© Михалкова Е., 2022

   © ООО «Издательство АСТ», 2023

   Их было трое. Мать, отец и юноша лет шестнадцати: молчаливый, худощавый, с коротко стриженной головой и тонкими синеватыми губами. Он сидел на краю стула и упорно смотрел под ноги, изредка вскидывая глаза на частных сыщиков. В кулаке у него был зажат желтый резиновый мячик.

   – Она пропала вчера. – Отец говорил, тяжело роняя слова. – Вышла из дома днем, без двадцати час, и не вернулась. Телефон не отвечает.

   Сергей Бабкин рассматривал потенциального клиента. На вид около сорока с небольшим. Коренастый, сутулый. Каштановые волосы с проседью, тяжелый квадратный подбородок; широкие скулы, но впалые щеки. Мешковатая рубаха в клетку, засалившаяся на локтях и воротнике. В молодости наверняка считался красавцем.

   Его жена отказалась сесть. Она стояла за сыном, положив руки ему на плечи, и, не отрываясь, смотрела на Илюшина.

   Егор, Вера и Максим Белоусовы. Четвертый член семьи – Дарья Белоусова. На столе лежала фотография: голубоглазая девушка, глядящая на фотографа исподлобья. Вздернутый нос, короткие светло-русые волосы, угрюмый взгляд.

   – Даша терпеть не может фотографироваться, – сказал Егор.

   Макар Илюшин еще раз взглянул на снимок.

   – Ваша дочь раньше уходила из дома?

   – Никогда! – одновременно сказали отец и мать.

   Переглянулись – Илюшин увидел, что в молчаливом обмене взглядами решается, кто будет рассказывать главное, – и женщина подалась к нему.

   – У Даши депрессия, – сказала она. – Еле-еле окончила школу, в институт не поступила. Почти год она провела на диване, но четыре месяца назад наметился сдвиг в лучшую сторону…

   – Три месяца, – поправил юноша. Это были первые слова, которые услышали от него частные детективы. Говорил он неожиданно низко, и если бы Бабкин с Илюшиным не видели его своими глазами, они решили бы, что это голос взрослого мужчины.

   – Да, наверное, три, – согласилась мать. – Даша решила, что в ближайший год надо поработать, а затем снова поступать. Она устроилась на курсы кейтеринга, хотела попробовать себя официанткой на выезде. Это хорошо оплачивается.

   – И танцами увлеклась, – сказал отец.

   – Да, стрип-дэнс. Вы не подумайте, это прилично! – Женщина нервно поправила очки в толстой оправе. Сама она была рыхлая, с короткими темными волосами и густой лошадиной челкой, удивительно не шедшей к ее лицу, – пухлому, с бугристыми щеками, словно набитыми изнутри ватными шариками. – Это просто для пластики, для развития фигуры…

   «Девочка научилась танцевать, решила подзаработать в ночном клубе и что-то пошло не так», – подумал Сергей.

   – Вы подали заявление? – спросил он.

   – Еще вчера! Но никаких результатов, даже не могут отследить ее по телефону! Она ведь ехала как раз на свои курсы… И не доехала. Мы объясняли в полиции, что нужно срочно искать, она у нас совсем домашняя девочка, что-то случилось, – поймите, я мать, я это чувствую…

   Она приложила ладонь к груди. Отец сидел, словно окаменев.

   – Вы ищете пропавших людей, нам так сказали, – проговорил он наконец. – Найдите ее нам, пожалуйста… Вот вы подозреваете, что она сама от нас сбежала… Нет-нет, я вижу, что подозреваете!

   – Не стала бы Дашка, – возразил юноша. Он судорожно сминал мяч в больших и мощных, точно кротовьи лапы, ладонях.

   Илюшин внимательно наблюдал за ним.

   – Даже если стала! – с силой сказал отец. – Нам бы только убедиться, что она живая. Что с ней все в порядке. Дома лекарства остались, антидепрессанты… Как она без них? Сорвется же! Мы не потащим ее силком домой, пусть живет где хочет.

   – Вы проверили, что она взяла с собой из дома? – спросил Сергей.

   – Только то, что обычно брала на занятия. Телефон, мелочь всякую: зеркальце, помаду, расческу… Ни записки от нее не было, ни звонков. Просто исчезла.

   – Вы разговаривали с ее подругами?

   В ответе Сергей не сомневался: перепуганные родители первым делом обзвонили бы Дашиных знакомых.

   Но отец с матерью переглянулись.

   – Тут, видите ли, какое дело… – начал отец. – У Даши нет подруг. Она и в школе не дружила с одноклассниками, и потом ни с кем не общалась. Парня тоже нет. Никого, кроме нас.

   «Одинокая замкнутая девушка выходит из квартиры и исчезает», – Бабкин мысленно снизил вероятность сценария с ночным клубом до десяти процентов.

   Правда, оставался шанс, что родители плохо осведомлены о жизни своей дочери. Тихая неразговорчивая мышка могла обернуться звездой порнофильмов с собственной квартирой и счетом в банке, – он знал о таких случаях. Или девушка в депрессии покончила с собой, не справившись с болезнью.

   Что ж, дело за Илюшиным. В их тандеме Макар решал, работать ли с клиентом.

   Однако напарник колебался. Сергей удивился про себя: что не так? Дело как раз по их специализации. Других расследований сейчас нет. С момента исчезновения прошло меньше суток. Семья живет в спальном районе в десяти минутах ходьбы от метро: это значит, вокруг достаточно камер, с которых можно собрать информацию.

   Может, Илюшин подозревает в ее исчезновении близких? Такое происходит чаще, чем принято считать. Убийцы своих родных принимают участие в поисках пропавших и горюют так, что в неискренности их не заподозрит даже самый проницательный человек, – потому что горе это непритворное.

   Илюшин начал задавать необязательные вопросы. В какой школе училась, есть ли у родителей контакты одноклассников, общается ли Даша с соседями… Все это не требовалось узнавать именно сейчас. Первые сутки после исчезновения человека – самые важные. Нужно действовать, и быстро.

   – …нет, никаких ссор, – тем временем говорила мать. – Все шло как обычно. Я испекла утром оладьи, она вышла на кухню около одиннадцати, позавтракала, ушла к себе. Мы немного поболтали, пока она ела. О чем? О ерунде какой-то. Погода, сосед затеял ремонт… Примерно в полдень Даша начала собираться. Я слышала, как она напевает перед зеркалом, пока расчесывается. Собрала рюкзачок, небольшой такой, голубой, поменяла шнурки у кроссовок… Эти, сказала, постоянно развязываются. Больше, кажется, ничего не было. Крикнула, что убегает, закройте сами дверь, – и все. Она должна была вернуться самое позднее к четырем. В половине пятого я начала ей звонить, потом Егор пришел с работы. Мы постоянно слышали: «Абонент временно недоступен». Обратились в полицию. Ночью не спали, надеялись, что она появится… Обзвонили морги, больницы. Искали, куда еще можно обратиться, и нашли вас.

   – Значит, никаких конфликтов, – повторил Илюшин.

   – Дашка мирная. С ней особо не поссоришься, – пробасил сын.

   – Лекарства, которые она принимает, на месте?

   Мать кивнула:

   – Ничего не пропало.

   Бабкин понимал, чем вызван интерес Макара. Даша могла накопить таблетки из предыдущих запасов, если не глотала их, а прятала. Однако для суицида слишком спокойное поведение.

