Иоанна, его интересы ограничивались монастырскими стенами, и говорить с таким, тем более просить о чем-то явно не стоило.

   – Простите, – пробормотала я.

   Отец Иоанн медленно склонил голову и выскользнул в коридор. В комнату ворвался одуряюще аппетитный аромат гречневой каши.

   Невольно сглотнув слюну, я посмотрела на отца Филарета и с тоской поинтересовалась:

   – Что же делать?

   Парень покачал головой:

   – Сие неведомо.

   – Хороший же вы священник, если совет дать не можете, – вскипела я.

   Филарет слегка улыбнулся.

   – Боюсь, мои советы окажутся вам не по душе.

   – А именно?

   – Господь никогда не дает человеку большего креста, чем тот сумеет снести…

   – Не поняла…

   – Очевидно, деньги и поиск молодого человека – испытание, которое послано не отцу Иоанну, а вам.

   – То есть я должна сама искать Егора?

   Филарет кивнул.

   – Покойная умирала, зная, что ее последнюю волю выполнят всенепременно. Большой грех не оправдать такой надежды.

   – Ну, знаете ли, мне больше делать нечего! Семья, дети, готовка, стирка…

   – Так то телесное, а надобно и о душе подумать, вдруг этот Егор нуждается и ждет помощи!

   – Черт знает что!

   Филарет перекрестился и добавил:

   – Каждый сам выбирает свой путь, а сейчас, извините, мое время ограничено, да и вам, очевидно, пора, дорога не ближняя.

   Скажите, какой заботливый.

   – Здесь есть туалет?

   – В обители только мужчины, – спокойно пояснил парень, – внутрь войти нельзя.

   – Но как же…

   – На станции, – посоветовал Филарет, – поищите на вокзале.

   Устроившись под ближайшей елкой в пустынном лесу, я чуть не скончалась от холода и унижения, путаясь в куртке, свитерах и брюках. Солнце успело скрыться за церковью, на дорогу легли первые синие тени.

   «Хороши монахи, – думала я, запаковываясь в одежду. – Вытолкали путницу на дорогу, даже стакана воды не предложили, а как же христианское милосердие?» Судя по мировой литературе, раньше в монастырях всегда кормили и даже предлагали ночлег.

   Устало волоча ноги, я добралась до площади, просидела около полутора часов на автобусной остановке, и в поезд вошла окончательно заледеневшая. Если воткнуть в голову деревянную палочку, запросто сойду за эскимо.

   В вагоне отчаянно дуло, устроившись подальше от окна, я принялась клацать зубами, но тут, на счастье, мимо пошла бабка, торгующая спиртным в розлив. Купив рюмку водки и бутерброд с противной вареной колбасой, я, зажмурившись, храбро выпила.

   Слезы рекой хлынули из глаз. Дешевая «огненная вода», сильно отдающая сивухой, раскаленной лавой прокатилась по пищеводу и камнем рухнула в желудок. Вкуса закуски я не ощутила. Голова слегка закружилась, ноги оттаяли, веки потяжелели. Откинувшись на сиденье, я вяло следила за проносящимися мимо сугробами, домиками и линиями электропередач. Надо же, абсолютно зря потратила день, экая бессмыслица.

   Ночью мне не спалось, а когда наконец удалось задремать, перед глазами стали возникать чудовищные картины. Вот незнакомый юноша, почти подросток, худой, оборванный и грязный, сидит в переходе, положив перед собой шапку. Рядом табличка «Помогите Егору на хлеб». Следом появилось лицо Насти, странно белого цвета, синеватые губы забормотали:

   – Лампа, найди Егора, отдай баксы, слышишь, отдай!

   Лицо ширилось, увеличивалось в размерах, глаза вылезали из орбит, кожа на щеках и подбородке треснула, обнажился желтый череп.

   – Лампа, – сурово сказал он, уставившись пустыми глазницами, – верни деньги, а то прокляну.

   Не в силах сказать ни слова, я замычала. Череп приблизился вплотную к моему лицу и заверещал:

   – Лампадель, Лампадель…

   От ужаса мои глаза распахнулись, и в неверном, дрожащем свете ночника я увидела прямо перед собой издевательски оскаленную физиономию.

   – А-а-а, – в полном ужасе, понимая, что кошмар продолжается, завопила я, – помогите, спасите, отдам деньги, все до копеечки, не сомневайся.

   Жуткая морда отодвинулась, и я увидела озабоченное лицо Сережки.

   – Лампадель, чего орешь дурниной?

   – Боже, – вырвался из груди вздох, – дрянь какая-то приснилась.

   – Оно и видно, – хмыкнул Сережка, – я сначала решил, что ты телик не выключила.

   Потом он перевел глаза на столик и, ткнув в него пальцем, добавил:

   – Так, так, слопала две шоколадки, штук десять мандарин да бутерброд с колбаской. К тому же читала книжечку «Кровавые руки». Знаешь, от такого «коктейля», принятого на ночь, даже Терминатор взбесится.

   Недовольно ворча, он пошел к себе. Постанывая и потряхивая отчаянно болевшей головой, я села на диване. Хорошо еще, дружочек, что тебе неизвестна вся правда!

   Заснуть в ту ночь так и не удалось. Прокрутившись с боку на бок, я приняла разумное решение. Не хочет Рагозин искать Егора, не надо, сама займусь. Кстати, Настя указала его предполагаемый адрес – Новокисловский проезд, дом 29. Может, он до сих пор живет там!

   Утро принесло снегопад и потепление. Юлечка пожаловалась:

   – Нога болит.

   – На смену погоды реагирует, – пояснила Катя, – ничего, анальгинчик прими. Кстати, сегодня я дежурю, не ждите.

   – Я тоже приду поздно, – встрял Кирюшка.

   – Почему? – поинтересовался старший брат.

   – Спектакль готовим к Восьмому марта, – пояснил младший, – буду медведем.

   – Лучше бы Серым Волком, – фыркнул Сережка.

   Но Кирюшка не обратил внимания на подкол и убежал.

   Я проводила домашних, убрала со стола, прогуляла собак и отправилась на поиски Егора.

   Дверь нужной квартиры не открывали. Постояв в растерянности на лестничной площадке, я позвонила соседям. Тут же показалась девичья голова в резиновой шапочке. Из проделанных отверстий высовывались пряди волос, намазанные чем-то серым. Девица явно старалась осуществить в домашних условиях дорогостоящее мелирование.

   – Вам кого? – спросила голова.

   – Егора.

   – Здесь такой не живет.

   – Это ваш сосед.

   – Мой?

   Ну не мой же!

   – Ваш, ваш.

   – Никогда, – отрезала девчонка и чихнула.

   Я ткнула пальцем в красную дверь.

   – Егор тут живет?

   – Нет.

   – А кто?

   – Что – кто?

   – Ну кто там находится?

   – Сейчас никого, – пояснила девица.

   – Квартира пустая?

   – Нет, с чего вы взяли?

   – Вы сами сказали.

   – Я?! – воскликнула возмущенная соседка. – Я?!

   – Ну, вы же говорили, что квартира пустая.

   – Правильно, Регина на работе.

   Я почувствовала, как под курткой и пуловером начинает потеть спина. Да, чтобы с такой особой разговаривать, предварительно следует съесть горшок каши, желательно с медом для пущей калорийности.

   – Так здесь Регина живет?

   – Ну!

   – Где она работает?

   – В агентстве «Силуэт».

   – Как туда проехать?

   – Нашла справочное бюро! – гавкнула девчонка и с треском захлопнула дверь.

   Я постояла у окна, выкурила сигаретку и побрела на улицу. Так, теперь найдем ближайший телефон и наберем 09.

   – 83-е слушает, – монотонно отозвался бесполый голос.

   – Дайте телефон агентства «Силуэт».

   – Звоните в платную службу, – моментально отреагировала оператор.

   Пальцы послушно набрали другой номер. На этот раз на вопрос ответили по-иному.

   – Сообщите ваш телефон…

   – Я звоню из автомата!

   В ухо незамедлительно понеслись частые гудки. Надо же, разъединилось. Повертев допотопный железный диск, я вновь дозвонилась до справочной.

   Оператор оказалась любезной:

   – Мы не можем дать справку.

   – Почему?

   – А по какому адресу послать счет за услугу?

   – Ну… сообщу свой домашний, пишите.

   – Смешно прямо, – фыркнула девица и отсоединилась.

   На кухне, полная злобы на корыстную справочную службу, я наконец узнала адрес агентства «Силуэт», но не успела записать координаты, как в дверь позвонили.

   – Кто бы это мог прийти? – удивилась Юлечка, ковыляя ко входу.

   Через секунду она радостно вскрикнула:

   – Володя!

   Я выглянула в коридор. Майор Костин вешал на крючок старенькую дубленую курточку, ему давно следовало купить новую. Впрочем, его башмаки тоже выглядели не лучшим образом.

   Мы познакомились в тот день, когда я нашла похищенную Катю. Майор как-то быстро стал в семье своим человеком, домашние обожают его, причем каждый пользуется Володиным вниманием. Сережке он сделал совершенно особенные права, при взгляде на которые служащие ГИБДД моментально берут под козырек и кланяются вслед отъезжающей машине. Кирюшке предоставлена возможность рассматривать и чистить табельное оружие, Юлечка узнает от Володи о всевозможных интересных делах и слывет в своей газете крайне информированным репортером криминальной хроники…

   Костин снял ботинки и радостно улыбнулся.

   – Вот, заглянул, дело есть небольшое. Держите.

   И он протянул Юле большую коробку обожаемого ею зефира в шоколаде, а мне – несколько толстых детективчиков.

   – Спасибо! – воскликнули мы.

   Не подарок дорог, дорого внимание. Сидевшие в коридоре мопсы тихо гавкнули, а Рейчел засопела.

   – Ну и вам презент, – рассмеялся Володя и вытащил из «дипломата» три косточки из бычьих жил, две маленькие, а одну устрашающе огромную. Обрадованные собаки тут же принялись грызть игрушки.

   – А где Клаус с Семирамидой? – спросил майор, доставая двух искусственных беленьких мышек. – Ах вот они, держите, ребята.

   – Всех одарил? – спросила я. – Двигай на кухню, тебе повезло, на обед баранина с чесноком.

   – Лампа, – с чувством произнес Володя, – ты – чудо, гений кулинарии.

   – Не подлизывайся, – строго ответила я и положила в тарелку огромный кусок мяса. – Так что у тебя случилось?

   – Квартиру дали! – пробормотал приятель, запуская зубы в ароматную мякоть.

   – Ну да! – воскликнула Юлечка. – Наконец-то!

   До сих пор Володя жил в ужасающих условиях, правда, в самом центре Москвы, рядом со Смоленской площадью. Здание, в котором находилась его квартира – старый трехэтажный дом. Майору принадлежали две комнаты в коммуналке, крохотные, темные и неуютные. В здании постоянно что-то портилось – то отключали свет, то воду. Мусоропровода, естественно, не было, и случались перебои с отоплением. К тому же страшно не везло с соседями. Половина комнат в квартире сдавалась, а в оставшихся доживали век никому не нужные старики… Надежд на улучшения условий у Костина не было никаких. Слишком большой метраж принадлежал ему, а денег на покупку новой квартиры у него не было. Володя принадлежит к таким работникам МВД, которые берегут честь мундира и никогда не возьмут взятку.

   – Как же тебе удалось получить квартиру? – ахнула я.

   – Повезло безмерно, – с набитым ртом пробормотал майор, – не было бы счастья, да несчастье помогло. Федор Михайлович умер.

   Старик Мешков жил у самой кухни, в огромном, почти сорокаметровом зале. Тихо существовал на копеечную пенсию и, по-видимому, не имел родственников.

   – Так вот, – продолжал Володя, быстро орудуя вилкой, – не успело тело остыть, как явился наследничек, родной сын. И оказался он не кто иной, как владелец «Онобанка».

   – Что же он отцу не помогал? – спросила Юля.

   – Не знаю, – пожал плечами Костин, – но теперь сей фрукт хочет использовать наш домишко под офис и расселяет жильцов. Мне предложили двухкомнатную квартиру в Куракино.

   – Где это? – изумилась я. – Первый раз слышу.

   – На полпути к Петербургу, – хмыкнул майор и облизнул тарелку, – еще десять минут езды – и Бологое.

   – Нет, правда, где это? – поинтересовалась Юля.

   – Новый район, только-только застраиваться начинает, – пояснил Володя.

   – А метро там есть? – спросила Юля.

   – Обещают.

   – Когда?

   – В 2025-м году.

   – Ты шутишь!

   – Ни минуты, – ухмыльнулся Костин.

   – Квартира хорошая? – влезла я.

   – Просто отличная. Две комнаты – двадцать и семнадцать метров, кухня пятнадцать, шестой этаж, дом кирпичный, вот только вставать придется в шесть утра, потому что до работы почти два с половиной часа добираться.

   – Плохо, – приуныла я.

   – Зато сам себе хозяин, – вздохнул Володя.

   – Знаешь, есть идея, – оживилась Юля, – наша соседка Нинуля…

   – Что? – удивилась я.

   – Она живет с сыном-школьником в одной комнате. Вчера жаловалась, как тяжело. Парень иногда приводит друзей, оно и понятно, но Нинке приходится на пятиметровой кухне отсиживаться. Сейчас побегу к ней, вдруг согласится поменяться, такая квартира отличная…

   Воодушевленная Юля схватила костыли и погромыхала на лестницу.

   – Ну, Лампудель, – сыто улыбнулся Костин, – как делишки, вновь в частного агента играешь или успокоилась?

   Но не успела я достойно ответить на выпад, как из прихожей раздался звонок. Очевидно, Нины не оказалось дома. Но в открытой двери замаячило сразу несколько фигур – две большие и две поменьше.

   – Катюша, – раздался высокий, нервный голос, – рада?

   – Простите, – отступила я в глубь коридора, – Катя на работе.

   – Надо же! – воскликнул высокий, полный темноволосый мужчина. – Ну ничего, дайте-ка я вещи втащу.

   Я отошла подальше. Сначала в прихожей оказалось два чемодана, потом зеленая сумка с надписью «Адидас», следом несколько кульков… За хабаром двигались хозяева: молодая шатенка с круглым лицом и две совершенно одинаковые девочки, похожие, словно крупинки гречневой каши.

   – Кто вы? – удивилась я.

   – Старые друзья Катюши, – улыбнулся мужик и протянул жесткую ладонь. – Будем знакомы – Иван, это моя супруга – Люся, ну а рядом дочурки – Аня и Таня.

   – Здрассти, – хором сказали двойняшки и разом сдернули полосатые вязаные шапочки.

   – Катюша нас приглашала, – зачастила Люся, – сколько раз говорила – приезжайте, когда сможете, вот собрались наконец детям Москву показать.

   – А вы, простите, откуда? – поинтересовалась я.

   – Из Кемерово, – засияли улыбкой гости, – небось слыхали?

   Я безнадежно кивнула и пробормотала:

   – Конечно, очень рады вас видеть.

   Мужчина подхватил чемоданы, жена пакеты.

   Я из вежливости приподняла сумку и тут же уронила ее. Зеленые бока заходили, как живые, словно поклажа раздраженно дышала.

   – Что это? – вздрогнула я.

   – О господи, – вздохнула Люся, – совсем забыла.

   Она быстро наклонилась и расстегнула «молнию». Из недр сумки выбралась толстая, одышливая болонка с грязно-желтой шерстью и уставилась на мир больными карими глазами.

   – Что это? – на автопилоте повторила я.

   – Собачка, – пояснил Иван, – наша любимица.

   – Третья доченька, – добавила Люся, – не с кем оставить, пришлось в Москву везти, надеюсь, не помешает? Она тихая, интеллигентная, воспитанная…

   – Конечно, нет, – заверила я, – у нас тоже собаки…

   – Знаем, знаем, – кивнула Люся, – Катюша рассказывала.

   Оставив гостей устраиваться, я пошла на кухню и позвонила Кате на работу.

   – Ну и что случилось? – недовольно забубнила та. – Очень тороплюсь, больного уже подали.

   Надо же, говорить об оперируемом, как о жареной курице…

   – Мне тоже кое-чего подали!

   – Что? – не поняла Катя.

   – Четверых гостей из Кемерово. Папа Ваня, мама Люся, девочки Аня и Таня и болонка, кличку пока не выяснила.

   – Зачем они тебе? – изумилась Катерина и быстро добавила: – Вот этого два кубика.

   – Какие кубики! – обозлилась я.

   – Это я медсестре, – пояснила Катя.

   – Гости приехали к тебе!

   – Ко мне?!

   – Ну да, клянутся, что ты их приглашала, настойчиво уговаривала…

   – Я не знаю таких, – вздохнула Катя, – ну не выгонять же людей на улицу. Ладно, вернусь домой – разберемся.

   Я уставилась на Володю. Тот моментально поднял вверх руки.

   – Не убивай, не виноват, в Кемерово не был. Кстати, Катерина туда регулярно в командировки ездит.

   Что верно, то верно. Центральной больницей шахтерского города заведует бывший Катюшин одногруппник – Костя Носов. Он частенько приглашает ее на заработки. На официальную зарплату хирурга не разживешься, со всеми дежурствами, ночными да квалификационными едва сто долларов наскребается. Вот и приходится брать платных пациентов.

   В ванной зашумела вода, в коридоре послышалась возня, собаки начали знакомиться с гостьей.

   – Ну я пошел, – сообщил Володя.

   Захлопнув за ним дверь, я сунулась в комнату к гостям.

   – Извините, мне на работу пора.

   – Конечно, конечно, – с готовностью отозвалась Люся, – идите, может, приготовить чего?

   – Делайте, что хотите, – разрешила я и убежала.

   Уже сидя в метро, я засмеялась. Представляю, какаю рожу скорчит Юля, вернувшись от соседки!

   Агентство явно бедствовало. Занимала контора первый этаж в блочном доме далеко от центра. И хотя у входа золотом горели аршинные буквы «Силуэт», внутри явно требовался ремонт, причем срочный, потому что, когда я села за столик к симпатичной служащей, прямо перед нами шлепнулся кусок побелки, оторвавшейся от пошедшего трещинами потолка.

   Однако администраторша не смутилась. Быстро стряхнула белые крошки на пол и поинтересовалась:

   – Белье, верхняя одежда?

   – Извините…

   – Что демонстрировать? Белье…

   – Мне бы Регину!

   – Плотникова занята.

   – Где?

   Служащая полистала крохотный ежедневник и ответила:

   – Форум молодых художников, боди-арт. Если хотите, пригласите Стеллу, они одного плана с Реги.

   – Нет, – коротко сообщила я, – только Плотникову. Кстати, где проходит форум?

   – В Доме культуры Горбунова, – пояснила девушка, – но он продлится неделю, и Реги занята до одиннадцати часов ночи, сами знаете, мыться долго, да и рисовать тоже…

   Не понимая, при чем тут банные процедуры, я кивнула.

   – Берите лучше Стеллу, – настаивала администраторша, – тип тот же, данные почти совпадают, только размер ноги сорок второй, впрочем, у Клаудии Шиффер такой же…

   – Спасибо, подумаю, – пробормотала я и полетела в Дом культуры.

   Вот уж не думала, что дефиле вызовет такой интерес. Довольно большой зал был забит под завязку радостно гудящей публикой. Правда, выглядела она специфически. Никаких элегантных дам с vip-сумочками и эксклюзивными украшениями, не было и мужчин в смокингах. Кресла заполняла толпа, одетая самым немыслимым образом. Синий кожаный пиджак, шелковая юбка и сапожки «прощай, молодость» или белый сарафан на лямочках, толстый вязаный жилет и ботинки на «альпийской» подметке…

   Впрочем, подобные прикиды ни у кого не вызывали особых эмоций. Даже парень в розовых бриджах, черных колготках и зеленой фланелевой рубашке выглядел вполне ко двору.

   – Не знаете случайно Регину Плотникову? – поинтересовалась я у него.

   – Она кто? – переспросил розовоштанный. – Художница, журналистка?

   – Нет, манекенщица.

   – «Вешалки» за кулисами, – пояснил собеседник и вытащил из кармана портсигар.

   За сценой носилось безумное количество людей.

   – Где найти Плотникову? – поймала я за рукав девушку в синем сатиновом халате и цветастой косынке.

   Ну точь-в-точь техничка в школе.

   – Там, – ткнула девица устрашающе длинным, темно-зеленым ногтем куда-то в сторону.

   Но в указанном направлении нашлись только три парня с обритыми головами, в семейных трусах и босиком. Преодолев желание узнать, не холодно ли им, я терпеливо поинтересовалась:

   – Где Регина?

   – Реги с Мотей, – пояснил один.

   – В девятой комнате, – сообщил второй.

   – За роялем, – прибавил третий.

   За огромным «Бехштейном» и впрямь обнаружилась крохотная дверка. Я ее толкнула и вошла. Высокая девица в красном платье с кружевами раздраженно выкрикнула:

   – Отвалите, дайте отдохнуть.

   – Вы Регина? – тихо спросила я.

   Манекенщица раздраженно встала, отшвырнула в сторону пустой пластиковый стаканчик и злобно спросила:

   – Чего надо?

   Я невольно залюбовалась ею. Короткие белокурые волосы безукоризненно подстрижены, большие голубые глаза под черными полукружьями бровей мечут молнии. Тонкий, точеный нос, крупный пухлый рот и изумительная, какая-то светящаяся кожа. Словом, девчонка хороша, как ангел, но главное ее достоинство – фигура. Талию можно обхватить двумя пальцами, ноги растут прямо из зубов и никаких признаков жировых складок. Платье обтягивало ее, словно вторая кожа.

   Девушка наморщила безупречный лоб и вновь грубо спросила:

   – Надо чего? Ни посрать, ни пожрать не дадут, уроды. Художники! Платят копейки, а работать заставляют до ночи! – И она топнула ногой. На ее щиколотке виднелась татуировка – красно-синий орнамент из треугольников и квадратов.

   Горя негодованием, она подскочила ко мне, и я с изумлением поняла, что Регина – голая.

   – Платье-то нарисовано, – вырвалось из моей груди.

   Плотникова хлопнула себя по стройным бедрам.

   – Конечно, здесь же конкурс боди-арт. Грубо говоря, картин, созданных прямо на теле. Да кто вы такая?

   – Тетя Егора…

   – Кто?

   – Ну с вами в одной квартире живет Егор, так он мой племянник…

   – Бред, – затрясла головой Регина, – ничего не понимаю, какой Егор? Живу я одна, у меня бойфренда нет.

   – Надо же, а кто до вас комнаты занимал?

   – Стелла, – пояснила Плотникова. – Стелла Егорова, мы в одном агентстве работаем, «Силуэт» называется. Она съехала, а мне посоветовала, недорого и жилплощадь неплохая.

   – Что же она сама не захотела пользоваться?

   – Хрен ее знает, – пожала разрисованными плечами «вешалка», – может, с хозяйкой поругалась.

   – Значит, Егора вы не знаете.

   – Послушайте, дама, – протянула Регина. – Ни Егора, ни кого другого не знаю. Отвяжитесь, бога ради, полчаса всего на перекур дали. Думаете, легко целый день на «языке» ломаться?

   – Думаю, нет, – ответила я, – только никто вас не заставляет, можешь идти мести улицы. Хорошая профессия, весь день на свежем воздухе.

   Короткая фраза из трех слов, выплюнутая красавицей, повисла в воздухе. Я удовлетворенно шваркнула дверью о косяк. Надеюсь, «Клаудию Шиффер» перекосило от бешенства!

   Чувствуя, как клубящаяся злоба подступает к горлу, я покатила назад в «Силуэт». Администраторша только вздохнула:

   – Сразу же сказала, Реги занята, берите Стеллу.

   – Я хочу сначала с ней поговорить.

   – Увы, – развела руками девушка, – Егорова ушла.

   – Куда?

   – Домой.

   – Как это вы ее посредине рабочего дня отпустили!

   – Заказов нет, – печально вздохнула служащая и неожиданно разоткровенничалась: – Раньше у нас по-другому было, а сейчас прямо караул.

   – Дайте телефон Стеллы! – потребовала я и принялась тыкать пальцем в кнопки.

   – Аллоу, – раздалось по ту сторону провода.

   – Стелла?

   – Да.

   – Мне нужно с вами поговорить.

   – О чем же? – кокетливо протянула девчонка.

   – Подробности при личной встрече, – в тон ей ответила я.

   – Приезжайте, но только сейчас, – посуровела девица, – вечером я занята.

   Пришлось ехать на Варшавский проспект.

   Хозяйка и впрямь была невероятно похожа на Регину. Такие же белокурые волосы, большие, глуповатые голубые глаза и капризный рот. Только кожа подгуляла, очевидно, поэтому «вешалка» наложила на личико слой тонального крема толщиной с бронебойное стекло. Но все равно на носу и подбородке проглядывали расширенные поры, а щеки выглядели как-то неровно. Зато фигура! Ноги просто запредельной длины, талия невероятного объема, сантиметров пятьдесят, мальчишеские бедра, небольшая грудь.

   – Так о чем шуршать станем? – поинтересовалась девчонка и провела меня на кухню.

   Небольшое помещение выглядело кокетливо и без слов рассказывало, что хозяйка тут молодая женщина. Такого количества красных баночек, чашек, тарелочек и губочек мужчина просто не вынесет.

   Стелла взяла чайник и поставила на плиту. Руки у девушки, увенчанные безукоризненными, невероятно длинными ногтями, оказались большими, широкими и не слишком красивыми. И ноги, обутые в симпатичные замшевые тапочки с красными помпонами, тоже не походили на Золушкины. Хотя при таком росте странно иметь тридцать пятый. Стелла вымахала под метр восемьдесят. Впрочем, у меня рост всего лишь сто пятьдесят девять сантиметров, а ношу я туфли тридцать девятого размера, зимние же сапоги и вовсе предпочитаю сорокового…

   – Вы молчать пришли? – хмыкнула хозяйка.

   Я опомнилась:

   – Нет, конечно. Дайте мне адрес Егора.

   – Кого?

   – Егора.

   Стелла в изумлении уставилась на меня.

   – Это кто же такой?

   – Егор Валентинович Платов, брат Насти Звягинцевой, он раньше жил в квартире на Новокисловской, а потом туда въехали вы.

   Стелла рассмеялась:

   – Уж извините, но я совершенно не знала, кто занимал до меня квартирку, да и зачем бы?

   – Ну иногда люди, когда уезжают, оставляют свои координаты новым жильцам, вдруг кто звонить станет!

   Манекенщица тряхнула безукоризненной прической.

   – Нет, никаких телефонов или адресов мне не давали.

   – А как вы нашли это жилье?

   – Очень просто. Купила «Из рук в руки» и позвонила.

   – Почему вы оттуда уехали?

   – Интересное дело, – вспылила Стелла, – допрос устроили! Делать больше нечего, на ваши вопросы отвечать! С хозяйкой поругалась. Договаривались за сто долларов в месяц, а потом она сначала сто пятьдесят захотела, затем двести, ну я и съехала.

   – Дайте телефон хозяйки.

   «Вешалка» пожала плечами:

   – Давно выбросила.

   Пришлось уходить, ничегошеньки не узнав.

   Очень не люблю, когда день проходит бесцельно, поэтому домой ехала в отвратительном настроении. По дороге обдумала сложившееся положение и решила – завтра прямо с раннего утра явлюсь на Новокисловский. Небось Регина ведет богемный образ жизни: ложится под утро, встает в полдень. Застану девицу тепленькой в кроватке и узнаю координаты хозяйки. Слегка успокоившись, я довольно бодро вошла в коридор и ахнула. Почти весь пол был устелен газетами.

   – Эй, у нас ремонт?

   – Нет, – буркнула выглянувшая из кухни Юля.

   – Что с полом?

   Юлечка закатила глаза:

   – Гостья писается.

   – Которая? Люся? Или двойняшки?

   – Нет, конечно, собака их, болонка придурочная. Словно затычку вынули. И как только в маленьком тельце столько воды умещается.

   Будто поняв, что речь идет о ней, собачка, одышливо дыша, вползла на кухню.

   – Ей очень много лет, – примиряюще сказала я, – небось стресс испытала, выехав из привычной обстановки, ничего, наладится. Интересно, как ее зовут?

   – Муму, – хихикнула Юля.

   – Как?!

   – Именно так, – подтвердила девушка, – Муму.

   Ничего себе кличка, они что, Тургенева не читали?

   – Муму, – спросила я, – ты почему везде лужи оставляешь? – Но не успела я закончить фразу, как болонка, апатично вздыхая, присела, и из-под тучного зада полилась блестящая струйка.

   – Ну, – торжествующе возвестила Юля, – что я говорила, пожалуйста!

   – Может, у нее невроз, – забормотала я, вытаскивая очередную газету.

   – Невроз скоро начнется у тебя, – пообещала Юлечка, – я полы мыть с гипсом не могу, так что все писы твои.

   Намотав на швабру тряпку, я поинтересовалась:

   – А гости где?

   – Пошли погулять.

   – Ладно, сейчас уберу и приготовлю ужин.

   – Люся уже сгоношила, – оповестила Юля и сняла крышку со сковородки.

   По кухне поплыл отвратительно кислый запах.

   Солянка! Единственная вещь, которую в нашем всеядном доме никто и в рот не возьмет. Вообще мы не привередливы и с одинаковым азартом уничтожаем домашние пироги и покупные пельмени. Но сочетание кислой капусты, сосисок и томат-пасты вызывает у всех только одни слова – спасибо, не хочется.

   Сгоряча я хотела вытряхнуть «угощение» в помойку, но потом передумала. Может, Катя попробует выяснить у гостей, на сколько те приехали!

   К моменту ужина я уже владела малоутешительной информацией. Во-первых, Катюня вспомнила про милое семейство.

   – Люся – медсестра в реанимации, – тихо прошептала она, моя руки. – Я ей и впрямь сказала: будете в Москве, заходите.

   – И адрес дала!

   Катя молча кивнула.

   В ходе ужина выяснилось, что семейство прибыло «не надолго».

   – Недели на три, не больше, – пояснила Люся, – хотим девочкам столицу показать, кой-чего купить, ну и в театры походить, в музеи, на выставки.

   – Хорошо москвичам, – вступил в разговор Иван, – столько культурных заведений, а у нас…

   И он стал быстро поедать солянку. Я встала из-за стола, так и не прикоснувшись к угощению.

   Культурные заведения! Да бедные столичные жители туда и не ходят, хорошо, если после тяжелого рабочего дня остаются силы на телевизор.

   – Что на ужин? – закричал из коридора Сережка. – Надеюсь, котлеты?

   Влетев в кухню и увидев солянку, он скорчил недовольную мину и пробормотал:

   – Ну, Лампец, сколько раз…

   – Знакомься, Сереженька, – быстро перебила его я. – Это наши гости из Кемерово, кстати, ужин готовила Люся.

   – Очень рад, – сбавил тон парень и попросил: – Мне бы чаю, есть не хочется.

   Ни Катя, ни Кирюша, ни Юля тоже не прикоснулись к сосискам, засунутым в капусту. Впрочем, приехавшее семейство съело почти все. Остатки Люся выложила на блюдечко и дала болонке.

   – Она обожает солянку.

   Потом все разбрелись по комнатам, а в «пищеблоке» остались только я и Муму, меланхолично жующая ужин.

   – Помочь? – предложила Катя, отчаянно зевая.

   – Ладно, справлюсь.

   Гора тарелок постепенно перекочевала из мойки в сушку. Нет, ну до чего противная еда, даже мыть посуду неприятно. Тут до уха долетели странные, булькающие звуки. Я обернулась. Несчастная болонка стояла у холодильника, наклонив кудлатую голову.

   – Эй, дорогуша, что с тобой?

   Муму напряглась и выдала назад только что сожранный ужин. Маленькое тельце собачки дрожало, пушистый хвостик безвольно повис, ушки прижались, а шерстка взъерошилась.

   – Ну, бедолага, – вздохнула я, убирая малоаппетитную кучку, – тоже терпеть не можешь солянку, очень хорошо тебя понимаю. На мой взгляд, подобное блюдо и пробовать не стоило.

   Муму подняла хвостик и робко замахала им. Я погладила собачку. Она, в конце концов, ни в чем не виновата.

   Едва часы показали десять, как я начала трезвонить в квартиру на Новокисловском. Но дверь опять никто не открывал. Небось хозяйка спит. Подергав за ручку и стукнув для порядка пару раз ногой в филенку, я достала сигареты и уселась на подоконник. Надо было прийти пораньше, с чего это я решила, будто Регина станет дрыхнуть полдня. Девчонка небось давным-давно в клубе Горбунова, и мне опять придется ехать туда.

   Сигарета как-то странно пахла, словно тлеющая тряпка. Я подергала носом. Вообще я курю недавно и делаю это не слишком правильно. Люди вдыхают дым, а я – глотаю. Все попытки научиться обращаться с сигаретами правильно пошли прахом. Моментально начинается жуткий, раздирающий кашель. Зато «проглоченный» дым вызывает чувство умиротворения. Причем ментоловое курево нравится мне больше всего, и сейчас я курю именно его. Так откуда чад?

   Не успела я задаться вопросом, как из замочной скважины квартиры Регины выползла тоненькая синяя струйка дыма.

   Быстрее молнии я подлетела к соседней двери и позвонила.

   – Что надо? – прохрипел мужик в несвежей футболке. – Пожар начался?

   – Именно пожар! – завопила я. – Регина горит!

   Мужчина дернул носом и кинулся к телефону. Не прошло и пяти минут, как во дворе взвыли сирены, и на лестничной клетке появились несколько парней в касках с какими-то палками в руках и ящиками за спиной. Действовали они четко и слаженно. Дверь была выбита в мгновение ока, и клубы темно-синего цвета вырвались на лестницу. Мы с мужиком закашлялись.

   – Посторонись, – велел один из бойцов, таща нечто оранжевое, – не театр, чего уставились.

   Но мы с полураздетым парнем только поднялись вверх на несколько ступенек, наблюдая за суетой.

   – Леша, – проговорил мужик.

   – Да? – не поняла я.

   – Зовут меня так, – пояснил сосед и прибавил: – Ну, спасибо тебе, неровен час все бы сгорели. Вот ведь шалава. Напилась небось.

   – Она злоупотребляла?

   – Сколько раз на карачках приползала, – вздохнул Леша. – Третьего дня еду, а Регина стоит, качается, ключом в скважину попасть не может – тырк, тырк… Я уж и чаю попил, и поужинал, понес ведро, а она все тычется, да мимо. Ну взял я ключик и открыл. И ведь что странно, явно в стельку нажралась, а запаха никакого. Небось антиполицаем заела.

   Или наркотиками накачалась. Но не успела я озвучить пришедшую в голову мысль, как один из бойцов, выйдя на лестничную клетку, сухо спросил:

   – Хозяйку знает кто?

   – Да, – поспешила ответить я, – а что? Регина Плотникова, манекенщица из агентства «Силуэт», она сейчас, скорей всего, в Доме культуры Горбунова, на фестивале боди-арт.

   – Останьтесь до приезда милиции, – велел парень, – показания дадите.

   – Зачем? – удивилась я.

   Пожарный поманил меня пальцем:

   – Идите сюда.

   Недоумевая, я двинулась за ним. Квартира оказалась двухкомнатной, огонь затронул только спальню, коридор и гостиная, мимо которой мы прошли, были почти не тронуты, только всюду копоть и неприятный запах. Спальня же черным-черна, особенно странно выглядела кровать с обгоревшим постельным бельем. Несколько пожарных сматывало в кольцо брезентовую ленту.

   – Опознать можете? – спросил парень.

   – Кого?

   Боец ткнул пальцем в сторону окна. Я проследила взглядом за его рукой и моментально почувствовала, как желудок рванулся к горлу. На полу, странно задрав вверх сжатые в кулаки руки, лежало тело с совершенно обгоревшей верхней частью. Лица не различить, сплошная головешка, только сверкают зубы в почему-то открытом рту. Плечи, руки, грудь – все сплошной уголь. Ниже пояса виднелись голубые коротенькие штанишки, из которых торчали невероятно белые ноги, левая украшена татуировкой на щиколотке – красно-синий орнамент из треугольников и квадратов.

   Моя голова закружилась, отвратительный запах достиг ноздрей. Пожарный начал что-то говорить, но слова долетали как сквозь вату, в глазах заскакали точки, потом перед лицом словно повесили марлю, и свет погас.

   Когда я пришла в себя, то услышала голос.

   – Каждый третий пожар – из-за непотушенного курева, – объяснял мужик в каске, – прямо тянет их себя поджечь. Нажрутся – и с папиросой в койку. Говорим, пугаем, объясняем – без толку. Пьяному море по колено. А тут одеяло синтетическое, подушка новомодная, враз вспыхнуло. Хорошо еще, вовремя заметили.

   Да и милиционер, записывавший мои показания, услыхав, что Регина манекенщица, вздохнул и протянул:

   – А-а, понятно, пила небось, вот и результат.

   – Родственники у нее есть?

   Я только покачала головой:

   – Понятия не имею. – И это было правда.

   Домой я добралась, покачиваясь. На мое счастье, Юлечка спала, а остальные разбрелись кто куда. Я вползла на кухню и машинально открыла стоящую на плите сковородку. Омерзительный запах жареного мяса ударил в нос. По счастью, мойка у нас находится у плиты, поэтому я успела донести выпитый в метро кофе до раковины.

   Выпив крепко заваренный чай, я рухнула в кровать и проспала без задних ног до следующего утра. Один раз в комнату заглянула Катя и поинтересовалась:

   – Лампа, тебе плохо?

   – Голова болит, мигрень, – сквозь сон пробормотала я.

   Потом до ушей донесся звон, и в руку впился комар.

   – Кыш, кыш, – заворочалась я.

   – Тише, – сказала Катя, – я уколола обезболивающее, спи.

   То ли баралгин подействовал усыпляюще, то ли подруга добавила в шприц еще и димедрол, но очнулась я лишь в одиннадцать утра.

   Яркое солнце било в незанавешенное окно. Я побрела на кухню, держась за голову. На столе лежала записка от Кати: «Ничего не делай, отдыхай». Внизу приписано Юлиной рукой: «Ушла к Нине».

   У холодильника поблескивала свежая лужица, очевидно, Муму набезобразничала. Налив себе чаю, я тупо уставилась на гору грязной посуды. И что же теперь делать? Больше всего хотелось плюнуть на все, лечь назад в кровать, обложиться детективами, поставить у изголовья коробочку отвратительно-дорогих, но замечательно вкусных конфет «Коркунов» и погрузиться в вымышленные захватывающие истории. Именно в выдуманные, потому что на самом деле обгоревшие покойники выглядят отвратительно, а уж жареное мясо я гарантированно не смогу проглотить еще очень долго. Но воплощению в жизнь этого плана мешали дети. Тридцать тысяч баксов, жуткая, невероятная сумма, да на нее можно купить дачу, квартиру или джип. Может быть, иди речь о ста долларах, я не стала бы и сомневаться, но тридцать «кусков»! «Нет, Егора нужно искать обязательно. Надеюсь, господин Рагозин, несмотря на всю его святость, окажется после кончины в аду, – думала я, влезая в куртку. – Ну почему мне всегда так везет? Почему именно мне достался ключик от ячейки? Ведь в палате, кроме Иры, Насти и Юли, была еще вполне бодрая Анна Ивановна, всего лишь со сломанной рукой. Ну почему бы Ирочке не отдать ей ключ, почему она выбрала меня!!!»

   Возле подъезда дома на Новокисловском толпились возбужденные соседи.

   – Вот она! – закричал небритый мужик и ткнул в мою сторону пальцем.

   Увидав, что я от неожиданности попятилась, парень стащил с головы грязно-серую кроличью шапку и спросил:

   – Не узнала, что ли? Я – Леша!

   Стоявшие рядом тетки обернулись и смерили меня с головы до ног подозрительными взглядами.

   – Хорошо, вовремя заметили, – выдохнула одна.

   – Просто безобразие, – вскипела другая, – надо Надьку вызвать на собрание жильцов! Раз сдаешь квартиру, так следи, чтобы люди прилично себя вели, ведь мы все сгореть могли.

   – Ну как она за ними проследит? – улыбнулась третья, толстенная баба в сером стеганом пальто, делавшем ее и без того не слишком стройную фигуру похожей на танк. – Вон в третьем чеченцы устроились, их бояться надо, а не русскую девушку…

   – Наркоманку и проститутку, – захихикала первая.

   – Откуда знаешь? – не сдавалась толстуха. – Вместе кололись?

   Потеряв интерес к нарастающему скандалу, я тихо поинтересовалась у Леши:

   – Хозяйку сгоревшей квартиры где отыскать можно?

   – Надька щас наверху, у себя, там милиция, еще кто-то, – охотно пояснил Леша. – Пошли ко мне, какао тяпнем.

   – Мне эта Надя позарез нужна.

   – Пошли, пошли, – торопил парень, – Надюха перед уходом ко мне обязательно зайдет.

   Леша жил холостяком и не слишком беспокоился об уюте. Дешевые белорусские обои кое-где пообтрепались, линолеум на кухне вытерся, и занавески скорей были похожи на грязные тряпки. Но хозяин чувствовал себя в таком интерьере уютно и вполне комфортно.

   – Тебе сколько ложить? – спросил он, вытаскивая огромную желтую коробку с изображением зайца Квики.

   – Какао? – изумилась я. – Я думала, ты шутишь!

   – Не, – засмеялся Леша, – люблю до дрожи, замерзнешь на работе, горяченького хватишь, кайф!

   – Где трудишься? – для поддержания беседы поинтересовалась я.

   – Охранником в гараже, сутки на работе, двое дома, – пояснил Леша, смакуя какао. – А ты? Секунду поколебавшись, я ляпнула:

   – Частным детективом.

   – Ну надо же! – восхищенно протянул мужик. – Баба, а на такой работе!

   Несколько секунд мы наслаждались «любимым напитком детворы», потом неожиданно Леша пробормотал:

   – Слушай, ты-то мне и нужна…

   – Зачем?

   – Видишь, дело какое, – замялся хозяин, – тут все говорят: Регинка пьяная в кровати с сигаретой заснула…

   – И что?

   Леша почесал не слишком чистую голову, поглядел в окно и наконец решился:

   – Да она курить бросила.

   – Ну? – удивилась я. – Правда?

   – Ага, – подтвердил Леша, – целый месяц продержалась. Я у нее раньше сигареты стрелял, а потом она сказала: «Извини, Лешик, кашель замучил, да и цвет лица портится». Очень она за красотой следила. Бывало, позвонишь в дверь, а у нее морда то кефиром, то сметаной обмазана, маска называется. И потом…

   Внезапно он замолчал.

   – Что? – поторопила я.

   Леша продолжал глядеть в окно.

   – Раз начал – договаривай.

   – Понимаешь, дело какое, – забубнил «информатор», – я в свое время к ней подкатывался, по-соседски. Давай, говорю, телик посмотрим. А она только рассмеялась: «Не обессудь, Лешка, меня мужики не волнуют». Ну я и отстал. А на двери «глазок»…

   И он опять примолк. Впрочем, понятно и без объяснений. Решил завести необременительный роман с красавицей, а та послала не слишком богатого и интересного кавалера куда подальше. Вот Алексей и начал подглядывать в «глазок».

   – И кого увидел?

   – Мужики к ней и впрямь не слишком ходили, – объяснил Леша, – больше бабы размалеванные, все как одна. Шубы шикарные, а запах на лестнице стоял! Париж! Вчера же, ну примерно за час до того, как ты ко мне в дверь забарабанила, парень явился. И что интересно, своими ключами замок открыл, шмыг в квартиру. Пробыл недолго, ну, может, полчаса от силы, и ушел. Опять ключики вынул, запер все чин-чинарем и исчез. Я подумал, с работы кого послали, а потом загорелось…

   – Внешность гостя описать сумеешь?

   Алексей напрягся.

   – Высокий, но не слишком, метр восемьдесят примерно, тощий, рыжий, в очках. На этого похож, ну в группе поет, придурок такой…

   – «Иванушки Интернэшнл»? Аполлон Григорьев?

   – Во! Вылитый Григорьев, конопатый.

   Не успела я переварить информацию, как из прихожей послышался усталый голос:

   – Лешик, ты где?

   – Надька, – обрадовался хозяин и крикнул: – Топай на кухню!

   Худая, даже изможденная женщина появилась на пороге и плюхнулась на табуретку.

   – Какао будешь? – засуетился парень. – Выпей, полегчает!

   Но гостья безнадежно помотала головой, потом судорожно зарыдала.

   – Ну-ну, – бестолково забормотал Леша, – чего расстраиваешься, сама жива, здорова…

   – За что мне это, за что? – всхлипывала Надя, утирая рукавом не слишком чистого пуловера слезы, – чем уж я так господа прогневила? Сначала Виктор, потом мама, теперь пожар… Ремонт делать, денег нет, жуть, мрак! Еще по милициям затаскают… – И она снова зарыдала.

   Я дождалась, пока Надя вновь начала утираться, и тихонечко спросила:

   – Надюша, а жильцов вы где берете?

   Женщина всхлипнула пару раз и неожиданно спокойно ответила:

   – Я объявления пишу в «Из рук в руки», газета такая есть. Первые съемщики оттуда были, а уж потом Стелла Регину присватала.

   – Со Стеллой вы почему не сошлись?

   Надя дернула тощенькими плечиками:

   – Странная она какая-то. Сначала все хорошо шло, я ее и не видела, брат вместо нее приезжал, он объявление прочитал, и он же залог вносил. Правда, паспорт показал.

   Надя отметила, что прописка московская, и поинтересовалась:

   – Если не секрет, отчего Стелла решила квартиру снимать?

   – Я женился недавно, – охотно пояснил парень, – ребенок родился, а две бабы на одной кухне не ладят. Вот и надумал отселить сестричку. Да вы не сомневайтесь, она девушка тихая, непьющая, целый день на работе…

   И он вручил Наде плату сразу за три месяца вперед. Хозяйка успокоилась и отдала ключи. Примерно год от квартирантки не было ни слуху, ни духу. Но арендная плата поступала регулярно, соседи не жаловались на шум, и Надюша не волновалась. Потом Стелла внезапно позвонила, сообщила, что съезжает, и предложила в жилички Регину.

   – Девушка положительная, – нахваливала Стелла подругу, – проблем не будет.

   Надюша поверила квартирантке, и Регина привезла вещи. Собственно говоря, это все потому, что новая жиличка тоже оказалась аккуратной, деньги не задерживала, дебошей не устраивала и жилплощадь содержала в чистоте, даже наняла молдаванок и переклеила обои в комнатах. И вот теперь такое страшное, жуткое происшествие…

   – Как звали брата Стеллы, не помните?

   Надюша шмыгнула носом:

   – И не спрашивала.

   – Как же так? – изумилась я.

   – Что такого, – пробормотала Надя, отхлебывая остывший, подернувшийся пленкой какао. – Квартиру-то Стелла снимала, вот ее паспорт я поглядела.

   – А до Стеллы кто у вас жил?

   – Люся Парфенова, студентка из медицинского.

   – А еще раньше?

   – Зина Терентьева, художница.

   – А перед ней?

   – Никого, Зинуля первая была. Я ведь квартиру почему сдавать стала. Виктор, мой муж, умер, а следом за ним и мама. Так что я полная сирота, помочь мне некому…

   И Надюша вновь принялась истерически взвизгивать. Я слушала ее беспорядочные причитания почти хладнокровно. Она безостановочно жаловалась на удары судьбы, сначала отнявшей у нее супруга и мать, а потом почти лишившей квартиры. Но вот что странно, вспоминая дорогих покойных, милая Наденька повторяла только одно:

   – Умерли, оставили без средств.

   Скорей всего, она убивалась не о людях, а об источниках своего благополучия. Вспоминая же вчерашнее жуткое приключение, она ни разу не пожалела Регину, впрочем, нет, сказала:

   – Господи, ну до чего мне не везет. Девчонка сгорела и денег отдать не успела, как раз сегодня расчетный день.

   Словом, Надюша нравилась мне все меньше и меньше, наверное, поэтому я излишне строго спросила:

   – Давайте телефоны и адреса Парфеновой и Тереньтьевой!

   – Да откуда же они у меня! – всплеснула руками Надюша. – Они съехали и пропали.

   – Где училась Парфенова? – настаивала я.

   – Во Втором медицинском, – пояснила хозяйка.

   – А Терентьева?

   – Она не училась, художница. Знаю только, что член Союза художников, удостоверение показывала.

   – Брата Стеллы вы больше не встречали?

   – Нет, – ответила Надежда, – да он из Москвы уехал.

   – Куда?

   – Ну я как-то спросила у Стеллы, где ее родственник, а она пояснила, будто он в Америку эмигрировал, а уж правда это или нет, бог его знает, может, соврала.

   Выйдя на улицу, я поежилась. Морозная зима в нынешнем году. Так ничего я и не узнала, кроме того, что перед смертью к Регине приходил высокий рыжеволосый парень, да еще у Стеллы есть брат…

   Минут десять я просидела в метро, раздумывая, как поступить, и в конце концов поехала вновь в агентство «Силуэт». На этот раз Стелла оказалась на месте. Девушка, приглашенная администраторшей, заученно улыбалась, выходя в холл. Но при виде меня наклеенная гримаса моментально покинула лицо, и манекенщица весьма нелюбезно взвизгнула:

   – Ну чего надо? Зачем приперлись?

   – Такой красивой девушке следует научиться вежливо разговаривать, – парировала я и поинтересовалась: – Ты знаешь, что стряслось с Региной?

   Стелла кивнула.

   – Пошли, поговорить надо, – вздохнула я.

   – Ты кто такая? – вскипела «вешалка».

   Я достала из внутреннего кармана бордовое удостоверение с золотыми буквами «ФСБ» и помахала им перед ее безупречным носом.

   – Федеральная служба безопасности, агент Романова.

   Данный, с позволения сказать, документ я приобрела в переходе между станциями «Тверская» и «Чеховская». Было у меня и удостоверение служащего МВД, только его отобрал в свое время майор Костин, взяв с меня слово, что я больше не буду прикидываться сотрудником уголовного розыска. Но про ФСБ он не знает, и моя совесть чиста. К сожалению, я никогда не видела в жизни настоящих сотрудников данного славного ведомства и, честно говоря, не знаю, как они представляются окружающим. Просто помахивают «корочками» или открывают их? Называют фамилию? Может, надо говорить и звание? Я-то взяла за образец главных героев «Секретных материалов».

   – Добрый день, – сообщают они, – федеральная служба, агент Малдер и Скалли.

   Вот и я знакомлюсь так же, но, к счастью, соотечественники не слишком часто встречают подлинных сотрудников органов, а золотые буквы ФСБ действуют по большей части гипнотически. Вот и Стелла сначала разинула пухлый очаровательный ротик, потом проблеяла:

   – Ладно, пошли.

   Девушка провела меня в темноватую комнату и, плюхнувшись в довольно ободранное кресло, быстро сообщила:

   – Я ничего не знаю.

   – Даже Регину? – улыбнулась я.

   – Только здоровались, – отрезала Стелла.

   – И поэтому вы посоветовали ей квартиру?

   – Ну и что? Я съезжала, а Регине хата понадобилась.

   – А говорите, ничего не знаете.

   – Так и не знаю, просто я обмолвилась, а она уцепилась: дай телефон, да дай телефон.

   Стелла явно нервничала. Под толстым слоем грима начала проступать испарина. Интересно, зачем она столь вульгарно красится? Надеется скрыть дефекты кожи? Ну так это глупо, тональный крем делает морщины и шероховатости еще более заметными.

   – Значит, о Регине вы ничего сообщить не можете, – подвела я итог и резко спросила: – А о брате?

   – О каком брате? – не поняла Стелла.

   – О вашем.

   – У меня нет родственников, – фыркнула манекенщица.

   – Да? А вот квартирная хозяйка Надя вспоминает, будто он вам снимал жилплощадь.

   – Ах это, – пробормотала Стелла, – так Андрей на самом деле мне никто.

   – Зачем же он родным братом представляется?

   – Понимаете, – пустилась в объяснения «вешалка», – он сын маминой ближайшей подруги Наталии Комаровой. Мы все детство провели вместе, денег у родителей было немного, вот и брали отпуск по очереди. Месяц Наташа с нами сидела, месяц моя мама, так и перебрасывали… Вот мы с Андрюшкой всегда и представлялись как брат и сестра. Ну а стали старше, так дружба окрепла, он за меня вечно всякие проблемы решал, я за ним как за каменной стеной жила.

   – И сейчас помогает?

   Стелла пригорюнилась:

   – Нет, жена его подбила в Америку эмигрировать, у нее там зацепка была, вот и уехали.

   – Давно?

   – Два года прошло.

   – Андрей Комаров?

   – Нет, Андрей Семенов, у него отцовская фамилия.

   – А отчество?

   – Михайлович, Андрей Михайлович Семенов.

   Я безнадежно вздохнула. Опять вытянула пустую фишку, придется искать студентку-медичку и художницу, может, они слышали про Егора!

   Дома в невероятном возбуждении бегала Катя.

   – Слышала, что Володе квартиру дают?

   Я кивнула.

   – Прикинь, – обрадованно засмеялась Катюша, – Юлька уговорила Нину на обмен, и Костин окажется с нами на одной лестничной площадке. Вот только…

   – Что?

   – В жилплощади он теряет, там две комнаты, а тут одна.

   – Зато около нас, – ухмыльнулась я, – небось и продукты покупать перестанет.

   Сережка рассказал мне, как он познакомился с Юлей. Соседи затеяли обмен, и в двухкомнатную возле Катиной «трешки» въехали бабушка с внучкой. Потом старушка скончалась, Сережка женился на Юле, и в конце коридора они пробили дверь, получив пятикомнатные апартаменты. Правда, в декабре мы, напуганные одной из бывших Катюшиных пациенток, архитекторшой по профессии, затеяли обмен и переезд. Дама утверждала, будто под самыми окнами нашего дома пройдет линия надземки. Но когда мы 31 декабря оказались на новой жилплощади, Евгения Николаевна со слезами прибежала в гости.

   – Спутала, ну спутала, – билась архитекторша в рыданиях. – «Легкое» метро пройдет в другом месте.

   – Где? – спросил Сережка, роняя ящик с книгами. – Где?

   – Тут, – еще громче застонала Евгения Николаевна.

   – Где? – переспросила Катя, наливаясь краской.

   – Тут, – пролепетала подруга.

   – То есть ты хочешь сказать, – протянул Сережка, – что рельсы проложат под окнами нашей НОВОЙ квартиры?

   Евгения Николаевна кивнула, не в силах произнести ни слова.

   – Блин, – вырвалось у Юли.

   Я в ужасе оглядела ящики. Да уж, что верно, то верно, именно блин, хотя я терпеть не могу данный неологизм, на мой характер, если уж душа просит – лучше использовать настоящие ругательства, а не употреблять заменители.

   – Вы даже вещи не разбирайте, – запищала Евгения Николаевна, – не надо. У меня есть знакомая риэлторша, она быстренько эту квартирку продаст и новую купит, в тихом уголке…

   – В саду у моря, – хихикнула Катя.

   Евгения Николаевна не поняла издевки и быстренько прибавила:

   – Как хотите, можно и в саду поискать, вон на Соколе есть частный поселок, и возле Тимирязевской академии отличный лесной массив.

   Но мы не стали пускаться в новые авантюры, просто воспользовались тем, что в течение полугода сделку с недвижимостью можно опротестовать. Сережка подал в суд, а судья посчитала строительство надземки веским фактором и отменила сделку. Тем более что, как выяснилось в процессе разбирательства, противоположная сторона великолепно знала о будущей ветке «легкого» метро. Так мы вернулись в прежнюю квартиру.

   – Цыганский бизнес, – фыркнул Сережка, когда мы вновь принялись раскладывать вещи по местам.

   – Почему цыганский? – удивился младший брат.

   – Цыган покупал яйца по пятнадцать рублей, варил их и продавал на рынке по пятнадцать рублей, – пояснил Сережа.

   – А в чем выгода? – не отставал Кирюшка.

   – Так его об этом всегда спрашивали, – заржал рассказчик, – а он объяснял: во-первых, имею бульон, а во-вторых, целый день при деле!

   – Разве от варки яиц получается бульон? – удивился Кирка.

   – То-то и оно, – продолжал веселиться старшенький. – Цыганский бизнес странная штука! Так и мы с квартирками, заплатили чертову прорву денег за грузовик и грузчиков, туда-сюда прокатились, и в результате все по-старому. Ей-богу, могли время более удачно провести.

   Я промолчала, но в душе была с ним абсолютно согласна.

