– Ну и какой в этом прок?

   – Что ты имеешь в виду? – спросила я, вертя в руках милую плюшевую собачку размером с полмизинца.

   Муженек крякнул:

   – Чайник величиной с ноготь! Ну какая от него в хозяйстве польза?

   – Никакой, – пожала я плечами.

   – Ну и на фига он тогда?

   Да уж, мужчине никогда не понять женскую душу. Зачем делают безделушки? Для того чтобы вы их покупали. И для лиц сильного пола тоже производят игрушки. Зайдите в магазин «Все для рыбалки и охоты», там у прилавков с самым романтическим настроением толпятся мужики. Отчего их глаза страстью горят при взгляде на вожделенные удочки и ружья, а не при виде любимой жены?

   В общем, у каждого свои погремушки, но я настоятельно рекомендую мужчинам хоть раз привести в «Гостиную тетушки Эмили» своих женщин, буря восторга гарантирована. Даже самая суровая и злобная теща растает, рассматривая крохотулечные штукенции.

   Вот я заявилась сегодня сюда в отвратительном настроении и через мгновение забыла о своих неприятностях. Руки схватили прелестный комодик, прямо как настоящий, только чуть меньше пол-литровой банки. Ящички у него выдвигались, ручки были бронзовыми, передняя панель украшена миниатюрными медальонами. Я просто не сумела расстаться с комодиком и, прижав его к груди, прошествовала к кассе.

   – Что-то вы сегодня быстро, – улыбнулась приветливая продавщица, – походили бы еще, поглядели.

   – Ваш магазин – сплошная разориловка, – вздохнула я, – последние деньги потратила, муж ругаться станет.

   – Наплюйте, – махнула рукой девушка, – мой тоже вечно стонет: «Распланируй расходы, живи по средствам, давай на квартиру копить». Как он, интересно, собирается на нее насобирать, откладывая по тысяче рубликов в месяц? Я разок посчитала – больше ста лет понадобится, чтобы собрать необходимую сумму, а мне через пару десятков лет вообще все равно будет, где жить! Своего, знаете, как затыкаю? Чуть он про экономию, а я в ответ: «Зарабатывай больше и меньше на мамочку трать. А то ей шубу купить можно, а мне трусы нельзя».

   Я взяла пакет с покупкой и потопала к метро. Интересно, под что можно приспособить комодик? Класть в ящички драгоценности? Но у меня всего одна золотая цепочка, две пары сережек и три колечка. Впрочем, скорей всего он подойдет для хранения ниток и иголок.

   В великолепном настроении я ворвалась в квартиру и обнаружила, что дома никого нет. На холодильнике покачивалась прижатая магнитом записка: «Ушла с Никитой в поликлинику. Тома» <История семьи Виолы Таракановой рассказана в книге «Черт из табакерки».>. Я сделала себе чай с лимоном, вытащила из холодильника глазированный сырок, одним махом проглотила его, облизала бумажку и принялась в деталях изучать комодик. Чем больше смотрю на приобретение, тем больше нравится. Впрочем, Томочке он тоже придется по вкусу, до сих пор катушки валялись у нас в круглой железной коробке из-под печенья, а теперь улягутся в ящички!

   Я сбегала в гостиную, притащила измятую, поцарапанную тару из-под бисквитов, вытряхнула нитки с иголками и начала раскладывать швейные принадлежности, не уставая удивляться красоте комодика. Какие крохотные отделеньица, до чего славные ручечки и медальончики…

   Наконец я добралась до последнего ящичка. Аккуратно выдвинула его и увидела сложенную белую бумажку. Наверное, инструкция по пользованию. Ничего интересного в ней нет, знаю наперед. Не держите изделие вблизи огня, не протирайте мокрой тряпкой, не чистите абразивными порошками. Все вещи иностранного производства, как правило, снабжены детальными предостережениями. Самое гениальное попалось мне на бутылочке шампуня для собак, произведенного в Германии. С немецкой обстоятельностью фирма предупреждала: «Откройте колпачок, налейте в воду небольшое количество средства, поставьте в жидкость одну собаку, вымойте до чистого состояния, затем высушите животное. Применять только в воде, не использовать нигде, кроме ванной. Не пить, не давать детям, не употреблять для стирки». Хорошо, что предупредили, а то я, тупая до невероятности, могла бы затеять собачью баню в гостиной или коридоре. И уж совсем замечательно, что велели ставить в воду только одну собаку. Представьте теперь, что вы решили помыть три Жучки одновременно? Ну кому подобная идея могла прийти в голову? Только сумасшедшему многорукому существу. Замечательней этой инструкции была только сопроводительная записка на зонтике:

   «Выйдя на улицу, раскройте зонт, вернувшись в помещение – закройте». В общем, «бабе цветы – детям мороженое, смотри не перепутай».

   Я вытащила бумажку, развернула ее и удивилась. Инструкция была написана от руки, нервным женским почерком. Но уже через секунду стало понятно: передо мной письмо, не имеющее никакого отношения к безделушке.

   «Помогите! Если кто прочтет это, помогите! Боярская Любовь Кирилловна, улица Баскакова, д. 9, кв. 17. Может, успеете. Меня убивают, спасите, умоляю, попросить некого, он уже совсем отравил меня, никто не верит. Умоляю!!! Придите!!!»

   Я чуть не выронила листок. Ну ничего себе! Каким образом это послание попало в комодик? На душе заскребли кошки. Мой муж служит в милиции, и я хорошо знаю, какова криминогенная ситуация в городе. Олег очень не любит, когда я вечером, в темноте, иду одна по узкой улочке от метро. И еще он всегда предупреждает: «Если к тебе подошли, показали нож и потребовали кошелек, шубку, колечки, немедленно отдавай все. Глупо умирать из-за ерунды».

   Но это письмо… Может, его нацарапала сумасшедшая? В Москве полно людей, которые видят НЛО, слышат голоса и запросто разговаривают с инопланетянами. Олега целый год изводила старушка, ухитрявшаяся невесть как, не имея пропуска, проникать к нему в кабинет. Бойкая бабуся просила расстрелять соседей, которые пускают в ее квартиру отравляющий газ. Бедному Куприну, чтобы избавиться от ненормальной, пришлось отправиться к ней домой и просидеть пару часов в ванной, пока ее не заполнил резкий сладкий аромат. – Вот, чуете? – обрадовалась бабка. – Газ пошел! Естественно, Куприн сразу понял, в чем дело. Просто люди из соседней квартиры воспользовались освежителем воздуха, у нас самих в туалете стоит такой, только не цветочный, а пихтовый.

   – Ты объяснил ей, в чем дело? – спросила я, когда Олег, смеясь, рассказал эту историю.

   – Нет, – покачал головой муж, – все равно не поверит и начнет бегать по другим кабинетам, рассказывая, что я в сговоре с преступниками. Я сделал лучше.

   – Ну? – заинтересовалась Тамарочка. – Что же пришло тебе в голову?

   – Сгонял в магазин, – захихикал Олег, – купил «Антитабак» в аэрозоле и вручил старухе со словами: «Вот вам нейтрализатор, только почуете отраву, сразу пшикайте, действует стопроцентно». Теперь бабка раз в три месяца является за новым нейтрализатором, и мы нежно расстаемся. Вы не поверите, у нее прошли все болячки, даже давление пришло в норму. Вот она – великая сила гипноза.

   Я повертела в руках записку. Минуточку, а как она попала в комодик? Неужели в «Гостиной тетушки Эмили» торгуют подержанными вещами, выдавая их за новые? Ну и ну, полное безобразие! Охваченная справедливым гневом, я схватила безделушку и ринулась назад в ГУМ.

   – Что вы, – замахали руками продавщицы, услыхав мое негодующее: «Это вещь, сданная на комиссию». – У нас только новые товары.

   – Они просто выглядят так, их искусственно старят, – пояснила девушка с бейджиком «Лена», – ну прикольно это, вроде потертое, потрескавшееся, а на самом деле новехонькое. Слышь, Ань, покажи книгу учета.

   Рыженькая Анечка нырнула в подсобку и мигом приволокла здоровенный том.

   – Вот смотрите, – сказала она, – картины прибыли из Англии зимой, а ваш комодик привезли три месяца назад из Италии. Их вообще-то десять штук было, на сегодняшний день остался один, тот, который вы приобрели.

   – Извините, – пробормотала я.

   – Ничего, – заулыбалась Лена, – приходите еще, скоро мишки поступят, такие классные, в шапочках и костюмчиках.

   – Что вас так взволновало? – поинтересовалась Аня. Я вытащила бумажку.

   – Представляете, нашла в нижнем ящичке. Аня взяла листок и, забыв про профессиональную учтивость, заявила:

   – Во, блин, ну придурки!

   – Кто? – заинтересовалась я.

   – Ну эти, – замялась девушка, – из «Городка Вильямса».

   – Откуда? – не поняла я.

   Аня с Леной переглянулись.

   – Да так!

   – Нет уж, расскажите!

   Лена вздохнула:

   – Вы вроде как наша постоянная покупательница… Ладно, слушайте.

   «Гостиная тетушки Эмили» существует уже давно, причем это сеть магазинов. Они есть не только в ГУМе, просто здесь самый большой выбор, да и новинки прежде всего поступают именно сюда. Долгое время «Гостиная тетушки Эмили» была монополистом на рынке, но потом на соседней улице открылась похожая торговая точка под названием «Городок Вильяме». Его продавцы сразу повели себя некорректно. Всем покупателям они, не стесняясь, говорили: «Только не ходите в „Гостиную тетушки Эмили“, торгуют жуткой дрянью по завышенным ценам».

   Но людей не обмануть, – сердито объясняла Лена, – всем тут же стало понятно, что товар у них отвратительный и страшно дорогой. И ходить к ним практически перестали. Тогда владельцы новой торговой точки решились на терроризм.

   – Такие гады, – влезла в разговор Аня. – Начали нанимать всяких проходимцев. Ну представьте, вечер, тут полно покупателей, появляется грязный бомж и принимается кашлять. Естественно, все разбегаются кто куда!

   – Или бабка припрется, – вздохнула Лена, – и давай товар цапать и ломать. А какой с нее спрос?

   Продавщицы сначала думали, что все неприятности происходят оттого, что «Гостиная тетушки Эмили» расположена у самого входа в ГУМ, но потом они поймали подростка, который втихаря засовывал мороженое в шкатулочку, и пригрозили вызвать милицию. Паренек тут же разрыдался и сказал, что его наняла за сто рублей прилично одетая женщина. Обозленные Аня и Лена поволокли мальчишку в «Городок Вильяме», и юный «террорист» мигом указал на одну из продавщиц. Разгорелся дикий скандал. Негодяйка сделала большие глаза и заявила:

   – С ума сошли! Первый раз вижу этого оборванца, и вообще я сегодня ни на минуту не покидала рабочее место. Мальчишка врет! Пусть докажет, что деньги я ему дала!

   Так и не добившись правды, Аня и Лена вернулись назад и теперь очень внимательно следят за посетителями, потому что конкуренты не успокаиваются, придумывают все новые и новые пакости.

   – Вон чего теперь удумали, записочки подкидывать! – возмущалась Аня.

   – Да еще с адресом, – кипела Лена.

   – Поехать бы туда да по шеям надавать, – не успокаивалась Аня.

   – Да небось адрес от балды взят, – вздохнула Лена, – им же надо от нас покупателей отвадить, вот вы пришли с претензией, а другие не поедут, просто решат, что мы обманщики, торгуем подержанными вещами как новыми, и больше сюда не сунутся.

   – Чтоб их «Городок Вильяме» сгорел, – топнула хорошенькой ножкой Аня, – мерзавцы.

   – Акулы торговли, – вторила ей Лена, – я ведь даже знаю, кто и когда записку подсунул!

   – Ну, – подскочила Аня, – кто же?

   – А помнишь, весной, мы только получили комодики и выставили их в зале, тетка заявилась, такая дерганая, в шубе, с мороженым. Все головой по сторонам вертела. Мы еще ей сказали, что в магазин вход с едой запрещен, а она разоралась:

   «Мне надо, хочу и войду». А потом уронила стаканчик, и нам пришлось пол мыть.

   – Точно, – подскочила Лена, – вот пакостница! Нарочно ведь пломбир по полу растоптала, а потом целый час по «Гостиной» шлялась и ничего не купила. Она мне тогда просто хамкой показалась. Эти, из «Городка», либо бомжей, либо старух убогих нанимают. Дама-то выглядела обеспеченной: шуба, кольца, серьги и вела себя уверенно… Неужто такая на сто паршивых рубликов польстилась!

   – Почему бы нет, – пожала плечами Аня и повернулась ко мне, – уж извините нас, езжайте домой, комодик совершенно новый!

   Слегка успокоенная, я вышла из магазина, потолкалась в переходе, дошла до метро, села на лавочку и еще раз перечитала письмо. Отчего-то в сердце ржавым крючком сидела тревога. Вдруг нечестные конкуренты ни при чем? Вдруг неведомая Любовь Кирилловна и впрямь нуждается в помощи, а письмо засунуто в комодик в последней надежде?

   Так моряк, попавший на необитаемый остров, швыряет в равнодушный океан бутылку с координатами своего местонахождения. Нет, пока я сама не убежусь, то есть убедюсь, то есть не убеждусь… Отчаявшись найти правильную форму, я пошла к книжному лотку. Сейчас куплю атлас и найду там улицу Баскакова.

   Самое интересное, что она оказалась почти рядом, шла перпендикулярно Солянке, и я добралась до места буквально за пятнадцать минут. Дом номер девять прятался за зеленой полупрозрачной тканью, очевидно, шел ремонт фасада. Я стала заглядывать под чехол, ища вход в подъезд.

   – Эй, – окликнул меня молодой парень в каске, – чего надо?

   – Как пройти внутрь?

   – А зачем тебе?

   – В гости иду, в семнадцатую квартиру. Строитель улыбнулся.

   – Опоздала, все выбыли.

   – Куда? – удивилась я. Юноша вытащил сигареты.

   – По разным местам, не понятно разве? Здание пустое, жильцы выселены.

   Тут только я увидела выбитые стекла и поняла, что рабочий прав.

   – А где люди?

   – Так квартиры получили, небось рады-радешеньки.

   – Почему?

   – Здесь сплошные коммуналки были, а теперь банк откроют. Народу хоромы дали. Самое лучшее, когда не муниципальные власти, а богатые структуры расселяют, они метры не считают, а мэрия жадится.

   – И куда все съехали? Парень развел руками.

   – Понятия не имею, а вам зачем?

   – Подруга у меня тут жила, в семнадцатой квартире, как ее теперь искать?

   На секунду паренек призадумался, а потом посоветовал:

   – Вы поезжайте на Волгоградский проспект, там офис «Обманбанка», найдете того, кто людей расселял, списки-то наверняка сохранились – кто, куда и в какую квартирку съехал. У финансистов бумажки хорошо сохраняются…

   – Как, вы сказали, называется учреждение? – удивилась я. – «Обманбанк»?

   – Ну да, – пояснил строитель, – «Объединенный московский аналитический банк», а что?

   Ничего, конечно, кроме того, что я никогда бы не доверила ни копейки учреждению с подобным названием. Я вздохнула и ушла.

   – Почему, собственно говоря, вас волнует наше ремонтируемое здание? – сухо поинтересовался он. Я прикинулась идиоткой.

   – Понимаете, там жила моя подруга, Боярская Любаша, Любовь Кирилловна. Как теперь с ней связаться?

   – Подождите, сама позвонит.

   – Она глухонемая, – нашлась я.

   – Тогда муж проявится или кто из родственников, – не сдался клерк.

   – Нету никого, она одинокая. Сделайте милость, гляньте, куда она выехала!

   Несколько секунд юный финансист сидел неподвижимо, потом бормотнул:

   – Не положено.

   – Пожалуйста, в виде исключения. Мальчик встал и подошел к шкафу.

   – Только из-за того, что она инвалид.

   – Да-да, – закивала я, – какой вы добрый, другой бы человек и пальцем не пошевелил ради меня, а вы такой замечательный. Прямо неудобно делается при виде такого внимания к делам совершенно посторонней женщины.

   Я давно заметила: стоит похвалить человека, как он мигом старается оправдать мнение о себе. Очень советую вам подобное поведение, оно безотказно действует в кабинетах у чиновников всех мастей. Начнете скандалить и требовать того, что положено вам по закону, – не получите ничего, а примените стратегическую хитрость – добьетесь своего.

   Одна моя подруга, многодетная мать, родившая пять мальчиков и шесть девочек, имеет множество льгот. К сожалению, все они остаются лишь на бумаге. Маня одно время бегала по кабинетам, размахивая шашкой над головой с воплем: «Мне положено – дайте». Но дамы в английских костюмах, сидевшие за красивыми офисными столами, футболили Маньку. Они не брали взяток, да и какие деньги можно потребовать с бедной бабы? Нет, ее просто заставляли заполнять кипы бланков и говорили: «Приходите в среду». Потом в четверг, в пятницу… Теперь Манечка применяет иную тактику. Опустив глазки, она вползает в кабинет и заводит песню:

   – Мне так неудобно отвлекать вас от решения важных государственных проблем ерундой, но только вы способны мне помочь. Знаю, что люди нещадно эксплуатируют ваше доброе сердце, но остальные вокруг взяточники и хамы, а вы честный человек, никогда не сказавший никому грубого слова.

   После такого заявления чиновница или чиновник мигом подписывает все бумаги, а Маняща, кланяясь до пола, задом выходит в коридор.

   Вот я сейчас вспомнила ее советы и добилась успеха. Клерк довольно долго рылся в папках и наконец сообщил:

   – Боярская Любовь Кирилловна выехала по адресу: улица Академика Боренко, дом шесть, квартира семьдесят девять.

   В полном восторге от собственной предприимчивости, я вышла на улицу и пошла к метро. Я знаю, что улица Академика Боренко находится на Юго-Западе столицы. Когда я преподавала немецкий язык, в том районе жило много моих учеников: Юля Охрипко, Дима Мельник, Олег Савостин.

   Кстати, с Димой Мельником постоянно происходили дикие истории, связанные с тем, что парень совершенно не хотел учить иностранные языки. Вообще говоря, он тяготел к математике, мечтал досконально овладеть компьютером, но папа, директор крупного завода, категорично заявил:

   – Я ни одним языком не владею, мне это страшно мешает, поэтому ты изучишь английский и немецкий.

   Некоторые родители обладают потрясающей логикой. Отсутствие знаний иностранных языков мешало папе, а бороться с не правильными глаголами и пролезать сквозь колючие дебри грамматики должен был несчастный Дима. Папенька хотел изжить таким образом свои комплексы.

   Бедный парень мучился ужасно, ни немецкий, который преподавала ему я, ни английский, который пыталась вбить ему Юдифь Соломоновна, не лезли бедняге в голову. Потом отец отправил юношу в Лондон на месяц, так сказать, для полировки знаний.

   Честно говоря, Димин английский находился в таком состоянии, что шлифовать было совсем нечего, но ведь не заявлять же об этом суровому папе? Тридцать дней несчастный Дима Мельник бродил по Лондону в полной тоске, вокруг говорили только по-английски, мясо ему давали с вареньем, в ванной вместо нормального смесителя из стены торчали два крана, и приходилось, заткнув раковину пробкой, полоскаться в грязной воде…

   Нет, в Великобритании Диме решительно не понравилось, и он испытал бурный приступ радости, собираясь на посадку в самолет, который должен был доставить его в Москву.

   В аэропорту Диме в голову пришла славная идея: следует обмотать сумку скотчем, чтобы никто не влез в нее и не спер купленные подарки.

   Парень огляделся по сторонам, увидел служащего, подошел к нему и сказал:

   – Скотч. Ай вонт скотч.

   Мужчина в форме улыбнулся и привел Диму в.., ресторан. А вы куда бы отправили парня, который на плохом английском твердил фразу: «Я хочу скотч».

   Между прочим, на языке Шекспира «скотч» означает виски.

   Увидав барную стойку, Мельник возмутился и потребовал:

   – Ай вонт скотч!

   Бармен мигом вытащил бутылку «Белой лошади».

   – Ноу, – покачал головой Дима, – скотч. Бармен решил, что парню не подходит сорт, и достал более дорогой «Блэклэбел».

   – Ноу, – завопил Мельник, теряя самообладание. Знания языка катастрофически не хватало для полноценного диалога, но Дима все же решил объяснить ситуацию:

   – Ай рашен! Ай вонт…

   Бармен радостно закивал, он понял, что турист из России. Дима расслабился, и тут перед ним возникла бутылка водки «Смирнофф», а парень с той стороны стойки с идиотской улыбкой сказал:

   – Йес! Рашен скотч!

   Чтобы Диме было более понятно, бармен заговорил на искаженном английском. И потом, все же знают, что русские пьют лишь водку, а про виски, коньяк, шампанское и хорошее вино никогда не слышали. Несчастный Мельник заскрипел зубами, поднял сумку, потряс ею перед барменом и заявил:

   – Ай рашен, ай вонт скотч! Тут бармен засмеялся:

   – Bay! Йес!

   Дима обрадовался, его поняли!

   Через секунду около него появилась хорошенькая официантка и потянула за рукав:

   – Камин, сэр!

   Мельник пошел за девушкой, все больше радуясь: его уводят из ресторана, значит, он хоть как-то может объясниться с англичанами. На всякий случай он потряс сумкой перед носом у провожатой и сообщил:

   – Скотч! Ай вонт скотч! Ай рашен.

   – Йес, йес, – закивала девица, уволакивая Диму в зал беспошлинной торговли, – скотч! Йес, скотч!

   Через пять минут девчонка втащила Мельника в отдел, торгующий спиртным, и ткнула пальцем в пятилитровую бутыль виски. И бармен, и она решили, что парень хочет прихватить домой, в Россию, спиртное.

   Дима затопал ногами и стал требовать:

   – Скотч, скотч, скотч!

   Продавцы начали притаскивать разнообразные бутылки. У Мельника чуть не случился приступ истерики, но тут около него оказалась симпатичная девчушка лет пятнадцати с красным рюкзачком за спиной.

   – Что тебе надо? – на чистейшем русском языке поинтересовалась она.

   – Скотч, – чуть не зарыдал Дима, – сумку обмотать. Где его тут можно купить? Ну англичане тупорылые, ни фига не понимают. Ясно же говорю – скотч! Так нет, волокут выпивку!

   – Это не англичане такие, а ты кретин, – скривилась девочка, – скотч здесь называется «tape». Иди на оформление багажа, бесплатно сумки замотают.

   Улица Академика Боренко – извилистая, узкая – бежала в горку, а нужный мне дом, новый блочный красавец, стоял на самом верху. Здание выглядело внушительно, жильцы, похоже, были озабочены собственной безопасностью, потому что двор окружали высокий глухой забор и крепко-накрепко запертые ворота с калиткой. Я поискала домофон, но никаких кнопочек на железной панели не нашлось. Внезапно калитка открылась, и появилась женщина с коляской, я обрадовалась и шмыгнула внутрь.

   Нужная дверь была железной, прикрытой дорогой деревянной панелью. Недолго думая, я ткнула пальцем в звонок.

   – Кто там? – спросил нежный голосок.

   – Любовь Кирилловну можно?

   Загремел замок, и появилась девушка лет шестнадцати в крохотных шортиках и обтягивающей маечке.

   – Вы кто? – тихо вымолвила она.

   – Мне нужна Любовь Кирилловна. Юное создание попятилось.

   – Она умерла!

   У меня тревожно сжалось сердце.

   – Как? Давно?

   – Ну, примерно два месяца назад, сорок дней недавно отмечали.

   – Что с ней приключилось? – не успокаивалась я. Девочка начала кашлять. У нее явно был сильный бронхит. Наконец, слегка отдышавшись, она ответила:

   – У тети Любы была сильная астма.

   – Кто там, Алина? – раздался голос из глубины квартиры.

   – К Любовь Кирилловне пришли, – попыталась крикнуть в ответ девочка и снова зашлась в кашле.

   Ее лицо побледнело, на лбу выступили капли пота, и несчастной пришлось уцепиться за косяк, чтобы не упасть.

   – Ну и скрутило вас, – покачала я головой. Алина, еле-еле отдышавшись, сказала:

   – Прямо беда, простудилась и никак в себя не приду.

   – Надо к врачу сходить.

   – Да была уже. Сказали, какая-то аллергия, сделала пробы, но ничего не выяснили.

   – С кем ты разговариваешь, Алина? – спросили довольно полная женщина, выплывая в коридор. – Опять на сквозняке стоишь! Разве можно с твоим кашлем. Немедленно уходи. Вам кого?

   Последняя фраза явно относилась ко мне. Я приветливо улыбнулась:

   – Извините, я ищу Любовь Кирилловну.

   – Моя дочь умерла.

   – Бога ради, простите.

   – А в чем, собственно говоря, дело? – удивилась дама. – Мы с вами знакомы?

   Понимая, что попала в идиотскую ситуацию, я решила объяснить, в чем дело.

   – Понимаете, я была в магазине…

   – Так вы Вика Виноградова, – прервала меня женщина, – как я сразу не догадалась! Любаша о вас много рассказывала! Входите, входите, уже приехали? Я – Мария Григорьевна.

   – Откуда? – машинально спросила я, шагая за хозяйкой. Мария Григорьевна удивилась:

   – Из Лондона. Любаша говорила, вы туда в январе на практику уехали.

   – Ах да, конечно… – замямлила я, думая, как выбраться из идиотской ситуации. – Вот.., вернулась.., пришла… Мария Григорьевна судорожно вздохнула:

   – Кто бы мог подумать! Элементарная простуда – и смерть. По щекам пожилой дамы потекли слезы. Мне стало неудобно, но момент сообщить свое настоящее имя и цель визита был упущен. И к тому же меня успели ввести в элегантно обставленную комнату и усадить на кожаный темно-коричневый диван со словами:

   – Викочка, вам чай или кофе?

   Пока Мария Григорьевна хлопотала, я оглядывала комнату. Одна стена завешана фотографиями. Внимание привлек один снимок. Молодая девушка сидит, прислонившись к толстой березе, за ее спиной стоит кряжистый мужчина в мешковатом костюме. А Мария Григорьевна-то в молодости была красавицей!

   Потом перед моим носом оказались хрупкая чашечка из прозрачного фарфора с дымящейся ароматной жидкостью и коробочка шоколадных конфет. Мария Григорьевна справилась с рыданиями и продолжила:

   – Это был настоящий шок! У всех просто паралич наступил. Конечно, мы понимали, что Любаша больна. Вы когда уехали, Викочка, не припомню, Любаша-то рассказывала о вашей удаче, так радовалась, говорила: «Мамочка, Викуле страшно повезло! Стажировка в Лондоне!» Но я, честно говоря, считала, что вы получили заслуженное вознаграждение. Ведь не бросили аспирантуру, защитились, стали кандидатом. А Любаша, сами знаете, при ее таланте, свободном владении языком, испугалась нищеты, бросила науку, открыла этот чертов магазин. Господи, ведь стыдно сказать, чему посвятила жизнь! Моя дочь! Боярская! И такое…

   – Сейчас многие занимаются торговлей, – я дипломатично поддержала разговор.

   Мария Григорьевна тяжело вздохнула.

   – Ценю вашу деликатность, Викочка, но сами знаете, что за товар был представлен на прилавках. Я, кстати, ни разу не была в торговой точке. Впрочем, Любаша, зная мое отношение к ее занятиям, и не приглашала меня. Но иногда она приносила каталоги, и я страшно боялась, что Алиночка случайно сунет туда нос. Если бы я увидела нечто подобное в ее возрасте, думаю, испытала бы невероятный шок.

   Честно говоря, мне стало интересно, чем же таким торговала Любовь Кирилловна?

   – Но Любочка, видя мое недовольство, – продолжала Мария Григорьевна, – только смеялась. А потом очень жестко заявила мне: «Мама, у меня на руках ты, пожилая пенсионерка, и Алина. Можешь сколько угодно морщить нос и оттопыривать мизинцы, но вы хотите есть, одеваться и отдыхать в Турции». Любочка могла иногда так сказануть… Вот я и замолчала… Господи, ну кто бы мог подумать!

   – А что с ней стряслось? – решила я задать вопрос.

   – Разве она вам не писала? – удивилась Мария Григорьевна. – Любочка ведь частенько сидела в Интернете, идиотская забава – разговаривать с незнакомыми людьми посредством строчек на экране! Более того, она заразила этим и Алиночку! Впрочем, после смерти Любаши девочка стала практически неуправляемой! Хамит, грубит, не слушается. Что ни скажу, слышу в ответ: отстань, я взрослая! Подростковый возраст! Я так поняла, что Любаша посылала вам письма по почте, то есть по этой штуке со странным названием.., э… Емеля вроде…

   – Е-майл, – поправила я.

   – Точно, – исправилась дама. – Именно так Любаня и говорила: «Отправила Викуле е-майл». Неужели она вам не сообщила о болячке?

   На меня неожиданно снизошло вдохновение, и я стала самозабвенно врать:

   – Понимаете, в Лондоне я жила на частной квартире, там у хозяев имелся компьютер, они вроде разрешили мне им пользоваться, а потом передумали. Но, что самое неприятное, их сын-подросток удалял всю мою корреспонденцию. Письма приходили, а он их уничтожал!

   Вымолвив последнюю фразу, я поняла, что сказала глупость. Если знала, что послания уничтожаются, то почему не позвонила Любе? И коли мы общались в Интернете через какой-то чат, почему она не сообщила мне о себе никаких подробностей? Еще есть Интернет-салоны, отчего не пошла туда?

   Но Мария Григорьевна не заметила нестыковок.

   – Надо же, – покачала она головой, – мне всегда не нравились англичане, сухие, расчетливые… Значит, вы не в курсе событий последнего года?

   – Нет.

   Мария Григорьевна вновь стала бороться с подступающими рыданиями.

   – Я столько пережила! А информация может уместиться в пару фраз! В январе Любаня записалась в фитнес-клуб, ей все казалось, что она толстеет. Глупая фобия! Сначала изводила себя диетами, потом решила еще и спортом заняться! Ну, тренажеры ей не понравились, стала в баню ходить. Попарилась от души, нырнула в ледяной бассейн и, естественно, простудилась. Нет бы спокойно вылечиться! Так на беду, Инга Горская, вы ведь знаете Ингу? С Любой вместе работает…

   На всякий случай я кивнула.

   – Так вот, Инга позвала Любу к себе на день рождения, и дочь познакомилась там с какой-то сумасшедшей, которая сказала, что лечиться таблетками и микстурами нельзя, это засоряет организм. Нужно обливаться ледяной водой из ведра, стоя босиком на земле, голодать полностью два раза в неделю, естественно, не употреблять спиртное и не курить.

   – Вы только прикиньте, она этих детишек не только морозит, но и голодом мучает, они по понедельникам, средам и пятницам ваще ничего не едят!

   Мы возмутились и плотной группой отправились к Ольге Алексеевне. Она приняла нас в гостиной, убранство которой не посчитал бы уютным даже монах-схимник. Стол, два стула и жесткая софа без покрывала или пледа. Несмотря на вьюжный февраль, окно в гостиной распахнуто настежь, и я, одетая в толстый свитер, шерстяные носки и теплый спортивный костюм, мигом затряслась в ознобе. Хозяйка же спокойно стояла в летнем сарафане, без тапочек, на ее голые руки, ноги и шею было страшно смотреть. Дети были облачены в застиранные футболочки и купальные шортики, они тоже ходили по не застеленному ковром паркету босиком.

   – Таких, как вы, надо лишать родительских прав! – в гневе закричала Алевтина, размахивая перед носом у Ольги кулаками.

   Я попятилась. Вечно Алевтина все портит своей грубостью. Следовало спокойно побеседовать с соседкой, а не орать на нее, топая ногами. Сейчас хозяйка выгонит нас вон и будет совершенно права. Но Ольга неожиданно спокойно улыбнулась и ответила:

   – Не судите, да не судимы будете. Зачем говорить в злобе о том, чего не знаете? Садитесь, я расскажу вам о матери.

   Мы уместились на бугристой софе. Ольга повернулась лицом к фотографии довольно молодой женщины, висящей на стене, единственному украшению скудно обставленной комнаты.

   – Это моя мать.

   – Такая молодая? – удивилась Алевтина. – Она же твоих лет.

   – Это наша общая мать, – монотонно принялась объяснять Ольга.

   Пока тек ее неспешный рассказ, я наблюдала, как тихие дети молча возились с пустыми упаковками из-под чая, кофе и обуви. Очевидно, помятые коробки, принесенные с помойки, заменяли им игрушки.

   Любое, самое хорошее дело превратится в полный кошмар, если к нему приложит руки фанатик. Таинственная мать, о которой с почтительным придыханием рассказывала Ольга, не советовала своим адептам ничего плохого. Закаляйтесь, принимайте холодные водные процедуры. Не обжирайтесь, устраивайте день голодания в неделю, не ешьте жирного, копченого, сладкого, не курите, не пейте. Ей-богу, все подобные советы мог со спокойной совестью дать любой районный терапевт, никакого вреда организму они не принесут.

   «Мать» заботилась и о душе своих «овец». Утром, прежде чем заняться трудовой деятельностью, следовало стать босиком на землю и попросить у неба удачи. А вечером проделать ту же процедуру. Раз в неделю все собирались вместе и рассказывали друг другу о том, как прожили семь дней, а потом, обсудив все дела и поступки, выбирали помощницу матери на ближайшую семидневку. На мой взгляд, эта процедура сильно напоминала групповые занятия у психотерапевта. При этом «мать», в отличие от очень многих «пророков», не просила никакой материальной помощи, не требовала переписать на нее квартиры, машины и дачи. Более того, она не уставала повторять, что главное для человека – семья, заботиться в первую очередь следует о своих близких, а на собрания верующих ходить только в свободное время. Но Ольга довела служение «матери» до абсурда. Это про таких сложена пословица: «Заставь дурака богу молиться, он лоб расшибет».

   В тот день мы так и не сумели переубедить бабу, и обливания ледяной водой продолжались. Потом у Ольги умер сын, она продала квартиру и исчезла из нашего двора.

   Похоже, что Любовь Кирилловна Боярская приходилась нашей полоумной соседке родной сестрой, потому что идея лечить сильную простуду посредством обливания ледяной водой пришлась даме по вкусу. Люба стала опрокидывать себе на голову ведра с водой. Ей становилось все хуже и хуже, что, в общем-то, естественно, но когда Мария Григорьевна просила дочь прекратить издевательство над собственным организмом, та лишь шипела в ответ:

   – Отстань! Вот такие, как ты, удушили в Средневековье передовую науку.

   – Но у тебя температура повышается, – мать пробовала воззвать к остаткам разума своей дочери, – пятый день тридцать девять!

   – Так и должно быть, – тряслась в ознобе Люба, – токсины выходят, сейчас шлаки пойдут, и наступит резкое выздоровление.

   Простуда перетекла в бронхит, тот плавно перешел в воспаление легких… Лишь после того, как Люба завалилась в обморок, она разрешила вызвать к себе врача. Тот, всплеснув руками, отправил ее в больницу. Там ей назначили уколы антибиотиков, но Люба, едва оправившись, вновь принялась за старое. Не ела мясо, рыбу, яйца, хлеб, масло, молоко… Короче, легче сказать, чем она питалась: орехами, ростками пшеницы и капустой. Измученный долгой болезнью и голодовкой организм дал сбой, началась астма с тяжелыми, изматывающими приступами удушья. Чтобы помочь больной, решили сделать цикл уколов нового, очень действенного лекарства. Мария Григорьевна за бешеные деньги приобрела десять ампул и отдала врачу. Вечером ей сообщили, что дочь скончалась от аллергического шока.

   – Получается, что я сама купила Любочке смерть, – всхлипывала Мария Григорьевна, – недавно сорок дней прошло, а я все успокоиться не могу.

   Я провела у Боярской еще полчаса, утешая пожилую даму, потом ушла. На улице начал накрапывать мелкий дождик. Зонта у меня с собой не было, впрочем, дождь мне не мешал и я спокойно пошла к метро.

   Да, Любовь Кирилловна Боярская скончалась, но в ее смерти не было ничего экстраординарного, ее свела в могилу собственная глупость, помноженная на медицинскую ошибку. Что же касается письма в комодике… По-моему, у Любови Кирилловны было не слишком хорошо с мозгами. Может, у тетки началась мания преследования…

   – Вика, погодите, – донеслось сзади. Я обернулась, ко мне спешила Алина – прямо в коротеньких шортиках и домашних тапочках.

   – Постойте, – задыхаясь, проговорила она и начала судорожно кашлять.

   – Зачем же ты выскочила на улицу голая! – покачала я головой.

   – Так жарко же, – прохрипела девочка, судорожно пытаясь подавить приступ кашля.

   – Все равно, если болеешь, нужно теплее одеваться.

   – Некогда переодеваться было, боялась, что вы уйдете, – пояснила Алина, – думала, не догоню. Вот возьмите, Любаша вам просила передать сразу после ее смерти, только я не отослала, потому что заболела.

   В моих руках оказался конверт с адресом: улица Реутовская, дом четыре, Виктории Виноградовой. Делать нечего, пришлось взять послание.

   – Что же ты не отдала мне его дома?

   Алина вновь зашлась в кашле. Я покачала головой.

   – По-моему, тебе надо к врачу. Девочка вяло улыбнулась.

   – Да уж ходили с бабушкой везде. Одни говорят – бронхит, другие – аллергия. Вот пристал, никак не отвяжется. Люба просила вам конверт отдать тайком, так, чтобы никто не видел, даже бабуля. Ну, мне пора, а то она спохватится.

   Не успела я и глазом моргнуть, как девочка испарилась. Ну и что теперь прикажете делать? Повертев письмо в руках, я положила его в сумочку. Придется завтра ехать на Реутовскую улицу и вручать депешу Виктории Виноградовой. Сегодня, к сожалению, нет времени, потому что я должна попасть в издательство.

   Совсем недавно я написала детективный роман. Самое странное, что я довела книгу до конца, до этого все мои потуги на писательство заканчивались на двадцатой странице. Но еще более странно, что рукопись взяли в издательстве и.., напечатали. И что уж и вовсе непонятно, так это то, что мне заплатили деньги. Первый успех окрылил меня настолько, что я быстро состряпала следующее произведение, которое тоже вскоре оказалось на прилавках. Но потом процесс «выпекания» криминальных романов приостановился. Честно говоря, я не знала, что придумать. В двух вышедших книгах я просто описала случившиеся со мной события. Наверное, я ненастоящая писательница.

   Вон вчера встала у лотка и принялась пересчитывать книги других авторов. Ладно, про Маринину и Полякову промолчим, это не женщины, а роботы какие-то! Ну как они ухитряются с аптекарской пунктуальностью выдавать на-гора все новые и новые повести? И ведь качество написанного от книги к книге делается только лучше. Где берут сюжеты? Хотя Маринина вроде работала в милиции.., но Полякова! Та ведь была воспитательницей детского сада! Ну где она черпает материал, а? Еще Анна Смолякова. Баба вообще ухитрилась за четыре года выдать тридцать книг. Нет, из меня ничего не получится. Вот сейчас у меня на руках договор, по условиям которого я должна представить к тридцатому числу новую рукопись, но на письменном столе лежит лишь один листочек, на котором красуется единственная фраза: «В тот вечер шел дождь». Все, дальше дело забуксовало.

   Поняв, что не сумею вовремя принести рукопись в издательство, я накинулась на Олега с воплем:

   – Ты работаешь в милиции, подбрось сюжетик! Супруг шарахнулся в сторону.

   – Господь с тобой, нет ничего интересного.

   – Нет, – наскакивала я, – немедленно расскажи, что было вчера.

   – На труп ездили, – вздохнул Олег.

   – Вот, – оживилась я, – ну-ка поподробней.

   – Да о чем говорить, – недовольно заворчал Куприн, – некий гражданин Сычев Николай купил три бутылки водки и выпил их вместе со своей сожительницей, гражданкой Аветисовой. В процессе совместного распития напитков гражданин Сычев вспомнил, что утром Аветисова назвала его козлом, и ударил ее по голове чугунной сковородкой.

   – И что? – обалдело спросила я.

   – Убил на месте, – пожал плечами Олег, – ничего интересного. Знаешь, Вилка, если писать правду о том, что происходит в городе, то читателям не понравится. Сплошная бытовуха – пьянство, грязь и мерзость.

   Я приуныла, похоже, муженек прав, но мне-то куда деваться? В довершение всего вчера вечером позвонили из издательства и попросили приехать сегодня к пяти часам в сто двенадцатый кабинет. Я до сих пор имела дело только с женщиной по имени Олеся Константиновна и, честно говоря, испугалась, услыхав бархатистый тенор, сообщивший:

   – Вас ждет Федор Николаевич.

   Кто такой Федор Николаевич, я не знала и от этого нервничала еще больше.

   Первой попалась мне на глаза в длинном коридоре издательства Мила. Мне стало совсем неуютно. Эта молоденькая, заносчивая девица лет двадцати от роду делит рабочий кабинет с Олесей Константиновной. Каждый раз, когда я вхожу к ним в комнату, Мила усиленно делает вид, что не замечает меня. Она не здоровается и никогда не поворачивает головы, услышав робкое: «Добрый день, можно войти?»

   На хорошенькой мордашке девушки при виде меня появляется презрительное выражение, и чаще всего она демонстративно громко начинает разговаривать по телефону.

   Я медленно шла по коридору, Мила, двигаясь с другого конца, неотвратимо приближалась. Еще минута, и мы встретимся, как два поезда из школьной задачки по арифметике. Мила, гордо задрав голову, прошествует мимо, изображая полнейшее пренебрежение, а у меня возникнет стойкое ощущение, что невидимая рука опрокинула на голову ведро с помоями. Но деваться некуда, придется выдержать это испытание. Давай, Вилка, не тушуйся, бывали в твоей жизни ситуации и похуже. Ну-ка вспомни, как пришлось бежать через темный лес, одной, ровнехонько в полночь. А тут всего лишь дурно воспитанная нахалка.

   Внезапно на лице Милы засияла приветливая улыбка.

   – Добрый день! Страшно рада встрече. Вы несете нам новую рукопись? Две предыдущие вещи просто супер.

   Я шарахнулась в сторону и оглянулась. Наверное, сзади идет Смолякова, она тоже печатается в этом издательстве. Но коридор оказался пуст.

   Мила тем временем поравнялась со мной и, продолжая лучиться, сказала:

   – Виола Ленинидовна, вы сегодня прекрасно выглядите.

   – Э-э-э, – забормотала я, – ага, ну да, то есть вы тоже. Мила закатила глаза.

   – Мне так понравилось «Гнездо бегемота»!

   – Спасибо, – ошарашенно ответила я.

   – Это вам спасибо, – ответила девушка и ушла. Я прислонилась к стене, чувствуя, как мелко-мелко подрагивают колени. Полная женщина лет сорока, курившая у открытого окна, заботливо спросила:

   – Вам плохо?

   – Нет-нет. Вы знаете эту девушку?

   – Милу? Конечно. А в чем дело?

   – Она не заболела?

   – Вроде с утра выглядела здоровой. Да что случилось?

   – Понимаете, она сидит в одной комнате с Олесей Константиновной ..

   Женщина кивнула:

   – Да, их кабинет в конце коридора.

   – Ну так вот, Мила со мной раньше никогда не здоровалась, а сейчас была так приветлива! Осыпала комплиментами. Собеседница рассмеялась и выбросила окурок во двор.

   – Вы ведь наш автор!

   – Вроде того.

   – Поздравляю!

   – С чем?

   – Наша Мила точный барометр. Если не замечает вас – дело плохо. А коли она приветлива, ваш рейтинг в издательстве сильно вырос. Так что советую не расслабляться, а быстро писать новую книгу. Думаю, Виола Ленинидовна, она продастся так же хорошо, как и первые две.

   – Мы знакомы? – удивилась я.

   – Я делала обложку на «Гнездо бегемота», – пояснила толстуха и исчезла за дверью ближайшего кабинета.

   Я посмотрела ей вслед. Советы все давать умеют, нет бы подсказать, где взять материал для нового романа! Тяжело вздохнув, я добралась до нужного кабинета и сунула голову внутрь.

   – Можно?

   Невысокий парнишка, худощавый блондин со слегка длинноватым для узкого лица носом, быстро сказал:

   – Входите, Виола Ленинидовна, жду, меня зовут Федор.

   – Тогда я просто Виола.

   – Ну что вы, – закривлялся паренек, – я никак не могу называть по имени известную писательницу.

   – Не такая уж я и знаменитая, думаю, что если спросить людей в метро, кто такая Арина Виолова, то вряд ли они сообразят, что это автор двух криминальных романов.

   – А вы хотите стать известной? – посерьезнел Федор.

   – Не отказалась бы.

   – Вот и отлично, именно за этим я и позвал вас. Кстати, я заведую отделом рекламы и пиара издательства, нам следует придумать для вас имидж.

   – Что? – не поняла я.

   – Слышали высказывание: «Реклама – двигатель торговли»? – улыбнулся Федор.

   – Конечно.

   – Книги – это товар, и наша задача продать его как можно больше. Вы очень хорошо стартовали, при условии, что станете писать регулярно…

   Я поежилась. Господи, ну почему в голове пусто? Отчего меня хватило только на фразу: «В тот вечер шел дождь»?

   – ..быстро войдете в десятку самых читаемых авторов, – мирно продолжал Федор, – к вам начнут ходить журналисты, кстати, вот уже один, Сергей Сысоев, настойчиво просит ваш телефон. И что вы ему про себя расскажете?

   – Ну.., что… – замялась я, – правду. Федор ухмыльнулся:

   – Какую? Я удивилась:

   – Разве она бывает разной? Просто правду – о себе, родителях… Он же, наверное, сам станет расспрашивать?

   – Милая Виола Ленинидовна, – проникновенным голосом произнес Федор, – расскажите сначала мне о себе ту самую правду, которую собирались изложить Сысоеву.

   – Ничего особенного в моей биографии нет. Училась в школе, хорошо знаю немецкий язык. Высшего образования у меня нет, потому что умерла мачеха и пришлось зарабатывать на жизнь.

   – И где вы работали? Мне стало смешно.

   – Вначале в метро, мастером машинного управления.

   – Кем? – удивился Федор. – Машинистом?

   – Нет, конечно, уборщицей, просто в подземке так красиво зовут поломоек. Потом чистила ковры в Доме моделей.., всего и не перечислить. Впрочем, могу принести трудовую книжку. Последние годы преподавала немецкий, частным образом, детям.

   – А кто ваши родители?

   – Мать была осуждена и давно умерла. Отец тоже сидел, но сейчас ведет себя вполне прилично, работает в фирме, производящей мебель. Он женат вторым браком.

   – Вы сами замужем?

   – Мой супруг, Олег Куприн, милиционер. Федор сморщился:

   – Не пойдет!

   – Что?

   – Все.

   – Что именно?

   – Ну, ваша биография.

   – Почему?

   – Муж-милиционер есть у Кати Троновой.

   – Да? Очень интересно. А почему у меня его не должно быть?

   Федор скорчил гримасу.

   – Отец-уголовник у Лехи Королева. Там мы вообще построили рекламную кампанию на том, что Леха родился на зоне. Очень здорово вышло. А теперь появляетесь вы! Да, придется думать над новой анкетой.

   И он принялся с сосредоточенным видом постукивать остро отточенным карандашом по клавиатуре компьютера.

   – Но почему у меня не может быть мужа-милиционера? – тихо удивлялась я.

   Федор снисходительно улыбнулся.

   – Потому что рекламная кампания Кати Троновой строилась на том, что ее супружник, кстати, он простой преподаватель Академии МВД, рассказывает женушке самые, самые, самые классные случаи. А теперь еще и ты с ментом! Мы что, издательство при легавке?

   Я отметила, что парень перестал «выкать», и вздохнула:

   – Господи, как же повезло этой Кате! Мой Олег, хоть и настоящий майор, заваленный по брови уголовными делами, никогда ни о чем не рассказывает, прямо слова не выдавишь!

   Федор вытащил из футляра трубку.

   – Катькин Иван олух. Максимум, что он способен растрепать, это то, какое пиво продают в киоске возле дома. Наверное, твой муж – хороший профессионал, но одна писательница, жена мента, уже есть, второй не надо, ясно?

   – Вы меня выгоняете? – испугалась я. Федор сосредоточенно раскурил трубку.

   – Не блажи! Кто же выставит за дверь пишущего автора. Надо просто крепко подумать. Ясно одно: мужа надо менять. И вообще, зачем он тебе?

   – Кто? – растерялась я.

   – Муж.

   – Предлагаете развестись?

   – Нет, конечно, – хмыкнул Федор. – Просто придумаем новую биографию. Ну, допустим, ты – дочь рано умерших родителей. Отец всю жизнь провел в Африке, он изучал там местные племена и в результате сгинул в диких джунглях.

   – Джунгли, кажется, не на этом континенте, – робко заметила я.

   – Погоди, это я так, к примеру. До пятнадцати лет ты воспитывалась в деревне Мамбо-тонго, свободно владеешь наречием кумбо.

   – Про такое я даже не слышала! Федор хихикнул:

   – А его и нет. Только кто сумеет проверить? Не перебивай. Потом твои родители поехали на охоту на слонов и погибли. Ты вернулась в Москву. Здесь можно рассказать о бедах. Денег нет, помочь некому, пришлось мыть полы. Народ такое любит. Люди ваще тащатся от чужих неприятностей. Может, сделать из тебя инвалида?

   На всякий случай я отодвинулась от его стола: ей-богу, парень, похоже, сумасшедший!

   – Но потом, – тарахтел Федор, – потом, однажды ночью, тебе приснился покойный отец, который начал диктовать криминальные романы, и жизнь заиграла яркими красками, потому что папенька не только наговорил книгу, а еще и посоветовал обратиться в самое лучшее на свете издательство «Марко». Усекла?

   – Ну…

   – И ваще ты вся такая.., в перьях. Я вновь на секунду потеряла дар речи.

   – В чем?

   – Ну, одеваешься экстравагантно, куришь сигареты с мундштуком, спишь на полу, привыкла в Африке. Питаешься фруктами: ананасами, бананами, манго и коа-коа.

   – А что это такое, коа-коа?

   – Понятия не имею, – заржал Федор, – тебе лучше знать. Кто из нас вырос в диком племени? Сама понимаешь, муж-мент сюда не катит! Ладно, ступай домой, завтра в пять жду у себя. Имей в виду, нас в отделе шесть человек, слушаться надо всех.

   – Но зачем весь этот спектакль? – я попробовала слабо сопротивляться. – Почему бы мне спокойно не жить Виолой Таракановой?

   – Ариной Виоловой, – поправил Федор, – детективы пишет не Виола Тараканова, а Арина Виолова. Так вот, мой дружочек, твоя биография неинтересна, никому не нужна. А мы должны возбудить любопытство, заставить людей шептаться:

   «Вы слышали, Виолова-то!» Вследствие этого вырастет тираж твоих книжек, мы хорошо заработаем, выплатим тебе отличный гонорар, ты купишь мужу-менту личное отделение милиции…

   Федор расхохотался. Я смотрела на него во все глаза.

   – Ладно, – парень стал неожиданно серьезным, – пошутили – и будет, значит, завтра в семнадцать ноль-ноль познакомим общественность с концепцией твоей рекламной кампании. Вызову-ка я сюда Сысоева и сам дам ему первое интервью. А ты завтра купи газетку «Сплетник», полюбуешься. Главное, что я понял, – ты хочешь стать известной и готова помогать нам.

   В полном обалдении я выпала на улицу, добрела до метро и уставилась на новенькую «Экспресс-газету». Через всю обложку шел огромный красный заголовок: «Смолякова глушит коньяк бочками. Известная писательница топит страх в алкоголе». Чуть ниже виднелись синие буквы: «Певца Марио ограбили. У парня сперли коллекцию тараканов, которую он собирал с детства».

   Я купила газету, спустилась в метро и принялась перелистывать страницы. Честно говоря, до сих пор я считала, что люди искусства просто не умеют себя вести. Ну звездит у них в голове, поэтому устраивают скандалы в ресторанах и гостиницах, без конца меняют партнеров и заводят в качестве домашних любимцев аллигаторов. Но сейчас мне в голову неожиданно закралась иная мысль: что, если у них есть такие Федоры, которые придумывают рекламные трюки? Может, на самом деле певцы, артисты и музыканты тихие люди, любящие по вечерам смотреть телик?

   К Вике Виноградовой я хотела поехать утром, но, проснувшись, обнаружила, что таинственным образом, во сне, получила насморк и кашель. Термометр равнодушно показал 37,5. Представляете, как я обозлилась, сообразив, что теперь придется просидеть пару или тройку дней дома? Визит пришлось временно отложить и сидеть над кастрюлей с горячей картошкой, осторожно вдыхая пар.

   К Вике я попала только через несколько дней.

   Утром я, правда, попыталась посидеть за письменным столом и даже лихо написала еще одну фразу: «Кругом стояли лужи». Теперь текст выглядел так: «В тот вечер шел дождь. Кругом стояли лужи». Но на этом вдохновение исчерпалось. Я сломала от злости ручку «Бик» и отправилась на Реутовскую улицу. Скорей всего, Виктория на работе, но мне она не нужна, просто брошу письмо в ящик.

   Подъезд оказался заперт, дверь щетинилась домофоном. Не успела я подумать, что делать, как щелкнул замок, наружу вышел парень, а я очутилась в темном, холодном подъезде.

   Нужная квартира была расположена прямо тут, на первом этаже. Я хотела позвонить, но дверь распахнулась, и в проеме появилась женщина с большой сумкой.

   – Вы Вика? – спросила я.

   – Ее в больницу положили, – ответила тетка.

   – Как? – удивилась я. – Когда?

   – Сегодня ночью, вернее, утром, – пояснила незнакомка, пытаясь запереть замок. – Черт, он не поворачивается!

   – Дайте попробую, у нас такой же, там надо ключ канавкой вверх засовывать.

   Женщина протянула мне связку.

   – Что случилось с Викой? – поинтересовалась я, гремя замком.

   Тетка устало ответила:

   – Отравилась, подробностей не знаю. Я санитаркой в токсикологии работаю. Виноградову привезли около трех утра. Ей к девяти полегче стало, она мне ключи дала и попросила из дома кой-чего привезти: ну, халат, тапки, дезодорант. А вы ей кем приходитесь?

   Я хотела было сказать: «Подругой, вот, пожалуйста, передайте Вике письмо», но отчего-то осеклась и произнесла совсем другую фразу:

   – Да никем, мы еле-еле знакомы. Работаем в одной конторе. Вика вчера по случайности ключи от сейфа уволокла, а сегодня на работу не явилась, вот хозяин меня и послал узнать, что к чему. Больница-то далеко?

   – Рядом, две остановки на автобусе, близко совсем.

   – Тогда пошли, помочь вам нести сумку?

   – Да она легкая, – ответила тетка, – просто здоровая с виду. Неудобно у постороннего человека в вещах рыться, вот я и схватила торбу, которая в прихожей стояла. Как вас звать-то?

   – Таня, – ляпнула я, – Таня Иванова.

   И я снова удивилась про себя. Господи, да я становлюсь самой настоящей вруньей, ну отчего не назвала приветливой бабе свое настоящее имя?

   – А я Анна Петровна, – улыбнулась санитарка, – всю жизнь по больницам полы мою. Собачья работа, скажу тебе, зарплата маленькая, вот и приходится крутиться, чтобы деньжонок нарыть. Кому судно подашь, кому палату лишний раз протрешь или вот за вещами сгоняешь, копеечка к копеечке, получается рублик.

   Сказав последнюю фразу, Анна Петровна поставила сумку на асфальт и провела рукой по растрепавшимся волосам.

   Мои глаза скользнули по ее тонким, бледным пальцам… Что-то показалось странным… Но тут, испуская удушливую вонь, подкатил автобус, и мы стали втискиваться в переполненное нутро. Анна Петровна не обманула. Путь действительно занял всего пять минут.

   – Вот она, больничка, за супермаркетом, – сообщила санитарка, когда мы, слегка помятые, выбрались наружу, – тебе через главный вход идти, а мне с тылу, где сотрудники просачиваются. Ну, пока, может, еще встретимся.

   Я потянула на себя тяжеленную дверь, оказалась в просторном холле и увидела небольшое окошечко с надписью «Справочная».

   – Скажите, в какой палате лежит Виктория Виноградова? Бабка в белом халате, сидевшая по ту сторону стекла, нехотя отвлеклась от книжки. Она перевернула карманное издание переплетом вверх и шмякнула его около допотопного черного телефонного аппарата. Я невольно бросила взгляд на фамилию автора и испытала укол совсем не белой зависти. Смолякова! Ее читают везде.

   – Справки выдаем лишь ближайшим родственникам, – каменным голосом ответила бабулька.

   – Я сестра Виноградовой.

   – Покажи документ.

   – Извините, паспорта нет.

   – На «нет» и суда нет! – рявкнула старушка и погрузилась в Смолякову.

   – Будьте добры, – я решила предпринять еще одну попытку.

   Но бабушка молча опустила занавеску. Перед глазами закачалась табличка: «Перерыв двадцать минут». Поняв, что ничего не узнаю, я подошла к милиционеру, сторожившему вход.

   – Можно войти?

   – Пропуск, – лениво сказал он.

   – У меня нет.

   – Вход только по разрешению врача.

   – Но как же продукты передать?

   – Посещение больных с семнадцати до девятнадцати, – довольно вежливо пояснил парень.

   – Мне в пять часов нужно быть совсем в другом месте!

   – Это не ко мне, – покачал головой охранник, – есть пропуск – пущу, нет – приходите в установленное время.

   Потерпев полное фиаско, я решила попытать счастья в окошке, над которым красовалась надпись: «Прием передач».

   – Не могли бы вы взять у меня это письмо? – робко попросила я женщину примерно моих лет. Та отложила книгу. Вновь Смолякова!

   – Номер палаты и какое отделение?

   – Токсикология, а в какой палате лежит, не знаю.

   – Спросите в «Справочной».

   – Там только родственникам сведения дают.

   – Вы предлагаете мне бегать по коридору, размахивая конвертом? – окрысилась тетка. – Во народ, обнаглели совсем.

   И она тоже опустила занавеску. На этот раз появилась табличка: «Идет разнос полученных передач. Новый прием через два часа».

   Я вышла во двор и увидела ларек, бодро торгующий всякой всячиной: домашними тапками, халатами, печеньем, газетами.

   Секунду я рассматривала ассортимент, а потом сообразила, как поступить.

   Через пару минут, купив красные клетчатые тапки с помпонами, я нацепила их на ноги, сунула босоножки в пакет, бросила сверху две газеты, пачку дешевого печенья и отправилась искать служебный вход. Дверь обнаружилась в углу здания, возле нее читал журнал кабаноподобный дядька.

   – Эй, ты куда? – бдительно притормозил он меня. Я выставила вперед пакет.

   – Да во двор за газетками сбегала, опять же сладкого захотелось, тут к чаю ничего не дают хорошего!

   Секьюрити скользнул глазами по моим ногам, обутым в уродские тапки, и вздохнул:

   – Ступай себе в палату, нечего по улице шляться, если лечиться приехала.

   Я ужом проскользнула внутрь здания и полетела искать токсикологию. Наверное, Анна Петровна на работе, она покажет мне палату Вики Виноградовой.

   Оказавшись в длинном коридоре, я остановила молоденькую медсестру с эмалированным лотком в руках:

   – Где мне найти Анну Петровну?

   – Спросите на посту, сведения о больных у них, – весьма приветливо ответила девушка.

   – Мне нужна ваша санитарка.

   – Кто? – удивилась медичка.

   – Нянечка Анна Петровна.

   – Такой тут нет.

   – Как?

   – Очень просто. В нашей смене баба Клава, есть еще Ольга Николаевна и Серафима Сергеевна. Если хотите договориться об уходе, идите сейчас в процедурную, баба Клава там пол моет!

   Страшно удивившись, я пошла в указанном направлении и нашла в резко пахнущей лекарствами комнате кругленькую бабуську, бодро шлепавшую тряпкой по мокрому линолеуму.

   – Вы Клавдия.., простите, не знаю отчества.

   – Зови бабой Клавой, – улыбнулась старушка, – чего тебе? Говори, не стесняйся, беру недорого, за сутки пятьдесят рублей. Работу исполняю честно. Кто у тебя тут? Пригляжу, как за родным.

   – Вы не подскажете, где найти Анну Петровну?

   – Это кто ж такая? – удивилась нянечка.

   – Она мне сказала, что работает санитаркой, пообещала за моей подругой поухаживать, взяла сто рублей и пропала! Баба Клава оперлась на швабру.

   – Нету тут никаких Анек… Хотя постой, вот гнида!

   – Вы кого имеете в виду?

   – Да Анька из нейрохирургии! – воскликнула нянечка. – Она это, больше некому. Анна Петровна, с третьего этажа. Ишь, пройда, чего надумала! Клиентов моих отбивать. То-то она сегодня по нашему коридору шмыгала взад-вперед, взад-вперед. Я еще подумала: что ей тут надо? Ступай в нейрохирургию, забери свои деньги. Аньке никто не позволит в токсикологии за людями приглядывать, да и прошу я меньше, всего полтинник.

   Я спустилась на этаж ниже, потыркалась в разные двери и наконец попала в сестринскую. Очень высокая и излишне полная женщина буркнула:

   – Ищете кого?

   – Мне бы Анну Петровну, санитарку.

   – Ну, слушаю!

   Я растерялась. Эта Анна Петровна совершенно не походила на женщину, которая несла сумку.

   – Это вы?

   – Да.

   – Анна Петровна?

   – Именно.

   – Другой нет?

   Санитарка шумно вздохнула:

   – В этой смене работаю я.

   – Нет ли другой какой Анны Петровны?

   – У нас нет.

   – А в больнице?

   – Тут пятнадцать отделений, – обозлилась нянечка, – всех знать невозможно.

   Сказав эту фразу, она схватила чашку и залпом выпила ее. Я невольно проследила глазами за ее широкой ладонью с короткими, потрескавшимися от тяжелой работы пальцами и обломанными ногтями и вдруг ощутила укол тревоги. Я поняла, что насторожило меня, когда женщина, несшая сумку, поставила ее на асфальт в ожидании автобуса. У той Анны Петровны были тоненькие беленькие пальчики с красиво наманикюренными, покрытыми красным лаком ноготками. Каким это образом, работая поломойкой, можно иметь длинные ногти с необлупившимся лаком?

   – В какой палате лежит Виктория Виноградова? Девушки переглянулись. Потом одна осторожно осведомилась:

   – А вы ей кто?

   – Близкая родственница. Девчонка насупилась.

   – Ступайте к врачу. Семен Михайлович в ординаторской. Я вновь пошла в другой конец коридора. Честно говоря, прогулки по воняющему хлоркой линолеуму начали меня утомлять. Ну отчего просто не сказать номер палаты? Зачем гонять человека взад-вперед?

   Услыхав, что к нему явилась близкая родственница Виноградовой, врач велел:

   – Садитесь.

   Я плюхнулась на железную, круглую, выкрашенную белой краской табуретку.

   – Виктория скончалась. Я чуть не свалилась на пол.

   – Когда?

   – Официальное время смерти шесть утра, – со вздохом сообщил доктор. – Мы старались как могли, но отравление грибами – очень серьезное дело. Люди такие беспечные, сколько твердим: не покупайте банки у частного изготовителя, с рук, у неизвестных бабок. Нет, тянет народ на вкусненькое!

   – Вика отравилась грибами? – недоумевала я. – Какими? Ведь только самое начало сезона?

   – Маринованные купила вечером у какой-то женщины, – пояснил Семен Михайлович, – отварила картошечки, салатик сготовила и навернула от души с грибочками. Да еще соседку угостила.

   – И та тоже умерла?

   – Нет. Нина Ивановна грибы не ела, только картошку с помидорами. У нее аллергия на этот продукт, что ее и спасло, иначе бы имели два трупа! – пробормотал доктор. – Частое дело. Бабки-то не соблюдают никаких правил, закатывают в плохо простерилизованные банки. Хранят без холодильника. Даже в промышленных условиях не исключена возможность попадания в консервы инфекции, а уж в домашних! Привезли Виноградову около трех. Рвота, понос, бронхоспазм, брадикардия – типичная картина. Обычно мы выводим из таких состояний, но тут не выдержало сердце. Соседка как узнала, едва сама сердечный приступ не получила.

   Я повозила пальцем по клеенке.

   – Ужасно! Не знаешь, что и сказать!

   – Тело можно будет получить только завтра, – деловито ответил врач.

   – Как, вы говорите, зовут соседку?

   – Нина Ивановна Иванова. Очень нервничала, бегала по коридору, словно предчувствовала беду.

   Я вышла на улицу и принялась соображать. До Реутовской улицы пять минут езды, кстати, вот и автобус подкатывает. В издательстве следует быть в пять часов. Вполне успею поболтать с Ниной Ивановной…

   Оказавшись вновь в подъезде, я призадумалась. Номера квартиры Нины Ивановны-то я не знаю. Но, скорей всего, она живет возле Вики.

   На лестничную клетку выходило четыре двери. Я позвонила в крайнюю. Высунулся мальчишка лет двенадцати.

   – Вам кого?

   – Позови Нину Ивановну.

   – Тут таких нет, – сообщил ребенок.

   – Тогда подскажи, где она живет, – попросила я, – пришла в гости и забыла номер квартиры.

   – Вон там только Вика, – зачастил паренек, – около нее дядя Володя и тетя Лариса Степанцевы. А в сорок девятой Люся с дочкой, больше никого.

   – Ты всех соседей знаешь? Подросток кивнул:

   – Ага, конечно, народу немного. Пять этажей только.

   – А Нина Ивановна на каком?

   Мальчишка призадумался, потом решительно ответил:

   – В нашем подъезде таких нет!

   – Точно?

   – Зуб даю. Есть Нина на четвертом, но ей всего три года. Я вышла во двор. Вовсе не обязательно дружить с теткой из соседней квартиры, вполне вероятно, что Нина Ивановна обитает в другой части дома. На скамеечке в чахлом палисадничке сидела девушка с коляской.

   – Простите, – тихо спросила я, – вы из какого подъезда? Молодая мать отложила книгу. Угадайте с трех раз, кто был автором затрепанного детектива?! Естественно, Смолякова! Я, в принципе, не испытываю чувства зависти. Кое-кто из моих подруг щеголяет в норковой шубке и носит на пальчиках хорошенькие брильянтовые колечки. Мне же вполне комфортно в пуховике, а украшения мешают, даже тонкое золотое кольцо, подаренное в день свадьбы Олегом, я надеваю очень редко. Но сейчас из глубин души поднялось нечто темное, со звериным оскалом. Эта Смолякова! Ну что в ее книжках особенного?! Отчего вся страна сошла с ума от незатейливых историй? И где она нарывает сюжеты? Где?!!

   – Из второго, – ответила девушка.

   – Подскажите, в какой квартире живет Нина Ивановна? Собеседница покачала коляску.

   – В нашем такой нет.

   – Нина Ивановна Иванова.., неужели не знаете?

   – Не-а, – протянула девушка, – может, в третьем? Хотя.., на первом этаже там теперь салон красоты открыли, какая-то тетка выкупила все квартиры. Может, ваша Нина Ивановна там? Среди жильцов такой точно нет!

   – Вы так категорично говорите, неужели со всеми знакомы?

   – Конечно, всю жизнь на одном месте. Нины Ивановны нет. Есть Иванова, но она Лена. У нас тут Нин нету, только малышка из первого подъезда.

   Скорей всего, молодая мама говорит правду. Я сама большую часть своей жизни провела в такой же пятиэтажке и великолепно знала не только всех жильцов, но и то, какой суп они станут есть вечером, придя с работы домой.

   Оставалась слабая надежда на то, что Нина Ивановна работает в салоне с интригующим названием «Счастье русалки».

   Я обогнула дом, вошла в парикмахерскую и сразу ощутила приятную прохладу – в холле вовсю работал кондиционер.

   Элегантная дама, сидевшая за столиком, окинула меня оценивающим взглядом. Скорей всего, ей сразу стало понятно, что моя футболочка приобретена на Черкизовском рынке, а брюки в ближайшем переходе, но она безукоризненно вежливо сказала:

   – Добрый день. Вы записаны?

   – Да, на стрижку к Нине Ивановне.

   Администратор удивилась:

   – Но у нас нет такого мастера.

   – Извините, она маникюрша!

   – Вы же сказали, на стрижку.

   – Оговорилась.

   – Но в салоне нет ни одного человека с таким именем и отчеством.

