© Е. Михалкова, 2023

   © ООО «Издательство АСТ», 2023

   В половине девятого Сергей Бабкин поднялся пешком на двадцать пятый этаж жилого дома и остановился перед металлической дверью.

   Ключ у него был свой. Прежде чем открыть, Сергей хотел отдышаться. Но дверь распахнулась, и Макар Илюшин, ждавший на пороге в пижаме и тапочках, широко ухмыльнулся.

   – Это так трогательно, – сочувственно сказал он. – Вот эта твоя уверенность, что ты сможешь тихо отдохнуть на площадке. Я тебя из кухни услышал. Хрипишь как лошадь в агонии.

   – Ты меня видел в окно. – Бабкин отодвинул напарника и вошел в квартиру. – Кто назначает встречи в такую рань? Даже кофе выпить не успел…

   Засыпая зерна в машину, Сергей слышал, как Илюшин насвистывает в спальне. Вскоре Макар вышел в брюках и голубом джемпере.

   – Ты прямо щеголем сегодня, – заметил Сергей. – Знаешь клиентку?

   – Некая Нина Ратманская. Возглавляет благотворительный фонд «Примула». Имя мне ничего не говорит.

   – Что у нее стряслось?

   – Не знаю. Написала, что обсудит свое дело при встрече. Созваниваться тоже не захотела. Чрезвычайно таинственная дама.

   Илюшин вынул из рук Бабкина чашку и вышел, отпивая на ходу.

   «Ну и правильно, – мрачно подумал Сергей, провожая свой кофе взглядом. – Клювом щелкать не надо».

   Он сделал вторую порцию покрепче, но взбодриться ему так и не удалось. Бабкин зевал, слушая болтовню Илюшина, и думал, что по закону подлости клиентка окажется вздорной дамочкой, подозревающей мужа или любовника в измене… В прошлом месяце к ним обратились две такие дурынды, и обе были глубоко оскорблены отказом Илюшина.

   Сейчас придет третья. Макар ее спровадит, и тогда Бабкин сможет вернуться домой и нормально доспать.

   Он даже приободрился. Когда ровно в девять прозвенел дверной звонок, Сергей вышел встретить клиентку в радостном предвкушении скорого отдыха.

   Бежевое пальто, светлые волосы. Неяркое лицо с правильными чертами; когда она ставила на тумбочку свой потертый, местами облезлый портфель (Сергей догадался, что потертость – это имитация, а сама вещь новая и безусловно дорогая), он обратил внимание на руки: узкие, с длинными пальцами. Замшевая юбка сливочного оттенка и молочно-бежевый кашемировый свитер высветляли ее, делая похожей на моль. Она не испугалась при виде Бабкина – возможно, была предупреждена, но это тоже сыграло в ее пользу.

   – Здравствуйте. Мне… назначено.

   Мягкий голос с отчетливой хрипотцой. Она едва доходила ему до плеча.

   – Проходите, пожалуйста. Макар Андреевич вас ждет.

   Каблуки негромко простучали по паркету. Ее духи были как тихий цветочный шепот.

   Он зашел за ней следом в гостиную. Илюшин поднялся навстречу гостье, поздоровался. Ратманская остановилась, словно не ожидала увидеть именно его. Она почему-то молчала, и Бабкин спросил:

   – Нина, хотите кофе? Чай?

   Ратманская, не отрывая взгляда от Илюшина, покачала головой.

   – А я бы выпил чая, – спокойно сказал Макар. – Сережа, сделай мне черный, пожалуйста.

   – Тогда и мне, – согласилась Ратманская. – Тоже черный, без сахара, спасибо большое…

   При звуках ее голоса Макар нахмурился, взгляд его скользнул в сторону, будто Илюшин пытался что-то вспомнить. Он вздрогнул и уставился на Ратманскую с недоверчивым изумлением.

   Бабкин твердо знал, что рано или поздно его напарника придут убивать. Он не видел, что у женщины в руках, поэтому быстро шагнул вперед, чтобы оказаться на линии огня между ней и Макаром.

   Оружия у Нины не было. Она стояла неподвижно, словно решая, остаться или уйти.

   Бабкин обернулся к Илюшину. Все с тем же ошеломленным выражением лица Макар обогнул стол, не отрывая взгляда от Ратманской.

   – Не думала, что это случится так быстро, – неловко усмехнувшись, сказала Нина. – Отец был прав. У вас феноменальное чутье.

   Илюшин обошел ее кругом, рассматривая, как скульптуру.

   – Отличная работа, – выговорил он наконец. – Если бы не голос, я бы вас никогда не опознал.

   – Мне предлагали операцию на голосовых связках. Я отказалась.

   – Имя вы тоже оставили.

   – Мама очень его любила. – Она развела руками, будто извиняясь.

   – Так, что здесь происходит? – вмешался Бабкин. – Встреча старых друзей?

   Нина отрицательно покачала головой:

   – Мы никогда не виделись. Я даже не понимаю, как Макару Андреевичу удалось по нескольким словам…

   – Ваши домашние видеозаписи, – сухо отозвался Илюшин, возвращаясь за стол. – Я изучал их довольно пристально.

   Нина наконец села на предложенный стул. Они с Илюшиным смотрели друг на друга: он – хмуро, она – виновато.

   – Чай потерял актуальность, – пробормотал Сергей и с нажимом добавил: – Может, кто-нибудь объяснит мне, в чем дело?

   Илюшин сцепил пальцы на затылке, не сводя глаз с Ратманской, и покачался в кресле.

   – Познакомься, Сережа. Перед тобой Нина Забелина.

   Бабкин не помнил среди клиентов никого с таким именем и не понимал, почему он должен знать Нину Забелину. Он уже собирался вывести Илюшина из комнаты и спросить, какого черта тот задает ему загадки… Как вдруг осознал, о чем говорит Макар.

   – Нина Забелина? – переспросил он с чувством, близким к ужасу.

   «Забелина погибла», – едва не вырвалось у него.

   Нина исчезла в две тысячи девятом. Тридцать пять лет; счастливый брак; двое мальчиков-близнецов. По утрам Забелина отводила малышей в детский сад и ехала на маршрутке до работы. Вечером забирала их.

   Пятнадцатого октября она, как всегда, отвела детей в группу, дождалась маршрутного такси и вышла на своей остановке. Водитель уверенно опознал ее по фотографии.

   До офиса, от которого ее отделяло триста метров, Нина не добралась. Она вошла в сквер, заросший старыми липами, и исчезла бесследно.

   К Илюшину обратился следователь, который вел дело. Они с Макаром были давно знакомы, и он попросил сыщика о консультации. Илюшин начал изучать обстоятельства исчезновения Забелиной – и неожиданно даже для себя завяз в расследовании. Дело, которое они вели вдвоем с Бабкиным, Сергей заканчивал сам. Макар позабыл обо всем, пытаясь раскрыть тайну исчезновения Нины Забелиной.

   Он работал безвозмездно, на одном только жадном интересе. Семья пропавшей была небогата – им нечем было заплатить частному детективу.

   Два месяца подряд Илюшин засыпал с мыслью о Нине Забелиной и просыпался с мыслью о ней же.

   Он изучил каждый метр ее маршрута. Опросил всех свидетелей. Определил точку, в которой Забелину видели последний раз: за двадцать метров до выхода из сквера.

   Было достоверно установлено, что в офисное здание она не входила. Здание и сквер разделяла неширокая тихая дорога. Камера на подъезде захватывала и вход, и дорогу почти целиком – вне зоны видимости оставалась лишь обочина. Ни одна машина не притормозила возле сквера, когда Нина шла между пожелтевшими липами.

   Нина Забелина жила обычной, ничем не примечательной жизнью. Работала судебным юристом, растила детей. Сначала заподозрили, что ее исчезновение связано с профессиональной деятельностью. Но, изучив дела, которые она вела, отказались от этой версии. Это были типичные гражданские тяжбы из тех, что длятся годами.

   Нина вышла замуж за Юрия Забелина, когда ей было двадцать. Родила в две тысячи пятом после нескольких процедур экстракорпорального оплодотворения, в тридцать один год. Ее муж не пил и не бил жену. Соседи дружно говорили, что никогда не слышали ссор между ними. С хозяйством Нине помогала мать Юрия, живущая этажом выше. И у нее, и у ее сына было неопровержимое алиби.

   В центре сквера была разбита большая клумба. В тот день сотрудники коммунальных служб готовили ее к зиме. Илюшин встретился со старшим смены. Тот помнил женщину в длинном синем плаще, которая прошла мимо них. Нет, ее никто не сопровождал. Нет, она ни с кем не заговаривала. Куда она скрылась, он не видел: ему нужно было приглядывать за рабочими.

   У следствия осталась одна версия: по какой-то причине, не дойдя до конца своего маршрута, Нина свернула в сторону и вышла к дороге в другом месте. Правда, служебная собака не взяла след, а свидетели утверждали, что не видели людей в дальней части сквера. Но другого объяснения попросту не существовало.

   Зачем Нина свернула? К кому она могла сесть в машину, если у нее не было любовника? Алиби мужа подтверждалось пятью свидетелями.

   В течение года Илюшин выезжал на все неопознанные женские трупы. Безрезультатно.

   Нина Забелина так и не была найдена.

   Сергей не принимал участия в этом деле, но Макар обсуждал с ним процесс поиска. Впрочем, обсуждать было почти нечего, – расследование едва тлело, как чахлый костерок, в который не подбрасывают поленьев. «Может, она сбежала?» – предполагал Илюшин. «Без денег, одежды и банковской карты? – спрашивал Сергей. – Ты установил все ее перемещения за последние полгода. Она курсировала между домом, работой и детским садом. По выходным гуляла в парке с семьей. Все ее мизерные накопления так и лежат на счете в банке. Карта больше нигде не засветилась. У нее не было ни причин, ни возможностей для побега».

   Сам он не сомневался, что Забелина мертва. Кто бы ни убил ее, этому человеку удалось спрятать тело так, что даже Макару оказалось не под силу найти следы. Да, скорее всего, она свернула с дорожки и вышла на проезжую часть. Может быть, выбежала за котенком или собакой. Ее сбила машина. Водитель положил тело в багажник, не попавшись на глаза свидетелям, вывез его и закопал. Отключенный телефон выкинул в канализационный люк. За много лет службы Бабкин убедился, что такие вещи происходят чаще, чем думают. Бывает, останки находят много лет спустя, когда сносят старый дом или вскапывают землю в саду…

   Ему пришлось напрячь память, но он все-таки сумел вспомнить фотографию пропавшей. Маленькая, пухлая, темноволосая. Ничего общего с Ратманской, кроме роста.

   – Я вас помню. – Нина обращалась к Макару. – Вы меня искали… долго. Гришковец из-за вас очень беспокоился. У вас не было шансов меня найти, но он все равно дергался.

   Бабкин придвинул стул и сел, избегая смотреть на напарника. Перед Илюшиным находилось живое свидетельство поражения, олицетворенная насмешка над его долгими мучительными поисками. Одна или с чьей-то помощью, но Забелина заставила его поверить, как и всех остальных, что она мертва.

   «Ну давай, узнай, что это за Гришковец!»

   – Гришковец – писатель? – спросил Макар.

   – Простите?.. А! Нет! – Нина с облегчением улыбнулась, и Бабкину стало ясно, что она, как и он сам, боялась реакции Илюшина. – Начальник службы безопасности, Петр Гришковец. Он работал на моего отца. До сих пор работает. Послушайте, Макар Андреевич! Я пришла к вам, потому что только вы можете помочь…

   – Нет. – Илюшин покачал головой. – Сначала вы расскажете, что произошло десять лет назад.

   – Но это срочное дело, здесь нельзя медлить!

   Илюшин рассмеялся. Ратманская, прикусив губу, умоляюще взглянула на Бабкина. Сергей пожал плечами.

   Нина помолчала, то ли собираясь с духом, то ли взвешивая, рассказывать ли правду. Бабкин запоздало сообразил, что она им солгала. Конечно, она рассчитывала, что Илюшин ее не узнает.

   – Можно мне все-таки чаю? – наконец решилась Нина.

   Когда Сергей поставил перед ней поднос, она заговорила, не прикасаясь к чашке:

   – В тот день все шло как обычно. Я отвела Леню и Егора в садик…

   15 октября 2009 года

   Пока она вела Леню и Егора в садик, они верещали как сороки. Нина устало подумала, что ей необходимы специальные наушники, которые блокировали бы звуки детских голосов. И руки. Искусственные руки, которые пристегивались бы к плечам. Пусть дети дергают за них. И ноют: «Мааам, ну маа-ам!» А она ничего не будет слышать и чувствовать.

   Господи, как было бы хорошо ничего не слышать и не чувствовать! В последний год Нина каждое утро просыпалась уже уставшей, будто и ночью читала бесконечные претензии и судебные иски.

   В раздевалке Нина поговорила с воспитательницей. Вернее, говорила воспитательница, а Нина кивала и вставляла «Да, разумеется» или «Конечно, это очевидно». Дело было в том, что Егор требовал сменить рисунок на его шкафчике. Вместо солнышка он хотел кита. Воспитательница делилась своими соображениями, она пыталась включить Нину в процесс выбора: потакать ли желаниям ребенка или счесть их капризом? Ведь другие дети из группы тоже могут захотеть сменить рисунок…

   Воспитательница была хорошая и добрая. Нина смотрела, как шевелятся ее губы, и не верила, что все это происходит всерьез. Кит или солнышко? Солнышко или кит? Она давно должна была сказать, что спешит на работу, но стеснялась оборвать воспитательницу на полуслове. Другие мамы вовлечены в проблемы своих детей, а она глуха к потребностям родного сына. «Повесьте ему на шкафчик говорящую задницу!» – чуть не вырвалось у нее. К счастью, в этот момент Егор толкнул кого-то в группе, и воспитательница поспешила утешать ревущего ребенка.

   В маршрутке у водителя звучало «Белые обои, черная посуда, нас в хрущевке двое…» Нина про себя сказала певцу, что их в хрущевке четверо, а теперь попробуй-ка это зарифмуй. Не бог весть какая шутка, но она не смогла удержаться от смеха. Женщина, стоявшая рядом, покосилась на нее и отодвинулась. «Лучше так, чем наоборот», – подумала Нина. Она все чаще чувствовала себя призраком, который не виден живым. Ее толкали, наступали на ноги и недоуменно таращили пустые глаза, когда она возмущалась.

   За чужой грубостью стояла какая-то высшая правда. Она и сама чувствовала себя прозрачной, истончившейся. Оторванное щупальце больной медузы. Опуститься бы на дно и лежать на песке, медленно растворяясь…

   Везде были люди. Муж, дети, клиенты, сотрудники… Куда бы она ни приходила, повсюду ее оглушал шум голосов, душили чужие запахи.

   Нина любила свое дело. Конечно, в судах случалось всякое, но ей нравилось разбираться в нормативной базе и судебной практике, продумывать и выстраивать линию защиты; нравилась собственная уверенность, когда она успевала хорошо подготовиться.

   Но иногда происходило странное. Однажды, входя в зал суда, Нина с ужасом поняла, что не имеет ни малейшего представления, какое дело будет слушаться. Ее бросило в холодный пот. Она испуганно взглянула на истца – аккуратного пожилого человечка. Его лицо было ей знакомо… Но кто он? О чем они говорили?

   Нина чуть не выбежала в коридор. В последний момент беспамятство растаяло, будто сжалившись над ней. «Художник Лев Кудряшов, дело по защите авторских прав. А те двое – представители молокозавода, который использовал его рисунок как эмблему».

   Выйдя из маршрутки, Нина издалека заметила рабочих возле клумбы и поморщилась.

   Залитый утренний солнцем сквер был единственным местом, где она могла побыть одна. Нина специально выходила из дома пораньше, чтобы здесь задержаться.

   Тихо. Никого нет. Летом пели птицы. Осенью дрозды сновали в листьях, шуршали, как мыши. Здесь бесконечный дурной круговорот ее жизни ставился на паузу. Перерыв. Восемь минут каждое утро, кроме выходных.

   Она медленно шла, вдыхая сладковатый аромат умирающей осени. Мелкие капли поблескивали на опавших листьях, словно медвяная падь. Изредка встреченные люди – лишь тени, пассажиры поезда в прекрасном мультфильме Миядзаки; Нина специально не смотрела в их сторону, чтобы ненароком не наполнить жизнью.

   Она здесь одна. Целых восемь минут.

   Проходя мимо рабочих, возившихся в земле, Нина отвернулась. Этих не получится развоплотить силой мысли. Их яркие жилеты перекрикивали листву. Кто-то дернул ее за руку, как назойливый нищий. Нина с негодованием обернулась и увидела прямо перед собой здоровенного рабочего. Второй уже теснил ее к фургону, третий распахивал дверь. От неожиданности Нина оторопела. Человек, который быстро шел к ним от клумбы, показался ей знакомым. При виде его лица она будто очнулась от дурного сна.

   – Отпустите меня! Что вы делаете?

   Она пыталась позвать на помощь, но не успела. Ее втащили в фургон, зажав рот. После яркого дневного света Нина ничего не могла разглядеть в темноте, но уловила в глубине какое-то копошение.

   – Ну, можно уже? – спросил неприятный женский голос.

   Из-за спины у Нины сказали успокаивающе:

   – Можно.

   Нина поняла, что с ней собираются делать что-то ужасное. Она рванулась, забилась, как рыба в сети, и ударилась затылком о чужое лицо. Что-то хрустнуло, раздался глухой вскрик. Ее выпустили. Нина заметалась по фургону, оттолкнула женщину, и та вылетела наружу.

   – Нина Максимовна, да успокойтесь вы!

   Отчего-то тот факт, что эти люди знают, кто она такая, лишил ее последних остатков самообладания. Без единого звука она бросилась на человека, закрывавшего выход, и боднула его головой в живот. Ее с силой толкнули обратно. Нина пролетела через весь фургон, ударилась виском обо что-то твердое и потеряла сознание.

   Она пришла в себя в комнате, залитой белым светом. Из этого света сгустилось розовое пятно и приблизилось к ней, превращаясь в человеческое лицо; когда оно оказалось совсем рядом, Нина разглядела, что это женщина в круглых очках, с родинкой над губой. Она с содроганием приготовилась услышать тот же отвратительный голос, что и в фургоне, но женщина заговорила тихо и ласково:

   – Нина Максимовна, не делайте резких движений. Я сейчас принесу вам попить…

   Она сразу ощутила, как сухо во рту. Казалось, язык потрескался от жажды.

   Вернувшись, женщина сказала, улыбаясь:

   – Я вас немного приподниму, не пугайтесь…

   Раздалось тихое жужжание, и голову Нины плавно вытолкнуло вверх. Женщина поднесла чашку к ее губам. Вода была на вкус как горное облако. Нина пила и пила, пока не закашлялась.

   Она чувствовала себя такой слабой, будто из нее выкачали всю кровь. При попытке сконцентрировать взгляд на деревьях за окном у нее закружилась голова.

   На женщине был светло-зеленый костюм – штаны и просторная рубаха. Нина видела похожие на медсестрах.

   – Я в больнице?

   – Не волнуйтесь, вы под медицинским наблюдением. Вам нужно еще поспать…

   Нина послушно закрыла глаза. Она чувствовала, что от ее собственного тела пахнет чистотой. И эта комната была такая чистая, светлая, спокойная… По краю сознания скользнула мысль: «Если это больница, где же Юра?», и она провалилась в сон.

   Когда Нина снова проснулась, вокруг были люди. Девушка с длинной черной косой, струившейся по спине, вытирала пыль с огромного агрегата, выглядевшего так, как если бы осьминога трансформировали в механизм. Почувствовав на себе взгляд, она обернулась и застенчиво улыбнулась. Зеленая женщина сидела возле кровати, а чуть поодаль дремал в кресле под клетчатым пледом старик.

   – С добрым утром, Нина Максимовна, – мягко сказала женщина. – Как вы себя чувствуете? Голова не болит?

   – Кажется, нет.

   – Предметы не раздваиваются? Тошнота не беспокоит?

   – Нет… Только слабость. Даже руку тяжело поднять.

   – Боюсь, в ближайшую неделю этого не избежать. – Женщина померила ей давление. – Кстати, меня зовут Анна.

   – Что со мной случилось?

   – Вы упали и неудачно ударились. Не пугайтесь – ничего не сломано, у вас просто сильный ушиб мозга. Но двое суток вы периодически теряли сознание, мы очень волновались за вас.

   – Двое суток? – ошеломленно повторила Нина.

   – Совсем ничего не помните? Вы приходили в себя, разговаривали с нами.

   Нина покачала головой.

   – Вам сделали компьютерную томографию, а через пару дней нужно будет пройти МРТ.

   – Томографию? – Нине хотелось переспрашивать каждое слово.

   – Мы должны были убедиться, что все в порядке. У вас индивидуальная реакция на ушиб. Такое бывает, но за месяц все симптомы, как правило, проходят бесследно. Мы будем за вами наблюдать. – Она ободряюще похлопала Нину по плечу. – Сейчас попробуем вас покормить…

   «Да кто такие эти мы?» – хотела спросить Нина. Но перед ней появился поднос с тарелкой золотистого куриного бульона, в котором плавали половинки перепелиных яиц, и она набросилась на еду.

   – Осторожно, не торопитесь…

   – Где Юра? – спросила Нина, отставив в сторону пустую тарелку. – Что со мной случилось? Я помню, как меня затолкали в какой-то фургон… Этих людей арестовали?

   – Боюсь, произошла ошибка…

   – Я не понимаю!

   – Я объясню позже, вам пока нельзя напря- гаться…

   – Анна Васильевна, позвольте, теперь я сам.

   Старик, про которого Нина успела забыть, с трудом поднялся из кресла и подошел к ее кровати. Женщина замолчала и отступила на шаг назад.

   Нина озадаченно уставилась на него. По реакции Анны ей стало понятно, что старик здесь главный. Однако на врача он не походил.

   – Если почувствуешь, что устала, сразу скажи. – Старик не сводил с нее взгляда. – Хочешь попить?

   – Нет.

   Нина не испытывала страха, только любопытство. По отсутствию характерных запахов и звуков она уже догадалась, что это не больница, но и это открытие не испугало ее.

   – Где я?

   – В моем доме. Меня зовут Константин Михайлович Ратманский. – Он придвинул стул и сел. – Я, Нина, твой отец.

   – Моего отца зовут Максим Курчатов, – помолчав, сказала Нина. – Он умер, когда мне был год.

   – Я – твой отец, – повторил Ратманский.

   – Маме было двадцать пять лет, когда они встретились, – сказала Нина, переводя взгляд с Сергея Бабкина на Макара. – По словам Ратманского, у них был короткий двухмесячный роман. Мама забеременела. Она просто хотела ребенка. А он – не хотел. В общем-то, его можно понять… Константин объявил маме, что готов помогать деньгами, но быть отцом – увольте! Ну а мама по гордости сказала, что его деньги ей не нужны. Наверное, она рассчитывала, что он обрадуется известию о ребенке. Хотя всего два месяца встреч… – Нина вздохнула. – Мама всю жизнь витала в облаках. Выдумала для меня какого-то Максима Курчатова, сочинила ему героическую биографию… Ну, это не важно. Ратманский исчез с ее горизонта. Благополучно женился несколько лет спустя, у него родились сын и дочь. В пятьдесят девять лет ему поставили диагноз: лимфома. Требовалась пересадка костного мозга. Он обратился к детям, но они отказались в этом участвовать.

   – Его дети не захотели быть донорами? – удивился Бабкин.

   – Испугались боли. Сказали, что отцу лучше обратиться в фонды, к донорам. Он так и поступил. Но дело в том, что при донорстве необходима так называемая тканевая совместимость, и подходящего человека попросту не нашлось.

   – Нужные клетки можно получить из крови, – сказал Илюшин. – Для этого не придется сверлить кость. Это безболезненная процедура.

   Нина едва заметно усмехнулась:

   – Теперь я это знаю. Я прошла через эту процедуру. Но сначала донору вводят специальный препарат, который способствует выходу стволовых клеток из костей в кровь… У него есть побочные эффекты. Алик и Алла их очень боялись.

   «Решили, что папаша зажился на свете», – мысленно прокомментировал Бабкин.

   – Врачи сказали отцу, что без пересадки он умрет. И тогда он вспомнил про меня.

   «Как удобно, когда есть запасной ребенок».

   – Отец понятия не имел, где я и что со мной, – продолжала Нина. – Он вызвал своего начальника службы безопасности и велел найти меня и доставить к нему. Объяснять ничего не стал. Папа вообще редко снисходит до объяснений. «Вот вам задача – выполняйте!» А нужно знать Гришковца… Всю жизнь при моем отце, предан ему как собака. Но это не самый сообразительный пес. Если бы Пете приказали загнать овец в загон, он бы задушил их всех до единой, а потом затащил туши внутрь, – потому что иначе овцы могут разбежаться, понимаете? Ему удалось найти меня. Первый раз я увидела его восьмого октября. Я вышла из офиса, и дорогу мне преградил незнакомый человек. Обратился ко мне по имени, сказал, что должен со мной кое-что обсудить. «Вон машина, садитесь…» Я ужасно испугалась! У Пети лицо как у мертвеца, неподвижное и страшное. Я решила, что это кто-то из наших несостоявшихся клиентов, которому отказали в юридическом сопровождении. Вы не представляете, сколько к нам приходило бе- зумцев! Естественно, я даже слушать его не стала! На следующий день он снова маячил перед дверью. Я пригрозила, что позову охрану, и он исчез.

   Бабкин с Илюшиным переглянулись. Оба подумали об одном: Гришковец оказался достаточно умен, чтобы не оставлять телефонного следа, и достаточно глуп, чтобы не сообразить, как отреагирует на него незнакомая женщина.

   – Я собиралась тем же вечером рассказать мужу об этих встречах…

   – Почему не рассказали?

   – Юре было не до того. Он попросил, чтобы я не парила ему мозги и дала отдохнуть в тишине после работы. Ну, с Леней и Егором эта тишина была довольно условной… – Нина усмехнулась. – Но когда мужу неприятен сам звук твоего голоса, очень трудно ему что-то объяснить. Я замолчала. Потом просто забыла об этом – голова была занята другим. А Гришковец принялся решать проблему свойственными ему методами. Он ведь не мог подвести хозяина!

   Она отпила остывший чай.

   – Утром пятнадцатого октября люди Гришковца ковырялись в клумбе, мимо которой я ходила на работу, и делали вид, что выкапывают растения.

   Илюшин подался вперед, глаза у него заблестели.

   – Одну секунду!

   – Вся бригада «озеленителей» была фальшивая, – сказала Нина.

   – Я встречался с человеком, который…

   – …которому заплатили, – перебила она. – За те деньги, что дали бригадиру, он бы вам Гамлета изобразил. Никаких плановых работ в сквере в тот день не проводилось.

   Илюшин изменился в лице, и Нина заторопилась:

   – Послушайте, это не ваша вина! Это все Гришковец. Он предусмотрел, что к рабочим могут возникнуть ненужные вопросы, и выпустил моего клона: женщину похожего телосложения, в таком же синем плаще.

   – Вы хотите сказать, свидетели опознали по фотографии не вас? – вступил Бабкин, пораженный масштабом операции.

   Нина улыбнулась:

   – Люди редко смотрят на посторонних внимательно. Свидетелям показали кого-то, похожего на меня, и они радостно согласились, что это я и есть. Я бы никогда не назвала Петю Гришковца умным человеком, но кое-что он понимает очень хорошо.

   Илюшин не сел, а рухнул в кресло. Десять лет назад против него играл не случайный водитель, совершивший убийство по неосторожности, а команда профессионалов. Может, начальник службы безопасности Ратманского и был дуболомом, но похищение Забелиной он выполнил блестяще.

   – Петя рассчитывал привезти меня к Ратманскому и выпустить, а там пусть отец сам со мной разбирается. Но в фургоне кто-то оставил сумку с инструментами. Я ударилась головой и потеряла сознание. Что было делать Гришковцу? Он решил следовать первоначальному плану. Отвез меня к отцу и сдал тому на руки.

   Бабкин переварил услышанное и обратился к Нине:

   – Ваш отец до сих пор держит при себе этого… – Он проглотил «кретина». – …Гришковца?

   – Мой отец ценит верность больше любых других качеств, – отчеканила Нина. – Как я уже сказала, Петр ему абсолютно предан.

   – Что было дальше? – спросил Макар.

   – В одной из комнат отцовского дома для меня оборудовали палату. При мне круглосуточно находились врач и медсестра. Я пришла в себя двое суток спустя, и отец рассказал мне, что произошло.

   Октябрь 2009, дом Ратманского

   – Я понимаю, как это выглядит, – сказал Ратманский. От него исходил едва уловимый аромат одеколона с вербеной и въевшийся запах крепких сигар. И стариком, как показалось Нине сначала, он не был – просто немолодой человек, изнуренный болезнью. – Ты не знала меня все эти годы, а теперь я обращаюсь с такой просьбой… Не говоря уже о том, как ты сюда попала… – У него заметно дернулся глаз. – Прости, пожалуйста, я никак не мог подумать, что мой помощник выкинет такой фортель. Я хотел лишь поговорить с тобой. Мне очень жаль, что так вышло. Ты можешь уйти в любую секунду. Твои вещи в шкафу, мой водитель отвезет тебя куда скажешь. Всего этого не должно было произойти…

   Нина не поняла, к чему относились последние слова: к его отцовству или к ее похищению. Она впилась в него взглядом, пытаясь найти хоть какое-то сходство с собой.

   Пепельно-серое лицо с ввалившимися щеками. Запавшие глаза. Лоб в бугристую складку. Как будто Ратманский понемногу съеживался внутри собственного тела. Скоро оно станет ему велико, как скафандр ребенку.

   – Ты похожа на мать, – сказал Ратманский. – Я знаю, она умерла.

   Если бы он добавил «Соболезную» или как-то иначе выразил формальное участие, Нина уехала бы. Но Ратманский молчал.

   Он был в брюках, белой рубашке и синем твидовом пиджаке; на лацкане поблескивал значок Осоавиахима, и Нина не могла отвести глаз от этого значка – странного анахронизма, как будто не из этой реальности.

   Ратманский присел на край кровати и положил руку на одеяло. Даже сквозь ткань Нина чувствовала, какая холодная у него ладонь.

   – А если я не подойду? – услышала она собственный голос.

   – Ты подойдешь.

   Нина не стала уточнять, откуда ему это известно. Она понимала, что Ратманский мог проделать все необходимые манипуляции с ее телом, в чем бы они ни заключались, пока она оставалась без сознания. Имея собственных врачей, медицинскую аппаратуру… Это не составило бы труда.

   Однако Ратманский на это не пошел. Он дождался, пока Нина проснется, и затем изложил все как есть. Что-то подсказывало Нине: он не станет ни о чем ее умолять, хотя речь идет о его последнем шансе.

   – Тебе не обязательно принимать сейчас какое-то решение, – сказал Ратманский. – Отдохни. Погуляй в саду. Там есть пара занятных птиц… Веселые дураки. Может, тебе понравится. А пока поспи.

   – Подождите! – Нина привстала. – А что с моей семьей?

   – С твоей семьей? – недоуменно переспросил Ратманский.

   – Да, где они?

   – Наверное, там, где должны быть. Дома. Что ты имеешь в виду?

   – Вы что, не связались с ними?!

   Нина, обессилев, опустилась на подушку. Конечно, Юре никто не позвонил. Как она себе это представляла? «Здравствуйте, мы похитили вашу жену, она пока без сознания, мы вернем ее вам через несколько дней»? Но глядя на недоумевающее лицо Ратманского, она отчетливо поняла кое-что еще. О ее семье никто и не задумался. Ее мужа и детей не существовало даже на периферии размышлений Ратманского и его помощника.

   – Дайте мне телефон! – Она попыталась повысить голос. – Они же там с ума сходят…

   – Телефон тебе принесут, – сказал Ратманский. – У меня только один совет: не звони прямо сейчас. Сначала отдохни.

   – Почему? – враждебно глядя на него, спросила Нина.

   – Тебе нельзя волноваться. Врач сказал: полное спокойствие в течение хотя бы двух дней. Я и так нарушил его запрет, но скрывать, что с тобой произошло и по чьей вине, мне показалось безнравственным…

   – А что мой муж сходит с ума два дня – это нравственно?

   – Сначала поспи, – повторил Ратманский. – Телефон принесут через минуту, он останется у тебя. Ты можешь звонить кому хочешь.

   Он вышел, и Нина осталась одна. Врач исчезла в начале их разговора. Вскоре в палату скользнула девушка с косой и осторожно положила сотовый на стул рядом с кроватью. Это был чужой телефон. О судьбе своего Нина даже не спрашивала.

   Конечно, она должна была позвонить сразу. Но в палате было так тихо… Просто полежать в тишине, поспать без того, чтобы на ухо кричали, тормошили ее, требовали поесть, попить или отобрать игрушку у брата…

   Нина не заметила, как уснула.

   Проснувшись, она первым делом посмотрела на стул. Телефон был на месте. Ей принесли сладкий чай и тарталетки с паштетом, после которых Нина почувствовала, что наконец-то проголодалась всерьез.

   – Я бы советовала вам сначала прогуляться, – сказала Анна.

   Нина спустила босые ноги на пол, встала, но пошатнулась.

   – Мы это предвидели. – Голос Анны звучал почти весело. – Не переживайте, это временно.

   Нину посадили в инвалидное кресло, и та же молчаливая девушка с черной косой неторопливо выкатила ее из комнаты.

   Она везла кресло по длинным широким коридорам, обитым деревянными панелями, над которыми висели картины – пейзажи, натюрморты. Нина крутила головой, чувствуя себя ребенком в сказочном замке. На лифте они спустились на первый этаж, никого не встретив по дороге. В конце очередного коридора стеклянные двери раздвинулись, и Нина ахнула.

   Это была оранжерея. Вот о чем говорил Ратманский, приглашая ее прогуляться по саду! Вокруг цвели апельсиновые деревья, воздух был напоен их прозрачным сладким ароматом. Нину привезли к небольшому бассейну, выложенному мозаикой с золотыми рыбками. Настоящие рыбки лениво плавали над своими мозаичными собратьями, распуская янтарные хвосты.

   – Оставить вас одну? – Девушка впервые заговорила с ней.

   – Да, пожалуйста…

   – Вот здесь кнопка. Как только я понадоблюсь, просто нажмите.

   Она улыбнулась и ушла.

   Где-то журчал невидимый фонтан. Нину окутало смолистым запахом, как в сосновом лесу или среди можжевельника, нагретого солнцем. Она огляделась и заметила кусты рододендрона, а за ними стелющийся по земле вереск. Ее охватило безмятежное спокойствие. Полгода назад она заикнулась было о том, что хотела бы съездить в отпуск одна. Юра не разговаривал с ней после этого целую неделю. Он никогда не повышал на нее голос: просто замолкал. На его языке это называлось «включить воспитательный игнор». Нина, для которой это наказание было мучительнее любого другого, один раз дошла до того, что в отчаянии пожаловалась его матери. «А ты его не доводи, он и не будет так себя вести, – ответила Тамара. – Со мной ни разу не молчал».

   Если бы Нине удалось уехать, как мечтала, она именно так и провела бы свой отпуск. Сидела бы у воды. Ни о чем бы не думала.

   Из кустов выпорхнул ярко-красный попугай с желто-синими крыльями и опустился на бортик бассейна.

   – Ой! – Нина восхищенно уставилась на него. – Здравствуй!

   Попугай что-то приветственно прохрипел и улетел. Нина проводила его взглядом.

   Телефон лежит в кармашке ее кресла. Можно позвонить прямо сейчас.

   Стоит ей набрать номер Юры, и все закончится. Ее выдернут из тишины и сунут на привычное место. Приготовить завтрак, собрать детей, отвести детей, весь день бегать по судам, забрать детей, уложить детей… Интересно, как Юра справлялся с мальчишками эти два дня? Конечно, мама помогала.

   Если бы можно было позвонить и вернуться завтра утром! Только один день провести среди деревьев, в тепле и тишине…

   Нина задремала в кресле под журчание невидимого фонтана. А когда очнулась, неподалеку от нее на скамье сидел Ратманский.

   – Я так и думал, что тебе здесь понравится.

   – Здесь чудесно, – искренне сказала Нина. – Чем вы занимаетесь… э-э-э… Константин Михайлович?

   Ратманский усмехнулся и, точно воспроизведя интонации Аль Пачино из «Адвоката дьявола», произнес:

   – Зови меня папой.

   Нина ахнула от неожиданности и расхохоталась. Шутка была на грани фола, но сыграна талантливо.

   Ратманский улыбнулся, радуясь, что она оценила цитату.

   – Люблю этот фильм, – признался он. – «Смотри – но не смей трогать! Трогай – но не пробуй на вкус!»

   – «Умей из всего извлечь пользу, а потом забыть», – отозвалась Нина.

   – «А как же любовь?» – спросил Ратманский.

   – «Ее слишком переоценили. Биохимически это как съесть большое количество шоколада».

   – «Старт был неплох. Но ни у кого не получалось выигрывать всю жизнь».

   Нина открыла рот, но осеклась.

   – Прозвучало слишком лично? – усмехнулся Ратманский. – Поверь, я этого не планировал. Хочешь, пообедаем здесь?

   Он кому-то позвонил, и, как по мановению волшебной палочки, возник стол с закусками. «Настенька в гостях у чудовища», – подумала Нина.

   Ратманский оказался прекрасным собеседником. Нине нравился его суховатый желчный юмор и полное отсутствие жалости к себе. Он был тяжело болен, однако шнуровал домашние туфли, застегивал пуговицы на своей отглаженной сорочке, надевал пиджак… Облекал себя в доспехи, позволяющие сохранять достоинство.

   Тема донорства ни разу не всплыла в их беседе. Он всего лишь развлекал ее, как хороший хозяин развлекает гостя. После обеда, спросив у Нины разрешения, Ратманский вытащил из кармана сигару и с видимым наслаждением закурил.

   – У вас замечательный дом, – сказала Нина, умолчав о том, что видела только коридоры и лифт.

   – Между прочим, он построен на месте усадьбы, где обитал призрак старой дамы. Мне рассказывали о ней люди, которым я склонен доверять. Она появлялась среди руин и просила принести ей фиалок. Но в новое жилище эта дама переезжать не пожелала.

   – Может быть, она просто стесняется вам показаться? А потом со свойственной старухам болтливостью как начнет выкладывать свои секреты, накопленные за долгую жизнь, – и не отвяжетесь…

   – Ты знаешь, Нина, Анатолий Александров, президент Академии наук СССР, рассказывал: «В тысяча девятьсот шестнадцатом году мои сестры увлеклись спиритизмом. В смутное время всегда возникают такие увлечения. Мой отец, обращаясь к ним, сказал: «Я еще могу поверить, что вы можете вызвать дух Льва Толстого или Антона Чехова. Но чтобы они с вами, дурами, по два часа разговаривали – я в это никогда не поверю!»

   Нина засмеялась и встала, с радостью ощутив, что голова больше не кружится.

   – Пойдемте, Константин Михайлович. Расскажете мне, как нужно подготовиться к сдаче костного мозга.

   – Я собиралась позвонить домой на следующее утро. Переночевать у Ратманского, а потом вернуться. – Нина обвела взглядом молчащих сыщиков. – Но кое-чего я не учла. Юра обязательно спросил бы, почему я не позвонила раньше. Где я была? Два дня лежала без сознания – а третий день? Прохлаждалась под сенью апельсиновых деревьев? Я не смогла бы этого объяснить. И осталась еще на один день. Потом еще на один. И чем дальше, тем невозможнее становилось набрать Юрин номер и рассказать, что произошло. Я хотела! – с силой сказала Нина. – Но стоило представить, что ждет меня по возвращении… Даже через две недели я говорила себе, что вот-вот соберусь с духом и позвоню. Но к этому времени у меня уже не осталось никаких оправданий. Мой муж бросил бы меня, как только я призналась бы, что неделю провела со своим отцом, а не лежала в отключке…

   – А дети? – недоверчиво спросил Бабкин. – Черт с ним, с мужем! Но у вас же двое детей!

   Нина помедлила, задумчиво глядя на него.

   – Понимаете, – сказала она наконец, – я по ним совсем не скучала. Когда мы жили вместе, я заботилась о них. Читала им. Делала все, что положено хорошей матери. Но четыре года подряд я ни на один день не могла от них отойти! В конце концов мне хотелось только открутить время на семь лет назад, когда мой муж первый раз заговорил о том, что семья без детей – неполноценная и что я должна что-нибудь предпринять, чтобы у нас появился ребенок. Открутить назад и сказать ему, что я лучше буду жить одна с десятью кошками, чем пройду через три ЭКО.

   Нина перевела дух.

   – Значит, вы сбежали от своих детей, – протянул Бабкин, подумав, что десять лет назад Макар почти угадал.

   – Я сбежала от своей жизни, – поправила Нина.

   Ратманская поначалу вызвала у Сергея симпатию уже тем, что не походила на своих предполагаемых предшественниц – тех женщин, что требовали от Илюшина раздобыть доказательства измены. Но теперь он не ощущал ничего, кроме брезгливости. Кашемировая моль бросила детей. Променяла семью на богатую жизнь в доме олигархического папаши.

   Зато Илюшин прямо-таки светился неподдельным любопытством.

   – И вы остались с отцом? – спросил он.

   – Я к нему ужасно привязалась. – Ее лицо осветилось застенчивой улыбкой. Бабкин невольно отметил, что при упоминании детей она не улыбнулась ни разу. – С ним интересно каждую минуту. У меня появился кто-то родной. Кто-то, кто обо мне заботился. Смеялся над моими шутками. Слушал мои рассказы про случаи из практики. Впервые после смерти мамы… Я не думала, что такое возможно.

   – И, конечно, деньги, – понимающе кивнул Макар.

   – Разумеется. Столько денег, что они превратились в свободу, – просто сказала она.

   – А зачем вы сделали пластическую операцию?

   – Несколько операций, – уточнила Нина. – Понимаете, я не хотела… – Она замялась. – Я не хотела себя прежнюю. Я мечтала стереть Нину Забелину ластиком и нарисовать на ее месте другого человека. У отца огромные возможности. Он выправил мне новые документы, и я стала Ниной Ратманской. Поменяла цвет волос. Похудела. Все это изменило меня до неузнаваемости.

   – Почему вы хотели себя стереть? – не выдержал Сергей, игнорируя знаки, которые подавал Илюшин.

   Ратманская взглянула ему в глаза.

   – Я себя ненавидела, – ровно сказала она. – Кажется, я рассказала вам о себе все, что вы хотели знать. Теперь мы можем перейти к делу?

   Илюшин помолчал. Затем сделал жест, означавший, что он слушает.

   Нина непроизвольно поднесла руку к горлу. Собранная, сдержанная женщина на мгновение исчезла, в лице проглянул страх.

   – Мой сын Егор пропал больше суток назад. Я хочу, чтобы вы его нашли.

   Вопрос застал Веру перед зеркалом в прихожей. Вера, полностью одетая и почти готовая к выходу – осталось только сумку собрать, – зачесывала волосы в хвост. Если сначала причесаться, а затем натянуть свитер, короткие волоски у висков и на лбу выбьются и встанут дыбом. Аккуратность и опрятность – последнее прибежище некрасивой женщины.

   – Я кого спрашиваю? – повысила голос мать.

   Вера не выдержала. Заглянула в комнату и отчеканила:

   – На работу! Мне выходить через пять минут! Будь добра, не мешай мне собираться!

   – Господи, до чего ты дошла, – с невыразимым удивлением сказала мать. – Затыкаешь рот человеку, прикованному к постели. Верочка, посмотри на себя! В кого ты превратилась! А ведь тебе еще нет и пятидесяти…

   – Мама, мне сорок пять!

   – Это ты хахалям своим будешь рассказывать, – устало откликнулась мать, отворачивая седую голову к окну.

   – Благодаря тебе у меня нет и не может быть никаких хахалей! – взвилась Вера, снова – в который раз! – хватая наживку.

   Регина медленно повернула к ней бледное утомленное лицо. Заостренный нос, высокий лоб без единой морщины, твердо очерченные губы. Так могла бы выглядеть великая актриса на старости лет.

   – Благодаря мне? – повторила мать и засмеялась. – Ты отыскала виноватого в твоей женской невостребованности? Ах ты моя умница! Ну, так далеко ходить не стоило…

   – Прекрати! – беспомощно попросила Вера.

   – …Достаточно было взглянуть в зеркало! – весело продолжала мать. – Милая моя, ты похожа на старуху гораздо больше, чем я. Вот ведь парадокс, правда?

   Кровь бросилась Вере в голову.

   – Может, это оттого, что я за тобой ухаживаю, а не наоборот? – сквозь зубы спросила она.

   – Давай, попрекни беспомощную мать своей заботой, – равнодушно отозвалась Регина. – Ты предсказуема. Кстати, нужно поменять… это…

   Она выпростала из-под одеяла тонкую руку и королевским жестом указала на середину кровати.

   – Это называется памперс, мама, – еле сдерживаясь, сказала Вера. – Я тебе его утром меняла! Извини, мне пора на работу!

   Она вернулась в коридор и стала натягивать сапог.

   – Мало того, что ты обворовываешь меня, – кротко начала мать, – что я сутками голодаю, потому что ты оставляешь меня без еды, так ты еще и пытаешься лишить меня остатков достоинства. Допустим, порядочности в тебе никогда не было. Но твоя работа лишила тебя и остатков человечности…

   Вера зажала уши. Не поддаваться! Но каким-то немыслимым образом слова матери проникали в голову, словно отравленная вода.

   «Продать к черту квартиру, – ожесточенно думала она, – оплатить дом престарелых, самой переехать в комнату, никогда ее не навещать, не подходить даже близко. Трупный яд в обличье родной матери. Ведьма, ведьма…»

   Ее мысли прервала воцарившаяся тишина.

   Вера отняла ладони, вскинула голову. Мать молчала.

   – Мама? – неуверенно спросила она.

   Тихо.

   Вера в одном сапоге метнулась в комнату, кинулась к кровати, чтобы наткнуться на враждебный взгляд блекло-голубых глаз. Мать сжала губы в ниточку. Это означает, что теперь она будет разговаривать только с Ирочкой. Но зато уж Ирочке выложит все: и про кражу бриллиантов у несчастной старухи, и о том, как она молила о куске хлеба, а дочь смеялась ей в лицо… Ирочка, добросовестная дура, верит каждому ее слову. На все объяснения Веры она кивает, но пять минут спустя забывает начисто. Ирочка живет тремя этажами ниже. Уже завтра она восторженно разнесет по подъезду, что Вера Шурыгина… обкрадывает… на барахолке видели вещички Регины Дмитриевны… на днях шубу норковую продала и любимую Регины Дмитриевны шаль…

   Шалей, разумеется, мать отродясь не носила.

   Самое смешное и нелепое, что при этом Ирочка очень тепло относится к Вере. Печет для нее пироги на невкусном жестком тесте. Подкидывает ей в карман то шоколадку, то карамельку. Глупая пятидесятилетняя Ирочка с добрым красным лицом, чистосердечно принимающая на веру все рассказы Регины Дмитриевны… Пару раз, поймав на себе брезгливые взгляды соседей («мучает мать, привязывает ее к койке»), Вера клялась себе, что завтра же прогонит эту тупую фефелу.

   Прогонит – и что потом? Кого она наймет вместо нее? Безотказная Ирочка берет в два раза меньше, чем профессиональная сиделка. Ее можно попросить подменить Веру и в выходные, и в праздники. А репутация Верина уже испорчена так, что дальше некуда.

   Хотя мать способна выкинуть любой фокус. С нее станется выброситься из окна и обставить напоследок все так, будто ее столкнула дочь.

   – Мама, давай не будем ссориться, – устало попросила Вера. Краем глаза взглянула на часы и ужаснулась. – Я тебя переодену.

   Регина прикрыла веки и застыла с мученическим видом. Какое значительное трагическое лицо! «А ведь она мелкая, недостойная женщина, – отстраненно думала Вера. – Ни одного доброго поступка за всю жизнь. Из прочитанных книг – пяток женских романов. Ни дружб, ни увлечений… Бесконечные сериальчики под пустую болтовню с Ирочкой – вот и все ее удовольствия. Ах да, еще смешивать меня с дерьмом».

   Вера попятилась и вышла, затылком ощущая незрячий взгляд матери.

   На улице у нее зазвонил телефон.

   – Нечаева уехала в Грузию, Гузелина заболела! – надрывалась начальница. Вера отодвинула трубку от уха. – Горчакова, Криворучко, Жбанов – все повисли!

   Горчакова, Криворучко и Жбанов представились Вере тремя выцветшими мотыльками, повисшими на ниточках седой паутины.

   Если бы не ссора с матерью, у Веры хватило бы сил отбрыкаться. Но она чувствовала себя обескровленной.

   – Горчакову я возьму.

   Она сдалась сразу, и начальница от изумления даже запнулась. Горчакова – «валежник»: лежачая больная в деменции. Вера про себя называла таких больных гусеницами. Старуха способна только есть и испражняться. Родственники оплатили двух круглосуточных сиделок, хотя для паллиативных больных мало и троих. Восьмидесятипятилетняя Горчакова должна находиться в психоневрологическом интернате, но все места заняты, и она лежит в узкой постели в своей квартире, бессмысленно глядя в потолок. Слава богу, глотательный рефлекс не утрачен.

   – Вот спасибо тебе, Верочка, золотая ты душа…

   – Матрас есть, напомните? – перебила Вера. Противопролежневый матрас – великое изобретение. Если родственники не разорились на него, массировать и переворачивать старуху придется ей.

   – Есть, Вера, есть! Там до шести часов Кузнецова, а потом ее надо подменить.

   – До которого часа?

   – До утренней смены, – осторожно предложила начальница.

   – Десять вечера – самое позднее, – непреклонно сказала Вера. Если она вернется позже полуночи, мать сожрет ее с потрохами.

   – До десяти, уговорила!

   Начальница согласилась подозрительно легко. Идя к парковке, Вера сообразила, что та попросту бросит старуху без ночного присмотра. С другой стороны, Горчакова лежит тихо, как пупс, а памперс можно поменять и утром… Ей уже приходилось работать с Горчаковой. «Хорошо бы тоже заболеть, – подумала Вера. – Гузелина раз в квартал уходит на неделю, как по графику». Она представила, как будет лежать в одной квартире с матерью, и засмеялась.

   Телефон зазвонил снова. На экране высветилось: «Нина».

   Вера закусила губу и остановилась.

   Сергей Бабкин взглянул на часы: начало одиннадцатого. За какой-то час Нина Ратманская похоронила не только его надежды выспаться, но и хорошее настроение.

   Он понимал, отчего Илюшин согласился взяться за поиски. Макару требуется реванш. В этом Сергей его поддерживал.

   Но вместо того, чтобы распределить обязанности, Илюшин сообщил, что Бабкину предстоит заниматься поисками мальчика одному.

   Вот тут-то Сергей и взвыл.

   – А ты что будешь делать? – сердито спросил он.

   – Перепроверю рассказ Забелиной.

   – Ратманской, – автоматически поправил Сергей. – Что именно ты собираешься проверять?

   – Я допускаю, что это не Забелина.

   – Ты ее по голосу узнал в первые две секунды!

   – Подделать голос не так сложно, как тебе кажется. Профессиональные актрисы способны…

   Обозленный Бабкин не собирался слушать эту ересь. Махнув рукой, он ушел на кухню и в четыре приема заполнил крепчайшим кофе огромную керамическую кружку, которую Илюшин называл кастрюлей.

   С раздражением шваркнув кружкой об стол, Сергей подумал, что зря теряет время. Мальчишка удрал в субботу днем, а сейчас утро понедельника. Прошло больше двух суток. «Сказать по правде, до черта», – хмуро размышлял он.

   Каждый день в стране пропадает около ста пятидесяти детей. Большая часть – подростки, сбежавшие из приютов. Девяносто шесть процентов будут найдены живыми в течение трех – десяти дней.

   Четверых найдут погибшими.

   Двоих не найдут никогда.

   Кроме полиции, к делу привлекли волонтеров. Ему придется идти по чужим следам, заново опрашивать свидетелей.

   В этом не было ничего особенного. Однако мысль о предстоящей работе – в одиночку! – приводила его в бешенство. В свое время Сергей Бабкин считался лучшим оперативником отдела – не в последнюю очередь благодаря хладнокровию, которое позволяло ему, не моргнув глазом, выдерживать пьянство коллег, ор начальства и бесконечную череду столкновений с самыми неприглядными сторонами человеческой натуры. Пока Бабкин не начал работать с Илюшиным, он крайне редко утрачивал присущую ему невозмутимость.

   Макар – тот умел вывести его из себя! Макар кого угодно умел достать.

   Но сейчас дело было не в нем. Независимо от илюшинских выкрутасов, Сергея с души воротило при мысли о предстоящем деле.

   Такое происходило с ним впервые. «Отставить самокопание! – жестко сказал он себе. – Работаем».

   Ратманская принесла фотографии сына за последние несколько лет. Мальчик везде был снят не телефонной камерой, а профессиональной. На самой последней он смотрел чуть мимо фотографа: круглоголовый пацан с коротко стриженными темными волосами и торчащими ушами. Угрюмое лицо, взгляд исподлобья. Говоря начистоту, Егор Забелин выглядел как стереотипный беспризорник. Спортивные штаны и светло-серая толстовка – униформа подростков. Бабкин привычно разделил его лицо воображаемой линейкой, сопоставляя пропорции носа, лба и губ, маркируя каждую черту этого лица (лоб: средний, выпуклый; брови: широкие, горизонтальные, темные; глаза: горизонтальные, средние, карие, овальные; нос: короткий, широкий).

   Пять фотографий, по одной на каждый год.

   Сергей разложил перед собой снимки. В десять лет – совсем ребенок: толстощекий, с зачесанной набок челочкой и широкой улыбкой. Бабушкина гордость! В кармане булочка, в рюкзаке пирожок. Одиннадцать лет: улыбка исчезла, но щеки в наличии, волосы тоже. Взгляд вопросительный, брови чуть подняты: чего вы от меня хотите? Пока без враждебности. Двенадцать: почти то же самое, разве что челочка встала дыбом.

   Тринадцать. Внезапно обрисовались скулы. Затвердела линия губ, в глазах не вопрос, а вызов. Характер отчетливее проявился в лице. В кармане не булочка, а мятые сигареты; на целую пачку не разориться, поэтому скидываются впятером и делят. Бабкин пометил в блокноте: проверить, состоит ли на учете в полиции. Все записи в деле он вел от руки, по окончании расследования сканируя их и копируя в «облако», – на этом настоял Макар.

   Зачем Ратманская продолжала наблюдать за брошенной семьей? Из чувства долга? Чувства вины? Сергей не мог этого понять. Три-четыре раза в год Нина встречалась с лучшей подругой – единственной, кто был посвящен в некоторые детали ее новой жизни.

   – Ее зовут Вера, – сказала Нина. – Вера Шурыгина. Она абсолютно надежный, очень честный человек.

   – Вы позвонили ей? – спросил Макар.

   – Я встретилась с ней спустя четыре месяца после моего исчезновения. Подстерегла у подъезда, когда она возвращалась домой после работы. Кое-чему опыт Гришковца меня научил. Я не сказала… – Нина запнулась. – Я не сказала ей про отца. Наврала, что у меня случилась огромная любовь, какая бывает раз в тысячу лет. Мой возлюбленный – художник, меценат, богач. Он подготовил мой побег.

   Илюшин поднял брови:

   – А почему не сказали правду?

   Нина задумалась. Сергей смотрел на ее тонкое аккуратное лицо, казавшееся ему теперь несколько кукольным, и пытался совместить с фотографией пухленькой бесхитростной женщины, которую он помнил по расследованию десятилетней давности.

   – Ей не нужна была правда, – сказала она наконец. – Вера – человек, который вершиной литературы считает «Гранатовый браслет». Когда я в шутку говорила, что Желтков – самый настоящий сталкер, она ужасно сердилась. Для нее это история о романтической любви. Лишь такая любовь могла в Вериных глазах служить оправданием моему исчезновению, вернее, не-возвращению. Если бы я сказала ей, что обрела намного больше, она бы меня не поняла. А мне требовалось, чтобы Вера стала моими глазами и ушами.

   – Зачем вам это? – не выдержал Сергей.

   Нина сухо усмехнулась:

   – Я же не на исповеди, надеюсь? Какая разница. Я попросила ее приглядывать за моими детьми и рассказывать мне, что у них происходит.

   – Значит, очень честный человек годами врал вашему мужу и шпионил для вас, – констатировал Макар.

   – Вере это тяжело далось, – укоризненно сказала Нина. – Если бы не деньги, она никогда бы на такое не пошла.

   – Так вы ей еще и платили? – расхохотался Макар.

   – Я использовала в своих целях ее трудные жизненные обстоятельства, – отчеканила Нина с вызовом. – У Веры лежачая мать. Постоянно нужны средства на сиделок, лекарства, памперсы, катетеры… Я плачу Вере за ее помощь и молчание, а она на время забывает про свои моральные принципы. Я знаю, ее мучает эта ситуация. Но я предложила честную сделку, и она согласилась.

   «Плата за то, чтобы спать спокойно, – подумал Бабкин. – Раз в три месяца удостоверяется, что дети живы и не голодают».

   Он видел в этом какую-то издевку. Добрая фея издалека приглядывает за Золушкой, изнемогающей под гнетом домашних обязанностей, но расшитое золотом платье и хрустальные туфельки хранит на антресолях для себя.

   Все утро Сергей потратил на сбор информации.

   Расследование начали быстро. В субботу вечером отец, Юрий Забелин, подал заявление, а уже к полудню следующего дня к поискам были подключены волонтеры. Фотографию мальчика запостили в соцсетях, обзвонили одноклассников и учителей.

   К утру понедельника Егора не нашли ни в больницах, ни в моргах. Бабкин связался с оперативником, который занимался поисками, и спросил, когда можно подъехать, чтобы посмотреть записи с камер наблюдения.

   – Три часа восемь минут. – Молодой безусый парень с гладким, как у девушки, лицом ткнул в монитор, хотя Бабкин и сам отлично видел цифры. – Суббота, двадцать шестое октября. Это он топает на автобусную остановку. Камера на салоне красоты, в квартале от его дома.

   Бабкин сделал скриншот.

   Егор был одет не по погоде легко. Яркая кепка, темная куртка до пояса – Сергей вспомнил, что они называются бомберами. Джинсы, светлые кроссовки. За спиной рюкзак, больше похожий на вещмешок. Мальчик шел быстро, не оборачиваясь. Он не выглядел напуганным и не прибавлял шаг.

   – В три часа двадцать две минуты Егор сел на маршрут… эээ… сорок первый. – Оперативник сверился с записями. – Проехал две остановки, вышел возле торгового центра «Эллипс» и потерялся в толпе.

   Сергей пометил в блокноте: посмотреть камеры магазина.

   – Можешь не тратить времени, – посоветовал парень, заглянув через его плечо. – Я там был вчера, опрашивал сотрудников, ну, и камеры глянул. Не-а, не появлялся он в «Эллипсе».

   Сергей вспомнил шумную многолюдную площадь. Оживленный перекресток, шесть улиц расходятся лучами, можно уехать и на такси, и на маршрутке… Егор удачно выбрал место, чтобы затеряться.

   – А в семье что говорят? Когда ты с ними общался?

   – Вчера днем. Живет с отцом, бабушкой и братом, бабушка этажом выше, но часто спускается к ним. Отношения нормальные. Раньше не сбегал. Ну, поругались накануне с отцом, но, по его словам, обычная стычка, ничего из ряда вон выходящего.

   – А мать? – спросил Бабкин. Он знал ответ, но хотел услышать, что скажет безусый.

   – Давно умерла. Так, насчет шмоток… Не хватает одного-двух комплектов нижнего белья, свитера, рубашки и еще чего-то по мелочи – а, кроссовок. Других родственников нет. Непонятно, у кого он может прятаться. Есть бабкина дача, но она закрыта. Туда съездили волонтеры, все проверили. Ну, и я участкового попросил глянуть и опросить соседей. По нулям.

   Оперативник соединил большой и указательный пальцы в кольцо. Получился жирный ноль. Он как будто испытывал удовлетворение, сообщая о нулевых результатах своей работы, и Сергей подавил неприязнь. Парень действовал быстро и добросовестно, его не в чем упрекнуть.

   – Соцсети проверили? – спросил он для проформы. – ВКонтакт, и что там у них еще?..

   – Да, в первую очередь. Все чисто. Никаких объявлений, двусмысленных посланий. Выглядит так, будто парень уехал к бабушке с дедушкой. Кстати, телефон он предусмотрительно оставил дома. По симке его не отследить.

   Сергей прошерстил записи Егора ВКонтакте, особенно тщательно выискивая упоминания о любимых музыкальных группах. Подросток, уходящий из дома с минимумом вещей, мог метнуться автостопом на концерт, о котором давно мечтал. Но Егор ничего не писал об исполнителях.

   «Ладно, – сказал Бабкин, – начинаем с семьи».

   Сергею открыл Юрий Забелин.

   – Проходите, – сказал он, не поздоровавшись. – Я отпросился у начальства на обед, у меня времени в обрез.

   Среднего роста, крепкий, с невыразительным лицом, в котором не было ни одной приметной черты, Забелин сильнее всего поразил Бабкина сходством с собственной паспортной фотографией. Отчего-то возникало ощущение, что не живого человека сфотографировали на документ, а фотографию скопировали, воссоздав из картинки трехмерное изображение.

   – У меня мало времени, – сердито повторил Забелин, глядя, как Сергей вешает кожаную куртку на крючок.

   – Если у вас на работе важные дела, можем встретиться позже, – флегматично предложил Бабкин, заведомо зная, что Юрий откажется.

   – Позже мне тем более будет не до того! – отрезал Забелин.

   Он был не расстроен, не испуган, а раздражен.

   Сергей часто сталкивался с тем, что при виде его мужчины определенного склада впадают в агрессию. Но Забелин, похоже, уже был чем-то выведен из себя, когда сыщик пришел.

   Бабкин не стал ходить вокруг до около.

   – Юрий, вас что-то рассердило?

   – Поведение моего сына! Я вынужден терять время, отвечать на идиотские вопросы, терпеть подозрения в свой адрес… Каждая собака считает, что я убил собственного ребенка!

   – Я постараюсь не затягивать нашу беседу, – пообещал Сергей.

   Забелин привел его в кухню. Бабкин успел по дороге ухватить взглядом и гостиную, и детскую. На всем лежал неуловимый налет уныния, от которого сводило скулы. Он не мог понять, откуда это впечатление. Квартира была аккуратной, чистой, совершенно стандартной. Бабкину доводилось видеть десятки похожих жилищ. И все-таки в каждом из них можно было обнаружить что-то индивидуальное. Детские каляки-маляки на стенах. Шторы с ярким рисунком. Подушку с ручной вышивкой. Запахи, в конце концов… Каждая квартира пахнет по-своему.

   У Забелиных пахло остывшим столовским супом. Если бы не двухэтажная кровать в детской, невозможно было б определить, кто здесь живет.

   Только кухня обнаружила собственное лицо. На стульях висели полотенца с петушками, при виде которых в памяти Сергея всплыло полузабытое слово «рушник». Холодильник был плотно облеплен магнитиками: котята, домики, фрукты, рыбы, красный рак, и в самом центре – большой керамический пряник, неприятно выпуклый и глянцевитый. Он напоминал труп настоящего пряника, вымоченный в формальдегиде.

   По телефону Сергей соврал Забелину, что он один из волонтеров поисковой группы.

   – Ваши меня уже расспрашивали!

   – Простите, мне придется кое-что уточнить. Когда вы поняли, что Егор сбежал?

   – Когда в субботу вернулся домой. У меня был рабочий день, Леня с бабушкой ушли в поликлинику. Мы вернулись почти одновременно и нашли записку. Часа в четыре это было.

   – Записку можно увидеть?

   Забелин молча ушел и вернулся со свернутым листом, вырванным из школьной тетради. «Жить с вами больше не хочу. Искать меня не надо, у меня все в порядке. Позвоню через месяц», – прочитал Сергей.

   – В каком настроении Егор был в последнее время?

   – Говнился, – отрезал Забелин.

   – Можно подробнее?

   – Огрызался то и дело, нарывался. Хамил.

   – Да, подростки это умеют, – нейтрально заметил Бабкин, про себя отметив слово «нарывался». – Прибить иногда хочется, честное слово! У меня свой дома, чуть постарше вашего. Мало кто понимает, каково быть отцом сына-подростка. С нас только спрашивают: и в школе, и в секциях. Психологи талдычат, что главное – любовь к своему ребенку… Проще сказать, чем сделать!

   Он выбрал правильный тон, объединив их с Юрием в одну когорту. Два мужика, тертых жизнью… Вокруг все катится в тартарары. Но такие, как они с Забелиным, без лишних слов держат небесный свод на своих натруженных плечах. Хранители истинных ценностей: уважения к старшим, нормального распределения ролей – мужчина должен быть мужчиной, а женщина – женщиной! Эх, где оно сейчас, это уважение…

   Он поморщился и мотнул головой, словно сокрушаясь о навсегда ушедших золотых временах.

   Бабкин не был артистичен, но он умел попасть в ожидания собеседника. К тому же выбранная им роль не отличалась сложностью.