   – Нет, подумай, – не успокаивалась Катя, – все-таки здорово получается! Володя тут, под боком. Можно вместе питаться!

   Ага, потом пробьем еще одну стену и станем обладателями огромных, занимающих всю лестничную клетку апартаментов! Впрочем, кухня Нины соседствует с нашей, и стены надо крушить там, получится отличная столовая…

   Полная радужных планов, я пошла в ванную и обнаружила на полу ароматную кучу.

   – Катя, – завопила я, – где Люся с Иваном?

   – Ушли по магазинам, – пояснила подруга, – а девочки в комнате.

   Я приоткрыла дверь в гостевую спальню и велела одной из двойняшек:

   – Аня, убери в ванной, Муму накакала.

   – Я Таня, – преспокойно ответила девчонка, – Аня у Кирилла.

   – Ладно, Таня, убери за Муму.

   – Это мамина любимая доченька, – хихикнула Таня, – а не моя собака, вот пусть она и беспокоится.

   От удивления у меня пропал голос. Таня торжествующе вскинула голову и вновь уставилась в телевизор.

   – Но Люся ушла в магазин, – попробовала я подстегнуть наглую девчонку.

   – Вернется, – пояснила Таня, – и уберет.

   – Но ведь пахнет! – возмутилась я. – Как тебе не стыдно!

   – Мне?! – возмущенно спросила девчонка и добавила: – Ни капельки. А откуда я знаю, что это Муму набезобразничала? Вдруг ваши мопсы или стаффордшириха насрали?

   От неожиданности я принялась оправдываться:

   – Муля и Ада никогда себе такого не позволяют, а Рейчел, извини, ходит, как лошадь, а там маленькая кучка.

   – Вам не нравится, вы и убирайте, – преспокойненько заявила Таня и принялась открывать пакет с чипсами. Потом быстро взглянула на меня и прибавила:

   – Вообще-то мы в гости приехали, а чужих людей не заставляют полы мыть. Кстати, вы не слишком любезны.

   – Мы?

   – Да.

   – Чем же обидели?

   – Поселили нас всех в маленькой комнате, когда еще одна пустая есть, а папа храпит, как бешеный, спать невозможно; торт ни разу не купили…

   Я повернулась и пошла на кухню. Более наглой девчонки свет не видывал, вот вернутся Люся с Иваном, все им объясню! В одной комнате поселили, торт не купили, ребенок явно повторяет родительские речи. Хотя уж не такой она и ребенок, небось лет тринадцать исполнилось, вполне взрослая особа. Горя здоровым негодованием, я плюхнула чайник на плиту и пошла в ванную. Все-таки нужно убрать… Но из «уголка задумчивости» выходила Таня с тряпкой в руках.

   – Очень рада, что ты, Танюша, все же переменила свое мнение, – ехидно заметила я.

   – Меня зовут Аня, – пояснила девочка и широко улыбнулась. – Там Муму нагадила, но я уже все в порядок привела.

   – Муму? – делано удивилась я. – Может, зря старалась, вдруг Муля или Ада поработали. – Так какая разница, – усмехнулась Аня, – пахнет очень! Потом, ваши мопсы воспитанные, а наша… – И она махнула рукой.

   Я молча наблюдала, как Аня стирает в ванной тряпку. Надо же, две близняшки, а полярно разные, вот и верь после этого новомодным теориям воспитания. Нет уж, главное – генетика, что получилось, то и выросло!

   На следующий день я отправилась во Второй медицинский институт на поиски студентки Люси Парфеновой.

   В учебной части любезно сообщили, что Людмила Николаевна успешно завершила обучение, получила красный диплом и распределена на работу в… НИИ Склифосовского, отделение травматологии.

   Вновь пришлось садиться в метро и катить по знакомому маршруту. Что-то я последнее время, как старая водовозная кляча, бегаю по кругу, и все без особого толка.

   Поднявшись на седьмой этаж, я пошла по знакомому длинному коридору в ординаторскую, и первый, кто попался мне на глаза, был доктор Коза. Впрочем, он не узнал меня и буркнул:

   – Кого ищете?

   Я решила не напоминать ему о Юле и в тон ответила:

   – Парфенову.

   – Людмила Николаевна, – заорал хирург так, что в пластиковом стаканчике вздрогнули шариковые ручки, – к вам посетитель!

   – Иду, – раздалось из другой комнаты мягкое, грудное контральто, и из маленькой двери возле окна вышла прехорошенькая толстушка, похожая на ванильную зефирину. Сходство с продукцией фабрики «Ударница» придавали ей волосы, практически белые, и невероятно розовый цвет кожи, такой бывает только у очень маленьких детей или молочных поросят. Девушку хотелось звать Милочка, на худой конец, Людочка, но Людмила Николаевна – язык не поворачивался. Накрахмаленная хирургическая пижамка стояла на ее пухленькой фигурке колом, а на голове трепетала бумажная нежно-зеленая шапочка.

   – Вы ко мне? – радостно поинтересовалась она.

   Я кивнула, Станислав Федорович продолжал быстро-быстро строчить что-то на листочке, и мне крайне не хотелось говорить при нем.

   – Вы дочь Шемякиной? – не успокаивалась Людмилочка. – Что ж, случай сложный, речь идет об операции…

   – Можно поговорить с вами наедине? – тихо спросила я.

   Коза оторвался от писанины, хмыкнул, но не двинулся с места. Розовая мордашка свежеиспеченного травматолога стала бордово-красной, но голос не дрогнул:

   – Идите сюда.

   Мы вышли в коридор, Людмила толкнула соседнюю дверь, и мы прошли в небольшую комнатку.

   – И о чем с вами разговаривать? – неожиданно сердито фыркнула она. – Сначала бросаете мать на три недели со сломанной ногой одну, а потом таинственные шептания устраиваете!

   Я молча вытащила из кармана бордовую книжечку и сунула под нос докторице.

   – Так вы не дочь Шемякиной! – дошло до нее.

   – Нет, конечно, агент Романова, просто не хотела представляться при всех, нашей конторе не нужна реклама. Скажите, у вас есть знакомый Егор?

   – Егор?

   – Платов Егор Валентинович, – уточнила я.

   Людмила покачала головой.

   – Первый раз слышу.

   – Помните квартиру в Новокисловском?

   – Конечно, я жила там.

   – Почему съехали?

   – Замуж вышла, – пояснила Людочка, вновь заливаясь малиновой краской, – Петя москвич, вот я и переехала к нему.

   – А кто на ваше место отправился?

   – Зиночка Терентьева, мой супруг ей предложил квартирку снять, очень место удобное, свет всегда.

   – Электрический? – удивилась я.

   – Нет, – засмеялась Люда и стала еще моложе на вид. – Конечно, дневной. Зина – художница, искала место для мастерской, а квартира в Новокисловском – угловая, солнце целый день с утра и до шести, семи вечера. Ей, кстати, очень понравилось, да и брала Надежда недорого, всего сто баксов, никогда не ходила с проверками, словом, не хозяйка, а золото. Ей-богу, кабы не замужество, жила бы там до сих пор…

   В эту секунду дверь приоткрылась и всунулась голова.

   – Людмила Николаевна, – зачастила медсестра, – там Синякова буянит, требует из 717-й перевести, грозится жалобу писать.

   – Ладно, Света, – вздохнула Парфенова, – сейчас разберусь, вот еще несчастье на мою голову.

   Знакомые цифры, именно в этой палате лежала Юлечка.

   – А что в 717-й? – полюбопытствовала я.

   Людмила безнадежно вздохнула:

   – Больные так суеверны. Некоторые ложатся и обязательно спросят: «На этой кровати никто не умер?» Ну скажите, можно ли найти в больнице, такой, как Склиф, койку, где никогда никто не умирал? Да тут кроваткам по тридцать лет, танки железные, толкаем их в перевязочную еле-еле. Нет, скажи обязательно, что место счастливое. Обманываем, естественно. «Что вы, что вы, из этой палаты все на своих ногах уходят, даже без палки!» Цирк, да и только! А в 717-й сначала девочка умерла молоденькая, от тромбоэмболии, а неделю назад – старушка. Вот теперь больные и бузят, боятся.

   – Анна Ивановна, – пробормотала я, – со сломанной рукой.

   – Нет, Новохаткина, – удивилась травматолог, – осколочный лодыжки. Положили ее в 717-ю. А она возьми и умри ночью от тромбоэмболии! Вот Синякова и заявила: переведите отсюда немедленно.

   – Переведете?

   – Нет, конечно, – пожала пухлыми плечиками Милочка. – Если у больных на поводу идти, знаете, что будет!

   – Что?

   – Ничего хорошего! Тут травматология, а не клиника неврозов! Синякову оставят на прежнем месте.

   – А вдруг она тоже скончается от тромбоэмболии… – пробормотала я. – Может, инфекция в палате?

   Парфенова поскучнела.

   – Тромбоэмболия не заразна, просто это роковая, мистическая случайность, а теперь больная хулиганит, как поступить?!

   – Закройте палату на некоторое время, – посоветовала я, – а когда контингент сменится, опять откроете!

   Людмила секунду смотрела на меня молча, потом фыркнула:

   – Вы что? У нас тут месяцами люди лежат, мест не хватает, в коридорах устраиваем! Кто же позволит палату закрыть!

   – Отдайте мужчинам, они посмелее!

   – Мужики, когда болеют, намного хуже баб, – парировала травматолог, – уж поверьте моему опыту!

   «Он у тебя не слишком велик», – пронеслось в моей голове, но вслух я сказала:

   – Дайте адрес.

   – Чей?

   – Зины.

   Примерно через полчаса я спустилась на станцию «Проспект Мира». Куда теперь ехать? Людмила Николаевна, то краснея, то бледнея, сообщила координаты художницы Зины. Я внимательно поглядела на бумажку. Проживала она в двух шагах – Новослободская улица. Начнем, пожалуй, с художницы, тут езды от силы десять минут, но сначала позвоним, вдруг хозяйка ушла. Но Зина оказалась на месте и совсем не удивилась звонку.

   – Жду, – коротко ответила женщина, – дом у меня в пяти минутах ходьбы от «Менделеевской». Пройдете направо до светофора и увидите на другой стороне большой, светлый кирпичный дом, внизу универмаг, вход со двора!

   Я благополучно доехала до «Новослободской», вылезла из метро наружу, дотопала до универмага и нырнула в арку. Перед моими глазами простерся крохотный дворик. Прямо вверх поднималась узенькая лестничка, слева высились глухие железные ворота. На небольшом пятачке перед ступеньками клубилась толпа, состоящая в основном, из потных, взъерошенных женщин с клетчатыми необъятными хозяйственными сумками. Ничего не понимая, я взобралась по узенькой лестнице и оказалась еще в одном дворике, размером с носовой платок. Слева – кирпичная башня, справа – двери, и вновь растрепанные бабы с сумищами, из которых торчат батоны колбасы, пакеты с сухарями, и отчего-то у каждой мешочек, в котором уложены аккуратной горкой сигареты без пачек.

   – Здесь оптовый склад продуктов? – поинтересовалась я у одной из теток, самой спокойной на вид. – А как попасть в дом?

   Женщина печально улыбнулась и тихо пояснила:

   – Тут, милая, СИЗО ь 2.

   – Что?

   – Бутырская тюрьма, а мы передачи принесли, с продуктами.

   – Извините, – забормотала я, чувствуя, как мороз начинает пробираться под куртку, – я не знала…

   – И хорошо, что не знала, – вздохнула женщина, – я бы сама сюда вовек не пришла, кабы не сынок дорогой! А в доме вход внизу, в железных воротах звонок. Раньше двор открыт был, только два года, как закрыли. Ну да их понять можно – шум, гам, да еще из подъездов туалеты сделали. А куда идти? Тут, правда, есть сортир, да вечно не работает.

   – И давно вы сюда еду таскаете? – спросила я.

   Собеседница помолчала и ответила:

   – Третий год.

   – Ужас! – вырвалось у меня.

   – Ничего, – выдохнула женщина, – суд уже был, скоро на зону отправят. Семь лет дали с конфискацией.

   – За что?

   Тетка отмахнулась.

   – Ступай себе. У тебя дети есть?

   – Двое, – машинально сказала я.

   – Вот и радуйся, что не знаешь, где Бутырка, – подвела итог беседе женщина и поволокла неподъемную торбу ко входу.

   Зина Терентьева, близоруко прищурившись, поинтересовалась:

   – Вас Адель прислала?

   Не успев как следует подумать, я брякнула:

   – Нет.

   – Надо же, – расстроилась художница, – я думала, из салона покупатель пришел.

   – Меня Люда направила, – быстренько сориентировалась я.

   – Кто?

   – Ну, Люда Парфенова, врач, она до вас квартиру на Новокисловском снимала.

   – Ах, Мила, – обрадовалась Зина, – чудненько, пойдемте.

   Мы вошли в большую комнату, превращенную в мастерскую. Посередине почти двадцатиметрового пространства стоял мольберт, у стен складированы картины, а на полках полно всякой ерунды: гипсовые головы, керамические вазы, шары из папье-маше.

   – Что вы хотите? – воодушевленно поинтересовалась художница. – Пейзаж, натюрморт?

   Не дожидаясь ответа, она принялась демонстрировать полотна. Однако, поняв, что клиентка не испытывает никакого восторга, быстро добавила:

   – Могу копию на заказ сделать, без проблем.

   Я окинула взглядом мастерскую и спросила:

   – И зачем вы квартиру снимали, это помещение просто шикарное.

   Зина тяжело вздохнула:

   – В окно гляньте.

   Я посмотрела и невольно вздрогнула. Перед глазами возникла стена с колючей проволокой, вышки и мрачное кирпичное здание.

   – Тюрьма, – пояснила Зина, – печально известная Бутырка. Я тут работать не могу, атмосфера давит, давно другую квартиру снимаю, а эту сдаю. Только последнее время никто сюда и ехать не хочет, оно и понятно, место мрачное, скорбное, а рынок жилья велик.

   – Может, продать эту да купить в другом районе?

   Зина закурила и, выпуская клубы, пояснила:

   – Наш дом риэлторам по Москве отлично известен. Всем хорош – кирпич, лифт, мусоропровод, паркет. Только тюрьма во дворе. Вот моим соседям повезло, продали трехкомнатную за двенадцать тысяч долларов.

   – Таких цен не существует!

   – Еще как существуют, – грустно подтвердила Зина, – дом такой. Ну, выбрали что-нибудь?

   – Мне хочется такую же картину, как у Егора.

   – У кого?

   – Мой знакомый. Егор Валентинович Платов приобрел у вас чудесную штучку – два мопса в корзинке, а рядом девочка в белом платье…

   В глазах художницы мелькнул смешок, и она сказала:

   – Очевидно, вы спутали, я никогда не писала ничего подобного!

   – Как же, – настаивала я, – Егорушка Платов, неужели не помните, ваш хороший знакомый, вы посоветовали ему квартиру у Нади снять; кстати, почему вы съехали?

   – Денег не стало, – машинально пояснила живописица и добавила: – Никакого Егора я в глаза не видела и квартиру никому не рекомендовала, просто перебралась к себе. Кстати, я забыла там обогреватель масляный, позвонила на Новокисловский, подошла женщина, назвалась Стеллой, я попросила отдать печечку, она предложила приехать к вечеру. Я прикатила пораньше на два часа, время перепутала. Стелла велела к девяти, а я решила к девятнадцати, ну и явилась в семь.

   На звонок дверь никто не открывал, и Зина расстроилась. Путь не ближний, обидно зря прокатиться. Но потом дверь приоткрылась, на пороге возник пронзительно рыжий парень, просто клоун, и, сказав, что он брат Стеллы, вынес обогреватель. В квартиру Зину не впустили.

   – Очень вежливый гомик, – фыркнула художница, припоминая ситуацию. – Сунул мне в нос обогреватель и буркнул: «Забирай».

   – Гомик? – переспросила я.

   – Голубой, – пояснила Зина.

   – Вы умеете навскидку, с первого взгляда определять половую ориентацию?

   – И определять нечего, – ухмыльнулась Зина. – На ногтях синий лак. В ушах серьги, и пахло от него, как от парфюмерной лавки.

   Вечером, когда все разбрелись по комнатам, я поинтересовалась у Катюши:

   – Скажи, тромбоэмболия заразна?

   – Далась тебе эта болячка, – тяжело вздохнула Катерина. – Нет, не заразна, хотя последнее время постулаты об инфицированности некоторых заболеваний пересматриваются.

   – Не поняла…

   – Ну, язва желудка всегда считалась благоприобретенной. Питался больной неверно, вел неправильный образ жизни, курил, нервничал – вот и результат. Но последние исследования четко показывают – язва имеет другую основу, скорей всего бактериальную.

   – И ей можно заразиться?

   – Выходит, что так, через общую посуду. Сейчас поговаривают, будто воспаление легких, рак и инфаркт тоже семейные болячки.

   – Как это?

   – Ну, один подхватил – вся семья слегла.

   – Инфаркт – инфекция?

   Катя развела руками.

   – Я только рассказала о последних исследованиях.

   – А тромбоэмболия?

   – Про нее ничего такого не слыхала.

   – Значит, если она заразна, тогда понятно!

   – Что? – удивилась Катя.

   – Ну смотри, в одной палате лежали женщины. Сначала одна умирает от оторвавшегося тромба, кстати, совсем молодая, потом другая, правда, ее успели перевести в другую больницу. Следом гибнет третья – похоже на эпидемию.

   Катерина с изумлением посмотрела на меня широко открытыми глазами.

   – Все разом умерли?

   – Нет, по очереди, но за короткий период.

   – От тромбоэмболии?

   – Да.

   – Чепуха, – категорично отрезала Катя, – такое невозможно!

   – Сама же говорила о новомодных течениях в науке!

   Катя в негодовании вскочила с дивана.

   – Слушай, Лампа, тромбоэмболия не чума, воздушно-капельным путем не передается.

   – Почему тогда такая куча народа поумирала?

   Катюня призадумалась, потом со вздохом сообщила:

   – В медицине случаются иногда необъяснимые явления. Порой приходит больной, ну ничего тяжелого, а утром – бах, покойник. Или, наоборот, по «Скорой» приволокут в экстренную хирургию, крайняя степень тяжести, не жилец просто. Глядишь, через неделю по коридорам носится. Кстати, среди врачей много верующих, потому что кое-какие вещи ничем, кроме божественного вмешательства, и не объяснить.

   – Значит, в 717-й палате приключилась мистическая случайность, – пробормотала я.

   – Именно, – согласилась Катюша, – либо…

   – Либо?

   – В больнице объявился маньяк, отправляющий женщин на тот свет.

   – Как?

   – Существуют лекарства, усиливающие свертываемость крови, инъекция большой дозы какого-нибудь из них запросто может привести к трагедии.

   Ночью я безостановочно крутилась в кровати, постоянно переворачивая подушку. Наконец, устроившись между мопсами и спихнув на пол Рейчел, привела мысли в относительный порядок. Итак, как развивались события? Сначала на тот свет отправляется Ирочка, потом умирает Настя, переведенная в другую больницу, затем неприятность, если только смерть можно назвать неприятностью, приключается с некоей Новохаткиной, положенной на место Анны Ивановны. Ничего себе цепь роковых случайностей! Неужели ни у кого из сотрудников НИИ Скорой помощи не появились подозрения? Впрочем, остановись, Евлампия, на данный момент тебя интересует только одна проблема – где найти Егора, чтобы отдать ему наконец тридцать тысяч долларов и спать спокойно. Но, похоже, парень никогда не жил на Новокисловском. С чего Настя написала в письме этот адрес? Так и не додумавшись ни до чего конструктивного, я около пяти утра отбыла в царство Морфея.

   День начался со скандала. Услыхав громкие негодующие крики, я выглянула в коридор.

   – Безобразие, – верещал Кирюшка, стоя на одной ноге, – теперь переодеваться надо, точно на первый урок опоздаю!

   – Смотри, куда идешь, недотепа, – «утешил» старший брат, выходя к лифту.

   – Взрослая собака, а гадит везде, – не успокаивался Кирюшка.

   – У нее стресс, – вступилась за Муму Люся, – очень тяжело самолет перенесла, извелась, бедняжка. Дома ничего такого с ней не случается.

   – Вот и надо было оставить дома, – ляпнул мальчишка и поскакал на одной ноге в ванную.

   Люся растерянно глянула на меня.

   – Кажется, Кирюша не слишком нам рад…

   – Ерунда, – лицемерно сказала я, – просто боится опоздать в школу, а так он очень любит животных.

   – Похоже, что Муму тут всех раздражает, – гнула свое Люся, – право, странно. Имеете своих животных и не любите чужих.

   – Нет, нет, – отбивалась я, демонстративно поглаживая всклокоченную болонку, – прелестное существо, очаровашка, ну срет и писается, да с кем не бывает.

   – Федя парень неплохой, – заявил вышедший из ванны Кирюшка, – только ссытся и глухой.

   – Какой Федя? – не поняли мы с Люсей.

   – Поговорка такая, – объяснил мальчишка, завязывая ботинки. – Имя поменять можно, например, Муму баба не плохая, только ссытся и глухая.

   – Моя собачка превосходно слышит, – возмутилась Люся, – просто как горная коза.

   – Это для рифмы, – хихикнул школьник и вылетел на лестницу.

   Со двора доносились гудки, Сережка торопил брата.

   – Доченька любимая, – завела Люся, – эх, кабы не бедность проклятущая, жили б сейчас в гостинице, питались в ресторане, а не у людей из милости. Собаченька моя, крошечка, дай мама тебя поцелует. Так переживает, детка! Дома ну никогда ничего себе подобного не позволяла, котеночек…

   – Прекрати, мама, – оборвала одна из двойняшек Люсины стоны. – Она и у нас в квартире гадит, просто у нее характер мерзкий и избалована без меры.

   – Что ты говоришь, Таня, – возмутилась мать, – да Муму – ангел!

   – Ой, ой, ой, – завела дочурка, – а кто каждую ночь в коридоре льет и на пороге кучу делает?

   Люся в негодовании принялась беззвучно разевать рот.

   – Еще и со стола все прятать нужно, потому что Муму вороватая жопа, – неслась дальше Таня.

   – Татьяна! – сурово заявил Иван, выглядывая в коридор. – Что за выражения, где ты их набралась?

   – У тебя, папахен, – отрезала дочь. – Что ты вчера маме сказал, когда узнал, что она перепутала размер и купила слишком маленький ремень тебе в брюки? Не помнишь? «Только старая и глупая жопа вроде тебя способна на такой идиотизм!»

   Иван онемел от неожиданности, зато отмерла Люся.

   – Немедленно, слышишь, нахалка, немедленно извинись перед отцом, и потом, что позволено Юпитеру, то не позволено быку. Сначала добейся в жизни успеха, как папа, а потом…

   «Ругайся с родными», – мысленно добавила я.

   Но Люся не успела закончить начатую фразу, потому что Таня перебила мать:

   – Ой, ой, ой! Ну и чего он такого добился? Сама говорила тете Лене: «Мой, мудак, работу потерял, теперь весь день на диване валяется и в потолок плюет, а я его корми, пои, да и обстирывай». Да ты папахена в Москву только с одной целью и прихватила…

   – С какой? – поинтересовалась более простоватая и наивная Аня. – С какой целью мама папу сюда привезла?

   – Чтобы без нас не напился в лоскуты и не сжег квартиру, – спокойно пояснила Таня. – Она так тете Лене и объяснила: «Дешевле идиота в столицу прокатить, чем нажитое тяжелым трудом потерять». Пошли, Анька, сейчас по телику мультики покажут.

   Близняшки убежали. Иван стоял с раскрытым ртом, не в силах вымолвить ни слова. Люся машинально опустила Муму на пол.

   – Не обращайте внимания, – попробовала я уладить неприятную ситуацию, – подростковый возраст, гормональный стресс, они все в тринадцать лет невозможные делаются…

   – Значит, я мудак! – взревел Иван и, пнув ногой вешалку, двинулся на Люсю.

   Сережкины сапоги с глухим стуком вывалились из ботиночницы.

   – Тише, тише, – забормотала Люся, – ты что, Таньку не знаешь, бог знает чего выдумает, наврет…

   – Пошли, поговорим, – гремел Иван, утаскивая жену в комнату.

   Я в растерянности осталась в коридоре. Из Кирюшкиной детской раздавался радостный хохот близняшек, девчонки наслаждались телевизионной программой. Постояв немного, я решила пойти на кухню, и тут до слуха донеслись глухие, равномерные удары. Они неслись из помещения, куда разъяренный муж уволок супругу.

   Пару секунд я колебалась, но потом стук усилился, и послышался слабый стон. Господи, Иван забьет Люсю до смерти в нашей квартире! Приедет милиция, заберет убийцу и посадит в Бутырку, а мне придется таскать туда передачи и жить с гадкими девчонками! Не знаю, какая перспектива испугала меня сильней: оказаться с мешочком сигарет на Новослободской или воспитывать двойняшек. Но обдумывать эту тему было недосуг.

   Ноги сами собой понесли меня в комнату гостей, я уже открыла рот, чтобы заорать: «Прекрати, Иван, немедленно…»

   Но увиденная картина потрясла меня до глубины души. Муж с женой лежали на диване, спинка которого билась о стену, издавая устрашающие звуки, а стоны вылетали из Люсиного рта, она была совершенно довольна сложившейся ситуацией.

   Обретя способность двигаться, я отползла в коридор – ну ничего не понимаю в этой жизни! В ту же секунду из детской высунулась Танина голова.

   – Да вы не волнуйтесь, – пояснила девочка, – они всегда так! Сначала поругаются, а потом в койку. У папахена по-другому не получается, только после драки. Мамахен даже к врачу бегала, триста рублей отдала! А тот посоветовал, угадайте что?

   – Что? – машинально повторила я, чувствуя, как мелко-мелко начинает дергаться глаз.

   – Злите мужа почаще, – хихикнула Таня и повторила: – Триста рублей отдала, лучше б мне кофточку-стрейч купила.

   – Тань, глянь, прикольно, – раздался из детской голос Ани.

   Татьянина голова исчезла. Я вновь осталась в коридоре одна, на этот раз в состоянии полного остолбенения. Вдруг около вешалки послышалась возня. Это Муму, меланхолично растопырив лапки, прудила огромную лужу возле безукоризненно вычищенных Сережкиных сапог.

   – Не стесняйся, милая, – ободрила я собачку, – если дальше так пойдет, сама скоро писаться начну.

   Муму вздохнула и поковыляла в комнату. Я быстро написала записку: «Люся, приготовь обед» – и выскочила из дома. Просто не знаю, как смотреть гостям в глаза после этого происшествия.

   На улице бушевал буран. Снег летел тучами в лицо, кололся и проваливался за воротник. Под ногами чавкала каша из смеси соли, песка и грязи. Кое-кто из прохожих раскрыл зонтик… Я постояла секунду, потом поежилась и опрометью кинулась к метро. Москвичи совершенно несправедливо недовольны столичным метрополитеном. Стоит только купить газетку, как пожалуйста, со страниц несутся читательские вопли: очень много народу в «часы пик», не хватает станций в новых районах, часть эскалаторов из-за изношенности нельзя включать, повсюду идет торговля, и вообще, прекратите продавать еду, потому что люди друг друга кетчупом мажут…

   Я же принадлежу к той редкой категории населения, которая просто в восторге от московской подземки. В «час пик» я не езжу, а от конечных станций в спальные районы ходят милые автобусики «Автолайн», торговлю я только приветствую, купила детективчик и наслаждаюсь, пока поезд летит по тоннелям, что же касается булочек, блинчиков и кофе, так возможность испортить одежду подстерегает нас повсюду. Зато у метро есть одно огромное преимущество. Я могу там спокойно думать. Некоторые привыкли осуществлять данный процесс дома, за письменным столом или в кресле под торшером… Может, где и можно расслабиться, но только не у нас. Вот вчера, к примеру, только-только я легла на диван и сосредоточилась, как сначала влез Кирюшка с требованием пришить пуговицу, спустя пятнадцать минут влетел Сережка и заорал:

   – Лампец-молодец, погладь рубашку, на завтра нужна белая.

   Не успела я выключить утюг, как собаки запросились на улицу. Только приволокла стаю домой, подала голос Юлечка:

   – Лампушечка, помоги помыться, одной с загипсованной ногой никак.

   – Попроси муженька, – попыталась я отвертеться.

   – А он заснул!

   Пришлось идти в ванную, заворачивать Юлину «костяную» ногу в клеенку и старательно тереть ей спинку под неумолчные стоны девушки:

   – Ой, ой, осторожнее, не повреди гипс!

   Не успела я вымыть ванну, как принеслась с работы Катя, и все за компанию с ней поужинали второй раз. Словом, к половине одиннадцатого вечера я осталась одна на один с Монбланом из грязной, омерзительно жирной посуды. Правда, мне предложили помощь. Сначала Юля пробормотала:

   – Бедная Лампуша, не могу помыть тарелки, нога к вечеру разболелась, оставь, утром уберу.

   Следом выступил Кирюшка:

   – Лампочка, ты не хочешь, чтобы я тебе помог?

   – Не хочу!!!

   – И чего злиться, – возмутился Кирка, – я от всей души предложил.

   Но самую коронную фразу произнес успевший проснуться Сережка.

   – Лампец, – пробормотал парень, отчаянно зевая, – бедный Лампипудель, устала небось, брось посуду, отдохни…

   Вы думаете, он сказал дальше: «Я домою за тебя?» Вот и не угадали.

   – Отдохни, Лампушечка, нельзя так уставать, ЗАВТРА ВЫМОЕШЬ!

   От злости я вылила в раковину почти всю бутылочку «Ферри» и потом полчаса гоняла обильную пену.

   Наконец около двенадцати, когда все дела оказались переделаны, я плюхнулась на диван, вытянула ноги и… В ту же секунду в комнату влетела Катя. Глаза ее горели хищным огнем.

   – Не спишь? – поинтересовалась она и сообщила: – Слушай, я придумала совсем новый подход к операции на щитовидной железе!

   – Извини, – заблеяла я, – я ничего не понимаю в хирургии.

   – Неважно, – отмахнулась Катерина, – главное, слушай и не перебивай, мне надо выговориться…

   Где-то в районе часа она наконец излила душу и с приятным чувством выполненного долга отправилась на боковую. Я же осталась сидеть на кровати, качая пустой головой, как китайский болванчик.

   В метро никто тебя не дергает, толпа галдящих людей плавно обтекает скамейку, пассажиры не обращают друг на друга никакого внимания, самое место для того, чтобы спокойно раскинуть мозгами. Впрочем, больше всего я люблю «Киевскую». Там кафе расположено в укромном углу, приезжие даже не догадываются о существовании за колоннами «Метро-экспресс», и можно жевать блинчик практически в одиночестве.

   Сегодня я полностью выполнила программу развлечений. Сначала купила новенькую Серову в бумажной обертке, потом, поколебавшись минуту, сунула в другой карман Полякову и отправилась к блинчикам. Кофе капуччино и острый буритто исчезли в мгновение ока, в голове просветлело, и даже появились связные мысли. Облизнувшись, я взяла еще американский хот-дог.

   Егора найти трудно, а что я вообще знаю о парне? Да практически ничего, кроме того, что он брат Насти и якобы жил в Новокисловском. И кто еще может знать о нем? Только родственники Насти, муж, свекровь… Кстати, наверное, у нее должен быть кто-нибудь из родных, ну дядя, тетя, двоюродная бабушка… Решено, поеду к мужу Насти, этому певцу Лео Ско, в миру Олегу Скотинину, и попробую потрясти его. Впрочем, Настя боялась супруга и его маменьки, утверждая, будто те готовы сжить ее со свету…

   Выпив еще один капуччино, я выстроила четкий план. Сейчас позвоню Скотинину и представлюсь журналисткой, причем не отечественной, а иностранной. Наша эстрадная тусовка падка на все импортное, и писаке из какого-нибудь «Ньюс поп магазин» никто не откажет во встрече. С другой стороны, никого и не удивит, что корреспондентка начнет задавать вопросы, даже слишком интимные, в конце концов, это ее работа.

   Полная энтузиазма, я ринулась искать работающий телефон-автомат.

   Скотинин оказался дома. Услыхав, что его беспокоит Луиза Феррари, он моментально закукарекал:

   – Жду с нетерпением, дорогушенька, пишите адрес.

   Получив нужные координаты, я призадумалась. Конечно, и господин Скотинин, и евонная маменька видели меня в Склифе у постели Юли. И хотя, скорей всего, они не слишком обращали внимание на чужих родственников, мне следовало принять меры безопасности. Обычно я не крашусь, ну чуть-чуть помады светло-коричневого тона. Сегодня же я использовала весь арсенал косметики, нарумянила щеки, нагуталинила глаза, нарисовала пухлые, ярко-алые губы.

   Огромный дом из желтых кирпичей окружал монолитный железный забор, не хватало только колючей проволоки сверху и вышек с часовыми. Впрочем, часовой, вернее секьюрити, сидел в небольшом домике при входе.

   – Вы к кому? – поинтересовался мужик.

   – К Скотининым.

   – Извините, – вежливо, но твердо сказал охранник, – не хочу вас обидеть, просто выполняю постановление правления кооператива. Подождите минуту!

   Он подвинул к себе телефон и принялся тыкать в кнопки, я покорно наблюдала за процедурой.

   – Наталья Андреевна? К вам гости.

   Получив разрешение, мужик открыл калитку, я вошла в просторный двор, сплошь забитый сверкающими иномарками, отечественных автомобилей тут не стояло.

   Дверь в квартиру Скотининых оказалась приоткрытой, на пороге красовалась худощавая дама в черных брюках и темно-сером пуловере.

   – Здравствуйте, Луиза, – радостно улыбнулась она мне навстречу, – я – мама Лео, Наталья Андреевна. Впрочем, вы, иностранцы, не привыкли к отчеству, поэтому зовите меня просто – Наташа.

   Она мило смеялась, и я поняла – не узнала меня и впрямь посчитала корреспонденткой.

   – Ну не такая уж я иностранка, – засмеялась я, входя в роскошно обставленный холл, – всю жизнь прожила в России. Просто отец – итальянец, отсюда красивая фамилия.

   – Проходите, душечка, сюда, на кухоньку, – пела Наташа, – поговорим по-домашнему, по-простому, без церемоний.

   Я оказалась в огромной, почти тридцатиметровой комнате и мысленно присвистнула – вот если Володя и впрямь переедет в квартиру Нины, сделаем себе такую же кухню!

   По одной стене шли светло-коричневые шкафчики с различной утварью. Роскошная электроплита соседствовала с не менее шикарной стиральной машиной, дальше располагался огромный трехкамерный холодильник цвета кофе с молоком. На бежевом кафеле прикреплена латунная палка с крючками, на которых болталось невероятное количество прибамбасов – хорошенькие красные рукавицы и прихватки, чашки, щеточки для мытья посуды… Чуть поодаль, ближе к середине комнаты, стоял овальный стол, застеленный кружевной клеенчатой скатертью. Я покосилась на нее с завистью, давно хочу такую же, но жаба душит. Подобная штука стоит триста рублей, и мне каждый раз жутко жаль денег.

   На столе, подоконнике и даже в углу возле балкона стояли цветы, огромные, пышные букеты из роз красного, розового и бордового цвета. Вообще я хорошо отношусь к королеве цветов, хотя больше люблю тюльпаны, но такое количество роз действовало подавляюще – просто веники, вся красота растений потерялась.

   Наташа проследила за моим взглядом и вновь широко улыбнулась.

   – Лео обожает розы.

   – Как Алла Борисовна Пугачева, – поспешила я выказать свою осведомленность и совершила ошибку.

   Скотинина нахмурилась:

   – Госпожа Пугачева признает только желтые цветы, а мой сын получает удовольствие лишь от красных. Поклонницы знают, вот и стараются угодить Олежеку. Мой сын имеет оглушительный успех, его песня «Сирота» вот уже три недели возглавляет рейтинги, мой сын…

   Знаю, знаю, стоит лишь включить радио или телевизор, как из динамиков льется непритязательная мелодия из трех нот с удивительными по примитивности словами: «Сирота я, сирота. Ты ушла, ты ушла, сирота я, сирота»… и дальше в подобном духе. У меня, воспитанной на Бахе, Моцарте и Прокофьеве, подобное «творчество» вызывает нервную почесуху, но поколение пепси в восторге, а в конечном итоге успех песни определяют подростки, а не парочка зануд с консерваторским образованием.

   – Мой сын… – вновь завела мать.

   Рот у нее не закрывался, на столе появилось несколько альбомчиков с фотографиями. На страницах мелькал только Олег, немного странно, если учесть, что он был женат. Но никаких свадебных или семейных снимков не было, лишь господин Скотинин во всевозможных видах – от почти голого на пляже до упакованного в смокинг на каком-то приеме.

   Наташа не давала мне вставить словечка. Ее речь лилась плавным потоком, и я узнала много «интересного».

   Олег – гениален. Выявился данный факт в детстве, в три года мальчишечка барабанил на рояле «Маленькую ночную серенаду», в пять – освоил сто бессмертных экзерсисов для скрипки, в семь мог исполнить фуги на органе…

   – Простите, – включилась я в океан хвалебной информации, – насколько я помню, господин Скотинин не москвич…

   – Да, – подтвердила мать, – Олежек вырос в Подмосковье, город Разино, в двух часах езды от столицы. Мой муж был военный, но рано умер…

   – В Разино был орга́н? – недоверчиво подняла я вверх брови.

   Этот инструмент огромен, если не сказать, громоздок. Не всякий европейский город может похвастаться тем, что обладает органом. В самой Москве их, кажется, всего три – в залах Консерватории, Большом и Малом, и в зале имени Чайковского. Лучше всего орган звучит в церкви, кстати, в католических соборах он непременный атрибут службы. Играют на нем руками и ногами, это тяжелый труд, и семилетний ребенок, даже гениальный, ни за что не справится с клавиатурами, ему просто не хватит роста.

   Поняв, что дала маху, Наталья принялась отбиваться:

   – Вы не так поняли. Олежек исполнял на рояле фуги, предназначенные для органа.

   Вот это ближе к правде, хотя тоже маловероятно.

   Следующие полчаса я слушала хвалебные оды, ну не сыночек, а коробка рахат-лукума в шоколаде. Представляете себе это тягучее, противно-сладкое восточное лакомство, облитое толстым слоем глазури из какао-бобов? Ну и как? Тошнотворная штука. Вот и меня начинало слегка мутить от материнских речей, но Наташа, ничего не замечая, неслась дальше.

   – Все, абсолютно все, отмечали изумительное воспитание Олежки. В тринадцать лет он ел, как дипломат на приеме, с ножом и вилкой, всегда пользовался салфеткой. Весь стол замирал, когда Олеженька кушал, наслаждение было смотреть.

   Я хмыкнула, парень к тринадцати годам научился пользоваться ножом и привел матушку в такой восторг, что она до сих пор в кайфе. Обычно подобную радость испытывают лишь родители умственно отсталых детишек, когда тем удается освоить горшок.

   – Сколько лет вашему сыну?

   – Двадцать пять, – слишком быстро ответила Наталья.

   И я поняла – врет. Наверняка милейшему ребенку тридцатник. Просто аудитория Лео Ско состоит из девочек-подростков, и переваливший на четвертый десяток артист покажется им побитым молью старикашкой.

   – Можно поговорить с Лео?

   – Конечно, душечка, – пропела мамаша и крикнула: – Олежечка, у тебя гости!

   Не успели звуки ее хорошо поставленного голоса прокатиться под сводами кухни, как в комнату влетел сам господин Скотинин. Похоже, он просто поджидал в коридоре.

   При взгляде на щуплую фигурку из моей груди вырвался вздох. В бытность арфисткой я частенько принимала участие в сборных концертах и отлично знаю, к каким ухищрениям прибегают артисты, чтобы выглядеть на сцене импозантно. Обувь на здоровенной подметке, корсеты, утягивающие живот, горы тонального крема, накладные ногти, фальшивый бюст… Всего и не перечислить, кое-какие примочки, типа постоянно сползавшего парика Иосифа Кобзона, становились героями анекдотов… Но Лео переплюнул всех. На сцене это был высокий, достаточно худощавый парень с длинными белокурыми локонами и лицом развратного подростка. Впрочем, о лице «сценического» Лео сказать ничего не могу. Оно всегда было густо измазано гримом, а пышная челка спадала почти до подбородка. Сейчас же передо мной стоял не слишком стройный человек, ростом не дотянувший до метра шестидесяти пяти. Черные, коротко остриженные волосы торчали ежиком; маленькие, грязно-зеленые глазки пропадали на мелком личике с длинным, как у грызуна, носом.

   – Душенька, – взвилась над стулом мамаша, – кофейку?

   – Мама, – укоризненно проблеяло чадо, – ты же знаешь, я пью только чай.

   Даже голос у него оказался другой, не визгливое сопрано, а хриплый басок.

   Минут пятнадцать я, изображая восторг, расспрашивала уродца о творческих планах и наконец подобралась к цели визита.

   – Нашим читателям хочется узнать о вашей личной жизни…

   – Не женат, – быстренько сказал Лео и глянул на матушку.

   Та, как ни в чем не бывало, нарезала кексик.

   – Неужели ни разу не сходили в загс? – давила я.

   Олег напрягся, а мама сообщила:

   – У Олежека была жена, но сейчас он свободен.

   – Развелись?

   Повисло молчание. Затем Лео промямлил:

   – Настя умерла.

   – Какой ужас! Давно?

   Певец, не подумав, ляпнул:

   – Десять дней тому назад.

   По тому, как дернулись Наташины плечи, я поняла, мамуся пинает сыночка под столом ногой. Но поздно, дело сделано, слово не воробей…

   – Катастрофа! – завела я, закатывая глаза. – Ах, какое самообладание надо иметь, только что потерять обожаемую жену и не прерывать работу. Значит, вчера девять дней было?

   Лео молча кивнул.

   – Ну надо же, – педалировала я ту же тему, – а вы как раз вчера в «Метелице» выступали…

   – Откуда вы знаете? – буркнул, наливаясь свекольной краснотой, визгун.

   Тоже мне секрет!

   – Я включила вечером «Диск-канал» и услышала новости.

   Что, между прочим, совершенно соответствует истине, вчера в полном отупении я пялилась на экран, случайно попав на программу об эстрадных песнях.

   Вновь повисло неловкое молчание. Наконец Лео выдавил:

   – Люди заплатили за билеты, и им все равно, что у меня случилось. Шоу-бизнес жесток к исполнителям!

   Скажите пожалуйста, да он философ! Только думается, что просто польстился на десять тысяч баксов, или сколько там ему платят за концерт!

   – Расскажите о своей жене, – потребовала я. – Я сделаю такой материал, читатели слезами обольются.

   Олег вновь беспомощно глянул на мать. Та побарабанила пальцем по столу и резко ответила:

   – Простите, Луиза, но нам не хочется вытаскивать на свет эту историю.

   Звук чужого имени резанул слух, и я чуть было не поинтересовалась, кто такая Луиза? Но тут вспомнила, что это я, итальянка Луиза Феррари, и от злости на собственную глупость слишком резко поинтересовалась:

   – Почему? Господин Скотинин стыдится жены? Но она же скончалась.

   – Вот что, душечка, – прочирикала Наташа, доставая из холодильника всевозможные деликатесы, – вы сейчас с нами чуть-чуть перекусите и послушаете эту печальную историю.

   Глядя, как она аккуратными ломтиками нарезает слабосоленую, восхитительную семгу, я откинулась на спинку стула и согласилась:

   – Ладно, будь по-вашему.

   Скотинин приехал из своего Разино в Москву с твердым желанием покорить столицу. Любящая мамочка, боясь бросить чадушко одно среди соблазнов большого города, ринулась вместе с ним к подножию музыкального Олимпа.

   В карьеру сына Наташа вложила все. Продала в Разино отличную четырехкомнатную квартиру на центральной улице Ленина, в доме 1, и с полученными пятнадцатью тысячами долларов семейство двинулось в город-мечту.

   Действительность оказалась сурова. Деньги, казавшиеся в Разино огромной, невероятной суммой, в Москве всеми звукозаписывающими студиями воспринимались как жалкие копейки. Олег приуныл. К тому же он по тем временам пел классический репертуар – романсы. У парня за плечами и впрямь была музыкальная школа, где его обучили достаточно неплохо обращаться с голосом. Но романсы оказались никому не нужны, и меньше чем за двадцать тысяч зеленых никто не собирался разговаривать о дисках…

   К тому же Скотининым было негде жить, пришлось снимать квартиру в спальном районе. Потом начались траты на достойные костюмы. Ведь известно, что в мире шоу-бизнеса встречают исключительно по одежке, а модные прикиды стоят отнюдь не копейки…

   Словом, заветная сумма таяла, а толку было чуть. Скорей всего, Олег Скотинин пополнил бы ряды десятков провинциалов, решивших потрясти столицу и оказавшихся в результате в помойном ведре, но тут в дело вмешался господин Случай.

   В тот день Лео подрядился исполнять романсы в концерте, который заказали служащие «Константин-банка» по случаю дня рождения своего управляющего. Занудная тягомотина про замерзающего ямщика была никому не нужна, но управляющий слыл меломаном, посещал консерваторию, вот благодарные подчиненные и расстарались, а для себя приготовили кой-чего повеселей – группу «Кошечки» и певца Виктора Сю.

   Лео старательно отвыл свое. Ему вежливо похлопали, но на «бис» не вызвали. Зал замер в радостном оживлении, на сцену уже выпархивали «Кошечки», четыре сочные девицы в обтягивающих топиках и юбочках по самое некуда.

   Не успел Лео выйти за кулисы, как на него налетел администратор Виктора Сю.

   – Слышь, Олег, – забормотал всегда спокойный Иван Лазаревич, – хочешь тысячу баксов слупить?

   Скотинин, получавший всего по сто долларов за выход, радостно кивнул.

   – Тогда двигай сюда, – велел Иван.

   Лео покорно пошел за администратором. Тот привел певца в грим-уборную и велел:

   – Сейчас паричок натянем, морду замажем, и на сцену…

   – Здесь? – изумился Олег. – Зачем?

   Иван Лазаревич без слов толкнул дверь в соседнее помещение. Скотинин увидел на диване валяющегося Виктора Сю.

   – Вот, полюбуйся, – вздохнул администратор, – обкололся и в кайфе! Да если эта падаль через полчаса не будет по сцене обезьяной скакать, мне пять кусков неустойки платить придется. Дам тебе один – четыре в кармане останутся.

   – Ты хочешь выдать меня за Сю? – изумился Скотинин. – Ничего не выйдет.

   – Еще как выйдет, – успокоил Иван, – паричок, грим, костюмчик, родная мать не признает.

   – А голос? – настаивал Лео. – Да я его репертуар не знаю!

   – Репертуар! – хмыкнул администратор. – Тоже мне Лучано Паваротти, репертуар! У нас фанера! Ходи по сцене и рот в такт разевай. Держись подальше от зрителя, и все. Репертуар! Смешно, право слово.

   – Не, боюсь, – мямлил Лео.

   – Тысяча пятьсот, – коротко бросил Иван.

   Скотинин засомневался. Видя его колебания, администратор быстренько сказал:

   – Тысяча семьсот, и натягивай парик.

   Олег переоделся, вышел в качестве Виктора Сю на сцену, исправно попрыгал под ритмичную музыку и ушел под несмолкаемую авацию ажиотированного зала.

   На следующий день Иван Лазаревич позвонил Лео домой.

   – Слышь, Скотинин, приезжай ко мне.

   – Зачем? – спросил Лео.

   – Дело есть, – бросил администратор.

   Олег явился на зов и получил заманчивое предложение.

   – Я Виктора Сю послал на хер, – пояснил Иван. – Надоел идиот – то ханку жрет, то с бабами дерется, то обколется. Мне такой кадр не нужен. Думаешь, ты первый за него ломался? Цирк, да и только. Вот что, бросай свои церковные песнопения и давай ко мне. Голос есть, ноты вроде знаешь, я из тебя человека сделаю.

   И, глядя на ошеломленное лицо Скотинина, добавил:

   – Впрочем, даже если «до» от «ля» не отличишь, все равно в люди выведу, ты только слушайся.

   Так начался вертикальный взлет Олега Скотинина, превращенного ловким Иваном в Лео Ско. Через год парень орал на каждой телевизионной программе и заполнил собой радиоэфир. Деньги полились рекой. Иван только потирал руки. Именно в это время к Олегу пришла брать интервью молодая журналистка Настя Звягинцева.

   Разгорелся бурный роман. Мягкий, даже безвольный певец побаивался, как воспримет мама будущую невестку, но Настенька, хоть была сиротой, оказалась девушкой с богатым приданым. Вот эта роскошная многокомнатная квартира в центре, в одном из самых престижных московских домов, принадлежала ей. И Наташа сочла партию подходящей. В загс сходили потихоньку. Имидж Лео, отвязного молодежного певца, плохо сочетался с обликом женатика, поэтому об официальном оформлении отношений помалкивали. Но слухи все равно поползли, словно змеи, по закулисью. Впрочем и Настя, и Олег только хитро улыбались, когда наглые журналисты впрямую интересовались:

   – Вы женаты?

   А Наташа щебетала:

   – Это дело детей, я не в курсе, но Настеньку обожаю.

   Жить бы им да радоваться, но за светлой полосой удач часто приходит темное время несчастий. Не миновало оно и Скотинина.

   Сначала неожиданно умер Иван, заболел гриппом и скончался. Лео выдержал удар, всеми делами стала заправлять Наташа. Потом заболела Настя, но здесь дело было хуже. У девушки невесть откуда открылась шизофрения. Настенька из милой, веселой, приветливой девушки превратилась в злобное существо, рассказывающее всем гадости о Скотининых.

   – Я порой терялась, – вздыхала Наташа, – она была абсолютно уверена, что мы хотим ее убить, чтобы получить в свое безраздельное пользование квартиру.

   – Просто зверем стала, – поддакнул Лео, – в особенности весной и осенью, вот когда кошмар начинался! Ела только то, что сама покупала, боялась даже мыло в руки брать, спасибо Федору Николаевичу…

   – Кто это? – поинтересовалась я.

   – Очень крупный психиатр, – пояснила Наташа, – профессор Ростов. Он подобрал кой-какие препараты, и Настя стала потише, просто на человека походить начала. Вы даже представить себе не можете, скольких денег и сил стоило мне, чтобы Настины бредни не попали в газеты! Впрочем, даже ее ближайшая подруга, Леся Галина, перестала с ней общаться. Прикиньте на минуту, Леся работает в журнале «Ваша песня», заведует отделом, и вдруг Настя является к главному редактору и заявляет, будто Леська у нее украла фамильные драгоценности – мамины и бабушкины кольца, серьги… Ну и бред?

   – Может, правда? – провокационно поинтересовалась я, старательно корча идиотку.

   Наташа всплеснула руками:

   – Дорогуша, у нее не было никаких брильянтов! Квартира – да, но больше ничего! Вы бы видели, в каком состоянии находились апартаменты, когда мы сюда въехали.

   – Ужас, – вмешался Лео, – нора грязного кролика. Обои клочьями, потолок обваливается, да Настя после смерти бабушки жила в одной комнате, в другие даже не заглядывала, и средств на ремонт у нее не было, так что я сюда столько денег вложил… Считайте – купил, тут все новое, одни стены остались.

   – Впрочем, и кое-каких стен нету, – усмехнулась Наташа. – Понимаете, мы искренне любили Настю – чистый, светлый ребенок, наивный и веселый… Но вот – странная болезнь! Личность совершенно изменилась, это была уже не та девочка, которую Олежек взял в жены, а гиеноподобная собака, готовая кинуться на вас исподтишка. И весь ужас состоял в том, что развестись с ней Олегочка не мог.

   – Почему? – насторожилась я.

   Лео начал сосредоточенно насыпать в чашку кофе.

   – Вы сумеете выгнать из теплого дома на мороз больную собачку, которая гадит на ковер?

   – Нет!

   – Вот Настенька и казалась нам таким потерявшим всякий разум щенком, жалость мешала принять радикальные решения, – вздохнула маменька. – Впрочем, иногда в ней вдруг просыпалась прежняя Настенька, и от этого делалось только хуже.

   – Да, – вздохнула я, – более чем неприятно.

   – И не говорите, – подхватила Наташа, – представляете, как обрадовался бы какой-нибудь «Мегаполис», доберись его корреспонденты до Насти! Она такое людям говорила!

   – Чего далеко за примером ходить, – хмыкнул Лео, – незадолго до смерти жена сломала ногу, вышла за хлебом, поскользнулась и упала.

   – Вы отпускали ее одну? – перебила я его.

   – Зимой и летом – да, – пояснил Скотинин, – а в момент обострений госпитализировали в клинику к Ростову. В общем, ее свезли по «Скорой» в Склиф, мы даже ничего не знали, записывали новый клип. Приехали домой, а на автоответчике сообщение.

   – Естественно, тут же полетели в больницу, – принялась давать объяснения Наташа, – заплатили всем – санитаркам, медсестрам, чтобы ухаживали… Каждый день со свежим обедом и фруктами прибегали, так угадайте, что получилось?

   – Что? – спросила я, зная ответ.

   – Она рассказала всем соседкам по палате, будто мы ее отравить из-за квартиры собираемся!

   – Ужас! – изобразила я испуг. – Катастрофа!

   – Вот именно! – подтвердил Лео. – На нас лечащий врач как на монстров смотрел, пришлось Настю напичкать транквилизаторами и отвезти в другую больницу, где есть специальное психиатрическое отделение для травмированных. Хотели операцию делать, вшивать сустав из титанового сплава, как Примакову.

   – Небось дорого стоит?

   – Полторы тысячи долларов сам протез, потом кровь, лекарства, ну и хирургу, анестезиологу, медсестрам, – пояснила Наташа. – Нас расходы не смущали, поймите, Лео на самом деле любил Настю. А насчет квартиры…

   – Первое время нам с мамой и впрямь было негде жить, перебивались на съемной жилплощади, – перебил Наташу Олег, – потом дела пошли в гору, и я мог купить собственные хоромы, но раз уж у Насти были эти апартаменты… Кто же знал, что у нее такая идея-фикс возникнет.

   – Хорошо, что у вас не было детей, – вздохнула я. – Говорят, безумие – наследственная вещь. Кстати, может, Настя получила шизофрению от родителей? Поговаривали, будто у нее был не совсем нормальный брат, Егор…

   Наташа удивленно вскинула брови.

   – Брат? Егор? Первый раз слышу, а про родителей невестки, к сожалению, ничего сказать не могу, мы их не знали.

   – Ее отец и мать увлекались альпинизмом, – пояснил Лео, – они погибли в горах, вроде лавиной накрыло, впрочем, Настя сама не слишком в курсе была. Ее бабушка воспитывала, а старушка не любила рассказывать о смерти дочери и зятя. Такая странная дама! Даже фотографии родственников выбросила, никаких не было, ни Настиных детских, ни ее отца с матерью, просто удивительно…

   – Бабушку мы тоже не застали, – пожала плечами Наташа, – а про брата и не слышали, это какая-то ошибка. Ну хватит о грустном, лучше давайте о нашей новой песне…

   Я изобразила восторг и полчаса слушала душераздирающее мяуканье, которое издавал севший за рояль Лео. Все-таки прогресс шагнул очень далеко, в прежние времена публика быстренько бы закидала господина Скотинина гнилой картошкой. А теперь, применив на концерте кое-какие технические уловки, можно сойти без особых усилий за Мика Джаггера и Андриано Челентано в одном флаконе. Но всему приходит конец, настал и час прощания с милым семейством. Наташа вышла со мной в прихожую и протянула небольшой плоский пакетик.

   – Милая Луиза, примите скромный подарок, последний компакт Лео, его пока нет в широкой продаже, на днях состоится презентация. Очень надеюсь на вашу порядочность, пожалуйста, не рассказывайте никому о нашей трагедии. Настенька мертва, нехорошо нарушать ее покой…

   – Можете рассчитывать на полное молчание, но у меня встречная просьба.

   – Какая? – насторожилась госпожа Скотинина.

   – Вы говорите, Ростов отличный доктор?

   – Великолепный! – с жаром воскликнула маменька.

   – Дайте мне его координаты, у моей подруги с мужем беда…

   – Пожалуйста, – с явным облегчением сказала Наташа, – пишите телефон.