   Я старательно изобразила замешательство:

   – Да? Ей-богу, странно. Вчера звонила.

   Дама призадумалась, потом радостно воскликнула:

   – В конце улицы есть еще один салон, «Карина», вам, наверное, туда.

   – Да-да, – заулыбалась я, – точно.

   Когда я вышла на улицу, женщины с коляской уже не было. Я села на ее место и призадумалась. Однако странная вырисовывается картина. Сначала я сталкиваюсь с санитаркой Анной Петровной, а потом выясняется, что такой нет. Кстати, самозванка несла большую сумку. Интересно, чем был набит саквояж? Явно не вещами для бедной больной. Может, Анна Петровна – обыкновенная воровка, которая не растерялась, когда ее застали на месте преступления? Но откуда у тетки ключи от квартиры? И потом, она привела меня в больницу, значит, знала, что Вика находится в клинике. Еще более странным выглядит тот факт, что Вику в больницу сопровождала несуществующая соседка. Может, доктор Семен Михайлович ошибся? Вероятно, женщина представилась подругой или коллегой по работе.

   Ясно одно: письмо передавать некому. Отравилась грибами! Надо же быть такой идиоткой: купить жарким летним вечером самодельные консервы. Ей-богу, у некоторых людей просто нет головы! Банки наверняка весь день жарились на солнышке, представляю, что завелось в маринаде! Ладно, пора ехать в издательство.

   Я встала и собралась уже идти к метро, но тут сообразила, что в руках нет сумочки. В полной растерянности я посмотрела на свои руки и понеслась назад, в подъезд, где жила несчастная Вика Виноградова. Скорей всего, я обронила сумку там.

   Абсолютно не надеясь на то, что ридикюль поджидает меня, я вбежала на лестничную площадку и увидела свою сумочку, валяющуюся возле квартиры Вики. Самое интересное, что внутри все оказалось в целости и сохранности: деньги и мелочь не тронул никто. Либо тут жили суперчестные люди, либо просто никто не заметил сумку.

   – Что вы тут топчетесь? – раздался голос слева. Я повернула голову. В приоткрытом дверном проеме стояла довольно полная дама в цветастом фартуке со скалкой в руках. Мне стало смешно: ну отчего женщины считают обструганную деревяшку грозным оружием?

   – Простите, пожалуйста, если напугала, – улыбнулась я, – но вот пришла к Вике, договорились о встрече, звоню, звоню, никто не открывает.

   – Ой, мамочка! – всплеснула руками женщина. – Вы не знаете?

   – Что? – на всякий случай спросила я.

   – Ну бабы! – раздалось справа, и на лестницу высунулся дядька в грязной майке. – Устроили, блин, базар! Орете, чисто пингвины! Промежду прочим, я с ночи пришел, отдохнуть хочу!

   – Тебе бы, Вовка, только спать да жрать, – возмутилась соседка, – беда-то какая!

   – Чево случилося? – зевнул мужик. – Кот у тебя сдох? Так давно ему пора, старый совсем.

   – Типун тебе на язык, – обозлилась соседка, – здоровехонек Кузя, как никогда. Вика умерла, Виноградова.

   Мужик, сосредоточенно чесавший свою грудь, разинул рот.

   – Врешь! Я ее вчера утром видел, веселая такая шла.

   – Вот и нет! Ночью померла.

   – Откуда знаешь?

   – Так подруга ее рассказала! Так плакала, убивалась, еле квартиру открыла.

   – Какая подруга? – насторожилась я.

   – Давай, Валька, рассказывай, – забубнил Володя.

   – Я человек бдительный, – подбоченилась Валентина, – не то что некоторые, за порядком слежу.

   – Да знаем мы, – отмахнулся Володя, – целый день у глазка сидишь! Дело говори.

   – А ты слушай! – окрысилась Валентина. – Утром гляжу, совсем рано, баба дверь Викину открывает, ну я и спросила ее: чего надо? Женщина, с трудом сдерживая рыдания, пояснила:

   «Вика умерла. Купила у метро грибов, поела и отравилась. Я ее подруга, за вещами приехала, из больницы!»

   Валентина просто обомлела от такой новости.

   – Вот оно как бывает, – качала она сейчас головой, – только что была – и уже померла, все под богом ходим!

   – Бог тут ни при чем, – вздохнул Володя, – дурой не надо быть. У нас в деревне тоже родственница отравилась. Сама грибочки закатала, для себя делала – и ау! Мы с женой теперь только варенье варим!

   – А как звали подругу? – тихо спросила я.

   – Аней представилась, – ответила Валентина.

   – Вы ее раньше видели? Валя покачала головой:

   – Не-а, в первый раз встретились. Вот как бывает! В один час померла!

   – У меня племяш водки купил в ларьке и тоже спустя полсуток отъехал, – зевнул Володя.

   – Тебе бы только про ханку и говорить, – обозлилась Валентина.

   – А делать-то че? Под дверью сидеть, как ты? – парировал Володя.

   – Дурак!

   – Сама дура!!!

   Спокойный разговор стихийно перерос в скандал. Не дожидаясь, пока милые соседи вцепятся друг другу в волосы, я ушла.

   Добравшись до метро, я спустилась на станцию. С ревом и грохотом подкатил поезд. Я вошла в полупустой вагон и устроилась на сиденье. Надо же, четыре часа, а давки нет, можно спокойно посидеть, почитать.

   Я раскрыла сумочку, намереваясь вытащить карманное издание серии «Русский бестселлер», но пальцы наткнулись на конверт. Пару секунд я колебалась. Вообще говоря, никогда не вскрываю чужих посланий, ну нет у меня привычки читать непредназначенные для меня письма. Но вся история со смертью Любови Кирилловны Боярской и отравлением Вики Виноградовой стала казаться мне крайне подозрительной. Ни отправителя, ни адресата более нет в живых.

   "Дорогая Викуша, уж и не знаю, буду ли я жива, когда ты получишь это письмо. Дело настолько серьезно, что побоялась даже намекнуть в чате о том, в какую дурацкую ситуацию влипла. Единственным оправданием моей безголовости служит тот факт, что «Твои грезы» требовали расширения, а следовательно, вложения капитала. Деньги-то где брать? Оставаться работать в палатке не хотелось, да и какой доход от ларька. Вот я и рискнула, заняла пиастры у Инги Горской, переехала в другое помещение, открыла новые отделы: белье, лекарства, приколы, думала, покупатель валом повалит. Но нет! Так, заглянут, похихикают и уйдут. Даже в будке народу было несоизмеримо больше. Честно говоря, я не понимаю, отчего такое произошло. В общем, я растерялась и сделала новую глупость.

   Вместо того чтобы отдать Инге часть долга, вложила прибыль, кстати говоря, очень небольшую, в рекламу. Думала раскрутиться, но опять вышел облом.

   Я задергалась, заметалась, но тут появился этот Треш из чата с деловым предложением заработать. Он каким-то образом вошел в мою «аську» <"Аська" – программа ICQ, позволяющая нескольким людям вести приватный разговор посредством компьютера.> и спросил:

   – Хочешь бабок нарубить? Дело на десять тысяч баксов.

   Я знаю, что ты сейчас подумаешь, но мне просто очень нужны были денежки, вот я и попросила его рассказать поподробней. Дело оказалось пустяковым, Треш предложил мне помочь ему в доставке товара. Надо встретить в Шереметьеве парня с коробкой, в ней наркотики, и отвезти по указанному адресу. За одну ходку мне полагалось десять тысяч. Эта сумма решила бы часть моих проблем, и я согласилась.

   Представляю, как ты сейчас носишься по своей квартире и орешь: «Дура! Кретинка безмозглая!»

   Пойми, мне жутко были нужны деньги.

   И куда было деваться? Продавать квартиру? Съезжать в однокомнатную халупу? Вместе с мамой и Алиной? Представляешь, какая славная житуха! Да и дело казалось пустяковым, просто взять товар и передать коробку одному человечку. Кстати говоря, первая часть операции прошла без сучка без задоринки. Я получила коробку, не вызвавшую ни у кого никаких подозрений, и отвезла ее по указанному адресу. Женщина, взявшая посылку, вскрыла ее, и тут выяснилось, что товар пропал. Якобы в коробке нет пакета с героином и я теперь должна отдать сто тысяч долларов. Ни больше, ни меньше.

   Я попыталась отбиться, сказала, что не распечатывала упаковку и не проверяла. Может, героин исчез еще до отправки в Москву или его украл курьер? Но Треш категорично ответил:

   – Порошок с…а ты. С остальными я имею дело не в первый раз, отдавай лавэ, иначе худо будет.

   И теперь я понимаю, что меня убьют. Можно попытаться скрыться, но парень или девка, кто его знает, какого пола человек с ником <Ник – псевдоним, который берет человек, чтобы общаться в Интернете. Шапочка может оказаться лысым дядькой. Великий дракон – 12-летней школьницей, а Оторва зеленая – почтенной, сорокалетней матерью семейства.> Треш, конкретно сообщил:

   – Даже не вздумай убегать, потому как имеешь мать и племянницу.

   Оказывается, он обо мне все знает. Так что меня загнали в угол, счетчик тикает, и никакого просвета не видно. Скорей всего – меня убьют.

   Викуля, знаю, что ты тоже ходишь в чат «my.ru». Так вот, заклинаю тебя, забудь это место и никогда не имей дела с человеком под ником Треш. Письмо это я побоялась отправить через е-мейл и не доверила обычной почте. Попросила Алину съездить и передать тебе лично, когда вернешься. Сейчас я лежу в больнице и, скорей всего, умру. Проклятый Треш ухитрился меня отравить, только я не понимаю как, магазин достанется Инге Горской. Я переписала его на нее за долги. Вот видишь, какой ужас получился! Алину надо поставить на ноги. Думаю, моя песенка спета. Не сегодня-завтра встречусь с Анютой, и она меня спросит: «Ты что же, сестричка, не сумела поднять Алину? Ведь я доверила ее тебе, умирая».

   Похоже, мне не будет покоя и на том свете. Прощай, Викуля, не поминай лихом и хотя бы раз в полгода навещай маму с Алиной. Вы, правда, незнакомы, но, думаю, если приедешь и скажешь, что ты – Виктория Виноградова, мамочка очень обрадуется. Она считает тебя положительной и серьезной, в отличие от меня, раздолбайки. Честно говоря, я обижалась на маму, когда она заводила песню с рефреном: «Зачем тебе магазин! Боярские всю жизнь шли в науку».

   Но теперь стало понятно: мама была права. Мне не следовало заниматься коммерцией, видишь, как все получилось, хуже некуда. Твоя несчастная Любаша".

   Я сунула письмо в сумочку, выскочила на платформу и побежала в издательство. Вот оно что! Любу Боярскую и впрямь убили. Да, жаль, я не успела поговорить с Викой Виноградовой, она, наверное, могла много интересного рассказать о подружке.

   Вынырнув из подземного перехода, я налетела на лоток с книгами. Сразу зарябило в глазах. Смолякова, Смолякова, Смолякова… Нет, я просто с ума сойду! За то время, что я пытаюсь найти сюжет, она выпустила уже две книги! Даже не обладая чувством зависти, заскрипишь зубами от злости! Мне-то что делать?

   Вдруг в голове вспыхнул свет. Господи, ну как я раньше не догадалась! Вот же она, моя новая книга, следует только найти убийцу Любы Боярской. Торговля наркотиками – это же страшно интересно! То есть я хотела сказать, что читателям будет очень увлекательно следить за перипетиями повествования!

   Внезапно у меня появилось хорошее настроение. Какая чудесная, жаркая погода, по улицам идут красивые, радостные люди, Смолякова пишет великолепные книжки, дай бог ей здоровья, а в издательстве «Марко» сидят классные профессионалы, которые в два счета сделают из меня великую писательницу.

   – Вот это кадр, – раздался голос, – сейчас возьму «Полароид».

   Я подняла голову. Улыбающийся Федор спокойно отпирал дверь.

   – И после этого некоторые подлые журналюги говорят о том, что писатели ненавидят друг друга. Любуйтесь, вот сидит Виолова и взахлеб читает Смолякову.

   – Она хорошо пишет, – ответила я.

   Федор скривился, но потом выставил вперед руки.

   – Все! Молчу, молчу! Страна считает Смолякову гениальной, мое мнение никого не волнует. Мы люди маленькие, темные. Наше дело взять автора и превратить в яркую звезду. Ну-ка, заползай. И имей в виду: будешь слушать меня, Смолякова тебе кофе подавать станет.

   Я пошла за ним. Федор плюхнулся в кресло.

   – Значитца, концепцию придумали. В общих чертах то, о чем говорил вчера. Ты из Африки…

   Я слушала его гладкую речь и пугалась. Ну и ну. Мне теперь что – до конца жизни предстоит изображать из себя экзальтированную незамужнюю дамочку, пишущую романы под диктовку привидения?

   – Чего молчишь? – рассердился Федор.

   – Запоминаю роль, – промямлила я.

   – Правильно, – помягчел парень, – не боись, на первых порах я всегда буду рядом, а потом освоишься.

   В эту минуту дверь открылась, и появился толстый, лысый, одышливый дядечка.

   – Степа, – распростер объятия Федор, – как она, жисть?

   – Совсем затрахался, – жалобно ответил мужик, – сил нет, а еще в Питер ехать. Может, отложим, а?

   – Нет, Степа, – категорично ответил парень, – страна хочет знать своих героев, кстати, знакомься: молодая, начинающая писательница Арина Виолова.

   Дядечка вытер платком обширную лысину и церемонно поклонился:

   – Очень приятно. Будем знакомы. Артем Беспощадный.

   Я не сдержала удивленного возгласа:

   – Вы? Вы Артем Беспощадный? Тот, который издается в серии «Спецназ»? У вас такие крутые книги, мой муж их обожает. А когда он прочитал вашу биографию и узнал, что вы прошли Афган и Чечню, владеете почти всеми видами единоборств, стреляете с двух рук и можете водить любое транспортное средство от мопеда до космической ракеты, то зауважал вас чрезвычайно. Эх, жаль, у меня с собой вашей книги нет, а то бы автограф ему принесла.

   Артем шумно вздохнул и плюхнулся на стул, широко расставив толстые ноги. Большой живот любителя пива повис почти до пола.

   – Федька, дай мою новую книжку, подпишу Арине, – задыхаясь, произнес он.

   Когда Беспощадный ушел, я покачала головой:

   – Я представляла его совсем другим, похожим на Рэмбо. Вот ведь как интересно, натолкнешься на такого в толпе и не подумаешь, что супермен. Самый обычный толстый дядечка.

   – Он и есть самый обычный, не в меру жирный субъект, – заржал Федор. – Рэмбо! Чемпион по швырянию вишневых косточек. Ой, не смеши меня! Да Артем всего боится, а больше всего своей жены Ленки, вот уж если кто Рэмбо, так это она. Ладно, недосуг языком болтать. Ща переоденешься, и поедем.

   – Куда? – оторопела я.

   – В твой любимый ресторан «Там-там». Журналюги ждут к шести. Не беда, опоздаем чуток.

   – Зачем?

   – Надо поторговать мордой. Маринка, поди сюда! Последняя фраза была произнесена в телефон. Через секунду в кабинете материализовалась девушка.

   – Пойдемте, Арина.

   – Но…

   – Иди с Маринкой, – велел Федор, – и помни: твое дело подчиняться.

   Улыбающаяся Марина привела меня в просторную комнату и протянула пакет.

   – Переодевайтесь.

   Я вытащила узенькие брючки, похожие на изделие из фольги, и покачала головой:

   – Простите, но я такое не ношу.

   Мариночка вытряхнула из пакета ярко-красный топик из кружев и босоножки на длинной, устрашающе тонкой шпильке.

   – Понимаю, но надо! Ваша одежда не соответствует имиджу. Тяжело вздыхая, я влезла в попугайский прикид. Человек, купивший мне эти вещи, абсолютно точно подобрал мой размер. Одежда сидела словно влитая, включая туфли. Одна беда – я не могла в них ступить и шагу.

   – Не умею ходить на каблуках, – пробормотала я.

   – Научитесь, – ответила Марина, – ничего сложного, книги трудней писать! Теперь я вас накрашу и причешу. Спустя пятнадцать минут я уставилась в зеркало и ойкнула.

   – Нравится? – поинтересовалась девушка, роясь в письменном столе.

   – Ну.., просто офигеть!

   – Здорово вышло, – закивала Марина, – теперь это надевайте.

   Она с грохотом высыпала из мешочка жуткие железные кольца в количестве шести штук. Два перстня алчно сверкали кроваво-красными камнями, остальные украшал витиеватый орнамент.

   – Это что? – испугалась я.

   Но Мариночка уже тащила следующий прибамбас. Не успела я оглянуться, как железки очутились на пальцах, на шее повисла цепь с медальоном размером с суповую тарелку, а в левой руке оказался длинный-предлинный мундштук с темно-коричневой сигариллой.

   – Класс, – заявил ворвавшийся в кабинет Федор, – прямо в точку, двигай в машину.

   Пошатываясь, словно циркач на ходулях, я добралась до роскошной лаково-черной иномарки и плюхнулась на слишком низкое сиденье.

   Всю дорогу до ресторана «Там-там» Федор поучал меня, как следует себя вести. Чем больше он говорил, тем страшней мне делалось. Совсем плохо стало, когда у входа в кабак я увидела трех мужиков с фотоаппаратами на изготовку.

   Федор обежал машину, распахнул дверцу и шепнул:

   – Значит, помнишь. Выходишь красиво, мило улыбаешься, киваешь этим парням и молчишь.

   Я выставила ногу, оперлась на нее, навесила на морду лица самую сладкую гримасу и попыталась выбраться из кабриолета так, как это делают кинозвезды: легко, непринужденно, обаятельно…

   Каблук зацепился за какой-то выступ в плохо положенном асфальте. Я дернулась и шлепнулась на четвереньки. Фотокорреспонденты защелкали аппаратами.

   На секунду я растерялась. И что теперь делать? Это совсем не тот элегантный выход, которого от меня ждали.

   Но Федор, в отличие от меня, не стушевался.

   – Господа, – совершенно спокойно произнес он, – Арина воспитывалась в племени Мамбо-тонго, у его членов существует обычай: если приехал куда впервые, следует, в качестве приветствия, поцеловать землю у порога. Надеюсь, Арина скоро забудет об этой привычке, потому что, сами понимаете, почва в непромышленной африканской стране и асфальт в Москве – это две большие разницы. Арина, радость наша, остановитесь! В России не следует так уж точно выполнять обычаи!

   Сильные руки подняли меня, встряхнули и поставили на шпильки.

   – Спасибо, – прошептала я, ковыляя за Федором по лестнице.

   – Нема за що, – тихо ответил пиарщик, – кушай на здоровье.

   Следующее испытание ожидало меня за столом. В меню оказались сплошь неизвестные блюда: стейк из аллигатора, суп из буйволиных хвостов, жаркое из обезьяны, ростбиф из носорога, уши слона с овощами и таинственное нечто под названием «Крас-тонго».

   – Арина чувствует себя тут как дома, – щебетал Федор, листая карту, – милая, что вкусней: обезьяна или аллигатор? Что есть станем? О.., кобра в горшочке, пойдет?

   – Нет, – пискнула я, чувствуя, как желудок, словно лифт в многоэтажном здании, рвется вверх. – Только не змею.

   – Отчего же? – ерничал Федор. – Похоже, их тут хорошо готовят.

   Я разозлилась. Он должен мне помогать, а не топить.

   – Сейчас не сезон для кобры, ее едят только зимой, в момент, когда пресмыкающееся накопило жир, – бодро соврала я. Федор удивленно глянул на меня.

   – Да? Не знал. Видите ли, я, в отличие от вас, никогда не жил в Африке. Тогда обезьяна на вертеле? Это как? Можно в июне?

   – Нет, – взвизгнула я, коченея от ужаса. – Хочу рыбу, вот.., мурасу в листьях.

   – Нет проблем, – пожал плечами Федор и поманил пальцем почтительно кланявшегося негра. – Значитца, даме рыбку, мне салат из овощей, а вот тем трем дядям…

   – Нам чего попроще, – хором сказали журналисты, – водки и мясо нормальное, не аллигатора.

   Пока готовили заказ, я давала интервью. Процесс протекал оригинальным образом. Когда журналист задавал вопрос, ну, к примеру: «Расскажите о вашей семье», Федор мигом начинал отвечать:

   – Арина не замужем и не имеет детей, но она считает, что личная жизнь неприкосновенна, и давать комментарии по этому поводу отказывается. Да, дорогая?

   Следовал крепкий тычок в бок, и я, словно дрессированная собачка, начинала кивать, приговаривая:

   – Да, конечно, естественно.

   Потом принесли еду. Корреспонденты с жадностью набросились на угощение, Федор начал лениво ковырять вилкой в салате, я попробовала рыбу. Таинственную мурасу подали целиком. Справа – большая голова с выпученными глазами, слева – хвост, посередине нарезанные куски. Неожиданно рыба оказалась вкусной, и я, не ожидая никаких подвохов, съела один ломоть и хотела приняться за второй. Не успела я воткнуть вилку в мякоть, как голова моргнула глазами.

   – Мама! – заорала я.

   – Что такое? – подскочил Федор.

   – Она моргает!

   – Кто?

   – Рыба.

   – Да-да, конечно, моргает, – начал успокаивать меня подоспевший официант, – не сомневайтесь, мурасу подана, как и полагается, живой, у нас все без обмана.

   Чувствуя, что съеденная рыба вновь оказалась во рту, я прошептала:

   – Воды.

   – Какой? – засуетился негр. – Может, лучше Бумбо?

   – Да, – кивнула я, – только скорей, сейчас умру!

   Через пару секунд передо мной возник запотевший стакан. Я, игнорируя соломинку, одним махом опрокинула в себя прохладную жидкость. Тошнота слегка отступила. Я глянула в пустой фужер и чуть не лишилась чувств. На дне лежало нечто, больше всего похожее на огромного черного таракана.

   Рыба и вода стремительно начали подниматься из желудка вверх. Я вскочила и, спотыкаясь о настеленные повсюду циновки, рванула на поиски туалета.

   Слава богу, санузел оказался не африканский, а самый обычный – с чистым, нежно-розовым унитазом и маленькой раковиной. На стене висело огромное зеркало. Я отвернула кран и увидела в посеребренном стекле жуткую морду. Глаза с темно-зелеными веками и слегка размазавшейся тушью казались огромными, щеки горели лихорадочным румянцем, губы пламенели остатками помады, волосы стояли дыбом, словно их хозяйку шандарахнуло током. В довершение картины у чудовища на груди болталась железная цепь с куском бронзы… Понадобилась целая минута, чтобы осознать, что данный монстр – я.

   Пальцами, унизанными идиотскими перстнями, я попыталась пригладить лохмы. Господи, а ведь это только начало. Надеюсь, мне не придется остаток жизни таскаться по кабакам, изображая из себя африканку.

   Домой я приплелась около одиннадцати, надеясь на то, что Олег, как всегда, задержится на работе. Но, как назло, супруг уже освободился. Он вышел в прихожую и с удивлением спросил:

   – Вам кого? Как вы сюда попали? Я скинула шпильки и плюхнулась на стул, вытянув вперед «фольговые» ноги.

   – Жену не узнал? Что, в общем, учитывая твой график работы, не слишком удивительно.

   – Вилка, – попятился Куприн. – Что это на тебе надето?

   – Пиар, – вздохнула я.

   – Что? – не врубился мой майор, не имеющий никакого отношения к рекламному бизнесу.

   – Смена имиджа, – растолковывала я, пытаясь стянуть с пальцев кольца, – ты не пугайся, так одеваться надо лишь на мероприятия, которые устраивает издательство. Просто сегодня я забыла свою нормальную одежду у Марины в кабинете.

   – А-а, – протянул Олег.

   Я хотела продолжить объяснения, но тут из кухни высунулся Ленинид.

   – Эй, доча, – воскликнул он, – приветик! Окрошечкухавать пойдешь?

   Я вспомнила моргающую глазами рыбью голову и закричала:

   – Нет!

   – Чего орешь? – обиделся папенька. – Ничего плохого не хотел, окрошечки предложил. Ты на карнавале была?

   – Отстань, – прошипела я, борясь с перстнями.

   – Пошли, Ленинид, – вздохнул Олег, – холодное в жару – первое дело.

   Я чуть не зарыдала, глядя, как они удаляются по коридору. Кольца сидели на пальцах словно прибитые. В прихожую влетела Кристина.

   – Ой, Вилка, – девочка пришла в восторг, – какие штаны! Дай померить.

   – Сейчас, погоди, – пропыхтела я. Тут же возник Сеня.

   – Ну ты даешь! Что на себя нацепила! Кошмар замка Норфолк!

   – Отвали! – рявкнула я.

   Из ванной вышла Тамарочка, неся голопопого Никиту. Мальчонка увидел меня, сморщился и закатился в истерическом плаче.

   – Во! – восхитился Сеня. – Ты так чудесно выглядишь, что у младенца родимчик начался.

   – Да отвяжись от меня, – заорала я, чувствуя, что сейчас забьюсь в истерике.

   Из кухни выглянул Олег.

   – Сеня, иди ужинать, брось Вилку. Она теперь писательница, а у них у всех в голове тараканы.

   Семен порысил на зов. Кристина, распевая, исчезла в ванной, Томочка уволокла вопящего Никиту в спальню. Я осталась одна-одинешенька. На глаза навернулись слезы. Вот оно как! Ей-богу, быть знаменитой очень тяжело.

   – Это мои глаза, – взвилась Кристя, – и вообще, что вам надо? Учусь на одни пятерки, не пью, не курю, сижу дома. Поглядите вокруг, таких, как я, единицы. Или хотите, чтобы таскалась по подвалам с мальчишками?

   – Нет, конечно, – испугалась Томочка, – просто от компьютера исходит вредное излучение…

   – Фигня, – заявила Кристина, убегая в свою комнату, – ваш телик не лучше!

   – По-моему, – подвел итог Олег, – ее надо оставить в покое. У меня был дедушка, так вот, в самом начале двадцатого века он запретил проводить в свой дом электричество, мотивируя это тем, что искусственный свет неминуемо приведет к слепоте и безумию.

   Мы послушались Куприна и отстали от Кристины.

   Я подождала, пока машина загрузится, набрала адрес чата и увидела строку – «Регистрация. Выберите ник и пароль».

   Я почесала в затылке. Ладно, назовусь Белоснежкой, а в качестве пароля напишу наш номер телефона.

   «Не пойдет. Подобный ник уже зарегистрирован другим лицом».

   Хорошо, пусть будет Дюшка, это кличка нашей собаки.

   «Не пойдет, плохой пароль».

   Вот ведь зараза какая! Ничего ему не нравится! Итак, Дюшка, 777777.

   «Попробуйте еще раз».

   Я чуть не треснула системный блок ногой. Придется звать на помощь Кристину.

   Девочка, зевая, потыкала в кнопки. «Добрый день, Дюшка, заходи».

   – Как тебе это удалось? – восхитилась я.

   – Он меня боится, – заявила Кристя и поинтересовалась:

   – Что же это за чат такой?

   – Да вот, – осторожно ответила я, – в издательстве посоветовали, вроде там интересные люди тусуются. Скажи, у тебя есть такая штука – «аська»?

   Кристина с уважением глянула на меня.

   – Какая ты, Вилка, продвинутая. Когда Интернет включился, слышала паровозный гудок?

   – Да.

   – Это и есть «аська». Вот сюда, на цветочек, жмешь, появляется табло. А если тебя вызывают, внизу экрана строчка заморгает, кликнешь и общайся сколько хочешь.

   Я кивнула:

   – Ясно.

   – Удачно тебе печататься, – ухмыльнулась Кристя и ушла. Я попыталась вступить в разговор. Но строчки с ником Дюшка игнорировались участниками беседы, меня не хотели замечать. Напечатав в пятнадцатый раз «Добрый вечер» и не получив ответа, я сдалась и снова вытащила из постели Кристину.

   – Как ты мне надоела, – занудила девочка, нажимая на клавиши, – ну с кем тебе охота потрепаться?

   – Давай вот с этой. Королевой роз, контакт наладим. Наверное, с женщиной легче, – предложила я.

   – Королева роз запросто может оказаться лысым дядькой или парнем лет десяти, – хихикнула Кристя, – на, дальше сама продолжай.

   Я посмотрела на экран.

   «Королева. Как дела?»

   «Дюшка. Отлично. А у тебя?»

   «Королева. Средней хреновости».

   «Дюшка. Чего так?»

   «Королева. Жизнь доконала».

   Ну надо же! Диалог завязался. Минут десять мы болтали ни о чем, наконец я сочла момент подходящим и спросила:

   «Ты сюда часто ходишь?»

   «Каждый вечер».

   «Не встречала человека с ником Треш?»

   «Бывает такой, сейчас его нет».

   «Он мне нужен».

   «Зайди попозже. Треш раньше часа не появляется».

   «Сегодня придет?»

   «Фиг его знает».

   «Как с ним связаться?»

   «Понятия не имею».

   «У него есть „аська“?»

   «Вполне вероятно».

   «Дай номер».

   «Не знаю».

   «Очень нужен».

   «Не знаю».

   «Что делать?»

   «Зайди позже».

   «Ты его вчера видела?»

   Ответа не последовало. Я повторила вопрос пять раз, прежде чем увидела на экране строчку, написанную мелкими буквами желтого цвета: «Тайм-аут для Королевы роз».

   – Кристя, – закричала я.

   – Слушай, – обозлилась девочка, входя в кабинет, – у меня завтра экзамен, а ты спать не даешь! Ну что еще?

   – Что значит «тайм-аут»?

   – Матерь Божья, – вздохнула Кристина, – ни сна, ни отдыха измученной душе. Твоя Королева роз ушла из компа или ее вынесло.

   Я глянула на часы. Ладно, подожду, вдруг Треш появится.

   Минуты улетали прочь. В чат приходили и уходили люди под самыми разными, подчас просто невозможными прозвищами: Хрюндель, 77 1/2, Хтрэвел, Экстрима, Гостиница, Уединение, Чудо без перьев, Дыня… Я уже совсем отчаялась, стрелки подбирались к половине третьего. Наверное, надо уходить и вновь попытать счастья завтра, к тому же немилосердно захотелось спать. Но тут через экран побежала строчка крохотных букв: «К нам приходит Треш».

   Сон мигом слетел с меня, и я начала долбасить по клавишам:

   «Треш, приветик!»

   «Добрый вечер».

   «Давно жду тебя».

   «Зачем?..»

   «Ты меня не узнал?»

   «Нет».

   «Это же я»

   «Кто?»

   «Ну я, та самая».

   «Кто?!»

   «Треш! Ты забыл! Как можно! А я согласна».

   "Давай в мою «аську».

   Я посмотрела на экран, там ничего не моргало. Кристина уже спит, спросить не у кого, но девочка вроде говорила, что внизу должно появиться окошко.

   «Ну и где же ты? – спросил Треш. – Чего тормозишь?»

   «Не знаю, как в твою „аську“ попасть».

   «Кликни внизу».

   «Там ничего нет».

   «Ща. Так ты инвисибль! Включи „аську“. Что за черт, ты офлайн!»

   Честно говоря, я не понимала ни слова. Но тут меня вдруг осенило. Треш принял меня за кого-то и сейчас соединяется с другим компьютером, номера-то моей «аськи» он не знает.

   «Ну, блин, набери 19876543217».

   «Это чья „аська“?» – бдительно спросил поганец.

   «Моя».

   «Твоя другая».

   «Моя. Просто сейчас я не дома».

   «А где?»

   «У соседки, попросила ребенка постеречь, она в гости ушла».

   «О'кей».

   Внизу экрана затряслась красная полоска, я щелкнула по ней мышкой. Открылось окно, и появилась строчка.

   «Келлер. 2.45. Лилит? Ты?»

   Я быстро набрала ответ и нажала на то место, где стояло «отослать сообщение». Послышалось мелодичное «блям, блям, блям», и под первой строкой возникла вторая.

   «Чес. 2.46. Я!»

   Очевидно, неизвестный Треш поверил мне, потому что на белом фоне мигом побежали буквы.

   «Думал, ты не решилась, чего молчала?»

   «Ну так!»

   «Берешься?»

   «Да».

   «Условия прежние».

   «Хорошо. Что мне делать?»

   «Завтра, в десять утра, Шереметьево, рейс Дели – Москва, встретишь парня, возьмешь сумку, привезешь куда надо, получишь 10 тысяч баксов».

   «Как я его узнаю?»

   «Сам подойдет».

   «А он как меня узнает?»

   «Возьми в левую руку бутылку воды „Святой источник“, 0,5 литра, а в правую новый роман Смоляковой».

   Я пришла в полнейшее негодование. Это уже слишком!

   «Можно вместо Смоляковой Маринину?»

   «Нет! Курьер уже летит, поздно. Ничего не перепутай, стой под табло в зале прилета. В сумке товара на сто тонн гринов, отвечаешь головой».

   «Куда везти товар?»

   «Косинская улица, дом восемь, квартира шесть».

   «Где такая?»

   «В атласе погляди», – ответил Треш и исчез.

   Я выключила компьютер и зарылась в постель. Олег мирно похрапывал на левом боку. Ладно, дружочек, вот стану и в самом деле суперзнаменитой и офигительно популярной, тогда и посмотрим, у кого в голове тараканы!

   Для того чтобы попасть к десяти в Шереметьево, мне пришлось вылезать из уютной теплой кроватки аж в семь часов. Но никто не удивился моему столь раннему пробуждению. Олег и Сеня в это время уже ушли на работу, а Кристя, Томочка и Никита спят самым сладким сном. Подождав, пока хлопнет входная дверь, я вихрем понеслась в ванную, постанывая от нетерпения; Дело, похоже, выеденного яйца не стоит. Сейчас получу сумку, скорей всего с наркотиками, дотащу ее до Косинской улицы и увижу Треша. Дальше – дело техники. Послежу за парнем, раскрою сеть наркодилеров и сдам негодяя милиционерам. Жаль только, что приключение так быстро несется к концу, большой книжки не получится.

   Несмотря на ранний час, в Шереметьеве клубился народ. Не успела я войти в просторный зал, как откуда-то из-под потолка раздался приятный женский голос:

   – Совершил посадку самолет Аэрофлота, следующий рейсом из Дели. Встречающих просят подойти к выходу номер два.

   Я понеслась было в сторону большой черной двойки, видневшейся на стенде, но тут же вспомнила, что ждать таинственного незнакомца следует под табло, и опрометью побежала назад, сжимая в одной руке бутылочку «Святого источника», а в другой детектив. Моя внешность ни у кого не вызывала подозрений. Из-за жары очень многие пили минералку, а книги Смоляковой держал каждый третий.

   Я тупо стояла под табло и уже стала думать, что Треш подшутил надо мной, когда раздался тихий вопрос:

   – Вы Лилит?

   Очень смуглый, хрупкий юноша в строгом черном костюме испытующе заглядывал мне в лицо. На мизинце правой руки сверкнуло кольцо, похоже, с бриллиантом.

   – Да-да, я Лилит.

   – От кого вы?

   – От Треша.

   – Что должны забрать?

   – Сумку с товаром на сто тысяч, – бодро отчеканила я.

   – Тише, – шикнул курьер, – вот держите.

   И он ногой пододвинул ко мне спортивный баул не слишком больших размеров. Я схватилась за ручки. Неожиданно поклажа легко оторвалась от пола.

   – Не вздумай открыть по дороге и смыться с героином, – предостерег курьер, – Треш тебя из-под земли достанет.

   – Я честный человек!

   – Все честные до первой стодолларовой бумажки, – изрек курьер и смешался с толпой.

   Я пошла к автобусу. Косинская улица на другом конце города, меньше чем за два часа не добраться.

   Из метро я вышла в боевом настроении. Вся подземка читала Маринину, Полякову и Смолякову. Впрочем, кое у кого мелькали в руках любовные романы Анны Берсеневой – молодой, но уже успевшей стать модной писательницы. Арину Виолову не читал ни один человек, словно меня и нет на свете. Ну ничего, сейчас закончу расследование и такую книгу напишу! Смолякова локти от зависти искусает!

   Но чем дальше я шла по Косинской улице, тем быстрее пропадал задор, возле дома шесть я совсем приуныла. Да уж, очень надо Смоляковой с ее тридцатью книгами завидовать какой-то Арине Виоловой. Где она и где я. Небо и земля.

   Восьмой дом оказался нежилым. Одна из пятиэтажек первой серии, подготовленная под снос. Жильцы давно выселены, стекла выбиты, двери подъездов распахнуты.

   Поколебавшись немного, я вошла в первый подъезд и стала подниматься на второй этаж. Под ногами крошились куски битых кирпичей и осколки. Неожиданно дверь в шестую квартиру оказалась запертой. Я постучала ногой в филенку.

   – Кто? – глухо донеслось с той стороны.

   – Лилит.

   – К кому?

   – К Трешу.

   С легким скрипом дверь распахнулась.

   – Давай сюда, – велела тощая белобрысая девица, по виду чуть старше Кристи.

   Я вошла в грязную прихожую.

   – Где товар?

   – Вот.

   – Сумку не открывала?

   – Нет, конечно, не волнуйтесь, все в целости и сохранности довезла.

   – Стой тут, ща проверю, – процедила девчонка и исчезла в комнате.

   Я хотела прислониться к стене, на которой были записаны шариковой ручкой номера телефонов, но не успела, потому что хозяйка заорала:

   – А ну иди сюда!

   Я вошла в комнату. Из мебели была только табуретка, на ней – раскрытая сумка, рядом, сердито сдвинув брови, стояла девчонка.

   – И где товар?

   – Как? В бауле!

   – Да? Там нет ничего.

   – Не может быть, – я подскочила к табуретке.

   – Сама смотри, – прошипела девица, – одни рваные газеты.

   Я принялась перебирать смятую бумагу.

   – Действительно!

   Девчонка вцепилась мне в запястья.

   – Ах ты, падла! Сперла товар.

   – С ума сошла?!

   – Вовсе нет! Нашлась, самая хитрая. Решила нас на сто кусков кинуть!

   – Не мели чушь, – огрызнулась я и попыталась вывернуться из ее маленьких, цепких, как у обезьянки, рук. Но девушка держала меня мертвой хваткой.

   – Ну-ка, погоди!

   Из кармана крохотных джинсовых шортиков словно по мановению волшебной палочки появился мобильный.

   – Послушай, – миролюбиво сказала я, – включи мозги, если они у тебя, конечно, есть. Предположим, я и в самом деле унесла героин, ну зачем бы тогда явилась сюда с пустой кошелкой? Между прочим, от Шереметьева до Косинской улицы почти два часа пилить, ты меня рано не ждала, было время испариться. К чему сюда-то являться? Товар, скорей всего, ском-муниздил тот смуглый парень, который вез посылку из Индии.

   – Он вне подозрений, – выплюнула девчонка, поднося к уху мобильный, – ездит пятый год, и все тип-топ, а вот ты, голуба, первый раз взялась!

   – Да зачем сюда приезжать с пустой сумкой?!

   – Эй, Треш, – заорала девчонка, – п…ц, товар с…и, эта м…а заявилась с е…и газетами. Что? Ага, ясненько, да, да, да, так и передам!

   Красная от гнева, она швырнула мобильник на пол и заявила:

   – Спрашиваешь, зачем сюда сумину волокла? Хитрой быть хотела! Думала козой прикинуться! Ничего не знаю, ни о чем не ведаю, сумочку притащила, давай «зелень» и распрощаемся. Только облом вышел. Мы про тебя все знаем! Придется тебе у муженька сто тонн попросить и отдать Трешу.

   – У какого мужа? – стала заикаться я. Только не хватало сейчас втянуть в это дело Куприна, мало мне не покажется!

   – Хватит, – просипела девчонка, – ты что, и впрямь считаешь, будто Треш лишь один твой ник знает? Слушай, Лилит, ты – Лидия Анатольевна Ферганова, проживаешь на Сиреневом бульваре, в доме двадцать три. Муж твой – Николай Петрович Ферганов – имеет неплохой бизнес, денежки домой тугими мешочками таскает. Только тебя не устраивает семейное положение. Половина баб скосорылится от зависти, узнав, что ты не работаешь, имеешь полно хрустиков и занимаешься лишь своей придурочной собачкой. Но ты телка шебутная, вот и завела себе любовничка, Витьку Корниенко, наделала долгов и решила подзаработать. Все про тебя известно, голуба! Теперь, если не хочешь, чтобы до мужа дошел рассказ про тебя и Витьку, ищи сто кусков. Мы люди честные. Нам больше, чем товар стоит, не надо. Собирались, правда, продать и наварить, да хрен с тобой. Гони бабки! Или верни героин.

   Я почувствовала легкое головокружение. Вот беда. Получается, что я втравила совершенно незнакомую мне Лидию Анатольевну Ферганову в дикую историю.

   – Так сразу не могу, – забормотала я, – дайте подумать, деньги большие.

   – Возьми у мужа!

   – Не даст, и потом, как я объясню, зачем мне такая куча баксов?

   – Ну, – протянула девица, – возможны варианты, мы с Трешем готовы пойти тебе навстречу.

   – Как тебя звать? – я решила наладить контакт.

   – Джуманджи, – не моргнув глазом, представилась пакостница, – вот что, Лилит, скажи своему благоверному, что тебе бабушку надо привезти в Москву, родственницу одинокую, пусть ей квартиру купит.

   – Но… Откуда я возьму старушку?

   – Не твоя печаль, уговоришь мужа, предоставим бабуську, поможем.

   – Дайте подумать! – взмолилась я. – Ну не могу я так сразу, мозги отключились! Джуманджи глянула на часы.

   – Времени тебе до часа ночи. Выйдешь в чат и свяжешься с Трешем. Не вздумай убежать.

   – Мне некуда.

   – Вот-вот. И помни: о тебе все известно, Лилит! Вымолвив последнюю фразу, Джуманджи противненько засмеялась и почесала нос. На одном из пальцев у нее виднелась белая полоска – очевидно, девица сняла с руки кольцо.

   – Ступай себе, – велела она.

   Я выскочила на улицу и, не разбирая дороги, кинулась к метро. Надо немедленно потолковать с Лидией Анатольевной.

   Я нажала на звонок.

   – Кто там? – донеслось из стены.

   – Виола Тараканова.

   – Кто?

   – Меня вызывала Лидия Анатольевна.

   – Минуточку.

   Послышался легкий шорох, потом другой женский голос спросил:

   – Вы ко мне?

   – Мне нужна Лидия Анатольевна Ферганова.

   – Слушаю.

   Я обозлилась. Она что, предполагает беседовать со мной через дверь?

   – Откройте, пожалуйста.

   – Зачем?

   – Нужно встретиться.

   – Я с вами незнакома, – не сдалась тетка, – дверь не открою, говорите так или уходите. Станете названивать, нажму тревожную кнопку, и вас заберут в милицию.

   – Откройте, я не причиню вам вреда.

   – Убирайтесь.

   Понимая, что разговор зашел в тупик, я рявкнула:

   – Не идиотничайте! Лучше посмотрите внимательно на экран видеофона. Разве я похожа на бандитку? Если не впустите меня, то, естественно, я не стану настаивать и уйду, но вас тогда ждут крупные неприятности. Треш знает про Виктора.

   – Не понимаю, – дрожащим голосом начала Лидия Анатольевна, но я перебила ее:

   – Чат… «my.ru», разговор по «аське» с Трешем в отношении кое-какой услуги. Сколько он вам пообещал?

   Загремели замки, и на лестницу выскочила прехорошенькая блондиночка в коротком халатике-распашонке, открывавшем красивые, стройные ножки.

   – По-моему, вы сумасшедшая, – гневно сверкая большими голубыми глазами, сказала она, – несете чушь! Я улыбнулась.

   – Почему тогда вы не вызвали милицию, а открыли дверь? Вам не следует меня бояться, давайте поговорим. Вы дома одна?

   – Нет, конечно, – звенящим от напряжения голосом сообщила красавица, – во-первых, в квартире горничная и два охранника, во-вторых, муж в кабинете, в-третьих…

   – Шесть вооруженных до зубов омоновцев, парочка Джеймсов Бондов, установка «град» и зенитно-ракетный комплекс, – хмыкнула я, – ну не врите так глупо. Нам действительно надо срочно переговорить в укромном уголке. Вам грозит нешуточная неприятность, которую, к сожалению, спровоцировала я.

   Лидочка бросила быстрый взгляд на камеру и понизила голос:

   – Вы кто?

   – Журналистка и писательница Виола Тараканова.

   – Не слышала о такой. Я вздохнула.

   – Ну, пока мое имя не слишком на слуху, я написала лишь два детектива. «Гнездо бегемота» и «Скелет в шкафу».

   – А вот не брешите-ка, – заявила Лида, – я читала эти книжки-то, их автор Арина Виолова!

   Я почувствовала прилив гордости. Ну надо же!

   – Вы переверните книгу, там на задней обложке моя фотография помещена.

   Не говоря ни слова, Лида исчезла в квартире. Я прислонилась к косяку. Не прошло и пяти минут, как дверь распахнулась и улыбающаяся хозяйка потрясла ярким томиком.

   – Ну и ну! Кому сказать – не поверят! Автограф дадите? Идите, идите, вам чай или кофе? Хотите пообедать? Катька вкусно готовит.

   – Большое спасибо, есть не хочется, а вот чаю с удовольствием.

   Меня провели в гостиную и торжественно усадили за овальный стол, с которого почти до полу свисала кружевная скатерть цвета ряженки. В мгновение ока появились две хрупкие чашечки, изящный чайничек, коробочка конфет «Моцарт» и вазочка с печеньем. Лидочка продолжала радостно щебетать:

   – Ну никогда не встречалась с писателями! Надо же! Сама Арина Виолова и у меня дома!

   Мне очень не хотелось портить ее радужное настроение, но делать было нечего. Выпив удивительно вкусный, отлично заваренный чай, я набрала побольше воздуха в легкие и начала:

   – Вчера я вошла в чат «my.ru»…

   Чем дольше я говорила, тем сильней бледнела Лидочка, в самом конце она прошептала:

   – Господи, что же вы наделали! Ну зачем прикинулись мной!

   – Я не думала ни о чем плохом. Случайно вышло. Хотела вызвать Треша на разговор, а он сразу принял меня за вас. Вы ведь и раньше общались?

   Лида кивнула.

   – Да, в чате. Знаете, как в сети болтают, все растрепать могут. Я познакомилась с девчонкой. Она жаловаться стала, что муж намного ее старше, запер дома, а мой…

   Лидочка схватила край кружевной скатерти и, комкая ее, стала исповедоваться.

   Ей всего двадцать три года, за плечами только школа да учеба в модельном агентстве «Рашен старз». Неизвестно, какая бы модель получилась из Лидочки, поработать ей так и не удалось, потому что на первом же показе в нее влюбился солидный, богатый человек Николай Ферганов. Коля сначала красиво ухаживал, а потом предложил руку и сердце. Девятнадцатилетняя Лидочка заколебалась. С одной стороны, жизнь еще и не начиналась, связывать себя не хотелось, появятся дети, испортится фигура… С другой стороны, на нее налетели подружки.

   – Ты, Лидка, ваще дура, – в один голос твердили «вешалки», – может, такая удача только один раз в жизни и выпала!

   – Другие мужики найдутся, – легкомысленно заявила Лида. – Коля старый, тридцать пять стукнуло, да и не нравится он мне!

   – Привыкнешь, – сурово заявила Инесса Радова, – а насчет мужиков… Их тут и впрямь тучи, только что-то жениться никто не спешит. Проводят с нами время, а в супруги других берут. Не упусти удачу!

   Под давлением общественности Лидочка дрогнула и пошла в загс. Первые полгода семейная жизнь текла беззаботно. Несостоявшаяся моделька носилась по магазинам, скупая все, на что падал взгляд. Потом заниматься безудержным шопингом надоело. Муж целыми днями ворочал бизнесом, таких понятий, как выходные и праздники, для него не существовало. Лидочка изнывала от скуки. Она попыталась было снова выйти на подиум, но супруг категорично сказал:

   – Нет.

   Еще год Лида провела, как в анабиозе, спала до полудня, много ела, смотрела телевизор, толстела и от скуки устраивала истерики мужу. В конце концов Николай сообразил, что жену следует чем-то занять, и отправил ее учиться в Академию киноискусства. Согласитесь, жена-артистка – это круче, чем жена-манекенщица.

   – Получишь диплом, – наметил он перед Лидой перспективы, – я проспонсирую какой-нибудь фильм, сыграешь в нем главную роль.

   Лидочка с жаром взялась за учебу. Вернее, ей нравилось не сидеть за учебниками, а весело проводить время с сокурсниками, ходить в кафе, участвовать в капустниках, гулять по Москве. Николая никогда не было дома, и Лидуша перестала ощущать себя замужней дамой, скорей она воспринимала супруга как родственника, ну, к примеру, богатого дядю. А потом к ней пришла любовь. В роли Ромео выступил четверокурсник Витя, местный красавец и Рязанова.

   Неревнивый муж абсолютно спокойно реагировал на заявления супруги типа:

   «Приду поздно, у нас репетиция». Или: «Поеду к подруге готовиться к экзаменам».

   Парочка забросила учебу и шлялась по кабакам. Ели и пили на деньги Лидочки, у Вити в кармане бренчали считаные копейки. Потом им надоело таскаться по общественным местам, захотелось иллюзии собственного дома, и Лидочка сняла квартиру. Теперь к Николаю она прибегала только ночевать, а через пару месяцев стала задумываться о разводе. Но тут Коля улетел на целых три месяца в Америку, у него затевался невероятно выгодный контракт с заокеанскими партнерами. Лидуся уволила прислугу, чтобы та не шпионила за хозяйкой, и переселилась на съемную квартиру к любимому Витеньке. Через месяц стало понятно: она фатально ошибалась. Во-первых, кончились деньги, а Лидочка не привыкла себе ни в чем отказывать. Питаться кефиром и одеваться в секонд-хенде забавно ради приключения, но постоянно так жить унизительно. Во-вторых, Витька целый день лежал на диване и попрекал «жену»: не постирала рубашки, не сварила обед, плохо заварила чай. Лидочка, приученная к тому, что всю работу по дому выполняют наемные люди, сначала пыталась вести хозяйство, а потом возмутилась:

   – Сам себе брюки гладь!

   Разразился скандал со взаимными упреками, слезами и хамскими криками. Лида схватила чемодан и была такова. Она тихо радовалась, что не совершила глупости, не объявила мужу об уходе, а проделала все тайно. Коля теперь казался ей лучшим из супругов. Лидочка наняла новую домработницу, записалась в кружок вязания и осела у телевизора. В институт, чтобы не столкнуться с Витькой, она не ходила. Впрочем, весной бывший любовник должен получить диплом и исчезнуть из жизни Лиды.

   Вернулся Коля, померил жутковатый свитер с вытянутыми петлями и расцеловал жену. Жизнь вновь налаживалась, но неожиданно возникла неприятность. Позвонила незнакомая девушка и заявила:

   – С тебя десять тысяч баксов.

   – За что? – подскочила Лида.

   – Приезжай на Манежную площадь, в кафе «Рондо», узнаешь.

   Лида поспешила по указанному адресу, встретилась с отвратительно толстой, черноволосой и усатой бабищей, которая показала ей парочку фото. Витя и Лидочка обнимаются на фоне красиво цветущей яблони, а вот и вовсе раздетые…

   – Это что… – испуганно пробормотала неверная жена.

   – Десять тысяч гринов – и негативы твои, – ухмыльнулась толстуха, – даю на раздумье неделю. Прикинь, как твой муж обрадуется, увидев картинки. Ей-богу, сумма невелика.

   Лидочка в полной панике приехала домой. Николай мог дать десять тысяч, не моргнув глазом, попроси жена купить ей колечко, часы или эксклюзивную шубку. Но он, естественно, удивится, узнав, что такая сумма понадобилась ей на карманные расходы. Взять в долг? Не у кого.

   Лидочка просто сломала голову. От полной тоски и безысходности она поделилась бедой со своей подругой по чату секретом. Лидочка совершенно не рисковала. О ней не было ничего известно, кроме ника Лилит. Впрочем, и она не знала настоящего имени девчонки, просто знала ее ник Мимоза и болтала с ней в чате около месяца. Лидочка любила бродить по сети, но чат «my.ru» был лучшим, там собирались прикольные собеседники. Уезжая к Вите, Лида прихватила ноутбук и по вечерам убегала в «паутину». Кстати, Витька был недоволен, он не умел пользоваться компьютером и считал походы в чат идиотской забавой. Мимоза появилась в «my.ru» не так давно, недели за две до разрыва Лиды и Витьки, но успела стать для разочарованной любовницы жилеткой, куда можно смело плакать, не боясь, что слушательница воспользуется полученной информацией.

   Естественно, Лида тут же рассказала Мимозе о шантажистке, и виртуальная подруга написала в ответ:

   «Погоди, могу помочь».

   «Как?»

   «Тебе нужны десять тысяч?»

   «Очень».

   «Есть человек, Треш, приходит сюда после часа ночи, вызови его в приват, скажи, что от меня, он даст заработать».

   «Что делать?»

   «Не знаю».

   Лидочка едва дождалась урочного времени. Треш спокойно пообещал:

   «Есть возможность. Отвезешь товар – получишь бабки».

   «Какой товар?» – решила уточнить Лида.

   «Дурь», – ответил Треш, – не боись, дело налажено. Не ты первая".

   Лидочка испугалась. Наркотики – это серьезно.

   «Я подумаю», – ответила она.

   «Только не тяни, – предупредил Треш, – завтра в час дай ответ, не захочешь – другой побежит. Мне лишние курьеры не нужны. Ради Мимозы согласился».

   Весь следующий день Лида провела в дикой тревоге, да еще вечером, около десяти, на ее мобильный позвонила шантажистка и напомнила:

   – Счет идет, осталось три дня.

   Ощущая себя тараканом, над которым навис ботинок, Лидочка вошла ночью в чат и написала:

   «Я согласна, куда ехать?»

   «На…» – начал Треш, и тут связь прервалась.

   Лидочка попыталась еще раз выйти в Интернет, но попытки срывались одна за другой. Сначала не налаживалась связь с провайдером, потом комп заморгал и погас. Похоже, что он совсем сломался. Лидочка от злости чуть не разбила монитор. Ну бывает же такая фатальная невезуха! Именно в тот момент, когда ей начали сообщать самую нужную информацию, проклятая консервная банка надумала скончаться!

   Решив завтра же попросить у мужа новый компьютер, Лидочка отправилась в кровать. Утром произошло непредвиденное событие.

   Едва проснувшись, Лидуся увидела на тумбочке букет алых роз и прислоненный к нему конверт. Ничего не понимая, она развернула письмо.

   «…Дорогая Лидуся, заинька моя! Извини, не стал тебя будить, хотя очень хотел поздравить лично. Но ты так сладко спала, что я решил отложить поцелуи до вечера. Поздравляю с годовщиной нашей свадьбы. Я очень люблю тебя и счастлив. Ей-богу, не знал, что тебе подарить. Не слишком-то сведущ в дамских штучках. Поэтому решил: купи сама, что пожелаешь. Машину, шубу, колечки. На счету двадцать тысяч, если не хватит – доложу. Твой мохнатый мишка».

   Лидочка посмотрела на новенькую карточку VISA, выпавшую из открытки, перечитала письмо и разрыдалась. Нет, ее Коля самый лучший, нежный, внимательный, чудесный… Никогда больше она не станет ему изменять. Всучит деньги шантажистке, пусть та подавится, и заживет спокойно.

   – И ты отдала десять тысяч? – поинтересовалась я.

   – Еще нет, – покачала головой Лида. – Эта дрянь должна послезавтра звонить. С Трешем я, естественно, соединяться не стала, в чат «mу.ru» больше никогда не пойду. Думала, все отлично, но теперь появилась ты! Что же теперь делать, а?

   – Погоди, – забормотала я, – сейчас придумаем. Твой муж когда приедет?

   – Поздно, является около двух, как правило.

   – Это хорошо, – протянула я, – жди меня у себя в полночь, станем играть с Трешем в кошки-мышки.

   – Ой, не надо, – испугалась Лида.

   – Не бойся, мы прижмем ему хвост, – пообещала я, – но для этого надо встретиться с парочкой людей. Ну-ка, пусти меня к телефону!

   Первый звонок я сделала одному из приятелей Куприна, Андрею Протасову. Андрюшка работает в отделе, который занимается наркотиками, и может пролить свет на кое-какие загадочные обстоятельства.

   – Протасов, – гаркнуло из трубки.

   – Добрый день.

   – Слушаю, – голос звучал по-прежнему сурово.

   – Андрюш, это я, Виола, жена Олега Куприна.

   – О-о, привет великим писателям!

   – Ладно тебе издеваться.

   – Вовсе нет, я всерьез, моя Ленка от твоего «Гнезда бегемота» в восторге.

   – Слышь, Андрюш, помоги.

   – Случилось что-то?

   – Нет, надо посоветоваться, – у меня в новом романе ситуация крутится вокруг наркотиков.

   – А ты напишешь на первой странице: «Консультант майор Протасов А. М.»? – заржал приятель.

   – Обязательно.

   – Тады приезжай.

   – Куда?

   – Ко мне.

   – Нет, не хочу, чтобы Олег знал.

   – Почему?

   – Он издевается надо мной, говорит, ерунду пишу. Вот хочу с тобой проконсультироваться, чтобы чего не напороть, а Куприну не скажу, пусть думает, что сама такая умная.

   Андрюшка захихикал.

   – Лады, дуй на улицу Поликарпова.

   – А там что?

   – Квартирка хитрая, – веселился Андрей, – будем встречаться как мент и информатор, в условиях полнейшей секретности. Пиши.

   Я схватила ручку и записала адрес.

   Андрюшка распахнул дверь и хохотнул:

   – Дуй по коридору непосредственно в кухню. У меня кофе есть.

   Если сказать честно, я терпеть не могу растворимый суррогат. К благородному напитку, получаемому из зерен, он не имеет никакого отношения. Но Андрюшка с такой радостью тряс банкой «Нескафе», приговаривая:

   – Глянь-ка, чего для тебя купил, – что я не посмела отказаться.

   С первого взгляда на крохотную кухоньку становилось понятно, что здесь не готовят обедов. Над не слишком чистой раковиной висела металлическая корзиночка, в которой стояли две чашки, одна тарелка и одноразовые пластиковые стаканчики, которые кто-то, пожалев выбросить, решил помыть и использовать второй раз. Плита тут была двухконфорочная, зеленые занавески совершенно не сочетались с темно-синей клеенкой, посудное полотенце отсутствовало, а на подоконнике стоял чайник, не электрический, эмалированный, с отбитой эмалью, ядовито-желтого цвета, смахивающий на старого гуся. Андрюшка вскипятил воду, развел кофе и принялся ругаться:

   – Ну народ, шакалы прям. Ведь купил сюда пряников, печенья, чтобы людей угощать. Так все слопали, один сахар оставили!

   – Мне не хочется есть, спасибо, – ответила я, помешивая темно-коричневую жидкость.

   Ей-богу, так противно пахнет, что и пробовать неохота.

   – Дело не в этом, – злился Андрюшка, – нехорошо, когда только один покупает, а остальные жрут. Ну, выкладывай, что там у тебя.

   Я насыпала в «Нескафе» сахар, может, сладкое это пойло не будет таким гадким?

   – Понимаешь, я придумала сюжет для небольшой повестушки, но там дело вертится вокруг наркотиков. Боюсь наврать чего…

   – Весь внимание, – заявил Андрюшка и вытащил сигареты. Если в ментах и есть что хорошее, так это их умение слушать. Олег никогда не станет прерывать собеседника, даст выговориться до конца, уточнит:

   – Это все?

   А потом засыплет вопросами. Андрюшка тоже абсолютно молча ждал, пока я все расскажу, и только затем заявил:

   – Ну, в отношении компьютеров ничего тебе сказать не могу. С этим следует обращаться к Петьке Рогову. Я только пасьянсы раскладывать умею. Что же касается наркотиков… Тут полно серьезных ошибок.

   – А именно?

   – Действительно, очень часто курьеров нанимают, так сказать, со стороны. Используют людей, не связанных с наркоорганизацией. Такой, даже если и попадет в руки милиции, ничего не расскажет. Максимум, что сообщит: место, где получил товар, да опишет внешность того, кто отдавал сумку. Только, сама понимаешь, толку от этих сведений грош. В курьеры стараются нанять людей, которые должны вызвать наименьшее подозрение: ну, допустим, женщину с грудным младенцем, ребенка лет двенадцати, старуху.

   – И они соглашаются?

   – Не перебивай, – рассердился Андрюшка, – слушай внимательно, запоминай свои вопросы, потом задашь! Еще как соглашаются! Правда, иногда бывают «слепые» курьеры.

   – Господи, – всплеснула я руками, – ну ни за что бы не подумала! Человек ничего не видит, а берется за такое дело!

   Андрюшка хмыкнул.

   – Ну, Вилка, нельзя же начинать писать книгу и не иметь никакого понятия о предмете! «Слепой» курьер – это отнюдь не тот, кто лишен зрения. Так называют людей, которые не знают, что везут наркотики.

   – Это как?

   – Да просто. Ну попросил тебя приятель: «Вилка, будь другом, летишь в Москву, прихвати для моего друга посылочку». Возьмешь?

   – Конечно, если она не слишком большая.

   – Попросишь, чтобы развернули пакет и показали содержимое?

   – Да нет…

   – Вот, и таких лохов, как ты, шеренги. Но не о них речь. Даже если и предположить, что этот Треш ищет курьеров через Интернет, то совершенно невероятно, что он отправляет новенького с большой партией товара. Курьера сначала проверяют на граммах, и вообще, для крупных поставок существуют иные каналы. Потом, десять тысяч долларов никто не заплатит за перевозку. Вернее, такую сумму могут отдать, но только в том случае, если человек обеспечивает безопасность цепочки: поставщик – курьер – получатель – барыга – дилер – покупатель. Курьер – маленькая шестеренка в машине наркоторговли. Десять тысяч баксов! Ты с ума сошла! Да ему цена две сотни, без тысяч! Ну и загнула! И уж совершенно непонятно, почему этой Лилит дали десять дней на поиски денег.

   – Как почему? Она должна добыть сто тысяч! Андрюшка снисходительно похлопал меня по плечу.

   – Милая ты моя, наивная незабудка! Если предположить, что товар исчез, а курьер прибыл с пустой тарой, то его никто никуда не отпустит. Сначала побьют от души, затем прикажут решать вопрос на месте – велят «подарить» квартиру или дачу. А если у бедняги ничего нет, просто убьют, чтобы другим неповадно было. Есть еще и другие огрехи. Придется тебе всю книжку переписывать.

   Я залпом опрокинула в себя отвратительную жидкость. От сахара кофе получился еще гаже.

   – Да уж, невесело. Андрюша развел руками.

   – Можешь, конечно, оставить все как есть, только на правду это будет похоже, как муха на крокодила. Хотя откуда людям знать… Ну, посмеется кое-кто, оставь, не переписывай! Я иногда детективы почитываю и дико веселюсь, в особенности на тех страницах, где написано, как следователь хватает государственную машину и мчится за преступником. Все брехня: и автомобиля не допросишься, и следователь…

   – Значит, на истину не похоже? – прервала я Андрюшку.

   – Угу, – кивнул тот, – впрочем, знаешь что?

   – Ну?

   – Сделай по-другому.

   – Как? – машинально спросила я. Честно говоря, разговор я поддерживала просто по инерции, все, что требовалось, уже узнала.

   – Предположим, в Интернете орудует шайка мошенников, – начал фантазировать Андрюшка, – никакими наркотиками они не торгуют, просто отлавливают лохов и дурят по-черному. Всовывают саквояжик якобы с «дурью», потом делают вид, что героин исчез, и начинают вымогать деньги. Вот тогда все становится на свои места. Ясно, почему десять тысяч пообещали, их никто платить-то не собирался. Понятно, отчего большую партию товара сразу переправляли, не было его в сумке.

   На секунду я замерла, потом заорала:

   – Андрюха! Ты гений! Именно так и обстояло дело! Все, извини, бегу, где моя сумка? Пока! Кофе был чудесный! Налетая от возбуждения на стены, я понеслась к выходу.

   – Ты сумасшедшая, – крикнул мне вслед Андрюшка, – долбанутая писательница!

   Я выскочила из подъезда, перевела дух и постаралась успокоиться. Интересно, отчего все окружающие меня люди так не любят литераторов? Чуть что, начинают дразниться.

   До метро было довольно далеко, но лезть в переполненный автобус и толкаться среди потных, злых людей не хотелось, поэтому я пошла пешком. Но не успела сделать и пары шагов, как раздался голос:

   – Девушка, вы не подскажете, как проехать к Беговой улице?

   Я повернула голову. На проезжей части стоял огромный, сверкающий, лакированный, похожий на троллейбус джип с затемненными стеклами. Водитель приоткрыл переднюю дверцу и выжидательно смотрел на меня. Выглядел он самым импозантным образом. Примерно сорока лет, но уже с сильной сединой. Весь вид мужика кричал об устойчивом финансовом положении. Льняной летний костюм, слегка помятый, никак не походил на вещи, которые висят на Черкизовском рынке. Несколько дней тому назад я уломала Олега и купила ему брюки из хлопка. Так вот они выглядят тряпкой, а те, что натянуты на водителе джипа, смотрятся, простите за каламбур, сногсшибательно.

   – Беговая улица перед вами, – пояснила я.

   – Но там вроде ремонт.

   – Да нет, есть проезд, недавно проходила мимо.

   – Там?

   – Нет.

   – А где?

   Вот ведь тупой какой! А может, просто от жары обалдел? Градусник зашкалил за тридцать, невероятная температура для июньской Москвы.

   Я подошла к джипу вплотную.

   – Сейчас чуть-чуть прямо, затем левее…

   – Ну спасибо, – улыбнулся шофер и швырнул мне на лицо мокрую тряпку.

   Я хотела было возмутиться и закричать: «Что вы делаете?» – но ноги подогнулись, тело стекло на асфальт. Последнее, что помню, это то, как сильные, просто железные руки втаскивают меня в пахнущее дорогими сигаретами кожаное нутро внедорожника.

   – Ну, красота ненаглядная, открывай глазенки!

   Я разлепила веки. Прямо надо мной навис водитель джипа.

   – Надеюсь, ты не ждешь, что я стану целовать тебя, словно спящую красавицу, – хмыкнул он.

   В моей голове будто работала кофемолка, рот раздирала зевота, и очень хотелось почесать нос, но сделать это простое действие было крайне затруднительно, потому что кто-то примотал крепко-накрепко все мои четыре конечности к стулу.

   – Никак не проснешься? – заботливо осведомился шофер. – Могу предложить холодный душ. Только, сама понимаешь, одну тебя туда не пустят, попрошу парней за банно-прачечной процедурой присмотреть, уж не обессудь, они молоды, с потенцией порядок, могут и не сдержаться. Так как, пойдешь мыться с моими мальчиками?

   – Где я?

   – У меня.

   – А вы кто?

   – Дед Пихто.

   – Имейте в виду, – дрожащим от ужаса голосом завела я, – вы избрали крайне неудачный объект для похищения.

   – Очень интересно, – процедил мужчина и, раскурив толстую сигару, выпустил струю тошнотворного дыма прямо мне в лицо, – пой, птичка, пой.

   – Во-первых, у нас нет денег, во-вторых, мой муж – майор милиции, да он, если я не вернусь домой, поставит на ноги всю Российскую Федерацию.

   Похититель расхохотался, но я решила не сдаваться.

   – А в-третьих, я очень, очень известная и знаменитая писательница Арина Виолова. Мною написаны такие книги, как «Гнездо бегемота» и «Скелет в шкафу».

   Седовласый отложил вонючую сигару.

   – Ну ты, мать моя, и горазда врать. И впрямь могла бы писакой стать, жаль, времени у тебя не будет.

   – Почему? – пролепетала я.

   – И деньги твои не нужны, можешь их себе в ., засунуть, – мурлыкал мужчина, – да и муж-ментяра, в наличии которого я сильно сомневаюсь, уже не поможет. Если хочешь пожить еще денек…

   – Я правда Арина Виолова!!!

   Мужчина взял мою сумочку и одним махом вытряс содержимое на стол.

   – Вот бабы! – восхитился он. – Сколько дряни таскают! Страх смотреть. Да ты брехушка, милочка. В паспорте написано – Виола Тараканова. Спору нет, имечко красивое, фамилия оригинальная, наверное, тебя люди сразу запоминали, но, согласись, Арину Виолову это мало напоминает. Понимаешь, кисонька, я не привык верить людям на слово, а тому, что вылетает из накрашенных ротиков, в особенности.