   Юрий заметно смягчился.

   – Про школы – это вы правильно заметили. Учителя пошли – не умеют с детьми управиться! В мое время за лишнее словцо лупили указкой. И ничего, все нормальными людьми выросли!

   Бабкин не понимал, как можно всерьез повторять затасканные фразы о нормальных людях, когда у тебя сын ушел из дома с одним комплектом белья. Но закивал с таким видом, словно Забелин сказал что-то очень умное.

   – Знаете, вот у собак есть такие породы, которым слово сказал недовольным тоном, и они сразу соображают, что делают что-то не так, – продолжал, воодушевившись, Забелин. – Например, русский спаниель. Умнейшие псы! А есть, допустим, алабаи. Ты его поленом по спине дубась, ему хоть бы хны.

   – Потому что он тупой? – доверчиво спросил Бабкин.

   – Не то чтобы тупой… Высокий болевой порог, ну, и не особо умный, да. Что там от него требуется: двор охранять и на чужих бросаться. Это тебе не добычу на крыло поднимать, а потом хозяину приносить уток. Вот где ювелирная работа!

   – Вы хотите сказать, Егор среди собак был бы алабаем? – уточнил Сергей.

   – Что-то типа того. Когда он подрос, из него злоба так и поперла. Агрессировал он на меня, понимаешь? Берега совсем потерял.

   – А вы его пытались как-то… – Сергей покачал ладонью над столом. – Ввести в рамки? Объяснить ему правила общежития?

   Забелин хмыкнул:

   – А ты как думаешь! – Разговорившись, он незаметно для себя перешел на «ты». – Все как о стенку горох. Я ему подзатыльники отвешивал, будто деньги клал в копилку, – надеялся, что рано или поздно накопится побольше и количество, так сказать, перейдет в качество. Бесполезно. Матери моей через слово хамит. А ведь весь дом на ней. Она на кухне возится с утра до вечера, всю свою пенсию тратит, чтобы этим двоим купить что-то повкуснее. Мальчишки для нее – свет в окне. Когда мы купили дачу, мать на огороде не разгибалась: огурчики, помидорчики, зелень всякая… С вот такой спиной ходила. – Забелин нарисовал в воздухе сугроб. – Думаешь, ее хоть кто-то, кроме меня, поблагодарил? Не-а! Приняли все как должное. А учится Егор как? Из-под палки! В началке я и бабушка занимались с ним по очереди. Часами сидели над прописями. – Он непроизвольно сжал кулаки. – Не хочет человек учиться, что ты с ним ни делай! А главное, никакой благодарности не испытывает, все принимает как должное. Я в его возрасте на мать был готов молиться. Потому что понимал: пашет в хвост и в гриву, чтобы вывести меня в люди. Я безотцовщина, она со мной билась одна. Еще и времена такие были… непростые. Если бы мать мне в детстве дала подзатыльник, я бы задумался: что я делаю не так? Где я неправ? А этому хоть бы хны!

   Бабкин был уверен, что Забелин не ограничивался одними подзатыльниками. Причина, по которой Егор сбежал из дома, лежала на поверхности.

   – Юрий, как вы считаете, куда мог уйти ваш сын?

   Сергей открыл блокнот и сделал вид, что готовится записывать.

   Он не раз замечал, как сильно на свидетелей воздействует тот факт, что кто-то взял на себя труд терпеливо перенести их слова на бумагу.

   Забелин выпрямил спину, закусил губу. Взгляд его сделался сосредоточенным. Он уже отвечал на этот вопрос, но сейчас перед ним сидел человек, ловящий и документирующий каждое его слово.

   Больше всего Сергея поражало, что диктофон не оказывал такого эффекта.

   – У Веры он не может прятаться. Она бы мне сказала.

   – Вера – это?..

   – Шурыгина. Она как вторая мать мальчишкам. Вторая только хронологически, а если говорить про моральные качества, уж точно лучше, чем первая. Егор к ней бегал со всеми своими бедами. Но в последнее время и Вера от него на стену лезла. Должно быть, у кого-то из своих приятелей отсиживается, больше негде.

   – У Егора есть какие-то особые приметы?

   – Шрам на левом предплечье, он в детстве упал с дерева. И правая ладонь прокушена – собаку дразнил, она цапнула.

   Сергей спросил, не случалось ли за последнее время у Егора конфликтов в школе, не играл ли он больше обычного на компьютере или в торговых центрах за игровыми автоматами; осторожно затронул тему употребления алкоголя или наркотиков. На все вопросы Забелин отвечал отрицательно. Своего компьютера у Егора нет, приставки и подавно; карманных денег ему выдают в обрез, так что просаживать в автоматах нечего; ни пьяным, ни обкуренным Забелин сына не видел.

   Сергей записал показания Юрия. Тот уже поглядывал на часы, и у Бабкина создалось впечатление, что побег сына представляется Забелину не несчастьем, а чем-то вроде досадной помехи, неприятного сбоя в привычном течении жизни.

   Он чувствовал: Забелин недоговаривает. Парня он бил, это ясно. Рассказывать об этом не хочет, скрывается за эвфемизмами типа «поучил». Но есть что- то еще.

   – Я могу побеседовать с бабушкой Егора? – спросил Сергей.

   Забелин не успел ответить. Дверь открылась, и на пороге появился подросток в серой куртке, похожей на шинель, джинсах и легких тряпичных кедах.

   – Лень, я убегаю, налей чаю человеку, – попросил Забелин и обернулся к Сергею: – Может, Ленька тебе чем-нибудь поможет. Он у нас головастый парень.

   Юрий потрепал сына по макушке, и лицо его заметно расслабилось.

   «Ага, это у нас гордость семьи», – сообразил Сергей.

   Леня поздоровался с гостем, сгрузил на пол огромный рюкзак и вежливо попросил подождать на кухне – он помоет руки и сразу вернется. Его речь была излишне книжной, но сам мальчишка показался Бабкину живым и любознательным.

   Пока тот заваривал чай, он разглядел его как следует.

   Темные джинсы, голубая рубашка – очевидно, школа не требовала строгой формы для учеников. Высокий, худощавый. Волосы не темные, как у Егора, а русые: спадают локонами до плеч, обрамляя тонкое лицо с прямым носом. Его портило отсутствие подбородка, но заметить этот недостаток можно было лишь в профиль. Сергей невольно подумал, что в его школьные годы мальчишку с такой прической лупили бы каждый день.

   Леня не производил впечатление забитого. Он держался с достоинством, смотрел на сыщика не только без страха, но и без тревоги – то ли не беспокоился о брате, то ли прекрасно знал, где Егор и что с ним.

   – Как лучше к тебе обращаться? – спросил Сергей. – Леня? Леонид?

   – Как вам удобнее, – улыбнулся парень. – Обычно меня все зовут Леней.

   – Вы обсуждали с Егором его побег? – спросил Сергей, решив не ходить кругами.

   Леня кивнул.

   – Егор хотел, чтобы мы удрали вместе, – спокойно ответил он. Присел напротив сыщика, сцепил пальцы в замок и едва заметно склонил голову набок.

   «Хоть сейчас пиши портрет молодого аристократа», – подумал Бабкин. Парень не похож на ни отца, ни на мать. Тамару Забелину Сергей еще не видел, но Юрий заверил, что она вернется с минуты на минуту. Бабкин отметил про себя, что мальчишку преспокойно оставили в квартире наедине с чужаком. Удивительно, как в мужчинах вроде Забелина сочетаются подозрительность и легковерность. «Хоть бы документы у меня спросил, папаша хренов».

   Он задумчиво смотрел на Леню, пытаясь понять, как выстраивать беседу.

   – Почему Егор сбежал?

   Тот несколько картинно развел руками:

   – У нас дома бывает очень шумно. Папа часто повышает голос. Бабушка реже, но и у нее случаются плохие дни. Мне, конечно, не понять, зачем люди кричат, когда можно говорить спокойно. Возможно, я осознаю это позже.

   Бабкин прищурился. Он издевается? Или это поза?

   – Егор перенял эту манеру общения, – продолжал Леня. – Но она ему, как бы выразиться, не совсем органична. Понимаете, о чем я?

   – Пока мне кажется, что в вашей семье ты – первый кандидат на побег, а вовсе не Егор, – откровенно сказал Бабкин.

   Леня непонимающе взглянул на него и расхохотался.

   – Напрасно вы так думаете! Вы играете в бильярд?

   – Немного, – удивленно сказал Сергей.

   – Егор, папа и бабушка похожи на бильярдные шары, которые постоянно сталкиваются. Я мог бы привести пример из физики, но эти однополярные частицы уже навязли в зубах. А главное, частицы не издают такого звука: БАХ! – Он громко хлопнул в ладоши. – Они не могут остановиться, катятся по столу, но каждый раз, когда один шар налетает на другой, БАХ неизбежен. Потому что они сделаны из одного материала.

   – А кто ты в этой метафоре? – поинтересовался Бабкин.

   – Я? – Казалось, Леня всерьез задумался. – Я хомячок, который сидит на бортике и наблюдает за движением шаров, но больше всего хочет вернуться в свою уютную коробку с опилками и колесом.

   Бабкин решил, что парень его дурачит. Какой подросток всерьез сравнит себя с грызуном!

   – Хотя откуда взяться хомячку в бильярдном клубе, верно? – продолжал Леня. – В общем, не знаю. Наверное, я тоже шар, только поролоновый.

   – Леня, тебе известно, где может быть Егор?

   Тот отрицательно покачал головой:

   – Он мне не сказал.

   – Как ты думаешь, почему?

   – Наверное, как раз на такой случай, – улыбнулся Леня. – Если со мной станет разговаривать кто-то вроде вас. Чтобы я не проговорился. Или чтобы бабушка с папой меня не разжалобили.

   – А предположения у тебя есть? Ты ведь прекрасно понимаешь, что он может оказаться в опасности. К тому же у него нет с собой ни денег, ни теплых вещей.

   Леня вскинул на сыщика серые глаза.

   – Я уже об этом думал. Знаю только, что у Егора был план, он долго готовился. Если у Егора есть план, значит, о нем можно не беспокоиться.

   – В любом плане что-то может пойти не так, – мягко сказал Сергей. – Слушай, я понимаю: Егор умный парень. Но вдруг в его расчетах была ошибка? Давай подумаем вместе, где он мог спрятаться…

   Но все его уговоры ни к чему не привели.

   Сергей переключился на школьные конфликты, на возможное употребление наркотиков. Леня пожал плечами:

   – Нет, ничего такого. Я бы знал. И насчет игромании тоже ерунда. Егор ни во что подобное не впутывался.

   Вид у него был самый чистосердечный. Сергей ему, пожалуй, верил – в том, что касалось злоупотребления веществами. Но в чем-то парень врал, это он чувствовал нюхом сыщика. «Отец врет, сын врет… Интересно послушать бабушку».

   – Можно взглянуть, как вы живете с Егором? – спросил Сергей.

   – Да, пожалуйста.

   Эта комната была самой живой, но и в ней чувствовался странный, едва уловимый дух сиротства. Вещи убраны по местам – Сергей догадался, что отец вымуштровал обоих сыновей. Егор наверняка разводит бардак, этот парень просто не способен поддерживать порядок, то ли дело его брат…

   – Я правильно понял: Егор сбежал из-за постоянных ссор с отцом? – спросил Сергей.

   И по едва заметной паузе перед ответом понял, что сейчас ему солгут.

   – Да, – кивнул Леня, слишком простодушно глядя сыщику в глаза. – Я так и сказал…

   «Чуть-чуть перегнул ты с искренностью, парень».

   Бабкин прошел по комнате, сел на стул, огляделся. Письменный стол один на двоих, с двумя рабочими местами. Шторы того цвета, который называют даже не серым, а сереньким. Все немаркое, неяркое. Только обои вокруг кровати пестрят рисунками, небрежно приклеенными кусочками скотча.

   Сергей подошел поближе, чтобы рассмотреть их.

   – Ух, как здорово!

   – Спасибо, – вежливо отозвался Леня.

   Бабкин мгновенно почувствовал, что парень напрягся. Поэтому он задержался, внимательно разглядывая рисунки.

   Здесь были сложносоставные роботы, драконы, гигантские пиявки с метровыми зубами в багровой пасти, – вся та дребедень, которой мальчишки испещряют десятки страниц в школьных тетрадях. Но встречались и семейные зарисовки. На них Бабкин и сосредоточился.

   Американские горки: в вагончике несутся с обрыва Егор и Леня, разинув рты от ужаса, между ними их мать – короткие волосы поднялись дыбом.

   Пикник на берегу реки, из которой высовывает голову лох-несское чудовище. Егор колотит мяч о дерево, Леня рыбачит, женщина расставляет тарелки по клетчатой скатерти.

   Они втроем на велосипедах едут среди цветущих полей, ни одного человека вокруг, только птицы летают над полем.

   Все это было нарисовано легко, словно играючи, и движения схвачены точно и наблюдательно… Но сами рисунки показались Бабкину калькой со слащавых открыток, где счастливая семья сидит за столом вокруг жареной индейки, а под столом чешет лапой за ухом милый песик.

   «Ну какая индейка в России, ей-богу! Да еще и запеченная целиком. Все это не из нашей жизни».

   Многорукие роботы были более убедительны, чем трогательные семейные сценки, в которых не нашлось места ни отцу, ни бабушке. Братья на рисунках выглядели подростками, но их мать осталась такой, какой они запомнили ее: пухлой, с густой челкой и веселыми ямочками на щеках.

   Сергей почувствовал острую жалость к мальчику, стоявшему за его спиной. Но что он мог ему сказать? «Дружок, твоя мама жива, она провела без тебя десять прекрасных лет»? «Она сбежала от той самой жизни, которую ты с упоением рисуешь»?

   Бабкин кивнул на кровать:

   – Твой этаж какой?

   – Я сплю наверху, – с готовностью ответил Леня. Казалось, он вздохнул с облегчением, когда Бабкин отвлекся от его картинок.

   Сергей согнулся почти пополам и осторожно присел на нижнюю кровать. Убедился, что она не проломится, скинул ботинки и лег.

   В метре над ним голубел «второй этаж». Производитель позаботился выкрасить днище в нежный оттенок. Сергей прикоснулся к беловатому прямоугольнику над головой. Здесь была приклеена фотография…

   – Леня, можно тебя на минуту?

   Парень подошел, и Бабкин показал на прямоугольник:

   – Чье фото здесь было?

   И снова Леня замешкался, прежде чем ответить. Похоже, до Сергея никто не обратил внимания на этот след.

   – Одной девушки из нашего класса, – сказал наконец Леня. – Я не хотел бы называть ее имени.

   – Нет уж, назови, пожалуйста.

   Парень сдался на удивление быстро:

   – Таня Бортник. Только она ничего не знает!

   Бабкин занес ее имя в блокнот.

   – С кем в школе дружит Егор?

   – Я не уверен, что можно назвать эти отношения дружбой… – начал Леня. – В принципе, Егор со всеми легко сходится. Кроме тех, с кем сразу же сцепляется, – без улыбки уточнил он. – Я, правда, уже называл эти имена…

   – Назови, пожалуйста, еще раз.

   Всего четыре фамилии. «Кротов, Данченко, Роговский, Лихачев», – записал Сергей.

   В двери провернулся ключ. Бабкин поблагодарил Леню за помощь, поднялся и вышел в прихожую, где разувалась немолодая женщина.

   – Тамара Григорьевна? Здравствуйте, меня зовут Сергей.

   Юрий Забелин сел в машину, пристегнулся, положил руки на руль и заметил, что пальцы мелко дрожат. Он бы выпил, но ведь по закону подлости нарвется на сволочей… Останется без прав.

   В середине разговора он почти расслабился. Но потом уловил во взгляде волонтера недоверие, и страх вернулся.

   – Это не он, это совершенно другой человек! – вслух сказал Юрий в закрытой машине. Голос звучал пискляво и неуверенно.

   Он стащил шапку, бросил ее назад. На заднем сиденье валялись пустые бутылки из-под воды, пакеты, шарф, надорванные упаковки с чипсами… Юрий не любил возить сыновей в своей машине. В Москве в любую точку можно добраться на общественном транспорте, нечего использовать отца как извозчика. Мать всегда садилась вперед, и на пассажирском месте было чисто.

   – Другой человек, – повторил он, понемногу успокаиваясь.

   Того, кто передал Юрию портфель, волонтер напоминал только неторопливым спокойствием, какой-то экономностью и выверенностью движений. Тот был и габаритами поменьше… Да и в чертах лица ничего общего. У этого нос переломан, глаза почти черные. А у того нос был прямой, даже с горбинкой, и глаза то ли голубые, то ли серые. И усы! Точно, усы.

   Он нанизывал отличия одно за другим, как разноцветные колечки. Страх держал всю эту конструкцию, но понемногу скрывался за ними.

   «Никто ничего не знает».

   Юрий подумал о тайнике. Даже если волонтер перероет всю квартиру, он ничего не найдет. Снова одернул себя: что за чушь! Зачем ему устраивать обыск!

   К тому же столько времени прошло. Все давно забыто.

   Правда, сам Юрий помнил события того дня слишком хорошо. Как и все, что за ними последовало.

   Он приехал с инспекторской проверкой на площадку, где строительная компания должна была приступить к возведению многоэтажного дома. В его задачу входило только взятие проб воды и грунта. Все шло как обычно. Насчет проб у него практически не было сомнений. Свалку химических отходов убрали с этого участка всего два года назад. Слишком маленький срок.

   Застройщик отозвал Юрия в сторону. «С вами тут хотят поговорить…»

   Юрий уже после понял, что к нему долго присматривались. Два тертых мужика, один попроще лицом, колхозник колхозником, другой посложнее – как раз тот, что с горбинкой. Колхозник и одет был соответст- венно. А второй был в пальто в елочку и щегольских ботинках с желтыми шнурками. Отчего-то шнурки Юрию запомнились лучше всего остального.

   А решения-то у них принимал колхозник. Это Юрий тоже сообразил не сразу, только по прошествии времени. И он же приглядывался к Юрию, взвешивал.

   «Мы завтра улетаем из страны. Не успеваем передать документы вашему начальству, а это дело срочное. Передайте их вы, пожалуйста. Не безвозмездно, разумеется. Завтра утром они как раз будут готовы. Вы же знаете, Юрий, на прием к нему надо записываться за две недели… Важный человек!» – Горбинка подмигнул и даже засмеялся – тепло так, уважительно.

   «Занятой», – уронил колхозник. Кажется, это было единственное слово, которое он произнес за весь разговор.

   Вот так просто, не скрываясь. Эта простота Юрию импонировала. Вы деловые люди, мы деловые люди… Зачем долго ходить вокруг да около? Тем более они так хорошо его просчитали. И ведь точно определили, что он не откажется!

   Но теперь, сидя в подержанном «Опеле», Юрий думал, что все пошло наперекосяк именно из-за того, что он согласился.

   Егор про себя хмыкнул. Зачем ему дом! Самое смешное, что и самому Севостьянову дрова тоже на фиг не сдались: у него газовые трубы по всем комнатам. Зачем он вообще топит печь? Хотя запах такой, что нюхал бы и нюхал. И на огонь приятно смотреть. Севостьянов ему вчера скамеечку маленькую поставил перед топкой. Егор на ней часа два торчал как дурак. Сидел и пырился в стеклянную дверцу. В конце концов неудобно стало перед дедом – подумает еще, что приютил слабоумного.

   Севостьянов похрапывал в соседней комнате. Егор оделся и вышел в сад.

   Деревья как будто светились в утреннем солнце. В городе он такого никогда не видел. Скрученные сухие листья под ногами походили на сигары. Егор дошел до калитки, осторожно выглянул наружу. Все это время он боялся, что вот-вот увидит отца. Отец не ходит как все нормальные люди, а прет напролом, словно пробивает одну невидимую стену за другой.

   Но никого не было.

   Воздух холодный, свежий и сладкий, как мороженое. И тихо… Только со станции иногда доносится вскрик электрички – высокий, требовательный, точно голос билетерши, или как там называют этих вредных теток в зрительном зале… Капельдинеры, что ли.

   Вера раньше часто таскала их с Ленькой по театрам. Егору больше всего понравилось представление, в котором Джульетта на балконе вдруг стащила с себя платье и осталась в чем мать родила. Ух и сцена! Он даже вскочил, чтобы все рассмотреть. И бинокль у Веры выхватил. Вера тоже вскочила, отняла у него бинокль и вывела их с Ленькой из зала. До самого дома талдычила про дешевые приемчики и потакание низменным инстинктам толпы.

   Егор быстро озяб и, поеживаясь, вернулся в дом. Прав был старикан, когда говорил, что идет похолодание. Вчера вечером Севостьянов порылся в кладовке и достал куртку и ватные штаны. В штанах Егор утонул. А в куртке можно было жить, как в палатке. Стало ясно, что придется вернуться домой за теплыми вещами. В конце концов он вытащил за хвост из груды шмотья длинный шарф в красно-белую полоску. Севостьянов взглянул странновато, но кивнул: бери.

   – Какие планы? – спросил за завтраком Севостьянов.

   – Съездить надо кое-куда… – уклончиво ответил Егор.

   Севостьянов покосился на него, но промолчал.

   В таком деле, как у Егора, доверять никому нельзя. Особенно взрослым. Он однажды положился на Веру, которая постоянно твердила, что мальчики могут прийти к ней с любой бедой, – и что из этого вышло?

   – Сахару надо купить, – сказал Севостьянов.

   Еда у старикана простецкая. Черный чай из здоровенных кружек да бутерброды на подсохшем хлебе. Но Егору казалось, что ничего вкуснее он в жизни не ел.

   В субботу, когда он постучался к Севостьянову, старикан первым делом посадил за стол, навалил полную тарелку отварной картошки с тушенкой и сунул вилку в руку. Егор, как ни крепился, был весь в слезах и соплях. Он до последнего верил, что Ленька свалит вместе с ним. Да и намыкался по электричкам с бесконечными пересадками, запутался, не в ту сторону уехал поначалу, устал… Но запах над тарелкой поднимался такой, что он вздохнул и накинулся на еду.

   Севостьянов его ни о чем не расспрашивал. Только один вопрос задал:

   – Записку своим оставил?

   Егор торопливо закивал. Записку он действительно оставил, под хрустальной вазой, которую мама любила. Помнить этого он не мог. Просто сочинил для себя, что любила, и старательно поверил в собственную выдумку. Ваза и правда красивая, особенно когда на нее падает солнечный свет. Цветов отец в ней, естественно, не держит, и если бы однажды он сунул в нее какие-нибудь розы или гвоздички, Егор решил бы, что папаша спятил.

   Егор залез на шкаф, снял вазу, стер с нее пыль. И поставил на листок бумаги, вырванный из тетради.

   «Жить с вами больше не хочу. Искать меня не надо, у меня все в порядке. Позвоню через месяц».

   Нормальный текст. Егор кучу бумаги перевел, пока придумал его. Вышло сдержанно, по-взрослому, – в общем, достойно.

   После завтрака Севостьянов закрылся в сарае и стал колдовать со своим агрегатом. Егор собрался, обмотал горло шарфом, сунул фотографию мамы в нагрудный карман. С бумажной карточки мама смотрела как живая: бровки вразлет, на щеках ямочки. На шее серебряный кулон, большой и толстый, размером с карманные часы. Бабушка однажды листала фотоальбом и вдруг брякнула, что этот кулон выглядит на маме как ярмо на корове. Егор взбесился и наорал на нее. Такого наговорил, что прибежавший отец отхлестал его ремнем.

   Фотография мамы, конечно, была и в телефоне. Но телефон Егор оставил в квартире. Не дурак же он совсем! По нему отследить человека – дело двух часов.

   Он сунул в рюкзак бутерброд, застегнул молнию. За спиной проскрипели половицы: из сарая вернулся Севостьянов.

   – Тебя к вечеру ждать или как?

   – Ждать, конечно, – вскинулся Егор. – Куда я денусь…

   – Ну, мало ли. Ты у нас парень загадочный.

   Егор криво ухмыльнулся.

   – К ужину точно вернусь.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Маршрут до мордовинского дома Егор проложил еще за неделю до побега, а потом переписал в тетрадочку и стер из истории браузера. На платформе, дожидаясь электрички, он запоздало сообразил: надо было попросить запасной телефон у Севостьянова. Наверняка у него какая-нибудь старая трубка валяется в загашнике. И симку старикан мог бы купить для него.

   Но кому звонить?

   Вере, чтобы она его опять заложила? Набрать бы Леньку, но Ленька и без него прекрасно себя чувствует. Валяется сейчас на диване, черкает в планшете… Или, по старинке, карандашиком в альбоме, как он любит.

   Не нужен Егору телефон, если разобраться.

   Потому что сам он тоже никому не нужен.

   Электричка подъехала полупустая. Конечно, прикольно, когда едешь один. Но однажды в пустом вечернем трамвае до Егора докопалась подвыпившая компания. Он уже думал, что отметелят. На его счастье, в вагон вошла старая бабка. Едва поняв, что происходит, карга подняла такой хай, что Егоровы противники выскочили на ближайшей остановке. Егору до сих пор было стыдно за то, что не поблагодарил каргу: ехал себе с независимым видом, как будто происходящее его не касается.

   Если бы на месте карги оказалась его родная бабушка, черта с два она вступилась бы за незнакомого пацана! Забралась бы на сиденье повыше, устроилась поудобнее и наблюдала за мочиловом. Еще, может, в ладоши бы похлопала.

   В бабушке Егор всегда чувствовал какую-то детскую тягу к зрелищам. Хотя вон тебе телевизор, сто двадцать программ.

   Он вспомнил, как насторожилась бабушка, застав его листающим отцовский блокнот. Егор прикинулся дурачком. Ляпнул, что нашел книжечку на полу, выпала из ящика, наверное. Другого объяснения в тот момент в голову не пришло. Бабушка блокнот отобрала и куда-то перепрятала.

   Егор успел сфоткать на сотовый все что нужно. Спасибо отцовской скрупулезности: всегда все записывает! На их с мамой свадебной фотографии вывел печатными буквами: «Нина и я, свадьба, июнь 1994». Егор, когда увидел, ржал как ненормальный. «Нина и я», очуметь! Как будто папаша боялся забыть, что на фотке именно он.

   О том, что в день исчезновения мамы отец был с двумя приятелями, они с братом знали с детства. И бабушка об этом упоминала, и Вера.

   Товарищей у отца не то чтобы много. Егор вытащил фотоальбом с антресолей, пролистал и нашел искомое: отец, в куцем пиджачке и при галстуке, стоит между двух взрослых парней, обнимая их за плечи. Один – рыхлый, в спортивном костюме, скалит лошадиные зубы в камеру. Второй – крепенький, с раскосыми зенками, как монгол, в джинсах и рубашечке в облипку – ухмыляется и показывает средний палец фотографу. С обратной стороны снимок был подписан в отцовском духе: «Паша Колодаев, я, Рома Мордовин, лето 1991».

   Дальше – просто. Найти записную телефонную книжку. Отец никогда ничего не выкидывает. Весь устаревший ненужный хлам хранится этажом выше. Целая комната под него отведена! Как будто бабушка делит жилье с дряхлым соседом, никогда не покидающим спальню.

   Егор забежал в квартиру, когда бабушки не было. Открыл своим ключом. Обычно бабушка на рынок уезжала на полдня: пока на трамвае туда доплюхает, пока обратно, а главное – часами прогуливается среди рядов, как по парку с клумбами. Это посмотрит, то понюхает, здесь потрет, там пощупает, полается с продавцами – она умеет выводить их из себя, Егор это много раз наблюдал. Взбесит какого-нибудь восточного бородача с кинзой, чтобы тот прикрикнул на нее, а потом охает: «Негодяи какие! Старого человека обидели!» Съежится, ссутулится, голову в плечи втянет, как черепаха, – реально старушка!

   Даже Егор одно время покупался на отцовское «надо бабушке помочь с тяжелыми сумками». Ненавидел с ней на рынок таскаться – а куда деваться-то! Леньку на это дело не подряжали, он, типа, хрупкого здоровья. Ну, это правильно. Леньке надо пальцы беречь.

   А потом до Егора дошло, что для бабушки это все – развлечение. И помощь ей никакая не нужна. Она при желании эту сумку с мясом и творогом может на двести метров зашвырнуть влегкую. И бородача следом. Силушка у нее нехилая. Кошелку, которую Егор тащит двумя руками, бабушка поднимает указательным пальцем. В цирке бы ей выступать с такими талантами.

   Когда Егор все это прочухал, отказался помогать наотрез. Тяжело с рынка продукты нести? Закупайся в «Пятерочке», она в соседнем доме.

   Огреб очередную взбучку от отца.

   Правда, она не шла ни в какое сравнение с той, которую ему устроили из-за «Феррари».

   Идея набить татушку не приходила Егору в голову до тех пор, пока отец за ужином не сказал, что татуировки делают только шлюхи и дебилы. Егор вскинулся: а как же Полина Карповна?

   Карповна вела у них физру. На предплечье у нее была набита панда, которая лезет вверх по бамбуку.

   По лицу Леньки Егор сразу понял, что ляпнул лишнего, и пытался перевести разговор на другое. Вспомнил барменов в кофейне, куда они с Ленькой забегали за пончиками. Да любого рэпера возьми! Он без татух и человеком-то не считается. Но отец разо- рался, что тупые мужики, разливающие кофе в тридцать лет, ему не указ, а рэперы – больные люди, их нужно лечить по психушкам.

   На следующий день отец притащился к директору. Заявил, что они тут в школе допускают к преподаванию кого попало. И как будто этого было мало, накатал заяву в Управление образования: «Требую уволить Коростылеву П.К. за моральную распущенность, не совместимую с почетным званием педагога».

   История о мужике, который потребовал увольнения физручки, стала быстро известна всем в школе. На перемене старшие пацаны в раздевалке болтали о какой-то тетке, которая бьет татушки всем подряд. Егор, сам не зная зачем, спросил, где она работает.

   Мысль о татуировке засела как заноза. Карповна теперь носила футболки с длинными рукавами, и хотя вела себя так же, как и прежде, – шутила, играла с ними в пионербол, – Егор боялся смотреть ей в глаза.

   Он принялся фантазировать, какой рисунок набьет, когда ему исполнится восемнадцать. Долго думать не пришлось. Конечно, гарцующий жеребец, эмблема «Феррари». Черный конь – символ скорости, победы и силы.

   Месяц спустя Егор вышел из школы и, вместо того чтобы дождаться брата, неожиданно для себя побрел куда глаза глядят. Очнулся в соседнем районе, и в глаза ему бросилась грязная вывеска тату-салона.

   Он спустился в подвал, только чтобы посмотреть!

   Тесная комната с красными стенами, по которым развешены фотографии татуированных частей тела. Кушетка, стул, яркая лампа. На кушетке сидела коротко стриженная толстая женщина неопределенного возраста. Она подняла на Егора странно расфокусированный взгляд и кивнула на кушетку: «Ложись».

   Он чувствовал: с женщиной не все в порядке. Но молча выполнил ее указания. Слишком сильно его поразила мысль, что не нужно ждать до восемнадцати лет. Женщина вела себя так, словно все правильно. Спросила, какой рисунок он хочет и где именно. Егор показал в телефоне эмблему, ткнул в предплечье и приготовился терпеть.

   Было не так больно, как он ожидал. Но все равно к концу сеанса Егор ужасно устал. Женщина сунула ему пластиковый стаканчик с красной бурдой; оказалось – вино. Через час Егор изрядно окосел. Он то и дело поворачивал голову, чтобы взглянуть на предплечье, где жужжало и жгло, но женщина прикрикивала на него, и он снова отворачивался. Он даже не знал ее имени.

   Наконец его отпустили. Егор старательно искал в себе радость, однако его лишь подташнивало и одновременно очень хотелось есть. Толстуха назвала сумму. С изумившим его самого спокойствием Егор сказал, что у него сегодня с собой нет, принесет завтра. Та равнодушно кивнула и исчезла за маленькой дверцей, открывшейся в стене как по волшебству.

   Татуировка была чем-то помазана и сверху закрыта пленкой.

   Вечером его знобило, но наутро он встал как новенький. Сняв пленку, Егор рассмотрел рисунок в зеркале. Конь был совсем маленьким и выбит не сплошным рисунком, а силуэтом. «Как будто он внутри пустой», – огорчился Егор. Правда, тут же подумал, что его всегда можно заштриховать у другого мастера. К толстухе возвращаться не хотелось.

   Он похвастался татуировкой только Леньке. Два дня был самым счастливым человеком в мире. Еле сдерживался, чтобы не расхохотаться отцу в лицо. Заяву в роно накатал, значит? Ну и как тебе такое под самым носом?

   Татуировка здорово чесалась, а на третий день покраснела и распухла. Кожа поднялась каким-то валиком, стала бугристая и неприятная на вид. На четвертый день заныла вся рука, и Егор здорово перепугался.

   – В поликлинику надо идти, – сказал Ленька.

   – Чтобы они меня отцу сдали?

   – А ты хочешь, чтобы тебе руку отрезали?

   Они долго переругивались, рука ныла все сильнее, и перспектива ампутации уже не казалась шуткой… Как вдруг Егор сообразил:

   – Вера!

   Они обрадованно уставились друг на друга.

   Вера – медсестра! Учила их правильно мыть руки с мылом и делала им уколы, когда они один за другим свалились с лакунарной ангиной. А еще витамины им колет по весне, больнющие!

   «Вы всегда можете прийти ко мне с любой проблемой», – повторяет Вера. Как это он сразу о ней не подумал!

   Увидев татуировку, Вера переменилась в лице.

   – Только отцу не говори, он меня убьет! – умоляюще сказал Егор.

   Самоуверенность последних дней испарилась. Теперь он больше всего боялся, что отец узнает.

   – Что ты наделал? Господи, она же воспалилась!

   Вера не стала сама обрабатывать татуировку, а потащила Егора к знакомому врачу. Потом ему сделали уколы в руку и в попу и стали допытываться, кто набил рисунок… Егор попытался схитрить, но Вера с неожиданной силой тряхнула его за плечи.

   – Сейчас же отвечай, где ты это сделал! Иначе все расскажу отцу!

   Вера – загнанная лошадь. Бабушка так говорит. Если присмотреться, лицо у нее действительно похоже на добрую лошадиную морду: длинное, с большими карими глазами. Еще и зубы немножко выдаются вперед. Но сейчас от доброты не осталось и следа. Егор видел, что она жутко разозлилась, и ему стало не по себе.

   Он выложил все: и про толстуху в подвале, и про то, как нашел ее, как пил вино из пластикового стаканчика… После этого Вера должна была успокоиться. Он же выполнил ее требование!

   Вместо этого она отправилась прямиком в отделение и накатала заяву. Предательница!

   Поднялся страшный шум. Толстуху отыскали, возбудили дело… И, разумеется, все дошло до отца.

   Егор потом спросил у Веры: «Как же так? Ты обещала, что не будешь ему ничего говорить…» «А я ему ничего и не говорила», – ответила Вера.

   Егор даже опешил от такой наглости. Ну да, конечно! Отцу она действительно ничего не говорила. Ему полицейские сказали, когда заявились прямо к ним домой.

   Отец сначала орал, что татуировку сотрет с него наждаком. Егор огрызнулся и получил в зубы. Впервые в жизни у него отобрали телефон и планшет – на целых два месяца! Бабушка стала звать Егора зэком. Всем соседкам рассказала, что он теперь татуированный. Дети в него разве что пальцем не тыкали, когда ехали в одном лифте, да и взрослые таращились, будто на уродца из кунсткамеры.

   Отец разузнал, как можно свести татуировку. Но сначала у Егора заживала рука, а потом вороной конь почему-то расплылся и приобрел сходство с инфузорией-туфелькой. Даже на татуировку не похоже – скорее, на след от ожога, обведенный ручкой. «Я на тебя ни копейки из семейных денег не потрачу! – сообщил отец. – Ходи с наколкой! Пусть все видят, что ты за человек. На тебе теперь черная метка, понял?»

   Вера сказала Егору, что он легко отделался. Егор понурился, наклонил голову, тяжело вздохнул для убедительности. И Вера купилась как миленькая. Даже по макушке его погладила и добавила, что не сердится на него.

   Не сердится?! Она его подставила – и теперь не сердится?!

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Странички из отцовской записной книжки, которые Егор сфотографировал, он переписал в тетрадь. Фотографию удалил.

   Теперь у него были адреса.

   Может, конечно, эти двое там давно не живут, но Егор надеялся, что ему повезет.

   Он ехал к Роману Мордовину. Днем тот на работе, как все нормальные люди. Значит, будет возможность спокойно все осмотреть.

   Что такое это «все», Егор старался не задумываться. Он как будто поставил себе точку на карте: «Дом Мордовина» – и направлялся к ней. Главное – добраться.

   Потому что там отец с приятелями спрятали тело мамы.

   Не в самом доме, конечно. Закопали где-нибудь поблизости.

   «Какие у тебя планы…»

   «Посадить отца за убийство. Вот какие планы».

   От станции Егор доехал на автобусе. От остановки шел пешком минут пятнадцать. Сбился только один раз: повернул на перекрестке не в ту сторону, но быстро спохватился и вернулся на правильный маршрут.

   Чем ближе он подходил, тем сильнее колотилось сердце. Представлялось почему-то, что за домом будет старый раскидистый дуб, а под дубом густая трава, и в ней цветы – маленькие, вроде маргариток. И он сразу поймет, что маму похоронили здесь.

   «Какая еще трава, дебил! Не сочиняй».

   Когда вдалеке показался коттедж из серого кирпича, Егор вздрогнул и остановился.

   В Гугл-мэпс он уже видел этот дом. Двадцать восьмой по Яблоневой улице. А сюда он дошел по переулку Радости. Что за псих им названия дает…

   Коттедж был окружен редкой изгородью, выкрашенной в голубой цвет. Егор вытер взмокшие ладони, поправил лямки рюкзака. Посмотрел по сторонам, убедился, что очевидцев нет. Приблизился к калитке. Возиться с крючком не стал, просто перемахнул через забор. И быстро, не оглядываясь, пошел на задний двор.

   Первый удар настиг его, когда на заднем дворе он не увидел дуба.

   Егор так здорово вообразил этот дуб, что отсутствие дерева его поразило. Это было… неправильно.

   Все было неправильно!

   Участок вокруг дома оказался совсем небольшим и каким-то плешивым. Здесь не росло даже яблонь, которые обещало название улицы. Только две лысоватые, как грифы, туи зеленели возле ограды. Под навесом Егор рассмотрел сложенные шезлонги, канистры с омывайкой, шланги и верстак с инструментами.

   «Дебил, – снова сказал себе Егор. – А ты думал, что они ее зароют и поставят сверху табличку? Или, может, могильный камень, чтобы удобнее ее отыскать? Конечно, они ее спрятали…»

   – Эй, ты!

   От резкого оклика Егор обернулся и едва не подпрыгнул. От задней двери дома к нему быстро шел Роман Мордовин в спортивном костюме.

   Мордовин, конечно, здорово постарел и завел глупую растительность на щеках, но вид у него был все такой же хищный, как на фото, хоть и несколько потертый. Как будто тигра держали в клетке и плохо кормили.

   – А ну пошел отсюда! – заорал Мордовин. – Проваливай, я кому сказал!

   С Егором, растерянно замершим на месте, что-то случилось. Все шло не так, как должно: не было ни дерева, ни маминой могилы, и проклятый Мордовин отчего-то оказался дома, а не на работе, чего Егор никак не ожидал, – но в нем вдруг толкнулась сильная злость, как чугунная баба, бьющая в стену, и под этим ударом страх и неуверенность Егора рухнули. Его наполнила холодная свежая ярость, точно ветер, гуляющий на месте снесенного дома.

   Он так напористо двинулся навстречу Мордовину, что тот замедлил шаг, а потом и вовсе остановился.

   – Э! Ты сынок забелинcкий, что ли? – удивленно спросил Роман, вглядываясь в него.

   – Забелинский, – сквозь зубы ответил Егор. Все катилось к чертовой бабушке, не было смысла скрываться.

   – А чего тебя сюда принесло?

   – Я знаю, что вы сделали вместе с моим отцом в тот день! – выпалил он.

   Это было первое, что пришло на ум.

   Мордовин дернулся, словно в него выстрелили, и оцепенел. Если у Егора и были какие-то сомнения, они рассеялись в ту же секунду. Перед ним стоял очень испуганный человек. В следующий миг Мордовин взял себя в руки, но было поздно.

   – Ты чего несешь-то? – угрожающим полушепотом начал Мордовин. – Чего ты знаешь!

   – Я знаю! – упрямо повторил Егор, сжав кулаки.

   – Бред какой-то. – Мордовин не отводил от него взгляда. – Нечего знать, понял?

   – Знаю!

   Они перекидывались этим словом, будто горячей картофелиной.

   – Тебя отец прислал?

   Егор не придумал, что отвечать; он не мог понять, как вести себя дальше. Ярость испарилась, и снова нахлынула растерянность. Ну вот раскосый признался – и что дальше? Все было как-то нелепо, скомкано…

   «Пусть сам показывает, где зарыли тело», – сообразил Егор. В фильмах раскаявшийся убийца всегда приводил полицию на место, где прятал труп.

   Егор открыл рот, чтобы спросить, где могила. Его кольнуло жуткое подозрение: а вдруг мама где-то рядом, прямо у него под ногами? От этой мысли он буквально подпрыгнул.

   – Ты чего? Клея нанюхался?

   – Роман? – окликнули сзади.

   Дернулись оба: и мальчик, и мужчина. Егор непроизвольно отступил на шаг и приготовился драпать.

   От калитки к ним приближались двое: толстопузый дядька в кепочке и при нем молодой хлыщ в кожаной куртке, с выбритой мордой.

   – Роман? – повторил дядька, подойдя ближе.

   – А вам чего надо? – грубо спросил Мордовин.

   – Ты машину не продаешь? Вроде бы с тобой по телефону говорили…

   Мордовин расплылся в неискренней улыбке и взмахнул рукой.

   – Извиняюсь, не сообразил… Пойдемте в гараж.

   Троица двинулась к дому. Егор постоял, ощущая себя полным дураком, – и потащился за ними.

   В гараже оказался темно-зеленый «Кадиллак Эскалейд». У Егора от восторга екнуло сердце. Казалось бы, последнее, на что он был сейчас способен, – это восхищаться автомобилем, но «Эскалейд» походил на тираннозавра: огромный, мощный, готовый порвать всех на дороге.

   Мордовин рассыпался в похвалах своей машине. Кепочка полез под капот, хлыщ обосновался в салоне. Егор крутился рядом и даже получил легкий подзатыльник от Мордовина, когда сунулся под руку Кепочке.

   – Сынишка? – Тот потрепал Егора по плечу.

   – Племяш, – оскалился Мордовин.

   Егор не понимал, как такая роскошная тачка могла оказаться у раскосого в гараже. Мордовин ей не подходил, как плюгавый старый нищий муж не подходит молодой красавице. Похоже, у Кепочки и Хлыща возникли те же подозрения, потому что они стали въедливо расспрашивать, как Мордовин приобрел машину и почему за десять лет такой маленький пробег… Раскосый отвечал уклончиво, хотя по документам, как понял Егор, все было в порядке. В конце концов покупатели ушли, сказав, что подумают.

   Мордовин вывел Егора наружу. Вид у него был мрачный. Егор решил, что это, наверное, не первая сделка по продаже машины, которая срывается.

   – Чего тебе надо? – Мордовин запер гараж и обернулся к нему. – Ты кто, кстати, Леонид или Егор?

   – Леонид. – Он сам не мог бы объяснить, что заставило его соврать. – Расскажите про тот день.

   – Про какой день?

   – Про пятнадцатое октября две тысячи девятого! – выкрикнул Егор.

   Мордовин пожал плечами.

   – А что тут говорить… Приехал твой отец, посидели, выпили немного. Дела рабочие обсудили. Вечером разъехались. В протоколе все есть.

   «В задницу твой протокол», – чуть не заорал Егор. Какая разница, что там записано, если они наврали, наврали все трое!

   – Это все неправда! Где моя мама?

   – Мама? – переспросил Мордовин, кажется, всерьез удивившись.

   – Да! Что вы с ней сделали?

   Лицо у Мордовина поскучнело.

   – Не знаю, пацан, чего ты себе напридумывал, но я тебе сказал все как есть. При чем тут твоя мама, вообще не пойму. Чаю хочешь?

   Он уже стоял на ступеньках крыльца и равнодушно смотрел на мальчика.

   Егор понял, что проиграл. Раскосый успел собраться с мыслями. «Посидели, выпили, обсудили, разъехались». Будет талдычить как попугай.

   – Подавись ты своим чаем!

   Мордовин наблюдал в окно, как мальчик уходит, сунув руки в карманы.

   Что ему известно? Ничего. Не мог Забелин проговориться – он, конечно, кретин, но не окончательный. Если только что-то по пьяни сболтнул, а пацан запомнил…

   Чего он хочет? Ну, это ясно: денег. Малолетний урод.

   Пятнадцатого октября две тысячи девятого день был солнечный – это Мордовин хорошо запомнил. Осень в том году пришла поздняя, до середины ноября было тепло.

   Он вспомнил, как они втроем сидели над раскрытой сумкой. Шторы задернули сразу, как вошли в дом, но было все равно светло, и он видел, какие серые лица у этих двоих. Мятые от страха, точно жеваная бумага. У него, наверное, было такое же.

   Позвонить Забелину? Или Колодаеву?

   Один тупой, второй трусливый, хуже старой болонки. Он в юности думал, что такие трусы встречаются только в художественных книжках, а в реальной жизни их не бывает. Что приукрашивают товарищи авторы действительность.

   Ну, допустим, позвонит он Колодаеву… Тот обмочит штаны от страха и прискачет сюда, ныть и спрашивать, что же теперь делать. Какая от этого польза?

   А вот Забелину стоило бы звякнуть. Но их последний разговор закончился так, что даже гадить на одном поле Роман с ним теперь не сядет. Как они тогда не подрались – одному богу известно.

   «Ко мне Ленька больше не явится, – рассудил Мордовин. – А на остальных наплевать. Пусть разбираются сами».

   Сергей Бабкин сказал, что не бывал.

   – Это ты зря. Сходи. Там душа очищается. Но мне икона не помогла. Пришлось в поликлинику. Врач, значит, выписал мне такую процедуру, как будто током по пятке ударяют, аж слезы из глаз…

   – Тамара Григорьевна, как вы думаете, где может быть Егор?

   Забелина уставилась на Сергея Бабкина, недовольная, что ее перебили.

   – У дружков своих школьных, где еще. Вы за него не переживайте, он получше нас устроится.

   – Как же не переживать, когда ребенок ушел и не вернулся?

   Тамара поерзала на стуле. Выпуклые темные глаза под иссиня-черной крашеной челкой обежали комнату, словно Егор был тараканом, притаившимся на обоях.

   Вместо седовласой старушки, которую ожидал увидеть Бабкин, за столом сидела невысокая, крепко сбитая моложавая женщина. Сверившись с записями, он понял, что ошибся: ей было не семьдесят пять, а на десять лет меньше. Перед каждой репликой Забелина выдерживала долгую паузу.

   – Да что пропал… Он записку оставил.

   На щеках у нее играл яркий здоровый румянец, как у человека, который много времени проводит на свежем воздухе. Над верхней губой темнела полоска усов.

   – Расскажите про друзей Егора. И чем он увлекался?

   – Про друзей не знаю, он их сюда не водил. Понимал, что ко двору не придутся.

   – Почему?

   – Да ведь приятелей-то каждый по себе подбирает. Значит, они такие же, как Егор.

   – А какой Егор?

   Она пожевала губами. Сергей заметил, что, несмотря на моложавость, повадки у нее старческие. Она кряхтела, садясь. Расколола кусок рафинада щипчиками и пила чай вприкуску. Причмокивала, обсасывая каждый кусочек.

   – Мне ведь вам правду говорить надо, да? – после долгого молчания спросила Тамара.

   – Желательно.

   Она вздохнула:

   – Ну, если правду, то записывай. Несносный из него вырос парень. Отцу хамит каждый день, страшно слушать. Меня в грош не ставит, хотя я ему единственная бабушка, других не имеется. Он крупный вырос мальчик… Я просила его помочь мне сумки принести с рынка, а он в ответ такой: не буду на рынок ходить, вон тебе «Пятерочка», там все покупай. А в «Пятерочке» разве творог с рыночным сравнится? А помидоры! И мясо я беру – телятину свежую, парную… Готовлю-то все я, даже школьные обеды Егору и Ленечке с собой собираю. Котлетку там или бутербродик с зеленью сделаю… Ленечка любит, чтобы из специального хлеба.

   Она снова тяжело вздохнула.

   – И денег Егор постоянно клянчит. А откуда деньги, если только отец работает! Взяток не берет, живем на его зарплату. Моя пенсия вся, считай, на еду уходит. Егор в последний год стал особенно наглеть. У Юры работа сложная, нервная. Иной раз до ночи задерживается. Войдет – уставший, лица на нем нет, а Егор на него кидается, как собака на кость: «Дай денег, дай!»

   – А карманные у Егора есть?

   – Юра всегда подкидывает мальчишкам с зарплаты. Не много, но ведь много-то и не надо, вредно это. Иначе привыкнут с детства, что все легко достается. Не узнают, что за любой копеечкой стоит тяжелый труд!

   – У Егора были проблемы в школе?

   Тамара замахала на него руками:

   – Проблем целая гора! Чуть не выставили его, отец ходил к директору, в ногах у чужих родителей валялся! Егор подрался с их сыном. Ну, как подрался… Поколотил. Там мальчонка-то слабенький, соплей перешибешь. Вроде Ленечки нашего. Зуб ему выбил… – Тамара поморщилась и прижала ладонь к щеке. – Злой он, Егор. Я все пыталась в нем хорошее рассмотреть, думала, вот подрастет – и добавит бог ему ума… Но, похоже, весь ум Ленечке достался. Золотой мальчик! Ты не подумай, я не хвастаюсь! И учится хорошо, и рисует талантливо, и поет – голосок такой, что слезы сами текут…

   – Егор и с братом дрался? – спросил Сергей.

   Тамара решительно покачала головой:

   – Чего не было, того не было. Леньку Егор уважает. Не скажу, что живут душа в душу, но до свары не доходило.

   – У него есть друзья в деревне, где у вас дача?

   – Да что ты! Он туда бог знает сколько лет не ездил. Я все больше одна выбираюсь. Неудобно там: и дом тесный, и дорога нехороша… Это Юра так говорит, – добавила она, понизив голос. – По мне на даче всяко лучше, чем летом в городе. Ну, если не нравится, зачем я настаивать буду? Он меня, бывает, отвозит на недельку-другую. Но вообще-то я здесь нужна. Вся квартира на мне! В этом году я в мае туда приезжала, правда, быстро вернулась. Что-то комарья развелось – никогда такого не было! Но посадила кое-что… Закрутки делала. У меня лечо получается вкусное. Начальница моя сто лет назад поделилась рецептом. А я тебя сейчас угощу!

   Невзирая на протесты Бабкина, Тамара поднялась и, повторяя как заклинание, про рецепт и начальницу, исчезла в коридоре. Хлопнула дверь.

   «Что за баба, – раздраженно подумал он. – У нее внук пропал, а она все про свои консервы».

   Тамара вернулась очень скоро, оживленная и довольная. Вытащила откуда-то, как фокусник зайца, полиэтиленовый пакет с длинными ушами и принялась устанавливать в нем банки, не переставая при этом хвалить рецепт. Бабкин хотел прервать ее, до того дико выглядело происходящее, но ему пришло в голову, что у Тамары так проявляется защитная реакция на побег внука. Он промолчал.

   – …В свое время мы с начальницей моей много поездили, – говорила Тамара. – В Китай гоняли, закупались там шмотками! Баулами везли обратно! На рынке торговали. Сначала-то я швеей работала. А потом на месте нашей фабрики возник рынок. Получается, я всю жизнь при вещах. Как вспомню эти баулы… А начальница моя теперь совсем старуха. Силы нет, здоровья нет… Канареек разводит. Красивая была женщина, голосистая! Орала так, что звон в ушах стоял. Я ей по осени всегда привожу перцы, помидорчики…

   Тамара наконец управилась с банками.

   – Я полотенчико между ними проложила, чтобы не побились. Будешь мимо проезжать, вернешь.

   – Тамара Григорьевна, когда Егор был на даче в последний раз?

   Она задумалась, шевеля губами.

   – Пять, что ли… Или четыре… Да, четыре года назад. Лето тяжелое выдалось, душное – помнишь? Ну, приехали туда. Мальчишки стали ныть. Интернета у них нормального нет, телевизор старый, делать нечего… А чего делать-то – иди вон гуляй, на велосипеде катайся, а можно в лесок сходить… – Она осуждающе покачала головой. – В телефонах своих сидят, на улицу носа не высунут. Сказать, почему так?

   – Почему? – Сергей постарался скрыть отсутствие интереса.

   Тамара наклонилась к нему, словно доверяя важную тайну:

   – Первые четыре года их Нина воспитывала. Я по дому хлопотала, Юра на работе крутился. А из Нины мать вышла никудышная. В детстве столько всего закладывается! Очень важное время для развития. Это я уж потом узнала. Выходит, мы с Юркой упустили эти годы. Я об этом, конечно, сильно теперь жалею.

   – Отчего же вы ей не помогали? – удивленно спросил Сергей.

   – Не люблю я мелких. – Тамара сокрушенно развела руками. – Пеленки, коляски… Не мое это. Вот когда они постарше стали, тогда другое дело. Тут интерес у меня появился. Нина померла, а мальчишек на кого денешь? Вот я и возилась с ними с утра до вечера, и так мне это по душе пришлось – сама себе удивляюсь! – Она легко и радостно засмеялась. – Я уже для себя подработку придумала. Когда мальчишки окончат школу, устроюсь приходящей няней в семью. Или в детский сад, чем черт не шутит!

   Бабкин про себя отметил, что Тамара не рассказывает правду об исчезновении Нины. «Померла» – и никаких подробностей.

   – А мать, когда была жива, просила вас о помощи?

   – Это я сразу пресекла! – Тамара строго покачала пальцем перед лицом Сергея. – Нина, конечно, подкатывала ко мне. «Тамарочка Григорьевна, посидите с детьми, мне бы в парикмахерскую сбегать!» Я ей всегда говорила: родила – не жалуйся! Неженок вырастили, страшно вокруг посмотреть. Я с Юркой билась одна. Денег не было, никто не помогал. Крутилась как могла. А у Нины и муж прекрасный, и в доме чисто, и суп на плите – от чего тут страдать? Волосы можно и дома покрасить. Нина знаешь что придумала однажды? Я спустилась к ним в квартиру. Смотрю – мальчишки носятся по коридору как бешеные! Визжат, дерутся… Топот стоит такой, что соседи стучат по батарее. «Нина, – кричу, – Нина, ты где?» Не отвечает! Я перепугалась – уж не случилось ли чего! Вбегаю в комнату, а она сидит носом в окно, на голове наушники. Я их сдернула, отчитала ее по первое число. Что ж ты, говорю, за мать такая! Дети брошены, в доме мамаево побоище! А Нина молчит и смотрит на меня. Не извиняется даже! А в наушниках у нее знаешь что было? Шум такой, забыла, как называется…

   – Белый шум?

   – Вот-вот, он самый. Я ее спрашиваю: ты нормальная? А она все молчит. Я думаю, у нее что-то с головой было не в порядке. Здоровый человек шум слушать не будет.

   – Тамара Григорьевна, кто ваши соседи по даче?

   – С одной стороны никаких соседей нету, там сто лет дома заброшены. С другой стороны такой сосед, что лучше бы его не было. Василий. Может, уже отдал богу душу. Пьет много, и человек дрянной. Жену поколачивал, она раньше времени померла. Когда-то приличный был человек, в армии служил, офицером! В старости оскотинился. Соседи справа все боялись, что он по пьяни подожжет дом.

   Бабкин еще расспросил ее. Тамара добросовестно отвечала на вопросы, но мало чем могла помочь.

   – Я тебе еще вот скажу…. – Она понизила голос. – Мы, конечно, с чужими о таком не говорим, потому что позора не оберешься. Но Егор – уголовник.

   – В каком смысле?

   – Он в шайку вступил. Главари заставляли парней делать наколки. Вроде знака такого, чтобы своих узнавать.

   – Может, это была наклейка?

   – Какая наклейка! Его лечили после этого! Мы боялись, что он в нашу семью принес гепатит или еще что похуже. Заразит Ленечку…

   – Какой рисунок набил Егор?

   – Да не знаю я, – сказала она с нескрываемым раздражением. – Мне на нее и смотреть противно!

   – Вы не знаете, какая татуировка у вашего внука? – переспросил Сергей.

   – Ну, лошадь, лошадь! Что ты ко мне пристал! На руке, вот тут. – Тамара ткнула в левое плечо.

   О шайке ей тоже нечего было сказать.

   – Вера написала заявление в полицию. Она в курсе, что там у них произошло. С ней поговори.

   «А отец ни словом не обмолвился о татуировке».

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Выйдя от Забелиных, Сергей взглянул на часы. Начало третьего. Он позвонил Вере Шурыгиной и договорился о встрече.

   Шурыгина сказала, что будет ждать его через час в сетевом кафе-кондитерской. Бабкин прикинул: до кафе двадцать минут пешком. Он дошел до метро, купил в окошке у веселого армянского парня кофе и шаурму размером с собачью голову, уселся в сквере напротив и с удовольствием пообедал. Бабушки с внуками недовольно косились на огромного мужика, занявшего скамейку. Ему было все равно. Идти на встречу голодным – хуже не придумаешь. Пирожные и прочую сладкую дребедень он за еду не считал. Бабкин обляпался соусом, уронил на джинсы начинку, но наконец-то почувствовал себя сытым.

   Разговор с семьей Забелиных проходил у него по категории неудачных. Все трое что-то скрывали. Ни одного из них Бабкин не сумел нормально разговорить.

   Может быть, Вера Шурыгина сумеет что-то прояснить.

   Сергей достал ее досье, чтобы освежить в памяти факты.

   Родилась в семьдесят четвертом, в Москве. Воспитывалась матерью без отца. Окончила педучилище, потом получила второе образование: медсестра. По словам Нины Забелиной, последние пятнадцать лет ухаживает за больной лежачей матерью. Не замужем, детей нет. Работает в службе социальной помощи.

   С фотографии на Сергея смотрела некрасивая девушка с выразительными чертами: тяжелая нижняя челюсть; большие, как сливы, карие глаза с нависающими веками. Толстая коса обвивает голову. Но фото старое, сейчас Вера Шурыгина наверняка выглядит по-другому.

   Он поднялся и неторопливо двинулся к месту встречи.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   При первом взгляде на Веру Шурыгину Сергея Бабкина изумил контраст между ней и Ниной Забелиной. Бабкин не слишком задумывался о том, как влияет на внешность безбедная жизнь, в которой нет места заботам о хлебе насущном. Сейчас он поразился этой очевидной мысли.

   Нина и Вера были ровесницами. Нина в свои сорок пять показалась ему женщиной без возраста. Ухоженная, подтянутая, с прекрасным цветом лица и легким загаром, какой бывает у людей, выезжающих на море в любое время года по первому желанию. Сергей назвал бы ее красоту естественной. Только сейчас до него дошло, что эта естественность в прямом смысле дорого обходится.

   Вера выглядела как человек, лучшие годы которого остались позади. Мешковатые штаны, серый свитер, видимо, купленный на распродаже в отделе мужской одежды. Поредевшие темные волосы собраны в хвост. Обильную седину Вера не закрашивала.

   Сергей поздоровался и присел за стол.

   – Что вы будете, Вера?

   – Чаю выпью, если угостите. – Она улыбнулась ему спокойно, без глупого кокетства. – С раннего утра на выездах, устала как вол.

   – Конечно!

   Он заказал чайник фруктового чая, который она выбрала, и кофе для себя. Поддавшись порыву, Сергей в последний момент спросил, не хочется ли ей сладкого.

   Из застекленной витрины манили пирожные. Крошечные марципановые зверюшки и песочные «лодочки» с горкой свежих ягод; пухлые свежие профитроли; длинные меренги, вытянувшиеся на подносе, точно бледные купальщицы под солнцем… Пожалуй, он и сам съел бы парочку.

   – Спасибо, воздержусь. Я слышала, к хорошему быстро привыкаешь. – Вера снова улыбнулась, будто извиняясь за свой отказ. – Боюсь подсесть с первой дозы. Скажите, чем я могу вам помочь? Появились новые сведения о Егоре?

   По робкой надежде, мелькнувшей в ее глазах, Бабкин понял, что перед ним человек, всерьез переживающий о судьбе мальчика.

   – Новых пока нет, – с сожалением сказал он. – Простите, я буду задавать те же вопросы, на которые вы, скорее всего, уже отвечали…

   – Ничего-ничего, – перебила Вера. – Я все понимаю.

   – Когда вы видели Егора в последний раз?

   – В пятницу. Я заскочила к Забелиным после работы…

   – Зачем?

   Ему показалось, Вера смутилась.

   – Просто посидеть у них, поболтать с Юрой. У нас так заведено. Раза два в неделю встречаемся, обсуждаем дела. Юра хотел поговорить со мной о Лене: не нужно ли добавить мальчику тренировки к его расписанию. Плавание, бассейн… Юра переживает, что он слабенький и часто болеет.

   – А о другом сыне Юрий не хотел поговорить? – не удержался Сергей. – Или на Егоре поставлен крест?

   Вера вздохнула.

   – Насчет креста вы неправы. Но Егор ужасно упрямый, а Юра и подавно. Ни один не хочет идти навстречу.

   – Каким Егор показался вам в пятницу?

   – Мы почти не разговаривали. Леня вышел к нам в кухню, посидел минут пять. А Егор заперся у себя. Со мной еле поздоровался – так, буркнул что-то невразумительное. – Она отпила чай и даже зажмурилась от удовольствия. – Для Юры очень важна внешняя, ритуальная сторона общения. Например, выходишь из-за стола – скажи «спасибо». А Егор выскакивает и ломится как молодой конь. Он уже забыл, что поел! Ему не до спасибо! Разумеется, за этим следует скандал…

   – Как вы считаете, почему сбежал Егор?

   – Из-за отношений с отцом, – твердо ответила Вера. – Егор хотел проучить его. Но где он может скрываться, я ума не приложу. Он не сошелся ни с кем из одноклассников, у него нет подружки…

   – А Таня Бортник?

   Вера удивленно подняла брови:

   – Впервые слышу. Нет, я знаю, они учатся в одном классе… Но Егор не выделяет эту девочку среди прочих. Я думала о даче в Красных Холмах, но ее уже проверили. Полгода назад он пытался ходить в секцию карате… Ему там не понравилось. Егор – очень свободолюбивый мальчик, муштра в любом виде его раздражает. Я предположила, что он успел завести приятеля из тех, кто занимался вместе с ним. Но ваши коллеги вам наверняка рассказали, что это не подтвердилось.

   Глядя, как она жадно пьет, Бабкин жестом попросил принести им еще один чайник.

   – Вы много знаете о Егоре, – заметил он.

   Она усмехнулась:

   – Ну, все-таки столько лет рядом… Мальчишки растут на моих глазах. Они знают, что я их люблю и всегда приду на помощь.

   – Нина платила вам за то, чтобы вы рассказывали ей, что происходит с ее детьми, и присматривали за ними? – без перехода спросил Сергей.

   Вера подняла на него спокойный взгляд.

   – Только за то, чтобы я держала ее в курсе. Я приглядываю за мальчиками по собственному желанию. Семья Забелиных для меня – родная. У меня никого нет ближе, чем они.

   – Вы узнали об исчезновении Егора?.. – начал Бабкин.

   – В субботу. Юра позвонил мне сразу, как только нашел записку. Решил, наверное, что Егор сбежал ко мне. Но Егор крепко обиделся после случая с татуировкой…

   – Расскажите о татуировке подробнее, – попросил Сергей.

   – Это силуэт лошади на левом предплечье, длиной сантиметров пять, не больше…

   – Нет-нет! Почему Егор обиделся?

   – Я поклялась, что никому не скажу о татуировке. А сама написала заявление в полицию.

   – Вы нарушили обещание? – озадаченно спросил Сергей.

   Ее лицо окаменело. Вера вскинула голову и уставилась на сыщика.

   – Я медсестра, – отчеканила она. – Может, это прозвучит напыщенно, но я действительно беспокоюсь о здоровье людей. Вы бы видели, что эта дрянь сделала с Егором! Еще немного, и дело кончилось бы для него очень плохо!

   – Подождите, какая дрянь?

   Вера взяла себя в руки.

   – Егор мечтал о татуировке, – объяснила она. – Он гулял и наткнулся на какой-то полулегальный салон. Мастер едва не изувечила его! У него воспалилась рука, поднялась температура… Естественно, я написала заявление в полицию. На его месте мог оказаться любой ребенок. Страшно представить, какими инструментами она пользовалась! – Вера перевела дыхание. – Надеюсь, ее посадят. В любом случае, мы подали еще и гражданский иск, чтобы она выплатила все, что было потрачено на лечение Егора.

   – Значит, мальчик не простил вам шумихи, – вслух подумал Сергей.

   – На одной чаше весов был душевный комфорт Егора, на другой – безопасность клиентов этой татуировщицы. Здесь и думать не о чем. Вы со мной не согласны?