   В метро, пристроившись на скамеечке в ожидании поезда, я разодрала обертку пакетика, чтобы поглядеть на компакт. Кирюшка будет очень доволен, когда получит диск, которого нет ни у кого, во всяком случае, его рейтинг в классе резко возрастет. Эх, жаль не догадалась я попросить автограф Лео на обложке. Когда я сняла обертку, перед глазами возникла пластиковая коробочка. Я онемела. Только не подумайте, что новинка была украшена порнографической картинкой. Нет, все было крайне прилично. Красивую фотографию осеннего леса пересекала широкая надпись: «От Лео Ско с любовью к тебе». Но мое изумление было вызвано не диском. Сверху лежали доллары. Я машинально пересчитала баксы, три сотни, а под ними бумажка с короткой фразой: «Молчание – золото». Значит, Наташа решила во избежание скандала лучше заплатить журналистке. Да, дорого стоит сохранение имиджа. Небось Луиза Феррари не единственная, получившая мзду.

   Дома меня встретил грустный Кирюшка.

   – Опять двойка? – поинтересовалась я и протянула ему диск Ско.

   – Прикольно! – завопил мальчишка. – Нет, у меня как раз две пятерки, училки такие здоровские, в особенности Милочка.

   – Что ж тогда не весел?

   Выяснилось, что к 8 Марта в школе решено поставить спектакль «Красная Шапочка», и Кирке досталась роль медведя.

   – Погоди, погоди, где же в этой сказке Топтыгин? Волк, бабушка, охотники…

   – Милочка решила, что будут еще зайчики, ежики, сорока, лиса и другие звери, вроде Красная Шапочка у них дорогу спрашивает…

   – Зачем?

   – Ну какая ты непонятливая, – вскипел Кирюшка, – да чтобы у каждого роль была, а то обидно, кому-то досталась, а кому-то нет.

   – И много зверей? – усмехнулась я.

   – Двадцать, – не моргнув глазом, ответил Кирка.

   – Господи, да столько в лесу не живет.

   – А у нас гусь, утка, корова, – принялся перечислять мальчишка, – иначе нечестно выйдет.

   В общем, ему нужен костюм, причем самый лучший, с головой и лапами.

   – И где его взять? – изумилась я.

   – Ну Лампуша, – заныл Кирюшка, – придумай!

   До прихода Кати и Сережки мы рылись на антресолях, благо ни Ивана, ни Люси, ни близняшек дома не оказалось.

   Сначала я попробовала нацепить на Кирюшку старую коричневую цигейковую шубу и такую же шапку.

   – Очень здорово, – убеждала я мальчика, – купим маску, лицо прикроем…

   – Нет, – отказался Кирка, – уродство.

   Отверг он и жилет из овчины, потом мохнатый плед и коричневый вельветовый костюм. Чем быстрее опустошались чемоданы, тем больше вытягивалось личико Кирюшки. Когда показалось застеленное газетами дно, он разрыдался. Сквозь всхлипыванье доносились слова:

   – Да, Лешка будет зайцем, так ему родители такой прикид сделали! Анька Пирютина – лиса, у нее хвост на полметра и морда лисья… А у меня – шуба старая!

   В самый разгар причитаний появился Сережка. Увидав выпотрошенные саквояжи и зареванного брата, Сережа моментально взял дело в свои руки.

   – Ну-ка, утри сопли, – велел он, – развел сырость. Костюм медведя? Без проблем, сейчас привезу.

   – Откуда возьмешь? – шмыгнул носом Кирюшка.

   – Мишка знаешь где работает? – спросил Сережка, хватая ключи от машины. – В театре юного зрителя. Вот он и даст костюмчик. Жди, доставлю медведя.

   Повеселевший Кирюшка помчался делать уроки, а я отправилась на кухню, где обнаружила очередной несъедобный обед, вдохновенно состряпанный Люсей, – суп из гречневой крупы, больше похожий на жидкую кашу из ядрицы с вермишелью, и творожная запеканка, смахивающая на гигантский ластик из-за непомерного количества манной крупы. Просто удивительный дар готовить малоаппетитные кушанья!

   Где-то около десяти, когда все, кроме Люси и Ивана, дружно отказавшись от супа и запеканки, разбрелись по комнатам, появился Сережка с огромным пакетом.

   – Ио-хо-хо! – завопил Кирюшка и понесся переодеваться.

   Катя и Юля, севшие в гостиной смотреть телевизор, громко крикнули:

   – Покажись нам!

   Минут через десять, когда на экране очередной секретный агент укладывал штабелями поверженных врагов, Кирюшка влетел в комнату с криком:

   – Ну как?

   Юля разинула рот, Сережка прыснул, я сделала вид, что лакомлюсь попкорном, и быстренько, чтобы не дай бог не пришлось что-либо говорить, набила рот воздушной кукурузой под завязку. Лишь Катя сохранила самообладание и протянула:

   – Просто отлично, настоящий мишка!

   – Клево, – прыгал от восторга Кирка.

   Голос его из-за огромной морды с блестящими глазами и черным клеенчатым носом звучал глухо.

   – Тебе не душно? – поинтересовалась Юля. – Дышать-то как будешь?

   – Жарковато, – пробубнил Кирюшка, – и воняет гадостно, но искусство требует жертв. Главное, медведь настоящий, завтра все от зависти лопнут!

   – Анекдот про американского агента знаешь? – со вздохом спросил Сережка.

   – При чем тут шпион? – удивилась я.

   – ЦРУ заготовило резидента, – пояснил Сережка, – по-русски говорит как россиянин, одет в наше, обстановку десять лет изучал. Ну сбросили его в Сибирь, выходит он в деревню и врет, будто охотник, в лесу потерялся. А бабка, к которой агент в дом вошел, живо милицию вызвала и сдала шпиона. Тот в шоке! Не выдержал и спрашивает: «Бога ради, бабушка, ну как ты догадалась, что я из ЦРУ?» А старушка говорит: «Миленький, в зеркало глянь, ты же негр!»

   – Что-то я не пойму, к чему этот анекдот, – насторожился Кирка.

   – Ты в зеркало глянь, – вздохнул старший брат, – мне Мишка костюм в пакете вынес, я его не разворачивал…

   – Ну? – удивился Кирка, вертясь перед трюмо. – Ну и что?

   – А то, дурья башка, что на тебе костюмчик белого медведя!

   – Ну и что? – переспросил Кирюшка.

   – Как что, – влезла Юля, – белый медведь никак не мог с Красной Шапочкой повстречаться, он на Севере живет.

   – Подумаешь, – фыркнул Кирка, – у нас Маша Гаврюшина – павлин, скажешь, павлины в средней полосе обитают?

   – Нет, – растерянно отозвалась я.

   – То-то и оно, – заявил Кирюшка и, страшно довольный, умчался переодеваться.

   – Хотела бы я поглядеть на этот лес, где соседствуют белые медведи, павлины и Красная Шапочка, – хихикнула Катя.

   – Обязательно увидишь, – пообещала Юля, – спектакль на Восьмое марта покажут.

   Доктор Ростов мог принять меня только в пятницу, поэтому я с утра поехала в журнал «Ваша песня» на поиски Леси Галиной.

   В просторном холле за конторкой с компьютером и тройкой телефонов восседала раскрашенная во все цвета радуги тощая девица. Фиолетовые волосы торчали дыбом, худенькую грудь без всякого признака бюста обтягивал оранжевый свитерок, в уши воткнуто по килограмму железа, а костлявые запястья унизаны браслетами, фенечками и бисерными косичками.

   – Вы к кому? – лениво процедило существо, мерно жуя жвачку.

   – Леся Галина где сидит?

   Не говоря ни слова, секретарша вытянула в сторону руку и ткнула пальцем в одну из дверей:

   – Леся Петровна в кабинете.

   Я пошла в указанном направлении. Очевидно, Галина получила повышение, потому что дверь украшала красивая латунная табличка с надписью «Заместитель главного редактора». Ниже кто-то прикрепил на кнопках вырезанное из упаковки название «Яйцерезка».

   Я хихикнула и толкнула красивую, выполненную под орех дверь. Комнатка оказалась небольшой и утыканной множеством аппаратуры. Компьютер, принтер, ксерокс, факс, сканер и еще парочка каких-то неизвестных мне серых пластиковых ящиков, завораживающе моргавших зелеными лампочками. Если учесть, что у окна помещался огромный письменный стол с грудой рукописей и высокое кожаное кресло, то места для передвижения просто не осталось. Даже для моих сорока пяти килограммов. Приходилось удивляться, как Леся Галина ухитряется протискиваться за рабочий стол, потому что сидевшая передо мной женщина тянула на полтора центнера.

   Бесформенное тело было укутано в просторную черную хламиду, очевидно, Леся пыталась при помощи одежды стать стройней. Большие руки, похожие на булки, держали папку.

   Галина отложила бумаги и грудным голосом поинтересовалась:

   – Вы ко мне? По какому вопросу?

   Я внимательно посмотрела в ее лицо. Мягкие карие глаза, прямой, аккуратный нос, красиво изогнутый пухлый рот и брови, летящие к вискам. Кабы не чудовищная толщина, Леся сошла бы за красавицу. Кстати, и волосы у нее оказались хороши – целая копна смоляных кудрей, а зубы, показавшиеся на секунду, сверкнули белизной, да и цвет лица чудесный – нежно-розовый, персиковый.

   – Вы знали Настю Звягинцеву?

   Леся взяла со стола шариковую ручку и ответила:

   – Конечно, учились в одной группе, а вы кто?

   – Я лежала вместе с ней в больнице. Настя, умирая, оставила письмо, просила его передать брату Егору. Я пообещала, только Звягинцева внезапно скончалась, а адреса брата не оставила. Я хочу выполнить последнюю волю покойной, думала, может, вы подскажете. Настя о вас часто вспоминала, называла лучшей подругой.

   – Да, – вздохнула Леся, – мы дружили с университета, только потом разбежались.

   – Почему?

   – Жизнь развела, – пояснила Галина, явно не хотевшая рассказывать подробности. – Только у Насти не было брата Егора, у нее вообще никого не было, родители умерли, бабушка тоже, лишь дядя остался.

   – Дядя?

   – Ну да, дядя, Платов Лев Константинович, вроде брат покойного отца.

   – Почему же она была Звягинцевой?

   – Это фамилия мужа.

   – Так он Скотинин!

   – Правильно, но Олег – второй супруг, а в первом браке Настя стала Звягинцевой.

   – Она была уже один раз замужем до Лео Ско?

   – Да, выскочила на первом курсе. Только они недолго прожили, меньше полугода, потом развелись.

   – Почему же Настя не сменила фамилию во втором браке?

   Галина усмехнулась:

   – Вам захотелось бы носить благозвучное прозвище – госпожа Скотинина?

   – Да уж, «аристократическая» фамилия, – согласилась я. – Но где найти ее брата? – продолжала я.

   – Нет никакого брата, – вздохнула Леся. – Настена последнее время сильно болела, у нее изменилась личность, выдумывала несуществующие вещи… Никакого Егора нет, письмо можете выкинуть.

   Я в растерянности смотрела на журналистку. Может, я и поверила бы тому, что Настя бредила наяву, но деньги? Тридцать тысяч американских долларов никак нельзя назвать вымыслом. Они существуют на самом деле. Не далее как сегодня утром я щупала подушку, пытаясь услышать хруст купюр. Правда, никакого звука не уловила, но банкноты там, под велюровой наволочкой с вытканной кошкой. Нет, Егор есть, весь вопрос только в том, где его найти…

   Я вышла в приемную, держа в руках записку с примерным адресом Льва Константиновича Платова. Леся не помнила точно ни названия улицы, ни номер дома.

   – У меня феноменальная зрительная память, – объясняла она, чиркая ручкой по бумаге, – если один раз где пройду, всю оставшуюся жизнь дорогу помню. От метро «Динамо» вглубь, мимо парка, потом до светофора…

   Отдав мне план, Леся подняла красивые глаза и сказала:

   – Сходите, конечно, ко Льву Константиновичу, но имейте в виду, Настена обладала больной фантазией. Я ведь с ней очень тесно общалась и ни о каком брате не слышала…

   В приемной я села в кресло и стала обдумывать, куда податься. Раскрашенная девица не проявляла ко мне никакого внимания, просто лениво разгадывала кроссворд. Внезапно дверь, ведущая в коридор, распахнулась, и влетела девчонка в кожаной мини-юбке и зеленой блузочке.

   – Слышь, Петюнчик! – завопила она. – Где наша почта?

   Девица, не отрываясь от журнала, сообщила:

   – В экспедиции.

   – Так сходи за ней.

   – Прямо сейчас?

   – Именно, – обозлилась пришедшая, – причем как можно скорей!

   Секретарша медленно встала, и я увидела, что она громадного роста, небось чуть-чуть не дотянула до двух метров. Тощие мальчишеские бедра обтягивали кожаные брюки. Ноги оказались под стать росту – размер сорок пятый, не меньше. Горестно вздыхая, девица ушла, за ней поплыл тяжелый, удушливый запах «Фаренгейта».

   – Простите, – не выдержала я, – это мужчина?

   Девчонка в мини-юбке хихикнула:

   – ЭТО – нечто, зовут Петя, а уж его половая принадлежность никому не известна. Впрочем, наверное, все же представитель мужского рода, так как пользуется туалетом для джентльменов.

   – Надо же, – продолжала я удивляться, – я приняла его за девушку, сережки, фенечки, макияж…

   – А вы ему скажите, – откровенно смеялась девчонка, – он обрадуется. Впрочем, в нашей редакции педиков полно, можно сказать, других парней нет, кроме девушек, конечно.

   – Не понимаю…

   – А чего понимать-то, – фыркнула мини-юбка, – начальство под себя кадры подбирает. Главный редактор Пусик мальчиков подыскивает, а Леська – девочек.

   – Вы хотите сказать, что Галина…

   – Лесбиянка, – преспокойно заявила журналистка, – активная, я бы даже сказала, страшно активная. На работу берет только тех, кто соглашается ее ублажать. Тут просто вертеп, публичный дом…

   Я посмотрела в злобное личико девицы и не удержалась:

   – А вас, простите, кто нанял, Пусик или Леся?

   Сплетница побагровела, но тут дверь вновь распахнулась, и в приемную влетела толпа галдящих людей. Воспользовавшись суматохой, я выскользнула на улицу.

   Погода неожиданно решила напомнить о том, что февраль – последний зимний месяц. Серое тяжелое небо раздвинулось, и в просвет между тучами выглянуло солнце. С крыш потекли струи воды, под ногами образовались просто моря и океаны… Но при солнечном свете и настроение делается другое.

   Я бодро зашлепала по лужам – можно даже и не пытаться выбирать местечко посуше, под мутными потоками асфальта не видно… Внезапно глаза затормозили на огромном рекламном щите «Лучшие подарки к 23-му февраля в магазине «Колесо», загляни и купи». А ведь и впрямь, скоро День Советской Армии, во всяком случае, так назывался данный праздник раньше. Мужчинам, даже тем, кто никогда не носил воинскую форму, обязательно дарят сувениры. Надо и мне приобрести кой-чего для Сережи и Кирюши, тем более что в кошельке лежат триста долларов, полученных «Луизой Феррари» за молчание.

   Я так давно не посещала промтоварные магазины, что получила самое настоящее удовольствие, бродя по отделам и рассматривая красивые штучки. Нет, все-таки хорошо, что сейчас можно купить любую вещь. Единственная проблема – деньги. Но их, в конце концов, можно заработать. Но после часа шатания по отделам мой энтузиазм слегка завял. Цены выглядели ошеломляюще, несколько раз я не понимала – вот эта цифра с бесконечными нулями цена или какой-то торговый код? Наконец ноги занесли меня в отдел трикотажа, где на длинных палках висели вперемешку мужские и женские вещи. Один костюмчик из приятного на ощупь, шелковистого джерси пришелся мне по душе. И цвет подходящий – так выглядит палая листва в парке… Цена не пугала – всего пятьсот рублей. Впрочем, рядом на вешалке болтался какой-то мешок грязно-серого цвета с ценником – двенадцать тысяч.

   – Будьте любезны, – обратилась я к продавцу, – отчего такая разница в стоимости?

   Парень нехотя подошел к кронштейну и процедил:

   – Первый костюм – дешевая вещь отечественного производства, фабрика «Знамя» выпускает, а второй – итальянский эксклюзив, штучная работа, авторский дизайн.

   Я пощупала «итальянский эксклюзив», потом вывернула швами наружу. Так и есть, из плохо обработанных краев во все стороны торчат гнилые нитки. Продукция же фабрики «Знамя» радовала глаз аккуратнейшей отделкой.

   Решив, что носить изделие ярлычком наружу все равно не стану, я схватила пятисотрублевый костюм и вошла в одну из примерочных. Интуиция не подвела – и юбка, и жакет сидели превосходно. Я принялась, изгибаясь, рассматривать себя со всех сторон. Купить или не купить? Просто гамлетовские размышления. С одной стороны – выглядит изумительно, словно на меня сшит, с другой – жалко пятисот рублей, с третьей – я совсем поизносилась, с четвертой – лучше приобрести Кирюшке ботинки «Крокодил», он давно о них мечтает… В соседней примерочной двое мужчин решали похожую проблему. Один бубнил:

   – Этот взять или синий?

   Второй буркнул:

   – Угу.

   Первый продолжал:

   – Может, и бордовый прихватить?

   – Угу.

   – Дай, коричневый погляжу…

   – Угу.

   – Теперь тот, зеленый.

   – Угу.

   – Может, лучше синий?

   – Угу.

   – Слушай, Олег, – обозлился первый, – ты говорить разучился.

   – Знаешь что, – прошипел второй, – давай, Горка, выбирай быстрей, мне недосуг.

   При звуках этого голоса я замерла. У меня редкая, потрясающая слуховая память. Мало того что, как профессиональный музыкант, я слышу в оркестре каждый инструмент, так еще и моментально запоминаю голоса. А невидимый мужик тем временем продолжал:

   – В твоем Кукуево только и выпендриваться.

   – Заткнись, – огрызнулся первый, – и давай бабки, быстро.

   Я тихонько отогнула занавеску и в образовавшуюся щелку увидела Лео Ско и довольно плотного блондина с противными влажными губами.

   – Забирай, – сказал Олег и сунул тому толстую пачку зеленых купюр, – забирай, шантажист.

   – Между прочим, я твой брат, – хмыкнул блондин.

   – Вот что, Горка, – пробормотал Лео, – последний раз даю!

   – Ха, – нагло ответил брат, и они вышли из примерочной.

   Пару минут я переваривала информацию, потом вылетела в торговый зал прямо в костюме. Горка! Наверное, уменьшительно от Егора, брат Олега! Вот кого имела в виду Настя! Интересно, почему Скотинин ничего не сказал о его существовании; но задумываться было недосуг.

   – Здесь только что были мужчины, – накинулась я на продавца.

   – Тут целый день покупатели ходят, – резонно возразил тот.

   – Блондин толстый и еще темненький такой, из примерочной вышли…

   – Ушли.

   – Куда?!

   – Мне не докладывали, – хмыкнул парень и перевел разговор на другую тему. – Костюмчик брать будете?

   Но я уже неслась к выходу, не обращая внимания на истошный визг сигнализации. Выскочив из отдела, я побежала было вперед, но через несколько метров остановилась. Кругом бурлила толпа. Десятки мужчин и женщин роились возле витрин… Отыскать в этой мешанине Егора и Олега было просто невозможно!

   – Вот она! – раздался над ухом громовой голос, и крепкие руки вцепились в плечи. – Стой, ворюга!

   – Кто? Я?

   – Нет, я, – издевательски произнес огромный мужик в черной форме охранника, – убежать решила, шалава…

   Тут только до меня дошло, что я стою метрах в двухстах от входа в секцию трикотажа в симпатичненьком костюмчике цвета палой листвы, а вокруг разинули рты в ожидании скандала зеваки.

   – Давай, давай, двигай, – пнул меня секьюрити.

   – Как вы смеете!

   – Шевелись, ворюга, – велел охранник.

   Следующий час я потратила на объяснения с директором отдела.

   – Поймите, я увидела знакомого и машинально побежала за ним, забыв про все.

   – В нашем костюме, – вздохнул хозяин.

   – Я оставила в примерочной кабинке свою одежду и сумочку с деньгами. Ну, это же не логично!

   – Жора, посмотри, – велел директор.

   Прошло несколько минут, и нелюбезный парень принес мои старенькие джинсы, пуловер и куртку. Мальчишка держал их на вытянутых руках, словно боялся испачкаться.

   – Вот, – сообщил он и бросил одежонку на диван.

   – Да, – протянул хозяин, – дорогой прикид бросили, впору на помойку нести.

   Я обозлилась.

   – Где сумка?

   – Не было ничего, кроме одежды, – хихикнул парень и добавил: – Ты, тетка, пургу не гони, или оплачивай костюм, или милицию вызовем!

   – Значит, саквояжик украли! – не успокаивалась я. – Маленький такой, пухленький, под лак…

   – Ну так как? – поинтересовался директор. – Расплачиваться будем?

   Я полезла во внутренний карман куртки. Всегда храню деньги в разных местах, часть лежит в сумочке, на всякий случай, а те, что предназначены на хозяйственные расходы, – в куртке. Я делаю это не потому, что опасаюсь воров, просто, когда вся сумма под рукой, покупаю всего больше, чем надо. Вот и сегодня я собиралась пойти на оптушку.

   Директор взял пятисотрублевую купюру и отрезал:

   – Можете быть свободны!

   Провожаемая презрительным взглядом продавца, я вылетела из отдела и, не задерживаясь нигде, понеслась на улицу. Холод моментально схватил за коленки. Зимой я практически никогда не надеваю юбку, предпочитаю брюки, хорошо хоть сегодня не так морозно, да и колготы теплые. Переведя взгляд на ноги, я вздрогнула и чуть не разрыдалась. По извечной женской привычке я надела под джинсы рваные колготки. Раздеваться мне не перед кем, а дорогие «Омса-велюр» жалко! В голову сразу пришел анекдот: «У армянского радио спросили, кто такая «шикарная дама»? Ответ – та, у которой под брюками целые колготки». Кстати, а где мои джинсы и пуловер? Лежат себе преспокойненько у директора на диване! Я вылетела вне себя из кабинета, прихватив только куртку. Может, вернуться и переодеться? Ну уж нет, пусть подавятся моей одежонкой! И, гордо сверкая дырками на черном трикотаже, я двинулась к метро.

   Но на входе меня поджидало новое унижение. В карманах – ни копейки, пришлось жалобно умолять дежурную:

   – Понимаете, сумочку украли. Там все – ключи от квартиры, кошелек, сделайте милость, пустите бесплатно!

   Пожилая женщина в форменной одежде окинула взглядом мою довольно грязную китайскую куртку, потом уставилась на почти голые колени.

   – Ключи, говоришь, и деньги, – усмехнулась она, – давай ступай отсюда, бомжа убогая.

   – Вы не имеете права прогонять пассажира!

   – Ты не пассажир, – рявкнула женщина, – а побирушка. Покупай билет и езжай.

   – Так денег нет…

   – Нет денег, нет и метро! – пояснила дежурная и добавила: – Вали отсюда, пока милиция не пришла.

   Я встала у кассы и робко попросила у дамы в красивой нутриевой шубе:

   – Будьте любезны, не могли бы вы одолжить мне на проезд?

   – Молода еще милостыню просить, – хмыкнула та и ушла.

   Заветные рубли не дала и девушка в вязаной шапочке. И парень в дубленке, и мужик с роскошным кейсом… А еще уверяют, будто нищие отлично зарабатывают! В конце концов, совершенно отчаявшись, я тронула за рукав худенького мальчишку с ранцем примерно Кирюшкиного возраста. Подросток вздохнул и отсчитал монетки.

   – Спасибо тебе! – с чувством воскликнула я, покупая билет на одну поездку.

   – Не за что, – буркнул паренек, потом глянул на мои колготы и добавил: – Вы бы колоться бросили, небось дети есть.

   – Почему колоться? – удивилась я.

   – Ладно, – махнул рукой паренек и добавил: – Лучше о родных подумайте, им тяжело, когда мать такая.

   Бросив эту не по-детски суровую фразу, парнишка исчез в водовороте людей. Я осталась стоять у автоматов. Сегодня же выстираю куртку!

   Ночью, глядя, как по потолку ползают тени, я размышляла о создавшейся ситуации. Как жаль, что пропала сумочка, потому что там была бумажка с адресом Платова Льва Константиновича, придется вновь ехать к Лесе… Да еще триста долларов аукнулись, не говоря о ключах, проездном и расческе. Плюс губная помада, подводка, пудра… Косметика у меня отличного качества, самый настоящий Диор, купленный в фирменном представительстве. Сережкин подарок на Новый год. А еще паспорт! И в маленьком кармашке лежит самодельный носовой платочек с вензелем «Е.Р.», Кирюшка вышил мне к празднику. Отчего-то кусочка батиста с неровными буквами было больше всего жаль.

   Пошмыгав носом, я решила, что это судьба, и переключилась на иные проблемы. Значит, у Олега есть брат Егор, так почему он мне о нем не рассказал? А я и не спрашивала! Хотя более чем странно, мог и отреагировать на знакомое имя. Ну как-нибудь так: «У Насти брата нет, а у меня есть».

   Нет, он молчал. Причем Наташа тоже, значит, у нее двое детей? И она бросила одного ради другого? Впрочем, такое случается.

   Повертевшись под одеялом и поскидывав на пол по очереди Мулю и Аду, я приняла решение. Завтра поеду в это Разино и узнаю все про семью Скотининых. Наташа обронила, будто продала квартиру на улице Ленина в доме 1… Вот с этого адреса и начнем. В домовой книге записи остаются на века… Найду Егора, поболтаю с ним. Может, это, конечно, и глупость, но пока он единственный мужчина с подобным именем, попавшийся на моем пути. Правда, Олег называл брата Горка, но это скорей всего – детское, уменьшительно-ласкательное от Егора…

   До Разино оказалось не два, а все три часа на электричке. Шумная вокзальная площадь гомонила, по ее периметру тянулись разноцветные палатки со всякой всячиной – фруктами, хлебом, окорочками и молочными продуктами. Надо же, будто из Москвы не выезжала, тот же пейзаж и почти те же цены, ну, может, на рубль меньше.

   Улица Ленина, которую разинцы не собирались переименовывать, тянулась прямо от вокзала вниз к набережной. И тут меня поджидал сокрушительный удар. Дом номер один принадлежал местному Дому культуры. «Центр досуга» – было написано на аляповатой вывеске огромными золотыми буквами.

   Я зашла внутрь и тут же узнала от словоохотливой гардеробщицы массу интересных вещей. В этом здании всегда размещалось учреждение культуры, другой улицы Ленина в Разино нет…

   Выйдя на улицу, я решительно двинулась в сторону городской мэрии. Умру, но узнаю правду от начальника паспортного стола.

   Честно говоря, мне просто повезло. Майор Филимонов, отвечавший за порядок в документах жителей города, свалился с гриппом. Его замещал щупленький лейтенант, белобрысый, с постоянно шмыгающим красным носом. Он внимательно выслушал мою историю, слегка приоткрыв рот. Очевидно, пареньку в детстве не удалили аденоиды.

   – Только вы можете мне помочь, – судорожно мяла я в руках носовой платок, – только вы, больше обратиться не к кому…

   – Не волнуйтесь, – пробормотал капитан, – рассказывайте по порядку.

   – Год тому назад, – завела я, – господа Наталья и Олег Скотинины дали мне денег в долг.

   Я, оказывается, покупала квартиру, а Скотинины – мои близкие друзья. Деньги брала на два года, и никакого процента с меня не попросили. Сейчас дела пошли прекрасно, нужная сумма набралась, и я решила отдать долг. Но вот незадача – дома у Скотининых, по адресу Разино, ул. Ленина, дом 1, я никогда не бывала, а телефонную книжку потеряла. Скотинины люди крайне деликатные и никогда не позвонят сами, чтобы не смущать должницу. Я приехала в Разино, а на улице Ленина в этом доме…

   – «Центр досуга», – вздохнул капитан.

   – Вот именно, – радостно подхватила я, – скорей всего, я перепутала, может, номер два…

   – Там автовокзал.

   – Три…

   – Школа рабочей молодежи…

   – Господи, – заныла я, – ну что же делать, такие деньги!

   – Большая сумма? – поинтересовался мент.

   – Тридцать тысяч долларов, – сообщила я и, увидав, как вспыхнули огнем не только уши, но и шея собеседника, быстренько добавила: – Только у меня их с собой нет, естественно!

   – И чем я могу помочь? – вздохнул капитан.

   – Поглядите в документах, где они прописаны…

   Пару секунд молоденький сотрудник колебался. Видя его сомнения, я всхлипнула и вытащила из кармана носовой платок. Очевидно, белобрысенький терпеть не мог сопливых баб, потому что сердито пробормотал:

   – Только реветь не надо.

   – Не буду, – быстро согласилась я.

   – Значит, Скотинины Надежда…

   – Наталья, Наталья Андреевна.

   – Год рождения?

   Я призадумалась. Сыночку, скорей всего, лет тридцать, значит, маменьке за пятьдесят, хотя выглядит она превосходно.

   – Примерно 1945-й…

   – Что значит примерно? – изумился милиционер.

   – Точно не знаю.

   – Так, а он, Олег Скотинин, отчество сообщите.

   – Не знаю, – растерянно пробормотала я и постаралась объяснить, отчего не в курсе, как зовут мужа любимой подруги. – Наташенька родила вне брака, и я никогда не видела ее любовника. Олег молодой, его пока только по имени зовут.

   – Ладно, – вздохнул капитан, – попробуем, хорошо хоть ваши знакомые не Ивановы!

   Примерно полчаса я провела в коридоре, сидя на отвратительно жесткой деревянной лавке. Прямо перед моими глазами висел плакат «Внимание – розыск». Я уставилась на фото. Парочка плохо отпечатанных изображений, как теперь принято говорить, лиц кавказской национальности. Интересно, как можно вычислить преступника по таким снимкам? Три почти идентичных лица глядели со стенда. Впрочем, в самом углу помещался вполне внятный снимок. Простоватое, какое-то милое лицо, нос картошкой и круглые глаза со слегка припухшими веками. Мягкий рот и подбородок без четких очертаний выдавали простодушную натуру с не слишком сильной волей. Интересно, в чем мог провиниться этот самый обычный парнишка, на вид чуть младше Сережки.

   Я встала и подошла поближе, чтобы прочитать мелкие буковки под изображением. «Козлов Андрей Петрович, 1978 года рождения, разыскивается за совершение тяжких преступлений. Особые приметы – крупное родимое пятно под левой лопаткой.

   При задержании проявлять осторожность, преступник вооружен».

   Я так и ахнула! Серийный убийца, а какое приятное лицо. Ни секунды не сомневаясь, я пошла бы с таким милым парнем через лес или темный пустырь. Да уж, ну и разочарование. Но еще большее разочарование поджидало меня впереди. Щупленький капитан заявил:

   – Никаких Скотининых в Разино не значится.

   – Переехали, – фальшиво ахнула я, – а где они раньше проживали? Пойду поспрашиваю соседей, может, в курсе, куда Наташа отправилась…

   – Вы неправильно поняли. Они вообще никогда у нас не прописывались.

   – Не может быть, – пробормотала я.

   – Очень даже может, ни одного человека с фамилией Скотинин в Разино не было. Городок-то у нас не слишком большой, люди по большей части на виду. К тому же раз вам такую сумму в долг дали, следовательно, они хорошо зарабатывают, удачно бизнесом занимаются, таких тут вообще единицы.

   – Разино в области одно?

   – В Московской да, а за всю Россию не поручусь.

   Страшно расстроившись, я побрела на вокзал и принялась изучать расписание поездов. Но сегодня определенно был не мой день. Следующая электричка на Москву шла только в семнадцать часов.

   – Что мне делать? – растерянно спросила я у кассирши.

   – Беги на автовокзал, автобусом доберешься, – присоветовала та.

   Я кинулась в указанном направлении, но вновь потерпела сокрушительную неудачу. Один экспресс только что отошел, другой отправлялся после шести.

   Вернувшись в вокзал, я плюхнулась на одно из отвратительных пластиковых кресел в зале ожидания. Делать нечего, судьба. Придется ждать поезда, а пока почитаю газету или схожу в буфет. Время тянулось томительно, я вяло перелистывала «Алфавит», когда над головой загремел голос:

   – Внимание, поезд на Москву прибывает на первый путь. Стоянка три минуты, отойдите от края платформы, повторяю…

   – Состав в столицу? – обрадованно спросила я у мужика, уставившегося в томик Марининой.

   – Сидите спокойно, – ответил тот, – это не электричка, а пассажирский.

   – Какая разница, – удивилась я, – билет можно купить?

   – Наверное, – бормотнул мужчина, не отрываясь от детектива. – Только стоить он будет в четыре раза дороже, чем на электричку. Впрочем, если вы такая богатая….

   Но я уже неслась к кассе. Билет и впрямь оказался дороже, однако жадность, поднявшая голову, была задавлена мной сразу. Вместо трех часов пассажирский идет всего пятьдесят пять минут, и я смогу лечь на полку в теплом вагоне, а не дрожать от холода на деревянном сиденье.

   Страшно довольная собой, я влезла в вагон, нашла третье купе и, плюхнувшись на сиденье, увидала, как мимо начали медленно проплывать грязноватые домики Разино.

   – Чаек не желаете? – всунула в купе голову проводница. – есть «Липтон» и «Пиквик». Если хотите перекусить, предлагаю суп-лапшу в стакане, пюре…

   Она еще довольно долго перечисляла ассортимент. Да, времена сильно переменились. В прежние годы пассажир мог рассчитывать лишь на стакан кирпично-красного чая, получившего свой дивный цвет не из-за качественной заварки, а из-за добавленной в чайник пищевой соды, да на два крохотных кусочка сахара, уложенных в обертку с надписью «Министерство путей сообщения».

   – Слышь, тетя, – раздалось сверху, и перед моим носом появились две босые пятки, – сделайте мне куриный супчик.

   – Ща, сыночек, – подхватилась проводница и скрылась.

   Раздался легкий скрип, и с верхней полки спрыгнул парень. Увидев меня, он приветливо улыбнулся.

   – Добрый день. Вот проголодался.

   Я почувствовала, как невидимая рука сжала горло. Напротив меня стоял особо опасный Козлов Андрей Петрович 1978 года рождения. Простоватое милое лицо, нос-картошка и круглые глаза со слегка припухшими веками, мягкий рот, подбородок без четких очертаний…

   – В Москву? – улыбнулся Козлов.

   – Да, – пискнула я и схватилась за ручку двери.

   – Вы куда? – удивился уголовник. – А чай?

   – Голова заболела, – пищала я, чувствуя, как по спине противным липким ручейком змеится пот. – Пойду у проводника таблетку попрошу.

   – Погодите, – сказал парень, – не надо проводника, сейчас дам анальгин.

   – У меня на него аллергия, – выпалила я и выскочила в длинный коридор.

   Проводница помешивала пластиковой ложечкой содержимое высокого белого стакана.

   – В третьем купе убийца! – выкрикнула я.

   Баба ойкнула и уронила стаканчик. Желтоватая жидкость мигом впиталась в грязноватый темно-бордовый коврик с черным узорами, на поверхности осталась горка лапши, похожая на дымящихся белых червяков.

   – Как убийца? – сипло переспросила проводница.

   – Козлов Андрей Петрович, при задержании следует проявлять осторожность, он вооружен и очень опасен…

   – Сиди тут, – велела женщина и убежала.

   Я осталась в служебном купе, клацая зубами то ли от страха, то ли от холода. Наконец дверь загрохотала, и появилось двое мужчин.

   – Идите назад в купе, – велел один.

   – Как бы не так, – принялась сопротивляться я, – убьет меня, маньяк!

   – Ничего он вам не сделает, – пояснил второй, – небось не дурак. До Москвы остановок нет, куда ему деться, ежели вас пристрелит? Вы ему что сказали?

   – Пошла к проводнику за таблетками от головной боли.

   – Вот и возвращайтесь, а то неладное заподозрит.

   – Но…

   – Не волнуйтесь, мы проследим!

   На подкашивающихся ногах я добрела до купе и рухнула на полку со стоном.

   – Надо же, как вам плохо, – участливо заметил убийца, – сейчас чаек принесут.

   В ту же секунду синяя от ужаса проводница всунула в дверь два стакана: один с заваркой, другой с супом.

   – Деньги возьмите, – крикнул парень.

   – Потом отдадите, – взвизгнула тетка и испарилась.

   Парень принялся хлебать лапшу, дуя на ложку.

   – Чаек-то остывает, – обратился он ко мне, – пейте.

   – Спасибо, – проблеяла я, усаживаясь подальше от столика и поближе к двери. – Я люблю холодный.

   Если захочет напасть, я постараюсь выскочить в коридор…

   – На вкус и цвет товарищей нет, – философски заметил киллер и рыгнул.

   Я вжалась в койку. Господи, помоги, спаси и сохрани, отведи беду, по щучьему веленью… Нет, последнее, кажется, не божественное…

   Пока я пыталась вытащить из глубин памяти хоть какую-нибудь молитву, убийца встал и, легко подтянувшись на руках, закинул тренированное тело на верхнюю полку, потом раздался шорох газеты. Я слегка перевела дух… Так мы добрались до Москвы: абсолютно невозмутимый Козлов и я, трясущаяся от каждого шороха.

   Когда поезд начал въезжать на перрон, за дверью послышался шум, и в купе вошло четверо милиционеров.

   – Документы предъявите, – велел самый старший.

   Я ледяной рукой протянула бордовую книжечку. Патрульный бросил в нее мимолетный взгляд и сообщил:

   – Можете следовать.

   На четвертой скорости я вылетела из вагона и, не чуя под собой земли, понеслась вперед, но ноги неожиданно отказались повиноваться, и, чтобы не рухнуть, мне пришлось прислониться к серому столбу в грязных потеках. Глаза машинально регистрировали происходящее. Вот из поезда выходят менты, волоча Козлова.

   – Вы чего, ребята, белены объелись? – возмущается парень и тут же получает по шее.

   Бегущие мимо пассажиры с любопытством поглядывают на патрульных, даже тетка, торгующая пирожками, приоткрыла рот. Живописная группа исчезла в конце перрона. Я отмерла и поковыляла к зданию вокзала. Нет, какой ужас! Ехала в одном купе с особо опасным преступником, находилась, можно сказать, на волосок от смерти. Потом появились иные эмоции. Ну и ну, хороши же наши органы МВД! Хрупкая, скромная, тихая женщина наводит их на след давно разыскиваемого Козлова – и что? А ничего, даже спасибо не сказали… Не говоря уже о ценном подарке или денежном вознаграждении! Ну хоть грамоту дайте! Стану ее всем показывать и хвастаться…

   Дойдя до буфета, я, соблазнившись аппетитными пирожками, зарулила внутрь и решила пообедать. Пить хотелось ужасно, чай, поданный проводницей, так и остался на столике…

   Я дула на горячую жидкость, чувствуя, как медленно уходит напряжение. В голове начали появляться трезвые мысли. Ну надо же, абсолютно безрезультатно смоталась в такую даль! Интересно, сколько в нашей стране городов называется Разино? Вот сейчас доем и отправлюсь в библиотеку имени Ленина, возьму атлас…

   – Прикиньте на минутку, – раздался над головой голос, – какая со мной штука приключилась!

   Я оторвала глаза от пластикового стаканчика с кофе и чуть не лишилась рассудка. Рядом с подносом в руках стоял Козлов.

   – А-а-а, – застонала я.

   – Эта проводница, коза безмозглая, – продолжал парень, – отчего-то решила, что я уголовник, и стукнула в легавку!

   – Так вы не убийца Козлов? – вырвалось у меня.

   Парень отложил надкушенную булочку и сказал:

   – Упаси господи, я медик, учусь на терапевта. Извините, не представился, Стас Рассказов, абсолютно положителен, не судим, не привлекался, не пью, не курю… Вот влип!

   – Ну Козлов – просто ваш двойник, – не успокаивалась я.

   Рассказов хмыкнул:

   – Ага, и в ментовке то же самое сказали, вот мне радость-то! Ладно, хоть сразу отпустили. У них компьютер стоит, сняли отпечатки пальцев, сравнили и вытолкали, даже не извинились. Хотел пойти проводнице по шее накостылять, да передумал.

   – Извините, – пролепетала я.

   – За что? – удивился парень. – То-то вы всю дорогу в угол жались, я грешным делом подумал – совсем больная. Небось проводница запугала? Я и подошел-то сейчас, чтобы успокоить.

   Он впился безупречно белыми зубами в мякиш. Аккуратно поставив полный стаканчик на столешницу, я сказала:

   – Я тороплюсь домой…

   Рассказов закивал:

   – Счастливого пути.

   Боясь обернуться и испытывая чудовищную жажду, я побежала к метро. Нет, определенно сегодня не мой день!

   Визит в главное книгохранилище страны лишь усугубил проблему. Во всей необъятной России не нашлось более ни одного Разино. Разинск, Разинская пустошь, Разиногорье, Разинокамск и еще парочка мест, название которых начиналось с сочетания «Разин…». Но Разино одно, то самое, где я только что побывала.

   В полном унынии я пошлепала на выход и, натягивая куртку, уставилась на экранчик маленького переносного телевизора, который с самозабвением смотрела пожилая гардеробщица.

   – Ух ты, ах ты, – вопила там под аплодисменты зала бойкая старушка в цветастом платочке, – все тут космонавты!

   – Во дает, – восхитилась гардеробщица и поглядела на меня. – Ай да бабка.

   – Что? – на автопилоте поинтересовалась я.

   – Конкурс частушек, а какие забористые!

   Пока я натягивала шапку, на экране сменилась картинка. Сдобная, пышнотелая девушка, азартно топая колонноподобной ногой, выкрикнула:

   – Во, – вновь обрадовалась старушка, – во отчебучила.

   Но мне внезапно стало жарко. Кукуево!

   Я отлично помню, как Олег сказал брату: «Хватит выбирать, в твоем Кукуево любая дрянь хороша».

   Или что-то вроде этого. Честно говоря, я подумала тогда, что Лео употребил название Кукуево просто так. Ну роняют же иногда люди фразы типа: «он из Тьмутараканска» или «она прибыла из Зажопинска». А вдруг Кукуево существует на самом деле?

   Сунув продолжавшей веселиться бабульке куртку, я скорым шагом пошла назад за атласом. Представьте, Кукуево нашлось сразу. В справочнике значилось – поселок городского типа. Я посмотрела на год его издания – 1984-й!

   Да, либо Кукуево разрослось до города, либо совсем захирело. Находился поселок в Калужской области, и, судя по карте, его окружал лес.

   Потом мне в голову явилась еще одна гениальная мысль, и я заказала у приветливой библиотекарши подборку материалов о Лео Ско. Мило улыбаясь, девушка выложила на стол штук тридцать журнальных и газетных вырезок. Целый час я внимательно изучала материалы и пришла к выводу, что все они безумно похожи, а главное, все содержат совершенно одинаковые сведения о детстве и юности Лео.

   Родился и прожил большую часть жизни не в Москве, папа – военный, скончался, когда мальчику едва стукнуло пять лет, мама – учительница музыки. Ни слова о жене, свадьбе и смерти Насти, хотя последняя заметка вышла вчера. Впрочем, не было и никаких скандалов, столь часто возникающих вокруг звездных имен. Похоже, что Лео вел правильный образ жизни – не пил, не кололся, не дрался с милицией, не нарушал правила дорожного движения и не ходил по проституткам. Никто не обвинял его в голубизне, но длинный список покоренных баб не публиковался. Правда, кое в каких статейках мелькали строчки: «Наш супермодный Лео явился на вечеринку в невероятном прикиде – расшитых кальсонах и, как всегда, с очаровашкой Настей Звягинцевой». Но мне показалось, что корреспондентов больше занимает вопрос об одежде Олега, чем о его спутнице. О Насте говорилось вскользь, мимоходом…

   И еще одна настораживающая деталь! Во всех материлах о, так сказать, домосковском периоде жизни Лео говорилось вскользь. И, что уж совсем непонятно, в статьях указывались разные места рождения кумира – Разинское, Разинодолье, Разинословск. Но я-то, изучившая атлас вдоль и поперек, знала, что таких городов и поселков нет.

   Умножив в уме тридцать статей на триста долларов, я вздохнула. Да, Наташе пришлось изрядно потратиться, чтобы заткнуть рот желтым изданиям, падким на сплетни.

   Хотя одно как раз понятно. Имидж молодого, отвязного певца, обаяшки и любимца девчонок, никак не предполагает наличие жены. Кстати, многие артисты не признаются в том, что имеют пару. За примерами далеко ходить не надо. Лайма Вайкуле почти двадцать лет живет с одним мужчиной, называя его «мой верный друг», двое женатых на-найцев прячут своих спутниц жизни так, как в СССР хранили формулу ракетного топлива, Олег Газманов напустил такого тумана вокруг сопровождающей его блондинки, что бедные журналюги даже растерялись: сегодня говорит одно, завтра другое, послезавтра третье, называет разные имена, а дама-то одна! А все, чтобы не потерять поклонников и поклонниц. Бывают, правда, исключения – Александр Малинин и Эмма, Алла Борисовна и Филя, но Лео Ско принадлежал к другой когорте и предпочитал помалкивать о семейном счастье.

   Домой я вернулась около девяти и поразилась полной, какой-то неправдоподобной тишине.

   – Есть кто живой?

   Послышался стук, и Юля вышла в коридор.

   – Где все?

   – Сережка повез гостей и Кирку в пансионат «Красные горки»

   – Куда?

   – Сережке предложили провести семинар в выходные дни, что-то о рекламе в системе банковских услуг, – пояснила Юлечка, – вот он и прихватил всех с собой, оставил только меня.

   – А Катя?

   – Тоже поехала, даже собак взяла.

   Тут только я поняла, что ни Рейчел, ни мопсы не выскочили с радостными повизгиваниями навстречу, не блестели нигде и свежие лужи.

   – Надеюсь, что в этом пансионате полы не застелены красивым покрытием, – продолжала веселиться Юля, – иначе после визита Муму им придется покупать новый ковролин.

   Вот это точно!

   – Все-таки хорошо иногда остаться одной, – бормотала Юля, ковыляя за мной на кухню, – конечно, я очень люблю Сережку, но так приятно, когда кровать целиком в твоем распоряжении. Значит, так, для начала вымою голову, потом заползу под одеяло вот с этой коробочкой замечательных конфет «Коркунов», обложусь со всех сторон любовными романами, включу телик, и никто не помешает мне ловить кайф.

   Я глянула на нее и закивала. Все в этом плане прекрасно, кроме любовных романов, в моей кровати оказались бы детективы… Кстати, создавшаяся ситуация меня тоже устраивает целиком и полностью. До Калужской области не ближайший путь, да еще неведомое Кукуево, естественно, находится далеко от железной дороги. За один день, даже если выехать в 6 утра, явно не управиться, придется ночевать в Калуге…

   Представляю, сколько вопросов задали бы мне домашние. Куда? Зачем? Кто велел? А так, только одна Юля, и я хорошо знаю, что ей сказать…

   – Слышь, Юлечка, – залепетала я, глядя, как она ставит чайник. – Тут такое дело, никогда бы не попросила, но очень нужно, только ты…

   – Говори прямо, – велела Юля, – не дрожи, что случилось?

   Я принялась вертеть в руках чайную ложечку, изображая крайнее смущение.

   – Ну?

   – Прямо и не знаю, с чего начать…

   – С самого начала, – ухмыльнулась Юля и быстро добавила: – Впрочем, знаю, ты влюбилась.

   Я захихикала.

   – Ладно, ладно, – заверещала Юля, – быстро рассказывай…

   – Только, пожалуйста, ни слова нашим.

   – Конечно, – пообещала она, – понимаю, не дура, не волнуйся, мне можно доверять…

   Вкратце история звучала так. В консерватории рядом со мной сидел приятный молодой человек, блондин, высокий, стройный, с голубыми глазами. Сейчас парень – банкир, не женат, сирота и крайне мной заинтересовался. Пока мы находились в букетно-конфетной стадии, ситуацию удавалось весьма успешно скрывать от домашних, но вчера он предложил провести выходные на его роскошной даче, кстати, с бассейном, сауной и теннисным кортом… И вот я всю голову сломала, мучаясь, что бы придумать этакое…

   – Здорово вышло, – прервала Юля, – поезжай, отрывайся по полной программе. – А как его зовут?

   На секунду я замешкалась, придумать имя любовнику как-то не догадалась.

   – Ну, – поторопила Юля и обиженно протянула: – Говорить не хочешь?

   – Что ты! Иван! Его зовут Иван!

   – А фамилия?

   – Иванов!

   – Иван Иванов?

   – Да!!!

   – Интересное сочетание, – хмыкнула девушка и велела: – Ну-ка, покажи, какие вещи ты собираешься с собой брать?

   – Честно говоря, я не думала…

   – Не думала, – передразнила Юля. – Ты вообще о шмотках не волнуешься! Помни, мужики любят глазами!

   И, крепко ухватив меня за руку, Юлечка поспешила в свою комнату. Я покорилась. Надо же, мужчина любит глазами! Я всегда считала, что у лиц противоположного пола для этого есть совершенно другой орган, на котором природа не предусмотрела глаз.

   Целый час Юленька потрошила шкаф, прикладывая ко мне кофточки, юбочки, свитерочки… Теперь мне стало понятно, отчего многие модели спиваются или садятся на иглу. Выдержать работу «вешалки» просто невозможно.

   – Так, – бормотала Юля, – берем синенький, желтенький, красненький и зеленый пуловер, джинсы, слаксы, бриджи, халатик, туфли, вот это платье с голой спиной, еще пояс с подвязками…

   – Слушай, – попыталась я остановить поток, – я еду всего на два дня, и зачем пояс с подвязками? Я не ношу чулки…

   Юля глянула на меня широко распахнутыми глазами.

   – Лампа, ты дура? Для эротики. Медленно-медленно распахнешь халат, а там кружевное боди и пояс, а потом ты очень эротично начнешь его расстегивать… Да твой Иван Иванов в корчах свалится!

   Вот именно, потому что, случись такая ситуация на самом деле, я обязательно запутаюсь в резинках и крючках…

   – Еще на, держи, – и Юля сунула мне в руки какие-то лоскуты.

   Я осторожно принялась разглядывать непонятные штуки. Четыре кусочка ткани на тесемочках. Два поменьше, один побольше, а последний скорей мешочек из шелковистой темно-зеленой ткани.

   – Это что?

   – Купальник и ночнушка, – пояснила она. – Очень сексуальные!

   В результате дорожная сумка набилась доверху.

   Напоследок Юля протянула коробочку:

   – Вот, может, твой Иванов не позаботится!

   – Что там?

   – Презервативы.

   – Совершенно не нужно!

   – А СПИД? – возразила Юля. – Не станешь же ты у него анализ крови требовать. Ты, Лампа, брось, сейчас не прежние времена, главное – безопасность!

   – Тебе-то они зачем, ведь ты таблетки пьешь!

   – Женька Сережке в подарок привез из Америки, со вкусом банана!

   – Господи, – изумилась я, – их что, жевать надо?

   Секунду Юля глядела на меня круглыми глазами, потом вздохнула:

   – Знаешь, Лампудель, ты просто пещерный человек!

   В общем, в субботу ровно в семь я стояла на лестничной клетке, чувствуя, как тяжеленная сумка оттягивает руку. Поколебавшись немало, я позвонила в соседнюю квартиру. Загремел замок, высунулась растрепанная Нина.

   – Что случилось?

   – Можно у вас сумочку до понедельника оставить?

   – Брось на стул, – отчаянно зевая, разрешила она.

   Я швырнула саквояж и помчалась на вокзал с маленьким ридикюльчиком, где свободно уместились кошелек, детектив и расческа.

   В огромном расписании на Киевском вокзале поезда до Кукуево не было. Вернее, не было станции с таким названием. Нужно сесть в состав Москва–Киев и добраться до городка Шерстнев, далее автобусом, или на машине, или на телегах, а может, на палочке верхом. Впрочем, был еще один вариант. На электричке добраться до Калуги, а там опять на перекладных. Я склонилась в пользу электрички и оказалась права. Попала я в какой-то удивительный поезд с самолетными сиденьями, буфетом и биотуалетом. Это был экспресс, летевший к Калуге без остановок. Словом, я чудненько провела время, наслаждаясь новеньким детективом Поляковой. Но в Калуге хорошее настроение покинуло меня разом. До Кукуево ничего не ходило. Кассирша на автовокзале долго листала какой-то справочник, потом заявила:

   – Нет такого места!

   – Как нет? – возмутилась я. – Между Зябликово и Вороново.

   – Ну и езжай до Вороново, – присоветовала тетка.

   Я полезла в автобус и почти час тряслась на ухабах, наконец впереди замелькали однотипные серые блочные дома. Выпав из автобуса, я первым делом кинулась искать туалет. Но за дверью с косой буквой Ж открылся такой пейзаж, что я не рискнула войти внутрь, а принялась спрашивать аборигенов, как добраться до Кукуево. Этого не знал никто. Ни тетка с пирожками, ни мужик с газетами, ни девчонка с фруктами. Спасение пришло в лице мальчишки лет десяти, тащившего огромный рюкзак.

   – Кукуево, – обрадовался паренек, – я знаю, там из нашего класса Лена Мамонова живет, и ее все дразнят. Частушку про топор слыхали?

   Я кивнула и спросила:

   – А где Лена?

   – Так в школе, уроки сейчас.

   – Где это?

   – Вон дом желтенький, через площадь.

   – Пошли, – велела я.

   – Куда?

   – Ты небось на занятия торопишься?

   – Нет, – протянул мальчишка и добавил: – Мамка без работы сидит, а я на автозаправке стекла протираю, на трассе. Вчера сто двадцать рублей получил!

   В школе пришлось дожидаться звонка. Тощенькая, прямо прозрачная пятиклассница охотно пояснила:

   – Сначала надо ехать на автобусе до Кошкаринска, а там через овраг пешком до поворота на Алехино, оттуда…

   – Сколько у тебя уроков? – безнадежно поинтересовалась я.

   – Еще два.

   Я устроилась на узенькой скамеечке под стендом «Наши ветераны». Из буфета несло запахом кислой капусты, из туалета отвратительно воняло, а между рамами лежал лапами вверх большой рыжий таракан. Может, тут хорошие учителя…

   После уроков Леночка, натянув грязноватую стеганую курточку, слишком холодную для февраля, горестно вздохнула.

   – Вот не повезло.

   – Почему?

   – Да Серафима Антоновна, историчка, задержала. Уж я просила ее, просила, отпустите, автобус уйдет…

   – И как теперь?

   Леночка пригорюнилась:

   – Никак, следующий в пять.

   Но не успела я расстроиться, как девчушка радостно заорала:

   – Дядя Сеня!

   Огромный мужик в грязном ватнике и потертой кроличьей шапке обернулся.

   – Ленуха, на автобус опоздала?

   – Ой, ну и повезло же нам, – радовалась девочка, подпрыгивая на месте. – Вот здорово, дядя Сеня довезет.

   – А как же, – заверил мужик, – нешто я соседке не помогу, садись, девки.

   И он подошел к старому, облупившемуся мотоциклу с коляской.

   – У вас мотороллер? – глупо поинтересовалась я.

   – «Иж-Планета», – гордо пояснил дядя Сеня, распространяя вокруг удушливый запах выпитой вчера самогонки. – Теперь таких не делают, настоящая вещь, железная.

   Он откинул брезентовую покрышку, помог Ленке забраться в люльку, потом оседлал «коня» и велел:

   – Давай устраивайся сзади, да держись покрепче.

   Преодолевая брезгливость, я обняла селянина за талию. Дядя Сеня ударил ногой по педали, «Иж» взревел и полетел, словно камень, пущенный из пращи. Никогда до этого мне не приходилось пользоваться подобным видом транспорта. Мотоцикл ревел, словно обезумевший зверь, ветер срывал меня с седла… Дядя Сеня орал что-то, но я не разбирала слов. Не сбрасывая скорости, мужик входил в повороты, люлька подпрыгивала, и я краем глаза видела, как моталась Ленкина голова. Кошмар длился долго. Наконец, заложив особо крутой вираж, дядя Сеня вылетел на небольшую площадь. Рев стих.

   – Ну как вам, девки? – заржал шофер, страшно довольный собой. – С ветерком, да быстро, не то что на автобусе сраном.

   – Спасибо, дядя Сеня, – пропела Ленка, выпутываясь из брезента.

   – За так не отделаешься, – ухмыльнулся водитель. – Пускай маменька стакашку поднесет.

   – Это мы завсегда, – заверила Лена, – чай, самогонка своя, не купленная.

   Дядя Сеня счастливо захрюкал и толкнул покосившуюся калитку.