   Внезапно я успокоилась.

   – Позвоните в издательство «Марко». Арина Виолова – это псевдоним. Пусть вам скажут, как звучит ее настоящее имя. Еще можно купить книжку и посмотреть на обложку, там помещена моя фотография, жуткая, правда, но узнать можно.

   Похититель пару секунд не мигая глядел на меня, потом ухмыльнулся:

   – Что ж, уважаю тех, кто, несмотря ни на что, стоит на своем и борется до конца. Лады, посиди тут, рыбонька, не скучай, сейчас разузнаем, какая ты писательница! Маринина, блин!

   Он легко встал из кресла и вышел. Я, чувствуя, как противно сжимается желудок и мелко-мелко трясется сердце, принялась разглядывать комнату. Похоже, удрать отсюда не удастся. Я примотана к стулу. Правда, возле окна стоит огромный, словно аэродром, письменный стол, а на нем лежат острые ножницы. Нужно попытаться до них добраться.

   Дергаясь всем телом, я продвинулась около метра и остановилась. Даже если доскачу до стола, то как взять ножницы? Ладно, предположим, схвачу их зубами, но тогда возникает следующая проблема: как разрезать веревку. Руки-то завязаны за спинкой стула, а ноги зацеплены за ножки!

   Не успела я задуматься о дальнейших действиях, как в комнату быстрым неслышным шагом, словно голодный тигр, ворвался хозяин. Я вжалась в стул. Мужчина подошел к столу, схватил ножницы и мигом разрезал путы.

   – Простите, Виола Ленинидовна, произошла трагическая ошибка!

   – Ничего, – пролепетала я, растирая запястья, – сущая ерунда, со всяким случиться может, ну, перепутали объект, ерунда, ей-богу!

   – Скажите, вы сегодня ездили на Сиреневый бульвар?

   – Да.

   – Если не секрет, к кому и зачем?

   – Тут нет никакой тайны, – я пожала плечами, – там живет моя подруга, Лидочка Ферганова, она попросила подписать ей книги.

   – Ох, Виола Ленинидовна…

   – Мне больше нравится, когда меня не величают по отчеству!

   – Хорошо. Я – Николай Ферганов, Лидин муж.

   – Что?!

   – Вот именно. Вас принял за шантажистку, которая вымогает у моей жены деньги.

   – Вы знаете?

   – Конечно.

   – Поэтому и дали Лиде денег?

   – Да.

   – Ничего не понимаю! – в отчаянии воскликнула я.

   – Все просто, – спокойно заявил Николай, доставая новую сигару. – Вы позволите?

   – Вы только что дымили мне в нос! – не удержалась я. Николай улыбнулся.

   – Чай или кофе? А может, желаете перекусить?

   – Спасибо, аппетит исчез начисто, вот от чашечки «Липтона» не откажусь.

   Через несколько минут угрюмый, шкафоподобный парень в черном костюме поставил на маленький столик поднос и, хмуро поглядывая на меня, спросил:

   – Какие будут указания?

   – Никаких, Костик, отдыхай пока, – ласково сказал Николай.

   Потом он повернулся ко мне.

   – Думал, что изловил негодяйку. Хотел выяснить, кто автор затеи. Лида – дурочка, ее обвели вокруг пальца. Предполагаю, этот Виктор в доле.

   – Вы знали, что жена вам изменяет? Николай потер затылок.

   – Лидуша очень молода, годится мне в дочери, ну а если брать в расчет жизненный опыт, то в правнучки. Ничегошеньки она не видела вот и попалась на крючок к сладкоголосому мерзавцу. У меня на этого «артиста», с позволения сказать, целое досье собрано. Альфонс, живет за счет глупышек. Пользуется тем, что мужья тотально заняты, не могут проводить время со своими половинами, и начинает окучивать грядки. Лида у него не первая. Но в возникшей ситуации виноват я – предоставил девочку самой себе, не уделял ей должного внимания, вот и результат.

   – Лида считает вас лучшим из мужей, – быстро сказала я.

   – Да, – кивнул Николай, – это главный итог. Она сделала правильные выводы и никогда себе больше не позволит подобного.

   – И вы не расскажете ей, что в курсе дела?

   – Нет, конечно. Поэтому и подсунул деньги: пусть не волнуется, проблема решена. Но я не собирался прощать тех, кто затеял аферу. Домработница следит за Лидой, мои парни – за квартирой. Тут появляетесь вы. Сначала шепчетесь о чем-то с Лидушей, затем едете на улицу Поликарпова. Стопроцентно был уверен – передо мной если не сама шантажистка, то ее доверенное лицо. Сделайте одолжение, Виола, с какого боку вы причастны к этой истории?

   Я выпила чай и слегка расслабилась.

   – Хорошо, сейчас расскажу.

   Надо отдать должное Николаю. Слушатель он оказался такой же хороший, как Олег. Правда, иногда он сдвигал брови и крякал, но это было все. Когда рассказ иссяк, Николай покачал головой:

   – И муж, майор милиции, разрешает вам влезать в такие истории?

   – Он ничего не знает! А если до него дойдет эта информация, будет скандал, – вздохнула я.

   – Я бы Лидочку, узнав про такое, запер дома, – покачал головой Николай.

   – Ну мне-то не двадцать три года, – обозлилась я, – от супруга я материально не завишу, зарабатываю, между прочим, побольше Олега, и никакого права удерживать меня он не имеет. И потом, должна же я где-то брать материал для новых книг?

   Николай улыбнулся.

   – Всегда считал, что писатели в основном врут и получают за это деньги. Ладно, если не боитесь, тогда у меня есть план. Но надеюсь на ваше умение хранить язык за зубами, мне не хочется, чтобы Лида…

   – Поняла, – перебила я его, – излагайте.

   – Господи, – зашептала девушка, – как ты долго! Я прямо извелась вся.

   – Твой муж дома? – так же тихо спросила я.

   – Нет.

   – Когда придет?

   – Звонил недавно. Завтра появится, уехал на переговоры с клиентами.

   – Ночью? – я старательно изображала удивление.

   – Обычное дело, – вздохнула Лидочка, – бизнес не спит.

   – Ну отлично, включай компьютер.

   – Зачем? – испугалась Лида.

   – Пошли, пошли, ты хочешь, чтобы ситуация рассосалась, а Николай ничего не узнал?

   – Да.

   – Тогда вперед, открывай чат «my.ru», будем ждать Треша.

   Мерзавец отчего-то появился сегодня рано. Не успела Лида открыть нужную страницу, как мы увидели строчку: «К нам приходит Треш».

   "Треш, зайди в мою «аську».

   «Ща», – ответил мерзавец.

   Через секунду высветилось окно. Я оттеснила Лидочку и напечатала:

   «Деньги нашла, пришлось взять в долг. Дома держать боюсь, хочу отдать сегодня».

   Очевидно, у подлеца от радости, что он скоро станет обладателем ста тысяч долларов, затряслись руки, потому что в его ответе было сразу три опечатки:

   «Харашо. Пишит адрис».

   «Пишу».

   «Вяльцевский проезд…»

   «Дальше».

   «Дом четыре, во дворе трансформаторная будка. Там зайдешь внутрь. Отдашь Джуманджи».

   «Меня убьет током».

   «Будка не работает. Времени – час».

   «Могу не успеть».

   «Твои проблемы. Приезжаешь одна. Не вздумай обратиться в милицию. Имей в виду, за твоим домом следят».

   «В милицию – никогда».

   «Жду».

   Я вскочила на ноги.

   – Лида, выключай компьютер и дай честное слово, что больше никогда не пойдешь в этот чат. И вообще, будь поосторожней с Интернетом, не разбалтывай свои тайны.

   Девушка всхлипнула:

   – Вообще выброшу комп на фиг.

   – Ну, это уже слишком. Я поехала.

   – Погоди, а деньги? Ты где их возьмешь? Я улыбнулась и раскрыла сумку.

   – Мама! – взвизгнула Лидочка. – С ума сойти, тут и впрямь доллары. Целая куча.

   Потом она отступила в глубь коридора и испуганно спросила:

   – Что же получается? Теперь я буду должна тебе жуткую сумму?

   – Нет.

   – Ты хочешь подарить мне сто тысяч американских рублей? – недоумевала хозяйка.

   – О господи! Нет, конечно. Они ненастоящие.

   – Кто? – трясла головой Лида.

   – Успокойся, это «кукла». Сверху в каждой пачке несколько подлинных купюр, а посередине бумага.

   – Но Треш обозлится.

   – Не успеет.

   – Почему?

   – Можно, я не стану объяснять подробности?

   – Пожалуйста, – вцепилась в меня Лидочка, – умоляю, объясни!

   – Ну… Ты же знаешь, что я пишу детективы, – вдохновенно принялась врать я.

   – Ага.

   – Имею много знакомств в тех кругах, которые называют криминальными, – несло меня на волне лжи, – обратилась к браткам, вот дали «куклы», сейчас сообщу ребяткам адрес места встречи – и прощай, Треш.

   Лидочка села на стул.

   – Мама! А эти братки потом на нас не наедут?

   – Нет.

   – Ты уверена?

   – Абсолютно.

   – Почему они нам помогают?

   Я обозлилась. Вот ведь какая настырная!

   – Видишь ли, криминальный авторитет по кличке.., э… Дракула очень хочет прославиться, пообещала написать про него книгу. И вообще, не задерживай меня, время тикает.

   – Ясно, – дрожащим голосом проблеяла Лид очка, – можно мне с тобой?

   – Ни в коем случае, – отрезала я, – ложись спокойно спать, все. Завтра позвоню.

   Лидочка разрыдалась, я подхватила сумку и понеслась на улицу, где меня ждали раздолбанные, еле живые от старости «Жигули» с табличкой «такси» на ветровом стекле. Сидевший за рулем угрюмый парень Костя лаконично спросил:

   – Ну?

   – Порядок, – еле переводя дух, ответила я, – значит, так – Вяльцевский проезд, дом четыре, трансформаторная будка. Костя взял небольшую черную коробочку.

   – Михей, внимание, сначала адрес…

   Вяльцевский проезд спал. В доме номер четыре, девятиэтажной блочной башне, горело всего два окна. Тишина стояла потрясающая. Собачники уже отгуляли со своими питомцами, не было видно и подростков. Наверное, всех измучила жара и сейчас люди отдыхали от зноя.

   Костя припарковался и сказал:

   – Так, уезжаю, а ты действуешь по плану. Эх, жаль!

   – Что случилось? – спросила я, прижимая к себе сумку.

   – Да сериал сегодня начинается по телику по книгам Смоляковой, – мрачно сообщил парень, – поглядеть хотел, круто пишет, хоть и баба.

   Я выскочила из «Жигулей» и так стукнула дверцей, что эхо прокатилось по двору. Ей-богу, эта Смолякова везде, теперь еще и телесериал. Ладно, вот напишу новую книгу, и посмотрим!

   На двери трансформаторной будки висел замок. Я дернула за ручку, дверь мигом открылась. В лицо пахнуло затхлым воздухом. Воняло ужасно – очевидно, бомжи использовали будку вместо туалета.

   – Есть тут кто? – крикнула я.

   – Не ори, – донеслось из темноты, – принесла?

   – Да.

   Вспыхнул узкий луч фонарика.

   – Иди сюда.

   Спотыкаясь о битые кирпичи и доски, я, стараясь не дышать, побрела на зов. Перед глазами возникла ухмыляющаяся Джуманджи.

   – Показывай!

   – Вот, – протянула я сумку.

   Джуманджи посветила внутрь и схватила торбу.

   – Лады, считай, мы тебя простили. А теперь отдохни тут чуток.

   Я не успела ничего сказать, потому что в лицо ударила едкая струя. Глаза мигом наполнились слезами, в носу защипало, изо рта потекли слюни. На какое-то мгновение я ослепла, онемела и перестала дышать, но уже через секунду воздух, словно острый нож, ворвался в легкие. Никогда он не казался мне таким упоительным.

   Слезы, сопли и слюни продолжали течь по лицу. Я стояла, вытянув вперед руки, напряженно вслушиваясь в то, что творится снаружи, но на улице стояла все та же сонная тишина. Неужели люди Николая упустили Джуманджи?

   – Эй, Виола, жива? – донесся от двери абсолютно спокойный голос Кости.

   – Да, – прохрипела я, – вроде да.

   – Иди сюда.

   – Не могу.

   Послышался хруст. Это Костины сто килограммов дробили битый кирпич и стекла. В лицо ударил свет фонаря.

   – Она в тебя из баллончика пульнула, – без всякого удивления констатировал парень, – вот падла. Не боись, ща нос задышит. Сопли-то утри.

   Я рукавом блузки размазывала по лицу слезы. Константин укоризненно вздохнул, вынул из кармана рубашки белый носовой платок, пахнущий дорогим одеколоном, и сунул мне в руки.

   – Вы, бабы, только изображаете из себя невесть что, – констатировал он, – а платков-то никогда не носите! Двигай на улицу, легче станет, а то смердит здесь, без баллончика скореживает!

   Я выползла на улицу.

   – Где Джуманджи?

   – Так увезли.

   – Вы ее поймали?

   – А то, мигом.

   – И где она?

   – Николай Петрович ею займется. Пошли.

   – Куда?

   – Ведено тебя домой отвезти.

   – Но мне хочется знать…

   – Я человек маленький, – вздохнула стокилограммовая туша, – приказано доставить до квартиры.

   – Но…

   Костя посмотрел на меня исподлобья:

   – Сама пойдешь или отнести?

   – Но…

   Парень легко подхватил меня одной рукой и сунул в «Жигули».

   – Завтра с Николаем Петровичем побазаришь. Вот бабы! Сказано домой – значит, домой!

   Страшно усталая, злая, бесконечно чихающая, в измазанных невесть чем брюках, я вошла в прихожую и, тихо радуясь, что в доме стоит тишина, прокралась на кухню. Так, Олег, кажется, спит, сейчас ко мне никто с расспросами не пристанет, а утром всем будет некогда… Где же бутылка с минеральной водой, в горле просто пересохло.

   Но не успела рука открутить пробку, как вспыхнул свет и ледяной голос произнес:

   – Добрый вечер. Виола!

   От неожиданности я уронила пластиковую бутылку с боржоми и обозлилась.

   – Олег! Как ты меня напугал! Подкрался и рявкнул!

   – Где ты была? – хмурился муж, мрачно разглядывая меня.

   – Э.., по делам издательства…

   – До трех утра?

   – Как? Уже три? – фальшиво удивилась я. Олег ткнул пальцем в часы.

   – Представь себе. Кстати, твой прежний имидж понравился мне намного больше, чем сегодняшний. Брючки из блестящей материи, топик, дурацкие украшения и боевая раскраска лучше, чем грязные ноги, рваная блузка и заплаканное лицо. Отчего у тебя глаза, словно у кролика, больного конъюнктивитом?

   – Ну.., понимаешь.., как бы объяснить…

   – Словами, – сказал Олег и сел на табуретку, – просто словами. Отчего морда красная? Почему выглядишь так, будто ползала по стройке на коленях?

   – Э.., вечеринка посвящалась строителям…

   – Да?

   – Ага. А еще у меня началась аллергия.

   – На что?

   – Ну…э…

   – Не старайся, думаю, на меня.

   – Прекрати нести чушь, – вскипела я.

   Олег взял с подоконника газету и протянул мне.

   – Было очень интересно прочитать это.

   Я уставилась на разворот. "Московские тайны Арины Виоловой. Совсем недавно на литературном небосклоне ярко загорелась новая звездочка. Арина Виолова. Наш корреспондент встретился с писательницей и задал ей пару вопросов.

   – Мы о вас ничего не знаем…

   – Так мне и говорить не о чем. Живу одна, не имею ни мужа, ни родителей, ни детей. Я кошка, которая гуляет сама по себе.

   – Но ведь вы же не появились на свет в результате клонирования!

   – Нет, конечно. Мой отец, известный ученый, провел большую часть жизни в Африке…"

   Замирая от ужаса, я дочитала материал до конца. Полосу украшала фотография. Ярко размалеванная баба в слишком обтягивающем тощее тельце топике засовывает в рот кусок чего-то синевато-фиолетового. «Иногда Арина посещает африканский ресторан, – гласила подпись под отвратительным снимком, – она ест привычные с детства котлеты из обезьяны и вспоминает дни, когда была счастлива на Черном континенте».

   – И что скажешь? – поинтересовался Олег.

   Я только открывала и закрывала рот. Кажется, я потеряла дар речи.

   – Не знал про твои похождения, – абсолютно серьезно качал головой супруг, – однако как интересно! Африка, шашлык из бегемота, покойный папенька, диктующий романы. Прости, конечно, но отчего он набалтывает тебе в уши эту дрянь? Почему не пытается рассказать хорошую, серьезную вещь? И кто тогда Ленинид? По простоте душевной, я всегда считал его тестем. Он, конечно, не профессор, всего лишь уголовник со стажем, но ведь твердо встал на путь исправления, делает отличную мебель! Кстати, он обиделся, когда прочитал статью. Сказал: «Ну, ясное дело, мы писательницам в папашки не годимся!»

   – Замолчи, пожалуйста, – взмолилась я, – это пиар.

   – Уж объясни нам, темным ментам, что это за зверь такой? – кривлялся Олег. – Как ты сказала? Миар? Шмиар?

   – Пиар, – вздохнула я, – сокращение от английских слов «паблик рилейшенз». Реклама, грубо говоря, привлечение к себе внимания. Этим все звезды занимаются.

   – Зачем?

   – Ну… Чем больше о тебе говорят, тем охотней люди станут покупать книги, вырастут тиражи, с ними мой гонорар.

   – А.., а… – протянул Олег, – ясненько. Ты теперь станешь колотить посуду в ресторанах, бить по лицу официантов и есть мозги живой мартышки.

   – Не до такой степени. Пойми, я очень хочу стать знаменитой! Прямо жутко! Тебе, наверное, тоже будет приятно, все начнут говорить: вон пошел муж Арины Виоловой!

   Очевидно, последнюю фразу я сказала зря, потому что Олег перекосился и процедил сквозь зубы:

   – Всегда мечтал о такой славе! И потом, у тебя же нет мужа! Ты избавилась одним махом от меня и Ленинида, мы стали тебе, великой писательнице, не нужны. Ладно, пойду спать.

   Я вцепилась ему в плечо.

   – Милый, ну извини! Постарайся понять: я очень хочу пробиться, а для этого мне надо слушать сотрудников издательства. Они знают, как раскручивать имя.

   Олег сбросил мою руку, встал и, ничего не говоря, пошел к выходу. Я чуть не зарыдала от отчаяния. На пороге муж обернулся и спросил:

   – Тебе не приходило в голову, что добиться признания и популярности можно иным способом?

   – Каким?

   – Упорной, каждодневной работой. Напиши тридцать романов, как Смолякова, и станешь такой же знаменитой. Без труда не выловишь рыбку из пруда.

   Вымолвив последнюю фразу, Куприн ушел. Я от злости швырнула на пол свою любимую чашку, украшенную изображениями собачек, потом, рыдая, стала подбирать осколки. Ну что мне все тычут в нос Смоляковой?

   – Что надо?

   – Машина у подъезда.

   – Кто это?

   – Николай Ферганов. Если хочешь узнать детали, приезжай прямо сейчас, потом я буду занят. Константин ждет во дворе.

   Я вскочила с кровати и вздрогнула. Половина, на которой спит Олег, была аккуратно застелена. Очевидно, Куприн не на шутку обозлился на меня. Раньше ему никогда не приходило в голову убирать за собой одеяло и подушки, уходя на работу. Ладно, не станем сейчас думать о неприятностях. Олег посердится и перестанет, Лениниду надо купить пива и попросить Томочку испечь кулебяку с рыбой. Все уладится. Главное, что Николай расскажет мне сейчас суть аферы, я напишу книгу, ее издадут… Держись, Смолякова!

   Николай, свежий и отдохнувший, выглядел так, будто проспал не менее двенадцати часов.

   – Чихать перестала? – спросил он.

   – И кашлять тоже.

   – Ну и здорово. Чай? Кофе?

   – Лучше сразу рассказывай.

   Ферганов вытащил сигару.

   – Дело выеденного яйца не стоит. Треш и Джуманджи аферисты. Два юных подлеца, вернее, подлец и подлючка, которые решили заработать денежек. Уж очень хотелось «капусты» нарубить, но чтобы сразу. Мигом – миллион. Нетерпеливые такие. Опять же делать ничего не хотели. Эта Джуманджи вчера тут орала: «Нет у меня родителей, чтобы из грязи вытащить. Отец и мать – уроды, учителя в школе, копейки получают и тащатся. Жить-то как? За один поход в ресторан сто баксов оставить надо!»

   – А ты не ходи по кабакам, – прошипела я, – купи лапшу «Доширак» и кушай у телевизора. Быстро, калорийно…

   – Но девке-то хотелось красивой жизни, – вздохнул Николай. – И тут ее судьба сталкивает со студентом одного из кинематографических вузов Виктором Корниенко.

   – Это тот, который… Николай кивнул:

   – Да, абсолютно верно. Подобное притягивает к себе подобное, два сапога пара, горшок нашел крышку. Виктор Корниенко и Оксана Твердохлебова, так на самом деле зовут Джуманджи, живо смекнули, как им можно подзаработать. Самым древним способом. Виктор, смазливый внешне, еще и неплохой актер. Ему кажется, что Москва полна глупых, богатых женщин, которые начнут засыпать его за любовь ценными подарками: машинами, квартирами, загородными особняками. Вот юноша и начал охоту.

   Действовал он традиционно. Посещал клубы, где собираются богатые люди, назывался актером. Пару раз ему удалось познакомиться со стареющими дамочками и даже очутиться у них в постели. Но наутро оказывалось, что любовницы вовсе не собираются осыпать его золотым дождем сразу. Более того, букетов и подарков ждали они от него. Скорей всего, сумей Виктор удержать около себя скучающую богачку, он бы получил лакомые кусочки. Но любое дело требует первоначального вложения капитала, в данном случае следовало слегка потратиться, а главное – старательно исполнять все капризы тетенек. Но Виктору хотелось особняков сразу, наутро. Да и характер у него норовистый, вот «любовь» и заканчивалась, не успев начаться.

   И тогда у Оксаны возник иной, гениальный план. Виктор сменил круг общения, теперь он обратил внимание на людей бизнеса. Схема была проста. Сначала выбирался объект – дама из тех, что имеют деньги, – а потом начинался «разгон». Знакомство, улыбки, поход в театр… Виктор сделал кое-какие выводы. Далее появлялась шантажистка со снимками. Дама начинала метаться в поисках денег, и тут в Интернете отыскивалась милая Мимоза, которая сводила ее с Трешем. Удивительное дело, но женщины мигом попадались на крючок.

   – Все его любовницы пользовались Интернетом? Николай кивнул:

   – Да, Виктор специально выбирал таких. Подобных женщин очень много. Мужья работают с утра до ночи, а жена сидит в чате, ей не хватает общения в реальной жизни, вот и ищет его в сети. Виктор и Оксана считали, что раздача указаний через Интернет сделает их неуловимыми, и парень прежде, чем начать роман, всегда выяснял, имеет ли объект компьютер, любит ли лазить по чатам… Тех, кого не коснулся прогресс, просто не трогали. Схема мошенничества проста, как сапог…

   – Они предлагали бабам отвезти сумку с большим количеством наркотиков, а потом изображали, что героин исчез! – воскликнула я.

   Николай улыбнулся.

   – Именно так. Несчастная жертва начинала дергаться. Ее положению не позавидуешь. Куда ни кинь, везде тридцать восемь! С одной стороны, жмет шантажистка, грозящая рассказать все мужу, с другой – разъяренные наркодельцы, пугающие мучительной смертью.

   – И что, им платили? Николай присвистнул.

   – Представь себе, да! Пару раз негодяи получали неплохой куш, но потом удача отвернулась от них. Виктор нашел очередную «дойную козу», некую Любовь Боярскую, ту самую, про которую ты мне рассказывала.

   Я подскочила на кресле.

   – Но она же не была замужем. Николай кивнул.

   – Да, но у Любы были проблемы в бизнесе, она владела небольшим павильончиком, решила расширяться, назанимала кучу денег, сняла другое, более просторное помещение в надежде на то, что прибыль польется водопадом, и.., прогорела. Кредитор начал проявлять нетерпение, и тут появилась Мимоза с предложением поработать. Далее по отработанной схеме.

   – Непонятно, однако…

   – Что?

   – Зачем Виктор связался с женщиной, испытывающей финансовые трудности? Ведь он до сих пор тряс богатых тетенек, которые изворачивались, недоставали деньги., екая-то!

   – Виктор полагал, что у нее припрятана копеечка, – пояснил Николай, – думал, баба прибедняется. Ну посуди сама: живет в хорошей квартире, содержит пожилую мать, племянницу, дочку умершей сестры, ездит на джипе, открывает новый магазин, и нет денег? Вот он и решил тряхануть бабенку, но просчитался! Денег у нее в самом деле не было.

   – И тогда Виктор убил Любу! Как? Николай уставился на меня.

   – Что за чушь взбрела тебе в голову? Никого он не убивал.

   – Нет, – уперлась я, – ведь я рассказывала тебе про письмо! Николай начал ходить по кабинету.

   – Виктор и Оксана трусы. Такое дело, как убийство, требует определенной смелости. И потом, у них не было никаких причин убирать Любу. Да, дело сорвалось, жаль, конечно, но и только! Виктор и Оксана просто переключились на другой объект. Пойми, они чувствовали себя в абсолютной безопасности, пользуясь Интернетом. Хотя, между нами говоря, найти человека, скрывающегося в чате под ником, возможно. Правда, хлопотно. Но Виктор был уверен: Люба не сумеет разыскать его под именем Треш. Ну зачем ему ее убивать? Смысл какой? Без повода людей мочат только маньяки, а Виктор и Оксана вполне нормальны. Поняв, что вышел облом, они начали вскапывать другую грядку!

   – Врут!!!

   Николай спокойно сказал:

   – Виола, меня не обманывают, это просто невозможно. Я посмотрела в лицо Ферганова. Самая приятная улыбка растягивала его губы, казалось, он лучится радостью и добродушием, но уже через секунду стало понятно: это – американский «смайл», «чииз», а по-нашему – просто оскал, не имеющий ничего общего с приветливым смехом. В глубине глаз Николая плескался холод, и мне немедленно стало понятно: врать ему и впрямь невозможно.

   – Люба умерла своей смертью, – подвел итог Ферганов.

   – Нет!

   – Да. Простудилась и отъехала на тот свет.

   – Ее убили!

   – Почему? Зачем? Какая выгода от смерти неудачливой тетки, решившей в недобрый час пуститься в море бизнеса? – пожал плечами Николай. – Как бы тебе ни хотелось, но ничего загадочного в кончине Боярской нет!

   – Но моя интуиция подсказывает иное. Николай рассмеялся, на этот раз вполне искренне.

   – Странная вещь – бабская чувствительность. Ладно, хочешь дальше барахтаться в этой ситуации, семь футов тебе под килем.

   – Можно два вопроса?

   – Валяй.

   – А кто этот индиец, который привез товар? Смуглый парень с перстнем на мизинце?

   – Оксана. Небольшая коробочка с гримом – и тебя превратят в аборигена далеких островов.

   Я вспомнила белую полоску на одном из пальцев девушки и вздохнула.

   – Ты убил их?

   – Кого? – оторопел Николай.

   – Треша и Джуманджи.

   – Охота была мараться, – скривился Ферганов, – я – легальный бизнесмен. Да, имею службу безопасности, но киллеров в штате не держу.

   – Что с ними будет?

   – Полежат полгодика в больнице, – сообщил Николай. – Костя у меня человек горячий, не сдержался чуток. Вылечат сломанные руки-ноги и больше не станут заниматься рэкетом. Во всяком случае, я донес до их крошечных мозгов простую истину: добрый дядя Ферганов – исключение в этом жестоком, давно поделенном на квадраты мире. Если еще раз высунут морды из очка, им сломают шеи. Мои коллеги по бизнесу, случись с ними подобная история, не задумываясь, закопали бы парочку живьем в компостную яму. Знай, мол, с кем собрался иметь дело, олух! Небось они подумали: поставляет Ферганов одноразовую посуду в магазины и рестораны, да и сам такой же простой, как пластиковый стаканчик. Ошибочка вышла.

   Я молчала, мне неожиданно стало холодно и жарко одновременно. Внутри ворочался раскаленный желудок, а конечности тряслись в ознобе.

   – Ладушки, – иным тоном продолжил хозяин, – с тобой было приятно работать… Если бы я не знал, что ты писательница, позвал бы к себе на оклад. Мне как раз такая баба нужна для особых поручений.

   – Большое спасибо, – поспешила ответить я, – но вынуждена отказаться от лестного предложения.

   – Да я и не надеялся на согласие, – пробормотал Николай, изучая лежащие в коробке толстые сигары. – Сама Арина Виолова у меня на посылках! Слишком круто!

   Я с подозрением покосилась на Ферганова, но на лице Николая не было видно издевки: похоже, последнюю фразу он произнес от чистого сердца, если, конечно, способен на это.

   Не успела я оказаться на раскаленной улице, как из сумочки понеслась заунывно-противная мелодия. Дрожащими пальцами я выудила телефон.

   Не так давно решилась все-таки и приобрела мобильный аппарат, но пользуюсь им только в случае самой крайней необходимости, потому что десятидолларовая карточка Би

   Заканчивается, не успев начаться. И теперь у меня появился новый рефлекс: если сотовый «оживает» – случилось несчастье.

   – Что произошло? – нервно выкрикнула я. – Тамарочка, это ты?

   – А что должно произойти? – донесся до меня совершенно спокойный голос Федора. – Дуй в издательство. Я перевела дух.

   – Зачем?

   – На месте объясню, – рявкнул парень, – ноги в руки – и ходу, времени мало.

   Я побежала к метро. Ну что он еще придумал?

   – М-да, – пробормотал пиарщик, увидав меня, – так и знал! Носишься по городу в джинсах и футболке. Ладно, ступай переодеваться. Едем на тусовку.

   Я покорно пошла на выход. Ну зачем было заставлять меня прибрать сюда? Неужели нельзя нормально, по телефону, попросить: «Вилка, надень жуткие брючки!»

   Тут я остановилась. Вчера Кристина, хищно поглядывая на «фольговые» штанишки, начала жаловаться:

   – Договорились с ребятами пойти в парк, а нацепить нечего.

   – Надень белую юбочку, – посоветовала Тамарочка, – красиво и не жарко.

   – В таком одни идиотки ходят, – надулась Кристя. Следующие десять минут Томочка безуспешно пыталась уговорить ее на те или иные варианты, но та упорно твердила:

   – Нет, жуть!

   А потом, со слезами в голосе, заявила:

   – Никуда не пойду, лучше дома останусь! Ну и что? Целый месяц мечтала поехать в парк, и обломалось!

   – Можешь взять эти брюки, – спокойно разрешила я.

   – Bay, Вилка, супер! – взвизгнула девочка, но тут же погрустнела:

   – Но они без топика не смотрятся!

   – Забирай весь комплект, – хмыкнула я, – вместе с обувью, сумочкой, перстнями и медальоном!

   – Вилка!!! – взвыла Кристя и умчалась к себе примерять наряд.

   Так что сейчас серебряные брючки и красненький лоскутик на лямках гуляют в парке…

   Не успела я сообразить, что делать, как мобильный вновь заныл.

   – Ну и где ты? – сердито спросил Федор.

   – Домой бегу!

   – Зачем?

   – Так переодеваться!

   – О мама миа! Что за несчастье на мои седины! Топай назад, к Марине, одежда у нее!

   – Нет-нет, брюки и кофта…

   – Виола! В одном и том же два раза перед журналистами не показываются. Рысью к Маришке!

   На этот раз мне предложили белый костюм. Вещь вполне интеллигентную и уместную при жаре, если бы не некоторые детали. Костюмчик выглядел кургузым. Слишком коротенькая юбчонка заканчивалась «рваным» подолом, кофточка же была абсолютно прозрачной, приталенной и обтягивала меня словно вторая кожа. Я подошла к зеркалу и поняла, что выгляжу просто непристойно.

   – Да, – задумчиво пробубнила Марина, – что-то не так! Я обрадованно принялась расстегивать верхнюю часть.

   – Вот! – воскликнула девушка и протянула мне черный бюстгальтер.

   – Но костюм белый! – возразила я.

   – Надевай, – тоном человека, с которым бесполезно спорить, заявила стилистка.

   Через минуту она пришла в восторг:

   – То, что надо.

   Я опять глянула в зеркало и не нашлась что сказать. С ранней юности считала: под светлую одежду следует надевать белое белье. Но, видно, я безнадежно отстала в вопросах моды.

   Марина принялась колдовать над моим лицом.

   – Ну супер! Очень люблю маловыразительные от природы морды, на них такое нарисовать можно!

   Я не поняла, считать ли данное высказывание комплиментом, и решила перевести стрелку разговора на другие рельсы:

   – Почему нельзя появляться на людях дважды в одном и том же?

   – Потому.

   – Почему?

   – Не принято.

   – Но где же взять столько одежды?

   – В магазине, – промурлыкала Марина.

   – Это же разориться можно!

   – Многие бутики дают знаменитостям шмотки напрокат. Поносил пару часиков и вернул.

   – Да?

   – Ага. Пиар!!! Магазинам нужна реклама, а люди тупые, раз какая-нибудь фу-ты ну-ты нацепила драную юбчонку, то, будь уверена, через неделю после ее появления вся страна рванет в лавки, бутики и на рынки, чтобы отыскать подобную. Теперь возьми вот эту сумочку.

   – Но туфли-то красные!

   – И что?

   – А баульчик зеленый.

   – Ботинки и сумки одного цвета носят сейчас лишь безумные старухи, – отрезала Марина, – ступай к Федору, ты неотразима! Вся тусовка прибалдеет.

   – Куда мы едем? – поинтересовалась я после того, как Федор впихнул меня в угрожающе огромную иномарку.

   – Надень рождения Аси Юдиной, – сообщил парень.

   – А кто она такая?

   – Писательница.

   – Да? В первый раз слышу. Федор захихикал.

   – Аська выпустила в издательстве «Сафо» книжку «Моя жизнь с мужчинами». Неужели никогда не видела?

   – Что-то припоминаю. Журналистка, которая описала свои романы с известными политиками, актерами, художниками. Это она?

   Федор кивнул:

   – Именно.

   – Но книжка-то появилась лет семь-восемь назад, что она еще написала?

   – Ничего, – ответил Федор.

   – И ее считают писательницей? Парень хмыкнул.

   – Виола, тусовка – это своеобразный организм, грубо говоря, собрание людей, которые ничем не занимаются. Их работа – хождение по вечеринкам и разнообразным мероприятиям.

   – Не понимаю, – протянула я. Федор притормозил.

   – Мороженого хочешь?

   – Из крокодила? – испугалась я.

   – Нет, – ухмыльнулся пиарщик, – обычное, в вафельном стаканчике.

   Я открыла дверь.

   – Пошли.

   – Сиди, – рявкнул Федор, – сам принесу!

   Сунув мне в руки холодный конус, парень вздохнул:

   – Учить тебя и учить! Не царское это дело – самой к мороженщице гонять. На предложение откушать холодненького ты должна с капризным видом ответить: «Ну ладно…» – а когда я притащу угощение, нужно заявить: «Фу, я такое не ем! Где тирамису?»

   – Тира.., как?

   – Никак! – отмахнулся Федор. – Теперь о тусовке. Все те, кто кочуют с презентаций на дни рождения, а потом бегут в казино, на самом деле не лентяи. Ты так попробуй, потусуйся! По мне, уж лучше на службе сидеть, чем по фуршетам носиться, никакого здоровья не хватит. Но именно тусовщики делают моду. На всяческих мероприятиях полно журналистов, потом в глянцевых журналах и газетах появляются снимки. Люди покупают издания, разглядывают картинки и бегут в магазины. Всем охота иметь платье, как у киноактрисы. Для того чтобы засветиться в прессе, актеры, писатели, композиторы появляются на тусовках. Если о тебе пишут, следовательно, ты популярен. Раз популярен – получаешь много предложений от работодателей, соответственно, больше зарабатываешь. К походу на тусовку следует отнестись серьезно. Если какая-нибудь Ася Юдина заявит, что читает сейчас Арину Виолову, все мигом рванут в магазины и сметут тираж. Поэтому тебе придется шляться сейчас по вечеринкам, по тем, куда я велю ходить. Ясно?

   Я кивнула.

   – А на что они живут?

   – Кто?

   – Ну, например, эта Юдина. Если она выпустила несколько лет тому назад всего одну книгу, то небось давным-давно съела гонорар.

   Федор доел стаканчик и облизал пальцы.

   – Ну, Аська-то постоянно выходит замуж. Сейчас у нее в супругах числится бизнесмен. Впрочем, есть у тусовщиков и способ заработать. Многие готовы хорошо заплатить, чтобы на их вечеринке появилась, допустим, Юдина. Это сразу возводит банальную пьянку в статус светского раута. Опять же журналюги побегут, а каждому охота свою морду на полосе узреть.

   – И они ко всем ходят за деньги?

   – Нет, друг друга посещают бесплатно, профессиональный тусовщик обязан постоянно светиться, усекла?

   Я опять кивнула и уставилась в окно. Сама покупаю «ТВ-парк» и люблю разглядывать яркие фото со знаменитостями.

   – Эй, Арина, – ткнул меня Федор, – знакомься, Алик, он ведет вечер.

   Передо мной возник высокий мужик с красным потным лицом, одетый отчего-то в велосипедные шорты и ярко-синюю майку с надписью «Bay» на груди.

   – Ну же, Арина, – снова пнул меня под колени Федор, – дай дяде ручку.

   Алик схватил мою протянутую конечность своей противно-липкой ладонью, выудил откуда-то микрофон и, перекрывая вой патлатого парня, заорал во всю мочь:

   – Bay, с нами известная писательница, кумир миллионов, сама Арина Виолова.

   Никто даже не повернул головы в мою сторону. Продолжая вопить, Алик исчез в толпе.

   – По-моему, насчет кумира миллионов он загнул, – сказала я и повернулась к Федору.

   Глаза наткнулись на пустое место – пиарщик испарился. Я растерялась, что же мне делать тут одной, а? Вообще говоря, я с удовольствием бы поела немного. Где они добыли еду? Вон у толстой тетки в неимоверно розовых штанах такой привлекательный пирожок в руках.

   Рот наполнился слюной, голод набросился на меня, словно злая собака. Поколебавшись секунду, я тронула «розовые штаны» за плечо.

   – Простите, где взять пирожок?

   Тетка повернулась ко мне. Я едва сдержала неприличный возглас: «Вот это да!» Сзади женщина выглядела вполне нормально: сверху что-то похожее на футболочку, внизу брючки цвета взбесившегося поросенка. Несколько смелый вариант, если учесть, что объем бедер дамы явно превышает ее рост. Но спереди летняя маечка оказалась абсолютно прозрачной, и была видна огромная, потерявшая девичьи формы жирная грудь, больше похожая на вымя немолодой коровы. Правда, бюст был втиснут в ярко-красный лифчик, но общая картина от этого не менялась.

   – На столе всего полно, – приветливо улыбнулась тетка.

   – А где он?

   – Ты впервые тут? – поинтересовалась бабища.

   – Да.

   – Иди сюда, – велела «корова» и потащила меня сквозь толпу, бесконечно повторяя:

   – Привет, привет, здорово, как делишки, шикарно выглядишь…

   Скорей всего, моя провожатая была из завсегдатаев.

   – Вот, набирай, – велела она, подталкивая меня к длинному столу, – там закуски, здесь горячее. Чего стоишь? Действуй.

   – Спасибо, – промямлила я, – сейчас народ немножечко разойдется, и я возьму угощение… «Красный лифчик» расхохотался.

   – Откуда ты такая взялась? Тут клювом щелкать нельзя. Лезь скорей.

   – Ага, ладно, спасибо.

   – О господи! – тетка закатила глаза. – С подобными манерами уйдешь голодной. Стой тут. Значит, пирожки хотела?

   Я не успела ответить, потому что дама выхватила из большой стопки чистую тарелку и, выставив вперед угрожающий бюст, ловко ввинтилась между крупными мужиками, штурмовавшими бастион со жратвой.

   Чувствуя себя полной кретинкой, я прислонилась к стене. Ну куда подевался Федор? Совершенно не знаю, что тут делать!

   – На, – выскочила из толпы толстуха, – сделай одолжение, угощайся. Тут такие пираньи! Мигом все сожрут, ни крошечки не оставят, а что не влезло в желудок, в пакет сховают и домой оттащат! Уж извини, на свой вкус положила.

   Я мигом проглотила два крохотулечных пирожка и уставилась на нечто непонятное. Вроде комочек риса, внутри, похоже, рыба…

   – А это что?

   – Суши. Не ела разве?

   – Только слышала. Толстуха всплеснула руками:

   – Откуда ты взялась?

   – Из издательства «Марко», – я решила представиться, – Арина Виолова, писательница.

   – Нюся, – сообщила тетка, – вот и познакомились.

   – Я впервые на таком мероприятии.

   – Оно и видно, – засмеялась Нюся, – твоя наивность берет за желудок. Похоже, тебе тусовки не по душе, чего явилась-то?

   Я пыталась подцепить вилкой скользкий комок из риса.

   – Пиар! Велели мне появляться на сборищах для повышения продажности книг.

   Секунду Нюся смотрела на меня, потом принялась всхлипывать от смеха.

   – Арина, ты всегда говоришь правду?

   – А нельзя?

   – Только не здесь! На вопрос, почему приперлась на тусовку, отвечай: «Сама не знаю, надоело все до жути». Я наконец засунула в рот угощение.

   – Ну как? – поинтересовалась Нюся. – Вкусно? Вязкое нечто с трудом пролезло в пищевод.

   – Жуткая дрянь! Клейкая, противная, и, похоже, вместо начинки – сырая, несвежая рыба! Нюся сложилась пополам.

   – Ариша! От тебя скончаться можно!

   – А что? Тебе это нравится?

   Весело блестя слишком ярко накрашенными глазами, Нюся ответила:

   – По мне, так тоже отвратительно. Но ты должна восхищенно воскликнуть: «Ах, суши, обожаю, тащусь».

   – Почему? – недоумевала я. – Отчего не признаться честно, что салатик «Оливье», пирожки и шашлык намного вкусней японских угощений. Впрочем, может, их просто не умеют готовить в России?

   – И это верно, – вздохнула Нюся, – но на самом деле, что японцу здорово, то русскому смерть. Но говорить об этом на тусовке нельзя, вмиг сочтут отсталой. Знаешь, что меня вчера напугало до колик?

   – Ну? – поинтересовалась я, пробуя следующее яство: нечто, больше всего похожее на переваренные, сладкие макароны.

   – У Алки Трубниковой.., слышала про такую?

   – Нет.

   – Ладно, не важно. Она недавно побывала на каком-то богом забытом острове и весь вечер разорялась о том, как хороши засахаренные кузнечики и саранча в шоколаде. Прикинь, что станут подавать на сейшингах <Сейшинг – в данном случае: сборище (искаж, англ.).>, если Алке удастся ввести новую моду.

   Я передернулась. Нюся снова засмеялась.

   – Вот-вот, и меня переколбасило! Ладно, возьму над тобой шефство, ты мне понравилась.

   Я улыбнулась. Жутко одетая толстуха оказалась очень милой.

   – Спасибо, ты тоже ничего.

   – Давай дружить, – захихикала Нюся, – где твой совочек? Так, так, значитца, стоит задача торговли мордой…

   – Нюсенька, – раздалось за спиной. Моя собеседница развернулась и стала целоваться с лысым недомерком, облаченным в фиолетовые шорты из парчи.

   – Люсик! Шикарно смотришься!

   – Ах, Нюсенька, как ты похудела.

   – Ты мне льстишь, Люсик!

   – Нет, дружочек, талия – супер.

   Я перевела взгляд на то место, где у обычных женщин самое узкое место тела. Огромный бюст Нюси плавно перетекал в желеобразный живот. Если сейчас, по словам этого дядечки с немыслимым именем Люсик, она похудела, то что же было раньше? Страшно представить.

   – Кто это с тобой? – полюбопытствовал Люсик. Нюся прищурилась.

   – Как, ты не знаешь? Вся страна колотится в восторге от ее книжек! Знакомься. Моя лучшая подруга, писательница Арина Виолова.

   – О-о-о, – Люсик закатил глазки, – как же! Читал ваши романы. Но сейчас вас не узнал, по телику вы выглядите чуть иначе.

   Я принялась глупо улыбаться.

   – У вас есть собака? – неожиданно поинтересовался Люсик.

   – Да, Дюшка, девушка неизвестной породы.

   – Тогда я вам понадоблюсь, – оскалился Люсик и убежал.

   – Меня никогда не показывали по телевизору, – пробормотала я, – этот мужчина не мог видеть писательницу Виолову…

   – А он и не видел, – ухмыльнулась Нюся, – вот что, дай мне номер твоего мобильного.

   – Да, конечно, восемь, девять ноль три…

   – Немедленно меняй номер, – нахмурилась Нюся.

   – Почему?

   Новая подружка прислонилась к стене.

   – Он у тебя кривой, надо иметь прямой.

   – Но это дорого!

   – Если хочешь светиться в прессе, нужно потратиться!

   – Арина! Вот ты где! – воскликнул Федор. – Ну обыскался прямо! Ах, Нюсенька! Вы – само очарование! Нимфа среди козлов! Дозвольте к царской ручке приложиться!

   – Ты слишком неумело врешь, – кокетливо надула губки Нюся, – впрочем, как все вы, пиарщики. Значит, так! Арина теперь под моим патронажем, и тебе это не будет стоить ни копейки. Подруг я раскручиваю бесплатно. Ну, покеда, дорогая, жди звонка.

   Она клюнула меня в щеку и, подцепив под локоть тощего, долговязого парня, растворилась в гомонящей толпе.

   – Как тебе это удалось? – обалдело поинтересовался Федор.

   – Что ты имеешь в виду?

   – Как ты ухитрилась подружиться с самой Асей Юдиной? Немыслимое дело!

   – Так это она?!

   – А ты не знала? – вытаращился Федор. Я хотела было ответить: «Нет, конечно», но тут откуда-то налетела целая толпа людей с фотоаппаратами и затараторила:

   – Арина, улыбнитесь, дорогуша, сюда гляньте, повернитесь к нам.

   – Не разевай рот, – шипел Федор, – просто растяни губы, стань чуть боком, одну ногу выстави вперед, руку упри в бок. Наконец журналисты убежали.

   – Какая разница, как стоять и улыбаться, – наскочила я на парня.

   – Очень большая, – ответил тот, – если разинешь пасть, вместо рта на снимке появится черная яма, не повернешься чуть боком, будешь выглядеть как бочка с соляркой. Ну, Ася, молодец! Это она борзописцев прислала. Да, Виола, следует признать: ты оборотистая девушка, в первый раз на тусовке, а не растерялась. Ладно, пошли домой, задача выполнена, нас заметили. Впрочем, если тебе понравилось, оставайся, а я очень устал.

   – Пошли, – обрадовалась я.

   Мы выскочили на улицу и наткнулись на группу журналистов. Федор мигом обнял меня за плечи и начал улыбаться, но люди с фотоаппаратами смотрели в другую сторону.

   – Что там? – спросил мой спутник.

   – Да вот, – ответил один из парней, – в соседнем ресторане крутые чего-то не поделили, стрельбу подняли, в результате, похоже, образовалась парочка трупов. Теперь ждем, когда менты выйдут, может, скажут чего…

   В эту самую секунду из здания, расположенного в нескольких шагах от «Улыбки акулы», вышла группа хмурых, потных мужчин. Впереди с самым мрачным видом шествовал Куприн.

   – Олег! – закричала я, подпрыгивая.

   Муж остановился, на секунду по его лицу промелькнула улыбка, но уже через мгновение она исчезла, и он довольно сердито поинтересовался:

   – И что ты тут делаешь?

   – Вот, на тусовку пришла…

   – А-а-а, – протянул Куприн, – развлекаешься и, похоже, с кавалером.

   – Скажите нам, кого убили? – вмешался в разговор один из журналистов.

   – Без комментариев! – рявкнул Олег.

   – А откуда вы знаете модную писательницу Арину Виолову? – задала свой вопрос рыженькая девушка со слишком бледным лицом.

   – Вы у нее поинтересуйтесь, – скривился супруг. Я открыла рот.

   – Это мой… – но тут же осеклась. Что делать-то? По легенде, у меня нет и никогда не было мужа!

   – Это мой.., э.., ну, в общем и целом, если сказать прямо, не скрывая.., ну.., э.., а…

   Олег с ухмылкой смотрел, как я пытаюсь выкрутиться из щекотливой ситуации. Подождав чуть-чуть, он хмыкнул:

   – Ладно, Арина, все равно правды не скрыть! Я ее в свое время в тюрьму сажал!

   От негодования у меня потемнело в глазах. Ну, Олег, погоди!

   Ребята с фотоаппаратами и диктофонами ломанулись к Куприну, щелкая аппаратурой.

   – Поподробнее, пожалуйста.

   – Вы у самой Арины разузнайте правду, – как ни в чем не бывало заявил Олег и влез в свои старенькие «Жигули». Весь табор продажных писак кинулся ко мне.

   – Арина!!! Вы сидели!!! За что? По какой статье было предъявлено обвинение? Убили? Ограбили? Наркотики?

   Бледный Федор, без конца повторяя: «Без комментариев», впихнул меня в роскошную иномарку и быстро увез.

   Несколько перекрестков мы проскочили молча, потом парень внезапно припарковался и налетел на меня чуть ли не с кулаками.

   – Какого черта! Почему ты не рассказала про ходку?

   – Да ты чего! – замахала я руками. – Ничего такого не было! Он все выдумал!

   – Кто?

   – Да Олег, мой муж, майор Куприн.

   – Этот животастый мент твой муженек? – Федор чуть не выпал на проезжую часть.

   – И вовсе он не толстый, – обиделась я, – просто пиво любит выпить вечером, у телика!

   – Ну шутник, – покачал головой Федя, – надеюсь, его выступление не будет иметь шумного резонанса, нам такой пиар совсем ни к чему.

   – Он просто сердится, что я вынуждена ходить на всякие мероприятия, и вообще смеется надо мной, – стала я жаловаться.

   – Не расстраивайся, – похлопал меня по плечу Федор и завел мотор. – Сейчас раскрутишься, бросишь своего ментяру, найдешь, блин, академика или космонавта, жизнь только начинается…

   Я молча смотрела в окно. Мне абсолютно не хотелось разводиться с Олегом. И потом, может, вовсе и не надо становиться знаменитой? Жила же я как-то все годы, и ничего, была счастлива.

   – Как у вас дела, Виола Ленинидовна? – поинтересовалась Олеся Константиновна.

   – Прекрасно!

   – Новая книжка пишется?

   – Уже больше половины нацарапала! – бойко соврала я.

   – Замечательно! – воскликнула Олеся Константиновна. – Вы у нас в плане, надеюсь, не подведете.

   Я повесила трубку и рванулась к шкафу. Надо срочно продолжать поиски убийцы Любови Кирилловны Боярской. И сначала я подъеду в ее магазин «Твои грезы». Интересно, чем она торговала? И как звали женщину, у которой она брала деньги в долг… Инга Горская!

   Адрес лавки «Твои грезы» я узнала по платной справочной. Вернее, сначала по привычке я набрала «09» и услышала:

   – Информации о торговле у нас нет.

   – Что же теперь бесплатно можно узнать? – возмутилась я. – Ноль один, ноль два, ноль три?

   – Мы здесь ни при чем, – сухо ответила оператор и отсоединилась.

   Я устыдилась. Ну действительно, чем девушка из справочной виновата? И еще мне было очень интересно, чем же все-таки торговала Люба Боярская? Насколько я помню, Мария Григорьевна очень осуждала покойную дочь.

   Витрины магазина были закрыты непрозрачными жалюзи. Я испугалась. Неужели точка прекратила существование? Но дверь оказалась не заперта, на ней висело объявление: «Лица до восемнадцати лет не обслуживаются».

   Страшно заинтересованная, я толкнула дверь, вошла в просторный зал и огляделась. В стеклянных витринах лежали фаллоимитаторы всевозможных цветов и размеров. По стенам были развешаны плетки, ошейники и белье из кожи, чуть поодаль виднелись полки с косметикой и лекарствами, а по углам таращились резиновые куклы с разинутыми ртами: две негритянки, две белокожие и одна представительница монголоидной расы. Любовь Кирилловна Боярская держала секс-шоп.

   Две скучающие продавщицы кинулись ко мне со всех ног.

   – Что желаете? Мы получили интимную косметику. Есть необыкновенное средство от импотенции, просто капаете партнеру в чай, и мужчина превращается во льва..

   – Я из журнала.

   Продавщицы замолкли, словно налетели на стену, потом та, что постарше, поинтересовалась:

   – Из какого?

   – «Космополитен».

   – Ой, – захлопала в ладоши молоденькая, – я вас просто обожаю!

   – Позовите, пожалуйста, хозяйку, Любу Боярскую.

   – Ее нет, – переглянувшись, ответили продавщицы.

   – Ладно, – кивнула я, – позвоню Любе домой.

   – А зачем она вам? – поинтересовалась та, что помладше. Я вспомнила вчерашний поход на тусовку, наглых парней, размахивающих фотоаппаратами, нацепила налицо презрительную улыбку и процедила:

   – Деточка, госпожа Боярская мне абсолютно без надобности. Сейчас лето, информационных поводов мало, редколлегия решила, что можно и о вас тиснуть страничку-другую…

   – Инга, – подскочила молоденькая продавщица, – вот это суперски!

   – Будем знакомы, – улыбнулась вторая женщина. – Инга Горская, хозяйка магазина.

   – Да? – Я недоверчиво вскинула брови вверх. – Но госпожа Боярская уверяла меня, что точкой «Твои грезы» владеет она. Инга, сохраняя на лице улыбку, предложила:

   – Давайте выпьем кофе у меня в кабинете Танечка останется в торговом зале и будет обслуживать покупателей.

   В этот момент в секс-шоп вошла парочка Молоденькая продавщица с самым недовольным видом пошла в ее сторону.

   Налив в красивые чашечки отвратительный растворимый «Нескафе», Инга долго размешивала сахар, но потом все же решилась.

   – Люба умерла.

   – Да что вы! – Я изобразила крайнее изумление. – Под машину попала?

   – Нет, – покачала головой Инга, – простуда, потом воспаление легких, астма и.., все. Ужасно! Я целый месяц в себя прийти не могла. Мы ведь с детства дружили, в одном институте учились.

   – И магазин достался вам по завещанию? – решила уточнить я. – Честно говоря, мне это кажется странным. Вроде у Боярской имелись мать, муж, племянница… Отчего она оставила лавку вам?

   Инга опять включила чайник.

   – Мужа у Любы не было. Вернее, Любаня – вдова. Игорь умер буквально через месяц после свадьбы.

   – Ну надо же! – удивилась я.

   – Трагическая история, – покачала головой Инга. – Бедной Любочке патологически не везло в жизни. Во всем, просто девочка-неудача. Ну да это неинтересно.

   – Напротив! Расскажите.

   – Но чем «Космо» привлекает история чужих неприятностей? – резонно возразила Горская.

   – Я сделаю статью о зигзагах женской судьбы, – я принялась фантазировать. – Проиллюстрируем снимками вашего магазина, сообщим адрес…

   Инга пожала плечами:

   – Если хотите – слушайте, но, ей-богу, ничего особо примечательного.

   Родители Любочки Боярской были учеными. Папа, Кирилл Петрович, – врач, доктор наук, мама, Мария Григорьевна, – всего лишь кандидат, всю жизнь помогала мужу. Познакомились Боярские во время Великой Отечественной войны. Причем их первая встреча произошла при трагических обстоятельствах.

   В 1945 году молодой лейтенантик, так называемый заурядврач <Заурядврач Во время войны 1941 – 1945 гг. не хватало медиков и было принято решение сократить срок обучения в соответствующих вузах Выпускники не изучали теорию, только практику, и по сути являлись не врачами, а фельдшерами, но получали дипломы врачей>, был среди тех советских солдат, которые освобождали узников фашистского лагеря смерти Горнгольц. Это был не Освенцим и не Бухенвальд, заключенных в Горнгольце содержалось намного меньше, но судьба их была еще хуже, чем у тех, кто умирал в бараках от голода в Дахау и Треблинке. В обычных лагерях смерти, несмотря на безостановочно работающие печи крематория и газовые камеры, все же был шанс выжить, а попавшим в Горнгольц становилось понятно: пути назад из этого ада нет, причем последние месяцы жизни придется провести в страшных мучениях. В Горнгольце людей использовали в качестве лабораторных крыс. Чтобы вы хорошо поняли суть проблемы, мне придется немного отвлечься.

   Медицинские эксперименты проводились в большинстве концлагерей Германии. Опыты над обмороженными людьми, изучение порога их выживаемости, исследования свойств крови, проблема лечения бесплодия. Пожалуй, самым известным среди врачей-экспериментаторов был Йозеф Менгеле. Он занимался операциями без анестезии, переливанием крови, изучением реакций человека на различные стимулирующие вещества, искусственную перемену пола, удаление органов и конечностей. Еще его интересовали близнецы, то, как они переносят обширные полостные операции. «Парным» людям везло, их оперировали под наркозом, в отличие от других несчастных. Когда советские солдаты ворвались в Аушвиц, они не смогли сдержать слез при виде операционной, посреди которой стоял стол с хитроумной системой креплений.

   Кстати, большинство этих, с позволения сказать, докторов получило на Нюрнбергском процессе различные сроки, семеро были казнены, но Менгеле удрал. Он скончался только в конце 70-х в Аргентине. Сколько людей погибло в результате бесчеловечных экспериментов, неизвестно, но принято считать, что речь идет о сотнях тысяч. Но самое ужасное состоит в том, что плодами этих научных работ мир пользуется до сих пор. Впервые о связи табака и рака легких заявили именно врачи фашистской Германии в своих работах, датированных серединой сороковых годов. Современная авиация и подводники используют защитные системы, основы которых были разработаны в немецких концлагерях. Женщины, идущие на искусственное оплодотворение, и не предполагают, что первыми, на ком пытались опробовать эту методику, были молодые польки из Освенцима. На результаты некоторых тех экспериментов опираются генетики и гематологи.

   Врачи-убийцы осуждены, но их имена живут в науке – вот такой страшный, невероятный парадокс. Вряд ли кто из нас, покупая в аптеке лекарство, задумывается над тем, в результате каких экспериментов появились на свет таблетки.

   Кирилл Боярский был одним из первых, кто ворвался в ревир <Ревир – больница в концлагере>. Ужас, который испытал молодой парень, сам медик, не описать словами. Немцы, понимая, что советские войска неотвратимо наступают, умертвили всех «больных» и уничтожили документы. Изуродованные трупы, у большинства из которых не имелось конечностей, а тела покрывали жуткие шрамы, не успели сжечь в крематории Фашисты бежали в последний момент, советские войска ворвались в Горнгольц буквально на багажниках автомобилей, увозивших мучителей тысяч ни в чем не повинных людей.

   Когда тела бедных узников стали относить в крематорий, обнаружилось, что в ревире есть живое существо. В бачке, где валялись окровавленные простыни, на самом дне дрожала маленькая, худенькая, беловолосая и голубоглазая девушка, одетая в полосатую робу. На одной ее руке был выколот номер, правая нога изуродована раной, из которой сочилась кровь. Нашел несчастную Кирилл Боярский. От пережитого ужаса девушка потеряла голос и только мычала, отбиваясь от Кирилла Сколько бы ни объяснял Боярский, что не сделает ей зла, как ни пытался вытащить бедолагу из бака, ничего не получалось. Ее так и привезли в больницу вместе с грязным бельем.

   Кирилл начал навещать девушку и вскоре узнал ее историю. Звали узницу Анна-Мария, ей было всего шестнадцать лет, которые она провела в глухой польской деревушке. Но примерно месяц назад ее схватили и отправили в Горнгольц. Сначала она работала уборщицей и чуть не сошла с ума, убирая ампутированные конечности и слушая дикие, нечеловеческие вопли, которые издавали обрубки, лишенные рук и ног. Но потом она поняла, что имеет очень авторитетного ангела-хранителя, потому что ее, Анну-Марию, не привязывают к операционному столу. Счастье длилось тридцать дней. Но потом девушке сделали операцию, и вновь ей повезло. Ногу просто разрезали, а не отняли полностью.

   Ночью начался переполох. По отделению забегали врачи со шприцами. Анна-Мария не знала, что за лекарство в них было, но ничего хорошего от фашистов она не ждала.

   А на границе города Горнгольц уже вовсю грохотали советские пушки, близилось освобождение. Ужасно умирать, зная, что спасение рядом. Анна-Мария, превозмогая боль, слезла с кровати и спряталась в бачке. В общей суматохе ее не заметили.

   Кирилл не знал польского. После пережитого ужаса Анна-Мария заикалась, к тому же она позабыла почти все слова на родном языке. Как юноше и девушке удалось договориться – непонятно, но они полюбили друг друга. Кирилл женился на спасенной польке, она отбросила имя Анна, став просто Марией, уехала в СССР. Первое время, пока Маша осваивала русский язык, в ее речи был акцент, потом пропал и он. Из Анны-Марии получилась Мария Григорьевна Боярская – талантливый токсиколог.

   Началась другая, счастливая жизнь. Кирилл защитил диссертацию, сначала кандидатскую, потом докторскую. Мария помогала ему в исследованиях. Супруги занимались изучением ядов, имели много патентов на мази и капли. В семье подрастали две девочки-погодки: Аня и Любаша, и долгое время все шло хорошо.

   Анечка вышла замуж, родила дочку Алиночку. Люба никак не могла устроить личную жизнь. Вообще, несмотря на то, что их разделял всего год, дочки у Марии Григорьевны получились разными. Аня – серьезная, вдумчивая, училась на одни пятерки, легко поступила в медицинский институт, потом пошла в аспирантуру. Девушка самостоятельно выучила немецкий, он как-то словно влетел ей в голову. Любочка же оказалась легкомысленной троечницей и наотрез отказалась идти в медицину. Люба пошла в иняз. Языки давались ей так же легко, как и старшей сестре, в особенности немецкий.

   – Мне кажется, – сказала она как-то матери, – что я владею немецким с детства, похоже, я его просто вспоминаю.

   Мария Григорьевна перекрестилась рукой, на внутренней стороне которой виднелся номер, и сурово сказала:

   – Слава богу, ни одного немца в нашем роду не было.

   – Ну откуда ты знаешь, – усмехнулась Любочка.

   – Мои родители поляки, – напомнила Мария Григорьевна.

   – Польша и Германия рядом, – настаивала Люба, – может, и имелась у нас в роду немецкая кровь.

   – Ты знаешь, где мы познакомились с папой, и понимаешь, что я не испытываю никакой радости, слыша от тебя подобные умозаключения, – отрезала Мария Григорьевна.

   – Ой! – испугалась Люба. – Прости…

   Мария Григорьевна только качала головой. В этом была вся Любаша: сначала ляпнет, потом соображает. Анечка другая – разумная, молчаливая, послушная.

   Потом скончался Кирилл Боярский. Его смерть словно открыла неисчислимую череду несчастий. Через некоторое время в семью пришла новая трагедия.

   Анечка с мужем, молодым, подающим большие надежды токсикологом, поехала на субботу и воскресенье на дачу. Маленькую Алину, болевшую ветрянкой, оставили дома. Мария Григорьевна очень любила своего зятя. Анечка и тут проявила разумность: выбрала в спутники жизни аспиранта своего отца, давно принятого в доме на правах родственника.

   Жарко натопив печку, молодая пара выпила бутылку вина, заснула и.., не проснулась. Нашли их во вторник, когда страшно взволнованная столь долгим отсутствием детей Мария Григорьевна попросила соседа съездить на дачу и проверить, не случилось ли чего. Анечка и ее муж отравились дымом. Очевидно, они, практически никогда не имевшие дела с печкой, слишком рано закрыли вьюшку. Вполне вероятно, что кто-нибудь из супругов мог бы проснуться и поднять тревогу, но дело усугубила бутылка вина. Выпив «Арбатское», и Анечка, и Алексей спали без задних ног.

   На похоронах почти помешавшаяся Мария Григорьевна твердила:

   – Алиночка! Посадите ее около меня, не отпускайте Любаша, держи девочку.

   Но страшный рок преследовал семью. Не успела Любаша выйти замуж за очень симпатичного парня по имени Игорь, как он скончался от простой случайности. Решили сделать шашлык, собрали гостей. Игорь начал нанизывать мясо на шампур и поранил руку. Моментально обработали рану антисептиком.

   – Ерунда, – отмахнулся парень, – заживет как на собаке.

   Но уже вечером с температурой сорок его отправили в больницу. И здесь опять все было против Любочки. Происшествие случилось на даче, в страшную жару. Игоря поместили в крохотную больничку, до Москвы было далеко. Но квалификация врачей в районной больничке оставляла желать лучшего, они пользовались примитивными лекарствами, суперсовременных антибиотиков в клинике не водилось.

   Мария Григорьевна мигом оценила ситуацию и поспешила в столицу. Но когда она с двумя московскими профессорами и сумкой, набитой медикаментами, явилась в больничку, тело зятя уже отправили в морг, а Любочка, заламывая руки, бегала по стертому от частого мытья старому линолеуму.

   Больше Люба замуж выходить не хотела. Она решительно говорила:

   – Нет. Надо мной висит проклятие. Наверное, Анечка на том свете не хочет, чтобы в нашем доме появился мужчина. Боится, как он станет относиться к Алине.

   Мария Григорьевна очень переживала, пыталась вразумить дочь, но та не слушала мать.

   Впрочем, Люба отмахивалась и от других советов Марии Григорьевны. Она открыла секс-шоп. Вернее, сначала небольшую палатку. Мать страшно переживала, что дочь занялась таким неприличным делом. Боялась, как бы Алина не узнала, чем торгует тетка. И еще Мария Григорьевна мигом краснела, когда слышала вопрос: «Что делает ваша дочь?»

   Старушка туманно отвечала:

   – Бизнесом владеет, только не спрашивайте о деталях, я их не знаю. Крутится, как и все.

   Но и в коммерческих делах Любе не везло. Она, понадеявшись на удачу, расширила свою торговую точку и прогорела.

   – Вы не поверите, как мне было ее жаль, – качала головой Инга, – и Марию Григорьевну тоже. Словно рок над ними висит.

   – Нет, не поверю, – я решительно прервала Горскую. Инга осеклась:

   – Почему?

   – Потому что вы дали Любе денег в долг, а потом заставили ее переписать на себя магазин! Горская покачала головой.

   – Кто наплел вам эти глупости?

   – А что, не так?

   – Нет, конечно, – завела было Инга, но тут же спохватилась:

   – Вы не журналистка!

   – Почти угадали.

   – Зачем вы явились сюда?

   – Я расследую убийство Любы Боярской.

   – Люба умерла своей смертью, – сердито возразила Инга.

   – Ее убили, – спокойно парировала я.

   – Ну что можно было получить в результате ее убийства? У Любы в кармане сидела вошь на аркане, – напряглась Инга. – И вообще. Вы кто?

   Я мило улыбнулась.

   – Разрешите представиться: частный детектив Виола Тараканова, а вот имя своего клиента не назову, эта информация конфиденциальная. Насчет же того, что у Любы ничего не было… А магазин? Между прочим, получили его вы, воспользовались, так сказать, чужой грядкой, теперь собираете урожай.

   – Вы.., вы.., вы намекаете… Я поморщилась.

   – Какие уж тут намеки! Сначала вы опутываете Любу долгами, а затем прибираете к рукам предприятие.

   – С ума сошла! – заорала Инга, вскакивая с места. – Все было не так!

   – А как?

   – Вот еще, стану я перед вами оправдываться.

   – Не надо.

   – Нет уж, послушайте.

   Я подавила смешок: во многих людях живет трехлетний ребенок, толкающий их говорить «нет» на любые чужие предложения.

   – Все на самом деле обстояло по-другому, – чуть успокоилась Инга. – Мы ведь дружили со студенческой скамьи много лет.

   – Это еще не гарантия хороших отношений, – возразила я.