   «Или крайне ненаблюдательные родители».

   По статистике девушки такого возраста, вздумав отравиться или перерезать вены, делают это дома. Зачем уходить, если можно просто закрыть дверь в свою комнату?

   Макар Илюшин взглянул на троих клиентов, ожидавших его ответа.

   – Хорошо, – решил он наконец. – Нам потребуется паспорт Даши. У нее есть особые приметы? Шрамы, татуировки?

   Как выяснилось, Дарья Белоусова взяла документы с собой. Мать сказала, что Даша всегда носила паспорт в сумке – боялась, что остановит полиция. Вероятность, что голубоглазую блондинку задержат для выяснения личности, Бабкин оценивал как крайне невысокую, однако это был дополнительный штрих к характеру девушки.

   Итак, она не общалась ни с кем, кроме своей семьи.

   Всего три месяца как начала выходить из дома.

   Записалась на курсы официанток и в студию стрип-пластики недалеко от дома. Бабкин предположил, что девушка нашла новых подруг в студии, но родители сказали, что они выдали дочери деньги на индивидуальные занятия. «Мы так обрадовались, что она хоть к чему-то проявила интерес!»

   Илюшин хотел связаться с Дашиным психиатром, но оказалось, что тот переехал и все контакты его утеряны. Последние назначения были сделаны полгода назад, лекарства покупались по старым рецептам.

   Девушка исчезла в районе сквера возле метро. Камеры показали, что она немного отклонилась от своего обычного маршрута и в десять минут второго зашла в сквер со стороны жилого массива. Этим путем можно было выйти к станции, но Даша там не появилась.

   Джинсы, белая футболка, красная куртка и красные же кроссовки. Приметный образ. Сергей отсмотрел записи с четверти второго до полуночи, но не нашел ни девушки, ни куртки. Обыск мусорных баков тоже ничего не дал.

   Будь это лесопарк, Бабкин поставил бы на то, что тело лежит где-то в кустах и наткнуться на него суждено несчастному владельцу любознательного пса. Но сквер был небольшим. С утра до вечера там гуляли родители с детьми. Тоненькой, но не пресекающейся струйкой тек поток пассажиров метро, живущих неподалеку. Если бы кто-то напал на девушку, уже нашлись бы свидетели.

   «Затащили в машину?»

   Бабкин позвонил знакомому оперативнику и убедился, что в полиции лежит заявление об исчезновении Дарьи Белоусовой. Он не сумел выяснить, предпринимались ли по нему какие-то следственные действия, и заручился обещанием своего знакомца известить его, если тот что-то разузнает.

   – Местонахождение телефона девушки будет известно часов через пять, – сказал он Макару. – Поехали, осмотрим ее вещи.

   Белоусовы жили в обшарпанном девятиэтажном доме. Из мусоропровода на лестничной клетке торчала смятая коробка из-под пиццы. Под ней ходила кошка с тощей воробьиной шейкой и принюхивалась.

   – Есть какие-то сведения? – спросил Егор.

   Жена стояла за ним, комкая носовой платок.

   Макар покачал головой:

   – Простите, мы только начали.

   – У Даши отдельная комната, – заторопилась Вера. – Посмотрите, пожалуйста… – Она распахнула дверь. – Обои Даша сама выбирала, а за шторами мы вместе ездили… Ей здесь очень нравится, она целыми днями может сидеть, не выходя на улицу.

   Сыщики протиснулись внутрь. Женщина осталась в коридоре, тихонько всхлипывая.

   С комнатой что-то было не так. Илюшин обошел ее, приглядываясь и пытаясь понять, что его насторожило.

   Окно с грязно-розовыми шторами. На компьютерном столе искусственная орхидея с пыльными лепестками. Полка уставлена мягкими игрушками. Узкая кровать под полосатым покрывалом. Напротив кровати – кресло с изодранными в клочья подлокотниками. Над ним репродукция картины с изображением готического замка.

   – А где кошка? – спросил Макар.

   – Что, простите?

   – Кошка. – Он указал на торчащие нитки.

   – А-а-а! – Отец девушки неловко улыбнулся. – Это просто память. Кошка давно умерла.

   – Она старенькая была, – прибавил сын, отиравшийся за его спиной.

   «А кресло с тех пор не поменяли», – отметил Илюшин.

   – Как ее звали?

   Бабкин всей спиной выразил недоумение, но не обернулся: выдвигал один за другим ящики письменного стола, рассматривая содержимое.

   – Машка, – после паузы удивленно сказал отец.

   Илюшин перевел взгляд на плакат на стене. Четверо смазливых азиатских парней с гитарами, один похож на девочку.

   – Что это за группа?

   – Даша называла ее, но я не запомнил, – признался Егор. – У них все названия похожи на лягушачье кваканье.

   – Егор, можно тебя на минуту? – позвала из коридора мать девушки.

   – Извините…

   – Ничего-ничего. – Илюшину проще было работать, когда в дверях не маячили родственники пропавшей.

   Младший брат девушки тоже незаметно исчез. Сыщики остались в комнате одни.

   Макар прикрыл дверь и обернулся к напарнику:

   – Что у нас тут?

   – Компьютера нет, – сказал Бабкин. – Девчонке восемнадцать. Где ноут? Где планшет?

   – Или унесла с собой, или выходила в сеть с телефона.

   – Надо у родителей уточнять. Если унесла, это побег.

   – Как вариант, прибрал к рукам младший брат. Родители за много лет не заменили разодранное кресло – вряд ли у них есть лишние деньги.

   Бабкин махнул рукой:

   – Не заменили, потому что привыкли, глаз замылился. Или девчонка не разрешила.

   – Ладно. Что еще?

   – Ничего похожего на дневник. Два десятка тетрадей, все чистые. Ручки, карандаши. Ни записной книжки, ни блокнотов.

   – Все контакты могут храниться в телефоне. Блокнот ей ни к чему.

   – Из одежды – две пары джинсов, три свитера, четыре футболки. В ящиках нет ни наушников, ни телефонных зарядок.

   Сергей оглядел дюжину мягких игрушек, отчего-то выглядевших в этой пустой пыльной комнате жутковато. Грязно-белые зайцы. Медведи со слабоумными улыбками. Два почти одинаковых единорога. Ядовито-розовое существо с неопознаваемой видовой принадлежностью.

   – Здесь как будто двенадцатилетняя школьница живет, а не взрослая девица, – заметил Сергей.

   – У девушки депрессия. Ни с кем не дружит, никуда не поступила, из комнаты не выходит. Может, подсознательно пыталась вернуться в собственное детство?

   – Предлагаешь искать ее в железной ракете на детской площадке?

   Илюшин сочувственно похлопал его по спине:

   – Ракет на детских площадках не ставят уже лет двадцать.

   Он перебрал игрушки, тщательно ощупывая их. Выдвинул ящики из-под кровати: в них выглаженными стопками лежало постельное белье. Судя по сдвинутым пододеяльникам, до него здесь кто-то рылся.

   – Похоже, родители провели небольшой обыск.

   – Я бы тоже провел, если бы у меня исчезла восемнадцатилетняя дочь, – отозвался Сергей. – Даже до ее исчезновения проводил бы. Превентивно. Каждый месяц.