   – Ну, все уже в прошлом, так что вряд ли это имеет значение, – ушел от ответа Сергей. – Когда это случилось?

   – Четыре месяца назад. Мы много спорили из-за этого случая с Юрой и его мамой, – добавила она. – Они обвинили Егора во всех смертных грехах. Тамара вбила в голову, что он связался с какой-то преступной группировкой…

   – А на самом деле?

   Вера скорчила смешную гримасу и махнула рукой:

   – Господи, какая группировка! Егору просто хотелось выглядеть взрослее. Он сам перепугался до слез, бедолага. Сто раз пожалел о своем решении, а признаться вслух не мог. Гордость не позволяла. Как представлю, что он терпел боль, глотал какую-то дрянь, которую налила ему эта жуткая баба, потом боялся, что все вскроется… У меня сердце разрывалось от жалости. Но Юра – суровый человек, он плохо умеет прощать. А ведь очень важно уметь прощать, особенно – детей, – задумчиво добавила она. – Знаете, по работе мне постоянно приходится иметь дело со стариками. Большинство из них в плачевном состоянии – я имею в виду физически. Многие не способны обслуживать сами себя. Кто-то остался совсем один. Знаете, кому приходится хуже всех? Упрямцам. Им очень трудно переучиваться, принимать чужую помощь… Они постоянно ждут подвоха. Хуже всего, что они перессорились со своими родными. Особенно мужчины этим страдают. Выдумывают несуществующие обиды почище женщин…

   – На вас они тоже обижаются?

   Вера улыбнулась.

   – Редко. Но попадаются такие, которые любую помощницу в своем доме рассматривают как дармовую рабочую силу. И начинается: «Принеси пивка!» «Метнись на рынок, купи рыбки». Если сразу не обозначить границы, после отказа они превращаются в трамвайных хамов.

   – А у женщин не так?

   – Женщины любят закатывать истерики или обижаться… А еще выступать королевами драмы! Но даже в роли королев они не рассматривают меня как прислугу. А мужчины могут. Меня это не задевает, скорее, развлекает… Я давно научилась ставить их на место. Знаете, что забавно? На работе я умею быть невозмутимой, и мне даже не приходится прилагать для этого усилий. Переключаюсь в другой режим – и все. Но стоит мне пересечь порог собственной квартиры, переключатель ломается. Моя мать, прикованная к постели, парой слов может скомкать меня, как половую тряпку. – Ее невидящий взгляд был устремлен мимо Бабкина, в окно. – Почему так происходит? Я искала ответы у психологов, даже в эзотерику сунулась… Везде одна ерунда. Я умом вроде бы все понимаю, а все равно: она бросит что-нибудь злое – и меня корчит. Прямо как бесов у Пушкина. «Вот веревкой хочу море морщить да вас, проклятое племя, корчить». – Вера криво усмехнулась. – Иногда мне кажется, что некоторые из моих подопечных именно поэтому остались одни. Их дети просто не нашли другого выхода. Ты не можешь отступить на шаг или два, чтобы веревка провисла. Она или натянута, или разрезана… – Она перебила себя. – Я что-то о своем трещу, а вы меня не останавливаете! Извините! Вам это все ни к чему. У вас еще вопросы есть про Егора?

   – Да, если вы не против.

   – Запросто. Только отлучусь покурить на минутку.

   Вера вышла. Сергей видел через окно ее сутулую фигуру в накинутой на плечи куртке – такой же практичной и неказистой, как и остальная одежда.

   Сергей подозвал официанта и спросил, нет ли у них горячей еды.

   – Есть пицца, омлет, – перечислил молодой парень. – Сэндвичи с сыром и с курицей…

   Бабкин заказал два омлета и пару сэндвичей. Шурыгина вернулась, пробралась на свое место. От нее пахло сигаретным дымом и осенней сыростью.

   – На улице такой ветрище! – Она прижала ладони к щекам. – Господи, только бы Егор был в тепле и в безопасности!

   Сквозь невозмутимость на миг проглянула снедающая ее тревога.

   – Мы делаем все, чтобы его найти, – сказал Сергей.

   Официант поставил перед ними закуски, и Вера вопросительно взглянула на сыщика.

   – Проголодался, а один есть не люблю, – буркнул он. – Вы не составите мне компанию?

   По тому, с каким аппетитом Вера набросилась на омлет, он понял, что она действительно не ела с самого утра. «Благодетель», – похвалил себя Бабкин. Им руководила не доброта, а простой расчет: сытый человек разговорчивее.

   – Вера, вы не могли случайно проговориться Егору, что его мать жива?

   На ее лице отразилось изумление, сменившееся гневом.

   – Его мать? – недоверчиво переспросила она.

   – Я имел в виду – все эти годы только вы знали, что ваша подруга не погибла…

   Вера молчала, глядя на него. Под этим взглядом Бабкину стало не по себе.

   – Нина оставила двоих детей ради… ради штанов, – она запиналась от ярости. – Объясняла, что у нее вселенская любовь! Что это за любовь, ради которой женщина бросает собственных сыновей и меняет свое лицо! Я десять лет живу рядом с этими мальчиками… Они удивительные! Да, с ними бывает сложно, как с любыми детьми. Но другая каждый день благодарила бы бога за такой подарок! А Нина… Она просто успокаивала свою совесть, когда нанимала меня наушничать. И не называйте ее моей подругой! Я не желаю иметь такого человека в друзьях!

   Все, что говорила Вера, совпадало с тем, что думал и сам Сергей. Но странное дело – сейчас, когда он слушал ее гневную речь, ему невольно захотелось встать на защиту Нины.

   – Ей было трудно, – сказал он. – Муж не помогал, она уставала…

   – Трудно – потерпи! – отрезала Вера, и это прозвучало как девиз всей ее жизни. – Оставалось каких-то три года до школы! Мальчишки пошли бы учиться, и стало бы легче!

   Бабкин вспомнил слова Нины: «Я сбежала не от своих детей, я сбежала от своей жизни».

   – Да, она мне платит. – Вера говорила с тихой злостью. – Вы знаете, сколько стоят памперсы? А сиделка? Но я не сдала родную мать в дом престарелых, хотя могла сделать это тысячу раз! Почему я не упорхнула от безумной старухи в лучшую жизнь, а Нина от своих тягот – упорхнула?

   «Потому что вы хороший человек с повышенным чувством ответственности», – мог бы ответить Сергей. Но ей не требовались его сочувствие и дешевые формулы утешения.

   – Если с Егором что-то случится, это будет только ее вина! Юра – замечательный человек, я безмерно уважаю его, но ему сложно быть отцом. Он тащит на себе всю семью. Работает не покладая рук. Если бы рядом с ним был преданный человек, ему было бы легче…

   Она осеклась и порозовела.

   «А вот и ответ на вопрос, почему ты так привязана к семье Забелиных», – сказал себе Сергей.

   – Вера, на даче у Егора не было друзей? – спросил он.

   – Нет, никого. Тамара купила дом в очень неудачном месте: хотела сэкономить. Несколько участков отделены от деревни узким оврагом. Один из этих участков – забелинский. Остальные заброшены, кроме одного: их соседа слева. Он живет там как отшельник. Может, давно умер, не знаю… Раньше к этим участкам вела грунтовая дорога, но лет восемь назад овраг пополз и перерезал ее. Теперь на машине к участку не подъехать, приходится бросать ее и идти через овраг пешком. Мальчиков возили на дачу только в детстве. После исчезновения Нины они были там всего несколько раз, много лет назад. Тамара собирается продавать этот дом.

   – А в школе?

   – У него нормальные отношения с одноклассниками, но дружбы Егор ни с кем не завел. Правда, ни с кем и не ссорился…

   – А мне говорили о драке с каким-то мальчиком, которому Егор выбил зуб…

   Вера пренебрежительно отмахнулась:

   – Во-первых, это было сто лет назад, во-вторых, мальчик его сам провоцировал. А в-третьих, зуб был молочный и шатался. Подумаешь, мальчишки сцепились! Я бы не стала на вашем месте придавать этому значения.

   – У Юрия есть друзья?

   – Ну-у… есть коллеги и приятели… Но я не уверена, что их можно назвать друзьями. А что?

   – Просто прикинул: а не мог ли Егор укрыться у кого-то из взрослых, знакомых с его семьей? Есть такие люди?

   Вера задумалась.

   – Я знаю, что у Юры было два друга, – сказала она наконец. – Но они очень давно не общаются.

   – Почему?

   – Тамара упоминала, что между ними произошла ссора… Но мельком, без подробностей. Вам лучше спросить у Юры.

   – Егор и Леня знают этих друзей?

   – Кажется, да… – Вера совсем растерялась.

   Бабкин видел, что она не понимает, чего он от нее хочет, и боится навредить своему ненаглядному Юре.

   – Но вы правда думаете, что Егор мог бы спрятаться у кого-то из них, и за столько времени тот не позвонил бы его отцу?

   – Ну, люди на многое способны, – обтекаемо ответил Сергей.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Бывших друзей Юрия Забелина звали Роман Мордовин и Павел Колодаев. Бабкину пришлось выбивать из Забелина эти имена. Юрий категорично заявил, что Егор не может быть ни у того, ни у другого. «Он и адресов-то их не знает!» Когда Сергей задал прямой вопрос о причинах размолвки, Забелин начал юлить. Сначала врал, что давно позабыл, из-за чего была ссора. Затем сообразил, что роль папаши, потерявшего сына, дает кое-какие преференции, и исполнил арию «Как вы смеете давить на меня, когда я вне себя от горя». От фальши у Бабкина скулы свело.

   Он действительно старался проникнуться к Забелину симпатией. Брошенный муж, переживший потерю жены, растящий двоих сыновей… Ему было за что уважать Юрия. Но тот изо всех сил мешал Сергею. Сначала бормотал, что все трое надрались, вышла пьяная ссора… Затем – что причина в женщине, он не хотел бы называть ее имени… Честь дамы, видите ли, под угрозой!

   Что за детский лепет!

   Своим тупым враньем Забелин добился эффекта, противоположного ожидаемому. Бабкин, который спрашивал о причине ссоры лишь для того, чтобы понять, может ли разозлившийся бывший приятель Юрия придержать у себя его сынка, утвердился в мысли, что здесь что-то нечисто.

   Он поставил зарубку: вернуться к этому позже. Записал адреса Мордовина и Колодаева и с облегчением закончил разговор. Черт! Какой вязкий мужик – точно гудрон!

   Любопытно, как выглядят друзья этого зануды.

   Но сначала его ждали Красные Холмы.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Вера поняла, что частный сыщик догадался о ее влюбленности в Юрия. Ей стало и неловко, и неприятно. Этот огромный бритоголовый человек со взглядом профессионального убийцы был к ней расположен. Вера умела определять такие вещи. Если тесно работаешь с людьми, рано или поздно вырабатывается чутье особого рода.

   Сыщик угостил ее обедом. Придумал нелепый предлог, чтобы она не смущалась… Это растрогало Веру. Его поведение выдавало в нем человека, привыкшего заботиться о слабых. «Старший брат в большой семье, – предположила она. – Или отец нескольких детей».

   Он мог счесть, что все эти годы она заботилась о мальчиках только потому, что влюбилась в их отца. А это неправда.

   В свое время Юрий ей даже не нравился. Вера пыталась отговорить подругу от замужества, но переубеждать нужно было не Нину, а ее маму. Несмотря на мягкий характер, за некоторые безумные идеи Людмила Ивановна держалась крепко. Одной из таких была фантазия, будто Юрий обеспечит счастье дочери, когда ее не станет. О своей болезни она знала давно. Иногда Вере казалось, будто Людмила Ивановна тщится что-то противопоставить близкой смерти. Что может уравновесить смерть лучше, чем новая жизнь?

   А значит, Нина должна выйти замуж.

   «Еще успею погулять на вашей свадьбе, – повторяла она. – Может, и до внуков доживу».

   Внуки, внуки, внуки… Людмила роняла расхожие фразы о топоте маленьких ножек, и глаза ее наполнялись слезами.

   «Ты у меня воздушная девочка!» Ее не смущало, что воздушная девочка – плюшка с короткими ножками. Казалось, она боится, что после ее смерти Нину ничто не удержит на земле и та улетит за облака, как воздушный шарик. А за облаками холодно. Там не место ее маленькой теплой дочери.

   Несмотря на кулинарные ассоциации, которые Нина вызывала у Веры, она понимала, что пытается сказать ее мать. В ее подруге была удивительная легкость. Несчастная затюканная Вера рядом с Ниной чувствовала себя так, будто в стене ее тюрьмы пробили форточку.

   Юрий Забелин был земным. Людмила решила, что это как раз то, что спасет ее дочь. Она увидела Юрия состоявшим из одних достоинств: серьезный, ответственный, со здравым, практичным подходом к жизни. Кто вьется вокруг ее дочери? Художники и музыканты. Очаровательные веселые юнцы, спору нет. Однако Нине нужен не мальчик, а мужчина. «Санитарный инспектор», – это даже звучало весомо.

   И Людмила задавила Нину своей предсмертной волей. Нина обожала мать и верила ей во всем – поверила и в правильность ее выбора.

   Долгие годы Вера считала, что ее подруга совершила чудовищную ошибку. «Кирпич, – пренебрежительно думала она о Юрии. – С кирпичом и правда далеко не улетишь».

   Но Нине все-таки удалось.

   После того как Вера узнала правду, каждая встреча с брошенным мужем вызывала в ней мучительный стыд – целых два года стыда. Нина сделала ее своей сообщницей. Вера давно призналась бы ему во всем, если бы не взятка, которой Нина прочно запечатала ей уста. Ежемесячные поступления спасали Веру. Она покупала уход для матери и несколько часов свободы для себя.

   Иногда она с отчаянием думала: как хорошо было бы стать богатой! Вот бы иметь хоть чуть-чуть своих денег!.. Не жалкой зарплаты, которой даже не хватало, чтобы содержать их с матерью, а нормальных денег! Вся мерзость, в которой выпачкала ее Нина, отвалилась бы, как сухая грязь, как короста.

   Но откуда могло взяться богатство у такой, как она? Для удачного замужества нужна красота, а Вера не была хороша собой даже в юности. О карьере и говорить смешно. Вместо трех старух обихаживать семерых – вот весь ее карьерный взлет.

   Как-то раз одна из ее подопечных, тихая безволосая женщина, похожая на сморщенного пупса, ласково сказала:

   – Я хочу сделать тебе подарок, Вера. Когда я умру, возьми себе вон ту вазу… – Она кивнула на сервант, в котором синела огромная фарфоровая ваза с аляповатыми цветами, сидевшими на ободке, как жирные мухи. – Это дорогая вещь, очень дорогая. Пока уж полюбуюсь ею… – Старушка удовлетворенно закудахтала, словно сказала что-то смешное. – Она больших денег стоит. Ты за мной хорошо ухаживаешь, миленькая… Руки у тебя добрые.

   Вера задержала взгляд на вазе. Сколько может стоить такое страшилище?

   Забрать ее после смерти владелицы? Чтобы великовозрастные дети жадно перебрали барахло, не обнаружили дорогущей вещи и подали в суд на сиделку? И какие доказательства предъявит Вера в суде?

   Ославят воровкой.

   Старушка, казалось, догадалась о ее мыслях.

   – Я своим скажу, что разбила ее. Уж разбитую-то вазу они не станут искать… – Она снова хихикнула.

   Когда пациентка уснула, Вера из любопытства сфотографировала вазу. Вернувшись домой, она включила планшет и вбила «поиск по картинке».

   В первое мгновение, увидев цену, Вера решила, что ошиблась с нулями. Пересчитала их. Тихо ахнула.

   Ей никогда не приходило в голову, что подопечные должны ее чем-то одаривать. Вера получала зарплату и работала старательно. Она считалась хорошей медсестрой и ответственной сиделкой. Ее передавали из рук в руки, благодарили, заискивающе называли Верочкой… Хрупкая старая женщина с бесцветными глазками, не встававшая с постели, распахнула перед Верой дверь в мир больших возможностей.

   У нее не возникло и мысли о воровстве. Вера была щепетильна и честна. Но она впервые задумалась над тем, что в действительности ее труд должен оцениваться совершенно иначе.

   Она носила сумки с продуктами. Формально им полагалось быть не тяжелее четырех килограммов, но Вере приходилось таскать и по десять. Готовила, стирала, помогала заполнить бессчетное количество бланков. Она гуляла со стариками, подмывала их, переворачивала, меняла белье и подгузники. Умела вправить выпавшую цистостому, обработать пролежни, сделать инъекции, поставить катетер и постричь ногти. Ей поручали отнести кошку к ветеринару. Позвонить сыну. Написать старой подруге. Сводить в театр, в кино, в цирк, которого давно не было на прежнем месте… Она в жизни не повысила голос на самого вздорного пациента.

   Вера была ангелом-хранителем, дарующим утешение и облегчающим боль. Кое-кого из своих подопечных она проводила в последний путь. Вера знала: если бы на том свете их спросили, довольны ли они своим провожатым, ни один не ответил бы «нет».

   Разве она не заслужила вазу мейсенского фарфора?

   Вера не торопила чужую смерть. Но она ждала ее как освобождения.

   Ждать пришлось меньше полугода. Первое, что сделала Вера после того как врач скорой констатировал смерть, – спрятала вазу в подготовленную спортивную сумку. И только после этого позвонила родным.

   У нее все было продумано заранее. Вера не зря часами просиживала на форумах, где продавали и обсуждали антиквариат. Фамилию специалиста и номер его телефона она выучила наизусть.

   На следующее утро Вера бережно вынула свое сокровище и поставила перед усатым человеком, больше напоминавшим рыбака, чем антиквара.

   – Подделка, – коротко сказал «рыбак».

   Вера начала бормотать что-то о клейме, которое она сверяла с картинкой, но антиквар покачал головой.

   – Подделка, – повторил он. – Таких очень много на Авито. Грубая имитация.

   Вера вспомнила, как старушка и в самом деле упоминала что-то об Авито: о выгодных покупках, удобной доставке… Она так изменилась в лице, что антиквар встревожился.

   – Вы присядьте, пожалуйста… – Он торопливо вышел из-за прилавка. – Вот сюда, на стульчик…

   Вера оттолкнула его с такой силой, что он отлетел назад, и, пошатываясь, вышла на улицу. Села на корточки у водосточной трубы. Обтерла лицо грязноватым снегом.

   Как она могла купиться? Как могла поверить старой дуре, вбухавшей половину пенсии в фальшивку?

   Ей не хватало воздуха, но Вера знала, что это скоро пройдет. Нужно просто потерпеть.

   За вазой она не вернулась. Можно было, наверное, выручить хоть что-то за этого синего монстра, но Вера боялась, что ее стошнит при одном взгляде на аляповатые цветы. Ваза была ее отражением. Не сокровище, а пустоголовый урод.

   Она долго бродила по городу, заплутала, взяла такси… Предполагалось, что она потратит с шиком часть денег, вырученных за мейсенский фарфор. Но вышло иначе. Вера непроизвольно назвала адрес Забелиных. Ехать домой не было сил.

   Юрий, увидев ее на пороге, обрадовался. Он не заметил ни ее подавленности, ни бледности. Решил, что она зашла помочь мальчишкам с домашним заданием. Нина называла эту черту эмоциональной глухотой. Но Вере в эту минуту не было нужно ничего другого. Расспросов и сочувствия она бы не вынесла.

   Они сидели в кухне, Юрий рассказывал о чем-то скучном – как приходил сантехник чинить вентиль, заломил цену, но он поставил его на место… У него всегда выходило, что люди вокруг либо глупцы, либо жулики. Прежде Веру это раздражало. Но сейчас его монотонное повествование действовало успокаивающе. Она впервые задумалась, что все эти годы смотрела на Юрия глазами Нины. Может быть, если Нина оказалась не так хороша, как ей раньше казалось, то и Юрий не так уж плох?

   Эта мысль ее заворожила. Она стала разглядывать его, словно видела впервые.

   Вот брови. Почти сходятся на переносице, волоски растут вразнобой.

   Вот губы. Слишком пухлые для его лица.

   Вот лицо. Наверное, такие лица трудно рисовать художникам. Они как невыразительная мелодия, которую невозможно напеть, сколько раз ни прослушаешь. Юрий не умеет выражать лицом эмоции. Когда злится, просто багровеет и брызжет слюной. У него даже губы шевелятся так, словно экономят место вокруг себя – еле-еле. Половину слов не разобрать.

   Юрий разогрел ужин мальчишкам, позвал их за стол. Не прекращая бесконечно долгого занудного рассказа, накормил обоих, проследил, чтобы они помыли посуду. Вера взяла полотенце, вытерла тарелки.

   Каждое действие как будто возвращало ее к себе прежней. До того, как она встретилась с синей вазой.

   Ей впервые пришло в голову, что Нина – дура. Эгоистичная мелкая дура. К каждому человеку можно найти подход, но Нина даже не попыталась. Юрий из тех мужчин, которые не выносят, когда им возражают, – считают, что это подрывает авторитет. Так зачем с ним спорить? Нужно действовать вкрадчиво, ласково. Не ломать его об колено, а тихонько подталкивать в нужную сторону. Чтобы он ощущал себя главой, добытчиком и всегда правым. Вера научилась этому в первый же год работы со стариками.

   И пресловутая эмоциональная глухота – не такой уж серьезный недостаток. Почти каждого можно обу- чить. Продумать систему поощрительных мер, играть на чувстве важности, на самодовольстве, гордости… Да, у нее бы получилось.

   Вера примеряла Юрия, словно неразношенную пару ботинок, от которой отказался предыдущий покупатель.

   Семья Забелиных подходила ей точь-в-точь, будто по ней создавали. Вера всей душой полюбила мальчишек, подружилась с Тамарой. Она заглядывала к ним два-три раза в неделю, но знала, что в один прекрасный день останется у них навсегда – и это выйдет естественно, само собой. Что может быть нормальнее! Ненормальна ее нынешняя семья, ее симбиоз с бе- зумной матерью. Когда Вера переедет к Забелиным, она сможет продать свою квартиру, а для матери купить однокомнатную на соседней улице. Не жить с Региной, а заходить, чтобы проведать ее, – это ли не счастье! Разницу в стоимости квартир потратит на профессиональных сиделок.

   Это был хороший план. Отличный! Там, где не справилась Нина, у нее, Веры, все получилось бы.

   Она чувствовала, что нельзя делать первый шаг. Юра должен сам прийти к тому, что Вера ему необходима. За эти годы у него случались короткие связи. Вера не переживала из-за них. Все эти женщины были на редкость неподходящими, словно он нарочно выбирал таких: ярких, лживых, истеричных… Вера называла их стерильным словом «партнерши».

   Со временем в присутствии Юры она стала испытывать странную робость. Не из-за тайны, которую хранила от него, а из-за того, что могло случиться. Как будто в любой миг он мог обернуться, вглядеться в нее – и наконец разглядеть. Так и произойдет рано или поздно, Вера это знала.

   Ее старики болели, умирали, переезжали. Кто-то отправлялся в дом престарелых, кто-то на кладбище. Ко многим Вера искренне привязывалась. В конце концов, так было легче работать.

   После истории с вазой она стала задумываться о справедливости. Если бы кто-то из ее подопечных завещал ей квартиру, это было бы справедливо. Вера слышала о таких случаях. Компаньонки, случайные знакомые по санаторию – и вот квартира уплывает из рук близкой и дальней родни.

   Десятки брошенных отцов и матерей проходили через нее. Бабушки и дедушки, чьи внуки не вспоминали о них даже в их день рождения. Но стоило беднягам умереть, как наследнички возникали на пороге: жадные, нахрапистые. Они выбрасывали из квартиры домашних питомцев. Сжигали старые письма. Вера с болью в сердце смотрела, как отправляются на помойку картины и простенькие сервизы с трогательными васильками под золотым ободком. В этих людях не было ни совести, ни уважения к чужой жизни, не говоря о смерти.

   За годы работы Вера пристроила не меньше дюжины старых кошек и собак. Она наблюдала столько гнусных скандалов над телом усопшего, что давно потеряла им счет. Не люди, а падальщики! Разве справедливо, что им достается наследство?

   Вера иногда читала в журналах о карме, о законе бумеранга. Но ничего из того, что она наблюдала, не подтверждало этой теории. Где воздаяние для Нины? А для нее самой?

   В начале учебного года Забелины с классом пошли в зоопарк. Когда вернулись домой, Егор повалился на диван, а Ленька принялся набрасывать скетчи в своем альбоме. Альбомов у него – гора. Рисунки обычно незаконченные – так, беглые наброски. Но в этот раз Ленька возился долго, и Егор встал поглядеть, над чем он трудится.

   На первой странице плыли дельфины, дальше скалился тигр. А на следующей была нарисована мама. Она кормила жирафа морковкой.

   Жираф у Леньки получился очень здорово, с длинным фиолетовым языком, которым он обхватывал морковь… Мама вышла похуже, но это было не важно. На скамейке перед вольером Егор увидел их самих, силуэтами: он в любимой красной кепке, Ленька – со своими девчоночьими кудрями до плеч.

   Рисунок, честно говоря, был куда слабее обычных Ленькиных. И маму он скопировал по памяти с бумажной фотографии. Даже кулон нарисовал. Но этот посредственный рисунок, как волшебное зеленое стеклышко, вдруг изменил весь прошедший день. На несколько минут Егор поверил, что они ходили в зоопарк не с классом, а с мамой. Елки-палки, как же это было здорово!

   Он словно бы вспомнил, как они вместе смотрели представление в дельфинарии, и как бродили по обезьяннику, и как им махал орангутанг и смешно оттопыривал длинную губу, и как они объедались в кафешке мороженым и картошкой фри! Отец запрещал есть картошку фри, говорил: помоечная жратва.

   Но с мамой все было по-другому. Она ничего не запрещала. С ней было по-настоящему весело!

   – Моща, – с тихим восхищением сказал Егор. Ленька засиял. – Нарисуй еще!

   Отец увидел рисунки через неделю. К этому времени к зоопарку присоединился поход в кино. Они смотрели с мамой «Мстителей».

   – Это кто? – спросил отец, ткнув в маму.

   Братья недоверчиво уставились на него.

   – Кто-кто, – сказала бабушка, подойдя и заглянув через плечо. – Нина! Не узнаешь, что ли?..

   И осеклась, поймав взгляд отца.

   Он вернул альбом Леньке, ничего не сказав. Но Егору вдруг представилось, как отец ночью прокрадывается в их комнату с ластиком и стирает маму, оставляя грязное пятно.

   Впервые в жизни Егор позавидовал способностям брата. Он никогда не хотел учиться рисовать. Но теперь у Леньки была своя мама. Конечно, он ею щедро делился и на всех рисунках присутствовал и Егор… Но все равно это было не то.

   – А помнишь, нас мама на детскую площадку водила? – спросил Егор однажды вечером. – Мы шли далеко, даже на трамвае проехали то ли остановку, то ли две… Там еще была горка в виде корабля…

   – Нет, не помню! – Ленька оторвался от уроков и с любопытством взглянул на него. – Точно корабля?

   Говоря по правде, Егор не помнил, был ли там на самом деле корабль или ему хотелось, чтобы он там был. Но чем напряженнее он вспоминал, тем быстрее размывался в памяти этот эпизод. Он уже не мог сказать, катались ли они с горки, везла ли их мама или бабушка… Стоп! Хватит! Егор испуганно приказал себе перестать вспоминать.

   – Ну, расскажи про корабль! – поторопил Ленька.

   – Бригантина, – с неожиданной уверенностью сказал Егор.

   Он вдруг увидел воочию, как это было. Лето, солнце, они исследуют бригантину, которая кажется огромной, как настоящий теплоход! А мама, приставив ладонь козырьком ко лбу, снизу наблюдает за ними.

   – …А еще там был пират – ну, фигура пирата на носу! – взахлеб рассказывал Егор. – Он крутился вокруг своей оси, и нужно было уклоняться от его костыля!

   Он увидел этого пирата с облупившимся деревянным носом, услышал скрип его единственной ноги. Ленька смотрел на него с тем же восхищением, с каким Егор разглядывал его рисунки. И все, что Егор рассказывал, становилось правдой. Как им продали теплую «колу» в киоске, как они валялись прямо на траве, без подстилки, и у Леньки «кола» пошла носом… Если бы в эту минуту кто-нибудь спросил Егора, зачем он выдумывает, мальчик не понял бы, о чем его спрашивают. Он же помнил, что на коленках штанишек остались травяные пятна и дома бабушка ругалась, что они не отстираются!

   Из маленьких крупиц воспоминаний Егор научился выращивать кристаллы небывалой красоты.

   Ленька готов был слушать его истории бесконечно. Егор рассчитал так: он помнит себя где-то с двух с половиной лет. Значит, у них было целых полтора года с мамой. Не так уж мало! Он старательно припоминал, не водила ли их мама в цирк, но в конце концов с грустью решил, что для этого они были слишком маленькие. Зато они ходили в гости к какой-то маминой подруге в зеленом балахоне. Кормили лебедей в парковом пруду. Ездили по очереди верхом на лошади, хотя мама очень боялась и твердила, что лучше бы они выбрали пони. Егор легко мог бы вспомнить, что лошадь понесла галопом, но он удержался, и владелец разрешил им с Ленькой кататься целый год… Однако он интуитивно понимал: одно-единственное такое преувеличение подарит короткую радость, за которую придется расплачиваться рухнувшим миром его воспоминаний. Если он выдумал про маму что-то одно – значит, выдумал и все остальное? И Егор вспоминал истории о ней очень осторожно, не переходя границ реальности.

   Со временем его аудитория расширилась. К удивлению Егора, его полюбила слушать и бабушка. Она, как ребенок, ахала, всплескивала руками, кивала и смеялась в нужных местах. Егора от такого внимания охватывало вдохновение. Однако он по-прежнему следил, чтобы его не заносило.

   Однажды в конце февраля они ужинали вместе: он, Ленька, отец и бабушка. К этому времени отношения у Егора с отцом до того обострились, что Егор старался не садиться с ним за один стол. Но в тот день отец как-то притих. Бабушка напекла пирогов, они пили сладкий чай, обменивались шутками с Ленькой, и все было хорошо.

   – А помнишь, мама пекла шарлотку?

   – Нет! – У Леньки обрадованно заблестели глаза в предвкушении нового воспоминания.

   Шарлотку пекли на уроках труда девчонки, но в тот день трудовик у мальчиков заболел и класс объединили. Ленька этого помнить не мог – бабушка водила его к стоматологу.

   Егор начал рассказывать медленно, настраиваясь на правильную волну.

   – У нас вроде груши были вместо яблок, нет? – вдруг сказал Ленька. – Мы испекли неправильную шарлотку!

   – Точно! – облегченно выдохнул Егор.

   И словно настроившись по камертону, завел-запел свое воспоминание. Как они испачкались в муке, и мама отмывала их в раковине, и они выкладывали буквы из хвостиков груш… Он сам не мог бы объяснить, откуда берет эти подробности. Но Ленька кивал, и бабушка посмеивалась… Только отец мрачнел с каждой минутой. Егор не замечал этого, разливаясь соловьем.

   – …Взяли пирог и пошли к Вере…

   Отец с силой шарахнул кулаком по столу.

   – Ты зачем врешь?! – свистящим шепотом проговорил он. – Никогда такого не было!

   Егор широко раскрыл глаза.

   – Было! Просто это все без тебя происходило!

   – Не было! – заорал отец в полный голос.

   Братья отшатнулись.

   – Никогда в жизни эта сука с вами ничего не пекла!

   За столом повисла тишина. И в этой тишине Егор сказал, ужасаясь самому себе:

   – Сука – это ты, пап.

   О том, что началось после этих слов, он старался не вспоминать.

   Его поразила ненависть в лице отца, когда тот выкрикнул свое мерзкое ругательство. Егор понял, что не может припомнить случая, когда отец сказал бы о маме доброе слово. Или улыбнулся при упоминании ее имени. Или хоть как-нибудь показал, что скучает по ней.

   В памяти всплыли слова бабушки: «Ты пошел в мать, Ленечка – в папу».

   Егор прозрел. Отец не выносил маму! Потому и Егора терпеть не может!

   Чем больше он об этом думал, тем страшнее ему становилось.

   Да, в тот ужасный день отец был со своими приятелями. Он позвонил одному из них, чтобы тот подвез его до работы, потому что машину отца заперли во дворе. Приятеля звали Роман Мордовин…

   Егор с тех пор ни разу не слышал, чтобы отец разговаривал с Мордовиным. Почему, спрашивается?

   Потому что все повязаны убийством, вот почему.

   Если эти двое соврали на допросах, значит, алиби отца ничего не стоит, верно?

   «Он подъехал на чужой машине, когда мама вышла из сквера, – думал Егор. – Позвал ее. Она села в тачку… Почему согласилась? Ей ведь нужно было на работу!»

   Он долго думал – и его осенило. «Отец соврал, что кто-то из нас заболел!»

   Они втроем привезли маму к Мордовину. Там убили. Отец заплатил своим приятелям, чтобы те молчали. Тело они где-то спрятали… Закопали, наверное. Договорились о том, как будут врать, – и все, концы в воду!

   Теперь все поступки отца получили объяснение. Конечно, они с мамой ссорились… Она заступалась за Егора, когда отец поднимал на него руку. Отец ненавидит, когда ему возражают, он от этого сразу звереет.

   После того как Егор все понял, у него появилась настоящая цель. Раньше он просто хотел свалить из дома. Но куда бежать? Никакой родни у них больше нет. Вторая бабушка умерла еще до рождения Егора и Леньки. Нигде его не ждут.

   Теперь он знал, чего хочет по-настоящему. Найти, где эти твари похоронили маму. Пусть в полиции сделают экспертизу и заставят убийц признаться. Егор просмотрел целых пять сезонов «Си-Эс-Ай» и знал: даже спустя десять лет на теле остаются улики.

   Он начал откладывать деньги. Подворовывал понемногу у бабушки. У отца боялся – заметит. Но отец и без этого как будто что-то почувствовал. Стал поглядывать на Егора подозрительно. Чуть ли не каждый вечер провоцировал на скандал. Егор зубы стискивал, чтобы не сорваться.

   Леньке он, естественно, все рассказал. Но брат отреагировал не так, как ожидал Егор.

   – Зачем папе это делать? – спросил он.

   – Потому что он ее ненавидел! Я же тебе сказал!

   – Фигня, – возразил Ленька. – Ты географичку тоже ненавидишь. И не ты один. Но что-то убивать ее никто не торопится.

   Егор задумался.

   Однажды он смотрел фильм, в котором муж-психопат выслеживал свою жену с дочкой. Жена пряталась по разным городам, но в итоге придурок все равно нашел ее и попытался убить.

   В фильме жена выучилась карате и вырубила этого козла. А мама так не умела. Она была маленькая, слабенькая. А отец – здоровый и сильный. В бабушку пошел.

   – Мама хотела с ним развестись. – Он поднял на брата уверенный взгляд. – Забрать нас, сбежать и спрятаться в другом городе. А отец об этом узнал. Вот почему все так случилось.

   Ленька помолчал немного.

   – Слушай, – сказал он наконец. – Я понимаю, вы с ним собачитесь всерьез. Но маму он не убивал.

   – Откуда ты знаешь!

   Ленька в ответ пожал плечами.

   – Может, он ее бил! – зашел Егор с другой стороны.

   – Всех соседей расспрашивали. Если бы бил, кто-нибудь сдал бы его.

   Егор упрямо покачал головой. Нет, Ленька просто не хочет верить в страшное. Он и сам поверил не сразу.

   – Ты не со мной, значит?

   – Должен же кто-то их утихомирить, когда ты смоешься, – невозмутимо отозвался Ленька, кивнув в сторону кухни. – Уже придумал, где будешь зависать?

   Егор хотел ответить, что понятия не имеет, и вдруг понял, что знает.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Вечером Севостьянов ушел, позвякивая сумкой. И запропал – Егор уже начал волноваться, что придется ночевать одному. Тогда пришлось бы оставить наружную дверь незапертой, чтобы возвратившийся в ночи Севостьянов не колотился в нее, как мотылек о лампу, и не орал под окнами. А идея спать с открытой дверью Егору категорически не нравилась. Пусть в Холмах, по выражению бабушки, два с половиной инвалида – тем страшнее. Забредет какой-нибудь псих… На фиг, на фиг.

   Куда он утопал, Севостьянов не сообщил. То ли к соседям на дальний конец Холмов, то ли в город. Идти его искать – глупее не придумаешь! Егор вообще-то прячется. А тут, значит, сам возьмет и явится к людям: здрасьте, где дядя Вася?

   Севостьянов Егора не опекал. Вел себя по отношению к нему как к приблудившемуся коту, которому не сказать чтобы рады, но и гнать не будут. Молока в миску плеснут, за ухом небрежно почешут. Не считая того первого вечера, когда старикан проявил заботу и накормил его до отвала, в остальном он к Егору относился без особого внимания.

   И это было круто. Севостьянов сам по себе, Егор – сам по себе.

   Наконец-то на Егора никто не орал, не называл выродком и ошибкой природы. Полгода назад отец бросил ему в лицо как оскорбление: «Ты – материн сын!» Егор поначалу даже не понял. Материн?

   И вдруг сообразил: мамин! Ну да, все правильно: он – мамин сын. Егор заискрился от счастья. Мамин!

   Отец посмотрел на него странно: «Неумный ты человек. Ну да ладно. Пожалею тебя на этот раз». Егор не понял, о чем это он, да и не вдумывался. Главное, что папаша отвесил такой комплимент, какого ему еще десять лет не родить.

   Пока старикан где-то шастал, Егор сидел в темноте, смотрел в окно, за которым медленно гасли сумерки. Зимой сумерки синие. Весной – зеленые. Летом – розоватые, как сирень. А сейчас – желтые, даже оранжевые. Иногда он поглядывал на мамину карточку, которая лежала перед ним на столе.

   Сгущавшаяся темнота сначала поглотила дом напротив. Затем ближние кусты. Просочилась в оконные щели и уже размывала мамины черты на карточке, как вдруг зажглись фонари вдоль дороги. Золотая цепь протянулась по деревне.

   Егор вздохнул с облегчением. Хотя он мог включить свет, ему не хотелось этого делать. Плотных штор Севостьянов не держит. А сидеть одному, как меченосец в аквариуме, на виду у темноты, – неприятно.

   Свет упал на фото, и кулон на маминой шее блеснул, как настоящий. Стал выпуклым, словно продавил фотографию с обратной стороны. Егор даже дотронулся до снимка, хотя и понимал, что это всего лишь иллюзия.

   «Кулон…»

   Его подбросило на стуле.

   Когда Севостьянов вернулся, Егор кинулся к нему.

   – Дядь Вась, у вас есть металлоискатель?

   – Миноискатель, в смысле? В сарае где-то валяется…

   – А можно найти?

   – Прям щас, что ли? Ты чего, пацан…

   – Ну, пожалуйста! Очень нужно!

   Севостьянов раздраженно фыркнул, но подчинился.

   Они зашли в темный сарай. Старикан щелкнул выключателем, и лампочка осветила самогонный аппарат на грубо сколоченном низком столе, садовые инструменты и неопределенные завалы под брезентом у дальней стены, очертаниями напоминающие горы.

   – Вон там, – махнул рукой Севостьянов в сторону гор. – Хочешь – ищи. Перчатки справа, в корзине.

   Егор никогда не нашел бы искомое. Он был уверен, что ему нужна какая-то длинная палка, похожая на грабли. Но Севостьянов, понаблюдав за его бессмысленными, как у котенка, тыканьями во все углы, грубовато сказал: «Отлезь». Отодвинув в сторону мешки, старик извлек наружу темно-зеленый ящик, похожий на чемодан, и передал Егору.

   – Тащи в дом!

   На кухне Севостьянов с изумительной быстротой собрал вытащенные из ящика детали. Егор наблюдал, как он соединяет две длинные трубки, будто собирает пылесос. На столе вольготно, точно накормленные змеи, разлеглись толстые провода.

   – И чего, будет работать? – недоверчиво спросил Егор.

   – А чего ему не работать-то? Отменная вещь, между прочим. Батарейки только нужны в усилительный блок… Вот не знаю, есть ли у меня такие.

   Батарейки нашлись. Севостьянов нацепил наушники и, нахмурившись, принялся подкручивать что-то.

   – Это резистор? – влез под руку Егор. – Резистор, да?

   – Не мешай!

   В конце концов, убедившись, что все работает, Севостьянов снял наушники и положил на стол.

   – Осваивать будешь? Или только поглазеть хотел?

   Остаток вечера Егор учился пользоваться прибором. Это оказалось труднее, чем он представлял. Миноискатель весил шесть килограммов. Руки у Егора устали уже через несколько минут. Он прислушивался к хрипам и пискам в наушниках, которые то и дело сползали с головы, и одновременно водил перед собой тяжеленной палкой.

   – Теперь учись разбирать-собирать.

   Севостьянов показал, как отсоединять друг от друга палки, которые назывались штангами, как укладывать детали в ящик. На исходе второго часа обучения Егор взмок и выдохся.

   – Ты не продать ли его хочешь? – неожиданно спросил Севостьянов. – Учти, это модель старая, с вооружения давно снята. Много за него не выручишь. Безотказная, тем и хороша. Видишь, сколько в сарае провалялся, а включили – и пашет как миленький. Но современные-то легче раз в десять.

   – Не продать. – У Егора не было сил даже возмутиться. – Для дела нужен.

   – Смотри у меня. Вернешь в целости и сохранности.

   – Мне нужно, чтобы ты подъехал, – странным голосом сказал Илюшин. – Это срочно.

   Маша еще спала, и Бабкин босиком прошлепал на кухню, чтобы не разбудить ее.

   – Что случилось? – спросил он, наливая воды из чайника.

   – Забелина пропала. То есть Ратманская.

   – Не смешно! – огрызнулся Сергей. – Серьезно, что у тебя?

   – Нина Ратманская пропала, – раздельно повторил Макар, и Бабкин осознал, что это не шутка.

   Он мысленно ахнул.

   – Когда?

   – Вчера вечером, – сказал Макар. – Со мной связался ее отец и попросил приехать к нему. К восьми он пришлет машину.

   – Выезжаю.

   Илюшин, уже в пальто, встречал его в дверях.

   – Пропала около девяти-десяти, – сказал он. – Писем о выкупе Ратманскому не приходило. Больше пока ничего не знаю.

   – А машина-то нам зачем? – осведомился Сергей, пока они спускались в лифте. – У нас своя имеется. На крайний случай могли бы взять такси.

   – Жест любезности.

   – Не нравятся мне такие жесты…

   Черный «Мерседес» ждал у подъезда. Несмотря на утренние пробки, доехали быстро: через полчаса машина свернула в неприметный двор, который тесно обступали трехэтажные дома. Оказавшись внутри, Сергей понял, что это единый комплекс.

   Он ожидал увидеть в приемной победительницу одного из региональных конкурсов красоты, но секретаршей оказалась немолодая женщина с седым учительским пучком. Акции Ратманского в глазах Бабкина сразу подскочили вверх.

   – Проходите, пожалуйста, Константин Михайлович ждет.

   Навстречу им из-за широкого стола поднялся пожилой человек в твидовом пиджаке. Бабкин заметил резьбу на широких тумбах-основаниях – жутковатые раскосые лица китайских демонов.

   Кабинет был выдержан в коричневых и темно-зеленых тонах. Книжный шкаф до потолка; вместо привычных жалюзи – тяжелые шторы с кистями; на столе библиотечная лампа с зеленым плафоном. От комнаты исходило ощущение чопорного уюта. На стене напротив окна висели две огромные черно-белые карты Северного и Южного полушарий. Приглядевшись, Сергей обнаружил в Тихом океане силуэт гигантского дракона.

   – Здравствуйте. Присаживайтесь. – Ратманский пожал им руки и вернулся на место.

   За свою жизнь Бабкин перебывал во многих начальственных кабинетах. Повсюду он видел ту лубочную претенциозность, по которой безошибочно опознаются интерьеры людей, облеченных властью. Двуглавые хохломские орлы на шкафах. Отлитые в бронзе кони. Плохая живопись на стенах, кожаные диваны и вычурная лепнина – неизбежный постсоветский китч. И обязательное пресс-папье на столе. Никогда в жизни Бабкин не встречал человека, который пользовался бы пресс-папье. Судя по прочитанным книгам, этот предмет годился исключительно для убийства.

   У Ратманского на столе, кроме ноутбука, стоял только портрет в простой рамке: они с дочерью на палубе яхты, за ними – белые скалы и ослепительная синева. Пейзаж был очень знакомый, словно затертый миллионом одинаковых фото в Сети, но в то же время почему-то совершенно неземной. Как будто снимали на другой планете.

   Кресло, в которое опустился Сергей, оказалось удобным. В меру жестким, просторным и в то же время мягко поддерживающим под локти, словно заботливый дворецкий.

   – Надеюсь, вы извините мою бесцеремонность. – Ратманский говорил негромко, но напористо. – Вам известно, как важно действовать в такой ситуации без промедления. За ночь ничего не решилось, хотя я возлагал большие надежды на своих… – Он прервал себя коротким раздраженным жестом: – Не имеет значения. Нина вчера была у вас. Вечером она исчезла. После визита к вам она звонила мне, так что я знаю о вашей встрече в общих чертах, без подробностей. Какой она показалась вам?

   – Собранной. Испуганной. Взвинченной, – перечислил Макар.

   Ратманский кивнул, словно ждал именно такого ответа.

   Он был невысок и худощав. Чисто выбритые обвислые щеки и мешки под глазами придавали ему сходство с бассет-хаундом. Умное лицо, внимательный быстрый взгляд.

   – Нина исчезла в районе Таганской, – сказал Ратманский. – Мы с ней договаривались поужинать в девять, она не приехала в ресторан. В десять я начал ей звонить, в одиннадцать двадцать мы нашли ее «Мерседес». Телефон был в салоне.

   – Водитель? – спросил Макар.

   – Нина отпустила водителя. Ей нравится ездить самой. Говорит, сосредотачивается за рулем, думается лучше. Белла Тихоновна, принесите нам, пожалуйста… – Ратманский сделал паузу и вопросительно посмотрел на сыщиков.

   – Эспрессо без сахара, – попросил Макар.

   – Сладкий чай, будьте добры, – скрывая удивление, сказал Бабкин, пытаясь понять, каким образом Ратманский связался с секретаршей.

   Только сейчас он заметил, как тихо в кабинете. Они находились в центре Москвы, но сюда как будто не долетали звуки с улицы.

   – Я вас прошу взяться за расследование. – Ратманский сцепил пальцы в замок. Руки у него были короткопалые, грубые. – Вам будет оказана любая помощь, которая потребуется. Нина никогда раньше так не исчезала, она весьма… – Он поискал слово. – …ответственная дочь.

   Секретарша принесла на подносе напитки. Перед Ратманским поставила стакан воды с кружочком лимона.

   – А мой кофе где? – хмуро спросил тот.

   – Свой кофе вы уже выпили, Константин Михайлович, – с невозмутимой вежливостью отозвалась секретарша.

   – Когда это я успел?

   В ответ он получил молчаливую улыбку. Ратманский дернул углом рта, но ничего не сказал.

   – Вы беретесь? – спросил он. – Я буду считать это услугой, оказанной лично мне.

   Илюшин медлил с ответом. Бабкин понимал его сомнения. Им ничего не известно о Ратманском.

   Не склонный к риску, Бабкин предпочел бы держаться от золотого шара подальше. Может быть, шар выполняет желания, но куда вероятнее, что их перерубит в фарш на полпути к нему.

   – Да, мы беремся, – сказал Макар.

   На лице Ратманского отразилось облегчение.

   – Есть один нюанс, – добавил Илюшин. – Сергей занят поисками Егора Забелина…

   – Да, я знаю, Нина советовалась со мной. Делайте все, что считаете нужным.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   «Нина пропала десять лет назад, появилась вчера и снова исчезла. Безумие какое-то. Как сказал бы Серега – дичь».

   Илюшин смотрел в окно, сунув руки в карманы. Пожилая секретарша не просто делала вид, что нет ничего особенного в сыщике, по какой-то причине вот уже полчаса торчащем в приемной у подоконника, – она действительно не обращала на него внимания. Макар спинным мозгом чувствовал полное отсутствие направленного на него интереса. «Потрясающе вышколенный персонал у Ратманского».

   Сергей Бабкин уехал. Вчера Макар тихо потешался, наблюдая, как злится напарник. Но личность Ратманской Илюшин подтвердил за пятнадцать минут, а остаток дня бесцельно шатался по городу вместо того, чтобы подключиться к поискам Егора Забелина.

   Почему?

   Теперь он мог ответить себе на этот вопрос.

   «Я ждал, когда что-то произойдет».

   Он не мог предугадать, что Нина Ратманская снова исчезнет. Но ее появление в мире живых было сродни камешку, брошенному в реку. Если правильно выбрать камешек, рассчитать время и точку соприкосновения с водой, можно вызвать землетрясение в Осаке.

   Из тех людей, которые любили Нину Забелину, лишь один человек знал о ее превращении в Нину Ратманскую. Вера Шурыгина видела, как волшебная палочка коснулась плеча ее подруги. Вместо пухлой гусеницы, едва ползущей по листу, бабочка расправила золотистые крылья.

   И улетела.

   Как он мог не заметить десять лет назад, что она была близка к самоубийству? Положился на показания свидетелей! Поверил снимкам, где она старательно улыбалась в камеру! Восемь минут тишины… Интуиция подсказывала ему, что Нина далеко не так счастлива, как следовало из рассказов коллег и соседей, но он и близко не подошел к пониманию, что она тонула в своей жизни, как в болоте, и даже не могла позвать на помощь, – ведь нельзя было сознаться, что она едва выносит собственных детей. Кто бы ей это простил? Бездетная подруга? Может быть, муж, гнавший ее на процедуры экстракорпорального оплодотворения, пока не получил то, что ему требовалось?

   «Я мечтала стереть себя ластиком», – вспомнилось ему. Теперь Макар не сомневался: Нина Забелина страдала от затяжной послеродовой депрессии. «Долго продержалась, – подумал он. – Четыре года…»

   Но та Нина, которую он увидел вчера воочию, любила свою новую жизнь. Стоя перед окном в приемной ее отца, Макар мысленно воспроизвел их разговор и окончательно утвердился в этой мысли. Сейчас она не исчезла бы по собственной воле.

   Дверь в приемную открылась. Кто-то уставился ему в спину тяжелым взглядом.

   Илюшин обернулся. Высокий мужчина с военной выправкой и застывшим землистым лицом сделал шаг ему навстречу.

   – Петр Гришковец. Тебе надо кое-что увидеть.

   «Этот словами не разбрасывается», – подумал Макар, молча следуя за начальником службы безопасности.

   Гришковец спустился в гараж, сам сел за руль черного «Лексуса».

   – Бронированный, наверное? – простодушно спросил Макар, забравшись на пассажирское сиденье. – Я слышал, у таких влиятельных людей, как ваш босс, все машины бронированные.

   В лице Гришковца что-то дрогнуло. Он не ответил, только кивнул охраннику, открывшему ворота.

   – И унитазы золотые, – мечтательно сказал Илюшин, когда они выехали на улицу. – Вот бы увидеть хоть одним глазком…

   Гришковец даже не взглянул на него.

   Десять минут спустя Макар спросил:

   – А трупы вам приходилось закапывать?

   Молчание.

   – Ночью в лесополосе не приходилось? – удивился он.

   «Будь на его месте Серега, ответил бы: «Может, придется еще».

   – Я не пойму, – после паузы начал Гришковец. – Тебе нравится из себя кретина строить?

   Илюшин просиял.

   – Я учился у лучших, – доверительно сообщил он. – Слыхали про человека, которому поручили привезти к начальнику одну женщину, чтобы уговорить ее сдать костный мозг, а он ее чуть не укокошил?

   Гришковец закрыл рот и не открывал до самого конца пути.

   Машина остановилась перед светло-зеленым двухэтажным зданием, окруженным кованой оградой. Под неброской металлической табличкой с надписью «Примула» ежился лысый толстяк. Он кивнул сыщику и распахнул дверь.

   Высокие потолки, лепнина, широкие арки и окна. Паркетные полы с геометрическим орнаментом. Внутри царил классицизм, из которого выбивались картины: персонаж Миядзаки – хранитель леса Тоторо в разных видах – под зонтом, в широкополой шляпе, на качелях, в лодке… Люди, которые встречались Илюшину, выглядели неформально. Пробежала девушка с синими волосами. Парень в джинсах и футболке, с фигурно выбритыми висками и кольцом в носу, вышел из кабинета и мимоходом кивнул всем троим.

   По широкой лестнице поднялись на второй этаж.

   – Кабинет Нины Константиновны, – сообщил толстяк.

   Илюшин шагнул за ним и остановился.

   Внутри был разгром. Распотрошенные ящики, опрокинутый стол, ворох документов по всем углам, словно перья, оставшиеся от растерзанной птицы… В первую секунду Илюшин обшарил взглядом кабинет, ожидая, что среди этого хаоса увидит мертвое тело. В следующую он сообразил, что в таком случае здесь давно была бы полиция.

   – Обнаружили два часа назад, – сказал за его спиной Гришковец. Голос у него был такой, словно тухлую воду наливают в ржавое ведро.

   – То есть вчера, когда она пропала, вы не проверили ее офис? – спросил Макар.

   – У Нины Константиновны нет привычки работать по ночам.

   Илюшин не стал это комментировать. Он осторожно прошел в середину комнаты, переступая через бумаги. Вытащил из кармана перчатки, натянул их и огляделся.

   – Вы знаете, кто это сделал?

   Вместо Гришковца ответил толстяк:

   – Нет. Здесь на ночь не оставляют охрану. Только камеры работают.

   – А вы, извините…

   – Завхоз я. Федор Куликов.

   – На записи видно, что вошли двое, – вмешался Гришковец. – Наружную дверь открыли ключом. На внутренней двери стоит кодовый замок. Код они знали. Как и код отключения сигнализации.

   – Чей ключ? Можно это установить?

   – Работаем над этим.

   – Вы выяснили, что пропало? – спросил Илюшин.

   – Это надо, чтобы Нина Константиновна посмотрела…

   Макар вздохнул про себя.

   – Здесь есть сейф?

   Сейфа в кабинете не было. Завхоз поклялся, что в здании нет ни денег, ни ценных вещей, кроме компьютеров и принтеров. Илюшин начал снимать отпечатки с дверной ручки.

   – Мы это уже сделали, – подал голос Гришковец.

   Макар покосился на него и продолжил работу. Затем сфотографировал помещение, чтобы в кадр попали все детали.

   – Мне нужен полный список проектов, которые вела Ратманская, – сказал он, закончив. – И покажите запись.

   В одиннадцать двадцать две камера засняла двух людей в капюшонах и медицинских масках. Они быстро подошли к двери, открыли ключом, недолго повозившись у замка. Коды замка и сигнализации набирали в перчатках. Илюшин видел, что в здании оба ориентируются хорошо. В просторном вестибюле они не задержались: подошли к лестнице и скрылись из поля зрения камеры. Меньше часа спустя, в двенадцать тридцать пять, оба вышли из здания и растворились в темноте.

   – Как они попали в кабинет? – спросил Макар.

   – Он не был заперт.

   – Сказочная система безопасности! – не выдержал Илюшин. – Нет живой охраны ночью, кабинет директора фонда не запирается на ключ…

   – Запирается! – вспыхнул завхоз. – Просто Нина Константиновна этим частенько… как бы сказать… пренебрегает.

   – А где камеры на втором этаже?

   – Так нету их. Ни на втором, ни на первом. Мы и первую-то поставили с боем! Она говорит, это неправильно – ну, за людьми следить, все такое… Говорит, что сотрудники и визитеры не преступники, а даже если бы и преступники – нельзя под камерами жить и работать, чтобы каждый твой шаг был на виду. Она в этом очень принципиальную занимает позицию.

   Гришковец молча скривил губы.

   – И про ночного сторожа тоже говорит так: у нас воровать нечего, а деньги лучше потратить на полезное. Вневедомственная охрана на соседней улице.

   – И много пользы от нее на соседней улице? – поинтересовался Макар.

   – Если бы окна разбивали или в дверь бились, была бы польза, – возразил завхоз. – А если у воров ключи при себе, так конечно, пользы немного. Охрана на взлом выезжает, на нарушение периметра. А если кто ночью решил поработать, к тому вопросов нет.

   Илюшин понял, что толстяк будет до последнего защищать выбор начальницы.

   – Ключи от входной двери были у Ратманской, – сказал он. – У кого еще?

   – У меня, у Петра, – начал перечислять завхоз. – У Ладыженской, она по связям с общественностью. У Ярослава Новохватова, заместителя Нины. У дневной охраны, они раньше всех приходят и открывают. Вроде все.

   – У самого Ратманского, надо думать, – напомнил Илюшин.

   – У Константина Михайловича? Не. Зачем ему.

   – Действительно, зачем ему! – Илюшин не скрывал насмешки. – Он ведь всего лишь создал для дочери карманный фонд. К чему бы ему ключи от собственного здания!

   Завхоз набычился и покраснел.

   – Вы, извините, что угодно можете считать. Ключи есть у нас шестерых. Константин Михайлович сюда заходит только гостем. А здание вообще не в собственности, а в аренде.

   – Ваш экземпляр покажите, пожалуйста, – попросил Макар.

   Ключи предъявили и завхоз, и, не дожидаясь просьбы, Гришковец.

   Илюшин поднял опрокинутое кресло и сел.

   – Кто обнаружил, что кабинет обыскивали?

   – Я, – подал голос Гришковец.

   – В котором часу?

   – В восемь. Всю ночь занимались поисками, утром я подумал: надо бы «Примулу» проверить…

   «Долго же до тебя доходило».

   – Мне нужно опросить сотрудников, – сказал Макар. – Выделите какое-нибудь тихое место. Ладыженскую и Новохватова пригласите первыми.

   – Так нету его, – с некоторой растерянностью сказал завхоз.

   – Кого?

   – Заместителя. Новохватова.

   – Он тоже пропал? – без улыбки спросил Макар.

   – Он дома лежит, – поправил Гришковец.

   – Нарвался на хулиганов три дня назад, – подтвердил завхоз. – Ребра они ему переломали, рука в гипсе, нога сломана… Сам фиолетовый весь – страшно глядеть…

   – То есть глава фонда исчезла, а ее заместитель лежит избитый. – Илюшин обвел взглядом Куликова и Гришковца и негромко спросил: – Братцы, а чем на самом деле занимается ваш фонд?

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Макар не рассчитывал на честный ответ, и он его не получил. Гришковец уронил, что фонд помогает больным детям. Завхоз всплеснул руками, еще больше оскорбившись недоверием сыщика, и потащил его в коридор, где на стене были развешаны благодарности от родителей вперемешку с детскими рисунками. «Вот, вот! Вы посмотрите! – Он почему-то тыкал исключительно в кудрявого козла, подписанного: «Вадик Захаров, 6 лет». – Вот чем мы занимаемся! Сколько людей спасибо сказали!»

   Илюшин тоже сказал «спасибо» и ушел. В переговорную комнату струйкой потекли те, кто работал в «Примуле».

   Через два часа он мог подвести некоторые итоги.

   Во-первых, бросалась в глаза искренняя любовь сотрудников фонда к Ратманской. Это стало для Илюшина неожиданностью.

   Во-вторых, все были убеждены, что с ней случилась беда. Заплаканные глаза, срывающиеся голоса… «Нина работает на износ…» «Не могла уехать без предупреждения…» «Она очень ответственная…»

   Он вспомнил, что уже слышал это от ее отца. «Она ответственная дочь». Макар про себя усмехнулся. Он видел скрытую иронию в том, что ответственная дочь бросила собственных детей.

   Но чем дольше он задавал вопросы, тем яснее понимал, что по крайней мере в этом ему говорят правду.

   Из показаний сотрудников вырисовывался порт- рет человека деятельного и отзывчивого. Ратманская опекала своих подчиненных и заботилась о них. Она могла простить все, кроме халтурного отношения к обязанностям. Илюшин не обнаружил никого, кто работал бы в «Примуле» меньше пяти лет. Перед ним был слаженный, дружный коллектив.

   Все как один утверждали, что фонд занимается помощью в организации и оплате лечения детям со всеми видами лейкоза. «Я много где успел потрудиться, – сказал айтишник, тот самый парень с выбритыми висками. – А здесь у моей работы есть смысл».

   В то же время Илюшин ни над кем не заметил ореола праведности. Если кто-то загорался пафосом причастности к великому делу, Ратманская тушила это пламя.

   – Я сначала на износ работала, – сказала девушка с синими волосами. – Когда видишь всех этих детей, читаешь их истории… Трудно не вовлекаться. А всем помочь невозможно, вы же понимаете… Я была на грани срыва. Несколько раз оставалась здесь ночевать. Нина заметила это, вызвала меня к себе и поговорила со мной. Два часа разговаривала. У меня знаете как после этого мозги на место встали!

   – Что она вам сказала?

   Девушка вытерла слезы.

   – Что если я не Иисус, у меня нет права идти на Голгофу. Нина умеет вправить извилины.

   – Мы стараемся в первую очередь брать детишек из провинции, – будто извиняясь, говорила Ольга Ладыженская, хрупкая, совершенно седая женщина лет пятидесяти с лицом и осанкой балерины. – Много случаев мошенничества, вернее, попыток мошенничества. У нас есть отдел, который занимается проверкой подлинности документов. Ну, и мы ведь не выдаем средства на руки родителям, как почему-то часто считают. – Она едва заметно улыбнулась. – Мы связываемся с клиниками, договариваемся о лечении, оплачиваем транспорт, расходники и съемную квартиру, если требуется…

   – Когда вы в последний раз видели Ратманскую?

   – В пятницу, – не задумываясь, сказала Ладыженская. Ее белоснежная высоко взбитая прическа напоминала пудреные парики придворных времен Екатерины Первой. – Я ушла в четыре, она еще была здесь. Мы попрощались. Она выглядела спокойной. Собственно, как обычно.

   – Вы знаете о ее личной жизни?

   – Это ни для кого не секрет. Она лет пять встречается с Арсением Рутбергом, скрипачом. Он сейчас на гастролях в Австрии. У них что-то вроде гостевого брака… Честно говоря, я не вникала в подробности.

   – У вас есть идеи, где она может быть?

   Ладыженская горестно скривилась.

   – В больнице или в морге. Простите! Не хочу лгать себе и вам. Чтобы Нина исчезла и не выходила на связь? Это невозможно.

   – Вы можете определить, что пропало из ее кабинета?

   – Нет, что вы! У нас разные сферы деятельности. Я, упрощенно говоря, пиарщик. Имидж нашего фонда, взаимодействие с партнерами – это все на мне. А Нина – управленец, менеджер. Кроме того, она заключает контракты на поставку продукции и выбирает поставщиков. Она в этом рынке – как рыба в воде…

   – Подождите, – остановил ее Макар, – о каких закупках идет речь? Я думал, ваш фонд – промежуточное звено между пациентом и больницей…

   – Да, это так. Но еще мы берем на себя послеоперационное сопровождение пациента. Кому-то требуются медикаменты и нет времени ждать, пока родители смогут выбить положенное у государства, кому-то – перевязочные материалы. Например, некоторым из наших пациентов нужны коляски, так мы заказывали их в Германии, потому что Нина долго изучала вопрос и выяснила, что немцы производят запатентованную резину для колесиков, благодаря которой их коляски едут по песку легче, чем отечественные. Она досконально вникает во все детали.

   – Похоже, придется везти сюда Новохватова с его переломами, – вслух подумал Макар и заметил, как дрогнули губы Ладыженской. Он подался к ней и вкрадчиво спросил: – Ольга Ивановна, вы знаете, кто его избил?

   – Понятия не имею. – Макар выжидательно молчал, глядя на нее. – Ладно, признаюсь: я терпеть его не могу, – раздраженно бросила Ладыженская, когда пауза стала затягиваться. – Мерзкое беспринципное существо! Не спрашивайте меня, что он сделал! Ничего такого, что можно было бы ему инкриминировать. Но я нутром чую – это скользкий тип, который принесет нам неприятности.

   – Мне казалось, Нина тщательно подбирает сотрудников, – заметил Макар.

   Ладыженская усмехнулась:

   – Намекаете, что она взяла под бочок своего любовника? Ничего подобного. Нине сосватала его эта парочка, Алик со своей сестрицей!

   – Кто это?

   Она сердито махнула рукой:

   – Младшие дети Ратманского. Им нужно было пристроить куда-то своего бестолкового дружка. Этот тип и раньше отирался по благотворительным фондам. В открытую ему никто не предъявляет претензий… Но какие-то слухи циркулируют…

   – О чем именно?

   Ладыженская молчала, покусывая губу.

   – Ольга Ивановна, любая информация может оказаться полезной, – проникновенно сказал Макар. – Детали, которые вы сейчас считаете несущественными, могут стать ключом в расследовании. Я давно занимаюсь поисками пропавших людей. Доверьтесь мне, пожалуйста.

   – Ох, да я вполне вам доверяю! Вы же не с улицы пришли, вас нанял Ратманский…

   Илюшин мысленно усмехнулся. Похоже, для сотрудников «Примулы» это была лучшая рекомендация.