   Фирма, в которой Инга работала переводчиком, накрылась медным тазом, сотрудников выставили на улицу. Это только кажется, что найти службу классному специалисту легко. Вовсе даже нет. Одни места, куда Ингу брали с распростертыми объятиями, не устраивали ее из-за маленькой зарплаты, другие пугали двенадцатичасовым рабочим днем, в третьих попросту не было ставок, а становиться внештатным сотрудником не хотелось. Инга осела дома, и тут появилась Люба со своими безумными идеями. Сама Инга ни за что бы не пустилась в идиотскую авантюру, но неожиданно ее муж Юра встал на сторону Любы.

   – Давай, рискни, – уговаривал он жену, – возьми деньги, ну те, что нам за гараж заплатили, и попробуй. И Инга согласилась.

   – Наш магазинчик изначально был оформлен на двоих, – объясняла она сейчас, – мы вложили в него одинаковые суммы.

   Сначала дело быстро стало приносить доход. Люба воспряла духом и подбила Ингу на расширение.

   – Лишних денег у нас не имелось, – прояснила ситуацию Горская, – вообще говоря, следовало подождать, подкопить средств, но Любаше, как капризному ребенку, хотелось всего и сразу, поэтому она предложила такой вариант.

   У Инги и Юры была доставшаяся в наследство плохонькая однокомнатная квартира в убогом месте, да еще на первом этаже. Сдать такую жилплощадь практически невозможно.

   – Вы продаете халупу и вкладываете средства, – тараторила Любочка, – а когда пойдет прибыль, я верну вам половину денег. Пойдет?

   Горские согласились. Им тоже в то время показалось, что проект замечательный.

   Но бог торговли отвернул свой взор от секс-шопа. Отчего-то покупатели, бегом спешившие в ларек, не появлялись в просторном торговом зале. Оборот упал практически до нуля, нечем было даже платить за электричество. Из экономии уволили продавцов и сами встали к прилавкам, бухгалтерию отдали в руки Юры, но все равно крах ожидал предприятие со дня на день.

   Потом заплаканная Люба принесла документы.

   – Вот, – сказала она Инге, – я переписала все на тебя.

   – Зачем? – изумилась Горская.

   – Хоть так верну вам часть затрат, – пояснила Люба.

   – Вот глупость придумала! – рассердилась Инга. Но дело было сделано, магазин перешел в ее единоличное пользование.

   Правда, через некоторое время Любаша повеселела, начала вести разговоры о том, что у нее скоро появятся деньги.

   – Где же ты их возьмешь? – поинтересовалась практичная Инга.

   – Секрет, – радовалась Любочка, – большой такой секрет от маленькой компании.

   Но, видно, что-то сорвалось. Люба стала нервной, дергалась от каждого телефонного звонка. Затем заболела и умерла.

   – И вот ведь какая штука, – грустно говорила Инга, – не прошло и недели после похорон, как в «Твои грезы» толпами пошли покупатели. Народ просто сметал с прилавков товар. Ей-богу, поверишь в судьбу, карму и прочую чепуху. Любане богатство в руки не давалось. Стоило бедняге умереть, как заклятие исчезло. А я пожинаю сейчас плоды того дерева, которое мы сажали вместе…

   И тут в моей сумочке запиликал мобильный.

   – Да! – нервно выкрикнула я.

   – Уже прочитала небось? – поинтересовался Федор.

   – Что?

   – «Сплетник». Не расстраивайся, выкручиваемся как можем, – затараторил пиаршик, – надеюсь, сейчас волна уляжется. Ты только попроси своего мента больше не ставить нас в кретинское положение…

   В ухо понеслись гудки. Ладно, с этим разберемся чуть позже.

   – Скажите, Инга, есть ли, кроме вас, на свете человек, который желал бы Любе смерти?

   – Что значит «кроме вас»? – возмутилась женщина. – Между прочим…

   Я схватила ее за плечо.

   – Не знаю почему, но я верю вам. Люба ушла на тот свет без вашей помощи.

   – Спасибо, – ехидно улыбнулась Инга, – очень тронута столь быстрой и радикальной переменой в ваших взглядах.

   Но мне было не до ее ерничания.

   – Только что вы сказали, что считали Любашу своей сестрой.

   – Да, это так, – кивнула Инга.

   – Неужели не хотите, чтобы убийца был наказан!

   – Поймите, – усталым голосом откликнулась Горская, – Любаня никому не причинила зла. Милый, слегка взбалмошный человечек Она и этой оздоровительной системой, сгубившей ее, увлеклась вполне искренне. Люба была большим ребенком. Видит яркую игрушку – хватает, не дают – начинает топать ногами и валиться на пол в истерике. Чуть подержит в руках и бросит – надоело, подавай новую. Но в ней абсолютно отсутствовали сволочизм и вредность. Любочка легко давала в долг, не подличала, не уводила чужих мужей. Никаких постыдных тайн в ее биографии не существовало. За что ее было убивать?

   Я пожала плечами.

   – И тем не менее я сердцем чувствую: смерть Боярской не случайна. Кстати, вот странность: скончалась Вика Виноградова.

   – Это кто такая? – изумилась Инга.

   – Вы не знаете? Подруга Любы, похоже, близкая.

   – Такой не было. Впрочем… Инга на секунду задумалась.

   – Да, припоминаю, Вика… Понимаете, я ведь уже говорила, что Любочка была излишне увлекающейся натурой. В последний год она открыла для себя Интернет. Лично мне представляется очень глупым сидеть одной, в душной комнате и общаться незнамо с кем посредством гибрида телевизора с пишущей машинкой. По мне, так лучше в кино сходить или в театр. Но Любаня пребывала в восторге. Все время рассказывала о людях с дикими кличками, вываливая на меня совершенно неинтересную информацию. Некая Дыня поступает в аспирантуру, у Джун заболел хомяк, а Комок подцепил на отдыхе гонорею Вы когда-нибудь слышали что-нибудь более идиотское? Да, сейчас припоминаю, Вика из этих. Причем, похоже, из более-менее нормальных, во всяком случае, она обреталась в Интернете под своим именем. Вроде она переводчица! Да, точно, теперь я окончательно вспомнила! Я приходила к Любаше на Восьмое марта, Мария Григорьевна стала в очередной раз упрекать дочь, что та занялась бизнесом, да еще таким стыдным, и бросила фразу:

   – Вокруг тебя полно замечательных друзей. Вот Вика, твоя новая подружка из Интернета, тоже переводчица, а получила приглашение съездить в Лондон, поработать.

   Я заинтересовалась и спросила:

   – Вы знаете эту Вику?

   – Нет, – ответила Мария Григорьевна, – никогда в глаза ее не видела, но Люба очень часто о ней рассказывала, похоже, Вика приятный человек.

   Я молча смотрела в пол. Да, получается, что Вика была в последнее время более близка Любе, чем Инга. Ведь ей, а не Горской адресовалось письмо, в котором Люба писала: «Меня убивают, только не понимаю как».

   – У Любочки не было не то что врагов, – бубнила Инга, – даже недоброжелателей. Хотя.., подожди, есть одна особа.., но это просто невозможно!

   – Кто? – накинулась я на Ингу. – Говорите скорей.

   – Мать Игоря, свекровь Любы, – пояснила Горская. – Она на его похоронах такой скандал устроила. Ткнула пальцем в невестку и как заорет: «Ты его убила, ты!» Стала кидаться на вдову. Еле-еле оттащили.

   – Ну, похороны – дело нервное, – протянула я, – возможно, потом жалела, что скандал устроила.

   – А вот и нет, – возразила Инга. – Она после всего пару раз звонила Любе, говорила гадости. В середине мая я встретила ее в магазине, подошла, поздоровалась и спросила:

   «Вы знаете, что Любочка умерла?»

   В глазах пожилой женщины мелькнула радость, и она заявила:

   «Так и должно было случиться. Бог все видит и ничего не прощает! Надеюсь, она попала прямиком в ад».

   – У вас есть ее координаты?

   Инга открыла стол, вытащила записную книжку.

   – Пишите. Фаина Семеновна Чижик. Фамилия у нее такая дурацкая. Собственно говоря, Люба ей всегда не нравилась, но открытую форму война приняла, когда Любаша отказалась менять свою фамилию на Чижик. Ну не хотелось ей, чтобы люди потешались. Фаина Семеновна дико обозлилась, она-то считает, что фамилия уникальна. В общем, бред, нормальному человеку в голову не придет конфликтовать по такому поводу.

   Я встала.

   – Спасибо. Да, еще последний вопрос: среди ваших знакомых нет ли тетки по имени Анна Петровна?

   – Вроде нет, – ответила Инга.

   – Если вспомните, позвоните мне, – попросила я и ушла. Добежав до метро, я первым делом купила газету «Сплетник» и стала перелистывать страницы. Что же тут вывело Федора из себя? Нужная информация нашлась в конце. В середине полосы красовалось цветное, яркое фото. Женщина с оскаленными зубами, одетая в белую прозрачную блузку, из-под которой вульгарно просвечивает черный лифчик, стоит около кажущегося огромным Олега. Фотограф выбрал немного странный ракурс. Я выглядела тщедушной, коротконогой и скрюченной Куприн, напротив, смотрелся угрожающе. На его лице застыла мрачная, даже угрюмая гримаса, а мою физиомордию украшала заискивающая улыбочка второгодницы, в очередной раз получившей кол по чтению.

   Внизу краснела набранная афишным шрифтом подпись:

   "Скандал недели. Майор Олег Куприн заявляет нашему корреспонденту: «Я арестовывал в свое время Арину Виолову».

   В целом картина сильно смахивала на агитплакаты тридцатых годов. Рисовали художники в то время этакие настенные украшения с угрожающими названиями: «Сотрудник НКВД давит гадину» или «Чекисты ночами не спят, от предателей нас избавить хотят». Как-то раз мне, мывшей в 80-х полы в одном столичном НИИ, попался в самом дальнем углу местной библиотеки тоненький песенник, выпущенный в 1938 году. Я заинтересовалась и перелистала пожелтевшие странички. Открывалась книжонка «Гимном НКВД». Были в нем потрясающие строки:

   Шпион, троцкист, оппортунист на правый бок склоняется,

   Но перед ним стоит чекист, он с ними расправляется.

   Врага отправит на курорт в холодный, зимний край,

   А кой-кого, а кой-кого отправит прямо в рай.

   Жаль, в памяти не сохранилось имя автора опуса. Вполне вероятно, что он, если еще жив, радеет сейчас за демократию.

   Сопя от негодования, я принялась читать текст, сопровождавший снимок. "Майор Олег Куприн приоткрыл завесу над тайнами писательницы Арины Виоловой. Оказывается, милая женщина, трогательно краснеющая при виде направленного на нее объектива, не так уж и наивна. Майор отказался дать комментарии по этому поводу, но мы обещаем вам, что обязательно соединимся с писательницей и зададим ей вопросы:

   «Арина, вы убили любовника? Украли кошелек? А может, торговали наркотиками?» И еще, нашего корреспондента терзают смутные подозрения: если, как утверждают в пресс-службе издательства «Марко», Виолова лишь недавно прибыла из Африки, то как же она успела побывать за колючей проволокой? Может, «Африка» – это просто поэтическое название места, адрес которого выглядит как-нибудь так: ИТК № 1247/3? Или сизо № 2? И уж простите, милые читатели, но хмурому майору Куприну я верю больше, чем улыбчивым обманщикам из рекламной службы «Марко».

   Я села на скамейку и попыталась справиться с подступающей злобой. Интересно, какой тираж у этого пасквильного листка? Одна радость: на снимке я запечатлена в таком виде, что и отец родной не узнает…

   Не успела в голове оформиться последняя мысль, как напротив лавки остановилась стайка подростков и уставилась на меня широко раскрытыми глазами. Я было подумала, что случайно потерла глаза и теперь сижу, украшенная размазанной тушью. Потянулась к сумочке, но зеркальце достать не успела, потому что одна из тинейджерок, худенькая девочка в рваных джинсах, неожиданно воскликнула:

   – Ой! Вы ведь эта писательница! Арина Виолова!

   – Как вы узнали? – пробормотала я, вжимаясь в твердую спинку.

   – Так тут ваша фотка, – потрясла газетой «Сплетник» другая девица, лицо которой напоминало по окраске абстрактное полотно: сине-красно-зелено-желто-белое.

   – Да? – удивилась я. – Вроде я на себя там не похожа.

   – Это вы зря, – «успокоила» меня девочка в джинсах. – Мы сразу сообразили, кого видим. А за что вы сидели?

   – Э.., э.., не могу сказать.

   – Ну, пожалуйста, дико интересно!

   – Ну.., это не правда! Никогда не имела дела с правоохранительными органами, то есть хочу сказать, никогда не находилась под следствием.

   – Пошли, Ксюха, – со вздохом потянула подругу за рукав размалеванная девочка, – разве ж она правду расскажет!

   Не успела стайка щебечущих подростков исчезнуть за поворотом, как я схватила мобильный, набрала номер и, услыхав глухое «да», проорала:

   – Через час, в пирожковой, возле твоей работы! Не вздумай опоздать или не прийти!

   – Но… – забормотал удивленный Олег, но я уже отсоединилась и скачками понеслась к метро.

   Очевидно, Куприн настолько был удивлен моим тоном, что в виде исключения не заставил себя ждать. Обычно, если мы договариваемся о встрече где-нибудь в городе, мне приходится топтаться по полчаса, прежде чем увижу потного, всклокоченного мужа, который наконец-то явился на свидание. И если вы думаете, что первая фраза, которую он произносит, звучит так: «Прости, дорогая, я, как всегда, не рассчитал времени и заставил тебя плясать на морозе», то глубоко ошибаетесь.

   С самым недовольным видом Олег заявляет: «Очень трудно прервать служебные дела из-за идиотского похода в магазин!»

   При этом учтите, что мы собираемся покупать ему брюки, а в субботу или в воскресенье муженек тоже работает.

   – Ты заболела? – с выражением неподдельной заботы на лице поинтересовался Олег и откусил полпирожка.

   Я уставилась на оставшийся в его руках остаток с непонятной желтой начинкой, и меня мигом хватил «родимчик».

   – Имей в виду! Завтра же я развожусь, а после подаю на тебя в суд!!!

   Куприн выронил кусок печива и забубнил:

   – Вилка, ну ты че? Белены объелась? И вообще, что случилось?

   Но у меня от негодования закончились слова, а те, которые остались, как-то не принято произносить вслух в тесно набитой людьми забегаловке, да и дети тут есть!

   – Ну что я сделал? – недоумевал Олег. Потом вдруг его лицо разгладилось, и он хлопнул себя по лбу.

   – Прости, я кретин!

   – Вспомнил! – прошипела я.

   – Извини, дорогая, как только я мог забыть! Сегодня же куплю подарок, а может, хочешь пойти в ресторан? – тряс хвостом супруг.

   – Какой подарок? – изумилась я.

   – Ну ладно, – заулыбался Олег, – у нас же вчера была годовщина свадьбы. То-то ты весь вечер дулась! Да, я кретин…

   У меня просто потемнело в глазах. Кое-как собрав в кучу остатки самообладания, я протянула:

   – Тот недобрый день, когда меня никто не остановил от похода в загс, был второго сентября. Сейчас на дворе июнь, а случилось вчера совсем иное, читай!

   Олег взял «Сплетник» и через пару секунд растерянно спросил:

   – Я сказал такое?

   – Да.

   – Но я просто пошутил. Глупо, конечно, вышло.

   – Глупее не бывает, – я шмыгнула носом, – просто сорвал мне рекламную кампанию. Теперь издательство не захочет печатать мои книги. Федор конкретно сказал: станешь слушаться – все будет в шоколаде. А нет, так и иди на фиг!

   – Но, Вилка, – попытался утихомирить меня муж, – успокойся! Во-первых, всем вокруг абсолютно понятно, что это просто шутка, хорошо, идиотская, но шутка. Во-вторых, тебя же невозможно узнать на фото, в-третьих, можешь оттащить свои идиотские книжонки в другое издательство. Вон их сколько, словно грибы после дождя растут.

   Я пыталась справиться с подступающими рыданиями, но тут одна из бабенок, быстро поедавших пирожки, обернулась и с криком: «Bay» – кинулась ко мне. В руках она сжимала «Сплетник»!

   – Это же вы! – заорала она, тыча мне под нос злополучное издание. – Ну скажите! Вы?!

   Пришлось кивнуть. Баба развернулась и, перекрывая мерный гул голосов, завопила на весь зал:

   – Надька! Чаво ты убиваешься из-за Ленки! Эка невидаль, посадили девку! Вон глянь скорей сюда! Вот эта, – в мою сторону направился корявый палец с облупившимся ярко-красным лаком, – отсидела свое, за убийство! А теперь писательница, Арина Виолова!

   В пирожковой воцарилась тишина. Несколько десятков пар глаз, блестящих от любопытства, принялись шарить по моему лицу. Я не сумела сдержать рыданий, скомкала мерзкую газетенку, швырнула ее в Олега и, чувствуя, как чужие взгляды прожигают на мне дырки, побежала на улицу. Вслед мне понесся негодующий голос Олега:

   – Ты офонарела? Какое убийство?! Эта женщина никогда не привлекалась!

   У метро я слегка успокоилась и решила принять меры безопасности. Непонятно, каким образом люди опознают меня по фотографии, на которой я сама не могу найти себя. В ближайшем ларьке пришлось приобрести бейсболку и черные очки. Натянув козырек на нос, я спустилась в подземку и попыталась ослабить натянутые, как гитарная струна, нервы. Ладно, собака лает, а караван идет, надо искать убийцу Любы Боярской.

   Услыхав, что к ней хочет приехать женщина, пишущая книгу о редких фамилиях, Фаина Семеновна мигом воскликнула:

   – Жду с нетерпением!

   И не успела я появиться на пороге большой, просторной квартиры, как она заявила:

   – Чижик – уникальная фамилия, нас в Москве в свое время имелось только четверо. Я, мой отец, муж и сын.

   Услыхав последнюю фразу, я сразу поняла, кто в доме был хозяин, и сообразила, как следует строить беседу. Следующий час мне демонстрировали семейные фотоальбомы и засыпали ненужными сведениями:

   – Наш прапрапра.., дед, – на полном серьезе сообщала Фаина Семеновна, – рос вместе с царевичем Дмитрием, ну помните? Еще поговаривают, будто ребенка Борис Годунов приказал убить. Мальчики любили развлекаться такой забавой, как игра в ножички. Ножик по-старорусски – чижик, отсюда и фамилия.

   На мой взгляд, глупее истории и не придумать, но попробуйте доказать, что это не правда! Несчастный царевич Дмитрий давно то ли убит, то ли умер от припадка эпилепсии, косточки Бориса Годунова тоже истлели… Но Фаина Семеновна рассказывала о своем предке так, словно совсем недавно пила с ним чай на кухне. Нить ее повествования тянулась ровно, без узелков, – очевидно, пожилая женщина не раз озвучивала историю. В конце концов клубочек докатился до конца.

   – Увы, – вздохнула Фаина Семеновна, – на мне род Чижиков угасает.

   – Но у вас есть, кажется, наследник, – я приступила к интересующей меня теме, – он женится, родит сына. Впрочем, девочка тоже подойдет, не станет менять фамилию, когда выйдет замуж, и все.

   Фаина Семеновна покачала головой:

   – Игорь умер.

   – Простите.

   – Ничего, вы же не знали.

   – Но что случилось? Он болел?

   Чижик нахмурилась.

   – Еще одна наша трагедия. К сожалению, некоторые семьи словно проклял господь. Вот мой прадедушка всегда говорил, что мы до седьмого колена будем несчастливы. Видите ли, в свое время Иван Николаевич Чижик, богатый землевладелец, крепостник, воспользовался правом первой ночи <Право первой ночи – в крепостной России барин имел право лишить невинности невесту своего слуги или крестьянина сразу после ее свадьбы Прогрессивная часть дворянства резко осуждала тех, кто пользовался этой возможностью.>. Слышали про такое?

   – Конечно, учила в школе историю России.

   – Так вот, девушка наутро утопилась в пруду, но перед смертью она прокляла Ивана Николаевича до седьмого колена, воскликнув: «Пусть старшие сыновья твоих сыновей не доживают до зрелых лет до тех пор, пока их кровь не смоет мою». Вы не поверите, но через год после этого неприятного происшествия скончался его сын Сергей Иванович. И с тех пор рок просто висит над Чижиками. Все старшие мальчики погибали, причем при трагических обстоятельствах. Один пошел купаться в грозу и был убит молнией, другой попал под лошадь… Леонид был убит в восемнадцатом году, Николай погиб на фронте… Игорька же извела жена. Я удивилась:

   – Вы уверены?

   Фаина Семеновна поджала и без того тонкие губы.

   – Я всегда была против этого брака! Очень неприятная семья – что мать, что дочь! Представьте, вдень свадьбы молодая заявила: «Не стану менять фамилию Боярская на Чижик. Не хочу, чтобы надо мной люди смеялись». Вы представляете? Фамилия Чижик ей не подходила! Не прошло и двух месяцев после свадьбы, как Игорька отравили!

   – Но из-за чего, ведь не из-за фамилии же!

   – Сейчас расскажу все до мельчайших деталей, – кивнула Фаина Семеновна, – а вы, когда станете писать книгу, должны большую часть посвятить истории семьи Чижик, поверьте, в ней есть самые трагичные страницы.

   Я постаралась «удержать» лицо. Да уж, некоторым людям настолько хочется прославиться, что это выглядит неприличным.

   – В тот ужасный день, – завела Фаина Семеновна, – мать Любы, Мария Григорьевна, решила похвастаться передо мной своей дачей. Мы с мужем всю жизнь честно проработали учителями, отдали себя без остатка чужим детям. Взяток не брали, машин и фазенд не нажили. А Боярские – врачи, сами знаете, без денег к ним соваться нечего, так налечат! Всю жизнь потом будешь не рад. Да еще Мария Григорьевна мещанка, абсолютно бездуховная личность! У нее дом ломился от хрусталя и ковров, но книг не имелось! Ну вот, значит, позвала на дачу…

   Фаина Семеновна скрепя сердце, согласилась. Вот ведь как получается в жизни! Сын женится на неприятной девушке, а бедной матери приходится общаться не только с отвратительной невесткой, но и с ее малосимпатичной мамашей.

   – Вообще не понимаю, – злилась Фаина Семеновна, – как она смогла переступить порог этой дачи! Во время шашлыков гости изрядно выпили, и один из мужчин рассказал мне, что именно в этом доме задохнулись от дыма ее старшая дочь и зять. Я бы мгновенно продала избу, но Мария Григорьевна как ни в чем не бывало накрыла стол.

   Фаина Семеновна, злясь, сидела в углу. Противная сватья, очевидно, очень хотела унизить ее, потому что закатила целый пир. На белоснежной скатерти высились разнокалиберные бутылки, тут же стояли блюда с рыбой и овощами, вазочки с икрой, а на подоконнике размораживался вкусный, но очень дорогой торт немецкого производства.

   – Приличные люди не покупают таких продуктов, – злилась сейчас Фаина Семеновна, – они предназначены для воров, взяточников и негодяев. Мария Григорьевна специально потратилась, чтобы уколоть меня. Знала ведь, что живу на крохотную пенсию.

   Но больше всего Фаину Семеновну бесил тот факт, что гулянка собралась по поводу дня рождения… Игорька.

   Когда гости расселись, Мария Григорьевна, нагло взявшая на себя роль тамады, заявила:

   – А сейчас начнем поздравлять Игорька и вручать подарки. Фаиночка, милая, вам слово.

   Фаина Семеновна напряглась. В их семье до сих пор было не принято с шиком отмечать праздники, да и не дарили Чижики друг другу ничего. Бывшая учительница откашлялась и вытащила из сумочки дешевую, слегка помятую открыточку.

   – Вот, сыночек, послушай материнский наказ. Самое дорогое, что есть у человека, – это мать. Об этом нам писали классики: Пушкин, Бунин, Куприн. Вслушайся в мои слова, произнесенные любящим материнским сердцем, пойми их… Мать – это святое. Никакая другая женщина не может занять ее место, прочитай великих людей…

   И так далее, на протяжении десяти минут. Гости, пытаясь сохранить серьезное выражение лиц, тупо смотрели в тарелки. Наконец фонтан напыщенных, ложно многозначительных благоглупостей иссяк.

   – А где подарок-то? – поинтересовалась Любочка. Если бы взглядом можно было убивать, Фаина Семеновна вмиг испепелила бы невестку. Но ей пришлось улыбнуться и ответить, протягивая открытку:

   – Вот он, материнский наказ.

   – А я, Игоречек, – мигом влезла в беседу Мария Григорьевна, – ничего тебе наказывать не стану, сам разберешься в жизни, не маленький. Докумекаешь, кого сильней любить надо: маму, жену или собственного ребенка. Держи, дружочек!

   Игорь растерянно посмотрел на связку ключей.

   – Это что?

   – Дарю тебе «Жигули», – улыбнулась теща, – надеюсь, иногда Любочку покатаешь. А не захочешь – и не надо, машина лично твоя. Завтра оформим в ГАИ, извини, но без твоего присутствия процедуру не совершить!

   – Мне бы такую тещу, – заорал ближайший приятель Игоря, Сережа Глотов.

   Игорек покраснел, он давно хотел машину, но великолепно понимал, что с его заработками личные колеса так и останутся мечтой.

   – Ой, – воскликнул он, – ну нет слов! Любочка кинулась целовать мать, та смеялась.

   – Да ладно тебе, сама машина-то дома, во дворе стоит, сюда я только ключи прихватила.

   – А какой цвет? – не успокаивалась Люба.

   – Серо-голубой, – сообщила Мария Григорьевна – Мой любимый, – не сдержал восхищенного возгласа Игорек.

   В общем, подлая Мария Григорьевна добилась своего, перетянула одеяло на себя, а о Фаине Семеновне все забыли. Открыточка, исписанная четким учительским почерком, осталась лежать на столе, молодежь побежала делать шашлыки. Фаине Семеновне ничего не оставалось, как идти вместе со всеми во двор. Правда, пару раз она попыталась выступить, заведя любимую песню о том, как следует уважать родную мать, но Мария Григорьевна, нагло улыбаясь, заявила:

   – Абсолютно согласна с вами, милая Фаина, мы, родившие таких замечательных детей, достойны всяческого уважения, но не могут же ваш сын и моя дочь ежесекундно благодарить нас и кланяться?

   Фаина Семеновна надулась. Плохо воспитанная сватья посмела оборвать ее, ту, которая может дать совет, объяснить, как себя вести… Следовало демонстративно встать и уйти. Но до железнодорожной станции было десять километров через лес, на дачу Фаину Семеновну привезла на своей машине Мария Григорьевна. Значит, вновь придется унижаться, просить подбросить до станции. Решив ни с кем больше не разговаривать и наказать таким образом присутствующих, Фаина Семеновна демонстративно села посреди сада на скамейку. Пусть подходят к ней, заводят беседу, она ни за что не ответит!

   Но уже через полчаса стало ясно: всем наплевать на Фаину Семеновну, никто, даже Игорек, не обратили внимания на старуху, восседавшую в центре участка с демонстративно поджатыми губами. От скуки Фаина Семеновна стала наблюдать за Любой. Невестка не нравилась ей категорически. Слишком самостоятельная, говорливая, привыкшая к хорошим деньгам, начисто лишенная почтения к свекрови, нагло высказывающая свое мнение вместо того, чтобы прислушаться к мудрым советам старших. А еще Любочка хихикала, когда Фаина Семеновна, вздыхая, говорила:

   – Обратите внимание, дети, на закат. О чем говорит нам заходящее солнце? Оно напоминает о том, что денек прошел и теперь следует крепко подумать: а как мы его прожили? Не совершили ли ошибок?

   Еще ее раздражало, что Игорь буквально смотрел в рот жене. Вот и сейчас сын взял в руки шампур и начал нанизывать мясо.

   – Вот черт, – воскликнул он через секунду, – жилистый какой кусок!

   – Мясо хорошее, – быстро возразила теща, – шампур тупой.

   – Сейчас погляжу, вроде в шкафчике еще один лежит, – подхватилась Любочка и унеслась на кухню.

   Через пару минут Игорь взял другой шампур и сказал:

   – Во, теперь как по маслу идет, мясо-то и впрямь отличное. Ой, больно-то как!

   По руке сына потекла кровь. Но Фаина Семеновна не бросилась к Игорю с перепуганными возгласами. Нет, она, словно статуя скорби и гнева, осталась сидеть на скамейке. Ее душевная рана была намного сильней, чем физическая на ладони парня, и потом, когда сын ранен, мать, естественно, страдает намного сильней и первую помощь и заботу следует оказывать именно ей. Но Мария Григорьевна и другие гости опять проявили удивительную черствость и бросились к Игорю.

   – Ничего страшного, – сказала теща, – сейчас обработаем рану. Люба, принеси йод или зеленку, что у нас есть?

   Минут через десять, когда суматоха улеглась, а Игорь с перевязанным пальцем вновь занялся шашлыком, Фаина Семеновна увидела, что Люба, озираясь, идет к туалету, стоящему в углу участка. Невестка прятала что-то за спиной. Свекровь пригляделась повнимательней – девушка несла шампур.

   Страшно удивленная, свекровь уставилась на захлопнувшуюся дверь клозета. Вот уж странно! Зачем Любе в сортире шампур? Не успела она сделать предположения, как невестка вышла наружу с пустыми руками.

   Заинтригованная донельзя, Фаина Семеновна дошла до туалета, сняла висевший на стене фонарик и посветила внутрь ямы. Луч отразился на металлической рукоятке. Любаша выбросила железку в дерьмо.

   В глубоком удивлении Фаина Семеновна вернулась назад, получила кусок мяса, но есть его не стала. Все ее внимание теперь было устремлено на Любу. А та, не подозревая, что стала объектом слежки, делала странные вещи. Во-первых, когда Мария Григорьевна ушла в дом, ее дочь мигом размотала бинт на пальце у мужа и стала капать на рану какую-то жидкость красного цвета, совершенно не похожую ни на один известный Фаине Семеновне антисептик.

   – Ой, – отбивался Игорь, – хватит, щиплет очень. Уже залили же йодом!

   – Мне кажется, что наш йод просрочен, – на полном серьезе заявила девушка.

   Фаина Семеновна навострила уши. Йод потерял годность? Ну и глупость говорит невестка, разве такое возможно! Потом Люба приволокла какие-то таблетки и начала всовывать мужу.

   – Выпей.

   – Ну что ты из-за ерунды трам-тарарам подняла, – улыбался Игорь, – я просто палец поцарапал.

   – Немедленно прими!

   Молодой муж скривился, а когда жена на секунду отвернулась, швырнул капсулу в костер. Фаина Семеновна мысленно одобрила сына: правильно, нельзя позволять всяким садиться себе на голову.

   Когда ночью выяснилось, что у Игоря высокая температура и, скорей всего, началось заражение крови, именно Люба настояла на том, чтобы отвезти его в местную больницу.

   – Просто устроила истерику, – с красным от злобы лицом говорила сейчас Фаина Семеновна, – кричала: «Мы не довезем его до Москвы». И каков результат? Игорек скончался от того, что в этом захолустье не было ни лекарств, ни приличных врачей. Она нарочно убила его.

   – А через какое время после помещения в больницу скончался Игорь? – тихо спросила я.

   – И часа не прошло, – пояснила Фаина Семеновна, – сердце не выдержало, стояла жара, процесс интоксикации организма пошел очень быстро.

   – До Москвы было далеко?

   – Два с половиной часа на машине. Я вздохнула. Игоря и впрямь бы не успели доставить в столичную клинику, он бы умер в дороге.

   – После похорон, – не замечая выражения моего лица, продолжала Фаина Семеновна, – я приехала к Любе и прямо сказала: ты убила моего сына.

   – А она что?

   Мадам Чижик пожала плечами:

   – Весьма спокойно спросила: отчего я сделала подобный вывод?

   Свекровь рассказала ей про шампур, красный антисептик, лекарство и подвела итог:

   – Ты отравила моего сына. Сначала толкнула его, чтобы он напоролся на острый шампур, а потом обработала рану какой-то дрянью, чтобы она воспалилась. Ну-ка, отвечай, зачем ты вышвырнула железку в сортир? Небось хотела скрыть, что она вся ржавая?

   Люба попыталась вразумить свекровь:

   – Вы сами не знаете, что говорите. Йод на самом деле имеет срок годности, правда, он не тухнет, как кефир, просто теряет антисептические свойства. Красная жидкость – это фукорцин. Просто удивительно, что вы прожили жизнь, так и не узнав про это лекарство. Таблетка, которую я предлагала Игорю, – антибиотик нового поколения. Если бы вы сказали мне, что Игорек не принял капсулу, а зашвырнул в костер, я бы принесла еще одну, и мой муж, вполне вероятно, остался бы жив. Да, я выкинула шампур, но только по одной причине: испугалась, что кто-нибудь еще поранится, этот шампур самодельный, давно хотела от него избавиться.

   Но Фаина Семеновна с возмущением воскликнула:

   – Убийца!

   Любочка распсиховалась и выгнала старуху. Та несколько месяцев звонила невестке и требовала:

   – Иди сама в милицию, а то я отправлюсь туда. Покайся, расскажи о содеянном. Иначе я обращусь в органы.

   – Иди куда хочешь, старая дура, – отвечала Люба, – совсем из ума выжила, напридумывала дряни!

   Поняв, что бывшая невестка не хочет признаваться, Фаина Семеновна пошла в отделение. Ее вежливо выслушали и выпроводили, не став возбуждать дела.

   – Впрочем, господь сам покарал негодяйку, – с плохо скрытой радостью верещала злобная старуха, – Любовь умерла. Так-то вот! Кара всегда падет на голову убийц.

   Я с тоской вертела в руках бахрому от скатерти. Эх, совершенно зряшная поездка. Я думала, у Фаины Семеновны и впрямь имеются какие-то доказательства, улики, а тут – кухонная свара, война свекрови с невесткой! Я снова вытащила пустышку! И что теперь делать?

   – Только Розочка Шифрина и поняла меня, – внезапно завершила рассказ старуха. – Честно говоря, я не слишком-то раньше привечала девушку, очень уж она вешалась Игорьку на шею, но теперь понимаю. Розочка любила Игоря. Уж лучше бы он женился на ней! Роза, когда узнала о моих предположениях, прямо затряслась вся, посерела и воскликнула:

   – Убью ее! Отравлю! Любке Боярской не жить на этом свете.

   – Дайте мне, пожалуйста, телефон Розочки, – попросила я.

   – Зачем? – проявила старуха бдительность.

   – Очень интересная фамилия, – не растерялась я, – подойдет для моей работы, которая, надеюсь, разрастется до книги.

   – Вилка!

   – Чего тебе? – не раскрывая глаз, поинтересовалась я. – Будь другом, кинь мне сюда бутылочку холодного кваса.

   – Тебе придется выйти, – с сожалением сказала Тома.

   – Зачем?

   – Пришел какой-то странный мужчина, – недоуменно объяснила она, – говорит, ты его знаешь и ждешь на сеанс массажа!

   Я потянулась за полотенцем.

   – Наверное, ошибся квартирой, я никогда не имела дела с массажистами.

   – Может, и зря, – улыбнулась Тамарочка, – вон у Кати Скачковой остеохондроз начался, вызвали некоего Игоря Федоровича – и все, носится Катюха словно заводная.

   Я нацепила сарафан и вышла в прихожую. У вешалки, около какой-то странной конструкции, прислоненной к стене, терпеливо ждал Люсик – тот самый дядька, с которым я свела мимолетное знакомство на тусовке у Аси Юдиной. Только на этот раз на нем красовались не фиолетовые шорты из парчи, а совершенно невероятный костюм. Низ – нежно-бежевая юбка, расклешенная от талии, верх – ярко-розовая майка, сделанная из материала, сильно смахивающего на резину.

   – Ариночка, – заулыбался Люсик, – а вот и я! Рады?

   – Э.., безумно, – пробормотала я, – чай, кофе? Томочка хихикнула и скрылась на кухне.

   – Ах, душенька, вы так гостеприимны, – закатил глаза Люсик, – право, это слишком! Но я во время работы никогда не ем! Давайте приступим.

   – К чему? – попятилась я. Люсик заломил руки.

   – Как?! Вам не передали?

   – Что?

   – Я вчера звонил, около трех, разговаривал с девочкой, наверное, дочкой, она обещала не забыть! Понимаете, я эксклюзивный массажист, больше в Москве таких нет. Да и не только в Москве, кстати. Больные спины, конечности…

   – Но, понимаете, меня ничего не беспокоит! Люсик погрозил мне наманикюренным пальчиком.

   – Так не бывает, просто вы не замечаете. Кстати, первый сеанс я проведу абсолютно бесплатно, ну, начнем же… Где поставить стол?

   – Стол у нас есть в гостиной, – безнадежно сказала я. Люсик заулыбался.

   – Ариночка, у меня особый, массажно-лечебный столик, складной, ваш не подойдет. Так где его расставить?

   – Ну…

   – В гостиной, – высунулась из кухни Томочка, – это самое большое помещение в доме.

   – Великолепно! – пришел в восторг Люсик и поволок грохочущую конструкцию по коридору. – Ариночка, идите сюда.

   Разложив массажный стол, Люсик прикрепил на край большую лампу, поправил какие-то ремни, свисавшие по бокам, и спросил:

   – Где можно помыть руки и переодеться?

   – В ванной, – любезно предложила Томочка, – пойдемте, дам вам чистое полотенце.

   Я осталась одна и с легким ужасом посмотрела на прокрустово ложе <В мифах древних греков есть упоминание о разбойнике по имени Прокруст. А у него имелась кровать, куда укладывались гости. Если человек оказывался длиннее койки, Прокруст отрубал ему ноги, если короче – вытягивал при помощи колеса>. Столик казался слишком маленьким для человека. Сейчас мне предложат лечь на него, а голова или ноги будут висеть. От такого положения, скорей всего, начнется мигрень. И потом, мне не очень нравится, когда во время медицинских процедур собираются применять всяческие крепления. Если доктор намерен притачать вас покрепче, следовательно, он предполагает, что пациент начнет выворачиваться. А мало кто извивается от удовольствия, значит, сейчас будет больно. Нет уж, я совершенно не готова к экзекуции.

   – Нуте-с, – энергично потер руки вошедший в комнату Люсик, – где больной? Все готово!

   – Знаете, – начала я осторожно, не желая обидеть массажиста, – я боюсь упасть.

   – Откуда?

   – Ну, с этого вашего лечебного столика, уж очень он маленький!

   – Да что вы! – замахал короткими толстыми ручонками дядька. – Тут спокойно мастино неаполитано умещается.

   Я обозлилась.

   – Да, конечно, только я слегка длиннее мастино!

   – А при чем тут вы? – отступил на шаг Люсик.

   – Ну как? Массаж вроде мне собирались делать! Люсик открыл саквояж и принялся вытаскивать всякие банки.

   – Точно, именно массаж, несите вашу собаку.

   – Собаку?!

   – Естественно, кстати, вот держите.

   В моих руках оказалась ярко-бордовая визитка, на которой золотом горели буквы: «Ковальский Леонид, магистр массажных наук, доктор гонорис кауза по методам мануальной терапии для животных, ведущий специалист в области позвоночных грыж, лордоза и суставного ревматизма».

   – Но наша Дюшка совершенно здорова!

   – Она страдает, но молчит, – голосом глашатая возвестил Люсик.

   Я открыла дверь в коридор.

   – Дюшенция, иди сюда!

   Слава богу, массаж предназначен не мне!

   Нашу домашнюю любимицу, собачку неизвестной породы, мы нашли в мусорном бачке <См, книгу Д. Донцовой «Черт из табакерки», вышедшую в издательстве «Эксмо».>. Дюша существо не избалованное, в еде неприхотливое. Еще она очень аккуратная и никогда не посмеет написать в коридоре. Но последние дни Дюшка ходит грустная, спит не в кресле, а под диваном. Может, ее, конечно, доконала жара, но пусть Люсик глянет на животное, он, оказывается, очень крупный специалист: магистр, доктор…

   Следом за помахивающей хвостом Дюшей в гостиную вошли Тамарочка и Кристина.

   – Не мешайте врачу, – начала было я.

   Но Люсик, ловко подхватив Дюшу, прервал меня:

   – Такому специалисту, как я, помешать невозможно. Ну, что у нас? О-о-о…

   – Положение так серьезно? – испугалась Томочка, глядя, как массажист ощупывает спину Дюши.

   – Да уж, – укоризненно покачал головой он, – запустили собаку капитально. Она у вас хоть лает?

   – Нет, – сообщила Кристина, – очень и очень редко, практически никогда. Последний раз лаяла перед Новым годом, когда Вилка ей на хвост чугунную кастрюлю с кашей поставила!

   – Я же нечаянно!!!

   – Вот! – Люсик поднял вверх палец. – Речевой центр парализовало, зажало нервные окончания!

   – Ой! – пискнула Кристя – Бедняжка!

   – Вообще-то, – влезла я, – Дюша с детства такая.

   – Ясно, – кивнул Люсик, – родовая травма. Как проходили роды у ее матери? Наверное, кесарили!

   – А мы не знаем… – растерянно ответила Томочка. – Дюшу нашли на улице.

   – Ага, – бормотнул Люсик, – тут грыжа, там выпадение ребра, еще, похоже, энтероколит, спровоцированный не правильной постановкой шеи, как следствие – парез уха, хронический насморк, перетекший в гайморит, лимфогранулез хвоста, легкая аллергия и постоянная депрессия. Гляньте, она вялая, неактивная.

   Я пришла в ужас. Господи, да несчастному животному два часа до смерти осталось! Оказывается, наша Дюшенька одной ногой, то бишь лапой, на том свете, а глупые хозяева радуются, что им досталась небрехливая собачка!

   – Что же делать? – зашмыгала носом Кристина.

   – Не расстраивайся, – приободрил девочку Люсик, – двадцать-тридцать сеансов массажа – и ее не узнать будет. Да прямо сейчас, после первой процедуры, мигом заметите резкое улучшение. Ну-ка, начнем.

   Он быстро привязал слабо сопротивляющуюся Дюшу к столу, потер руки, потом резко ущипнул собачку за жирную спинку. Дюшка вздрогнула.

   – Отлично, – крякнул Люсик, – вижу поле деятельности. Итак, пощипывания, поглаживания, поколачивания.

   Его маленькие, толстенькие, короткопалые ручки порхали над мохнатым телом. Затем Люсик схватил Дюшу за хвост и начал накручивать его в разные стороны.

   «Р-р-р…» – донеслось со стола.

   – Вот видите! – констатировал массажист. – Речевой центр потихоньку освобождается. А вот и наша грыжа.

   Он с силой ткнул Дюше большим пальцем куда-то под ребра.

   «Гав, гав!» – завопила собака.

   – Отличненько, – Люсик пришел в полный восторг, – теперь следует сделать прогревание, но прежде легкое краваццо с тальком.

   Я не успела поинтересоваться, что такое загадочное краваццо, как Люсик выхватил картонную тубу и вмиг покрыл собаку ровным слоем детской присыпки. Дюшенция принялась чихать, словно обезумевшая.

   – Вот, слышите! – ликовал массажист, стуча по несчастной Дюше предметом, больше всего похожим на молоток для отбивания мяса. – Гайморит рассасывается. Великое дело – мануальная терапия! Эффект моментальный.

   Облако дисперсной пудры летало по гостиной, у меня в носу тоже засвербило, может, сама болею гайморитом и не знаю об этом?

   – По-моему, ей плохо, – прошептала Томочка и чихнула.

   – Выздоровление всегда проходит через боль и страдания, – парировал Люсик, – теперь глубокое прогревание с ароматерапией. Несите большое полотенце.

   Пока Кристина носилась в ванную, доктор обмазал Дюшу с головы до пят чем-то жирным, тягучим, добытым из белой пластиковой бутылочки.

   – Замечательно, – заявил он, увидав махровую простыню. В ту же секунду он накрыл Дюшку и включил лампу синего света, прикрепленную к краю стола.

   Бедная собака вывалила наружу розовый язык и задышала, как марафонец, добежавший до конца дистанции.

   – Надо, чтобы до костей пробрало, – пояснил Люсик, – подождем минут пять для полноты эффекта. А я пока иголочки приготовлю.

   – Вы ей будете уколы делать? – робко поинтересовалась Томочка.

   – Никаких лекарств, – отрезал Люсик, – химия нарушает метаболизм, только ручное воздействие. Все, дошло до капилляров! Теперь точку фуншу!

   С этими словами Люсик ловко воткнул в скользкую от масла собачью шкурку иголку.

   «У-у-у…» – взвыла Дюша.

   – А ты как хотела, – покачал головой Люсик, – следующая точка кунь-лунь, затем сяо-мяо.

   Последнее название показалось мне немного странным, но тут Люсик, хищно воскликнув:

   – И последнее! Точка жизни фуа-гра! – навалившись на собаку, сжал ее с боков.

   Дюша всхлипнула, разинула пасть, икнула…

   – Ой, мамочка! – восхитилась Кристина. – Вы выдавили из нее весь завтрак! Ага, так вот кто слопал мою шоколадку! Дюша, ты наглая воровка!

   Но собака не реагировала на внешние раздражители.

   – Пусть полежит пару секунд, отдохнет. – Люсик вытер со лба пот.

   – Массаж можно делать только собакам? – спросила я, с тревогой поглядывая на Дюшу, которая ничем не напоминала живой организм. Скорей уж сдувшуюся шкуру одного двортерьера.

   – Конечно, нет, – стал вещать Люсик, собирая банки и флаконы, – у меня полно клиентов: кошки, хомяки, крысы, вараны, змеи, мыши…

   – А птички? – полюбопытствовала Кристя.

   – Вот с ними трудней, – крякнул Люсик, – совершенно особая авторская методика, уникальная! И такой массаж немного дороже. Если один сеанс с собакой стоит сущую ерунду, всего триста баксов, то за попугайчика надо отдать пятьсот!

   Триста долларов?! А еще он говорил, что Дюше нужно провести двадцать-тридцать сеансов! Это же получается совершенно невероятная сумма!

   – И люди вам платят? – вырвалось у меня.

   – Ариночка, – снисходительно заметил Люсик, – я не успеваю отбиваться от клиентов. Ладно, спускаем вашу красавицу на пол.

   Оказавшись на паркете, Дюша попыталась сгрести лапы вместе. Это простое действие удалось ей с третьей попытки. Потом она потрясла мордой и, разбрызгивая капли липкого масла, с оглушительным лаем кинулась на мучителя.

   – Держите ее! – завопил Люсик.

   Мы бросились к собаке, но та, всегда спокойная и приветливая, словно озверела. Она скалила зубы и безостановочно рычала.

   – Не отпускайте ее, – визжал Люсик, забираясь на подоконник.

   Мы пытались удержать Дюшу, но та, скользкая, как кусок мыла, выворачивалась из рук. Наконец Томочка догадалась набросить на нее сдернутое со столика полотенце. Потом они с Кристиной потащили спеленутый сверток в ванную.

   – Точку сяо-мяо надо было сильней прижать, – покачал головой Люсик, – побоялся сразу на полную мощь воздействовать! Ну ничего, через тридцать сеансов…

   Я набрала полную грудь воздуха и решительно прервала его:

   – Извините, мы не можем провести целый курс.

   – Вам не дорого здоровье собаки! – возмутился массажист, – Именно, что дорого, – улыбнулась я. – Пока я только начинаю публиковаться, особых гонораров нет.

   – Но Ася Юдина сказала, будто вы очень известны, – нахмурился Люсик.

   – Она слегка преувеличила.

   – Ну ладно, – насупился «доктор», – если надумаете звоните. А сейчас с вас три сотни зелеными.

   – Но вы же обещали первый сеанс провести бесплатно возмутилась я – Это если бы вы решили целый цикл проводить, – отбил подачу Люсик.

   Я побежала в нашу с Олегом спальню. Интересно, что скажет Куприн, когда узнает, что деньги, которые мы откладываем ему на дубленку, потрачены на противоостеохондрозный массаж Дюшки? Хотя сегодня, наверное, промолчит! Ему небось все же неудобно за дурацкую шутку!

   Остаток вечера мы провели, пытаясь отмыть собачку от липкого, как свежее варенье, ароматического масла. Дюша, обычно воспринимающая водные процедуры с философским терпением, сегодня вела себя будто разбуженная фурия. Она визжала, стонала, лаяла, выворачивалась из рук и даже попыталась цапнуть Кристину, когда та решила намылить ей голову.

   Устав удерживать беснующееся животное, я выпрямилась, и в то же мгновение озверевшая Дюша выскочила из ванной и, оставляя повсюду клочья белой пены, понеслась по коридору.

   – Не заметили, где у нее эта точка, сяо-мяо? – спросила Кристина, кидая в лужу тряпку.

   – Нет, – ответили мы с Томочкой хором, – а что?

   – Может, нажать еще раз и она успокоится?

   – Ни в коем случае! – испугалась я. – Больше никакой мануальной терапии.

   – Вилка, – послышался голос Куприна.

   Я высунулась в прихожую. Супруг, смущенно улыбаясь, протянул букет из непонятных цветов, больше всего смахивающих на гибрид тюльпана и астры.

   – Вот, – забубнил Олег, – держи, от чистого сердца. Прости дурака. У меня прямо в глазах потемнело, когда тебя с тем парнем увидел. Стоит, за плечи обнимает и лыбится. Вот я обозлился и наговорил глупостей. Кто же думал, что такое получится: газеты, корреспонденты… И потом, ну как люди-то тебя узнают?! Мне это совершенно непонятно! В жизни ты совсем другая Я попыталась скрыть усмешку. Надо же, Олег, оказывается, способен на ревность! Совершенно неожиданное открытие!

   – Вот еще, – держа одной рукой букет, заявил супруг, – на…

   Я взяла протянутый пакет и впала в полное изумление. Внутри оказалась коробка дорогущего бельгийского шоколада. Наверное, жара повлияла на разум мужа, если он решился приобрести конфетки стоимостью в половину своего оклада!

   – Букет тоже мне? – улыбнулась я.

   – Конечно, держи, – Олег протянул мне неведомые цветы, – кажется, твои любимые.

   Да уж, теперь не спросить, что это за звери, не могу же я не знать названия своих обожаемых цветов. Только я собралась их взять, как произошло невероятное. Из темноты коридора вылетела Дюша. Увидав Олега, она осела на задние лапы и издала страшный звук, похожий на стон и рычание одновременно.

   – Дюшенция? – удивился муж. – Что с тобой стряслось, небось жара…

   Но договорить фразу Куприн не успел, потому что собачка резко подпрыгнула вверх, вырвала у него из рук букет, а потом с утробным чавканьем и хрустом принялась быстро-быстро пожирать неведомые гибриды прямо вместе с бумагой.

   – Мама, – попятился к двери Куприн, – вызывайте ветеринаров! Она от жары взбесилась!

   – Нет, – вздохнула я, – сяо-мяо до конца не дожали!

   – Что? – поразился Олег в полном ужасе, наблюдая, как Дюшенция, смолотив растения, принимается за его ботинок. – Что?

   «Р-р-р-р…» – трясла головой собачка.

   Шнурки она проглотила в момент и теперь пыталась справиться с довольно толстой подметкой.

   – Не бойся, – потянула я мужа за рукав, – пошли, объясню, в чем дело!

   – Да, – ответил звонкий, совсем не сонный голосок.

   – Можно Розу.., простите, не знаю отчества…

   – Ну, пока я превосходно обхожусь без него, – засмеялась невидимая собеседница, – слушаю внимательно.

   – Мне ваш телефон дала Фаина Семеновна, мама Игоря, припоминаете, о ком идет речь?

   – Конечно, как она себя чувствует?

   – Спасибо, вроде бы прекрасно, но у меня к вам дело.

   – Извините, пожалуйста, – очень вежливо перебила меня Розочка, – но я опаздываю, у нас пятиминутка в половине девятого. Подъезжайте прямо в больницу, паспорт только не забудьте.

   – Зачем? – изумилась я.

   – Так на аборт без документов не возьмут, – деловито сообщила Розочка, – еще прихватите медицинский полис, тапочки, халат и ночную рубашку. Если к девяти успеете, тогда в пять вечера спокойненько домой уйдете.

   – Адрес подскажите, – попросила я.

   Небольшое четырехэтажное старое здание, похожее на школу, пряталось среди высоких деревьев. На круглой площадке перед входом во всю мощь легких надрывался слегка пьяноватый парень.

   – Анька! Ну на кого он похож? Ань? На кого?

   – На мою маму, – проорала в ответ свесившаяся из окна растрепанная женщина.

   – Вот ужас-то! – перепугался муж. – Ну и несчастье!

   – Дурак! – окрысилась жена. – Я-то боялась, что в тебя, козла, окажется!

   – Ну, Ань, – занудил молодой отец, – не злись… Я не стала слушать, чем закончится их диалог, вошла в приятно прохладный холл и спросила у толстой тетки в белом халате, курившей у окна:

   – Где я могу найти Шифрину?

   – Двенадцатый кабинет, – ответила та, не поворачивая головы.

   На двери кабинета висела аккуратная табличка: «Прием ведет кандидат медицинских наук Роза Яковлевна Шифрина». Я сунула голову внутрь и увидела молодую женщину, сидевшую за письменным столом. Она подняла голову и улыбнулась.

   – Проходите.

   Я улыбнулась в ответ. Роза Яковлевна оказалась красавицей. Большие, чуть навыкате черно-коричневые глаза с кукольно загнутыми вверх ресницами, разлетающиеся к вискам стрелы бровей, точеный, аккуратный носик, пухлый, красиво очерченный рот и в качестве последнего, завершающего штриха – маленькая, пикантная родинка над верхней губой.

   – В чем проблема? – снова улыбнулась Роза. Было в ней что-то мгновенно располагающее к себе. Как многие женщины, я побаиваюсь врачей-гинекологов, хотя никто из них ни разу не сделал мне больно, но один вид кабинета с креслом и стеклянным столиком, на котором в изумительном порядке разложены железки самого отвратительного вида, вызывает у меня дрожь в коленках. Но в присутствии Розы Яковлевны это чувство отчего-то не возникло. Хотя, может, я просто знала, что Шифрина не понадобится мне в качестве доктора.

   – Говорите, не стесняйтесь, – приободрила меня она, – в кабинете врача нужно рассказывать все. Сейчас мы легко справляемся со многими проблемами.

   – Меня прислала Фаина Семеновна…

   – Очень хорошо! – мягко улыбнулась врач.

   – Почему вы убили Любу Боярскую? – ляпнула я и тут же испугалась. Ну и глупость же я сделала!

   Шифрина распахнула еще больше свои огромные глаза и стала похожа на собачку породы пекинес.

   – Что?!

   – Э.., ничего, это так, глупая шутка…

   – Вы кто?

   – Виола Тараканова.

   – Это мне ни о чем не говорит, – сурово сказала Розочка, потом резко встала, подошла к двери, заперла ее, положила ключи в сейф и заявила:

   – Пока не объяснитесь, отсюда не уйдете!

   Я тяжело вздохнула. Господь, дав Розочке потрясающей красоты лицо, решил, что подарков с нее хватит, и фигура ей досталась самая неказистая. Ростом Шифрина была ниже меня. Верхняя часть фигуры, до талии, была слишком короткой, а бюст оказался плоским. Компенсировала отсутствующую грудь та часть, которой садятся на стул. Объем бедер у Розочки был метра полтора, не меньше, ножки же были тоненькие, словно спичечные.

   Розочка сердито откинула за уши копну мелко вьющихся волос, села за стол и вновь превратилась в красавицу.

   – Так в чем дело?! – без тени улыбки спросила она.

   – Фаина Семеновна считает, что вы убили Любу.., впрочем, давайте по порядку, – промямлила я.

   – Сделайте одолжение, – сурово кивнула Роза, – я не выношу беспорядочных разговоров!

   Как могла, я изложила события, старательно опуская те, которые, на мой взгляд, казались несущественными. Когда фонтан сведений иссяк, Розочка вытащила пачку «Парламента» и покачала головой.

   – Много чего в жизни повидала, с шестнадцати лет в медицине работаю, медсестрой начинала! Но такое! Писательница, которая сама расследует преступление, чтобы написать книгу!

   Я расстегнула сумочку и вытащила «Гнездо бегемота».

   – Вот здесь, видите, моя фотография. Не слишком удачная, правда, но узнать можно. Хотите, подарю? Извините, но у меня остались только «бумажные» издания, твердый переплет давно расхватали знакомые.

   – Честно говоря, – протянула Розочка, – я такое не читаю, времени на специальную-то литературу нет, но ваше произведение обязательно посмотрю, не каждый день с живым писателем сталкиваешься. Что же касается смерти Любы Боярской… Может, я и воскликнула в гневе, что убью ее… Уж очень зла была на нее… Ладно, могу рассказать историю наших взаимоотношений с Игорем, если, конечно, вам интересно. Но хочу предупредить сразу: госпожу Боярскую я и пальцем не тронула. Хотя, мне кажется, я знаю имя той, которая замыслила извести Любовь Кирилловну! Я быстро закивала головой.

   – Говорите скорей!

   Игорь и Розочка познакомились на первом курсе медицинского института. Только Розочка пошла в медицину по велению сердца, а парня в вуз толкнула мама.

   – Уж не знаю, какое на вас впечатление произвела Фаина Семеновна, – объясняла Роза, – только она жуткая эгоистка. Без конца талдычит о своей всеобъемлющей материнской любви, а сама нещадно эксплуатировала Игоря, постоянно ему напоминая: «Ты должен заботиться о женщине, которая родила тебя».

   Игорь не чувствовал никакой тяги к медицине, но мать, желавшая на старости лет иметь в доме человека, который сумеет померить давление и сделать укол, закатывала такие скандалы, что бедный парень решил, что лучше покориться.

   Розочка и Игорь оказались в одной группе. Девушка сразу влюбилась в симпатичного парня и изо всех сил старалась помочь ему. Шифриной было ясно – врачебная стезя не для Игоря. Тому становилось дурно в морге, а при виде крови юноша бледнел и старался побыстрее сесть. Совсем плохо стало, когда началась практика в больнице. Естественно, студентов отправили в самые тяжелые отделения. Игорь с Розой, их на курсе все считали женихом и невестой, оказались в хирургии в самой затрапезной районной больнице. И если девушка просто рвалась в бой, мечтая о том, чтобы ей дали подержать крючки во время оперативного вмешательства, то парень прятался по углам и ныл:

   – Тут так воняет!

   Спустя месяц после начала практики Игорь спросил у Розочки:

   – Господи, ты видела этого старика в коридоре? С жутким, отвратительным гнойником на ноге?

   – Да, – кивнула девушка, – очень интересный случай, вот, думаю, можно вскрыть и попробовать…

   – Тебе и впрямь этот кошмар кажется интересным? – перебил ее Игорек.

   – Естественно, – удивилась Розочка, – запущенный случай, такое нечасто увидишь, интересно посмотреть, как Сергей Антонович станет операцию делать. Вот если бы мне поручили, то…

   Игорь встал и вышел. Удивленная его реакцией Роза кинулась было следом, но ее позвал дежурный врач, и она занялась работой.

   На следующий день возлюбленный не приехал в больницу. Розочка решила, что он заболел, и кинулась в ординаторскую звонить. Трубку сняла Фаина Семеновна и закатила ей бурный скандал:

   – Игорь мне все рассказал!!!

   – Что? – недоумевала Розочка.

   – То! – вопила будущая свекровь. – Это из-за тебя он забрал документы из института! Ты дала ему понять, что медицина не для него! Дрянь! Не смей приближаться к нашему порогу!

   Розочка только хлопала глазами, искренне не понимая, что же произошло.

   Игорь ей не звонил. Пару раз девушка сама пыталась соединиться с ним, но трубку каждый раз снимала Фаина Семеновна, и Розочка быстро нажимала на рычаг – общаться со старухой совсем не хотелось. Потом Роза узнала, что Игорь и впрямь забрал документы из института. Она решила подстеречь парня и притаилась у его подъезда. Игорь не выходил, зато появилась Фаина Семеновна и села в троллейбус. Обрадованная Розочка кинулась в квартиру, к любимому.

   Игорь, зевая, спокойно сказал ей:

   – После разговора с тобой, ну, помнишь, о том старике с фурункулом, я твердо понял, что хорошим врачом никогда мне не стать. Пришлось выдержать колоссальный скандал с мамой, чуть до драки не дошло.

   – Чем же теперь станешь заниматься? – осторожно спросила Роза.

   – Знаешь ведь, – пожал плечами Игорь, – я всю жизнь мечтал изучать историю. Вот, готовлюсь поступать на истфак. Слава богу, успел документы сдать. Так что до августа не увидимся, сама понимаешь!

   – Конечно, – кивнула Розочка, – удачи тебе. Игорь замялся:

   – Еще один момент…

   – Какой? – напряглась Роза.

   – Ты мне пока не звони и не приходи сюда больше, – наконец решился выдавить из себя кавалер, – мама дико злится.

   – Мы расстаемся навсегда? – решила уточнить девушка.

   – Что ты, – залебезил Игорь, – только до августа. Вот поступлю в университет, и снова будем вместе. Да и мама слегка успокоится. Я тут попытался ей объяснить, что если она хочет иметь дома врача, то получит его только в твоем лице.

   Розочка слегка успокоилась, хотя перспектива стать лечащим доктором Фаины Семеновны ее отнюдь не обрадовала.

   В августе Игорь пару раз сходил с Розой в кино, а в сентябре они практически расстались. Девушка старательно обманывала себя. Понятное дело, Игорь вновь стал первокурсником, ему нужно посещать все лекции и семинары, да и в первую сессию преподаватели обычно излишне суровы. Но в глубине души она понимала: Игорь на ней никогда не женится. А Фаина Семеновна, даже имея огромное желание жить рядом с доктором, будет очень рада, когда узнает, что Розочке не стать ее невесткой.

   Вот так их отношения очень тихо сошли на нет. Целых два года Игорь старательно делал вид, что ничего не произошло и любовь осталась прежней. В течение недели он обычно не звонил Розочке, но в субботу непременно звал в кино. Девушка, безоглядно влюбленная в парня, была согласна на любые отношения, лишь бы хоть изредка встречаться с Игорем.

   Потом она поступила в ординатуру, занялась диссертацией, времени катастрофически не хватало ни на что. И как-то так получилось, что они с Игорем расстались на полгода. Потом Розочка спохватилась, удивилась собственному равнодушию и позвонила Игорю. Трубку сняла Фаина Семеновна. Услыхав голос Розы, старуха злорадно заявила:

   – Игоряша и Ксюшенька уехали кататься на теплоходе. Ты ведь знаешь Ксюшу Боярскую? Очень милая девочка.

   Роза положила трубку. Имя и фамилию Ксюша Боярская она слышала впервые. Среди их общих с Игорем знакомых таких не было. Значит, у ее вечного жениха появилась новая возлюбленная. Розочка приготовилась испытать приступ дикой ревности, но неожиданно поняла: в ее душе пусто, словно в выжженной пустыне. Там больше не распускал лепестки яркий, дурманящий голову своим ароматом цветок любви.

   – Игорь выдавил из меня по капле все хорошее к нему отношение, – грустно улыбалась Розочка, – словно из тюбика зубную пасту. Но ведь его больше не наполнить!

   Вот так и расстались – без выяснений отношений, слез и скандалов. Игорь позвонил через пару месяцев, поздравил бывшую невесту с днем рождения. Розочка тоже проявила интеллигентность и двенадцатого июля набрала знакомый номер телефона, чтобы пожелать счастья и успехов.

   Но трубку сняла Фаина Семеновна. Розе стало очень неприятно, сейчас старуха наговорит ей гадостей, но чуть не упала от неожиданности, услыхав ласковое восклицание:

   – Розочка, детонька, совсем нас забыла! Хотя ты, наверное, очень занята, диссертацию защитила?

   Потом Фаина Семеновна пожаловалась на высокое давление, Розочка посоветовала лекарства… Начали перезваниваться. Фаина Семеновна, поняв, что Роза никогда не станет женой Игоря, стала мила с девушкой. Советовалась с ней по поводу многочисленных болячек и заговорщицки шептала:

   – Дома никого, кроме меня, нетрудно будет приехать, давление померить?

   Роза не отказывала старухе, и между ними установились почти дружеские отношения. Иногда Фаина Семеновна заявляла:

   – Вот не разглядела я тебя, сердилась на Игорька, а зря. Ксюша-то такая профурсетка! Грубая, непочтительная, вечно спорит, сына против меня настраивает!

   Роза пропускала эти высказывания мимо ушей. С одной стороны, ее совершенно не интересовали Игорь с новой пассией, с другой – его мать всегда будет ненавидеть тех, кто попытается прибрать к рукам ее драгоценного мальчика.

   Однажды вечером, достаточно поздно, около десяти, в дверь квартиры Розы позвонили. На пороге стояла маленькая, хрупкая девушка в красивой норковой шубке.

   – Я вас умоляю, – без всякого предисловия заявила она, – отдайте мне Игоря.

   – Вы кто? – изумилась Роза.

   – Ксения Боярская, – ответила худышка и расплакалась. Розочка втащила свою счастливую соперницу в комнату и попыталась утешить.

   – Что случилось?

   Ксюша, тихо плача, рассказала, что Игорь не торопится с предложением руки и сердца. Их роман длится уже почти три года, а предложения руки и сердца от него так и не последовало. В конце концов Ксюша не выдержала и поинтересовалась:

   – Когда же мы поженимся?

   Игорь замялся и выдал.

   – Понимаешь, я связан обещанием с другой. Розой Шифриной, любви давно нет, но боюсь ее обидеть, да и здоровье у нее слабое, погоди пока Услыхав последнюю фразу, Розочка обозлилась до крайности и, несмотря на робкое сопротивление Ксюши, ринулась к телефону.

   – Игорь, – твердо заявила она, – если ты еще не понял, то заявляю со всей определенностью, ты свободен от всяких обязательств. Я не собираюсь связывать свою жизнь с тобой, не люблю тебя. Кстати, с чего ты взял, что я болею? Абсолютно здорова!

   Через неделю Ксюша перезвонила Розочке.

   – Спасибо большое.

   – Он сделал тебе предложение? – поинтересовалась Шифрина.

   – Нет, но дело не за горами, – радовалась Ксюша, – вот летом съездим вместе отдохнуть – и готово!

   Розочка не стала переубеждать дурочку. В глубине души она была уверена – Игорь никогда не женится, на то у него, как в известной песне, есть пять причин. Основная из которых – патологическая ревность Фаины Семеновны.

   Спустя некоторое время оказалось, что она права. Осенью Ксюша снова прибежала к Розе в слезах.

   – Он нашел другую!

   – Да? – не удивилась Розочка. – И кого, если не секрет?

   – Мою родственницу, – затопала ногами Ксюша, – Любу Боярскую!

   – Твою сестру?

   – У моего папы был брат, – пояснила Ксения, – это его дочь, жутко противная уродка! Сволочь! Отбила Игоря!

   – Успокойся, – попыталась вразумить ее Розочка, – ей никогда не отвести парня в загс.

   Но в июне месяце сыграли пышную свадьбу. Боярские собрали всех, кого можно и кого нельзя. Розочке тоже прислали открытку с изображением целующихся ангелочков. Шифрина купила красивый чайный сервиз, вручила коробку улыбающейся невесте, с легким злорадством отметила, что Фаина Семеновна стоит лиловая от злобы, и села на свое место за столом. К ней тут же подскочила Ксюша и прошипела:

   – Очень хочется надеть этой дряни на голову миску с салатом!

   – Зачем же ты пришла на свадьбу? – удивилась Розочка. – К чему этот экстравагантный поступок?

   – Так папа велел, – всхлипнула Ксюша, – вон следит за всеми.

   Розочка повернулась и увидела пожилого мужчину, сидящего в кресле на колесах.

   – Твой отец инвалид? – спросила она.

   – Ну да, – кивнула Ксюша, – у него инсульт был, вроде поправился, а ноги не слушаются. Вот теперь боюсь его волновать. А папа очень чтит родственные узы. После того как дядя Кирилл умер, он считает, что обязан поддерживать тетю Машу и Любку. Знаешь, как он меня вчера песочил! «Всякое в жизни бывает! Они друг друга полюбили. Ты найдешь себе пару, а родственников других не будет!» Вот и пришлось идти, теперь изображаю дружбу и радость. Боюсь, папу опять инсульт разобьет!

   Ксюша замолчала, а потом с невероятной злобой, острым, пронзительным, словно наточенный клинок, голосом произнесла:

   – Я ее убью!