   На единственной книжной полке стояли «Пятьдесят оттенков серого», «Мастер и Маргарита» и серия женских романов в истрепанных мягких обложках. Они пролистали книги, затем Бабкин простучал шкафы, кровать и подоконник, ища тайник. Его не оставляло чувство, будто обитательница комнаты что-то хорошо спрятала.

   – Поговорю с родителями насчет девайсов.

   Бабкин вышел, а Макар сел на кровать и огляделся.

   Игрушечные единороги не вязались у него с идолами кей-попа, а розовые шторы – с картиной на стене. Обстановка была какой-то выхолощенной, словно номер в гостинице, которому наспех, неумело пытались добавить уюта.

   Вернулся Сергей. Ни планшета, ни компьютера у Даши не было – только телефон, который она взяла с собой.

   Макар покивал и вышел на кухню. Родители и младший брат девушки стояли очень близко друг к другу, будто о чем-то совещались. Сын обнимал мать за плечи.

   – Можно посмотреть детские фотографии Даши? – спросил Макар.

   Все трое переглянулись.

   – Зачем? – Егор недоуменно пожал плечами. – Мы дали вам нынешние фото. Даша очень сильно изменилась…

   – И все-таки. Прошу вас. – Илюшин улыбнулся, ничего больше не говоря. Он, собственно, и сам не смог бы объяснить своего интереса к детским снимкам.

   Вера посмотрела на растерянного мужа и решилась:

   – Даша – приемный ребенок. Мы удочерили ее, когда ей был год с небольшим. Жили в частном доме, а потом пришлось переехать… Случился пожар. Все сгорело, альбомы тоже. Извините, это больная для нас тема… До сих пор не можем оправиться, хотя прошло уже больше двух лет.

   – Причина пожара? – быстро спросил Макар.

   Женщина замялась.

   – Что-то с проводкой, – буркнул ее сын.

   – Да, именно так, – подтвердил отец. – Правда, я проводкой сам занимался, но пожарные сослались на это… – Он развел руками. – В общем, моя вина.

   – Переехать пришлось бы в любом случае, потому что соседка разболтала Даше, что она нам не родная. Мы-то скрывали… Дашу это потрясло. Собственно, тогда и началась ее депрессия. Она закатывала скандалы, твердила, что мы испортили ей жизнь. Даже из телефона вычеркнула нас как маму и папу и записала только имена, как будто мы ей, знаете, соседи или просто знакомые… – Вера вытерла слезы.

   Она махнула рукой.

   – Пожар случился до или после того, как Даша узнала, что она приемная? – спросил Макар.

   – После!

   Илюшин внимательно посмотрел на родителей. Допускали ли Белоусовы, что пожар был делом рук старшей дочери? Ему показалось, что младший брат о чем-то умалчивает. «Надо побеседовать с парнишкой наедине… Он все время как привязанный рядом с матерью».

   – Скажите, чем увлекается Даша? – спросил Макар.

   – Мы же вам рассказали! – В голосе отца слышалось явственное раздражение. – Танцами!

   – Я понимаю. Но что ей нравится в повседневной жизни? Сериалы? Вышивка? Рисование? Эксперименты на кухне? У нее ведь много свободного времени, пока она не учится и не работает, правда?

   Все трое глубоко задумались. Илюшин усмехнулся про себя: четыре человека живут бок о бок и ничего не могут рассказать друг о друге.

   – В игры на телефоне играет, – сказал наконец отец. – Как ни зайду, там что-то лопается и взрывается.

   Мать подхватила:

   – Любит ходить по сетевым магазинам! Ничего не покупает, просто смотрит, платья складывает в корзину, потом обнуляет заказ. Что еще… Ну, просто лежит, листает женские романы.

   «Потрясающий портрет», – сказал про себя Макар.

   Однако этот образ расходился у него с фотографией. Он вспомнил умное сосредоточенное лицо. Даша Белоусова не выглядела человеком, который часами забивает и опустошает виртуальную корзину.

   Впрочем, депрессия… На болезнь можно многое списать.

   – Она любит собак, – неожиданно пробасил юноша.

   Мать с отцом удивленно уставились на него, словно забыли, что их сын умеет разговаривать.

   – Каких собак?

   – Да любых. Как ни выйдешь с Дашкой на улицу, постоянно к ней всякие шавки сбегаются, она их подкармливает… И деньги на волонтерский приют перечисляла. Из своих карманных.

   – А куда вы с ней выходили, например? – дружелюбно спросил Илюшин.

   Парень очень закрыт, надо расположить его к себе. Что-что, а это Макар умел профессионально.

   – Ну-у, там, знаете…

   Илюшин терпеливо ждал.

   – Просто прогуляться, – выдавил наконец Максим. – Пройтись до парка. А! Или в магазин – сумки донести.

   «Брат с сестрой вместе гуляют, он помогает ей с тяжелыми покупками, но не выглядит испуганным ее исчезновением. Родители в панике, а он смущен, но относительно спокоен или очень тщательно скрывает тревогу. Здесь что-то не так».

   Макар собирался попросить Максима поговорить с ним наедине, но в кухню заглянул Сергей и сделал знак: есть новости.

   – Звонил мой приятель из компании сотовой связи. Дал местонахождение телефона, – шепнул он, когда Илюшин вышел к нему. – Поехали разбираться.

   Когда открылись двери лифта, Бабкин сказал: «Погодь, я ща», подошел к мусоропроводу, выдернул коробку из-под пиццы и раскрыл перед отчаявшейся кошкой. Воробьиная Шейка кинулась подъедать потеки подтаявшего сыра и кусочки ветчины, урча на весь этаж.

   Ни полиция, ни волонтеры не могут быстро получить информацию о том, где находится сотовый телефон пропавшего человека. Сергей по опыту знал, что, когда дело касается «обычных», повседневных исчезновений, на это могут тратиться недели там, где важен каждый час… Борьба за точность данных геолокации мобильных устройств ведется давно, но в малонаселенных местах ничего не меняется: погрешность с определением точки нахождения устройства может составлять несколько километров.

   По счастью, они работали в Москве. И Сергей не был связан никакими ограничениями. Во всех крупных компаниях сотовой связи у них с Илюшиным имелись прикормленные сотрудники, по большей части его бывшие коллеги, которые за мзду выдавали постороннему, в общем-то, человеку все данные о перемещении сотового телефона.

   Бабкину это не нравилось, но изменить он ничего не мог. Глупо ставить свою принципиальность против человеческой жизни.

   Тонкий серебристый смартфон нашелся в глубокой развилке старого клена, росшего в двух шагах от проезжей части. Это была самая неприятная часть сквера – с зарослями пыльных кустов, мусором и крапивой в человеческий рост. Совсем небольшой пятачок, – но человек, заманивший сюда девушку, мог бы дотащить ее до своей машины.

   – Допустим, она сама положила тут сотовый, – вслух сказал Бабкин. – Хотя это чрезмерная предусмотрительность для восемнадцатилетней девицы, тебе не кажется?

   – Мы ничего о ней не знаем. – Макар огляделся и пошел кругами, глядя под ноги и постепенно увеличивая радиус поиска. – Она могла смотреть фильмы, в которых говорилось, что мобильник нужно выбросить. Или кто-то из друзей подсказал…

   – У нее нет друзей.

   – Это ее родители так считают.

   Он искал смятые кусты, обломанные ветки, обрывки материи – любые свидетельства борьбы. Через крапиву вели, скрещиваясь, две полузаросшие тропинки. Ему не удалось найти ни одного подтверждения, что здесь боролись люди.