   – Но мне просто нечего вам рассказать, – досадливо продолжала Ладыженская. – Поймите, я ни от кого не слышала, что Новохватов нечист на руку. Но он производит впечатление человека, который в подходящей ситуации окажется нечист на руку. Он не сбывшийся подлец, а потенциальный. Держать такого под боком – значит не замечать мину замедленного действия. Я говорила Нине, что она совершает ошибку! Но здесь замешаны родственные связи. Нине очень хотелось продемонстрировать жест доброй воли, и она пошла навстречу Алле.

   – Вы говорили Нине прямо о своих опасениях по поводу Новохватова?

   – Разумеется! Нина предсказуемо ответила, что существует презумпция невиновности. И потом, на испытательном сроке он показал себя отлично, – неохотно признала Ладыженская. – Быстрый, цепкий, исполнительный. Глаза горят. Произносит правильные фразы типа «Рад быть частью общего дела». Уступает девушкам очередь к кофемашине, придерживает дверь. Этим, кстати, он сразу упрочил свою репутацию. Ему нельзя отказать в обаянии.

   – Кто мог избить Новохватова, как вы думаете?

   – Кто угодно! Задолжал кому-то, или увел чужую жену, или нагадил в чужой огород… Кто угодно! – повторила она. – В хулиганов я не верю.

   В хулиганов Илюшин тоже не верил, но не стал делиться этим с Ладыженской. Он пометил: проверить со всех сторон заместителя Ратманской. Сверился со списком сотрудников и вопросительно поднял брови:

   – А где главбух? Вы отдаете дела на аутсорсинг?

   Ему показалось, что Ладыженская замялась.

   – Не совсем. Наши дела ведет бухгалтерия холдинга Ратманского. У него собственная организация, раз в десять больше нашей.

   Илюшин отчетливо расслышал точку в конце предложения и понял, что финансовую сторону вопроса Ладыженская не станет с ним обсуждать. Глава отдела по связям с общественностью готова была говорить о сотрудниках, о новом заместителе начальницы, о больницах и квотах на лечение – о чем угодно, кроме денег.

   – Почему фонд называется «Примула»? – напоследок спросил он.

   – Это придумала Нина. «Примула» на языке цветов – «всепобеждающая благодать».

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   «Всепобеждающая благодать, значит», – сказал про себя Илюшин. Он позвонил Ратманскому и пре- дупредил, что заедет.

   Ратманский как будто постарел за те несколько часов, что они не виделись. Дожидаясь, пока он закончит разговаривать по телефону, Макар сел в кресло и стал подбирать слова для предстоящего разговора. Заполучить врага ему не хотелось. Но, взвесив все, он с сожалением признал, что бессмысленно заниматься поисками в комнате с затемненными углами. Можно долго и аккуратно вынюхивать, что в этих углах. Использовать эвфемизмы. Ловить каждый намек собеседника. Через час осторожных плясок вокруг Ратманского, возможно, он добьется результата. Илюшин откинулся на спинку кресла и сцепил руки в замок, задумчиво разглядывая отца Нины.

   Ратманский положил телефон.

   – Константин Михайлович, для чего в действительности вы используете фонд вашей дочери?

   – Это Петя звонил, – сказал тот, будто не слыша сыщика. – Нашел камеру, которая засняла Нину. В шесть пятнадцать на Больших Каменщиках. Камера над входом в аптеку. Вчера в шесть пятнадцать Нина прошла мимо нее. Это хорошие новости, правда?

   – Для чего вы используете фонд? – повторил Макар.

   – Что? – Ратманский будто проснулся. – Что вы имеете в виду?

   – Вы умолчали о том, для чего вам нужна «Примула». Это важная информация, и работать без нее я не смогу.

   – «Примула» организована Ниной, – с недоумением проговорил Ратманский. – Она нужна ей, не мне. Формально я вхожу в попечительский совет, но на практике всем занимается моя дочь.

   Макар помолчал.

   – Не хочется, чтобы вы расценили мои слова как ультиматум, – сказал он наконец с сожалением, – но если вы не будете со мной откровенны, я уйду. Я – не уголовный розыск и не налоговая полиция. Мне безразлично, что за бизнес вы ведете под прикрытием благотворительного фонда. Но я привык хорошо делать свою работу. Мне нужно знать до мельчайших подробностей, в чем именно была замешана Нина.

   – Бизнес? – переспросил Ратманский.

   Илюшин увидел, как на его лице медленно проступает гнев. Ратманский встал, оперся ладонями о стол и подался к сыщику. В глазах блеснула ярость.

   – Я никогда в жизни не использовал «Примулу» для своего, как ты выразился, бизнеса! Ты что, додумался обвинить меня в том, что я подставил Нину?! Да она подстрахована со всех сторон! Юристы, бухгалтерия – я все сделал для того, чтоб она была в безопасности! Слышишь, ты?! А теперь она неизвестно где, и все это оказалось бесполезным…. Бессмысленным… Я оказался бесполезным!..

   Ратманский побагровел и тяжело задышал.

   Илюшин вскочил.

   – А ну сядь! – рявкнул тот. – Я кому сказал…

   – Да щаз, – без всякого почтения огрызнулся Макар и заорал: – Белла, помогите!

   Ему показалось, что секретарша появилась на пороге прежде, чем он успел закончить фразу. Ратманского, невзирая на его возражения, уложили на диван. Все происходило необычайно быстро. Пока Макар открывал окно, Белла расстегнула Ратманскому ворот, закатала рукав и сделала укол. Илюшин, обернувшись, увидел только торчащий вверх острый подбородок.

   Возле дивана вырос медицинский штатив. На нем вздулся пакет с прозрачной жидкостью.

   – Белла, все в порядке, что ты разводишь панику, – бормотал Ратманский.

   – Нахлестались кофе ночью! Я вас предупреждала. – Белла отрегулировала капельницу. – Умрете – и зачем? Мертвым вы Нине не поможете.

   – Может, Нина и сама уже не живая…

   – Может, и так! А если нет? Лежите, я скоро приду. Рукой не дергайте.

   – Да уж соображу как-нибудь!

   Секретарша вышла, Макар придвинул кресло ближе к дивану и сел.

   – Надеюсь, ты отказался от мысли, что я проворачивал в «Примуле» грязные делишки, – как ни в чем не бывало буркнул Ратманский.

   – Пожалуй, – согласился Илюшин. – Вы можете разговаривать?

   – А что я, по-твоему, делаю? Свяжись с Петей, он покажет и эту аптеку, и местных аптекарш… Перетряси их всех! Пусть выложат все, что помнят про Нину. Петя сделал что мог, но личное общение ему не дается – отрицательная харизма. При виде его у свидетелей языки не развязываются, а каменеют. С тобой все наоборот…

   – Свяжусь, – пообещал Илюшин. – Но сначала мне нужно кое-что у вас узнать. «Примула» создана на ваши средства?

   – Верно. Я учредитель и один из попечителей фонда. Но он от начала до конца придуман Ниной. Она горела этой идеей! Думаешь, я купил ей карманную игрушку? «Папики» приобретают для своих девок салоны красоты, а я для дочери расщедрился на целый благотворительный фонд? Это не так. Мне хотелось увидеть, на что способна Нина. Ты в курсе, что она работала в «Примуле» главой юридического отдела?

   – Я думал, «Примулу» ведут ваши юристы.

   – Это сейчас. А в первые годы Нина тащила на себе этот воз. Ты знаешь, скольким детям помог ее фонд? Да что там помог – спас! Это все Нинина заслуга, не моя! А как она людей отбирала! У меня Гришковец так не отсеивает своих безопасников, как Нина отсеивала сотрудников. Остались лучшие. Энтузиасты, умницы, работяги! Я бы сам кое-кого у нее переманил, да они не пойдут… Нина идеально умеет налаживать рабочие процессы.

   Ратманский перевел дух.

   – Мне симпатичны увлеченные люди, – уже спокойнее добавил он. – Я бы даже сказал, это необходимая, хоть и не достаточная черта характера, без которой не существует полноценной личности. Нина занималась юридическим сопровождением фонда, затем взялась за привлечение средств – я ведь не единственный жертвователь, есть и другие. Она добралась по карьерной лестнице до заместителя директора. Я, что ли, ее протолкнул? Ничего подобного! У нее хваткий ум, она обожает свое дело… У тебя дети есть, Макар Андреевич? – неожиданно спросил он.

   Илюшин отрицательно покачал головой.

   – Тогда, боюсь, ты меня не поймешь. Тебе будет трудно представить, что это такое – годами наблюдать за своими детьми, ожидая, что вместо жадности и лени в них проклюнутся любопытство, предприимчивость, стремление проявить себя, – и год за годом сильнее разочаровываться… А затем увидеть дочь, которая в избытке обладает всеми этими качествами: и любопытством, и открытостью ко всему новому, и готовностью пахать до седьмого пота – вот ведь что важно! Пахать, пахать! – Ратманский рубанул воздух ребром ладони. – Но не убиваться! Пахота должна быть в радость. А мои младшие дети даже не понимают, как это: работа – и в радость! В радость может быть только отдых, как они полагают, а работа – тяжкий крест, и добровольно нести его согласится лишь идиот. Алла и Алик – два самых бесполезных человека во Вселенной. Я был постоянно занят, их воспитывала мать, а она далеко не Песталоцци.

   – Как они отнеслись к появлению Нины в вашей жизни?

   – А ты как думаешь? – Ратманский растянул губы в кривой усмешке. – Они мне поначалу скандалы закатывали. Такие предсказания делали – куда там Ванге! И горло мне Нина перережет, и обдерет меня до нитки, и бог знает что еще… Неприятный сюрприз для них вышел.

   – А для вашей жены?

   Ратманский скосил на Илюшина слезящийся глаз.

   – Мы с Эльвирой разъехались, дай бог памяти, лет пятнадцать назад. Она живет в свое удовольствие, путешествует, картины малюет… Ее никто ни в чем не ограничивает. Никакого личного интереса у нее не было и нет ни ко мне, ни к Нине. А вот Алик с Аллой чувствуют себя ущемленными. Однако мы с тобой много внимания уделяем ничтожной теме. Тебе необходимо прямо сейчас поговорить с Петей…

   – Я сам решу, когда мне говорить с Петей, – жестко сказал Макар. – Что значит «ничтожной теме»? У вас трое детей. Двоим не по душе третий, свалившийся на вас из ниоткуда. Они ведь, надо полагать, понятия не имеют о ее реальной истории?

   – Как ты с больным стариком разговариваешь… – укоризненно начал Ратманский.

   – Вы не старик и не больной, – отрезал Макар. – А если заболеете, у вас филиал сердечно-сосудистого отделения под боком. Что известно Алле и Александру о Нине?

   Ратманский вздохнул.

   – Отвык я от таких, как ты, – с непонятным выражением сказал он. – Ну да ладно. Я познакомил Нину с ними через полтора года после ее появления, когда у нее лицо окончательно село…

   – Что село? – не понял Макар.

   – Лицо уселось после пластических операций. На это требуется время. Алик и Алла увидели Нину в том облике, в котором ее знают все. Они, конечно, не раз пытались установить ее личность. – Ратманский усмехнулся. – Хрен им на босу морду!

   – Не любите вы своих младших детей, Константин Михайлович, – заметил Макар.

   – За что мне их любить? За сытое равнодушие к участи собственного отца? А ведь если бы они согласились тогда, десять лет назад, сдать для меня костный мозг, я бы им все простил – и лень их бесконечную, и паразитическую сущность… Даже до этого слабыми умишками не дошли. Просто смотрели, как я подыхаю, и потирали ручки в ожидании наследства. А тут – Нина! Ха-ха-ха! Вот уж чего они не предвидели!

   Ратманский захохотал, хохот перешел в кашель. Илюшин ждал, пока он придет в себя.

   – Алла пыталась подстраивать мелкие каверзы, – хрипло сказал Ратманский и откашлялся. – Вытащи иглу и руку мне забинтуй.

   – Я вам не медицинский персонал. – Илюшин подошел к двери, открыл и сказал: – Белла Тихоновна, капельница заканчивается.

   Секретарша молча проделала все необходимые манипуляции. Ратманский сел, положив подушку под спину.

   – Каверзы, – напомнил Макар. – В чем они заключались?

   – Бабские глупости. К исчезновению Нины это не имеет отношения.

   Илюшин понял, что настаивать бесполезно.

   – У вас есть враги?

   – У всех, кто чего-то стоит, есть враги. Что я тебе азбучные истины объясняю…

   – Серьезные враги, – уточнил Макар. – Такие, которые могли бы пойти на похищение Нины.

   Ратманский облизнул пересохшие губы.

   – Тридцать лет назад я бы задумался. Но сейчас… Нет, у меня не имеется таких врагов. Все закончились. Я сижу в своей узкой нише, за большими деньгами не гонюсь, в политику не рвусь. Величайшая удача, какая может выпасть людям вроде меня, – своевременно превратиться из хищника в травоядное. У оленя на тихой полянке есть шанс дожить до старости. Одряхлевшего волка сожрут свои же.

   Илюшин с сомнением отнесся к этой сентенции, но промолчал.

   – Давайте поговорим об Арсении Рутберге, – попросил он. – Вы хорошо его знаете?

   – «А скрипач не нужен, родной, – процитировал Ратманский. – Он только лишнее топливо жрет». Арсений – трепетный интеллигентный мальчик сорока лет. Я беседовал с ним вчера по телефону, он ищет себе замену в оркестре, чтобы срочно вернуться в Москву. Надеюсь, не найдет. Практической пользы от него никакой – бабочка в штанах. Но женщины от него без ума. Они с Ниной за пять лет ни разу не поссорились. Стерильные у них отношения, во всех смыслах. Детей нет, страстей нет… Не знаю, зачем Нине нужна эта связь. Может, настала другая эпоха, а я пропустил ее начало. Кофе без кофеина, сигареты без никотина, любовь без горения.

   Он замолчал, как будто обессилев.

   – Мне нужны ключи от квартиры Нины, – сказал Макар.

   – У консьержа есть, он тебя пустит.

   Тщательно все обдумав, Егор пришел к выводу, что Мордовин не позволил закапывать тело на своем участке. А вдруг полиция стала бы искать именно у него! Мордовин хитрый и осторожный. Голыми руками такого не возьмешь. Он согласился дать машину, но на то, чтобы прятать тело, не подписывался.

   А кто подписался бы?

   Третий школьный товарищ. Колодаев.

   Егор не стал будить Севостьянова, оставил записку, что вернется к обеду. Забрал из сарая складную саперную лопатку, которую приметил накануне. В службу такси позвонил с телефона старика. Договорился, что его встретят на станции, чтобы было меньше вопросов. Водитель на него и не взглянул. Рулил, клевал носом… В конце концов врубил погромче радио, и до поселка, в котором жил Колодаев, домчались под русский рэп.

   Егор решил, что это хороший знак.

   Ни охраны, ни забора вокруг поселка не было, однако нужный ему участок оказался обнесен высокой оградой из профнастила. Егор перебросил лопатку через нее. С миноискателем так обращаться не рискнул: взгромоздил ящик на спину, поправил ремни, натянул предусмотрительно захваченные у Севостьянова перчатки и, подпрыгнув, ухватился за край ограды. С усилием подтянулся – и забрался наверх.

   Невдалеке лаяли собаки, где-то хлопали двери. Сидя наверху, Егор быстро оглядел территорию – и спрыгнул поскорее, пока не засекли.

   Участок был больше мордовинского раза в четыре. Здесь росли березы и сосны, а возле самого дома темнела высоченная ель. «Как на кладбище», – подумал Егор. Только теперь ему пришло в голову, что Колодаев может держать цепного пса. Он замер и прислушался. Но никто не рычал, не рвался сквозь кусты.

   Быстро светлело. Егор на глаз разметил территорию, как учил Севостьянов, собрал миноискатель, включил и двинулся вдоль ограды, прикусив губу.

   Он слушал в наушниках шуршание, всплески и звуки, похожие на хлопанье крыльев летучих мышей. Писка не было. Севостьянов что-то говорил вчера о глубине, которую берет миноискатель, но Егор забыл.

   Он обработал половину участка, когда в ушах запищало. Встрепенувшись, Егор нашел точку, из которой доносился звук, отложил миноискатель и стал копать.

   Почти сразу под ладонь попался ржавый обломок ножниц. Егор отбросил его к забору, растер плечи. Нацепил наушники и двинулся дальше.

   Он отыскал несколько монет, две металлические крышки и шарик непонятного назначения. Стало совсем светло, и теперь Егора легко можно было заметить из дома, но он продолжал сосредоточенно работать.

   Ему остался лишь один квадрат – в дальнем углу участка, где рос высокий клен, похожий на раскрытый красно-желтый зонт. Когда Егор приблизился, в наушниках снова пискнуло. Раз, другой, а затем часто-часто.

   Сердце Егора забилось в такт сигналу. Он бросился за лопаткой, перепрыгивая вырытые ямы, вернулся, упал на колени и начал копать.

   Земля здесь была мягче, чем в других местах. Егор быстро вырыл довольно глубокую яму. Один раз ему попался корень, но лезвие выдержало. Куча за его спиной росла, как вдруг лопата ударила во что-то твердое.

   Егор торопливо расчистил землю ладонями. Перед ним в яме лежала, судя по очертаниям, коробка, завернутая в толстый полиэтиленовый пакет. Раскопав вокруг, Егор подцепил свою находку и вытащил наверх.

   В двух слоях полиэтилена обнаружился жестяной сундучок. «Чай. Кузнецовъ и Ко», – разобрал Егор. Крышка была плотно обмотана скотчем. Егор подцепил край ленты и принялся сматывать один слой за другим, точно бинты с раны.

   Раздался звериный визг, и Егора с силой толкнули в плечо. Он упал, а когда вскочил, выставив саперную лопатку как меч, увидел перед собой хозяина дома.

   Если Мордовин почти не изменился с тех времен, когда их фотографировали втроем, то в этом рыхлом неопрятном толстяке в пижаме, с курчавой бородой и жидкими волосами, свисавшими на одутловатое лицо, Егор с трудом узнал Колодаева. Тот прижимал к себе сундучок, тревожно ощупывая его другой рукой.

   – Кто тебя прислал? – задыхаясь, визгливо спросил Колодаев. – Мордовин? Забелин? Кто?!

   – Мордовин, – наугад ответил Егор.

   Он понял, что Колодаев его не узнал.

   – Я полицию вызову, ясно? Вызову полицию! Прямо сейчас позвоню! Уходи! Уходи!

   Колодаев начал пятиться к дому, повторяя, как заклинание: «Уходи».

   – У меня свой человек есть в органах! Меня лучше не злить, понял? Свой человечек…

   Он потел и трясся. «Припадочный какой-то», – подумал Егор.

   Сделав еще один шаг назад, Колодаев споткнулся и потерял равновесие. Сундучок вылетел у него из рук. От удара о землю лента скотча лопнула. Со стуком отскочила крышка, и на землю высыпались пачки денег.

   В первый миг Егор почему-то решил, что это фальшивки. Он никогда не видел столько пятитысячных купюр сразу.

   Колодаев издал странный звук, словно пытался вдохнуть и не мог. Не поднимаясь на ноги, он подполз, как паук, и принялся собирать пачки. Егор присел на корточки, поднял ближнюю и протянул ему.

   Долю секунды ему казалось, что Колодаев бросится на него. Но он все равно не удержался:

   – Это вам Забелин столько заплатил? Чтобы вы тело спрятали?

   Колодаев поднял на него глаза.

   – Какое тело?

   – Его жены!

   – Тело не обнаружили, – пробормотал Колодаев.

   – Я знаю, что не обнаружили! – почти выкрикнул Егор. – Потому что вы его спрятали!

   Колодаев выпрямился, прижимая к себе сундучок, и огляделся. Убедившись, что их никто не видит, он почти побежал к дому.

   Егор последовал за ним.

   – Вас все равно поймают, – говорил он в полосатую пижамную спину. – Вы лучше сами признайтесь…

   – Не было ничего! – взвизгнул Колодаев. – Мы их нашли, ясно? Нашли и поделили!

   Оказавшись в доме, он попытался захлопнуть дверь, не выпуская из рук сундучка. Но Егор выставил вперед ногу и спросил в щель:

   – А жена Забелина?

   – Что жена? Не знаю про нее ничего…

   Колодаев снова понес про своего человека в органах, и Егор, чувствуя, что вязнет в этом потоке трусливой чуши, в отчаянии выкрикнул:

   – Забелин ее убил! А вы помогали спрятать тело!

   Колодаев замолчал. В щели вдруг возникла половина бледного лица, плотно прижатая к двери. Припухший голубой глаз уставился на Егора.

   – Ты ненормальный? – озадаченно спросил Колодаев. – Откуда ты взялся, мальчик?

   – Я сын Забелина, – признался Егор.

   – Это он тебе велел украсть мою долю? Передай ему…

   – Ничего он мне не велел! Он вообще не знает, что я здесь!

   Егор снова почувствовал, что его засасывает, как в болото, липкий чужой бред.

   – Откуда тогда узнал про деньги? – зашептал Колодаев. Он по-прежнему смотрел одним глазом.

   – Я искал, где вы маму похоронили, – сквозь зубы процедил Егор.

   – Чью маму?

   – Мою! Которую отец убил!!!

   Наступило молчание. Глаз голубел в полумраке, точно рыба в мутноватой воде. Он как будто жил отдельной от Колодаева жизнью.

   – Сомневаюсь, – неожиданно спокойным голосом сказал Колодаев. Глаз наконец-то моргнул.

   – Чего?

   – Вряд ли твой отец убил Нину. В день ее исчезновения он находился с нами.

   Егор хотел сказать, что не надо ему впаривать эту фигню, он не купится. Но что-то заставило его промолчать. Колодаев говорил с легкой рассеянностью, как о фактах общеизвестных. А еще он перестал трястись.

   – Когда Нина пропала, подозревали Юру. Разумеется. В таких случаях всегда считают виноватым мужа. Но если следствие ничего не нашло, значит, он действительно был чист. Хотя я тебя понимаю. Юра крайне неприятный человек. Даже отталкивающий.

   «Сами вы отталкивающий!» – чуть не крикнул Егор, хотя считал точно так же.

   – Значит, ты рыл в моем саду, потому что искал тело Нины?

   Егор молча кивнул.

   – А почему с этим… с этой…

   Егор понял, что Колодаев говорит о миноискателе.

   – У мамы был серебряный кулон.

   – А, вот оно что… И ты искал его, а раскопал мой небольшой секрет… Мое наследство…

   – Вы сказали, что деньги нашли и поделили, – напомнил Егор.

   Колодаев помолчал. За дверью что-то прошуршало, и наружу выпорхнула красная купюра.

   – Это тебе, – сказал Колодаев. – Чтобы все осталось между нами.

   Егор ошеломленно уставился на деньги.

   Зашуршало снова, и за первой купюрой на крыльцо приземлилась вторая.

   – Я полагаю, мы договорились.

   С этими словами Колодаев ткнул в колено Егора чем-то острым, и когда тот испуганно выдернул ногу, захлопнул дверь. Егор услышал, как щелкнул засов.

   Деньги он все-таки подобрал. Сначала оставил на крыльце, но пока собирал миноискатель и укладывал в ящик, передумал.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Прежде чем подняться в квартиру, Егор выждал, прячась за трансформаторной будкой. Идти домой сразу казалось как-то неправильно. А вдруг за подъездом следят!

   Через пять минут плюнул и выбрался из своего укрытия. От усталости ему стало почти все равно. Ранец так давил на плечи, словно он тащил за спиной гроб с покойником.

   В квартире Егор разулся, доплелся до комнаты и бессильно повалился на кровать.

   У него была цель. Он должен был найти мамино тело и припереть отца к стенке. Потому что это отец ее убил! Несколько дней – и все должно было раскрыться!

   О том, что он будет делать, если что-то пойдет не по плану, Егор не думал.

   Но из его затеи ничего не вышло. Что дальше? Возвращаться домой? Лучше сдохнуть! Оставаться у Севостьянова? И как долго старикан согласится терпеть его? Он вроде мужик добрый, хотя и бухает как не в себя…

   «Поговорить с ним надо».

   На Егора накатило облегчение. Он все расскажет Севостьянову. Старикан всегда к нему хорошо относился! Малиной кормил, когда они с Ленькой были маленькими. И разрешал им обрывать мелкие яблочки-ранетки… Другие не разрешали, а он разрешал!

   При мысли о том, что хоть один взрослый будет на его стороне, Егор чуть не разревелся. Одернул себя. Пошел в ванную, умылся холодной водой. Даже зубы почистил, впервые с субботы.

   Потом он слопал кусок колбасы из холодильника. Отлил немного бабушкиного морса в чашку, чашку вымыл и вытер насухо. Конспирация! Егор тихонько засмеялся. Отчего-то это было очень смешно: кон-спи-рация!

   Скорее бы поговорить с Севостьяновым. Теперь у него появилась новая цель, до которой нужно добраться. Без цели Егор ощущал себя никчемным, полупустым.

   Его осенило: он залез в ящик стола, раскопал в глубине среди проводов и наушников старый Ленькин телефон, черную «Нокию», всю в царапинах, из которой давно была вынута симка. Поставил ее на зарядку и задумался: может, захватить все-таки свой сотовый? Но он не был уверен, отслеживают ли владельцев по симке или внутри самого телефона есть какая-нибудь секретная плата, подающая сигналы… Нет уж, не стоит рисковать!

   Зарядив старушку «Нокию», Егор сунул ее в карман. Симку ему купит Севостьянов. Все-таки с мобильником чувствуешь себя белым человеком! Можно змейку погонять, пока в электричке едешь…

   Он запихал в пакет теплую куртку, зимние штаны и шапку. Подумал – и рассовал по карманам пять пар чистых носков. Теперь он готов к долгой зимовке! Напоследок повернул спиной фигурку Оптимуса Прайма на полке, чтобы Ленька сразу обо всем догадался, и сунул ему в руку свернутую трубочкой пятитысячную купюру – одну из двух, которые кинул на крыльцо Колодаев. Забросил на спину ящик с миноискателем, поглядел в глазок и вышел из квартиры.

   Пока ехал в Красные Холмы, репетировал, что расскажет Севостьянову. Еще в разговоре с братом Егор заметил, что аргументы, которые в виде мыслей кажутся неопровержимыми, теряют всю свою убедительность, стоит произнести их вслух. Очень важно, чтобы Севостьянов поверил ему. Отец убил маму десять лет назад…

   «А если это неправда?»

   Егор ужасно не хотел задавать себе этот вопрос. Но что, если он действительно ошибся, а прав был Ленька?

   Егору вдруг стало зябко. В электричке было тепло, к тому же он обмотался полосатым севостьяновским шарфом. Но его мороз продрал по коже. Егор вжался в спинку кресла, перевел дыхание.

   Скорее бы добраться до Холмов.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Сергей Бабкин позвонил в школу и узнал, что классный руководитель Забелиных со следующего дня уходит в отпуск. Он договорился о встрече, досадуя, что придется отложить поездку в Красные Холмы.

   Учительница оказалась маленькой, курносой, с круглым, как репка, личиком.

   – Сейчас я своих охламонов загружу, и пойдем с вами в учительскую, – пообещала она и обернулась к гомонящим детям: – А ну успокоились немедленно!

   Класс притих.

   – Достали листочки из тетрадей, пишем все, что знаем по теме «Языковые семьи». Через двадцать минут вернусь и проверю.

   В учительской было пусто и тихо.

   – Вы до сих пор не нашли Егора? – озабоченно спросила учительница.

   – Ищем. Мне пришлось подключиться к поискам, я помогаю волонтерам, – привычно соврал Сергей. – Вы знаете Егора с первого класса?

   – Нет, я перешла в эту школу три года назад. Но мне сразу дали классное руководство.

   – Что вы можете рассказать о нем?

   – Хороший мальчишка, – неожиданно потеплевшим тоном сказала учительница. – Много дурости и фанаберий, но это пройдет. Перемелется. Бойкий, драчливый, сообразительный. Но совсем не злой, вот что важно. У большинства юношей в четырнадцать-пятнадцать лет наступает самый, извините, гнусный возраст, когда они не могут справиться с гормональной перестройкой организма. Выглядят как лоси, а самоконтроля – как у хомячка.

   – В школе есть ребята, с которыми дружит Егор? – Сергей раскрыл блокнот и приготовился записывать.

   – Ну, прямо уж дружбой я бы это не назвала… – Она почти дословно повторила слова Лени. – Егор по натуре заводила. Он сто раз подбивал одноклассников на такие проделки, что у меня волосы дыбом вставали. Однажды эти балбесы на спор прыгали со школьного каната: кто выше заберется и сиганет. Конечно, они положили один на другой то ли пять, то ли шесть матов, но они ведь не надувные! Чудом никто не переломался. Кто выше всех залез в итоге? Разумеется, Егор.

   – А его брат? – с любопытством спросил Сергей.

   – Леня? Он не участвовал. Сидел на скамейке и наблюдал. Сказал, что среди дураков должен найтись хоть один разумный человек, который позовет на помощь, если кто-то сломает шею. Он довольно цветисто выражается.

   – Да, я заметил… То есть вы не думаете, что Егор может прятаться у кого-то из своих школьных приятелей?

   – Честно говоря, не представляю, как такое возможно. Они все живут с родителями. Куда там спрячешься, в шкаф?

   – А что вы скажете про Таню Бортник? Мне говорили, Егор за ней ухаживал…

   – Бросьте! Кто вам такое сказал?

   – Его брат.

   – Леня? – Она высоко подняла брови. – Ну, это какая-то шутка.

   Бабкин сверился с блокнотом и попросил прислать к нему по очереди Кротова, Данченко, Розовского и Лихачева. И Таню Бортник.

   Учительница пожала плечами:

   – С Таней вы точно зря теряете время. Предупреждаю сразу: я буду присутствовать при вашем разговоре!

   – Разумеется.

   Учительница оказалась права. Полтора часа спустя Бабкин вышел из школы с неприятным чувством впустую потраченного времени.

   Четверо приятелей Егора были вполне нормальными балбесами. Их встревожило его исчезновение, но каждый твердил, что понятия не имеет, куда тот мог деться. Их отношения не выходили за пределы школы. Похоже, ни один из них не врал.

   Таня Бортник, застенчивая белобрысая девочка, выглядела лет на двенадцать. Глядя, как она жмется к классной руководительнице, Бабкин подумал, что Егор никогда в жизни не увлекся бы этой малюткой.

   Он догадался спросить, за какой партой сидит Таня. «Перед Забелиными», – ответила учительница. Бабкин мысленно встряхнул Леню за шкирку. Вот почему маленький паршивец назвал Бортник! Это было первое имя, которое пришло ему на ум.

   Ну и чей же портрет висел над кроватью Егора?

   Ни Юрий, ни Тамара не дадут ему ответа. Сергей уже понимал, что в семье Забелиных вся любовь отца и бабушки досталась одному сыну из двоих.

   «Фото матери», – подумал Сергей. Скорее всего, бедный парень держал там фотографию Нины.

   Но почему Леня ему солгал?

   Сев в машину, Бабкин отправил сообщение Илюшину: «Еду в Красные Холмы».

   Сергей испытывал необъяснимую уверенность, что мальчишка прячется на даче. Он знал, что дом проверили первым делом, а местный участковый предупрежден. Ключи от дачи были на месте. Егор не умел ни отпереть замок, ни включить отопление.

   И все-таки, все-таки… На записи с камеры наблюдения видно, как Егор в кепке и тонкой курточке, с рюкзаком на спине целеустремленно шагает к остановке. Леня сказал: «У него был план».

   Егор вспыльчив, умеет наживать себе врагов. Подросток, везде и всем создающий проблемы: учителям, родителям, тренерам. Упертый, но умный или, по крайней мере, неглупый. Бесстрашен. Способности выше средних, как любят говорить педагоги.

   Мог бы стать центром притяжения в классе, но слишком независим для этого. К тому же их двое. У Лени Забелина характер и не лидерский, и не компанейский; наблюдатель, который держится в стороне от главных событий. Братья слишком привязаны друг к другу, чтобы Егор отпочковался от Лени и возглавил какую-нибудь школьную группировку.

   «Парень в конфликте с отцом и бабушкой, – размышлял Бабкин. – Да еще и Шурыгина его обманула. Чтобы после этого он искал укрытия у родителей одноклассников? Маловероятно».

   Он вспомнил расследование трехлетней давности. Сбежавшую из дома шестнадцатилетнюю девочку спрятал ее бывший партнер по бальным танцам. Парень стащил ключи от второй квартиры родителей, из которой выехали арендаторы, сделал дубликат и привел подругу в опустевшее жилье. Две недели он подкармливал ее, таская продукты из своего холодильника. Илюшин тогда заметил, что девчонке стоит выйти за этого танцора замуж: не каждый обеспечит подругу квартирой и пропитанием, да еще с такой находчивостью.

   Но у родителей одноклассников не было пустующих квартир.

   Так куда направлялся Егор Забелин?

   Красные Холмы оказались ровными, как блюдце. Лишь в одном месте блюдце треснуло. Из разлома лезли когтистый шиповник и ежевика.

   На другой стороне оврага виднелось несколько домов. Все, кроме одного, выглядели нежилыми.

   Бабкин оставил машину в центре деревни, возле магазина, и пошел пешком. От ветра над головой гудели провода. С облетевшего тополя неслись по воздуху последние листья: желтоватые, болезненные, ломкие. Пахло кострами и близким осенним лесом. Краем глаза он ловил в подмороженных садах какое-то движение, но на дороге ему никто не встретился.

   Сергей не удивился бы, если бы увидел Егора преспокойно катящим на велосипеде. Казалось, мальчишка может вывернуть из-за угла в любую минуту.

   Дойдя до оврага, Бабкин остановился за кустами, наблюдая за домами на противоположной стороне. Движение? Шевеление в окнах?

   Нет, все тихо.

   Он пересек овраг, пытаясь представить, каково карабкаться по склону ранней весной, по колено в грязи. Или зимой, когда навалит снега. Вера говорила, что овраг планировали засыпать после того, как он перерезал дорогу, но потом, как обычно, что-то пошло не так. Бабкин насчитал пять домов. Пять неудачников-отщепенцев, значит.

   Дом Тамары Забелиной ему не понравился. Вроде бы аккуратный коттедж из белого кирпича, а торчит как бельмо на глазу. Небольшой, всего два окна. Ограда покосилась, сад запущен. Будь здесь Маша, сказала бы что-нибудь о поэтичности заброшенных домов… Ей нравились буйно разросшиеся кусты в палисадниках, старая автомобильная рухлядь, десяток лет ржавеющая во дворах, – то, что когда-то принадлежало человеку, но было покинуто и обрело собственную жизнь. Хотя этот скучный коттедж, пожалуй, не произвел бы на нее впечатления. Было в нем, как и в Юрии Забелине, что-то плоское, словно нарисовали на холсте декорацию, выставили и наспех подперли досками.

   Бабкин поднялся на крыльцо, подергал толстую металлическую дверь. Перед ней в пыли сморщились сухие листья. Обойдя дом, он убедился, что все окна заколочены.

   Над соседней избой поднимался слабый дым. Бабкин помнил, что соседа Забелиных зовут Василием.

   Он толкнул калитку и вошел.

   – Эй, хозяева! День добрый!

   Из сарая показался высокий тощий старик в длинной, как ночнушка, фланелевой рубахе и тренировочных штанах. На ногах у него были тапки.

   – Ты кто такой? Смотри, собаку спущу!

   – Была бы у тебя собака, отец, давно бы меня загрызла, – сказал Бабкин.

   – А ты чего фамильярничаешь? – хмуро спросил тот и потер слезящиеся глаза. С трех шагов Сергей учуял запах табака и перегара. – Еще папашей меня назови. Чего тебе надо?

   – Поговорить мне с вами надо, Василий… – миролюбиво сказал Сергей. – Извините, не знаю вашего отчества.

   – Семенович. О чем?

   – Василий Семенович, у ваших соседей, Забелиных, в субботу пропал сын, Егор. Вы его здесь не видели?

   Старик помолчал, жуя щеки.

   – У Забелиных… – протянул он наконец. – Вроде бы никто у них не появлялся. Я бы услышал. Хотя кто его знает… Когда это было?

   – В субботу.

   – Это сколько дней уже прошло?

   – Сегодня вторник. Три дня назад.

   Старик шмыгнул носом. То ли он что-то пытался подсчитать в уме, то ли переключился на свои мысли. Известие о побеге соседского мальчишки не вызвало у него особого любопытства.

   – Хрен его знает, – сказал он наконец. – Вроде в субботу я уходил. Или не в субботу… Сегодня вот точно еще никуда не уходил. Может, уйду еще. Это уж как сложится.

   Он привалился к стене сарая и закурил.

   Бабкин понял, что ничего не добьется. Перед ним был старый бесполезный пьяница.

   – А чего он сбежал-то? – равнодушно спросил старик. – Как его зовут, ты сказал?..

   – Егор. Поссорился с отцом, – коротко ответил Сергей. Он не был уверен, что это настоящая причина побега.

   – А-а… Ну, бывает. С батей поругаться – это святое. Пороли, значит, мало. Побегает, вернется.

   – Семья за него очень переживает, – сказал Бабкин, покривив душой. – Пожалуйста, если вы увидите его, позвоните мне.

   Он протянул Василию визитку.

   – Ишь ты. Целый частный детектив! – Тот насмешливо покрутил визитку и сунул в нагрудный карман. – А сколько лет-то беглецу твоему?

   Бабкин подумал, что мерзкий старый хрыч забудет о его просьбе, как только за ним закроется калитка.

   – Четырнадцать.

   – У-у, взрослый парень. – Василий задумчиво почесал в носу. Пепел с сигареты падал ему на тапки.

   Бабкин сообразил, что старик даже не узнает мальчика при встрече.

   – Вот его фотография. – Он вытащил из кармана сложенную вчетверо распечатку.

   Трясущейся рукой старик без особой охоты взял снимок. Всмотрелся и затем свернул в трубочку. «Задницу свою он подотрет этой фотографией», – зло подумал Сергей.

   – А я его маленьким помню, – неожиданно сказал Василий. – И брата его. Они тут с матерью бегали, в бочке плескались… Веселые были ребятки. И Нина была хорошая.

   На мгновение из старого бессердечного пня проглянуло что-то человеческое. Сергей спросил себя, не рассказать ли ему, что Нина жива или, по крайней мере, была жива вчера утром… Но старик с такой неприязнью смотрел на него и так равнодушно отнесся к судьбе Егора, что он передумал.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Как только сыщик закрыл за собой калитку, Севостьянов утратил всю свою сонную медлительность. Он быстро запер сарай на ключ, нацепил очки и последовал за Бабкиным. Сыщик шел по деревне, стучась в дома. «Фотокарточку показывает, – сообразил Севостьянов. – Ну, это и без него уже участковый сделал, ничего страшного».

   Вовремя пацан уехал! Лишь бы не вернулся раньше времени.

   С отцом он поссорился, ага, как же! За дурака Севостьянова держать не надо. Может, Егор и повздорил с Юркой, но сбежал он не поэтому.

   Севостьянов видел, как сыщик, обойдя деревню, сел в свою огромную черную тачку и уехал.

   Ну вот и еще одного отвадили! Славненько.

   Однако ищут Егора всерьез! Сначала полиция приезжала, потом какие-то девахи. А теперь, значит, целый частный детектив. Что-то странное творится. Чтобы Тамара наняла сыщика? Да она за копейку удавится!

   Может, Егор у нее деньги украл? Это плохо, конечно. Но мальчонку он им не выдаст. Пусть пока живет здесь. Перезимует – а там ясно будет, куда его пристроить.

   Севостьянов пошел домой. Пару раз оглянулся – нет, никто не следит.

   Он продавал самогон последние двадцать лет. Жена плаксиво твердила: «Вася, под статьей ходишь». А куда деваться? На пенсию жить? Свой дом Севостьянов любил. Но изба, даже самая крепкая, постоянно требует денег. Недавно пришлось менять насос и чинить унитаз. Севостьянов столько отвалил – до сих пор больно вспомнить. А по морозу бегать в уличный сортир он слишком старый. Не хочется потом почками маяться. Еще и дороже выйдет, к слову сказать.

   К предыдущему участковому Севостьянов нашел подход. Пятнадцать лет оба не знали горя: участковый имел на столе самогон отличного качества, а Севостьянов – тишину и спокойствие. Никто его не тревожил.

   Но участковый вышел на пенсию, и на его место сел новый, хваткий и прыткий. Именно к нему и ходил Севостьянов в воскресенье, чтобы аккуратно договориться. Начал с подношения. Прежде чем говорить о делах, необходимо ублажить маленького районного божка.

   Про Егора участковый его почти не расспрашивал. Сунул небрежно Севостьянову под нос фото плохого качества, подержал две секунды и выдернул обратно.

   Волонтеры тоже отнеслись невнимательно к старику.

   А сыщик и вопросы задавал, и снимок оставил. Еще и по деревне прошелся, не стал полагаться на предшественников. Въедливый, гад.

   Что же все-таки натворил Егор?..

   Когда Забелины купили дом, Севостьянов не обрадовался. Чужие любопытные морды под боком ему только во вред. А соседи всегда любопытствуют, особенно бабы.

   Баб в семействе было две.

   Тамара, старшая, тащила на себе все хозяйство. Севостьянов был поражен ее работоспособностью. Шесть утра – она уже на огороде. Вскопала, разрыхлила, полила, прополола. К восьми готовит завтрак, чтобы сыну, невестке и внукам подать свежее, горячее. Сырники пекла, блины. Запах – на всю округу. Мальчишки бегали по двору, как котята, с перемазанными сметаной мордашками.

   После завтрака снова на огороде. Севостьянов не раз наблюдал, как она таскает ведра, тяжеленные шланги, обрубки деревьев… Сильная баба, выносливая! Когда начинался ягодно-грибной сезон, часами пропадала в лесу. Ни разу не случалось, чтобы вернулась с пустыми руками. Даже когда опытные грибники кривили рожи: мол, пустое лето, ни сыроежки, ни подберезовика, – Тамара хоть небольшую корзинку, но приносила.

   Севостьянов уважал таких женщин. Хозяйка! Дома у Забелиных, правда, было неуютно, хоть и чисто.

   Анюта, его жена, почему-то невзлюбила Тамару. Казалось бы, соседки, почти ровесницы, – но от общения Аня уклонялась как могла. «У нее глаза холодные». Севостьянов пару раз присмотрелся: нормальные глаза. Ну, выпученные слегка. Зато вся Тамара ладная, плотная. В такую если ткнешь, то палец не провалится в дряблое, а спружинит, как от резинового мяча. Севостьянов эту приятную упругость в женщинах очень ценил.

   Но потом кое-что стал подмечать и сам.

   В начале сентября одна из деревенских старух ушла за грибами и не вернулась. Такое случалось не впервой. Все кто мог отправились на поиски. Лес с трех сторон ограничен дорогами, рано или поздно куда-нибудь выйдешь. Но человек старый, слабый… Могла и ногу сломать, и сознание потерять.

   Севостьянов оделся потеплее, рассовал по карманам фонарик, спички, компас и бутылку с водой. Общий сбор закончился полчаса назад. Юрий и Тамара Забелины на нем тоже присутствовали. Нина по какой-то надобности уехала с сыновьями в город. Обычно молчаливый Юрий даже выступил: предложил на будущее закупить рации, чтобы поисковые группы могли связываться друг с другом. Предложение, конечно, никто не поддержал, да и не ко времени оно было. Но все запомнили, что новое семейство активно участвует в жизни деревни.

   Небольшими группками потянулись к лесу. Севостьянов задержался и вдруг увидел соседа. Тот подправлял засов на калитке.

   – Юрий! – окликнул он. – А ты чего не собираешься?

   Тот что-то забормотал в ответ. Севостьянов вдруг понял: да Забелин и не планировал идти на поиски! Выступил – и обратно на свой огородик.

   Недоверчиво усмехаясь, он рассматривал Юрия. И тут как чертик из табакерки выскочила Тамара.

   – Василий, да ведь незачем в лес идти, – очень убедительно сказала она.

   – Почему незачем? – не понял он.

   – А какая разница, найдут ее или не найдут?

   Севостьянов усмехнулся:

   – Ну, разница очень даже есть. Если найдут, будет тетка Лиза живая. А не найдут, будет мертвая.

   – Вот я и спрашиваю тебя, Василий Семеныч: какая разница? – вкрадчиво повторила Тамара.

   Севостьянов непонимающе замолчал.

   – У вашей Лизы ни детей, ни внуков, – напомнила Тамара. – Ей сколько? Восемьдесят четыре?

   – Восемьдесят шесть, – неохотно сказал Севостьянов.

   – Ну вот! Восемьдесят шесть… Развалина! Если не сегодня помрет, то через месяц-другой. Может, еще будет мучиться перед смертью от какой-нибудь опухоли. А в лесу вечерком на закате уснет тихонечко головушкой во мху, а утром не проснется. Разве плохо?

   Тамара так светло и безмятежно описывала лесную смерть Елизаветы, что Севостьянов дрогнул. Ему представилось, как долговязая Елизавета снимает с головы платок и ложится в густой изумрудный мох с умиротворенной улыбкой на губах.

   Он тряхнул головой.

   – Пасторальную картинку рисуешь, Тамара. Себе бы, поди, такой смерти не захотела? Лучше в теплой постели умирать, нет?

   – А это каждому свое, – снисходительно сказала Тамара. – Может, Елизавете господь бог судил в лесу помереть.

   – Или она просто дура старая, – сказал Севостьянов. – Насчет господа бога я не в курсе, а в старых дур верю. Навидался за свою жизнь.

   Он косо глянул на молча стоящего с отверткой Юрия и ушел.

   Перепуганную Елизавету нашли на втором часу поисков.

   Самое неприятное, что все вышло так, как говорила Тамара. Старуха умерла спустя четыре месяца. Смерть ее прошла почти незамеченной.

   Мальчишки у Забелиных росли шебутные, веселые. Севостьянов был равнодушен к детям, но за этими двумя ему нравилось наблюдать. Годовалые они были неотличимы друг от друга. Чуть подросли, стала заостряться разница. Один – головастый увалень, крупный, как медвежонок, повсюду лезет. Второй – чисто олененок. Ножки тоненькие, шейка длинная. Взбрыкнул и поскакал. Потом замер, разглядывает что-то в траве, ресницами машет. Смешные!

   В Нине Севостьянов так и не разобрался. Она целыми днями присматривала за детьми. Когда сыновья спали, сидела с книжкой, расстелив покрывало на лужайке. Приветливая, улыбчивая. Часто спрашивала, не мешают ли им с женой мальчишки. Но за этой приветливостью Севостьянову чудилось что-то странное. Несколько раз он видел, как она, направляясь куда-то, останавливается и замирает, словно забыла, куда шла. Смотрит в пустоту, и взгляд как у лунатика. Жена сказала, у женщин такое случается от недосыпа.

   Может, и правда дело в недосыпе. Но у Севостьянова от ее лица мороз бежал по коже. Однажды после такого «замирания» Нина очнулась и повела мальчишек ловить головастиков в пожарном пруду. Севостьянову до сих пор неловко было вспоминать, как он тайком потащился за ними. Ему привиделись, будто кошмар наяву, двое утонувших пацанят и Нина на берегу пруда все с тем же сонным, ничего не выражающим взглядом.

   Никто, естественно, не утонул. Наловили головастиков в банку и отправились домой, по уши в грязи.

   Когда у Якимовых на другом конце деревни случился пожар, погорельцы пошли просить денег по соседям. Тамара не дала ни копейки. Севостьянов при случае спросил: почему?

   – Государство им выплатит страховку. – Тамара пожала плечами. – Нам-то за что расплачиваться? Не меня надо спрашивать, а тебя. Ты, Василий, почему дал им денег?

   – Пока они ту страховку выбьют, пройдет много времени. Людям надо где-то жить, одеваться…

   – У этих людей родственники в Казани. Пускай туда едут и живут. А они на чужом горбу хотят прокатиться.

   Про родственников в Казани Севостьянов не знал и заткнулся.

   Тамара с ее прагматичным подходом к действительности занимала его. Севостьянов восхищался тем, как ловко она балансировала, чтобы не вызвать осуждение общества и в то же время соблюсти свои интересы. К его удивлению, они с Юрием быстро заслужили славу отзывчивых соседей. Тамара умела одарить ненужным кабачком так, что человек чувствовал себя облагодетельствованным. Она нравилась людям. Не была болтливой, но умела высказаться вовремя и к месту. Севостьянов заметил, что меньше чем через год все вокруг были уверены, что Забелины принимали участие в поисках заблудившейся старухи наравне с остальными.

   А потом появилась кошка.

   Первым ее заметил Севостьянов. Тощая, длинная, с роскошным хвостом. Белая в зеленом ошейнике. Домашняя, значит.

   Кошка гадила в Тамарином укропе, изогнув хвост вопросительным знаком.

   – А ну пшла! – рявкнул Севостьянов.

   Кошка метнулась прочь.

   «Ну все, повадилась», – подумал он и оказался прав.

   Несколько дней спустя Тамара пожаловалась, что приблудная тварь разрывает ее грядки. Незваную гостью гоняли, но она возвращалась снова и снова. В конце концов озверевшая Тамара провела расследование.

   Выяснилось, что кошка принадлежит Каблуковым.

   Каблуковы, Виталий и Ирина, жили через дом от Забелиных. Севостьянов с ними почти не общался. Виталий был из породы умников, он таких недолюбливал. Интеллигент гротескного вида: жиденький, сутулый, с бородкой и в очках. Несмотря на карикатурный облик, Каблуков был рукастый мужик и взаправдашний ученый. Севостьянов зачем-то помнил, что он занимается нелинейно-оптическими кристаллами.

   Когда Тамара пришла с претензиями, Каблуков поднял ее на смех.

   – Милая моя, кошка – это не собака, ее на цепь не посадишь. В деревне кошки испокон веков гадили, гадят и будут гадить где пожелают! Такова их кошачья природа.

   – Вот пусть она на вашем участке и серит! – злобно сказала Тамара.

   – Я, конечно, попрошу ее об этом, – с издевательской ухмылкой пообещал Каблуков. – Но она чрезвычайно мало прислушивается к моему мнению. Я для нее, увы, не авторитет, уважаемая Тамара Григорьевна!

   Тамара нехорошо ухмыльнулась.

   – А может, ружье для нее будет поавторитетнее?

   – Намеренная порча чужого имущества? – прищурился Каблуков. – Не советовал бы. Кошка наша, документы имеются. У нее, между прочим, и фотография в паспорт вклеена.

   – Заприте ее дома!

   – Вы меня извините, но у вас одна идея безумнее другой. Это в городе, милая моя, кошку можно запереть в квартире. А в деревне кошка орет и раздирает косяки. У нее есть ум и жажда жизни. Удержать ее в комнатах невозможно, да это и глупость, честно говоря. Животное должно наслаждаться прогулками, а не сидеть в четырех стенах.

   – И что же мне делать? – вскипела Тамара. – Она мне весь огород испакостила, дрянь такая!

   – Я бы рекомендовал пустырник, – елейным голосом пропел Каблуков. – Десять капель на стакан, принимать до еды три раза в день.

   Севостьянов видел лицо Тамары, когда она возвращалась от Каблукова, и ему стало не по себе.

   Первое время он был уверен, что она потихоньку удавит кошку. Что ей документы! Пропало животное – так мало ли отчего! Собаки задрали. Поди докажи.

   Но проходили дни, а ничего не менялось.

   Севостьянов вздохнул с облегчением. Может, кошка и противная, но жена Каблукова в ней души не чает. Жалко будет обеих.

   Казалось, Тамара последовала совету соседа и смирилась. При встрече они с Каблуковым подчеркнуто вежливо здоровались. О кошке больше не упоминали.

   В начале весны Каблукова разбил инсульт. Речь вернулась быстро, но ходить он не мог: делал шаг и заваливался. В июне жена привезла его на дачу. Следом за Каблуковым из такси вытащили инвалидное кресло, будто стиснутое большими блестящими колесами.

   В солнечные дни Каблукова сажали в коляску. Он сам доезжал до задней калитки, за которой начинался склон, и сидел, любовался видом, понемногу задремывая. Кошка сворачивалась у него на коленях.

   – Через месяц в санаторий, – дребезжащим голосом сказал Каблуков, когда Севостьянов зашел его навестить. – Будут ставить меня на ноги в буквальном, хе-хе, смысле! Не надо, не надо сочувствия! Верю, что объединенные усилия врачей и пациента сотворят чудеса.

   На следующий день после этого разговора Севостьянов возвращался из магазина и услышал пронзительный визг. Кричали у Каблуковых. Прибежав, он не нашел никого ни дома, ни в саду. Выскочил за калитку и увидел душераздирающую картину.

   Овраг, рассекший деревню, огибал участок Каблуковых, постепенно теряя глубину и истончаясь, будто змеиный хвост. Задняя калитка выходила на край оврага. Жена Каблукова боялась, что однажды их сад сползет вниз, и сажала можжевельники, чтобы укрепить склон.

   На дне оврага лежал неподвижно Каблуков. Чуть поодаль валялась перевернувшаяся коляска. Ирина, рыдая, трясла мужа за плечо.

   Севостьянов сбежал по тропе, во весь голос призывая помощь. Сперва он испугался, что сосед свернул шею. Но Каблуков был жив. Он слабо стонал, когда Севостьянов поднял его и потащил наверх.

   Придя в себя, Каблуков рассказал, что произошло. Он задремал в своей коляске, забыв заблокировать колеса. Уклон был почти незаметен, однако его хватило, чтобы коляска тронулась.

   На краю оврага Каблуков очнулся, но было поздно: он понесся вниз, как на санках. На очередном ухабе его выкинуло из кресла.

   – Легко отделался, – сказал вечером Севостьянов жене. – Сломал пару ребер и мизинец на левой руке. Ну, синяки, конечно. И перепугался до смерти. Храбрится наш ученый, но челюсть у него тряслась – аж зубы стучали, как стаканы в поезде.

   Что-то не давало покоя Севостьянову в истории, рассказанной несчастным Каблуковым. После ужина он вернулся в его сад и остановился, немного не доходя до калитки.

   «Забыл заблокировать колеса? Вот уж сомнительно. Коляска двинулась бы, Каблуков не мог этого не заметить».

   Он скорее поверил бы, что изведенная придирками жена в сердцах толкнула коляску. Но Ирина была у соседки. Она подняла крик, когда вернулась и не обнаружила мужа на месте.

   Севостьянов пошел домой. По дороге вспомнил, что хотел забрать дрель, которую Юрий одолжил неделю назад, и свернул к Забелиным.

   Ему открыла Тамара.

   Севостьянов поразился ее облику. Она выглядела как невеста в шаге от алтаря: разрумянившаяся, с сияющим взглядом.

   – А, Василий! Здравствуй-здравствуй! Чем порадуешь?

   Севостьянов хотел напомнить про дрель, но вместо этого сказал другое:

   – Про Каблукова слышали?

   – Ох, да! Не везет ему, бедняге! – Тамара скривила рот, удрученно покачала головой. – Ничего, в санатории его подлечат.

   Севостьянов сделал шаг назад.

   – Ты чего? – удивилась Тамара. – Забыл, зачем пришел?

   Он не сводил с нее глаз. Эта детская радость, этот нежный румянец…

   «Дождалась, когда Ирина уйдет. Подкралась к коляске. Каблуков спал. Сняла коляску с тормоза и чуть-чуть подтолкнула. Больше ей ничего не нужно было делать».

   – Да что с тобой? – Тамара начала сердиться. – Или пьяный?

   Севостьянову стоило промолчать, но он вместо этого сказал:

   – Ты ведь за ручки взяла коляску, да? Значит, там остались твои отпечатки. Тогда тебя, Тамара, будут судить. Ты могла убить человека.

   Она поменялась в лице. В глазах мелькнуло сомнение: Тамара вспоминала, бралась ли за ручки.

   Это длилось не дольше двух секунд. Но за это время Севостьянов окончательно убедился, что его догадка верна.

   Сомнение сменилось торжеством. И ему он тоже мгновенно нашел объяснение: нет, не бралась она за ручки, толкнула в спинку.

   – Злые шутки у тебя, Василий, – упрекнула Тамара. – И сам ты злой!

   – Из-за кошки… – медленно проговорил Севостьянов, вглядываясь в нее с любопытством и отвращением. – Из-за грядок своих… едва человека не угробила.

   Тамара сморщила нос.

   – Если бы хотела угробить, то не из-за грядок, – спокойно возразила она. – А потому что унизил он меня. Говорил как с дешевкой. Умный такой, безнаказанный. А боженька возьми да накажи его!

   «Да ведь она совершенно безжалостная баба, – осознал Севостьянов. – Я, дурак, все приписывал ей прагматизм… А у нее просто ни сердца, ни совести. Натура такая: глухая и черная».

   – Ты спихнула Каблукова в овраг, – повторил он.

   Тамара поморщилась и махнула рукой:

   – Иди, проспись! Не вздумай дома трепаться. Побереги жену.

   Севостьянов отчетливо расслышал в ее голосе угрозу.

   Когда Егор появился на пороге, Севостьянов охнул про себя. Только этого не хватало! У него налаженное дело, самогонный аппарат в сарае, кладовка заставлена бутылками… Придут искать пацана – весь бизнес накроется.

   Он велел Егору сидеть тихо и не высовываться. Но тот, едва оклемавшись, смылся по своим делам. Севостьянов для себя решил так: убежище предоставит, накормить – накормит. На этом все. Он не подписывался нянчить чужих детей.

   Но за пару дней – смешно сказать! – он как-то привык к мальчугану. Тот вел себя деликатно. Кидался помогать во всех делах. Утром одевался тихо-тихо, чтобы не разбудить хозяина. Не гремел посудой, не хлопал дверцей холодильника. В воскресенье Севостьянов проснулся рано и сквозь прищуренные веки наблюдал, как пацан ходит по дому – на цыпочках, осторожно, чтобы ни одна половица не скрипнула. Очень его это тронуло.

   А главное, парнишка выглядел до того несчастным, что сжималось сердце. Вроде бы и бойкий, и деятельный, а взгляд потерянный, как у бездомного щенка. Севостьянова тянуло погладить его по голове, буркнуть что-нибудь утешительное вроде «Ничего, Егор, прорвемся». Да только куда они прорвутся? Незачем обманывать парня.

   На папашу, который ищет блудного сынка, Севостьянову было наплевать. А Тамаре даже приятно подложить свинью.

   Будь жива Нина, он бы, конечно, сразу позвонил ей. Но Нина умерла. А ради этих двоих он пальцем не шевельнет. Не просто так пацан свалил из дома.

   Тамара еще и головореза какого-то наняла! Ух и рожа! Кожанка на груди не сходится, трещит по швам. Севостьянов как увидел его, решил было, что ему конец. Придушит как птенца. Вроде как лишнего свидетеля… И пока разговаривали, старался не поглядывать в ту сторону, откуда должен был прийти Егор.

   Но головорез разговаривал уважительно, а когда Севостьянов с перепугу его осадил, даже перешел на «вы».

   «Вернется Егор – поговорю с ним начистоту».

   Севостьянов почувствовал, что нужно выпить. Немного, чисто для храбрости: выбить страх от встречи с частным сыщиком.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Мордовин увидел объявление об исчезновении мальчика-подростка случайно. Он зашел на «Одноклассники», и в глаза ему бросился чей-то перепост: «Пропал ребенок!» Некоторое время Мордовин неприязненно рассматривал фотографию. Видал он того ребенка! Здоровенный лось, хамло каких поискать.

   Нынешние подростки все такие. Посмотришь на них – по каждому плачет тюрьма. Одеты по-уродски. Волосы крашеные. Матерятся, орут…

   В объявлении написано «Егор Забелин». А пацан соврал, что он – Леня… Лживый сукин сын. Весь в отца. Морда – вылитый Юрка!

   Может, все-таки позвонить Забелину-старшему? Рассказать, что его сынок побывал здесь. А если не самому Забелину, то в полицию или волонтерам – номер есть в объявлении…

   Но нелепое вранье Егора не давало Мордовину покоя. Подросток, который в глаза бесстыдно лжет взрослому, – прожженный тип. К тому же пацан наверняка собирался его шантажировать…

   Мордовин поморщился, вытащил телефон и позвонил Колодаеву.

   – Рома! Как я рад тебя слышать! Приятно, что ты не забываешь старого друга. Прости, я немного приболел, перезвоню тебе чуть позже, с твоего позволения…

   – Заглохни со своими позволениями, – оборвал его Мордовин. – Парень к тебе приходил?

   – К-к-какой п-парень?

   Мордовин усмехнулся.

   – Забелинский. Когда он у тебя был?

   Трубка безмолвствовала.

   – Выкладывай, – жестко приказал Мордовин.

   Колодаев начал блеять и изворачиваться. В конце концов признался, что сунул Егору денег, и Мордовин удовлетворенно кивнул: так он и думал.

   – Много ты ему дал?

   – Тридцать тысяч… Все, что у меня имелось на тот момент, я не держу большие суммы дома наличными, это чрезвычайно опасно… В соседнем поселке в прошлом году ограбили целую семью…

   – Заткнись. – Меньше всего Мордовина интересовали страхи Колодаева. – Пацан убег из дома и до сих пор не вернулся. Полиция может прийти ко мне и к тебе.

   – Я ни при чем! – взвился Колодаев. – Я буду все отрицать, эта глупая история не имеет ко мне никакого отношения!

   – Ты идиот, что ли? Если соседи расскажут, что видели парня возле твоего дома, менты возьмут тебя за яйца.

   – Не смей говорить со мной в таком тоне!..

   Мордовин скрипнул зубами.

   – Паша, – как можно мягче сказал он. – Не вздумай врать, что не видел мальчишку. Скажи: был, расспрашивал про погибшую мать. Тебе нечего было ему ответить. Он ушел.

   Из трубки донеслось сопение.

   – Выходит, он и у тебя побывал. – Колодаев перестал заикаться, и Мордовину это не понравилось. – Что ты ему рассказал?

   – Я ему ничего не рассказывал. За кого ты меня принимаешь!

   Мордовин вспомнил, как пацан крутился в гараже вокруг «Кадиллака», и поморщился.

   – Скажи правду, Рома. Ты нас выдал, да?

   – Что ты несешь, дурак!

   – Учти, я не стану выгораживать тебя и Забелина! На скамье подсудимых вы будете сидеть рядом со мной!

   «Пристрелить его, что ли», – неожиданно подумал Мордовин.

   – Я оставил письмо у нотариуса с указанием вскрыть после моей смерти, – испуганно сказал Колодаев, словно прочтя его мысли. – В нем изложены все подробности событий пятнадцатого октября две тысячи девятого года…

   – Врешь. Ничего ты не писал. Пожилился бы платить нотариусу. Что я, не знаю тебя, что ли…

   – А вот и написал, вот и написал! – плаксиво закричал Колодаев.

   – Вбей в свою тупую башку: Егор Забелин был у тебя, расспрашивал о матери. О его исчезновении ты ничего не знаешь. Отцу его не звонил, потому что последние десять лет вы не разговариваете из-за пьяной ссоры. Ты все запомнил, Паша?

   Он нажал отбой, не дожидаясь ответа.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Все надежды на Севостьянова оказались тщетны. Егор понял это, как только взглянул на старика. Тот едва стоял на ногах. Заметив выражение его лица, Севостьянов подмигнул:

   – Было что отметить! Давай-ка тащи нам закуску…

   – Я пить не буду, – испуганно сказал Егор.

   Старик захохотал в голос:

   – Тебе никто и не предлагает! Когда бриться начнешь, тогда посмотрим.

   Севостьянов стоял в проеме сарая, придерживаясь за дверной косяк. Но речь у него была связная и четкая, и Егор подумал, что, может, старикан не так пьян, как кажется.

   – Откуда закуску нести? Из холодильника?

   – Из холодильника я и сам могу! В погреб слазь. Пару банок вытащи.

   – С чем?

   – Какие на тебя смотрят, те и тащи.

   В погреб Егор уже спускался прежде. Нужно завернуть за угол дома, где из кустов крапивы торчит маленькая кирпичная постройка, которую Севостьянов называет ледником, толкнуть металлическую дверцу, включить лампочку под потолком, размотать шнур, поднять тяжеленную крышку погреба в полу, спустить вниз на шнуре другую лампочку и самому осторожно слезть по крутой лестнице. Внизу промозгло и пахнет как в могиле. Зато на стеллажах выстроились банки с солеными помидорами, огурцами, грибами и даже с вишней в сладком сиропе. Вишня трехлитровая, здоровенная. Егор как раз такую вытаскивал в воскресенье по просьбе старика.

   Он толкнул дверцу, нащупал на стене выключатель. С усилием потянул крышку погреба и оставил открытой. Снял смотанный провод с гвоздя и принялся медленно, чтобы не разбить лампочку, опускать ее вниз, как крючок с наживкой в черную прорубь.

   Его снова обожгло страхом. Наверное, от темноты под ногами, которую тусклый свет лампочки проталкивал вглубь, словно утрамбовывал, и на самом дне погреба темнота собиралась в плотную черную массу.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Вода зашумела в стояке, и Тамара насторожилась. Всю жизнь прожив в этом доме, она знала голоса всех труб. Шумело в нижней квартире, наискосок.

   Юра на работе. Ленька в школе до четырех: у него уроки и художественная студия. Вернись он раньше, позвонил бы бабушке.

   Она оделась, спустилась на один пролет и встала перед квартирой. Открыть своим ключом?.. Или сразу в полицию звонить?