   – Кого? – испугалась Розочка.

   Было в тоне Ксюши что-то такое, что заставляло верить: из уст девушки звучит не пустая угроза.

   – Любку! – мстительно уточнила она. – Еще не знаю как, но обязательно убью.

   Я зашла в супермаркет и прислонилась к холодильнику, в котором стройными рядами выстроились йогурты и пачки масла. Хорошо-то как!

   И тут затрезвонил мобильный. Меня охватил страх.

   – Да? Что произошло?

   – Ариша, – раздалось из трубки, – приветик, это Нюся! Я смахнула со лба пот. Тысячи и тысячи людей используют мобильную связь, чтобы просто поболтать друг с другом, и только Виола Тараканова трясется от любого звонка!

   – Привет, Нюся, – я постаралась изобразить радость.

   – Ты где?

   – В магазине.

   – Каком?

   – Супермаркете, стою около йогуртов, наслаждаюсь холодом.

   Нюся засмеялась.

   – Давай дуй на Сазоньевскую улицу – Зачем?

   – Надо! Обещала же тебя пиарить Давай, ноги в руки – и бегом.

   – Но я не одета!

   – Совсем голая? – захихикала Юдина. – Ходишь по лавкам только во вьетнамках? А что, это эпатажно!

   – Нет, конечно, просто стою в стареньком сарафанчике и без макияжа.

   – Аллах с ним, – заявила Нюся, – адрес пиши: Сазоньевская, девять, постарайся успеть за час.

   – Куда? – недоумевала я.

   – Приедешь, объясню, – буркнула Нюся и отсоединилась.

   Я со вздохом оторвалась от рефрижератора и побрела по проминающемуся асфальту к метро.

   Возле дома девять на Сазоньевской было пусто. Я расстроилась. Естественно, Нюся опоздает, а мне придется ждать ее на солнцепеке. Коротенькая улочка не украшена ни одним деревом, в тени которого можно было бы спрятаться, да и магазинов со спасительными холодильниками не видно. Но тут огромная черная машина, стоявшая чуть поодаль от девятого дома, коротко гуднула. Потом чья-то рука приоткрыла правую переднюю дверцу и звонкий голос велел:

   – Ариша, вали сюда.

   Я влезла в шикарный кожаный салон и со стоном села на подушку.

   – Боже! Почему у вас тут так восхитительно прохладно?

   – Так кондиционер фугует, – пожала полными плечами Нюся, – эка невидаль! Сейчас у всех они стоят.

   Я молча наслаждалась холодным ветерком. Наверное, приятели Юдиной ездят на роскошных тачках. Вот у Олега в «Жигулях» роль кондиционера выполняет крохотный вентилятор, прикрепленный на стекле. Но толку от жужжащих лопастей никакого.

   – Очень приличный сарафанчик, – одобрила Нюся, – у меня такой же.

   Ее полное, рыхлое тело было облачено в некое подобие мешка из розовой льняной ткани на тонюсеньких лямочках. Будучи женщиной, свободной от всяческих комплексов, Нюся не носила нижнего белья, и от шеи до пупка колыхалась бесформенная масса, напоминающая студень.

   – Слушай сюда, – велела она, – тут, в девятом доме, принимает страшно модный доктор, Феоктистов Сергей. Раньше у него был маленький кабинетик, а теперь он раскрутился и открывает центр кирпичетерапии.

   Я подумала, что ослышалась, и переспросила:

   – Какой терапии?

   – Кирпичетерапии, – терпеливо повторила Нюся.

   – Он лечит людей кирпичами?!

   – Именно.

   – Но каким образом? Бьет ими пациентов по голове?

   Нюся хихикнула и быстренько вывалила краткую биографию знахаря.

   Родом Феоктистов из глухой сибирской деревеньки. Воспитывала его бабка, деревенская лекарка. Старушка владела эксклюзивной методикой, которую получила от своей матери. В особом овраге, под чтение специальных заговоров и колдовские песни, в определенный день, в полночь выкапывалась глина. Потом с соответствующими обрядами лепились кирпичи, обжигались в священной печке – и инструмент был готов. Нагрев или охладив кирпич, бабушка Сергея могла, приложив его к больному месту, вылечить любую хворь. Проходили грыжи, запоры, бронхиты, рассасывались опухоли, пропадали аллергия, косоглазие и бесплодие.

   Старушка передала тайные знания внуку и скончалась. Сергей стал врачевать и достиг намного более впечатляющих результатов, чем бабушка. К нему ехали со всей Сибири, почитали за святого. Денег за свою работу Феоктистов не брал.

   Но затем в его родной деревеньке стряслась огромная беда. Приключилась великая сушь, а потом пожар. От непогашенного окурка сначала вспыхнул стог сена, а потом пламя резво поскакало по улицам, живо уничтожая небогатые домишки селян с немудреным скарбом и живностью. Меньше чем за полчаса деревенька превратилась в пепелище. Поднялись стон и плач. Обездоленные люди обнимали детей…

   И тогда Сергей решил помочь землякам. Он отправился в Москву, где быстро стал модным доктором, а все заработанные деньги…

   – Эй, погоди, – остановила я Нюсю, – ты же только что говорила, что он лечит людей бесплатно.

   – Это было в деревне, – пояснила Юдина. – Сергей бескорыстен, словно монах, но сейчас он находится тут, чтобы набрать погорельцам на дома, и, естественно, берет гонорар.

   – А сколько?

   – Четыреста долларов час.

   – И давно он практикует в Москве?

   – Третий год, – сообщила Нюся.

   В моей душе закопошилось легкое недоверие. Несколько лет в Москве при ставке в четыре сотни за сеанс, и до сих пор не сумел собрать нужную сумму?

   – Где же он кирпичи берет?

   – Два раза в год ездит в свой заветный овраг, – объяснила Нюся.

   – Но у меня ничего не болит, – я попыталась посопротивляться.

   – И что? – рассердилась Нюся.

   – Зачем он мне? Да и четырехсот долларов у меня нет!

   – Арина!!!

   – Что?

   – Имей в виду: в тусовке не принято говорить вслух о бедности и о деньгах вообще! Сейчас никто не будет заниматься медицинскими процедурами. Мы идем на открытие центра. Там журналюги, телекамеры, фуршет, благотворительная лотерея… Ферштейн?

   – В целом да, – кивнула я.

   – Очень хорошо, – подвела итог Нюся и глянула на часы, – прекрасно, мы опоздали на полчаса.

   – Что же тут хорошего? – засуетилась я. – Извини бога ради, я ведь очень торопилась…

   – Точно по часам обязаны являться журналисты, – пояснила Нюся, вылезая из «Мерседеса», – а нам не грех слегка припоздниться. Понимаешь, когда идет плотная толпа гостей, светские репортеры снимают не всех, а лишь тех, кто как-то выделяется. Ну пришел с голой жопой, из которой торчит роза. А вот если опаздываешь, внимание прессы гарантировано.

   С этими словами она впихнула меня в полутемное помещение, в котором сновало дикое количество народа. Гремела музыка, и я на секунду оглохла и задохнулась – от толпы одуряюще несло французским парфюмом. Юдина хозяйским жестом ухватила за плечо вертлявого парня в сиреневой распашонке.

   – Костик!

   – Нюсенька, – кинулся целоваться с ней парнишка, – а кто это с тобой?

   – Костя! – Нюся кокетливо погрозила ему пальчиком, на котором сверкал крупный бриллиант. – Только не делай вид, что не узнал мою лучшую подругу, наимоднейшую писательницу Арину Виолову!

   – Тебя не обманешь, – захихикал Костя, – конечно, моментально понял, что вижу Арину. Ах, обожаю ваши книги. Ну скажите мне по секрету, вы и впрямь сидели или это пиар?

   На секунду я растерялась, на губах появилась глупая улыбка, но Нюся мигом пнула меня под зад и ответила:

   – Конечно, Арина полжизни провела по зонам. Десять лет за грабеж, двадцать за изнасилование, тридцать ей впаяли за убийство парочки журналистов и одного дурака – ведущего тусовок.

   Константин закатился икающим смехом, потом вытащил откуда-то микрофон и заорал – К нам пришли две лучшие писательницы Москвы! Скорей встречайте: Нюся Юдина и Арина Виолова, музыка – туш!

   Но из динамиков почему-то полилось «Хэппи берздей», очевидно, ди-джей перепутал диски. На нас мигом налетела стая журналистов. Нюся принялась вертеть меня в разные стороны, изредка шипя:

   – Улыбайся, упри руку к бок, отставь ногу… Наконец в зал вошла еще какая-то известная личность, и объективы перенацелились на нее. Я прислонилась к стене.

   – Устала? – хмыкнула Нюся.

   – Есть немного.

   – Да уж, тусоваться нелегко, – согласилась она, – но альтернативы-то нет. Вон видишь, там, у стола со жрачкой, девчонка в зеленых шортах? Эта из газеты «Круглый телевизор». Завтра утром у них появится фото, а внизу будет строчка: «Читать Арину Виолову не только интересно, но и модно». Вечером все ненормальные идиоты, считающие «Круглый телевизор» своим поводырем по жизни, ринутся к лоткам и в книжные магазины. Популярность легко не достигается.

   – А вот есть такой писатель, Шульгин, – вяло возразила я, – очень хорошие детективы пишет, так о нем ничего не пишут. Просто сообщают: Шульгин интервью не дает.

   – Это пиар наоборот, – отмахнулась Нюся, – небось запускает дезинформации о себе. Одни пишут: у Шульгина – девять жен, другие – супруга всю жизнь одна… Он к себе интерес таким образом подогревает.

   – Возьмите билетик, – прочирикала хорошенькая длинноногая девчонка с подносом в руках.

   Нюся швырнула ей сто рублей и вытащила из груды свернутых бумажек одну трубочку. Я повторила ее действия и спросила:

   – Это что?

   – Лотерея, пошли перекусим.

   – Только не суши! Нюся усмехнулась:

   – Деваться тебе некуда! Но у Сергея, на счастье, такого не будет, он пропагандирует возврат к природе.

   Следующие полчаса я пыталась прожевать сырые капустные листья, облитые кефиром, ростки сои и непонятные комки коричневого цвета, погребенные под какими-то фиолетовыми то ли тряпками, то ли листами бумаги. На угощение было противно смотреть. Но все остальные бодро опустошали тарелки, мне не хотелось выглядеть белой вороной. Потом я заметила, как один мужик, облаченный в ярко-красные брюки, быстренько скидывает «деликатесы» в урну, и страшно обрадовалась. Значит, они все просто притворяются!

   – А теперь внимание, – заорал Костик, – в лотерее победил номер тридцать шесть. Прошу счастливого обладателя сюда! Нюся раскатала бумажку и вполне искренне огорчилась:

   – Сорок восемь! Никогда ничего не выигрываю! А у тебя какой?

   – Тридцать шестой…

   – Bay! Костик! Выиграла Арина! – перекрывая гул толпы, зычным голосом завопила Нюся.

   Меня вытащили в центр зала, в круг безжалостно яркого света.

   – Ариночка, – кривлялся Костя, – сейчас наш обожаемый, всеми любимый, гениальный доктор Сережа сам вручит вам подарок. Bay! Какой у него для вас сюрприз!

   Передо мной появился мужчина, меньше всего походящий на аскетичного монаха, собирающего деньги для своих односельчан-погорельцев. Уж скорей он напоминал одного из служителей церкви, высмеянного в свое время в «Декамероне» Боккаччо. Помните, там все те, кто носил сутаны, обожали вкусно поесть, сладко выпить и не пропускали мимо ни одной юбки.

   У Сергея было круглое румяное лицо и рыхлое тело человека, не отказывающего себе в лишней бутылочке пива. На толстой шее болталась золотая цепочка, запястье украшали дорогие часы. Весь вид довольно молодого парня говорил о стабильном финансовом положении, отличном питании и полнейшем душевном благополучии.

   – Мы собрали сегодня вполне приличную сумму, – зарокотал он густым басом, – которую я незамедлительно передам в фонд борьбы со СПИДом. В качестве же главного приза предлагаю вам удивительную процедуру: бесплатное омоложение лица на десять лет. Попрошу ассистентов принести все необходимое.

   Две девицы модельной внешности мигом притащили эмалированный лоток, накрытый стерильной салфеточкой. Жестом фокусника Сергей сдернул с него марлю. Я увидела осколки кирпича и испугалась: а ну как меня сейчас заставят это съесть? Хищно улыбаясь, Сергей поднял лоток над головой.

   – Сама процедура, уж извините, будет проходить за закрытой дверью. Арина, пойдемте. Я решила спасаться бегством.

   – Э.., спасибо, но вроде как я пока сама по себе неплохо выгляжу. Может, подыскать другую кандидатуру?

   Но тут Нюся ущипнула меня за спину и велела:

   – Топай живо! Пиар станет только гуще!

   Ощущая себя овцой, которую тащат к жертвенному камню, я двинулась за кирпичетерапевтом, проклиная тот момент, когда в голове появилось неразумное желание стать знаменитой.

   Меня завели в комнату, где две улыбающиеся девочки-ассистентки, одетые в неприлично короткие и обтягивающие халатики, уложили меня на кушетку. Затем появился Сергей и принялся шаманить. Сначала он зажег свечку и перекрестил лоток с битым кирпичом. Потом приступил к чтению молитвы, следом добыл из кармана пузырек синего стекла и начал капать на оранжевые обломки.

   – Это удивительная сыворотка, – пояснил он, затыкая горлышко пробкой. – Досталась от бабушки.

   Я с подозрением покосилась на тару. Не так давно мы с Томочкой отправились в «ИКЕА», где провели чудесный день, лазая по полкам и шаря в корзинках. Купили кучу отличных и копеечных вещичек. Так вот, в отделе кухонной утвари было полно таких синих стеклянных емкостей самого разного размера, начиная от крошечных и заканчивая трехлитровыми бутылями. Скорее всего, Сергей купил «бабушкин пузырек» там. Хотя, может, он имеет в виду, что ему достался от старушки рецепт зелья? Нюся говорила, будто знахарь практикует в столице уже четыре года, за этот срок крохотулечный флакончик должен был бы десять раз опустошиться.

   Словно подслушав мои мысли, Сергей сладко улыбнулся и протянул:

   – Я использую иммуноускоритель в крайне редких случаях, это чрезвычайно сильное и очень дорогое средство, но для вас, Ариночка, готов на все. Начнем, пожалуй!

   На лицо мне настелили салфетку с прорезями для носа, глаз и рта, на нее навалили куски кирпичей, а возле стола зажгли лампу. Я мигом вспомнила про несчастную Дюшу и попросила:

   – Только сяо-мяо не нажимайте.

   – Что вы имеете в виду? – удивился Сергей.

   – Мне не нравится, когда в тело втыкают иголки.

   – Дорогая моя! – возмутился Сергей. – Вы, очевидно, столкнулись в свое время с одним из шарлатанов, которые, выдавая себя за эксклюзивных китайских врачей, используют точечное воздействие. Ужасно! Больше к ним ни ногой! Поймите, что узкоглазым здорово – нам смерть. Лечиться следует так, как это делали наши предки, никаких новшеств. Вот кирпичи – исконно русское лекарство, ими издавна пользовались в деревнях. Ваша генетика помнит об этом, и организм благодарно откликается на родные методы.

   Я хотела было напомнить этому идиоту про антибиотики, массово появившиеся лишь во второй половине двадцатого века, про витамины, о пользе которых никогда не слышали деды, но не стала. Еще меня так и подмывало сказать, что я не знаю деталей своей родословной, может, там, в толще веков, и затесался какой-нибудь китаец…

   – А теперь, солнышко, наслаждайтесь покоем, – велел Сергей и, подозвав медсестричек, больше похожих на стриптизерш, скрылся за дверью.

   Я осталась одна, проклиная себя за слабохарактерность. Следовало еще там, в зале, заявить, закатив глаза:

   – Ах нет, у меня аллергия на глину оранжевого цвета. Но правильные мысли, как правило, посещают меня спустя сутки после произошедшего события. И вот поэтому я лежу сейчас на кушетке, в душной комнате, с лицом, засыпанным битым кирпичом, да еще над головой жарит лампа. И не хочется мне становиться на десять лет моложе. Ну отчего я постоянно попадаю в такие идиотские ситуации?

   Лицо жгло, к тому же нестерпимо зачесалась левая пятка, но сесть я побоялась. Стоит только поднять верхнюю часть тела, как осколки кирпичей ссыплются на пол. Наконец появился «врач», снял с меня маску, протер лицо ватой, смоченной в какой-то жидкости, добытой из другого, на этот раз желтого, флакона, и с восхищением воскликнул:

   – Какой потрясающий эффект!

   – Удивительно! – хором заголосили медсестры. – Просто нет слов.

   Я глянула в услужливо поданное зеркальце. Красные щеки пламенели пожаром, лоб и подбородок выглядели так, словно их обладательница, лишившись разума, провела весь день на палящем солнце. Нос поражал синеватой белизной, а на глаза словно надели очки. От бровей до скул простирались круглые бледные пятна.

   Тяжело вздыхая, я поплелась в зал, где была встречена вспышками фотоаппаратов и восхищенными возгласами:

   – Фантастика! Просто невероятно! Сногсшибательный эффект! Удивительная перемена!

   Глядя на людей, говоривших комплименты с самым честным видом, я испугалась. Что же было раньше с моей физиономией, если теперь, по их мнению, я восхитительно выгляжу?

   Слава богу, Костик затеял какую-то очередную дурацкую игру, и народ бросился в другой конец харчевни. Я проскользнула в туалет и умылась. Может, от холодной воды щеки приобретут нормальный цвет. Но воспаленная красота не проходила. Я выползла в холл и увидела Сергея. Кирпичетерапевт, не замечая меня, вытащил из кармана какую-то упаковку, выщелкнул из нее таблетку и, поморщившись, проглотил. Потом швырнул пустую пачку в угол и ушел. Я подошла и глянула на розово-серую фольгу. «Седалгиннео». Очевидно, у Сергея от шума и духоты заболела голова. Мне стало смешно. Однако он не захотел жевать толченые кирпичи, а предпочел «травить» свой организм «химией».

   – Хорошо тебе, – с плохо скрытой завистью сказала Нюся, – небось с такой фигурой никакой жары не ощущаешь.

   – Да нет, тоже душно, – возразила я.

   – Везет! – продолжала Нюся. – А я никак похудеть не могу, ничего не ем, а пухну.

   – Так не бывает! Ну-ка, вспомни вчерашний день, – предложила я.

   – Э.., утром кофе с круассанами, потом в двенадцать два бутерброда с сыром, кусок торта и чай, затем в три была на тусовке, там подавали только низкокалорийное: морепродукты, рис, серые хлебцы, в семь выпила капуччино со взбитыми сливками и позволила себе один эклерчик. В девять отправилась на день рождения, жуткий стол, съедобный был один жюльен, домой принеслась голодная, но, помня о диете, съела только три бутерброда с ветчиной.

   – И ты считаешь, что весь день не проглотила ни крошки?!!

   – Ну да, – на полном серьезе заявила Нюся, – горячего-то не было – свинины, картошки, каши – так, перекус!

   – Лучше бы ты тарелку геркулеса съела, – вздохнула я, – имей в виду, серые хлебцы калорийней батона…

   Нюся выслушала мою пламенную речь и подвела итог:

   – Все правильно говоришь, но для поддержания имиджа я должна бывать на тусовках и жрать там. Эх, мне бы на недельку в глухую деревню, без супермаркета и добрых соседей, у которых корова, живо бы в форму пришла.

   Внезапно мне в голову пришла идея:

   – Ты и впрямь желаешь избавиться от бубликов и сала?

   – Самая заветная мечта! – с жаром воскликнула Нюся – Тогда с пятницы ничего не планируй на предстоящую неделю.

   – Почему? – удивилась новая подруга.

   – Будет тебе деревня без соседей, – радостно пообещала я.

   К Ксюше Боярской я проникла под видом хорошей знакомой Фаины Семеновны. Девушка провела меня в уютно обставленную комнату и спросила:

   – Простите, не слишком хорошо поняла по телефону, зачем я вам понадобилась?

   Я выложила на стол «Гнездо бегемота».

   – Видите ли, пишу криминальные романы, а жизнь порой подбрасывает такие сюжеты, которые не выдумать и самому воспаленному воображению. Фаина Семеновна поведала мне в свое время о трагедии, которая случилась у нее в семье. Я пишу теперь новую книгу, взяв за основу события, произошедшие с Игорем. Фаина Семеновна считает, что ее сына убила ваша двоюродная сестра Люба Боярская. Как вам кажется, такое возможно?

   Ксюша покачала головой.

   – Люба, конечно, отвратительно поступила в отношении меня, но смерть Игоря не на ее совести. Думаю, Фаина Семеновна рассказала о наших отношениях с ее сыном.

   – В общих чертах… Вроде вы дружили?

   – Мы жили несколько лет вместе, – спокойно пояснила Ксюша, – все вокруг считали меня женой Игоря, все, кроме Фаины Семеновны. Она каждую секунду подчеркивала, что главная женщина в жизни Игоря – мать, а я – так, дворняжка. Грызла меня, грызла… И вот ведь странно, стоило только Игорю жениться на Любе, как Фаина Семеновна переменилась! Вы не поверите! Чуть ли не в лучшие подруги набиваться стала. Только я ученой была и ни на какие сладкие речи не повелась!

   Ксюша сердито поджала губы.

   – Ваша несостоявшаяся свекровь утверждает, что Люба специально толкнула Игоря под руку, а когда тот напоролся на шампур, притащила какое-то дрянное лекарство, а не качественный антисептик! – подлила я масла в огонь.

   – Любка, конечно, дрянь, – отрезала Ксюша, – хоть о покойных плохо и не говорят, но куда деться от правды? Я ведь как чувствовала, что нельзя знакомить ее с Игорем, а все папа! Ой, противно вспоминать!

   Но, вопреки своей последней фразе, она не замолчала, а принялась подробно излагать события.

   Валерий и Кирилл Боярские родились с разницей в полчаса, но Валера всю жизнь считал себя старшим и опекал Кирюшу. В детстве он защищал его от уличных хулиганов и решал за братца задачки, в зрелом возрасте активно вмешивался в его семейную жизнь. Братья расстались только на время Великой Отечественной войны. Они оба получили в сорок четвертом году дипломы заурядврачей, но, как ни просили, были отправлены в разные госпитали. В сорок пятом Кирилл нашел при освобождении лагеря Горнгольц свою судьбу, о чем мигом сообщил Валерию. Перепуганный старший брат сразу примчался к младшенькому и попытался вразумить его.

   – С ума сошел! Она же иностранка! Тебя посадят! Однако мягкотелый, во всем подчинявшийся авторитетному брату Кирилл неожиданно проявил твердость:

   – Значит, посадят!

   – Дурак! – вскипел Валерий.

   – Я люблю ее, – пояснил Кирилл.

   Но машина репрессий неожиданно дала сбой. Кирилла и Марию отчего-то не тронули, а потом умер Сталин, и иметь в женах иностранку стало даже престижно. В мирное время Боярские ушли в науку, оба выбрали токсикологию. Кирилл был более успешен, он раньше защитил докторскую диссертацию, Валерий довольно долго ходил в кандидатах, но потом вдруг написал несколько блестящих работ, получил премию, диплом доктора наук, а затем облачился в академическую мантию. И вот странно, судьба словно не хотела, чтобы оба брата были успешны. Едва Валерий пошел в гору, как с небосклона науки пропал Кирилл. Он до самой своей смерти так и не сделал больше ни одного открытия и не написал никаких научных работ. Досужие языки поговаривали, что у младшего близнеца Боярского случился инсульт, только семья тщательно скрывает этот факт от общественности, делая вид, будто Кирилл просто занят невероятно сложными исследованиями. Так это или нет, Ксюша не знала, потому что она не любила Марию Григорьевну, Любу, дядю и старалась бывать у «младшеньких» как можно реже. Впрочем, двоюродная сестра и ее мать отвечали девочке «взаимностью». Ксюше было страшно неуютно в их доме, да еще отец постоянно ставил дочери в пример Любу и ее старшую сестру.

   – Вот ведь родительская радость, – вздыхал Валерий, – учатся отлично, на пианино играют. Да и из себя красавицы: стройненькие, как топольки.

   Ксюша же, любившая мучное и сладкое, совершенно не походила на молодое деревце, скорей уж на калорийную булочку. Да и в дневнике у нее толпились тройки, поставленные ей исключительно из жалости, потому что таблицу умножения Ксюшенька окончательно выучила лишь к восьмому классу. Не взяли ее и в музыкальную школу.

   – Вашей девочке медведь наступил не на ухо, а на всю голову, – заявила преподавательница, которая отбирала будущих пианистов. – Первый раз такую встречаю – ни одной ноты правильно не способна взять.

   Сами понимаете, что на фоне двоюродных сестер Ксюша смотрелась более чем бледно. И каждый поход в гости к дяде Кириллу и тете Маше проходил совершенно одинаково. Сначала родственники хвастались дочерьми, потом с ложной участливостью начинали укорять:

   – Ксения, надо постараться, тебе же в институт поступать! На одних тройках в вуз не въедешь!

   Ксюша, глотая слезы, смотрела в тарелку. Самое обидное было то, что ее родные мама и папа моментально становились на сторону дяди Кирилла и тети Маши. Однажды Ксюша решила отвертеться от очередного визита и, притворившись больной, легла в кровать. Мама пощупала ее лоб и позвала отца. Валерий сдернул с дочери одеяло и заявил:

   – Собирайся, симулянтка.

   – Не пойду, – уперлась девочка, – они меня ненавидят, вечно ругают.

   – Немедленно одевайся, – заорал всегда корректный папа, – Кирилл и Маша тебе добра желают! Это единственные наши родственники! Между прочим, не грех и к их советам прислушаться. Быстро вставай, только посмей не пойти!

   Пришлось подчиниться, и вечер прошел как всегда. Но это было в детстве Ксении. Потом она выросла, научилась озарять лицо сладкой улыбкой при виде родственников, поступила все же в институт, и папа с мамой даже начали иногда ее хвалить.

   Но потом случилось несчастье. Мамочка с папой поехали на дачу к дяде Кириллу, откуда ни возьмись, прилетела оса и укусила Соню, жену Валерия. Она скончалась через полчаса от аллергического шока. Вокруг нее было трое врачей-токсикологов, но что они могли поделать, не имея под рукой никаких лекарств?

   Ксюша прорыдала целый год, дивясь на черствость папы. Тот не проронил ни слезинки и с головой углубился в науку. Наверное, он хотел таким образом забыть о своем горе. Именно в это время он сделал какое-то важное открытие, суть которого Ксюше была недоступна, написал докторскую…

   Беда редко приходит одна Не прошло и двенадцати месяцев после нелепой смерти Софьи, как ушел в мир иной дядя Кирилл. Самое интересное, что Валерий совершенно спокойно перенес утрату брата. Больше всего его волновало, как будут жить теперь Мария Григорьевна и ее дочки. Каждый день Валерий сопровождал вдову домой, работали они в одной лаборатории и виделись постоянно. А доставив ее в квартиру, Валерий оставался пить чай, ужинать.. Нередко задерживался до утра. Ксюша сидела одна.

   Как-то раз она не выдержала и сказала отцу:

   – Мне тут очень тоскливо, в пустой квартире, не мог бы ты хоть изредка после работы приезжать домой? Всегда корректный папа затопал ногами:

   – У Маши и девочек такое горе, они лишились любимого отца, а тут ты с глупостями!

   Ксюша молча ушла в свою комнату. Папа, кажется, совершенно забыл о своей умершей жене и о том, что его дочь теперь тоже сирота, которой требуется сочувствие. Потом Мария Григорьевна потеряла старшую дочь и зятя. Валерий совершенно забросил Ксюшу, целиком и полностью посвятив себя Марии и Любе. Но Ксюшу это теперь не раздражало, наоборот, она стала находить прелесть в том, что в квартире никого нет, потому что тогда они с Игорем могли чувствовать себя полными хозяевами апартаментов. Валерий заскакивал домой только для того, чтобы выхватить из шкафа тщательно выглаженные дочерью рубашки.

   Но злой рок продолжал преследовать Боярских, потому что у Валерия случился инсульт. Правда, перенес он его на редкость легко, речь восстановилась буквально сразу, сохранилась и ясность мышления, вот только ноги отказали – Валерий оказался в инвалидном кресле и превратил свою дочь в сиделку. Она возила его на работу и забирала оттуда, у нее на языке частенько вертелся вопрос:

   – Что же Люба с тетей Машей не помогут?

   Но она не произносила эту фразу вслух, потому что отцу нельзя было нервничать.

   Ну а потом Люба один раз заскочила навестить дядю и столкнулась с Игорем.

   – Она его просто начала преследовать, – жаловалась Ксюша. – Нагло и откровенно. А какой мужчина откажется, если в руки сам собой падает спелый персик?

   Игорь не оказался исключением. Он быстро охладел к Ксюше, начал ухаживать за Любой, а потом сыграли свадьбу.

   Уж как Ксюше не хотелось идти на бракосочетание, одному богу известно, но больной папа устроил истерику, и пришлось напяливать розовое платье.

   Гадкая Люба, решив поиздеваться над Ксюшей, позвала поверженную соперницу в качестве подружки невесты.

   Сами знаете, что произошло потом.

   – Люба – дрянь, – бубнила Ксюша, – для нее не существует никаких моральных устоев и принципов. Привыкла действовать нахрапом, добиваться своего, идя по головам, но Игоря она просто обожала. Да уж скорей тогда его убила Мария Григорьевна.

   – Почему? – осторожно поинтересовалась я.

   – Ну, я была на том дне рождения, – пояснила Ксюша, – опять не хотела ехать, но папа настоял. Ему, видите ли, приятно видеть, когда вся семья собирается вместе. Ну не бред ли? Я никогда не считала тетю Машу и Любу своей семьей, но делать-то что?

   Чтобы к ней не приставали с разговорами, Ксюша стала нанизывать шашлык и сразу пожалела, что решила заняться мясом, потому что к ней мигом подошел Игорь с шампуром и спросил:

   – Не возражаешь поработать со мной в паре? Ксюша натянуто улыбнулась:

   – Тут ты хозяин!

   – Это слишком громко сказано, – ухмыльнулся бывший возлюбленный, – хотя через некоторое время и я впрямь начну всем заправлять. Первым делом продам этот участок. Ехать-то от Москвы сюда два часа с гаком, рехнуться можно, надо ближе к столице домик искать.

   Игорь говорил уверенным, безапелляционным тоном. Ксюша немало удивилась. Надо же, только месяц со дня свадьбы прошел, а Игорь уже чувствует себя полноправным владельцем всего.

   – Как тебя тетя Маша любит, – покачала головой девушка, – машину подарила.

   Игорь наклонился, обдав бывшую любовницу запахом хорошо знакомого одеколона, и сказал:

   – Эх, Ксюха, а куда ей деваться? Девушка нанизала на тупую железку очередной кус и возразила:

   – Ну, очень часто милые тещи превращают жизнь своих зятьев в ад!

   Игорь какое-то мгновение пытался справиться с особо неподатливым куском, потом громко воскликнул:

   – Ну и жилистое же! Прямо жуть.

   – Да нет, – мигом отозвалась с веранды Мария Григорьевна, – просто шампуры тупые взяли, свинина отличная, у своего мясника брали. Люба, сбегай в сарай, принеси другой шампур Игорю, возьми в углу, с никелированной ручкой, он там один.

   – Видала? – тихо спросил бывший любовник Ксюшу. – Вон как тещенька ради меня дочурку гоняет, а почему, знаешь?

   – Нет, – ответила Ксюша.

   Ее тоже удивило, что тетя Маша отправила в сарай Любу, а не велела Игорю самому сходить за шампуром.

   – А я знаю, – ухмыльнулся парень, – правильные выводы тещенька сделала, «Жигули» – это только начало. Я ваще много чего знаю, ой как много…

   Но договорить он не успел, потому что Люба притащила шампур, Мария Григорьевна подошла к зятю и стала говорить:

   – Вот так, по волокну нанизывай, а не поперек! Раздался вскрик парня:

   – Ой!

   – Люба, – засуетилась теща, – скорей неси аптечку… Все захлопотали вокруг Игоря, одна Ксюша продолжала машинально нанизывать свинину. Ей было очень любопытно, что же такое знает Игорь, если Мария Григорьевна, женщина властная и не слишком любвеобильная, принялась обхаживать зятя? Неужели он разузнал про Боярских какую-нибудь гадость? Ксюша, от души не любившая ни тетю Машу, ни Любу, с удовольствием бы похихикала над их тайнами. Девушке очень хотелось расспросить парня, но, как назло, Люба словно приклеилась к мужу и ни на секунду не оставляла его в одиночестве.

   – Ну а потом он умер, – вздохнула Ксюша, – я была в шоке! Говорили, что заразился столбняком, впрочем, точно не знаю, но зато абсолютно уверена в другом: Игорь не любил мою двоюродную сестру, женился на ней по расчету.

   – Это вы зря, – я решила слегка разозлить Ксюшу. Давно заметила: стоит человеку выйти из себя, как он начинает выбалтывать все, что можно и нельзя.

   – Вовсе не зря, – вскипела девушка, – именно по расчету!

   – Господи, что же было у Любы?!

   – Всего полно, – затараторила Ксюша, – квартира, машина, дача, денег немерено, уж не знаю, как их тетя Маша зарабатывала! Был расчет, а любовь отсутствовала.

   – В вас говорит сейчас ревность!

   – Да мне наплевать давно на Игоря, – взвилась она, – пережито и забыто, только что же это за любовь такая, если спустя две недели после свадьбы к другой бегаешь?

   – То самое! – торжествующе воскликнула Ксюша. – Любовница у него была.

   – Откуда такие сведения?

   Ксюша отбросила упавшую на лоб легкую прядку волос.

   – Знаете, кем работала моя мама?

   – Нет.

   – Она заведовала архивом, где хранились всякие документы, посвященные Великой Отечественной войне. А Игорь учился на историческом факультете. Мы с ним познакомились у мамочки на работе.

   Ксюша сидела у Софьи Николаевны в кабинете, когда в комнату, вежливо постучавшись, вошел красивый, высокий парень и сказал:

   – Меня прислали из общего читального зала, говорят, что не могут выдать без вашего особого разрешения папку с грифом "А".

   – Документы, хранящиеся под грифом "А", доступны только исследователям из профессорского зала, – спокойно пояснила Софья Николаевна. – Студентам мы их не показываем.

   – Почему?

   – Таковы правила!

   – Это же безобразие, – принялся возмущаться парень. Ксюша, поняв, что разговор грозит затянуться, встала:

   – Мам, я пойду в буфет, кофе выпью.

   – Конечно, ступай, – кивнула Софья Николаевна. Ксюша побежала на первый этаж, купила эспрессо и принялась бездумно глазеть в окно.

   – Ваша мама, как линия Маннергейма, – раздалось за спиной. – Неприступна и непробиваема!

   Ксения подняла голову. Около столика улыбался тот же красивый парень.

   – Невозможно было упросить ее! Вы хоть не так суровы? Можно рядом кофе выпить?

   Ксюша кокетливо прищурилась – юноша понравился ей с первого взгляда.

   – Присаживайся. Будешь хорошо себя вести, упрошу маму пустить тебя в профессорский зал.

   – Правда? – обрадовался студент и устроился за столиком.

   Так начался их роман. Естественно, Ксюша похлопотала за кавалера, а Софья Николаевна ради дочки пошла на мелкие нарушения. Игорь и впрямь получил временный пропуск в зал, где работали доктора наук, а вместе с ним и допуск к нужным архивным документам, до которых было не добраться другим людям, не имеющим на руках соответствующего диплома.

   Потом уже, когда их отношения окончательно рухнули, Ксюше в голову закралась неожиданно нехорошая мысль: что, если она никогда и не нравилась Игорю? Вдруг парень затеял знакомство, чтобы посредством любовницы добраться до нужных бумаг?

   После смерти Софьи Николаевны Ксюша изредка продолжала забегать в архив. Там, в читальном зале, работала ее подружка Оля Мазаева. Спустя две недели после свадьбы Любы Ксюша в отвратительном настроении приплелась в бумагохранилище, желая выплакаться у Ольги на груди Но подружка оказалась занята.

   – Иди пока подыми, – велела она Ксюше.

   В архиве очень тщательно соблюдали правила противопожарной безопасности, да и нельзя иначе поступать в помещении, под завязку набитом бесценными бумагами, которые могут в мгновение ока вспыхнуть, словно отлично просмоленный факел. Поэтому курильщиков тут загнали в самый темный угол подвала, оборудовав там специальный отсек. Посетители старались лишний раз не заглядывать в курилку. Во-первых, предварительно следовало сдать бумаги, а во-вторых, в подвале было очень неуютно, под потолком мерцала тусклая двадцатипятиваттная лампочка, и попасть в курилку можно было только через узкий, длинный, правда, ярко освещенный коридор, где стояли ящики с песком, огнетушители и бак с водой.

   Ксюша потопала в подвал, протиснулась между средствами для тушения пожара и уже собралась шагнуть в тесное, задымленное помещение, как услышала хорошо знакомый голос Игоря:

   – Ну, малыш, чуть-чуть потерпеть осталось!

   – Зачем же было жениться? – всхлипнул тонкий девичий голосок.

   – Сама знаешь, иначе не получалось! – ответил Игорь.

   – А ты не врешь? – плакала девушка. – Может, решил, что с Любкой лучше?

   – Ну что ты, котик, – терпеливо квохтал парень, – выброси глупости из головы и спокойно подожди. Я с Любой ни разу в постель не лег, честное слово, хотя ради нашего с тобой счастья и не на такое способен.

   – Мне очень тяжело, – жаловалась девушка, – особенно вечером. Потушу свет и представляю, как вы… С ума сойти можно!

   – Котеночек мой, – терпеливо упрашивал Игорь, – лучше представляй, как мы, получив все их денежки, заживем счастливо! Главное, не возникай! Не мешай мне сейчас. Ты же великолепно знаешь, что я все затеял только для того, чтобы мы стали счастливы. Ладно, пошли.

   Послышался легкий скрип, парочка явно направилась к выходу. Ксюша растерялась. Ей совсем не хотелось встречаться ни с бывшим любовником, ни с его девушкой. Но как избежать столкновения? Длинный коридор хорошо просматривался…

   Внезапно глаза наткнулись на ящик с надписью «песок». Ксюша заглянула внутрь, увидела, что короб пуст, и быстро нырнула внутрь. В ту же секунду Игорь и дама вышли в коридорчик. Ксюша не удержалась, приподняла крышку и в щелочку проследила за парочкой.

   Бывший ее любовник обнимал за плечи худенькую, маленькую, даже тщедушную девушку. Лиц их Ксюша не видела, только спины. Парочка удалялась от девушки по коридору. Но одно было ясно: любовница Игоря работает в архиве, потому что на ней был надет темно-синий халат, такие носили все, кто трудились в читальных залах и хранилищах. У незнакомки были распущенные ярко-рыжие волосы, ниспадавшие копной на угловатые плечики. И еще Ксюша со злорадством отметила, что убогая худышка довольно сильно хромает – то ли натерла свою уродски-кукольную ногу, то ли такой родилась.

   – И вы не поинтересовались, как ее зовут? – воскликнула я.

   – Зачем? – хмыкнула Ксюша. – Знаете, что меня порадовало?

   – Ну? – удивилась я. – Что хорошего вы нашли в этой щекотливой ситуации?

   – А они отошли чуть-чуть, потом эта, хромоногая, остановилась и как крикнет: «Знай, если я услышу, что ты и она… Если только вы… Мигом убью твою Любу! Отравлю, как Людовика! Ядом!» – «Не пори чушь! – обозлился Игорь. – На кону большие деньги». – Потом парень, сделав над собой усилие, справился с приступом злобы и засюсюкал: «Ревнивый котик! Совершенно зря переживаешь! Ну, пошли, а то тебя сейчас хватятся!»

   Не успела Ксюша замолчать, как ожил телефон. Она схватила трубку.

   – Да, еду.

   Потом она повернулась ко мне.

   – Извините, папа требует забрать его с работы.

   – Ваш отец ездит на службу? Он же парализован.

   – Что же здесь странного? – скривилась Ксюша. – Мозг у него работает просто великолепно, ноги ему, по большому счету, и не нужны! Папа купил такой микроавтобусик, специально под инвалидное кресло, а в институте для него пандус сделали. Вы сейчас куда? Хотите подвезу, если по дороге?

   Ксюша ловко управлялась с невиданной мною доселе машиной. Темно-синий автомобильчик ловко скользил из ряда в ряд. Наконец девушка притормозила возле невысокого здания, построенного в середине пятидесятых годов.

   – Мне сюда, а вам туда, метро за углом.

   – Спасибо.

   – Вы там постарайтесь объяснить этой жабе Фаине Семеновне, – вздохнула Ксюша, – что в смерти Игоря нет ничего загадочного. Дурацкий несчастный случай, глупое происшествие. Конечно, жаль его, но убивать Игоря никому не было смысла. И не верьте старухе, если та катит бочку на Любу. Я сама терпеть не могла двоюродную сестрицу и до сих пор считаю, что она поступила по отношению ко мне подло. Но думать, что Люба убийца – это, право, слишком. Фаина Семеновна просто ненавидит Любку за то, что той удалось затащить ее сокровище в загс. Все понятно. А тетю Машу мне стало даже жаль. Она хоть и очень противная, но, ей-богу, не заслужила таких несчастий. Ведь потеряла всех, осталась одна-одинешенька! Знаете, что меня жутко пугает?

   – Боитесь, что папа сделает Марии Григорьевне предложение и вы получите ее в качестве мачехи?

   – Да нет, – отмахнулась Ксюша, – если уж отец раньше не предпринял подобного шага, то и сейчас не станет. Другое тревожит. Папа – тяжело больной человек, а ну как он умрет раньше и мне придется ухаживать за Марией Григорьевной? У нее отменное здоровье, несмотря на возраст. Ничего не болит, до двухсот лет протянет!

   – Не все так ужасно, – я решила слегка приободрить девушку, – Алина уже почти взрослая, она сумеет позаботиться о бабушке!

   Ксюша поперхнулась.

   – Вы не знаете?

   – Что?!

   – Алина умерла.

   Я чуть не выпала из микроавтобуса.

   – Как? Когда? От чего?

   – Она очень сильно простудилась и все время кашляла, – пояснила Ксюша, – потом вдруг стала задыхаться и скончалась от приступа удушья. При вскрытии выяснилось, что у нее была в легких какая-то опухоль, не рак, а другое. Я плохо разбираюсь в медицине… Все-то думали – обычный бронхит, а оказалось…

   Я с трудом переваривала полученную информацию. Тут же вспомнилась иссиня-бледная ручка Алины, которой она протягивала мне письмо, судорожный приступ кашля, который скрутил девочку…

   – И Мария Григорьевна, врач по образованию, не всполошилась вовремя, слушая, как Алину бьет кашель? Ксюша поморщилась.

   – Тетя Маша очень жестокая. Хоть она и изображала, что любит дочерей и внучку, на самом деле ей на них плевать было, не это в ее жизни главное.

   – А что же?

   – Наука, – фыркнула Ксюша, – идиотская токсикология! Я иногда удивлялась: ну надо же было им встретиться.

   – Кому?

   – Дяде Кириллу, папе и тете Маше, – пояснила Ксюша, – просто полное совпадение жизненных позиций. Один раз Любка, еще в детстве, сломала руку. У них во дворе залили каток, и мы катались на коньках. Представьте ситуацию: Люба орет, я ее притащила в квартиру, звоню в лабораторию, подходит дядя Кирилл, узнает, в чем дело, и говорит:

   – Сейчас Машу позову.

   Мария Григорьевна схватила трубку и сказала замечательную фразу:

   – Руку сломала? Бывает, это не смертельно, приедем в девять вечера и свезем в травмопункт!

   – Но она от боли кричит, – попыталась вразумить тетку Ксюша.

   – Ничего особенного, – отрезала Мария Григорьевна, – поорет и перестанет, скажи ей, чтобы травмированной конечностью не шевелила.

   – Как же… – завела было Ксюша, но тетка оборвала ее:

   – У нас идет опыт, если сейчас уедем, вся работа псу под хвост, а перелом руки – ерунда.

   Ошарашенная Ксюша позвонила маме, Софья Николаевна мигом бросила архив и кинулась на помощь племяннице.

   – Ксения! – донесся с улицы сердитый крик.

   – Ой, папа! – испуганно воскликнула девушка. – Он уже выехал! Я вас умоляю, только не вздумайте при нем озвучить глупость про то, что Люба убила Игоря!

   – Мне домой пора, – быстро сообразила я и выскользнула из автомобиля.

   На тротуаре, в инвалидной коляске, сидел жилистый, абсолютно седой старик. Его светлые, совершенно не выцветшие от возраста глаза недобро глянули на меня.

   – Вы кто, позвольте спросить? Отчего сидели в моей машине?

   – Э… – протянула я, – здрассти!

   – Папочка, – залебезила Ксюша, выбираясь наружу, – познакомься, моя подруга Виола!

   – Некогда мне попусту турусы на колесах разводить, – нелюбезно гаркнул папенька, – по-твоему, я должен тут час стоять, пока дочь соизволит наконец оторваться от болтовни? Смею напомнить, что вы, сударыня, пока еще пустое место, неспособное даже заработать себе на жевательную резинку!

   Покрасневшая Ксюша стала с видимым усилием впихивать кресло с гневно бранящимся стариком в микроавтобус. Несмотря на то что она опустила из автомобиля специальную подножку-настил, девушке явно было тяжело. Я подошла сзади и стала толкать вместе с сопящей от напряжения Ксюшей неподатливую конструкцию.

   – Лучше убегай, – шепнула девушка, – а то сейчас увидит и разорется.

   Подпрыгнув, кресло вскочило в автобусик. Я собралась идти к метро, но тут словно что-то толкнуло меня в спину, и шея сама собой повернулась. Из окна машины хмуро и недобро смотрел мне вслед голубоглазый старик.

   – Ты не передумала худеть?

   – Нет, конечно! – с энтузиазмом воскликнула Юдина.

   – Освободила неделю?

   – Представляешь, – радостно сообщила она, – Антон уехал в командировку, я всем наврала, что улетела с ним в Швейцарию!

   – Это кто?

   – Да муженек мой, – с тяжелым вздохом пояснила Нюся, – тоже полнотой попрекать стал. Прикинь, собрал чемоданы и заявил: «Знаешь, дорогая, пару лет назад, без лишних килограммов, ты выглядела моложе! Может, ляжешь на липосакцию?»

   – Тоже выход, – кивнула я, – отсосут несколько литров сала, и снова стройной станешь!

   – Ни за что! – оборвала меня Нюся. – Действительно, многие из наших идут на такое издевательство, только жир-то потом снова появляется, правда, в другом месте. Отрезала с жопы, переберется на плечи, убрала живот, «стечет» на бедра. Еще хуже становится. Вон Каролина, певичка из группы «Заводная обезьяна», просто в жуть превратилась! Она решила слегка талию уменьшить, а каков результат? Нет, талия у нее теперь пятьдесят четыре сантиметра, зато на спине гребень из жира! Не Каролина, а динозавр!

   – Ну тогда…

   – Слышь, Арина, – с жаром воскликнула Нюся, – если в результате твоих манипуляций я потеряю хотя бы пять кило! Даже три! Я тебя так отпиарю! Вся страна читать кинется! Федор из издательства – мальчик по сравнению со мной! У меня связи во всех издательствах, на ТВ, на радио…

   Я улыбнулась. Несмотря на возраст и толщину, Нюся сохранила настоящую ребячливость, и вообще она была мне очень симпатична.

   – Ладно, тогда положи в сумку необходимые мелочи и встретимся у метро.

   – Но я же на машине!

   – Нет. Хочешь похудеть?

   – Конечно.

   – Тогда едем на электричке.

   – Куда?

   – В санаторий для похудания, – хихикнула я, – чудесное, экологически чистое место, тебе понравится.

   Путь занял у нас почти весь день. Сначала добрались до станции с зазывным названием Кащеево, потом тряслись на автобусе до деревеньки Житинкино, затем побрели через лес.

   – Долго еще? – простонала Нюся, садясь на пенек.

   – Чистая ерунда, – успокоила ее я, – всего семь километров.

   – Умру, не дойду, – взвизгнула она, – это ужасно! Я забыла, когда столько пешком ходила!

   – Ничего, выживешь, – приободрила ее я, – дыши глубже.

   – Голова кружится, – жаловалась Нюся.

   – Это от избытка кислорода.

   – Ноги болят, – ныла она.

   – Альтернативы нет: впереди лес, сзади тоже, между прочим, тут волки водятся, если до темноты до Попугаихи не доберемся, запросто можем к ним на ужин попасть.

   Нюся подскочила и довольно резво пошкандыбала по узкой дорожке. Я, пряча усмешку, двинулась за ней. Последнего волка тут изловили еще до большевистского переворота, но Нюсе об этом знать совсем не обязательно. Наконец мы взобрались на косогорчик.

   – Вон Попугаиха, – я ткнула пальцем в покосившиеся домики, черневшие внизу.

   – Надо же было так деревню обозвать, – удивилась Нюся.

   – Раньше тут жил барин, который страстно любил попугаев, – пояснила я, – сам держал в доме и крепостным велел. В каждой избе по три-четыре клетки висело. Вообще, русские крестьяне ловили себе щеглов, но тут вот развелись попугаи.

   Мирно болтая, мы добрались до первой избенки, я пнула дверь ногой – покачиваясь на ржавых петлях, она открылась.

   – Входи!

   – Это что? – прошептала Нюся, оглядывая большую комнату с тремя железными кроватями.

   – Мое родовое гнездо.

   – Что?

   Я усмехнулась и смахнула пыль с табуретки.

   – Садись. Меня воспитывала мачеха, Раиса, она родилась в этом доме, тут жила ее семья. Но все давно умерли, и Раиса, и ее мать, хата досталась по наследству мне, но, сама понимаешь, ею никто не пользуется. Впрочем, тут есть все для нормальной жизни. Вот смотри: в шкафу белье, одеяло, подушки. Наверное, отсырело немного, ты проветри. На кухне чайник, кастрюльки, посуда. Туалет на огороде, там же баня. Дрова в сарае. Вот еды нет! Зато воды навалом, колодец у забора.

   – И что? – дрожащим голосом поинтересовалась Нюся.

   – Останешься тут на неделю.

   – Одна!!!

   – Почему? Слева живет баба Катя, справа баба Мотя. Телевизора тут нет, радио тоже. Зато на чердаке найдешь море книг. Мать Раисы читать любила, там всего полно – от классики до пособий по кройке и шитью. Вот с едой будет плохо. Бабки питаются с огорода, хлеб пекут сами, тебя угощать не станут.

   – И чего?

   – А ничего, – я пожала плечами, – неделя робинзонады – и десять кило долой. Тут хоть головой о пол бейся, супермаркета не отыщешь! Впрочем, электричества тоже нет. В сарае есть канистра с керосином.

   – Но я не умею топить печь!

   – Эка наука! Наколешь дров.

   – Как?

   – Топором!

   – Мама! – взвизгнула Нюся. – Офигеть можно! Топором!

   – Ну ладно, – вздохнула я, – пойду к бабкам, предупрежу, что у них временно новая соседка появится.

   – Эй, Арина, постой!

   – Ты же хотела потерять три кило? Так вот, гарантирую десять!

   – Здесь мобильный не берет, – растерялась Нюся, глядя на свой роскошный «Нокиа».

   – Естественно, ретрансляторов нет в радиусе ста километров. Тут медвежий угол, зато из речки можно воду пить, в лесу полно грибов, и еще на полянке растет земляника размером с кулак. Бабки ее не собирают.

   – Арина! – взвыла Нюся. – Я не умею стелить белье! У меня для этого домработница есть!

   – И сколько она весит?

   – Не знаю, – удивилась Нюся, – килограмм пятьдесят, наверное.

   – Вот видишь, как благотворно влияют на фигуру хлопоты по хозяйству, – резюмировала я и убежала.

   На самом деле в Попугаихе все не так запущено. У бабок туго набитые погреба. У Моти имеется мотоцикл, на котором она, несмотря на семидесятипятилетний возраст, лихо рулит по дороге. А Катя – фельдшерица и в случае чего способна оказать первую помощь. Получив от меня в подарок по коробке шоколадных конфет и узнав, что к ним прибыла для похудания городская дама, да еще писательница, бабки развеселились до чрезвычайности.

   – Ну, таперича у нас с тобой бесплатный цирк будет, – оживилась Мотя.

   – Поглядим, как она керосинку вздует, – раздухарилась Катя.

   – Вы, главное, ее не угощайте!

   – Ни крошечки не отсыпем, не сумлевайся, Вилка, греби в свою Москву оглашенную, – сказала Мотя.

   – Но мне не надо, чтобы она и от голода умерла, – решила предупредить я, – уж объясните ей про печь и баню.

   – Не дергайси попусту, – успокоила Катя, – чай, не изверги, подохнуть-то не дадим, только пущай работает сама, а мы подмогнем в случае чего!

   Я глянула на ходики и побежала через лес к остановке. Автобус тут ходит строго по расписанию, и у меня осталось час с четвертью. Но рядом больше нет тихоходной Нюси, а сама я ношусь быстро.

   Утром я вытащила справочник и принялась звонить по архивам.

   – Никогда не слышали про Софью Николаевну, – ответили по первому номеру.

   – У нас уже тридцать лет директорствует Валентин Львович, – заявили во втором.

   Но я не теряла надежды. Удача обязательно придет, нужно только проявить упорство и терпение. На пятой попытке из трубки донеслось:

   – Софья Николаевна? Простите, но она умерла.

   – Извините, а у вас работает такая рыженькая хромоногая девушка?

   – Светлана Григорьевна Сафонова сидит в зале периодики, – пояснил подчеркнуто интеллигентный голос, – с девяти до девятнадцати. Выдача материалов прекращается за час до конца работы.

   – К вам можно записаться?

   – Вы студентка?

   – Нет.

   – Преподаватель?

   – Бывший, сейчас уже никого не учу.

   – Тогда возьмите с собой паспорт и учтите, что просто для интересантов выдача документов платная.

   Я натянула на себя джинсы и футболку, прихватила документ, удостоверяющий личность, и понеслась на улицу Авиаторскую. Азарт толкал в спину – торопись, Вилка, скоро сдавать рукопись в издательство, а у тебя мало того, что ни строчки не написано, так еще и неизвестно, кто главный подозреваемый!

   Попасть в архив оказалось непросто. Сначала в бюро пропусков седовласая дама со старомодным начесом устроила мне целый допрос. Кто? По какой причине явилась сюда? Для чего будут использованы изученные материалы? Знаю ли, что фото – и киносъемка тут запрещена?

   Под конец, смилостивившись, она, забрав мой паспорт, выложила на прилавок, отделявший ее от меня, лист бумаги в пленке.

   – Ознакомьтесь с правилами.

   Я покорно прочитала текст, набранный такими мелкими буквами, что защипало в глазах. Только после этого я получила листочек желтоватой бумаги с надписью «Вход на одно лицо». Очень хотелось спросить у суровой дамы: «Простите, а ноги, спину, грудь, шею и руки мне сдать вместе с сумкой в гардероб? И как насчет ушей и волос, их же нельзя отнести к лицу?»

   Но я удержалась, заплатила сто рублей и подошла к охраннику, который минут десять изучал паспорт и пропуск, потом сличал фотографию с моим лицом, водил по моему телу какой-то железной штукой и наконец с большим сожалением сказал:

   – Проходите.

   – Где у вас зал периодики? – робко поинтересовалась я.

   – На втором этаже слева, – обронил секьюрити и потерял ко мне всякий интерес.

   Лифт украшала табличка «Пользоваться кабиной разрешено только сотрудникам и посетителям профессорского зала». Чувствуя себя человеком пятого сорта, я полезла по бесконечным лестничным пролетам. Второй этаж этого старинного здания соизмерим с пятым в блочном доме.

   В зале периодики царила тишина. Множество письменных столов самого допотопного вида теснились у стен. Ни одного посетителя, кроме меня, тут не наблюдалось. Не горели и настольные лампы, похожие, словно однояйцевые близнецы: коричневые ножки, мраморная подставка и зеленый абажур.

   В центре высилась стойка, за которой сидела девушка с копной ярко-рыжих волос. Услыхав шаги, она оторвалась от какого-то журнала, спрятала его в ящик и поинтересовалась:

   – Бланк заказа заполнили?

   – Нет.

   – Вы у нас впервые?

   – Да.

   – Вот здесь, в ящичке, возьмите, – принялась объяснять Света, – укажите название, месяц и номер. Газеты приносим в подшивках, журналы единичными экземплярами. Пожалуйста, пишите разборчиво.

   Я прищурилась.

   – А вы, наверное, Светлана Сафонова?

   – Мы разве знакомы? – удивилась девушка. – Что-то я не припоминаю вас!

   – Лично никогда не встречались, – успокоила я ее, – мне о вас много Игорь рассказывал.

   – Какой? – слегка побледнела Света.

   – Как? Сын Фаины Семеновны, Игорь Чижик, муж Любы Боярской!

   Светлана довольно равнодушно ответила:

   – Не знаю такого!

   – Не может быть, – настаивала я, – Игорь! Такой высокий, красивый, мы дружили. Не подумайте чего плохого, между нами не было никаких любовных отношений. Просто мы давно приятельствовали. Игорь был со мной откровенен, он говорил: «Очень люблю Свету, но жениться вынужден на Любе!» Вы ведь знаете, что его убили?

   – Кого? – белыми губами спросила Света.

   – Игоря! Кстати, Фаина Семеновна уверена, что это сделала Люба. Интересно, откуда она узнала .

   – Что?

   Я хитро улыбнулась.

   – А то! Откуда ей стало известно про вас и Игоря? Парень-то предполагал каким-то образом вытрясти из Боярских денежки, а потом уйти к вам!

   – Вы сумасшедшая? – Света попыталась изобразить испуг.

   – Конечно, нет, – пожала я плечами, – нормальней некуда! Хотите, таблицу умножения расскажу!

   – Зачем?

   – В доказательство своего психического здоровья.

   – Заполните бланк заказа, – Света попыталась переменить тему, – люди ждут, не отнимайте зря мое время. Я рассмеялась.

   – Светочка, тут никого, кроме нас с вами, нет. Москвичи в массовом порядке отправились на дачи. Сегодня же суббота. В городе остались лишь те несчастные, которые вынуждены работать, в частности, мы вдвоем. Вы обязаны выдавать журналы, а я – расследовать дело об убийстве Игоря. Кстати, похоже, что ему выписала билет на тот свет молодая жена, Люба Боярская. А потом кто-то расправился и с ней! Вам ничего не известно об этой истории?

   – Вы из милиции? – тихо спросила Света.

   – Нет, частный детектив, работаю не на государство, а на клиента.

   Света стала перебирать пустые бланки заказов. Руки у нее были красивые, с тонкими пальчиками, которые заканчивались аккуратными миндалевидными ногтями.

   – Мне ничего не известно!

   – И вы не были знакомы с Игорем?

   – Нет.

   Я обозлилась.

   – Дорогая моя, глупо врать, есть свидетель.

   – Какой? – испугалась Света.

   – Ксения, бывшая любовница Игоря. Похоже, милый паренек вел себя как Казанова: жил с одной, морочил голову другой, женился на третьей, водил за нос четвертую.

   – У меня нет знакомых по имени Ксения, – пыталась оказать сопротивление Света, – и никогда не было.

   – Вы не поняли, – хмыкнула я, – Ксюша – любовница Игоря, он обещал на ней жениться, но потом неожиданно пошел в загс с Любой, ее двоюродной сестрой. Естественно, Ксения расстроилась. Потом она приехала в архив, заглянула в курилку и случайно подслушала ваш разговор со своим бывшим обоже. Вы еще со всей определенностью пообещали убить Любу Боярскую, а Игорь вас утешал, просил подождать…

   – Не было ничего такого, – прошептала белая, как лист бумаги. Света, – Ксюшу я никогда не видела, даже не слышала о такой.

   – Вы давно работаете в архиве?

   Света, очевидно, решила, что я ей поверила и теперь перевожу разговор в другое русло.

   – Да, – бодро ответила она, – не первый год. Оклад, конечно, крошечный, но очень интересная служба. Вокруг интеллигентные люди – преподаватели, ученые. Я сама хочу диссертацию написать о русской журналистике конца девятнадцатого века. Благодатная тема, много совершенно не изученного никем материала…

   – Значит, помните Софью Николаевну Боярскую, директора архива?

   – Конечно, – кивнула Света, – она меня на работу принимала. Жаль, умерла, бедняжка. Ее оса укусила, и случился аллергический шок, спасти не успели. Очень хорошая женщина была, тут все плакали, когда Софьи Николаевны не стало.

   – Ксюша – ее дочь, а Люба – племянница, – спокойно пояснила я.

   Света стала пунцово-красной.

   – Что?!!

   – А вы не знали фамилию той, на которой женился Игорь?

   – Знала, конечно, – растерянно пробормотала Света, – только мне в голову не приходило связать их с Софьей Николаевной. Боярских-то много. В читальный зал ходит Боярский Андрей, а в буфете у нас работает Лида Боярская…

   Сказав последнюю фразу, она покраснела еще больше и, поняв, что выдала себя, пролепетала;

   – Я очень любила Игоря.

   – Ясное дело! Отчего-то женщин тянет на подлецов!

   – Не смейте так говорить! – взвилась Света. – Игорек был самым лучшим! Самым! Он на Любе-то женился по необходимости!

   – Да ну? Она была беременна? Парень решил, как честный человек, прикрыть грех?

   – Он никогда не прикасался к Любе! – возмущенно воскликнула Света. – Она вешалась ему на шею, приставала… Но Игорь очень любил меня, вот и решил: некрасиво, конечно, но другого выхода не было…

   Внезапно она уронила голову на стол и заплакала. Я встала, подошла к двери, перевернула висящую на ней табличку «Технический перерыв один час» на наружную сторону, вернулась к Свете и сказала:

   – Ты лучше расскажи мне, что задумал Игорь! Легче станет!

   Сафонова подняла залитое слезами лицо.

   – Ничего плохого! Мы не могли пожениться. У Игоря есть мама, Фаина Семеновна. Он меня с ней знакомить боялся, говорил, что старушка патологически ревнива, ну просто до невменяемости. Стоило Игорьку показаться дома с какой-нибудь девочкой, как Фаина Семеновна устраивала скандал. Ну как мы могли создать семью, а? У меня копеечная зарплата и комната в коммуналке вместе с мамой и сестрой. Игорек жил в крохотной двушке с матерью, у них было чуть больше двадцати метров. Где, скажите, где могли мы устроиться?

   Я вспомнила просторную квартиру Фаины Семеновны на четвертом этаже «сталинского» дома, бесконечный коридор, по которому меня вели в гостиную с двумя окнами, и постаралась сдержать негодующий возглас. Но Света не заметила сердитого выражения моего лица, она продолжала монотонно говорить:

   – Да нам бы не дали жить вместе! Снять квартиру мы не могли… Все деньги проклятые, из-за них счастья не вышло…

   И она снова заплакала, по-прежнему тихо, как-то стыдливо. Мне стало до боли жаль глупышку, обманутую пронырливым парнем. Я подождала, пока Света успокоится, и спросила:

   – И тогда Игорь, чтобы получить собственную жилплощадь, решил шантажировать Марию Григорьевну и Любу? Света кивнула:

   – Да.

   – Что же он разузнал о них? Света пожала плечами:

   – Понятия не имею. Только Игорь говорил, что у Боярских денег куры не клюют, сто тысяч долларов для них, как нам сто рублей. Он специально женился на Любе, чтобы получить подтверждение своим догадкам. Говорил: «У них дома, наверное, есть сейф или другое какое потайное место, документы там лежат! Вот только найду, заберу себе, а потом предложу выкупить. Сто тысяч хватит нам с тобой на квартиру, ты мне только помоги!»

   – И вы помогали? Света кивнула:

   – Да, но ничего противозаконного не делала. Пару раз съездила по его поручениям к людям. Ну.., нарушила еще должностную инструкцию.

   – Зачем?

   Света вытерла лицо чистым, аккуратно отглаженным платочком, сложила его, спрятала в карман халата и принялась каяться.

   В архиве хранится великое множество документов. Сколько их и какие они, до конца не знают сами сотрудники. Встречали вы иногда в газетах сообщения: «В хранилище обнаружены неизвестные письма Чехова. Сенсационная находка российских исследователей»? Только не надо думать, что тот или иной ученый-литературовед путем длительного изучения жизни великого писателя и драматурга пришел к выводу, что Антон Павлович в июле 18.., года писал помещику N. А потом начал рыться в архивах, просиживал там годы, и, о радость, предположение подтверждалось, нашелся заветный листочек.

   На самом деле ситуация скорей всего выглядела по-другому. Вероятно, ученый читал бумаги и просто наткнулся на письмо Чехова, о котором было неизвестно сотрудникам архива.

   После Великой Отечественной войны в специально оборудованные для хранения бумаг помещения привезли тонны документов и фото. Первые сотрудники архива попытались их систематизировать, описать, но до каких-то полок у них просто не дошли руки. Часть бумаг оказалась в хранилище, многие документы прибыли из Германии, и они были, естественно, на немецком языке. Внутрь этих папок особо не заглядывали, полагая, что немцы, люди до болезненности аккуратные, тщательно составили опись. Поэтому картонные ящички просто запихали на полки, указав в каталоге: «А-2; книги учета заключенных лагеря Хорстенборг», или: «В-75; списки советских военнопленных, погибших в 1942-м на территории округа Бранденбург». Что там внутри, никто особо не интересовался. Да и не нужны были никому эти странички. Ими заинтересовались уже после перестройки, когда немцы решили выплачивать бывшим заключенным компенсацию.

   Германия требовала документ, подтверждающий факт пребывания человека в концлагере, и в архив потек ручеек людей. Замшелые единицы хранения вытащили на свет божий и обнаружили там кучу интересных вещей: фотографии, письма, чьи-то дневники. Фашисты оказались не столь аккуратными архивистами, как считалось до сих пор. А может, советские солдаты, ворвавшись в канцелярии, смешали содержимое папок.

   Сотрудники архива решили систематизировать эту часть хранилища, но работы был непочатый край, и до сих пор на железных полках мирно ждут своей очереди картонные и железные чемоданчики, украшенные свастикой.

   Так вот, посетителям доступно только то, что тщательно описано и включено в каталог. Сотрудники архива продолжают трудиться не покладая рук, открывая, в прямом и переносном смысле слова, все новые и новые папочки, каталог пополняется. Но все равно случаются ситуации, когда приходит пожилой человек и просит:

   – Я был заключенным лагеря Освхоф. Можно посмотреть книгу учета?

   Девушка-архивист, проглядев каталог, отвечает:

   – У нас ее нет Посетитель уходит ни с чем, но книга-то стоит в подвале на полках, среди неописанного материала. Она есть, и ее нет. Парадокс архива.

   Естественно, посетителям, даже тем, которые считаются VIP-персонами, не разрешено спускаться в подвал, к стеллажам.

   Светочка закончила в свое время историко-архивный институт. В ее группе учились одни девочки, потом она попала на работу в женский коллектив. Познакомиться с молодым человеком было решительно негде. Да еще у Светы есть небольшой физический недостаток – легкая хромота, которой девушка очень стесняется. Кое-кто из ее коллег заводил романчики с посетителями, а Саша Абрамова даже выскочила замуж за доктора наук, но на Светочку никто не обращал внимания, а сама проявить активность она никак не могла, потому что была воспитана строгой мамой, учительницей русского языка и литературы, как тургеневская барышня.

   В общем, светила ей судьба старой девы, но тут появился Игорь. Подошел к стойке, положил бланк заказа и улыбнулся:

   – Сначала мне показалось, будто тут пожар, а это ваши волосы пламенеют.

   Господь и правда наградил Свету потрясающими кудрями. Она смутилась, а парень, поняв это, развеселился и принялся осыпать комплиментами глупышку. Его позабавила ее неискушенность. Вот так и начался их бурный роман. Светочка просто потеряла голову. Ни у кого из ее знакомых не было такого красивого, умного, талантливого, любящего кавалера. Имелось лишь два маленьких обстоятельства, слегка портивших имидж прекрасного принца. У Игоря совершенно не было денег, и Светочка часто сама покупала билеты в кино или расплачивалась за мороженое. Но девушка не переживала по этому поводу. С милым рай и в шалаше, не в деньгах счастье, радость в хижине – горе во дворце… Эти высказывания она не раз слышала от мамы. Светочка превыше всего ценила в людях духовное начало, материальные ценности ее не слишком заботили. Она бы никогда не смогла выйти замуж за богатого человека по трезвому расчету. Так что бедность Игоря не была в ее глазах пороком, скорей наоборот. Но имелась одна нешуточная неприятность – Фаина Семеновна.