   – Собаку бы поисковую, – пробормотал Илюшин.

   – Слишком много времени прошло. И потом, выведет нас собака к дороге – и что? Она тебе не расскажет, сама Белоусова поймала попутку или ее запихнули в салон.

   Однако находка настроила Сергея оптимистично. Он спрятал телефон в пакет, сказав, что отвезет своему бывшему коллеге, чтобы тот вытащил содержимое, и оставил Макара в сквере искать улики.

   Час спустя Макар, не добившийся успеха ни с уликами, ни со свидетелями, приехал в школу кейтеринга, где Белоусову и еще полсотни юношей и девушек обучали работе официантов на выезде.

   Владелец школы по телефону представился Олегом. При встрече оказалось, что на вид ему около двадцати пяти. Круглолицый, подвижный, с веселым блеском в маленьких глазках, он с первого взгляда понравился Макару.

   – Игорь, подмени меня, я побеседую с человеком, – попросил Олег, поймав на бегу за рукав пожилого мужчину. И, обернувшись к частному детективу, добавил: – Я, правда, не знаю, какая от меня может быть польза… Но постараюсь. Даша – хорошая девушка, будет жаль, если с ней действительно что-то случилось.

   Они отошли в сторону.

   – Дашу я помню, она отлично справлялась, – сказал Олег. – Да, вчера пропустила занятие. Кого-то другого я бы выставил, ее оставлю. Если, конечно, она найдется.

   – Расскажите, какое у вас сложилось о ней впечатление? – попросил Макар.

   Тот расплылся в широкой улыбке:

   – Милашка! Но все строго по делу! Никакого кокетства, глазками не стреляет, ведет себя сдержанно. И схватывает на лету.

   Илюшин огляделся. Над их головами плескался и хлопал на ветру голубой навес. Невдалеке были приготовлены длинные столы, которые, как он догадался, ученикам предстояло сервировать. Официанты, толпившиеся поблизости, сосредоточенно слушали инструктаж пожилого мужчины. Горы пластиковых тарелок и стаканов высились на подносах, похожие на башенки из белого песка.

   – В процессе неизбежно что-то побьют, – сказал Олег, заметив, куда смотрит Илюшин. – Пускай тренируются на кошках.

   – Мне доводилось работать официантом, – сказал Макар. – Вы меня извините, Олег, я не могу понять, чему вы так долго их обучаете.

   Парень только улыбнулся в ответ.

   – У меня лучшая кейтеринговая фирма в Москве. Обслуживаем все – от похорон до свадеб. Держать штат собственных официантов невозможно, поэтому нужны просто хорошо обученные люди. Вы понимаете, что значит в наших условиях «просто хорошо обученные»? Это синоним слова «идеальные». Мы брали обычных официантов – и знаете, что выяснялось? Они не справлялись. Не были готовы к элементарным препятствиям!

   – Например? – заинтересовался Макар.

   – Ну, смотрите: на выездах предстоит носиться больше, чем в любом зале. Нужна выносливость. Нужно приготовиться к физическим нагрузкам. И бегать с тарелками придется не по гладкому полу, а по песку, траве или даже камням! Первое, с чего мы начинаем, – с объяснения, почему нужна качественная обувь с амортизирующей подошвой, и отчего экономить на этом нельзя.

   Илюшин вспомнил красные кроссовки.

   – Надо, чтобы человек умел распределять потоки движения персонала во время работы. Это, конечно, больше относится к старшим по смене. Но и нюансов для официантов хватает. Мы обучаем регламенту мероприятий, рассказываем, какие блюда в какой очередности выносятся на стол. Психологическая подготовка тоже важна: на похоронах, как и на свадьбах, бывает всякое! А гости пьяные? А воровство алкоголя? Вы понимаете, что нам на первых уроках приходилось объяснять всем официантам поголовно, что им нельзя курить! – В голосе его звучало искреннее страдание. – А они не понимают почему: ведь мероприятие-то на свежем воздухе! Мы рассказываем, что нельзя класть возле детей горячее и острое. Обучаем всему, от закручивания салфеток до правил мытья посуды.

   – Официанты моют посуду?

   – Если выезд на корабле, думаете, там наймут для этого дополнительных людей? Ничего подобного. Приходится справляться самим.

   – Даша всему этому научилась?

   – Да. У нее оставалось одно занятие, и затем она попала бы в список тех, кого мы вызываем обслуживать мероприятия. Я ею очень доволен. Смышленая, быстрая, молчаливая, улыбчивая. Как раз то, что нужно для этой работы. Девушки ведь еще не должны быть… – Олег описал в воздухе сложную фигуру. – Поймите: гости выпивают. Они могут начать приставать. Нужно уметь и нравиться, потому что основной заработок официантов – это чаевые, и в то же время не слишком привлекать внимание… Излишняя чувственность вредна. Мы стараемся не брать слишком красивых женщин, а особенно таких, которые непроизвольно флиртуют со всеми, – иначе неизбежны конфликты. Даша произвела на меня впечатление девушки собранной, целеустремленной. Она точно знала, что хочет получить эту работу, и делала все, что мы требовали. Всегда на шаг впереди. Нечасто встречаешь такой энтузиазм! Да, и некурящая. Это тоже важно. Клиенты не любят курящих официантов, от них всегда пахнет, сколько бы упаковок жвачки они ни слопали. Некурящей официантке не требуется «улучить минутку», чтобы выскочить и затянуться.

   – Я слышал, курильщики легче справляются со стрессом, – с усмешкой сказал Макар.

   – Есть такое, – улыбнулся в ответ Олег, поняв, что сыщик заметил пачку сигарет у него в кармане. – Зато некурящие лучше справляются с повседневной рутиной. А наша работа – это в основном рутина и есть.

   – Даша обсуждала с вами что-нибудь, что не касалось ее работы? – спросил Илюшин. – Может быть, семью?

   Олег ответил, не задумываясь:

   – Нет, ничего подобного не было. Я же говорю, она скорее из молчунов.

   – С кем-то у нее завелись приятельские отношения? Люди, с которыми она общалась больше, чем с другими?

   – Да не поймешь… Вообще-то она держалась особняком. Вроде возраст юный, а вела себя как-то более зрело, что ли, взрослее, чем многие из ее будущих коллег. Уважаю серьезное отношение к делу. Мне это, конечно, в ней очень нравилось… – Олег оборвал себя на полуслове и расстроенно заметил: – Ну, блеск! Вот уже и начал говорить о Даше в прошедшем времени. Вы меня известите, если найдете ее, ладно? Все-таки я надеюсь, что с ней ничего плохого не случилось.

   Встреча с преподавательницей танцев мало что добавила к тому портрету, который нарисовал владелец школы кейтеринга.

   – Даша сказала, что хочет научиться красиво двигаться для себя. – Девушка наклонилась и стянула шерстяные гетры, оставшись в лосинах и спортивном топе. – Приходила раз в неделю. Вообще-то этого мало, но я видела, что она постоянно тренируется дома. У нее улучшалась растяжка, она отрабатывала движения, которые мы с ней учили в студии.

   – Она кому-то звонила при вас? – спросил Макар.

   – М-м-м… Кажется, нет. Только списывалась с братом. Он постоянно встречал ее после занятий. Мне даже показалось…

   Девушка осеклась.