   За дверью послышались шаги. Тамара отпрянула, взбежала на свой этаж, притаилась. Из квартиры кто-то вышел. Она перегнулась через перила и увидела, как по лестнице тяжело, по-стариковски ступая, спускается Егор. Тамара чуть не окликнула его. На спине у него висел странный темно-зеленый ящик, в руке болтался туго набитый пакет. Она прикусила язык.

   Идет как ни в чем не бывало! Как будто не его с полицией ищут!

   Тамара высунулась в окно. Егор шагал по направлению к остановке. Шея обмотана броским красно-белым шарфом. Где-то она уже видела этот шарф…

   Проработав много лет на рынке, Тамара всю жизнь имела дело с вещами. Она могла узнать пальто, которое продала покупательнице много лет назад. А шарф был выразительный, явно не фабричной, а ручной вязки…

   В памяти ожили соседи по даче: старый алкаш и его жена. Ходить в последний год ей было тяжело, вот она и вязала целыми днями. Из-под ее пальцев выходило разнообразное уродство, вроде того шарфа, что на Егоре. Ничего из этих вещей после смерти жены алкаш не носил. По правде говоря, Тамара думала, что он их давным-давно сжег.

   Она зашла в квартиру сына и проверила, не оставил ли Егор каких-нибудь следов.

   Следы нашлись: пятитысячная купюра, свернутая в трубочку. Тамара вытащила ее из лапы пластикового уродца, расправила и сунула в карман.

   Откуда Егор взял деньги? Севостьянов мог подкинуть пару стольников, не больше. «Обнаружил Юркин тайник», – мелькнуло у нее в голове. Это все объясняло.

   Тамара поднялась в свою квартиру. В спальне присела перед одной из розеток, поддела ее отверткой и вытащила. Открылась нора. В ней, обернутые полиэтиленом, лежали деньги.

   Она пыталась подсчитать их, но сбилась. И сын отсюда брал, и она сама… Выходит, и Егор добрался… Вот хорек!

   «А если нашел деньги, вдруг сумеет разузнать, откуда они?» Тамара похолодела. Поедет, например, к кому-нибудь из бывших Юриных дружков, а они ему все расскажут по глупости… «Он ведь тогда и Юру сможет шантажировать, – думала она. – Или даже без всякого шантажа заложит, просто от злобы. Юра его наказывал, иногда и подзатыльники отвешивал. Егор ведь не понимает, что все это для его же пользы. Найдет тех людей и все им выложит, чтобы отомстить отцу».

   Обосновался он у Севостьянова, это ясно. Тамара надеялась, что тот давно помер… Ан нет, жив старый хрыч. Чужих детишек к себе переманивает.

   Внезапно Тамаре открылось, зачем Егор оставил деньги. Словно ангел спустился с небес и нашептал: «Он брата с собой хочет увести».

   Деньги – чтобы Ленечка вызвал такси. Егор наверняка где-нибудь и адрес оставил… Или Севостьянов отправит сообщение на Ленин телефон – чего проще!

   Тамара вернулась к себе, быстро собралась. Одежду выбрала неброскую, темную. Ключи от дачи долго искала, все перерыла, пока вспомнила, где они. И пошла на остановку вслед за Егором.

   На автобусе до станции, потом на электричке, а там и пешком пройтись можно. На платформе она едва не налетела на внука. В последний момент нырнула вправо, спряталась за каким-то жирным мужиком – дай бог тебе здоровья, мил человек, кушай побольше! – и укрылась за рекламным стендом.

   Егор бабушку не заметил. Ему на окружающих всегда было наплевать, что в детстве, что сейчас.

   Тамара скользнула в соседний вагон. В ней зрела тяжелая ярость.

   Вот, значит, как… Сначала отца едва до инфаркта не довел. Теперь хочет брата сманить, как лучшего телка со двора. Цыган, уводивших коней, били смертным боем. И правильно! А если дитя хотят украсть – какое наказание будет справедливым?

   Она ехала, вцепившись в поручень. Казалось, чуть сильнее сожмет – поручень переломится.

   Для того ли она Ленечку растила, обихаживала? Для того ли педагога искала по музыке, во время занятия подслушивала из-за двери, не обижают ли ее мальчика? А как подарки ему на Новый год выбирала! Все магазины в районе обегала, чтобы найти лучшую бумагу для его набросков. Рисуй, Ленечка! Все для тебя, наша радость!

   Вспомнилась утренняя сарделька, уютно свернувшаяся в ланч-боксе на капустном листе. А в соседнем отделении – морковка. Называется – «мини». Раньше юбки были мини, теперь вот еда. Странно как-то. И пакетик стоит как два килограмма обычной. Но раз Ленечка любит…

   Какой-то мужичонка притерся к ней – похоже, собирался обшарить карманы. Тамара так глянула, что воришку словно ветром сдуло.

   «Дурное семя, дурное семя», – твердила она про себя. Жена Юры – редкая дрянь; отчего же Егору вырасти другим? Из-за него в их доме полиция, из-за него все косятся на них. Соболезнования выражают, ишь! А у самих в глазах любопытство плещется, и все их убогие мыслишки видны как на ладони: «А может, это вы мальчонку уморили?»

   А Егор ведь знал, что так будет. Знал – и радовался! Пусть отцу с бабушкой побольше достанется, пусть их полощут на всех углах!

   Тамара не выдержала, пошла по вагону. Она была уверена, что Егор едет до Красных Холмов. Но вдруг он выскочил на какой-нибудь станции?

   Внук сидел у окна, спиной к проходу. Тамара застыла:

   – Дурное семя…

   На нее опасливо покосилась стоящая рядом женщина, и Тамара поняла, что говорит вслух.

   Она никому не сказала правды про Нину. Да о ней никто и не спрашивал, кроме последнего волонтера. Тот оказался внимательный, ловил каждое слово. Тамара заболтала его, отвлекла своими перцами, воспоминаниями, жалобами… Самое главное, конечно, утаила. Никто не узнает ее тайну, кроме Веры. Вера – своя, родная. Она не выдаст.

   Тамара смотрела на Егора и видела, что каждая его черточка кричит об испорченности. Шея – короткая, бычья. У Ленечки шейка – точно стебелек, жилки голубые сквозь кожу просвечивают. Голова у Егора обрита, как у беспризорника. Тамара его спрашивала: зачем волосы отрезал? «Чтобы вши не заводились!» – и хохочет, зубы скалит бабушке в лицо.

   Уши не оттопыренные, как у всех детей, а плотно прижаты к черепу. И форма уродливая, смотреть противно.

   А хуже всего у Егора руки. Как у маленького мужичка. Ладони крупные, квадратные, а пальцы – коротыши, будто ножом нарубленные. И ногти под корень съедены.

   От станции до Красных Холмов Егор шел пешком. Тамара дождалась автобуса. Первый пропустила: вдруг водитель из жалости решит подобрать подростка, бредущего по обочине. Автобус – не электричка, в соседнем вагоне не спрячешься.

   Как и Егор, она обогнула деревню и вышла на край оврага. На склонах еще кое-где зеленела трава, но дикий шиповник совсем облетел, только плоды краснели под солнцем. «Нарядно!» Надо бы набрать и заваривать для Ленечки витаминный чай. Но это все потом, потом…

   На Тамарином участке яблоня легла на забор, оперлась всем телом, будто старуха на клюку. Из сада несло подгнившими яблоками.

   Тамара не стала отпирать дом. Сумку поставила на крыльцо и, осторожно ступая по высокой сырой траве, подошла к избе Севостьянова. Пахло печным дымом, какой-то простой стряпней – вареной картошкой, а может, супом… «Хозяйничает Василий. Ждет гостей».

   Как хорошо, что ей удалось разгадать их план! Обмануть ее хотели. Сначала Юра потерял жену, потом Егора и вот-вот потеряет Леньку… После такого и руки можно на себя наложить.

   Выходит, Севостьянов и Егор задумали сжить со свету ее единственного сына.

   Тамара сняла с шеи платок и повязала на голову. Узелок под подбородком, волосы спрятать… Будет лучше, если от нее не останется никаких следов, даже упавшего волоска.

   Толкнула калитку, вошла. Из-за дома доносилось хриплое:

   – На речке, на речке, на то-ом бережочке! Мыла Маруу-усенька…

   Тамара, не скрываясь, подошла к сараю, остановилась возле настежь открытой двери, припертой поленом.

   Сосед сильно постарел. Обрюзг, бороду отпустил. Он горланил песню, держа в руке стакан с мутным пойлом. Про Севостьянова ходили слухи, что он толкает самогон, но прищучить его никому не удалось. Значит, не врали.

   – Егорка! Ты чего там застрял! – рявкнул Севостьянов, повернув почему-то голову к дальней стене. – Неси помидоры!

   Он обернулся и увидел Тамару. Глаза его удивленно расширились.

   Узнавание мелькнуло во взгляде. А затем – страх.

   Этот страх как будто подтолкнул Тамару. Она наклонилась, выдернула полено, подошла к Севостьянову, не торопясь, почти с ленцой, и ударила со всего размаха.

   Старик пытался закрыться рукой. Но он был слишком пьян, движения его были замедленны, и ладонь оказалась напротив глаз, словно он не желал видеть, что сделает с ним Тамара. Полено врезалось в его лоб. Севостьянов, не издав ни звука, неуклюже повалился на стол. Тамара перехватила его, подтащила к стене. Закрыла дверь и пошла искать Егора.

   Как только она услышала про помидоры, сразу догадалась, где мальчик. Тамара обогнула сарай, подошла к открытому леднику. Егор стоял к ней спиной и спускал в погреб тусклую лампочку.

   Пора защитить Юру и Ленечку. Да и себя! Куда она без любимого внука? А Егору все равно хорошей судьбы не будет, пропащий он парень.

   Дурное семя. Из дурного семени может вырасти только гнилой плод.

   Яблоки вдруг почувствовались сильнее, запах стал тошнотворным, словно Тамару толкнули лицом в перепрелую ватную мякоть. Поморщившись, она пихнула Егора в спину.

   Мальчик вскрикнул и полетел вниз. Лампочка упала рядом с ним, но даже звук разбившегося стекла не смог заглушить хруста кости. Тамара достала телефон, посветила фонариком, раздраженно скривилась. Погреб был глубокий, свет не достигал дна.

   – Ох, что ж такое делается, – проговорила она вслух.

   Вытянула провод наружу. С натугой дернула крышку погреба, опустила ее на место, поискала на полках и, найдя садовые ножницы, подсунула их под ручку-скобу так, чтобы крышку невозможно было открыть изнутри. Мало ли что…

   Вернулась к сараю, заглянула внутрь. Севостьянов лежал вдоль стены и не двигался. Тамара не стала проверять, живой ли он. Какая разница? Сегодня живой, завтра утром мертвый. В углу поблескивала новенькая лопата. Тамара плотно закрыла дверь сарая снаружи и приперла лопатой.

   Даже если Севостьянов очнется, выбраться не сможет. Соседей рядом нет: ори не ори, никто не услышит. А желающих навестить его старый алкоголик отвадил много лет назад.

   Плохой был человек Севостьянов. Никто о нем не заплачет.

   Главное – заморозки приближаются. По телевизору говорили, ночью до минус пяти. А сарай холодный. Даже если случайно и выживет Севостьянов после ее удара, все равно помрет от переохлаждения.

   А вот по Егору многие заплачут. Ленечка, бедный, станет горевать… Маленький еще, не понимает, что от брата были бы одни проблемы.

   Ничего, бабушка его утешит. Время все лечит, вылечит и это.

   Он осторожно пошевелился и вытащил из-под себя несколько сломанных дощечек. В прошлый раз Егор подтащил к лестнице пустой ящик, чтобы проще было взбираться на нижнюю ступеньку. Севостьянову-то легко, он каланча. А Егору с банками карабкаться неудобно.

   От ящика остались одни обломки. Последнее, что помнил Егор, – страшный хруст, когда свалился прямо на него.

   Егор поднял руку с зажатым в ней телефоном, задрал голову и уставился на деревянный прямоугольник люка.

   – Эй! Ты очумел?!

   Бухой Севостьянов подкрался и спихнул его вниз. Вообще-то за такие шуточки морду бьют. А если бы Егор кости переломал? Или шею свернул? Запросто мог бы, тут высоты – два его роста!

   Он поднялся. Ноги ходили ходуном. Руки дрожали, когда он взялся за лестницу. Егор полез наверх, с силой толкнул люк.

   Ничего не вышло. Он снова побился в люк, заорал:

   – Выпусти меня!

   Тишина. Еще раз толкнув наверх деревянное полотно, Егор расслышал какое-то звяканье и сообразил: его заперли! Поганый старик не просто посадил его в погреб, но еще и повесил навесной замок! Сымитировал зиндан.

   – Если не выпустишь, тебя посадят! – заорал Егор, приблизив голову к люку. – За жестокое обращение с детьми!

   Сквозь щель не пробивалось даже тонкого лучика, даже полоски света.

   Егор спустился и сел на нижнюю ступеньку, дрожа от холода и злости.

   Севостьянов решил сдать его в полицию. Должно быть, за Егора объявили награду. Старик испугался, что не сможет удержать его в доме, и выбрал более надежный способ. В эту минуту звонит участковому. А надрался, потому что стыдно было! Или с духом собирался, предатель вонючий!

   Через полчаса здесь будут менты. Вытащат Егора за уши и с позором вернут домой. Может, еще штраф вкатят отцу. Егор читал, что за спасение в горах альпинисты должны выложить кругленькую сумму. Если отца разведут на бабки, проще сразу повеситься. Он, может, и спустил бы Егору с рук его побег, но если за это придется еще и платить, отец вконец озвереет.

   А все Севостьянов!

   – Предатель вонючий, – ожесточенно повторил Егор.

   И осекся.

   От Севостьянова и в самом деле пахнет. Егору этот густой терпкий дух нравился. Пахнет крепкими дешевыми сигаретами, алкоголем, немного дымом, а еще каким-то странноватым лекарственным ароматом, но не противным, а вроде леденцов от кашля. Севостьянова можно за три шага почуять. А сейчас, когда он нажрался, так и за десять.

   Человек, который толкнул его в подвал, ничем не пах.

   Егор ошеломленно потер вспотевшие ладони. Запаха не было – это раз. И шагов он не слышал – это два. Пьяный Севостьянов не сумел бы бесшумно подкрасться к нему.

   От пережитого страха Егор соображал очень быстро. Если столкнул не Севостьянов – значит, его и в самом деле хотели убить. А раз так, никакая полиция через полчаса здесь не появится.

   Оставалась надежда, что это проделка кого-нибудь из соседей, решивших получить награду. Но чем больше Егор об этом думал, тем яснее понимал, что это чушь. Никакому нормальному человеку не придет в голову столкнуть подростка в яму трехметровой глубины и потом надеяться на вознаграждение.

   Его снова затрясло.

   Тихо-тихо-тихо, сказал себе Егор. Ну, допустим, его столкнули. А что же Севостьянов?

   «А Севостьянов твой валяется пьяный где-нибудь в сарае!» Егор даже не подозревал, насколько его догадка близка к истине.

   Но проспится же он наутро? Проспится! Оглядится и вспомнит, что послал Егора за соленьями в погреб. Значит, часов в одиннадцать его отсюда вытащат. А может, и раньше!

   Надо только дотерпеть.

   Размышляя, Егор то и дело включал телефон, чтобы не сидеть в кромешной мгле. Но посчитав, сколько ему ждать спасения, испуганно выключил «Нокию». Черт, батарея сядет очень скоро!

   Следующая мысль заставила его вздрогнуть. «Интересно, сколько здесь градусов?»

   А ведь Севостьянов упоминал об этом между делом! Только он, дурак, не слушал.

   Сидя в темноте, Егор мысленно представил, что находится вокруг него.

   В углу хранится картошка, по соседству – морковь в деревянном ящике. Егор вспомнил, как бабушка однажды отварила картошку, промерзшую на балконе, и потом долго ругалась. Вышло сладко, противно. Даже с маслом не съесть. У Севостьянова ничего не промерзает. Будем считать, здесь примерно плюс четыре, как в обычном холодильнике. Может, даже чуть теплее.

   Егор слегка приободрился, дойдя до этой точки в рассуждениях. Он сам, путем собственных умозаключений, без всякого термометра догадался, сколько градусов в погребе.

   Теперь нужно решить второй вопрос. Сколько может продержаться человек при плюс четырех градусах, если у него нет источника тепла?

   Он обшарил карманы, надеясь, что наткнется на зажигалку или спички, хотя точно знал, что у него нет ни того, ни другого. Вытащил пять пар носков, которые захватил из дома. Снял вслепую кроссовки, на левую ступню натянул две пары, на правую, пыхтя, целых три. До чего трудно в темноте, когда даже собственных ног не видишь!

   Какой же он идиот, что оставил пакет и рюкзак на крыльце! Там и куртка, и теплые штаны… Сейчас бы горя не знал.

   «Ночью обещали похолодание». От этой мысли Егор вскочил и замер на месте.

   Затхлый воздух пах сыростью. Егор понял, что он замерзнет. Будет лежать, скрючившись, на твердом земляном полу. Севостьянов ничего не вспомнит утром, решит, что гость сбежал. А на пакет с рюкзаком не обратит внимания. Они валяются под лавкой, старик их не заметит.

   Егор взлетел по лестнице к люку, принялся барабанить в него и орать изо всех сил. Вопил, пока не начало саднить горло. Тогда он вернулся вниз. Представил, что рядом мама. Что бы она ему сказала?

   «Милый, не теряй головы».

   Он не помнил, в самом ли деле мама называла их с Ленькой милыми, но ему нравилось, как это звучит. Ласково и заботливо. Мама вполне могла так говорить.

   Она права. Ален Бомбар, который пересек океан на резиновой шлюпке, писал, что паника губит людей чаще, чем самые трудные обстоятельства.

   Егор немного приободрился. С мамой и Бомбаром было легче.

   – Нужно согреться, – вслух сказал он. – Продержаться меньше суток. Фигня вопрос!

   Он твердо решил выкинуть из головы мысль, что наутро Севостьянов ничего не вспомнит. Не надо об этом думать. Ему предстоит решать, как спастись. Вот и нечего отвлекаться!

   Вспоминая все, что он слышал о переохлаждении, Егор снова включил телефон. Поднялся и пошел вдоль стен.

   Он составлял карту погреба. Когда «Нокия» сядет, это ему пригодится.

   Слева трехлитровые банки с вишней и сливами, справа – соленья. Металлические крышки в густых хлопьях ржавчины. Острые края. Стеллажи до потолка, но банками заняты только средние полки.

   В глубине подвала, напротив лестницы, – два отсека, словно маленькие бассейны. Дно и невысокие дощатые стенки проложены черной, свисающей наружу пленкой. Егор присел, потрогал доски. На ощупь вроде бы не сырые… Но что проку, если нечем их поджечь.

   «И кислород», – сказала мама.

   Он сообразил: точно, мама права! Вот и хорошо, что у него нет зажигалки! Иначе поджег бы эти доски и задохнулся, когда пламя съело бы весь кислород.

   Картошка и морковь – на дне в отсеках. Картофелины горбят бугристые спины из песка. Морковь Севостьянов тоже пересыпал песком. Егор вытащил одну морковку, обтер о штаны и с хрустом откусил.

   На телефоне осталось сорок процентов заряда. Больше половины он уже израсходовал.

   Егор положил «Нокию» на полку поблизости, оставив экранчик включенным. Телефон сядет очень быстро, но сейчас ему нужны эти минуты без темноты.

   С этого момента он начал действовать сосредоточенно и быстро, словно рядом с ним и в самом деле стояли двое взрослых, которым Егор должен был сдать что-то вроде экзамена на выживание.

   Он принялся выгребать картошку и морковь. Отбрасывал их в угол, вперемешку, чтобы не тратить времени. Закончив с этим, вытащил черную пленку. Пленка оказалась тяжелой и плотной, как ткань дождевика.

   Выбрав небольшую банку с помидорами, Егор разбил ее о дальнюю полку. Помидоры шмякнулись на землю, вокруг заблестело мокрое стекло.

   Он осторожно вытащил осколок побольше.

   Ему то и дело приходилось возвращаться к телефону, чтобы снова включать свет. Но теперь, когда он оставался в темноте, память подсказывала, где что находится.

   Он расстелил пленку на полу. Получилось черное озеро.

   «Рэмбо: первая кровь» они смотрели вместе с Ленькой и Верой. Егор хорошо запомнил, как Вера сказала: «А грамотно действует Рэмбо! Исключил потерю тепла, а потом уже полез в горы. Только голову он зря не закрыл». – «Почему зря?» – спросил Ленька. – «Через голову тоже уходит тепло. Думаешь, почему бабушки кричат внукам: «Надень шапочку?» Потому что бабушки очень умные!»

   Егор встал над черным «озером», мысленно размечая, где резать. Присел на корточки и повел по пленке куском стекла.

   Получилось с первого раза. Он даже сам удивился. Егор вырезал большой прямоугольник с дыркой для головы посередине. Откромсать от пленки длинную узкую полосу оказалось труднее, но в итоге справился и с этим. Вторая полоса вышла вдвое уже – совсем тонкий крысиный хвостик. Егор потянул его, и хвостик вытянулся, но не порвался. Он нарезал несколько хвостиков, подлиннее и покороче. Пригодятся.

   С капюшоном он провозился дольше всего. У него подводило живот и ныли руки. Кто бы мог подумать, что резать пленку окажется так трудно! Но Егор не бросал свое занятие, пока перед ним не оказался кусок нужного размера.

   Остатки пленки он сложил под лестницей. Теперь здесь был его собственный склад.

   Десять процентов заряда.

   «Голодная птица быстрее умирает от холода». Так им говорили в школе на уроках труда, пока они выпиливали кормушки.

   Егор выбрал трехлитровую банку со сливами. Перехватил ее поудобнее и тюкнул горлышком о край полки. Банка все-таки раскололась пополам. Половина осталась у него в руках, остальное пролилось на пол.

   Ничего, он не брезгливый. Егор съел сливы, аккуратно вынимая их двумя пальцами из стеклянной «миски». С наслаждением выпил сладкий компот. Рассыпавшиеся сливы осторожно собрал и сложил в пустую половину банки. Это будет ужин.

   Пока оставалось пять процентов заряда, сходил в туалет в углу. Мокрое пятно забросал песком, в котором хранилась морковь.

   – Ма, смотри, я как будто кот в лотке!

   «Ты ж мой котик», – ласково отозвалась мама.

   Егор натянул импровизированную безрукавку из пленки и подвязал ее «поясом», как делал Рэмбо. К голове приладил капюшон. Один «хвостик» пригодился, чтобы прижать пленку к шее, а второй Егор пустил вокруг головы. Получилось что-то вроде чепчика. «Видок у меня, наверное…»

   Одну пару носков он приспособил как варежки. И еще осталась пленка, чтобы завернуться в нее, как в палатку, укрыв и ноги тоже.

   Едва Егор успел это сделать, мигавший символ батарейки на «Нокии» дернулся еще несколько раз – и экран погас.

   Он остался в темноте.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Бабкин раскрыл блокнот на странице, где вверху было крупно выведено: Мордовин и Колодаев.

   Бывшие приятели Забелина. Учились вместе в школе. Оба бывали у него дома, видели Нину и мальчишек.

   Колодаев живет на деньги от сдачи наследственной квартиры. Мордовина два месяца назад уволили, официально он никуда не устроился. Бабкин просмотрел список мест его работы за последние три года и хмыкнул: судя по всему, у бывшего приятеля Забелина неуживчивый характер.

   От Красных Холмов до поселка, где жил Мордовин, можно было доехать за полчаса, и Бабкин решил сунуться наудачу. Вдруг мальчишка там?

   Крутясь на машине в поисках нужного адреса, Сергей отметил, что названия улицам придумывал человек в глубокой депрессии. Переулок Радости, улица Вдохновения… Доехав до тупика Приятных Сюрпризов, он не выдержал: вылез из машины и сфотографировал табличку. Из-за забора его облаяла собака.

   Возле коттеджа Мордовина Сергей задержался, разглядывая участок. Может, заметит детские кроссовки, брошенные на крыльце? Или, чем черт не шутит, физиономия Егора Забелина покажется в окне…

   Ни кроссовок, ни пацана.

   Сергей толкнул калитку и неторопливо пошел по дорожке.

   Перед дверью лежал грязный коврик с надписью «Welcame».

   «Грамотеи…»

   Звонок не работал, а на стук никто не открыл. Бабкин прислушался: в глубине дома орала музыка. Он обогнул коттедж, привстал на цыпочки у окна, пытаясь рассмотреть, что внутри. Пустоватая комната с мебелью в стиле семидесятых. На подоконнике фикус, в углу торшер. По полу ездит робот-пылесос.

   Мордвинов, должно быть, в душе. Придется ждать, пока помоется.

   Бабкин встал под высокой стеной крыльца, чтобы защищала его от ветра, скрестил руки на груди и уставился на навес, под которым был собран разнообразный садоводческий хлам. Не прячут ли там, допустим, подростковый велосипед?..

   Над его головой коротко свистнуло. Сыщик инстинктивно уклонился – и в дощатую стенку, возле которой был его затылок, врезалось что-то тяжелое. Брызнула щепа.

   Бабкин отскочил и уставился на человека, который только что пытался его убить.

   Мордовин в трусах и майке перевесился, тяжело дыша, через перила. Половину его лица покрывала густая белая пена. У Бабкина мелькнула нелепая мысль, что он выглядит как надкушенное пирожное. В руке Мордовин сжимал молоток для отбивания мяса.

   Не сводя с сыщика ненавидящего взгляда, он спустился по ступенькам и перехватил молоток покрепче.

   В других обстоятельствах Сергей назвал бы свое имя и заверил, что он не грабитель. Или сбежал бы, если бы решил, что перед ним псих или наркоман.

   Но у Мордовина был совершенно осмысленный взгляд. Он хотел прикончить Бабкина и шел на него с поразительным бесстрашием. Лишь когда он ступил на землю, в его глазах мелькнуло замешательство.

   Сергей расценил эту неуверенность правильно.

   – А-а, ты меня видел сверху, из окна, – сочувственно сказал он. – Не вполне верно оценил соотношение масс?

   Конечно, издеваться над свидетелем не стоило. Но Бабкин вышел из себя. Этот раскосый тип, которого он видел впервые в жизни, размозжил бы ему череп.

   – А что ты стал бы делать с моим трупом, Рома, ты не думал?

   Мордовин споткнулся, но продолжал идти на сыщика. Бабкин осторожно пятился, отступая к навесу.

   – Сто тридцать кило. В дом ты меня не затащишь. Яму подходящего размера придется рыть три дня. А тут везде люди, окна…

   Бабкин кивнул в сторону соседнего дома. Мордовин не купился. Он не сводил с сыщика глаз и, когда Сергей замедлил шаг, прыгнул вперед, размахнулся и ударил, целясь ему в висок.

   Когда враг с легкостью увернулся, у Мордовина вытянулось лицо. Сила инерции заставила его податься за своим оружием. Как только он раскрылся, Бабкин без замаха ткнул его под ребра.

   Мордовину показалось, что на него обрушилась кувалда. Он выронил молоток и повалился на землю, хватая воздух.

   Руки ему скрутили за спиной и защелкнули на запястьях наручники, а когда Мордовин попытался, несмотря на боль, извернуться и лягнуть урода в харю, тот без труда перехватил его за лодыжку и дернул.

   – Ноги у тебя лишние, что ли? – спросил он.

   Мордовин оказался в унизительном положении. Его держали почти вертикально, головой вниз, так что лицом он уткнулся в мерзлую траву. Вокруг лодыжки как будто сомкнулись челюсти.

   – Отпусти! – прохрипел он.

   В следующую секунду его потащили. В ноздри Мордовину набилась земля, он заорал и забился, как рыба. Не обращая внимания на его крики, урод втащил его на крыльцо с такой легкостью, словно Мордовин был сыровяленым окороком, а не целым человеком. Как Мордовин ни изворачивался, он пересчитал головой все ступеньки. Перед дверью урод остановился.

   – Можешь зайти своими ногами. Могу внести, – предложил он, глядя на Мордовина сверху вниз.

   – Своими, – выдавил Роман.

   Его дернули за шкирку, едва не вытряхнув из рубахи. Мордовин зашел в дом, прихрамывая.

   От толчка в спину он пролетел через всю комнату и упал на диван. Урод придвинул табурет.

   – Кто еще есть в доме?

   Мордовин молчал, пытаясь сообразить, какой ответ ему выгоднее. Скажет, что никого, – прирежут сразу. Соврет, что кто-то есть…

   – Долго думаешь.

   Урод встал, заткнул Роману рот подолом его же рубахи. Затем вытащил из джинсов тонкий ремень. Мордовин даже замычать не успел, как петля захлестнула ему шею. Он чуть не обделался при мысли, что его удавят. Но урод всего лишь закрутил ремень вокруг светильника на стене и вышел.

   Бабкин осмотрел дом и убедился, что Мордовин живет один. Не было никаких следов мальчишки-подростка. Женских шмоток тоже: ни юбок в шкафу, ни косметики в ванной. «Вот и славно».

   Он вернулся к пленнику, развязал ремень, выдернул импровизированный кляп и уселся напротив.

   – Тебе конец, – сипло сказал Мордовин. – Ты не знаешь, с кем связался.

   – Где мальчик?

   Мордовин непонимающе уставился на него.

   – Мальчик? – переспросил он. В глазах отразилась работа мысли.

   Бабкин объяснял себе нападение тем, что Егор Забелин оказался пленником у Мордовина и тот с ним что-то сотворил. Убил или изнасиловал. Да, следов Сергей не обнаружил, но поверхностного осмотра могло быть недостаточно.

   Увидев во дворе незнакомого человека, который к тому же бесцеремонно заглядывал в окна, убийца решил, что его раскрыли, перестал соображать от ужаса и напал на Бабкина с молотком.

   Но сейчас, глядя на вытянувшееся лицо Мордовина, Сергей понял, что ошибся. Молоток появился по другой причине, никак не связанной с Егором.

   – Ну, заходил он… – вдруг медленно проговорил Мордовин. – Опоздал ты малость.

   На лице Бабкина ничего не отразилось.

   – Когда?

   – Вчера днем. Что, свалил он от вас? Сообразительный пацан. А ты, значит, хотел через него прищучить Юрку? Кто тут боевиков пересмотрел, это еще вопрос…

   Бабкин ничего не понял из этой речи. Он по-прежнему без выражения смотрел на Мордовина, прикидывая, в какую сторону лучше повести разговор.

   Его явно приняли за кого-то другого. Однако Егор все же приходил сюда, если только «Юрка» относилось к Юрию Забелину. Сергей взвешивал, с чего начать разговор так, чтобы не выдать своей неосведомленности.

   Под этим непроницаемым тяжелым взглядом Мордовин занервничал. Он думал, что его будут только убивать. Но сейчас ему впервые пришло в голову, что для того, чтобы выяснить, где деньги, его могут и пытать.

   – Учти, все у Забелина, – выдавил он наконец. – У меня искать бесполезно.

   – Ну-ну, – сказал Бабкин, не представляющий, что еще можно сказать в этой ситуации.

   – Он все деньги забрал себе! Нам бросил по одной пачке, просто чтоб молчали!

   – Нам, значит, – по-прежнему без всякого выражения повторил Сергей.

   Мордовин прикусил губу.

   – Я тебе говорю, кто еще участвовал, и ты меня отпускаешь, – решился он.

   Сергей усмехнулся:

   – Это ты не со мной будешь обсуждать. – Он выдержал долгую паузу, чтобы Мордовин успел вложить в его слова побольше собственных смыслов. – Зачем сюда приходил Егор Забелин?

   – Э-э-э… – Мордовин, как раз обдумывавший, куда его повезут, сбился с мысли. – Вроде мать искал.

   Бабкин снова замолчал, теперь от удивления. Как Нина могла оказаться у этого хорька? У них что, был роман?

   – Почему именно здесь? – наконец сформулировал он.

   – Я откуда знаю? Без понятия.

   – Во сколько он приходил?

   – Ну, около двенадцати, может.

   – А ушел?..

   – Минут через сорок, может, чуть поменьше. – Разговор свернул на безобидную тему, и Мордовин выдохнул.

   – О чем вы с ним разговаривали столько времени?

   – Вообще почти не разговаривали.

   – Сорок минут не разговаривали? – усмехнулся Сергей. – В гляделки играли?

   – Ко мне люди пришли. По делам.

   – Каким делам? Я что, клещами из тебя все вытягивать должен?

   Мордовин воспринял эти слова буквально и сглотнул. Его яростный запал давно исчез; маниакальная убежденность, будто достаточно убить одного бандита – и проблема решена, можно успеть сбежать куда угодно, хоть за границу, – сменилась пониманием, что он совершил чудовищную ошибку и теперь не выйдет отсюда живым. Нужно было просто отсидеться в доме! Бандит не стал бы ломать двери среди дня. Что он наделал…

   – Машина, – торопливо сказал Роман. – Я тачку продаю, покупатели приходят, смотрят. Когда пацан был здесь, как раз явились по объявлению. Не разговаривали мы с ним. Я чаю предложил, он обматерил меня и ушел.

   – За что обматерил? – рассеянно спросил Бабкин, только что сообразивший, что про гараж он забыл.

   – Не знаю я. Он был взвинченный какой-то, злющий.

   Бабкин на всякий случай снова привязал Мордовина, нашел в ящике ключи от машины и спустился в гараж. Увидев там «Кадиллак», он присвистнул.

   Салон оказался пуст, багажник тоже. Бабкин, до последнего боявшийся, что увидит внутри тело Егора, облегченно выдохнул.

   – Рассказывай все с самого начала, – велел он, вернувшись. – Тебе же лучше будет.

   – Типа, ты меня отпустишь после этого? – скривился Мордовин.

   – Зависит от степени твоей искренности. Постарайся меня убедить.

   – Юрка тогда утром позвонил, – сказал Мордовин после недолгого молчания. Он обмяк, щеки у него обвисли. Трудно было поверить, что это тот же самый человек, который недавно напал на сыщика с молотком. – Страшно нервничал. Его машину запер какой-то придурок, надо ехать, а не на чем. Не на трамвае же такие деньги везти… Я бы на его месте вызвал такси, а он запаниковал. Решил: вдруг это все подстроено, таксист будет подосланный… Параноечка, в общем, нагрянула. Я всегда с машиной под задницей, Юрка знает: тачки – моя любовь. Так что я сказал: не проблема, подвезу. Вот и вся история.

   – Серьезно? – недоверчиво переспросил Бабкин, настроившийся выслушать долгое признание. – Прямо-таки вся?

   – Ну да. Мы подъехали…

   – Мы – это кто?

   – Я, Забелин, Паша, – уныло перечислил Мордовин.

   – Колодаев, – кивнул Сергей, помнивший, как зовут третьего приятеля.

   Мордовин сник окончательно, решив, что его собеседнику все известно и допрашивают его для проформы.

   – Да… Паша Колодаев. Мы подъехали, а того уже выводят. Ну и решили…

   – Решили присвоить чужое. – Бабкин по-прежнему не понимал, о чем идет речь, но уловил основной сюжет.

   Мордовин поднял на него отчаянный взгляд:

   – Забелин все забрал себе! Это он тебе нужен! Я ни при чем, богом клянусь! Извозчиком поработал, моя вина, каюсь! Оплатили мне извоз, швырнули в лицо три копейки!

   Бабкин покивал и задумчиво сказал:

   – Давай-ка вернемся к Егору Забелину…

   Полчаса спустя он вышел на крыльцо и закрыл за собой дверь, оставив в комнате растерянного Мордовина.

   Итак, Егор Забелин побывал здесь. Похоже, произошло недоразумение, как и с Бабкиным. Мальчик спрашивал о своей матери… Нет, не так! Он был уверен, что Мордовин знает об исчезновении его матери. Роман ничего ему не сказал, и паренек отправился к Колодаеву.

   По-хорошему, следовало бы оставить Мордовина связанным, чтобы тот не успел предупредить своего товарища. Но Бабкин и так нарушил пару статей и не хотел прибавлять к ним еще одну.

   Он так и не смог понять, кого обокрал Забелин с приятелями, но убедился в одном: к исчезновению Егора эта давняя история не имела отношения.

   «Главное – чтобы Колодаев не убил мальчишку. Надеюсь, ему хватит ума понять, что подросток не может быть ни в чем замешан. Но все-таки любопытно, во что эти трое влезли…»

   Дом был обнесен сплошным двухметровым забором. Сергей позвонил в дверной звонок и принялся ждать, прикидывая, чем встретит его Колодаев.

   – Кто там? – раздался женский голос из коробочки домофона.

   – Здравствуйте! Я по поводу исчезновения Егора Забелина. Меня зовут Сергей, я помогаю искать его.

   После недолгого молчания что-то щелкнуло, дверь открылась. Бабкин прошел внутрь.

   Колодаев ждал его на крыльце, кутаясь в огромный махровый халат. При виде сыщика он вздрогнул и сделал шаг к двери. На лице его так явственно отразился испуг, что Сергей остановился.

   – Здравствуйте, Павел, – сказал он, не делая попытки подняться. – Спасибо, что согласились поговорить. Мы опрашиваем всех, кто имеет отношение к семье Забелиных.

   Колодаев оставался на крыльце и смотрел на него сверху вниз.

   – Будет неточностью сказать, что я имею отношение к Забелиным, – заявил он, и Бабкин узнал этот высокий женский голос. – Мы довольно давно прекратили общаться с Юрием и его семьей. А вы сказали, Егор исчез? Боже мой, что случилось?

   Сергей не смог удержать усмешки. Это запоздалое наигранное удивление выдало Колодаева с потрохами.

   – Егор здесь был, – сказал Бабкин, констатируя факт.

   – С чего вы взяли?!

   – Что ему было нужно? – спросил Сергей, игнорируя его возмущение. Он уже догадывался об ответе.

   Колодаев неожиданно подергал носом по-звериному влево-право и сделал шаг вниз на ступеньку.

   – Я настаивал бы, чтобы это было отмечено в протоколе как помощь следствию, – визгливо сказал он, явно нервничая.

   – В протоколе?

   – В нашем мире самой большой ценностью является информация. Я предоставляю вам некоторые сведения, но это никак не может быть осуществлено на безвозмездной основе…

   Бабкин молча смотрел на него.

   – Это было бы глубоко неверно… неправильно! Я, знаете, тоже не на помойке себя нашел! – пронзительно выкрикнул Колодаев.

   Бабкину это все осточертело. Один придурок лупил своего сына и довел его до побега; второй пытался убить Сергея, не успев и имени его узнать; третий требовал денег за то, чтобы сообщить какие-то сведения о сбежавшем подростке. Сергея охватил гнев. В памяти встал старый алкаш из Красных Холмов, то небрежное движение, которым он потянул к себе фотографию Егора. Чертовы уроды! Его собственному ребенку предстоит расти в мире этих взрослых – распущенных, равнодушных, злобных и попросту тупых!

   Сергей Бабкин не отличался богатством воображения. Тем сильнее оказался удар, когда на него обрушилось видение: его сын, подросток возраста Егора, покачиваясь, стоит в круге между Забелиным, Мордовиным и Колодаевым, а те со смешками толкают его друг к другу.

   Колодаев чувствовал себя королем положения. За спиной спасительная дверь, его с этим неприятным человеком разделяет пять метров, к тому же высокие ступеньки, которые в два шага не преодолеешь… Когда Бабкин именно что в два шага поднялся на крыльцо, взял Павла под локоть и тихо сказал: «Лучше нам поговорить в доме», Колодаев оцепенел. Его глупое самодовольство сменилось ужасом. Он наконец-то не просто понял, а всей шкурой ощутил, что этот огромный мужик в ярости. С приглушенным писком он попытался вырваться, но его руку сжали в тисках.

   – Я сказал – в дом! – прорычал Бабкин.

   Колодаев, едва передвигая ноги, зашел внутрь.

   Сергей толкнул его на стул.

   – Вспоминай про Егора. Во сколько он пришел?

   Перепугавшийся Колодаев, забыв о наставлениях Мордовина, выложил все как на духу.

   – Кулон на шее? – переспросил Сергей. Он не помнил у Нины никакого кулона.

   – Да. Серебряный. Так сказал мальчик.

   Надо же, Егор заявился к нему с миноискателем! Где он его раздобыл, интересно…

   – А теперь излагай, что вы сделали вместе с Мордовиным и Забелиным.

   Колодаев отпрянул, затрепыхался, как бабочка, и хотел вскочить. Бабкин взглядом пришпилил его к стулу.

   – Рассказывай!

   – Я не понимаю, о чем, собственно…

   – Юрий утром позвонил, потому что его машину запер какой-то придурок, – начал Бабкин, дословно повторяя то, что сказал Мордовин. – Вы с Мордовиным согласились его подвезти.

   Колодаев стал мучнистого цвета. Еле шевеля губами, он пробормотал:

   – Вы же и сами все знаете…

   – Хочу заполнить кое-какие лакуны.

   …Сергей сел на водительское место, захлопнул дверь. Но не стал заводить машину, а некоторое время сидел, глядя перед собой.

   История, рассказанная Колодаевым, его поразила. «Можно было привыкнуть за столько лет, что люди идиоты…» Он выкинул идиотов из головы и стал думать о Егоре Забелине.

   По какой-то причине Егор решил, что десять лет назад отец с приятелями убил его мать. Раздобыв миноискатель, парнишка заявился сначала к Мордовину, а потом к Колодаеву.

   «Стоп», – сказал себе Сергей.

   У Мордовина пацан был без миноискателя. Может, конечно, успел припрятать где-нибудь в кустах. Но Бабкин хорошо помнил участок: лысый, неуютный. Там сложно замаскировать ящик.

   Значит, миноискатель появился в промежутке между поездкой к Мордовину и Колодаеву. Должно быть, Егор вспомнил про кулон. Или ему кто-то подсказал.

   Смутная догадка забрезжила у Бабкина в голове. Миноискатель…

   Где парнишка его раздобыл?

   Если взял в аренду, откуда деньги? Юрий редко выдавал сыновьям карманные.

   Колодаев пытался откупиться от Егора, считая, что тот подослан своим отцом. Однако миноискатель появился раньше.

   Бабкин крутился вокруг миноискателя, как пес вокруг столба с метками. По описанию Колодаева, пацан был одет не по погоде легко, только вокруг шеи обмотан яркий шарф. Кто-то пытался позаботиться о Егоре?

   «Или пацан просто спер шарф на рынке».

   Но миноискатель на рынке не сопрешь…

   Сергея будто обожгло. Он вытащил телефон, набрал номер матери Забелина. Но в последний миг отчего-то заколебался и не стал вызывать абонента. Вместо этого он позвонил Лёне.

   – Привет, это Сергей, – торопливо сказал он, услышав в трубке полудетский голос. – Насчет твоего брата у меня пока нет новостей, но я хотел у тебя кое-что спросить. Помнишь вашего соседа по даче, Василия?

   – Да, конечно, – отозвался Леня. – Он играл с нами, угощал печеньем и в целом производил впечатление молчаливого, но доброжелательного человека.

   Бабкин крякнул про себя.

   – Ты не помнишь, кем работал этот молчаливый доброжелательный человек?

   – Он служил сапером, – не задумываясь, ответил Леня. – В детстве профессия военного казалась мне полной романтики, и я смотрел на дядю Васю как на героя.

   – А когда подрос? – не удержался Сергей.

   – Я осознал, что служба в армии далека от моих романтических представлений, – серьезно ответил Леня. – Но дядя Вася не стал мне от этого менее симпатичен.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   – Вот же хитрый старый хрен!

   Бабкин гнал в Красные Холмы. Вдоль дороги зажглись фонари. Их свет как будто плыл над дорогой, вместо того чтобы делать видимыми глубокие ямы и небрежные заплатки на асфальтовом полотне. Когда Сергей въехал в лес, отделявший деревню от шоссе, стало совсем темно. Деревья по обеим сторонам дороги стояли не шелохнувшись. Бабкин открыл окно, но вместо лесного шума услышал только работу мотора и хруст веток под колесами.

   Что-то зловещее и странное было в этом беззвучии. Он взглянул на часы: еще нет и семи. Термометр показывал, что температура за последние два часа упала на шесть градусов.

   Он взглянул на тучу, закрывшую небо. Туча опустилась так низко, что почти лежала на лобовом стекле. Бабкин прибавил скорость: ему не хотелось пробираться через овраг под ледяным дождем.

   – Макар, я снова в Красных Холмах, думаю, Егор прячется у соседа, Василия Севостьянова, – продиктовал он голосовое сообщение. – У пацана был с собой миноискатель, а Севостьянов – бывший сапер. Наберу, когда что-то выяснится.

   Он оставил машину за кустами в стороне от оврага, чтобы Егор не заметил его из окна и не сбежал. Но, едва ступив на склон, почувствовал неладное.

   В окнах не горел свет.

   – Черт!

   Сергей ускорил шаг и почти побежал вниз, то и дело оскальзываясь. Может, старик с мальчиком сидят перед телевизором, потому и нет света… Но чутье подсказывало ему, что причина не в этом. Что-то произошло.

   Форточка открыта, но изнутри не доносится ни звука. «Если бы уехали, закрыли бы». Бабкин поднялся на крыльцо, толкнул дверь. Быстро обошел пустые комнаты, заглянул под кровать и в шкаф.

   Никого.

   В прихожей стояли две пары сапог большого размера, калоши и разношенные мужские ботинки с облезлым мыском. Севостьянов ушел в тапочках?

   Сергей вернулся на крыльцо и заметил рюкзак и пакет, которые кто-то запихнул глубоко под лавку. Он узнал рюкзак – с ним Егор Забелин сбежал из дома.

   Теперь он почти не сомневался, что найдет два трупа. Но когда Сергей подошел к сараю, тот оказался заперт снаружи. Дверь подперли лопатой, и так прочно, что Бабкин только со второй попытки выдернул ее из земли.

   Он распахнул дверь, готовый к чему угодно, – и едва не споткнулся о неподвижное тело. Севостьянов лежал на полу. Бабкин решил, что старик мертв, но, прижав пальцы к шее, нащупал слабое биение пульса. Он приподнял его и расслышал тихий стон.

   – Потерпи, отец.

   Затащив Севостьянова в дом, Бабкин положил его на постель. Щелкнул выключателем, наклонился к нему.

   – Где мальчик? Василий, где Егор?

   Тот слабо мотнул головой. Губы у него пересохли и потрескались. Бабкин принес воды, приподнял Севостьянову голову, дал напиться. При свете он рассмотрел жуткую багровую гематому на лбу старика.

   По шее и подбородку Севостьянова потекли струйки. Сергей осторожно промокнул их полотенцем.

   – Егор вернулся к обеду… – пробормотал тот. – Я ему говорю: принеси закуску. А потом ничего не помню…

   – Кто тебя ударил?

   Севостьянов качнул головой, показывая, что не знает.

   – Откуда он должен был принести закуски?

   – Из погреба…

   – Где погреб? В доме?

   – Нет… Снаружи…

   Севостьянов пытался махнуть рукой, указав направление, но еле дернулся. Поймав его ладонь, Бабкин почувствовал, что она ледяная.

   Он накрыл старика пледом, бросил, что скоро вернется, и выскочил на улицу.

   Если старик упал в середине дня, ударился об угол стола и потерял сознание, почему Егор не нашел его? Почему дверь была приперта снаружи? Неужели пацан пытался с ним расправиться?..

   Завернув за угол, Бабкин увидел низкую постройку из кирпича, похожую на крышу дома, по плечи провалившегося в землю. Дверца не была заперта. Он нащупал на стене выключатель, и в тусклом свете лампочки блеснули кольца садовых ножниц. Просунутые под скобу, они удерживали крышку люка.

   Бабкин быстро натянул перчатки, отложил ножницы в сторону. Рывком поднял крышку и перевалился через край, вглядываясь вниз.

   Что-то черное, шуршащее, похоже на гигантскую жужелицу двигалось на дне с ритмичными резкими выдохами. Бабкин опешил. Но в следующую секунду «жужелица» странно извернулась, и прямо под ним оказалось белое лицо Егора Забелина в обрамлении какой-то черной дряни, похожей на разлитую нефть. Егор закрылся от света рукой и отпрянул в темноту.

   – Так, спокойно, – сказал Бабкин вниз. – Я частный детектив, меня наняли, чтобы я тебя нашел.

   Тишина. Он поморщился: пацан до смерти перепугался, в каждом будет видеть врага… Слава богу, что живой. Надо спуститься к нему.

   От облегчения, что мальчишка цел, он зажмурился.

   Внизу снова зашуршало. Бабкин открыл глаза и покосился вниз. Егор стоял возле лестницы, положив руки на ступеньку. За те несколько секунд, что Бабкин его не видел, лицо у него, казалось, побелело еще сильнее.

   – Кто вас нанял? – спросил Егор. Сергей скорее догадался, чем расслышал это. – Моя семья?

   Бабкин тяжело вздохнул. «Меня наняла твоя мама, которую ты считал погибшей. Она пропала вечером того же дня. Возможно, теперь она и в самом деле мертва».

   – Долгая история, – сказал он. – Я тебе все объясню, только давай сначала вытащим тебя оттуда. Не вздумай лезть сам. Я сейчас спущусь. На всякий случай отойди-ка подальше.

   – На какой это случай? – спросил Егор.

   – Если ступеньки подо мной проломятся, – ответил Бабкин.

   Идея влить в Севостьянова самогон принадлежала Егору. Сергей, посмотрев на старика, потянулся за телефоном, чтобы вызвать скорую. Но Егор неожиданно выскочил в прихожую – Бабкин даже не успел ничего крикнуть ему вслед, – и вернулся с пластиковой бутылкой.

   – Там много, – туманно пояснил он.

   Прежде чем сунуть Севостьянову стакан, Бабкин пригубил сам. На вкус – первоклассный самогон, отдающий ржаными корками. Он не был уверен, что старику стоит это пить, но Севостьянов, ни слова не говоря, вынул стакан из его руки и влил в себя, как воду. Бабкин вышел на кухню, поискал в кастрюлях и нашел холодную отварную картошку. Егор и Севостьянов накинулись на нее так, словно сутки голодали.

   – Я могу в погреб за помидорами слазить, – предложил Егор.

   Бабкин вытаращил на него глаза. На месте пацана он близко бы не подошел к погребу.

   Егор засмеялся:

   – Да шучу я, вы чего! Не полезу я туда больше. Тем более лампочка разбилась…

   – Для парня, который чудом остался цел после такого падения, ты как-то очень легкомысленно настроен, – сказал Бабкин.

   – А чего мне, рыдать?

   – Ты знаешь, кто тебя толкнул?

   Егор покачал головой:

   – Просто в спину тыкнули. А когда я очухался, уже валялся внизу.

   Сергея поразило, что, когда он нашел мальчика, тот делал упражнения. Егор успел объяснить: он понял, что замерзает даже в пленке, и сообразил, что нужно двигаться. Ходить по погребу, погруженному в кромешную тьму, ему было страшно. Он стал приседать и отжиматься.

   Теперь предстояло звонить в полицию и Юрию Забелину. Но сначала Бабкин заварил чай и вернулся с чайником в комнату.

   Севостьянов уже не лежал, а сидел на диване. Он больше не выглядел умирающим, но лицо его приобрело угрюмое выражение.

   – Голова сильно болит, Василь Семеныч? – спросил Сергей, наливая горячий чай в кружку.

   – Нет… Не в этом дело.

   Старик поморщился и вполголоса добавил:

   – Я вспомнил. Это Тамара была. Тамара Забелина.

   Сергей непроизвольно обернулся на Егора. Мальчик жевал картошку и ничего не слышал.

   – Ты уверен? – Он склонился к Севостьянову. – Не мог перепутать ее с кем-то другим?

   – Я ее видел вот как тебя сейчас, – сердито сказал Севостьянов. – Она ко мне подошла и приложила поленом по голове. Если в сарае поискать, оно там и найдется, с отпечатком моего лобешника. Чудом башку мне не расшибла…

   – И собственного внука столкнула в погреб?

   Старик помолчал, что-то обдумывая.

   – Я вижу так, что она для этого и приходила, – сказал он наконец. – Я ей просто под руку подвернулся.

   – Зачем?

   – Ты у меня спрашиваешь? Я не знаю.

   – Я тоже думаю, что это бабушка, – подал голос Егор.

   Бабкин выругался про себя – надо было выйти с Севостьяновым в другую комнату и там обсуждать, кто на него напал, – и обернулся к мальчику.

   – С чего ты взял?

   – Даже не могу объяснить. Ну, просто… Она такое может!

   – А я не думаю, я знаю, – резко сказал Севостьянов. – Эй, мент! Ты слышишь, что тебе говорят?

   – Я не мент, – рассеянно ответил Сергей. Он смотрел на лежащий перед ним сотовый и обдумывал, перебросить ли мальчишку на полицию. Пусть пацан со своими проблемами будет их головной болью. А Сергей поедет домой, к беременной жене. Это было бы самым разумным. Отвезет Егора к отцу, все равно по пути…

   – Точно, вы частный сыщик! – вскинулся Егор. – А кто вас нанял? Я к отцу не вернусь! Лучше уж среди банок замерзнуть!

   Допустим, думал Сергей, старик говорит правду. Тамара Забелина ударила его и толкнула мальчика в яму. Не сам же Севостьянов припер дверь сарая. Крышку погреба заблокировали, чтобы изнутри нельзя было выбраться.

   Если повезет и за дело возьмется въедливый парнишка из молодых, он опросит жителей, найдет того, кто видел Забелину… Снимет отпечатки с ножниц и черенка лопаты. Нет, с черенка – вряд ли, на деревянной поверхности следы плохо сохраняются. Ладно, с ножниц. Показания Севостьянова, подкрепленные дополнительными уликами…

   «…ничего не будут стоить, – мысленно закончил Сергей. – Даже если найдутся свидетели, Тамара всегда может сказать: «Я подшутила над соседом, каюсь. Но столкнуть в подвал собственного внука?! Как вы могли подумать!»

   «А за что пыталась убить Севостьянова?»

   «А за попытку изнасилования десять лет назад. И не пыталась убить, а пришла, увидела, как он валяется в сарае, и приперла дверь снаружи».

   А теперь выдвигайте обвинения.

   На этом дело можно считать закрытым. Даже покушение на убийство ей не вменить. А мальчик? Мальчик сам свалился в погреб. Запер его там Севостьянов, больше некому. А может, он же и столкнул.

   «Если старик занимается здесь хоть чем-нибудь незаконным… – Бабкин бросил взгляд на пластиковую бутыль с самогоном, – то он намного более убедительная кандидатура на роль обвиняемого, чем Тамара, которая заботилась о Егоре после исчезновения матери. Все соседи это подтвердят. И продавцы на рынке, у которых она десять лет выбирает лучшие фрукты, приговаривая: “Это для моих любимых внучков…”»

   – Оставайтесь оба здесь, не вздумайте никуда уйти. – Бабкин поднялся, вышел, но тут же вернулся. – Василь Семеныч, есть хороший фонарь?

   Лопату и ножницы Сергей принес в дом. На глазах притихших старика и Егора снял отпечатки пальцев, сверил их с севостьяновскими.

   Полное совпадение. Отпечатков Тамары ему не удалось обнаружить. Или она их смазала, или, что вероятнее, была в перчатках.

   «Похолодание обещали…»

   Если бы парнишка провел ночь в погребе, утром оттуда вытащили бы труп. Вовремя он метнулся в Красные Холмы!

   – К тебе, Василь Семеныч, гости часто заходят? – спросил Бабкин.

   Старик усмехнулся.

   – Вообще-то у меня гостей не бывает. Ну вот участковый заглядывал на днях… Но так, без энтузиазма.

   – Кто вас нанял, чтобы меня найти? – снова спросил Егор.

   – Потом об этом поговорим, – отрезал Бабкин, которому происходящее нравилось все меньше и меньше. – Ты сказал про бабушку: «Она такое может». Что ты имел в виду?

   Егор задумался. Он был очень похож на отца, однако мимика у него была Нинина, и когда Бабкин видел улыбку Нины на полудетском лице, ему становилось не по себе.

   – Я не могу объяснить, – сказал наконец Егор.

   – А я могу, – буркнул Севостьянов. – Егор, выйди в кухню на минуточку.

   – Я вообще-то чудом спасся! А вы меня из теплой комнаты гоните…

   – Ну ты жертву режима-то не строй из себя! – недовольно прикрикнул Севостьянов. – Довел бабку своими выкрутасами…

   – Да вы что!.. – вскинулся Егор.

   – Шучу я! Пес с тобой, сиди, слушай. – И, поймав вопросительный взгляд Бабкина, старик пояснил: – Его это тоже касается, если на то пошло. В общем, был один случай с соседом, Каблуковым…

   …Когда он закончил рассказывать, Бабкин спросил:

   – Каблуковы смогут это подтвердить?

   Севостьянов поскреб лоб:

   – Вряд ли. Какие-то подозрения у них наверняка были. Они после этого с Тамарой только издалека здоровались, и все. Но доказательства-то откуда? Да они и уехали из Холмов года три назад. Продали дом.

   Старик подлил себе еще самогона. У Бабкина наготове была фраза «Не усердствовал бы ты, отец», но он оценил, что час назад Севостьянов выглядел живым трупом, а теперь и связно рассуждает, и посвежел лицом, – и промолчал.

   – Я домой не вернусь! – нарушил тишину Егор.

   – Вернешься! – буркнул Бабкин. Он сидел так, чтобы перекрыть выход из комнаты, и не переживал о его побеге. – Извини, но выбора у тебя нет.

   – Я снова сбегу!

   – Дело твое. Но сегодня я отвезу тебя домой.

   Егор вскочил и налетел на сыщика:

   – Вы серьезно? Притащите к бабушке, которая хочет меня убить? Офигенный сервис доставки! Пять баллов на Яндексе! Может, лучше сами меня тут придушите? Хоть мучиться не буду!

   – А ну не ерничай! – неожиданно оборвал его Севостьянов. – Дай человеку пораскинуть мозгами.

   Егор, красный от злости, вернулся в свой угол.

   Бабкин действительно пытался найти выход из положения. Гарантий безопасности пацану, понятно, никто не даст… Но даже если допустить, что для него найдется убежище, – получается, Тамара Забелина останется безнаказанной?

   Если бы он не приехал вовремя, Севостьянов и Егор были бы мертвы. Мальчишка молодец, однако эту ночь он бы не пережил. Задерживать Тамару, основываясь только на показаниях старика, бессмысленно. Но чем детальнее вспоминался Сергею разговор с бабушкой Егора, тем сильнее крепла его уверенность в том, что Севостьянов не ошибся и не соврал. В Тамаре сквозило что-то такое, чему он не мог дать внятного названия: пожалуй, странная для обстоятельств их встречи оживленность вкупе с черствостью. Будь она лет на двадцать старше, он бы объяснил это возрастными изменениями. Многие старики на границе смерти становятся чудовищно эгоистичны – Бабкин видел это не раз. Как будто чужие беды теряют вес на фоне собственного близящегося ухода, вытесняются на периферию чувств.

   Однако Тамаре Забелиной всего шестьдесят пять. Она не старуха.

   Он подумал, не посоветоваться ли с Макаром. Но Илюшин занят расследованием. К тому же у Сергея было ощущение, что выход есть и он рядом.

   Лопата и ножницы, на которых нет отпечатков… Закрытый люк погреба…

   И вдруг он все увидел. Дверь была прямо перед ним.

   – Есть одна идея… – медленно проговорил Сергей, не до конца уверенный, что она осуществима. – Вот смотрите…

   – Ваши уже были здесь, – проскрипел консьерж. – Дважды. Сначала около полуночи приехали, а потом в шесть утра.

   «В первый раз убедились, что Нины нет в квартире. Второй раз обыскивали комнаты».

   – Вы дежурили вчера утром, когда Нина Ратманская уходила на работу? – спросил Макар.

   – Да, видел Нину Константиновну. Все было как обычно. Она всегда приветливая, вежливая. Очень приятная, располагающая к себе женщина.

   Никаких вопросов сыщику старичок не задал. Он молча распахнул перед ним дверь квартиры и отступил в тень, слившись со стеной.

   Илюшин ожидал увидеть такой же бардак, как и в офисе, только сотворенный руками помощников Гришковца. Но в комнатах было чисто. На спинке дивана валялся белый шелковый шарф. Пахло кофе, как будто Нина пять минут назад позавтракала и вышла из квартиры. Приглядевшись, Макар заметил на полке стеклянную банку с торчащим пучком деревянных палочек. Кофе был ароматической иллюзией.

   За исключением ненавязчивого запаха в остальном квартира была как будто подчеркнуто лишена индивидуальности. Светло-серые стены, мебель на два тона темнее. Ни картин, ни безделушек, ни книг – только ридер на тумбочке у кровати. Бежевые шторы, такие же покрывала. Квартира Ратманской напоминала номер в дорогом отеле.

   Браслеты и золотые цепочки на полочке в ванной комнате. Несколько купюр разного достоинства перед зеркалом в прихожей. Илюшин уже понимал, что зря теряет время.

   Гришковец ждал его в небольшом кафе в переулке за Таганской. Илюшин выслушал от него подобие доклада.

   Ничего нового Гришковец не добавил. В восемнадцать пятнадцать Нина прошла мимо аптеки. Макар отдал должное въедливости начальника службы безопасности, который со своими людьми обегал весь район и нашел наконец точку, от которой можно было построить дальнейший Нинин маршрут.

   Илюшин по часам расписывал день Ратманской. В девять утра она пришла к сыщикам, ушла в одиннадцать пятнадцать. В двенадцать была на работе, в четырнадцать двадцать вышла в кофейню, съела салат и выпила кофе. После кофейни посетила спа-салон «Синяя верба». В пять тридцать у нее была запланирована верховая езда, как всегда по понедельникам, средам и пятницам, в девять вечера – встреча с отцом в ресторане. Вместо конюшни Ратманская поехала в район «Таганской», нарушив привычную рутину. Зачем?

   В этот час посетителей в кафе еще не было. Официант щелкал каналами, пока не выбрал спортивный, и отключил звук. По зеленому полю беззвучно побежали футболисты, пасуя мяч.

   Макар посмотрел на Гришковца, собираясь задать вопрос, и его кольнуло неприятное чувство.

   На месте начальника службы безопасности должен был сидеть Бабкин. Илюшин представил, что ему пришлось бы работать не с Сергеем, а с Гришковцом или с кем угодно другим, – и ему стало не по себе.

   – Телефонные звонки, – сказал он наконец. – Вы выяснили, с кем вчера говорила Ратманская?

   Гришковец молча выложил перед ним распечатку. Илюшин пробежался взглядом – большую часть фамилий он видел впервые. В списке попались Ратманский-старший, заместитель Новохватов, подруга – Вера Шурыгина. Нина позвонила ей в обеденный перерыв, они проговорили всего три минуты. Арсений Рутберг – звонил около четырех часов дня, разговор длился восемь минут.

   – Вы их знаете? – спросил Макар, проведя карандашом в воздухе над остальными фамилиями.

   – Деловые переговоры, – скупо уронил Гришковец.

   – А подробнее?

   – Переговоры по делам фонда «Примула», – разъяснил Гришковец как дурачку.

   Илюшин коротко глянул на него: нет, не похоже, что издевается. Как быстрый умный Ратманский терпит этого остолопа? Впрочем, им с Бабкиным пришлось бы искать аптеку двое суток, а Гришковец справился за три часа.

   – По каждой фамилии мне нужна расшифровка, – сказал Макар. – Кто такой, в каких отношениях состоит с Ниной, о чем разговаривали. Идеально – если узнаете, чем объект занимался вечером в понедельник, после шести часов.

   – Выясним. Это тебе Ратманский просил передать. – Гришковец положил перед ним телефон и вышел.

   «Неужели реально выяснит?» Макар побарабанил пальцами по списку. Возможно, кто-то из них сможет ответить на вопрос, что Нине Ратманской понадобилось в этом районе в понедельник вечером.

   Он расплатился с официантом и набрал номер Ярослава Новохватова – заместителя Ратманской, которого за что-то сильно невзлюбила Ольга Ладыженская.

   – Я слышал, знаю, что идет расследование! – зачастил Новохватов, когда Илюшин представился. – Готов оказать любую посильную помощь…

   – Я мог бы подъехать к вам через час-полтора, – сказал Илюшин. – Вы дома?

   – Само собой, дома, – невесело ответил Новохватов. – Со сломанной ногой далеко не убежишь…

   Допивая кофе, Илюшин щелкнул по экрану смартфона Нины Ратманской, который оставил ему Гришковец. Аппарат взломали, изучили и ничего в нем не обнаружили. Деловая переписка, редкие личные звонки…

   Илюшин машинально ткнул на папку «Фото».

   Первый же снимок заставил его забыть о Новохватове. Нина сфотографировала Егора и Леню на школьной площадке. Мальчишки двигались, и изображение получилось смазанным.

   Макар пролистал фотографии. Егор, Леня, снова Егор, они вдвоем с братом… Месяц за месяцем, год за годом… Он не верил своим глазам. Нина снимала их возле школы, во дворе, на сентябрьской линейке… Здесь даже была фотография Егора в бассейне!

   Илюшин потер лоб. Ратманская их обманула. Заставила поверить, будто узнает о сыновьях трижды в год от своей старой подруги – и только.