   – Если мы поженимся, – вздыхал Игорь, – то где жить? У тебя коммуналка, у меня – мама. Да она сгрызет мою жену. Жутко вредная, избалованная старуха. Что нам делать?

   – Давай подождем, – предложила Светочка, – все как-нибудь уладится.

   Игорь грустно улыбнулся.

   – Моя мамахен здорова, как кабан, а твоя еще молодая, надеяться не на что.

   Потом жених попросил:

   – Светуль, пусти меня покопаться в архиве, в хранилище, на полках!

   – Ты что! – испугалась девушка. – Это же запрещено!

   – Я тихонько.

   – Тебя увидят другие сотрудники, и меня выгонят, – не согласилась Света.

   – Ну, пожалуйста, – заныл Игорь, – очень надо.

   – Зачем?

   – Понимаешь, – пустился в объяснения парень, – всю голову сломал, ну как мне подзаработать? И тут такой шанс выпал! Один богатенький Буратино решил себе родословную составить. Я взялся за эту работу, посулили мне тысячу долларов. Представляешь, как здорово! Отдам заказ, и мы сможем пожениться. Снимем квартиру, тысячи гринов нам как раз на год хватит, если по окраинам поищем, а там еще что-нибудь отломится!

   Света взвизгнула и повисла на шее Игоря.

   – Ой! Вот здорово! Ну и счастье!

   – Ага, – буркнул парень, освобождаясь от объятий, – счастье было так близко, так возможно… Только ничего не получится!

   – Почему? – испугалась Света.

   – Потому что ты не пускаешь меня в хранилище, – пояснил Игорь, – нужные материалы там, только они не внесены в каталог.

   – Откуда ты знаешь?

   Игорь вытащил из деревянного стеллажа ящик с карточками.

   – Простое логичное умозаключение. Смотри сюда, мне нужны материалы, посвященные узникам лагеря Горнгольц, но их тут нет. Однако что же мы видим в каталоге? Вот документы про Руркранц и Вольфсвальд.

   – Ну и что? – недоумевала Света.

   – А то, – принялся терпеливо растолковывать он, – концлагерей фашисты настроили тьму. Сегодня люди помнят только о самых крупных – Дахау, Бухенвальд, Освенцим, Треблинка Но были и другие, их число перевалило за несколько сотен Некоторые назывались исправительными, некоторые трудовыми, но суть-то не менялась И там, и там в ужасных условиях, впроголодь пытались выжить те, кто не принимал идеологию фашизма. Сейчас многие думают, что национал-социалисты убивали только военнопленных и евреев, но это не так За колючую проволоку, а потом в крематорий отправляли многих немцев, и не все они были членами компартии Эрнста Тельмана, идеологическими врагами Гитлера. Нет, многие добропорядочные бюргеры оказывались на нарах в бараке после того, как у них, выпивших лишнюю кружку пива, развязывался язык и они позволяли себе заметить, что при кайзере масло стоило дешевле, чем при режиме национал-социалистов. Собственно говоря, Россия тоже пережила подобный период в 30-е годы, когда людей отправляли в лагеря без всякого повода.

   – Ну и что? – не выдержала Света – Теперь смотри сюда, – Игорь ткнул пальцем в большую, подробную карту фашистской Германии, которая лежала в витрине около стойки. – Вот это городок Руркранц, возле него имелся одноименный лагерь, чуть поодаль, в тридцати километрах, находится Горнгольц, и нам известно, что и там были заключенные, а еще через сорок километров Вольфсвальд.

   – Не понимаю…

   – Господи, Света, – рассердился Игорь, – ну нельзя же быть такой тупой. Надеюсь, ты докумекала, что советские войска наступали с востока? Сначала они освободили Руркранц, прихватили архив, и он сейчас у вас в хранилище. Потом добрались до Горнгольца, выпустили несчастных, если там кто выжил, и забрали документы, потом добрались до Вольфсвальда. Вот в картотеке перечислены все бумаги, добытые там. Теперь вопрос: а куда подевался архив Горнгольца?

   – Куда? – эхом повторила Света – Никуда, – передразнил Игорь, – лежит в вашем хранилище неразобранным, ждет своего часа, и именно в нем находится книга учета заключенных, в которую мне требуется заглянуть, чтобы мы сумели снять квартиру. Я доходчиво объяснил?

   – Может, бумаги из Горнгольца отправили в другой архив, – медленно сказала Света.

   – Нет, – покачал головой Игорь, – я уточнил, все те местечки освобождала одна воинская часть, архивы складировали вместе и отправили сюда.

   – Ладно, – пробормотала Света, – в понедельник мое ночное дежурство, тогда и сходим вниз.

   Самое интересное, что Игорь оказался прав! Он нашел-таки нужное: большие ящики из твердого картона. Сверху красовались свастика и надпись, сделанная готическим шрифтом: «Gorngolz» <Горнгольц>. Пока Игорь рылся в кипе бумаг, Светочка, трясясь от ужаса, сидела наверху, боясь, что охранники заподозрят нехорошее, но все обошлось. Только парню не удалось с одного раза найти необходимое.

   На следующий день Света пошла к начальству и попросила:

   – Если можно, поставьте меня на две недели в третью смену. Заведующая удивилась. Обычно сотрудники всеми силами сопротивлялись, когда подходила их очередь сидеть ночь в зале. Женщины боялись ужасно, им казалось, что за каждой занавеской прячется грабитель, а из-под стеллажей сейчас побегут мириады мышей. Было бесполезно объяснять им, что мимо охраны невозможно пройти незамеченным, а с мышами в архиве боролись как со злейшими врагами, на довольствии стояло десять кошек, безжалостных и очень активных.

   – Понимаете, – смущенно улыбаясь, пояснила Света, – мама заболела, положили в больницу. Лекарства, перевязки… Всем денег дать надо: врачу, медсестрам. Какие у нас зарплаты, сами знаете. А за ночные дежурства двойная оплата идет.

   – Конечно, конечно, – закивала начальница, – только тебе тяжело придется: две недели в ночь…

   – Ничего, – отмахнулась Света, – очень уж деньги нужны. Они с Игорем разработали целый план. Света приходила на службу за час до закрытия архива и прятала Игоря в шкафу, куда уборщицы ставили ведра и веники. Когда сотрудники убегали, а охрана заканчивала обход помещений, Света освобождала любовника и спускала вниз. Хранилище всегда опечатывали, но в архиве никогда не случалось краж, и печать совершенно открыто лежала в коробочке на столе у ученого секретаря. Ключи от всех помещений хранились в деревянном настенном ящике. Интеллигентные люди, работающие здесь, ничего не прятали.

   На третью ночь Игорь нашел нужный ящик. Он вышел из хранилища, обнял Светочку и закружил ее, выкрикивая:

   – Наша взяла!

   – Тише, – испугалась девушка, – вдруг охрана услышит.

   – ликовал парень. – Теперь осталось раздобыть книгу, – Там столько дряни лежит!

   Но нужные записи отыскать не удалось. Игорь мрачно констатировал – Книга либо потерялась, либо ее забыли в Горнгольце. Вот неудача, не видать нам тысячи баксов.

   Однако, не желая терять надежду, парень продолжил поиски и неожиданно повеселел Увидав жениха с довольной улыбкой на лице. Света обрадовалась – Книга отыскалась?

   – Нет, – хмыкнул Игорь, – зато нашлось нечто более интересное.

   – Да ну?

   – Ага, – кивнул Игорь, – открываются новые перспективы.

   – Какие?

   – Потом скажу, – загадочно улыбнулся парень После этого разговора Игорек пропал на неделю, а затем явился с обескураживающим заявлением: ему надо жениться. Света едва удержалась на ногах.

   – На ком? Почему?

   Возлюбленный изложил план. Денег у них нет, взять их неоткуда, затея с составлением родословной накрылась медным тазом. Но, роясь в папках, он обнаружил нечто, некие сведения, за которые Мария Григорьевна Боярская отдаст много денег.

   – Она заплатит мне сто тысяч долларов, – потирал руки Игорь.

   – Ты уверен? – недоверчиво спросила Света.

   – Абсолютно! Не захочет, чтобы семейные тайны стали достоянием гласности.

   – Это шантаж! – возмутилась Света.

   – Нет, – обнял ее Игорь, – если у богатого взять немножко, это не грабеж, а дележка.

   – Кто такая эта Мария Григорьевна? – не успокаивалась девушка.

   – Одна знакомая моей матери.

   – Но зачем тебе жениться на ее дочери?

   – Понимаешь, – спокойно объяснял Игорь, – мне надо взглянуть на кое-какие документы, которые точно есть у них дома, а к ним иначе не подобраться.

   Бедная Света только хлопала глазами. С ее точки зрения, поведение Игоря выглядело ужасно. Но любовник неожиданно обнял ее, поцеловал, наговорил много глупых ласковых слов, и девушке стало легче. Ей внезапно пришло в голову, что, может быть, Игорь прав, а она безнадежно старомодна, за счастье следует бороться, выгрызать его зубами и выцарапывать ногтями.

   – Ты не думай о глупостях, – уговаривал ее Игорек, – брак заключу только на пару месяцев, максимум на полгода, и ни в какие отношения с Любой вступать не буду.

   – И ты поверила! – воскликнула я. Света кивнула.

   – Конечно, Игорь любил меня и был готов на все, чтобы мы оказались вместе.

   От подобной глупости мне стало нехорошо. Представляю, как потешался Игорь над наивной Светочкой, верящей каждому слову наглого парня. Да он и познакомился с убогой хромоножкой специально для того, чтобы проникнуть в хранилище. Подлец правильно рассчитал: непривычная к мужскому вниманию Света мгновенно влюбилась в него и выполняла все его просьбы. Вот мерзавец! Он никогда не собирался вести в загс эту дурочку. Насколько я помню, Ксюша, рассказывая о том, как Люба увела у нее Игоря, обронила примерно такую фразу:

   «Он познакомился с ней осенью, а в июне уже сыграли свадьбу».

   Игорь ухаживал за будущей женой примерно полгода, а глупой Свете сообщил о намерении оформить отношения с Боярской за неделю до торжества. Значит, он крутил роман одновременно с двумя, и Света была ему нужна лишь в качестве ключа к хранилищу. Ну как можно быть такой идиоткой, чтобы поверить в то, что отношения между мужем и женой останутся платоническими? Вы слышали когда-нибудь большую глупость? Игорь безошибочно выбрал из всех молодых сотрудниц архива именно Свету. Она, интеллигентная, тихая, скромная, ни за что не станет поднимать скандал, если партнер скажет: «Прости, дорогая, любовь закончилась».

   Света заплачет, подумает о самоубийстве, запрется дома, но не поедет бить морду сопернице.

   Внезапно я обозлилась до крайности. Светлана продолжала тихо шмыгать носом.

   – Это все, что ты сделала ради любви? – налетела я на нее. – Может, еще куда Игоря впустила? Девушка покачала головой.

   – Он просился только в хранилище, ну, еще я ездила к двум людям по его просьбе, только они умерли.

   – Рассказывай. Светлана наморщила лоб.

   – Одного звали.., а, вспомнила, Вениамин Михайлович, как писателя Каверина, только фамилия его была Листов. И не писатель он, а художник. Жил на Котельнической набережной, в таком огромном доме, сталинской высотке, внизу кинотеатр «Иллюзион», рядом…

   – Да этот дом все москвичи знают! – в нетерпении воскликнула я – Дальше!

   – Игорь дал мне большую книгу, альбом по искусству, – все так же не торопясь поясняла Света, – и велел сказать, что я привезла заказ из архива. Ну, якобы этот Вениамин Михайлович просил найти ему это издание.

   – Вы оказываете такие услуги? – удивилась я.

   – Нет, конечно, – ответила Света, – но Игорь сказал, что очень надо.

   Господи, да она бы убила парочку младенцев, скажи ее драгоценный любовник: мне этого хочется.

   – И дальше что? – сердито спросила я.

   – Ничего, – пожала плечами Светлана, – нужно было позвонить в квартиру, спросить Вениамина Михайловича и отдать ему альбом.

   – Вручила книгу?

   – Нет.

   – Почему?

   – Вышла женщина, примерно моих лет, и сообщила: «Ну вы, однако, не торопились с выполнением заказа, дедушка уже два года как умер».

   – Игорь удивился?

   – Не очень.

   – Хорошо, а второй кто? К кому еще наведалась? Света задумчиво протянула:

   – К женщине, имя помню – Лиана Аракеловна, а вот фамилию… Такая странная, из животного мира. То ли Тигрова, то ли Горностаева, то ли Выдрова, что-то такое…

   – Ладно, дальше.

   – Ей надо было сказать, что издательство «Наука» берет печатать книгу, но нужны исправления.

   Светлана покорно отправилась по указанному адресу, на этот раз вышел мужчина и налетел на нее чуть ли не с кулаками.

   – Вы в своем издательстве совсем с ума сошли, – топал он ногами, – Лиана Аракеловна почти два года как покойница! Явилась! Вспомнила про рукопись! Откуда она у вас? Теща давным-давно, получив от «Науки» отказ, издалась в «Новом эксперименте»! Убирайтесь вон, опомнились!

   И снова Игорь не удивился, казалось, он ждал от Светланы сообщения о смерти Лианы Аракеловны.

   – Вроде он хотел меня еще куда-то отправить, – горестно сообщила Света, – но умер. Вернее, Игорька убили. Его жена! Наверное, узнала, что он ее не любит!

   Глупость собеседницы начала меня раздражать.

   – Ты видела бумаги из Горнгольца? Знаешь, что отыскал Игорь?

   – Нет.

   – Где они лежат, представляешь?

   – В общих чертах.

   – Можешь найти?

   – Да зачем?

   Я схватила Светлану за руку.

   – Ты любила Игоря?

   – Очень, – прошептала она, – и сейчас люблю, никогда не выйду замуж за другого, сохраню ему верность!

   Похоже, Свете без труда удастся исполнить клятву, очевидно, больше никто ею просто не заинтересуется. Часто некрасивые внешне женщины бывают умны и обаятельны, но это не тот случай. Глупость Светочки поражает.

   – Слушай внимательно, – велела я, – до сих пор я сомневалась, но сейчас уверена: Игоря убили. Пока я не понимаю как, но знаю почему. Изучая архивы Горнгольца, он нашел сведения о Марии Григорьевне, которая была там в заключении. Очевидно, сведения эти были крайне порочащие, если старуха испугалась даже сейчас, спустя столько лет после окончания Отечественной войны. Игорь же, жаждавший денег, стал шантажировать Боярскую. Кстати, с чего он решил, будто у нее много денег? В наше время у ученых, даже докторов наук, особых средств нет!

   – Не знаю, – растерянно протянула Света, – но он уверял, что Мария Григорьевна очень богата и безо всякого труда заплатит сто тысяч долларов.

   – Хорошо, – кивнула я, – на эту тему подумаем потом! Ты должна спуститься в архив и попытаться сообразить, какой ящик заинтересовал Игоря.

   – Зачем?

   – Затем, что, посмотрев, я узнаю правду про Марию Григорьевну. А открыв ее тайну, мы сумеем сдать убийцу правоохранительным органам, ясно? Ты хочешь, чтобы та, которая уничтожила Игоря, была наказана?

   – Да, – прошептала Светлана.

   – Тогда надо действовать. Вот мой телефон, мобильный, он всегда включен, как только обнаружишь ящик – мигом звони!

   – Обязательно! – с жаром воскликнула девушка. – Теперь делом всей моей жизни станет разоблачение преступницы.

   Я вышла из архива и чихнула. Душный, жаркий, наполненный смогом воздух столицы отчего-то показался более свежим и приятным, чем кондиционированная прохлада архива.

   Но из трубки понесся недовольный голос Федора:

   – И где мы шляемся?

   – Работаю над новой книгой!

   Он издал противный квакающий звук.

   – Только не надо ля-ля! Дома тебя нет!

   – В архиве сижу.

   Что, между прочим, почти чистейшая правда!

   – Ну-ну, – опять заквакал Федор, – надеюсь, не опоздаешь?

   – Куда? – испугалась я.

   Неужели опять придется жевать филе из хвоста бегемота в панировке из пальмовой муки? Впрочем, кажется, у бегемота нет хвоста! Или есть? Господи, я ничего не смыслю в зоологии, и если уж теперь вынуждена изображать из себя даму, чьи юные годы прошли в Африке, то следует хотя бы купить атлас животных. Ну-ка, скажите, бегемот, гиппопотам и носорог – это одно и то же?

   – Послушай, – устало спросил Федор, – ты же вроде преподавала немецкий?

   – Да, – удивилась я, – но только детям, тем, у кого трудности с выполнением домашних уроков, я хорошо владею языком в пределах программы спецшколы, могу довольно бойко разговаривать, имею отличный словарный запас, если бы не определенные обстоятельства, могла стать просто классной переводчицей, и…

   – Не тараторь, – оборвал меня парень, – и что, ты вечно забывала про уроки? Путала, к кому приходить?

   – Нет, конечно!

   – А как запоминала расписание?

   – Записывала в книжечку, да…

   – Вот и сейчас заводи склерозник, – рявкнул Федор, – приколоти его себе на лоб! Еще неделю назад я предупредил: сегодня запись на телике, в программе Алика Войко! Ровно в девятнадцать ноль-ноль стой на улице Королева, у здания смотри не перепутай, их там два! Тебе нужно главное, семнадцатый подъезд!

   – Хорошо, хорошо, – забубнила я.

   – Теперь, что надеть, – раздавал инструкции Федор, – значитца, так все в цветочек, полосочку, клеточку, тяпочку и капочку нельзя категорически.

   – Почему?

   – Рябит на экране Голубое, зеленое, синее не надевай.

   – А это отчего?

   – Сольешься с фоном, у них студия цвета морской волны. Белое и черное отбрось, слишком официально. Оранжевое, красное и фиолетовое не подойдет. Эти цвета носит ведущий.

   – Что же остается? – растерялась я.

   Разговор сильно напоминал игру, которой мы забавлялись в детстве. «Барыня прислала сто рублей и велела купить одежды. Черного и белого не берите, „да“ и „нет“ не говорите…»

   – Розовый! – гаркнул Федор.

   – У меня таких вещей нет.

   – Так приобрети, – рявкнул пиарщик, – время еще есть! Ноги в руки и дуй в магазин.

   – А какой макияж делать?

   – Тебя гример накрасит, – фыркнул Федор, – и причешет, только шмотки прикупи, ясненько?

   Я огляделась по сторонам, увидела вывеску «Модная одежда из Италии» и нырнула в торговый зал. Походив между вешалками около часа, я сделала малоутешительные выводы. Во-первых, юбки и блузки, украшенные красивыми бирками «Made in Italia», выглядели хуже тех вещей, которыми торгуют пронырливые вьетнамцы. Во-вторых, единственный костюмчик розового цвета был такого ядовитого оттенка, что нужно быть полной идиоткой, чтобы нацепить на себя этакую красоту, в-третьих, мне просто не хватало денег. Несуразная шмотка стоила двести долларов.

   Обойдя еще пару лавчонок, я окончательно приуныла. На глаза не попалось ничего достойного, а о ценах я лучше умолчу. И тут в голову пришла замечательная идея, и я как на крыльях полетела домой. Только бы Наташка, жена Ленинида, оказалась на месте. Не так давно папенька женился на моей хорошей знакомой, нашей бывшей соседке Наташке. Туся – жуткая шмотница, у нее гардеробы забиты вещами, наверняка найдется нужное.

   – Есть розовенькое, – успокоила меня Наташка, – давай, беги.

   Мы теперь не живем в одном доме, но все равно находимся в двух шагах друг от друга. Через пять минут я ворвалась в хорошо знакомую квартиру и увидела подругу, трясущую вешалкой.

   Прикид подходил по всем статьям. Широкие от талии брюки, симпатичный сюртучок с накладными карманами, цвет – нежно-розовый, милые перламутровые пуговички… Одна беда – Наташка весит около ста килограммов, а рост у нее примерно метр семьдесят. Я же на десять сантиметров ниже и ровно в два раза меньше вешу. Если становлюсь на весы, стрелка никогда не перескакивает за отметку пятьдесят.

   Естественно, брюки не держались на талии.

   – Не беда, – воодушевленно заявила Наташка, – значит, так: внизу я их подошью, вверху заколем булавками, пиджак длинный, никто ничего не заметит. А то, что сюртук болтается, это хорошо, сейчас так модно, чтобы рукава свисали. Ты только ходи осторожно, и все будет тип-топ!

   Федор нервно вышагивал перед подъездом, когда я вылезла из маршрутного такси. Он оглядел меня с головы до ног и остался недоволен.

   – У матери прикид позаимствовала?

   – Почти угадал, – хихикнула я, – у мачехи.

   – Жуть, – оценил парень, – одна радость: ходить тебе по студии не придется.

   Мы пошли по бесконечным, довольно обшарпанным грязным коридорам. Я удивилась: вот уж не предполагала, что внутри главного здания Центрального телевидения могучей страны так уныло и некрасиво. Наконец Федор впихнул меня в маленькую комнату и отдал на растерзание гримеру.

   Худенькая, темноволосая девушка равнодушно спросила:

   – Как обычно краситесь?

   – Никак, – я пожала плечами, – предпочитаю быть естественной.

   Девочка вытащила гору тюбиков и, перебирая их, буркнула:

   – Надо отличать натуральность от естественности. Чтобы выглядеть так, будто у вас на лице нет никакой косметики, следует наложить на себя килограмм грима.

   Ледяными пальцами она принялась размазывать у меня под глазами тональный крем. Брови, ресницы, губы – все получилось чрезвычайно ярким. Потом лицо просто засыпали пудрой, высоко начесали волосы и впихнули меня в жаркое, ярко освещенное помещение.

   Здесь распоряжался парень в драных джинсах.

   – Сядьте в кресло, прикрепите микрофон, не поворачивайтесь влево…

   Впереди, на длинных скамейках, располагалась публика, в основном женщины, потные и возбужденные. Потом раздался хлопок и крик.

   – Начали! Мотор! Алик пошел Отворилась боковая дверца, и выскочил вертлявый юноша, похожий на попугая. Брюки у ведущего были оранжевые, рубашка красная, на шее болтался фиолетовый шарф – Добрый день, дорогие телезрители, – затараторил он, быстрыми шагами приближаясь ко мне, – в прямом эфире ток-шоу «Острый вопрос» и я, Алик Войко. Спонсор нашей программы кофе «Фобос»…

   – Стоп! – заорал с потолка голос – Алик! Кофе называется «Фобо», постарайся запомнить.

   – Ну, блин, – взмахнул рукой ведущий, – спутал.

   – Начинаем сначала, – велел невидимый режиссер. Алик покорно выскочил из-за двери и снова зачастил:

   – Добрый день… Спонсор нашей программы кофе «Хобо».

   – Стоп! – завопили сверху. – Стоп! «Хобо»! С ума сойти! «Фобо»! Неужели нельзя запомнить!

   – Очень трудно, – окрысился ведущий, – на прошлой записи были макароны «Хомо», нельзя ли в другой раз подобрать спонсоров, чтобы чуть-чуть отличались. «Хомо» – «Фобо», охренеть можно!

   – Хватит трепаться, начинай сначала! Войко вновь вылетел в студию. На этот раз ему удалось благополучно преодолеть барьер.

   – ., является кофе «Фобо»!

   Я перевела дух, слава богу! Но тут Алик, не моргнув глазом, продолжил:

   – Эти макароны особенно хороши со сливочным соусом, рецепт которого…

   – Тушите свет! – взвыл режиссер. Мигом погасли яркие лампы софитов.

   – Идиоты, – бесновался невидимый дядька, – не в том смысле тушите, что погасите, а в том, что я сейчас с ума сойду!

   – Андрей, – заорал Алик, – сделай милость, выражайся яснее, никак не врублюсь, че те надо? Офигеть можно, где гример? Я весь взмок! Лена, сюда, не видишь, что ли, у меня морда блестит!

   – При чем тут макароны, придурок! У тебя кофе «Фобо»! Спагетти «Хомо» были час назад. «Фобо»! «Фобо»! «Фобо»! Усек? – гремело с потолка.

   – Я-то усек, – обиженно ответил Алик, – только на суфлере текст про макароны стоит.

   И он ткнул пальцем в большой телевизор, на экране которого виднелись крупные печатные буквы.

   – Уволю! – заверещал Андрей. – Катя, считай, ты у нас не работаешь!

   Примерно через час все пришло в норму, приветствие было записано, и Алик, плюхнувшись около меня в кресло, заявил – Сегодня в качестве консультанта мы пригласили на передачу известную писательницу, звезду детективного жанра Александру Маринину.

   Зал взвыл и захлопал. Я вздрогнула. Обожаю книги Марининой, прочла их все, но не могу же я прикидываться ею на телевидении. Пришлось прервать ведущего:

   – Простите, я Арина Виолова.

   Алик уставился на меня круглыми, как бусины, голубыми глазами.

   – А где Мари ни на?

   – Не знаю, дома, наверное.

   – Вы кто?

   – Писательница Арина Виолова, тоже работаю в жанре детектива.

   – Простите бога ради, – засуетился Алик, – перепутал. Знаете, такой стереотип живет в мозгах: раз криминальный роман, следовательно, Маринина. Не слишком-то много читаю, времени нет.

   Я с сомнением покосилась на него. Он издевается? Похоже, что нет, просто Алик идиот.

   Дальше съемка покатилась как по маслу. Сначала привели тщедушную девицу, которая, бесконечно экая, объяснила суть проблемы: ее муж завел любовницу.

   – Как мне поступить? – всхлипывала девчонка, аккуратно промокая платочком слезы.

   Ведущий принялся бегать по рядам и подсовывать микрофон потным, взволнованным теткам. Одни советовали гнать изменника мокрой тряпкой, другие предлагали подождать. «Совершенно случайно» в центре зала оказался дипломированный психолог, лет сорока, при бороде и очках. В дамском окружении он смотрелся, как лопух среди роз. Схватив микрофон, «врачеватель души» завел минут на пять заунывную речь, из которой можно было в конце концов сделать вывод: гнать не надо, лучше подождать, но можно и выставить за порог.

   Девушка на сцене продолжала хныкать, не забывая заботиться о том, чтобы не размазать макияж. Внезапно Алик повернулся ко мне.

   – Ваше мнение?

   К этому моменту я успела слегка задремать, поэтому от неожиданности сказала то, что думаю:

   – Волосы вырвать!

   – Кому? – растерялся Алик.

   – Ну не мужу же любимому, сопернице, естественно. Поколотить как следует.

   – Чем? – недоумевал Войко.

   – А что под руку попадется, – я пожала плечами, – можно скалкой, разделочной доской, настольной лампой, табуреткой… Выбор огромен От души советую. Самая, правда, не применяла подобные методы на практике, но одна моя подруга частенько расправляется таким образом с бабами, которые залезают в кровать к ее муженьку. Потом она швыряет об пол всю посуду в доме и спокойно живет дальше, до следующего зигзага супруга.

   – Может, лучше развестись с таким? – Ведущий попытался подтолкнуть меня в сторону стандартных решений.

   – Ну уж нет, – возмутилась я. – Значит, воспитывала мужа, вкладывала в него деньги и душу, а потом его другой отдать? Ни фига подобного! Просто по морде надавать, мало ли чего в семейной жизни случиться может, так и женихов не напасешься.

   – Правильно писательница говорит, – донеслось из зала, – все мужики – козлы, только и знают, что под юбки лапы запускать! Их воспитывать бесполезно, баб сволочных колотить надо!

   Алик растерянно глянул вверх. Передача явно скатывалась не в ту степь, но режиссер молчал, очевидно, его устраивал ход событий.

   – Хорошо, – нашелся Войко, – мы выслушали мнение эксперта. А теперь сюрприз. Чтобы сейчас, прямо на месте, распутать клубок, в который попала наша героиня Галя, мы пригласили сюда ее мужа Виктора и злую разлучницу Зину. Встречайте.

   Зрители, в радостном предвкушении скандала, устроили овации. Из-за ширмы появился плюгавенький мужичонка с обширной лысиной Я испытала некоторое разочарование. Столько шума из-за столь невзрачного субъекта. Интересно, как выглядит любовница? Послышался топот, и из двери, расположенной в противоположном конце студии, выбралась огромная тетка, размером с доменную печь. Мне на ум мигом пришел не совсем приличный анекдот о хомячке, который женился на слонихе. После первой бурной ночи новобрачная благополучно скончалась, а несчастный хомячок, стоя возле многотонного трупа, громко рыдал, приговаривая: «Один час удовольствия, и всю жизнь теперь закапывать».

   Тяжело дыша, Зина села в кресло, стоящее около меня. Оно угрожающе заскрипело.

   – А че обсуждать-то? – с простонародной наивностью спросила она. – Галька хозяйка хреновая, щей не сварит – А ты прямо повар! – взвилась законная жена – Да просто водку ему к ужину ставишь, а я пить не даю, у меня строго. С тобой же квасит без оглядки, вот и вся любовь.

   – И рубашек не постирает, – гнула свое Зина, – вечно Витька у ней оборванцем ходил.

   Мужичонка растерянным взглядом обводил своих красавиц. В дискуссию о том, следует ли варить супругу суп, включился и зал В конце концов ситуация прояснилась до конца. Виктор – безработный, Галя отлично зарабатывает. Но, получая большие деньги, она просто не имеет времени на ведение домашнего хозяйства. Зина же работает на детской молочной кухне и в полдень уже свободна, как птица. Прибежав домой, она приковывается к плите и начинает самозабвенно кашеварить, ну, любит она это дело. В довершение всего Галя и Зина оказались соседками.

   – Ваше мнение? – повернулся ко мне Алик. Я пожала плечами:

   – Им следует принять мусульманство.

   – Зачем? – подскочил Алик.

   – В этой религии разрешено многоженство, – пояснила я, – по-моему, очень здорово выйдет: Галя будет зарабатывать, Зина убиваться по хозяйству, ну а Виктора они поделят. Допустим, понедельник, среду, пятницу он проводит с одной супругой, вторник, четверг, субботу – со второй. Стену между квартирами можно разбить, получатся большие, шикарные апартаменты.

   – А воскресенье? – полюбопытствовал Алик. Похоже, мое предложение ему понравилось.

   – Пусть ходит к маме.

   – Да уж, – ожил в зале психолог, – не позавидуешь парню: две жены и мама! Даже интересно, ну сколько он протянет в такой компании? Месяц? Два?

   После окончания передачи Алик протянул мне вялую, потную ладошку и с чувством произнес:

   – Спасибо. Обычно все говорят одно и то же, ваше выступление было нестандартным. Пойдемте выпьем кофе, надеюсь, нам нальют не «Хомо».

   – «Фобо», – поправила я.

   – Один фиг, – отмахнулся Алик, – никогда не покупайте, просто блевотина.

   Галина направилась к Зине, я вздрогнула.

   – Холодно? – заботливо поинтересовался подошедший ко мне Федор. – В студии у них жарища, а тут кондиционеры на полную шарашат. Хочешь, дам тебе, как деревенский ухажер, свой пиджачок?

   – Мне нормально, – ответила я, с удивлением глядя, как Галя и Зина, поцеловавшись, начали что-то оживленно обсуждать.

   – Отчего тогда трясешься? – настаивал пиарщик.

   – Да скандалов очень боюсь, – я мотнула головой в сторону соперниц, – но, похоже, они, слава богу, драться не собираются!

   Федор окинул взглядом женщин, мирно грызущих яблоки, и сложился от смеха.

   – Ой, не могу! Держите, люди добрые!

   – Что я такого веселого сказала?

   – Ты всерьез решила, что они делят этого дядьку?

   – Да, – растерянно ответила я, – разве ты не смотрел передачу? Вроде сидел во втором ряду – Душенька, – веселился Федор, – это актеры, которые разыграли сцену. На мой взгляд, выполнили свои роли очень профессионально.

   – Подставка! – ахнула я, – Естественно, – пожал плечами парень. Я старалась переварить информацию. Зинаида и Галина, почти обнявшись, обсуждали какую-то животрепещущую тему.

   – Сплошной обман, – вырвалось у меня. Спутник гадко захихикал:

   – Верно, не обманешь, не продашь. Запомни: газеты врут, радио лжет, но самое брехливое – телевидение. Все фальшиво: лицо намазано, костюмы чужие, мысли украдены, а большинство ток-шоу – постановочные. Кстати, слышала, Войко вначале объявил: передача идет в прямом эфире?

   – Ну… Стой! Нас же записывали?!

   – Именно. Сколько показывали часы в студии?

   Пришлось напрячь память.

   – Когда начинали – ровно двенадцать.

   – А во сколько закончили?

   – В двадцать ноль-ноль, – ответила я и обозлилась – и тут обман.

   – Ага, – радостно заявил Федор, – но нам на это наплевать, главное, чтобы морда твоего лица стала узнаваемой, и тогда все будет тип-топ!

   Мы вышли к длинной лестнице Внизу скучали несколько парней с камерами и какими-то приборами. Стоящий у входа милиционер лениво зевал. Возле раздевалки чирикала группка ярко раскрашенных, длинноногих девчонок.

   – Осторожно, – заботливо предупредил меня Федор, – не упади, тут ступенька выщербленная.

   – Отвяжись, – сердито сказала я, но он решил придержать меня за локоть.

   Я обозлилась окончательно. Терпеть не могу, когда малознакомые и не слишком приятные мне люди лезут обниматься, хватают за руки, пристают с поцелуями.

   – Я вполне способна сама спуститься вниз – рявкнула я и побежала по ступенькам.

   В ту же секунду земля стала уходить из-под ног. Уже потом, анализируя произошедшее, я поняла, что случилось. Слишком длинные брючины Наташка наметала на «живую» нитку. Низ одной из штанин отпоролся, и я наступила на нее… Чтобы не свалиться на глазах у всех, пришлось изо всей силы уцепиться за перила. Я по инерции сделала шаг…

   По ногам с тихим шелестом скользнуло нечто шелковисто-мягкое, в ту же секунду мне стало прохладно, а еще через мгновение пришло понимание: я стою на ступеньках почти голая. Розовые брючки, слишком длинные и широкие, небольшой кучкой лежат на моих туфлях. Пытаясь удержаться на ногах, я наступила на штанину, рванулась, и брюки свалились.

   Один из парней, маячивших внизу, заржал и поднял кинокамеру. Я попыталась натянуть брюки, но легкая шелковая ткань выскальзывала из пальцев. Федор начал кашлять.

   – Быстро помоги! – прошипела я.

   Парень ловко поднял меня, встряхнул и поставил на другую ступеньку, потом наклонился, подхватил брюки и, подавая их мне, совершенно спокойно заявил:

   – Ловко вышло.

   – Ловчее некуда, – пропыхтела я, влезая в штаны, – прямо полный восторг!

   – Одно плохо, – на полном серьезе заявил Федор, когда мы, миновав веселящихся парней с камерами, оказались на улице, – у тебя совершенно неподходящее белье.

   – У меня, – я пошла вразнос, – белые трикотажные новые трусики!

   – Вот об этом и речь, – вздохнул пиарщик, – ничего интересного. Между прочим, если устраиваешь стриптиз на лестнице, то следует надеть вниз нечто.., этакое… Ну прикинь, как бы ты смотрелась в черных стрингах с красной окантовкой? Может, тебе сделать пирсинг в пупке?

   – Ты и похороны превратишь в шоу, – покачала я головой – Имей в виду, – заявил Федор, – твоя кончина и последующее погребение могут стать отличной пиар-акцией, наш народ начинает поголовно считать гениями тех, кто покинул сей бренный мир. Впрочем, это идея, следует ее обмозговать.

   Я не нашлась что возразить. Ради удачного промоушена Федор готов закопать меня в могилу.

   Ночью мне не спалось. Олег мирно храпел на своей половине, я пнула его в бок. Муж перевернулся, звук сменил тональность. Через пару минут ожили настенные часы в гостиной. Бом-бом-бом… Три часа, а сон все не идет. Слишком много смертей в этой истории, и как-то все события связаны между собой, но как? Бывают, конечно, семьи, над которыми словно висит рок, но что-то мешает мне думать подобным образом о Боярских. Итак, что же мне известно?

   Мария Григорьевна и ее муж Кирилл – талантливые ученые, сделавшие отличную научную карьеру. Но вот в семейной жизни им не везет. Вернее, все было хорошо до смерти Кирилла. Стоило Боярскому умереть, как началась цепь несчастий. Такое ощущение, что он увел за собой всех: сначала угорают от дыма его старшая дочь и зять, затем погибает Игорь, умирает Люба, самой последней уходит на тот свет Алина. Не слишком повезло и его брату Валерию. Тот теряет сначала любимую жену Софью, а потом свое второе "я", Кирилла. Насколько я знаю, близнецы очень тяжело переносят смерть друг друга.

   Правда, в кончине Софьи нет ничего загадочного. Я слышала о таких случаях, когда люди погибали от укуса осы… Впрочем, все смерти выглядят естественно. Одни забыли про печку, другая простудилась и вместо того, чтобы лечиться, принялась обливаться ледяной водой. Игорь вроде заразился столбняком, вполне объяснимая вещь: дача, земля, острый шампур… У Алины же незаметно развивалась опухоль, в конце концов удушившая девочку. Но существовали еще и Вика Виноградова, поевшая грибков, странная нянечка Анна Петровна, зачем-то вынесшая из ее квартиры сумку…

   Есть одно обстоятельство, которое мешает мне поверить в случайность смерти Игоря. Что он узнал о Марии Григорьевне? Отчего теща испугалась? Какие тайны хранит архив? И как связаны с чередой смертей в семье Боярских кончина художника Вениамина Михайловича Листова и уход из жизни Лианы Аракеловны то ли Тигровой, то ли Горностаевой, то ли Выдровой? Зачем Игорь посылал к ним Свету? Парень, по ее словам, совсем не удивился, когда узнал, что художника и ученой нет в живых. Значит, он обладал какой-то информацией, позволившей ему сделать определенные выводы. И что же мне теперь делать, а?

   Несмотря на то что в комнате было жарко, я затряслась в ознобе и стянула с Олега одеяло. Чем больше узнаю разных вещей, тем сильней запутываюсь. Так муха вязнет в паутине: сначала обматывается одной нитью, потом, желая освободиться, прилипает к другой, затем к третьей, а тут и паучок спешит по сигнальной нити. Не помню, чем там паук убивает муху: ядом или зубами, хотя у него вроде нет зубов…

   Я вылезла из-под тяжелых одеял и пошла в ванную. Господи, да какая разница, чем убивает несчастную муху злобный паук? Важен конечный результат, а он, как правило, бывает неприятным для мухи…

   В полном отупении я уставилась на бьющую из крана струю воды. В голове гремели две мысли: мне не хочется спать и что делать? Повертев их в разные стороны, я села на унитаз и пригорюнилась. Может, зря я полезла в это дело? Может, вообще все зря? И книги мои никому не нужны?

   Перед глазами вдруг возник довольно большой саквояж из черно-зеленой плащевки. Наружу высовывался ярко-фиолетовый ботинок. Страшно удивившись, я встала и заглянула в чемоданчик. Внутри, неудобно свернувшись, подтянув колени к подбородку, в позе зародыша лежал Алик, ведущий ток-шоу «Острый вопрос». Я похолодела. Господи, как труп оказался в нашей ванной и что делать?

   Роняя тапки, я бросилась в спальню и пнула Олега.

   – Скорей вставай.

   – Зачем? – не раскрывая глаз, поинтересовался муженек – В санузле, в бауле, труп мужчины.

   – И что? – Куприн не спешил подниматься.

   – Надо его быстро спрятать.

   – Куда?

   – Ну.., вывезти в лес и утопить в болоте!

   – Действуй, Вилка.

   – Но мне одной не справиться!

   – Почему?

   – Саквояж дико тяжелый.

   – Ничего, волоком, с остановками, – как ни в чем не бывало посоветовал Олег и мирно захрапел.

   Я побежала назад, ухватила неподъемную поклажу, отдуваясь, стащила ее на первый этаж, выбралась на улицу и стала ловить такси. Проезжавшие мимо машины притормаживали, водители, увидев торчащую ногу в фиолетовом ботинке, быстро уезжали, даже не спросив, куда мне надо попасть. Неожиданно повалил снег, я замерзла и затряслась от злобы. Вот так постоянно! Всегда решаю все проблемы сама, без чьей-либо помощи. Олег сейчас дрыхнет в теплой постельке, а я стою на морозной улице, у ног чемодан с мертвым Аликом! Обида сжала горло, я затопала ногами. И тут, о радость, из-за угла вынырнула машина.

   – Тебе куда? – спросил шофер.

   – Федор? – удивилась я. – Ты подрабатываешь извозом?

   – Начинается новая рекламная кампания, – гаркнул он и газанул.

   Я свалилась на мостовую, довольно больно ударившись головой. Отчего-то резко запахло мылом.

   – Помогите, – вырвалось из груди, – убивают! Теплые руки схватили меня за плечи.

   – Вилка, очнись!

   Я открыла глаза и попыталась подняться, ноги скользили на ледяной мостовой.

   – Весь дом перебудила, – сердито заявил Олег, – давай вставай!

   Я потрясла головой. Сижу на полу в ванной, около унитаза, рядом валяется открытая бутылочка жидкого мыла «Дав».

   – А где чемодан?

   – Какой? – озабоченно спросила Томочка.

   – С трупом Алика.

   – .. – сказал Олег, – ну ты даешь! Сначала засыпаешь на унитазе, затем, словно спелое яблочко, падаешь на пол, орешь дурниной, потом требуешь чемодан с трупом… Может, тебе к психиатру сходить?

   – Новопассит хорошо помогает, – задумчиво сообщила Томочка, – сон регулирует, и вообще…

   – А можно и водочки на ночь принять, – подхватил Олег и протянул мне руку, – вставай.

   – Вилка не пьет, – вздохнула Томочка.

   – Начать никогда не поздно, – ухмыльнулся мой муж, – она у нас теперь гениальная, известная писательница, а литераторы все либо алкоголики, либо люди с левой резьбой Чего на полу валяешься? Поднимайся! Я оттолкнула его ладонь.

   – Без тебя обойдусь!

   – На что дуешься, Вилка?

   – Ты не помог мне нести чемодан с трупом!!! Олег разинул рот, я спокойно поднялась, сняла перемазанные жидким мылом тапки, швырнула их в бачок для грязного белья и, держа спину абсолютно ровно, словно вдовствующая королева-мать, выплыла в коридор.

   – Ну, писака дает! – послышался голос Куприна. – Совсем офигела! Ты поняла, о каком чемодане идет речь?

   Но ответа Томочки я не услышала, потому что вновь ужасно разозлилась. Писака! Вот как они меня между собой называют! Негодяи! Ну ничего, посмотрим, кто посмеется последним, потому что я знаю, как поступить! Я буквально в двух шагах от разгадки тайны, еще несколько дней – и узнаю имя того, кто поставил этот спектакль. А потом останется сущая ерунда – только записать события. Я легко справлюсь с этой задачей, недели хватит. Запрусь в спальне и примусь за работу. Никого не впущу в комнату, Олег пусть спит в гостиной. Муж, который отказывается помочь жене спрятать труп, достоин примерного наказания. Писака! Знаю, знаю, кто придумал дурацкую кличку! Что ж, послушаем, что он заговорит, когда новая книга выйдет из печати и вся страна станет ее читать! Назло всем стану знаменитой и страшно популярной!

   – Вы к кому? – сурово поинтересовалась она. Мне стало смешно. Неужели жильцы полагают, что тучная особа, давно справившая шестидесятилетие, способна остановить грабителя?

   – Меня ждет вдова Вениамина Михайловича Листова, художника.

   – Проходите, – консьержка потеряла к посетительнице всякий интерес – Простите, я забыла номер квартиры – Сорок пять, – буркнула бабуся и уткнулась в книгу. Радуясь собственной предприимчивости, я вошла в лифт и с трудом сдержала возглас восхищения. Кабина выглядела как музейный экспонат: вся из красного дерева, на одной стене огромное зеркало, около другой – скамеечка, обтянутая слегка вытертым красным бархатом. Такой лифт я видела впервые, и он произвел на меня сногсшибательное впечатление.

   Дверь сорок пятой квартиры распахнулась сразу. На пороге стояла пожилая дама, такая же седовласая и тучная, как лифтерша. Но на этом сходство заканчивалось. У консьержки были злые глаза, сурово поджатые губы, а в мочках ушей покачивались небольшие сережки стоимостью в триста рублей. Женщина из сорок пятой квартиры смотрела на мир широко открытыми голубыми очами, а на ее лице застыло выражение легкой растерянности, любопытства и испуга. Так смотрит ребенок, потерявшийся в многолюдном магазине. И уши ее украшали подвески в тяжелой золотой оправе, набитой бриллиантами.

   – Вы ко мне? – слегка задыхаясь, спросила хозяйка.

   – Разрешите представиться, – затараторила я, – Виола, журналист, сотрудничаю в различных изданиях, на данном этапе получила задание от «Вокруг имен» Вот посмотрите, какой красивый журнальчик.

   Дама машинально взяла глянцевый ежемесячник, только что приобретенный мною в киоске, и недоумевающе поинтересовалась – Но зачем я вам понадобилась?

   – Ищу вдову Вениамина Михайловича Листова – Это я, Ирина Глебовна.

   – Очень приятно, ваш муж был гениальный художник Мы хотим напечатать статью о его жизни и творчестве Ирина Глебовна покраснела от удовольствия – Что же мы стоим на пороге? Проходите скорей, сейчас покажу все – фотографии, письма, картины О таком человеке, как Вениамин Михайлович, мало писать статью, его жизнь – материал для большой книги, трагической, полной удивительных событий и совпадений Стоит лишь вспомнить историю нашего с ним знакомства.

   Продолжая безостановочно болтать, она провела меня в большую комнату, в которой было тесно от антикварной мебели Одних диванов, обитых темно-синим шелком, стояло тут целых четыре штуки, а еще овальный стол, накрытый кружевной скатертью, двенадцать стульев, парочка буфетов, пуфики, этажерочки, какие-то непонятные, слишком изогнутые кресла с одним подлокотником. С потолка свисала люстра с синими хрустальными висюльками, а стен не было видно из-за картин в тяжелых бронзовых рамах – Перед вами работы Вениамина Михайловича, – торжественно заявила Ирина Глебовна, – вернее, малая их толика, самые дорогие сердцу, любимые. Муж не продавал те полотна, которые являлись для него знаковыми. В творчестве Вениамина Михайловича выделялось несколько периодов…

   – Как у Пикассо, – некстати влезла я, – розовый, голубой.

   Ирина Глебовна мгновенно нахмурилась.

   – Пикассо! Более чем посредственный рисовальщик, разрекламированный средствами массовой информации. Уж простите меня, дорогая, не о вас, конечно, речь, но в массе своей журналисты безграмотны, недоучки, урвавшие куски знаний. Один заявил. «Пикассо – гений», другие разнесли по свету А народ что? Народ поверил. Но я-то хорошо понимаю, что Пикассо в подметки не годился Вениамину Михайловичу! Он не испытал и сотой части страданий, выпавшей на долю Листова, а художника, пардон за банальность, лепит горе, а не радость. Детство мой муж провел в провинции в Польше. Эта часть территории была присоединена к Советской России лишь в тридцать девятом году Так что Вениамин Михайлович не был с младых ногтей отравлен коммунистической пропагандой. Он родился в семнадцатом .

   Я попыталась сосредоточиться. Вообще говоря, меня интересует не жизнь, а смерть Листова Интересно, когда Ирина Глебовна доберется до наших дней? Вон как она далеко начала, с семнадцатого года Когда началась Отечественная война, Листову исполнилось двадцать четыре. Никакого восторга от того, что он теперь живет в России, юноша не испытывал. Советская власть ему решительно не нравилась, и защищать ее он не собирался. Вениамин постарался спрятаться, когда объявили всеобщую мобилизацию. Впрочем, ему не пришлось долго сидеть в подвале, потому что немецкие войска, раздавив слабо сопротивляющегося противника, почти без боя взяли родной городок Листова.

   Население встречало фашистов с цветами и объятиями. В городе жили в основном поляки и западные украинцы, они ненавидели Советы, сочли фашистов за своих освободителей. Но уже через месяц положение коренным образом изменилось, потому что гитлеровцы установили везде свой Ordnung <Ordnung – порядок (нем.)>. Для начала переписали евреев, а потом без долгих церемоний расстреляли их всех, закопав тела в ров, выдали оставшимся жителям аусвайсы <Аусвайс – удостоверение личности>, ввели комендантский час, а тех, кто его нарушал, убивали на месте.

   Затем большую часть молодежи погрузили в товарные вагоны и повезли в Германию. Вениамин был еще очень молод и по-щенячьи доверчив, как, впрочем, и остальные юноши и девушки, попавшиеся на удочку пропаганды. Никто их не ловил и не запихивал прикладами в товарняк. Едва вышедшие из детского возраста, они сами явились на вокзал. До этого немецкие власти провели, как сейчас бы сказали, рекламную кампанию. По городу разбросали листовки. «Мы пришли навсегда, – гласил текст, – Германии нужны молодые специалисты. Предлагаем вам хорошую работу, достойный заработок и отличные перспективы. Те, кто желают стать другом Германии и потрудиться ради ее победы, должны собраться на вокзальной площади в девять утра. При себе иметь документы, деньги и одно место ручной клади не более пяти килограммов веса».

   Вениамин прибежал на платформу с небольшим рюкзачком. В душе жила надежда. Германия – высокоразвитая промышленная страна, в отличие от бедной, сельскохозяйственной области, где прошло его детство. В Берлине имеется Академия художеств. «Может, удастся поступить туда», – наивно думал Листов. Его не насторожил даже тот факт, что волонтеров перевозили в грязном товарном вагоне. Набили людей, как сельдей в бочку, задвинули тяжелую дверь, а потом загремел железный замок.

   «Ничего, – успокаивал себя Вениамин, – все-таки идет война, поэтому и трудности».

   Трое суток состав полз по рельсам. За это время их покормили только один раз: швырнули в вагон кирпичи хлеба из тяжелого, полусырого теста и вилки полусгнившей капусты. Туалета не было, его заменяла дырка в полу, остановок не делали. Вернее, поезд-то тормозил и подолгу стоял, пропуская составы с воинской техникой и солдатами вермахта, но двери вагонов никто не открывал и свежий воздух поступал в тесно набитый вагон все через то же отверстие, предназначенное для санитарных целей. На исходе третьих суток на Веню напал страх: не похоже, что им собираются предоставить хорошую работу. Но не успел парень додумать мысль до конца, как раздался грохот и в лицо ударил солнечный свет. После темного вагона Вениамин чуть не ослеп, но с улицы закричали:

   – Los, schnell, schnell, aussteigen! <Давай, быстро, быстро, выходить!>.

   И юноши, и девушки принялись выпрыгивать на землю. Потом всех построили пятерками, и вдоль длинной шеренги пошел стройный офицер со стеком в руке. Военного сопровождал солдат, державший на коротком поводке ротвейлера, и две девушки, по виду лет пятнадцати, не больше, с какими-то непонятными буквами G и<G и – дословно. Gitlerjugend – «Молодежь Гитлера», молодежная организация фашистской Германии.>, вышитыми на блузках. Офицер внимательно разглядывал лица молодых людей и изредка указывал стеком на понравившегося человека. Избранника отводили в сторону. Вениамин оказался в числе десятка отобранных. Их построили цепочкой и повели в сторону деревянных домиков, огражденных двумя рядами колючей проволоки. «Gorngolz» – было написано на воротах.

   Оставшихся загнали в товарняк, и их судьба осталась для Вениамина неизвестной. К вечеру парню стало понятно, что на поступление в Академию художеств рассчитывать нечего. Он прибыл прямиком в ад.

   Сатаной оказался тот самый офицер со стеком. Остальные фашисты, мужчины и женщины, почтительно обращались к нему «Herr Oberst» <Herr Oberst – господин полковник (нем.)> и моментально кидались выполнять все его поручения. Ослушников Фридрих Виттенхоф, так звали полковника, карал незамедлительно. На следующий день после приезда Листов увидел, как одна из девочек, затянутых в униформу, сердито дернула плечиком на замечание начальства Вениамин вжался в нары, ожидая, что девчонка получит сейчас по полной программе, но грозный полковник неожиданно рассмеялся и погладил ослушницу по красивым белокурым волосам – То есть его дочка, – объяснил лежавший рядом с Вениамином на деревяшках поляк Янек, – пся крев! Та еще сука, хоть и ребенок, пше прашем, конечно, за выражение Ее Бригиттой зовут А вторая, Лиззи, – воспитанница Скоро Вениамину стало понятно, что Янек прав Хорошенькая Бригитта оказалась намного более злой, чем ее отец. Фридрих проводил исследования на людях, но его интересовала только наука Бригитта помогала отцу, тот учил дочь ремеслу медсестры Девочка могла просто так ударить или, отняв у ослабевшего человека миску с баландой, вывернуть ее ему на голову В голову ей приходили разные замечательные идеи Одну из них Вениамин испытал на себе. Ему отняли совершенно здоровую левую ногу, правда, под наркозом Зато потом рану не зашили – Фридрих хотел изучить процесс заживления обширной поверхности Так вот Бригитта со злорадной усмешкой уронила парню на ногу эмалированный лоток и ухмыльнулась, услышав крик Но, даже мучаясь от безумной боли на шершавых досках, не прикрытых ни матрасом, ни простыней, Вениамин не переставал благодарить господа за то, что тот не дал поместить его в соседний, выкрашенный синей краской барак. Там Фридрих, искавший лекарство от рака, испытывал на людях разные яды В синем домике шансов на выживание не было А еще Вениамин понимал, что оставлен на этом свете только до тех пор, пока не затянется рана на ноге. Как только образуется рубец, Фридрих потеряет к нему всякий интерес, и парня переведут туда, где людям колют цианиды, чтобы выяснить, возможно ли в принципе не умереть, получив такую инъекцию. Поэтому Веня, закусив от боли губу, расковыривал по ночам рану Как-то под утро ему захотелось в туалет Веня с трудом добрался до сортира, расположенного в другом конце лагеря, постоял немного на свежем воздухе, но нужно, опираясь на костыль, прыгать назад Фридрих не разрешал «кроликам» гулять, дозволялось только бегом сноситься до ветру. Но ночью проклятый фашист спал, капо <Капо – старший по бараку, как правило, приближенный к начальству заключенный> тоже давили подушку, и Веня, прислонившись к задней стенке туалета, наслаждался теплым воздухом, ранней весной и первой травкой. Потом, устав, он лег возле сортира До подъема было еще часа два, можно не торопиться.

   Вдруг вспыхнули прожектора, забегали немцы, откуда ни возьмись появились грузовики Веня, затаив дыхание, наблюдал за происходящим. Вот из бараков вытаскивают часть узников и швыряют их в машины, вот часовые покидают вышки, а потом врачи вместе с военными отбывают прочь. Лагерь стремительно опустел. Перепуганный Веня не понимал, что происходит, теряясь в догадках, он на всякий случай хотел спрятаться в туалете, но потерял сознание, пришел в себя спустя несколько часов и увидел, как на территорию Горнгольца ворвались танки с красными флагами на башнях. Последнее, что помнил парень, это как огромный дядька в форме солдата Советской Армии берет его на руки и говорит"

   – Ну все, вылечат тебя, не журись, сынко!

   Через всю жизнь Листов пронес любовь к советским военным. Уже став художником и живя в Москве, он писал картины, где на переднем плане молодой парень в форме спасает ребенка или выносит из огня пожилую женщину. Даже беззубые советские критики порой не выдерживали и обзывали полотна Листова «агиткой Министерства обороны», но Вениамин Михайлович не обращал никакого внимания на тычки и пинки. Командование Советской Армии обожало Листова, и на художника пролился дождь из благ. Он получал генеральский паек, ездил отдыхать в ведомственные санатории и частенько отправлялся в те страны, где имелись группы ограниченного контингента советских войск. Вот только в Германию Листов, несмотря на неоднократные предложения, не ездил ни разу.

   Послевоенная судьба Вениамина Михайловича – это благополучная жизнь признанного властями художника. Твердое положение слегка пошатнулось после перестройки, но ненадолго Несмотря на громкие слова о реформе, армия осталась прежней, а Листов продолжал писать свои картины, посвященные воинам-освободителям, словно со страной ничего не случилось. Умер он в глубокой старости, оплакиваемый вдовой, тремя детьми и внуками. Словно в награду за мучения в юности, господь отсыпал Листову в зрелом возрасте щедрой рукой счастье.

   – А отчего скончался Вениамин Михайлович? – вклинилась я в плавную речь Ирины Глебовны.

   Вдова достала из кармана кофты носовой платок.

   – Онкология. В последние годы муж страдал от рака крови, тяжелейшее заболевание. Мы, конечно, сделали все, что возможно, но силы Вени таяли. Потом приятели посоветовали обратиться в лабораторию к Валерию Боярскому, там изобрели какой-то метод, вроде новая химиотерапия, я не врач и плохо разбираюсь в деталях Насколько поняла суть – больному делают инъекции какого-то яда, крайне опасного, но после курса уколов иногда наступает выздоровление Нам терять было нечего Муж все равно умирал, вот и решились на эксперимент. Кстати, очень и очень дорогое удовольствие, одна ампула несколько тысяч долларов стоит, а надо их двадцать. Но ведь ради жизни любимого человека ничего не жаль! Тем более что нам рекомендовала Боярского дочь Лианы Аракеловны Гургеновой.

   – Кто? – подскочила я.

   – Манана, – принялась объяснять Ирина Глебовна, – дочь Лианы Аракеловны Гургеновой, доктора исторических наук, нашей давней приятельницы. У Лианочки был рак груди Манана носом всю Москву прорыла, выискивая специалистов, и вышла, уж не знаю как, на лабораторию Боярского. Ей провели цикл уколов, и представьте – вылечили! Десять лет еще прожила Лианочка и скончалась от воспаления легких, но онкология-то отступила Ирина Глебовна растрясла «подкожные» накопления и отправила супруга на уколы После пятого Листову стало лучше, он даже начал работать, но потом вдруг наступило резкое ухудшение, и художник скончался.

   – Вы не предъявляли претензий Боярскому? – поинтересовалась я.

   Ирина Глебовна отложила платочек – Конечно, нет. Профессор с самого начала предупредил нас, что метод полуэкспериментальный, на людях достаточно не опробованный, но мы находились в таком положении, когда человек хватается за соломинку, чтобы спастись. И потом, подписали бумаги о том, что не будем иметь никаких претензий в случае летального исхода. Поймите, Вениамин Михайлович умирал, дни его были сочтены, но я бы никогда не простила себе, что не использовала все возможности для его спасения. Понимаете?

   Я кивнула Естественно, понимаю Слава богу, в нашей семье все здоровы, но, случись несчастье, продали бы последнее, желая поставить на ноги любимого человека – Вы не подскажете мне телефон Мананы?

   – С удовольствием, а зачем он вам? – полюбопытствовала Ирина Глебовна – Да бабушка у меня в тяжелом состоянии, – лихо соврала я, – может, в лаборатории у Боярского ей помогут.

   – Так я могу соединить вас с профессором – Ирина Глебовна мигом проявила ненужную активность.

   – Понимаете, – я принялась изо всех сил выкручиваться, – у вас в доме был больной мужчина, мне хочется поговорить с теми, кто выхаживал женщину. Все-таки есть определенные нюансы.. Но, если вам сложно или отчего-то не с руки давать телефон Мананы – Что за глупости! – сердито воскликнула Ирина Глебовна и схватила лежащую на столе трубку. – Мананочка? Здравствуй, детка. У меня сейчас в гостях очень милая девочка, Виолочка, у нее тяжело больна любимая бабушка.

   Я терпеливо ждала, пока вдова Листова завершит разговор Наконец Ирина Глебовна положила трубку и сказала:

   – У Мананы дома ремонт, она предлагает, чтобы вы подъехали вот по этому адресу, зайдете в кафе «Ромашка». А Мананочка выйдет со службы и подскочит к вам. Мобильный имеете? Тогда позвоните ей, когда доберетесь до «Ромашки». У Мананы на службе сложная пропускная система, ей легче выйти, чем вам войти. Можете отправляться прямо сейчас, она ждет.

   Я уставилась на бумажку. Название улицы показалось знакомым.

   – Если не секрет, где работает Манана?

   – Какие же тут могут быть тайны, – усмехнулась Ирина Глебовна, – Мананочка кандидат исторических наук, она заведует отделом в архиве «Подлинные документы»

   Из трубки послышался смешок:

   – Вы сейчас где?

   – У входа в архив.

   – Бегу.

   Спустя десять минут из здания вынырнула молодая, слишком полная, черноволосая, темноглазая женщина.

   – Виола? – спросила она, задыхаясь.

   – Да, здравствуйте.

   Манана ткнула пальцем в соседний дом:

   – Вот кафе.

   – Но где же вывеска?

   – В окошке.

   Я пошарила по фасаду глазами и обнаружила небольшой листок с надписью «Ромашка».

   – Ну, знаете ли… И как их только клиенты находят!

   – Вот как раз от посетителей отбоя нет, – пояснила она, тяжело шагая по тротуару, – тут полно учреждений, и люди в «Ромашку» ходят обедать, кормят здесь великолепно, еда стоит копейки…

   Мы устроились за крохотным столиком, и Манана поинтересовалась:

   – Что с вашей бабушкой?

   Я немного суеверна и считаю, что всякая сказанная ложь становится рано или поздно правдой, но никаких родственниц-старушек у меня нет и не было, если не считать за бабку мать Раисы, к которой меня отправляли на лето, поэтому я смело принялась врать:

   – Очень тяжелое положение, но мы хотим использовать все шансы.

   Манана отхлебнула кофе, отправила в рот половину эклера и предостерегла:

   – Это не панацея. Моей маме помогло, а Вениамину Михайловичу нет. И еще, хочу вас предупредить: лаборатория Боярского на самом деле не является лечебным заведением, там просто ведут научную работу. Лекарство пока не имеет разрешения на применение от Министерства здравоохранения. Вы будете подписывать всякие бумаги, снимающие с ученых ответственность. И, конечно же, цена! Очень и очень, просто запредельно высокая.

   – Сколько?

   – Одна ампула стоит три тысячи долларов, а уколов, скорей всего, понадобится двадцать. Во всяком случае, столько включает в себя стандартный курс.

   – Ох, и ни фига себе! – вырвалось у меня.

   – Нам пришлось продать квартиру, – вздохнула Манана, – отличную четырехкомнатную, переехать в крошечную халупу, а разницу потратить на лечение. Но мама-то выздоровела! Вопреки всем прогнозам других врачей. Онкологи только руками разводили – и опухоль ушла, и метастазы, а мамочку до этого считали неоперабельной. Так что в нашем случае метод подействовал, я купила мамочке жизнь, по шесть тысяч долларов за год. И если бы сейчас мне сказали, что нужно отдать все шестьдесят за один месяц, я бы не колеблясь продала себя, чтобы только вновь увидеть маму.

   По щекам Мананы полились быстрые слезы. Я молчала.

   Сколько людей готово на все, чтобы отсрочить смерть своих близких? Вы сами, поставь жизнь, не дай, конечно, господи, вопрос: квартира или жизнь мужа, что выберете, а? Я так мгновенно бы понеслась в риелторскую контору.

   – Поэтому сначала хорошенько подумайте, прежде чем решаться на поход в лабораторию, – предостерегла Манана, – может случиться так, что совершенно зря потратитесь, и бабушка скончается, и жить негде станет.

   – Нет уж! – воскликнула я. – Потом совесть замучает! Могла спасти и ничего не предприняла. Манана грустно улыбнулась.

   – Мы тоже с мужем так решили, и моя мама целых десять лет еще провела с нами.

   – А от чего она умерла?

   – От воспаления легких, – пояснила женщина, – иммунитет был ослаблен, вот организм и не выдержал. Хотя мамочка регулярно ездила к Боярскому на обследования. После того как Валерий Петрович спас ее, она доверяла ему, как богу. Чуть заскрипит где, мигом профессору звонить. Он, бывало, засмеется и отвечает: «Голубушка, Лиана Аракеловна, помилуйте, я ведь все-таки не лечащий доктор, хоть и имею медицинское образование, а ученый. Вам лучше к терапевту сходить». Но мама только ему верила и, как это ни печально, потому и умерла.

   – Почему?

   – Съездила в очередной раз к Боярскому на осмотр, попала под дождик, простудилась и давай Валерия Петровича терзать: как лечиться?

   Боярский, привычный к тому, что мнительная Лиана Аракеловна постоянно находит у себя новые и новые болячки, не обратил особого внимания на очередные жалобы и посоветовал народные средства борьбы с нестрашным недугом: обильное питье, мед, малиновое варенье, лимоны, носки с сухой горчицей и ингаляцию над кастрюлей со свежесваренной картошкой. Лиана Аракеловна выполнила предписания, но лучше ей не стало. А когда Манана сообразила, что маму следует везти в больницу, оказалось поздно, развился отек легких.

   – Она была полна творческих планов, – грустно рассказывала Манана, – фонтанировала идеями, мечтала написать несколько книг.

   – Ничего странного вы не заметили?

   – Когда?

   – Ну, за несколько недель до смерти. Манана вытащила сигареты.

   – Да нет! Все было как всегда. Разве только… Мама сильно поругалась с Вениамином Михайловичем Листовым. Я насторожилась:

   – Почему?

   Манана пожала плечами:

   – Понятия не имею. Мой отец был крупный военачальник, генерал. В начале восьмидесятых годов они с мамой отдыхали в санатории и там подружились с Вениамином Михайловичем и Ириной Глебовной. С тех пор все праздники и отпуска проводили вместе. Когда папа скончался, Листовы очень поддержали нас с мамой, одним словом – это были верные, настоящие друзья. Естественно, едва Вениамину Михайловичу поставили страшный диагноз, мамочка мгновенно отправила его к Боярскому. И знаете, художнику сразу стало лучше, но потом… Он приехал к нам домой один, на такси…

   Манана очень удивилась, увидав на пороге старинного приятеля родителей – бледного, с лихорадочно горящими глазами.

   – Мама дома? – не поздоровавшись, спросил он. Девушка оторопела. Обычно Вениамин Михайлович являлся с презентами: букеты, конфеты, бутылки. Долго и церемонно приветствовал Манану, целовал ей руку, расспрашивал о жизни, но сейчас, быстро отодвинув, девушку в сторону, почти побежал в комнату к Лиане Аракеловне.

   Сначала в квартире стояла тишина, потом Лиана Аракеловна закричала:

   – Такого просто не может быть!

   – Я видел собственными глазами, – ответил Листов.

   – У тебя старческая слепота.

   – Нет, Лиана, согласись, кое-что забыть просто невозможно.

   – Глупости! Никому не смей об этом рассказывать!

   – Нет, я сначала хочу получить доказательства!

   – Какие? – завопила Лиана Аракеловна. – Похоже, ты выжил из ума! Они – мои спасители. Кстати, не только мои! Тебе тоже стало намного лучше. Вспомни Колю Зайца! Ведь был уже под крышкой гроба, а Валерий Петрович его вытащил!

   Вновь воцарилось молчание, а потом мама и Вениамин Михайлович перешли на свистящий шепот, и Манана уже не могла разобрать слов. В большой тревоге девушка выскочила на секунду за хлебом, а когда, держа теплый батон, вернулась в квартиру, застала драматический финал.

   Вениамин Михайлович трясущимися руками пытался натянуть на себя куртку. Около него, словно разъяренная фурия, металась Лиана Аракеловна, мерно выкрикивая:

   – Вон, убирайся вон!

   – Ты не хочешь мне помочь? – выдавил из себя Листов.

   – Я не предаю тех, кто спас мне жизнь! – патетически воскликнула Лиана Аракеловна.

   Вениамин Михайлович вылетел на лестничную клетку, потеряв по дороге шляпу.

   – Больше он к нам не приходил и не звонил, – вздохнула Манана, – впрочем, скоро Листову стало хуже и он умер.

   После похорон друга Лиана Аракеловна несколько дней ходила как в воду опущенная, потом неожиданно попросила дочь:

   – Сделай мне пропуск в свой архив.

   Манана не слишком удивилась: ее мать была историком, часто читала документы, значит, теперь ей понадобилось нечто из новой книги.