   – Что именно? – спросил Илюшин. – Это может оказаться очень важным.

   – Что брат ее контролирует, – призналась она. – Он каждый раз так подозрительно разглядывал тех, кто ждал в коридоре, словно чего-то опасался. Однажды с Дашей кто-то заговорил, и он буквально за руку вытащил ее наружу, как будто они страшно торопились. Но я потом вышла за ними следом и увидела, что они спокойно идут как ни в чем не бывало. Не знаю… Странный он какой-то!

   – А Даша – не странная?

   Девушка задумалась.

   – Сначала, на первых занятиях, мне показалось, что она не знает, чего хочет. Новые ученицы обычно приходят со словами, что мечтают стать гибче, или поразить своего парня, или классно двигаться на танцполе… А Даша – она просто занималась. Молча, как будто выполняла работу.

   – Вы не задавали ей вопросов?

   – Конечно, я ее спрашивала! Ведь от цели занятий зависит их интенсивность, содержание. Она ответила: «Мне просто хочется научиться, вот и все». После этого я от нее отстала. Знаете, мне платят не за то, чтобы я лезла в душу. Так можно и клиента потерять.

   Она распустила волосы и облегченно встряхнула головой.

   – Оказалось, Даша упорная. Занималась усерднее многих. За два месяца у нее приличный прогресс! Мне кажется, какая-то цель все-таки у нее была, просто она не хотела делиться. Девушка не из болтливых. Надеюсь, она просто сбежала от своего придурка-братца.

   «Просто сбежала от своего придурка-братца», – повторил Илюшин, выйдя из студии.

   Преподавательнице танцев не понравился Максим Белоусов.

   По словам матери, в день исчезновения Даши он был дома. Мать может искренне заблуждаться, а может покрывать сына. В любом случае нужно проверить его телефон.

   Люди пропадают постоянно. Только по официальным данным в стране ежегодно исчезает около ста тысяч человек. Макар подозревал, что это число занижено вдвое.

   Есть те, кто убегает от своей семьи или долгов.

   Есть те, кого убивают.

   Те, кто гибнет – под машиной, от удара током, утонув в луже или просто упав от сердечного приступа на безлюдной улице.

   Те, кого приводит к исчезновению глупое стечение обстоятельств, и жертва оказывается в больнице с проломленной головой, потеряв память.

   Но всегда есть необъяснимые случаи. Илюшину было знакомо это чувство: ты смотришь на портрет человека, читаешь его биографию и понимаешь, что он не мог исчезнуть.

   И все-таки пропал.

   Ему запомнилось одно дело. Женщина тридцати пяти лет: счастливый брак, двое детей-дошкольников. Каждое утро она отводила их в детский сад, садилась на маршрутку и доезжала до работы. Вечером детей забирали ее муж или свекровь.

   В один октябрьский день она попрощалась с детьми в садике, дождалась маршрутного такси и вышла на своей обычной остановке в половине девятого утра. Ее видели соседи. Она разговаривала с воспитательницами, была весела и жизнерадостна. Ее опознал по фотографии водитель маршрутки.

   До офиса, от которого ее отделяло триста метров, она не дошла. Исчезла.

   Илюшин в то время работал один, без напарника. Он изучил каждый метр из этих трехсот. Опросил всех свидетелей. Просмотрел все сохранившиеся записи с камер.

   И ничего не нашел. Женщина пропала навсегда. Объяснение ее исчезновению так и не было найдено, и напрасно Илюшин в течение года выезжал на все неопознанные женские трупы и читал все сводки, – она не появилась ни среди живых, ни среди мертвых.

   Даша Белоусова страдала от депрессии. Она начала возвращаться к нормальной жизни, однако по-прежнему не имела друзей. Жила в странной комнате: вспоминая ее обстановку, Макар не мог отделаться от ощущения, что девушка была глубоко равнодушна ко всему, что ее окружало, – кроме, может быть, плаката с корейской поп-группой.

   По-хорошему Бабкин должен был сдать найденный телефон следователю и терпеливо дожидаться результатов. Вместо этого Сергей отвез его своему знакомому. Через два часа у него были ответы на все интересующие его вопросы.

   Ответы эти оказались крайне скудны. Картина, нарисованная родителями, соответствовала тому, что он увидел, вскрыв мобильник Даши Белоусовой. Ни чатов с приятелями, ни ночных переписок с подругами… Специалист уверенно сказал, что с телефона в последнее время ничего не удаляли.

   – Неужели она даже «Тиндер» не поставила? – спросил Сергей. Вполне рабочая версия: ушла из дома не учиться разносить тарелки с едой, а встретиться с кем-нибудь, а затем события развернулись непредсказуемо…

   – Вообще никаких приложений такого рода, – ответил его знакомый. – Только игры. Кстати, этот телефон у нее всего полгода.

   – Давай глянем переписку с семьей?

   Переписка была скупой. «Приду через час». «Где ты?». «Задержусь на двадцать минут». Сергей надеялся, что хотя бы с братом Даша будет разговорчивее, но даже с преподавательницей танцев девушка общалась больше, чем с Максимом.

   Как и говорила ее мать, все члены семьи были записаны под своими именами.

   «А где шутки, мемы, смайлы, фотографии котиков и ролики с «Ютуба»? – спросил он себя. – Где хотя бы минимальная сетевая активность?»

   Маршруты за последние три дня соответствовали тому, что рассказывали близкие. Девушка проводила все время дома, единственный раз на полтора часа ушла на занятие танцами.

   Что-то смущало его в этой картине. Минимум контактов в записной книжке. Нет даже бывших одноклассников, а ведь прошел всего год с тех пор, как Дарья Белоусова окончила школу. Как будто она пыталась начать жизнь с нуля.

   Он вернулся в сквер. Дерево, в развилке которого нашелся телефон, росло поблизости от широкой тропы, соединявшей центральную аллею и проезжую часть. Сергей прошел этим маршрутом и остановился, рассматривая противоположную сторону дороги.

   Народная тропа была протоптана не просто так. На другой стороне улицы выстроились в ряд небольшой продуктовый, стоматологическая клиника и банк. В глубине за клиникой, в тупике, Сергей разглядел красно-белую крышу автозаправочной станции.

   Ведомый инстинктом, существование которого применительно к себе Бабкин всю жизнь отрицал, он дождался, когда проедут машины, перебежал через дорогу и дошел до заправки.

   – Ты здесь не видел эту девушку вчера?

   Заправщик с любопытством глянул на телефон, но качнул головой:

   – Не. Я вчера был выходной. У девчонок спроси.

   Сергей зашел в помещение. Девчонками оказались две женщины лет сорока. Белоусову они вспомнили с первого взгляда.

   – Ой, она тут долго вертелась! Притворялась, что шоколадку выбирает, а сама все присматривалась к водителям. Мы уж хотели гнать ее, думали – неужели проститутка такая наглая попалась! А потом она – хоп! – выскочила и в машину какую-то нырнула.

   – За рулем был ее знакомый? – спросил Сергей.

   Женщины переглянулись.

   – Да мы и не поняли толком… Но вроде бы нет. Она, пока он ждал своей очереди, с ним парой слов перекинулась, потом что-то спросила…

   – А я вспомнила! Спросила, не подвезет ли!

   – Точно? – усомнился Бабкин.

   – Точно-точно! Не были они знакомы, она его здесь подцепила.