   – Вот ведь хрен с горы, – вздохнула Лена, – самогонки ему, а за что? Все равно домой ехал. Да еще несется, словно бешеный, всю жопу отбила.

   – Это Кукуево? – спросила я, оглядываясь.

   На площадь выходило три избы, две покосившиеся черные развалюхи и одна довольно крепкая, даже под новой крышей.

   – Кукуево, – подтвердила Лена и поинтересовалась: – А вам кого?

   – Егора Скотинина.

   – Тут такого нет, – с уверенностью сказала девочка. – У нас всего четыре семьи живут: мы с мамулькой, дядя Сеня с бабой Асей, Валька, а на старой улице Гоша. Больше нет никого, да вы у маменьки спросите, она всех знает, и старых жителей и уехавших, в конторе работала, зарплату выдавала.

   – Веди к маме, – велела я, жалея, что не прихватила на станции хоть какой-нибудь тортик.

   Ленка пошла к избе под оцинкованной крышей. Дверь открывалась на террасу, но зимой ей не пользовались, превращая в склад. Девочка толкнула следующую, обитую черным дерматином дверь и крикнула:

   – Мамусь…

   – Пришла, коза, – донеслось откуда-то из глубин.

   – Гостью привезла, – не успокаивалась Лена.

   – Да ну? – удивилась женщина и вышла в коридорчик. – Надо же, к нам редко кто приезжает… – Извините, – попыталась я начать разговор.

   – А нас дядя Сеня вез, – радовалась девочка.

   – Понятно, – рассмеялась мать, – вот натерпелись, бедолаги, раздевайтесь, пообедаем, картошечка поспела.

   Отказаться от такого радушного приглашения было невозможно. На кухне, половину площади которой занимала русская печь, женщина вытащила из нее чугунок и поставила на стол. Круглая белая картошка исходила паром. К ней подали соленые огурцы, квашеную капусту и домашнюю тушенку.

   – Ешьте, ешьте, – хлопотала женщина и предложила: – По рюмашке?

   – Нет, спасибо, я не пью.

   – Я тоже, – засмеялась хозяйка и сказала: – Меня Рая зовут, а вас?

   – Евлампия.

   – По делу к нам?

   – Ищу Егора Скотинина…

   Рая вздернула вверх брови:

   – Вы ничего не путаете? Егора никогда здесь не было.

   – А кто из Скотининых был?

   – Олег и Георгий, два брата, а потом Олег женился и уехал, а Горка тут остался, с матерью.

   – Разве Наташа не уехала с Олегом? – искренне удивилась я.

   – Кто такая Наташа? – недоуменно спросила Рая.

   – Мать Олега.

   – Его маму звали Анна Михайловна, – пояснила Раиса, – а Наташа, наверное, Татка, его жена!

   – Жена?! Наталья Андреевна – жена Скотинина?! Она же его старше!

   – Немного, – хихикнула Рая и велела: – Ленка, топай уроки делать!

   Когда девочка исчезла в комнате, Раиса навалила мне еще гору вкусно пахнущей картошки и сообщила:

   – Слушай, я тебе такое расскажу!

   В начале восьмидесятых годов Кукуево было вполне процветающим местом, вся жизнь в котором вертелась вокруг деревоотделочного комбината. Можно сказать, все без исключения жители трудились именно на этом производстве. Тут делали не слишком шикарную, зато дешевую мебель, которая охотно раскупалась на селе. Но на заре перестройки рабочие и служащие, отдавая дань моде, взбунтовались. Старого директора обвинили в воровстве, больше всего мебельщиков возмутило, что он построил себе кирпичный дом в Алехино.

   – Негодяй, – кричали они, – пожировал на нашей крови!

   Директор не слишком сопротивлялся и отдал бразды правления новому начальнику, выдвинутому, так сказать, из рабочей среды.

   Но вскоре выяснилось, что одного пролетарского происхождения для успешного ведения дел мало. Прежний хозяин имел отличные связи в Москве, умел ловко заключать контракты, новый же только кричал о сволочах, разворовавших страну. Поняв, что дали маху, рабочие отправились к бывшему директору. Тот вышел к ним в красивом спортивном костюме, принял петицию и заухмылялся.

   – Вы, ребята, абсолютно были правы, когда говорили, будто я вор. Так что знайте, мне накопленного до конца жизни хватит, еще детям и внукам останется. Только я себе кубышку набивал, да и вам зарабатывать позволял. Не понравилось? Прогнали? Живите с тем, кого выбрали. Видели глазки, что покупали, теперь ешьте, хоть повылазьте!

   С этого дня началось стремительное разорение Кукуево, совпавшее с общим обнищанием страны. Люди бросали избы и подавались куда глаза глядят на заработки. Кое-кому повезло, их домишки купили горожане под дачи, но основная масса просто так подалась за счастьем. Остались старики, убогие, да Рая с Ленкой.

   Раиса раньше была уважаемым человеком, служила на комбинате в бухгалтерии, выдавала зарплату. Знала буквально каждого кукуевца и прекрасно была осведомлена о доходах посельчан. Уехать с маленькой, только что родившейся девочкой в никуда она побоялась. В Кукуево у нее было хозяйство: корова, поросята, огород; с голоду не пухла. Правда, жить становится все трудней и трудней. Но Рая не горюет. Перестали привозить баллоны с газом – стала готовить в печи, закрыли магазины – перешла на натуральное хозяйство, даже хлеб печет сама. Жаль только, что отключили за долги электричество. Оставшиеся жители не платили за свет, и кукуевцам перерезали провода. Уже четыре года они живут при керосине и свечах, без телевизора.

   – А холодильники? – ужаснулась я. – Как вы продукты храните?

   – Так подпол есть, – пояснила Рая, – в избе простой, а во дворе отрыт глубокий, почти ледник. Знаешь, человек на земле ни за что не пропадет. Это в городе с голоду сдохнешь, а на селе картошечка своя, морковка, огурцы да яблоки, а еще пара свинок, куры и корова… Нет, тут лучше. Чего я в Москве не видала…

   Но не все кукуевцы разделяли взгляды Раисы, и в один прекрасный день в поселке осталось всего четыре семьи. Дядя Сеня с женой, беспробудно глушившие самогонку, Рая с Леной, деревенская дурочка Валька да Скотинины, двое сыновей и мать.

   Анна Михайловна Скотинина проживала в Кукуево с незапамятных времен. Тихая, робкая, даже забитая баба, работавшая лакировщицей. Аня покрывала лаком готовые изделия и к тридцати пяти годам нажила астму. Кавалеров у нее не было, и в поселке ее держали за старую деву. Велико же было удивление кукуевцев, когда она на пороге сорокалетия родила сына, названного Георгием. Местные сплетницы стерли в кровь языки, пытаясь догадаться, кто же польстился на «красотку», но так ни до чего и не додумались. Анька по-прежнему жила без мужика, и по вечерам в ее избу никто не шмыгал тайком со стороны огорода. В конце концов «сарафанное радио» решило, что «автор» сынишки – командированный из Москвы инженер, и успокоились. Но не тут-то было. Не дававшая всю свою жизнь никаких поводов до пересудов, Скотинина ровно через год явила на свет еще одного ребенка, опять мальчика, получившего имя Олег. Теперь обсуждать новость кинулись не только бабы, но и мужики. Больше всего всех занимал вопрос, кто же является отцами маленьких Скотининых? А то, что папеньки у братьев разные, в поселке смекнули сразу. Георгий или, как его кликали в Кукуево, Горка, уродился белесым, почти без бровей и ресниц, а к четырнадцати годам раздался вширь и стал похож на медведя. Кстати, он был невероятно, как-то патологически ленив. Мог, словно Иван-дурак, валяться целый день на печи. Учиться Горка бросил в пятом классе, справедливо полагая, что наука ему ни к чему. Ковырялся в огороде и был доволен своей участью. Олег же оказался иным – черномазым, с темными кудрями, с быстрыми, резкими движениями. Но братья различались не только внешне, диаметрально противоположны оказались и характеры. Младший Скотинин прилежно учился и даже посещал музыкальную школу. Не ленился кататься на автобусе час туда, час назад, чтобы освоить гаммы. Только наука оказалась ни к чему, потому что после окончания школы они оба осели в Кукуево, денег на поездку в Москву или Калугу у них не было.

   Несколько лет тому назад, когда поселок окончательно вымер, в Кукуево заявилась дачница из Калуги. Что потянуло эту красивую, модную даму в заброшенный поселок, неизвестно, но она поселилась у Раи, щедро заплатив за постой.

   Летними вечерами, когда Раиса, подоив на ночь корову, устраивалась на крылечке подышать, Наташа подсаживалась к ней и жаловалась на судьбу.

   – Не повезло мне, Раиса, – признавалась она, – возраст не тот. Сейчас бы на эстраду пойти, я бы всех этих безголосых девчонок перепела, только время ушло, кто же бабу на пороге пятидесятилетия выпустит.

   Голос у Наташи и впрямь оказался чудесный. Иногда она пела на завалинке, и тогда все оставшиеся обитатели поселка подтягивались к забору послушать.

   Приходили и братья Скотинины. Более того, Олег подружился с Наташей, ходил с той частенько в лес за цветами. Жена дяди Сени, увидав однажды, как парочка с раскрасневшимися от жары лицами появилась на опушке, ехидно заметила:

   – Ну, Анька, жди внуков, эвон, какие довольные.

   – Креста на тебе нет, – разозлилась Анна Михайловна, – чего язык поганый распускаешь? Да Наталья Андреевна Олежику в матери годится! Ну куда парню в нашей тоске деваться, вот и разговаривает с умным человеком.

   Семениха только вздохнула, но больше гадостей не говорила. Третьего сентября Наташа уехала. Олег понес ее чемодан до автобуса. Идти было далеко, до Мамоновки, беспокоиться о сыне Анна Михайловна начала лишь в десятом часу вечера. А около одиннадцати, по деревенским понятиям глубокой ночью, Скотинина постучалась к Раисе.

   – Случилось чего, тетя Аня? – поинтересовалась та.

   Анна Михайловна ткнула Рае в руки листок.

   – Ну-ка, прочти мне вслух, а то без очков плохо разбираю.

   Раиса вгляделась в записку и ахнула.

   «Дорогая Анна Михайловна! Прошу вас не беспокоиться об Олеге. Мы решили пожениться, и он уезжает со мной в город. Подумайте сами, что за судьба ждет Олежека в Кукуево? Либо сопьется, либо превратится в бирюка. Я же сумею дать ему счастье и нужное образование. Когда устроимся, обязательно сообщим адрес. Ваша невестка Наталья Кавалерова».

   Анна Михайловна выслушала текст и, не сказавши ни слова, ушла. Горка остался с матерью, проводя дни в бездумном ничегонеделанье. Потом старуха Скотинина скончалась, просто упала лицом на грядку с только что проклюнувшимися огурчиками. Горка похоронил мать, но в его жизни ничего не изменилось.

   – Даже картошку не сажал! – возмущалась Раиса. – Совсем от лени опух, бриться перестал, мыться тоже.

   – Чем же он питался? – удивилась я.

   – А у нас с огородов воровал, – вздохнула Рая. – Мы с Семенихой решили, лучше уж сами ему все дадим, чем набеги терпеть. Два огурца сопрет, десяток вытопчет, кабан. Так что мы ему – и картошки, и яичек, и молочка, да только последнее время разбогател наш Горка.

   – Да ну?

   – Ты слушай, – ответила Раиса.

   Я посмотрела в ее раскрасневшееся, счастливое лицо и улыбнулась. Что бы ни говорила Ленкина мать о прелестях жизни на земле, но ей, конечно, здесь скучно. Из собеседниц лишь Семениха да местная дурочка Валька. Все сплетни давным-давно переговорены, кости перемыты, а тут такой подарок: невесть зачем прибывшая женщина. Ну разве не приятно вывалить на гостью ворох лежалых новостей?.. Раечка прямо помолодела, безостановочно выплескивая чужие секреты.

   Несколько лет назад Горка, как раз накануне шестого сентября, когда кукуевцам навсегда отключили электричество, явился к Раисе. Она искренне удивилась. Мужик был чисто выбрит, кое-как причесан и даже одет в мятый костюм.

   – Слышь, Райка, – забубнил он, – дай мне денег в долг.

   – Много? – поинтересовалась осторожно соседка.

   – Чтоб до Москвы добраться, ну еще рублей двадцать, – вздохнул Горка.

   – Лишку просишь, – отрезала Рая, решившая больше пятерки ни за что не отстегивать. – Нету столько.

   Неожиданно всегда апатичный, даже вялый мужик с жаром воскликнул:

   – Не жадься, Рай, дай, через неделю верну.

   – Где же возьмешь? – ухмыльнулась Раиса.

   – Скоро разбогатею, – загадочно ответил сосед.

   – Клад на огороде нашел?

   – Угу, клад, только в телевизоре, – совсем непонятно отреагировал Горка.

   Рая дала ему требуемую сумму и долго гадала, что имел в виду парень, говоря о телевизоре. Но тут обрубили электричество, и телевизионные передачи остались лишь в воспоминаниях. Георгий исчез на неделю из Кукуево, а потом, вернувшись, до потери пульса изумил Раису, отдав весь долг до копеечки. Более того, он притащил со станции сумку, набитую деликатесами, а на самом мужике красовалась новая одежда. Раиса с Семенихой терялись в догадках. Горка вел себя загадочно. Раз в месяц исчезал на пару дней, потом возвращался с обновками и невиданными продуктами. Дальше – больше. У него появилась машина, новенькие «Жигули». Соседки недоумевали, может, Скотинин пристроился на работу? Но что эта за служба такая, куда следует являться раз в месяц, они не понимали. А Горка, словно насмехаясь, демонстрировал невиданное благополучие, угощал Ленку настоящими шоколадными конфетами, а Семениху и Раису позвал на чай. Те пришли и обомлели – в чайнике настоящая заварка, а не сушеная трава, на столе масло, сыр, колбаса, торт и даже баночка красной икры.

   Потом Горка уехал.

   – Купил квартирку в Мамоново, – пояснил он остолбеневшим кукуевцам. – Дом продал, а на вырученные денежки приобрел. В Мамоново веселей, газ, свет, отопление центральное. Так что прощевайте.

   – Слышь, сынок, – отмерла Семеновна, – кто на избенку твою, развалюху, польстился?

   – Дачники, – коротко ответил Горка и отбыл.

   – Давно уехал? – спросила я.

   – Да позавчера, – всплеснула руками Раиса. – Все бросил – мебель, посуду, с одним рюкзаком подался. Хотя, если разобраться, какая там обстановка! Дрова грязные да черепушки, у Горки даже прусаки сдохли.

   – Нет ли в Кукуево человека по имени Егор? – спросила я на всякий случай, прекрасно понимая, что опять попала не по адресу.

   – Не, – коротко бросила Рая, – был Егор Константинович, столяр, только он уж двадцать лет покойник.

   – Ладно, – вздохнула я, – спасибо за рассказ и угощенье, только мне ехать пора.

   Раиса засмеялась и показала на ходики.

   – Куда ехать, темнота на дворе, да и автобуса нет, до станции не дойдешь. Оставайся ночевать.

   Я глянула на часы – маленькая стрелка на восьми, большая на двенадцати. В Москве в это время мы только садимся ужинать, предвкушая интересные телепередачи, а в Кукуево уже глубокая ночь… Делать нечего, придется воспользоваться гостеприимством.

   Рая положила меня на печке. Скоро в избе установилась сонная тишина. В большой комнате мирно похрапывала хозяйка, так спит человек с чистой совестью, в боковушке сопела с обнимку с котенком Ленка. Только ко мне не хотел прилетать на легких крыльях Морфей. Печка испускала приятное, ровное тепло, но подушка, очевидно, набитая сеном, нестерпимо кололась. К тому же заботливая хозяйка укрыла меня огромным нагольным тулупом, когда-то белым, а сейчас коричневым от грязи. Овчина издавала крепкий аромат коровьего стойла, и я почувствовала, что начинаю задыхаться. В маленькое незанавешенное окошко светила огромная желтая луна, похожая на гигантскую головку сыра. Я попробовала открыть форточку, но увидела, что рамы глухие, без шпингалетов. Очевидно, весной одну из них просто вынимают и убирают в сарай, а зимой не открывают окон, берегут тепло.

   От нестерпимой духоты заболела голова. Я никогда не сплю с закрытой форточкой, и Сережка говорит, что у меня в спальне может комфортно существовать белый медведь. Аккуратно сняв с вешалки верхнюю одежду, я осторожно вышла во двор. Подышу немного свежим воздухом.

   Тишина в Кукуево стояла замечательная, в Москве никогда не бывает так тихо, обязательно проедет машина или пройдут люди. Здесь же полное ощущение, что находишься одна в целом свете. Ноги сами понесли меня по улочке, вниз к оврагу. Нет, как хорошо! Воздух свежий, морозный, какой-то вкусный, под ногами не мутная каша, а белый, нетронутый снег…

   Побродив минут пять по извилистой улочке, я наткнулась на довольно большие ворота с железным почтовым ящиком. «Скотинина» – вывела белой краской чья-то не очень уверенная рука на его крышке. Значит, передо мной дом Скотининых, так сказать, родовое гнездо Лео Ско. Не в силах сдержать любопытства, я толкнула калитку. Она неожиданно бесшумно повернулась на ржавых петлях, и я вступила в большой, невероятно захламленный двор. Чего тут только не было – дырявые ведра, бочки, банки, бутылки и даже гусеница от трактора. У крыльца – три сгнившие ступеньки.

   Внутри изба оказалась больше Раисиной. Огромная комната, из которой несколько дверей вели в другие помещения. В ней стоял холод. Мебели тут и впрямь было маловато – колченогий стол, ветхий диван да допотопный буфет размером с хороший танк. На полу валялась продранная, самовязанная из тряпок дорожка. В углу пылился абсолютно ненужный древний «Таурас», самый дешевый из семьи советских телевизоров.

   Я заглянула в другую комнату – ничего нет, даже мебели, в следующей стояли железная кровать с панцирной сеткой и гардероб, смахивающий на гроб с зеркалом. Я раскрыла нещадно скрипевшие дверцы и обнаружила несколько кофт, «плюшевую» жилетку и невероятную юбку темно-синего цвета в красных розах. Очевидно, Горка не захотел выбрасывать праздничную одежду матери, а может, ему просто было все равно. Из правого угла смотрел строгими глазами Николай-угодник. Лик святого почернел, икона явно нуждалась в реставрации. Пол перед ней был сильнее потерт, чем во всей спальне. Очевидно, Анна Скотинина провела много часов на коленях, вымаливая у господа прощение.

   Из-за иконы выглядывал белый уголок, я сунула руку за божницу и вытащила письмо. «Кукуево, Калужской области, почтовое отделение Алехино, улица Октябрьская, дом 8, Скотининой Анне Михайловне». Значит, до поселка все же изредка добирается почтальон.

   Я открыла конверт и подошла к окну.

   Полная луна великолепно освещала комнатку, и глаза побежали по строчкам.

   «Многоуважаемая Анна Михайловна! Беспокою вас в четвертый раз, но так ни разу и не дождался ответа. Христом богом прошу, коли Наталья Андреевна объявится, сообщите мне по адресу: Калуга, улица Гоголя, дом 7. Прошу прощения за мою назойливость, но дети очень переживают, особенно Егорушка, он у нас еще маленький. С уважением Петр Степанович Кавалеров».

   Я сунула письмо в карман, и, с наслаждением вдыхая по-настоящему свежий воздух, медленно пошла к избе Раисы.

   На следующее утро, в девять утра, я стояла на центральной площади Калуги. Улица Гоголя была на окраине города, и пришлось воспользоваться автобусом. Дом семь смотрел на мир щеголеватыми белыми рамами и свежепокрашенными стенами, тут только что сделали ремонт. Я обрадовалась. На письме стоял штемпель – 1994 год, а за пять лет много чего могло произойти и с домом, и с его обитателями.

   За дверью квартиры раздался лай, и выглянула девушка примерно лет семнадцати, в красном байковом халате. На голове ее топорщились старомодные железные бигуди с резинками.

   – Здрассьте, – промолвила девица, отпихивая ногой от двери юркую черную собачку с лисьей мордочкой. – Вы из поликлиники?

   – Не совсем, я ищу Петра Степановича Кавалерова.

   Девушка вздохнула и пробормотала:

   – Папа умер, а вы кто будете?

   Я слегка растерялась.

   – Петр Степанович разыскивал Наталью Андреевну…

   – Ну и что? – зло поинтересовалась девчонка.

   – Могу сообщить ее адрес.

   – Не нуждаюсь в координатах этой особы, – отрезала девушка и с треском захлопнула перед моим носом дверь.

   Решив не сдаваться, я вновь нажала на звонок. Но внутри квартиры стояла тишина. Потом из-за двери глухо донеслось:

   – Убирайтесь, пока я милицию не позвала.

   Я крикнула:

   – Позовите Егора!

   – Убирайся, – послышался ответ.

   Я прислонилась к подоконнику и вытащила сигареты. Тут же распахнулась дверь другой квартиры, очевидно, соседка наблюдала за мной в «глазок».

   – Здесь нельзя курить, – заявила тетка лет пятидесяти, тоже в железных бигуди.

   Мода, что ли, в Калуге такая?

   – Ничего плохого я не делаю, – попробовала я оправдаться.

   – Все так говорят, – не успокаивалась бдительная дама, – а потом дома взрываются. Ступайте на улицу, что вам вообще надо?

   – Я к Петру Степановичу приехала…

   – Ха, да он уж лет пять как покойник.

   – Мне девушка объяснила, такая грубиянка.

   – Вы на нее сердца не держите, – неожиданно подобрела железноголовая тетка. – Анжелике досталось от жизни по первое число.

   – Даже не разрешила мне Егора подождать, – пожаловалась я.

   Соседка вытаращила глаза:

   – Да откуда вы взялись?

   – А что такого? Из Москвы.

   – Кто же вас прислал?

   Я секунду поколебалась и сообщила:

   – Наталья Андреевна.

   Раздалось звяканье, баба от неожиданности уронила на пол связку ключей.

   – Наташка, стерва, – пробормотала она, нагибаясь, – позднехонько спохватилась. Все поумирали, а уж как Петя убивался, бедняга.

   – Ничего не понимаю, – сказала я.

   – Вы Наташке кем приходитесь?

   – Никем, – поспешила откреститься я, – работаю в детективном агентстве, начальство послало сведения о ней собрать.

   – Она натворила чего? – радостно осведомилась баба.

   Я принялась выкручиваться:

   – Нет, но нас иногда нанимают газеты для сбора информации.

   – А ну, иди сюда, – велела тетка и втянула меня в тесную, пропахшую щами прихожую. – Газеты – это хорошо, прямо-таки здорово. Про нее писать собрались?

   – Вроде, – пожала я плечами, – если я что интересное раздобуду.

   – Двигай в кухню, – оживилась баба, – такого порасскажу, волосы зашевелятся.

   – Спасибо, – с чувством произнесла я. – А потом можно я подожду у вас, когда Егор придет?

   Тетка притормозила и сообщила:

   – Он не придет.

   – Уехал?

   – Не совсем.

   – А что?

   – Убили его.

   – Давно?

   – Лет пять назад.

   – Кто?

   Баба села на табуретку и заявила:

   – Говорила же, такое расскажу, волосья по всему телу вздыбятся! Егорушку Петька укокошил, а потом себя порешил! Вот ужас-то где! Пятилетнего ребенка жизни лишил, а все из-за нее, из-за Наташки, падлы.

   В Москву я возвращалась с гудящей головой. Если отбросить в сторону бесконечные ругательства, изрыгаемые обозленной соседкой Зоей, ситуация выглядела так.

   Петр Степанович Кавалеров и его жена Наталья Андреевна тихо и мирно жили в Калуге. Петр служил бухгалтером на заводе. Наташа преподавала музыку в школе. Вели они правильный образ жизни, шумных гулянок не устраивали, проводили время в основном у телевизора. Петр – молчаливый, аккуратный мужик, все время копошился по хозяйству. Вечно стучал молотком и бегал с банками мебельного лака. Он же ходил за продуктами, пылесосил квартиру и развешивал во дворе простыни. Наташка берегла руки, она отлично зарабатывала, давая частные уроки музыки, великолепно одевалась, пользовалась косметикой, и никто во дворе не видел ее с растрепанной головой.

   Зою с соседкой связывало некое подобие дружбы. Иногда Наталья вечерком забегала к той «по-простому», без приглашения попить чайку. Выпив чашечку-другую чая, Наташенька начинала жаловаться:

   – Эх, Зоинька, тошно мне до жути. Разве это жизнь? Муж – долдон, урод, полено неэмоциональное. Ученики – тупицы невиданные… Ну разве я для подобной жизни предназначена…

   Зоя, чей супружник беспробудно пил горькую, а в короткие трезвые минуты самозабвенно колотил жену, искренне удивлялась:

   – Чем тебе Петя плох? Трезвый, работящий, хозяйственный. Не мужик – золото.

   – Ему бы тебя в жены, – вздыхала Наташа. – Жили бы славно, капусту солили, дачу строили, на машину копили… Вы – два сапога пара, а я из другой стаи, не для мещанской жизни на свет родилась, для сцены и славы, только вон как судьба повернулась, гнию с вами в Калуге. Ох, тоска беспросветная.

   Свою дочку Анжелику Наташа не очень любила.

   – И как Петька ее на ребенка уговорил? – недоумевала Зоя. – Той девчонка пофигу была. Бывало, младенец кричит, кричит на балконе. Я уж не выдержу и в дверь к Наташке толкнусь. А та в ванне моется или спит. Вот Петя – тот дочку без памяти любил, везде с собой таскал. Потом Егорка появился…

   – Как же Наташа согласилась второго родить? – удивляюсь.

   – Случайно, – ухмыльнулась Зоя. – Знаешь, иногда баба беременеет, а месячные не прекращаются. Вот с Наташкой так и получилось, только на пятом месяце сообразила, что к чему, да поздно! И не представляешь, какой скандал она устроила, даже в Москву гоняла, чтобы от ребеночка избавиться, да никто не взялся на таком сроке.

   Пришлось ей рожать. Егорушка оказался слабеньким, не спал целыми сутками, и Петр просто почернел, качая коляску. Наталья даже не подходила к мальчику. Сына она любила еще меньше, чем дочь.

   Прошло несколько лет, и однажды Наташа, всегда проводившая свой отпуск в одиночестве, не вернулась домой к началу занятий. Обеспокоенный Петр бросился искать жену, но та словно растворилась, не оставив ни письма, ни даже коротенькой записочки, не позвонила она и по телефону. Маленький Егорка, обожавший неласковую мать, целыми днями изводил папу и сестру:

   – Где мамочка? Хочу к ней!

   Старшая Анжелика тоже терзалась, но виду не показывала.

   Через неделю милиция приняла заявление о пропаже.

   Бедный бухгалтер ходил чернее тучи, соседки во дворе жалели мужика и наперебой предлагали помощь. Но тот только качал головой и все делал сам. Так прошел год. Летом Петра вызвали в милицию. Когда он с полубезумным лицом вернулся назад, главная сплетница двора, Нина Михайловна, полюбопытствовала:

   – Новости какие о Наташеньке сказали?

   Но Кавалеров молча вошел в квартиру. Дверь он забыл запереть, и эта оплошность в конце концов спасла жизнь Анжелике. Около трех часов дня Зоя, похоронившая к тому времени спившегося супруга и имевшая определенные виды на Петра, постучалась в соседнюю квартиру, желая угостить объект внимания домашним холодцом.

   На звонки никто не отвечал. Удивленная Зоя, твердо знавшая, что соседи дома, толкнула дверь. В гостиной ее поджидала страшная картина: на диване – Егорушка с ножом в груди, рядом Анжелика, вся в крови, а на полу, у окна, труп Петра. Нашлась и оставленная на столе записка: «Простите, люди, жить не хочу, а сироты никому не нужны».

   Зоя чуть было не упала в обморок, но тут услышала с дивана слабый стон и кинулась вызывать «Скорую помощь».

   Анжелику удалось спасти, девочка долго болела, но выжила, Егорушку и Петра похоронили на местном кладбище. Двор гудел, обсуждая происшествие. Неведомо откуда разнесся слух, будто Кавалерову в милиции сообщили, что его жена жива и проживает спокойненько в Москве с другим мужиком. Но так это или нет, точно не знал никто, участковый мрачно хранил молчание, а вернувшуюся из больницы Анжелику люди побоялись расспрашивать.

   – Небось эта дрянь удачно в столице пристроилась, так пусть про нее всю правду напишут! Пусть все знают, что она убийца! – горячилась соседка.

   – Егора убил Петр, – попробовала я поспорить.

   – Нет, – отрезала Зоя, – Наташка! Не тот убийца, кто курок спустил, а тот, кто пистолет в руки вложил.

   Я не нашлась, что ответить.

   – Ты ведь знаешь, где эта гадина живет? – вздохнула Зоя.

   – Нет, – быстренько сказала я.

   – Знаешь, – настаивала женщина, – да не волнуйся, выпытывать не стану. Мне на эту стервятину смотреть противно, а ты сделай доброе дело, передай Наталье Андреевне кой-чего.

   Зоя встала и вытащила из ящика стола небольшой конверт.

   – Вот, вручи госпоже Кавалеровой, или как там ее теперь зовут, и скажи, что ни мужа, ни сына, ни дочери у нее теперь нет.

   Сидя в электричке, я открыла пакетик и вздрогнула. На колени вывалились фото. Маленький гробик, заваленный цветами, внутри виднеется крохотное, кукольное личико. Рядом большая домовина, где спит вечным сном худой мужчина с длинным, каким-то неправдоподобным носом. На следующих карточках – голая могила с простым, самым дешевым железным крестом и фотографиями хорошенького кудрявого мальчика и грустного мужика…

   Домой я вернулась к восьми часам, расстроенная и злая. Ну и что я узнала? А ничего – брошенный Натальей Андреевной мальчик не тот Егор, он никакого отношения не имеет к Насте и никак не может быть ее братом.

   Когда я вползла на кухню, домашние мирно пили чай. Увидав меня, они разом поставили чашки и повернули головы.

   – Чего так глядите? – удивилась я.

   – Ничего, – быстренько сказала Юля.

   Кирюшка хихикнул, а Катя предложила:

   – Чаю хочешь?

   – Нет.

   – Понятно, – бормотнул Сережка, – сыта любовью.

   – Что ты сказал? – удивилась я.

   – Да так, – хмыкнул парень и подцепил еще один кусок торта.

   Нет, с домашними определенно творилось неладное.

   Даже Муля и Ада, затаив дыхание, следили за мной карими глазами, даже Рейчел, казалось, хочет что-то узнать. А кошки просто нагло заорали, завидев мою физиономию.

   Недоумевая, что же у нас происходит, я с наслаждением приняла душ и растянулась на диване. Итак, завтра…

   В эту секунду вошла Катя.

   – Слышь, Лампа, – строго заявила она, – конечно, это твое личное дело, но я считаю, что личных дел в нашей семье нет.

   – Ты о чем? – не поняла я не слишком связную фразу.

   – Ладно, – ответила Катя, – скажу просто, быстро колись, что за мужик?

   – Какой мужик?

   – Да будет тебе, – отмахнулась подруга, – к которому ты на уик-энд ездила!

   Тут только я вспомнила про кавалера из банка, шикарного блондина с дачей, «Мерседесом», теннисным кортом, а в придачу еще и сироту…

   – Ах, это… Не волнуйся, у нас все кончено, он мне не понравился.

   – Смотри, – пригрозила Катя, – замужество дело серьезное, ты не одна…

   – Сказала, не волнуйся, я отшила кавалера. Кстати, откуда узнала про мою поездку?

   – Юля сказала.

   – Вот противная! Я просила промолчать, а она всем растрепала!

   – Не сердись, – улыбнулась Катюша, – она сообщила только мне, а я умею хранить тайны.

   Не успела за Катей захлопнуться дверь, как в комнату влетел Кирюшка.

   – Слышь, Лампушечка, хочешь, кухню вымою? Ну посуду, пол, плиту?

   – Ты двоек нахватал?

   – Нет.

   – С чего тогда припадок хозяйственности?

   Кирюшка плюхнулся около меня на диван и пробормотал:

   – С тобой хорошо, ты мне просто родная мать!

   – Говори сразу, чего надо? Брюки порвал? Или к директору в школу вызывают?

   – Что уж, я разве такой корыстный? – взвился мальчишка. – Просто решил зайти сказать тебе про свои чувства.

   – Спасибо, дружочек, я тоже очень тебя люблю, – растрогалась я.

   – Только не уходи от нас, – прошептал Кирька, – нечего замуж отправляться, вон мама четыре раза пробовала, а толку!

   Я села на диване и начала потихоньку закипать от злобы.

   – Интересно, кто наговорил глупостей о моей предстоящей свадьбе?

   – Юля, но я поклялся, что никому не скажу, – выпалил Кирка.

   – Это неправда, она перепутала, никакого жениха нет, а если вдруг появится, первым делом я тебе покажу.

   – Йо-хо-хо! – завопил Кирка, выскакивая из спальни.

   В дверях он налетел на старшего брата и тут же получил звонкий щелбан.

   – Слышь, Лампец, – завел Сережка, притворяя дверь, – конечно, я понимаю, ты устала, но надо поговорить.

   Я постаралась не расхохотаться, еще один явился отговаривать меня от скоропалительного брака.

   Сережа тем временем, накручивая тонкие усики, разглагольствовал:

   – Конечно, дача и «Мерседес» – это хорошо, но мужа с женой должны связывать не только материальные узы. Главное, сходство душ, единение интересов. Кстати, ты уже была женой обеспеченного человека и, насколько я понимаю, не в большом восторге от первого брака. Спутник жизни должен стать абсолютно надежным…

   Скажите пожалуйста, какой умный, впору начинать ему вести курс лекций «Психология и этика семейной жизни»!

   – Если не испытываешь глубоких чувств, лучше отказаться…

   – Никак в толк не возьму, о чем ты говоришь? – фальшиво вздохнула я.

   – Юля все рассказала, – ответил Сергей, – но я пока никому ничего не сообщил.

   – И не сообщай! Я передумала!!! Даже и не собиралась замуж, просто пошутила с Юлей, а та все всерьез воспринимает. Ну вспомни про рыбу-тюльку!

   Сережка захихикал. Юлечка иногда оказывается страшно наивна, чем беззастенчиво пользуются гадкие коллеги-журналисты, разыгрывая несчастную. В их замечательном издании существует такая система: раз в неделю сотрудники собираются в кабинете у главного редактора и рассказывают, о чем хотели бы написать в следующем номере. Это называется – делать заявки. Кто больше принес интересных тем, тот и молодец, тому редактор даст пряник, ну а кто ничего не придумал, тот получит публичную порку. Вот Юлечка и брела грустная по коридору, в голову ничего не приходило, час собрания близился, и она предвидела жирные неприятности. И тут на нее налетел Ванька Рюмин из фотоотдела.

   – Слышь, Романова, – забормотал он, – темочка есть, пальчики оближешь, хочешь, поделюсь.

   – Ванюша, – обрадовалась Юля, – да я тебе…

   – Чего там, – махнул рукой коллега, – ну бутылочку купишь. Ладно, в зоопарк привезли рыбу-тюль, завтра начнут посетителям показывать.

   – Ну и что? – удивилась Юля.

   – Ты не поняла, рыба-тюль, знаешь про такую?

   – Конечно, я ее своим кошкам покупаю, маленькая такая, в коробочке.

   – В коробочке, – передразнил Ванька. – Ох и дура ты, Романова, то тюлька, а это – тюль.

   – А какая разница?

   – Совершенно уникальная рыба, – запел Рюмин, – в мире осталось всего несколько экземпляров.

   – Чем же она знаменита?

   – Эта маленькая рыбешка выпускает из брюшка нити, которые потом свиваются в огромные куски материи, ажурные и дико красивые. Поэтому ее «тюль» и прозвали.

   Плохо подкованная в зоологии Юлечка все же засомневалась и недоверчиво спросила:

   – Такое разве бывает?

   – Ну, ты даешь, Романова, – заржал Ванька, – еще скажи, что про шелковичного червя не слыхала.

   Аргумент про шелкопряда убедил ее, и она, радостная, понеслась на планерку.

   Когда очередь делать заявку дошла до Юли, она с жаром принялась рассказывать о рыбе-тюль. В ажиотаже она не обратила внимания на странное поведение коллег. Фотокорреспонденты во главе с Рюминым прикрылись блокнотами, дамы из отдела культуры откровенно хихикали, а мужики-спортсмены гадко ухмылялись, редактор же в раздражении стучал карандашом по столу.

   – Ну ты даешь, Романова, – завел после планерки Ванька, – я же пошутил!

   – Дурак, – только и смогла ответить Юля, выслушавшая от редактора немало «приятных и нежных» слов!

   – Нет, – заржал Ваняшка, – это ты дура! Ну кто мог подумать, что ты вслух начнешь глупости повторять, ой, умора.

   Целую неделю после этого коллеги дразнили несчастную девушку, подсовывая ей на стол картинки с изображением рыб.

   – Пошутила? – переспросил Сережа.

   – Ну да, – ответила я, – просто посмеялась. Подумай сам: блондин, богач, холостяк и сирота, такое возможно?

   – Ага, – бормотал парень, – тогда я пошел, спи спокойно.

   Но я вместо того, чтобы лечь отдыхать, пошла искать Юлю и нашла ее в ванной.

   – Ну, спасибо тебе, – обозлилась я.

   – Ерунда, – ответила Юлечка, – мне для тебя шмоток не жаль!

   – Зачем ты всем растрепала, куда еду?

   – Я? Молчала, как рыба об лед! Лучше отдай зеленый пуловер, хочу у него рукава укоротить.

   Тут только я сообразила, что саквояж с вещами до сих пор стоит у соседки Нины.

   Нинушина прихожая была забита коробками.

   – Вот, – обвела Нина рукой горы вещей, – почти все собрала, завтра машина приедет.

   Я посмотрела на узлы, ящики и чемоданы. Ох, не зря говорят – один переезд равен двум пожарам.

   – Только постель осталась, – кудахтала Нинуша, – впрочем, часть одеял тут.

   Я проследила за ее взглядом и увидела хорошенькую велюровую подушку с вытканной кошкой. Киска улыбалась, ее шею украшал оранжевый бант.

   – Надо же, у меня точь-в-точь такая лежит на диване! – воскликнула я.

   – Да они у всех одинаковые, – засмеялась Нинуля и протянула саквояж.

   Утром я, поколебавшись, позвонила Лео Ско. Трубку сняла Наташа.

   – Луиза Феррари беспокоит, мне надо с вами встретиться.

   – Уже написали и хотите показать, – обрадовалась Наташа. – Приезжайте, приезжайте, но только до часу.

   Я брякнула трубку и мстительно подумала: «Знала бы ты, «мамаша», что я тебе покажу, так бы не радовалась».

   Наташа была одета в узенькие брючки и просторный пуловер.

   – Ждите на кухне, Луизочка, – щебетала она, – Олежека нет дома, но я сама посмотрю.

   Она схватила конверт, вытряхнула снимки и ошарашенно пробормотала:

   – Что это?

   – Фото Егора и Пети.

   – Вы не журналистка…

   – Нет, и зовут меня не Луиза Феррари.

   Надо отдать должное Наташе, она моментально взяла себя в руки.

   – И что вы хотите? – спросила она, стирая с лица приветливую улыбку.

   – Поговорить.

   – Не о чем нам толковать, – резко встала Наташа, потом помолчала и добавила: – Я дам три тысячи долларов – и разбежимся.

   – Нет.

   – Хотите, пять, но больше ни копейки.

   – Вы меня не так поняли, – вздохнула я, вытаскивая сигареты. – Я не занимаюсь шантажом. Мне нужны две вещи – записная книжка Насти и кое-какие сведения о ее родственниках.

   – Зачем? – насторожилась Наташа. – При чем тут Настя?

   – Я работаю в детективном агентстве и должна разыскать ее брата, Егора.

   – Я говорила не один раз, – прошептала Наташа, – не было никакого брата Егора, даже имени такого я никогда не слыхала.

   Я подняла на нее глаза.

   – Ну, пожалуй, имя-то слышали, а если забыли – напомню. Так звали вашего родного сына, маленького мальчика, который плакал по ночам от тоски по маме, а потом умер, так и не повидав ее.

   Побелев, Наташа сжала в кулаке крохотную кофейную чашечку. Тонкий фарфор хрустнул, и по руке быстро-быстро побежали ручейки крови. Госпожа Скотинина тихо всхлипнула, потом закатила глаза и истерично завопила:

   – Да что ты знаешь о моей жизни, сука!

   Из ее рта полились ругательства вперемешку с рыданиями и соплями. Умело наложенная косметика стекла с лица, стали видны закамуфлированные прежде морщины, пигментные пятна и шероховатости, а от прямого носа к подбородку пролегли две бороздки. Сейчас Наташа выглядела на шестьдесят.

   Я встала, распахнула необъятный холодильник, увидела початую бутылку водки «Золотое кольцо» и плеснула на ее пораженную ладонь. Наташа вскрикнула и заткнулась. Я осторожно вытащила впившиеся в ее руку осколки, полила порезы еще раз водкой.

   – Пластырь в ванной, в шкафчике с зеркалом, – пролепетала она, продолжая плакать.

   Я добралась до огромной ванной комнаты, основную часть которой занимала роскошная розовая джакузи с латунными кранами, раздвинула батальоны шампуней, роты кремов, дивизионы гелей и обнаружила небольшую аптечку. Судя по набору лекарств, в квартире обитали патологически здоровые люди. Упаковка растворимого аспирина, пузырек «Гутталакса», цитрамон и бромгексин. Никаких средств от давления, сердца, печени или почек. У Скотининых приключается только запор, головная боль и кашель, впору позавидовать. В нашем доме ящичек с лекарствами ломится от упаковок.

   Наташа сидела в той же позе. Кровь перестала течь, и я заклеила ладонь пластырем.

   – Не страшно, поболит до завтра и заживет, а от подобной раны не умирают.

   – Иногда и впрямь умереть хочется, – прошептала Наташа, потом схватила бутылку водки, вытряхнула из красивого хрустального стакана салфетки, наполнила его доверху и одним махом выхлебала емкость.

   – Думаешь, мне здорово живется?

   – Ты получила то, к чему стремилась, а господь всегда заставляет платить по счетам. Где-то убыло, где-то прибыло.

   – Что бы ты понимала! – пробормотала Наташа.

   Я с тревогой наблюдала, как странная синеватая краснота наползает с ее лба на щеки. В даме явно сгорел какой-то предохранитель, то ли фотографии гробов подействовали, то ли водка расслабила до предела. Сейчас она раскроет рот и начнет каяться, выливая на меня ушаты ненужных сведений. Придется слушать, иначе обозлится и не отдаст записную книжку. Так и вышло. Подперев голову кулаками, Наташа завела длинный, бестолковый рассказ.

   Родилась она в 1945 году, в бедной, самой простой семье. Мама – продавщица на рынке, папа – шофер. Правда, родители не пили, детей любили и воспитывали, как могли. Просто было у них этих детей слишком много – аж восемь. Но Наташеньке посчастливилось родиться последней, поэтому ее даже баловали. Когда девочка пошла в первый класс, учительница посоветовала отдать ее параллельно и в музыкальную школу. Мать послушалась, благо ходить оказалось рядом, музыкалка располагалась у них во дворе. Тут же выяснилось, что господь одарил Наташеньку талантом.

   У девочки оказался великолепный голос, и педагоги твердили, что ей следует избрать певческую карьеру. Но когда в ее руках оказался аттестат, мама и папа строго-настрого запретили даже думать о сценической карьере. Жила семья в Тамбове, до Москвы езды одну ночь, но столица казалась сказочно-далеким городом, к тому же Наташенька была послушной девочкой. Вот она и осталась преподавать музыку в родной школе.

   Потянулись тоскливые годы. Иногда Наташа с замиранием сердца смотрела в телевизоре на Гелену Великанову или Эдиту Пьеху. И что в них хорошего? Ни голоса, ни сверхталанта… Правда, Пьеха – красавица, зато Великанова была кривая на один глаз…

   От глубокой тоски Наташа вышла замуж за Петю и уехала в Калугу, приблизилась, так сказать, к столице, но в ее жизни ничего не изменилось. Просто одна семейная докука сменила другую. Вновь музыкальная школа, да в придачу муж и дети. Сначала не слишком желанная Анжелика, а потом совсем ненужный Егор. Одно время Наташа честно пыталась стать хорошей женой и матерью, даже училась печь пироги. Но тесто никогда не поднималось, дети раздражали, а муж казался похожим на большую глупую собаку.

   Господь создал ее для сцены, славы и блеска, а она влачила жизнь в глуши, считая медные копейки. На пороге пятидесятилетия Наталья заработала невроз, депрессию и полную апатию ко всему окружающему.

   Единственная радость – летние месяцы, которые она проводила в полном одиночестве, выбирая для поездок самые глухие места, желательно без электричества, чтобы хозяева не включали телевизор. Потому что дурацкий ящик с начала перестройки превратился в главного ее врага. Глядя, как на экране скачут безголосые, а часто и откровенно музыкально безграмотные девицы, Наташа наливалась злобой. Вот оно, ее время. Да выйди она сейчас на сцену, да запой… Только поздно, в пятидесятилетнюю тетку ни один продюсер не станет вкладывать деньги. Правда, Наташенька выглядела от силы на тридцать пять, но это не меняло дела. «Судьба ласкает молодых да рьяных…» Что толку иметь дивный голос, когда возраст ушел, остается лишь пореже включать телик, а заодно и радио.

   Но не зря говорят – от судьбы не уйти. Колокола рока забили, когда Наташа встретилась с Олегом.

   Парень тоже томился в своем Кукуево рядом с бездельником-братом и полуграмотной матерью. Отличный музыкальный слух, владение фортепиано и гитарой, да только к чему все эти таланты в богом забытой деревеньке. Денег на поездку и раскрутку в Москве нет, приличной одежды тоже, жить в столице негде…

   Две родственные души потянулись друг к другу, не мешала даже огромная разница в возрасте. Все лето они провели на лесной опушке, распевая песни и строя планы, а в начале сентября наконец решились и убежали.

   Сначала на один день заехали в Калугу. Петр Кавалеров, как только правительство разрешило иметь валютные накопления, завел долларовый счет и складывал туда каждую заработанную денежку. У Наташи было оформлено право на пользование сберкнижкой, и она без всяких сомнений сняла припасенную рачительным супругом сумму.

   В Москву они въехали матерью и сыном. Стать кровными родственниками оказалось более чем просто. Наташа просто вписала сама в паспорт, в графу «дети», данные Олега Скотинина. Кстати, ни Анжелика, ни Егор не были занесены в ее документы.

   В столице они сняли квартиру на окраине и начали долгий путь восхождения на музыкальный Олимп.

   Сразу выяснилось, что репертуар Олега – романсы, не слишком волнует публику. Петь чужие песни было нельзя, а композиторы не хотели связываться с начинающим мальчиком. Дальше больше, после гриппа у Олега что-то случилось с бронхами, и его хватало всего лишь на полчаса, потом приходил судорожный кашель, и из горла вырывался сдавленный хрип. Парочка приуныла, и тут случилась история с Виктором Сю.

   Продюсер Иван Лазаревич, ушлый эстрадный волк, решивший раскрутить Олега вместо наркомана Сю, придумал гениальный ход. Пение «под фанеру» на российской эстраде стало столь обычным делом, что удивление скорей вызовет человек, выступающий «вживую». Тем более что небольшой голосок у Олега все же был, и в случае необходимости он мог какое-то время продержаться на сцене.

   Наташин же голос привел Ивана Лазаревича в восторг. Сильное, глубокое меццо – женщина запросто гуляла по октавам, с легкостью выпевая «ля» и «си». Просто брильянт, и продюсер охотнее работал бы с ней. Но возраст! В пятьдесят лет на эстраду впервые не поднимаются, в этом возрасте ее, наоборот, покидают.

   И тогда пронырливый Иван Лазаревич придумал гениальный обман. В студии записывали… Наташу, а на концерте Лео Ско прыгал по сцене, разевая рот под музыку. Пришел успех, появились хвалебные статьи в газетах. Правда, один раз чуть не вышел облом. «Фанеру» заело, и Лео в растерянности остановился. Не потерявшая голову Наташа влетела в рубку к радистам и запела. Обрадованный Олег бодро задвигался, встав спиной к залу. Радистам потом отвалили крупную сумму за молчание, впрочем, они, прекрасно осведомленные обо всех эстрадных тайнах, и не собирались трепаться, понимая, что шоу-бизнес сродни базару: не обманешь – не продашь!

   Иван Лазаревич похвалил Наталью и обязал ее присутствовать на всех выступлениях, на всякий случай. Пришлось бедняге изображать из себя ненормальную мамашу с семейными фотографиями. Впрочем, отношения у них и впрямь были родительские, ни о каком интиме даже речи не шло, чисто деловое соглашение, приносившее всем немалые капиталы.

   Потом Иван Лазаревич скончался, но поднаторевшая в делах Наташа крепкой рукой перехватила бразды правления. Она была совершенно счастлива, жила потрясающей, необыкновенной жизнью, вышло несколько дисков с ее голосом, песни неслись из радиоприемников и телевизоров, толпы фанаток размалевывали лестничную клетку фломастерами… Иногда, засыпая, Наташа думала: «Погодите, лет через десять-пятнадцать, когда Лео придет пора уходить, мы откроем всем правду». То, что ей самой к тому времени перевалит за шестьдесят, Наташа забывала. Кстати, голос ее не претерпел никаких возрастных изменений и звучал по-прежнему ярко и сочно. Денег теперь хватало на любые прихоти, они ни в чем себя не ограничивали, отдыхать летали в Майами, и оставленную в Калуге семью Наташа никогда не вспоминала. Более того, «смазанный» начальник одного из паспортных столов столицы выдал ей паспорт на фамилию Скотинина.

   Неприятности возникли только один раз, когда появился Георгий. Мужик узнал в мельтешившем на экране Лео Ско родного брата и явился в гости. Где он достал адрес, Горка не рассказывал, но пообещал разболтать всем правду про Наташу и Олега, если они ему не станут платить. Заломил Горка по своим понятиям невероятную сумму – тысячу долларов в месяц. Скотинины изобразили негодование, но после ухода парня долго смеялись. Лео получал за один концерт в ночных клубах не менее пяти штук, и один кусок не решал в их бюджете ровным счетом ничего.

   Словом, судьба улыбалась. Лео встретил Настю, женился, пришлось посвятить девушку в тайны бизнеса. Но молодая жена только расхохоталась, узнав, как сладкая парочка дурит публику… Затем случилась ее болезнь, перелом ноги и… смерть.

   – Для нас это был настоящий удар, – вздыхала Наташа. – Во-первых, мы искренне любили Настю, во-вторых, страшно не хотели, чтобы в газеты проникла весть о ее сумасшествии, поэтому и перевели в другую больницу, туда, где есть психиатрическое отделение для подобных пациентов. Денег заплатили уйму! Еще нам повезло, что ни в Склифе, ни на новом месте не узнали Лео. Он на сцене выглядит по-иному, парик, грим, высокая платформа. Но все равно боялись. Тут пару раз звонили, спрашивали, где Настя, так мы с перепугу другие номера клиник сообщали.

   – Вам не показалось странной ее смерть? – спросила я. – Шизофрения, конечно, неприятная штука, но с ней живут десятилетиями, сломанная нога тоже не повод, чтобы отправляться на тот свет…

   Наташа сдернула с крючка посудное полотенце, шумно высморкалась и спросила:

   – Думаешь, мы убили ее? Конечно же, нет, еще раз повторяю, Лео очень любил жену, и потом, мы не из тех людей, что конфликтуют с законом. Ну подумай сама, с нашими-то деньгами… Сейчас полно частных психиатрических клиник, куда можно поместить больного человека, как в комфортабельную тюрьму, и забыть про него. А мы пытались лечить Настю амбулаторно, терпели ее выходки и капризы. Нам-то от нее ничего не надо было. Квартира? Ой, боже мой, да я завтра три такие купить могу.

   – Все же это странная смерть, – гнула я свое.

   – Да нет, – вздохнула Наташа, – нам врачи подробно объяснили. У Настюши на фоне приема психотропных средств развился тромбофлебит, она, правда, пила всякие тромбо-ассы и аспирин, да не помогло. Перелом, лежачее положение усугубили ситуацию, сгусток оторвался, и все! Олег целые сутки проплакал.

   «А на следующий день отправился изображать гениального певца в «Метелицу», – ехидно подумала я.

   Впрочем, скорей всего Наташа не врет, хотя сбрехать данной даме, как мне чашку чая выпить. Но Настю они и впрямь не отравили, и я видела, как Наташа и Олег суетились вокруг девушки в Склифе. И квартира им, наверное, не нужна, своих денег полно. Нет, кончина Насти – трагическая случайность.

   – Бери пять тысяч баксов, – сказала собеседница, – и не болтай.

   Я встала со стула и с наслаждением потянулась.

   – Зря не веришь, мне деньги не нужны. На самом деле я ищу в Настином окружении мужчину по имени Егор.

   – Никогда она не упоминала такого, – пробормотала Наташа. – Ее бывшего мужа звали Виктор.

   – Дайте его координаты.

   Наташа принялась рыться в толстой растрепанной книжке.

   – Уж и не знаю, там ли он до сих пор живет, но думается, про Настю больше всех знает доктор Ростов. Знаете, с психиатром больной бывает откровенным. Во всяком случае, если какой-то Егор и существовал, то где-то в прошлом, до замужества с Олегом.

   – Странно, что Настя не рассказывала о брате…

   Наташа, совершенно успокоившись и безумно довольная тем, как разговор плавно отходит от ее личных тайн, словоохотливо пояснила:

   – Да она терпеть не могла вспоминать детство и юность.

   – Почему?

   – Бог ее знает, хотя понятно. Отец и мать скончались, трагически погибли в горах, вырастила ее бабушка, которая умерла, едва Настене исполнилось шестнадцать. Жизнь, наверное, была голодной и тяжелой. Не поверишь, у нее не осталось никаких фотографий детства, даже с родителями. Говорила, будто бабуля все выкинула.

   – Зачем?

   Наташа пожала плечами:

   – Кто же разберет? Блажь такая в голову пришла.

   Мы замолчали, говорить больше было не о чем.

   Потом Наташа с надеждой пробормотала:

   – Может, возьмешь деньги? Мне как-то спокойней будет.

   – Не надо, книжку поищи, – напомнила я.

   – На, – сказала Наташа и протянула мне черненький потрепанный блокнотик. – А зачем, если не секрет, тебе этот Егор?

   Недолго думая, я ляпнула:

   – Она ему тридцать тысяч долларов оставила.

   Наташа секунду стояла с раскрытым ртом, потом расхохоталась.

   – Ну, ты горазда баки заливать!

   – Не веришь?

   – Конечно, нет.

   – Почему?

   – Да откуда у нее возьмется такая сумма? Настена полунищая была, когда за Олега замуж выскакивала, ври, но не завирайся.

   Уже дома, разглядывая густо исписанную телефонную книжку, я внезапно подумала: «А и впрямь, откуда у Насти появилась такая прорва денег?»

   Наши собаки обожают суп из окорочков с рисом, поэтому я с раннего утра отправилась на оптушку за продуктами. Муля, Ада и Рейчел с тоской смотрели, как я одеваюсь.

   – Не расстраивайтесь, девочки, сейчас вернусь, погуляем лишний разок.

   Из кухни выползла Муму и тоже уселась у двери.

   – Хочешь сказать, что нигде не написала и готова выйти?

   Болонка повернула голову влево, а Рейчел деликатно сказала:

   – Гав.

   – Ладно, – согласилась я, – так и быть, пошли!

   Разномастная стая вылетела во двор. Местные кошки даже не вздрогнули, как сидели, так и остались у порога на ступенечках. Киски отлично знают мопсов со стаффордширихой и совершенно их не боятся. А те, привыкшие жить в одной стае с кошачьими, норовят облизать подвальных обитательниц. Вот когда на прогулку выходит такса из сорок третьей квартиры, кошечки мигом взлетают на деревья и страшно вопят. Наших же собак держат за друзей, а Муму бодро игнорируют. Собаки носились по двору, поскальзываясь на заинденевших февральских лужах. Внезапно Муля подбежала к черному прямоугольнику асфальта, где утром стояла машина Сережки, и принялась яростно облаивать место парковки и отчаянно фыркать. Через секунду к ней присоединилась Ада. Я удивилась, неужели мопсихи ухитрились учуять запах любимого хозяина?