   Лиана Аракеловна провела день в профессорском зале и сказала:

   – Вот жалость! Нужных бумаг нет.

   – Что ты ищешь? – поинтересовалась Манана.

   – Архив концлагеря Горнгольц, – ответила та, – только, похоже, он находится в другом месте, надо подумать, в какое еще хранилище могли отправить документы. Ты можешь послать запрос?

   Манана выполнила необходимые процедуры и получила неутешительный ответ: архив лагеря Горнгольц на территории России не хранится.

   Лиана Аракеловна походила пару дней задумчивая, потом неожиданно поехала в лабораторию к Валерию Петровичу. Вернулась назад она поздно вечером, страшно веселая, поставила на стол купленный торт и заявила:

   – Идиот!

   – Кто? – спросила Манана, удивленная маминым поведением.

   Лиане Аракеловне не были свойственны резкая перемена настроения и истерические выпады.

   – Вениамин! – весело ответила мама. – Наплел пять коробов глупостей! Еще хорошо, что у меня хватило ума прямо поговорить с Валерием Петровичем.

   – А в чем дело? – не успокаивалась Манана.

   – Вспоминать противно, – отмахнулась мать. – Потом как-нибудь…

   Но потом так и не наступило, через две недели Лиана Аракеловна скончалась.

   – Знаете, что самое удивительное в этой истории? – спросила Манана.

   – Нет, – ответила я.

   – Вениамин Михайлович ни словом не обмолвился жене о ссоре с моей мамой На его похоронах Ирина Глебовна все повторяла «Вот, Лианочка, что-то мы в последнее время редко встречались, недосуг было Вот что вышло… Теперь уж не соберемся вместе! Нет Венечки, нет…»

   – А кто такой Коля Заяц? – спросила я. Манана пояснила:

   – Мальчик, вернее, подросток, лет двенадцать ему, кажется Еще и пожить не успел, а такой диагноз. Лиана Аракеловна отправила его к Боярскому. Знаете, у Анны Петровны, матери Коли, денег совсем не было. Она актриса, из неудачливых «Кушать подано» – вот и все роли. Но Боярский такой человек Просто святой! Взялся лечить ребенка бесплатно, и ведь поставил на ноги! Исцелил Колю. Анна Петровна теперь его следы на земле целовать готова!

   Анна Петровна… Знакомое сочетание имени и отчества, так же звали женщину, которая изображала из себя санитарку!

   – Вы не дадите мне ее адрес?

   – Пожалуйста, – пожала плечами Манана, – пишите. Домой я ворвалась еле живая от усталости и обнаружила, что вся семья во главе с Олегом устроилась в гостиной у телевизора. Я прошла на кухню, пошарила по кастрюлям, нашла отварную картошку, отпилила кусок докторской колбасы и, услыхав из комнаты раскаты дружного смеха, побежала к домашним.

   – Веселое показывают?

   – Умора прямо, – покачал головой Олег, – «Объектив в кустах».

   Я принялась уничтожать удивительно вкусную, но уже остывшую картошку. Знаю эту передачу. Ее корреспонденты бродят по улицам с камерами на изготовку и запечатлевают всякие идиотские ситуации, в которые попадают люди. Еще здесь показывают куски из домашних видеозаписей. Ну сел ваш муж, держа в руках тарелку с манной кашей, мимо стула, а вы успели заснять «дивное» происшествие. Мигом отсылайте в передачу «Объектив в кустах», скорей всего, рано или поздно сюжет выйдет в эфир.

   Сейчас, например, на экране очень толстая тетя с меланхоличным лицом откусывала от чудовищного бутерброда: целый батон хлеба сверху намазан слоем масла толщиной в палец. Тетка сидела на веранде, в уличном кафе, и была так поглощена едой, что не заметила папарацци, бродивших рядом.

   Скажите, ну почему вид толстого человека, самозабвенно поглощающего еду, вызывает пароксизм смеха? Ясное дело, что и тучнику следует подкреплять силы, но стоит моему взгляду упасть на даму, чей рост совпадает с объемом талии, в тот момент, когда она спокойно обедает, как губы начинают растягиваться в улыбке.

   – Вот это кусмандель! – веселился Олег. – Мне бы его на неделю хватило!

   Я с сомнением покосилась на супруга. Вес моего мужа зашкалил за сто килограмм. Честно говоря, я не слишком волновалась по этому поводу, значит, мне достался на жизненном пути любитель пива и свинины. Но некоторое время назад у Куприна начались сильные головные боли. Он побежал к врачу, и доктор вынес вердикт: развивается гипертоническая болезнь, следует немедленно сбавлять вес.

   Те из женщин, которые пытаются избавиться от лишних килограммов, знают, как это трудно. Нужно иметь огромную силу воли, чтобы отказаться от мучного, жирного, жареного, сладкого, в общем, от вкусного и замечательного, и питаться полезным, но отвратительным пюре из шпината и салатом из капусты без всякой заправки. Причем от понимания того, что шпинат и капусту можно смело есть без ограничения, вовсе не становится радостно. Во-первых, этими листьями невозможно наесться, во-вторых, они очень противные.

   Но если несчастные женщины ради того, чтобы влезать в брючки на размер меньше, готовы терпеть муки, то мужчинам абсолютно наплевать на внешний вид. Вернее, многие из представителей сильного пола не прочь иметь спортивную фигуру, но как только до них доходит, что им следует ограничить себя кое в какой еде… Вот тут, например, мой муж машет рукой и твердо заявляет, похлопывая себя по животу:

   – И вовсе я не толстый, это не пузо, а комок нервов. Работа у меня неспокойная, вот и происходят изменения в весе.

   Несколько раз мне удавалось посадить Олега на диету ровно на час. Плотно позавтракав манной кашей с вареньем, выпив пол-литровою чашку кофе с молоком и шестью кусками сахара, Куприн, вынимая сигареты, сообщал:

   – Все, теперь сижу на диете.

   И действительно, до обеда муж ничего не ел, только наливался сладким чаем. А в четырнадцать ноль-ноль он либо бежал в столовую, либо, что намного хуже, покупал на улице шаурму и съедал с наслаждением, без всяких угрызений совести исходящее жиром мясо, завернутое в лепешку.

   Мне кажется, что мужчины в глубине души считают себя истинными красавцами, поэтому перед ними не стоит проблема веса, несчастные женщины же полны дурацких комплексов, отсюда и издевательство над собой.

   Но несколько недель назад Олег пришел домой и с порога заявил:

   – Ванька Реутов похудел на тридцать килограммов.

   – Молодец, – отозвалась я, – наверное, жена заперла его в подвале, и волей-неволей пришлось Ваньке голодать.

   – Нет, теперь есть новая диета, – пояснил Олег, – делаешь анализ крови на скрытую пищевую аллергию. И не ешь те продукты, которые твой организм не усваивает. Вот у Ваняши отняли помидоры, огурцы, баклажаны…

   – А пиво? – удивилась я.

   – Вот его-то как раз нужно пить, – ответил Олег, – я тоже пойду на такой анализ. Господи, как просто-то: запретят мне какую-нибудь капусту!

   Я решила поддержать мужа в благом начинании и даже не расстроилась, когда узнала, что лабораторное исследование стоит чуть больше двухсот долларов. Ничего, сейчас отдадим большую сумму, зато потом сэкономим на лекарствах. Вот кто испытал ужасное разочарование, так это Олег, потому что ему, в отличие от везунчика Ваньки, у которого организм не принимал овощи, запретили: свинину, масло, сыр, молоко, яйца, сахар, колбасу, сосиски, обожаемое пиво… Легче сказать, что разрешили, собственно говоря, список оказался очень коротким: гречка, пресловутая капуста и зеленый горошек.

   – И что? – злился Олег. – Мне теперь до конца жизни этим питаться? Ну уж нет! Плохой анализ какой-то.

   Так эпопея и окончилась ничем. Правда, иногда Куприн самоотверженно заявляет:

   – Ужинать не стану.

   Но где-то около полуночи он крадется на кухню и начинает шарить в холодильнике. Дорога в ад, как известно, вымощена благими намерениями.

   – Гляньте! – завопила Кристя, тыча пальцем в экран. – Ну до чего же эта тетка похожа на Вилку! Ой, сейчас умру, она штаны потеряла!

   Я уставилась на экран. На одной из ступенек довольно длинной лестницы стояла бабенка самого безумного вида. Нет, все-таки нашим женщинам поголовно не хватает вкуса. Ну зачем мадемуазель, смахивающая на лыжную палку, нацепила на себя слишком широкий, балахонистый костюмчик? Слов нет, цвет приятный, нежно-розовый, но фасон! Кажется, что у этой дурочки совсем нет тела. И с волосами у нее беда: торчат, словно перья у курицы, попавшей под дождь. А обсуждать макияж даже не хочется: губы ярко-красные, щеки бордовые, брови черные, маленькие глазки окружены торчащими ресницами… Впрочем, личико несуразной дамочки показалось мне определенно знакомым. Не успела я сообразить, где встречалась с незнакомкой, как фигура на экране пошатнулась, замахала руками, сделала шаг… Домашние опять покатились со смеху.

   – Где они таких идиоток находят, – вытирала слезы Томочка, – брюки потеряла! Ой, не могу, а кавалер их ей надеть пытается.

   – С ума сойти, – покатывалась Кристя.

   – Слушайте, – подскочил Олег, – это же Вилка! Вон над коленкой родимое пятно в виде бабочки.

   Все замолчали, раскрыли рты и уткнулись в экран, а я тут же сообразила, отчего лицо худышки показалось знакомым – это моя собственная физиономия.

   Через секунду Олег повернулся и сердито сказал:

   – Ты говорила пару дней назад, что будешь на съемках, но почему не предупредила, в какой передаче! Отвратительно! И меня решительно бесит этот мерзкий парень!

   – Федор – представитель издательства, – пискнула я.

   – Да хоть администрации Президента! – рявкнул Куприн. – Какого черта он на тебя брюки натягивает?

   – Случайно получилось, я наступила на брючину…

   – Согласись, Олежка, – прервал меня молчавший до сих пор Семен, – было бы намного неприятней, кабы этот прощелыга начал раздевать Вилку!

   – Омерзительно! – кипел муж. – На глазах у всей страны моя жена…

   – Но тут же не сказано, кто потерял брюки, – резонно заметила Тамарочка.

   – Только не хватало, – фыркнул муженек, – чтобы через весь экран шла надпись: «Любуйтесь. Перед вами Виола Тараканова, законная супруга Олега Куприна». Как завтра на работу идти? Парни засмеют.

   – Да Вилку никто не узнает! – попытался утешить приятеля Семен. – Ее так безбожно размалевали!

   Олег молча встал и вышел за дверь. Сеня укоризненно покачал головой.

   – Ну ты даешь! Зачем согласилась на подобное представление?

   – Это случайность!!!

   Семен погрозил мне пальцем.

   – Не надо ля-ля! Можешь Олегу с Тамаркой лапшу на уши вешать, а у меня большой опыт в практической журналистике. Я очень хорошо знаю, сколько нужно заплатить за съемку!

   Чтобы эти пираньи с камерами за просто так запечатлели писательницу?! Чтобы твой пиарщик допустил подобные кадры без предварительной договоренности?

   – Но я просто наступила на брючину! – в полном отчаянии воскликнула я.

   – Смотри, Вилка, как бы тебе не остаться без мужа, – вздохнул Семен и вышел вслед за Олегом.

   – Ты мне тоже не веришь? – поинтересовалась я у Томочки.

   – Подумаешь, ерунда, – слишком быстро заговорила подруга, – ну всякое случается… Сама один раз чуть юбку не потеряла, крючок оторвался, еле подхватила…

   Но по ее слегка виноватому тону стало понятно: Томочка примкнула к Олегу и Семену. Ей тоже кажется, что съемка была постановочной.

   Конечно, неприлично рваться в дом к незнакомому человеку в восемь утра, но ведь Анна Петровна могла уйти на работу! Успокоив этим простым аргументом бунтующую совесть, я нажала на звонок.

   – Кто там? – раздалось за дверью, в глазке мелькнула тень.

   – Мне нужна Анна Петровна Заяц. Воцарилась тишина.

   – Позовите Анну Петровну Заяц, – повторила я.

   – Вы кто?

   – Откройте, не бойтесь!

   – Уходите!

   – Мне нужно поговорить с Анной Петровной.

   – Она уехала.

   – А когда вернется?

   – Через год, – оповестил тонкий голосок, – в командировку отправилась.

   – Куда?

   – Не ваше дело!

   – А вы кто?

   – Убирайтесь, сейчас милицию позову! Пришлось несолоно хлебавши отправляться прочь. До четырех часов я просидела дома, усиленно изображая из себя домашнюю хозяйку. Сначала перестирала и перегладила "все рубашки Олега, потом стала наводить порядок на полках в его шкафу, нашла засунутые в носовые платки две тысячные купюры и пришла в негодование: он еще и заначки делает! Но потом злость прошла, на Куприна мало похоже прятать деньги. Скорей всего, он выгреб из кармана носовой платок, а вместе с ним и бумажки. У Олега есть дурацкая привычка класть деньги не в бумажник, а прямо в карман.

   Когда в нашей спальне воцарился порядок, я пошла на кухню и поставила тесто для блинчиков. Если признаться честно, кулинария не является моим хобби. Процесс натирания свеклы для борща кажется мне крайне утомительным, а чистка картошки навевает мысли о самоубийстве. Поэтому готовит у нас Томочка, которой не лень пропрыгать несколько часов около плиты ради блюда, которое исчезнет в чужих глотках за пару минут.

   Но есть одно лакомство, которое делаю только я. Не знаю, почему оно у меня каждый раз изумительно получается, рецепт крайне простой. Берете два яйца, добавляете полстакана сахарного песка, стакан муки и, осторожно помешивая, доливаете пол-литра молока. Естественно, надо посолить тесто. Если собираетесь завернуть в блинчики мясо или рис, тогда возьмите сахара всего две чайные ложки. Затем добавляете в тесто немного масла, все равно какого: растительного, без запаха, или сливочного, предварительно растопленного, – и приступаете к готовке.

   Просто наливаете половничек жидкого теста на хорошо разогретую, смазанную жиром сковородку, поджариваете одну сторону, переворачиваете на другую… Балую своих я не часто. Тесто-то развести недолго, вот процесс жарки может затянуться на пару часов.

   Но сегодня, отчего-то испытывая чувство вины, я старательно возила куском масла по тефлоновому покрытию, когда зазвонил мой мобильный.

   – Что случилось? – испуганно воскликнула я, хватая трубку, и обозлилась на самое себя.

   Ну когда же я перестану воспринимать звонок на сотовый аппарат как предвестник несчастья!

   – Позовите Виолу, – прошелестело из трубки.

   – Я слушаю.

   – Это Света.

   – Кто?

   – Света Сафонова из архива. Я уронила на поп кусок масла.

   – Что произошло?

   – Мне кажется, я знаю, какие ящики заинтересовали тогда в архиве Игоря. Вернее, даже уверена…

   – Только не уходи домой! – заорала я, вылетая в коридор. – Еду к тебе.

   Уже в метро я вспомнила про кастрюлю с тестом и тяжело вздохнула. Пропали блинчики!

   В читальный зал я ворвалась без пятнадцати шесть. Около стойки, где восседала Света, стояло несколько человек с подшивками. Очевидно, архив собирался закрываться и люди сдавали документы. Наконец последний исследователь покинул помещение. Я налетела на Свету:

   – Показывай документы!

   – Они в хранилище.

   – Ты уверена, что нашла нужное? Света кивнула.

   – Лазила все ночное дежурство по стеллажам и обнаружила.

   – Принеси сюда. Девушка покачала головой:

   – Это невозможно.

   – Почему?

   – Внизу работают совсем другие люди, они получают бланки заказов, смотрят на шифр и ищут бумаги, – пустилась в объяснения Светлана. – Ящики с архивом из Горнгольца не зарегистрированы, как сделать заказ?

   – Написать: «Архив концлагеря Горнгольц».

   – Придет ответ: ищите шифр в каталоге, – усмехнулась Светлана.

   – Но его же там нет, – я пошла по кругу.

   – Значит, вручат листочек со словами: «Данных единиц хранения не обнаружено».

   – Но ты же нашла! Принеси архив, – настаивала я. Света с жалостью глянула на меня.

   – Как у тебя все просто! Кто же мне разрешит? Знаешь, сначала следует написать докладную записку о том, что обнаружила неучтенные экземпляры, потом документы начнут описывать. Пока все карточки не оформят, их в каталог не вставят.

   – Когда же документы смогут попасть в мои руки?

   – Ну, – заколебалась Света, – года через два, три… Только я не пойду рассказывать о находке.

   – Да почему же? – закричала я.

   – Тише, – шикнула Света, – я работаю в зале периодики. Как объяснить, что мне понадобилось в хранилище, да еще в той части, где лежит архив? А?

   От злости у меня задрожали колени. Носом чую, что нахожусь в двух шагах от разгадки, и не могу узнать истину из-за глупых бюрократических препонов.

   – Игоря ты впустила в хранилище!!! Света покраснела, но ничего не сказала.

   – Неужели не хочешь, чтобы убийцы любимого человека были наказаны?

   Девушка стала свекольно-бордовой.

   – Игорь лежит в могиле, – лила я масло в огонь, – а те, кто лишил его жизни, преспокойно разгуливают на свободе, разве это справедливо? Между прочим, бумаги, изобличающие преступников, совсем рядом! Но тебе, видно, наплевать на парня, умер и умер…

   Света резко встала.

   – Погоди-ка тут.

   – Ты куда?

   – Сегодня Аня Мефодьева в ночь дежурная, она с утра по комнатам бегает, просит, чтобы ее подменили. У свекрови день рождения, только никто не согласился. Если Аня не передумала, предложу помочь.

   Через полчаса, все время озираясь, Света довела меня до большого шкафа, распахнула дверцы и велела:

   – Залезай сюда и сиди тихо. Запру тебя снаружи и опечатаю! После того как охрана обойдет здание, вернусь.

   – А вдруг они меня обнаружат?

   – Это невозможно.

   – Запросто, распахнут дверцы, а я там!

   – Да никогда, – успокоила меня Света, – тут не случается ничего экстраординарного. Наши секьюрити просто соблюдают формальность. Им и в голову не придет лазить в опечатанный шкаф, да и права у них такого нет. Сиди тихо, не кашляй, не шевелись, не чихай, и все будет отлично.

   С этими словами она впихнула меня между ведром, на котором висела воняющая хлоркой мокрая тряпка, и шваброй. Я втиснулась в довольно узкое пространство и села на корточки. Через секунду «аромат» мешковины стал невыносимым и пришлось встать.

   Где-то через час, когда я окончательно извелась от безделья, послышались тяжелые шаги и грубый бас:

   – Да моя.., совсем.., орет, ровно…

   – В рыло дай, – посоветовал баритон, – я своей пятак начищу, живо в себя приходит.

   – Миром.., хотел, – вздохнул бас, – позавчера конфет купил, угадай, чего сказала?

   – Ну.., блин?

   – «Небось от бабы идешь, раз такой заботливый». Ну не.., ли?

   – Все они… – разглагольствовал напарник, – пошли чаю хряпнем!

   – Пивка бы сейчас.

   – Да уж.., и к телику.

   Шаги стали удаляться, и вскоре их звук затих. Я осторожно пошевелила затекшими ногами. Ну где же Света? Долго мне тут стоять?

   Снаружи послышался легкий шорох. Дверцы приоткрылись.

   – Вылезай, – прошептала Света, – и иди за мной, молча. Охранники теперь, правда, на первом этаже сидят, больше сюда не сунутся, но лучше перестраховаться.

   Мы пробежались по коридорам, спустились в подвал, добрались до тяжелой свинцовой двери. Света с видимым усилием потянула ее на себя.

   – Входи.

   Я вступила внутрь и ахнула. От пола до потолка шли железные полки, тесно заставленные папками, коробками, ящиками. Невозможно было увидеть все помещение целиком. Проходы между стеллажами узкие, протиснуться между ними затруднительно даже мне. Под потолком горят тусклые лампы, и отчего-то не пахнет пылью и сыростью.

   Света сняла с крючка темно-синий халат.

   – На, надень, а то перемажешься. Я с радостью нацепила одеяние.

   – Тут холодно!

   – Специально поддерживается необходимая для лучшей сохранности документов температура, – пояснила Света, – в хранилище контролируются влажность и уровень шума. Иди за мной.

   Вымолвив последнюю фразу, она легко заскользила между рядами. Я двинулась за ней, ощущая себя Ясоном, попавшим в лабиринт к Минотавру. Уже через пару секунд стало понятно: обратной дороги мне ни за что не найти. Хранилище напоминало по размеру футбольное поле, проходы изгибались под немыслимыми углами, но Света великолепно ориентировалась. Она уверенно поворачивала направо, налево, пролезала между железными стояками, шагала вперед. Наконец путь завершился.

   – Нам туда, – сообщила она.

   – Вверх? – изумилась я. Света кивнула.

   – Смотри, полка семьдесят восемь "а".

   – Это где?

   – Ну там, под потолком.

   – Как же туда влезть?

   Света потянула за торчащий сбоку небольшой рычажок, с легким лязганьем вывалилась железная лесенка, с виду шаткая и совершенно ненадежная. Ловко перебирая руками и ногами, моя провожатая взобралась почти под потолок, вытащила довольно объемистый ящик, доставила его вниз, потом вновь вскарабкалась наверх. В результате у моих ног оказалось пять ящиков, очень напоминающих чемоданы из многослойного картона.

   – Бери, – отдуваясь, велела Света, – и неси вон туда, видишь у стены стол?

   Мы переволокли ящики, Светлана зажгла небольшую настольную лампу и заявила:

   – Это архив Горнгольца, не весь, а только часть. Где остальное, не знаю, может, и не привозили вовсе, но Игорь изучал именно эти ящики.

   – Точно знаешь? – с сомнением спросила я, оглядывая темно-желтую, покрытую пятнами крышку одного из «кофров».

   – Во всяком случае, – Света пожала плечами, – он мне, выйдя отсюда, сказал: полка семьдесят восемь "а", места хранения с восьмого по четырнадцатое. Да открой же.

   Я подняла кусок шершавого картона. Под ним оказался ящик, набитый папками. Я потащила одну за корешок. «Gorngolz. Achtung. Zimmer nummer vier» <Горнгольц. Внимание. Комната номер четыре.>. Естественно, все документы были на немецком, но почерк у писаря оказался четким, почти каллиграфическим. К тому же основная часть бумаг была напечатана на машинке. Моего знания немецкого языка вполне хватило на то, чтобы понять – перед глазами список несчастных, лежавших в четвертой палате. С немецкой педантичностью слева были написаны имена, фамилии, справа – день прибытия в лагерь, причина смерти и число, когда труп заключенного отправили в крематорий.

   "1. Тадуеш Ковальский. 1920 год, Варшава – 2 сентября 1941 г. – 3 ноября 1943 г. – сердечная недостаточность.

   2. Иван Ребриков. 1915 год, Курск – 18 октября 1943 г. – 20 октября 1943 г. – ишемический инсульт".

   Внезапно мне стало страшно. Наверное, родственники Ковальского и Ребрикова получили в свое время официальные извещения с краткой информацией «Пропал без вести».

   Увидеть подобную бумажку было намного хуже, чем стать обладателем похоронки. В нашем дворе жила тихая, серая, как осенний зайчик, Анна Михайловна. Тетя Нюра, как звали ее мы, дети, даже в семидесятые годы надеялась на то, что ее муж, Тихон Степанович, жив.

   – Мне же не приносили похоронку, – с обескураживающей наивностью и робкой надеждой говорила она всем, – а «пропал без вести» – это еще не смерть. Может, и ходит где по свету мой Тишенька.

   Вполне вероятно, что родственники Тадеуша и Ивана тоже долго ждали своих мужчин, надеялись, никто и не предполагал, что их замучили в лагере Горнгольц.

   – Значит, ты тут смотри все тихонько, – велела Света, – я к себе пойду. Времени тебе до девяти утра. В десять архив открывается. Если вдруг понадоблюсь, видишь телефон? Наберешь один шестьдесят четыре, я тут же прибегу. Давай, пока.

   Кивнув мне, Света нырнула за стеллажи. Я осталась одна в огромном, темном, враждебном помещении, освещенном только слабым светом неяркой лампочки. Вначале стало страшно, но потом я принялась перебирать документы, и испуг отступил, уступив место любопытству.

   Вот ведомость продуктов, рядом заявление некоего Гюнтера Рура с просьбой предоставить ему отпуск, затем пожелтевшая бумажка с мелкими буквами: "Тела двадцати пяти умерших в бараке "А" отправлены в крематорий. Список прилагается". Тут же приколот огромной, совершенно не ржавой скрепкой листок. «Савостин Николай, 1917 г., Тимофеев Константин, 1923 г., Уваров Калистрат, 1901 г., Бжезинский Ян, 1905 г.». Дата смерти у всех несчастных была одна – 1944 год, октябрь, двенадцатое число.

   Чего только не сохранили немцы! Сведения о белье и счета за электричество, списки заключенных, доносы тех, кто в надежде на лишний кусок хлеба сообщал сведения о своих товарищах, переписку с вышестоящим руководством рейха… Не было только никаких сведений о сути медицинских экспериментов. Можно было понять, что Горнгольц представлял собой огромную больницу, потому что в одной из папок лежала куча накладных на лекарственные средства, названия которых мне ни о чем не говорили, да и написаны они были по-латыни, но истории болезни, детальные описания медицинских экспериментов отсутствовали! В конце концов, это главные бумаги Горнгольца, ведь именно ради науки создавался концлагерь. Так где этот архив? Может, его передали в Министерство здравоохранения? Или отдали советским ученым, работавшим над аналогичными проблемами? Кстати, что изучали в концлагере?

   Ответ на вопрос обнаружился в третьем ящике. Там оказались личные бумаги гитлеровцев – тех, кто, опозорив белый халат, мучил ни в чем не повинных людей. На самом верху лежало письмо. Адрес был написан слегка выцветшими черными чернилами. «Берлин, Вильгельмштрассе, 24, фрау Гизеле Рур».

   Я вытащила сложенный вчетверо листок, разгладила его и углубилась в чтение, радуясь, что в школе на уроках немецкого языка не считала ворон, а старательно учила лексику.

   "Дорогая мамочка, ты спрашиваешь, как я себя чувствую. Просто отлично. Конечно, Горнгольц не Берлин, и мы тут все сидим за колючей проволокой, не имея возможности высунуть нос наружу. Но думаю, что и вам в столице не слишком-то весело.

   Я счастлив и горд, что могу послужить нашей Родине. Мало кому из молодых врачей повезло так, как мне. Лаборатория в Горнгольце оснащена по последнему слову техники, мы имеем все высококлассные препараты. Впрочем, думаю, иначе и быть не могло, ведь полковник Фридрих Виттенхоф гений, а создает он средство от рака. Еще пару лет – и весь мир узнает, что рак победили именно мы, ученые Адольфа Гитлера. У полковника потрясающая идея. В двух словах смысл ее состоит вот в чем: чтобы остановить рост злокачественных клеток, их следует уничтожить, но как? Десятки людей ломали мозги над этой проблемой, и только господину полковнику пришло в голову простое решение: яд! Следует подобрать сильное отравляющее вещество, которое не принесет вреда организму в целом, но убьет чужеродные, разрастающиеся клетки. Вот в этом направлении мы и работаем. К счастью, недостатка в человеческом материале нет, нам все время подвозят новые организмы. Смертность среди подопытных очень высока, но ни одно научное открытие еще никому не упало в руки просто так. Сначала господин полковник хотел отправить меня в другую лабораторию, где изучают заживление ран, но я буквально на коленях умолил его оставить меня при онкологах. Конечно, то, что делают ребята в бараке "Б", очень и очень важно, в особенности во время войны, когда множество доблестных солдат вермахта страдает в госпиталях. Но война скоро закончится нашей победой, я в этом твердо уверен, отступление войск вермахта – тактическая хитрость фюрера. А онкология, согласись, это благородно – спасать арийцев от смерти.

   Есть еще одно, почему я категорически не захотел идти в барак "Б". Мамочка, я влюбился! У господина полковника есть очаровательная дочь и еще воспитанница. Им всего восемнадцать лет, но они хороши собой, как Лорелея, умны и великолепно помогают полковнику. Родители Лиззи умерли давно, мать Бригитты тоже, а девочки с 1939 года следуют за полковником тенью. Только не надо думать, что они неучи. Да, они не имели возможности регулярно учиться в гимназии, но господин Виттенхоф сам занимается образованием дочери и воспитанницы. Бригитта и Лиззи знают германский эпос и историю, прекрасно разбираются в математике, но, главное, у них великолепный ум исследователей. Ах, мамочка, с моей стороны слишком самонадеянно думать, что одна из этих девушек обратит на меня внимание, но я делаю все возможное, чтобы понравиться своей избраннице. А недавно мой коллега Курт снял нас во время эксперимента. Посылаю тебе карточку, чтобы стало понятно, какие они красавицы. Остаюсь твой любящий сын Гюнтер. 18 апреля 1945 года".

   Тут же в конверте лежал и небольшой, но четкий снимок. Худощавый парень в белом халате улыбается, опершись рукой на операционный стол. У Гюнтера, твердо верившего восемнадцатого апреля сорок пятого года в победу фашистских войск, были приятное лицо интеллигентного мальчика из хорошей семьи и открытая, бесхитростная улыбка. Трудно поверить, что он брезгливо называл «человеческим материалом» и «живыми организмами» своих одногодков из Польши и России, на которых испытывались лекарства. Но еще меньше походили на хладнокровных убийц стоявшие рядом девочки. Обе невысокого росточка, с пышными белокурыми волосами и милой, слегка застенчивой улыбкой, они казались настоящими красавицами. На юных медсестрах были белые халаты, перетянутые на невероятно тонких талиях поясами, на ножках простые туфельки, похоже, без каблуков. Милая группа стояла в комнате, похожей на операционную. Одна издевочек держала в руке эмалированный лоток, прикрытый марлей.

   Если бы мама Гюнтера получила снимок, предполагаемые невесты сына скорей всего пришлись бы фрау по душе – настоящие германские девушки, аккуратные, скромные, работящие. Из таких получатся отличные хозяйки и матери семейства.

   Мои руки методично рылись в бумагах Время шло, нет, бежало, а я все никак не могла понять, что же нашел тут Игорь? Внезапно перед глазами мелькнула знакомая фамилия, я уставилась на очередной лист. "Список умерших в бараке "А" восемнадцатого апреля 1945 года. Антипенко Дмитрий, 1912 г , Алехин Семен, 1918 г.. Боярский Валерий, 1917 г., Боярский Кирилл, 1917 г ". Я еще раз перечитала строчки. Однако странно. Из рассказа Инги Горской, подруги Любы, вытекало, что Кирилл был советским солдатом, который освобождал Горнгольц Он увидел в бачке с грязным бельем чудом уцелевшую девушку-польку Анну-Марию Зайцевскую, доставил ее в больницу, потом пришла любовь… Очень романтическая история. Но вот странность: Боярский Кирилл внесен в список умерших восемнадцатого апреля. Горнгольц освободили девятнадцатого, именно поэтому письмо Гюнтера с фотографией Бригитты и осталось неотправленным, наверное, почту увозили из местечка не каждый день. Может, однофамилец? Боярский! Не настолько уж редкое сочетание Кирилл Боярский… Но в списке есть еще и Валерий, а поверить в существование двух пар близнецов с одинаковыми именами, к тому же оказавшихся почти одновременно в Горнгольце, мне мешает простая логика.

   Я машинально перевернула листок и наткнулась на строчку: «Анна-Мария Зайцевская, 1929 год». Ну надо же!

   Чувствуя, что разгадка где-то рядом, я лихорадочно рылась в последнем ящике. На глаза попался конверт с фотографиями. Через секунду стало понятно, что это личный архив полковника Фридриха Виттенхофа. Записная книжка, какие-то блокноты, рисунки. Нашлось и фото. Совсем юная девушка, одетая в легкое летнее платье, сидит, прислонившись к толстой березе, за ее спиной стоит высокий, кряжистый мужчина в слегка мешковатом костюме. Отчего-то сразу стало понятно, что этот человек не привык носить пиджак…

   В голове вихрем пронеслись воспоминания. Вот я, под видом Вики Виноградовой, проникаю в дом к Марии Григорьевне. Меня радушно проводят в гостиную, поят чаем, беседуют… На стене висит очень много фотографий, и одна из них копия той, что я держу сейчас в руках!

   В ту же секунду в мозгах вспыхнул свет, и я поняла абсолютно все.

   В половине одиннадцатого я выпала из архива на улицу и пошла домой, отчаянно зевая. Каким образом Бригитта Виттенхоф превратилась в Марию Григорьевну? Что случилось с ее отцом-полковником? И кто такие Валерий и Кирилл Боярские? Как парни оказались в Горнгольце? Каковы их настоящие фамилии? Зачем им потребовалось прикидываться другими людьми?

   В метро я села на скамеечку и вытащила из сумочки фотографию Бригитты. Конечно, не слишком хорошо красть архивные документы, но мне надо удостовериться, правда ли эта девушка дочь Фридриха Виттенхофа? Гюнтер упоминал в письме ее имя, но меня все же одолевают смутные сомнения. На снимке, вложенном в конверт Понтера, запечатлены девушки лет восемнадцати, с длинными белокурыми волосами, а на фото «с березкой» улыбается почти девочка, коротко стриженная, похожая на мальчика… Вдруг я все придумала? Немцы, несмотря на хваленую аккуратность и педантичность, могли допустить ошибку. Вписали Зайцевскую в список мертвых, а она жива! И на фото, которое я держу сейчас в руках, запечатлена юная полька, а не кровожадный немецкий подросток. Да и мужчина в костюме, словно снятом с чужого плеча, больше похож на полуграмотного крестьянина, чем на полковника, образованного человека, ищущего средство от рака… Вон как нелепо сидит на дядьке костюм, лицо у мужика грубое, словно топором высеченное, лоб низкий, глаза маленькие, прищуренные, уши оттопыренные…

   Был только один способ узнать, кто запечатлен на снимке. Карточку надо показать кому-нибудь из заключенных Горн-гольца, оставшихся в живых, только где их найти?

   – Здрассти, – раздалось за моей спиной. Я обернулась. Невысокая женщина лет пятидесяти с самой приветливой улыбкой повторила:

   – Здрассти!

   – Добрый день, мы знакомы? Что-то не припоминаю. Тетка заулыбалась еще шире.

   – Вас вчера по телику показывали!

   – Да? – удивилась я. – Неужели передача уже вышла?

   – Ага, – кивнула женщина, – вчера, ну умора прям! Как вы брюки потеряли! Здорово! Теперь вот вся страна знает!

   Выкрикнув последнюю фразу, она вскочила в поезд. Состав закрыл двери и исчез в тоннеле. Я осталась сидеть на скамейке с раскрытым ртом. Конечно, я очень хотела стать знаменитой, но нужна ли мне такая слава?

   Домой я влетела около полудня и сразу наткнулась на Куприна, который чистил щеткой брюки.

   – Привет! – я радостно кинулась к нему.

   Олег, даже не посмотрев на меня, молча ушел в ванную. В полном недоумении я пошла за ним, но дверь оказалась плотно закрыта на задвижку. Я поскреблась в створку.

   – Эй, пусти меня!

   Но супруг не отзывался, он включил на полную мощь душ и упорно делал вид, что не слышит посторонних звуков. Разозлившись, я пнула дверь ногой и пошла на кухню. Томочка стояла возле плиты, держа в руках большую сковородку.

   – Чего Олег такой злой? – поинтересовалась я, включая чайник.

   Томочка удивленно взглянула на меня.

   – Ты почему дома не ночевала?

   – Ну.., э.., я работала.

   – И где же, интересно? – донеслось из коридора.

   – В архиве.

   – Ври да не завирайся, – сказал Семен, входя на кухню, – по ночам все закрыто, народ в кроватках спит!

   – Вот уж глупость! – всплеснула я руками. – Полно людей бодрствует после полуночи: сотрудники «Скорой помощи», пожарные, хлебопеки…

   – Но ты не ездишь на машине с красным крестом, не тушишь огонь и не месишь тесто, – сердито ответил Семен.

   Раздался скрип входной двери. Я ринулась в прихожую, увидела, что она пуста, бросилась на лестничную клетку и услышала шуршание. Лифт, закрыв дверцы, понесся вниз.

   В самом ужасном настроении духа я вернулась домой и легла на кровать. Естественно, мы с Олегом и раньше ругались и спорили, один раз даже чуть не подрались. Дело было в посудном магазине, мы решили купить чайный сервиз, и Олегу, как на грех, понравился жуткий перламутровый монстр, украшенный картинами из жизни графов и графинь. Я дошла до неистовства, объясняя муженьку, что подобную красотищу поставить на стол стыдно. Олег же упорно твердил:

   – Очень красивый, я всегда хотел такой.

   В результате, поняв, что Куприн все равно купит произведение неизвестных ремесленников, я изо всей силы пнула супруга, а он схватил меня за локти, посадил на стул и прошипел:

   – Не позорься!

   Но самое интересное разыгралось потом. Куприн все-таки уступил мне, и домой мы вернулись с элегантным бело-синим набором из чешского фарфора. Когда все сели пить чай из новых чашек, Олег грустно сказал:

   – Всю жизнь мечтал иметь «Мадонну». Витька Попов в Германии служил и привез сервиз себе еще в восьмидесятых.

   – Так почему ты сейчас не купил? – удивилась Томочка. – Их же полно в магазинах, они никому теперь не нужны.

   – Вилка запретила, – с самым несчастным видом ответил мой майор. – Сказала, ужасно неинтеллигентный вид!

   Томочка с укоризной посмотрела на меня. Вечером у нас на кухне появился еще один комплект чайной посуды: шесть переливающихся перламутровой краской чашек с аляповатыми картинками: вельможа в камзоле держит под руку даму, одетую в необъятный кринолин. Самое интересное, что чешский бело-синий сервиз разбился в три месяца, а отвратительно яркие уродцы живут до сих пор.

   И что теперь прикажете делать? Никогда раньше Олег не сердился на меня до такой степени, чтобы перестать разговаривать. Каким образом выпросить у него прощение? Ну не могу же я рассказать мужу о расследовании! Куприн мигом запрет меня дома!

   Хотя почему нет? Я вскочила с кровати и лихорадочно забегала по спальне. Нужно быстренько докопаться до правды, а потом выложить все супругу. И очень даже хорошо, если он затем прикрутит меня винтом к стулу. Ведь нужно будет сесть писать новую книгу! Дело за малым – найти кого-нибудь живого из лагеря Горнгольц. Ага, легко сказать! Окончательно рассердившись на весь свет, я ткнула пальцем в пульт, экран телевизора замерцал голубым светом.

   – И ничего особо плохого не было в пионерской организации, – понесся бодрый голос, – дети занимались делом, помогали больным, подтягивали двоечников А после перестройки с водой выплеснули и ребенка. Вот у нас, например, при ЖЭКе существовало объединение ветеранов войны, ну кому оно мешало, а? Между прочим, старики собирались вместе, складывались, покупали торт, пили чай. Теперь же каждый в своей норе сидит, людям не хватает общения, разве может просмотр телевизора компенсировать…

   Последний глагол влетел в мою голову и взорвался там, словно ракета для фейерверка. Компенсировать! Немцы выплачивают теперь компенсацию тем, кто во время Отечественной войны был за колючей проволокой в лагерях смерти. Значит, где-то есть списки тех, кто получил денежки. А в них указаны не только фамилии, но и адреса!

   Я поцеловала пульт, выскочила в гостиную, схватила толстый справочник «Вся Москва», нашла там телефон немецкого посольства и схватила трубку.

   – Вы позвонили в представительство Германии, – ответил женский голос без всякого намека на акцент.

   – Здравствуйте! – обрадовалась я.

   – Если вам требуется получить визу и если ваш аппарат имеет тональный режим, нажмите единицу, в противном случае дождитесь ответа дежурного сотрудника миссии, – продолжало вещать бесстрастное сопрано.

   Надо же быть такой дурой, чтобы поздороваться с автоответчиком! В ухо полилась заунывная мелодия.

   – Внимательно слушаю, – прервал адаптированного для телефона Моцарта вежливый мужской голос, слишком четко выговаривающий окончания.

   – Добрый день, меня зовут Виола Тараканова.

   – Очень приятно.

   – Моя бабушка была узницей концлагеря Горнгольц.

   – Немецкая сторона сожалеет о темных страницах своей истории, – осторожно ответил дипломат.

   – Да, конечно, но не об этом речь. Бабушке сказали, что жертвам фашизма выплачивается денежная компенсация.

   – Это так.

   – Когда можно подъехать к вам, чтобы получить марки, или, наверное, теперь вы в евро платите?

   – Посольство не занимается выплатой денежных сумм, – терпеливо объяснял служащий, – вам надлежит обратиться в Комитет помощи жертвам фашизма, предоставить необходимые документы, и через какое-то время энная сумма поступит на ваш счет.

   – Подскажите адрес комитета, – выкрикнула я, приплясывая от нетерпения.

   К старинному московскому зданию, спрятавшемуся в кривых столичных переулочках, я подбежала около трех часов. У входа, естественно, сидел охранник, перед ним красовался бело-желтый телефон с огромной, словно высеченной из цельного куска камня трубкой.

   – Меня ждет Ираида Алексеевна из двадцать третьей комнаты, вот смотрите, я – корреспондент журнала, – затараторила я, подсовывая тучному дядечке, затянутому в черную форму, свое просроченное рабочее удостоверение.

   – Проходите, – лениво ответил секьюрити, – второй этаж, направо.

   При виде меня Ираида Алексеевна быстро встала из высокого офисного кресла.

   – Вы Тараканова? Журналистка?

   – Да, час тому назад разговаривала с вами по телефону, вот документ.

   Ираида Алексеевна мельком глянула на бордовую книжечку, включила электрочайник и улыбнулась.

   – Вы хотите написать о нашей работе?

   – Да, – с жаром воскликнула я, вытаскивая диктофон, – вас не смутит этот прибор?

   – Конечно, нет, – ответила чиновница и стала рассказывать.

   Из ее слов следовало, что компенсацию получит каждый, сумевший доказать, что он и впрямь был узником.

   – А это трудно?

   – Что? – осеклась Ираида Алексеевна.

   – Ну, найти необходимые подтверждения. Чиновница повертела в руках шариковую ручку.

   – В общем, просто, следует обратиться в архив, получить выписку и прийти к нам.

   – Знаете, – медленно протянула я, – наш знакомый, ныне, к сожалению, покойный, известный художник Вениамин Михайлович Листов, в свое время был заключенным в лагере Горнгольц, но компенсацию ему так и не выплатили!

   – Горнгольц! – тяжело вздохнула Ираида Алексеевна. – Печально известное место, пожалуй, одно из самых страшных. Видите ли, немецкая сторона платит всем разные суммы, количество денег зависит от множества обстоятельств, так вот те, кто остался жив, пройдя Горнгольц, могли бы получить самое большое денежное вспомоществование. Но, увы, бывшие узники этого лагеря не имеют ничего, потому что архива Горнгольца нет ни на территории России, ни на территории Германии. Вернее, он где-то лежит, но все запрашиваемые хранилища дают стандартный ответ: «Подобным справочным материалом не располагаем».

   – А если бумаги найдутся? – поинтересовалась я, вспоминая картонные ящики со свастикой на крышке.

   – Тогда, естественно, начнутся выплаты, – вздохнула Ираида Алексеевна, – только Горнгольц был таким жутким местом, что в живых остались единицы. Там ставили медицинские эксперименты на людях.

   Я кивнула.

   – К нам за последние годы обратился лишь один человек, – продолжала Ираида Алексеевна, – очень, честно говоря, было его жаль. Показывал номер на руке, протез. Ему немцы ногу отняли. Но сделать-то ничего нельзя. Ну, предположим, я отправлю его документы, так в Германии мигом бумаги завернут – немцы жуткие бюрократы.

   – Не помните, как звали этого человека?

   – А зачем вам? – удивилась Ираида Алексеевна.

   – Хочу сделать с ним интервью, – ответила я, – наши дети должны знать, что представлял собой фашизм, а то кое-кто из школьников начал считать Гитлера чуть ли не героической личностью, хотевшей освободить мир от чумы коммунизма.

   – Да уж, – покачала головой Ираида Алексеевна, – в учебниках сейчас такие глупости пишут! Очень правильная мысль пришла вам в голову. Вот на днях я решила помочь внуку сделать уроки…

   Продолжая возмущаться школьными пособиями, она крутанулась в кресле, вытащила с полки тонюсенькую папочку и открыла ее. Внутри лежал всего один листочек.

   – Пишите. Ладожский Герман Наумович, улица Викторенко, дом сто семьдесят девять.

   – Он еврей? – удивилась я. Ираида Алексеевна пожала плечами.

   – Нас национальность не волнует, хоть эскимос. Если бумаги в порядке, деньги выплатят.

   – Вы меня не так поняли. Каким образом он мог выжить в лагере? Ведь фашисты убивали евреев сразу.

   – Понятия не имею, – пробормотала Ираида Алексеевна, – ухитрился как-то, а может, ему просто повезло.

   Чем ближе я подбегала к нужному дому, тем сильней колотилось сердце, и оно чуть не выпрыгнуло из груди, когда я увидела совершенно неприметную пятиэтажку из красного кирпича.

   На трясущихся ногах я добралась до последнего этажа, надавила на звонок, услышала тихое пощелкивание и испытала горькое разочарование. На пороге возник мужчина, едва достигший шестидесятилетия. На хозяине был спортивный костюм, и ног у него оказалось две. Седина едва тронула волосы мужика, а может, она была просто плохо заметна на соломенно-желтой шевелюре. Голубые глаза смотрели приветливо.

   – Вы к кому? – голосом, лишенным старческого дребезжания, спросил он и склонил голову к левому плечу.

   – Германа Наумовича Ладожского можно увидеть? – мрачно спросила я, в ответ ожидая услышать: «А он скончался».

   Но мужчина неожиданно улыбнулся, обнажив белые крепкие зубы, и заявил:

   – Такая красавица, и ко мне! Не верю своему счастью! Его глаза взором опытного ловеласа ощупали мою фигуру. Я растерялась и сморозила глупость:

   – Но у вас должна быть только одна нога!

   – Так вы представитель ВТЭК? – хмыкнул Герман Наумович. – Пришли посмотреть, не отросла ли у меня конечность? Душенька, я понимаю, конечно, что инвалиды должны проходить освидетельствование, государство не может платить всем повышенную пенсию и давать льготы, от туберкулеза или онкологии можно вылечиться, но, согласитесь, это же глупо, осматривать того, у кого нет ноги! Да не вырастет она никогда!

   Быстрым движением Ладожский задрал брючину, и я увидела протез с ремнями, обхватывающими культю.

   – Убедились? – прищурился Герман Наумович. – Ай-яй-яй! Зря не верите дедушке!

   – Ну, на дедушку вы мало похожи, – засмеялась я. Герман Наумович приосанился.

   – Это точно! А все почему? Ответ прост – люди моего возраста проводят большую часть времени у врачей, пьют горстями таблетки и надеются, что они вернут молодость. А я категорический противник всех медицинских препаратов и предпочитаю в свободное время заниматься спортом: бегать вокруг дома, зимой кататься на лыжах, летом на велосипеде. И вот результат! Хоть сейчас на Олимпийские игры. Но кто вы, прелестная незнакомка?

   – Разрешите представиться: Виола Тараканова, журналистка, мне поручено взять у вас интервью, а еще могу обрадовать вас радостной вестью.

   – Какой? – удивился Герман Наумович.

   – Обнаружен архив Горнгольца, правда, частично, но надеюсь, теперь вы сумеете найти все необходимые для получения компенсации документы. Боюсь только, не сразу, он лежит в хранилище «Подлинные документы», но пока о нем никто не знает.

   – И правда, отличная новость! – воскликнул Герман Наумович. – Деньги никогда не бывают лишними! Но почему вдруг ваше издание решило обратить на меня внимание? Я самый обычный человек, абсолютно ничем не примечательный – не писатель, не актер, не политик, просто скромный химик.

   – Можно мне войти?

   – Душенька, простите старого дурака, – воскликнул Герман Наумович, – держу такую прелестную нимфу на пороге. Совсем ума лишился! Кстати, у меня имеются совершенно восхитительные пирожные! Только не отказывайтесь, не говорите про диету! Вашу очаровательную фигурку невозможно испортить. Идите сюда, да не снимайте, бога ради, туфельки, вы попали в берлогу старого холостяка, которому совершенно наплевать на чистоту полов.

   Как все ловеласы, Герман Наумович любил пококетничать. Кухня, куда меня в конце концов привели, выглядела безупречно. Идеально чистая плита с мойкой и до блеска вымытый линолеум. Скорей всего, Герман Наумович, назвавшись холостяком, слегка лукавил. Может, у него в паспорте и нет штампа, но на этой кухне готовит женщина. Ведь кто-то подобрал хорошенькие прихваточки в тон розовым занавескам и расставил повсюду керамические фигурки зайчиков, кошечек и собачек.

   Получив чашечку отлично сваренного кофе, я осторожно спросила:

   – Вы хорошо помните Горнгольц?

   – Такое не забудешь, – воскликнул Герман Наумович, – я попал туда пятнадцатилетним парнишкой!

   – Как же вам удалось выжить? Ладожский тяжело вздохнул.

   – Знаете, душенька, когда встает вопрос о жизни, делаешься очень изобретательным. Начнем с того, что я еврей. А фашисты убивали людей моей национальности сразу. Но когда нас привезли в Горнгольц, офицер, проводивший селекцию, воскликнул по-немецки: «Надо же, у этого русского наше имя Герман!»

   Хоть Ладожский и был совсем ребенком, он живо смекнул, что судьба посылает ему шанс на спасение. К тому же паренек совершенно не походил на еврея, вернее, на тот образ иудея, который создали себе гитлеровцы. В их понимании потомок Моисея должен быть черноволос, кареглаз, смуглолиц и иметь большой горбатый нос. А Герман был тоненьким мальчиком с копной белокурых, абсолютно прямых волос, голубыми глазами и аккуратным носом с россыпью веснушек.

   – Моя бабушка была из Берлина, – быстро, на хорошем немецком соврал мальчишка, – она научила меня родному языку и попросила назвать внука в честь своего отца.

   Гитлеровец удивленно вскинул брови.

   – Всем стоять смирно, – сказал офицер и ушел в домик, где помещалась администрация.

   Герман замер на солнцепеке, чувствуя, как по спине горячими струйками льется пот. У него было две любимых бабушки: Сара Моисеевна и Юдифь Соломоновна. Первая, мамина мама, обожала оперу, в особенности «Пиковую даму», и, когда дочь родила сына, потребовала, чтобы его назвали Германом, но с одним "н". Юдифь Соломоновна же хотела дать мальчику имя Абрам, в честь своего умершего мужа. В результате долгих, кровопролитных баталий победила Сара Моисеевна. Юдифь Соломоновна разобиделась, хлопнула дверью и почти десять лет не разговаривала с Сарой. Приходившего в гости внука она упорно звала Абрамом. А Герману, честно говоря, было все равно, на что откликаться.

   Но сейчас, отведенный в сторону от основной массы прибывших в Горнгольц людей, он истово молился всем известным богам, повторяя про себя:

   – Милая бабушка, спасибо, что ты настояла на своем и не разрешила вписать в метрику имя Абрам.

   А еще он тихо радовался тому, что в школе не прогуливал уроки «дойча», а старательно зубрил грамматику.

   Наконец из домика вышел офицер, но не один, а с другим фашистом, более пожилым.

   – Значит, твоя мать немка? – поинтересовался второй гитлеровец.

   – Обрусевшая, – быстро затараторил Герман, – отца моего звали Наумо, он украинец. Наумо Ладожский.

   – Какая фамилия у твоей матери? – резко спросил первый офицер.

   – Миллер, – не растерялся Герман, – Анна Миллер, в замужестве Ладожская.

   Офицеры переглянулись.

   – Ступай в контору, – велел пожилой.

   Очевидно, немцы не знали, как поступить, потому что они заперли паренька в кладовой, но предварительно сводили его в туалет – не в домик, расположенный у изгороди, а в санузел для немцев с чистейшим унитазом. А еще ему дали чашку какао и кусок восхитительного белого хлеба.

   Наутро Германа выпустили и отвели к другому мужчине, кряжистому мужику, похожему на сельского тракториста.

   – Значит, ты почти немецкий мальчик? – без тени улыбки поинтересовалось начальство.

   Герман кивнул.

   – Одних слов мало, – усмехнулся «крестьянин», – нужны доказательства, документы.

   – У меня их нет, – пробормотал Герман и замолчал. «Тракторист», не мигая, смотрел на пацана, и вдруг того осенило:

   – Могу исполнить песенку, которую бабушка пела мне на ночь. Это старинная мелодия, ее знают только настоящие немцы!

   – Давай, – крякнул дядька.

   Герман затянул:

   – Schlaf, mein lieber, schlaf, dein Vater… <"Спи, мой дорогой, спи, твой отец…" (далее – «пасет овец, мать стирает белье…») – старинная немецкая колыбельная песня.>.

   Лицо начальника разгладилось. Он подождал, пока подросток закончит петь, и сказал:

   – Хорошо, назначаю тебя помощником санитара. Жить будешь в бараке "Б", питаться станешь вместе с капо, все-таки в тебе течет арийская кровь, правда, сильно испорченная украинской.

   На мягких ногах Герман пошел в барак. В его школе преподавала иностранный язык настоящая немка. Роза Леопольдовна, приехавшая в свое время в СССР по линии Коминтерна. Отчего ее не расстреляли в 37-м, было непонятно, но иногда дама, наклонив голову с круто завитыми кудряшками, пела ученикам песни своего детства и юности. Дети беззлобно подсмеивались над Розой Леопольдовной. Ну взбредет же ей в ум развлекать их, совсем уже взрослых, таким образом. Но песни слушали и даже, от постоянного повторения, запомнили слова. Герман тоже прихихикивал на уроках, и вот теперь вышло, что полубезумная Роза Леопольдовна спасла ему жизнь.

   Что пришлось пережить мальчику, почти ребенку, убиравшему в операционных и палатах, трудно описать словами. Герман старался, как мог, облегчить страдания несчастных «кроликов» – так называли немцы людей, на которых проводились опыты. По ночам, когда капо и доктора спали, мальчик утаскивал на кухне батон белого хлеба и угощал самых слабых. Люди хватали его и лихорадочно шептали:

   – Слышь, парень, таблеточку анальгина раздобудь? Помоги! Но лекарства трогать Герман боялся. Во-первых, все они были на строгом учете, а во-вторых, шкафы хорошо запирались, поэтому единственное, что мог сделать мальчик для несчастных, – это изредка подсунуть ломоть булки да дать воды. А еще он очень боялся оказаться в бараке в качестве подопытного. Но, очевидно, немцы и впрямь посчитали его за своего. Потому что краткие указания «вымой пол» или «простерилязуй инструменты» раздавали ему на немецком языке. Правда, в свой туалет не пускали, и ел Герман вместе с капо, питался он намного лучше, чем заключенные, но не ходил в офицерскую столовую.

   Гром грянул в апреле сорок пятого. Первого числа среди новых заключенных оказался мальчик, чем-то похожий на Германа, пятнадцатилетний поляк Янек. Вечером ему отрезали ногу, и, прокричав до утра, паренек скончался. А второго апреля на стол положили Германа. У врачей родилась идея проверить, влияет ли национальность пациента на процесс выздоровления.

   – Мальчишки здорово похожи, – радовался один из хирургов, – получится почти чистый эксперимент!

   Неизвестно, в чем тут было дело, может, Герман, питавшийся лучше других несчастных, оказался более крепким, или его организм изначально был крепче, чем у несчастного Янека, но Герман выжил, а к восемнадцатому числу даже сумел встать.

   Статус помощника санитара с него не сняли, поэтому где-то около пяти часов девятнадцатого апреля мальчик, постанывая от боли, направился на кухню, где питались капо. Очень хотелось есть, а Герман знал, что в шкафчике имеется какао и белый хлеб, впрочем, в нише под подоконником хранилось и масло.

   Еле живой от усталости, Герман добрался до кухни, но только он потянулся к шкафчику, как резко зазвонил висевший в коридоре телефон. Мальчик замер, слушая, как дежурный коротко отвечает:

   – Да, да, да, есть! Потом раздался крик:

   – Всему составу срочный подъем, русские на границе Горн-гольца!

   Герман с испугу нырнул в огромный шкаф и сел за мешком с мукой. Немцы бегали по бараку, кухня никого из них не интересовала. В воздухе носились отдаваемые приказы.

   – Забирать только часть «кроликов» из барака "А", остальным немедленно сделать уколы фенола.

   – Капо не сажать в машины!

   – Архив! Грузите бумаги.

   – Мы увезем документы, – вклинился голос полковника Фридриха Виттенхофа, – как капитан, я покину корабль последним и прихвачу ящики. Быстрей, времени нет!

   Вдруг повисла тишина. Герман, напуганный до последней стадии, судорожно обнимал куль с мукой. Внезапно в шкафчик ворвался луч света, мальчик почувствовал запах табака и услышал грубый голос:

   – О господи, малец, вылазь!

   Это пришло спасение!

   Вспоминая пережитое, Герман Наумович разволновался, его лоб покрылся капельками пота. Я вытащила из сумочки фотографию и положила на стол.

   – Извините, я понимаю, что своими вопросами доставляю вам ненужные волнения, но скажите, вы не знаете, кто запечатлен на снимке?

   Герман Наумович взял карточку и резко побледнел. С его лица исчезло приветливое выражение. Он положил карточку на стол и тихо осведомился:

   – Откуда у вас это?

   Я посмотрела в его взволнованное лицо и заколебалась. Все-таки Герману Наумовичу много лет, да и здоровье у него, наверное, несмотря на хороший внешний вид, не богатырское. Стоит ли пугать старика рассказом о том, что знаю?

   Ладожский стукнул кулаком по столу.

   – Пока не объясните, не скажу ни слова!

   – Вы знаете, кто на фото?

   – Да, – кивнул Герман Наумович, – но пока не услышу от вас хоть каких-нибудь разъяснений, не открою рта. Вам придется ответить на мои вопросы! Кто вы?

   – Журналистка Виола Тараканова, вот мое рабочее удостоверение.

   – Паспорт с собой?

   – Конечно.

   – Покажите.

   Удивленная до крайности, я вытащила бордовую книжечку и подала старику. Тот внимательно изучил его и протянул:

   – Прописка московская, штамп стоит.

   – Вы посчитали меня иногородней?

   – Откуда у вас это фото?

   – Нашла в архиве лагеря Горнгольц.

   Герман Наумович вскочил, подбежал к плите, схватил спички и попытался закурить. Но спички ломались. Наконец старику с трудом удалось закурить.

   – Архив лагеря Горнгольц считается утерянным. Я несколько лет искал его, хотел получить компенсацию, но везде натыкался на фразу: документы отсутствуют.

   – Да, действительно, – я принялась терпеливо объяснять суть дела, – но я ведь уже говорила, что он содержится в «Подлинных документах», в каталоге карточек нет, я случайно наткнулась на ящики. Документы сохранились не полностью, отсутствует все относящееся к медицинским экспериментам, но есть книги учета заключенных, правда, не знаю, все ли они на месте. Однако можно попытаться поискать там сведения о вас. Прямо завтра давайте поедем в хранилище, пройдем к директору, объясним суть проблемы. Я назову номер полки 78"а" и место, где содержатся ящики. Насколько я поняла, сначала следует описать все документы, но в вашем случае пойдут на нарушение правил…

   – Откуда у вас фото? – повторил Герман Наумович.

   – Говорю же, из архива!

   – Там что, остались личные вещи офицеров-медиков? – изумился старик.

   – Нет, – покачала я головой, – ни одежды, ни обуви, ни книг я не видела, хотя, может, и лежат где-нибудь. Знаете, сколько в этом архиве полок! С ума сойти! Все никогда не изучить, пяти жизней не хватит! Я добралась только до нескольких ящиков с надписью «Горнгольц», и в одном нашлись бумаги полковника Фридриха Виттенхофа.

   – Кого? – подскочил Герман Наумович, снова резко краснея.

   – Фридриха Виттенхофа, – терпеливо растолковывала я, – полковника, начальника лагеря Горнгольц, главного мучителя людей, вы же о нем упоминали. У него еще имелась дочь Бригитта, любящая издеваться над несчастными.

   Герман Наумович кивнул.

   – Такое забыть невозможно.

   – Скажите, это они?

   – Кто?

   – Бригитта и Фридрих Виттенхоф? Сделав маленькую паузу, старик ответил:

   – Да!

   Я вскочила на ноги.

   – Вот! Теперь все сложилось в целую картину! Очень боялась, что вы их не узнаете! И еще сомневалась: полковник ли с дочерью на снимке?

   – В архиве не нашлось другого фото Виттенхофов? – полюбопытствовал старик.

   – Нет, там лишь бумаги, снимок один, и, честно говоря, мужчина не слишком похож на фашистского офицера. Неожиданно Герман Наумович улыбнулся:

   – Почему?

   – Ну, в моем понимании гитлеровцы должны выглядеть иначе: белокурые, голубоглазые… Ладожский пожал плечами.

   – А евреи все с черными вьющимися волосами. Нет, это Виттенхоф и Бригитта. Девушка тут совсем юная, просто ребенок, я ее такой не застал, но узнать негодяйку вполне возможно. Правда, в мое время она носила косы. Впрочем, сейчас это уже безразлично! И полковник, и его дочь давно мертвы! Насколько я знаю, его убили на окраине Горнгольца, и Бригитту тоже. Мне их совершенно не жаль! Собакам – собачья смерть!

   – А вот тут вы ошибаетесь! – помимо своей воли выпалила я.

   Герман Наумович опять сравнялся по цвету с белой кафельной плиткой, покрывавшей стены в кухне.

   – Что имеете в виду?

   – Бригитта осталась жива!

   Ладожский схватил меня за предплечье.

   – Не может быть! Где она? В Германии?

   – Нет, живет в Москве, носит имя Мария Григорьевна Боярская.

   – Подобное невозможно, – голосом, полным ужаса, заявил Ладожский, – вы путаете!

   – Вовсе нет, на стене у этой женщины висит точь-в-точь такая фотография!

   Ладожский секунду молча переваривал полученную информацию. Потом, очевидно, потрясенный услышанным, начал совершать непонятные действия. Встал, походил по кухне, выдвигая ящики, затем вытащил моток шпагата, подергал его, убрал, достал примерно метр бельевой веревки и принялся крутить в руках. Я решила, что старик расстроен и напуган, поэтому сочла нужным приободрить его:

   – Не переживайте так! Через неделю Бригитту арестуют!

   – Почему через неделю? – насторожился Ладожский. – На вашем месте я бы прямо сейчас пошел в КГБ. Или как там теперь называется это место?

   – Мне многое пока неясно…

   – Что же именно?

   – Мария Григорьевна прожила всю жизнь с мужем, Кириллом Боярским, а у того был, вернее, есть брат. Похоже, что мужчины не те, за кого они себя выдают. Непонятно, как Бригитта превратилась в Марию, почему убили Любу, хотя со смертью Игоря я уже разобралась…

   – Мне кажется, – вздохнул Ладожский, – хотя я и не понимаю, о каких людях идет речь, что рыться самостоятельно в подобном деле опасно! Пусть в нем копаются профессионалы-мужчины!

   Сказав эту фразу, Герман Наумович запихнул веревку в ящик, выудил штопор и начал вертеть его в руках. Похоже, у старика пальцевой невроз, – Понимаете, я пишу детективы, – пустилась я в объяснения.

   Ладожский спокойно выслушал меня и уточнил:

   – Значит, не пойдете в КГБ?

   – Нет!

   – Тогда я отправлюсь туда! Преступница должна сидеть в тюрьме! Бригитта содействовала смерти десятков, сотен ни в чем не повинных людей.

   Я ухватила Германа Наумовича за плечо.

   – Умоляю, пока не надо! Иначе меня мигом запрут дома, я не узнаю сути дела и не сумею написать книгу. Только неделю! Семь дней! Успею дорыться до истины!

   Ладожский убрал штопор и неожиданно улыбнулся.

   – Всю жизнь иду на поводу у прекрасных дам! Хорошо, давайте, как сейчас модно говорить: придем к консенсусу.

   – Давайте! – обрадовалась я.

   – Вы в течение семи дней пытаетесь разложить все по полочкам, а я вам не мешаю. Но по истечении этого срока мы вместе идем в КГБ.

   – Вроде эта организация сейчас носит название ФСБ.

   – Суть-то не меняется, – мягко возразил Герман Наумович, – отправляемся вместе, потому как я могу выступить свидетелем. Кстати…

   Он внезапно замолчал.

   – Что? – подскочила я.

   – Есть одна примета, которая поможет изобличить Бригитту, – задумчиво пробормотал Герман Наумович.

   – Какая?

   – У фашистов было принято наносить офицерам или особо ценным людям специальную татуировку, – пояснил Ладожский. – В подмышке выкалывали номер группы крови. Повторяю, не всем, только эсэсовцам или очень нужным военным. Считалось, что в случае тяжелого ранения, когда человек лежит без сознания, подобная мера спасет ему жизнь. Экспресс-анализов крови в сороковые годы не существовало, и медики могли потратить часы, ожидая результатов пробы.

   – Она, наверное, ее вывела, – хмыкнула я. – Зачем оставлять такую примету!

   Ладожский покачал головой и вытянул вперед руку. На внутренней стороне виднелась наколка «Gz 157658».

   – В Горнгольце метили всех, – пояснил старик, – сначала транспорт разгружали, потом заключенных выстраивали и клеймили.

   – Вот ужас! – воскликнула я. – Очень было больно? И, наверное, люди стояли часами в очереди к татуировщику!

   – Нет, – объяснил Герман Наумович, – процесс обработки одной личности занимал пару секунд. Имелись специальные машинки, в них нужно было поменять лишь последние цифры… Что же касалось возможности сведения клейма…

   Герман Наумович остановился, схватил чайную ложку, повертел ее, бросил в мойку и продолжил:

   – По татуировке легко было найти сбежавшего заключенного, хотя удрать из лагерей удавалось людям очень и очень редко. Фашисты применяли специальную краску, поверьте, дорогая, химики в Германии были отличные. Концерн «Игенфарбен» целиком работал на войну. Это его сотрудники изобрели удушающие вещества. Впрочем, я слишком удалился от темы. Видите, сколько лет прошло, а номер не поблек? Да и место нанесения клейма, внутренняя сторона запястья, было выбрано не случайно. С плеча или предплечья можно вырезать кусок кожи, а на запястье это затруднительно. Буквы и цифры под мышкой у эсэсовцев тоже делали этой краской, но тут преследовали иные цели – чтобы пот не уничтожил информацию. Впрочем, мужчина, гитлеровский офицер, мог впоследствии убрать компрометирующий знак, хотя наличие рубца сказало бы знающему человеку все, но вот женщина! Тут дело сложней.

   – Почему?

   – А грудь? – вопросом на вопрос ответил Ладожский. – Она-то частично подходит к подмышке. Так что через неделю изобличим преступников. Ради вашей книги, моя красавица, я готов потерпеть семь дней. Но есть у меня к вам просьба.

   – Говорите скорей! – с жаром воскликнула я.

   – Где содержится архив Горнгольца? Напомните еще раз.

   – В хранилище «Подлинные документы».

   – И у вас там, очевидно, есть помощница?

   – Да.

   – А как ее зовут?

   – Светлана Сафонова. Зачем она вам?

   – Хочу подъехать к девушке и, сославшись на вас, попросить помощи. Наверное, не откажет старику, поймет, как мне нужны деньги! Пенсия такая крохотная!

   Я постаралась удержать улыбку. Едва речь зашла о валютных выплатах, как Герман Наумович тут же вспомнил о возрасте. Совсем недавно, кокетничая со мной, пенсионер сообщил о лошадином здоровье и страусиной выносливости.

   – Лучше будет, если мы вместе через неделю пойдем к заведующей!

   – Может, вы и правы, моя красавица, – неожиданно легко согласился старик. – Значит, до встречи через семь дней, желаю успеха!

   Он церемонно довел меня до двери, усадил в лифт и потом еще махал рукой, высунувшись из окна.

   В самом великолепном настроении я полетела к метро.

   Конечно, Герман Наумович старый человек, но как приятно, что я еще могу производить впечатление на мужчин, пусть даже и пенсионного возраста.