   Выйдя на улицу, Сергей позвонил Илюшину.

   – Ты уже уехал из школы кейтеринга?

   – Час назад, – отозвался Макар.

   – Возвращайся. Я тоже подъеду, нужно прошерстить местный народ.

   Бабкин рассуждал просто. Девушка запланировала побег. Она бросила телефон и уехала на пойманной попутке. У нее не имелось собственной банковской карты, по которой можно было бы отследить движение денежных средств, – только небольшая сумма наличными, которую ежемесячно выдавали родители.

   Из всего этого следовало, что в ближайшее время ей потребуются работа и крыша над головой.

   Где могли отыскаться добровольные помощники? Преподавательница танцев, ее собственный младший брат, – и это объясняло бы его относительное спокойствие на встрече с сыщиками, – или же люди, с которыми она общалась в школе кейтеринга.

   Приехав в школу, он отыскал Илюшина.

   – Нам нужна группа, в которой занималась Белоусова. Ты с кем-то успел поговорить?

   – У них через десять минут заканчивается занятие.

   Это были те самые юноши и девушки, которых Макар сегодня уже видел.

   Он пристально оглядел их. Сразу отсеял тех, кому около тридцати. Белоусовой всего восемнадцать, она станет искать кого-то ближе к ней по возрасту. Поколебавшись, отбросил двоих накачанных парней лет двадцати пяти. Слишком много маскулинности. Нужен кто-то, не транслирующий вовне ни малейшей угрозы. Кто здесь самое безобидное создание?

   Тридцать человек даже с напарником быстро не обработаешь, – значит, предстоит наметить тех, с кем имеет смысл общаться в первую очередь.

   Он изучал их внимательнее, чем адвокат – присяжных заседателей, от которых зависит судьба обвиняемого. Ориентировался не на физиогномику, в которую не верил, а на язык тела.

   Кто напряжен, а кто расслаблен? Кто стоит спокойно, а кто без конца тянет руки к лицу и переступает с ноги на ногу? Тики, мелкие подергивания – сразу отбрасываем. Оставляем тех, кто тихо перешучивается с соседями: болтливую толстушку в футболке со свинкой Пеппой; девушку со сложным плетением косичек на голове и серьгой в носу.

   Илюшин отобрал еще пятерых, и после окончания урока Олег попросил их задержаться.

   Недовольства не выразил никто. Всем хотелось быть на хорошем счету у руководителя школы.

   Если бы все делалось как полагается, Макар долго и неторопливо разговаривал бы с ними с глазу на глаз. Но здесь не было ни времени, ни технической возможности. Поэтому распределили иначе: всех выбранных ребят посадили под навесом, Сергей ввел их в курс дела, Илюшин стал наблюдать со стороны.

   Может быть, это выстрел вслепую, и никто ничего не знает.

   Или Даша заручилась поддержкой одного из них и предупредила, что ее могут искать. Тогда кто-то постарается скрыть правду. Задача Илюшина – вычислить этого человека.

   Он не возлагал больших надежд на предстоящий разговор. Но в глаза ему бросилось, что одна из девушек чувствует себя неуютно. Она слишком быстро ответила «Нет, ничего не говорила» в ответ на вопрос Сергея, не делилась ли Даша своими планами на будущее. Она один-единственный раз испуганно взглянула на Макара и больше не поворачивалась в его сторону, в то время как все остальные то и дело поглядывали на второго сыщика, понимая, что он не просто так сидит в стороне и рассматривает их.

   Подтверждая его подозрения, она дернулась и резко отстранилась, когда он подошел к ней после завершения короткой беседы.

   – Я уже сказала, что ничего не знаю!

   Макар молча смотрел на нее.

   Светловолосая, как и Даша, невысокая, лет двадцати двух. В лице странно сочетались миловидность и озлобленность.

   Под его взглядом она занервничала еще больше.

   – Даша не совершила ничего противозаконного, – мягко сказал Макар. – Но ее мать и отец в панике. Вам ведь что-то известно, правда? Мы – частные детективы, и, если вам не хочется с нами разговаривать, вы имеете полное право этого не делать. Но рано или поздно к вам придет полиция.

   При упоминании полиции она дернулась.

   – Я просто рассказывала ей о своей работе, – буркнула девушка.

   «Быстро же ты сдалась, милая», – про себя усмехнулся Макар.

   – Что именно вы рассказывали?

   – В моем ресторане большая текучка. Знакомые девчонки снимают квартиру на пятерых по соседству. Недавно одна из них уехала, и я обмолвилась при Даше, что они ищут себе пятую. Мне с ними жить не с руки, у меня комната в общаге.

   – Почему вы сразу об этом не сказали? – недоуменно спросил Макар.

   – Мы все – сестры, и должны поддерживать друг друга! – Она вызывающе вскинула голову. – Если Даша сбежала из дома, у нее были для этого основания!

   – Вам они известны?

   Девушка молча прикусила губу.

   – У Даши хроническая депрессия, – сказал сыщик. – Из дома она ушла без таблеток.

   – Только не вздумайте читать мне нравоучения, – взвилась она.

   Макар спросил название и адрес кафе. Заведение было на юго-востоке Москвы. Достаточно далеко от дома Белоусовой, чтобы родителей или брата туда никогда не занесло даже случайно.

   – Девять против одного, что там она и обретается, – сказал он, передав Сергею содержание беседы с девушкой. – Поезжай туда, проверь.

   – А ты?

   – Я – домой, у меня встреча. С опознанием девицы, надеюсь, ты без меня справишься!

   Он снисходительно похлопал Бабкина по плечу.

   – Куда уж мне, – буркнул Сергей и пошел к машине.

   Кафе выглядело как инопланетный корабль, приземлившийся посреди московской площади. Стекло и металл – блеск, сверкание, хайтек. То, что консервативный Бабкин не любил, предпочитая если не тихую пивнушку, то шаурму у знакомого продавца.

   Однако внутри все оказалось проще. Длинные поцарапанные столы, пластиковые стулья. Шумно, людно и суетно. Сергей сел в отдалении, спиной к стене, чтобы видеть зал, заказал суп и стал наблюдать.

   Дашу Белоусову он заметил через десять минут. Поначалу Сергей принял за нее другую официантку, но когда девушка подошла ближе, понял свою ошибку. Человек, набиравший персонал, руководствовался собственными вкусами, и добрая половина официанток была невысокими худощавыми блондинками со стрижками «каре».

   Все они были одеты в униформу: темно-синие брюки, белые футболки, коричневые фартуки с накладными карманами. Большинству девушек фартук был велик.

   С первого взгляда Белоусова не выделялась среди них. «Это все форма и одинаковые прически», – подумал Сергей, но вскоре решил, что как раз она-то выделяется. Другая пластика тела: более живая, непринужденная. То ли природная, то ли результат занятий танцами.

   На Сергея, сидевшего вне ее зоны обслуживания, Даша не обращала внимания. Доев свой суп, он собирался подойти к девушке, но зазвонил телефон.

   На экране высветилось имя: Вера Белоусова.

   – Есть какие-то новости? – встревоженно спросила она. – Простите, я понимаю, что дергаю вас, но мы в таком ужасе…

   Она пыталась подавить рыдания.

   – Я вижу вашу дочь прямо сейчас перед собой, живой и невредимой, – негромко сказал Бабкин. – Все у нее в порядке!

   – Господи, где она? Что она делает?