   Мы погуляли еще минут двадцать и засобирались домой. Плохая, ветреная погода прогнала от подъезда всех местных пенсионеров, и никто не говорил мне, поджимая губы: «Как вы столько собак содержите, небось зарабатываете жуткие тысячи!»

   Рейчел носилась у забора, не обращая внимания на зов. Муля, Ада и Муму спокойно стояли у подъезда.

   Я пригрозила терьерице поводком и велела:

   – А ну, иди сюда немедленно.

   Но непослушная стаффордшириха великолепно знала, что никто никогда не тронет ее даже пальцем, и не слишком торопилась.

   – Вот безобразница, – обозлилась я и пошла за ослушницей. Но не успела я дойти до ограды, как тяжелая железная дверь подъезда с грохотом распахнулась и на порог выскочил высокий, тощий, картинно-рыжий парень. Волосы цвета первой июньской морковки метались по ветру, веер крупных веснушек покрывал не только нос, но и щеки, лицо было бледным, каким-то мертвенным. В руках он сжимал сумку. Не заметив собак, парень шагнул вперед и зацепил ногой Аду. Мопсиха завизжала от боли. Парень злобно прошептал что-то и еще раз ударил собачку ногой. Мопсы заплакали вдвоем. Ада от обиды, Муля за компанию.

   – Ты что делаешь, негодяй! – заорала я, хватая за ошейник рванувшуюся Рейчел.

   Наша стаффордшириха мирное существо. Дикая злоба просыпается в ней только, когда кто-нибудь обижает членов стаи. Восьмидесятикилограммовая собачка запросто может опрокинуть мое не дотянувшее до веса барана тело. Поэтому я зацепилась правой рукой за забор, а левой пыталась удержать стаффордшириху.

   – Не смей трогать мою собаку! – заорала я, чувствуя, как вязаная шапочка съезжает к носу. – Отойди от мопсов, иначе спущу стаффа!

   Парень секунду смотрел в мою сторону, и я невольно вздрогнула. У него был взгляд отморозка, пустой, холодный и какой-то равнодушно-злобный. Очень давно в детстве я случайно столкнулась во дворе с живодером, тащившим в машину воющую собаку. Так вот, тот мужик глянул на меня точь-в-точь такими же глазами.

   Муля и Ада продолжали причитать, Муму просто осела у крыльца на тучную задницу. Парень широким шагом пересек двор и свернул на улицу. Я разжала онемевшие пальцы. Рейчел, словно снаряд, выпущенный из орудия, с ухающим топаньем донеслась до мопсов и принялась яростно облизывать своих подружек. Доля ласки досталась даже Муму. Подхватив под животик вздыхающую от обиды Аду, я поехала наверх. Встречаются же такие уроды! Пнуть ногой крохотную собачку, размером чуть больше кошки! Нет, следовало отпустить Рейчел, вот уж тогда негодяю мало бы не показалось!

   Ругая себя за излишнюю мягкотелость, я вошла в квартиру и обнаружила на стуле у двери взбудораженную Юлечку.

   – Это ты, – выдохнула она, – очень хорошо!

   – Что случилось? – удивилась я.

   Оказывается, не успела я уйти гулять с собаками, как раздался звонок в дверь. Юлечка бдительно поглядела в «глазок» и увидела рыжеволосого парня с вежливой улыбкой на лице.

   – Вам кого? – поинтересовалась она.

   – Юлию Евгеньевну Романову, – ответил нежданный гость и добавил: – Я из поликлиники, вместо Альбины Львовны, она заболела.

   Юлечка уже хотела было снять цепочку, но в ту же секунду остановилась. Альбина Львовна – наш районный терапевт. Мы хорошо знакомы с ней, а та, зная, что Катюша хирург, относится к нам по-дружески, никогда не заставляет сидеть в очереди и в случае необходимости разрешает звонить к себе домой. Не далее как вчера Юлечка разговаривала с Альбиной, и та пообещала заглянуть в среду и продлить больничный. Врач чувствовала себя прекрасно и ни на что не жаловалась. Быстренько прокрутив в голове ситуацию, Юлечка крикнула:

   – Никого я не вызывала, уходите!

   – Откройте, не бойтесь, – спокойно возразил рыжий. – Альбина Львовна велела начать курс уколов, у вас последний анализ крови неблагополучный. – И он помахал перед «глазком» какой-то бумажкой.

   – Я кровь не сдавала, – не успокаивалась Юля, – уходите.

   Но юноша стоял на своем:

   – Хорошо, уколов я делать не стану, но разрешите позвонить в поликлинику, я должен сообщить, что вы отказываетесь от помощи.

   Желание непременно попасть в квартиру вызвало у Юли еще большее подозрение, и она, на всякий случай задвинув щеколду, сообщила:

   – Немедленно убирайтесь, кстати, сейчас вернется моя тетя, она во дворе с собаками гуляет. Будете настаивать, велим нашему стаффордширскому терьеру придержать вас до появления милиции.

   Парень коротко ругнулся и побежал вниз по лестнице.

   – Конечно, – тарахтела Юля, – дверь у нас железная, опять же цепочка и щеколда, а все равно я испугалась.

   Честно говоря, мне инцидент тоже не слишком понравился. И я позвонила в поликлинику. После беседы с Альбиной стало только хуже. Терапевт страшно удивилась и сказала:

   – Какие уколы?! Да и потом, у нас медсестра – женщина, по домам она не ходит, ну если только частным образом попросят. А рыжих сотрудников нет!

   Окончательно встревоженные, мы принялись разыскивать Володю Костина. Услыхав о наших злоключениях, майор примчался, не задерживаясь.

   Перепуганная Юля, уставившись в «глазок», велела:

   – Подойти поближе к двери.

   – Да я это, – расхохотался Костин.

   На кухне он сначала с аппетитом слопал штук шесть сосисок и, набив стакан почти доверху кусками сахара, отхлебнул и сообщил:

   – Вот что, девчушки, слушайте. Сейчас по Москве прошла серия краж. Действовали преступники не без изящества. Сначала шли в поликлинику и рылись в коробочке, куда складывают результаты анализов. В большинстве регистратур никто не обращает внимания на пациентов, разглядывающих квиточки. Чужие анализы-то никому не нужны, люди только о своем здоровье беспокоятся.

   – И зачем им бумажки? – фыркнула Юля.

   – Очень просто, – вздохнул Володя, – сверху на листочках проставлены имя, фамилия, отчество, год рождения больного, там же и адрес.

   – Адрес? – удивилась я.

   – Ну да, – пояснил Костин, – участки разделены по адресам, и лаборатория настаивает на четком заполнении этой графы. Что-то они потом там подсчитывают, на каком участке больше болеют, но нам причины без разницы, важно одно – адрес стоит.

   Вытащив несколько направлений, бандиты снимали с них ксерокс и клали бумажки на место. Потом преспокойно шли по адресам и звонили в дверь. Бдительным старикам, а обращались они, как правило, к пенсионерам и инвалидам, показывали анализ и предлагали уколы, таблетки и проверку давления. Бабки впускали «врача». Дальнейшее понятно. Милый «доктор» связывал жертву и забирал, что хотел.

   – Как только не боялся! – удивилась я. – Вдруг дома были еще люди?

   – А тогда он просто мерил давление и уходил, – пояснил Володя. – Даже тонометр с собой специально носил, паразит.

   – Ну надо же, – растерянно пробормотала Юля, – теперь понятно.

   – Вообще-то не очень, – вздохнул Володя. – Дело в том, что «терапевта» взяли, он сейчас в Бутырке, ждет суда. Ограбил, мерзавец, кучу народа, и передача «Криминальная хроника» рассказала о негодяе, показала его фотографию.

   – Зачем? – удивилась Юля.

   – Знаю, – ответила я, – еще попросили: «Если кто знаком с данным человеком или пострадал от его действий, позвоните по 02!»

   – Точно, – усмехнулся майор, – был именно такой текст. «Терапевт», естественно, не спешит признаваться, вот и мы обратились за помощью. Значит, кто-то посмотрел репортаж и решил повторить «геройские» действия. Молодец, Юлька! Не поддалась на провокацию, Лампа бы точно распахнула, не колеблясь!

   Проглотив несправедливое обвинение, я пошла в спальню изучать Настину записную книжку. Но пока руки перелистывали страницы, в голове вертелась только одна мысль: где я слышала про рыжеволосого парня? Кто совсем недавно говорил о мужчине, похожем на Аполлона Григорьева, одного из «Иванушек»?

   Бесплодно порывшись в памяти, я прекратила бесцельное занятие и сосредоточилась на блокноте. Покойная Настенька, очевидно, была жуткой занудой, потому что телефонная книжка была исписана мелким, четким почерком. Никаких зачеркиваний или телефонов, занесенных карандашом. Только ручка, причем черная, из-за этого казалось, будто блокнотик заполнялся сразу, одним махом, а не пополнялся постепенно.

   Вздохнув, я начала обзвон. Как только трубку снимали, я произносила заготовленный текст:

   – Добрый день, вас беспокоит тетя покойной Насти Звягинцевой, я разбираю ее вещи и наткнулась на запись ежедневника о долге, хочу вернуть деньги…

   Пару раз меня переспросили с недоумением:

   – Настя? Звягинцева? Что-то не припомню.

   Кто-то мямлил:

   – Ошибка вышла, Настена у меня ничего не брала.

   И тогда я быстренько добавляла:

   – Тут написано Егор Иванов…

   Или Петров, Сидоров, Майоров…

   Но абоненты в один голос отвечали:

   – Никакого Егора тут нет.

   Я настаивала, но люди отнекивались. Нашелся, правда, один, немедленно заявивший:

   – Да, она взяла на три дня пятьсот баксов.

   – Не у вас, а у Егора, – попробовала посопротивляться я.

   – Чушь, – отрезал мужик, – никогда не слышал ни о каком Егоре, везите долг!

   Я назначила ему встречу в восемь вечера на Ваганьковском кладбище у могилы Феклы Ивановны Чеботаревой и надеюсь, что мужик потерял несколько часов на поездки туда-сюда и на поиски несуществующего надгробья!

   Добравшись до буквы Э, я наконец поняла, что трудилась напрасно. Остальные странички оказались пустыми. Самая последняя содержала перечень дней рождений. Я пробежала по строчкам, так, Олег, Наташа, Леся, Галина…

   Кстати, телефонов Леси и замечательного доктора Федора Николаевича Ростова в книжечке не было. Может, Настя так часто звонила им, что помнила цифры наизусть?

   Отбросив ненужную книжонку на середину дивана, я попыталась соединиться с Лесей, чтобы еще раз узнать телефон Льва Константиновича Платова, но кокетливый голос сообщил:

   – Леся в командировке, вернется в пятницу.

   Я приуныла, но потом решила, что пока можно заняться бывшим супругом Насти. В трубке прозвучал жеманный голосок:

   – Аллоу!

   – Можно Виктора?

   – Витюнчик, котеночек, сними трубочку! – заорала девица так, что я невольно вздрогнула.

   Через секунду из трубки донеслось сухое:

   – Слушаю.

   Подавив желание сказать: «Здравствуй, котеночек, привет тебе от бывшей киски», я рявкнула:

   – Виктор Звягинцев?

   – Он самый.

   – Анастасия Звягинцева кем вам приходится?

   – Бывшей женой, а что?

   – Она умерла, – сообщила я.

   Скорей всего, мужик не расстроится. Но из трубки послышалось сдавленное «ох», потом приглушенный кашель.

   Выждав пару секунд, я осторожно сказала:

   – Мне очень надо с вами поговорить.

   – Приезжайте, – разрешил парень. – Ореховская, двенадцать.

   «Котеночек» оказался огромным, носорогоподобным мужиком, килограмм на 150 весом. Такого впору звать «слоненочек». Пока я вешала куртку и стаскивала сапоги, из одной комнаты выглянула щуплая девица и проблеяла:

   – Котик, ступайте на кухню, в гостиной беспорядок

   Но «котик», мрачно глянув на советчицу, толкнул коричневую дверь.

   – Проходите.

   Уж не знаю, почему костлявой девушке показалось, что в гостиной не убрано. На мой взгляд, комната казалась до безобразия аккуратной, в ней стояла музейная чистота и тишина. Даже неприятно. Как правило, у людей где-то валяются книги и игрушки, лежат спицы с вязанием, газеты, стоят кружки с недопитым чаем… Здесь же – безукоризненно отполированный обеденный стол, диван, кресла, прикрытые чехлами из гобелена и сверкающие стекла шкафов, за которыми рядами тянулись хрустальные рюмки с фужерами.

   – Садитесь, – пробормотал Виктор.

   – Погодите, – велела скелетообразная девушка и постелила на предназначенное для меня кресло прозрачную пленку. – Вот теперь можно!

   – Надежда! – с укоризной закачал головой мужик.

   – Она в уличной одежде, – бесцеремонно заявил Кощей Бессмертный в женском обличье, – испачкает обивку!

   Я проводила взглядом убежавшую аккуратистку и поинтересовалась:

   – Может, пройти в дезкамеру? Только не говорите, что у вас ее нет.

   «Котеночек» побагровел.

   – Надька – психопатка, на аккуратности тронулась, полы по семь раз на дню моет, занавески стирает каждый вторник, а мои носки сначала кипятит, а потом гладит.

   Я ухмыльнулась. Гениальный Адлер считал, что если у человека начинается фобия чистоты, это говорит, скорей всего, о грязной совести. Значит, за душой у девчонки темные делишки, воспоминания о которых она и пытается заглушить бесконечной уборкой да стиркой.

   – Ей-богу, уйду, – жаловался «котик», – просто жить невозможно!

   – А с Настей вы почему разошлись?

   – Это она от меня сбежала, – невольно разоткровенничался Виктор и тут же спохватился: – Собственно говоря, кто вы такая и чего от меня хотите?

   – Звягинцева Анастасия Валентиновна, – как можно более официально заявила я, – оставила завещание… Основная часть имущества предназначена ее брату Егору Валентиновичу Платову, но в документе указан его неверный адрес.

   – А вы кто? – настаивал Виктор.

   На секунду я заколебалась. Интересно, а кто на самом деле должен следить за исполнением последней воли умершего? Адвокат? Нотариус? И вообще, станут ли официальные органы беспокоиться о такой малости?

   – Судебный исполнитель.

   Звягинцев молча буравил меня взором. Молчание затягивалось. В душу начали закрадываться сомнения, ох, кажется, я дала маху. Вроде судебный исполнитель ходит по домам осужденных и забирает конфискованное в казну имущество! Но отступать было поздно.

   Тут Виктор ожил и поинтересовался:

   – А ко мне зачем пришли?

   Я перевела дух. Слава богу, парень оказался абсолютно безграмотным в судебных делах.

   – Мы надеялись, что вы подскажете нам правильный адрес Егора Платова, все-таки брат бывшей жены.

   – Отчего она умерла? – поинтересовался Витя.

   – Тромбоэмболия на фоне травмы.

   – А-а, жуткое дело, – протянул Звягинцев, и мне стало ясно, что он не понял ни слова. – Только пришли вы зря.

   – Почему?

   – Мы с Настеной всего четыре месяца прожили, – вздохнул Виктор, – а потом она убежала. Про ее родственников я ничего не знаю.

   Я вспомнила, как собеседник отреагировал на мою «профессию», и сурово заявила:

   – Судебный исполнитель имеет право привлечь к ответственности тех, кто мешает исполнению закона. Не может быть, чтобы вы ничего не слышали о брате жены.

   – Святой крест, – испугался Виктор. – Знаете, у нас был такой смешной брак, студенческий. Даже не успели познакомиться как следует. В мае поженились, лето провели вместе, а в начале сентября разбежались. И потом, она ничего про себя не рассказывала.

   – Прямо-таки ничего?

   – Ну, сообщила, будто родители погибли, воспитавшая ее бабушка тоже умерла…

   – А дядя? Лев Константинович Платов?

   – Первый раз слышу про такого, – удивился Виктор, – с ее стороны в загсе никого не было, ни одной души, ни дяди, ни тети…

   – Когда вы вместе жили, никто из ее родственников не появлялся?

   Виктор покачал головой:

   – Нет. Она вообще очень не любила про детство вспоминать, никогда не рассказывала про школу. Ну, знаете, про всякие проказы, очень странно. Один раз мне даже показалось, будто она не москвичка.

   – Почему?

   – Я принес домой зефир. Настена поинтересовалась, где взял, ну я и ответил: «В кишке». А она глаза вытаращила: «Где, где?» Да вся Москва гастроном на улице Горького, напротив телеграфа, кишкой звала, а Насте и невдомек. Потом она путала кое-какие улицы. Один раз договорились встретиться в проезде Художественного театра, так она прождала меня на бульваре, возле нового здания МХАТа, потом оправдывалась, что перепутала, только я выяснил дикую вещь: она вообще не знала, что у этого театра есть еще одна сцена! Представляете?

   – Действительно, удивительно.

   – Вот-вот, – обрадовался Виктор, – я, конечно, принялся подтрунивать, а Настя обиделась и заявила, будто бабушка никогда не ходила в театры и ее не пускала. Кстати, именно поэтому Настена и решила писать об эстраде.

   – Может, она и впрямь не из Москвы? – задумчиво протянула я.

   – Нет, – улыбнулся Виктор, – прописка столичная, квартира огромная, просто темная девушка!

   – Вы ее бабушку видели?

   – Никогда, старушка скончалась, когда Настя десятый класс заканчивала. Досталось ей, конечно, по первое число. Одна-одинешенька жила на крохотную пенсию да стипендию. Иногда еду не на что было купить. Поэтому она со мной и развелась, – вздохнул Звягинцев.

   – Да? – не поняла я. – Вы-то тут при чем?

   Виктор крякнул и потер затылок.

   – Дурак молодой. Помните, был такой главный редактор журнала «Эпоха» – Звягинцев Николай Иванович?

   Я кивнула. Как же, одно из самых популярных в советское время изданий, тираж которого подбирался к миллиону экземпляров. А Николай Иванович собрал все возможные регалии – член ЦК, депутат Верховного Совета СССР…

   – Мое отчество – Николаевич, – усмехнулся Виктор.

   Я удивилась:

   – Вы его сын?

   Звягинцев смутился:

   – Нет, но на первом курсе журфака начал всем рассказывать, будто Николай Иванович – мой отец.

   – Зачем?

   – Говорю же, дурак, – вздохнул мужик и уставился в окно. Помолчав пару секунд, он пробормотал: – Чего уж там, слушайте.

   Витя на самом деле был родом из крохотного города Камышинска. Поступал на престижный факультет журналистики МГУ, имея в кармане золотую медаль и два года рабочего стажа на заводе. В приемной комиссии только вздохнули: с таким документами парень гарантированно попадал на первый курс. Мог даже экзаменов не сдавать!

   Факультет журналистики главного университета страны всегда-то был местом, где роились детки высокопоставленных родителей, а в середине восьмидесятых там просто плюнуть было некуда. Обязательно попадешь в дочурку какого-нибудь главного редактора или сынка писателя.

   Поэтому Витюша чувствовал себя не слишком свободно и никому не рассказывал о родителях. Иногда любопытные сокурсники лезли с вопросами. И тогда парень загадочно сообщал:

   – Мои родители имеют отношение к прессе.

   Что, в общем-то, было сущей правдой. Мамочка работала вахтером в газете «Правда Камышинска», а отца, пока тот не спился до смерти, нанимали чинить типографскую машину.

   Однажды к Витюшке подошел староста и, поболтав о том и о сем, осторожно осведомился:

   – Слушай, фамилия у тебя особая, отчество Николаевич, не сын ли ты, часом, того Звягинцева?

   Витя, папу которого тоже звали отнюдь не редким именем Николай Иванович, уже собрался рассмеяться, но тут заметил в глазах собеседника плохо скрытое подобострастие и, не понимая как, ляпнул:

   – Да.

   Староста стал пунцовым и крайне осторожно продолжил расспросы:

   – Чего же ты в общежитии живешь?

   Витюша моментально сообщил отговорку:

   – Я от первого брака, моя мать умерла, а с мачехой общаться не хочется, даже уехал заканчивать школу к тетке, вот папа и попросил декана об общаге. Только никому не рассказывай, не люблю козырять родственными связями. Кстати, денег у папеньки не беру, живу на свои.

   – Конечно, конечно, – закивал парень, – молчу, рот на замке!

   Но потому, как не слишком до того любезные сокурсники принялись звать его на всяческие праздники и вечеринки, Витя понял – староста разнес новость по факультету. А когда преподаватель научного коммунизма за откровенно слабый ответ выставил ему «отлично», Витек сообразил, что сплетня доползла и до преподавателей.

   Звягинцев добрался уже до четвертого курса, когда в старинном здании на Моховой появилась первокурсница Настенька. Вспыхнул стремительный роман, завершившийся скоропалительной женитьбой. Лето они провели в свое удовольствие. Витюша переехал в огромную, запущенную квартиру Насти с текущими кранами и осыпающимися потолками.

   В конце августа Витек сказал:

   – Через год распределение, мне бы прописаться у тебя надо…

   – Да ладно, – засмеялась Настя, – передо мной-то зачем темнишь? Весь курс знает, чей ты сын!

   Пришлось мужику сообщить жене правду. Настя нахмурилась и после этого вела себя холодно, если не сказать злобно. Спать она легла отдельно, а утром убежала ни свет, ни заря. Витюша терялся в догадках. Объяснение он получил к обеду. Явившаяся невесть откуда супруга положила на стол заявление о разводе и сообщила свое видение проблемы.

   – Я девушка малообеспеченная, – чеканила Настя, – можно сказать, нищая. Единственная вещь, которую я имею, – квартира. Неизвестно, как жизнь повернется. Может, поменяю ее на однокомнатную, а на доплату кушать буду. Прописывать тебя не стану. В случае нашего развода ты получишь право на половину моей жилплощади. Извини, я совершенно не собираюсь делиться и думаю, нам лучше расстаться прямо сейчас.

   Витя прибалдел, потом с обидой протянул:

   – Значит, в качестве сынка Николая Ивановича Звягинцева я тебе подходил, а как простой парень не нужен?

   – Именно, – подтвердила Настя, – я сама нищая и хотела найти богатого мужа. Ты мне не пара. Давай разбежимся подобру-поздорову.

   – Но как же, – продолжал недоумевать Витя, – я рассчитывал…

   – На то, что я пропишу тебя в Москве, – ухмыльнулась Настя. – Никогда! Лучше не теряй времени зря и начинай ухаживать за Лазаревой. Самая подходящая кандидатура – москвичка, папенька посол, маменька послиха.

   – Ну ты и дрянь, – оторопел Виктор. – А если я откажусь разводиться?

   Настенька мило улыбнулась.

   – Сначала я расскажу всю правду о тебе факультету, а потом позвоню в приемную Звягинцева и сообщу секретарям, как некий придурок сыном Николая Ивановича прикидывается. Представляешь его реакцию? Да тебя не возьмут на работу даже в газету «Правда эскимоса».

   Пришлось Виктору ради сохранения имиджа бежать в загс. Настена, правда, не подвела, рот держала закрытым. Звягинцев и впрямь принялся строить куры Лазаревой и к Новому году получил московскую прописку. Но жена попалась противная, чистоплотная до болезненности, занудная и скучная. С Настей он больше не встречался, даже не созванивался. В газете не работал, тесть устроил его на теплое местечко во Внешторг… Кто же думал, что контора сгинет в пучине демократии… Сейчас он пока не работает, а месяцы, проведенные с Настей, вспоминает как лучшее время в своей жизни…

   Возле нашего дома стоял рафик с надписью «Дорожно-патрульная служба». Полная любопытства, я подошла и заглянула в него. Железные внутренности машины были забиты коробками и неряшливо скомканными узлами. Наклонившийся над одним из них невысокий, худощавый мужчина выпрямился, и я моментально узнала Сережку.

   – Сергей? – удивилась я. – Почему не на работе? И что ты делаешь в милицейском автомобиле?

   – Забыла, Лампа, – ответил парень, пытаясь оторвать от пола куль, явно набитый железом. – Володя сегодня переезжает. Уже половину вещей снесли, иди наверх.

   Ну надо же, совсем из головы выпало! Я понеслась в бывшую квартиру Нинуши. Вы замечали, как убого выглядит жилплощадь, покинутая хозяевами? Нинина комната казалась еще позавчера такой уютной, даже кокетливой… Сейчас же обнажились старые обои, потертые и грязные, кое-где они выглядели светлей, там у соседки висели картины. Не в лучшем состоянии оказались и двери, пол темнел протертыми местами, а ванна оказалась поцарапанной.

   – Тут нужен ремонт, – пробормотала я.

   – Причем большой, – добавила Юля, хищно оглядывая комнату. – А что, кухня прилегает к нашей?

   Подавив улыбку, я кивнула. Значит, у нее те же мысли, что и у меня, уже разбивает стены…

   – Что у тебя тут, камин? – спросил Сережка, отдуваясь, и бросил на пол жалобно звякнувший ящик.

   – Гусеница от трактора, – преспокойненько пояснил Володя.

   – Что? – в полном изумлении переспросила Юлечка. – Гусеница?! Да зачем она тебе?

   – При дележке досталась, – коротко ответил Володя, развязывая коробку. – И где этот чайник?

   – Не понимаю, – настаивала Юля.

   Майор посмотрел на нее и пробормотал:

   – Это моя часть коммунального имущества.

   Невесть откуда появившаяся Катя с тревогой пощупала лоб приятеля. В первый раз этот ее жест не вызвал у меня улыбку. Кажется, майор и впрямь плох. Наверное, слегка тронулся умом в процессе переезда. Притащить с собой гусеницу от трактора и уверять, будто это его доля… Посмотрев на наши озабоченные лица, Володя достал «Золотую Яву» и, закурив, пустился в объяснения. В их коммуналке было огромные, извилистые антресоли. Когда-то давным-давно, году этак в 1918-м, жильцы поделили отсеки, и на дверцах кое-где висят до сих пор таблички: «Поповъ» и «Федоровъ». Но следующие поколения стали просто запихивать шмотки без разбору, кто куда. Менялись обитатели, въезжали и выезжали семьи, но до конца антресоли ни разу не освобождались. Жильцы даже не знали, что там, предпочитая не открывать «катакомбы». Но сейчас, собираясь разъезжаться по разным квартирам, они все же влезли в необъятные шкафы.

   На пол полетела куча вещей, хозяев которых установить было уже невозможно. Сундук с дамским платьем, наволочка, набитая полуразбитой посудой, гора патефонных пластинок, парочка допотопных, черных телефонных аппаратов, штук десять полусгнивших подушек, распавшаяся на куски шуба из лисы и, как апофеоз, гусеница от трактора.

   Российский человек запаслив, его таким сделали бесконечные житейские передряги. То, что француз или немец моментально стащит на свалку, россиянин свезет к себе на дачу и спрячет в сарай до будущих времен, авось пригодится. Жильцы коммуналки решили поделить «наследство». Володе досталась гусеница.

   – Уж лучше б пластинки, – вздохнул Кирюшка.

   – А зачем ты ее сюда приволок? – не успокаивался Сережка.

   Костин развел руками:

   – Вроде мне отдали…

   – Она тебе нужна? – поинтересовалась Катя.

   – Нет.

   – Так выброси. И вообще, нужно было оставить гусеницу на старой квартире, – сказала я.

   – Жалко, все-таки хорошая вещь, – завел Володя, – металлическая, не какая-нибудь пластмасса.

   – Будешь ее посреди комнаты хранить? – ехидно осведомилась Катя.

   Майор вздохнул и решился:

   – Ладно, Сережка, тащи на помойку!

   Парень так и подскочил.

   – Зачем же я ее, как дурак, наверх пер?

   – Теперь, как умный, при в мусор, – заржал Кирюшка.

   Старший брат отвесил ему оплеуху, Кирка не остался в долгу и пнул того ногой. Началась потасовка.

   Из открытой двери нашей квартиры выскочило все стадо и принялось, отчаянно лая и мяукая, носиться по бывшей Ниночкиной квартире. Появились двойняшки, Иван, Люся… Гвалт стоял редкостный.

   – Что за безобразие? – раздалось с лестницы, и в квартиру вступил пенсионер Демин с нижнего этажа. – Я лег отдыхать, а тут трам-тарарам.

   Увидав Катю, которая регулярно мерила ему давление, старичок слегка притих, но, заметив, как Муму самозабвенно прудит на пороге лужу, вновь впал в ажиотаж.

   – Какое свинство! Развели псарню, вонь по всему дому. Москву загадили, продукты эти дряни сжирают, простым людям колбасы не хватает, сколько же денег надо, чтобы при нынешних ценах такую ораву кормить! Да вы жулики, коммерсанты, кооперативщики и тунеядцы!

   У бедного Демина в голове царила полная каша из всех времен и эпох. Очевидно, старичок существовал в своем собственном мире, и спор с таким экспонатом лучше было не начинать. Но Люся уловила из всей тирады только одно – ее обожаемую Муму обидели. Не обращая внимания на наши умоляющие взгляды, она понеслась вперед, словно всадник на коне, размахивающий саблей.

   – Как можно ненавидеть собаку!!! – А на фига она? – моментально отреагировал Демин и смачно сплюнул.

   Тьфу! – Плевок шлепнулся Люсе прямо на домашнюю тапку.

   – Ты, дед, поаккуратней, – занудил Иван. – Чего к моей жене пристал?

   – Молчать! – взвизгнул Демин. – Сейчас позвоню в райком, и вас всех выселят!

   – Дедуля, – прощебетала близняшка Таня, – ты Беню знаешь?

   – Кого? – притих от неожиданности Демин.

   – Беню, – спокойно ответила девочка.

   – Нет, – растерялся дедушка.

   – Ну тогда сходи к его матери, познакомься, – хихикнула Татьяна, – она тут недалеко, за углом живет!

   Секунду все молчали, потом дедок взвыл и попытался палкой треснуть Люсю по спине.

   – Не трогай маму, – взвилась Аня, – мухомор вонючий!

   – Ща милицию вызову, – пообещал Демин.

   – Она уже тут, – вздохнул Сережка, – Володя, давай приступай, арестуй сначала Люсю, потом Таню, да заодно и Муму – ссытся, понимаешь, везде, спать не дает приличным людям!

   – Ваши документы, – грозно сдвинул брови Костин, вытаскивая из кармана красное удостоверение.

   – Мои? – растерялся Демин. – Зачем?

   – Ворвались без приглашения на чужую жилплощадь, оскорбили хозяев…

   – Так шумят же, – принялся отбиваться пенсионер, – на лестнице гадят, собак развели.

   – До одиннадцати вечера в будний день имеют полное право, – отрезал майор, – а про собак ничего закон не говорит!

   – Ох, смотри у меня, – пригрозил сухоньким кулачком дедок, – небось мафией купленный, ты, паразит!

   – Оскорбление должностного лица при исполнении им служебных обязанностей карается по закону, – вмиг перешел на казенный язык Володя, – можете ответить по всей строгости!

   – Оборотень! – завопил старикашка. – Настоящий милиционер должен меня защищать, ветерана войны, труда и партии, а не всяких, прости господи, лимитчиков.

   – При чем тут лимитчики? – изумилась Юля.

   – А при том, что понаехали, чеченцы поганые, всю столицу загадили, собачатиной торгуют! Как не стыдно живое существо есть!

   – Корова тоже живая, – влез Кирюшка.

   – А собака – друг человека, – парировал Демин, – и делать из нее чебуреки безнравственно!

   – Так вы любите собак? – изумилась Люся.

   – Конечно, – ответил старик, – только вот эта мне не нравится.

   И он ткнул корявым пальцем в апатично лежащую на грязном полу Муму. Люся покраснела и разинула рот. Катя, быстро сообразившая, что спор сейчас понесется по новой, моментально сказала:

   – Стоп! Так и не пойму, чего мы ругаемся! Люся, бери собаку и иди на кухню, у тебя жаркое перекипает.

   Из коридора и впрямь тянуло запахом подгоревшего мяса. Люся ойкнула и унеслась.

   – А вы, Михаил Степанович, – продолжала Катя, – успокойтесь, иначе давление до 200 скаканет, опять сляжете.

   – Ой права ты, Катюшенька, во всем права, – забормотал дедок, пятясь. – Уже голова болит, ноги подкашиваются, перед глазами мельтешит…

   Усиленно изображая недомогание, он продолжал идти задом, запнулся за узел и с размаху сел на куль. Раздался треск, и на пол потекло нечто желтое.

   – Прикол, – взвыла в полном восторге Таня, – дедок Муму ругал, а сам обосрался, и как только не стыдно!

   – Что это? – в ужасе спросил Демин. – Что?

   – Яйца, – со вздохом ответил Володя.

   – Чьи? – вопрошал Демин.

   С христианской незлобивостью майор пояснил:

   – Куриные. Вы, дедушка, обвалились на наволочку с продуктами, сверху десяток яиц лежал, крупных, по 15.60.

   – Кто же складывает харчи в наволочку? – пришла в негодование Юля.

   – Я, – коротко ответил майор, – а что, нельзя?

   Оставив их ругаться дальше, я пошла домой. Интересное дело, почему такой вкусный и полезный продукт, как куриные яйца, настоящая кладовая витаминов, у нас немедленно погибает, не успев попасть на стол?

   Доктор Ростов оказался занят под завязку. Пробилась я к нему только вечером в четверг. Выглядел Федор Николаевич импозантно. Высокий, крупный, с копной седых волос. Пахло от него дорогим одеколоном, а на его правой руке сверкал золотой перстень. Мне он напомнил нашего семейного доктора, давно покойного Игоря Львовича Ежова, которого моя мамочка всегда вызывала, стоило дочурке пару раз кашлянуть.

   Сходство усилилось, когда Федор Николаевич потер руки, словно пришел с мороза, и мягким, бархатным голосом поинтересовался:

   – Ну те-с, что случилось, дорогуша?

   Мне не захотелось прикидываться родственницей сумасшедшего. Да и в кабинете специалиста подобного класса это небезопасно. Начнет задавать вопросы и тут же выведет на чистую воду. Поэтому я прямо заявила:

   – Я пришла поговорить о Насте Звягинцевой.

   Федор Николаевич вытащил трубку, набил ее табаком, тщательно закурил и осведомился:

   – Надеюсь, вы понимаете, что сведения о больных не подлежат разглашению?

   Я кивнула.

   – Тогда, – продолжал Ростов, – расстанемся без обид, а если желаете что-либо узнать, у вас должна быть бумажка из органов, где вы просите меня об откровенности. Кстати, не всегда помогает и она.

   – Я не имею никакого отношения к правоохранительным органам…

   Психиатр выпустил густой клуб дыма и ухмыльнулся:

   – Душенька, вы симпатичное существо, но, увы, я связан клятвой Гиппократа. Мой вам совет, как журналистке, лучше бросьте эту тему. Господа Скотинины вели себя безупречно, а Настенька мертва. Ну к чему доставлять людям еще больше горя? Мне, например, не нравится, когда ради увеличения тиража фотокамера суется в постель или на кухню…

   – Я не из газеты…

   – Да? Тогда зачем вам сведения о Насте?

   Его умные, породистые глаза откровенно смеялись, и я выложила ему всю правду – про больницу, доллары, поиски Егора…

   Федор Николаевич посерьезнел.

   – Тридцать тысяч! Большие деньги, вы могли спокойно оставить их себе, никто бы и не побеспокоился.

   Я оторопела. Оставить себе? Чужие деньги? Как-то даже не пришло в голову.

   Ростов засмеялся:

   – Шучу, шучу. Честно говоря, вы меня дважды удивили.

   – Чем?

   – Сначала тем, что начали поиски неизвестного парня, а потом сообщением о сумме… Вы видели реальные деньги?

   – Не понимаю…

   – Ну, у вас в руках были купюры или какая-нибудь пластиковая карточка, чек…

   – Нет, банкноты, причем подлинные, я проверила их карандашом.

   – Чем?

   – Ну, такой специальный прибор, похож на лазерную указку, фальшивые ассигнации в его свете желтеют, а подлинные – синеют.

   – Скажите пожалуйста, – изумился Ростов, – никогда не слыхал о таком.

   – Я тоже, но под Новый год моего родственника обманули в обменном пункте, всунули фальшивые доллары. Парень ужасно ругался, но поделать ничего не смог.

   Кассир, гадко ухмыляясь, сообщил ему:

   – А где на деньгах написано, что они из нашего обменного? Ты их, дружок, за порог выносил…

   Сережка перекосился от злобы и купил «карандаш».

   – Настя была светлым человеком, – вздохнул Ростов, – несмотря на заболевание и сопутствующее ему изменение личности.

   – Что с ней приключилось?

   – Шизофрения – психическое заболевание.

   – И в чем оно проявляется?

   – Изменение личности – снижение активности, эмоциональное опустошение, аутизм… Возникают разнообразные, так называемые патологические продуктивные симптомы.

   – Что это такое?

   – Попросту говоря, бред, галлюцинации, аффективные расстройства, кататония…

   – Тромбоэмболия…

   – Да никогда! При чем тут тромбоообразование? – удивился Ростов. – Конечно, у больных шизофренией масса и других болячек, например, язва желудка, или может случиться воспаление легких, аппендицит, рак, в конце концов. Но это болезни тела, а шизофрения – недуг психики, души, если вам так понятнее будет. И, к сожалению, возникает он в молодом возрасте.

   – Вот ведь беда, – искренно пожалела я Настю, – всю жизнь идиоткой жить!

   Федор Николаевич принялся методично выбивать трубку о край пепельницы.

   – Ну при чем тут идиотия! Шизофрения может быть непрерывной или приступообразной. У Насти оказался последний случай. За периодами обострения следовала ремиссия. Многие больные в такой стадии успешно работают, и окружающие ни о чем и не догадываются. Вспомните хотя бы гениального Ван-Гога. Отрезанное в припадке безумия ухо и потрясающие картины.

   – Он был шизофреником?

   – Без сомнения, стоит только взглянуть на его творения бесстрастным взглядом врача. Кстати, скорей всего, определенные отклонения присутствовали у Гойи, Босха и Шагала… Как это ни парадоксально вам покажется, но многие шизофреники безумно талантливы – пишут книги, картины, сочиняют музыку… Настя, например, пыталась издавать поэмы, кстати, на мой взгляд, вполне читаемые, и, выйдя замуж за Олега, написала пару песен, весьма неплохих. Хотя, конечно, жить с ней, особенно в последний год, было трудно.

   – Почему?

   – Мания преследования, – коротко ответил психиатр. – Ей казалось, будто муж и свекровь намерены отравить ее. Вот она и стала питаться отдельно, ела только из пакетов и коробок, впрочем, потом перестала принимать всякую пищу, пришлось повозиться, чтобы заставить ее прикоснуться к супу.

   – Пошла бы в ресторан…

   – Ах, душенька, – улыбнулся Ростов, – Настя уверяла, будто Олег подкупил всех поваров в Москве. Это же бредовое состояние, не поддающееся логике.

   – Может, ей следовало жить с братом?

   – Понимаете, дружочек, – сказал доктор, вновь набивая трубку, – у Настюши не было никакого брата, у нее вообще никого не было, одна как перст. Если не считать, конечно, мужа и свекровь. Но супруг не кровный родственник, а вот родных по крови не осталось. Я ведь почему спросил, реальные ли деньги у вас в руках? Настюша могла сунуть вполне официально выглядевшую бумажку и уверять, будто это чек. Фантазеркой она была отменной. Хотя…

   – Что?

   Ростов встал и, заложив руку за спину, принялся ходить взад-вперед по маленькому кабинету.

   – Была одна странность, на которую я сразу обратил внимание. Для многих больных, в особенности женщин, я становлюсь крайне необходимым. Многие даже влюбляются в меня, только не подумайте, что за удивительную красоту. Нет, просто в большинстве случаев над моими пациентками дома посмеиваются, не слушают, отмахиваются от их проблем. Я же даю выговориться и пытаюсь искренне понять их беды. Вот и возникает у дам ощущение, будто врач в них влюблен, и моментально вспыхивает ответное чувство. Факт очень распространенный, и опытный специалист обязан суметь направить поток чувств в нужное русло. Хотя частенько случаются браки между врачами и пациентками… Но я к чему веду речь. Обычно я оказываюсь в курсе всех проблем больной. Знаю про нюансы отношений в семье, личные привычки и пристрастия. Служу для заболевших исповедником. Так вот, Настя оказалась исключением. Ни слова о детстве или родителях. На все попытки кое-что разузнать она моментально замыкалась и сухо сообщала: «Отец и мать погибли, когда я была еще ребенком, бабушка о них ничего не рассказывала».

   Правда, у Ростова сложилось впечатление, будто девушка что-то недоговаривает. И еще ему показалось, что бабушка, которую Настя тоже вспоминала с неохотой, была человеком нездоровым. Один раз Настюша обмолвилась, что старушка сожгла все семейные фотографии. В другой сказала, будто бабуля не впускала в квартиру никого – ни слесаря, ни электрика. А когда в ванной сломался кран, они стали мыться, набирая воду в раковине кувшином.

   – Шизофрения передается по наследству?

   – Никто не знает точно, – пожал плечами Ростов. – Хотя существует статистика, подтверждающая факт «семейности» данного заболевания. Хотя порой и отец, и мать, и бабка больны, а дети, внуки, правнуки здоровы. С другой стороны, вчера привезли молодого парня с нормальной наследственностью. Не удержал на обледенелой набережной машину и свалился в реку. Результат – реактивный психоз. Так что чем дольше я лечу больных, тем больше понимаю, что ничего не знаю.

   – Значит, Настя не рассказывала о брате, которого зовут Егор?

   – Никогда. Я пытался ее разговорить, но впустую, потерпел профессиональную неудачу. Кстати, существует очень интересная методика, иногда дающая хорошие положительные результаты. Больного погружают в глубокий гипноз и заставляют заново пережить детство, добираются до раннего младенчества. Иногда это помогает избавиться от кое-каких фобий. Я предложил это Насте и встретил бурный, просто гневный отказ. Я решил потом возобновить попытки, но она умерла. Такое ощущение, что ей поставили блок на воспоминания детства. Хотя кто, зачем и почему?

   Я пригорюнилась – опять ничего.

   – Вы бы с ее подружкой поговорили, – неожиданно сказал Федор Николаевич.

   – С Лесей Галиной? Уже была у нее.

   – Нет, у Настюши был другой приятель, она его подружкой звала, и я невольно так сказал, он мужчина. Он с ней сюда в клинику пару раз являлся. Знаете, грешным делом я подумал, любовник. Сейчас погодите, где-то записал координаты.

   Ростов принялся перебирать растрепанные бумажки и наконец провозгласил:

   – Рагозин Николай Федорович, улица Мирославская, д. 18.

   Я горестно вздохнула. Все, круг замкнулся, вернулась к тому, с кого начала поиски.

   – И давно он сюда приходил?

   Ростов начал колебаться.

   – То ли в сентябре, то ли в октябре. У нас в палатах такая обстановка, чтобы больные чувствовали себя как дома. Кровати обычные, гардеробы, трюмо, телевизор… Создаем видимость спальни, не для буйных, конечно…

   Но Настюша никогда не буянила, и Ростов выделял ей самую уютную угловую комнату, солнечную и просторную.

   Как-то раз в неурочное время, около семи вечера, он заглянул к Насте. Девушка, нервно комкавшая накидку на кресле, при виде доктора рассмеялась и велела:

   – Вылезай, Колян.

   К огромному изумлению Федора Николаевича, из гардероба вышел незнакомый парень.

   – Я подумала, Олег идет или Наташа, – веселилась Настя, – вот и попросила Николашу спрятаться, а то еще бог знает что подумают.

   И, глядя на вытянувшееся лицо Ростова, со смехом добавила:

   – Да что вы, Федор Николаевич, это моя подружка, все про меня знает, Николенька Рагозин.

   Обрадовавшись, что наконец увидел человека, способного рассказать о больной, Ростов повел Рагозина к себе в кабинет. Но Николай оказался более чем молчаливым. Отвечал односложными «да» или «нет», в основном кивал головой. Но у Федора Николаевича все равно сложилось впечатление, что он знает больше, чем рассказывает.

   На улице резко потеплело и валил снег. Я побежала к метро, зачерпывая сапожками жидкую кашу из песка и соли. Ну и как теперь поступить? Снова ехать в монастырь к Рагозину? Но он уже один раз не захотел со мной разговаривать! В расстроенных чувствах я, накупив у метро горы продуктов, ввалилась в квартиру и тут же столкнулась с Сережкой, Катей и Володей.

   – Вы все дома? – вырвалось у меня.

   Потом до носа донеслось зловоние, и я поинтересовалась:

   – На обед суп из дохлятины?

   – Слушай, Лампец, – обозлился Сережка, – давно хотел поинтересоваться, где ты целыми днями шляешься? Что за таинственные дела?

   – У меня? – фальшиво удивилась я. – Что ты! Только за продуктами и выхожу, а потом убираю, глажу, чищу…

   – Не ври, – отрезал Сережка, – Юлька говорит, тебя никогда нет.

   О черт! Совсем забыла, что из-за сломанной ноги она не выходит из квартиры.

   – Она спутала, – решила я, как все лгуны, твердо стоять на своем, – спит часами, пока я вожусь на кухне, а проснется, – меня нет, выскочила на секунду за хлебом.

   Но Сережка не верил и бубнил:

   – Ну очень странно, если ты проводишь время дома, отчего готовит Люся? Между прочим, совершенно несъедобные блюда, жуть. Вот вчера на ужин…

   Да уж, вечером на столе оказался дикий набор продуктов: гречневая каша с творогом, селедка и огненно-острая корейская морковка. Запивать трапезу предлагалось киселем, а когда мы захотели чаю, выяснилось, что в доме его нет.

   – Не хочу обижать гостью, – быстренько выкрутилась я. – Люсе готовка в радость.

   – Сегодня ты где шлялась?

   – Да за продуктами бегала!!!

   И я уже собралась пнуть сумки сапогом, но вовремя вспомнила про яйца и придержала ногу.

   – Хватит ругаться, – велел Володя и подхватил авоськи.

   – Куда потащил? – вскинулась я.

   – Отнесу на кухню, тяжело ведь, – объяснил майор.

   – Значит, ты свободна? – продолжал наседать Сережка.

   – Абсолютно!

   – Тогда поедем с нами за плитой.

   – Куда?!

   Выяснилось, что Нинуша, уезжая, увезла с собой плиту. Вообще-то делать это она не имела права, но, с другой стороны, «Индезит» был куплен ею за бешеные деньги, ну не оставлять же дорогущую плиту на старом месте.

   – Зачем покупать? – удивилась я. – Ниночка пусть снимет плиту на новой квартире, поставит свою, а мы ту заберем.

   – Не получится, – вздохнула Катя, – там нет плиты.

   Придется ехать в магазин! В этот момент из кухни раздался стук и короткий возглас Володи:

   – Яйца!

   Поняв, что нам опять не есть яичницу, я безнадежно сказала:

   – Ну ладно, поехали.

   Если я что и «люблю» до дрожи, так это шатание по магазинам. Как правило, головная боль начинается через десять минут, и я, схватив первое попавшееся, вылетаю на улицу. Но мои домашние – люди обстоятельные, а новая плита – это очень серьезно, поэтому сразу следует приготовиться к душераздирающему действию.

   Нервничать все начали еще во дворе, обсуждая, на чьей машине ехать.

   – Залезайте в «Форд», – велел Сережка.

   – На своей отправлюсь, – откликнулась Катя.

   – Глупости, что мы, цугом двинемся, – вспыхнул он. – И потом, у «копейки» руль в жутком состоянии.

   – А у тебя глушитель отваливается, – влез Кирюшка.

   – У меня нет глушителя, радиатора, карбюратора и четырех колес, – ехидно заметил Сережка. – Впрочем, стоп-сигнала тоже, все это в наличии лишь у моей машины.

   – Вот насчет стоп-сигнала точно, – заявила Юля.

   – Погоди, погоди, – засуетился парень, – а ты куда?

   – Как – куда? – обиделась жена. – Плиту покупать! Разве вы без меня выберете? Наверняка дрянь купите из экономии, или, наоборот, жуткие деньги потратите!

   – На костылях и с гипсом?! – недоумевал муж.

   – А что, есть закон, запрещающий людям с поломанной конечностью делать покупки?

   – Как же ты поедешь?

   – Просто вытяну ногу между сиденьями.

   – Тогда точно придется брать две машины, – обрадовалась Катя.

   – Ни за что, – отрезал Сережка, – будем выглядеть идиотами.

   И тут из подъезда вышли Иван, Люся и Муму.

   – Вы куда? – поинтересовалась Юля.

   – Как это? – обиделась Люся. – Так за плитой же. Между прочим, Ваня до увольнения работал на заводе, уж он-то лучше всех выберет! Или вы не хотите нас брать?

   Повисло молчание, прерываемое лишь методичным посапыванием, которое издавала сидевшая на руках у хозяйки Муму. Дверь подъезда еще раз хлопнула, и появились близняшки.

   – А где плиту покупают, на рынке? – спросила Аня.

   – Не, там говно подсунут, только в магазине, – ответила Таня, – чтобы гарантия была. Да вы, дядя Володя, не волнуйтесь. Меня мама всегда за покупками берет, потому что я умею торговаться, да я вам полцены собью!

   Володя оглядел компанию и решил:

   – Может, нам нанять троллейбус? Тогда точно все влезут!

   – Ладно, ладно, – быстренько заговорила Катя, подталкивая обозленного Сережку в спину, – очень мило сейчас устроимся. Лампа, Юля, Люся и Володя, идите в «Форд», а Иван, близняшки и Кирюшка поедут со мной.

   Перестав спорить, все принялись рассаживаться. Володю, как самого большого, мы устроили впереди, Юлечку запихнули на заднее сиденье посередине, чтобы ее загипсованная нога оказалась между передними креслами. Я и Люся примостились по бокам в обнимку с костылями, Люся еще держала спящую Муму.

   – Оставь собаку дома, – велел Сережка.

   – Она всегда со мной, – пояснила Люся, целуя мохнатую морду. – Доченька любимая.

   Сережка завел мотор, и мы понеслись по улицам. Ездит парень хорошо, но, на мой взгляд, слишком быстро. «Форд» подскакивал на кочках, Юля ойкала, мы с Люсей стойко молчали, Володя закурил и завел длинный рассказ о том, какую машину следует покупать. Естественно, у Сережки оказалось иное мнение по этому вопросу, и он еще сильнее нажал на газ.

   – Ой-ой, – застонала Юлечка, – потише.

   Сережка сбавил скорость. Юля затихла, зато оживилась Муму. Болонка пыталась вырваться из материнских объятий.

   – Устала, кисонька, – засюсюкала Люся и отпустила собачку. Та сначала прошлась по Юле, потом перелезла на переднее сиденье и стала устраиваться у Сережки на коленях.

   – Эй, эй, – рассердился водитель и попытался спихнуть собачку, и тут раздалась сердитая трель свистка.

   – Черт-те что, – пробормотал Сережка, притормаживая.

   Тут же за стеклом возник парень в форме ГИБДД.

   Сережка открыл дверь.

   – Это что такое? – изумился постовой.

   – Муму, – ответил Сережка, – собака.

   – А ты, значит, Герасим, – хихикнул милиционер и потребовал: – Документики попрошу.

   – Что я сделал, командир? – заныл Сережка, вытаскивая техпаспорт.

   – Плановая проверка на предмет обнаружения оружия.

   – Да нет у нас оружия! – хором сказали мы с Люсей.

   – Попрошу выйти, – не дрогнул милиционер и начал осматривать заднее сиденье и багажник.

   – Чего с ногой-то? – поинтересовался он, взглянув на Юлю.

   – У нее там гранатомет «муха», – буркнул Сережка.

   – Ща договоришься, Герасим, – пригрозил мент и велел: – Проезжайте.

   Сережка отъехал несколько метров и накинулся на Володю:

   – Почему ты не сказал, что работаешь в милиции?

   – Да только бы хуже сделал, – вздохнул Володя. – На дороге он хозяин.

   В магазин мы вошли живописной группой. Впереди, бодро стуча костылями, скакала Юля, за ней с Муму на руках двигалась Люся, потом Иван с близняшками, я с Катей и Володей, Кирюшка повис на Сережке.

   В огромном торговом зале не оказалось, кроме нас, никаких покупателей. Мы медленно шли вдоль нескончаемого ряда газовых плит.

   – Во, классная! – завопил Кирка.

   – На цену глянь, – велел старший брат.

   – 28 тысяч! Что-то слишком, – сказала Юля.

   – Зато французская, – вздохнула Люся, – с автоподжигом, грилем…

   – Во… – вновь закричал Кирюшка, – дешевая, всего тысяча рублей.

   Мы уставились на громоздкого монстра, покрытого коричневой эмалью.

   – Жуть, – вырвалось у меня.

   – Какашка, – сообщила Таня.

   Мы вновь принялись шарить по торговому залу и пришли к неутешительному выводу: то, что дорого, – не по карману, а то, что дешево, – без слез не взглянешь.

   – А там тоже плиты, – показала Люся на соседний зал.

   Мы зашли и удивились.

   – Интересно, – пробормотала Катя, – эта плита в том помещении стоит десять тысяч, а в этом – три? Почему?

   – Тут товар уцененный, – пришел на помощь продавец, – с браком.

   – Не работает, что ли? – спросил Сережка.

   – Все чудесно работает, но вот, видите, эмаль откололась, там ручка сломана.

   – Здорово, – обрадовался Сережка, – берем вон тот «Бош» за четыре.

   – Погоди, – остудила его пыл Юля, – так нельзя сразу хватать. Вот, кстати, рядом не слишком дорогой «Индезит». С ним что?

   – Ручка надколота, – охотно пояснил другой продавец, у которого на пиджаке красовалась загадочная табличка «Ответственный консультант».

   Я невольно посмотрела на форменную одежду других торговых работников. К слову сказать, весь обслуживающий персонал магазина ходил за нами по пятам – три парня и девушка-кассир. В огромном помещении, под завязку забитом техникой, не оказалось других покупателей, и сотрудники надеялись, что хоть мы сделаем приобретение. Увидев, что никто не носит значок «безответственный консультант», я невольно хихикнула. Владелец магазина нелогичен. Ему следовало ввести четкое ранжирование сотрудников. Ну, например, «суперответственный консультант», «принимающий решения консультант»… Сережку не так давно назначили вице-президентом в его фирме, и Юлечка, услышав новость, немедленно рассказала анекдот. Приходит домой гордый до невозможности муж и заявляет:

   – Дорогая, теперь ты не имеешь никакого морального права со мной спорить.

   – Это почему же?

   – Меня назначили вице-президентом.

   – Подумаешь, – фыркает супруга, – да в каждом супермаркете есть вице-президент по яблокам.

   Обозленный муж решил проверить, звонит в магазин и просит:

   – Позовите вице-президента по яблокам.

   – Сейчас, – звучит вежливый ответ, – только по каким? Развесным или фасованным?

   – Эй, Лампа, – толкнула меня в спину Юля, – вернись на землю.

   – Берем «Бош», – быстро сказала я.

   – Нет, «Индезит», – возразила Юля.

   – Еще «Электролюкс» есть, – протянула Люся.

   – Впрочем, и «Сименс» стоит, – воодушевилась Катя.

   Они потребовали принести руководства по эксплуатации и принялись самозабвенно спорить. Сережка, Кирюшка и двойняшки азартно щелкали дверками духовок и крутили ручки. И только Володя делал вид, будто крайне заинтересован стиральной машиной «Канди». Но я видела, что майор просто тихо дремлет, облокотившись на «прачку». В ногах у него мирно сопела Муму, брошенная хозяйкой.

   Минут пятнадцать все азартно спорили, перекрикивая друг друга. Каждому нравилось свое, и никто не собирался отступать от занятой позиции.

   Бывшему советскому человеку нельзя предлагать богатый выбор. Ну не привык он к широкому ассортименту. Раньше было намного проще. Придешь в магазин и видишь всего два вида плит – наша и болгарская. Ясное дело – брать надо импортную…

   – Володя! – обозлилась Юля. – В конце концов, для тебя покупаем! Какая тебе больше по душе?

   Майор вынырнул из сна и моментально, ткнув пальцем в «Канди», заявил:

   – Эта.

   Катя посмотрела на него и вздохнула.

   – Нет.

   – Почему?

   – Потому что это – стиральная машина, вещь, безусловно, нужная, но для приготовления пищи непригодная.

   – Да ну? – фальшиво удивился он и, отойдя к посудомоечному агрегату, вновь мирно задремал.

   Наконец все приняли решение.

   – Покупаем «Бош», – изрекла Юля, – ну-ка, сколько?

   Продавцы дружно защелками калькуляторами.

   – Четыре триста, – сказал один.