   – Ты заболела?

   – Почему молчишь?

   – Отчего у тебя такое лицо?

   А какое лицо, спрашивается, должно быть у человека, который погружен в раздумья? Не могу же я постоянно хихикать и обсуждать глупые темы типа: куда следует поехать отдыхать? Тем более что договориться нам практически невозможно, слишком уж разного мы ждем от отпуска. Томочка хочет греться на солнышке и купаться в теплом море. Я не имею ничего против морской воды, а вот яркое светило переношу с трудом. По мне, так лучше отдыхать в Норвегии или Финляндии. Семен мечтает поохотиться на кабана, а Олег давно наточил крючки. Мой муж страстный рыболов. Причем стоячая вода его не привлекает, ему подавай бурную горную речку.

   Если сложить все желания вместе, то получается, что нам нужна гостиница, стоящая наполовину в Турции, наполовину в Швеции, около теплого моря, в которое впадает быстрая ледяная речка с форелями, а по сторонам ее стоит непроходимый лес, населенный шумно дышащими, клыкастыми кабанами. Сами понимаете, что найти подобный отель невозможно. Поэтому мы безумно ругаемся. В прошлом году победу одержал Олег, и мы громко проклинали его весь август, сидя на какой-то базе отдыха в Карелии под бесконечно моросящим дождем.

   Но несмотря на то, что никто ко мне не приставал, в голову не лезло ничего конструктивного. Решив, что утро вечера мудренее, я пошла спать.

   Но и утром ясности не наступило. Было решительно непонятно, что делать! Я провела целый день, шатаясь по квартире. Сначала выпила кофе, потом съела геркулесовую кашу, затем вновь полезла в холодильник. Как назло, в квартире никого не было. Сеня и Олег пропадали на работе, а Томочка отправилась вместе с Никиткой на прививку. Кристина унеслась с подругами на Поклонную гору кататься на роликах. В квартире стояла полнейшая тишина, даже на кухне молчало радио.

   В отчаянии я уселась за письменный стол и уставилась на лист с цифрой «один», на котором стояли две первые фразы будущей книги: «В тот вечер шел дождь. Кругом стояли лужи».

   В порыве невероятного вдохновения я написала третье предложение: «Солнца не было видно» – и иссякла.

   Походив с полчаса по комнате, я поняла всю сложность моего положения. Если бы сейчас сюда ворвался кто-нибудь из домашних с воплем: «Вилка, иди обедать», я бы мигом вспылила и заорала: «Сколько раз твердить: не мешайте! Вот опять спугнули вдохновение! Из-за вас книга не пишется!»

   А потом, найдя виноватого, я бы преспокойненько села к столу со сладким ощущением талантливого человека, которому постоянно вставляют палки в колеса гадкие домашние, не понимающие, как сложен творческий процесс написания книги!

   Но в квартире-то никого нет, и сердиться следует только на себя, а это, согласитесь, не слишком приятно! Я вновь побежала на кухню, загремела кастрюлями в холодильнике, слопала пару котлет, картошку, помидор, два огурца, закусила сыром и чуть не скончалась от обжорства. Стало еще хуже. Живот тянул к земле, рот раздирала зевота, глаза слипались.

   Еле-еле перебирая ногами, я добралась до кровати и рухнула лицом в подушку. Посплю часок-другой, авось в голове просветлеет. Многие великие открытия люди делали во сне. Говорят, химик Менделеев именно во сне увидел свою периодическую систему элементов, а еще Ньютон открыл закон всемирного тяготения. Хотя нет, вроде Ньютон сидел в саду и ему на макушку шлепнулось яблоко.

   Сладко зевнув, я натянула на себя одеяло. Небось храпел Ньютон на раскладушечке после обеда. Ладно, если сейчас не приснится ничего конструктивного, вечером выберусь во двор и сяду под дубом, авось плюхнутся на голову желуди и я пойму, что к чему.

   – Вилка, ты заболела, – донесся до уха тихий голосок. Я села и уставилась на Томочку, стоящую у кровати.

   – На градусник, – подруга протянула мне стеклянную трубочку.

   – Зачем? – удивилась я.

   – Так время восемь вечера, – озабоченно сообщила она.

   – И что из этого?

   – Мы с Никитой вернулись в три. Зашла к тебе, смотрю, спишь, – пустилась в объяснения Томуська, – решила, что ты просто устала, а сейчас вот забеспокоилась.

   – Я работаю, пишу новую книгу! Никакой температуры у меня нет! Ну сколько раз можно говорить: не мешайте! Томочка растерянно отступила к двери.

   – Но ты же спала!

   – Когда писатель дрыхнет, он тоже работает. И потом, разве в нашем доме можно обрести столь необходимый для творчества покой? Что за жуткие звуки доносятся из гостиной?

   – Программа «Вести» идет, – пояснила Тамарочка. – Хочу посмотреть московские новости, они всегда после федеральных идут. Извини, сейчас выключу.

   – Не надо!

   – Не хочу тебе мешать!

   – Оставь телевизор.

   – Нет-нет.

   – Я сама хочу увидеть выпуск!

   – А как же работа? – удивилась Томуська. – Новая книга…

   – Когда писатель смотрит в экран, его мозг обдумывает новые сюжетные ходы, – нашлась я и пошла в гостиную.

   После блока рекламы симпатичный, но немного гнусавый молодой человек сообщил:

   – В эфире «Вести-Москва». Сильный пожар в столице. Около пяти часов вечера внезапно вспыхнуло здание архива «Подлинные документы».

   На экране появилось изображение хорошо известного мне дома. На тротуаре стояли люди. Судя по тому, что на многих были синие халаты, основную часть толпы составляли сотрудники архива. На проезжей части виднелась цепочка пожарных машин.

   – Сейчас создан штаб по борьбе с пожаром, – звучал за кадром голос, – наш корреспондент Антон Ветров взял интервью у Нины Михайловны Наненской, директора учреждения.

   Картинка сменилась. Я увидела молодого парня в светлых брюках и рубашке-поло. В связи с жарой даже телерепортеры стали разрешать себе вольности в одежде. Около юноши топталась полная тетка с абсолютно безумным лицом.

   – Нина Михайловна, – журналист сунул ей под нос микрофон, – какова, на ваш взгляд, причина возгорания?

   – Не знаю! – в отчаянии воскликнула директриса. – Это ужасно! Непоправимая катастрофа! Погибли сотни, тысячи невосстановимых документов! Невозможно оценить ущерб, нанесенный российской науке! Наверное, неполадки в электропроводке! Мы очень давно просили денег на ремонт, умоляли, но у московского правительства каждый раз оказывались более нужные объекты, куда вкладывались средства. Конечно, срочно требовалось построить новый торговый комплекс на Манежной площади, внутри которого простым людям дурно делается от одного взгляда на цены… Мы же просили на науку! Но нет…

   – Может, все не так страшно? – прервал ее Ветров. – Огня-то не видно, только дым. Сейчас наши доблестные пожарные остановят процесс.

   – Господи, – заломила руки Нина Михайловна, – вы рассуждаете о таких вещах, которых не знаете! Пламя бушует в хранилище! Распространяется оно среди бумаг, которыми забиты полки, с невероятной скоростью, а пожарные заливают все вокруг водой и специальной пеной, следовательно, то, что не исчезнет в огне, погибнет в жидкости. Это же архив! Не кабак! Тут документы!

   – Вы уверены, что дело в проводке? Вдруг кто-то из сотрудников оставил непотушенную сигарету?

   – Такое невозможно! – закричала Нина Михайловна. – Прекратите говорить глупости! У нас дымят лишь в одном строго отведенном для этого месте, и там есть все средства пожаротушения!

   – Надеюсь, жертв среди сотрудников нет?

   – Люди целы, – стала озираться директриса, – у нас все на месте?

   – Свету Сафонову найти не можем, – сообщила худощавая женщина, подходя к камере.

   – Это наш ученый секретарь Рагозова Наталья Петровна, – растерянно сказала начальница, – а где же Светлана?

   – Не знаю, – озабоченно ответила Наталья Петровна, – только что провели перекличку и обнаружили, что ее нет!

   – Она не могла остаться в пылающем хранилище? – поинтересовался репортер.

   – Нет, – хором ответили женщины, потом директриса добавила:

   – Сафонова работает в зале периодики, ей нет необходимости спускаться в хранилище. Всех женщин, работающих в подвале, удалось эвакуировать!

   На экране замелькала другая картинка.

   – Тем, кому предстоит в этом году поступать в вуз… – завел гнусавый парень.

   Я продолжала смотреть в экран. Вот это да! Архив сгорел! Сразу вспомнились длинные ряды железных полок, набитые бумагой и картоном. Да уж, небось там все сейчас полыхает, как безумный костер! А мне-то что делать? Единственное оставшееся документальное свидетельство – фотография Бригитты и Фридриха Виттенхофов. Надо положить ее в надежное место. Например, в сейф, который стоит у Семена в кабинете.

   Я вскочила, побежала в спальню, схватила сумочку и принялась рыться в ней. Снимок исчез.

   Чувствуя легкое головокружение, я вытряхнула все содержимое ридикюля на кровать и принялась тупо перебирать вещи. Через две секунды пришло понимание: я занимаюсь ерундой. В горе, состоящей из губной помады, расчески, шариковой ручки, пудреницы, упаковки «Орбит» и мятной карамельки, нет фото. Куда же оно подевалось?

   Я постаралась прийти в себя. Не беда, есть живой свидетель – Ладожский Герман Наумович, ничего, сейчас все устаканится… Может, старик прав? Не надо ждать неделю? Рассказать все сейчас Олегу? Вон из прихожей доносятся голоса, отчего-то супруг явился сегодня домой к девяти. Ага, там еще и папенька!

   – Пивко отнеси в холодильник, – крикнул Ленинид.

   – Уже, – отозвался Олег и всунул голову в спальню. – Вилка, разделай нам селедочку. Купили по дороге, атлантическая, жирненькая…

   Обычно, услыхав подобную просьбу, я начинаю изворачиваться и придумывать любые предлоги, чтобы не брать в руки скользкую тушку. Нет, я обожаю селедочку, как раз такую – атлантическую, жирную, с луком и горячей, рассыпчатой картошечкой. Но только люблю ее есть, а вот разделывать – увольте! Весьма специфическое удовольствие. Но, учитывая тот факт, что еще вчера Олег дулся и не разговаривал со мной, кривляться не следует.

   – Конечно, дорогой, – подскочила я, – где рыбка?

   – На кухне, – ответил Куприн и тут же спросил:

   – Ты не заболела?

   – Никогда не чувствовала себя так хорошо, как сейчас, – заверила я его и отправилась на кухню.

   Не успела я отрезать плавники, как вновь раздался звонок.

   – Эй, откройте кто-нибудь, – завопила я, – у меня руки в рыбе!

   Вообще говоря, я заметила, что к двери всегда бегает тот, чей статус в доме самый низкий. У нас это либо я, либо Томуська. Сеня и Олег никогда даже не вздрогнут, услыхав бодрую трель, а Кристина постоянно ходит с заткнутыми ушами – она безостановочно слушает плейер.

   – О-о-о, – воскликнул Ленинид, – вот это класс! То, что надо к картошечке и пивку! Ну ловко! Давай сюда!

   Через секунду папенька возник на пороге и потряс трехлитровой банкой маринованных грибов.

   – Глянь, какие опятки, – восхищался папенька, – один к одному, просто картинка Как считаешь, их маслом заправить?

   Я посмотрела на банку. Значит, заявилась моя подруга, теперь еще по совместительству и мачеха, Наташка. Она совершенно потрясающе делает заготовки и, приходя в гости, вечно притаскивает помидорчики, огурчики, грибочки. Один раз приволокла соленый арбуз. Было немного необычно, но вкусно – Народ, – заорал Ленинид, – а ну, садитесь! Олег, Семен, Томочка и я устроились за столом. Папенька вытащил из холодильника запотевшие бутылочки.

   – Лепота, – крякнул Сеня, – селедочка, картошечка, лучок, пиво, ничего больше не надо, чтобы почувствовать себя счастливым – Ишо грибочки, – возвестил Ленинид и начал накладывать опята всем на тарелки.

   – Где Наташка? – спросила я.

   – Дома, – ответил папенька, – голова у нее болит. Ну, ребята, вздрогнули!

   Мужчины осушили бокалы.

   – Как дома? – удивилась я. – А грибы кто принес? Ты же только что восхищался в прихожей! И звонок звенел!

   – Так бабка приходила, – пояснил папенька, нацеливаясь на опята. – Предложила купить за бесценок. Чистенькая такая старушка, в белом платочке, навроде маменьки моей покойной, видать, пенсия маленькая. Вот и приторговывает консервами. Да глянь, какие отличные грибки! Картинка!

   В то же мгновение в моей голове пронеслась цепь картинок, словно кто-то включил видеокассету в убыстренном режиме. Вот соседка Вики Виноградовой, миловидная дама в брючном костюме, с укоризной восклицает: «Разве можно покупать грибы у незнакомых? Да и у знакомых не надо!» Вот в разговор вступает мужчина из соседней квартиры: «А у нас так знакомая отравилась! Сама сделала – и ау, спасти не успели. Мы с женой после этого случая только варенье варим».

   Я вскочила на ноги с воплем:

   – Не смей! – и выбила у папеньки из рук ложку.

   – Ты че. Вилка, оборзела! – заорал Ленинид. Я схватила миску с грибами и вывалила их в помойное ведро – Не ешьте, они отравлены.

   – Офигеть можно! – покачал головой Семен. – Вот до чего доводит людей работа над криминальными романами. Мания преследования! Случай, описанный в науке!

   Не обращая внимания на насмешки, я стала собирать тарелки и ставить в мойку.

   – Объяснит мне кто-нибудь, что происходит? – взвился папенька. – В кои-то веки сели все вместе поужинать, и пожалуйста! Ну не хренота ли? Там еще в банке грибы остались?

   Я быстро схватила трехлитровую банку.

   – Нет!!!

   – Ваще, блин! – завозмущался Ленинид. Но его прервал спокойный голос Олега:

   – Не трогай опята. Похоже, грибы есть не надо. Я с благодарностью глянула на мужа.

   – Но почему? – удивленно спросил Сеня. Куприн отложил вилку.

   – Очень надеюсь, что сейчас госпожа Тараканова спокойно сядет на свое место и объяснит нам несколько вещей: отчего сюда прибыли несъедобные грибочки, где она ночует и в какую лужу вляпалась на этот раз?

   После этого высказывания супруг в упор посмотрел на меня. Сеня, Томочка и Леонид тоже уставились, не мигая, в мою сторону.

   – Э…э…э… – забормотала я. – Разговор долгий, время позднее.

   – А мы не торопимся, – сообщил Ленинид.

   – Это точно, – каменным тоном подтвердил Олег. Я увидела на лице у мужа самое нехорошее, злое выражение и принялась каяться.

   – Если выйдешь из дома до моего разрешения, можешь назад не возвращаться!

   – Ты меня выгонишь! – возмутилась я. – Вот благородный поступок! Олег скривился.

   – Сам уйду!

   Отчего-то я испугалась и просидела семь дней тихо-тихо, из чистого подхалимства жаря каждый вечер блинчики! В воскресенье вечером Сеня не выдержал:

   – Послушай, Олег, может, разрешишь Вилке выходить из квартиры? А то я превращусь в кабана!

   Куприн пропустил замечание мимо ушей, но и не стал ругаться Я сочла момент подходящим и робко попросила – Ты бы хоть чуть-чуть рассказал – Нет! – гаркнул Олег, и тут зазвонил телефон. Я потянулась к аппарату – Нет, – вновь рявкнул муженек и сам схватил трубку, но уже через секунду сунул ее мне:

   – Тебя, из издательства – Алло, – пролепетала я, – слушаю.

   Вот еще одна странность: едва услышу голосок Олеси Константиновны, начинаю ощущать себя котенком, который написал на ковер. Ну почему из моей груди вырывается идиотское прихихикивание, а ноги сгибаются в коленях?

   – Виола Ленинидовна, где рукопись? – спросила редактор.

   – Э. , дописываю.

   – Но срок истек вчера!

   – Дайте мне еще две недельки, пожалуйста! Из трубки донесся тяжелый вздох.

   – Уважаемая Виола Ленинидовна, «Марко» заинтересовано в работающих авторах. Вот Смолякова, если договорились на восьмое число, седьмого уже тут – Прошу только четырнадцать дней.

   – Ладно, – сухо бросила редактор и отсоединилась. Я уставилась в окно. Так! Все ясно, из «Марко» меня выгонят! Книгу не написать! Развязки не знаю, а Олег не расскажет! И просить его не стану В носу защипало. Я попыталась проглотить комок в горле и внезапно заревела в голос. До сих пор плакала лишь от злобы, но сейчас по щекам текли слезы отчаяния!

   – Вилка, – бросилась ко мне Томочка, – что случилось? Успокойся!

   Но я терпеть не могу, когда меня начинают утешать, я вообще не люблю выглядеть слабой, несчастной, беспомощной маргариткой. Нет, Виола Тараканова сильная! Но слезы лились по лицу, а я неожиданно ляпнула:

   – Никогда! Никогда мне не стать знаменитой писательницей!

   В тот же момент я разозлилась на себя до зубной боли. Вот нюня! Нечего рыдать на глазах у всех! Пытаясь справиться с истерикой, я понеслась в ванную, на бегу услышав укоризненный возглас Томочки:

   – Олег! Как тебе не стыдно!

   Примерно через час, умытая и внешне спокойная, я вернулась в гостиную, где домашние продолжали смотреть телевизор Надеюсь, у них хватит ума, чтобы не лезть ко мне, пусть наслаждаются фильмом по Агате Кристи.

   Но Олег мигом щелкнул пультом, экран погас.

   – Теперь слушайте, – велел супруг, – история длинная, запутанная Не веря своему счастью, я плюхнулась на диван. Не может быть! Куприн решил все рассказать!

   – Нам кажется, – завел муж, – что Великая Отечественная война была так давно, что никаких свидетелей не осталось, но это не правда. Человеку, рожденному в двадцать первом году, в нынешнем едва перевалило за восемьдесят. Конечно, возраст почтенный, но далеко не все старики маразматики и инвалиды. Кое-кто может похвастаться хорошим здоровьем и крепким умом. Чем дальше от нас годы той кровопролитной войны, тем больше появляется легенд. Отличить правду от лжи становится трудно.

   Как-то принято считать, что все советские воины были герои, а немцы – негодяи, подонки и мучители невинных людей. Но это не так. Многие немцы понимали, что Гитлер агрессор, и старались хорошо обращаться с поляками, русскими и французами. Польская писательница Кристина Живульская, бывшая узница концлагеря, в своей книге «Я пережила Освенцим» рассказывает о немце-конвоире, который помог ей бежать из заключения. Так что люди разные, и нельзя мазать всех одной краской.

   Разные попадались и среди советских воинов. Вступив на территорию Германии, некоторые из них занимались мародерством, насиловали немок и убивали мирных жителей.

   Но время замело следы былых преступлений. Старики и старухи, убеленные сединами, одетые в воинскую форму тех лет, ищущие своих однополчан в день 9 Мая, выглядят непогрешимыми героями. Но есть среди них и предатели, такие, как Иван Селезнев.

   – Кто? – подскочила я. – Про такого не слышала.

   – Ты не нервничай, – неожиданно спокойно приказал Олег, – а слушай.

   Иван Семенович Селезнев, 1917 года рождения, уроженец Минска, в 1941 году только-только закончил институт. Когда немцы взяли столицу Белоруссии, парень решил, что новый порядок установлен тут навсегда, и начал активно сотрудничать с гитлеровцами. Иван хорошо владел немецким, был талантлив, а фашисты, несмотря на сложившееся сейчас мнение о них как о людях, способных только пить пиво и драться, ценили умных, готовых к контакту людей.

   Ване предложили очень интересную, перспективную, на его взгляд, службу: помогать в создании лекарства от рака. Селезнев мигом согласился и оказался в Горнгольце. Он не пришел в ужас, когда понял, что в лагере проводят эксперименты на людях. Ваня был снобом и считал, что человечество делится на две части: на тех, кто умен, образован, талантлив, и.., на быдло. Вторых Иван не считал за людей и преспокойно использовал в качестве «кроликов». А еще Селезнев оказался из той категории ученых, которых называют фанатиками. Ради научных результатов он был готов на все. Для Вани не существовало таких понятий, как семья, любовь, прогулки под луной, дети… Жизнь Селезнева протекала среди пробирок, и ради них он мог спокойно заложить душу дьяволу.

   Имея подобный характер, Ванечка легко влился в коллектив исследователей, работавших в лагере Горнгольц. Там все были такие, начиная с полковника. Фридрих Виттенхоф пожертвовал ради науки всем. Отказался от престижной работы на медицинском факультете одного из старейших университетов Германии и уехал из уютного бюргерского городка в плохо оборудованный в бытовом плане Горнгольц только потому, что там, за колючей проволокой, можно было изучать воздействие ядов на людей. А в университете работали с мышами, лягушками и собаками.

   Будучи аскетом и фанатичной личностью, Фридрих воспитал в подобном духе Бригитту, свою дочь, сделав ее медсестрой. Девушка не заканчивала училища, но дело знала прекрасно, потому что учил ее такой высококлассный специалист, как родной отец! Абсолютно беспощадный к «кроликам» и «человеческим организмам», Фридрих был очень приветлив, порядочен и даже ласков с людьми своего круга. Он, как и Ваня Селезнев, считал, что человечество распадается на две части. Виттенхоф не был националистом, он, правда, недолюбливал евреев, но легкий антисемитизм не затмил ему мозги. Если Фридрих видел, что еврей умен и образован, он мигом завязывал с ним контакт. То, что Селезнев русский, никак не сказалось на отношении к нему полковника. Виттенхоф оценил талант парня и приблизил к себе Ивана. Одно время он даже намекал, что Бригитте нужен муж, но Селезнева отпугивала немотивированная жестокость молодой девушки, ее вспыльчивость и резкость… Куда больше ему нравилась племянница Виттенхофа – Лиззи. С ней было проще. Лиззи казалась милой, спокойной, постоянно улыбалась. И еще – мать Лиззи, жена старшего брата Фридриха, была русской, эмигрировавшей в семнадцатое году из большевистской России. Выйдя замуж за немца Виттенхофа, Нина Караваева ни на секунду не забывала о своем происхождении и говорила дома с дочерью по-русски. В конце тридцатых годов родители Лиззи погибли, и Фридрих взял племянницу к себе.

   Теперь понимаете, почему Ивану было легче с Лиззи? И еще, Фридрих воспитывал и учил девочек одинаково, но Бригитта получилась исполнительной медсестрой с хорошими руками, а Лиззи оказалась ученым с фонтаном идей в белокурой головке. Девочки не ладили между собой, просто делали вид, что любят друг друга. Но на самом деле Бригитта считала двоюродную сестру выскочкой, а Лиззи морщилась, видя, как дочь Фридриха избивает «кролика». «Если „организм“ был отработан, его следовало спокойно уничтожить, не мучая, просто убить, как отжившую лабораторную крысу, – думала Лиззи. – Бригитта слишком невыдержанна, что большой минус для арийки». А еще ради науки Лиззи, как Фридрих и Иван, могла отдать душу черту.

   Не надо думать, что все великие открытия в медицине делались чистыми руками, людьми с благородной душой. В душе Лиззи иногда поднимала голову жалость, но, делая очередной жертве инъекцию яда, девушка говорила себе: «Что значит физическая кончина этого индивидуума? Его смерть служит науке и в конечном итоге спасет все человечество!» Бригитта же подобные размышлизмы не приходили в красивую головку, ей просто нравилось избивать людей. Даже отец иногда делал замечания дочери, но та не желала слушаться.

   Семнадцатого апреля, вечером, в комнату к Ивану вошел Гюнтер Рур.

   – Не помешал? – спросил он.

   Иван отложил книгу. Гюнтер был ему очень симпатичен: целеустремленный, умный, эрудированный, готовый дни и ночи проводить в лаборатории.

   – Садись, пожалуйста, – улыбнулся Селезнев, – небось все сигареты искурил? Гюнтер кивнул:

   – Точно, знаю, что у тебя всегда есть заначка! Но у меня другой разговор.

   – Давай!

   – Мы с Лиззи решили пожениться! Иван испытал легкий укол ревности, но потом воскликнул:

   – Здорово, когда?

   Гюнтер не ответил, а задал собственный вопрос:

   – Слышишь канонаду? Иван кивнул.

   – Русские не сегодня-завтра будут здесь, – добавил Гюнтер.

   – Доблестные войска фюрера разгромят Советы, – ответил привычной пропагандистской формулой Иван. Гюнтер мрачно глянул на собеседника.

   – Сам так говорю и в письмах к матери пишу эту фразу. Но, скажи, ты веришь в благополучный исход дела? Иван молчал.

   – Понимаешь, что сделают с нами? – настаивал Гюнтер. – Убьют! Да плевать на физическую смерть! Пропадут результаты исследований.

   – Полковник велел сложить архив медицинских бумаг, – пожал плечами Иван, – наверное, завтра эвакуируемся в Берлин.

   – И дальше? – гнул свое Гюнтер. – Через месяц-другой над рейхсканцелярией будут развеваться красные флаги. Мы обязаны спасти лабораторию. Накоплен уникальный материал, если он пропадет, наука будет отброшена на много лет назад, мы стоим на пороге великого открытия.

   – Что ты предлагаешь? – тихо поинтересовался Иван. – У нас, похоже, нет выхода!

   – Выход есть всегда, – серьезно произнес Гюнтер. – Слушай внимательно. Мы с Лиззи могли бы бежать вдвоем. Но ты нужен нам, исследования без тебя не закончить. Впрочем, без нас тебе тоже не справиться. Мы в одной упряжке.

   Иван уставился на Гюнтера. Чем дольше немец говорил, тем сильней удивлялся Селезнев. Лиззи и Гюнтер продумали все до мельчайших деталей.

   К утру восемнадцатого числа все было сделано. На руке Лиззи появился номер, сделанный татуировочной машинкой. Девушке для пущей убедительности под наркозом сделали разрез на ноге. Номер появился на руке еще одного ученого, Дмитрия Горкина. Как и Лиззи, Дмитрий был сыном эмигрантки, хорошо владел русским языком и мечтал спасти человечество от рака. Четырех человек вполне хватало для создания лаборатории и продолжения исследований.

   Бригитта и Фридрих Виттенхоф были убиты смертельной инъекцией, и Иван лично сжег их тела в крематории. Полковника, как ни жаль, пришлось убрать, выдать его за заключенного не представлялось возможным. Фридрих отпраздновал пятидесятипятилетие, а в Горнгольц привозили только тех, кому не исполнилось тридцати. И потом, для научных исследований он был не нужен, Гюнтер и Иван спокойно могли работать сами. Не сумел бы Фридрих прикинуться и русским. Бригитта же пугала своей жестокостью, еще не удержится, пойдет вразнос!

   Никто из сотрудников Горнгольца не удивился, когда Гюнтер на утренней планерке заявил:

   – Господин полковник уехал на сутки, повез документацию, всем велел работать.

   Отправляясь на пару дней в Берлин, Виттенхоф всегда оставлял вместо себя Гюнтера. День потек обычной чередой. Папки с результатами исследований были спрятаны в надежном месте. Хитрые Гюнтер и Лиззи отобрали только те документы, которые относились к созданию лекарства от рака. Работы по заживлению ран их совершенно не интересовали. Бумаги были уложены в железный ящик и зарыты в саду.

   Ночью поднялась тревога.

   – Живо, живо, – командовал Гюнтер, – все по машинам, русские на окраине Горнгольца.

   Схватив несколько особо интересных «кроликов», врачи умчались, и тогда начался следующий этап хорошо продуманной операции. Со склада, где хранилась одежда заключенных, добыли два комплекта военной формы советских солдат. Русские войска и впрямь стояли на подходе к Горнгольцу, но вошли они в городок лишь после обеда, тогда, когда Гюнтера и его сообщников и след простыл. Лиззи Виттенхоф, Гюнтер Рур, Иван Селезнев и Дмитрий Горкин погибли в огне войны. На старенькой, разбитой машине с красным крестом в глубь расположения советских войск, к госпиталю двигались совсем иные люди: близнецы Кирилл и Валерий Боярские, доблестные защитники Родины, и несчастные мученики из Горнгольца Анна-Мария Зайцевская и Герман Наумович Ладожский.

   – О-о-о, – закричала я, – и кто из них стал кем? Почему двое превратились в близнецов?

   Олег встал и начал ходить по комнате.

   – Им удалось добыть лишь такие документы. Кирилл – это Гюнтер, Валерий – Иван Селезнев, Герман Ладожский – Дмитрий Горкин, ну а в Зайцевскую, как сразу становится понятно, превратилась Лиззи.

   – Но как же они смогли выдать себя за близнецов? – удивилась Томочка. – Неужели были так похожи?

   – А близнецы иногда рождаются совершенно разными, – влезла я.

   – Правильно, – кивнул Олег.

   – Меня интересует другое, – вновь не утерпела я, – каким образом Гюнтер-Кирилл, не знавший русского языка, сумел выдать себя за русского солдата?

   – Слышала когда-нибудь про операцию под названием трахеотомия? – спросил Олег. Я покачала головой.

   – Ее делают в том случае, когда у человека по той или иной причине поражено дыхательное горло, – пояснил Куприн. – Ну, допустим, ребенка душит круп или дифтерит, тогда врач разрезает трахею и вставляет туда трубочку. Воздух начинает поступать прямо в легкие. Разговаривать такой больной не может и внешне выглядит ужасно, но на самом-то деле это хирургическое вмешательство можно провести очень быстро, а когда трубки вынимают, то на горле чаще всего и шрама-то не остается. Гюнтеру Лиззи поставила такую трубку, она ловко справилась с несложной процедурой. Гюнтер-Кирилл выглядел раненным в горло солдатом.

   – А Ладожскому отрезали ногу? – подначила его я.

   – Нет, – усмехнулся Олег, – на такое господин Горкин не дал бы согласия.

   – Но он носит протез!

   – Послушай! – возмутился Куприн. – Не перебивай! Давай по порядку, а?!

   Я покорно закивала головой:

   – Молчу, молчу, ты только говори!

   – Преступники поступили хитро, – продолжил Олег, – им было понятно, что конец войны – дело ближайших дней, поэтому далеко не уходили от Горнгольца. Добрались до городка Фридрихсбург, в десятке километров от лагеря, и просто встали на постой у немца на квартире. Бюргер, напуганный тем, что советские войска уже дерутся на подступах к Берлину, изо всех сил старался угодить «освободителям», поэтому День Победы группа встретила у него в доме. К тому времени…

   Олег неожиданно остановился.

   – Давайте стану называть их теми именами, под которыми преступники прожили вторую половину своей жизни?

   – Да, да, – закивала я.

   – Так вот, к тому времени Ладожский и Боярский съездили в Горнгольц, добыли ящик с документами и разложили бумаги по вещмешкам. В середине мая началась отправка советских воинов домой. Четверка явилась на вокзал, чтобы сесть в поезд… Вы представляете себе, что такое состав с солдатами, едущими домой?

   – Ну, в общем… – забубнил Сеня, – купе… Олег усмехнулся, – Да нет! Просто товарные вагоны с нарами. Возле каждого вагона стоит солдат, проверяющий проездные документы, он смотрит, чтобы все места были заняты, и, как только вагон заполнится, прекращает посадку. Но домой хотели все, поэтому очень часто проверяющие сквозь пальцы смотрели на то, что на одном спальном месте едут сразу четверо. В тесноте, да не в обиде, зато быстрей родных увидят.

   Проездных документов у наших голубков не было, но Иван-Валерий спокойно уладил дело, сунув солдатику, смотрящему за посадкой, взятку: несколько золотых часов и колец. А потом им повезло Не успел состав пройти и несколько километров, как прогремел взрыв. В первые месяцы после окончания войны отдельные группы гитлеровских солдат, не желавших сдаваться, вели партизанскую войну, минировали дороги, по которым шли составы с советскими солдатами. Ладожскому оторвало ногу, Кирилла сильно контузило. Валерия и Марию даже не задело – Хорошо везение – подскочила Томочка.

   – Ты не поняла! – покачал головой Олег. – Естественно, все оказались в госпитале и получили там настоящие бумаги. Более того, потом, уже выучив язык, Кирилл, оправдывая легкий акцент, говорил"

   – Это последствие тяжелой контузии. А Ладожский с жаром пел о мучениях, перенесенных в лагере, демонстрируя протез.

   Олег замолчал, выждав секунду, он Сказал:

   – Я не стану тут описывать, как они добирались до Москвы, устраивались на работу, организовывали лабораторию… Безусловно, это интересно, но лучше сразу перейду к событиям последних месяцев.

   – Маша, помоги.

   – Что случилось? – спросила Боярская.

   – Говорят, вы какое-то чудо-лекарство изобрели!

   – Да нет, – вздохнула Боярская, – работа в разгаре. Но коллега вцепилась в нее.

   – Мой сын умирает, саркома, умоляю!

   – Что ты, – замахала руками Мария Григорьевна, – сама знаешь, не имею права.

   – Умоляю, – упала перед ней на колени несчастная, – ему все равно умирать! Последний шанс!

   Подростку провели цикл уколов, и – о чудо! Ребенок выздоровел. В лабораторию потек ручеек несчастных. Боярские и Ладожский были очень осторожны, брали только тех, кто одной ногой стоял в могиле. В случае летальных исходов родственники не предъявляли претензий. Денег ученые не брали, они начали это делать только после перестройки, когда государственное финансирование лаборатории сошло на нет, а им перестали выплачивать зарплату. Финансовые дела предоставили вести Ладожскому, жадному до крайности. Герман Наумович не растерялся и взвинтил цены. Ученые начали прилично зарабатывать, но, если Боярские не думали о деньгах и жили достаточно скромно, то Ладожскому все было мало. Жадность его становилась патологической, ему было жаль потратить копейку даже на себя. Он просто складывал доллары в сейф, который установил дома, и не упускал малейшей возможности приумножать заначку.

   Умер Кирилл. Честно говоря, его смерть скорей обрадовала, чем огорчила сообщников. Дело в том, что, старея, Кирилл-Гюнтер делался невыносим. Последнее время он начал вести дикие разговоры.

   – Мы стоим на пороге великого открытия, – вещал Кирилл, – как только доведем исследование до конца, мигом опубликуем данные и сообщим всем наши подлинные имена.

   – Ты с ума сошел! – испугалась Мария Григорьевна. – Зачем?

   – Мир должен знать, что спасение ему принес немец! – с пафосом заявил Кирилл.

   Неизвестно, как бы он повел себя дальше, но тут его свалил инсульт, и Кирилл умер.

   Мария Григорьевна поплакала и успокоилась. Еще раньше скончалась жена Валерия, Соня…

   – Эй, – подскочила я, – она сама умерла? Куприн кивнул.

   – В череде смертей эта естественная. У Софьи Николаевны случился шок от укуса. Бывает такое.

   – Так и думала! – воскликнула я.

   – По-моему, ты слишком много думаешь, – на полном серьезе заявил Олег. – Значит, Боярские остались вдвоем, если считать еще и Ладожского, то в лаборатории теперь трудилось только трое, рабочих рук не хватало, и Мария Григорьевна решила, не посоветовавшись с Валерием, привлечь к делу свою старшую дочь Аню и зятя Николая. Они казались ей крайне подходящими кандидатурами: молодые, талантливые ученые, к тому же самые близкие родственники, тайна не уйдет из семьи.

   Сначала Аня и Николай с радостью согласились, но через несколько дней, когда им стало ясно, где, кто и на ком начал проводить первые исследования, юноша и девушка пришли в ужас. Николай заявил теще:

   – Скажите спасибо, что сегодня вечер пятницы! У вас есть время, чтобы насушить сухарей! В понедельник пойду в ФСБ! Вы – убийцы!

   Николай не знал, что приемная Федеральной службы безопасности работает круглосуточно, и, вместо того чтобы бежать туда сломя голову, подхватил Аню и унесся на дачу.

   Мария Григорьевна в страшной тревоге позвонила Валерию. Тот кинулся следом за племянницей и ее мужем, прихватив с собой бутылочку «Арбатского» с растворенным в нем ядом. И что было потом?

   – Он задвинул заслонку, и дым пошел в избу, – тихо сказала я. – Каким-то образом обманул молодых людей, втерся к ним в доверие, предложил выпить…

   – Именно, – подтвердил Олег.

   – Он убил племянницу! – воскликнула Томочка.

   – Во-первых, она ему не родная по крови, – вздохнул Куприн, – только по документам, а во-вторых, думаю, если бы Аня даже являлась его дочерью, Валерий не остановился бы. Ведь опасность угрожала лаборатории.

   Мария Григорьевна, такая же фанатка, как и Валерий, спокойно перенесла смерть Ани и Николая. Им предложили такое дело, как работа над лекарством от рака, а эти люди заартачились. Мария Григорьевна выбросила из головы все мысли о глупой дочери и зажила спокойно.

   Но потом опять пришла беда. Вернее, сначала она показалась праздником. Люба, младшая девочка Боярской, вышла замуж за Игоря. Примерно через месяц после свадьбы зять предложил теще сходить в ресторан, вдвоем, без Любы. Слегка удивленная приглашением, Мария Григорьевна согласилась. Приехали в крошечный, совершенно пустой кабак, и Игорь без всяких обиняков выложил:

   – Сначала машина, потом квартира, затем ежемесячное содержание.

   – Ты наглец! – вскипела Мария Григорьевна. – Завел семью – изволь сам и обеспечивать! Машина! Квартира! Да у меня и денег-то нет!

   И тут Игорь стал спокойно рассказывать. У Боярской чуть не случился удар. Парень откуда-то узнал правду про Горнгольц.

   – Чушь, – попыталась сопротивляться Боярская. Но Игорь только усмехался:

   – У вас под мышкой татуировка! Откуда?

   – Я никогда не скрывала, что сидела в лагере Горнгольц, – деланно равнодушно ответила Мария Григорьевна, – тебе об этом тоже великолепно известно. Фашисты клеймили заключенных.

   Игорь усмехнулся:

   – Можете вешать лапшу на уши кому угодно, но не мне, историку, который как раз занимается изучением жизни узников концлагерей. Номер у вас на запястье – это клеймо, а под мышкой – группа крови, наколка эсэсовцев. Вы – Лиззи Виттенхоф и станете платить мне за молчание.

   – Ты сумасшедший! – прошипела Мария Григорьевна. – Я Анна-Мария Зайцевская!

   И тут Игорь вытащил из кармана пожелтевшую, смятую на сгибах бумажку.

   – Вот смотрите, но только из моих рук.

   Мария Григорьевна глянула на листочек… «Список тел, отправленных в крематорий 17 апреля 1945 года». Пятой по номеру шла Зайцевская.

   – Вы присвоили ее документы, – пояснил Игорь, пряча бумажку, – есть еще одно обстоятельство… Ладно, согласен, передо мной полька, несчастное, измученное создание, скажите, вашего пожилого приятеля и коллегу Ладожского тоже держали в Горнгольце?

   – Наверное, Люба рассказывала тебе нашу семейную историю, – хмуро сказала Боярская, – мы с Германом познакомились в лагере.

   – Вас вместе привезли?

   – Я полька, он русский, нет, конечно. Когда меня доставили в Горнгольц, Герман уже был там, он очень помог…

   – Ладно, ладно, – отмахнулся Игорь, – давайте без заученных ролей. Ну-ка, напомните, какой номер у вас на запястье?

   – Gz 157659, – заученно ответила Боярская.

   – Ага, – кивнул Игорь, – а у Ладожского Gz 157658, получается, что вы стояли в одной шеренге к татуировщику, в затылок.

   Мария Григорьевна опрокинула стакан с водой. Действительно, Кирилл-Гюнтер сделал татуировку сначала Ладожскому, а потом ей. В машинке переставлялась автоматически последняя цифра, но никто до сих пор не обратил внимания на последовательность номеров, такая идея пришла в голову лишь Игорю.

   – Хорошо, – быстро сказала Мария Григорьевна, – машину получишь послезавтра, в качестве подарка на свой день рождения.

   Игорь кивнул:

   – Лады.

   – Надеюсь, ты не станешь дальше распространять пришедшие тебе в голову глупости? Игорь гадко улыбнулся.

   – Мое благосостояние зависит от вашей жизни и работы! Стану заботиться о вас, милая тещенька!

   – Они намазали ядом шампур! – завопила я. Олег спокойно возразил:

   – Нет, Валерий влил яд в вино, которое пил Игорь. Парень, увидав ключи от машины, расслабился в успокоился, решил, что теща испугалась до колик и будет платить. Валерий – опытный токсиколог. Доза отравляющего вещества была составлена так, чтобы убить парня примерно через двенадцать часов. То, что он напоролся на шампур, чистая случайность, но она сильно облегчила задачу. Малограмотный доктор из сельской больницы ни на секунду не засомневался, что у несчастного столбняк, впрочем, отдельные симптомы и впрямь были похожи.

   Первые недели после похорон Валерий и Мария чувствовали некоторую тревогу. Пожелтевшую бумажку, список трупов, они так и не обнаружили в вещах Игоря, но больше никто не пытался их шантажировать, и парочка вздохнула свободно.

   Затем настал час Любы.

   Олег взлохматил свои и без того торчащие в разные стороны волосы.

   – Вообще говоря, бедной Любе просто не повезло. Мария Григорьевна была очень недовольна младшей дочерью. Та не пошла в науку, занялась торговлей, открыла секс-шоп. На взгляд матери, Люба оказалась просто дурочкой, а после смерти Игоря вообще стала заговариваться. Сначала ударилась в мистику. Связалась с такими же ненормальными, как сама, ходила на какие-то сборища, занималась вызовом духов. Мария Григорьевна только головой качала, слушая, как дочь на полном серьезе вещает:

   – К нам приходил Наполеон, велел быть осторожными, двадцать второго августа грядет конец света!

   Но потом, слава богу, Люба слегка поостыла, забросила спиритизм, увлеклась Интернетом, просиживала ночи в сети, утром, невыспавшаяся, но воодушевленная, рассказывала матери о своих новых знакомых. Мария Григорьевна делала вид, что ей интересно. В разговорах чаще всего мелькали имя и фамилия Вики Виноградовой. Скоро Боярской стало казаться, что она знает Виноградову лично. Впрочем, Вика нравилась Марии Григорьевне. Похоже, она была целеустремленной и могла в положительную сторону повлиять на ее более чем неразумную дочь. Но потом Люба загрустила – Вика уехала в Лондон.

   Еще через некоторое время Люба стала дерганой, принялась говорить о скорой смерти, вновь начала бегать к медиуму и вертеть блюдечко. События шли по нарастающей. Люба простудилась, попробовала лечиться закаливанием, кашляла…

   Однажды она вернулась из города бледная до синевы.

   – Дух Игоря сказал, что меня убьют!

   – Иди ляг в кровать, – велела Мария Григорьевна.

   – Убьют! Из-за бумажки! Он, Треш, деньги и бумага… Вид у Любы был совершенно безумный, и Мария Григорьевна решила показать дочь при первой возможности психиатру.

   – Выпей новопассит, – велела она Любе. Но та заперлась в спальне, потом выбежала на улицу, вернулась поздно, потная и растрепанная.

   – Ты где была? – налетела на нее мать.

   – Ходила по магазинам, раскладывала письма с просьбой о помощи, пусть меня спасут! – заявила Люба. – Кто-нибудь прочитает, придет сюда!

   Мария Григорьевна испугалась: дело плохо, похоже, дочь сошла с ума. Но тут вдруг Люба встала, вытянула руки и с совершенно безумным лицом чужим голосом забасила:

   – Здесь бумаги, там, туда, влево, в часах…

   Покачиваясь, словно пьяная, Люба подошла к большим настенным часам, схватила гирю, остановила ее, развинтила и вытащила пару листков бумаги, потом села прямо на пол и уже своим голосом сообщила:

   – Вот, дух Игоря на сеансе объяснил, где лежит! Сказал, беречь как зеницу ока!

   Мария Григорьевна взяла листочки и чуть не закричала. Один из них – список тел, отправленных в крематорий, другой содержал адреса Листова Вениамина Михайловича и Львовой Лианы Аракеловны.

   – Это кто такие? – спросила Томочка.

   – Они их тоже убили! – закричала я. – Листов-то небось узнал Лиззи!

   – Нет, – ответил Олег, – Вениамин Михайлович начал курс инъекций, и проводила их на самом деле Мария Григорьевна. Листов не стал ей рассказывать о своей биографии, уколы внутримышечные, он рубашку не снимал, номера на руке у него Боярская не видела. Но потом в комнату где-то на пятой или шестой процедуре вошел Валерий, и Листов мигом узнал в нем одного из своих мучителей.

   Еле сдерживаясь, он спросил у Марии Григорьевны:

   – Кто это?

   – Великий ученый, придумавший лекарство, которое должно спасти вам жизнь, – ответила та.

   – А он никогда не работал в лагере Горнгольц?

   – Господи, откуда вам известно про это жуткое место? – воскликнула Мария Григорьевна.

   Вениамин Михайлович закатал рукав рубашки.

   – Я был заключенным и чудом спасся, Валерий страшно похож на одного из бесчеловечных убийц, вы хорошо его знаете?

   Вот это был шок! Сами понимаете, что Мария Григорьевна мигом принялась разубеждать Листова, а когда тот пришел на следующий укол, в пробирке уже было не лекарство, а хитрый яд, который должен был убить Вениамина Михайловича через сутки после введения. Но Листов успел уже съездить к Лиане Аракеловне и рассказать о своих подозрениях.

   Лиана в гневе выгоняет Листова, она справедливо считает Боярского своим исцелителем и чуть ли не молится на него.

   Смерть Листова не вызывает ни у кого сомнений, рак в последней стадии обычно убивает человека. Но Лиана Аракеловна все-таки едет к Боярскому и говорит:

   – Вениамин Михайлович рассказал мне перед смертью дикую вещь.

   Валерий с недрогнувшим лицом объяснил:

   – Очевидно, метастазы затронули мозг, жаль, конечно, человека, но мы пока даже не всем можем помочь!

   Успокоенная Лиана Аракеловна едет домой и умирает на следующий день от отека легких. Яд был в чае, которым Валерий любезно потчевал гостью.

   Каким образом Игорь разнюхал про Листова и Лиану Аракеловну, отчего вдруг Люба, словно сомнамбула, пошла к часам, Мария Григорьевна не понимала, но ей стало ясно: от младшей дочери следует немедленно избавиться, та совсем лишилась разума То пишет какие-то письма с просьбой о помощи и разбрасывает их по магазинам, а сейчас трясет листками, вынутыми из часов, и требует:

   – Ну-ка, объясни, мама, что это?

   Смерть Любы, занимавшейся на фоне болезни закаливающими процедурами, не вызвала ни у кого подозрений, и Боярские, встряхнувшись, продолжили исследования. Их, настоящих фанатиков, не останавливало ничто. Ни то, что после тяжелой болезни Валерий был вынужден передвигаться в инвалидном кресле, ни череда убийств… Им казалось, что долгожданное открытие рядом, на расстоянии протянутой руки.

   Олег остановился, перевел дух и продолжил:

   – Но тут в историю вляпывается Вилка, желающая стать знаменитой писательницей криминального жанра.

   – Когда Виола под именем Вики Виноградовой является к Боярской, Мария Григорьевна абсолютно не пугается, – продолжил Олег. – Вику она никогда в лицо не видела, но слышала о ней, и «Виноградова» получает информацию о болезни Любы и ее неразумном отношении к собственному здоровью. На этом бы все и закончилось, но тут, на беду, Алина, дочь Ани, вспоминает, что Люба просила ее съездить к Вике домой и передать той лично в руки письмо. Она начисто забыла о просьбе тети, но, увидев «Вику», мигом вспомнила про послание и выбежала за ней. Именно в этот момент Мария Григорьевна выходит на балкон и видит, как внучка передает что-то «Вике».

   Не успевает Алина возвратиться домой, как бабушка налетела на девочку:

   – Ты зачем ходила на улицу?

   – Отвяжись! – дернула плечиком Алина.

   Тут надо сказать, что Алиночка находилась в подростковом возрасте и ни в грош не ставила Марию Григорьевну, постоянно грубила бабке, вечно отстаивала свое мнение, на все обижалась, словом, вела себя так, как большинство тинейджеров, считающих всех старше двадцати пяти лет кретинскими шнурками без ума и памяти.

   – И все же! – настаивала Мария Григорьевна.

   – Куда хочу, туда и хожу! – отбрила ее Алина.

   – Что за конверт ты отдавала Вике? – настаивает старуха.

   – Люба велела, – неожиданно мирно пояснила Алина и добавила:

   – Там тайна ее смерти!

   Последнюю фразу глупышка сказала специально, чтобы сделать больно бабке, но Мария Григорьевна мигом среагировала:

   – Ты читала? Что в конверте?

   – Москва, – издевательски ответила Алина, – Реутовская улица, дом…

   – Это на конверте, – стараясь не потерять самообладания, парировала Мария Григорьевна. – Я же спрашиваю про содержимое, ты читала письмо? О чем оно?

   Алина вытаращила глаза и на полном серьезе заявила:

   – О-о-о! Там полно страшных тайн!

   – Каких?

   – Ты – убийца, – идиотничает Алина, – маньяк, убивший сотни неповинных людей!

   Девочка не читала письма, она и не представляла, о чем в нем идет речь, ей просто нравится говорить гадости бабушке, поэтому Алина принялась фантазировать. Любой другой человек, услышь он от ребенка подобную галиматью, мигом бы наподдавал безобразнице – и дело с концом, но Мария Григорьевна, сами понимаете, почему, пугается и спрашивает:

   – Не лежали ли внутри документы?

   – Да! – кривляется Алина. – Полно таких стареньких, мятых, желтых бумажек! Целый ворох.

   – Ты их просмотрела?

   И тут Алина скорчила гримасу и сообщила:

   – А как же! Там списки тех, кого ты убила! Завтра же пойду в милицию и все расскажу!

   Потом, показав бабушке язык, дурочка убежала в свою комнату. Алина очень довольна тем, как ловко наговорила противной старухе глупостей, но она и не подозревает, что шутка будет стоить ей жизни.

   Мария Григорьевна в состоянии, близком к обмороку, кидается звонить Валерию. На следующий день Алина умерла от отека Квинке.

   – Но Ксюша, дочка Валерия, сказала мне, будто у девочки нашли опухоль, – возразила я. Олег пожал плечами.

   – Может, Боярский и озвучил эту версию, но в документах объясняется четко: у Алины начался аллергический приступ, скорей всего, на спрей от кашля. «Скорая помощь» замешкалась, и ребенок погиб от удушья, развившегося вследствие отека Квинке. И опять все сошло им с рук.

   Оставалась лишь одна ненужная свидетельница – Вика Виноградова Действовать следовало очень быстро. Мария Григорьевна-то была уверена, что у Вики на руках изобличающие Боярских документы. Адрес Вики ей сообщила Алина, но как подобраться к Виноградовой? Все убитые до этого люди были либо родственниками, либо хорошими знакомыми. Самой ехать домой к Виноградовой Мария Григорьевна боялась, и тут Валерию пришла на ум гениальная идея – Анна Петровна Заяц.

   – Это кто? – изумилась Томочка.

   – Мама мальчика Коли, – пробормотала я, – пыталась с ней поговорить, но она даже не открыла дверь.

   – Естественно, – хмыкнул Олег, – она тебя узнала. Ладно, по порядку. Вы знаете, что за свои уколы Боярские берут большие деньги. Кому-то инъекции помогают, кому-то нет, но люди цепляются за последнюю надежду. Однако бывает так, что Валерий берется лечить человека бесплатно, если этот случай его интересует как исследователя. Так произошло с Колей Зайцем. У Анны Петровны, неудачливой актрисы мелкого театра, нет средств на лечение мальчика, но Валерий, осмотрев Колю, решает заняться ребенком, и Анна Петровна клянется до гроба быть благодарной.

   Задумав убить Вику, Мария Григорьевна вызывает Анну Петровну и говорит:

   – У Коли может случиться рецидив болезни.

   – Что делать-то? – пугается мать. – Господи!

   – Мы опять проведем ему уколы, – обещает Боярская, – абсолютно бесплатно, потому что являемся милосердными людьми, но от вас понадобится небольшая услуга.

   – Ради жизни мальчика я готова перегрызть горло любому, – заявляет Анна Петровна.

   – Вот и хорошо, – улыбается Мария Григорьевна, – вы ведь у нас актриса? Значит, сумеете хорошо сыграть роль!

   А требуется от Анны Петровны сущая ерунда. Надо поехать по указанному адресу, подождать, пока придет домой Вика Виноградова, и изобразить из себя милую женщину, приветливую и интеллигентную, которая продает маринованные грибочки. Потом надо втереться в доверие к Вике, сесть с ней вместе к столу и подождать, пока ей станет плохо. Затем нужно прикинуться хорошей знакомой Виноградовой, сопроводить ее до больницы, получить на руки носильные вещи, ключи и документы несчастной и вернуться к ней на квартиру.

   – Мне нужно письмо, – втолковывала Мария Григорьевна Анне Петровне, – довольно большой конверт, в нем лежат старые документы…

   Другая бы женщина испугалась: что же будет в грибах, если Вике станет так плохо, что придется вызывать «Скорую помощь», но Анна Петровна готова на все, лишь бы ее сыну провели вновь бесплатный цикл уколов, и с готовностью кидается в аферу.

   Она без труда попадает в квартиру к Виноградовой. Вика наивна, доверчива и готова помогать людям, а Анна Петровна, несмотря на неудавшуюся карьеру, талантливая актриса. Продав баночку грибочков, она хватается за косяк и шепчет:

   – Господи, дайте мне кусочек сахара, если не жалко! Вика стремглав несется на кухню, притаскивает рафинад и с жалостью спрашивает:

   – У вас, наверное, диабет! Моя покойная мама тоже бралась иногда за сладкое, когда плохо становилось.

   – Нет, – лепечет Анна Петровна, – просто я два дня ничего не ела. Мой НИИ накрылся, нас, ученых, разогнали, денег нет. Вот решила грибочки продать, вы первая купили. Остальные отказывались, боится народ. Вы не сомневайтесь, для себя делала.

   – А я и не боюсь, – улыбается Вика, – давайте я вас ужином угощу.

   – Неудобно как, – заплакала Анна Петровна, – вроде я – нищая побирушка получаюсь.

   – Да бросьте вы, – с жаром восклицает Вика и приглашает гостью на кухню, – картошечки поешьте, и полегчает.

   Естественно, Анна Петровна не пробует грибы, и Вика одна уничтожает банку. Через некоторое время ей делается плохо, когда приезжает «Скорая помощь», девушка уже лежит без сознания. Анна Петровна, изображая безумную тревогу, показывает врачу пустую тару.

   – У метро купили. Я не ела, у меня на грибы аллергия, а Викочка от души попробовала.

   Доктор мрачно вздыхает, Виноградову госпитализируют, Анна Петровна получает утром, около восьми, вещи и ключи. Ни у кого из сотрудников больницы не возникает подозрений. Анна Петровна называется подругой Вики, мечется по коридору, плачет…

   Получив ключи, актриса вновь приезжает на Реутовскую улицу и начинает открывать дверь.

   – Кем вы Вике приходитесь? – проявляет любопытство дама из соседней квартиры.

   И Анна Петровна совершенно спокойно заявляет:

   – Я ее лучшая подруга. Вот дурочка-то! Купила у метро грибы…

   Затем она начинает искать письмо. Она проводит в квартире часть утра, пытаясь найти конверт, но ничего подобного нет.

   Жилплощадь у Вики большая – три комнаты. И как назло, они набиты бумагами. Анне Петровне пришлось пересмотреть кучу папок. В конце концов она, отчаявшись, звонит Марии Григорьевне.

   – Тут всего полно, но письма от Любы Боярской нет.

   – Должно быть! – восклицает Мария Григорьевна. – Ищи лучше.

   – Я везде смотрела, тут очень много бумаг!

   – Писем?

   – И письма тоже есть.

   – Вот что, – приказывает Мария Григорьевна, – отрой там какую-нибудь торбу, сунь в нее всю найденную корреспонденцию и неси мне, сама разберусь.

   Анна Петровна оглядывается, видит сумку, сваливает в нее корреспонденцию, выходит из квартиры и налетает на Вилку.

   Все уставились на меня.

   – Она и впрямь хорошая актриса, – пробормотала я, – совершенно не растерялась, придумала историю про санитарку. Меня, и то лишь потом уже, насторожила одна деталь.

   – Какая? – спросил Куприн.

   – У нее был красивый маникюр, но не могут такие руки быть у женщины, занятой тяжелым физическим трудом.

   – Да уж, – покачал головой Куприн, – правда, Мария Григорьевна не насторожилась, когда Анна Петровна рассказала ей про коллегу Вики. А вот Ладожского ты напугала по полной программе. Пришла, сунула под нос фото, где Лиззи запечатлена вместе с полковником Виттенхофом, стала «радовать» его известием о нашедшемся архиве Горгольца.

   – Я думала, он один из несчастных, чудом уцелевших в Горнгольце людей, – отбивалась я, – кстати, зачем он отправился в Комитет помощи жертвам фашизма? Сидел бы тихо, не высовывался!

   Олег пожал плечами.

   – Ладожский очень, очень жадный человек. Ему хотелось получить компенсацию. И потом, он справедливо полагал, что после окончания Отечественной войны прошли десятилетия, свидетелей тех времен не осталось, а денежки – вот они, надо лишь затребовать компенсацию. Кстати, Мария Григорьевна, сентиментальная, как все убийцы, именно из этих соображений и повесила несколько лет назад у себя дома фото, где она вместе с Виттенхофом. Все свидетели давным-давно умерли, считала она. Виттенхоф был ей вместо отца, она его не забыла.

   – Но ведь она спокойно допустила, чтобы полковника и Бригитту умертвили! – воскликнула Томочка.

   – Да, – кивнул Куприн, – но спустя много лет убедила себя, что Фридрих Виттенхоф пал смертью храбрых на алтаре науки. Я не психолог, всего лишь, так сказать, практикующий мент, но хорошо знаю, что убийцы, которых не настигло правосудие, чаще всего внушают себе, что никакого преступления не совершали. Ну не убивали они никого, и все тут! Вот и Мария Григорьевна спустя десятилетия благополучно убедила себя в том, что воспитавший ее Виттенхоф погиб от руки советских солдат. Она повесила фото и иногда предавалась воспоминаниям, глядя на него.

   Олег помолчал секунду и продолжил:

   – Теперь понимаете, что испытал Ладожский, увидав дурочку Вилку? Сначала он решил тут же убить ее, вытащил веревку…

   – Так вот почему Герман Наумович все время открывал ящики и вертел в руках то бечевку, то штопор, – испугалась я.

   – Ага, – кивнул Куприн, – примерялся, как лучше отправить тебя к праотцам, но потом, когда понял, что явившаяся к нему глупышка в течение недели никуда не собирается идти, решил действовать по привычному сценарию. Он потребовал у Вилки паспорт и запомнил адрес, потом, чтобы у нее создалось впечатление – Герман Наумович бывший заключенный, который хочет наказать негодяев, – начинает негодовать, рассказывает про эсэсовские татуировки под мышкой… В общем, усиленно изображает человека, желающего отыскать негодяев. Более того, когда Виола собирается уйти, он ловко крадет у нее из сумочки снимок Лиззи с Виттенхофом. Дальше преступники действуют очень оперативно. Главную опасность для них представляет архив Горнгольца. Поэтому Герман Наумович несется в бумагохранилище, прикидывается обычным посетителем и заказывает себе папку с полки семьдесят восемь "а".

   – Почему именно ее? – полюбопытствовал Сеня. – Что в ней?

   – Ничего, – пояснил Куприн, – какие-то документы. Просто Вилка опрометчиво заявила, что архив Горнгольца лежит на стеллаже семьдесят восемь "а", вот Ладожский и выбирает, что поближе. Содержимое папки его совершенно не интересует. Некоторое время он делает вид, будто изучает бумаги, потом аккуратно насыпает внутрь одного из конвертов порошок, сдает документы и спокойно уходит. Примерно через час папочка начинает тлеть и разгорается пожар.

   – Что он насыпал, – закричала я, – как называется это вещество?

   – Не скажу, – нахмурился Куприн, – а то еще напишешь в своей дурацкой книге рецепт самовозгорающейся смеси. Для высококлассного химика, которым является Ладожский, проблем нет. Самовозгорающиеся смеси хорошо изучены, и многие из них можно получить, смешивая совершенно свободно продающиеся ингредиенты. Герман Наумович получил необходимый порошок буквально за десять минут.

   – А Света Сафонова? Она жива? – закричала я – Слава богу, да, – кивнул Куприн. – Боярские решили сначала избавиться от тебя и прислали вновь Анну Петровну с грибочками. На этот раз она переоделась, превратилась в милую бабусю, и задача была совсем простой – продать грибочки. Что ей и удалось. Ленинид пришел в полный восторг от шикарной и совсем недорогой закуски… Светой Сафоновой решили заняться чуть позже.

   – Папенька – идиот, – прошипела я, – разве можно покупать консервы с рук?

   – Между прочим, – возразила Томочка, – ты вела себя безобразно! Подвергла опасности всех нас, и все почему?

   Я разинула рот. Мы дружим с Томочкой столько лет, что и сказать страшно, но никогда она не разговаривала со мной таким тоном.

   – А все потому, – отозвался Олег, – что госпоже Арине Виоловой хочется до дрожи стать знаменитой писательницей.

   Анна Петровна Заяц, тоже скорей всего сядет в тюрьму на длительный срок. Мне очень жаль Колю, который останется без матери, но преступница должна быть наказана. Нельзя, желая подарить жизнь своему ребенку, отнимать право на ту же жизнь у другого человека, но, с другой стороны, я очень рада, что меня судьба никогда не ставила перед таким выбором. Я, безусловно, осуждаю Анну Петровну, но в моей душе, где-то далеко-далеко внутри, живут жалость и сочувствие к ней.

   К сожалению, мне как свидетельнице придется идти в суд. Но до этого далеко, следствие в самом разгаре, и продлиться оно может очень долго.

   В воскресенье вечером я села писать книгу. Не успела схватить ручку, как в комнату всунулась Томочка – Вилка, к тебе пришли.

   – Кто? – недовольно буркнула я. – Кого черт принес? Ну почему я не могу спокойно сесть работать, а?

   – Извини, пожалуйста, – забубнила Томуська, – знаю, как ты не любишь, когда тебе мешают, но муж какой-то Юдиной просто ворвался в квартиру, кричит, что у него пропала жена, а ты знаешь, где она…

   – Кто? – в ужасе переспросила я. – Муж Юдиной?

   – Ага, – кивнула Томуська.

   Я бросилась в прихожую. Муж Нюси, которую я отвезла на недельку в деревню для похудания! Отвезла и, занявшись расследованием, забыла про нее. Господи, Нюся там, предоставленная сама себе, живет почти месяц. Надеюсь, бабки не дали ей умереть с голоду, но… Ой, мама, что же теперь будет!

   Антон Юдин мрачно молчал всю дорогу до Попугаихи. На окраине деревни вышколенный шофер, притормозив роскошный «Мерседес», виновато сказал:

   – Извините, Антон Михайлович, дальше никак, дороги нет…

   Нюсин муж вылез из салона и отчеканил:

   – Если с моей женой.., если только…

   Не дослушав фразу, я понеслась к воротам, пнула створку ногой, влетела в чисто выметенный двор, вскочила в сени, затем в избу и заорала:

   – Нюся!

   Ответом была тишина.

   – Ну и где она? – прошипел вошедший следом Антон. Я перевела дух и огляделась. В доме не пахло тлением. Напротив, было тепло и уютно. На окнах появились занавески, на столе скатерть, кровать аккуратно застелена и топорщится подушками, а в воздухе витает аромат свежесваренной картошки.

   У окна, на маленьком письменном столике, за который меня в свое время усаживала мать Раисы, заставляя выполнять заданные на лето уроки, лежала стопка тетрадей, самых простых, в серо-зеленых бумажных обложках, и стояла чернильница-непроливайка. Рядом, на специальной подставочке, покоилась старомодная ручка-"макалка" со сменным перышком. Я видела подобное приспособление для письма последний раз лет двадцать тому назад в почтовом отделении, куда пришла отправить телеграмму.

   – Ну и где моя жена? – злобно прошипел Антон. – Имей ввиду…

   «Хряк, – раздалось со двора, – хряк, хряк…» Не сговариваясь, мы, словно солдаты срочной службы, сделали поворот через плечо, выскочили из избы и понеслись на задний двор. Там, возле открытой двери сарая, стояла девочка-подросток: тоненькая, даже хрупкая, в старой кацавейке, туго перепоясанной ремнем. На ногах у девчонки чернели калоши. Стоя к нам спиной, девица, ловко орудуя топором, расколола чурбак и принялась подбирать поленья. Значит, к какой-то из бабок приехала внучка и они приставили девочку к делу. Забили свои сараюшки дровами, а теперь еще заполняют и наш. Зима длинная, запас карман не тянет.

   – Девушка, – крикнула я, – не знаете ли… Та обернулась. Конец вопроса застрял у меня в горле. На меня смотрела замечательно похудевшая и помолодевшая лет на двадцать Нюся.

   – Ариша! – завопила она, бросая топор. – Уже приехала? Я попятилась и закивала.

   – Нюся! – взвыл Антон. – Это ты?! Не может быть!

   – Может, может, – захохотала та, – пошли в избу, у меня картошечка своя, не купленное говно, с огорода, ровно яблочко, огурчики малосольные, пальчики оближете.

   В полном ступоре мы прошли назад в избу. Нюся стащила кацавейку и оказалась в стареньком ситцевом платьишке, в котором я с изумлением узнала свое собственное, брошенное когда-то тут за ненадобностью. Пока я пыталась выдавить из себя слово, Нюся шлепнула на стол горшок с картошкой и стала рассказывать.

   Первое время ей было тяжело и ужасно скучно, день тянулся, как резиновый, но потом она слазила на чердак, нашла там сундуки, набитые тряпьем, и швейную машинку. Бабки показали, как топить печь, рубить дрова Нюся научилась через два дня, с керосиновой лампой управляться еще раньше.

   – Баня тут у меня, – звенела Нюся, – не чета Сандунам. Зайдешь, сердце радуется, а запах! Хотите, истоплю? Антон во все глаза глядел на жену.

   – А еще, – тарахтела Нюся, – нашла чистые тетрадки, чернила и ручку. Я, Антоша, новую книгу написала, да быстро как – за десять дней. Сейчас вторую кропаю. Господи, сколько же времени я потеряла, по тусовкам шляясь! Ты, Антоша, извини, но пока не допишу роман, и с места не сдвинусь. Слушай, Аришка, продай мне эту избу, а? Тебе же она не нужна! Все, решено. Ты, Антоша, уезжай, я приеду через месячишко, а может, и через два, до холодов тут поживу. Хотя зимой здесь, наверное, классно – тихо, все в снегу…

   Я не нашлась что ответить.

   – Так продаешь избу? – налетела на меня Нюся.

   – Я тебе ее подарю, все равно она нам не нужна, – отмерла я.

   – Нюся, – наконец обрел дар речи и Антон, – как ты выглядишь Похудела, помолодела, прямо красавица. Подруга смущенно хихикнула:

   – Да уж, хорошо, в сундуках одежонка нашлась, а то ходить бы голой.

   Антон повернулся ко мне – Ты уезжай домой, мы тут с ней недельку поживем.

   – А бизнес? – прищурилась Нюся.

   – Ну и чего? – вскинул брови муж. – Может, я хочу тут с тобой, такой молодой и красивой, вдвоем время провести, в баньку сходим Антон и Нюся уставились друг на друга туманными взглядами. Чувствуя себя абсолютно лишней, я выпала во двор, добрела до «мерса» и сказала шоферу:

   – Поехали назад.

   – А Антон Михайлович? – удивился водитель.

   – Тут решил жить остаться.

   – Вы шутница, однако, – покачал головой парень и пошел к избе. Через пять минут, подгоняемый гневными криками хозяина, он сел за баранку и, выруливая на дорогу, заворчал:

   – Офонареть можно. Прямо не знаю, чегой-то с людьми делается.

   Я молча сидела в углу кожаного салона, глядя, как за окном проносятся деревья. «Что делается, что делается…» Что непонятного: второй медовый месяц у людей, в деревне, на печке. И еще, теперь я знаю, какой фразой начну свою новую книгу: «Что нас не убивает, то идет нам на пользу».