   – Обслуживает столики в кафе. Дарья устроилась работать официанткой.

   – Боже мой… В каком?! Что это за место? Оно нелегальное? Ей там что-то угрожает?

   – Это приличное заведение, – успокоил ее Бабкин. – Называется «Корова и дуб». Здесь много семей с детьми. Вы хотите, чтобы я с ней поговорил?

   – Нет-нет, пожалуйста, не надо, – взмолилась Вера. – Вдруг она испугается и снова решит убежать! Я не знаю, чего теперь ожидать от нее… Попробую вечером подъехать и поговорить с ней сама. Хотя бы денег оставлю… Бедная моя девочка! Прошу вас, не пугайте ее…

   Кажется, она всерьез опасалась, что при виде частного сыщика Даша снова бросится в бега. Сергей пообещал ничего не предпринимать, расплатился за невкусный суп и отправился домой.

   Илюшину он отправил сообщение с фотографией Белоусовой, которую незаметно щелкнул на телефон. Макар ограничился короткой отпиской: «Ок!» – это означало, что созваниваться они будут потом, а сейчас он занят.

   Дома было тихо и пусто. Маша уехала на встречу с подругами. Бабкин залез под душ, потом прошлепал мокрыми босыми ногами на кухню, достал из холодильника банку пива и повалился на диван в одном полотенце.

   При жене он себе такого не позволял. Сергей хорошо запомнил, как быстро расслабился в первом браке: садился в трусах за обеденный стол, ковырял в носу, если возникала такая потребность, и не понимал, для чего человеку дома нужна хорошая одежда, когда вытянувшиеся треники и ветхие дырявые футболки намного удобнее.

   На себя прошлого он оглядывался неприязненно. Что заставляло его выглядеть распустившимся мужиком в каких-то двадцать пять лет?

   «Чем теснее живешь с кем-то, тем важнее дистанция». Такое правило он вывел. Пару лет назад, поймав себя на том, что не прикрыл дверь в туалет, прежде чем помочиться, Бабкин вздрогнул. Жена сидела в соседней комнате, и, если только он не собирался устроить для нее звуковые спецэффекты типа «Бахчисарайский фонтан», его забывчивость выглядела необъяснимой.

   Красная аварийная лампочка вспыхнула и замигала. Он стал с удвоенным вниманием следить за своими привычками.

   Ему не хотелось быть противным для своей жены.

   Поэтому Сергей заботился о том, чтобы у него не отрастало брюхо, не позволял волосам в носу покидать пределы ноздрей и даже понемногу приучал себя вместо любимых футболок носить дома рубахи.

   Но сегодня можно было расслабиться. Маша вернется не раньше одиннадцати. У него куча времени! Он выбрал «Пацанов», включил первую серию и отпил пиво.

   Четыре серии спустя у него заныла спина. Сергей встал, потянулся и решил сделать перерыв. Макар все не звонил. От нечего делать Бабкин открыл компьютер, щелкнул на новости. По старой привычке он раз в сутки просматривал раздел с происшествиями, особенно внимательно изучая те, которые случались рядом с их домом.

   «Сотрудница ресторана застрелена на юго-востоке Москвы».

   Несколько секунд он непонимающе смотрел на заголовок. Затем нажал на ссылку, и открылась статья всего в пару абзацев. Владельцы не успели заплатить ушлому журналисту, чтобы он не упоминал название заведения в своей статье, и подзаголовок был выделен жирным шрифтом: «Убийство шокировало посетителей ресторана! Официантка убита выстрелом в упор».

   Далее следовало сообщение о том, что убийца скрылся и его ищут.

   «Совпадение», – сказал себе Бабкин, похолодев.

   Он набрал номер бывшего коллеги.

   – Убийство в «Корове и дубе». Мне нужна фамилия жертвы, срочно.

   – Блин, Сережа, конец рабочего дня, дай людям отдохнуть, – запротестовал тот.

   – Саня!

   – Да понял, понял! Не ори.

   Коллега повесил трубку, а Бабкин принялся ждать. Он успел несколько раз обновить страницу с новостью и прошерстил другие сайты в поисках дополнительной информации, но ничего нового не узнал.

   Пискнул телефон:

   «Дарья Белоусова. Два пулевых, смертельное – в голову. Стрелок скрылся».

   Бабкин втянул воздух сквозь стиснутые зубы.

   Он представил, как Вера приезжает в кафе, где только что убили ее дочь, и выругался. Позвонил, но абонент был недоступен. «Она уже в метро».

   Тогда он набрал Илюшина.

   – Дарья Белоусова застрелена час назад. В кафе, где я ее видел своими глазами.

   Секундная пауза. Но Илюшин соображал очень быстро.

   – Родители знают?

   – Без понятия. Ни до матери, ни до отца не могу дозвониться.

   – Едем к ним на квартиру, – решил Макар. – Черт! Кому понадобилась восемнадцатилетняя официантка?

   Трясясь в метро, Бабкин задавал себе тот же вопрос. Насильственная смерть Белоусовой говорила о том, что они пропустили что-то важное в своем расследовании.

   Он успел по дороге выяснить, кто работает со следственно-оперативной группой на месте преступления, и договориться, что они с Илюшиным подъедут через час. «Надеюсь, застанем экспертов». Собеседник подтвердил, что выстрелов было два. Сергей поверил бы, что убийство – дело рук случайного сумасшедшего, бегающего с оружием по Москве, если бы не вторая пуля, выпущенная в голову несчастной девушки.

   «Заказное убийство, – думал он. – Бред какой-то».

   Илюшин ждал его возле дома Белоусовых.

   – А почему не на машине?

   – Пива выпил, – хмуро сказал Сергей. – Телефоны ни отца, ни матери не отвечают. С сыном то же самое.

   – Может, все трое в метро?

   – Вера сказала, что поедет туда одна, без мужа. Ладно, сейчас разберемся…

   Лифт был сломан, им пришлось подниматься пешком на седьмой этаж. Еще с пятого они услышали голоса, и Бабкин ускорил шаг.

   Дверь квартиры, где жили Белоусовы, была распахнута. Внутри бородатый мужчина руководил группой из трех женщин.

   – …сдирай, завтра человека пришлю, переклеивать будем. Про шторы не забудь. Все отстирать, полы отмыть. А тебе что здесь нужно?

   Последний вопрос относился к Илюшину. Но когда за ним в дверном проеме выросла фигура Бабкина, бородач непроизвольно сбавил тон:

   – Вы кого-то ищете?

   – Белоусовых, – сказал Макар. – Егора и Веру.

   – Это еще кто такие?

   – Они здесь живут, – вмешался Бабкин. Время, время поджимало! Если следственная группа уже на выезде, им нужно торопиться.

   – Не живут здесь никакие Белоусовы, – отрезал тот. – Я хозяин. Жил мужик один, вот только съехал час назад по-тихому, и за последний месяц не заплатил! Соседка увидела, как он сумки таскает в машину, позвонила мне. Все свое вынес, сволочь. Смылся с концами! А где ваши Белоусовы, я без понятия!

   Бабкин, не говоря ни слова, вышел на лестничную клетку и уставился на дверь с номером квартиры. Нет, они ничего не перепутали. Он не мог бы забыть этот коридор и ободранные стены.

   – Сережа, это та самая квартира, – сказал изнутри Макар.

   – Что значит «та самая»? – насторожился хозяин.