   – Пять сто, – тут же ответил другой.

   – Не понял, – протянул Сережка, – как это у вас разный результат получился?

   – Извините, – начали извиняться торговцы, – много скидок, вот и подсчитали не так.

   И тут на сцену выступила Таня:

   – А вы видели сколотую эмаль на боку?

   – Конечно, – кивнул «ответственный», – из-за этого дефекта резко снизилась цена.

   – А царапины на стекле духовки?

   – Где? – изумился «просто консультант».

   – Вот!

   – Ничего нет.

   – Приглядитесь!

   – Это пыль.

   – Сам ты мешок пыли, – вышла из себя Таня, – разуй глаза. Да это не плита, а сплошной дефект. Три ручки белые, две желтоватые, на горелке пятна, крышка мутная… Да ее выкинуть надо или отдать за две штуки!

   – Две!!! – в ужасе вскричали продавцы. – Даже отечественная продукция дороже, ни за что!

   – Зовите старшего, – велела наглая девчонка.

   Появился мужик в отличном костюме и с сотовым телефоном.

   – У нас проблемы?

   – Это у вас проблемы, – отчеканила Таня и проникновенно добавила: – Гоните своих торгашей вон, они слепые, вещи с такими дефектами следует возвращать производителю.

   Разгорелась беседа, сильно смахивающая на диалог двух арабов на рынке.

   Мы почтительно молчали, понимая, что за дело взялся профессионал. Таня мастерски отыграла все. Сначала изругала плиту, потом сделала вид, будто уходит, и сообщила:

   – Ладно, поехали в торговый зал на Смольной…

   При упоминании конкурентов хозяин сломался:

   – Так и быть, три пятьсот.

   – Ровно три, – спокойно возразила Таня.

   – Побойся бога, – взревел торговец, – я сам взял ее за такую цену!

   – Ладно, три двести, – набавила ухмыляющаяся девчонка.

   – Три пятьсот, – стоял на своем мужик.

   – Слышь, Танюх, – дернула сестру за рукав Аня, – а зачем дядя Володе такое говно? Ручки разные, царапины и эмаль отлетела? Дрянь, а не плита!

   – Хорошо, – моментально отреагировал мужчина. – Три четыреста, бесплатная доставка и установка, идет?

   – Выписывай, – велела девчонка.

   Хозяин, утирая безукоризненно выглаженным платком вспотевший лоб, ушел в глубь магазина.

   – Ну, Танюха, – восхищенно протянул Сережка, – высший класс!

   – Говорила же, – ухмыльнулась девица, – полцены собью…

   – И Анечка молодец, – подхватила Катя, – вовремя влезла, вы договорились?

   – Нет, – ответила простодушная девочка. – На самом деле я подумала, ну зачем дяде Володе такая дрянь?

   Повисла пауза. Потом бойкая Танюшка емко подвела черту:

   – Даже глупость полезна, если сказана вовремя.

   На следующее утро я самозабвенно составила список необходимых продуктов. К сожалению, в последнее время, оказавшись на оптушке, я забываю половину из того, что нужно купить. Исписав листочек, я заварила чай. Перед походом на рынок следует поесть, иначе начну приобретать ненужное из-за разыгравшегося аппетита.

   Но не успели зубы откусить кусок от бутерброда с сыром, как раздался звонок. Невероятно вежливый женский голос прощебетал:

   – Можно госпожу Романову?

   – Слушаю.

   Незнакомка стала еще слаще и затарахтела:

   – Вас беспокоит отдел трикотажа универмага «Колесо». Помните свое посещение нашей торговой точки?

   Еще бы! Разве забудешь, как меня выперли оттуда по подозрению в воровстве!

   – Что вы хотите? – злобно поинтересовалась я, недоумевая, где служащая разузнала телефон.

   – Убирали зал, – пела дама, – мы тщательно соблюдаем чистоту, раз в неделю обязательно отодвигаем в примерочных кабинках тумбочки…

   – С чем вас и поздравляю, – продолжала злиться я, – но даже если стерилизуете в кипятке ковры, все равно я более никогда к вам не приду.

   – Понимаю, – грустно выдохнула женщина. – Хотите, на дом пришлем, мы виноваты!

   – Что пришлете? – изумилась я.

   – Сумочку.

   – Нашли мою сумку?!

   – Ну да, – обрадовалась тетка, – говорю же, раз в неделю чистим за тумбочками в примерочных кабинках. Вчера отодвинули, а там сумка с паспортом и кошельком с долларами. Директор только документ раскрыл, сразу вас вспомнил. Он страшно расстроен…

   – Ладно, – буркнула я, – сейчас приеду.

   В салоне мне со всевозможными приседаниями и ужимками вручили пропажу. Затем директор, сверкая металлокерамическими коронками, вручил мне букет из отвратительных, крашенных в синий цвет гвоздик. «Венок» был обернут в шуршащую бумагу колера берлинской лазури.

   – Не держите на нас зла, – вещал мужчина, – всякое случается.

   Я взяла «икебану» и ответила:

   – Ладно.

   В маленьком кафе, расположенном на первом этаже, я купила стакан чая, пару пирожков с мясом и принялась изучать содержимое обретенного баульчика. Триста долларов лежали в портмоне, в кармашке, закрытом на «молнию», обнаружился паспорт, а большое отделение обрадовало кучей листочков, среди которых нашелся один с адресом дяди Насти Звягинцевой. В великолепном настроении я принялась есть пирожки и через пару минут обратила внимание на странное поведение посетителей. Крохотный зальчик пиццерии был битком набит посетителями универмага, желавшими перекусить и отдохнуть от утомительного шатания по этажам. Столиков не хватало, и кое-кто ел прямо возле продавщицы. Ко мне же не подсаживались, старательно обходя пустые стулья. Может, людям мешает букет, который я положила перед собой?

   Я отодвинула в сторону отвратительные, цвета сливы цветы и предложила женщине с ребенком:

   – Тут свободно.

   – Нет, нет, – нервно ответила мамаша и потащила дочурку в другую сторону.

   – Мама, – заныла девочка, – хочу сесть.

   – Цыц, – прикрикнула мать, – не видишь, что ли, тетка больная, вся морда в пятнах. СПИД небось, или сифилис!

   У меня морда в пятнах?! Да быть такого не может. С детства я отличалась великолепной, правда, чуть бледноватой кожей, даже подростковый возраст благополучно миновала без прыщей.

   Руки вытащили пудреницу, глаза уставились в зеркальце. В ту же секунду из горла вырвался стон. На меня смотрела женщина, чью физиономию усеяли синие, больше всего похожие на трупные пятна. Издали я походила на сгнивший баклажан, вблизи – на больного краснухой, вернее, синюхой.

   В полном ужасе я потрогала щеки пальцами и только тут заметила, что мои ладони покрыты разводами, словно невзначай я пролила на них чернила. Взгляд упал на букет. Так, понятно. Бумага и цветочки линяют, а я шла по универмагу, периодически засовывая нос в омерзительные гвоздики, наслаждалась, так сказать, ароматом!

   Засунув веник в урну, я понеслась в туалет и попыталась умыться. Не тут-то было. В отличие от краски для волос, которая смывается у меня моментально, эта въелась в кожу намертво. Может, вернуться к директору трикотажной лавки, спросить, где он приобрел букетик, и разжиться там оберточной бумагой? Буду натирать ей волосы – и никаких проблем.

   Жидкое мыло, находящееся в туалете, не помогло. Пришлось бежать в парфюмерный отдел и приобретать скраб. Кое-как, ободрав щеки почти до крови, я избавилась от чудовищной раскраски и поползла к выходу.

   Нет, сегодня опять крайне неудачный день, и Платова не окажется дома.

   Леся Галина не зря хвасталась зрительной памятью. На бумажке было написано: «Метро «Речной вокзал», выход из первого вагона от центра, потом налево, мимо универмага до почты, вновь налево, длинный пятиэтажный блочный дом, последний подъезд, перед ним огромное дерево, вросшее в скамейку. Квартира на первом этаже, налево, возле почтовых ящиков».

   Все оказалось абсолютно точно, и универмаг, и почта, и дерево стояли на своих местах. Но на кнопку звонка я нажимала, ни на что не надеясь. Слишком хорошо все складывается. Небось Льва Константиновича нет дома.

   Однако дверь распахнулась сразу. На пороге стоял блондин с одутловатым лицом, одетый в засаленный махровый халат с разодранными рукавами.

   – Вам кого? – весьма любезно поинтересовался парень.

   – Льва Константиновича Платова, – улыбнулась я, демонстрируя отсутствие злых намерений.

   – К сожалению, – вздохнул хозяин, – это невозможно.

   Ну вот, так и знала.

   – А когда он вернется? Можно подождать?

   – Никогда, – помотал головой блондин. – К несчастью, Лев Константинович скончался.

   – От тромбоэмболии! – подскочила я на пороге.

   Мужчина уставился на меня во все глаза.

   – От инсульта, а вы, собственно говоря, кто такая?

   – Представитель закона, – загадочно сообщила я и поинтересовалась: – Жена у него есть? То бишь вдова?

   – Нет, – вновь помотал головой мужчина, – мама скончалась три года назад. – И быстро добавил: – От рака.

   – Значит, вы его сын?

   – Да, Яков Львович Платов.

   – Настя Звягинцева ваша двоюродная сестра?

   Яков замялся.

   – Не совсем.

   Но я уже протискивалась в крохотный коридорчик, оттесняя хозяина в глубь квартиры.

   – Интересное дело! Лев Константинович был дядей Насти, значит, вы – брат.

   – Да кто вы?

   Не дожидаясь приглашения, я стащила куртку, швырнула ее на крохотный комодик и представилась:

   – Нотариус. Настя оставила завещание родственникам, вот ищу наследников.

   Яков вздохнул:

   – Проходите на кухню.

   Выставив на стол нехитрый «гостевой» набор – банку «Нескафе», сыр и пачку крекеров, – Платов полюбопытствовал:

   – И велика сумма?

   Я пожала плечами.

   – Тайна завещания не подлежит разглашению! Скажу лишь, что распорядителем назначен некий Егор, родной брат Насти, он и станет вручать деньги.

   Очевидно, Яков никогда не имел дела с юристами, потому что спокойно выслушал мои бредовые речи и резонно поинтересовался:

   – Ну, а я при чем?

   – Звягинцева указала в документах неверный адрес Егора, вы случайно не в курсе, где он проживает?

   Яков молча налил в кружки кипяток и пробормотал:

   – Моя мама очень не любила Серафиму Константиновну, и мы редко общались.

   – Кого? – не поняла я.

   – Ну папину сестру, бабушку Насти, – пояснил Яков и вздохнул. – У нас слишком запутанная семейная история.

   – Излагайте, – велела я и для пущей официальности вытащила блокнотик, куда обычно записываю список продуктов.

   – Мой отец и Серафима Константиновна – родные брат и сестра, – завел Яков. – Только отец на десять лет младше, так что Лев Константинович не дядя, а двоюродный дед Насти, хоть она и звала его дядей.

   Естественно, Серафима Константиновна раньше вышла замуж, но скоро овдовела, оставшись с сыном на руках. Больше семейного счастья она не искала, тихо воспитывала мальчика, названного Валентином, жила скромно, если не сказать бедно. Но сына выучила, отдав его в Литературный институт. Потом он благополучно завел свою семью, родилась дочь…

   Лев Константинович женился поздно, сына родил и того позже, вот и вышло, что Яков, который приходится Насте дядей, ненамного старше ее.

   Супруга Платова не дружила с Серафимой Константиновной, никаких совместных праздников они не устраивали, звонили друг другу раз в год, 31 декабря, и все. Поэтому Яков был практически не знаком с Настей. Дальше начинается какая-то темная история. Сын Серафимы Константиновны вместе с женой погиб в горах, катаясь на лыжах. А Настю почему-то отдали в приют. Яков узнал об этом случайно. Лев Константинович служил в министерстве просвещения и ведал как раз детскими домами.

   Однажды холодным декабрьским вечером Серафима Константиновна заявилась к Платовым домой. Не обращая внимания на злобную гримасу невестки, она утащила брата в кабинет. Сначала там стояла тишина, потом из-за плотно прикрытой двери понеслись громкие крики. Наконец красная Сима вылетела в коридор и, не сказав «до свидания», убежала. Вспотевший Лев Константинович вышел на кухню.

   – Чего она хотела? – спросила зло жена.

   Платов нервно грохнул чайником о плиту.

   – Просила отыскать в детдоме Настю, говорит, теперь ей ее отдадут!

   – Разве Настя живет не дома? – удивился Яков.

   Отец запнулся и быстро объяснил:

   – В лесной школе, у нее обнаружился костный туберкулез, и пришлось ее положить в специализированную клинику.

   Но потому, как напряглась у Льва Константиновича шея, сын понял – папа беззастенчиво врет.

   Через неделю Яков пришел домой поздно и, чтобы не будить рано засыпавших родителей, снял в прихожей ботинки и на цыпочках двинулся в туалет. Санузел у Платовых прилегает к кухне. На самом деле это страшно неудобно. Во всяком случае, Яков всегда стеснялся пойти пописать, если кто-нибудь пил чай. И, естественно, тот, кто был в клозете, великолепно слышал голоса людей, находящихся в кухне.

   Вот и в тот день не успел мальчишка устроиться поудобнее в туалете, как до его ушей донеслось нервное сопрано матери.

   – Левушка, не лезь в это дело, неизвестно ведь, что к чему.

   – Пойми, Соня, – ответил отец, – Сима моя сестра, Настя внучатая племянница, а Валентин с Майей…

   – Майя – скотина, – резко возразила мать, – и Валентин твой – скот. Справедливости им захотелось, всю семью подставили. Вспомни, вспомни! Чего молчишь? Да если бы не они, ты бы уже давно замминистра стал. А так сидишь помощником начальника отдела. А я? Чего говорить, всех подрезали! Даже в Болгарию съездить не можем. И потом, где ты будешь ее искать? Небось уже давно Настя в другой семье живет! Их же лишили родительских прав!

   – Нет, – тихо ответил отец, – она в Москве, у Соболевой Галины, в Зеленограде. И фамилия Платова, и отчество Валентиновна. Живет в приюте, а могут и впрямь бабке отдать! Жалко девочку! Кстати, знаешь, Майя уже после суда родила мальчишку и назвала Егором… Вот о том ничего не известно, хотя Соболева обещала разузнать, куда…

   – Если ты, – заорала всегда вежливая, даже корректная мать, – если ты посмеешь влезть в это, имей в виду, я уйду, разведусь, хватит! Нам судьбу поломали, так еще и Яше достанется! О сыне подумай!

   – Тихо, – оборвал отец, – разбудишь парня.

   – Его дома нет, – ответила мать, – на день рождения ушел.

   Воцарилась тишина. Потом Лев Константинович пробормотал:

   – У меня, кроме сестры, других родственников нет.

   – У тебя и жены другой нет, и сына, – парировала Софья Михайловна. – Впрочем, и этих потеряешь, коли начнешь Симке помогать.

   Неожиданно отец заплакал. Мать перепугалась и забормотала:

   – Ладно, ладно, Левушка. Это я так, по злобе, просто обидно, что из-за Майки с Валькой наша судьба под откос пошла. Чего уж там, если есть возможность – помоги Симе. Настя действительно ни в чем не виновата, настрадался ребенок, с года по чужим людям мается. А что, эта ненормальная и впрямь еще мальчишку родила?

   – Да, – подтвердил отец, – сына Егора.

   – От кого?

   – Как это, от Валентина, естественно.

   Мать рассмеялась:

   – Левушка, ты наивен невероятно. Преступники, даже муж с женой, никогда не сидят в одной камере. Она была в женском отделении, а он в мужском! Ну как мог ребенок от Вальки родиться?

   – Не знаю, – пробормотал Лев Константинович.

   – То-то и оно, – припечатала жена, – небось от охранника забеременела, думала, отпустят на волю бабу с пузом… Только еще хуже вышло, так ей и надо, дрянь!

   – Сонечка, – почти прошептал отец, – Майя просто слишком любила Валентина и слепо шла за ним. Вот он – негодяй и подлец!

   – Вечно ты ее оправдываешь, – фыркнула мать и спросила: – Интересно, они живы?

   Отец глубоко вздохнул.

   – Одному богу ведомо, в связи с тяжестью преступления их лишили передач, свиданий и права переписки, словом, похоронили заживо… Сима живет, как автомат. Я еще почему хочу Настю вызволить, может, сестре хоть чуть полегче будет… Жаль ее, сил нет.

   – Охо-хо, – протянула Софья Михайловна, – маленькие детки – крохотные бедки, подросли детки – подросли и бедки. Ладно уж, а она точно в Зеленограде?

   – Абсолютно, – заверил муж, – именно в Зеленограде.

   – Странно, что за Урал не загнали, – удивилась мать.

   – Очень, – согласился Лев Константинович. – Но знаешь, система иногда дает сбой, и потом, фамилию оставили… Все странно, но нам только лучше, что так вышло. Брежнев-то умер, а новый хозяин…

   – Тише, – шикнула мать, – разговорился! Телефон сначала из стены вытащи, а потом болтай, к Майке с Валькой захотел?

   Вновь повисла тишина. Потом зазвенел чайник. Яков с гудящей головой выполз из туалета, забыв пописать. Так же на цыпочках вернулся в прихожую и, хлопнув посильней входной дверью, усиленно загремел дверцей шкафа.

   В ту ночь он заснул лишь под утро, пытаясь переварить подслушанную информацию. Значит, Майя и Валентин Платовы, о трагической смерти которых сообщили всем знакомым, живы? Более того, они находятся в заключении за какое-то страшное преступление, раз к ним применили беспрецедентно строгие меры. Интересно, что они совершили?

   Прошло полгода, и однажды Серафима Константиновна вновь появилась у них в доме, но не одна, а с тощенькой девочкой.

   – Это Настенька, – сказала тетка.

   – С тех пор, наверное, вы часто встречались, – прервала я рассказ.

   Яков отрицательно помотал головой:

   – Нет, вообще не виделись. Один раз только. Настя привела свою подругу, толстую такую девку, они уже в университете учились, и у той возникли какие-то проблемы. А папа всю жизнь в системе народного образования проработал. Вот Анастасия и попросила посодействовать. Уходя, такую странную фразу бросила…

   – Какую?

   – Она надела в прихожей туфли и говорит: «Видите, Лев Константинович, как жизнь повернулась, теперь я могу стать национальной героиней!» Потом рассмеялась и ушла.

   – А про ее брата, про Егора, ничего не слыхали?

   Яков развел руками.

   – Нет, я не спрашивал, а теперь и не у кого, разве что директор детдома знает, Соболева Галина Владимировна.

   – Отчего вы так думаете?

   Яков хлебнул остывший кофе и сказал:

   – Она к нам приходила до того, как Настя вернулась к Симе. Папа ее на кухню провел, а я вновь случайно в туалете оказался.

   Да, похоже, парень провел детство в сортире, подслушивая чужие разговоры.

   Хозяин, как ни в чем не бывало, продолжал:

   – Ну, она явилась, а папа нахмурился – зачем домой?

   Галина Владимировна мило улыбнулась.

   – А вы хотели обсуждать интересующую тему по служебному телефону?

   Лев Константинович моментально сник, и они принялись шептаться за закрытой дверью. Яков уловил лишь несколько фраз.

   – Девочку возможно вернуть, – сообщила директриса, – а мальчик отдан в другое место. Впрочем, если нужно, могу дать координаты, хоть это и незаконно, но для вас, Лев Константинович…

   – Не надо, – оборвал Платов, – хватит Насти, будем считать, что никакого Егора нет.

   К метро я неслась так, словно под ногами лежали раскаленные угли, а не обледенелый февральский асфальт. Мне стало жарко, и, несмотря на пронизывающий до костей ледяной ветер, я расстегнула куртку и стянула шапку. Холодный воздух пробежался по голове и стек за шиворот. Вместе с ним пришло некоторое отрезвление.

   Значит, Егор существует! Настя ничего не придумала! И скорей всего, директор детского дома знает про его судьбу. Ведь предлагала же она Льву Константиновичу адрес!

   В полном ажиотаже я купила в ларьке горячий пирожок, стаканчик кофе и проглотила обед одним махом, как пиранья.

   – Хорошая выпечка? – поинтересовалась дама в черной кожаной шляпке.

   – Очень.

   – А с чем пирожок?

   Я оторопела.

   – Простите, не поняла.

   – Как это? – изумилась в свою очередь женщина. – Вы же только съели…

   – Не разобрала.

   – Сладкий или с мясом?

   Ну чего привязалась!

   – С мясом.

   – Вы купили с яблоком, – возразил продавец.

   Дама, подобрав красиво блестевшую нутриевую шубу, отодвинулась от меня подальше.

   Решив ее успокоить, я улыбнулась и сказала:

   – Я очень торопилась и думала о своем, вот кофе и впрямь замечательный, крепкий, вкусный.

   – Вы пьете чай, – пробормотала дама.

   Я поглядела на стаканчик, из него свисала ниточка с бумажкой «Липтон». Действительно, ну надо же! А по вкусу сильно смахивает на капуччино. Швырнув стаканчик в урну, я пошла к метро.

   Сейчас я заставлю Юлю включить программу с адресами, сама-то я не в большой дружбе с компьютером. Надеюсь, что Соболева Галина Владимировна одна и…

   Отчего-то карточка на десять поездок никак не хотела всовываться в автомат. Я поднажала, результат нулевой. Противный прямоугольник не влезал в отверстие. Обозлившись, я изо всей силы впихнула его в щель. Раздался треск, потом что-то щелкнуло, автомат загудел и заморгал разноцветными лампочками.

   – Что вы делаете! – возмущенно вскрикнула дежурная – сухонькая старушка, мирно дремавшая до сих пор в стеклянной будке. – Ну как не стыдно, взрослый человек, а автомат ломаете…

   – Ничего себе, – возмутилась я, – он сожрал магнитную карточку, между прочим, я только утром купила, на десять поездок.

   Дежурная подошла и ткнула пальцем в раскрытый бумажник:

   – Да вот ваша карточка на проезд! Что вы туда запихали?

   И правда, что? В ту же секунду пришла догадка, и я похолодела. Боже, Сережка меня убьет. Вчера он дал мне кредитную карточку «Visa» и попросил:

   – Слышь, Лампудель, будь другом, доползи до нашей сберкассы и сними деньги, все, какие есть.

   – Сам не можешь? – удивилась я.

   Сережка вздохнул:

   – Кредитка не моя, на ней секретарша общественные деньги держит, ну на подарки, угощение клиентам… Восьмое марта-то на носу. Вот шеф и велел взять у Маришки карту да обналичить. Тоже идиот, ему показалось неудобным, что она сама будет заниматься презентами к женскому празднику. Сплошной геморрой! Утром еду – банк закрыт, вечером – уже закрыт, днем закручусь и забуду! Ну будь другом, Лампец!

   Пришлось согласиться, и вот теперь кредитка оказалась внутри автомата.

   Битый час пришлось просидеть на скамеечке, пока наконец не появился мужик лет шестидесяти с грязным темно-синим чемоданчиком. Поговорив с дежурной, он коротко сообщил:

   – Двести рублей.

   – Хотите дать мне денег? – изумилась я.

   Рабочий нахмурился:

   – Ты что, больная? Отстегивай капусту!

   – За что?

   – За вскрытие автомата. У тебя туда кредитка провалилась?

   – Да.

   – Вот и не жадься. Небось не бедная, у наших карточек нет, всю наличность с собой таскают!

   – Карточка не моя, хозяина, – попробовала я посопротивляться.

   – Хорошо, – согласился рабочий, – тогда действуй официально.

   – Это как?

   – Пиши заявление на имя начальника метрополитена, вези в управление и отдай в приемную, потом жди недели две… Только карточку все равно не отдадут. – Почему?

   – Ха! А вдруг ты ее украла? Нет, только владельцу. Придется твоему хозяину из «Мерседеса» вылезти и сюда притопать!

   Он замолчал и принялся сосредоточенно ковырять в левом ухе. Я представила, как развопится Сережка, и со вздохом протянула вымогателю две розовые бумажки.

   – Действуй.

   – Лады, – обрадовался мужик, его глаза смеялись.

   Скорей всего, мастер наврал про заявление, но отступать было поздно, хотя двести рублей жуть как жалко.

   Решив наказать себя, я не купила в булочной торт «Причуда», а приобрела мармелад, который терпеть не могу. Домашние же едят эти липкие конфеты с превеликим удовольствием. Вот так мне и надо, растяпе!

   Дома стояла тишина. Юлечка мирно спала, Иван, Люся, двойняшки и все остальные отсутствовали. На плите стоял готовый обед. Я подняла крышку, по кухне поплыл запах переваренного мяса, содержимое кастрюли больше всего напоминало вскипевший холодец. Выглядит омерзительно, наверное, и на вкус противное. Во всяком случае, я пробовать данное варево никогда не стану.

   Компьютер у нас стоит в крохотной пятиметровой комнатке без окон. Когда-то там помещалась ванна, но Катя, объединяя квартиры, решила, что одного места для мытья вполне хватит, и Сережка оборудовал себе «кабинет».

   В принципе я умею включать компьютер и даже могу шарить по программам. Но стойкое ощущение, что данная железка намного умнее меня как пользователя, мешает нашему общению. К тому же машина, очевидно, чуя, что к ней приближается дилетант, моментально начинает капризничать.

   Я нажала на кнопку и, слушая мерное гудение, подумала: «Может, подождать, пока проснется Юля?»

   Но пальцы уже схватили мышку. Экран замерцал приятным зеленым цветом, я направила стрелочки на «пуск», и тут же высветилось окно «В принтере нет бумаги». Ну вот, начинается, к принтеру я даже не приближалась. Убрав окошко, я влезла в программы, нашла необходимую, но не тут-то было. Вновь возникла таблица «Устраните замятие бумаги». Чертыхнувшись, я избавилась и от нее. Тотчас же в правом нижнем углу появилось изображение гигантской канцелярской скрепки с глазами. Подмигнув мне, она выдала текст: «Совет дня. Сначала аккуратно выровняйте листы, только потом вставляйте в принтер». Чувствуя, что начинаю закипать, я злобно щелкнула мышкой. Неведомо как перед глазами возник текст статьи, которую Сережка пишет сейчас для «Рекламного обозрения». Я попыталась закрыть файл, но потерпела сокрушительную неудачу. Мерзкая консервная банка сопротивлялась изо всех сил, требуя сначала сохранить правку, потом возвещая о создании какого-то диска ундо…

   В конце концов выскочил текст сплошь из английских слов. С иностранными языками у меня плохо. Как говорится, «читаю и перевожу со словарем», но внизу стояло два слова «уеs» и «no». На это моих познаний хватало, а Сережка предупреждал, что с компьютером на всякий случай лучше соглашаться.

   Я нажала на «yes». Экран не дрогнул. Мышка щелкала и щелкала без всякого эффекта. Вспотев и обозлившись до крайности, я прошипела:

   – Ну, компьютер, погоди, – и нажала на «no».

   Тут же внизу понеслась синяя линия, заморгали точки, и возник текст, но совершенно не связанный по смыслу. Я уставилась на экран. Это явно Сережкина статья, вот название и фамилия автора, но что случилось с содержимым? Минут пять понадобилось, чтобы сообразить – проклятая машина расставила абзацы по алфавиту. Сначала шли те, которые начинались с буквы «а», потом «б» и так до «я».

   В ужасе я нажала «Esc», но компьютер выдержал удар и вывесил окно «Закрытие файла невозможно из-за некорректного выхода». Все. Больше я ничего не достигла, не считая того, что весь экран обвесился какими-то сообщениями, и в углу возникло уже две гадко ухмыляющихся скрепки.

   В полном отчаянии я нажала на мышку, и тут ожил принтер. Приветливо моргая лампочками, он принялся услужливо распечатывать Сережкину статью, ту самую, с расставленными по алфавиту абзацами. Чувствуя, что сейчас просто потеряю сознание, я выдернула чистый лист бумаги. Аппарат обиженно загудел, компьютер заурчал и завис.

   Я пошла на кухню и горестно уставилась на холодильник. Нет, определенно техника не для меня. Максимум, на что я способна, – включить стиральную машину, ну еще помыть холодильник.

   – Ты дома? – спросила Юля, входя в кухню.

   Дурацкий вопрос, если учесть, что я стою прямо перед ней. Глупей его только тот, который, как правило, задают по телефону в воскресенье, в 8 утра.

   – Я вас не разбудила?

   Конечно, нет, просто обожаю по выходным вскакивать в полседьмого.

   – Что-то случилось? – зевнула Юля. – Ты вроде не в духе.

   – Включи программу с адресами.

   – Без проблем, – пообещала она и ушла.

   Я затаилась между мойкой и столом, ожидая услышать гневные вопли типа: «Кто это сделал!»

   Но в комнате стояла тишина, потом Юлечка сообщила:

   – Иди, готово.

   Не веря своим ушам, я вошла в «кабинет» и попросила:

   – А можешь открыть Сережкину статью?

   – Запросто, но зачем?

   – Надо посмотреть.

   Юля пожала плечами:

   – Любуйся.

   На экране возник текст. Я разинула рот – все в полном порядке. Нет, дурацкая консервная банка надо мной издевается!

   Соболевых оказалось в Москве восемнадцать, из них Галин девять, но отчество Владимировна имели только две. Причем только у одной дамы номер телефона начинался с цифр 593, другая явно обитала в центре. Надеюсь, директриса живет по-прежнему в городе-спутнике. Трубку схватили сразу, после первого гудка.

   Детский голос прочирикал:

   – Вам кого?

   – Галину Владимировну.

   – Бабуля! – заорал ребенок с такой силой, что я чуть было не выронила трубку. – Бабуля, тебя.

   Повисла пауза. Потом тот же радостный детский голосок сообщил:

   – Она не подойдет, голову моет, чего передать?

   – Спросите, пожалуйста, могу ли я к ней сегодня подъехать?

   Трубка вновь замолчала, затем бодрый дискант ответил:

   – Бабуля ждет, адрес знаете?

   Я засобиралась в дорогу. От метро «Речной вокзал» шел симпатичный микроавтобусик «Автолайн». Маршрутное такси подвезло меня прямо к дому. Серая блочная башня стояла на небольшом шоссе, поодаль гомонил рынок. На другой стороне не слишком оживленной улицы явно находился какой-то завод, окруженный высоким забором с колючей проволокой.

   Галина Владимировна и впрямь недавно приняла душ, потому что на ее голове дыбилась кокетливая косынка, явно прикрывающая бигуди.

   – Видите, как получилось, – улыбнулась хозяйка, – все договаривались, договаривались, еле-еле встретились, раздевайтесь, сейчас чаю глотнем и обо всем побеседуем.

   Я стащила куртку, получила безукоризненно чистые пластиковые тапки и, войдя в сверкающую кухню, призналась:

   – Скорей всего, вы ошиблись, я с вами ни о чем не договаривалась.

   Хозяйка на секунду замерла возле шкафчика, потом поинтересовалась:

   – Ольга Васильевна?

   – Нет.

   Галина Владимировна молча долила чайник кипятком и бодро ответила:

   – Чай все равно выпьем, а, простите, по какому вопросу вы пришли?

   – Льва Константиновича Платова помните?

   – Еще бы, – засмеялась женщина, выставляя на стол коробочку конфет «Визит». – Столько лет, можно сказать, под его началом проработала. Золотой человек, почти святой, один из тех, кто по-настоящему радел за свое дело. Сейчас мало кто помнит, что именно Льву Константиновичу пришла в голову революционная идея о преподавании в девятых классах…

   – Где Егор? – тихо спросила я.

   – Кто? – изумилась Галина Владимировна.

   – Егор Платов, брат вашей воспитанницы, Насти, которая приходилась внучатой племянницей Льву Константиновичу…

   Рука пожилой женщины дрогнула, и струйка отличной заварки темно-красного цвета медленно потекла в коробку с шоколадками.

   – Бабусик, – завопила вбежавшая в кухню толстенькая девочка лет десяти, – ты в конфеты чай льешь!

   Галина Владимировна отдернула руку и ласково сказала:

   – Зоенька, возьми булочку и иди в большую комнату.

   – Хочу чаю, – закапризничала внучка и уселась на табуретку.

   Бабушка спокойно наполнила кипятком чашку с розовыми зайчиками, поставила ее на поднос и улыбнулась.

   – Душенька, сейчас девятый канал показывает Диснея.

   Ребенок схватил угощение и был таков. Галина Владимировна повернулась ко мне. На ее лице застыла улыбка, более похожая на гримасу.

   – Кто вы?

   – Евлампия Романова.

   – Мне это ни о чем не говорит, – парировала директриса.

   Минуту-другую я колебалась, но внутренний голос подсказал – этой женщине лучше рассказать правду или почти всю правду. Услыхав о смерти Насти и завещании, Галина Владимировна «отпустила» лицо и со вздохом села возле окна. Видно было, как в ее душе идет борьба, наконец она приняла решение и сказала:

   – Я понимаю, что на дворе не 1976-й год, а торжество демократии и все такое, но, знаете, как бывший советский человек я до сих пор боюсь вспоминать эту историю и, честно говоря, не слишком хорошо знаю, что к чему.

   Настя поступила в Зеленоградский детский дом в 1976 году. У Галины Владимировны был уникальный приют. Как правило, дети до трех лет воспитываются в доме малютки, а после их отправляют в другие места, в результате они получают страшный стресс.

   У Соболевой же малышей никуда не отдавали, просто переводили в старшие группы. Детский дом имел поэтому статус экспериментального и славился по Москве и области.

   Девочку Платову привезли в автозаке, и сопровождал ее милиционер. Галину Владимировну подобное мало удивляло. У нее было достаточно детей, ставших временно сиротами из-за того, что отец и мать попали в места не столь отдаленные. Как правило, ребят сначала отправляли в приемник-распределитель, а потом переводили к Соболевой. Так что на первый взгляд ничего особенного в данном случае не было.

   Странности начались сразу, когда директриса принялась просматривать документы новой воспитанницы. Вот уж где было чему удивляться. Вместо имен родителей или других родственников стояли жирные прочерки, домашний адрес также отсутствовал. Как правило, в анкетах всегда значилось: мать – такая-то, осуждена по статье 102, часть первая, отец – неизвестен. Или упоминались бабушки, сестры, братья…

   Тут же – ничего. Словно ребенок вынырнул из небытия. Подкидыш? Но на бездомную нищенку девочка не походила. Одета Настенька была в добротную одежду, без заплат и дырок. Кудрявые волосики чисто вымыты, на теле никаких следов побоев. И в отличие от большинства детей, приезжавших в компании милиционеров, она не была истощена и не накинулась на тарелку с манной кашей, поданную на ужин. К документам прилагалась медицинская карта, из коей следовало, что Платова Анастасия Валентиновна, 1975 года рождения, ничем особым, кроме ринита, а попросту насморка, не болела, ей также сделали все необходимые профилактические прививки, что вызвало у Галины Владимировны очередной взрыв недоумения. Родители ее воспитанников, как правило, не тратили время на походы в детскую поликлинику. Девочка явно была домашней, хорошо присмотренной…

   В приюте у Соболевой находились детки, чьи родственники погибли в результате болезни или несчастного случая, но в их документах четко стояли причины смерти отца или матери…

   Не зная, что и подумать, директриса открыла медицинскую карту на той странице, где содержатся сведения о больном, и ахнула. Необходимый листок уничтожили, а номер детской поликлиники и даже штамп лечебного учреждения оказались густо замазаны черной краской. Кто-то постарался, чтобы девочка Настя оказалась в положении сироты, никогда ничего не узнающей о своей семье.

   Не успела Галина Владимировна прийти в себя, как раздался телефонный звонок. Ее непосредственный начальник приказал – девочку взять, вопросов не задавать, а еще лучше, сказать, будто личное дело потеряно, и завести новое.

   Пришлось послушаться. За пропажу документов, кстати, беспрецедентную за всю преподавательскую карьеру, Соболевой объявили выговор. Но через неделю премировали трехмесячным окладом, как победившую в социалистическом соревновании, а порицание через год сняли.

   Настя пошла во вторую группу и начала учиться говорить и самостоятельно есть, родителей девочка, естественно, не помнила и считала себя сиротой, живущей в приюте с детства. Как все детдомовцы, она поинтересовалась как-то у Соболевой:

   – А где мои родители?

   Галина Владимировна быстро ответила:

   – Они умерли, оба сразу, трагически погибли.

   Больше вопросов девочка не задавала. Она не слишком выделялась из общей массы детей, может, была чуть тише остальных. Во всяком случае, особых хлопот ни воспитателям, ни учителям Платова не доставляла. В ее дневнике стояли четверки, поведение было примерное.

   В 1986 году Галину Владимировну вызвали к начальству. В кабинете вместе с привычным вальяжным Николаем Петровичем сидел худощавый мужчина с неприметным, каким-то стертым лицом.

   – Как там у тебя Анастасия Платова? – поинтересовался Николай Петрович. – Жива?

   Обозлившись на дурацкую шутку начальника, директриса слишком резко ответила:

   – У меня все дети живы и здоровы.

   – Вот и прекрасно, – ответил Николай Петрович, – повезло девчонке, бабушка нашлась и дядя. Не поверишь, кто он! Наш Лев Константинович!

   – Платов! – ахнула Галина Владимировна.

   – Ну да, – продолжало улыбаться начальство. – Так что будем оформлять, подготовь там девицу осторожненько.

   Сдерживая рвущиеся с губ вопросы, Соболева вернулась назад. Все в Настиной судьбе казалось дико. Мало того что при направлении ребенка в детский дом допустили кучу нарушений, так еще, оказывается, и родственники у нее есть! Правда, Николай Петрович, потирая руки, сообщил:

   – Мать с отцом у девочки погибли, вроде на охоте или в катастрофе, а бабушка слегла, вот девицу и определили временно к тебе. А потом найти не могли, еле-еле сейчас обнаружили.

   Лучше бы Николай Петрович смолчал, потому как в душе директрисы поднялась настоящая буря. Не могли найти девочку? Да Лев Константинович просто должен был разослать запрос! Десять лет искали? Большего бреда нельзя и придумать.

   На следующий день к Галине Владимировне пришел тот самый черноволосый мужчина со «стертым» лицом. Назвавшись Иваном Сергеевичем Родионовым, он сообщил:

   – У Насти Платовой есть брат Егор, он на год младше сестры. Пожалуйста, сообщите Льву Константиновичу, что племянник находится по этому адресу.

   Галина Владимировна повертела бумажку и спросила:

   – Почему я? Запишите телефон Платова.

   Иван Сергеевич тяжело вздохнул:

   – Мне кажется, вы любите своих воспитанников, или я ошибся?

   Соболева ответила:

   – Моя задача – вырастить полноценных членов общества.

   Родионов улыбнулся:

   – Еще когда я устраивал Настю в детдом, то навел о вас справки, и знаю о вашем добром сердце, так что не прикидывайтесь педагогической машиной.

   – Анастасия не слишком обычная воспитанница, – отбилась директриса, – а вы лично сильно смахиваете на человека из определенной структуры.

   Иван Сергеевич вновь улыбнулся:

   – Оказывается, вы еще проницательны и умны. Судьба девочки мне не безразлична, в свое время я обещал ее матери, что помогу. Но, честно говоря, нарушил строжайшие инструкции, да и сейчас могу получить массу неприятностей, если вы проговоритесь о моем визите.

   Непонятно почему, Соболева поверила ему, хотя особой доверчивостью никогда не отличалась.

   Родионов же продолжал:

   – Дети не виноваты в ошибках родителей. Бабушка Насти немолода, да и Лев Константинович на пороге пенсии. Не дай бог, они умрут, ребенок останется один-одинешенек на всем свете, а тут брат, родная душа…

   Галина Владимировна молча сунула бумажку под пресс-папье и тихо спросила:

   – Я должна рассказать о Егоре девочке?

   Иван Сергеевич вздохнул:

   – К сожалению, я не имею педагогического образования и не умею обращаться с детьми, но думается, лучше сначала поделиться этой информацией со Львом Константиновичем.

   Потом Родионов неожиданно накрыл своей крепкой, сухой ладонью руку директрисы и медленно сказал:

   – Пообещайте, что выполните мою просьбу.

   Галина Владимировна отчего-то шепотом пробормотала:

   – Хорошо.

   Иван Сергеевич встал и бросил:

   – И мать будет счастлива узнать, что дети вместе.

   – Она жива! – ахнула директриса.

   – С чего вы взяли? – удивился посетитель.

   – Сами же только что произнесли: мать будет счастлива узнать…

   – Ну это я так, иносказательно, имел в виду, на небесах, душа поглядит на землю…

   – Что же она сделала, несчастная женщина, – прервала его Соболева, – и где ее содержат? В тюрьме?

   Родионов глянул в окно и произнес:

   – Многие знания – многие печали, а по-простому, меньше знаешь – лучше спишь.

   На этом они и расстались. Выполняя обещание, директриса съездила к Платову домой и передала бумажку. Дальнейшее ей неизвестно. Настю вернули бабушке. Некоторые воспитанники, обретя вновь родителей, поздравляли Галину Владимировну с праздниками, но Настенька Платова словно в воду канула, и директриса о ней больше не слыхала.

   Дома я ринулась к телефону и принялась искать Володю. Но в ухо неслись мерные гудки, майор где-то пропадал. Впрочем, через секунду я уже знала где. На лестнице послышались голоса, глухой удар и крик:

   – Раззявы!

   Я глянула в «глазок» и тут же открыла дверь. Два потных мужика втаскивали в Володину квартиру холодильник. Сзади шла раскрасневшаяся Таня.

   – Что это?

   – Купили дяде Володе холодильник, – пояснила девочка, – а придурки из службы доставки уронили его. Если работать не будет, назад повезут, козлы!

   Парни не отвечали на ругань, лишь покрасневшие шеи выдавали скрываемые эмоции. А может, им просто было тяжело. Заскрипел лифт, и на площадку вышли Володя и Аня.

   – Здорово, – обрадовалась я, – ты-то мне и нужен.

   – Погоди, – остановил Костин, – дай водички глотну, думал, если один поеду за рефрижератором, легче будет. Так нет! Чуть до обморока не довели. Татьяна орет, холодильники перед глазами мелькают – мрак.

   – Зачем двойняшек брал? – поинтересовалась я, наливая ему боржоми.

   Володя промолчал, судорожно делая огромные глотки.

   – Полцены выторговала, – хмыкнула влетевшая Таня и схватила со сковородки кусок чего-то несъедобного. – Фу, мама опять дрянь сготовила! Просили пять тысяч, а отдали за две триста с доставкой. Впрочем, если есть лишние деньги, за диваном без меня езжайте.

   – Без тебя никуда, – усмехнулся майор. – И правда, огромное спасибо! Столько денег сэкономила. Только извини, но у меня в магазинах моментально начинается истерический припадок, вот и злюсь.

   – Чего уж там, – махнула рукой Татьяна, – я понимаю. Вот папахен, когда я нам стиралку выторговывала, чуть не умер.

   – Ты молодец, – повторил Володя и протянул девчонке пакет. – Я купил тебе небольшой подарочек, сказали – самая мода.

   Танюша быстренько влезла внутрь и вытащила, на мой взгляд, вещь на редкость отвратительную.

   Красная кожаная мини-юбка и кофточка-стрейч угрожающе пожарного оттенка. Если надеть костюмчик, моментально превратишься в огнетушитель. Но Татьяна завопила:

   – Класс, супер, прикольный прикид!

   Аня подавила завистливый вздох. Володя быстро сунул второй близняшке сверток:

   – Тут тебе кой-чего.

   Обрадованная Анечка выудила узкую до невозможности юбку-макси и вязаный свитерок с кусочками искусственного меха.

   – Я подумал, чего два одинаковых дарить, – объяснил Володя, – а так поменяться сможете одежкой.

   Девчонки прыгали от восторга. Майор хлопнул себя по лбу:

   – Чуть не забыл.

   Он выставил на стол два пузырька с лаком для ногтей – зеленым и синим, и выложил пару футлярчиков с губной помадой.

   – На сдачу дали.

   Ошалевшие от радости подростки понеслись в комнату мерить наряды.

   – Какой омерзительный колер для ногтей, – вздохнула я.

   Володя засмеялся.

   – И не говори, прямо растерялся, что брать. Спасибо, девчонку нашел лет тринадцати, вот она консультантом и поработала, ввела, так сказать, в мир новинок. Честно говоря, устал – жуть!

   И он принялся пить чай. Мой личный жизненный опыт подсказывает, что с мужчиной лучше всего иметь дело в тот момент, когда он плотно поел, выкурил сигаретку и блаженно вздохнул.

   Дождавшись стадии готовности, я аккуратно завела разговор на нужную тему:

   – Все-таки интересно, совершил человек преступление, отсидел, вышел на свободу, он считается полноправным членом общества?

   – Конечно, – ответил майор.

   – И из милицейского компьютера убирают сведения о нем?

   – Вот это нет. Информация сохраняется.

   – А если дело было в 1975-м году?

   – Какая разница, в каком году? – удивился майор. – Раз попал в компьютер – все.

   – Ну надо же! – восхитилась я. – А когда компьютеров не существовало?

   – В папочках хранили, на завязочках, – ухмыльнулся майор. – А если всерьез, то информация об уголовничках – вещь ценная. Кстати, когда в Москве в 1917-м году восставшие матросы и рабочие попытались сжечь картотеку полиции, жандармы ухитрились сберечь большую часть бумаг, понимали, что преступник – он и при Советах асоциальная личность. Знаешь, как эти данные в тридцатые годы помогли, когда последние банды ликвидировали!

   – Недолго мы, однако, без банд прожили, – ухмыльнулась я, – в начале восьмидесятых вновь по улицам мужики с автоматами побежали.

   – С чего ты вдруг архивом заинтересовалась? – пробурчал майор, поглаживая запрыгнувшую к нему на колени Аду.

   – Так просто. Купила в метро газету, а там статья про женщину и мужчину, которые совершили в середине 70-х страшное преступление. Журналисты хотели провести расследование, но в ФСБ им ответили, будто дело утеряно.

   – Где-где? – вытаращил глаза Володя.

   – Ну, в нынешней Федеральной службе безопасности, следствие вроде КГБ вел…

   – Имей в виду, – вздохнул майор, – люди из той структуры никогда и ничего не теряли. Педантичные, словно немцы, и жадные, как французы. Все у них в полном порядке, странички пронумерованы и каждая подписана… А если врут, что потеряли, значит, приказ имеют – тайну следствия не раскрывать.

   – Может, даже уничтожили «папочку на завязках»…

   – Никогда, – отрезал Володя, – посуди сама, когда у нас торжество демократии началось?

   Я призадумалась. Вроде недавно, а не помню. В 1985-м к власти пришел Михаил Горбачев…

   – Ну в 1986-м, очевидно, гласность, перестройка…

   – Ага, – удовлетворенно кивнул приятель. – Вот тогда сотни, нет, тысячи людей побежали в Комитет госбезопасности, чтобы узнать о судьбе репрессированных в тридцатые годы родственников. Было отдано указание давать интересующимся дела. И давали! А там, бог мой, кладезь информации. Многие чуть не умерли, узнав, что доносы на них настрочили ближайшие друзья или соседи… Ну да черт с ними, с доносчиками. В бумагах содержалось все: фамилии следователей, свидетельства врачей, хладнокровно регистрировавших: «У Иванова И.И. перелом двенадцати костей, рекомендуется временно не вести допросы», отчеты надзирателей… Ну зачем, спрашивается, хранили? Сами на себя компромат держали? Да сжечь надо было прямо в тот день, когда Горбачев велел, так сказать, срывать покровы. В КГБ большие мастера сидели! Ну сгорел у них архив, вот несчастье-то! Бросил пьяный работник сигаретку, или электричество замкнуло! Правда, там предприняты все меры безопасности… Но можно было что-либо придумать и не давать людям столь компрометирующих службу сведений. Скажешь, наплевать на старых сотрудников? Все давно покойники? А вот и нет! Многие, кстати, даже еще работали… Не смогли документы истребить, не та выучка. Вопросы есть?

   Я покачала головой. Теперь нет, главное, я хорошо знаю, где хранятся следы несчастных Валентина и Майи Платовых. Вот только как подобраться к архиву?

   На следующее утро Сережка, потягиваясь, объявил:

   – У меня выходной.

   – Отлично, – обрадовалась я, – вот тебе списочек, заводи машину и дуй на оптушку. Хоть один раз продукты на машине домой привезем, а то руки у меня от сумок, как у обезьяны, ниже колен вытянулись.

   Сережка принялся читать бумажку:

   – Яйца, сыр, молоко…

   – Это на оптушке не бери, – велела я, – подсунут несвежее, в молочной лучше, на проспекте.

   – Мясо, колбаса…

   – В магазинчике «Митэкс», возле рынка.

   – Йогурты «Данон», сметана…

   – В супермаркете на Глотова.

   – Слушай, Лампец, – вышел из себя парень, – этак целый день я по городу проезжу, почему на рынке нельзя все купить?

   Я вздохнула:

   – Цены почти сравнялись, а на оптовке постоянно обманывают. Кстати, я хожу везде пешком, и ничего!

   Сережка шлепнул список на стол.

   – Собирайся, мы порулим в «Рамстор».

   – Куда?

   – В супермаркет на Шереметьевской, там все разом купим.

   – Нас возьмете? – поинтересовалась Таня.

   Сережа закатил глаза:

   – Только без Муму.

   – А ее мама с собой прихватила, – ответила бесхитростная Аня, – они с папой на вещевой рынок «Динамо» отправились, хотят ему брюки, ботинки и свитер купить.

   – Значит, пьяный придет, – резюмировала Таня, застегивая куртку.

   – Почему? – удивилась я. – Вроде не в ресторан пошли.

   – Папахен на входе бутылевич купит и начнет прикладываться, – объяснила Татьяна.

   – Он говорит, что по магазинам может только под кайфом ходить, – добавила Аня.

   – Зачем Люся тогда Ивана берет? – спросил Сережка. – Ну купила бы вещи без него.

   – Никак не выходит, – поведала Таня, – у папульковского полный нестандарт с фигурой. Плечи мелкие, жопа, как таз, опять же ноги дурацкие, левая ступня больше правой. Такого урода только с собой брать, мерить должен, иначе – выброшенные деньги.

   Сережка молча пошел к лифту, а я вздохнула. Может, лучше вообще не иметь детей?

   «Рамстор» возник внезапно – низкое широкое здание, стоящее в глубине огромного, забитого машинами двора. Мы въехали в ворота, запарковались, вытащили Юлю с костылями и двинулись внутрь.

   – Класс, – восхитилась Аня, – двери сами открываются.

   Через секунду они пришли в еще больший восторг.

   – Лифт, гляди, лифт стеклянный! – завопила Таня, тыча пальцем вверх.

   – Сделай милость, – обозлилась Юля, – замолчи, а то люди оглядываются, ты что, прозрачных подъемников не видела?

   – Никогда, – хором ответили девочки и поинтересовались: – А можно покататься?

   – Идите, – милостиво разрешил Сережа, – а мы пока за продуктами.

   Визжа от восторга, девицы ринулись к кабине. Мы взяли огромную тележку, вкатились в торговый зал и онемели. Повсюду, насколько хватало глаз, громоздились кучи, нет, горы, Монбланы и Эвересты продуктов.

   – Так, – воодушевилась Юлечка, – что у нас первое по списку?

   – Йогурты, – безнадежно сообщила я, и мы понеслись в молочный отдел.

   Через пять минут голова пошла кругом. В огромных витринах-холодильниках стояла несметная тьма баночек, коробочек и бутылочек. Кефир с фруктами, биодобавками, ванилью, детский, диабетический, жирный, обезжиренный… Йогуртов я насчитала 35 видов и сбилась.

   – Какой брать? – растерянно пробормотал Сережка, и мы уставились на ценники.

   Слабая надежда, что какая-нибудь разновидность не подойдет нам из-за цены, сразу завяла. Весь ассортимент стоил примерно одинаково.

   – Возьмем то, что еще ни разу не ели, – решила Юля и принялась запихивать в тележку упаковки.

   Потом наступил черед масла, и я снова впала в ступор, пачки рябили перед глазами – соленое, несоленое, с травами, луком, чесноком, шоколадное, сырное, селедочное… Российское, французское, датское, немецкое… Чувствуя, что сейчас лишусь рассудка, я пробормотала:

   – Взгляну на шампунь, – и отошла влево.

   Сотни бутылочек и флакончиков обступили меня со всех сторон.

   – Лампа, – завопили двойняшки, – смотри, какая прелесть!

   Тут же у меня под носом возникли две пены для ванн, налитые в бутылочки в виде Микки-Мауса. Сладкий запах жвачки ударил в нос. В голове быстро-быстро застучали молоточки, а перед глазами запрыгали черные точки.

   – Распродажа, – гремел с потолка «металлический» голос, – в секции замороженных продуктов, только в течение этого часа пицца по десять рублей за коробку. Спешите, всего шестьдесят минут и всего за десять рублей.

   – Так чего мы ждем? – подскочила Таня. – Бежим!

   И они унеслись. Я осталась стоять в оцепенении среди флаконов, сжимая в потных кулаках два омерзительно благоухающих Микки-Мауса.

   Обретя способность двигаться, я попала сначала в мясной отдел, напоминавший ожившую мечту льва. Повсюду были упаковки со свежими антрекотами, стейками и фаршем. Затем ноги занесли меня в рыбный отсек. Еле живая от впечатлений, я резко свернула влево, проплутала среди стиральных порошков, туалетной бумаги, посуды, фруктов и вырулила прямо на милого мальчика, тосковавшего в окружении огромных стеклянных банок. Увидав потенциального покупателя, продавец плотоядно ухмыльнулся и зачастил:

   – Что попробуем?

   Не желая обижать услужливого парнишку, я ткнула пальцем наугад в одну из емкостей.

   – Лукум? А какой?

   – Разве он разный?

   – Конечно, – пришел в полный ажиотаж торговец. – Апельсиновый, ванильный, малиновый, лимонный. Да вы ешьте, ешьте…

   Перед моим носом появилась тарелка. Я проглотила сначала нечто, больше всего напоминающее по вкусу ластик, потом тот же ластик, вымоченный в вишневом сиропе…

   – Кушайте, кушайте, – угощал парень, – еще вот анисовый не брали.

   Чувствуя, как желудок превращается в липкий ком, я быстренько указала на что-то розовое.

   – Двести граммов.

   – Орехов не желаете? – проникновенно поинтересовался он.

   – У меня на них аллергия, – бодро соврала я, с ужасом глядя, как на прилавок выставляется мисочка с арахисом.

   – Вот беда, – расстроился мальчишка, – орешками не побаловаться! У нас двадцать два вида! Тогда осмелюсь предложить изюм, курагу, финики, инжир, хурму…

   Ощущая себя Наполеоном, безвозвратно проигрывающим битву при Ватерлоо, я развернулась и побежала в другой отдел. Вслед неслось:

   – Халва, пастила абрикосовая, вяленые бананы…

   Дух я перевела только, когда налетела на прехорошенькую девчонку в фартучке.

   – Попробуйте пельмени, – предложила она.

   Радуясь, что девица не торгует зефиром или шоколадками, я подцепила вилочкой пельмешку и проглотила. Сладкий вкус исчез, зато резко захотелось пить.

   Милые девушки, просившие продегустировать те или иные продукты, стояли кучно, на расстоянии двух-трех метров друг от друга. На столиках перед ними громоздились куски пиццы, ломтики колбасы, подушечки жвачки…

   В отдел напитков я не рискнула заглянуть. Там между стеллажами прохаживался парень с красочным плакатом: «Покупай воду «Анис» и получай стакан в подарок».

   Терпеть не могу анисовую отдушку, она напоминает мне о ведрах выпитой в детстве микстуры от кашля. Но если я сейчас пойду к бутылкам, то моментально приобрету новинку и получу совершенно ненужный стакан. Просто не умею я отказывать людям, предлагающим сделать приобретение.

   Решив взять баночку «Аква» у кассы, я пошла к выходу и увидела своих.

   – Лампа, – заорал Сережка, – ну где ты шляешься! Обыскались, уж и не знали, что думать!

   – Все купили, – отрапортовала Юля, стирая пот, – правда, кое-чего лишнего прихватили, но уж очень захотелось. Впрочем, сделали массу выгодных покупок.

   Я посмотрела на битком набитую тележку и промолчала.

   – Пицца со скидкой, – затарахтела Таня, – две коробки печенья «Курабье» по цене одной, сапожный крем «Киви»…

   – Зачем «Киви»? – вырвалось у меня.

   – Это в подарок дали, – пояснил Сережка, – за то, что мы десять пакетов молока приобрели.