   Но перед ним были фотографии – свидетельство ее тихого неутолимого… любопытства? Стыда? Вины? В папке почти не было других снимков. Ни селфи, ни красиво сервированных завтраков, ни интерьеров, ни уличных котов, ни букетов – только дети, дети, дети…

   «Я по ним совсем не скучала», – сказала Нина. Кого она пыталась в этом убедить – сыщиков или себя?

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Ярослав Новохватов выглядел как человеческое воплощение бобра. Крепкий, гладкий, лоснящийся, с широко расставленными маленькими глазками и коричнево-рыжей плотной шерстью, торчком стоящей на покатой голове. Макар решил, что в обычное время это живчик и бодряк. Но сейчас Новохватов лежал на диване, накрытый пледом, и при каждом движении негромко стонал. Левая скула, залитая лиловым отеком, распухла вдвое.

   Макара встретила и проводила в комнату тихая темноволосая женщина – то ли жена, то ли домработница.

   – Не мешай нам, – недовольно сказал Новохватов ей вслед.

   Не ответив, женщина прикрыла за собой застекленную дверь.

   Илюшин успел заметить пренебрежительное удивление в глазах Бобра, когда тот увидел сыщика. Макар с легкостью читал его мысли. «Сэкономил Ратманский на поисках любимой дочурки. Нанял какого-то юнца». Илюшину показалось, что Новохватов ощутимо расслабился.

   – Вы знаете, что Нина Ратманская пропала вчера вечером.

   Новохватов скорбно кивнул.

   – В ее кабинет ночью вломились и кое-что забрали. У вас есть предположения, что могли искать?

   – Ни малейших! – твердо ответил Новохватов. И по этой твердости, по торопливости, с которой был дан ответ, Илюшин понял, что тот лжет. Новохватов и сам почувствовал, что поторопился. – Я ведь знал, что Ратманский кого-то пришлет, – объяснил он. – Любому думающему человеку очевидно, какие именно вопросы мне будут задавать. Чтобы сэкономить твое ценное время, я постарался все продумать заранее.

   – Может, предскажете мой следующий вопрос? – поинтересовался Макар. Его развлекали и снисходительность Новохватова, и его фамильярная манера.

   – Ты должен спросить, не было ли у Нины врагов.

   – Были?

   – Очень много обиженных, – заверил Новохватов. – Я, конечно, надеюсь, что Нина Константиновна просто, как бы это выразиться, ушла в загул… Что ничего более серьезного не случилось. Но, честно говоря, ей приходится иметь дело с таким неадекватом!.. Я бы свихнулся давно. Как она все выдерживает? – Он подобрался и втянул живот. – Стальные нервы! А ум! А достоинства сколько! Вся в Константина Михайловича, долгих и плодотворных лет жизни ему, здоровья богатырского, тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить…

   – Ратманская и ее отец нас не слышат, можете так не стараться, – дружелюбно сказал Макар.

   Улыбка Новохватова потухла.

   – По себе не суди, – отрезал он. – Искренность и льстивость – не синонимы.

   – Когда вас избили? – спросил Илюшин.

   – В субботу вечером. Я возвращался из ночного клуба и отпустил такси. Решил пройтись по прекрасной ночной Москве! Насладиться уходящими шагами осени. Идиот! Вот, пожалуйста, – насладился! – Новохватов описал здоровой ладонью овал вокруг своего лица, словно предъявляя Илюшину картину в раме.

   – Вас ограбили?

   – Нет, ничего не взяли, – сказал он, как показалось Макару, с некоторым разочарованием. – Тупорылый молодняк, захотелось почесать кулаки…

   Макар записал название ночного клуба и фамилию следователя, который вел дело Новохватова.

   – Зря записываешь. Никого не нашли и не найдут, – раздраженно бросил тот. – В рашке ловят только тех, кого оттуда, – он выразительно указал в небо, – велено ловить. Смерды обойдутся без правосудия, верно?

   – Сколько было нападавших?

   – Трое. Почему тебя это интересует? – Новохватов непроизвольно дотронулся до лица. – Какое отношение это имеет к похищению Нины?

   – Похищению?

   – Ну, побегу с любовником, я не знаю!

   – Арсений Рутберг на месте и никуда не сбежал.

   – Я не про Рутберга, – буркнул Новохватов и отвел взгляд.

   – А про кого? – Илюшин ни от одного из свидетелей не слышал о других любовниках Ратманской.

   Новохватов стушевался.

   – Давай это пропустим, ляпнул не подумав… Некрасиво вышло…

   – Ярослав, о ком идет речь? – нахмурился Макар.

   – Да не знаю я! – раздраженно выпалил Новохватов. – Увидел эту парочку случайно на улице, шли-обнимались, меня не заметили… Или сделали вид, что не заметили! Не дурак же я, бросаться к шефине с приветствиями.

   – Где и когда это было?

   Новохватов задумался.

   – Неделю назад, может, дней десять… В районе Большой Никитской, ближе к шести вечера. Парня не знаю… Он сильно младше Нины, лет на десять. Волосы светлые, типа твоих. Голубоглазый. Ну, бородка, естественно. Смазливый такой типок. Одет во что-то нейтральное, джинсы и куртка, кажется. Если честно, я не запомнил. Считаю правилом хорошего тона отводить глаза в таких ситуациях. Вообще-то, – помолчав, добавил Новохватов, – я подумал, что парнишка из эскорта. Видок у него такой, модельный. Лощеный чересчур, даже для метросексуала. И что-то в нем было отталкивающее. Ну, это на взгляд мужика. Большинство женщин со мной не согласились бы.

   – Больше вы его не встречали?

   – Нет. Но я и не появлялся в том районе. Может, они там каждый день гуляли…

   – Расскажите, чем вы занимались в «Примуле»?..

   Новохватов поскучнел и начал перечислять, что входило в его рабочие обязанности.

   – Нина ведь взяла вас по протекции детей Ратманского? – перебил его Макар на полуслове.

   Этого Бобр не ожидал.

   – Почему сразу протекции! Нина находилась в поиске помощника, а Алик подсказал мне, что распахнулось окно возможностей… Я как раз был открыт для предложений. «Примула» – подходящий кейс для развития моих навыков, я готов был ввязаться в этот проект. Эйчар от меня бился в восторге. Образование – чек! – Новохватов начал загибать пальцы. – Компетенции – чек, предыдущий опыт работы – чек! Прочие соискатели могли отдыхать. У меня тренингов одних полтора десятка за прошлый год. Три языка свободно, – небрежно добавил он.

   – У «Примулы» есть иностранные партнеры? – удивился Макар.

   – Не совсем… Нет, пока нет, но мы надеемся, что наше детище будет расширяться, появятся филиалы за границей. Кроме того, международный опыт…

   Новохватов понес совершенную ахинею на том же новоязе, на который он перешел после вопроса о работе. Разливаясь о своем видении путей развития фонда, Новохватов словно позабыл, что глава этого фонда исчезла, что заведено уголовное дело… «Наше детище!» – повторил про себя Илюшин.

   Какова вероятность, что Бобр метил на место Ратманской?

   – Как вы познакомились с Александром Ратманским?

   – Откуда ж я помню… Я с ним не особо знаком…

   Илюшин поднял бровь:

   – Александр порекомендовал Нине человека, которого он плохо знает?

   – Я же сказал вам – не порекомендовал, а намекнул, что есть такой человечек, специалист широкого профиля… Нина сама за меня ухватилась! Чуйка у нее работает.

   На протяжении тридцати минут Новохватов уже дважды меняет историю своего устройства в «Примулу», подметил Макар.

   – У вас есть ключи от входной двери в особняк?

   – Вон там, в верхнем ящике. – Новохватов махнул рукой в сторону стола. – Только он один.

   Илюшин выдвинул ящик и увидел длинный ключ с затейливо вырезанной бородкой.

   – Я его пока изыму.

   – С какой стати? – взвился Новохватов.

   Сыщик недоуменно взглянул на него и осторожно взял ключ пакетом для сбора улик.

   – Давайте вернемся к Александру, – сказал он.

   Макар вцепился в заместителя, пытаясь разобраться, какие отношения связывают его с детьми Ратманского. Но Новохватов юлил и выскальзывал. В одном глазу у него лопнули сосуды, и когда Ярослав поворачивался левой стороной, он становился похож на бобра, больного бешенством.

   Загоняя его вопросами в угол, Илюшин не столько пытался добиться правдивого ответа, сколько всматривался в мимику человека, сидящего перед ним. Он и прежде знал, что Новохватов лжет; теперь он убедился, что тот еще и чем-то сильно напуган. Макар снова упомянул о хулиганах и с удивлением отметил, что на этот пробный камень Бобр не отзывается. Он хмурился, раздражался, баюкал сломанную руку и отпускал саркастические замечания в адрес властей, допустивших беспредел, – но не прятал взгляда и не принимался забалтывать сыщика. Илюшин сумел выжать из него, что с Аликом они познакомились «на одной тусе», – и на этом все. На вопрос об Алле Ратманской Новохватов пожал плечами: «Видал пару раз». «А в этом Ладыженская ошиблась, – сказал себе Макар. – Она считала, что Нина хотела оказать услугу именно Алле».

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Илюшин вернулся на Таганскую. Он постоял возле парковочного места на Марксистской, где Нина оставила машину, огляделся. Длинная многолюдная улица, отчего-то грязная в любое время года.

   От Марксистской Нина ушла переулками в сторону Больших Каменщиков. Илюшин обошел весь район. Не полагаясь на людей Гришковца, он заглянул в стоматологию, художественную галерею, два отеля, фитнес-клуб, школу и клинику пластической хирургии. Расспросил девушек в спа-салоне «Семь красок». На проходной в актерской школе ему ответили, что девушку с фотографии уже искали до него, нет, ее здесь не видели. В представительство Ингушетии Макара не пустили.

   Илюшин поговорил с провизорами в аптеке. Как он и ожидал, те ничего не знали. Нина прошла мимо аптеки, успев на три секунды попасть в глазок камеры.

   После аптеки ее следы терялись.

   Большие Каменщики, Малые Каменщики. Продуктовые магазины, жилые дома… Он показывал фотографию собачникам, няням с младенцами, студентам, распивающим пиво, пенсионеркам у подъездов. Дойдя до очередной многоэтажки, Илюшин стряхнул со скамейки опавшие листья и сел. Он зверски устал за этот долгий день. Большие Каменщики замуровали девочку Нину, круглую, щекастую, с румянцем таким ярким, будто в щеки втерли кирпичную пыль. А Малые Каменщики водят его кругами. Несколько раз, протягивая прохожим фотографию Нины, Илюшин ловил себя на том, что пытается описать ее вслух: полная, темноволосая, с густой челкой… Но той Нины больше нет. Есть стройная блондинка с бледными губами.

   Он должен ее найти. Хотя, конечно, было бы смешно – два раза провалиться на одном и том же деле…

   Нет, сказал он себе, это разные дела.

   На «Мерседесе» Нины никто не устанавливал «жучок», а в телефоне отсутствовали следящие программы. Все выглядело так, будто Нина по доброй воле приехала в этот район – зачем? Собиралась с кем-то встретиться?

   Тогда почему эта встреча не была отражена ни в одном ежедневнике?

   Кто этот человек?

   Ратманский утверждает, что «Примула» занимается именно тем, что заявлено в ее учредительных документах, – оказанием помощи больным детям. Могла ли его старшая дочь проворачивать какие-то дела за спиной отца?

   «Ни черта не успеваю, – думал Макар. – Серега очень пригодился бы!» Однако он не мог лукавить перед самим собой: львиную долю расследования взяли на себя полиция и служба безопасности Ратманского. Пять человек, включая Гришковца, сначала прочесывали район, где пропала Нина, а затем опрашивали людей, с которыми она разговаривала в тот день.

   Беда в том, думал Макар, что к той и другой задаче они подходят одинаково.

   Нина Ратманская – не просто дочь олигарха. Это человек со сложной историей.

   «Или ошибаюсь я, а не они, и прошлое Нины не имеет отношения к событиям сегодняшних дней. Допустим, Ратманский солгал и у него по-прежнему толпа врагов. Тогда мы возвращаемся к слову, которое неосторожно обронил избитый Бобр: похищение. Но если так, где письма с требованием выкупа? Похищение ради чистой мести?»

   Илюшин поморщился. Чушь какая-то. Что это за люди, от которых в записных книжках Нины не осталось никаких следов? Она скрупулезно расписывала свои планы. На ее рабочем столе лежал «Молескин», в котором Нина на полгода вперед заполнила расписание тренировок. Понедельник-среда-пятница – нетрудно запомнить! Но в каждой графе понедельника, среды и пятницы аккуратно выведено: «17:30, конюшня». В понедельник Нина после поездки верхом собиралась поужинать с отцом. По словам Ратманского, никакого повода для встречи не было. «Мы просто любим проводить время вместе».

   Конюшня три раза в неделю… Подходящий спорт для богатой дамочки. Легко вообразить Нину в седле, с хлыстом, в полной униформе наездницы. «Надо думать, она отлично справляется с лошадьми». Берет барьеры, в теплое время года выезжает в поля. Наверняка отец расщедрился, купил ей скакуна хороших кровей. Макар живо представил эту сцену: старый Ратманский преподносит любимой дочери подарок на день рождения.

   Ратманский, Ратманский… Уже пять часов вечера, а ему до сих пор толком не известно, на кого он согласился работать. Вот Серега – тот раздумывал! Илюшин по движению его ушей научился определять, когда напарника терзают сомнения по поводу клиента.

   Может, надо было слушать Серегу?

   Он набрал номер и суховато спросил, не здороваясь:

   – Долго еще ждать?

   – Час! – заверил его собеседник. – Все почти готово.

   Человек, с которым разговаривал Илюшин, готовил досье на Ратманского. «Серега справился бы быстрее».

   Смартфон, который он по-прежнему держал в руке, вздрогнул в его ладони, как пойманная рыбка.

   – Здравствуйте, это Арсений Рутберг, – торопливо сказали в трубке. – Вы хотели со мной поговорить?

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Увидев Рутберга, Илюшин понял, отчего Ратманский назвал его мальчиком. Разговаривая тогда с отцом Нины, Макар решил, что для того мальчик – собирательное наименование всех мужчин младше пятидесяти. Однако Арсений Рутберг действительно выглядел юношей, у которого по какому-то недоразумению на лице образовались морщины и складки. Лицо при этом волшебным образом осталось молодым.

   Вытянутый овал, длинный выпуклый – ахматовский – нос с выраженной горбинкой, шапка каштановых кудрей, спадающих на лоб, крупный рот со скорбно опущенными уголками губ. Выразительнее всего в этом лице были глаза: большие, светло-карие, почти лишенные ресниц, – от этого взгляд Рутберга казался беззащитным. Илюшин насторожился. Рутберг выглядел слишком типично. Произнеси «скрипач» – и воображение подбросит образ кого-то похожего. Макар не доверял слишком типичным людям.

   Они встретились в кофейне возле «Примулы». Длинные руки, нескладное туловище – Арсений каждую минуту наклонялся в разные стороны, словно нес сам себя, как бревно, и то и дело пытался куда-то пристроить. Взмахнув рукой, он едва не сшиб чайник. Илюшин заметил, как женщина, вошедшая в кафе, остановила на Рутберге заинтересованный взгляд.

   – Я знаю, Нину до сих пор не нашли, – прыгающим голосом заговорил он. – Я прилетел сразу, как только смог. Вы думаете, ее убили?

   Он смотрел на Илюшина не отрываясь, как ребенок, которому показывают страшный фильм, а он и боится, и не в силах закрыть глаза.

   – Кто мог бы желать ее смерти? – спросил Макар, не отвечая прямо. Он внимательно присматривался к Рутбергу.

   – Не знаю, – растерянно отозвался тот. – Нина очень хорошая… Нет, никто не мог! Если только…

   Он замолчал и уставился на свои руки. Большие веки его подрагивали, точно крылья у бабочки.

   – Если только что, Арсений Ильич? – мягко спросил Макар.

   – Пожалуйста, просто Арсений… Я на мгновение представил, будто к Нине обратились за помощью родители больного ребенка, а тот, несмотря на все усилия фонда и врачей, умер… И его мать с отцом, не в силах перенести горе, канализировали свои чувства, найдя в лице Нины замещающую фигуру бога, допустившего несправедливость к их ребенку. Тогда они могли бы отомстить ей, убить, надеясь, что восстановление справедливости облегчит их муки, или похитить и мучить… Да. Но это чрезмерно литературный, может быть, даже кинематографический сюжет. Не думаю, что в реальной жизни случается что-то подобное. Искать разгадку Нининого исчезновения вам предстоит в сугубо прозаических вещах…

   – Например?

   – Не знаю… Не хочу даже представлять. Озлобленные подростки. Наркоманы. В моем детстве взрослые пугали малышей милиционерами и наркоманами.

   – Значит, у Нины не было врагов?

   Рутберг покачал головой и притих.

   – Где вы с ней познакомились, Арсений? – спросил Макар.

   – На благотворительном концерте, организованном ее отцом. Нина меня удивила. Мы разговорились, и она сказала, что никогда не слушает музыку, а когда я спросил: «Почему?», ответила, как будто это было очевидно: «Музыка слишком шумная». А я, знаете, занимаясь музыкой всю свою жизнь, никогда не думал о ней как о шумной. Я стал размышлять о разнице в восприятии людей, и Нина прочно поселилась в моих мыслях. Через три дня я позвонил ей и пригласил на свидание. Вам нужны факты или мое впечатление о ней? – спохватился он.

   – И то и другое, – не задумываясь, сказал Макар.

   – Нина – человек чрезвычайно замкнутый, стойкий, уязвимый…

   – Уязвимый? – невольно повторил Илюшин.

   Скрипач удивленно взглянул на него:

   – Да, конечно. Разве вы не заметили?

   «Твоим уязвимым человеком можно забивать гвозди».

   – Дружба для нее стоит много выше любви, – продолжал Рутберг. – Она доверилась мне, рассказав, при каких обстоятельствах покинула первую семью. Меня тронуло, что Нина столько лет поддерживает эти односторонние отношения. Кто-то может сказать, что это ее прямая обязанность, но я бы возразил, что она несколько выходит за разумные пределы. Это очевидно любому, не правда ли? И мне. И вам. – Рутберг поднял на Макара свои прекрасные глаза и почти умоляюще коснулся его руки. Женщина – та, что обратила на него внимание десятью минутами раньше, – перегнулась через стол к своей подруге и отчетливо произнесла: «Педик». – Только не Нине. Иногда я думаю, что ее загнали в ловушку, и Нина не может выбраться. Но к моей помощи она никогда не обращалась, а проявлять инициативу в таких деликатных вопросах… Нет, я боюсь ее этим оскорбить.

   Он потер переносицу.

   – А если говорить о фактах… Что ж, факты таковы: у Нины нет близких людей, кроме меня и ее отца, с которым они очень дружны. Нина руководит благотворительным фондом. Это вы, конечно, знаете. У нее есть своя конюшня.

   – Целая конюшня? – протянул Макар.

   – Да, огромная, там около полусотни лошадей, – кивнул Рутберг. – Сейчас, наверное, даже больше. Я давно там не был. Честно говоря, я избегаю посещать это место, хотя Нина вложила в него душу…

   «Ого! Одним скакуном Ратманский не ограничился».

   – Она любит читать, предпочитает перечитывать одни и те же книги…

   – Например?

   – Сэмюэл Беккет – один из ее любимых авторов. Вирджиния Вулф.

   – У Нины нет подруг?

   Скрипач покачал головой.

   – Есть Вера Шурыгина, с которой они дружили раньше. Но к их нынешним отношениям слово «дружба» неприменимо.

   – Как вы с Ниной проводите время?

   – На природе, – не задумываясь ответил Арсений. – Едем в лес или к воде – Нина очень любит текучую воду. Она предпочитает слушать. А я как раз – вы заметили, безусловно, – довольно болтлив.

   Рутберг застенчиво улыбнулся. Он был совершенно очарователен со своей неловкостью, с полуулыбкой, которая мелькала на его губах, когда он говорил о Нине, с манерой тревожно вскидывать светло-карие глаза на собеседника.

   – О чем вы говорили с Ниной, когда созванивались в понедельник?

   – Я спросил, не вернулся ли Егор. Нина рассказала о своем визите к вам. Короткий обмен новостями. Я описал гостиницу, в которой поселили музыкантов. Нина всегда интересуется тем, что окружает меня в поездках.

   – Вам не показалось, что она нервничает?

   – Вовсе нет. Она звучала спокойно, ровно, – привычно. Так же, как всегда.

   Во всяком случае, со скрипачом Нина была откровенна. Он знал о ее прежней семье и о побеге Егора. Но и для него ее исчезновение выглядело так же необъяснимо, как для остальных.

   – А вам приходилось видеть, чтобы Нина выходила из себя? – спросил Макар.

   – Своими глазами – лишь однажды. И еще об одном случае я слышал от нее. Первый раз это случилось, когда Нина узнала, что новый работник фонда подворовывает. Он таскал офисную бумагу для принтера, целыми упаковками. Администратор заметила, что расходы на канцелярские принадлежности выросли втрое. А потом кто-то увидел, как этот парень – совсем молодой мальчик, двадцать три года – засовывает пачку в свой рюкзак. Нине не было жалко бумаги, но для нее это вопрос принципа: воровство недопустимо. Она вышвырнула юношу и устроила разнос тому человеку, который дал рекомендацию. Я был этому свидетелем.

   – Не помните, кому устроили разнос?

   – Ольге Ладыженской. – Брови Илюшина озадаченно взлетели вверх. – Да. Ольга протолкнула в фонд сына своей подруги.

   – При этом Ладыженская до сих пор работает в «Примуле»…

   – Нина всегда говорила, что готова прощать ошибки.

   – А второй раз?

   Скрипач замялся.

   – Мне кажется, об этом вам лучше спросить у отца Нины…

   – Отец Нины мне ничего не скажет. Арсений, что у них произошло?

   Арсений вздохнул и рассказал.

   Через год после того, как Ратманский предъявил Нину своей семье, к нему пришла младшая дочь. Алла принесла фотографии. «Папа, ты должен об этом знать». На снимках Нина была с женщиной.

   – Это был монтаж, – сказал Арсений. – Позже Нина вспомнила, что в тренажерном зале с ней пыталась познакомиться молодая девушка, очень эффектная, однако навязчивая. Вы можете представить, как Нина, при ее характере, отнеслась к попытке такого знакомства. Я уверен, девица возникла неслучайно.

   – Хотите сказать, Алла с Аликом наняли ее, чтобы она соблазнила и скомпрометировала Нину?

   – Да.

   – Но почему именно девушку? Или у Нины было… – Илюшин поискал наиболее обтекаемый оборот, – время экспериментов?

   – Нет-нет, все совсем не так! Видите ли, Алла с братом рассчитывали, что, увидев эти снимки, отец придет в ярость и выгонит Нину из дома, поскольку он человек старой закалки. Вот на что был сделан расчет. Нина не поддалась на ухаживания, и им пришлось импровизировать. Однако Константин Михайлович не стал выяснять, правда ли это. Когда Алла вышла из его кабинета, она наткнулась на Нину и не придумала ничего лучше, чем швырнуть снимки ей в лицо.

   Оценив выражение лица сыщика, Арсений улыбнулся:

   – Сделайте скидку на то, что Алле было немногим больше двадцати пяти. Нина подобрала снимки и сразу все поняла, в частности, что эти фотографии были использованы как инструмент давления на отца. Она раскричалась, Алла испугалась и убежала. Нина потом сожалела о своей несдержанности.

   – Чем все закончилось?

   – Ничем. Или вы полагаете, Алла принесла извинения? Ей органически чужда мысль, что она может быть в чем-то виновата или неправа. Я уверен, она не испытывала ничего, кроме возмущения, что план не сработал. Со временем общение с отцом возобновилось.

   – Как ни в чем не бывало?

   Арсений пожал плечами:

   – Ратманский не предъявляет завышенных требований к младшим детям. С них нельзя спрашивать как со взрослых, это понимают и Нина, и он.

   – Вы не думаете, что они могут быть замешаны в исчезновении Нины? – спросил Макар.

   Арсений покачал головой.

   – Я невысоко ценю их моральные качества, однако инстинкт самосохранения у них есть. Нина – любимая дочь Константина Михайловича, и если он хотя бы заподозрит, что Алла и ее брат имеют отношение к ее похищению… – Он зажмурился и втянул голову в плечи. – Нет, нет, нет! Конечно, я знаю их недостаточно хорошо. Но от исчезновения Нины они ничего не выигрывают.

   Илюшин подумал, что на суждения Рутберга нельзя полагаться. Перед ним был человек определенно неглупый, но очень наивный. Арсений считал, что наследство Ратманского – недостаточное основание для двух жадных умов, чтобы пойти на преступление. Однако судя по тому, что успел узнать Макар, мертвая Нина устраивала детей Ратманского больше, чем живая.

   – Арсений, простите за нескромный вопрос. Вы так долго встречаетесь с Ниной… Почему вы не живете вместе?

   Скрипач вздохнул.

   – Нина не хочет. Я думаю… нет, я уверен, я знаю: она любит меня! Я ей по-настоящему дорог. Вы сейчас улыбаетесь? – встревожился он. – Я комичен со своей высокопарностью?

   – Вы не комичны и не высокопарны, – возразил Илюшин. – Это, скорее, трогательно.

   – Ах, это хорошо. – Рутберг положил перед собой руки на стол, как послушный ребенок и, кажется, успокоился. – Надо мной частенько смеются, и я не всегда могу понять, в чем причина.

   – Люди такие странные, да? – понимающе проговорил Макар.

   Рутберг вскинул на него доверчивый взгляд и с силой сказал:

   – Очень. Очень! Вы знаете, с Ниной у меня нет подобных трудностей, совсем! Она всегда проговаривает свои чувства. Иногда это выглядит… будто психологическое пособие по общению с когнитивно ограниченным. Но я не обижаюсь, я благодарен! Как-то раз она сказала, что слишком о многом умалчивала в своей прошлой жизни и в нынешней взяла на себя нечто вроде обета: не повторять этой ошибки. Но я сбился с мысли, отвлекся, простите…

   – Ничего страшного, – заверил Макар. – Мы обсуждали, отчего вы с Ниной не стали жить вдвоем.

   – Да-да! Нина быстро устает от людей. Вы скажете: она могла бы запираться в своей комнате. Но одиночество в своей комнате и одиночество в своей квартире отличаются, как плавание в моторной лодке от плавания с дельфинами. Я не хочу превратиться для Нины в обузу. У вас такой взгляд, словно я вам кого-то напоминаю и вы пытаетесь вспомнить, кого именно, – неожиданно сказал Рутберг. – Вы так вглядываетесь…

   – Это потому, что вы меня ставите в тупик, – признался Илюшин.

   – Чем же?

   – Затрудняюсь объяснить. Мне трудно воспринимать ваше лицо целиком, оно распадается на отдельные черты. – Он сразу пожалел о своей откровенности. – Извините, Арсений, я ерунду говорю. Не обращайте внимания.

   Рутберг помолчал.

   – Я могу кое-что показать. Только вам придется зайти со мной в туалет. – Он покосился на узкую белую дверь в конце зала. – Мое предложение звучит крайне двусмысленно. Надеюсь, вы не рассердились.

   – Нет, отчего же. – Макар поднялся. – Любопытно посмотреть.

   Если б не две женщины, одна из которых назвала Рутберга педиком, может, Илюшин и не согласился бы. Но теперь он не мог отказать себе в удовольствии прошествовать мимо них следом за скрипачом и скрыться за белой дверью, спиной чувствуя негодующие взгляды. До него донесся свистящий шепот: «…ничего не стыдятся…»

   – Заприте, пожалуйста, дверь, – попросил Арсений.

   Когда Макар выполнил просьбу и повернулся, перед ним стоял человек с гладкой, как купол, головой. Парик, который скрипач держал в руке, в мутном свете напоминал уснувшего косматого зверька.

   Илюшин с неподдельным интересом разглядывал Рутберга.

   – Нина, когда видит меня таким, любит цитировать: «Я обязательно вернусь к тебе… Только другим! Совсем другим!» Помните роль Абдулова из «Формулы любви»? Тот момент, когда его герой стаскивает парик перед Фимкой. Теперь мое лицо кажется вам цельным?

   – Теперь – да. – Илюшин не лукавил. – Вы стали сами собой, а не карикатурным образом музыканта.

   – Карикатурным… – Скрипач улыбнулся, не обидевшись. – Увы, существуют ожидания зрителей. И что лукавить, ожидания от собственного отражения в зеркале. Я облысел в двадцать пять… Однако вы наблюдательны! Нина тоже утверждает, что эта грива мне совсем не подходит.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Рутберг ушел, а Илюшин вернулся за столик возле окна. Женщины встретили его возмущенным шипением, но он начисто забыл про них: на телефон упало голосовое сообщение. Макар с удивлением увидел, что отправитель – Бабкин. Он воткнул в ухо наушник и стал слушать.

   – Извини, записываю голосом, – говорил Сергей. – Мне тут подогнали кое-какую инфу по Ратманскому, может, будет тебе полезна. Ратманский очень непрост. К нефтяной трубе не присасывался, заводов не приватизировал, бизнесов на паленом бухле не строил, на лекарствах – тем более. И даже не строительство, как ты сейчас подумал. Родился в сорок девятом. Мать – повариха, отец вернулся безногим инвалидом с войны, прожил после этого шестнадцать лет. Оба вдолбили сыну в голову, что он должен учиться.

   «Откуда, интересно, ты смог это узнать?» – изумленно подумал Макар.

   – Это есть в кое-каких опубликованных дневниках Ратманского, – продолжал Бабкин, словно отвечая на его вопрос. – У него была страница в соцсетях, двадцать тысяч подписчиков, между прочим. Потом он ее забросил. Там воспоминания о его детстве. Факультет радиотехники окончил с золотой медалью, работал инженером. В процессе понял, что он по складу характера не настоящий инженер, а руководитель. Ну, то есть не повелитель машин, а начальник над повелителями. Перестройку встретил завлабом. Друзья тащили его в политику – отказался. Ушел в Министерство тракторного машиностроения, там сделал карьеру. Несмотря на возраст, успел добраться до замминистра. Уверен, мог бы со временем усесться и в министерское кресло после объединения его ведомства с Минавтопромом, но по какой-то причине не захотел. В настоящее время имеет формальное членство в совете директоров «Росмашинтранса» и официальную должность консультанта в «АвтоВАЗе». А еще – президент в корпорации «Новента». Все это скорее почетные должности, однако приносят регулярный доход. Консультировать, кстати, может и взаправду. Учредитель и соучредитель в десятке некрупных, но прибыльных производств, – от каких-то строительных мелочей до комплектующих для спецтехники. По разговорам со знающими людьми у меня сложилось впечатление, что Ратманский – из тех деятелей, которые считают, что воровать надо с прибылей, а не с убытков. Поэтому он все время при производстве, а не на распилах госбюджета. Все, чем занимался Ратманский, становилось успешным.

   На заднем плане раздались громкие сигналы автомашин и визг тормозов.

   – Куда ж ты лезешь под камаз, – с досадой сказал Бабкин. – Извини, тут владимирские таксисты отжигают. Про личную жизнь Ратманского данных мало. Пятнадцать лет жил в браке с Эльвирой Воронцовой, потом тихо развелись. Больше он не женился. Вроде все! Извини, что сумбурно.

   Сообщение закончилось.

   Илюшин отправил в ответ: «Серега, спасибо, все по делу и очень вовремя!»

   Получалось, Ратманский был прав. Дело не в мести.

   Макар помахал официанту и попросил меню. Разговаривая с Рутбергом, он ничего не ел, только пил чай. Жующий сыщик не слишком располагает свидетеля к откровенности.

   Дожидаясь заказа, он обдумывал следующий шаг.

   Гришковец шерстит всех, кто звонил Ратманской в понедельник. Илюшин не подпустил его только к Шурыгиной, подруге Нины, – предупредил, что Веру он берет на себя.

   Обидно ли Гришковцу, что Ратманский подключил к расследованию частных детективов? Или он, как сторожевой пес, не способен взвешивать обоснованность команд, отданных хозяином?

   Нина Ратманская приехала на Таганскую, припарковала машину и пошла пешком. У нее не было никаких дел в этом районе. Она оставила – или забыла – телефон в салоне. Если оставила специально, значит, не хотела, чтобы стал известен ее путь или тот, с кем она встречалась. Если забыла…

   «…Скорее всего, торопилась».

   Все, кроме Бобра, описывали Нину одинаково: как человека, увлеченного своим делом. Чрезвычайно узкий круг близких людей. Рутина расписана на несколько месяцев вперед. Не считая работы, Нина вела замкнутый образ жизни. Кажется, кроме отца и скрипача, она ни в ком не нуждалась.

   Макар задумался, что он сам мог бы сказать о Ратманской восемь часов спустя после начала расследования.

   Не растворилась в праздном богатстве. Работает, и много. Десять лет держит вес, не свойственный ее типажу. Он полагал, что последнее больше, чем все остальное, характеризует ее как женщину железной воли и дисциплины. Имеет ограниченный эмоциональный ресурс. Ратманский упоминал, что Нина отпускала водителя, потому что любит водить машину. Илюшин подозревал, что он заблуждается и правда состоит в том, что Нина с трудом выносила еще одного человека в своем личном пространстве.

   Попросту говоря, водитель ей мешал. Нина готова была жертвовать комфортом, но не одиночеством.

   Только показания Бобра рушили эту картину. Он описывал другого человека. Недоброжелатели, легко перераставшие во врагов, молодой любовник…

   Два имени постоянно всплывали в рассказах свидетелей: Алла и Алик, дети Ратманского от официального брака. Илюшин не успел собрать на них досье.

   Известно лишь то, что успел сообщить Ратманский. Старик невысокого мнения о своих отпрысках. Еще имеются показания скрипача, рассказавшего дикую историю с компрометирующими фотографиями. Были ли снимки настоящими или сфабрикованными, они выставляли младшую дочь Ратманского в очень невыгодном свете.

   «Черт, как не хватает Сереги! Он бы уже подготовил досье на каждого».

   Перед ним поставили заказанное. Илюшин принялся за пиццу, обдумывая, с какого боку взяться за детей Ратманского.

   За окном стемнело. Он съел ужин, так и не придя ни к какому решению. На руке завибрировал браслет – звонил Бабкин.

   – Как успехи? – спросил Макар.

   – У нас тут удивительные дела творятся. – Бабкин говорил сдержанно, но Макар расслышал в его голосе торжество. – Во-первых, я нашел пацана.

   – Живой?

   – Ясен пень, живой! Стал бы я дохлому радоваться. Во-вторых…

   Сергей вкратце изложил обстоятельства, при которых был найден Егор. Илюшин слушал со все возрастающим изумлением.

   – Короче, еду в Москву, буду реализовывать свой хитрый план, – закончил Бабкин. – Надеюсь, она клюнет. Как твои дела?

   – Тебя здорово не хватает, – искренне сказал Макар. – Слушай, отличная работа! Я очень за тебя рад.

   – А где критика? – осведомился Бабкин. – Где насмешки, сарказм, надстройка сверху?

   – При личной встрече будет тебе надстройка сверху, – пообещал Макар.

   – Извращенец, – фыркнул Сергей и отключился.

   – И это я еще не рассказал, как посещал общественный сортир с одним лысым скрипачом, – вслух сказал Илюшин.

   Он приободрился. Если все пойдет так, как запланировал Сергей, уже завтра тот сможет подключиться к поискам Ратманской.

   На волне вдохновения Макар набрал номер Алика Ратманского.

   – Аааа, великий частный детектив, – сказал тягучий голос, когда Илюшин представился. – Подъезжай, чо. Обсудим, куда сдриснула наша принцесса.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   – Она его обокрала и свалила. – Ратманский-младший закинул ногу на ногу и выпустил дым.

   Илюшин с интересом наблюдал, как пепел с сигареты летит на белый кожаный диван.

   Они сидели в просторной студии-лофт с окном во всю стену, за которым сияла и переливалась огнями вечерняя Москва. Квартира Нины не шла ни в какое сравнение с этой. Стойка бара у стены тоже вспыхивала огоньками. Они красиво отражались в бутылках и бокалах, создавая с этой стороны стекла вечернюю Москву в миниатюре.

   Алик, пухлогубый, бледный, с очень темными большими глазами, встретил частного сыщика в белоснежном спортивном костюме, отливавшем радужным, словно крылья бабочки. Материал костюма напоминал парашютный шелк. При каждом движении он шелестел, как папиросная бумага. Илюшин подсознательно ждал, что с рукавов вот-вот начнет осыпаться пыльца.

   Макар бросил взгляд на боксерскую грушу, висевшую у противоположной стены, целиком выложенной из красного кирпича. Константин Ратманский назвал друга своей дочери сорокалетним мальчишкой. К тридцативосьмилетнему Александру эта характеристика на первый взгляд подходила больше. Он вел себя как школьник. Хихикал, пару раз ткнул Илюшина пухлым пальцем в коленку. Макар предположил бы, что с ним заигрывают, но по дороге он успел выяснить, что Ратманский-младший пользуется славой бабника и сердцееда.

   – Друзья зовут меня Аликом, – сказал он Илюшину при знакомстве. – Близкие друзья – Шурой.

   – А я буду звать вас Александром Константиновичем.

   Тот радостно захохотал, приняв его слова за шутку.

   – Остроумный! Молодец. Давно на отца работаешь?

   – Около десяти часов, – сказал Макар, бросив взгляд на циферблат.

   Алик жестом предложил ему кресло, а сам плюхнулся на диван и закурил.

   – Сочувствую. Заниматься херней за деньги… Хуже только заниматься херней забесплатно. Она его обокрала и свалила. А отец волосы на себе рвет, места не находит. Жалко его. – Он покачал головой.

   – Когда вы с Ниной виделись последний раз?

   – Ээээ… Ну ты спросил! Не знаю. Шесть месяцев, семь? Не знаю! Я тебе говорю: она его обчистила.

   – У вашего отца ничего не пропало, – заметил Макар.

   – А он искал? – возразил Алик. – Сейфы, ящики проверял? Вот именно. Я его предупреждал, что с Нинкой что-то не в порядке. Он мне не верил. Неприятно оказываться правым.

   На стеклянном столике возле дивана валялась мятая сигаретная пачка. Алик скомкал бычок в пепельнице и сразу закурил вторую.

   Илюшин про себя отметил красные глаза, дерганые движения. Алик постоянно шмыгал и почесывался. Макар всматривался, пытаясь понять, нервничает его собеседник или принял наркотик.

   «Не взаимоисключающие вещи», – сказал он себе. Но любопытно, что перед разговором с частным сыщиком сынок Ратманского нанюхался какой-то дряни.

   О том, чем занимается Алик, Илюшин знал лишь в общих чертах. Сергей Бабкин называл таких, как он, «недорешалы». Ратманский-младший терся по бизнес-форумам, делая вид, что благодаря отцу у него есть доступ к секретным сведениям. Его можно было встретить в курилке Торгово-промышленной палаты, где он втирал какому-нибудь простаку: «Старичок, есть одна тема. В Министерстве здравоохранения полностью меняют программное обеспечение… Это ведь как раз то, чем ты занимаешься? У меня есть выход на людей, которым надо занести. За пять процентов помогу тебе». Фигура его отца срабатывала как фильтр фотошопа, придавая Алику значительность и вес.

   – О чем вы говорили с Ниной на последней встрече?

   – Ой, я уже не помню.

   – Постарайтесь вспомнить, пожалуйста.

   – Камон! Это всегда был треп ни о чем! О серьезном с ней не пообщаешься…

   – Почему?

   – Ну а кто она такая? – утомленно спросил Алик. – Никто. Просто тетя, ухватившая золотую рыбку за хвост. Ни талантов, ни ума, ни энергии. Харизма – нулевая. Все, чему она научилась за эти годы, – изображать из себя важную благотворительницу. Оцени, какую беспроигрышную сферу выбрала! У кого повернется язык критиковать бабу, которая собирает на лечение больных детей? Ну, я бы посмотрел поближе, на что она собирает… Но мне не очень интересно. Пусть этим другие занимаются.

   – Вы о чем, Александр Константинович?

   – Я все сказал. Если ты не понял, это твои проблемы, а не мои.

   Илюшина не требовалось очаровывать, и потому время от времени из Алика прорезался нормальный щекастый хам. Но как заметил Макар, настроение у Ратманского-младшего менялось каждые пять минут. Вскоре тот уже расспрашивал сыщика о специфике его работы.

   – Слушай, а вот если такое дело… Например, нужно за одним человечком проследить. Не сливает ли он инфу. – Алик доверительно наклонился к Макару. – Умеешь такое?

   – А что за история была с фотографиями Нины? – спросил Илюшин, пропустив его вопрос мимо ушей. – Вы нанимали специалиста или сами справились?

   Алик сделал вид, что не понял.

   – Э-э-э, поясни?

   – Фотографии, где Нина в постели с женщиной. Алла Константиновна принесла их вашему отцу.

   Затянувшись, Алик выпустил ровное кольцо дыма.

   – Ты мумий раскапывать не пытался? Раз тебя на древности тянет. Я не в курсе, это была идея Аллы. Я вообще к этому отношения не имею и не хочу иметь. По чужим постелям вынюхивать – не мое.

   Наблюдая, как он прикуривает от сигареты следующую, Илюшин сказал себе, что идея подставить Нину с самого начала принадлежала именно Алику.

   – А конюшня ее! – без перехода бросил Алик, утвердив Макара в его подозрении – слишком явно младший Ратманский пытался переключить его внимание. – Ты вдумайся, что она творит! Транжирит семейные ресурсы. Не, мне-то без разницы! – спохватился он. – Хотя вообще-то за мое потенциальное наследство сердечко болит, скрывать не буду. А у кого бы не болело! Если Нина не любит конину, меня это не касается. Просто за отца обидно. Сколько бабла он вбухал в этот дом престарелых – страшно сказать!

   – В каком смысле – не любит конину? – не понял Макар.

   – А что тут пояснять? Собирает она этих одров по всем конюшням и ипподромам, тащит к себе в Подмосковье… Я же говорю – дом престарелых.

   – Одров? – негромко переспросил Илюшин.

   Удивленный его тоном, Алик замолчал.

   – Ну да, – после паузы кивнул он. – Ты тоже в шоке? Вот и я не понимаю, зачем эти клячи ей понадобились. На них даже верхом не сядешь. Хромые, слепые… Инвалиды, одним словом. Нет, ты пойми: я за гуманное отношение. Но больной лошади жить вообще-то не в кайф. Если ей каждый шаг дается с трудом – в чем радость такого существования?

   Алик продолжал вещать, что Нина потакает своей сентиментальности за чужой счет, но Илюшин на время отключился.

   Не было никакой верховой езды. Не было наездницы с хлыстиком, не было препятствий на манеже.

   Были старые лошади: никому не нужные, испуганные, больные. Макар легко мог вообразить эту конюшню – чистую, светлую, с просторными стойлами, с конюхами, так же радеющими за благополучие своих подопечных, как и сотрудники фонда – за здоровье своих. «Нина идеально умеет налаживать рабочие процессы», – вспомнились ему слова Ратманского.

   Хлопнула дверь.

   – Котик, я дома!

   В комнату влетела длинноволосая девочка, которой Макар на первый взгляд дал бы не больше шестнадцати. Не обращая внимания на сыщика, она подбежала к Алику и звонко чмокнула его в губы. От взмаха ее крошечной блестящей сумочки едва не слетела пепельница.

   – Котик, я такая пьяная! Надрались с девчулями в «Лисичке»! Я сама как лисичка! Понимаешь? Косенькая!

   Она захохотала, бросила сумочку на пол и устремилась к груше, на бегу сбрасывая туфли. Илюшин взглянул на Алика, смотревшего девушке вслед, и поразился тому, как преобразилось его лицо. Перед ним сидел очень уставший человек. Щеки у него обвисли, как у отца. Но Ратманский даже под капельницей был энергичен и напорист – Макару приходилось раз за разом отбивать попытки продавить его. А его сын вяло растекся по дивану, не в силах даже поднести сигарету к губам.

   Девушка, подпрыгнув, врезала по груше и, заливаясь пьяным смехом, вернулась к Алику. Повалившись на диван, она положила загорелые длинные ноги ему на колени и лениво повернула голову в сторону сыщика.

   – Котик, а это кто?

   – Знакомый мой. Иди к себе, малыш, я скоро приду.

   Вблизи Макар разглядел, что ей около двадцати. Она широко улыбнулась ему, зевнула, поднялась и босиком пошла к лестнице. Серебристый клатч остался на полу, как забытая туфелька Золушки.

   – Денег в нее вбухал – можно было купить вид на жительство в Испании. – Алик утратил всю свою вальяжность и, кажется, забыл, с кем разговаривает. – А она со мной даже не спит. Ладно, о чем мы с тобой?.. – Он тряхнул пустой пачкой. – Подожди, сигареты возьму…

   Он ушел, а Макар выложил на стеклянный столик ключ, который забрал у Новохватова.

   Вернувшись, Алик закурил и потянулся за пепельницей. Заметив ключ, он дернулся, скинул его со стола, словно ядовитое насекомое, и вскочил. Наставив палец на сыщика, он взвизгнул:

   – Это что? Ты меня подставить хочешь? Перед отцом подставить, да?

   – Вы пользовались этим ключом? – спросил Макар, глядя на него снизу вверх. – Вижу, что пользовались.

   Алик облизнул губы.

   – Все, проваливай! – приказал он. – Не о чем мне с тобой разговаривать!

   Илюшин не двинулся с места.

   – Новохватова вы избили, Александр Константинович?

   – Ярика? С ума сошел, что ли? Я его пальцем не трогал! Зачем мне это! Если я буду бить всех мужиков, с которыми спала моя сестра, у меня кулаки сотрутся.

   «Вот это новости! А Бобр убеждал меня, что с Аллой едва знаком».

   Макар поднял ключ и вернулся в кресло.

   – Вам известно, какую дверь им отпирают?

   Алик явно был в замешательстве. Он плюхнулся на диван и снова затянулся, выигрывая время.

   – Ну видел его, да. У Новохватова. Может, даже в руки брал. Ключик-то необычный, хотелось рассмотреть…

   «Подстраховывается на случай, если на ключе остались его отпечатки».

   – С Новохватовым вы давно знакомы?

   – Лет пять. Хороший мужик. В благотворительности всю жизнь. Только у него это не как у Нины, а серьезно. Он за детей душой болеет. Нине с ним очень повезло. Ему пришлось за ней разгребать такой бардак! Ничего, справился. Главное – честный он, Ярик. Кристально честный! Большая редкость в наше время.

   Илюшин выслушал этот панегирик не моргнув глазом.

   – Где вы были в понедельник вечером?

   – Например, во сколько?

   – С восьми до двенадцати.

   – Тут я был. Сначала с сестрой, часов с семи до десяти, потом с моей малышкой. – Алик кивнул в сторону лестницы. – Отец звонил, как раз когда здесь была Алла. Он слышал ее голос, может подтвердить.

   – Имя у малышки есть?

   Илюшину показалось, что Алик замялся.

   – Любаша, – сказал он нехотя. – Не вздумай ее сюда приплетать. Вряд ли тебе нужны такие враги, как я.

   – Это вы предложили Новохватова Нине в качестве заместителя?

   – Больно было смотреть, как она гробит отцовский фонд, – отозвался Алик. – А в чем дело? Почему ты так интересуешься Яриком? Какое он имеет отношение к исчезновению Нины?

   «Уже исчезновению, а не побегу», – отметил Макар.

   – К исчезновению, может быть, никакого. Но в ночь с понедельника на вторник в офисе Нины кто-то учинил обыск. Вам об этом что-нибудь известно?

   – Ну, мне в ее офисе делать нечего! И чего, много вынесли?

   – Когда вы узнали, что Нина пропала? – спросил Илюшин.

   – В понедельник и узнал. Около одиннадцати вечера. Отец позвонил с неожиданным вопросом, не видел ли я его любимицу. Снизошел до родного сына! – В голосе Алика зазвучала горечь, плохо замаскированная сарказмом. – Хотел я ему посоветовать, чтобы проверил в первую очередь международные аэропорты и вокзалы… Но промолчал. Сам сообразит, не маленький. А если хочет жить в сладких иллюзиях, кто я такой, чтобы ему запрещать!

   – Слушайте, Александр Константинович, а за что вы так не любите Нину? – с некоторым недоумением спросил Макар.

   – Ты сам-то как думаешь? Она долго интриговала, чтобы вытеснить нас из сердца отца, и добилась своего. Я отдаю ей должное! Она действовала не без изящества. Строила из себя ровно то, что папе хотелось видеть. Но любить ее за это я не обязан.

   – Я думал, отец сам вас вытеснил, когда вы с сестрой отказались сдавать для него костный мозг.

   – Это он тебе сказал? – Алик осклабился. – А он не упомянул часом, что от того лекарства, которое закачивают донорам костного мозга для разжижения крови, у них в двадцати процентах случаев развивается лейкоз? Неужели папочка умолчал о такой незначительной подробности? Я тебе скажу кое-что, без передачи третьим лицам. Он бы нас с Аллой сожрал, как Эдип – своих сыновей, и не подавился. А теперь корчит из себя обиженку. Ах, неблагодарные дети не захотели поделиться с родным отцом костными клетками!

   – Да, знаменитый эдипов комплекс, – сочувственно протянул Макар. – Неосознанная тяга сожрать самых толстых детей в семье! – Алик не успел оскорбиться, потому что сыщик продолжал: – Вам, Александр Константинович, надо было договориться с вашим приятелем Новохватовым и придерживаться одной линии. По его словам, он Аллу едва знает. А вы говорите, они спали. Про ключ опять же…

   Он умышленно сделал паузу.

   И Алик попался.

   – Я не знаю, что тебе наболтал Ярослав, он после разрыва с Аллой спит и видит, как подвести нас под монастырь! Советую тебе на слово ему не верить.

   – Ай-яй-яй, – сокрушенно сказал Илюшин. – И это человек кристальной честности!

   – Уязвленное мужское самолюбие, – развел руками Алик. – Это ведь Алла его бросила. У него с тех пор все женщины похожи на нее – тот же типаж. Ярослава я от души люблю, но это не мешает мне смотреть на него трезвым взглядом.

   – Ну а вас-то за что он стал бы подставлять?

   – Я говорил Алле, что он ей не пара, – отрезал Алик.

   – Отчего же? – удивился Макар. – Честный человек, всю жизнь в благотворительности. Для Нины в качестве заместителя он оказался достаточно хорош, а для вашей сестры в качестве партнера – нет? Чем, кстати, она занимается?

   – Она певица.

   По лицу Алика Илюшин видел, что тот лихорадочно обдумывает выход из ловушки, в которую сам себя неосторожно загнал. – Они не подходили друг другу по характеру. Алка – творческий человек. Ей сцена нужна, зрители! А у Ярика все мечты – о своей семье и пяти ребятишках на лавке. Он ее сильно заземлял. А я, извини, в любом столкновении интересов буду на стороне своей сестры.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Выйдя, Илюшин взглянул на часы. Ровно девять. С исчезновения Ратманской прошли сутки.

   В понедельник Макар стал свидетелем фокуса. Иллюзионист вытащил из пустой шляпы живого кролика. Затем щелкнул пальцами – и кролик исчез. Илюшин полагал, что в следующий раз из шляпы снова извлекут кролика, но уже мертвого.

   – Паршивый фокус, – вслух сказал он.

   Какое отношение к случившемуся имеет Алик?

   Илюшин пошел к станции метро, взвешивая все, что узнал за последний час.

   Ратманский-младший врал ему, как и его приятель Бобр. Ключом от входной двери в «Примулу» Алик явно пользовался. Илюшин предположил бы, что они вдвоем с Новохватовым проникли в здание, но заместитель Нины в понедельник лежал со сломанной ногой. «Надо связаться со следователем, проверить показания Бобра… Черт, ничего не успеваю».

   Алик хитер и самодоволен. Приятно иметь дело с самодовольными людьми: они совершают ошибки, а гордость не дает им отыграть назад.

   Илюшин был уверен, что именно Алик Ратманский пытался скомпрометировать Нину в глазах отца. Аккуратно выдвинул Аллу вперед, сделал ее виноватой, а сам остался в тени. «В любом столкновении интересов я буду на стороне своей сестры!» – передразнил Макар.

   Значит, трио. Алла, Алик и Ярик.

   Допустим, в кабинете Нины побывали брат и сестра.

   Зачем? Что они искали?

   – О женщина, которая поет, как одинокий сумчатый койот… – пробормотал Макар и достал телефон.

   Сын ужинал на кухне один.

   – Юра, кто там? Репетитор? – У нее оставалась надежда, что она ошиблась.

   – Нет, опять от волонтеров этот приехал… Сергей.

   – Зачем еще? Только вчера был. А сегодня-то что?

   – Да ладно, мам, – примирительно сказал Юрий. – Человек делает свою работу.

   – А Лене надо уроки делать! Пойду выгоню его…

   – Перестань.

   – Он не просто так здесь отирается!

   – Ну а зачем, по-твоему?

   – Может, хочет пожрать на халяву, – подумав, предположила Тамара. – Надеется, что мы ему предложим поужинать, вроде как из любезности. Скажу ему, чтоб поторопился. Только Ленечке душу зря бередит. Не найдут они Егора, он уже где-нибудь в Краснодаре бутылки собирает и наркотиками торгует…

   – Что, прямо одновременно собирает и торгует? – усмехнулся Юрий.

   – Утром собирает. Продает ночью, – уверенно сказала Тамара, во всех деталях представившая внука за этим занятием. – Они все так делают. Прибыльный бизнес. Егор еще будет жить получше нас, вот увидишь!

   Она решительно направилась к комнате Лени, копя в себе негодование. Квартиру сына Тамара считала продолжением своего жилища. Она здесь хозяйка, и нужно спрашивать у нее разрешения, прежде чем допрашивать ее внука!..

   Но сыщик уже натягивал куртку в коридоре. Он коротко поздоровался с Тамарой и бросил напоследок Лене, который вышел его проводить:

   – Я напишу тебе завтра, когда вернусь. Независимо от того, будут какие-то новости или нет.

   Закрыв за незваным гостем, Тамара зашла к внуку.

   – Лень, чего он хотел? Откуда вернется?

   – Из Красных Холмов, – рассеянно ответил Леня. – Бабушка, я ужинать не хочу, надо доделать кое-что…

   – Подожди! – Тамара встревожилась. – Зачем ему в Красные Холмы? Там сто раз все осмотрели.

   – Сергей предполагает, что дядя Вася может что-то знать. Сомнительная идея, если бы кто-то спросил мое мнение на этот счет. Но возможно, в ней есть рациональное зерно, которого я не вижу…

   Тамара замахала на внука руками, словно утомленная его многословием, и пошла к выходу, но в дверях задержалась:

   – А когда волонтер туда собрался, не знаешь?

   Леня на секунду задумался.

   – Он сказал, что с утра еще раз зайдет в нашу школу, а оттуда поедет в Холмы. А что?

   – Да подумала, не попросить ли его подвезти меня. Я бы проверила, в порядке ли дом… А то шастали там, вынюхивали… Может, деревья поломали.

   – Вряд ли волонтеры и полиция поломали наши яблони, – усомнился Леня.

   – Да, правда, – засмеялась Тамара. – Это я глупость сболтнула. Хорошо, что ты мне все разъяснил!

   Она вернулась к мальчику, с нежностью поцеловала его в макушку и вышла.

   Тамара всем сердцем верила, что ее сбежавший внук связался с бандой и продает наркотики на улицах далекого города. В то же время она не сомневалась, что Егор лежит на дне севостьяновского погреба со сломанной шеей. Рано или поздно его должны найти – так и задумывалось. Мысленно Тамара аккуратно подверстала к случившемуся пьянство соседа, его тягу к уединенности… Что же получается? Севостьянов впал в пьяное безумие и убил мальчика, а затем и сам погиб. Вот как было дело.

   Однако после визита сыщика Тамара сообразила, что смерть ее внука не будет расценена как несчастный случай. Если Севостьянов столкнул Егора в погреб, как он сумел запереться в сарае?

   «Нужно убрать ножницы и лопату».

   Ее беспокоило еще одно. Что, если Егор сумел выжить в погребе? Да и Севостьянов не был мертв, когда она уходила. Он мог развести костер… Спички у курильщика всегда при себе, а тряпок и досок в сарае хватает. Тамара отчетливо помнила удивление и страх в его глазах. Он ее узнал. Если сыщик найдет его живым, Севостьянов все ему расскажет.

   Она покусала губы. Ай-яй, как нехорошо… Надо было вернуться в сарай перед уходом, но она слишком сосредоточилась на Егоре. «Ну, все совершают ошибки», – флегматично сказала себе Тамара.

   Ночью она плохо спала. Под утро ей приснилось, будто Егор стучит в деревянный люк, стук набирает силу, становится все громче, и в конце концов жители Красных Холмов, переглядываясь, идут к Севостьянову, чтобы во всем разобраться. «Стойте!» – пыталась сказать им Тамара и проснулась от этого усилия. На тумбочке звонил будильник.

   Было пять утра, когда Тамара вышла из подъезда. Сыщик сказал Лене, что хочет быть в Красных Холмах к полудню. Но он может изменить свои планы. Поэтому она решила поехать на первой электричке – для верности.

   Тамара сунула в сумку одну из гантелей, с которыми когда-то занимался Егор: маленькую, всего на два килограмма. Мало ли что может случиться! Вдруг на нее нападут! Пожилая женщина в безлюдном месте, одна… Нужно быть предусмотрительной и позаботиться о себе.

   Она добралась до избы Севостьянова тем же путем, что и в прошлый раз, – в обход деревни. Ночью ударили заморозки. Трава поседела, утренний воздух был сух и холоден. С губ Тамары срывались облачка пара. Она накинула капюшон, пожалев, что не захватила шапку. Сглупила…

   Тамара принялась вспоминать, есть ли в домашней аптечке капли от отита. Мысли скользили от лекарств к гантеле в ее сумке и обратно. «Траумель» – если она вдруг потянет мышцу. Но, может, и не пригодится.

   Деревня еще не начала просыпаться. Было тихо, только трава хрустела под ногами, как яичная скорлупа. Подойдя к избе, Тамара огляделась и нырнула в калитку.

   Лопата на месте. Она прислушалась. Внутри было тихо. Сорока отчаянно застрекотала на крыше соседнего дома, но снялась и улетела.

   Тамара не стала трогать лопату. Сначала Егор… В сны она не верила, но утренний был неприятным. Ей хотелось скорее покончить с сомнениями. Морщась от хруста под ногами, она подошла к леднику, потянула на себя дверцу. Ножницы тут, под скобой. Изнутри никто не стучит в люк.

   – Кому стучать-то, – укоризненно сказала вслух Тамара.

   Из сумки извлекла хороший мощный фонарик, который позаимствовала у сына, вытащила ножницы и вернула на полку – где и были. Все должно содержаться в порядке!

   Откинув тяжелую крышку, Тамара направила луч света вниз.

   Егор лежал, уткнувшись лицом в землю. Теперь она могла рассмотреть все подробности. Правая его рука была неестественно вывернута, левая прижата телом. Тамара некоторое время светила ему в спину, словно желая убедиться, что он не пошевелится. Но все было ясно. «Ох, Василий… До чего тебя водка довела». Она со вздохом сожаления начала опускать крышку на место, но остановилась.

   А может, Севостьянов и не толкал его? Егорушка сам упал. Когда после дневного света входишь в темное помещение, можно и не заметить яму…

   «Нет, все-таки толкнул». Тамара закрыла крышку. Василий был редкой гадиной. Пусть запомнится людям как человек, убивший ребенка.

   Фонарик Тамара спрятала в сумку, вытащив вместо него гантель. Теперь Севостьянов… Она не волновалась, открывая дверь сарая, и увидела как раз то, что ожидала: старик лежал возле стены, скрючившись. Издалека он был похож на груду тряпья. Тамара оглядела сарай, но не нашла никаких признаков кострища. Севостьянов не пытался согреться. Он просто съежился и сдох.

   Лопату Тамара по той же привычке к порядку поставила вместе с остальными инструментами. Прикрыла дверь. Вот теперь все выглядело идеально. Старик, должно быть, допился до белой горячки… Опасное это дело! Егор, конечно, и сам виноват: зря сунулся к Севостьянову. Оставался бы дома, не случилось бы беды.

   Подхватив сумку, Тамара пошла к выходу. В голове замельтешили привычные мысли: что приготовить на обед? Есть ли у Лени сегодня дополнительные занятия? Может быть, пирог с ягодами? Или купить тыкву, сейчас как раз сезон, и начинить ее гречкой с грибами… Ароматное блюдо и нарядное…

   Перед калиткой ждал волонтер Сергей.

   Тамара оцепенела. Сглотнула, сделала два неуверенных шага к нему – и зарыдала, словно слезы все это время копились внутри и лишь теперь ее прорвало.

   – Его-о-орушка! – рыдала Тамара. Сумка выпала у нее из рук. – Мальчик мой золотой! Ох, что же делать… Он ведь там лежит, там! – Она тыкала куда-то за спину, спотыкалась и наконец осела на траву, раскачиваясь от горя.

   Сергей подошел ближе. Отпихнул ногой ее сумку.

   Тамара сквозь слезы непонимающе уставилась на него.

   – Не знаю, что вы с собой взяли, Тамара Григорьевна, – сказал тот, глядя на нее сверху вниз, – а проверять на своей шкуре не хочу.

   – Мальчик мой, Его-о-ор! – простонала она. – Он убитый лежит! Я приехала, думала, поговорю с Василием… А он… Полицию надо… Скорую…

   Бабкин присел на корточки и застегнул на ее запястьях наручники. Тамара вытаращилась на него.

   – Я частный детектив. Кстати, я установил ночью камеры, – сообщил Бабкин. – Вы обнаружили Егора и оставили его в погребе. Не спустились к телу вашего внука, не пытались помочь. Просто посмотрели сверху, убедились, что он мертв, и закрыли крышку.

   – Я… я от шока… от потрясения… – пробормотала Тамара. – Детектив?..

   – Севостьянов вас узнал, – устало сказал сыщик.

   Тамара с такой силой подалась вперед, что Бабкин отпрянул.

   – Севостьянов мертвый в сарае лежит! Он внука моего убил!

   Сыщик взглянул на что-то за ее спиной. Услышав шорох, Тамара повернулась всем телом и увидела их обоих. Егор смотрел на нее с ужасом, Севостьянов – с отвращением.

   – Прежде чем вы начнете блажить про любимого внучка, который вернулся из мира мертвых, я вам кое-что объясню. – Сыщик обошел ее и снова присел на корточки. – Доказанное покушение на убийство двух лиц. Прямой умысел. Попытка скрыть улики. От шести до пятнадцати лет, Тамара Григорьевна. Я бы ставил на пятнадцать, с учетом того, что вы пытались убить собственного внука. Этим можно произвести впечатление на суд.

   Тамара молчала, исподлобья глядя на него. Егор сел на скамейку и закрыл лицо руками. Севостьянов закурил.

   – Есть другой вариант, – продолжал Сергей. – Вы пишете явку с повинной. Тогда запись с камер останется у меня. Егор и Василь Семеныч будут молчать. Дадут вам лет шесть, за примерное поведение отпустят через четыре.

   – Может, я домой пойду? – неожиданно предложила Тамара.

   Севостьянов закашлялся. Бабкин долго смотрел на нее, сказал:

   – Две минуты даю на раздумья. Потом звоню в полицию.

   И тоже закурил, прислонившись к стене сарая возле Севостьянова.

   Тамара неуклюже поднялась. Провела ладонью по юбке, к которой прилипли сухие листья. Егор подошел и, ни слова не говоря, стал отряхивать ее со всех сторон.

   Когда он закончил, Тамара облизнула губы и сказала:

   – Пошли в избу. Там писать удобнее.

   Двадцать минут спустя он проснулся выспавшимся. До него доносился негромкий голос Илюшина, говорившего по телефону в соседней комнате. Несколько минут Бабкин бездумно лежал, закинув руки за голову, а потом вспомнил, что дело Егора Забелина раскрыто, и обрадовался. Пацан дома. Можно подключаться к расследованию Макара.

   Он сел, растер ладони и покивал головой, разминая шею. Хорошо бы вечером добраться до спортивного клуба… Проведя несколько дней без тренажерного зала, Сергей начинал чувствовать себя развалиной. В свое время он заставил Илюшина заниматься и таскал его в зал до тех пор, пока тот не оброс крепким мышечным корсетом. После этого Бабкин сдал Макара с рук на руки тренеру по восточным единоборствам и год спустя чувствовал себя куда спокойнее за судьбу напарника. От пули хорошая физическая подготовка никого не защитит, но от кулаков случайного идиота – вполне.

   Бабкин размял спину и успел покрутить на полу «велосипед», когда вошел Макар.

   – О, проснулся! Как ты себя чувствуешь?

   – Подозрителен мне твой интерес, – сказал Сергей, внимательно разглядывая его. – Что это ты вдруг озаботился моим здоровьем?

   – Я всегда исключительно заботлив.

   – В Карелии мое здоровье не слишком тебя волновало! – не удержался Бабкин.

   – Злопамятный ты, Сережа. За Карелию ты должен мне спасибо сказать.

   Сергей бросил упражняться и сел.

   – …При обстреле эта сторона улицы наиболее опасна, – пробормотал Сергей и отъехал подальше от проводов.