   – И мыльницу за коробку порошка, – хихикнула Аня.

   – А вот пятнадцать рулонов туалетной бумаги!

   – Куда столько!

   – Подумаешь, – фыркнула Юля, – используем, а тому, кто больше двенадцати штук брал, вручали губку для мытья посуды. Гляди, красненькая!

   Я посмотрела на их счастливые лица, сравнявшиеся по цвету с полученной губочкой, и промолчала. Везде у касс толпились потные люди с тележками, из которых свешивались связки сосисок, батоны колбасы, вываливались коробки конфет и пакеты собачьего корма.

   Наконец кассирша выдала километровый чек и вручила нам карточку «Рамстор».

   – Теперь, – щебетала девушка, сияя, словно пасхальное яйцо, – вы члены клуба покупателей и имеете право на скидки, приходите еще.

   – Здорово, – воскликнул Сережка, толкая каталку к выходу, – теперь только сюда, скидку дадут!

   Я тихо шлепала за ними, пытаясь собрать воедино очумелые мозги. Ни за что не приеду больше в «Рамстор», психическое здоровье дороже.

   На выезде из двора стоял охранник с квитанцией в руках. Сережка полез в портмоне.

   – Погоди, – остановила мужа Юля.

   Девушка высунула в окно какую-то книжечку. Охранник кивнул и поднял шлагбаум.

   – Зачем платить, – радостно сообщила Юлечка, – когда можно не платить.

   – А что это у тебя? – заинтересовалась я.

   Юля сунула мне в руки удостоверение. Темно-синие корочки украшали золотые буквы «Пресса».

   – По нему везде пускают, – хихикнула Юля.

   Я отдала документ, теперь точно зная, как действовать.

   В ФСБ издавалась многотиражная газета, носившая не слишком оригинальное название «Щит и меч». Я попробовала было связаться в редактором, но меня весьма вежливо отшили. Задумчиво перелистывая телефонную книжку, я наткнулась на фамилию Зайцев. Вечером, когда Катюша, лежа в кровати, читала газеты, я вползла к ней и заныла:

   – Надоело целый день у плиты толкаться, душа просит интересного дела.

   – Запишись на курсы вязания, – предложила Катюша.

   – Нет, – стонала я, – хочу попробовать себя в журналистике, должно получиться… Слышь, Катюнь, помнишь Зайцева Юрия Петровича? Главного редактора журнала «На страже Родины»?

   – Ну? – спросила Катерина. – Конечно, до сих пор ко мне на консультации ходит.

   – Попроси его меня принять, дать задание…

   Катюшка потянулась к телефону и мигом решила проблему.

   Все бывшие пациенты Катерины испытывают к ней настоящую благодарность, поэтому прием мне в журнале устроили по высшему классу, даже угостили чашечкой отвратительного растворимого кофе, к которому интеллигентно приложили кусочек сахара и крохотную упаковочку сливок.

   Юрий Петрович слушал посетительницу, пытаясь изобразить на лице живейший интерес, но в его глазах застыла откровенная скука. Очевидно, я была не первой в его кабинете, кто пытался писать на данную тему.

   – К сожалению, сейчас у молодежи не осталось ничего светлого, – самозабвенно вещала я, – служащие ФСБ полностью потеряли авторитет. А с газетных страниц, в основном, льется поток грязи: этот взяточник, тот негодяй. Хочется найти ветерана, человека интересной судьбы и рассказать о нем. Пусть юные читатели видят и положительный пример.

   – Ищите, – согласился Юрий Петрович.

   Я надулась.

   – Но я не знаю никого в этой структуре, Катя сказала – вы обязательно поможете.

   Редактор тяжело вздохнул. Охотнее всего он вытолкал бы дуру-бабу, возомнившую себя «золотым пером», за дверь, но обидеть лечащего врача Зайцев не решался. Поэтому он снял телефонную трубку, коротко переговорил и протянул листок.

   – Вот, езжайте прямо сейчас, она ждет.

   На бумажке было написано: «Руднева Нина Антоновна, улица Бельского, 15».

   Надо же, женщина! Хотя, если подумать, в КГБ, наверное, трудилось много баб.

   Нина Антоновна меньше всего походила на секретного агента. Аккуратненькая, пухленькая старушка, ростом чуть выше сервировочного столика.

   – Ну, – приветливо прищурила она выпуклые карие глаза, – о чем беседовать станем?

   Я вновь завела песню о наглой молодежи и поруганном достоинстве ветеранов. Руднева слушала крайне внимательно, ни разу не прервав. Наконец мне стало не по себе, и я остановилась. Милая старушка аккуратно поправила безукоризненно выкрашенные кудряшки и поинтересовалась:

   – Насколько я понимаю, это легенда, а на самом деле что вы хотите?

   Я лихорадочно пыталась сообразить, как поступить.

   – Лучше рассказать истину, – проникновенно улыбнулась Нина Антоновна.

   – Но я говорю правду, – пыталась сопротивляться я. – Я знаю, что в КГБ в середине 70-х работал некий господин Родионов, вот и хотела отыскать его следы…

   – Иван Сергеевич, – вновь улыбнулась старушка.

   – Вы его знаете?!

   – В соседних кабинетах сидели, вместе обедать ходили, да и сейчас частенько встречаемся.

   – Он жив! – пришла я в полный восторг. – Подскажите мне адрес.

   – Зачем вам Иван Сергеевич?

   – Хочу написать о ветеране…

   Нина Антоновна весело рассмеялась, но глаза старушки остались холодными и какими-то неподвижными.

   – Уважаемая Евлампия Андреевна, я обладаю удивительной способностью чувствовать ложь. Даже подследственные в конце концов понимали это и говорили правду.

   – Подследственные? – глупо переспросила я.

   – Долгие годы я служила следователем, – спокойно пояснила Нина Антоновна, – разве Зайцев не сказал? – И, посмотрев на мое вытянувшееся лицо, добавила: – Вижу, что нет. А вы полагали, что беседуете с буфетчицей?

   Нет, конечно, но в КГБ служили еще телефонистки, переводчицы, стенографистки, уборщицы, наконец. Но следователь! Эта милая, пухлая старушка с лицом, похожим на калорийную булочку? Ласковая, уютная бабушка? Просто невозможно представить, как она направляет прожектор в глаза арестованному и орет: «Говорить правду, только правду и ничего, кроме правды!»

   Нина Антоновна встала и зажгла большую настольную лампу на ноге-кронштейне. От ужаса я вжалась в кресло. Ну вот, начинается, по профессиональной привычке потянулась к электроприборам. Может, у нее тут где-нибудь припрятана резиновая дубинка? Хотя вроде, насколько знаю из художественной литературы, подследственных били куском шланга или чехлом, набитым песком…

   – Так зачем вам Иван Сергеевич? – повторила Нина Антоновна, садясь напротив меня на высокий вертящийся стул.

   Теперь ее лицо оказалось в тени, моя же физиономия великолепно освещалась безжалостным электричеством. Понимая, что она сейчас применит годами отработанную методику допроса, я севшим от страха голосом пробормотала:

   – Наверное, лучше рассказать правду. Наверное, лучше всего говорить только правду.

   Нина Антоновна вновь рассмеялась, встала, зажгла красивую хрустальную люстру и пояснила:

   – Я заработала к старости болезнь глаз, вот и стараюсь не пользоваться верхним освещением, а правду не всегда полезно сообщать, иногда лучше соврать. Но вам, если хотите, чтобы я помогла, следует ввести меня в курс дела.

   Под ее откровенно насмешливым взглядом я долго и путанно рассказывала обо всех событиях и приключениях.

   Бабушка слушала молча. Потом, удостоверившись, что гостья выплеснула все, сказала:

   – О деле Платовых я ничего не слышала, но, если вы уверены, будто Иван Сергеевич в курсе, безусловно, следует обратиться к нему.

   Она подошла к допотопному телефону черного цвета, словно высеченному из цельного куска мрамора, покрутила диск, пару минут поговорила и велела:

   – Ступайте, он дома.

   – Адрес скажите, – проблеяла я, чувствуя себя глупой трехлетней девочкой, пойманной строгой няней в момент опустошения коробки шоколадных конфет.

   – Соседняя квартира, – спокойно ответила Нина Антоновна, – моя – 120-я, его – 121-я.

   – Соседняя квартира?

   – Что вас так удивляет? Дом наш ведомственный, квартиры давали лучшим сотрудникам, вот мы и оказались соседями.

   Почти в полной прострации я двинулась на лестничную клетку и там испытала еще один шок. Дверь с цифрами 121 была распахнута настежь, на пороге стоял молодой, подтянутый мужик. В темно-каштановых волосах ни сединки, спина прямая, никакого намека на животик, а во рту, когда он улыбнулся, блеснули безупречно белые зубы.

   – Вы ко мне? Проходите; кофеек попьете?

   Напуганная Ниной Антоновной и твердо решившая сообщать людям из «структуры» только правду и ничего, кроме правды, я прошептала:

   – У вас небось растворимый, терпеть не могу «Нескафе».

   Иван Сергеевич засмеялся:

   – Совпали во вкусах. Сам ненавижу химикаты. Знаете, много лет тому назад один грузин научил меня варить настоящий напиток, могу поделиться секретом, хотите?

   Я не стала интересоваться, в каких казематах Родионов познакомился с грузином, а просто кивнула.

   Довольно просторная кухня поражала чистотой и порядком. Но сразу бросалось в глаза, что хозяин холостяк. Доски для хлеба и мяса, несколько сковородок, щеточки висели на кафеле в строгом порядке. Но крючки были все разного цвета, не было никаких хорошеньких мелочей, столь милых женскому сердцу, и занавески – без рюшечек и бантиков. Просто два полотнища, отлично выглаженных и, кажется, даже накрахмаленных. Такой порядок царит в солдатской казарме: одеяла натянуты, подушки углом, в тумбочке все по ранжиру.

   – Служба моя, – сказал Иван Сергеевич, вытаскивая большую стеклянную банку, – отнимала все время, вот я и не женился, просто не успел, а сейчас кому убогий старик нужен…

   Глядя, как под тонкой рубашкой у «убогого старика» перекатываются литые мышцы, я подумала: «У них в КГБ учили читать чужие мысли? Или у меня на лбу написаны все эмоции?»

   Иван Сергеевич тем временем охотно делился рецептом:

   – Запомните, кофе покупаете в пачках с надписью «для кофеварки», там особо мелкий помол, просто пыль, видите? Потом насыпаете прямо в чашку ложечку с верхом, дозу экспериментальным путем вычислите. Затем берете чайник и крутым, особо подчеркиваю, крутым кипятком заливаете кофе. Кстати, если вы любите сладкий, сахар следует смешать с кофе до добавления воды.

   Он ловко поднял чайник и пробормотал:

   – Все, теперь интенсивно размешиваем и накрываем чашку сверху блюдечком. Две-три минуты терпения, ну, пробуйте.

   Я глотнула и удивилась:

   – Потрясающе, но вы же его не варили, а развели, как растворимый!

   – Именно, – заулыбался Иван Сергеевич, – в этом-то и основной секрет.

   Мы понаслаждались дивным напитком, и Родионов спросил:

   – Чем я могу помочь?

   – Помните ли вы дело Майи и Валентина Платовых?

   Иван Сергеевич побарабанил пальцами по голубому пластику, покрывавшему стол, и вздохнул:

   – А вам зачем?

   – Настя умерла, – тихо сказала я, – и оставила Егору большую сумму денег наличными. Только адреса мальчика у меня нет, а у вас был. Может, сообщите мне координаты парня?

   Иван Сергеевич продолжал хмуриться, я быстренько выложила все, до чего удалось докопаться. Помолчав, он переспросил:

   – Значит, носила Настя фамилию Звягинцева, по первому мужу?

   Я кивнула.

   – Подождите, – велел хозяин и вышел, не забыв плотно прикрыть за собой дверь.

   Его не было минут пятнадцать, и я вся извелась, разглядывая красные кружочки под чашками и пересчитывая на них белые горошинки.

   Наконец Иван Сергеевич вернулся, достал пачку «Золотой Явы» и сказал:

   – Сейчас никакого секрета в этом деле нет, журналисты давным-давно написали о других, тоже тайных вещах. То, что тщательно скрывалось коммунистическим правительством, ну, хотя бы дело Бориса Бурятце, любовника Галины Брежневой, или случай, когда стреляли в саркофаг с телом Ленина, для людей 90-х годов не является тайной. История с Платовыми не выплыла просто потому, что ими занимался я, а Майя очень хочет дожить оставшиеся дни в тишине и покое…

   – Она жива? – ахнула я.

   Иван Сергеевич кивнул:

   – Жива, правда не совсем здорова, впрочем, Валентин тоже не умер.

   – Что же они сделали?

   Родионов вздохнул:

   – По мне, так жуткую глупость, они были так молоды, их следовало просто отлупить по заднему месту да выселить из Москвы, но прежние власти посчитали, что Платовых надо уничтожить…

   – Да в чем дело?

   Иван Сергеевич вновь включил чайник и начал рассказ. В 1972 году Майе было всего двадцать лет, училась она в институте иностранных языков, веселая, радостная девушка, не слишком обремененная раздумьями о смысле жизни. На свою беду, на одной из шумных студенческих вечеринок Майечка познакомилась с Валентином Платовым, мрачным, если не сказать угрюмым юношей. Майя влюбилась моментально. Избранник был картинно хорош собой. Высокий, черноволосый, черноглазый, к тому же подавал большие надежды как поэт, учился в Литературном институте и даже ухитрился издать сборничек стихов, что в советское время сделать тому, кто не являлся членом Союза писателей, было крайне трудно. Да еще вирши его переполняли мистические идеи и образы, строки о близкой смерти и своей особенной роли на земле.

   Майя моментально поняла, что их разъединяет пропасть. Валентин с легкостью цитировал Тацита и Сократа, мог часами декламировать Брюсова, Ахматову и Соллогуба… Майечка же ничего, кроме литературы, рекомендованной по школьной программе, не читала. Валентин, воспитанный одинокой матерью, имел самооценку размером с Останкинскую телебашню; Майечка, у которой в семье, кроме нее, имелось еще двое детей и крепко пьющий папа, смотрела на избранника снизу вверх, сразу делаясь ниже ростом, когда тот начинал рассуждать об агностицизме.

   Но, наверное, такая обожающая женщина и нужна непризнанному гению. Во всяком случае, сокурсницы по Литературному институту, томные девицы, обмотанные янтарными бусами, не вызывали у Валентина добрых чувств. Слушать других они не умели, норовя моментально начать читать собственные творения. А кое-кто из девчонок оказался образованнее Платова, и Валентин ощущал неловкость за свою «умственную отсталость». Майечка же слушала парня, разинув рот. В конце концов он милостиво разрешил ей выйти за себя замуж и не прогадал. Верная Майечка оказалась идеальной женой и отличной хозяйкой. Этот факт признала даже свекровь, изредка ронявшая сквозь зубы: «Все-таки у Валечки отличный вкус, хорошую супругу выбрал».

   Валентин был старше Майи на четыре года. В 1973-м он закончил институт и осел дома. Кроме стихоплетства, парень ничего не умел, работать в школе учителем литературы не желал и жил за счет жены, подрабатывающей переводами. Целыми днями он валялся на диване, поджидая вдохновения, но оно, как назло, не спешило. Толстые журналы отвергали произведения Платова, и Валентин постепенно становился желчным, злобным. Он регулярно устраивал Майе скандалы, обвинял ее во всех своих неудачах, но жена лишь вздыхала, быть супругой гения – тяжелый крест.

   Невесть каким образом парня занесло в кружок диссиденствующих писак. По вечерам, собравшись на кухне, «писатели» и «поэты» самозабвенно ругали коммунистов. Вывод был только один – кабы не социалистический строй, их творения выходили бы миллионными тиражами. Дальше болтовни дело не шло. Никто из этих «диссидентов» не хотел идти по лагерям и тюрьмам, как Буковский, Марченко или Богораз… Нет, их стезя – необременительный треп под рюмку коньяка.

   На беду, Валентин был слишком увлекающимся человеком со слабым психическим здоровьем. В начале 1976 года он был абсолютно уверен – если Брежнев умрет, в стране сменится власть, произойдет революционный переворот. Отчего подобное должно случиться, Валентин не задумывался, просто знал – жизнь изменится, надо только подождать. Но шло время, стихи не печатали, а Брежнев и не думал умирать… И тогда Валентин, возомнивший себя вторым Александром Ульяновым, решил лично расправиться с Генсеком.

   Валя тщательно разработал план. Нападение он совершил ранним утром, в десять часов. Именно в это время, по пятницам, кортеж черных машин с мигалками замирал у входа в серое здание Госплана, и Леонид Ильич бодрым шагом преодолевал сто метров, отделявших автомобиль от подъезда. Приезд Генерального секретаря ЦК КПСС не являлся секретом. Вальяжную фигуру великолепно видели москвичи, торопящиеся на работу. Рядом с тогдашним Госпланом находится Колонный зал дома Союзов, метро «Охотный ряд» и гостиница «Москва» – шумное, бойкое место. Охрана, естественно, отсекала людской поток, но, честно говоря, делала это без особого рвения. В 1976-м году власть коммунистов казалась абсолютной, и покушаться на жизнь обожаемого лидера никто не собирался. Напротив, из толпы, бывшей свидетельницей приезда, неслись крики «Ура!» и «Да здравствует КПСС!».

   Один раз бойкая девчонка, студентка факультета журналистики МГУ, поспорив с сокурсниками на крупную сумму, прорвалась сквозь оцепление из крепких мужиков и, размахивая букетом, завопила: «Леонид Ильич, подождите!»

   Брежнев, обожавший красивых женщин, притормозил. Охрана вырвала букет и собралась наподдавать девице, но хозяин повел знаменитыми бровями, и в мгновение ока растрепанный веник, проверенный чекистским глазом, вернули девчонке и разрешили ей вручить помятые цветочки главе государства. Студентка вмиг стала героиней дня и даже попала в информационные выпуски новостей. Кстати, она до сих пор со смаком рассказывает эту историю своим коллегам по телевидению.

   Валентин решил действовать тем же путем. Завидя Брежнева, идущего к подъезду, парень ринулся сквозь кольцо охраны, а поняв, что прорваться не удается, метнул в Генсека самодельную «бомбу», бутылку, наполненную смесью серной и соляной кислоты. Все произошло так быстро, что окружающие ничего не поняли. Леонид Ильич скрылся в подъезде, «девятка» скрутила Валентина, вызванная немедленно специальная служба вычистила асфальт, и по Москве пополз слух, будто помощник генерального уронил портфель, а там, представьте себе, была бутылка коньяка…

   К полудню в большое здание на Лубянской площади доставили Майю. Дело поручили Ивану Сергеевичу. Чуть меньше часа хватило следователю, чтобы понять – перед ним не террорист, не организатор преступной группы, не теоретик бомбизма, решивший на практике претворить в жизнь идеи, а идиот, захотевший привлечь к себе внимание. К тому же у Родионова появились сомнения в психическом здоровье мужика. Не секрет, что кагэбешники частенько выставляли диссидентов душевнобольными, твердя постулат: только сумасшедший недоволен социалистической системой. Но Валентин и впрямь выглядел не совсем обычно.

   Еще более тягостное впечатление произвела на Ивана Сергеевича Майя. Следователь был готов отдать правый глаз, что жена ничего не знала о замыслах мужа. Но сидевшая перед ним женщина, почти девочка, хрупкая и болезненная, упорно твердила:

   – Это я хотела убить Брежнева, а Валя ни о чем не подозревал, это я дала мужу бутылку и сказала, будто там коньяк, это я…

   Слушая идиотические речи, Родионов лишь морщился, а потом попробовал вразумить Платову:

   – У вас ребенок, подумайте о дочери, ее отдадут в детдом, не оставят даже вашей матери…

   – Это я виновата, моя идея, – бормотала Майя.

   – К женщинам, как правило, не применяют высшую меру, но здесь могут сделать исключение, – пугал следователь.

   – Пусть меня расстреляют, как организатора, – не дрогнула Майя, – муж не виноват.

   – Тебя следует подвесить за глупый язык, – обозлился Иван Сергеевич и устроил супругам очную ставку.

   Родионов надеялся, что муж придет в ужас и попытается взять вину на себя, спасая ни в чем не виноватую жену, но вышло иначе.

   Валентин, испугавшийся до потери пульса, моментально согласился:

   – Да, это она придумала, ей-богу, я ничего не знал.

   У Ивана Сергеевича просто начинался гипертонический криз, когда он вспоминал о той беседе.

   Следствие велось в сжатые сроки, собственно говоря, расследовать оказалось нечего. Вызванные на допрос мать Валентина, Серафима, и дядя, Лев Константинович, моментально потеряли сознание, узнав, в каком преступлении обвиняют их сына и племянника.

   Во избежание ненужных разговоров судили Платовых выездной сессией, прямо в тюрьме. Валентин был признан душевнобольным и отправлен на принудительное лечение. Майечке определили высшую меру. Иван Сергеевич надеялся, что она зарыдает, начнет каяться и рассказывать перед лицом смерти правду, но нет! Платова стояла абсолютно спокойно между конвойными, только скованные наручниками за спиной руки мелко-мелко дрожали. Просто Жанна д'Арк, готовая сгореть на костре за идею.

   В жизни Ивана Сергеевича было много подследственных, некоторых он на дух не переносил, с другими устанавливал хороший, даже душевный контакт. Но Майечка оказалась совершенно особым случаем. Несколько ночей следователь провел без сна, выкуривая одну за другой сигареты на кухне. Родионов в 1976 году был еще молод, ему только исполнилось сорок. Худенькая, с огромными голубыми глазами и каким-то неземным лицом, Майечка понравилась мужику необычайно. И еще очень горько было от простой мысли – его, Ивана Родионова, никогда так не любила ни одна женщина. Нет, бабы случались, некоторые даже жили вместе с ним больше года, но вот такая, чтобы согласилась пойти за него на смерть, не дрогнув, не нашлась.

   «И как она может любить этого негодяя? – мучился Иван Сергеевич, вновь и вновь прокручивая в голове воспоминания. – Как можно сделать такое – разрешить жене взять всю вину на себя».

   Следствие шло всего ничего по времени, но, готовя бумаги в суд, Родионов понял: он влюблен, и что самое неприятное – в подследственную. Конечно, Иван Сергеевич слышал истории о следователях, завязывавших «неформальные» отношения с «контингентом», но до сих пор безоговорочно осуждал подобное поведение. И вот пожалуйста, сам влип. Доходило до смешного: готовясь к допросу Платовой, Иван Сергеевич приносил из дома разные вкусности и угощал Маейчку… Но она ничего не замечала, а может, просто не хотела замечать…

   В те годы все расстрельные дела просматривало самое высокое начальство, визируя их. Майечкин приговор попал на стол к Брежневу. О Леониде Ильиче много можно рассказать хорошего и плохого, как, впрочем, и обо всех нас, но близко знавшие Генсека люди в один голос твердили одно: жалостлив он был безмерно, любил красивых женщин и совершенно не переносил слез. Высшую меру заменили на двадцать пять лет одиночки. Находиться Майе предписывалось в закрытой тюрьме, ее лишили передач и права переписки. Более того, у несчастной отняли фамилию. Заключенная номер пятнадцать – так стали звать теперь Майечку. В отличие от остальных зэков, ее не водили на работу, она не шила белье и распашонки… Почти полная изоляция. Валентина отправили в печально известную психиатрическую больницу города Владимира. Его содержали не в такой строгости. Ну начнет мужик болтать, будто решил убить Генсека, и что? Да тут в каждой палате по Наполеону сидит, что с них взять?

   – Значит, это правда, – пробормотала я.

   – Что? – удивился Иван Сергеевич.

   – Ну то, что Майя родила Егора не от Валентина, – сын появился на свет уже в заключении…

   – Вообще говоря, она могла попасть под стражу, будучи беременной, – вздохнул Родионов. – Но вы правы, дата рождения Егора – октябрь 77-го, а арестовали их в ноябре 76-го…

   – Так кто отец мальчика?

   – Конечно, Валентин.

   – Но как же… – забормотала я, – ведь их, очевидно, рассадили по разным камерам.

   – Да уж, – усмехнулся Иван Сергеевич, – семейных камер нет.

   Потом он помолчал немного и добавил:

   – Дело давнее, да и я пенсионер, чего уж там! Нарушал я все инструкции, какие есть, ради Майи. К беременным женщинам на зоне и в тюрьме отношение особое, могут даже срок сильно скостить. Некоторые бабы ради этого ложатся в койку с кем попало – охранниками, отрядными, лишь бы забеременеть. Вот я и устроил Майе свидание с мужем, просто запер их вдвоем в одном тайном местечке.

   Только в судьбе Майи это ничего не изменило. Три месяца ей приносили в камеру младенца на кормление, а потом объявили, что мальчик отдан в дом малютки. И здесь Иван Сергеевич сделал невероятное: нашел мальчика и проследил за тем, чтобы у того в метрике четко стояло – Платов Егор Валентинович. Опекал Родионов и Настю. Девочку собирались отправить в Можайскую область, но Ивану Сергеевичу удалось пристроить ребенка не куда-нибудь, а в экспериментальный детский дом.

   – И как у вас только все получилось! – изумилась я.

   Родионов крякнул:

   – Да уж, и не спрашивайте, сделал и сделал.

   О Майе следователь имел скудные сведения – знал только, что она жива. Впрочем, и Валентин вполне благополучно существовал в больнице.

   В 1986 году из лагерей стали возвращаться первые политические заключенные, на страницы газет и журналов хлынул поток доселе тщательно скрываемой информации. Вот тут-то Иван Сергеевич и встретился с матерью Валентина, рассказав той о судьбе внуков.

   Серафима бросилась к брату.

   Дурацкий поступок, совершенный младшим Платовым, испортил судьбы всех членов семьи, никто из них не смог продвинуться по службе, и Лев Константинович, честно говоря, терпеть не мог племянника. Но 1986-й – это не 1976-й год, Настю вернули бабушке.

   – А Майя, что с ней?

   – Их с Валентином освободили, признав «узниками совести», – вздохнул Иван Сергеевич. – Сейчас они проживают в Москве, на Самсоновском валу. Общество «Мемориал» выбило им однокомнатную квартиру.

   – Почему же они не захотели поселиться вместе с Серафимой? – изумилась я. – Там огромные апартаменты! Столько страдать вдали от детей, семьи, вот и объединиться бы всем.

   Иван Сергеевич начал крутить в руках спичечный коробок.

   – Все не так просто. Во-первых, Серафима, твердо увереная, что идея покушения принадлежит невестке, категорически отказалась впускать ту даже на порог.

   Старуха вообще боялась всех и вся. Десять лет жизни в качестве матери государственного преступника превратили ее в полусумасшедшую развалину с манией преследования. Бедняге повсюду мерещились следователи, переодетые агенты и подслушивающие устройства. На входной двери у нее красовалось штук пятнадцать замков, и в свою квартиру она не разрешала заходить даже слесарю из жэка.

   – И родного сына не захотела видеть?

   – Валентин, к сожалению, слегка тронулся умом, – пояснил Родионов. – Уж не знаю, в чем там дело, то ли в дурной наследственности, то ли в тех препаратах, которые ему кололи в больнице…

   Он не стал психом в примитивном смысле этого слова. Нет, он не ел бритвенные лезвия и не выскакивал голышом на улицу. Так, всего лишь небольшие личностные изменения, так называемая вялотекущая шизофрения, но ни о какой работе речь, естественно, не шла. Валентину требовался уход, и человек, который бы его содержал. Серафима не хотела исполнять эту роль, попросту боялась, вдруг власть вновь переменится, и тогда уже в тюрьму попадут все: и она, и Настя… А внучку старуха любила без памяти, рассказывая той сказку о погибших родителях.

   – А Егор, с ним что? – подпрыгивала я на стуле от нетерпения.

   – Да ничего, – пожал плечами Иван Сергеевич. – Вот уж кому не повезло, так это ему. Жил в детдоме до 1986 года…

   – Почему же бабушка не взяла внука?

   Родионов печально улыбнулся.

   – Серафима всю жизнь ненавидела невестку. Знаете, так бывает у женщин, поднимавших в одиночку сына. Вроде растила, растила, вкладывала душу, а тут, бац, появляется свиристелка и уводит за собой. А уж когда история с покушением приключилась! Да она безостановочно твердила у меня в кабинете: «Знаю точно, Майя придумала, Валечка тут ни при чем!»

   Когда Иван Сергеевич сообщил Серафиме Константиновне, что есть еще и внук, та, моментально сопоставив кое-какие даты, заявила:

   – Родила Майка от кого угодно, только не от Валентина!

   Родионов попытался объяснить ей, что знает точно про отцовство Вали, но Серафима лишь морщилась и поджимала губы. В конце концов Иван Сергеевич заставил бабку съездить в детдом, поглядеть на мальчика. Но из приюта та вернулась совершенно уверенной в своей правоте. Егор, как на грех, был материнской копией – блондин с яркими голубыми глазами.

   – Нет в нем крови Платовых, – категорично заявила Серафима, – приблудный байстрюк. Кто выродил, тот пусть и воспитывает, а у меня ни денег, ни сил нет, девочку поднимать надо.

   – Вот бедный парень! – искренне пожалела я Егора.

   – Да, не слишком повезло, – ответил Иван Сергеевич. – Но в 1986 году я помог ему воссоединиться с бабушкой.

   – Ничего не понимаю, значит, Серафима все-таки приняла ребенка?

   – Нет, – покачал головой Родионов. – У Майи была мать, Зинаида, вот она-то и забрала внука.

   – Надо же, – пробормотала я, – не побоялась.

   – Да ей и бояться было нечего, – вздохнул Иван Сергеевич, – всю жизнь уборщицей проработала в поликлинике, муж спился, кроме Майи, еще двух сыновей имела, не слишком удачных, один, по-моему, скончался. Майя стеснялась своей семьи и не поддерживала с ними связи, став студенткой. Это не слишком красивый поступок, но понять ее можно. Кстати, во время следствия я вызывал Зинаиду для допроса, так та, кажется, даже не поняла, что дочь учудила, все долдонила: «Я человек неграмотный, ни в чем не разбираюсь, газеты по слогам читаю…»

   Но когда узнала про внука, приехала и забрала.

   – В хорошую семью мальчика пристроили, – хмыкнула я, – может, лучше было сохранить статус кво?

   Родионов медленно встал, открыл форточку. Морозный ветер ворвался в кухню, и я зябко поежилась.

   – Любой ребенок, – наконец произнес собеседник, – оказавшись в приюте, мечтает обрести семью, пусть даже такую, как у Зинаиды.

   – А что с ними случилось дальше?

   Бывший следователь тяжело вздохнул.

   – Не знаю. Пристроив детей, я посчитал свою миссию законченной, о дальнейшей судьбе Насти и Егора мне ничего не известно.

   – Почему же Майя не искала детей? – удивилась я.

   – У Майи голова занята только Валентином, – зло бросил Родионов. – Он ей теперь и супруг, и ребенок в одном лице. А дочь и сын – чужие люди. Первую она до года воспитывала, да и то с Настей все время сидела Серафима. Понятное дело, молодость. Скинули отпрыска бабке и гулять. Егора она вообще только три месяца видела, по часу в день… Ну, какие тут материнские чувства?

   – Инстинкт… – завела я, – даже в животном мире…

   – В мире животных вполне возможно, – буркнул Иван Сергеевич, – а вот у Майи весь инстинкт на Валентина обратился.

   И, не сумев сдержаться, добавил:

   – Господи, до чего бабы – дуры! Даже лучшие из них – идиотки!

   – Значит, вы не знаете, где Егор? – решила я уточнить еще раз.

   – Точно нет, но предполагаю, что Зинаида в курсе, если жива, конечно, – ответил Родионов и спросил: – Еще кофе?

   Я покачала головой:

   – Спасибо, очень вкусно, но хватит. Лучше дайте ее адрес.

   – Подождите, – велел Иван Сергеевич и вышел.

   Вновь потянулось мучительное ожидание, наконец он вернулся.

   – Вот, навел справки, Зинаида скончалась в позапрошлом году. Платов Егор Валентинович был прописан до 1995-го у нее, потом куда-то подевался, в Москве парня с такими данными нет.

   – Беда, – пригорюнилась я.

   – Не расстраивайтесь, – приободрил следователь. – Во-первых, он может проживать в столице без прописки, во-вторых, у Зины есть сын, Павел, сходите к нему, небось он знает про племянника. – И он протянул бумажку с адресом.

   На улице уже стемнело, когда я наконец добрела до метро и забилась в угол переполненного уставшими после тяжелого рабочего дня людьми. Да, жизнь иногда подкидывает моменты почище дамского романа. Тюрьма, любовь, брошенные дети… Кажется, такого просто не бывает, ан нет, вот оно, рядом. Потом мысли переключились на другую тему. Ну надо же, милая старушка Нина Антоновна совершенно не похожа на сурового следователя. До чего все-таки обманчива внешность. Вот напротив стоит полная тетка с помятым лицом, губная помада смазалась, из-под не слишком чистой шапочки свисают пережженные «химические» кудри. Интересно, кто она по профессии? Учительница? Продавец? Ну уж, во всяком случае, не киноактриса и не балерина. Врач! Вот это горячо.

   Не в силах сдержать буйствующее любопытство, я тронула тетку за рукав:

   – Простите, вы ведь врач? Кажется, я приходила к вам на прием?

   Тетка оторвалась от газеты «Мегаполис» и довольно приветливо ответила:

   – Нет, вы ошиблись, я оператор машинного доения.

   – Кто?

   – Ну, по-простому, не по-научному, доярка, – уточнила собеседница и вновь погрузилась в чтение.

   Я выпала из вагона на нужной станции с головой, гудящей, словно пивной котел. Доярка! Надо же так опростоволоситься!

   Я давно убедилась в правильности истины: как сутки начнешь, так и завершишь. Мои закончились полным разгромом. Где-то около десяти вечера в комнату ворвался Кирюшка. Я отложила детектив.

   – Что стряслось?

   – Вот, – сунул мне мальчишка под нос газету, – с ума сойти!

   – Ты читаешь «Экономический вестник»? – удивилась я.

   – Наша училка по литре, – принялся жаловаться Кирюшка, – утверждает, будто мы совершенно не умеем пользоваться газетами, вот и раздала всем статьи, чтобы завтра пересказали…

   – И в чем дело? Подумаешь, заметку озвучить, да такие задания во втором классе дают.

   – Да, – замычал Кирка, – а я там ни словечка не понимаю.

   – Возьми толковый словарь.

   – Ага, – бубнил Кирилка, – брал уже, сама почитай.

   – Давай сюда, горе луковое, – велела я и пробежала глазами по строчкам.

   «Договорившись о франчайзинге, стороны также решили заняться клиринговыми операциями, стараясь при этом избегать дефолта и не секвестируя свой бюджет, так как подобное могло бы помешать санации дружественного банка».

   Это что, на русском написано? Глядя на мою обалделую физиономию, Кирюшка хихикнул:

   – Скрейзиться можно.

   – С ума сойти, – поправила я его.

   Нет, все-таки это слишком. Я вовсе не призываю называть калоши мокроступами, а компьютер – «устройством для автоматической обработки информации посредством выполнения заданной, четко определенной последовательности операций». Но ведь столь любимый нами термин «прайс-лист» всего лишь означает список цен. А кутюрье – это необязательно только Версаче, это любой модельер или еще проще – портной. Что же до бутика прет-а-порте, так это на самом деле не что иное, как магазин готового платья, причем не большой и шикарный, а маленький и дешевый. Загадочный вэлфер – всего лишь пособие по безработице, копирайт не заверенная нотариусом копия, а авторское право, кстати, планинг – отнюдь не собрание у директора, планинг – это ежедневник!

   – Ну и как я объясню это Лидии Николаевне? – зудел Кирка. – Она решит, будто я полный дурак – ничего не понял.

   Я секунду подумала и посоветовала:

   – Скажи, что у тебя и всей семьи в придачу после изучения данного материала наступил полный толлинг.

   – Это что же такое? – обомлел мальчишка.

   – Не знаю, – честно призналась я, – вчера в рекламе увидела, но звучит загадочно и красиво.

   Дядя Егора и Насти со стороны матери оказался огромным звероподобным мужиком в дорогом спортивном костюме.

   – Надо-то чего? – ласково приветствовал он меня на пороге.

   Решив избрать привычную для него форму диалога, я рявкнула:

   – Отдел опеки, проверка жилищных условий Егора Платова!

   – Во, блин, – заржал Павел, – с дуба, что ли, упали? Да этого педрилы тут уж лет пять как нет.

   – Как нет? – возмутилась я и пролезла между необъятным пузом хозяина и косяком. – А где он?

   – Хрен его знает, – продолжал веселиться милый родственник, – слинял от нас, да и правильно сделал.

   – А прописан здесь, – гнула я свое, – небось квартиру по льготному тарифу оплачиваете, как опекуны.

   – Да ты че, тетка? – изумился Павел. – Ему уж давно за двадцатник перевалило. Ты в бумаги глянь, чудила!

   – С кем ругаешься, папа? – поинтересовался парнишка лет двадцати пяти.

   – Да вот, блин, явилась, блин, Егора искать, педика долбаного, твержу русским языком – нет его тут, а эта, блин, свое талдычит!

   Паренек глянул на меня.

   – А вы кто будете, зачем вам Егор понадобился?

   – Я из адвокатской конторы, – заявила я и прикусила язык. Ну вот, опять забыла, что врала минуту назад. Но Павел не заметил ошибки.

   – Тю, – перебил он, – посадили голубоглазого.

   – Папа, – с укоризной остановил его юноша.

   – А чего сказал-то, – заржал мужик, – экий секрет, педик он – Егор, его теперь небось вся камера имеет!

   – Никто вашего племянника и не думал арестовывать, – обозлилась я. – Ему наследство отказано, огромная сумма.

   Честно говоря, я думала, что, узнав про деньги, Павел слегка сменит тон и заговорит по-человечески, но не тут-то было.

   – И хрен с ним, – рявкнул мужик, мгновенно наливаясь свекольной дурнотой, – мне-то что с того? Мне-то с этих деньжонок сколько?

   – Нисколько, – растерялась я.

   – То-то и оно, – заключил Павел, – так что прощевайте.

   И он буквально принялся выталкивать «адвоката» за дверь. Изо всех сил сопротивляясь, я проблеяла, пытаясь удержаться за косяк:

   – Неужели вы не хотите, чтобы ваш родственник разбогател?

   – Ха, – фыркнул Павел и выплюнул, – наср… на Егора три кучи! Педрила!

   Дверь захлопнулась, я тупо уставилась на продранную обивку. Но делать было нечего, пришлось идти на первый этаж, лифта в хрущобе не было.

   Вдруг сзади раздался голос:

   – Подождите, пожалуйста.

   Я оглянулась. Сверху бежал паренек, сын Павла.

   – Погодите!

   Он, запыхавшись, остановился и тут же спросил:

   – Это правда?

   – Что?

   – Ну, про деньги.

   – Да.

   – И сколько?

   – Я не имею права разглашать служебную тайну, но сумма достаточно велика.

   Юноша покраснел и продолжил расспросы:

   – А если Егорка деньги не получит, куда они денутся?

   Я постаралась не измениться в лице. А правда, куда девается имущество, если наследник не объявляется?

   – Отойдет государству, – быстро ляпнул язык.

   Юноша засопел и произнес:

   – Леня меня зовут.

   – Очень приятно.

   – Знаете, – забубнил Леня, – Егорка хороший, вы папу не слушайте. И никакой он не педераст, просто любит в женскую одежду переодеваться, вот отец его за это и прогнал, урод!

   – Послушай, – предложила я, – возле метро есть закусочная «Русское бистро», не хочешь пирожок с грибами?

   – Лучше с мясом, – тут же ответил Леня и пояснил: – В детстве у бабушки в деревне я насобирал поганок и чуть не умер, вот с тех пор грибы на дух не переношу.

   Мирно беседуя о кулинарии, мы сели за столик и заказали скромный обед, стоивший безумных денег. Интересное дело, Лужков кричал, что «Русское бистро» альтернатива «Макдоналдсу», но крохотный кусочек теста с комочком фарша стоит тут 13 рублей, а наесться им практически невозможно даже даме с моим аппетитом. С другой стороны, горячий чисбургер тянет всего лишь на червонец. Наверное, холестериновая котлета, засунутая в мягкую булку, не слишком полезна для здоровья, но, съев ее, голода не ощущаешь. К тому же в «Макдоналдсе» все сверкает, приятно пахнет и служащие цветут улыбками. А в «Русском бистро» угрюмая девушка не слишком чистыми руками подцепила остывшие пироги, шмякнула их на картонную тарелочку с милым пожеланием:

   – Наверх не ходите, вымыли там, натопчете.

   От пластикового подноса воняло грязной тряпкой, и я поспешила, сняв еду, отставить его подальше. Но Леня, очевидно, не был слишком брезглив и избалован, потому что быстро куснул расстегай и сообщил:

   – Вкусно как!

   – Знаешь, где Егор?

   Леша кивнул, продолжая пережевывать пирог. Я подождала, пока он справится с угощением, и потребовала:

   – Говори.

   – Только отцу не проговоритесь, что я на след навел.

   – Чем же он так родному дяде досадил? – удивилась я.

   Леня вздохнул:

   – Сам не пойму. Впрочем, папа всегда его терпеть не мог, еще когда бабушка Егорку привела… У него родители погибли в авиакатастрофе, папина сестра и ее муж. А Егора в приют отдали.

   Павел страшно обозлился, когда мать привела в семью лишний рот. Жили они небогато, считали копейки, а тут на тебе – мальчишка. Кормить, поить надо, вещи покупать… Впрочем, одеждой не слишком баловали. Егор оказался мельче Леши и донашивал за ним брюки, рубашки и обувь.

   Честно говоря, особых хлопот Егор не доставлял. Был тихим, молчаливым, никогда не дрался, не бил стекол и не рвал брюк, играя в футбол. Он вообще не любил спорт, по физкультуре имел тройку. Зато, ко всеобщему удивлению, обожал шить, готовить и убирать.

   – Разве мужик растет? – сплевывал Павел, глядя, как племянник самозабвенно строчит на швейной машинке, принадлежавшей Зинаиде. – Тьфу, просто настоящая баба.

   – Что же плохого, – отвечала Зинаида, – будет портной. Между прочим, большие деньги заработает. Людям всегда одеться надо, голыми не пойдут. Отличная профессия.

   Павел только крякал, не желая ругаться с матерью. В девятый класс Егор не попал, пошел в ПТУ, учиться на закройщика. Худощавый, бледный, с тонкими запястьями и щиколотками, он и впрямь походил на девушку. К тому же он отпустил длинные, до плеч, волосы и вдел в ухо сережку. Почему-то небольшой золотой ободок в ухе обозлил Павла до крайности, и, если бы не Зинаида, ставшая на защиту, дядька избил бы племянника по-черному.

   В училище Егора любили, девчонки считали его за подружку и не стеснялись в его присутствии краситься и поправлять колготки. Кстати, Егор не хуже их умел наводить макияж, и кое-кто из будущих портных, собираясь на свидание, просил парня «сделать лицо». На Новый год в училище устроили показ пошитых собственноручно моделей. Всех поразила манекенщица – красавица, роскошная блондинка с прекрасным бюстом и длинными, от ушей, ногами.

   – Это кто же такая? – спросила классная руководительница. – Не из наших девочка.

   Много было хохоту, когда «манекенщица» стащила парик и вынула «бюст». На сцене, кланяясь, стоял Егор.

   – Ну артист, – восхищалась классная, – всех обманул, а как двигался, словно пава.

   В 1992 году скончалась Зинаида. Павел похоронил мать и окончательно распоясался. Теперь во всем свете не осталось ни одного человека, могущего хоть как-нибудь повлиять на хама. Со своей супругой Павел совершенно не считался, Лене отвешивал оплеухи, стало попадать и Егору. Пик наступил в январе 1993 года.

   Павел, служивший дальнобойщиком, погнал фуру в Санкт-Петербург, но на выезде из столицы попал в аварию, провел несколько часов в милиции и злой до крайности вернулся домой.

   Кошки нет – мышки пляшут. Жена, воспользовавшись тем, что супруга не будет несколько дней, отправилась к подруге на дачу, Леня назвал друзей и организовал танцы.

   Когда синий от злобы отец ворвался в комнату, которую занимали мальчишки, там как раз в кромешной темноте кучковались под тихую музыку парочки. – Блядки устроил! – завопил Павел, врубая электричество.

   Яркий свет озарил перепуганные лица подростков.

   – Прошмандовок назвал! – ревел добрый папа, указывая пальцем с обломанным ногтем на девушек. – А ну, пошли вон, сучки!

   Дети кинулись на лестницу. В комнате, где по-прежнему сладко пел Сальваторе Адамо, остались всего двое – Леня и прехорошенькая блондиночка в красной кожаной мини-юбке.

   – Тебе отдельное приглашение требуется? – потерял всякий человеческий облик Павел и, решительно ухватив девчонку за хрупкую руку, поволок ее к порогу.

   – Папа, погоди, – забормотал Леня, – это Егор.

   Отец от неожиданности отпустил «девушку» и уставился на племянника. Через секунду до него дошла информация.

   – Егор! – взревел он, будто раненый носорог. – Егор! Педик, сволочь, негодяй, развратник.

   – Папа, погоди, – попробовал остановить расправу Леня, – ты не так понял, это просто шутка.

   – Шутка! – орал Павел. – Сейчас я тоже пошучу, а ну пошел вон к своим голубым, дрянь подзаборная!

   В мгновение ока он выволок слабо сопротивляющегося Егора на лестницу и крикнул вслед:

   – Вернешься – убью, так и знай.

   Два часа Леня, затаившись в своей комнате, ждал, пока отец напьется до белых чертей и задрыхнет. Наконец из родительской спальни понесся могучий храп. Парень, прихватив собранную одежду, на цыпочках вышел на лестницу. Он знал – Егор прячется на чердаке, они частенько сидели там вместе, не желая идти домой, слушать вопли Павла.

   Егор и впрямь был наверху, лежал на старой продавленной кровати и молча смотрел на балки.

   – Проспится и забудет, – попробовал Леня утешить брата.

   Но тот вздохнул:

   – Нет, все, обратной дороги нет. Сам знаешь, он меня ненавидит. Вещи принес?

   Ленька протянул сумку. Егор начал переодеваться.

   – Куда же ты теперь?

   Парень пожал плечами.

   – К матери поеду, баба Зина адрес дала, правда, предупреждала, что я там не больно нужен, ну да не прогонит же она сына, хоть и не виделись ни разу.

   – На-ка, возьми, – пробормотал Леня и сунул приятелю конверт, – пригодятся.

   Егор глянул внутрь и присвистнул.

   – Это мне? Ты же на музыкальный центр копил!

   – Еще соберу, – отмахнулся Леня.

   – Значит, он у матери, – обрадовалась я.

   – Нет, – покачал головой Леня, – она его не захотела принять.

   – Откуда ты знаешь?

   – Так мы дружим, – бесхитростно поведал парень.

   Прошла примерно неделя, и Егор позвонил Лене. Встретившись в метро, на «Динамо», они сели у стены, и Егор сказал:

   – Права баба Зина была, не ко двору я там.

   Майя и Валентин совсем не обрадовались визиту сына. Правда, постелили ему на раскладушке в коридорчике и целых семь дней кормили, но потом мать сказала:

   – Ты уже взрослый, тебе шестнадцать лет. Видишь, мы живем трудно, пенсия крохотная, квартирка однокомнатная. Да и отец тяжело болен, инвалид. По-хорошему, не мы тебе, а ты нам помогать должен. Извини, но возвращайся назад.

   Пришлось Егору сматываться.

   – Куда же он пошел? – удивилась я.

   Леня тяжело вздохнул.

   – Сначала по знакомым ночевал, а потом…

   – Ну, говори!

   – Потом устроился в художественное училище натурщиком и…

   – Что?

   Леня замялся, подвигал по столу бумажный стаканчик и наконец договорил:

   – Ну понравился он там одному преподавателю, известному художнику, тот его у себя и поселил, понятно?

   Чего уж там, понятнее некуда.

   – Егор сейчас у этого художника?

   Леня покачал головой. Я обозлилась до крайности.

   – Слушай, скажи адрес!

   – Не знаю.

   – Ну ничего себе! Только что ты утверждал обратное…

   – Сейчас объясню, – забормотал Леня. – Художник тот Егорку полюбил, одел, как картинку, денег давал, квартиру купил. А Егорка иногда мне кой-чего подбрасывал из одежонки или подарки дарил…

   Потом живописец за границу подался, и Егорку с собой взял. Но друг про меня не забыл, по-прежнему деньги передает и презенты. Только от него теперь девушка приезжает и письма мои увозит. Она-то точно знает адрес Егора, вроде родственница этого портретиста, точно не скажу.

   – Ты мне ее координаты сообщи, – чувствуя огромную усталость, сказала я.

   – Пожалуйста. Манекенщицей она работает, в агентстве, очень красивая, Звезда зовут.

   – Как?

   – Звезда, Стелла Егорова, а адрес ее…

   – Не надо, – промямлила я, – не надо, сама знаю.

   Домой поехала не сразу. Сначала зашла в ближайший магазин и уставилась на перемороженные рыбные туши, похожие на плохо обструганные поленья.

   Стелла Егорова! Наглая манекенщица, снимающая квартиру, откуда съехал Егор. Значит, она все-таки знает, где искать парня, но мне не рассказала! А я, словно слепой котенок, толкалась в разные стороны мокрым носом абсолютно безрезультатно. Нет, вы когда-нибудь встречали подобную дрянь!

   От злости я со всего размаха пнула ногой стоящую рядом хозяйственную сумку. Раздался сухой треск. Так, опять разбила яйца!

   – Ну и безобразие же, – закричала худенькая девушка, похожая на Юлечку, – как вы смеете…

   – Что случилось? – удивилась я, не понимая, чем вызвала гнев девицы.

   Стою себе в сторонке, а то, что пинаю набитую торбу, так имею полное право поступать со своей авоськой, как хочу. Мои руки потянулись к матерчатым ручкам.

   – Сейчас охранника позову! – взвизгнула девица. – Немедленно поставьте мою сумку.

   – Вашу?!

   – Естественно, мою, – злилась девчонка. – В милицию захотели?

   Тут только до меня дошел смысл происходящего. Господи, я стою в магазине просто так, без покупок, и сейчас только что испинала чужие пакеты.

   – Простите, мне жутко неудобно, это совершенно случайно вышло, – принялась я оправдываться.

   – За нечаянно бьют отчаянно, – отрезала девушка и расстегнула «молнию» у кошелки.

   Перед глазами возникли руины продуктов, залитые липким желтком.

   – Сейчас я куплю вам яйца, – быстренько попыталась я исправить ситуацию. – Сколько там было? Два десятка, три?

   – Тут еды на полторы тысячи, – преспокойненько сообщила «потерпевшая». – Вам придется возместить ущерб.

   – Интересное дело, – возмутилась я, – пакеты с молоком-то целые, и консервные банки…

   – Зато грязные, – возразила девчонка, – принесу такие домой, свекровь сожрет.

   Я прикусила язык. Свекровь – это серьезно.

   – Впрочем, – предложила хозяйка разбитых яиц, – можешь забрать испорченные продукты себе, я не возражаю, а мне денежки на стол.

   Мы поцапались еще минут десять и разошлись.

   Открыв квартиру, я увидела Юлю и сунула той в руки пакеты.

   – Разбери.

   Через пару секунд Юлечка влетела ко мне в спальню и заявила:

   – Что за дурацкий набор несъедобных продуктов? Четыре пакета молока с банановой отдушкой, килограмм креветок, банки с крабами и жутко жирная «Брауншвейгская» колбаса!!! Ну какого черта ты купила такое! Да еще все чем-то липким перемазано.

   – Это яйца разбились, – тихо пояснила я, чувствуя, как к голове на мягких лапах начинает подкрадываться мигрень. – А крабы и креветки с колбасой – не мой выбор.

   – Хочешь сказать, – хмыкнула раскрасневшая Юля, – что украла чужие покупки?

   – Почти, – призналась я и рухнула на диван.

   В левый глаз словно воткнулась раскаленная кочерга. В висках ломило, к горлу подкатывала тошнота. Так плохо мне еще никогда не было. Пару раз домашние врывались в спальню, но, увидав мое бледное лицо, быстро испарялись. Последним влез Кирюшка и заорал:

   – Ой, как жаль, что мама на дежурстве, а то бы укол сделала!

   – Не надо ничего, – прошептала я, чувствуя, как кровать вращается вокруг оси, – оставьте меня в покое…

   Кирилка исчез. Я попыталась заснуть, тихая темная ночь начала потихоньку затягивать в свое болото. Спать, спать, спать… Дверь вновь заскрипела, раздалось тихое урчание. Мягкие лапки пробежали по моему телу.

   – Уйди, Клаус, – простонала я.

   Но кот не собирался покидать постель. Пройдясь по спине хозяйки, он, громко мурлыкая, добрался до головы и, недолго сомневаясь, устроился тучным, жарким телом прямо на моей макушке.

   – Клаус, – попыталась я избавиться от непрошеного гостя.

   Безуспешно. Кот только поудобнее устроился, свесив пушистый хвост прямо мне на нос. Я хотела было поднять руку и сбросить его, но сил не хватало. Неожиданно горячая железка, торчащая в левом глазу, исчезла, и я тихо заснула.

   До слуха долетел громкий звон. Надо же, утро пришло.

   Я зевнула и попыталась открыть глаза. Ощущение было такое, словно я легла вчера спать в ушанке. Но уже через секунду я поняла, что это не шапка, а Клаус, преспокойненько переночевавший у меня на голове.

   Я тихо села, кот остался на подушке, он даже не шелохнулся.

   – Ну и дрянь же ты, – с чувством произнесла я, – голова болит, мигрень у человека, а еще кот…

   Но в ту же секунду я почувствовала – боль исчезла, просто испарилась. Надо только вымыть голову, вытряхнуть из шевелюры кошачью шерсть, и можно бежать по делам. Просто чудеса, неужели Клаус понял, что мне плохо, и явился «лечить» хозяйку?

   – Спасибо, милый, – с благодарностью произнесла я и поцеловала усатую морду. – Ты настоящий Айболит.

   Впрочем, вроде Айболит врачевал зверей, да какая разница, назови Клауса хоть Гиппократом, главное – голова не болит!

   Первым делом я ухватила телефон и набрала номер Стеллы. Сначала раздавались мерные гудки, потом донеслось сонное, хрипловатое:

   – Алло!!

   Я моментально разъединилась. Так, дрыхнет, дорогая, что и понятно. Часы показывают около девяти утра, а Стелла небось гуляла вчера допоздна. И потом, она явно не привыкла рано вставать. Значит, сейчас она еще поваляется в кровати, затем полезет в душ, потом начнет пить кофе, мазаться, причесываться. Я вполне успею добраться до места и взять Звезду тепленькой.

   Быстренько натянув джинсы, я выскочила в коридор и, сунув под шапочку торчащие лохмы, ринулась к двери.

   – Лампа, – крикнула Юлечка, – ты куда? Сходи за хлебом.

   – Некогда, – пробормотала я, борясь с замком, – пусть Люся сбегает.

   – Куда направилась? – не отставала Юлька.

   Мне удалось наконец выпасть к лифту.

   – Куда бежишь? – тянула свое Юля. – Сейчас Володя придет, диван покупать хотели.

   – Иду колоть Звезду, – радостно сообщила я, – скоро вернусь.

   – Какую звезду? – оторопела Сережкина женушка. – Зачем ее разбивать?

   – Не бить, а колоть, – снисходительно пояснила я, входя в лифт. – Это я иносказательно, образно.

   – Не понимаю ничего…

   Но кабина уже ухнула вниз. Стоит пожалеть Юлю. Она никогда не читает детективов, предпочитает сладкие слюни любовных романов. Вот и не знает, что свидетелей не разбивают, а раскалывают!

   Дверь мне открыла не Стелла, а рыжеволосый парень, чье лицо покрывали многочисленные конопушки. Увидев гостью, он почему-то вздрогнул, отступил и спросил:

   – Вам кого?

   – Стеллу, – радостно сообщила я, – Стеллу Егорову, позовите скорей, очень нужна.

   – Зачем? – не успокаивался рыжий.

   – Она должна дать мне адрес Егора, так и передайте, не уйду, пока не получу…

   – Какой такой Егор, – возмутился парень, – никого с таким именем она не знает.