   К Шурыгиной сыщики опоздали на час. Вера встретила их в длинном темном платье, которое Сергей мысленно окрестил монашеским. Лицо у нее было измученное.

   – Здравствуйте, проходите, пожалуйста…

   – Кто там, Верочка? – раздался из комнаты сиплый старческий голос.

   Вера со вздохом подошла к двери.

   – Мама, я тебе говорила. Это частные детективы, они ищут Нину Забелину.

   – Нину Забелину, Нину Забелину… – забормотала старуха. – Только впустую время тратят. Сгинула – туда ей и дорога! Бесстыжая была женщина, одним местом пробивалась, карьеру делала…

   – Ты ведь не помнишь Нину, правда? – с болезненной улыбкой спросила Вера. – Ты даже не понимаешь, о ком идет речь.

   – Я все помню! Не смей выставлять меня беспамятной дурой перед посторонними людьми!

   Илюшин протиснулся между Бабкиным и стеной.

   – Вы не представите меня вашей маме, Вера Андреевна?

   Вера удивилась, но кивнула. Пока Илюшин рассыпался в комплиментах возле постели старухи, Бабкин стоял в узком полутемном коридоре и думал: если бы перед Верой завтра возник богатый отец и предложил ей, как Нине, новую жизнь, Шурыгина согласилась бы? Или осталась в своей убогой панельке, жилая площадь – сорок два метра, застекленная лоджия, санузел раздельный… «И кому от этого решения было бы лучше?» – прозвучал у него в голове насмешливый голос Илюшина.

   – Пойдемте в кухню, я чай заварила, – глуховато сказала Вера.

   Бабкин, задержавшись в прихожей, шепнул Макару:

   – Ну что, очаровал лежачую бабку?

   – Само собой, – невозмутимо ответил Илюшин. – Заодно убедился, что там реальная старушенция, а не записанный голос.

   На кухне Вера поставила перед сыщиками чашки, выставила вазочку с печеньем и села, забыв налить чай. Казалось, она двигается механически, как смертельно уставший человек.

   – Вера Андреевна, когда вы с Ниной виделись в последний раз? – спросил Макар.

   – Я позвонила ей в субботу, когда пропал Егор. Юрий рассказал мне, что случилось. А мы давно уже с Ниной договорились: если произойдет что-то из ряда вон выходящее, я сразу ей сообщу. И вот я… Позвонила. Сказала. Нина попросила о встрече. Вернее, поставила перед фактом, что приедет ко мне. Господи, не могу отделаться от мысли, что это я… это из-за меня…

   Рот у Веры перекосило, и из груди вырвалось странное подвывание. Губы посинели. На щеках вспыхнули багровые пятна, и побелела кайма губ. Бабкин всерьез испугался, что у Шурыгиной эпилептический приступ, но из глаз Веры хлынули слезы, и Сергей понял, что судорог можно не бояться.

   Бабкин не знал, что делать с плачущими женщинами. Вера Шурыгина была создана для того, чтобы осушать чужие слезы, а не проливать свои!

   Илюшин, подлец, не двинулся с места. Сидел и с отстраненным интересом наблюдал за Верой. Сволочь! Вот кто способен парой слов привести в чувство хоть женщину, хоть ребенка, – так ведь нет, сидит пялится, как в опере!

   Злясь на них обоих, Бабкин сгреб со стола ворох бумажных салфеток и сунул Вере.

   – Виноваты в чем? – спросил он. Может, проговорится в приступе раскаяния, что убила подругу.

   Вера по-прежнему страшновато подвывала, теперь уже без слез. Он испугался, что придется вызывать врача. Замечательно прошел опрос свидетеля!

   – Я… ей… завидовала…

   Она начала икать. В другое время это показалось бы смешным, но только не сейчас. Вера напоминала кошку, безуспешно пытающуюся отрыгнуть комок шерсти. Бабкин зашипел на Илюшина, и тот снизошел: налил из чайника воды в чашку.

   Сергей смочил ей лицо, поднес чашку к губам. Едва сделав два глотка, Вера вскочила и кинулась в туалет. Он слышал, как ее рвет.

   Вера долго умывалась. Вернулась красная, но с мертвенно-белыми полукружьями под глазами и таким же пятном на подбородке. Упала на стул.

   – И… извините.

   Бабкин с Илюшиным выжидательно смотрели на нее.

   – Я… не ожидала сама… простите! – Каждое слово давалось ей с трудом.

   Макар наклонился к ней и доверительно спросил:

   – Вера, что вы сделали?

   Она глубоко вздохнула.

   – Я ей желала зла! Думала о ней плохо. Представляла… всякое.

   – Например?

   Вера протестующе выставила перед собой ладонь.

   – Пожалуйста, не надо! Это дрянные… постыдные мысли. А я их перебирала, наслаждалась ими! Ох, как стыдно!

   Она прижала ладонь к глазам.

   – А почему вы думали о Нине плохо?

   Вера перевела дыхание. Пятна постепенно исчезали, лицо приобретало нормальный цвет.

   – Можно я покурю? – тихо спросила она. – В смысле, нет ли у вас сигарет? Я не держу их дома… И вообще… Просто сейчас… Вы меня простите, пожалуйста…

   – Минуточку. – Бабкин поднялся, прервав этот сбивчивый поток извинений, и вышел в прихожую.

   В куртке у него всегда лежала пачка. «Не нужно недооценивать общность курильщиков», – назидательно отвечал он Илюшину, когда тот посмеивался над ним.

   Он вернулся на кухню, протянул сигареты Вере. Помог прикурить – у нее дрожали руки. Сделав глубокую затяжку, Вера подошла к окну и открыла форточку.

   – Сейчас мать начнет кричать, – почти спокойно сказала она. – Когда учует дым. Где-то через четыре минуты. Круче любой сигнализации.

   В кухню ворвался холодный ветер, полоснул Бабкина по щеке.

   – Так почему вы плохо относитесь к Нине? – повторил Илюшин.

   – Понимаете, ей все сошло с рук, – сказала Вера, глядя в сторону. – Все зло, которое она причинила. Я не могла… не желала с этим смириться. Не могла принять как должное. Хотя меня это не касается!

   Рука с сигаретой снова начала подрагивать.

   – Почему не касается? – удивился Макар. – У вас никогда не было бы той жизни, которая есть сейчас, если бы Нина не сбежала десять лет назад.

   Вера непонимающе уставилась на него.

   – Вы дружите с семьей Юрия Забелина, – пояснил Илюшин. – Мальчишки считают вас кем-то вроде родной тети. Юрий и его мать уважают и привечают. Если бы Нина осталась с ними, вам никогда не удалось бы занять такое важное место в их жизни. Вы в близких отношениях с этими людьми только потому, что Нина их бросила. От ее побега вы выиграли больше всех.

   Вера едва не уронила сигарету.

   Бабкин знал по себе, что Илюшин способен взбесить кого угодно буквально парой фраз. Но впервые он наблюдал, как человек переходит от стыда и скорби к гневу за несколько секунд.

   – Я выиграла? – недоверчиво повторила Вера. – Вы это так называете? Что вы за чурбан! – Она повысила голос, и Бабкин обрадовался: обычно «чурбан» доставался ему. – Я десять лет вижу перед собой несчастных детей, которые мечтают о маме! Десять лет! И мужчину, которого изломало так, что он сам на себя не похож! Врагу не пожелаешь такого выигрыша!

   – Что ж, значит, я ошибся, – без всякого раскаяния заметил Макар.

   Серей сообразил, что он всего-навсего переключил ее внимание и погасил в зародыше новый приступ. Действительно: рука у Веры перестала трястись.

   – Может быть, Нина снова сбежала? – предположил он.

   Вера отчаянно замотала головой.

   – Нет, вы не понимаете… С ней что-то случилось! Нина не бросила бы свою новую жизнь, ей все в ней нравилось! Она безумно влюблена в этого… своего… господи, я даже имени его не помню! А вдруг это он убил Нину? – Вера прижала руку к губам. – Когда она пропала? У этого человека есть алиби?

   – В понедельник вечером, – ответил Сергей.

   Об исчезновении Ратманской он сказал Вере утром по телефону, после того как вернул Егора домой. О том, что произошло между мальчиком и его бабушкой, Бабкин умолчал. Пусть Забелины сами решают, хотят ли посвящать кого-то в обстоятельства последних дней.

   – В понедельник вечером, – эхом откликнулась Вера. – А сегодня…

   – Сегодня среда, – подсказал внимательно наблюдавший за ней Макар.

   Она стала загибать пальцы, беззвучно шевеля губами.

   – Третий день, получается… – Вера распахнула окно и раздавила окурок о стальной отлив, перепачканный голубиным пометом.

   – Когда вы разговаривали с Ниной в последний раз?

   Ответ был известен и Макару, и Сергею, но им важно было услышать, солжет ли Вера.

   – В понедельник, днем, – не задумываясь, сказала Шурыгина. – Времени я не запомнила, но можно посмотреть по графику моих выездов, у кого я была… Или нет, постойте… В списке входящих на телефоне указано до секунды… – Она вскочила, но Макар остановил ее:

   – Зачем Нина звонила?

   Вера медленно опустилась на свой стул.

   – Мы проговорили совсем недолго, от силы две-три минуты. Нина сказала, что наняла частных сыщиков для поисков Егора – то есть вас… Я тогда еще не была знакома с Сергеем. Она казалась очень воодушевленной! Упомянула, что эти детективы много лет занимаются поисками пропавших людей, у них высокий процент раскрытых дел… Говорила, что Егор ушел сам, с вещами, значит, у него есть где укрыться, и вся задача состоит лишь в том, чтобы найти это укрытие… Егор прятался на даче, правда? – обратилась она к Сергею.

   – Да, у соседа.

   – Этот сосед, он… не обижал его? – Голос ее дрогнул.

   – Он заботился о Егоре как мог. – Бабкин ничуть не соврал. Старый алкоголик действительно приглядывал за пацаном в меру своих сил. Не его вина, что все едва не закончилось бедой.

   – Слава богу! – Вера выдохнула. – О чем я говорила?

   – То есть Нина позвонила лишь для того, чтобы известить вас о ходе расследования? – уточнил Макар.

   – Да. Вас это удивляет?

   – Мне показалось, ваши нынешние отношения с Ниной – сугубо деловые.

   – Так и есть. – Вера невесело улыбнулась. – Но дело вот в чем: мы с ней виделись в субботу, как вам известно…

   – В котором часу?

   – Дайте сообразить… В пять я позвонила ей, сообщила, что Егор пропал, а в семь она уже была у меня.

   – Здесь? – удивился Макар.

   – Ох нет, что вы! Мы никогда не встречались в квартире. Обычно мой доклад, – по ее губам скользнула ироничная усмешка, – выглядел так: я садилась в ее дорогущую машину или Нина снисходила до того, чтобы сесть в мою, и я кратко отчитывалась, что важного происходит в жизни мальчиков. В хорошую погоду мы могли прогуляться. Десять, редко пятнадцать минут – вот и вся встреча. В конце Нина передавала мне деньги в конверте, из рук в руки. Надеюсь, вы не сдадите меня налоговой.

   – Не сдадим, – пообещал Макар. – Субботний разговор чем-то отличался от обычных?

   – Еще бы! Нина отчитала меня, как девчонку. «Почему ты раньше не сообщила, что все так далеко зашло!» Она имела в виду конфликт Юры и Егора. Я ответила, что, во-первых, сама была не в курсе. А во-вторых, что бы она предприняла, даже если бы знала о проблеме? Нина не нашлась с ответом. Не в ее положении разбрасываться упреками. Я прекрасно понимаю, отчего она сорвалась на меня. Нина могла успокаивать свою совесть тем, что у детей все в порядке. – Вера слово в слово повторяла рассуждения Бабкина. – И вдруг она лишилась этого оправдания.

   – Вы в самом деле не догадывались, что Егору до такой степени плохо рядом с отцом? – спросил Илюшин.

   – Нет. Стыдно признаться, но я была уверена, что его жалобы – это обычные подростковые взбрыки. Капризы, нытье, претензии к взрослым… Нет, я понятия не имела, что он задумает побег! Нина со своими упреками поставила себя в глупое положение. Ее звонок в понедельник был способом извиниться. Она не сказала этого прямо, но я поняла…

   – Вы не допускаете, что Нина всерьез переживала за Егора?

   Вера удивленно взглянула на Макара:

   – Откуда ей знать, кто это – Егор? Нина запомнила шумного четырехлетнего малыша. С тех пор прошло десять лет, Егор давно уже другой человек, известный ей только по моим фотографиям.

   – Где вы сами были в понедельник вечером?

   – Смотря во сколько. Мне пришлось заменять коллегу, я освободилась поздно. С четырех до шести была у пациента по фамилии Жбанов: покупала продукты, делала уборку, потом еще заполняли документы на перерасчет пенсии. В шесть тридцать прибежала к Валентине.

   – Это?.. – вопросительно начал Илюшин.

   – Валентина Капитоновна Горчакова, наша пациентка. Два часа просидела с ней и ушла.

   – Жбанов и Горчакова смогут это подтвердить?

   – Ох, вот уж вряд ли! Нет, Жбанов-то запросто… А Валентина Капитоновна не сможет. – Вера обескураженно развела руками. – Она в глубокой деменции. Знаете, в ее квартире стоит на тумбочке телевизор «Горизонт». Он давно сломан. Пока Валентина Капитоновна не впала в беспамятство, она была уверена, что каждый день смотрит культурно-развлекательные передачи. Даже если она придет в себя и подтвердит, что я была у нее, веры ей нет никакой. Но я могу вас к ней отвезти, если хотите. Чудеса иногда случаются. Вдруг она с вами осмысленно поговорит!

   Макар не захотел встречаться с Горчаковой и попросил только телефон Вериного начальства.

   – Вы ездите к пациентам на машине?

   Вера бледно улыбнулась:

   – Да, на «Рено». Букашечка моя, старушечка. Купила с рук подержанную, отремонтировала у умельцев. Каждые три месяца в ней что-нибудь сыплется, но пока она ползает. Однажды Нина забыла в салоне перчатки и, когда я пыталась их вернуть, сказала: «Оставь себе». У Нины всю жизнь тонкие аристократические руки, даже когда она была с лишним весом. Я со своими граблями, конечно, не смогла влезть в ее перчатки. Помните сцену, где сестры Золушки примеряют хрустальный башмачок?

   – И что вы сделали с перчатками? – полюбопытствовал Макар.

   Вера пожала плечами:

   – Продала на Авито. Такие гладкие, нежные – жалко было с ними расставаться, а куда их! Кстати, Нина к вещам не привязывается. За одним только исключением, но там семейная реликвия…

   – Что за реликвия? – вмешался Сергей. Он не помнил, чтобы кто-то из свидетелей упоминал о ней.

   – Кулон, – ответила Вера. – Правильное название – локет. Он состоит из двух половинок, в которые можно вложить фотографии.

   Сыщики переглянулись. На снимке, который унес с собой Егор, Нина была с локетом на шее.

   – Это реликвия? – недоверчиво уточнил Бабкин.

   – Для Нины – да. – Вера удивленно посмотрела на него. – Вы разве не знали? Эта вещь досталась ей от матери. Собственно, это единственная память о ней. Выглядит грубовато, но Нина еще в юности призналась мне, что локет хоть и серебряный, но очень дорогой, антикварный.

   – Нина не могла выдумывать?

   – Н-ну… может быть, – неуверенно протянула Вера. – Хотя это для нее совсем не характерно. Нина не из тех, кто будет такое сочинять. Да и я видела своими глазами этот локет на ее матери, светлая память Людмиле Ивановне. А что, вы не нашли его в вещах Нины?

   Илюшин мотнул головой. Он помнил украшения в квартире Ратманской. Кулона среди них не было.

   – Странно, – сказала Шурыгина.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Юрий Забелин выглядел не просто подавленным, а прибитым к земле. Сергею показалось, что со дня их последней встречи Юрий даже ростом стал ниже. Сердитый блеск в глазах потух. Он сидел на табуретке, уставившись в пол, сцепив руки в замок.

   Утром ему привезли второго сына и забрали мать. Сейчас Тамара, наверное, дает показания. Бабкин трижды повторил по дороге, что в ее интересах ничего не скрывать и всячески содействовать следствию, но не был уверен, что она прислушается к его совету. Для него было загадкой все, что происходит в голове этой женщины. Настолько любить одного внука, чтобы попытаться убить второго? «Может, и вывернется», – неожиданно подумал он, покосившись на ее добродушное лицо. В машине Егор и Тамара друг с другом не разговаривали. Только раз на ухабах перед переездом она обернулась к мальчику и спросила:

   – Егорка, не укачивает?

   Мальчик дико взглянул на нее, не ответив. Остаток пути ехали в тишине.

   Теперь Егор сидел в соседней комнате вместе с братом, пока Илюшин и Бабкин разговаривали с его отцом на кухне.

   Пытались разговаривать.

   – Почему она так поступила? – спросил Забелин. Пять минут назад он узнал, что его жена все эти годы была жива. – Почему? Она не позвонила мне, не поговорила со мной. Почему?

   Он поднял осунувшееся лицо к Сергею.

   Ратманский запретил посвящать кого бы то ни было в обстоятельства десятилетней давности, и Бабкин не имел права рассказать этому человеку, раздавленному сегодняшними новостями, что его жена фактически была похищена. Он сказал только:

   – Нина ушла к своему биологическому отцу.

   – Мы хорошо жили, – медленно проговорил Забелин. – Я ее не обижал. Почему она так со мной поступила?

   – Юрий Геннадьевич, ваша мать могла знать о том, что Нина не погибла?

   Бабкин считал, что женщина, покушавшаяся на своего внука, не остановилась бы ни перед чем. Алиби не было ни у сына, ни у матери. Он поделился с Илюшиным своими подозрениями. «Нина всех подняла на уши: и нас, и Шурыгину. Что, если она связалась и с бабушкой Егора?» Как поступила бы Тамара, увидев невестку живой, пусть и изменившейся до неузнаваемости? У Сергея не было ответа на этот вопрос. Но, посмотрев на карту, он обнаружил, что Новоспасский монастырь, в котором Тамара молилась об излечении пяточной шпоры, находится в пяти минутах ходьбы от улицы Большие Каменщики.

   – Юрий, твоя мать могла быть в курсе? – повторил Сергей вслед за Макаром.

   – А? Чего?

   – Твоя мать. Она не намекала, что встречалась с Ниной?

   – Почему она так поступила? – Забелин обхватил голову двумя руками и начал раскачиваться.

   На запястье у него блеснули дорогие часы на золотом браслете. «Как пить дать приобретены из тех денег, которые они поделили с Мордовиным и Колодаевым, – подумал Сергей. – Купил куранты, вложился в покупку земли… Заполучил двух врагов вместо двух приятелей». Бабкин за много лет работы оперативником убедился, что людям, подобным Забелину, противопоказано участие в авантюрах. Даже если им все сходит с рук, пожива не приносит радости. Живут, придавленные страхом, не умея толком распорядиться деньгами.

   – Почему она так поступила?

   Сергей уже не понимал, о ком спрашивает Юрий: о жене или о матери.

   Илюшин попытался вернуть Забелина к разговору о Ратманской.

   – Юрий Геннадьевич, Нина пропала в понедельник вечером. Она не связывалась с вами в последние трое суток?

   Юрий повернулся к нему. Казалось, он только сейчас понял, что в комнате кроме него и Бабкина есть кто-то еще.

   – Нина пропала? – повторил он. – Нина пропала?

   Внезапно он захохотал, страшно и некрасиво. Сергей подумал было, что это истерика, но Забелин смеялся от души. Он хлопал себя по коленям, вытирал выступившие слезы и сгибался пополам, повторяя: «Пропала… опять!»

   Илюшин встал, за ним поднялся и Бабкин. Они переглянулись, и Макар коротко качнул головой: «Бесполезно».

   Бабкин прикрыл кухонную дверь, приглушив злорадный хохот. Наверное, за все десять лет Забелин не веселился так, как в эту минуту.

   Перед Бабкиным выросла тень. Белый как мел Егор шагнул из темного угла навстречу сыщикам. Он выпятил челюсть и сжал кулаки, но голос у него дрожал, когда он спросил, обращаясь к Сергею:

   – Ты сказал, моя мама жива?

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Они вышли из подъезда в осеннюю метель. Ветер гнал листья, пыль и мусор. Над дорогой закручивался небольшой грязно-желтый смерч. Бабкин поднял воротник куртки и сунул руки в карманы. Илюшин плотнее запахнул тонкое пальто.

   – Надо бы позвонить следаку, узнать, что там с Тамарой, – без малейшего энтузиазма сказал Сергей и вдруг не выдержал: – Черт, я не понимаю! Ну вот как? Как можно было сбежать от родных детей?

   Совсем недавно один из этих детей захлебывался рыданиями у него на руках. Юрий не вышел, чтобы утешить сына. Умывая покрасневшего пацана холодной водой над раковиной, Бабкин прислушивался, и ему казалось, будто из кухни все еще доносится смех его отца. Второй сын Нины стоял у Бабкина за спиной, скрестив руки, и молчал.

   – Если бы точно такой же поступок совершил мужчина, ты сказал бы «понять и простить». – Илюшин дождался, пока торнадо вильнет мимо, и неторопливо пошел к парковке.

   – Нет, мужика я бы назвал мудаком, – возразил Сергей.

   – А с Ратманской ты вообще не хочешь иметь дела. Если бы я отказался искать ее, ты был бы только рад.

   – Про «не иметь с ней дела» я ничего не говорил, – пробормотал Бабкин, скрывая смущение. – Но я действительно не понимаю: после всего, что ты видел сегодня, ты по-прежнему ее оправдываешь?

   – Я? – удивился Илюшин. – С чего ты взял, мой высоконравственный друг? Просто в отличие от тебя я ставлю ей в вину совсем другое.

   – Что именно? Давай-ка шевелись, пока нас не унесло отсюда на фиг!

   Они добежали до машины, и Бабкин с облегчением захлопнул дверцу. Снаружи все сильнее бесновался ветер.

   – Она не сказала правду своей семье, – объяснил Макар. – Когда-то я смотрел документальный фильм о специалистах, занимающихся поисками без вести пропавших – тех, после исчезновения которых прошло двадцать и более лет. Я в то время был юн и глуп. Мне казалось, за двадцать лет люди могут забыть всех и вся. Но камера показывала крупным планом лицо женщины, которой сказали, что останки ее младшего брата, пропавшего сорок лет назад, были найдены в болоте при раскопках. Он утонул, убежав из дома, а тело так и не смогли отыскать. Сорок лет, Серега! Это была немолодая одышливая тетка. Трико, шерстяная кофта в катышках. Муж, дети, многочисленная родня. Она рыдала от счастья, как ребенок, оттого что все эти годы он был мертв, а не сидел в подвале у маньяка и не подвергался истязаниям. Он просто утонул. Я хорошо запомнил ее лицо. Это ужас для близких – не знать, что случилось с исчезнувшим, годами мучиться догадками и страшными предположениями. Нина недрогнувшей рукой отправила свою семью на пытку неизвестностью. Она струсила. Вот за эту трусость, за это молчание я ее и осуждаю.

   – А как же дети? – помолчав, спросил Сергей.

   – На детей мне начхать. – Илюшин как будто удивился его вопросу. – Кстати, с учетом ее истинного отношения к ним Нина вела себя как идеальная мать. Хотя таким, как она, дети вообще противопоказаны – они превращают жизнь своих матерей в ад. Только вот выясняется это обычно после родов.

   – А если и у нас выяснится?

   – Что ты имеешь в виду? – не понял Макар.

   – Ну, если Маша родит и не полюбит ребенка? – как можно спокойнее сказал Сергей. – Как Ратманская. Раз такое, по твоим словам, бывает сплошь и рядом.

   Илюшин негромко засмеялся:

   – Ты поэтому не хотел браться за дело? Примерил участь брошенного мужа, ужаснулся и отпрянул?

   – Да при чем здесь брошенный муж!

   – А, то есть Маше ты все-таки доверяешь!

   – Ну тебя, – в сердцах сказал Сергей. – Несешь всякую пургу по своему обыкновению…

   – Муж-пургоносец! – Макар вытянул ноги и зевнул, как кот. – Сережа, тебе не приходило в голову, что Забелин сначала принудил жену родить детей, а потом забил на них, как ты выражаешься, вот такущий болт? Может, она сбежала, оставшись с детьми без помощи мужа?

   – А тебе не приходило в голову, что у меня работа, требующая постоянных разъездов? Я в квартире сутками не бываю!

   – Наймешь двух нянь и домработницу. Ты не поверишь, сколько проблем решается с помощью денег, включая послеродовую депрессию.

   – О, блеск! Еще и депрессия! Вот не появятся у моей жены чувства к младенцу…

   – Ну, с Костей-то у Маши все прошло нормально.

   – Костю она родила двадцать лет назад!

   – Я не буду тебе врать, что дал бог зайку – даст и окситоциновый приход, – сказал Макар. – Может, и не появятся. По крайней мере, сразу.

   – И что тогда делать? – глупо спросил Сергей.

   Илюшин пожал плечами:

   – Жить. Со временем разберетесь.

   – Слабоватое утешение…

   – Поехали, я проголодался! Купишь мне роллы.

   – Это с какой стати?

   – Оплата за сеанс психотерапии.

   – Не больно-то ты мне помог, – буркнул Бабкин.

   Но чувствовал он себя куда лучше, чем полчаса назад.

   – Добрый вечер, Арсений, – сказал Илюшин, и Сергей вскинул голову: он не заметил, как Макар набрал номер, и вообще полагал, что тот погружен в переживания о будущем его семейной жизни. – Простите за поздний звонок. Нет, пока никаких новостей… У меня к вам вопрос. Нина носит кулон-локет – старинный, из серебра. Как выглядит? – В его голосе зазвучало удивление. – В форме сердца, довольно крупный… В самом деле? Да, странно. Должно быть, свидетельница ошиблась. Спасибо. Да, обязательно. Всего хорошего.

   Илюшин взъерошил волосы, озадаченно посвистел и позвонил Ратманскому. Между ними состоялся разговор, почти дословно повторявший предыдущий. Отец Нины никогда не видел на дочери серебряного кулона-локета в форме сердца. Попрощавшись с ним, Макар позвонил Ольге Ладыженской и включил громкую связь.

   – Крупный серебряный кулон? – озадаченно повторила Ладыженская. – Нина носит тонкие золотые цепочки с подвесками. Я не видела на ней ничего крупного: ни колец, ни кулонов, ни брошей.

   Илюшин повернулся к Сергею.

   – Есть версии, куда исчез старинный серебряный кулон из показаний очевидцев?

   – Ну, напрашивается ответ, что Нина надевала его только на встречи с подругой. Но почему ты не нашел его в ее квартире?

   – Я ее не обыскивал. Может, он валяется себе преспокойно в одном из карманов. Или Нина носила его с собой в сумке.

   – А сумка была при ней, когда она пропала… – протянул Бабкин.

   – Да. Наличных у нее с собой всегда немного, она обычно расплачивалась картой. Паспорт, права, косметичка, ключи. Должно быть, там же и кулон.

   Было уже девять, когда они подъехали к дому Илюшина. Мягко светились окна китайской забегаловки на первом этаже. Оранжевые тыквы-фонарики перед входом раскачивал ветер. Бабкин вышел, поскользнулся на мокрых листьях и чуть не упал.

   – Черт, ну и погода… Слушай, закажи мне чего-нибудь пожрать, я пока машину переставлю.

   – А здесь тебе чем не нравится?

   Сергей показал на старое дерево, скрипящее ветвями над ними:

   – Не хочу найти половину березы на своем капоте.

   Он позвонил Маше, предупредил, что задержится, перебежал через двор, ежась от ледяного ветра, и с облегчением закрыл за собой дверь забегаловки.

   На столе перед Илюшиным дымились две пиалы с рисом. Как обычно, кафе было почти безлюдным, не считая единственной парочки возле окна. Сергей не мог понять, за счет чего выживает это заведение. Кормили здесь отменно, хотя в меню соседствовали борщ, рамен и пельмени. Однажды в разговоре Бабкин заметил, что из китайского на ближайшие сто метров вокруг – только керамический кот, покачивающий лапой в витрине. Илюшин тут же возразил, что это манэки-нэко, японский символ удачи и богатства.

   – Слушай, я тут подумал… – начал Бабкин, стаскивая куртку. – Бр-р-р, пора на пуховик переходить… Вы проверяли адреса людей, которые входят в круг общения Ратманской? Никто не живет в окрестностях Таганской?

   – Этим занимался Гришковец. – Илюшин отпил зеленый чай. – Можем его перепроверить, но с такого рода работой он справляется очень хорошо. Сложности начинаются там, где нужно общаться с людьми. Кстати, знаешь, что мы упустили? В понедельник днем Нина была на маникюре. Салон открывается в девять, так что встречаемся завтра на Чистых прудах в половине девятого.

   – Это что еще за хрень?.. – вполголоса начал Сергей.

   – А это Гришковец постарался, – держа на лице любезную улыбку, адресованную даме за стойкой, так же тихо объяснил Макар.

   Дама взволнованно подалась к сыщикам.

   – Здесь вчера была полиция. Сегодня утром приходили люди из службы безопасности госпожи Ратманской. Нам сказали, что нас никто ни в чем не обвиняет… Мы поделились всем, что знали…

   «Верный способ испугать человека – сказать, что его никто ни в чем не обвиняет», – вздохнул про себя Илюшин.

   Салон располагался в офисном здании за неприметной серой дверью. На самой двери, если присмотреться, можно было разглядеть голубые буквы: Синяя верба, сливавшиеся с фоном. Сыщики сначала позвонили в соседнюю дверь, почти неотличимую от этой, и оказались в мастерской по ремонту часов.

   – Вечно ошибаются, – сказал пожилой человек с длинными усами, показывавшими двадцать минут восьмого. – Но мне грех жаловаться. Иногда таких красоток заносит!

   За дверью «Синей вербы» Бабкин словно попал внутрь кремового торта. Все вокруг было бежевое, нежно-розовое и пахло сладким. Из холла открывался вид на небольшую комнату, где за тремя столами девушки в медицинских масках делали клиенткам маникюр. Еще трое появились непонятно откуда, когда их вызвала администратор – та самая взволнованная дама. После этого и случился казус с испугавшимся олененком.

   – Нам нужно поговорить с маникюршей, которая обслуживала Нину в понедельник, – сказал Сергей.

   Администратор одарила его ледяным взглядом.

   – У нас есть специалисты по ногтевому сервису и нейл-дизайнеры.

   – К кому приходила Ратманская?

   – К специалисту по ногтевому сервису Виктории.

   – Значит, нам нужна Виктория, – буркнул Сергей.

   Викторией оказалась та самая темноглазая девушка. Она как будто оцепенела. Илюшин включил свое обаяние, но все, чего они добились, это сказанного шепотом: «Все было как обычно». Эту фразу бедняжка повторила три раза.

   Илюшин полагал, что девушкам ничего не известно. Но он привык хорошо выполнять свою работу, а в это понятие входил нормальный опрос потенциальных свидетелей.

   Две клиентки почти одновременно закончили маникюр, расплатились и ушли, удивленно посмотрев на сыщиков. Илюшин вполуха слушал, как Бабкин бьется с молчаливой девушкой, и обдумывал выход из ситуации.

   Гришковец всех запугал. Благодаря ему перед ними полный салон свидетелей, опасающихся сказать лишнее слово. Макар покосился на Бабкина и неожиданно предложил:

   – Совместим приятное с полезным. Я буду расспрашивать ваших специалистов, а кто-нибудь возьмет в обработку моего товарища.

   Администратор и Бабкин уставились на него с одинаковым выражением.

   – Что значит «в обработку»? – осведомился Сергей.

   – Ну, маникюр. – Макар сделал неопределенный жест. – Кутикула, валики…

   – Валики? – переспросил Бабкин.

   В глазах дамы мелькнуло уважение.

   – Могу предложить аппаратный необрезной, – с достоинством сказала она. – У нас есть Оленька, высококвалифицированный специалист.

   И прежде чем Бабкин успел сообщить Илюшину, что тот совсем сошел с ума, его усадили перед высококвалифицированным специалистом. Миниатюрная Оленька приняла его огромную лапищу, задала несколько вопросов, ни одного из которых он не понял, и принялась колдовать над его руками.

   Первой засмеялась клиентка. Когда она ушла, смешливое облако как будто осталось висеть в комнате. Серьезное выражение лица сохраняли только двое: Оленька и сам Бабкин. Все остальные откровенно посмеивались, глядя на них. Воспользовавшись этим, Илюшин взял в оборот Викторию. Он усадил ее так, чтобы она могла видеть Сергея, и спросил администратора, когда придут новые клиенты.

   – В ближайшие полчаса у всех специалистов ногтевого сервиса свободные окна, – ответила та. – Если вас интересует спа…

   Илюшин заверил, что спа его совершенно не интересует, и начал бросать пробные шары. Он спросил Викторию, давно ли она работает, сколько клиентов в среднем бывает за день и далеко ли от ее дома до салона…

   На этот раз разговорить девушку получилось. Изредка поглядывая на огромного Бабкина, неловко ссутулившегося за столом, она вспыхивала быстрой улыбкой и тут же гасила ее.

   – Вы давно знаете Нину Ратманскую? – спросил Макар.

   – Последние три года Нина – наша постоянная клиентка. – В глазах девушки мелькнула застенчивая гордость. – Она всегда приходит ко мне.

   – Вы лучше всех делаете маникюр?

   Она улыбнулась в ответ:

   – Я лучше всех молчу.

   Со своего места Бабкин сердито покосился на Макара, сидевшего в углу с юной маникюршей. Та уже не выглядела испуганной – они расточали друг другу улыбки. Ну разумеется! Это же Илюшин, черт его возьми! Сейчас на его лучистое обаяние соберется цветник молодых девиц. У всех губы, глазищи, ресницы и локоны. Макар, подлец, в этом женском царстве чувствует себя органичнее некуда. А вот зачем он его вынудил участвовать в этом цирке…

   – Правую ручку дайте, пожалуйста, – строго сказала Оленька.

   Сергей со вздохом протянул вторую руку.

   – Нина не любит лишних разговоров? – догадался Макар.

   – Да, – кивнула Виктория, – она всегда просит сделать и музыку потише. Я заранее, до ее прихода, стала совсем выключать звук. А еще Нина предпочитает очень быстрый маникюр. Обычно мы с ней укладываемся в сорок минут. У нее ухоженные руки, и она всегда пользуется одними и теми же нюдовыми оттенками. С ней приятно работать.

   Илюшин расспросил Викторию о двадцать восьмом октября. Все оказалось так, как он и ожидал. Общение Нины с девушкой ограничилось приветствием и прощанием. Нина вела себя как обычно. Ни с кем не созванивалась. Листала на телефоне ленту новостей.

   Больше Виктории нечего было добавить.

   – Покрывать будем? – спросила Оленька.

   Бабкин непонимающе вскинул брови.

   – Лак хочешь красный или розовый? – перевел подошедший Илюшин.

   Сергей издал невнятный звук.

   – Он говорит: сегодня без лака, – улыбнулся Илюшин Оленьке.

   Возле стойки администратора Сергей достал карточку. Услышав сумму, он некоторое время переваривал информацию, а затем уставился на Макара. Тот притворился, что ничего не замечает.

   – И зачем все это было? – прорычал Сергей, когда за ними закрылась дверь «Синей вербы».

   Илюшин взглянул на него с нескрываемым сожалением.

   – Самый простой способ отменить страшное – сделать его смешным. Эти девочки нас боялись, Сережа. Но ты выглядел очень глупо, когда сидел там. Как только они начали смеяться, страх исчез. Я смог с ними спокойно поговорить.

   – И что, много разузнал? – с нескрываемым сарказмом осведомился Бабкин. – Я потратил кучу денег, чтобы ты прошел по следам Гришковца и выяснил то же, что и он, – ничего!

   – Зато твоему маникюру даже Маша позавидует.

   – Я тебе в следующий раз… – начал Сергей.

   И замолчал.

   – Слушай, я на секундочку вернусь к ним, – сказал он другим тоном. – Кое-что хочу узнать.

   – Если ты надеешься выбить деньги, не советую… – начал Макар, но Бабкин уже звонил в «Синюю вербу».

   Илюшин успел проскользнуть за ним:

   – Кутикулу обрезали криво?

   Сергей вытащил из кармана фотографию и протянул администратору.

   – Забыл спросить: вы случайно не видели здесь этого человека?

   Женщина вгляделась в снимок.

   – Нет, это не наш клиент, – сказала она с извиняющейся улыбкой.

   Бабкин разочарованно кивнул и собирался уходить, но она остановила его:

   – Хотя… подождите… – На лице ее появилось сосредоточенное выражение. – Оля, посмотри, пожалуйста!

   Девушка, делавшая маникюр Сергею, бросила взгляд на фотографию и кивнула:

   – Конечно! Это же тот человек, который попал к нам по ошибке! Ирина Владимировна, помните – где-то полгода назад! Нет, месяцев восемь! Он еще так странно себя вел…

   Бабкин с Илюшиным переглянулись.

   – Как это – по ошибке? – осторожно спросил Сергей.

   – Да-да, я вспомнила, – уверенно сказала администратор. – В феврале! Понимаете, такая неловкая вышла ситуация… Несколько клиентов ждали очереди, чтобы расплатиться, и когда позвонили в дверь, я открыла не глядя. Разбиралась с клиенткой… Дело в том, что она пришла, а ее специалист занят. Случаются такие накладки, всегда очень неловко! Мы выясняли, что произошло, а он все это время стоял и ждал. Когда очередь рассосалась, подошел. Стоит – и молчит. Так странно! Тут я поняла, что этот мужчина к нам не записывался. У него был такой нехороший взгляд! Я даже испугалась. В здании есть охрана, я собиралась им позвонить, но он выбежал из салона. Больше мы его не видели.

   – А вы не помните, кто была та клиентка, с которой вы разговаривали, когда он вошел?

   – Нина Ратманская, – ответила администратор. – Я хорошо запомнила, потому что это была моя первая серьезная ошибка.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Открыв на звонок, Юрий Забелин увидел на лестничной площадке сыщиков.

   – Вы к нам не зачастили? – хмуро спросил он, перегораживая вход в квартиру.

   – Вы дверью ошиблись, да, Юрий Геннадьевич? – сочувственно спросил Илюшин. – Как думаешь, Сережа? Господин Забелин ошибся дверью?

   – Стопудово, – согласился Бабкин. – Он часики хотел сдать в ремонт.

   – Две почти одинаковые двери без опознавательных знаков. Нетрудно ошибиться!

   – Довольно легко, – подтвердил Сергей.

   – Это что за цирковой номер? – оскалился Забелин. – Я вообще не обязан с вами разговаривать.

   – Но когда вы по ошибке – я подчеркиваю, по ошибке – попали в салон, Юрий Геннадьевич, вы услышали голос Нины, которая разговаривала с администратором. Узнать ее в лицо вы не смогли бы. А вот голос у нее примечательный.

   – Запоминающийся, – подтвердил Сергей.

   – Довольно низкий для женщины и с хрипотцой.

   Забелин пытался захлопнуть дверь, но Бабкин выставил вперед ногу.

   – Поэтому вы и встали там как соляной столп, – любезно продолжал Макар. – Не каждый день встречаешь пропавшую жену. Перед стойкой толпились люди, Нина вас не заметила. Когда она вышла, вы последовали за ней.

   – А Егор-то голову ломает, отчего папаша последние полгода срывает на нем все зло!

   – Егор за дело получал! – заорал Забелин.

   – Нину ты тоже убил за дело? – поинтересовался Сергей.

   – Пошел ты! Никого я не убивал!

   – А какую трагическую сцену разыграли вчера!

   – Смоктуновский, реально, – подтвердил Бабкин. – Я даже купился. Слышь, страдающий вдовец! Ты зачем комедию ломал?

   – Без адвоката общаться не буду!

   Забелин снова попытался закрыть дверь, но Сергей без труда отодвинул его и вошел. Илюшин угрем скользнул внутрь и успел обосноваться на кухне, пока Забелин бесился в коридоре, крича про нарушение границ частной собственности.

   – Юрий Геннадьевич, вы бы поговорили с нами по-хорошему, – посоветовал Макар. – Потому что за нами в очереди на проникновенную беседу с вами стоят следователь и безутешный отец Нины. Может статься, это последние спокойные полчаса в вашей жизни. Что вы сделали после того, как вышли за Ниной из маникюрного салона?

   Бабкин втолкнул хозяина квартиры в кухню и перекрыл собой вход. Забелин взвесил силы и сдался.

   – Десять минут, – процедил он сквозь зубы.

   – Вы еще и торгуетесь, Юрий Геннадьевич, – упрекнул его Макар. – Как не стыдно!

   – Я вышел за этой сукой, она прыгнула в «Мерседес» и укатила. Все!

   Забелин сел и скрестил руки на груди.

   – И ты, конечно, запомнил номер, – подал голос Сергей.

   Летел быстрый снег густыми хлопьями, улица выглядела как в сказке, как на иллюстрациях к «Снежной королеве», которую Нина в детстве читала мальчишкам. Егор с Ленькой были мелкие, и Юрий молча бесился: зачем стараться, если они все равно не въезжают! Лучше бы ужин приготовила. Но Нина могла прочесть им всю сказку за вечер, хотя история была безумно длинная и какая-то нелепая. Короли, разбойники, вороны, старухи, олени… Юрий однажды высказался: «Андерсен – реально больной. Его надо было не печатать, а лечить в психушке. Может, он даже педофил, как этот… «Алису в Стране чудес» кто написал?» Нина так посмотрела на него, словно педофилом был сам Юрий.

   Позже он понял, что она читала не для сыновей, а для себя. Но к тому времени, когда до него дошло, Нины с ними уже не было.

   Все эти годы Юрий был уверен, что она умерла. И когда очутился в комнате, где звучала ее речь, впал в ступор. Он сразу понял, что это Нина. Никто другой не мог заимствовать ни ее голос, ни ее манеру говорить: тихо, с долгими паузами, но при этом так аккуратно и четко произнося каждое слово, словно она вкладывала леденцы в подарочную коробочку.

   Выскочив за ней на улицу, он даже не сообразил спрятаться. Но она шла, не замечая его: легкая, изящная, с серебристыми волосами, точно маленькая Снежная королева; переступала своими молочно-бежевыми замшевыми сапожками, которые ни один нормальный человек не напялил бы грязной московской зимой, и снег падал на ее непокрытую голову. Юрий оказался в шлейфе ее аромата: нежного, прозрачного. От его мертвой жены пахло богатством.

   Она пересекла тротуар. Водитель в костюме, мгновенно выскочивший из «Мерседеса» и распахнувший перед ней пассажирскую дверь, укоризненно прогудел: «Ну что такое, ну предупредили бы, я бы встретил с зонтиком…», и Нина ответила: «Ой, Саша, четыре шага пройти – не растаю!»

   Она скользнула в салон. У Юрия было не больше трех секунд, чтобы разглядеть ее лицо, но в этот момент сработал затвор и облик Нины запечатлелся в его памяти весь, целиком, с фотографической точностью. После он каждый день возвращался к этому моментальному снимку, рассматривая бежевую шубу с рукавами до локтя, длинную слоистую юбку, полупрозрачную, как вуаль, окутывавшую ноги его жены голубой кисейной пеной, мягкую замшу голенища, розово-белый профиль, будто светящийся в полумраке салона.

   Пока он растил детей, она разъезжала в дорогущих тачках по салонам. Он не задумался, откуда взялось ее богатство. Ясно, что Нина променяла его на какого-то толстосума! Самой ей не заработать даже на колесо от «Мерседеса». Он оплакивал ее, а она наслаждалась жизнью дорогой содержанки. Ее сожитель, любитель тощих мелких блондинок, отрихтовал Нину по своему вкусу.

   А он-то, идиот, предлагал ей бросить работу и заняться детьми! Что она отвечала каждый раз? «Юра, я люблю свое дело, я не вижу себя запертой дома с мальчишками». Однажды ей хватило наглости ответить, что если он так переживает за сыновей, может сам заняться их воспитанием, а она возьмет на себя финансовое обеспечение семьи.

   Теперь стало ясно, что Нина в действительности любит больше всего.

   Деньги.

   Она обычная продажная сука. Вроде тех, что обслуживают дальнобойщиков. Просто тем повезло меньше, а его жене – больше. Вот и вся разница между ними.

   Юрий ненавидел ее с такой силой, что выцарапал бы из салона, как устрицу из раковины. Он размочалил бы эту стерву по тротуару, мордой в придорожную грязь, в талый снег, в окурки и плевки! Юрий сделал шаг к обочине, но водитель прикрыл дверь перед его носом, даже не взглянув на него.

   Когда «Мерседес» замигал поворотником, Юрий вышел из оцепенения и кинулся к своей машине.

   – Я поехал за ними и потерял их на следующем повороте, – сказал Забелин. – Больше ее не видел. Номер не запомнил.

   – Ну, допустим, – согласился Бабкин. – А перед нами зачем комедию ломал? Почему не сказал, что знаешь, что Нина жива?

   – А это, Сергей, не твое собачье дело. – Юрий говорил почти весело, и Илюшин бросил на Бабкина предупреждающий взгляд: веселье это звучало очень нехорошо. – Кому какая разница!

   – Ты и сам отлично знаешь, какая разница. Жена твоя исчезла…

   – Она мне не жена! – оборвал его Забелин. – Ее, если ты не в курсе, объявили умершей через пять лет после того, как она пропала. Как я могу быть женат на мертвой бабе? Это уже некрофилия какая-то получается!

   Сергей услышал за спиной шевеление, обернулся, увидел Егора с Леней и выругался про себя. Какого дьявола они оба дома утром в будний день! В темноте коридора мальчишки, тесно стоявшие друг за другом, казались сиамскими близнецами со сросшимся телом.

   Илюшин вкрадчиво расспрашивал Забелина, вился вокруг, словно кот… Юрий молчал. На все вопросы он отвечал только: «Я тебе уже все сказал».

   – А как же сумка с деньгами? – мурлыкнул Макар.

   Юрий поднял голову:

   – Какая сумка?

   – Вы еще спросите, какие деньги! Которые вы поделили на троих, свистнув у ваших незадачливых нанимателей.

   В глазах Юрия мелькнул страх. У кота вырос змеиный хвост, и этот хвост обвился вокруг его шеи.

   – Не знаю, о чем ты… – пробормотал он и ухватился за сиденье.

   Бабкин про себя хмыкнул: Илюшин, фигурально выражаясь, занимался именно тем, что расшатывал стул под Забелиным.

   – Предложение такое, – ласково говорил Макар. – Вы рассказываете правду о вашей последней встрече с Ниной, а мы не идем к хозяевам денег и не сообщаем им о вашем маленьком грешке.

   Илюшин подталкивал Забелина хотя бы к одному признанию. Юрий окружил себя непроницаемой стеной. Стоит ему сказать: «Ладно, я соврал, мы с Ниной встречались две недели назад», – и первый расшатанный кирпич выпадет из кладки. Тогда разрушение всей стены – лишь вопрос времени.

   Но Забелин ушел в глухую оборону. «Никаких денег не брал, впервые слышу, это все вранье», – бормотал он, не глядя на Макара.

   – Очень глупо выглядит ваше запирательство, Юрий Геннадьевич, – заметил Илюшин. – Ваши бывшие друзья подписали признательные показания, сдав вас с потрохами.

   – У меня нет друзей!

   – Мордовин и Колодаев.

   – С этими козлами я десять лет не разговаривал!

   – Потому и не разговаривали, – спокойно сказал Макар. – Вы вернулись к ним, чтобы перераспределить деньги, а им – вот поразительно! – не понравилось это предложение. Странно, что они вас там же в кустиках не закопали.

   Забелин уставился на него, пораженный тем, что сыщику известны такие подробности.

   – Так когда вы в последний раз виделись с Ниной? – Илюшин был сама доброжелательность.

   – Никогда! – заорал Юрий и вскочил. – Все, пошли вон! Буду праздновать, что эта сука наконец-то сдохла окончательно!

   – Для празднования вам не хватает мамы, – участливо заметил Макар.

   Бабкин еле успел перехватить Забелина. Юрий рванулся к Илюшину, обезумев от ярости. Скрутив ему руки за спиной, Сергей силой усадил его на стул и собирался толкнуть короткую нравоучительную речь о вреде физического насилия, но Макар, не двинувшийся с места, вдруг спросил:

   – Вы ведь посвятили маму в подробности февральской встречи, не так ли?

   Забелин окаменел в его руках, словно тролль при первых лучах солнца. Это было так неожиданно, что Бабкин едва его не выпустил.

   – Вижу, что посвятили, – кротко сказал Илюшин. – Занятно. Значит, восемь месяцев и вы, и Тамара Григорьевна знали о том, что Нина жива…

   Раздался звонкий голос:

   – Я вызвал полицию!

   Все трое обернулись. Леня стоял в дверном проеме с телефоном в руках.

   – Я вызвал полицию, – твердо повторил он.

   За его спиной маячил смущенный Егор.

   – Будьте добры, покиньте нашу квартиру.

   Сергей взглянул на Егора, и мальчик кивнул.

   – Очень напрасно. – Бабкин пожал плечами. – Теперь с вашим папой будут разговаривать совсем другие люди.

   – Я сомневаюсь, что их методы допроса сильно отличаются от ваших, – все с той же невыносимой вежливостью заявил Леня. – В таком случае, есть ли разница?

   Сергей покачал головой, с сожалением глядя на него, и сделал Илюшину короткий знак: выходим. Он сомневался, что кто-то приедет на вызов. Однако тратить время на разборки с полицией не хотелось. Макар бесстрастно прошел мимо сидящего Забелина, едва не коснувшись его. В прихожей он обернулся к близнецам:

   – Леонид, а где вы сами были в понедельник вечером?

   – Я гулял, – после долгой паузы сказал Леня. Лицо его было непроницаемо и казалось очень бледным в сумраке коридора.

   – А где вы гуляли? – поинтересовался Илюшин.

   – Я гулял на улице, – так же вежливо сказал Леня.

   Этот обмен репликами живо напомнил Бабкину диалоги из учебников по английскому языку.

   – Погодь, у тебя же занятия в рисовалке… – начал Егор и почему-то замолчал.

   – То есть занятия вы пропустили? – уточнил Илюшин.

   – Вы все правильно понимаете, – кивнул тот. – Извините, мне нужно наверстывать пропущенные уроки, нет возможности побеседовать с вами. К тому же, если мне не изменяет память, вы не имеете права вести со мной подобные разговоры без присутствия моего представителя: родителя, учителя или опекуна.

   – Всего хорошего, Леонид, – сказал Макар, с любопытством вглядываясь в его лицо.

   Бабкин только теперь заметил, что они с мальчишкой похожи, вернее, могли бы быть похожи, если бы Илюшину было четырнадцать.

   – Счастливо, Егор, – попрощался Сергей. – Увидимся! До свиданья, Леня.

   На улице Бабкин спросил, догоняя Макара:

   – Ты чего пристал к пацану?

   Илюшин посвистел и обернулся к подъезду, словно братья Забелины могли следовать за ними.

   – Юрий Забелин знал, что Нина жива, – сказал он с интонацией сороки-вороны, которая варила кашу, и начал загибать пальцы. – Тамара Забелина знала, что Нина жива. А их любимый сын и внук, ты полагаешь, не знал, что Нина жива? Думаешь, бабушка не проговорилась?

   – Ну, допустим… – Допускать это Бабкину отчего-то совсем не хотелось. – И что с того?

   – Мы ничего не знаем о Лене Забелине, кроме того, что он умный одаренный мальчик, очень привязанный к отцу и бабушке.

   – Он картинки такие душевные рисовал, изображал свою мать… – пробормотал Сергей.

   – Покойную мать, – уточнил Илюшин. – Вернее, воображаемую. Возможно, для живой Нины у Лени Забелина нашлись бы совсем другие образы. Теперь твоя очередь объяснять. Как ты догадался, что нужно показать в «Синей вербе» фотографию Юрия?

   – У меня кое-что всплыло в памяти. При нашей первой встрече Забелин высказался про Шурыгину: «Она как вторая мать мальчишкам. Вторая только хронологически, а если говорить про моральные качества, уж точно лучше, чем первая». Я тогда пропустил это мимо ушей, а вышел из салона, вспомнил эти слова и задумался. Забелин должен был считать, что Нина погибла. Откуда упреки про моральный облик? Для них было основание только в том случае, если Юрий знал, что его жена жива.

   – Упреки про моральный облик… – задумчиво повторил Макар. – Серега, ты большой молодец.

   – Не хвали меня, мне от этого не по себе!

   – Моральный, моральный… – Илюшин остановился и достал телефон. Взгляд его стал сосредоточенным. – Алло, Арсений? Здравствуйте. Я хотел у вас еще кое-что уточнить. Помните, вы сказали, что Нина много лет поддерживает односторонние отношения. Что вы имели в виду?

   Он включил динамик.

   – Ну, что она много лет переводит мальчикам деньги без всякой возможности увидеться с ними. – В голосе скрипача звучало удивление.

   – Чего? – ахнул Бабкин.

   – Простите… – Рутберг замялся. – Я что-то не то сказал?

   Сыщики переглянулись над телефоном.

   – Арсений, вы уверены? – недоверчиво спросил Илюшин.

   – То есть как… Я вас не понимаю! В чем может состоять предмет моего заблуждения?

   – Семья Нины узнала о ее существовании только восемь месяцев назад, в феврале! – не выдержал Сергей.

   В трубке воцарилась тишина.

   – Это какое-то недоразумение, – проговорил Рутберг. – Как они могли узнать об этом в феврале, если Нина каждый месяц переводит алименты на детей?

   За спинами у сыщиков посигналили. Они отошли, пропуская машину. За это время Илюшин успел понять, что произошло: Нина хотела произвести на своего скрипача хорошее впечатление и обманула его.

   – Мне жаль вас разочаровывать, Арсений… – начал Макар.

   – И потом, письмо! – взволнованно перебил Рутберг. – Ведь она отправила письмо, ее семья была прекрасно осведомлена о том, что с ней случилось. Вы же не думаете, что все эти годы Нина держала их в неведении? Это было бы исключительно жестоко!

   – Что еще за письмо… – оторопев, начал Сергей.

   – О том, что она жива, – удивленно отозвался скрипач. – Простите, неужели вы об этом не знали? Но как же… Выходит, Нина вам об этом не рассказала?

   – Арсений, нам нужно срочно увидеться, – сказал Макар.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Они встретились в офисе Ратманского, в кабинете с зелеными стенами и библиотечной лампой. Секретарша строго взглянула на Макара, будто предупреждая: «Не доводи его». Ратманский выглядел уставшим и больным. Лицо у него посерело, но рукопожатие было крепким. Он стоял перед высоким скрипачом – маленький, худой, – будто защищая его от всех возможных бед.

   – Что за ерунда с письмом? – спросил он, поздоровавшись.

   – Это вы нам объясните, Константин Михайлович. – Макар опустился в кресло. – Нина не обмолвилась о нем ни единым словом.

   Скрипач присел на краешке дивана, зажал длинные руки между колен.

   – Должно быть, она сочла, что это очевидно, – неловко проговорил он.

   – Разумеется, очевидно! – отрезал Ратманский, с шумом выдвинув стул. – Вы же не думали, что она просто исчезла, никому не сказав ни слова? Нина написала письмо своей семье через два месяца после того, как поселилась у меня.

   – Вы его видели? – вмешался Сергей.

   – Я его составлял вместе с ней! – вспыхнул старик. – Не пойму, в чем вы нас подозреваете?

   – Все очень просто, – сказал Макар. – Муж Нины узнал о том, что она жива, чуть больше полугода назад. Ни о каких деньгах он не обмолвился ни единым словом.

   – Врет!

   – Я так не думаю. То есть да, Юрий врал, и много. Но вот конкретно в этом – вряд ли. Он случайно столкнулся с Ниной в маникюрном салоне и узнал ее по голосу. Есть свидетели. Им можно верить.

   Ратманский озадаченно потер подбородок.

   – Чепуха какая-то! Послушайте, Нина десять лет назад просто не находила себе места. Думала, что ей делать дальше. Она сдала клетки, пришла в себя, восстановилась после ушиба мозга. К тому времени я понял, что она собой представляет, и предложил ей: оставайся. Она приняла решение. Написала своему мужу письмо…

   – Бумажное? – вмешался Бабкин.

   Ратманский наградил его недовольным взглядом.

   – На емейл. Зачем бумажное! «Юра, я ушла из дома и не вернусь. Со мной все в порядке, пожалуйста, не ищи меня, я больше не смогу жить так, как мы жили. Я не имею никакого права просить об общении с мальчиками, но если ты позволишь видеться с ними, буду тебе благодарна. Деньги стану присылать каждый месяц. Прости меня за то, как все обернулось. Я этого не хотела». Нина выходила через почтовый ящик в интернет-кафе, ей помогал Гришковец. Я настоял на этом. Не хватало еще, чтобы ее мужлан выследил Нину по ай-пи. Мне его габитус не внушал доверия.

   – И Нина действительно переводила деньги каждый месяц? – с сомнением спросил Макар.

   – Все десять лет, – подтвердил старик.

   – А что ответил Юрий на ее письмо?

   Ратманский обернулся к скрипачу.

   – Арсений, Нина говорила тебе, что он накропал?

   – Она упоминала, что ответ был совершенно в его духе, – взволнованно сказал Рутберг. – Юрий писал, что больше никогда не будет с ней разговаривать. Пусть обращается к его матери по всем вопросам. Для него Нина умерла. Если она попробует встретиться с детьми, он расскажет им, что мать их бросила. Письмо заканчивалось словами: «Не приближайся к нашей семье, иначе дети все о тебе узнают».

   – Да, я примерно так и запомнил это послание, – проворчал Ратманский. – Нина после этого еще несколько раз писала свекрови, просила о встрече с мальчишками. Каждый раз та отказывала. А через два года созналась, что детям сказали, будто их мама умерла. Психолог объявил, что так будет лучше для них. Легче пережить утрату матери, чем мысль, что мать их покинула.

   Макар выбил на подлокотнике кресла быструю дробь.

   – На какой адрес писала Нина, вы помните?

   – Самое первое письмо? Конечно, Юрию. Я же сказал!

   – На личный ящик или на рабочий?

   Ратманский задумался.

   – На личный, – подсказал скрипач.

   – Вы уверены, Арсений?

   – Нина никогда не отправила бы письмо подобного содержания на рабочую почту, где его могли прочесть посторонние. Она щепетильна в таких вопросах.

   – Значит, ее первое послание пришло на личную почту Юрия, и в ответе содержалось предложение все вопросы обсуждать только с Тамарой, – подытожил Макар. – Замечательно. Сережа, свяжись, пожалуйста, со следователем, который ведет дело Забелиной.

   Он поднялся, но остановился, держась за спинку кресла.

   – Арсений, помните, мы с вами говорили о конюшне, которой владеет Нина? Вы сказали, что избегаете посещать это место.

   – Да, это так. Там живут лошади-компаньоны, выкупленные с бойни. Многие поступают в разбитом, покалеченном виде. Полгода назад Нина приобрела коня с осколочным переломом левой ноги…

   – А, помню: Январь… – подал голос Ратманский.

   – …Он жался в угол денника, боялся людей. Гнетущее зрелище. Сейчас он здоров и бегает каждый день. Но до выздоровления наблюдать за этими животными мучительно.

   – Отличный конь, – бодро сказал Ратманский. – Кусается, как хорек. Хитрющий, умный! Расцвел у нас, залоснился… Никакого ужасного зрелища, не слушайте скрипача… Нет, Арсений, позволь! Ты и над драным китайским медведем в мусорном баке прольешь слезу. А я тебе говорю – хорошая вольная старость у Нининых питомцев. Дай бог нам всем такую.

   Но Тамара сказала другое:

   – Вечер добрый! Что, отпускать меня надумали? Давно пора!

   – Присаживайтесь, Забелина, и не паясничайте, – сухо бросил следователь.

   – А я ведь тебя помню, голубь. – Она обращалась к Макару. – Когда Нина исчезла, ты все землю носом рыл… Снова роешь?

   – Рою, – признался Илюшин.

   – Десять лет прошло, а ты по-прежнему юнцом ходишь! Несолидно. Иная женщина душу бы продала…

   – Тамара Григорьевна, вы зарегистрированы в каких-нибудь соцсетях? – перебил ее Макар.

   Она перевела на следователя свои темные навыкате глаза и указала подбородком на Илюшина:

   – А чего это он мне вопросы задает? Разве он в своем праве? Он к вашей организации никакого отношения не имеет… Я на такое и пожаловаться могу.

   – Жалуйтесь, – равнодушно сказал следователь. – Если вы настаиваете, вопросы вам буду задавать я. Вы зарегистрированы в каких-нибудь соц- сетях?

   – Зачем же я буду настаивать! – испугалась Забелина.

   Сергей был уверен, что страх ее напускной. Никого из них троих она не боялась.

   – С кем скажете, голубчики, с теми и буду беседовать. Вот прямо пальчиком мне покажете, и я ему всю жизнь свою выложу, непростую, даже бедственную… Зарегистрирована я в «Одноклассниках», но ничего не пишу, только читаю изредка.

   – Это вас сын обучил компьютерной грамоте? – предположил Илюшин.

   – А кто же еще!

   – И вы отплатили ему тем, что умолчали о письме Нины, которое она прислала после исчезновения.

   Благодушное выражение исчезло с лица Тамары. Она долго смотрела на Макара и наконец протянула:

   – Раскопали все-таки… Может, и Нину нашли? Я слыхала, она снова пропала.

   Бабкин перегнулся через стол:

   – Вы знаете, где она?

   – Откуда! – безучастно отозвалась Тамара. – Мне до этого нет никакого дела.

   «Врет! – подумал Сергей. – Врет, старая сволочь!»

   – Письмо, – напомнил Илюшин.

   Тамара вздохнула, одернула рукава.

   – Ну а что – письмо? Я прибиралась в Юриной комнате, ноутбук у него на столе стоял открытый. Дзыньк! – и письмо упало. Я, конечно, посмотрела. У сына от матери секретов быть не должно. Нинка писала, стервоза… А мы к этому времени так славно обжились без нее! – Лицо Тамары приобрело мечтательное выражение. – По вечерам с ребятишками устраивались на кухне, затевали какой-нибудь пирог или супчик… Я кашеварила, они помогали. Недавно Егор стал вспоминать, как они вместе с матерью пекли шарлотку. Вовсе не с матерью они пекли, а со мной. Ну, мне не обидно. А тогда… Я за эти полгода поняла, что Нина в нашей семье лишняя. Без нее спокойнее. И к детям я очень привязалась. Она бы перетянула их на себя.

   – Какие полгода! – не удержался Бабкин. – Нина написала через два месяца!

   – Да ты что? Память уже не та.

   – Вы ответили ей от имени Юрия…

   – Ну, ответила, – согласилась Тамара. – А что мне оставалось делать? Нина предложила, что будет деньги присылать. От денег только дурак отказывается! А с мальчиками видеться – этого не надо. Два месяца она без них пережила, значит, и всю жизнь переживет. Нечего им душу теребить. Да и Юрке моему не надо…

   – Вы ж ему жизнь изломали! Десять лет пустили псу под хвост, – изумленно сказал Бабкин. – Он чуть не рехнулся, когда увидел Нину!

   – Насчет десяти лет псу под хвост – не смей так говорить! – отрезала Тамара. – Матери видней, что лучше для ее сына. А что увидел – да, неудачно вышло. Он мне все и выложил в тот же вечер. Жалко Юрку было – аж до слез! Нина ему всю жизнь испортила…

   Бабкин от такого бесстыдства потерял дар речи.

   – А может, это вы испортили? – сочувственно поинтересовался Макар. – Когда решили за Юрия, какую жизнь он будет проживать.

   – Решила – и была права! Нина ему ни к чему. С детьми она не справилась, с собой не справилась… Вон, на Шурыгину посмотри! Тащит на себе и работу, и больную мать, и ничего – не жалуется! Такая жена ему и нужна. Даст бог, все у них еще сложится.

   Тамара снова успокоилась и скрестила руки на груди.

   – А где деньги? – поинтересовался Илюшин.

   – На банковском счету, где! Часть я, понятно, потратила. Рыночное мясо и творожок на одну Юркину зарплату не укупишь! Я участок с домом нам присмотрела. Не такой, как в Красных Холмах, – хороший… И мальчишкам бы там понравилось. Оставалось только продать дачу, чтобы Юрка решил, будто новый дом куплен с дачных денег. Славно я рассчитала! Жаль, Егор все испортил.

   Тамара с сожалением поцокала языком.

   – А вы небось почту мою вскрывали? – Она хитро прищурилась на Илюшина. – И ничего не нашли, да? Я не дура, все стерла отовсюду. Если вы решите Юрке меня заложить, поклянусь, что вы врете. Поклеп на старуху возводите.

   Макар лучезарно улыбнулся ей в ответ:

   – Деньги тоже стерли, Тамара Григорьевна?

   Забелина вздрогнула и испуганно уставилась на него.

   – А что деньги…

   – Когда мы покажем Юрию сумму, которая скопилась на вашем счете, он захочет от вас объяснений.

   – Будет втирать, что насобирала милостыней возле Ново-Иерусалимского монастыря, – прогудел Бабкин.