   – А вот Леня, сын Павла, дяди Егора, утверждает, будто Стелла привозит от него подарки, – путанно начала объяснять я и остановилась. – Да вы кто такой? Почему я должна перед вами отчитываться, где Стелла?

   – Я ее родной брат, – спокойно пояснил парень.

   В моей голове зароились смутные воспоминания. О том, что у Стеллы есть братишка, похожий на одного из «Иванушек Интернейшел», говорила покойная Регина, так странно задохнувшаяся в огне… И еще кто-то, совсем недавно, рассказывал о конопатом, но кто? И я, кажется, где-то видела похожего, что-то было неприятное в связи с ним…

   – Стеллы нет дома, – спокойно продолжал парень.

   – Где она?

   – Вчера на дачу к подруге поехала.

   – Далеко?

   – А вам очень надо?

   – Жутко!!!

   – Ладно, – вздохнул юноша, – вовремя явились, еще бы десять минут, и меня не застали бы. Как раз я собирался за Стелкой ехать, могу прихватить, да тут недалеко, возле МКАД. Ну как, идет?

   – Конечно, – обрадовалась я.

   Мы сели в старенький, видавший виды «Опель», на полу которого валялась пара роскошных кожаных лодочек на многосантиметровой шпильке.

   – Стелка машину берет и вечно свой хлам оставляет, – пояснил рыжий.

   Мы понеслись по дороге абсолютно молча. Только один раз водитель прервал тишину:

   – Не зря прокатитесь? Может, Стелка ничего об этом Егоре не знает…

   – Ха, – хмыкнула я, – еще как знает. – И потом для пущей убедительности, боясь, что мальчишка высадит меня на дороге, добавила: – Можно сказать, она с ним единый организм, одно целое.

   Мне вообще свойственно иногда драматизировать происходящее. И ничего, кроме того, что Стелла отлично знакома с Егором, я не имела в виду, ну, может, высказалась слишком эмоционально. Но на юношу слова произвели впечатление разорвавшейся бомбы.

   Он резко побледнел, даже посерел, перешел в крайний левый ряд и тут же был остановлен постовым.

   – Что не так? – поинтересовалась я, когда водитель, заплатив, вновь включил мотор.

   – На мосту перестраиваться запрещено, – буркнул братец, явно давая понять, что больше не намерен поддерживать разговор.

   Дальше мы ехали молча. От скуки я сначала смотрела в окно, а потом осторожно, искоса принялась разглядывать парня. И правда, он страшно похож на Стеллу, такой же тонкий нос с нервными ноздрями, впалые щеки и чуть островатый подбородок, даже руки, уверенно крутившие руль, идентичны. Тонкие, хрупкие запястья, короткие пальцы, широкая ладонь, аккуратные ногти. Похоже, он делает маникюр. Впрочем, ничего странного, многие мужчины сейчас начали следить за руками, поняли наконец, что чистота и аккуратность не исключительно женская прерогатива…

   – Приехали, – прервал мои раздумья рыжий. – Посидите пока в машине, пойду погляжу…

   Он пошел к небольшому двухэтажному дому, стоящему чуть поодаль от остальных таких же дощатых зданий. Мы явно заехали в дачный поселок, которых несметное число вокруг столицы. Летом здесь, наверное, чудесно – зелень, река, птички поют.

   Сейчас же домики стояли заколоченными, с закрытыми ставнями. Дачка, к которой двинулся брат Стеллы, выглядела тоже нежилой, из трубы не шел дым, и повсюду лежал снег. Глядя, как парень топчется на крыльце, открывая дверь, я внезапно подумала: «Говорят, рыжие люди либо черти, либо ангелы».

   Через пару минут водитель появился и крикнул:

   – Идите!

   Я потрусила к крыльцу.

   – Стелла на втором этаже, в спальне, – пояснил брат, – красится, без морды лица никуда не ходит, ступайте наверх. В холле горел свет, скрипучая деревянная лестница вела под крышу. На крохотную площадочку выходило три двери. За первой оказалась комната с двумя кроватями, за второй открылось абсолютное пустое, без мебели, помещение, третья скрывала что-то типа детской. Во всяком случае, там стоял крохотный диванчик и валялся замызганный плюшевый мишка с оторванной лапой.

   Но девушки не было.

   Недоумевая, я стала спускаться по лестнице вниз, выкрикивая:

   – Стелла, Стелла…

   В ответ – тишина. На первом этаже оказалось четыре помещения: кухня, гостиная и еще две спальни. Ванная и туалет отсутствовали, скорей всего, тут нет водопровода. Стеллы тоже нигде нет. Похоже, на даче давно никто не живет. Окна первого этажа плотно закрыты ставнями, и в доме стоит могильный холод… Интересно, этот рыжий – псих или кретин? Какого черта он наврал, что девушка красится в спальне?

   Со двора послышался шум мотора.

   – Эй, – завопила я, кидаясь к двери, – стой!

   Но дверь оказалась заперта, и не деревянная, а железная. Гул мотора стих, парень явно оставил меня одну, заперев в заброшенной даче. Почти ослепнув от злости, я вновь поднялась на второй этаж и обнаружила, что окна там забраны частыми решетками. Нечего было и думать о том, чтобы выпрыгнуть. Я раскрыла рамы и потрясла решетки – стоят как влитые.

   Ноги сами спустились вниз. Ну и что делать? Телефона нет, на кухоньке ни еды, ни воды, дом крепко заперт… Неужели умирать голодной смертью? Внезапно мой взгляд упал на ящик с инструментами. Прекрасно, стану долбить стенку, она, слава богу, из досок, как-нибудь сделаю отверстие, мне много не надо!

   И тут до моего носа донесся запах дыма. Топор выпал из рук. Не может быть! Но слух подсказал, очень даже может. Ровный гул и треск наполняли дачку. Вокруг полыхал огонь. Рыжий парень перед отъездом крепко-накрепко запер железную дверь, облил здание бензином, бросил спичку, и теперь мне предстоит сгореть заживо.

   Липкий ужас пополз по спине, надо срочно звонить «01». Но как? Сотового нет… В глазах почернело.

   – Спокойствие, только спокойствие, – забормотала я, пытаясь привести себя в чувство, – никогда не сдавайся, безвыходных положений нет.

   Так, побегу на кухню, там висят занавески, сорву их, обмотаюсь с головы до ног и, когда стены под напором огня рухнут, выскочу наружу. Хорошо бы намочить портьеры, да нечем, впрочем, можно пописать на них… Хотя вряд ли во всем моем организме найдется столько воды…

   Дым постепенно заполнял кухню, я закашлялась. Господи, да я задохнусь тут прежде, чем упадут стены. Но бороться за жизнь следует до конца.

   Я рванулась к окну и зацепилась за какое-то железное кольцо на полу. Подпол! Пару минут я пыталась поднять крышку, наконец тяжеленные доски подались, из темной ямы пахнуло холодом и гнилью. Там небось крысы! Но руки действовали быстрее разума. Вниз полетел ящик с инструментами, оборванные занавески и пара грязных мешков, валяющихся у плиты. Я нырнула в погреб и закрыла крышку. Сразу показалось, что со всех сторон меня окружила кромешная темнота.

   Спустя пару секунд глаза адаптировались, я спустилась по длинной лестнице и присвистнула. Ну уж с голода я точно не умру. На полочках было полно банок с домашними заготовками, в основном варенье, но тоже неплохо. Потом, глубокий пожар сюда не проникнет, даже лесные массивы спасают, роя канавы на линии огня. Пересижу тут, а потом вылезу…

   В голову начали лезть жуткие мысли. А если выход окажется заваленным, а если в подполье посыпятся горящие доски? Но я велела себе выбросить пораженческие мысли из головы. Нет, все будет отлично, со мной инструменты. Значит, я пробьюсь, разрублю топором, проковыряю стамеской, прогрызу зубами. Не дождетесь моей смерти, я не из тех, кто умирает, сложив на груди лапки.

   Сев в углу подвала на кучу из занавесок и мешков, я стала ждать, пока дачка сгорит дотла.

   Наверное, странно трястись в ознобе, когда вокруг бушует стена огня. Но замерзла я ужасно. В подполе стоял невероятный холод, какой-то антарктический. Невольно на ум пришло сравнение «могильный», и я вздрогнула. Огромный подвал и впрямь мог стать моей безымянной могилой. Ни Катя, ни Сережка, ни Юлечка, ни Кирюшка – никто не узнает, где гниют мои косточки. Хотя, судя по тому, что творится сейчас над головой, скорей всего, и костей не соберут. Интересно, от трупа в крематории что остается?

   Решив начать думать на другую, более приятную тему, я стала разглядывать убежище. Почему-то в нем не было кромешной тьмы. Через пару секунд стало понятно, что неверные лучи света проникали сквозь пару зачем-то сделанных в стенах отверстий. Я заглянула в одно, размером с блюдце от кукольной чашки, но ничего не увидела. Из дырки сильно дуло. Понятно, подпол оборудовал рачительный хозяин, и сделал он его по всем правилам науки – стены выложены из кирпича, пол залит бетоном, потолок обит железными листами, даже поднимающаяся крышка люка «с изнанки» оцинкована. Все сделано для того, чтобы создать идеальные условия хранения продуктов. Той же цели служат и отверстия, это была вентиляция. Да, похоже, огонь мне тут не страшен, а вот задохнуться могу… Хотя, если подумать, скорей всего, вентиляция «смотрит» на улицу. Так делают в деревенских избах, чтобы в подполах не заводилась сырость, врывают по периметру избы железные трубы и заводят нижний конец в подвал. Я подставила ладонь к отверстию, и на руку незамедлительно упали капли – на воле шел то ли дождь, то ли снег.

   Отлично. Может, на полках среди банок найдется емкость с домашним вином? Отхлебну и согреюсь. Но на самодельных стеллажах не было спиртного – огурцы, помидоры, тушенка, трехлитровые банки с компотом…

   Еле-еле отодрав плотно прижатую пластиковую крышку, я отхлебнула сладкую жидкость и облизнулась, это был мой любимый напиток – клубничный. Наверное, нехорошо угощаться чужими запасами без спроса, но что прикажете делать?

   И как только я могла поверить незнакомому парню, да еще рыжему! Ведь вызвал же он у меня какие-то неприятные воспоминания, где-то я встречала его… В ту же секунду в мозгах щелкнуло, и словно зажегся электрический свет. От неожиданности я чуть не выронила банку, но в последний момент все же удержала. В голове услужливо возникла картинка.

   Вот гуляю я с собаками, открывается дверь подъезда, выскакивает рыжий парень, бьет Аду, я попыталась удержать Рейчел… Это он! Ну и ну! Брат Стеллы приходил к нам домой, чтобы обворовать квартиру, а Юлечка бдительно не открыла дверь. Нет, наверное, не он! Но как похож – рост, цвет волос. Хотя я не слишком хорошо вижу, и мне давно следует носить очки. Будем откровенны, мерзавца, ударившего ногой мопсиху, я не слишком хорошо разглядела… Следом возникли другие воспоминания. Сосед покойной Регины, Леша, рассказывал, что за полчаса до того, как в квартире несчастной манекенщицы начался пожар, туда пришел высокий рыжеволосый парень. Открыл дверь ключом…

   В эту минуту в подвал откуда-то сверху быстро-быстро закапала вода. Секунду я обалдело смотрела на потолок. Что, там все сгорело, и теперь над руинами идет ливень?

   Потом раздался грохот и глухой, как сквозь вату, крик:

   – Никого нет!

   – Я здесь, – завопила я что есть силы, кидаясь к лестнице, – помогите, спасите, выньте отсюда…

   Крышка лязгнула, и в мою несостоявшуюся могилу глянуло перемазанное лицо в оранжевой каске.

   – Сами вылезете или подсобить? – поинтересовался пожарный.

   Но я взлетела вверх, игнорируя протянутую руку. К ногам будто кто-то прикрепил крылья, тело стало невесомым.

   От кухни почти ничего не осталось, впрочем, от дачи тоже. Повсюду торчали обгоревшие черные деревяшки и отвратительно пахло гарью.

   Во дворе, возле ворот, стоял белый «Форд». Не успела я, щурясь от неожиданно яркого света, выползти на улицу, как дверцы машины хлопнули, и из нее выскочили Сережка с Володей. Майор держал в руке мою варежку, очевидно, потерянную в тот момент, когда я шла вместе с рыжим на дачу. Лица друзей не предвещали ничего хорошего.

   – Володечка, – удивилась я, – как ты сюда попал?

   Майор ухватил меня за плечи, сильно тряхнул и с негодованием произнес:

   – Убить тебя мало, дрянь!

   То, что выпалил Сережка, я повторять не стану, даме неприлично озвучивать подобный текст.

   – Рожу набить, – злобился майор.

   – До крови, – добавил Сергей, – палкой с гвоздем.

   – Вы чего? – рассердилась я. – Что я сделала-то…

   – Иди в машину, – велел Володя, – живо.

   Я залезла в «Форд» и принялась наблюдать, как пожарные сворачивают шланги. Майор говорил о чем-то с группой милиционеров, стоящих возле желтого «газика».

   – Сереженька, – попробовала я завести разговор.

   Но парень дернул плечом и велел:

   – Заткнись, Лампа, надавать тебе хочется, просто руки чешутся.

   – Ну и пожалуйста, – обиделась я, – ни слова больше не произнесу!

   И сдержала обещание. Всю дорогу до дома молчала, стиснув зубы, впрочем, спутники тоже не раскрывали рты, так и ехали в сгустившейся тишине, только напряженные спины Сережки и Володи, сидевших на переднем сиденье, выдавали их истинные чувства.

   Впрочем, дома меня тоже встретили крайне нелюбезно.

   Юлечка, Катя и Люся, гневно сверкая глазами, заорали:

   – Ну погоди!

   Иван, Кирюшка и Таня укоризненно качали головами, даже Анечка пискнула:

   – Ну, тетя Лампа, вы даете, всех перепугали.

   На кухне они сначала потребовали отчета, но я ответила вопросом на вопрос:

   – Да как вы догадались, где я? Я сама не знала, что окажусь на даче у брата Стеллы!

   – Брата Стеллы! – фыркнул полный негодования майор. – Ах ты, Пуаро, дачка принадлежит, вернее, принадлежала, Павлу.

   – Какому? – изумилась я.

   – Такому, – передразнил майор. – Сыну Зинаиды, отцу Лени и дяде Егора, дошло?

   – А откуда брат Стеллы узнал про их домик? – трясла я головой. – И кто вас надоумил искать меня там?

   Володя загремел чайником, потом глянул на Катю.

   – Выпить бы чего покрепче!

   – Сейчас, – подскочила Катерина и ринулась к холодильнику.

   Я покорно ждала, пока они нальют рюмки, опрокинут, закусят… Наконец майор пробормотал:

   – С тобой, Лампец, алкоголиком станешь!

   – И от гастрита умрешь, – влез Сережка. – Готовить перестала, носится целыми днями, Мату Хари из себя корчит! А мы жрем похлебку несъедобную…

   – Мата Хари работала шпионкой, – решила уточнить я, – Родиной торговала.

   – Почему же похлебку несъедобную жрете? – возмутилась Люся. – Я что, плохо готовлю?

   – Отвратительно! – в голос воскликнули Юля, Таня и Кирюшка.

   – Хватит! – завопил майор и стукнул кулаком по столу.

   Чашки и рюмки жалобно звякнули. Домашние успокоились и, выпив еще по рюмашке, начали рассказывать, что произошло в мое отсутствие.

   Во-первых, приехала Катя, у которой начался жуткий грипп. Температура подскочила до 39, и ее отправили домой, стоять у операционного стола в таком состоянии невозможно.

   Следом явились Сережка и Володя. Начали собираться в магазин, хотели купить майору диван.

   – А где Лампа? – поинтересовался Володя.

   – Отправилась колоть звезду, – хихикнула Юля.

   – Не понял, – протянул мужик.

   – Я сама не поняла, – веселилась Юля, – я спросила у нее, куда направляется, а она так радостно отвечает – колоть звезду. Я даже переспросила – разбивать, что ли? И какую звезду? Лампец в ответ: «Не бить, а колоть».

   – Странно, – забормотал майор, великолепно понявший разницу между глаголами «бить» и «колоть».

   – Она вообще себя странно ведет последнее время, – добавила Юля, – дома никогда не бывает.

   – Еду не готовит, яйца вечно бьет, – жаловался Сережка.

   – И медициной стала интересоваться, – вздохнула Катя, – прямо измучила, расскажи да расскажи про тромбоэмболию… Заразна или не заразна… Про какую-то палату несла, где все от тромбов погибли. Ну не чушь ли!

   Тут в мозгах у Володи моментально просветлело, и он ринулся к телефону. Сначала он кинулся домой к Стелле, туда же вызвали и группу захвата. Но в квартире никого не оказалось. Спешно опрошенные мамаши, гулявшие с детьми во дворе, сказали, что худенькая женщина в грязной китайской куртке уехала на «Опеле» с рыжим мужиком.

   Володя знал номер машины, и был объявлен план-перехват. Тут же поступило сообщение от гаишника: несколько минут тому назад он оштрафовал водителя искомого автомобиля за нарушение правил. Приказ о задержании в тот момент еще не поступил, и постовой преспокойно отпустил нарушителей. Дело происходило уже за границей Москвы, и регулировщик краем глаза заметил, как «Опель» свернул налево, на проселочную дорогу, ведущую к дачному поселку.

   Не теряя ни минуты, майор с коллегами понесся следом, за ними летел на «Форде» Сережка, ничего не понимавший, но объятый ужасом.

   Столб дыма и огня они увидели еще на подъезде к поселку и моментально вызвали пожарных. Еще на снегу сиротливо лежала моя варежка…

   – Но как, – недоумевала я, – но как ты догадался, что звезда – это Стелла Егорова? Откуда ты вообще про нее знаешь?

   На следующий день я стояла в довольно неуютной комнате перед сидящими на стульях рыжеволосыми мужиками.

   – Ну, Евлампия Андреевна, – сухо, официально спросил майор, – посмотрите внимательно на этих людей и скажите, кто из них запер вас на даче.

   Я внимательно пробежала глазами по лицам и ткнула пальцем в третьего слева:

   – Вот он, брат Стеллы Егоровой, имени не знаю.

   – Остальные свободны, всем спасибо, – сказал сидевший у письменного стола парень в джинсах и ярко-красном пуловере.

   Рыжие цепочкой потянулись к двери.

   – Где вы нашли такое количество людей с огненными волосами? – не удержалась я.

   Парень в красном свитере и еще один мужчина, в клетчатом пиджаке, засмеялись. Майор сурово глянул на них и произнес:

   – Ну, Лампа, ты неподражаема. Значит, ты уверена, что видишь перед собой брата Стеллы Егоровой?

   – Угу, – бормотнула я.

   – На все сто?

   – Даже на двести, – рассердилась я, – он это, голубчик. Отвез меня на дачу и решил приготовить мясо на углях!

   – В протокол занесли? – поинтересовался майор.

   – Да, – прозвучал ответ.

   – Чудесненько, – пропел Володя и велел: – Всем смотреть внимательно.

   Легким жестом фокусника он дернул рыжего за волосы. Копна ярких кудрей повисла в воздухе.

   – А-а! – заорала я.

   – Цыц, – велел майор, – узнаешь?

   Я уставилась на роскошные белокурые пряди, обрамлявшие какое-то странно-женственное лицо без признаков косметики.

   – Ну, – поторопил майор.

   – На кого-то похожа, – бормотала я, – жутко похожа…

   – На, – кинул Володя арестованному косметичку, – действуй.

   – Не хочу, – процедил бывший рыжий.

   – Вот что, котеночек, – очень ласково протянул парень в красном свитере. – Во-первых, тебе, голубушке, деваться некуда, а во-вторых, посадим в мужскую камеру, последствия живописать?

   – Не имеете права, – прошептал задержанный, – в паспорт гляньте.

   – А мы перепутаем документики, – хихикнул другой сотрудник, в пиджаке, – представляешь, что получится, когда там правду про Егора расскажем? То-то радости будет!

   – Сволочи, – прошипел парень, – менты позорные…

   – Это ты зря, – вздохнул Володя, – мы-то менты, а ты, душечка, убийца.

   Я ничего не понимала. Наконец арестованный раскрыл косметичку, вытащил гору тюбиков и принялся умелыми движениями накладывать макияж. Чем больше тонального крема, румян, помады появлялось на физиономии негодяя, тем шире разевался мой рот. Наконец настал момент, когда челюсть моя окончательно отвисла. Передо мной на стуле, одетая в синие джинсы, мужскую рубашку и ботинки, сидела манекенщица… Стелла Егорова.

   – Она, – забормотала я, – она, а где брат?

   – Нет никакого брата, – вздохнул Володя, – и не было никогда.

   – Но…

   – Вот тебе и но!

   – Кстати, – полюбопытствовал майор, – а зачем ты искала Стеллу?

   – Хотела спросить у нее адрес Егора… Леня уверял, будто Стелла привозит от него посылки…

   – Ну, дорогуля, – хмыкнул приятель, – понимаешь ты теперь, что эта особа, Евлампия Андреевна, ничего не знала? Никакой нужды не было делать из нее курицу-гриль.

   – Но она сама сказала, – прошептала Стелла, – в машине. Я еще сомневалась, нужно ли от нее избавляться, а тут она и говорит: «Да Стелла с Егором одно целое».

   – Правда? – повернулся ко мне майор.

   Я пожала плечами.

   – Вроде я такое сболтнула.

   – А что ты имела в виду?

   – Да ничего…

   – Нет! – возопила Стелла. – Врет, она меня преследовала, приходила, расспрашивала.

   – А ну молчать! – рявкнул парень в свитере.

   – Ничего не понимаю, – твердила я, – ну ничегошеньки.

   – Разреши поинтересоваться, зачем ты искала Егора? – гнул свое Володя.

   Пришлось выложить все, даже в горле пересохло. Но никто не предложил мне чашечку чая.

   – Улет, – пробормотал мужик в пиджаке, – рассказал бы кто – не поверил.

   – Во, блин, – выдохнул парень в свитере, – ну прямо «Петербургские тайны».

   – А-а-а, – завыла Стелла, раскачиваясь на стуле, – а-а-а.

   – Дайте ей воды, – распорядился майор.

   Когда манекенщица перестала клацать зубами о стакан, я попросила:

   – Володя, ну пусть она скажет, где Егор!

   Майор взял у арестованной стакан и резко поставил на стол, потом отрезал:

   – Деньги Егору не понадобятся, их следует вернуть владельцам!

   – Но Настя мертва!

   – Это не ее доллары, Звягинцева их украла.

   – У кого?

   – Потом объясню.

   Повисло молчание, прерываемое лишь всхлипываниями манекенщицы.

   – Ну надо же, – расстроилась я, – все зря, Егора не нашла…

   – Отчего же? – хмыкнул Володя. – Вот он.

   – Где?!

   – Вот!

   Я проследила за его пальцем, указывающим на Стеллу, и пролепетала:

   – Ты шутишь.

   – Отнюдь, – последовал ответ, – Стелла и Егор – одно лицо.

   – Но как, откуда, почему? – несвязно забубнила я. – Ничего не понимаю.

   – Вызовите конвой, – велел майор и, дождавшись, пока зареванную Егорову уведут, сказал: – Дура ты, Лампа, дубина стоеросовая, а ведь чуть не погибла.

   Ответ на свои вопросы я получила только вечером, когда майор, схарчив заботливо приготовленную мной свинину с печеной картошкой, заявил:

   – Я понимаю так, что данный ужин – попытка подкупа должностного лица, находящегося при исполнении…

   – Ну, сейчас ты дома, – залебезила я, – расскажи. Смотри, никто не помешает…

   – Кстати, где все?

   – Катюша на дежурстве, а остальные двинули в Большой театр, Люся просто мечтала о балете…

   – И Юля? – изумился Володя. – На костылях?

   – Она сказала: загипсованная нога еще не повод, чтобы лишаться развлечений!

   – Семейка ненормальных, – фыркнул майор.

   – Безумие заразно, – парировала я.

   – Нет, – помотал головой приятель.

   – Точно знаешь? – поддела я. – Откуда?

   – Разбираясь в деле Егоровой, пришлось консультироваться у психиатра, – серьезно ответил Костин и спросил: – Ну, рассказывать?

   Я села напротив и превратилась в слух.

   Егор вырос в детском доме и с ранних лет усвоил простую истину – девочек любят, а мальчиков нет. Ему не повезло так, как Насте, он за десять лет сменил три приюта со злыми, раздраженными педагогами. Мальчишкам доставалось по первое число, их ругали, частенько били, лишали обеда… Девчонок же, начинавших при малейшем проявлении учительского гнева судорожно рыдать, моментально оставляли в покое. Да и учились они лучше… Егорушка начал подражать поведению одногруппниц. Впрочем, особо ему стараться не пришлось… Мальчик уродился тихим, не любил футбол и драки, с большим удовольствием ходил на занятия по домоводству и приобрел в последнем детдоме кличку Маня. Неизвестно, как бы повернулась жизнь мальчишки, но однажды его вызвали в кабинет директора, поставили перед полной, просто одетой женщиной – и огорошили: эта тетка – его родная бабка.

   В семье у Зинаиды Егорке жилось не так уж плохо. Бабка любила внука, ее невестка тоже была незлым человеком, даже иногда покупала ботинки, с Ленькой они моментально подружились, только Павел недовольно ворчал. Но Егорка старательно не обращал на дядьку внимания. Жил же он в детском доме, где таких Павлов среди воспитателей роились тучи, а тут всего один мужик, можно и потерпеть. Хуже стало, когда померла баба Зина.

   Перед смертью старуха подозвала внука, сунула бумажку и произнесла:

   – Егорушка, здесь адрес твоих родителей. Уж прости меня, дуру безграмотную, так толком и не поняла, какое преступление они совершили, только обоих в тюрьму посадили, а тебя в детдом сдали.

   Ошарашенный Егор только хлопал ресницами, пытаясь переварить дикую информацию.

   – Ты к ним не ходи, – поучала бабка, – только если совсем край подойдет, ты не нужен там. Один раз они уже отказались от тебя и во второй не приветят, но адресок сохрани.

   Край подошел примерно через год, когда разъяренный Павел вытолкал Егорку за дверь. Делать было нечего, пришлось отправляться к родителям.

   Худенькая, какая-то прозрачная, светловолосая женщина, похожая на престарелую девочку, близоруко прищурилась и переспросила:

   – Кто? Егор? От Зинаиды?

   На секунду подростку показалось, что она сейчас захлопнет дверь, но Майя вздохнула и промолвила:

   – Входи, раз пришел.

   На маленькой кухне его угостили слабозаваренным чаем с твердокаменными карамельками. Пока Егорка пытался раскусить «Вишенку», Майя сухо завела рассказ о своих злоключениях. Через час у мальчишки голова пошла кругом. Оказывается, кроме выплывших из небытия родителей, у него имеется еще и сестра. Честно говоря, Егорка не очень поверил Майе. Мягко говоря, она выглядела странно. Худое, узкое лицо постоянно дергалось, левый глаз быстро-быстро моргал, на шее дрожала натянутая жила, а во рту, казалось, не осталось ни одного зуба. Еще хуже выглядел отец. Валентин сидел у стола, уставившись в одну точку. Лицо его напоминало маску – белое и без признаков каких-либо эмоций. Майя говорила и говорила, а муж не менял позы. «Слышит или нет?» – гадал Егор. Вдруг отец резко вскинул правую руку и велел:

   – Дай!

   Мать метнулась к подоконнику, схватила толстую тетрадь, ручку и протянула ему. Он моментально принялся писать.

   – А где Настя? – спросил Егор.

   – Тсс, – шикнула мать, – отец работает. Замолчи немедленно.

   Воцарилась тишина, прерываемая только вздохами Валентина. Наконец он захлопнул тетрадь и встал. Дождавшись, когда он вышел из кухни, Майя пояснила:

   – Валентин – гениальный поэт, лучший стихотворец современности, наша задача не мешать ему.

   Егор почтительно слушал хвалебные речи, которым, казалось, нет конца. Потом все же еще раз спросил:

   – Сестра где?

   – Не хочу разговаривать на эту тему, – дернула щекой мать. – Мы с ней не поддерживаем никаких отношений.

   Неделю Егор прожил у родителей, спал на кухне, на раскладушке. Вообще она словно не замечала сына, могла целый день и не вспомнить про обед для него, а Егор сам стеснялся открывать крохотный, полупустой холодильник. И только когда Валентин кратко бросал:

   – Я проголодался, – мать неслась к плите.

   Егор не мог понять, чем они занимались целый день. Валентин постоянно шкрябал ручкой в тетради, а Майя без конца писала какие-то бумажки. В маленькой квартирке стоял дикий бардак, по полу мотались клоки пыли, но ни отец, ни мать не обращали на грязь никакого внимания. Впрочем, их не травмировал текущий кран в ванной, мерзко воняющий туалет и нестираное, цвета асфальта, постельное белье. Быту они уделяли мало внимания, питались в основном геркулесом на воде, кефиром да овощами, которые Майя без всякого вдохновения заваливала в скороварку. Егор только вздыхал, вспоминая пироги и котлеты бабы Зины. К четвергу парнишка понял, что страшно стесняет родителей.

   – Чем это вы занимаетесь? – поинтересовался он утром.

   Валентин, по обыкновению, промолчал. Майя оторвалась от очередного письма и пояснила.

   – Ведем правозащитную работу, написали шесть книг о нашей пенитенциарной системе, переписываемся с организациями в разных странах мира. Вот, прочти.

   И она сунула Егору в руку папку. Тот открыл обложку, потрогал различные послания с иностранными марками и пробормотал:

   – Английского я не знаю…

   – Да? – удивилась мать. – А в школе какой язык преподают?

   – Английский…

   – Чего же ты не выучил? – удивилась Майя. – Я большинство знаний вынесла из школы.

   Егор смолчал, понимая, что его и родителей разделяет пропасть. В воскресенье Майя сообщила:

   – Ну, Егор, навестил нас, спасибо, пора тебе домой.

   – Но, – удивился парень, – я говорил же, Павел меня выгнал, я думал у вас пожить…

   – Мы люди бедные, – отрезала мать, – инвалиды, пенсия копеечная, квартира крохотная. А ты уже взрослый, скоро школу закончишь. По-хорошему не мы тебе, а ты нам помогать должен. Лучше помирись с дядей и вернись назад. Извини, но нам с Валюшей некогда за тобой ухаживать, мы работаем целыми днями.

   Егор молча оделся и ушел, решив более никогда не переступать порог родительского дома. Жил же он до этого, считая себя сиротой…

   Домой к Павлу он не вернулся. Сначала просился к знакомым и одноклассникам на постой, потом устроился в художественное училище натурщиком. И здесь произошла встреча, коренным образом переменившая судьбу подростка.

   Однажды, когда он, страшно устав после работы, натягивал одежду, за ширму заглянул Петр Владимирович Радзило, профессор, мировая величина, художник, известный в России и за рубежом.

   – Притомился? – заботливо спросил он.

   Это только кажется, будто труд натурщика легок. На самом деле стояние в одной, заданной позе страшно мучительно, и Егор кивнул.

   – Какие планы у тебя на вечер? – поинтересовался профессор и, не дожидаясь ответа, прибавил: – Поужинаем?

   Они поехали домой к Радзило, закусили и выпили, потом Петр Владимирович поставил красивую музыку, выключил свет…

   Утром Егор проснулся потрясенный. До этого у него случались короткие связи с одноклассницами, но каждый раз парень, застегивая брюки, не испытывал ничего, кроме брезгливости. По большому счету, женщины его не привлекали, он ни разу не влюблялся. Зато сейчас испытал всю гамму чувств.

   Егор поселился у Радзило. Работу натурщика он бросил, вел домашнее хозяйство, стирал, гладил, стряпал, пек пироги… Никогда еще в жизни он не был так счастлив. Петр Владимирович звал его «звездочка», и Егор готов был целовать любовнику ноги. Чем дольше длился роман, тем больше парень убеждался: он – женщина, заключенная по недоразумению в мужское тело, ошибка природы…

   Похоже, Петр Владимирович разделял мысли своего любовника, потому что однажды отвел его в клинику и показал специалистам. Так начался долгий и мучительный путь превращения Егора в Стеллу. Сначала он прошел кучу собеседований и тестов, получив в конце концов паспорт на имя Стеллы Петровны Егоровой. Имя придумал Радзило, объяснив парнишке, что по-латински звезда – Стелла. Фамилию оставили на память о Егоре, а отчество юноша захотел взять в честь Радзило.

   Оформив документы, он лег в клинику. Операция проходила в несколько этапов. Именно в тот день, когда Егор начал превращаться в женщину, Петра Владимировича хватил удар. Он умер мгновенно, под дверью операционной, где лежал на столе Егор.

   Юноша тяжело перенес смерть друга. Да еще откуда ни возьмись появился родной брат Радзило и вышвырнул вещи Егора на улицу. Пришлось снимать квартиру и устраиваться на работу в модельное агентство. Хорошо хоть, покровитель успел оплатить все транссексуальные процедуры, иначе ходить бы Стелле «недоделанной». А так через некоторое время прехорошенькая девушка выпорхнула в жизнь.

   В наследство от Егора ей осталась не слишком гладкая кожа на лице, большой размер ног, высокий рост, шрамы на теле.

   Да еще Стелле приходилось ежедневно принимать специальные таблетки. Но в среде манекенщиц 1.85 – нормальная высота, а 42-й размер ноги никого не удивляет. «Вешалки» сплошь носят такую обувь, наложенный толстым слоем грим выровнял лицо, и Стелла ощущала себя почти счастливой.

   Жила она сначала в Новокисловском. К хозяйке явилась в обличье мужчины, как раз в промежутке между двумя операциями. Назвалась братом Стеллы и показала свой паспорт. Кстати, документ выдавали в обмен на старый, и в красной книжечке стоял штамп прописки в квартире бабы Зины. Но в дом, где жил Павел, Стелла больше не являлась.

   – Так вот почему Иван Сергеевич Родионов сказал, что Егора Валентиновича Платова в Москве нет, – пробормотала я.

   – Кто это? – удивился Володя.

   – Да так, – отмахнулась я, – где же Стелла прописана?

   Майор пожал плечами:

   – Возник казус. Павел обратился в милицию и сообщил, что проживавший вместе с ним родственник уехал в Америку. Егора выписали, а у Стеллы в паспорте, естественно, остался штамп старой прописки.

   – Просто взяли и выписали?

   – Ну, – обозлился майор, – в милиции тоже разные кадры есть.

   Понятно, небось подмазал кого надо, чтобы насовсем избавиться от неугодного мальчишки.

   – Одного не пойму, – вздохнула я, – почему Стелла мне не рассказала правду?

   – А вот тут начинается иная история, – ответил Володя, – страшная и безнадежная.

   Если покопаться в семейной истории Платовых, станет ясно: и Серафима Константиновна, и Валентин уродились людьми странными. Бабушка панически боялась незнакомых людей и высовывалась из дома только в случае крайней необходимости, предпочитая закупать продукты сразу на месяц. Конечно, можно считать, что на нее таким образом подействовал арест сына, но Серафима была такой всегда. Просто после того, как Валентин оказался под следствием, фобия усилилась и переросла в настоящую шизофрению. Но жила Серафима тихо вдвоем с девочкой, не понимавшей, что бабка больна. Более того, Серафима воспитала у ребенка страх перед незнакомыми людьми и стойкое желание стать богатой. Бабушка постоянно твердила:

   – Эх, нам бы деньги, жизнь другая пойдет…

   Умерла старуха, так и не раскрыв Насте тайны о судьбе Валентина и Майи. После ее кончины Настенька, разбирая вещи, нашла телефонную книжечку, абсолютно новую, с почти чистыми страницами. Друзей у Серафимы не было, и в книге оказалось всего два номера: один – брата Льва Константиновича, другой – Валентина.

   Сначала Настя позвонила деду. Лев Константинович пригласил к себе внучатую племянницу и, думая, что той известно о судьбе родителей, без всяких экивоков спросил:

   – Как отец-то пережил смерть Симы?

   Возникла тягостная пауза, Лев Константинович слишком поздно понял, что Настя абсолютно не в курсе дела, пришлось ему разъяснять ей ситуацию.

   Кстати говоря, его потом долго мучила совесть. Если Серафима не захотела открыть девочке правду, может, и ему не стоило? Желая загладить вину, он, используя свое положение в Министерстве образования, пристроил Настю учиться на суперпрестижный факультет журналистики МГУ и даже помог ее подруге Лесе Галиной, когда у той возникли трения с учебной частью.

   Настя позвонила матери по странной случайности в тот день, когда от Майи ушел Егор. Приняли ее в отчем доме крайне нелюбезно и прямо объяснили – она тут не нужна. В сердцах с языка Майи срывается фраза:

   – Сговорились вы, что ли, с братом!

   Настя чуть не лишилась чувств – у нее еще и брат есть!

   Она попросила у матери адрес Егора, но та только пожала плечами. Девушка ушла, не добившись ничего, но с тех пор примерно раз в полгода приезжала к родителям с небольшими подарками и каждый раз спрашивала:

   – Егор не объявлялся?

   Летело время. Сначала Настенька неудачно выходит замуж за Звягинцева, потом вполне благополучно за Скотинина. Ни Олегу, ни тем более Наташе она ничего не рассказывает о родителях, у нее уже тогда начинается психическое расстройство, но оно пока мало заметно и выражается лишь в повышенной тревоге и желании скрыть прошлое. Кстати, Олега она не слишком любит, брак строит по расчету, намучившись от безденежья. Но к родителям упорно продолжает ездить.

   В один из ее визитов Майя, уставшая от дочери, сообщает:

   – Егор сюда больше не придет, а ты вместо того, чтобы нас без конца дергать, съездила бы к моему брату Павлу, он-то знает точно, где твой брат.

   Настя отправляется по указанному адресу, знакомится с Леней, тот говорит, что должен встретиться с девушкой Стеллой, привозящей посылки от Егора.

   Превратившись в Стеллу, Егор постарался сохранить тайну. Ему не хотелось, чтобы знакомые тыкали в него пальцем и хихикали за спиной. Поэтому он порвал отношения со всеми приятелями, распустив слух – Егор Платов уехал на заработки за границу. Вот только с Ленькой не сумел разорвать отношения. Ленечка оказался единственным человеком, кроме покойного Радзило, который любил Егора, да еще Платов не мог забыть, как парень отдал ему столь долго собираемые деньги на музыкальный центр, вручил в тот момент, когда Егору они оказались нужны позарез…

   Стелла приезжает к Лене и пытается рассказать тому правду. Но начинает издалека, со взаимоотношений с Радзило. Ленечка изменяется в лице и бормочет:

   – Бедный Егорка, он и впрямь голубой, вот жалость-то!

   И Стелла понимает, что парню не следует знать истину. Но все равно несколько раз в год она встречается с Леней и передает тому подарки – джинсы, рубашки, плеер… Ленечка страшно доволен: уехавший за границу Егор его не забыл, он хочет оказать приятелю услугу и… берет с собой на очередную встречу со Стеллой Настю.

   Большей гадости нельзя был придумать. Стелла, больше всего боявшаяся, что кто-нибудь узнает правду о ее прошлом, просто цепенеет при виде сестры. Родственных чувств у нее нет, да и откуда им взяться? Настя расспрашивает «подругу» брата:

   – Где Егор?

   – В Америке, – быстро отвечает Стелла.

   – Дай адрес, – требует Настя.

   – Он работает в шоу, постоянно переезжает с места на место, хочешь что-нибудь передать, отдай мне, – поясняет Стелла и неизвестно для чего поясняет: – Он жил раньше в той квартире, которую сейчас снимаю я.

   – Скажи свой телефон и адрес, – требует Настя.

   Стелле приходится дать координаты дома на Новокисловском.

   – Я напишу письмо и позвоню, – сообщает Настя и интересуется: – А чего он в Америку подался?

   Тут Стелла решает проверить, можно ли будет когда-нибудь рассказать сестре правду, и ляпает:

   – Да из-за денег все, нищета заела, вот и подался в шоу трансвеститов.

   – Куда? – не понимает Настя.

   – Ну такой спектакль, где выступают мужчины, переодетые женщинами, – поясняет Стелла и внимательно следит за реакцией собеседницы.

   Скажи Настя в ответ просто: «А, понятно» или: «Надо же!», и череды страшных убийств не произошло бы, но девушка приходит в ужас:

   – Какой кошмар! Как ты думаешь, его там не сделали голубым?

   И Стелла понимает – Насте правду нельзя сообщать никогда, она не поймет или, еще хуже, осудит, растрепет всем…

   Несколько дней Стелла проводит в мучительных раздумьях, потом съезжает с квартиры на Новокисловском в другое место в надежде на то, что Настя никогда ее не найдет. Но Насте не до Стеллы, у нее обостряется шизофрения, возникает мания преследования, она перестает питаться дома, ест только сырые овощи…

   Не зря многие психиатры считают безумие наследственным. У Платовых выстроилась целая цепочка – ненормальная Серафима, крайне странный Валентин, больная Настя и… Егор-Стелла. У последней своя проблема. Ей все время кажется, будто тайна исчезновения Егора может вылезти наружу. Стелла живет в постоянном напряжении – вот девушки во дворе хихикают, глядя на нее, наверное, знают правду. Вот парень улыбнулся – тоже небось в курсе… Но если Настю пытаются лечить, то Стелла борется со своей болячкой один на один.

   В одно из коротких просветлений рассудка Настя едет к Майе специально для того, чтобы рассказать той о кошмарной судьбе Егора.

   Плясать, изображая женщину, перед вопящей толпой, что может быть хуже! Так пусть Майя узнает, чем занимается ее сын, может, хоть чуть-чуть пожалеет его.

   Но Майя воспринимает новость спокойно, в отличие от Насти, она совершенно нормальна, поэтому реагирует соответственно.

   – Ну и что? Во все века мужчины переодевались на подмостках в женское платье, в Японии, например, или Китае… Ничего кошмарного тут нет.

   Но у Насти иное мнение по этому поводу.

   – Вот до чего Егора довела нужда, – бросает она в лицо матери, – а все из-за тебя, не захотела нам помочь!

   Майя пожимает плечами.

   – У нас у самих денег нет!

   Но Настя уже видит в открытом ящике письменного стола пачки долларов, перетянутых резинками, и вне себя кричит:

   – А это что! Да у тебя миллионы, а Егору и мне ты пожалела даже рубль!

   Майя спокойно объясняет:

   – Там лежит шестьдесят тысяч, а не миллионы.

   – Откуда? – изумляется Настя.

   – Мы получили премию, которую Союз борцов за права народов в Вашингтоне учредил для лиц, внесших вклад в правозащитное движение, – спокойно объясняет мать. – Сумму эту мы собираемся передать обществу «Мемориал», она пойдет на нужды людей, пострадавших от коммунистического режима…

   В эту секунду с кухни раздался возглас Валентина:

   – Проголодался.

   Майя ринулась на зов. Оставшись одна, Настя уставилась на пачки, их было ровно шесть. Недолго думая, она хватает три и убегает. Теперь деньги нужно передать Егору.

   Настя звонит на Новокисловский, там к телефону подходит Регина и объясняет, что Стелла съехала, но она может передать ей информацию.

   – Скажите, что звонила ее сестра, – бормочет Настя.

   Она просто оговаривается, хочет произнести «сестра Егора», но от волнения выпаливает – «ее сестра». Эта оговорка в конечном счете стоит Насте жизни.

   Ничего не подозревающая Регина сообщает Стелле:

   – Звонила твоя сестра Настя, оставила свой телефон. – А потом удивляется: – Ты никогда не упоминала про родственницу.

   – Это ошибка, – помертвевшими губами шепчет Стелла.

   Она в диком ужасе: значит, Настя уже знает, более того, небось рассказала Регине, вон как та ухмыляется.

   Несколько дней Стелла мучается, потом принимает решение – Настю надо убить, иначе тайна раскроется. Нормальному человеку не придет в голову подобное решение, но Стелла больна психически и начинает осуществлять план. Сначала она колеблется, что лучше – отравить, застрелить, толкнуть под машину… И тут ей на память приходит давний разговор с Радзило.

   – Если захочешь от меня избавиться, – пошутил Петр Владимирович, – уколи тромбофлексин.

   – Зачем? – изумился Егор.

   – Ах, душенька, – усмехнулся художник, – скоро я, старый пень, надоем тебе, и ты захочешь меня убить! Но только делать все надо красиво. Нож, топор – фу, какая гадость. А тромбофлексин резко повышает свертываемость крови, тромб закупорит артерию – и все, конец!

   Егор тогда только удивился дикой фантазии Петра Владимировича, и вот теперь название препарата услужливо выплыло из глубин памяти.

   Лекарство Стелла купила без всяких проблем в ближайшей аптеке. Внимательно изучила вкладыш и позвонила Насте домой. Но там подошла домработница и сообщила:

   – Она ногу сломала, лежит в Склифе.

   Стелла приезжает в НИИ Скорой помощи вечером, палата спит, только Ирочка говорит:

   – Ее увезли, – и улыбается.

   Но в больных мозгах Стеллы милая улыбка девочки заседает ржавым гвоздем.

   – Чего ты так на меня смотришь? – спрашивает она у Иры.

   – Ничего, – отвечает приветливая девушка. – Вы родственница Настеньки, наверное?

   Стелла в ужасе выскакивает в коридор, выбегает на лестничную клетку, дожидается, пока все заснут, вновь входит в палату и вводит девушке смертельную дозу препарата. Покидает она Склиф через приемный покой, там никогда не запираются двери.

   Следующие дни Стелла, окончательно обезумев, проводит ужасно. Сначала она находит Настю и убивает, потом начинает думать, что девушка рассказала всю правду соседкам по палате… Она возвращается в Склиф, но кровати в 717-й пусты, только в углу спит вновь поступившая Новохаткина. Не разобравшись, в чем дело, Стелла убивает и ее, потом узнает у медсестер адреса Оли и Юлечки и решает убрать и их. «На дело» она ходит, перевоплотившись в рыжеволосого парня, надеясь таким образом сбить всех с толку. Психиатрические больные, добиваясь своего, бывают крайне находчивы и изобретательны.

   Но прежде чем уничтожить тех, кто лежал вместе с Настей, она расправляется с Региной.

   – Так вот кто был рыжеволосый парень, которого видел сосед Леша! – закричала я. – А ключ у нее откуда и зачем она устроила пожар?

   Володя вздохнул:

   – Ключ от Новокисловского у нее просто остался, а пожар произошел случайно. Убегая, Стелла опрокинула ароматическую курильницу, керамический домик со свечкой внутри, пламя перекинулось на кровать…

   Я только ахала:

   – Господи, как хорошо, что Юля не открыла ей дверь.

   – Да уж, – покачал головой Володя, – впрочем, Оле тоже повезло, ее родители отправили в санаторий, и Стелла не добралась до жертвы. Кстати, Юлю она не собиралась оставлять в живых, просто не успела придумать, как попасть в квартиру…

   – И тут появилась я…

   – Точно! Причем у Стеллы кончился смертоносный препарат, и в ее голове моментально родилась идея: отвезти надоедливую тетку на дачу, запереть там и сжечь. Она хорошо знала, что ключ лежит под крыльцом. А жертва услужливо полезла в капкан.

   – И как только я не сообразила, – убивалась я, – как не поняла! Ведь видела в машине туфли на высоком каблуке, обратила внимание на руки с маникюром… И потом, почему она не решила убить меня раньше? Ведь видела во дворе с собаками!

   – Нет, – покачал головой Володя. – Она тебя тогда не узнала, даже подумала, что гуляет ребенок!

   Я промолчала. Действительно, я стояла у самого забора в джинсах, курточке и шапочке с помпоном.

   – Но я же приходила к ней!

   – И представилась сотрудницей ФСБ, – хмыкнул Володя. – Она перепугалась и решила искать тебя, но отвлеклась на Юлю, Олю, решила сначала убрать их. Честно говоря, Стелла не представляла, как искать сотрудницу органов, а тут ты сама полезла в капкан, да еще заявила, что она и Егор одно целое!

   – Что теперь сделают со Стеллой?

   – Не знаю, – протянул Володя.

   – Но она же ненормальная, ты сам говорил, вся семья больна!

   Майор спокойно набил трубку.

   – Знаешь, Лампа, я, конечно, понимаю, что человек болен, но, с другой стороны, он лишил жизни других… И потом, ну скажи, Чикатило был здоров? А ростовский маньяк, сгубивший 38 женщин? И вообще, нормален ли любой человек, решающий свои проблемы посредством убийства? Извини, но я не белый и не пушистый. По мне, так псих – это тот, кто ест гвозди, режется бритвой или выпрыгивает с десятого этажа. А вот когда отнимают жизнь у других, чтобы самому лучше жилось… Впрочем, это не мое дело. Экспертиза, естественно, будет проведена.

   Стеллу-Егора признали невменяемой и отправили на принудительное лечение. Честно говоря, в первую минуту мне стало ее жаль. Девушка навряд ли выйдет из больницы. Но стоило вспомнить смерть веселой Ирочки, жуткую кончину Регины, убийство Насти и старухи Новохаткиной, погибших просто так, без всякой причины, просто потому, что судьбе было угодно свести их в одной палате, как жалость испарилась.

   В среду утром, прихватив подушку, я отправилась к Майе и Валентину. Женщина не удивилась, увидав на пороге гостью.

   – Да? – бесцветным голосом поинтересовалась она. – Вам кого?

   – Я пришла вернуть деньги, 30 тысяч долларов.

   – Входите, – коротко велела Майя.

   Я прошла на загаженную кухню и положила подушку на стол.

   – Дайте ножницы.

   Абсолютно ничему не удивляясь, Майя протянула портновский инструмент. В полной тишине я начала пороть подушку.

   – Значит, Настя все же решила вернуть украденное, – протянула Майя. – Честно говоря, я не думала.

   – Вы вообще мало о чем думали! – рявкнула я, дергая нитки. – Меньше всего о своих детях, несчастных сиротах! Хорошо, хоть в милицию на Настю не настучали!

   Майя покраснела.

   – Мы с Валей никогда не обратимся в коррумпированные правоохранительные органы. Да и деньги эти нужны не нам, а обществу «Мемориал».

   Я наконец добралась до внутренностей подушки – и ничего! 30 тысяч баксов испарились без следа. Я тупо смотрела на ехидно ухмыляющуюся кошку с оранжевым бантом. Невероятно! Где деньги?

   – У меня такая же подушка есть, – неожиданно совершенно нормальным голосом произнесла Майя, – только синяя, у метро купила.

   Надо же, оказывается, у этого автомата правозащитного движения тоже имеются простые эмоции! Внезапно до меня дошел смысл сказанной хозяйкой фразы.

   – Майя! – заорала я так, что та вздрогнула. – Только никуда не уходите, я сейчас привезу деньги!

   В квартиру Нинуши в крайне отдаленном районе Куракино я ворвалась, тяжело дыша, расстегнув куртку.

   – Лампа, – удивилась Ниночка, – навестить приехала бывшую соседку? Чего не позвонила, я пирожок бы испекла…

   Прервав ее аханье, я закричала:

   – Ниночка, у тебя есть подушка, велюровая, с кошкой? Помнишь, ты еще брала у нас такую же, когда к тебе гости обвалились?

   – Конечно, – удивилась Нина, – у метро купила, да я тебе твою отдала, ну вспомни, Лампа, ты ворвалась ночью и потребовала…

   – Неси скорей свою подушку!

   – Зачем?

   – Да неси, сейчас увидишь!

   Ничего не понимающая Нина пошла в гостиную, я, забыв снять сапоги, ринулась за ней. Подушка мирно лежала на диване. Я схватила ее и принялась раздирать шов. Ниночка в испуге взвизгнула, но мне было не до нее. Руки лихорадочно рвали нитки, наконец показался синтепон и пачки денег. Я вытряхнула доллары на ковер.

   – Что это? – прошептала Нина. – Что?

   – Доллары, – устало сказала я, – тридцать тысяч, я зашила их для сохранности в подушку, а Катя отдала ее тебе, ну а потом ты их перепутала.

   – И они все время лежали здесь, – лихорадочно блестя глазами, повторяла Ниночка. – Я спала, подложив под голову состояние! Откуда у тебя столько деньжищ, Лампа?

   – Это не мое, – пробормотала я, – они принадлежат другой женщине.

   – За что же такие деньги платят? – шептала Нина, находясь на грани обморока.

   Но я не слушала ее. Бедная Настя так ловко все придумала, положила в ячейку, решила восстановить справедливость, дать брату богатство, чтобы несчастный не мучился, переодеваясь в женщину… И ведь не взяла себе ни копейки, все оставила Егору… Вот бедняга, несчастная больная, решившая, что Николай Рагозин отыщет брата…

   – За что? За что такие деньги платят? – очумело бормотала Нина. – Да я бы и за половину на все согласилась.

   Я очнулась от дум и посмотрела на потерявшую человеческий облик Нину. На все? Ради денег?

   Господь большой шутник, он никогда не дает человеку того, о чем тот мечтает. Нина хочет стать богатой, но 30 тысяч вернутся к Майе, которой они не нужны.

   – Что, – твердила Нина, – ну что сделала та женщина, чтобы получить такую прорву баксов?

   Я вздохнула. Объяснить невозможно, да Нина и не поймет… Влюбиться в мужчину, пойти из-за него по тюрьмам, пройти все круги ада, отказаться от детей.

   – Боже, – не успокаивалась Нина, – вот бы мне…

   – Да зачем тебе? – безнадежно спросила я.

   – Как это? – удивилась Нинуля. – Диван куплю, ремонт сделаю, парня одену, да деньги все могут…

   Я медленно натягивала куртку. За все миллиарды мира не вернуть Настю и Ирочку, нельзя купить жизнь Регине и здоровье Стелле, никакие средства не помогут Майе стать человечней…

   – Нет, Нина, – произнесла я, выходя на лестницу. – Тебе это только кажется, деньги на самом деле не могут ничего.

   Вечером, завершив все дела, я медленно шла домой. Торопиться теперь было некуда, все тайны разгаданы, все точки расставлены. У метро припозднившаяся, замерзшая продавщица торговала яйцами. Я молча встала у прилавка и тупо уставилась на пластиковые упаковки. Что-то последнее время не везет нам с этим продуктом, просто рок какой-то, несчастная карма. Обозлившись на себя за мрачные мысли, я купила сразу тридцать штук.

   – Лампа пришла! – завопил Кирюшка, открывая дверь. – А что это у тебя?

   – Яйца, – коротко бросила я и велела: – Вот что, Кирка. Снимай с меня сапоги, потому что ни за какие сокровища мира я не выпущу из рук эти упаковки!

   – Почему? – поинтересовался Кирка, стягивая с меня обувь.

   – Потому что надоело смотреть, как яйца превращаются в скорлупки, и сегодня у нас наконец будет на ужин грандиозная яичница с сыром, луком и гренками из черного хлеба.

   – Даже если разобьешь их сейчас все, не беда, – хихикнул мальчик.

   Не понимая, почему он так странно реагирует, я вошла на кухню, где мирно пили чай Катя, Сережа и Юля. В ту же секунду челюсть у меня уехала вбок, как каретка пишущей машинки.

   На подоконнике, столе, холодильнике, везде, куда падал взор, стояли мешочки и коробочки с яйцами.

   – Что это? – пролепетала я. – Вроде до Пасхи далеко.

   Катя вздохнула:

   – Я купила пять десятков, подумала, половину разобью по дороге, но почему-то донесла все в целости и сохранности.

   – И я сорок штук прихватил, – признался Сережка.

   В этот момент раздался звонок, и Кирюшка с гиканьем бросился открывать дверь.

   – Черт меня дернул тоже купить эти дурацкие яйца! – воскликнула в сердцах Юля. – Последнее время мы их все время давили! Я предпочла промолчать.

   – Ладно, – усмехнулась Катя, – съедим.

   – А которые не слопаем, те разобьем, – радостно докончил Сережка.

   Но тут влетел рыдающий от смеха Кирюшка.

   – Ну, – нахмурилась Юля, – что у нас еще произошло?

   – Глядите сами, – давясь от смеха, пробормотал мальчик.

   В кухню быстрым шагом вошла Люся, за ней тащились двойняшки и Иван. У каждого в руках было по коробке.

   – Вот, – завела Люся и осеклась.

   – Яйца купили про запас, – закончил медленно соображающий Иван.

   Секунду стояла тишина, потом грянул громовой хохот. Ошалевшие собаки залаяли, кошки замяукали.

   – О поле, поле, кто тебя усеял этими яйцами? – простонал Сережка.

   Я оглядела безумное количество мешочков, коробочек и пакетиков. Голову на отсечение даю, никто из них и не подумал купить хлеба к ужину.