   – Новоспасского. Верно, Тамара Григорьевна?

   – Это деньги на дом и Ленечке на университет! Он учиться пойдет, станет художником, будет бабушке благодарность с трибуны произносить! Не трогайте деньги! Это для Ленечки!

   «А ведь она именно так и видела свое будущее, – понял Сергей. – Ее взрослый внук произносит благодарственную речь перед солидными людьми. Тамара поднимается на сцену. Ей аплодируют. Сначала швейный цех, потом торговля на рынке – и вот наконец заслуженная награда. А что он там малюет – это дело десятое. Она все повернула по своему желанию. Распорядилась и сыном, и внуками. Нина не присутствует в их жизни, лишь платит алименты. Мальчишки при бабушке. Юра снова женится, у него все будет хорошо».

   – А ты что на меня так смотришь? – встревожилась Тамара, взглянув на Бабкина. – Товарищ следователь! Что он на меня вылупился! Вы посмотрите, какой у него взгляд-то тяжелый! Придушить хочет!

   – Вас не душить надо, а в палату мер и весов, – устало сказал Сергей. – Богом клянусь: лично приду к Лёне и расскажу ему, как вы скрыли, что его мать жива. Это из-за вас Юрий озверел и срывался на сыне. Из-за вас Егор сбежал из дома. – Он вспомнил слова Илюшина, что таким, как Тамара, нельзя вручать бразды правления, и горько усмехнулся. – Лихо же вы управились с их жизнями!

   Он не ждал, что в Тамаре проснется совесть. Но напоминание о том, к чему привели ее поступки, могло выжать из нее хоть каплю раскаяния…

   – А я тебя еще лечо своим угощала, – разочарованно протянула Тамара. – Мерзкий ты человек, неблагодарный.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Когда они вышли на крыльцо, Бабкин привычно полез за пачкой и обнаружил, что сигареты кончились.

   Он уставился на Илюшина:

   – Это что еще за фокусы?!

   – Не понимаю, о чем ты, – невинно сказал Макар.

   – А ну верни взад.

   Илюшин пожал плечами и протянул ему десяток смятых сигарет.

   – Когда ты успел их вытащить? И какого, собственно, рожна!

   – Экспериментировал с карманными кражами.

   – Новый вид деятельности осваиваешь? – съязвил Сергей. – Все, кончился Макар Илюшин как частный детектив? Не нашли мы Ратманскую – ни живую, ни мертвую, ни фрагментами, ни целиком…

   Он закурил и отошел за угол здания, прячась от ветра. Разговор с Тамарой произвел на него тягостное впечатление.

   – У нее была техническая возможность убить Нину, – сказал Макар прямо у него над ухом.

   Сергей, задумавшись, не услышал, как он подошел.

   – Я тебя самого когда-нибудь прибью! Сколько раз просил – не подкрадывайся! Была возможность, да. Но зачем резать курицу, которая несет золотые яйца?

   – А зачем Алик и Алла делают все, чтобы испортить отношения с отцом, хотя он для них такая же курица? Вопрос риторический. Ладно, докуривай и поедем к Алику, он нас заждался. Хотя нет, подожди…

   Макар вытащил из своего кармана еще одну сигарету Бабкина и принялся вертеть в пальцах. Табачные крошки подхватывал и уносил ветер.

   – Нина понятия не имела, что ее письмо не дошло до адресата, – правильно?

   – Ну правильно, – неохотно согласился Сергей, наблюдая за своей истерзанной сигаретой и гадая, сколько еще прикарманил Макар.

   – Она полагала, что Юрий и Тамара считают ее живой.

   – Тоже правильно. И?

   Илюшин сломал сигарету пополам.

   – А как получилось, Сережа, что Нина регулярно виделась с Шурыгиной и за десять лет у них ни разу не зашел об этом разговор?

   Бабкин вполголоса выругался.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   – Тебя тут частные детективы искали, – сказала коллега, заглянув в комнату отдыха, где переодевалась Шурыгина.

   У Веры сжалось сердце. Глаза коллеги блестели от любопытства. Вера понимала, что если сию секунду не выложит, зачем она понадобилась сыщикам, по их учреждению поползут слухи самого невообразимого толка.

   – Спасибо, Люда. Где они?

   – В приемной сидят, – обиженно ответила та, поняв, что пищи для сплетен не будет.

   Вера стащила с головы платок, который надевала на выезды к подопечным.

   – Ой, ты вся седая! – жалостливо всплеснула руками Люда, не пытаясь скрыть злую радость. – Переживаешь сильно, Верочка?

   – Невнимательная ты, Людмила. Я уже десять лет как седая.

   Вера плечом отодвинула коллегу, растопырившуюся в дверном проеме, и пошла в приемную.

   Сердце колотилось: тук-тук – и провал. Тук-тук – и провал.

   Посетители поднялись ей навстречу, и по их хмурым лицам Вера поняла, что хорошего разговора не выйдет.

   – Что случилось? – обреченно спросила она.

   – Давайте побеседуем в спокойном месте, – предложил Макар.

   – Пойдемте в нашу комнату отдыха. Там пока никого…

   Сергей Бабкин, войдя, окинул помещение таким взглядом, что Веру затопила злость. Да, отдохнуть здесь не так-то просто. Нет ни кроватей, ни удобных раскладывающихся кресел. Хочешь спать – спи на стуле. Она, между прочим, так и делала. Из нее вышел рекордсмен по засыпанию в самых неподходящих местах. В туалете, прислонившись к стеночке. В маршрутке, стоя, прижавшись к незнакомому прокуренному плечу. Головой на кухонном столе, под вопли матери. Однажды заснула в прихожей у пациентки: присела на банкетку, чтобы обуться, уткнулась в длинную теплую чужую шубу – и отключилась. А здесь хотя бы тихо и не воняет мочой и лекарствами.

   Всю эту гневную тираду Вера собиралась обрушить на частного сыщика, кривившего морду. Но тут Макар Илюшин прикрыл дверь, обернулся к ней и без вступления спросил:

   – Как давно вы знаете, что Тамара Григорьевна скрыла от своей семьи письмо Нины?

   У Веры подкосились ноги. Она опустилась на стул, открыла рот, чтобы спросить, откуда им это известно, – и поймала взгляд Сергея. Сыщик смотрел на нее удивленно и неприязненно. Вот почему он кривил физиономию! Не потому, что обстановка показалась ему скудной, а из-за того, что разочаровался в ней, Вере…

   – Восемь лет, – неслышно сказала она.

   – Сколько?!

   – Восемь лет. – Вера вскинула голову. Пусть думают что хотят. – Два года я ни о чем не подозревала. Это правда.

   – И как же все вышло на свет божий? – холодно поинтересовался Макар.

   – Нина спросила меня, разумно ли, по моему мнению, расходуются ее деньги.

   2011 год

   Вера не поняла, о чем ее спрашивают.

   – Какие еще деньги…

   Ей хотелось поскорее уйти.

   – Ну, алименты… – Нина, ей-богу, покраснела, произнося это слово.

   «Злостная алиментщица», – вылезло из каких-то закоулков памяти.

   – Алименты… – без выражения повторила Вера, пытаясь сообразить, что происходит.

   – Да. Ими ведь распоряжается Тамара, не Юрий? Или они вдвоем?

   – Да, все в порядке, – медленно проговорила Вера невпопад, стараясь не выдать ни голосом, ни гримасой, как сильно ее поразили слова бывшей подруги.

   Выходит, Юра эти два года знал, что Нина жива?! Не может быть. Только не Юра! Он не сумел бы такое скрыть от нее!

   В памяти встало добродушное румяное лицо Тамары.

   – Ты уверена? – Нина умоляюще заглянула ей в глаза. – Я никого не собираюсь контролировать. Мне только хотелось бы, чтобы у детей были игрушки, фрукты… Какая-то повседневная радость. Тамара любит откладывать и копить, я знаю…

   Вера не удержала злую усмешку:

   – Еще бы ты контролировала! – И, продлевая миг своей власти над ней, безжалостно добавила: – Повседневная радость у них могла быть от общения с родной мамой. Ты их этого лишила. Все подобные фразы звучат от тебя, уж извини, лицемерно.

   Нина съежилась и в один миг подурнела. Веру охватил стыд. Зачем она при каждой встрече напоминает Нине, что та бросила детей? Ведет себя по отношению к бывшей подруге точно так же, как ее мать – по отношению к ней самой: бьет в уязвимые места и торжествует, раз за разом попадая в цель.

   – Давай я выясню все досконально, – примирительным тоном сказала Вера. – В следующий раз тебе расскажу. Договорились?

   Нина с благодарной улыбкой взглянула на нее, коротко дотронулась до ее руки и кивнула.

   Расставшись с Ниной, Вера бросилась к Забе- линым.

   – Юра знать ничего не знает. – Тамара неспешно фаршировала перцы, укладывала их в кастрюлю плотно, один к одному. – Не вздумай ему рассказать! Ну, прислала Нина письмо, и что с того? Знаешь, чего она требует? Встреч с Егором и Ленькой!

   Вера потрясенно уставилась на нее. Одно открытие за другим. Нина все это время перечисляла деньги Тамаре, и об этом никто не догадывался! Просила о встречах с детьми! Вера каждый раз припоминала бывшей подруге ее страшный грех, а бедная Нина давно раскаялась…

   – Я думала, она забыла про мальчиков… – пробормотала Вера.

   – А она и забыла, – спокойно отозвалась Тамара. – Те, кто не забывает, живут со своими детьми, а не у чужих людей.

   – Нет, так нельзя! – Вера отодвинула в сторону кастрюлю с перцами и взмолилась: – Тамара, послушайте меня! Это нехорошо! И Юра страдает, и дети, и Нина… Почему вы им не сказали?

   – Нет, это ты меня послушай! – Тамара вытерла руки салфеткой и обернулась к Вере. – Милая моя, я тебе желаю только добра. И Егору с Леней тоже. Ты мне доверяешь?

   Вера кивнула. Да, она ей доверяла.

   Веру почти никто не любил. Подопечные были ей благодарны – за исключением тех, кто мало что соображал, – но стоило появиться в их жизни новой сиделке, поток их благодарности устремлялся в свежее русло, а про Веру забывали: ни звонков, ни писем. Начальница ценила ее и регулярно вручала грамоты – бумажки, заполненные трескучими официальными фразами. Мать неторопливо поедала ее на протяжении многих лет, смаковала, отрезала от Веры по кусочку.

   Даже Юра ее не любил. Он к ней всего лишь привык.

   Но мальчишки любили ее, и Тамара тоже. Нина была до слез благодарна им за это. Ее – некрасивую, скучную, постную! Не умеющую одеваться. Не имеющую ничего из того, чем владела Нина…

   – Ты себя не ценишь, – отозвалась Тамара в унисон ее мыслям. – Ты, Вера, сокровище. А Нина – дешевка. Мы от нее избавились, и слава богу! Зачем Юрке душу теребить? Он ведь примется ее искать. Или ты его не знаешь!

   Вера возразила бы, но в глубине души она не могла не признать правоту Тамары. Стоит рассказать Юре правду, и у него появится идея фикс. Он кинется по следу Нины. Обратится в полицию, предъявит им письмо…

   – С него станется и отомстить, – подлила Тамара масла в огонь.

   Вера испугалась. Все правда, все так и есть! Юра рассудит просто: Нина нарушила незыблемые правила, значит, она должна быть наказана. Если закон не на его стороне, он возьмет правосудие в свои руки. Нина унизила его… Нет, этого он ей не простит.

   – Мы уже два года проедаем ее деньги, – продолжала Тамара. – Если Юре все выложить, придется и об этом упомянуть… Ох, он не обрадуется!

   Вера застонала от бессилия. Что же делать, что делать…

   Тамара положила теплую руку ей на плечо, наклонилась к ее уху, придавив своей тяжестью Веру к стулу.

   – Миленькая, доверься мне! У вас с Юркой только-только все стало налаживаться… Он тебя признал за свою. Скучает, когда тебя нет, – я же вижу, от матери такое не скроешь.

   От этих слов Вера чуть не расплакалась. Наконец-то и о ней кто-то готов был позаботиться. Тихий голос Тамары звучал ласково, умильно.

   – Мальчишки подрастут и захотят с Ниной встретиться, – журчала Тамара. – Она богатая, свободная. Мы рядом с ней – шелупонь. А если они решат, что мать им ближе? Ведь им свои мозги не вложишь, не объяснишь, что мать их предала…

   Все, что говорила Тамара о Нине, соответствовало горестным размышлениям самой Веры. И все равно ее точил червячок сомнения. Что-то во всем этом было неправильно…

   – Тамара, мы ведь их обманываем!

   – Для их же блага! Кто о наших мужичках позаботится, если не мы? А еще подумай вот о чем. – Тамара склонилась ниже, ее дыхание обдавало ухо и шею. – Мальчишкам сейчас по шесть лет. Блудная мамашка как появится, так и исчезнет. С нее станется! А ведь такими качелями немудрено психику им поломать. Я много об этом читала и с психологом советовалась… Для детей главное – стабильность. Сейчас у нас все устойчиво. Нина – это землетрясение. Как ее вписать в нашу жизнь? Все рухнет! Если Ленька или Егор съедут крышей, кто в этом будет виноват? Мы не себя защищаем, Вера. Мы их защищаем!

   – А что я скажу Нине? – прошептала Вера, сдаваясь.

   – Скажи, что она для нас умерла. Пусть как хочет, так с этим и живет. Мы-то столько лет жили…

   «Всего два месяца», – хотела поправить Вера. Но проглотила свои слова.

   Сыщики молча смотрели на нее, и Вера прочла в их взглядах осуждение. В ней вскипел гнев. Как они смеют порицать ее, не побывав в ее шкуре?

   – Я передала Нине слова детского психолога. Психолог посоветовала сказать Лене и Егору, что их мама погибла.

   – Это правда или такое же вранье, как и все остальное? – небрежно спросил Илюшин.

   Кровь бросилась Вере в лицо.

   – Как вам не стыдно… – выдавила она. – Вы ничего не знаете…

   – Зато догадываюсь. Никакого детского психолога не было. А если он и существовал, ересь насчет покойной матери не оскверняла его уста. Вы с Тамарой сами придумали это и всучили свою выдумку Нине, чтобы гарантированно держать ее подальше от детей. Нина вам доверяла, вы легко смогли ее обмануть.

   – Я не просила ее доверия! – отчеканила Вера. За дверью послышался шум, и она понизила голос: – Я ни о чем ее не просила. Это она постоянно чего-то требовала от меня. Следить за мальчиками, сообщать ей, все ли у них хорошо… Описывать их школьные успехи, их отношения с друзьями, с учителями, с чертом рогатым!.. – Вера чувствовала, что ее несет, но не могла остановиться. – Постоянно выклянчивала у меня все новые подробности! Какое Нина имела на это право?

   – Она их мать, – заметил Илюшин.

   – Мать, которая их бросила! – исступленно выкрикнула Вера. – Она недостойна своих детей!

   – Это вы решили вместе с Тамарой, правильно я понимаю? – Илюшин насмешливо рассматривал ее. – Определили, кто достоин, а кто нет… Вы знаете, чем занимается ваша бывшая подруга?

   – Развлекается!

   – Она управляет благотворительным фондом, помогающим детям с заболеваниями крови. В прошлом году через него прошло сто восемьдесят шесть детей. В позапрошлом – двести четырнадцать. Все от начала до конца организовала Нина.

   – Это не ее дети, – слабо возразила Вера, – вот она ими и занимается.

   – Вы это скажите родителям малышей в стойкой ремиссии, – посоветовал Макар.

   Сергей придвинул стул и сел.

   – Вера, зачем? – с недоумением спросил он, вглядываясь в ее лицо. – Зачем вы поддерживали ложь Тамары? Вы же добрый совестливый человек…

   Вере стало тошно. Они ничего не знают, ни-че-го-шеньки! И не способны ничего понять.

   – Потому что должна существовать справедливость. – Голос у нее срывался. – Нина не понесла никакого наказания…

   – Откуда вам знать? Вы встречались с ней трижды в год.

   – Почему вы ее защищаете? – Вера, не помня себя, схватила его за руку. – Объясните мне, почему?! То, что она совершила, – омерзительно! Этому поступку не может быть никаких оправданий!

   – Нина пыталась все исправить. – Сергей не забирал у нее руку и говорил неторопливо, веско. – Вспомните: она написала письмо, раз за разом просила Тамару о встречах с мальчиками… Все эти годы она следила за ними.

   – Этого недостаточно! Нет ничего хуже, чем отказаться от собственных детей, – с глубокой убежденностью проговорила Вера. – Материнская любовь – это святое чувство, и в жизни женщины не может быть ничего ценнее его…

   – Вам-то откуда об этом знать? – уронил Макар.

   Вера дернулась, как от выстрела. Выпустила руку Бабкина и встала – окаменевшая, холодная, оскорбленная до глубины души.

   – Давайте закончим беседу. Мне пора к пациенту.

   – Жестоко ты с Шурыгиной, – укоризненно сказал Сергей после ухода Веры. – Ее тоже можно понять.

   – Недолюбливаю пламенеющих праведников. Меня пугает воодушевление, с которым они постоянно пытаются кого-то сжечь у позорного столба. Ты высказал Тамаре, что это она виновата в побеге Егора. Вина Шурыгиной тебе не так очевидна? А между тем она равноправный сообщник Забелиной. Они вдвоем на протяжении восьми лет врали и Юрию, и Нине, и Егору с Леней.

   – М-да. Забавно.

   – Что именно?

   – Ну, выходит, Юрий такая же жертва Тамары, как и Нина. Хотя Нину она терпеть не могла, а сына обожает. Странно как-то все складывается. Куда мы теперь?

   – Ты проверяешь алиби Шурыгиной, я еду к Ратманскому-младшему, – предложил Макар. – Или нет, давай так: пока ты проверяешь алиби, я позвоню Гришковцу, выясню, как далеко он продвинулся. Закончишь – навестим нашу маленькую жирную бабочку.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Сначала Алик Ратманский предложил «по-быстренькому перетереть» в его машине. В ответ на откровенный смех Илюшина сориентировался и недовольно буркнул: «Ладно, подъезжайте. Только я очень ограничен по времени». Эту реплику Макар и вовсе оставил без внимания.

   – Интересно, вызовет ли он сестрицу, – сказал Сергей. – Он не может не понимать, что мы что-то нарыли.

   – Побоится. Она болтлива, не следит за языком. Он старше и думает, что контролирует ситуацию. Проблема большинства глупцов в том, что они не способны здраво оценить других людей.

   – Алик, по-твоему, глуп? – усомнился Бабкин.

   – Скоро ты его своими глазами увидишь и классифицируешь.

   Для начала Бабкин классифицировал квартиру сына Ратманского как «нифига себе хоромы». Он с трудом удержался, чтобы не подойти к окну. Они находились на тридцать пятом этаже – на десять этажей выше, чем жил Макар. Небо и облака отсюда казались ближе, чем люди на тротуаре.

   – Если вы не в курсе, люди давно изобрели скайп, – сказал Алик недовольным тоном, обращаясь к Илюшину. – А тебе обязательно нужно было лично меня увидеть? Вообще-то мое время дорого стоит. Кто это с тобой, телохранитель?

   Он окинул Бабкина пренебрежительным взглядом.

   Алик был в точно таком же тренировочном костюме, как накануне, но черного цвета. Издалека младший Ратманский выглядел так, словно его окунули в мазут.

   Про себя Макар отметил, что сегодня Алик не похож на того накокаиненного придурка, каким казался вчера. Он не шмыгал и не подергивался, в глаза смотрел прямо, с вызовом.

   – Это мой напарник, Сергей. Александр Константинович, давайте присядем, нам надо у вас кое-что уточнить.

   Алик плюхнулся на диван и злыми глазами уставился на Бабкина. Сергей широко улыбнулся ему.

   – Шнелле, шнелле, мальчики! – поторопил Алик. – Ближе к делу!

   «Что ж нас все торопят, – вздохнул про себя Сергей. – Сначала Забелин, теперь этот…»

   – Шесть месяцев назад вы внедрили своего человека в «Примулу», – без предисловия начал Илюшин.

   Не столько слова, сколько выбранный им тон заставил Алика отвести взгляд от Бабкина. Замерев, он уставился на Макара. Но ему хватило сил собраться и усмехнуться Илюшину в лицо:

   – Прямо-таки внедрил!

   – Прямо-таки внедрили, – подтвердил сыщик. – Алла обработала Нину, придумав душещипательную историю – например, что это ее хороший друг, которого подставили на предыдущем месте работы, и теперь он мыкается, бедняга, не может найти применения своим талантам… Нина была рада оказать ей услугу. У Новохватова хороший послужной список, а ей действительно требовался заместитель. Аферу с Новохватовым от начала до конца придумали вы…

   – Аферу? – оскалился Алик. – Выбирай выражения, любезный. Или, как говорят в вашей среде, фильтруй базар. Так понятнее?

   – Афера – это рискованная неблаговидная сделка с целью личной наживы, – безмятежно сказал Макар. – Ваша сделка была крайне неблаговидной, довольно рискованной, зато в случае успеха вы многое выигрывали…

   – И что же?

   – Расположение вашего отца, а в перспективе – его наследство. Есть за что побороться.

   Алик презрительно наморщил нос.

   – Забавно, что девять лет назад вы уже попытались провернуть нечто подобное, дискредитировав Нину в глазах Ратманского. Вы сфабриковали компрометирующие фотографии, решив, что ваш отец, узрев такой разврат, почувствует брезгливость и выставит вновь обретенную дочь из дома. В этом вы здорово промахнулись! – В голосе Илюшина зазвучало сочувствие. – Ратманский действительно почувствовал брезгливость, но не к Нине, а к Алле. За прошедшее время вы поумнели, приобрели кое-какой опыт и поняли, что его не проймешь чужими постельными игрищами. Советские чиновники – поголовно параноики…

   – Не смей так говорить про моего отца! – вскинулся Алик.

   – …В переносном смысле, – спокойно закончил Макар. – А почему? Потому что они существовали в системе интриг. Вечно подозревали предателя в любом приятеле и подчиненном! Вышедший из этой системы и сформированный ею Ратманский больше всех качеств ценит преданность. Он годами держит при себе законченного остолопа лишь по одной причине: тот ему безусловно верен. Гришковца невозможно ни перекупить, ни запугать. Нина, сама того не зная, сразу сделала правильный выбор, согласившись стать донором. Ваш отец готовился предложить ей вознаграждение, но этого не потребовалось. Нина даже не задумалась над такой возможностью – и тем самым выиграла несравнимо больше.

   – Ну и зачем я все это выслушиваю? – осведомился Алик, демонстративно взглянув на часы.

   – У вас возник новый план, более громоздкий, чем предыдущий. Но зато вы правильно определили болевую точку своего отца. Он считает Нину кристально честной? Думает, ей можно доверять? Значит, нужно выставить ее воровкой, которая крысятничает под носом у благодетеля. Не требовалось убеждать в этом Ратманского – достаточно было заронить в его душу зерно сомнения. Все остальное сделала бы его природная подозрительность. Новохватов, которому вы платили, был использован именно для этой цели.

   – Бред какой-то…

   – Он подделал подпись Нины на договоре с фирмой «Акримон-плюс», – пояснил Макар. – Вот четвертый участник вашего квартета. Казимир Кулаков, владелец «Акримона», – редкий проходимец. Я бы поставил на то, что у него были отношения с вашей сестрой – вот откуда вы с ним знакомы.

   – Прямо клуб бывших любовников, – восхитился Бабкин.

   Алик полыхнул на него черными, яркими, как у цыгана, глазами, но сдержался.

   – Расклад был простой, – продолжал Макар. – Вы являетесь к Ратманскому и сообщаете, что его любимая старшая дочь тайно сговорилась с Казимиром и получает от него откаты за то, чтобы из нескольких производителей был выбран именно «Акримон-плюс». Наплели бы, что у вас давно имелись подозрения в адрес Нины, вы даже наняли частного детектива… И тот раскопал подписанный Ниной договор. Казимир Кулаков со своим «Акримоном» имеет такую репутацию, что ни один уважающий себя человек с ним не свяжется. Вся задача Новохватова состояла в том, чтобы подделать подпись Нины – этому он виртуозно научился за полгода, – и спрятать договор в ее кабинете.

   – Отец бы мне не поверил, – фыркнул Алик.

   – Сначала не поверил бы, – согласился Макар. – Он прислал бы людей в «Примулу» с проверкой, и те принесли бы ему договор. Затем он вызвал бы Нину, и та поклялась бы, что это какое-то недоразумение. А за Ниной вы привели бы к Ратманскому самого Кулакова. Тот прокуковал бы то, за что вы ему заплатили: «Извините, господин Ратманский, я передал вашей дочери нал в конверте, чтобы фонд приобретал нашу продукцию. Извините, был неправ!» Кому Ратманский поверит больше: своей дочери или какому-то прощелыге? Но зерно сомнения посажено и удобрено. Вы выступаете в роли заботливого сына, который пытается уберечь отца от махинаций бесстыжей лгуньи. Да, это должно было сработать, – признал Макар. – Когда речь заходит о предательстве, здравый смысл Константину Михайловичу отказывает. Конечно, он не выгнал бы Нину. Но точно перестал бы ей доверять. А вы бы неплохо укрепили свои позиции. Сын, открывающий папе глаза! Хорошая роль. Вы бы справились.

   – Но внезапно все накрылось медным тазом, – прогудел Сергей.

   – Сфабрикованный договор в пятницу уже лежал в ее кабинете среди других бумаг. В субботу Новохватов попался пьяной компании и слег с переломами. Вряд ли это вас расстроило. Но в понедельник грянул гром. Во-первых, Нина пропала. Во-вторых, до вас каким-то образом дошло известие, что она уже подписала договор, аналогичный сфабрикованному. Только не с «Акримоном», а с нормальным производителем, «Конкордией».

   – И что с того? – Алик пытался сохранять невозмутимость, но его самодовольство улетучилось.

   Бабкин видел, что каждое слово Илюшина попадает в цель.

   Илюшин доброжелательно улыбнулся.

   – Ну как же, Александр Константинович! Ведь если Нина не отыщется, обязательно придет Гришковец и станет рыться в ее бумагах. Найдут два идентичных договора, заключенных с разными поставщиками. Встряхнут вашего Казимира так, что информация посыплется из него, как мусор из распоротого мешка, и он сдаст с потрохами и вас, и вашу сестру, и Новохватова. После таких финтов ушами отец не подпустил бы вас к себе даже близко. Нет-нет, вам срочно нужно было отыграть все назад! Будь Новохватов здоров, он приехал бы среди ночи в «Примулу» и тихонько изъял фальшивку. Но тут вам снова ужасно не повезло! Ваш подельник не мог двинуться с места. Рассказывать, что было дальше, или все-таки начнем экономить ваше время, Александр Константинович?

   Алик закурил, не глядя на него.

   – Мне несложно и рассказать, – заверил Макар. – Вы приехали к Новохватову, забрали у него ключ, узнали код и вдвоем с сестрой проникли в «Примулу». Перевернули вверх дном кабинет Нины, нашли договор и сбежали. Новохватов так боялся, что его участие станет известным, что начал отпираться от всего, даже от вас с Аллой. Вы с ней тоже врали на каждом шагу. Это выглядело довольно жалко.

   Бледный лоб Алика покрыла испарина.

   – Ты денег хочешь? – напрямик спросил он у Макара.

   – Я хочу подтверждения своей версии.

   Алик нашел в себе силы усмехнуться.

   – Письменного или устное сойдет? Ищи дурачка! Ты ничего из этого не можешь доказать.

   – Не могу, – согласился Макар. – Но для Ратманского, как мы выяснили, будет достаточно и зерна подозрения. Я просто изложу ему всю эту историю.

   – Зачем? – хрипло спросил Алик. – Что тебе это даст?

   – Мне платят за расследование, – пожал плечами Макар. – Это моя работа.

   Алик начал торговаться. Он предложил деньги, а когда Макар отмахнулся, удвоил сумму. Ставки все повышались, и в конце концов Сергей начал подозревать, что Алик бьется из чистого азарта, потому что на самом деле таких средств у него нет.

   – Я не понимаю: ты такой принципиальный, что ли? – спросил наконец Алик, вымотанный безуспешным торгом.

   – Я не принципиальный, а расчетливый, – поправил Илюшин. – Если я возьму у вас деньги, это обязательно когда-нибудь всплывет, и я потеряю намного больше. Репутация – это в конечном счете вопрос личной выгоды, не более. Моя личная выгода состоит в том, чтобы оставаться неподкупным. Честность приносит неплохой доход.

   Алик вытер лоб и с силой вмял окурок в пепельницу.

   – Подтверждать я, естественно, ничего не буду, – нервно сказал он. – Втирайте отцу что хотите. Мы с ним сами разберемся, по-родственному.

   Это было не что иное, как признание вины. Илюшин добился своего. Без этого его версия оставалась только гипотезой.

   – Рад был пообщаться, Александр Константинович. – Макар светло улыбнулся Алику и поднялся, собираясь уходить.

   – По-родственному? – переспросил Бабкин, не двинувшись с места. Он неожиданно разозлился. – Ты собирался своему отцу подложить такую свинью… Запросто и в могилку бы свел. По-родственному! Или на это все и было рассчитано?

   Алик усмехнулся:

   – А ты за моего отца не переживай, не надо. Он как-нибудь сам справится.

   – Твоему отцу много с чем пришлось справляться, это верно. – Бабкин поймал на себе удивленный взгляд Макара, но упрямо продолжал: – Но ты ж ему даже на старости лет не позволил бы жить по-человечески, с единственной родной душой под боком. Изгадил бы и его отношения с Ниной. Слушай, а вот скажи – ну, просто, не под запись, чисто для удовлетворения моего любопытства… Тебе отца совсем не жалко? Мне тут довелось почитать на досуге его биографию… Незаурядный у тебя папаша. В хорошем смысле. С детьми вот только ему не повезло!

   Алик прикрыл глаза и помассировал виски.

   – Удобный расклад, – пробормотал он, не поднимая век. – У святого Константина Михайловича родился Иудушка. Главное, никаких вопросов. Удобно тебе, Сергей, жить в черно-белом мире?

   – А я в чем-то ошибся?

   Открыв глаза, Алик устало спросил:

   – Ты представляешь, что значит быть сыном такого человека, как твой обожаемый Константин Михайлович? С юного возраста ты должен делать только одно: соответствовать. Оправдывать его ожидания. Видишь ли, так получилось, что наш отец не способен на безусловную любовь. Чтобы считаться полноценным ребенком, ты должен ежедневно выдерживать экзамен на пригодность. К дочери это тоже относится, но в меньшей степени. В результате Алла хотя бы способна петь! А у меня глотка – как пережатый шланг: в ней звуки попросту застревают. Я даже кричать не умею. Отбил у меня папенька еще в детстве такую способность.

   Алик встал, нацедил в стакан виски и выпил, как компот.

   – От меня всю жизнь что-то требовали! Быть умнейшим, быть лучшим! Единственное, чего мне не позволялось, – быть самим собой. Ну, это все предмет для долгих бессмысленных бесед с психотерапевтом, а не с тобой… Что-то я не удержался. Захотелось подправить тебе картину мира. Но она ведь прочно держится в твоей башке на двух ржавых гвоздях, верно?

   – Детские травмы, значит, пошли в ход, – протянул Бабкин. – Сразу с козырей!

   – Других не держим, – развел руками Алик. – Попробовал бы ты жить с отцом, который смотрит на своих детей как на пустое место, поскольку мы не дотягиваем до его масштабов. Папа у нас действительно незаурядный, это ты верно заметил! Он и от близких требует такой же незаурядности. А если родился обычным – тебя пинком под зад из семьи!

   – А как же Нина? – не удержался Сергей.

   – Нину он заполучил уже взрослой. Не сопливым младенцем, не подростком с комплексами, а сложившимся человеком. Хочешь знать, отчего в нем так сильно вспыхнули отцовские чувства? – Не дождавшись ответа, Алик ожесточенно продолжал: – Потому что она – его зеркальное отражение. Черствая! Требовательная! Заносчивая! Они даже смеются одинаково! – Он изобразил суховатое кудахтанье. – У отца деловой сметки, конечно, побольше. Но в целом он просто удачно воспользовался обстоятельствами, вот и вся его заслуга!

   – А ты почему не воспользовался? – негромко спросил Бабкин.

   – Что?

   – Я говорю – почему же ты не воспользовался обстоятельствами? – Сергей повысил голос. – Твой отец рос в нищете, с матерью, пахавшей как проклятая, и безногим отцом. Бегал с голым задом и ключом на шее. Тебя растили в богатой семье, любое образование было к твоим услугам. А ты вылетел с третьего курса! Твоя-то биография тоже ни для кого не секрет. Потом болтался по этим, как их… санаториям для нариков и алкашей…

   – Это называется рехабы, Сережа, – подсказал Макар.

   – …которые оплачивал все тот же отец, на которого ты катишь гигантскую бочку с дерьмом!

   – Вау! Какая образность! – восхитился слегка побледневший Алик. – Какие метафоры!

   – Я тебя старше на семь лет, говно ты неблагодарное. – Бабкин озверел окончательно. – Не сказать, что одно поколение, но близко. И цену всему, что ты имеешь, я отлично знаю, начиная от твоей двухуровневой хаты в центре Москвы и заканчивая твоим маникюром.

   – Маникюром? – изумился Алик и посмотрел на свои ухоженные руки.

   – Проценты взвесил! Статистику впаривал Макару! «Двадцать процентов доноров костного мозга заболевают лейкозом»! Тебе самому не стыдно нести этот бред? Хотя кому я говорю о стыде…

   Сергей поднялся и, тяжело шагая, вышел из квартиры.

   Илюшин выскочил за ним и возле лифта сложился пополам от хохота.

   – Чего ржем? – мрачно осведомился Бабкин.

   Он был страшно сердит на себя. Сорвался, нравоучения принялся читать! Пора закупать пустырник.

   – Цену… ахахаха! цену… – выдохнул Макар. – …Знает он цену маникюру!.. Еще бы тебе ее не знать, когда ты из собственного кармана… выложил… впервые в жизни…

   Он опустился на ступеньку, обессилев от хохота.

   Бабкин хотел огрызнуться, но неожиданно для себя засмеялся.

   – Черт, глупо как-то вышло…

   – Мне очень понравилось, – заверил Макар. – Столько экспрессии, праведного гнева! Я думал, ты прямо там его выпорешь.

   – Чем он меня так задел? – недоуменно спросил Сергей. – Ну, распущенный богатенький мажор… Что мы, богатеньких мажоров не видели, что ли!

   – Это ты заранее, как хороший актер, вживаешься в роль отца. Все его претензии рассматриваешь как обращенные к тебе.

   – Если у меня будет такой сын, как этот Алик, я его придушу в колыбели.

   – Да, твой ребенок сразу родится в черном спортивном костюмчике и с бородкой, – пообещал Илюшин.

   – Мы знаем ненамного больше, чем два дня назад, – устало сказал Макар, рассматривая свой двор.

   – Мы знаем намного больше, – поправил Бабкин. – Просто толку от этого никакого.

   К вечеру у него разнылась спина. Он занял кресло Илюшина, согнав Макара на подоконник.

   – Ты так изгибаешься, будто это тебе рожать через четыре месяца…

   – Через пять.

   Они перепроверили адреса всех коллег и знакомых Нины, попавших в прицел расследования. Ни у кого не было квартиры в районе Больших или Малых Каменщиков. Бабкин заметил, что это еще ни о чем не говорит: любой из них мог снимать жилье, не сообщая об этом.

   – Вышла из машины, торопилась, забыла телефон, – в который раз перечислил Макар. – Пошла пешком – видимо, опасалась не найти возле условленного места парковку.

   – Или хотела размяться, – подал голос Сергей. Он сидел над увеличенной картой, выписывая все организации в радиусе километра от аптеки, возле которой проходила Ратманская. – Или не желала светить тачку.

   – Или ее укачало, замутило, свело ногу, задвоилось в глазах, – раздраженно перечислил Макар. – Не так важно, по какой причине она пошла пешком. По крайней мере, она сделала это по доброй воле, ее не вытащили силой из «Мерседеса». Куда, черт возьми, она делась потом?

   Бабкин не удержался от ухмылки.

   – Что тебя развеселило? – поинтересовался Илюшин, сидевший к нему боком.

   – Как ты догадался, что я смеюсь?..

   – У тебя уши потрескивают, когда ты хихикаешь.

   – Развеселила меня вот какая мысль, – с нескрываемым злорадством сказал Сергей, после потрескивающих ушей решивший, что можно не щадить Макара. – Я подумал, что Ратманская послана мне небесами, чтобы сбивать с тебя гонор. Даже не знаю, чему я обрадуюсь больше: если она найдется или если она не найдется.

   – Ромео лично Тибальта проучит за гонор и за спесь… – пробормотал Илюшин. – А если не здание, а машина? Мы предполагали, что Ратманская зашла в подъезд. Может, она просто поменяла средство передвижения? А затем что-то пошло не так. Допустим, убил любовник в ссоре. Нет, вряд ли…

   – Почему вряд ли? – Версия показалась Сергею убедительной.

   – Потому что даже одного Рутберга, деликатного и неназойливого, для Нины было много. Жаль, я сразу не сообразил, что Новохватов лжет, на ходу сочиняя какого-то развязного парнишку, с которым Нина якобы обнималась и хохотала на всю улицу. За десять лет она не завела ни одной подруги. За пять лет встреч с бойфрендом не перевела отношения на более близкую ступень. Нина – человек дистанции.

   – Может, она просто не любит пиликанье на скрипке!

   – Кстати, я говорил тебе, что при встрече Рутберг зазвал меня в туалет, чтобы снять там парик?

   – Парик? – недоверчиво переспросил Сергей. – В сортире? Что это значит? Новые московские перформансы?

   Макар засмеялся.

   – Нет, серьезно, – не мог успокоиться Бабкин. – Зачем он это сделал? Для чего ты вообще потащился с ним в туалет? Тебя однажды побьют, ей-богу!

   – Мне было любопытно.

   – А если бы он не парик снял, а штаны?

   – Это был единственный для него способ продемонстрировать полное доверие, – сказал Макар. – Я не про штаны.

   – Все, не хочу развивать эту тему! Пусть демонстрирует тебе что хочет.

   – Рутберг в исчезновении своей подруги никак не заинтересован, – вслух подумал Илюшин. – К тому же в понедельник он еще был в Австрии. Вопрос в том, почему при нем Нина никогда не надевала кулон… Загадочная вещь этот серебряный локет. Не могу встроить его ни в одну картину.

   Позвонил Гришковец с докладом о результатах слежки за Юрием Забелиным. После конфуза с «Синей вербой» Ратманский перераспределил иерархию. Гришковец поступил в полное подчинение к Илюшину и обязан был следовать его распоряжениям. Макар с облегчением сгрузил на начальника службы безопасности самую нудную, скучную работу.

   Ничего нового Гришковец не сообщил. Юрий Забелин перемещался между работой и домом. Люди Гришковца пытались отыскать место, где он мог бы прятать тело жены, но Забелину принадлежали только две квартиры на соседних этажах, одна из них в равных долях с матерью, и дача в Красных Холмах. Туда снова съездили, проверили комнаты и подвал. Нины там, конечно, не оказалось.

   – Это было бы слишком просто, – пробормотал Сергей.

   – Что именно?

   – Если бы он отвез жену в Холмы. Кстати, в каких отношениях Юрий находится с с Ниной по закону? Она была признана умершей через пять лет после исчезновения, брак автоматически прекратился. – Сергей поднял палец, осененный новой идеей. – А ведь, пожалуй, после ее реальной смерти он может претендовать на половину ее имущества. Это чертова прорва денег.

   – Сомнительная юридическая конструкция.

   – Все равно надо проверить…

   – Проверяй. Слушай, а что с алиби Шурыгиной?

   Бабкин ошарашенно уставился на Макара.

   – Я тебе час назад об этом рассказал! Ты чем меня слушал?

   Пока Илюшин общался с Гришковцом, Бабкин встретился с начальницей Веры Шурыгиной, благо для этого потребовалось всего лишь подняться на второй этаж. Та подтвердила, что Вера в течение всего дня находилась на выездах. Освободилась только вечером, в половине десятого.

   Начальница, сухопарая жердь с косоглазием, постоянно отвлекалась на телефонные звонки. В коротких перерывах между ее разговорами Бабкин донес, что ему требуется узнать. Поняв, в чем подозревают Веру, жердь оскорбилась: «Да вы что! Чтобы Шурыгина не вышла по заявке? Быть такого не может. Мы ею все дыры затыкаем, она у нас безотказная. Я все боюсь, что она замуж выйдет и бросит нас – где мы вторую такую найдем?»

   Бабкин выяснил, что система контроля за сотрудниками устроена несложно. «Всем, кто работает на выездах, выдаются смартфоны с приложением, – объяснила жердь. – В квартирах установлены экраны с динамическим кьюар-кодом. Он генерирует меняющуюся дату, время и цифровую подпись. Нужно поднести смартфон к экрану. Данные считываются и автоматически отправляются в общую базу. Выходя, сотрудник снова подносит телефон к считывателю».

   Пока она отвечала на очередной телефонный звонок, Сергей обмозговал эту систему и обнаружил в ней слабое звено. «Если медсестра передаст свой смартфон третьему лицу…» – начал он. Жердь замахала на него руками, и Бабкин замолчал. «Вы меня перебили, я не договорила, – строго сказала она, хотя ее никто не перебивал. – На экране – камера. Сначала фото, затем – отчет о времени посещения. Извините, уж не знаю, под кого вы копаете, но у нас безукоризненный отбор сотрудников!»

   «То-то они и пашут как лошади по двенадцать часов», – подумал Сергей. Он ни под кого не копал. Шурыгина, если не считать ситуации с Ниной, казалась ему человеком честным. Честным и глубоко несчастным, причем несчастным по собственному выбору. Сколько он ни встречал подобных ей женщин, они всегда клали свою жизнь на алтарь служения, выбрав для этого самого бесполезного, злобного и пустого божка. Шурыгиной, с его точки зрения, повезло: она действительно помогала нуждающимся. Обычно из таких, как она, получались многолетние жены алкоголиков.

   – У меня совершенно вылетело из головы, о чем ты мне рассказал, – признался Илюшин.

   – Ты меня пугаешь… Ладно, еще раз: последний визит Шурыгиной был к Валентине Горчаковой, как она и говорила. Начальница все подтверждает. Там старушка в деменции, восемьдесят пять лет. Будь Горчакова в своем уме, я бы еще мог допустить, что они как-то сговорились. Но у пациентов, которые ничего не соображают и не могут пожаловаться, стоит система слежения за сотрудниками.

   – А почему только у них? – заинтересовался Илюшин.

   – Ты такие вопросы иногда задаешь, как будто с Плутона спустился. Потому что экономия! Остальные могут позвонить в соцслужбу и наябедничать, если что не так. А эти лежат себе, как головешки. Ну, у кого-то родственники ставят камеру, реагирующую на движение, а ее показания выводят на свои смартфоны. У Горчаковой родня ограничилась тем, что наняла соцработника и доверила ему свою старушенцию. Что, не получается присобачить Шурыгину к убийству Нины? – с легким злорадством спросил Сергей.

   – Не получается, – признал Илюшин. – Ни ее, ни Тамару Забелину. Оставляя в стороне тот факт, что у нас нет никаких доказательств причастности к убийству, даже косвенных, – зачем Тамаре убивать невестку?

   – Ну да, она во всем руководствуется сугубо практическими соображениями. Мешает внук – так скинуть его в погреб! А Нина ей чем помешала? Перечисляла деньги, была какой-никакой гарантией безбедной старости… Да и бог с ним, с мотивом. Где хоть какие-то свидетельства? Хоть бы тот же кулон…

   В отсутствие хозяев обе квартиры Забелиных профессионально обыскали. Не нашли ничего, не считая тайника за розеткой, в котором были спрятаны деньги.

   Бабкин втайне надеялся, что в квартире матери Забелина обнаружится проклятый кулон. Со свойственной ей рачительностью Тамара сняла бы украшения с трупа и припрятала. Но тело в ящик стола не спрячешь. Где труп Ратманской?

   Он поймал себя на том, что давно уже думает о Нине как о мертвой. После разговора с Аликом они приехали к Новохватову, и тот, потея от страха, все подтвердил. Он действительно подделал подпись Ратманской на договоре с фирмой «Акримон-плюс». Алик с Аллой хорошо ему заплатили. Куш был таков, что Новохватов шесть месяцев блестяще отыгрывал свою роль. Единственной, кого ему не удалось провести, была Ольга Ладыженская.

   – Сколько раз наблюдаю, столько удивляюсь этому феномену, – сказал Сергей, когда они вышли от Новохватова. – Этот поганец до последнего вздоха будет изворачиваться и стоять на том, что хотел лишь помочь своему давнему другу. Что за тема такая – приписывать себе благородные побуждения в самых неблаговидных делишках…

   Илюшин встал, потянулся и вернулся на подоконник.

   – Если это похищение – где письмо? Если убийство – где тело?

   Он дохнул на стекло и вывел пальцем елочку на запотевшем туманном пятне.

   – Зарыто в ельнике, хочешь сказать? – Сергей прищурился. – Гришковец со своими подручными изучил все записи с камер в районе. Допустим, труп вывезли в багажнике. Как его туда загрузили? Вечер, будний день, оживленный район. Тьма свидетелей!

   В палисаднике перед соседним домом они обнаружили аккуратные маленькие отпечатки кошачьих лап: от дома до дороги и обратно. Бабкин чуть не расхохотался вслух, представив кота, привычно спрыгнувшего с подоконника и оказавшегося по пузо в снегу.

   И перед больницей был снег, но уже смазанный шинами, подтаявший, грязноватый. Бабкин с Илюшиным обошли двухэтажный корпус и поднялись на второй этаж.

   По коридору им навстречу шел, улыбаясь, Ратманский.

   – Рад, очень рад!

   Ратманский сиял. Сергей знал, что старик две недели неотлучно находился при Нине, пока не убедился, что та идет на поправку. Сегодня он выглядел щегольски: белоснежная сорочка, галстук, живая роза в бутоньерке. Бабкин огляделся, но Гришковца поблизости не заметил.

   – Надеялся дождаться выписки, но призывают срочные дела – как всегда! Только и успел, что обнять ее. Передаю Нину в ваши руки. Она очень ждет встречи с вами.

   Илюшин хотел приехать в больницу, как только Нина пришла в себя. Но со свойственной ему категоричностью Ратманский заявил, что не желает в палате своей дочери потенциальных источников заразы. «Старый хрыч зрит в самую суть, – заметил Бабкин. – Потенциальный источник заразы – это ты и есть».

   – Будьте здоровы оба! Кстати, в следующую субботу жду вас в моем сигарном клубе, начиная с шести! Чтобы были как штык!..

   Ратманский крепко пожал им руки, похлопал Бабкина по плечу, чему-то рассмеялся – и сбежал по лестнице, не дожидаясь лифта.

   Они миновали коридор, пересекли просторный холл и зашли в кафе.

   Нина Ратманская помахала им из-за металлического серебристого столика. «Очуметь, кафетерий в больнице!» Сергей огляделся. Пациенты, посетители, медики в зеленых костюмах… Пахло сардельками и кофе. За большими прозрачными окнами виднелись ровные, точно колосья, молодые сосны.

   Издалека Бабкину показалось, будто Ратманская выглядит так же, как в день их октябрьской встречи. Но подойдя ближе, он увидел, что она сильно похудела. В волосах была заметна седина, лицо осунулось.

   – Здравствуйте! – Она вышла из-за стола, осторожно обняла сначала Илюшина, потом Сергея. На ней были светло-бежевые брюки, такой же джемпер и нежно-голубой шарф.

   Бабкин заметил, что ногти у Ратманской накрашены. Месяца не прошло, как ее, полудохлую, вытащили из квартиры, где Вера Шурыгина продержала пленницу четверо суток, – Сергей был уверен, что скорая не довезет Нину до реанимации, та помрет на полдороге! – и вот пожалуйста: уже сидит в маникюре и кольцах. Наверняка ее папаша притащил из «Синей вербы» в больничную палату специалиста с оленьим взглядом.

   – Спасибо вам за все, что вы для нас сделали, – сказала Нина. – Для меня и особенно для Егора! Я никогда этого не забуду. И отец тоже.

   Бабкин понял, что это не пустые слова. Старый Ратманский и его дочь отныне у них в союзниках.

   – О чем вы собирались расспросить меня, Макар Андреевич? Кажется, вы обо всем осведомлены лучше, чем я.

   – Как дошло до того, что Шурыгина попыталась вас убить?

   Это был главный вопрос, с которым приехал Макар.

   Вера молчала с той минуты, когда ее вывели из квартиры в наручниках. Она молчала на допросах, ни слова не сказала в камере… Илюшин поговорил со следователем сразу, как только того пустили к Нине, но этого было недостаточно. Макар хотел услышать объяснение из первых уст. В том, как он рвался к Ратманской, было что-то маниакальное. Бабкин заподозрил, что Илюшин попросту не верит, что Нина жива.

   – А прикинь, как будет забавно, если Ратманская исчезнет из больницы! – вдохновенно нафантазировал Сергей накануне поездки.

   Выражение илюшинской физиономии несколько компенсировало ему боль от потери сигарет, которые Макар продолжал изобретательно тырить из его карманов.

   – Я позвонила Вере в понедельник днем и договорилась о встрече, – сказала Нина.

   – Зачем?

   Ратманская помолчала.

   – Ничего нельзя исправить, – сказала она после недолгой паузы. – Но я перестала об этом думать после исчезновения Егора. Моему сыну было так плохо, что он сбежал. Я считала, что у мальчиков все в порядке, и не ставила под сомнение слова Веры, когда она говорила, что без меня им лучше. Оказалось, Вера понятия не имела, как на самом деле обстоят дела у Егора. Если бы я знала, как Юрий обращается с ним…

   – Вера вам не рассказывала? – спросил Макар.

   – Никогда! Она постоянно подчеркивала, как им хорошо с отцом и бабушкой. В понедельник утром я проснулась с мыслью, что знаю, как вернуть Егора домой. Если Леня сообщит ему, что я жива… В моем плане было слишком много допущений, но это не имело значения. Вот это, собственно, я и выложила Вере.

   – Я так и предполагал, – кивнул Илюшин. – А почему вы встретились именно в квартире Горчаковой?

   – Вера была совсем замученная. К тому же я обидела ее, когда мы виделись в субботу. И в понедельник она заявила, что у нее нет времени: после работы она хочет не протирать задницу в машине, выслушивая мое нытье, а отправиться домой. Если мне угодно, я могу подъехать, когда она будет заниматься одной подопечной… Пациентка практически не приходит в сознание, мы ей не помешаем. Выбор места встречи выглядел странным, но не мне было ставить условия.

   – Вера просила вас оставить телефон в машине? – вмешался Бабкин.

   Нина отрицательно покачала головой:

   – Нет, я забыла его.

   «Шурыгина не планировала ее убивать», – подумал Сергей. Они спорили об этом с Макаром. Что ж, Илюшин оказался прав.

   – Все-таки аффект, – в тон его мыслям сказал Макар. – Вы помните, Нина, как все произошло?

   – Я поделилась с Верой своим планом. Вера начала отговаривать, и в какой-то момент мне почудилось, что она ненавидит меня. Это довольно странное ощущение. Мне стало не по себе. Я сказала, что все решено, пошла к выходу, и тогда она на меня набросилась. Последнее, что я помню, – как Вера бьет меня по лицу.

   – Попытка убийства, может, была и в аффекте, – не выдержал Сергей, – зато все остальное Шурыгина отлично обдумала.

   – Что вы имеете в виду?

   – Когда мы расспрашивали Веру о Горчаковой, она очень аккуратно изобразила свою пациентку старухой в деменции, умолчав о том, что та фактически лежит, как овощ. Рыдала вовремя… Инструментами запаслась опять же.

   Илюшин едва заметно качнул головой, и Бабкин прикусил язык. Вряд ли Нине сейчас пригодится знание о том, что в машине Шурыгиной был найден топорик для разделки мяса – такого размера, словно Вера планировала рубить на части быка.

   Молодой медбрат, по виду студент, подошел к их столу и положил перед Ниной документы в прозрачной папке. Пожелав ей окончательного выздоровления, он исчез.

   – Вера понимала, что мы запросим распечатку телефонных переговоров, – добавил Макар. – Но узнать содержание разговора мы не могли. Она придумала довольно правдоподобную ложь: будто бы вы звонили в понедельник, чтобы сообщить, что наняли для поисков Егора частных детективов. Это звучало убедительно. Все, что она делала, было хорошо продумано.

   – За исключением кулона, – пробасил Сергей.

   – Да, с кулоном Вера промахнулась!

   – О чем идет речь? – Нина непонимающе переводила взгляд с Бабкина на Илюшина.

   – Егор искал вас по старой фотографии, где вы изображены с большим кулоном-локетом в виде сердца, – объяснил Макар.

   – Да-да, точно! Отец мне говорил!

   – Вера довольно неуклюже пыталась подбросить нам идею, будто вас убили из-за кулона. Намекала на его ценность. Утверждала, что украшение досталось вам в наследство от матери.

   – Что-о?

   – Это было опрометчиво с ее стороны, – согласился Макар. – Люди, которые хорошо вас знали, говорили, что вы никогда не стали бы носить такую вызывающую вещь. Но я решил, что вы надевали кулон на встречу со старой подругой по сентиментальным соображениям.

   – Столько вранья, – задумчиво сказала Нина. – Ради чего? Нет, я понимаю, что Вера хотела скрыть следы. Но что заставило ее желать моей смерти? Неужели только необходимость защитить Егора и Леню от такого монстра, как я?

   Илюшин усмехнулся.

   – Как плохо вы знаете свою подругу…

   – Я очень хорошо ее знаю, – серьезно возразила Нина. – Вера – честный, порядочный человек.

   – Мало кто способен сохранять порядочность, будучи глубоко несчастным. Ваш порядочный человек годами врал всем вокруг и внушал вам мысль, что вы – ходячая холера, которой опасно приближаться к родным детям. Вера поставила себе целью завладеть вашим бывшим мужем. Она в него давно безответно влюблена.

   Нина непроизвольно скомкала в кулаке шарф.

   – То есть все было ради приза в виде Юры?

   Мимо пробежал ребенок, уронил резиновую уточку. Илюшин наклонился, поднял игрушку и бросил малышу.

   – Помните, на нашей первой встрече Сергей сказал, что вы сбежали от своих детей, а вы ответили, что сбежали от своей жизни?

   Нина кивнула.

   – Вера из последних сил бежала в вашу жизнь. Вы были помехой. Вы, Нина, все повторяете про порядочного человека… Но поверьте, Вера скорее пожертвовала бы Егором, чем допустила ваше возвращение. В этом отношении она очень похожа на Тамару Григорьевну.

   Казалось, все сказано. Однако трое, сидящие за узким столом, не торопились прощаться. Илюшин изучал меню, написанное мелом на грифельной доске. Нина задумчиво разглядывала посетителей кафетерия. Бабкин молчал – у него накопились свои вопросы, но задать их он не отваживался.

   – Сергей, вы ведь тоже о чем-то хотите спросить? – неожиданно поинтересовалась Нина.

   Бабкин замялся.

   – Это не связано с расследованием…

   – Не важно. Спрашивайте.

   – Десять лет назад, когда вы решили не возвращаться… – Он с трудом подбирал слова, стараясь не морщиться от неловкости. – Что могло бы изменить ваше решение? Я имею в виду, когда вы еще жили с Юрием. Как-то у меня коряво… Я хотел сказать…

   Легким прикосновением ладони Нина остановила его:

   – Не надо, я поняла! Знаете, было бы проще, если бы у меня была возможность пожаловаться, не боясь осуждения. Все вокруг твердили: не смей ныть! Я как будто утратила право быть несчастливой. Нельзя было сознаваться, что материнство мне в тягость. Если бы хоть один человек в мире сказал мне: «Да, дети не приносят тебе радости – и это нормально, так тоже бывает!» Тогда я осознала бы происходящее как задачу и принялась ее решать. Я бы обязательно что-нибудь придумала! – В ее голосе звучала уверенность. – Выбила свой личный выходной, нашла няню… Но мне казалось, я какой-то уродец с неизлечимой болезнью, а раз так – какой смысл что-то менять? Много лет спустя я поняла, что таких, как я, немало. Мне очень жалко тех, кто в самом начале пути. Каждой из этих несчастных девочек я бы сказала: «Подожди. Все изменится».

   Бабкин кивнул. Теперь он хоть в какой-то мере чувствовал себя вооруженным против тех ужасов отцовства, которые рисовало ему воображение.

   – Кстати, вчера я позвонила Юре, – заговорила Нина, словно продолжая начатый разговор. – Он пообещал, что убьет меня, если я близко подойду к детям. Что у меня нет на это права. А вы как думаете?

   Она в упор взглянула на Сергея.

   – Понятия не имею, – пробормотал тот, несколько растерявшись. – Вряд ли убьет. У него ни огнестрельного, ни травмата…

   Нина рассмеялась.

   – Как вы считаете, Макар Андреевич?

   – Я бы проверил, – легкомысленно отозвался Илюшин.

   – Вот и мне так кажется! – Нина встала, подхватила папку и вопросительно взглянула на сыщиков. – Вы меня подвезете?

   – Подождите, я пиццу закажу! – спохватился Макар.

   Пока они не сели в машину, Бабкин полагал, что Ратманская просила подбросить ее до офиса или до квартиры. Он молча недоумевал, отчего бы не вызвать такси или своего водителя… Возможно, она хочет о чем-то переговорить с Макаром в салоне?

   Но когда Илюшин бросил коробку с пиццей на заднее сиденье, пристегнулся и удовлетворенно сказал: «Ну, теперь к Забелиным!», Сергей понял, что происходит.

   Он открыл рот, собираясь заявить, что не будет в этом участвовать, но поймал взгляд Макара и завел машину. Илюшин жаждал развлечений. С Макара сталось бы за руку отвести Ратманскую к бывшему мужу и присесть в уголке, чтобы посмотреть, как будут развиваться события.

   Мысленно кляня Илюшина с его бессердечным любопытством, Сергей довез Нину до дома, где она жила десять лет назад. Ратманская вновь начала благодарить их обоих – и осеклась на полуслове.

   Сергей проследил за ее взглядом и выругался про себя.

   Перед подъездом стоял Юрий Забелин.

   Бывший муж Нины не видел ни машину Бабкина, ни пассажиров. Он смотрел в другую сторону – туда, где по неширокой слякотной дорожке плечом к плечу шли двое подростков с рюкзаками: один в тонкой шапочке, из-под которой выбивались вьющиеся волосы, второй в капюшоне, то и дело сползавшем с коротко стриженной головы.

   Нина выскользнула из машины быстрее, чем Сергей успел сказать «Сидите на месте». Ему ничего не оставалось, как последовать за ней. В присутствии сыщиков Забелин вряд ли осмелится напасть на бывшую жену.

   Егор и Леня были увлечены разговором и потому заметили Нину, только когда она оказалась в четырех шагах от них. Оба остановились.

   Наступила такая тишина, что стало слышно, как на соседней улице в трамвае объявляют следующую остановку.

   – Привет. Я ваша мама, – сказала Нина. Бабкин отдал ей должное: ее голос звучал почти спокойно.

   Трамвай лязгнул дверьми и уехал.

   Первым из оцепенения вышел Леня.

   – Не думаю, – по-взрослому сказал он. – Я помню маму. Вы выглядите совсем не так, как она. – Он бросил взгляд на отца, замершего возле подъезда, и добавил: – Я все-таки полагаю, что наша мама погибла много лет назад.

   Нина перевела взгляд на второго мальчика.

   – Привет, – срывающимся голосом сказал Егор. – А я тебя искал…

   Леня сделал шаг к отцу.

   А Егор сделал шаг к матери.

   Бабкин хотел кивнуть ему, но понял, что парень не видит никого, кроме Нины.

   Снова пошел снег. Юрий курил на крыльце, а за спиной Макара какая-то старуха ворчала, что совсем обнаглели, перегораживают проезд своими вонючими джипами, давно пора штрафовать за такое, а лучше конфисковывать транспорт в пользу государства.

   – Нет, ты понял, что она сделала? – возмущенно спросил Бабкин, когда они с Илюшиным вернулись в машину. – Она же их разделила! Теперь один останется с ней, а другой с Забелиным!

   – А ты какой жизни для него хочешь? – поинтересовался Макар. – С отцом, который плющит его в лепешку?

   – Четыре года парню потерпеть…

   Илюшин уставился на него так, что Сергею стало не по себе.

   – Четыре года – это целая жизнь для подростка, – холодно сказал Макар. – Ради чего? Чтобы удовлетворить любовь наблюдателей к историям, в которых близнецы всегда неразлучны и один сквозь все преграды чувствует, что происходит со вторым? У этих живых детей, как видишь, все по-другому. В отсутствие людей, которые будут талдычить Ратманской, какая она дрянная мамаша, из нее получится очень даже неплохая мать. Заметь: как только мальчику стала угрожать серьезная опасность, она плюнула на все и рванула на помощь к сыну.

   – Ладно, допустим, – буркнул Бабкин. – А почему Леня к ней не пошел?

   – Это очевидно.

   – Ну?

   – Он и так купается в любви. А Егор никому не был нужен. Как ты полагаешь, кому из них больше не хватает матери?

   – Так бы сразу и сказал…

   Сергей завел машину и стал прогревать двигатель. Снова повалил снег, быстрый и густой. Достав из бардачка бутылку воды, Бабкин бросил крышечку на колени Макару, чтобы не потерялась.

   – Я вот тут подумал… – начал Илюшин, подкидывая и ловя крышечку. – Если Маша откажется от ребенка, можешь отдать его мне на воспитание!

   Бабкин поперхнулся водой и долго кашлял.

   – Да я лучше положу его в корзину и пущу по реке!

   – Зимой? – усомнился Макар.

   – Какой зимой! Маше в марте рожать.

   – Лед к марту может еще не сойти, – задумчиво сказал Илюшин.

   Сергей взял тряпку, плеснул на нее водой и пошел оттирать от грязи номерной знак. Когда он вернулся, Илюшин смотрел какой-то ролик.

   – Держи! – Он протянул Бабкину смартфон.

   Сергей прекрасно знал, что Илюшин не отвяжется. Проще потратить две минуты, чем спорить. Он вздохнул, взял смартфон и сделал звук потише.

   На экране по крутому склону ползли три медвежонка. Их движения выглядели смешными, но когда оператор дал общий план, Сергей увидел, что под медвежатами десятиметровый обрыв.

   – Это зачем же их туда понесло, – с невольным сочувствием пробормотал он.

   Сначала первый медвежонок добрался до вершины склона, смешно перевалился через кромку, побарахтался на спине, отряхнулся и убежал. За ним вскарабкался и второй. Третий, самый маленький и неуклюжий, застрял в полуметре от обрыва. Он полз, срывался, съезжал на брюхе вниз и снова возвращался в ту же точку, но подняться выше уже не мог. Сергей не верил, что Илюшин подсунул ему видео, где несчастный звереныш в финале разбивается о камни, и терпеливо ждал, когда появятся люди, чтобы спасти бедолагу. Но ролик ему не нравился. Смотреть на медвежонка было мучительно.

   Люди не появились.

   Вместо них на обрыве выросла медведица – Сергей не успел заметить, откуда она взялась. Перегнувшись, медведица подхватила медвежонка, который умостился в ее огромной лапе, как тефтелька в половнике, и одним движением втащила его наверх. Две толстые косматые попы, огромная и маленькая, мелькнули напоследок перед камерой и исчезли в густой траве.

   Этот короткий сюжет оказал на Бабкина неожиданное воздействие. Навязчивые тревожные мысли о жене, которая не полюбит ребенка, растаяли, как привидения при первом крике петуха, и Сергей поразился, что мог всерьез переживать из-за этого.

   И сцена с Ниной Ратманской, оставившая у него ощущение несправедливости происходящего, перестала зудеть, как заноза. Подумаешь – встретилась с сыном! Давно пора было. Парню с отцом нет никакой жизни, а теперь у него к матери прилагается еще и отличный дед. Даже Бабкин от такого деда не отказался бы!

   Прав был Макар. Сергей запоздало понял, что и ролик с медвежатами Илюшин, конечно, не случайно увидел в Сети, а нашел специально для него и ведь попал в точку, словно какой-нибудь старый китайский лекарь, в два счета снимающий пациенту боль своими иголками…

   Преисполнившись благодарности, Сергей повернулся к Илюшину и с изумлением увидел, что тот сидит над пустой коробкой.

   – Что ж ты сделал, вражья морда? – с невыразимым изумлением сказал Бабкин. – Ты же всю пиццу сожрал в одно рыло!

   Макар пожал плечами:

   – А зачем, ты думал, я подсунул тебе этот дурацкий ролик? Поехали, Маша ждет!

   Сергей завел двигатель. Илюшин обернулся и обнаружил, что Леня с отцом уже ушли. Егор и Нина заворачивали за угол дома. Они шли очень медленно и неуверенно, словно нащупывая каждый шаг в темноте. Налетела метель, залепила оконное стекло, и на миг в случайно сложившемся снежном рисунке Макар увидел белую лошадь, которая тихо следовала за матерью и сыном, положив тяжелую голову мальчику на плечо.