   Бабкин вернулся, сунул ему под нос удостоверение.

   – Нам нужно десять минут, – негромко сказал он. – Мы только осмотрим комнаты.

   Бородач запротестовал, но Сергей взглянул на него и раздельно повторил:

   – Десять. Минут.

   И тот не стал спорить.

   Квартира была пуста: вычищена, выскоблена изнутри, словно раковина. Остались предметы мебели: диван, кровать, кухонный гарнитур, – но все личное, частное исчезло. О плакате с корейскими мальчиками напоминала только лента высохшего скотча, болтающаяся, как сопля, на обоях. Грязно-розовые шторы в комнате Даши предстали тем, чем и были на самом деле: запыленными тряпками, которые давно не стирали.

   Брошенный дом усмехался им в лицо. Ни клочка мусора, ни забытого белья. Все подчищено, подтерто, и над выхолощенным жильем витает не выветрившийся до конца запах хлорки.

   Бабкин стал вспоминать, что они видели, когда были здесь. Вещи на вешалке в прихожей, ботинки… Все это упаковывается за двадцать минут. Кухня? Там был минимальный набор посуды. Ничего из того, что придает комнате свое лицо: ни подушек на стульях, ни комнатных цветов, не говоря о магнитиках на холодильнике…

   Он натянул перчатки, вынул из сумки набор для снятия отпечатков пальцев.

   – Пожалуйста, не пускайте пока уборщиц в комнаты, – сказал Илюшин бородачу, следовавшему за ними по пятам. – Простите, как вас зовут?

   – Константин…

   – Константин, у вас есть договор с арендатором?

   – Само собой! Я с этого козла через суд буду взыскивать! Обои подрал, паркет поцарапал… Пусть еще за моральный ущерб платит…

   – Можно взглянуть?

   В договоре Илюшина заинтересовала страница с паспортными данными. Арендатором значился некий Игорь Матвеев, тридцати двух лет.

   – Утром мы встречались в этой квартире с семьей, у которой пропала дочь, – сказал он. – Посмотрите, пожалуйста: вы видели этих людей раньше?

   Он показал копии паспортов Белоусовых-старших и снимок Дарьи. Владелец внимательно рассмотрел их и покачал головой:

   – Не, не встречал… Мужик у меня снял эту квартиру шесть месяцев назад. Сказал, что жить будет один.

   – Он рассказывал о себе?

   – Да то же, что и все… Переехал в Москву из Костромы, устроился тут на работу. Сказал, что планирует на долгий срок. Я, правда, удивился, зачем ему одному три комнаты, но это уж не мое дело. Вольному воля, правильно я говорю? А трешки не самые ликвидные, их сдать труднее, чем однушку…

   – Познакомьте меня, пожалуйста, с вашей соседкой, – попросил Макар.

   Пожилая женщина, открывшая им, сообщила, что последние месяцы провела на даче, наезжала изредка, только чтобы проверить квартиру, и не видела своих соседей. Ни родителей, ни юношу, ни девушку. А вот как заметила, что какой-то тип стаскивает вещи по лестнице, так сразу позвонила Косте!

   На лестничную площадку вышел Сергей, скатывая перчатки. Отвел Макара в сторону.

   – Отпечатков нет. Кто-то прошелся с тряпкой по всем поверхностям. Подлокотники, подоконники, зеркала, полки в кухне – все чистое. Много времени не заняло, а следы зачистили качественно.

   – Дверные ручки? – спросил Илюшин.

   Сергей внимательно посмотрел на него.

   – Понял, – со вздохом сказал Макар. – Извини. Поехали на место преступления.

   Они записали телефон Константина и договорились, что он позвонит им, если будут какие-то новости. Хозяин квартиры недоуменно кивал и соглашался. Он, кажется, так и не понял, что произошло.

   «А сами-то мы поняли?»

   Когда они вышли на улицу, Бабкин вытащил сигареты и закурил. Илюшин не сказал ни слова.

   – Сейчас быстро докурю и поедем, – пообещал Сергей.

   – Не торопись. Все равно уже везде опоздали. – Илюшин раздраженно щелкнул пальцами. – Черт, черт! Кошка, которую звали Машка, потому что он на ходу выдумал эту кличку по созвучию с именем дочери! Названия корейских поп-групп, которые не похожи на лягушачье кваканье! А как тебе выдумка с удочерением? Надо было подстраховаться на случай, если мы найдем Дашин сотовый и увидим, что в нем записаны не «мама» и «папа», а «Вера» и «Егор». Сережа, нас провели как последних идиотов. Сколько шансов, что паспорта не поддельные?

   – Один из тысячи. Только если они дураки или люди, которым нечего терять. Но на первое ничего не указывает. Они наняли нас, выяснили, где Дарья Белоусова. Женщина упросила меня не подходить к ней, и они профессионально убрали ее, а затем смылись. Знали, что мы придем, и все успели, даже с запасом. Уже за час до нашего визита от них не было и следа. Стерли отпечатки – значит, боялись опознания. Следовательно, паспорта поддельные. И тот тип, который снимал квартиру, тоже вряд ли существует. Скорее всего, один из членов банды.

   – И все это для того, чтобы убить восемнадцатилетнюю девчонку, – задумчиво сказал Макар.

   – Угу. С нашей помощью. – Бабкин докурил и бросил окурок в урну. – Поехали.

   В метро за всю поездку оба не проронили ни слова. От Сергея так явственно фонило яростью, что вокруг них образовалось свободное пространство.

   Напрасно он повторял себе, что у них не было оснований, чтобы проверять подлинность паспортов Белоусовых. Что те привели с собой какого-то парня, сыгравшего роль их сына, и это тоже сработало в их пользу – картинка выглядела убедительной. Что квартиру подготовили к их приходу, натаскали в комнату предметов, свидетельствующих, что здесь действительно живет восемнадцатилетняя девушка…

   Бесполезно. Их наняли люди, которые пытались найти Дарью Белоусову, и они с Макаром вывели их прямо на нее. Он сам, лично, сдал ее местонахождение хитрой бабе, притворившейся страдающей матерью. Купился на притворные рыдания.

   Когда они поднялись из метро на поверхность, Макар нарушил молчание.

   – Комнату они нафаршировали тем, что под руку попалось. Интересно, был ли в ней хоть один реальный предмет, принадлежавший Дарье? Игрушки – из магазина, если не с помойки. Плакат купили в ближайшем киоске. Книжки – бесплатные, с батареи в подъезде. Одежда? Ну, одежда, наверное, принадлежала ей.

   – Зачем убивать, если девчонка и так жила с ними? – мрачно спросил Бабкин.

   – Мы даже этого достоверно не знаем.

   – Маршрут на камерах совпадает с тем, который они описали. Похоже, им действительно нужно было отыскать ее.

   – Тогда убили именно потому, что она сбежала.

   – Украла что-нибудь? – вслух подумал Сергей. – Но зачем убивать?

   Он издалека увидел возле кафе машину опергруппы и ускорил шаг.

   Со следователем Бабкин был знаком. Тот поздоровался и сказал, что они почти закончили.

   Намек был прозрачен: все устали, никто не собирался задерживаться ради двух частных детективов.

   – Взгляну на тело? – попросил Сергей. – Или уже увезли?

   – Нет, пока здесь. Машина в пробках застряла.

   – Все как обычно.

   Они мрачно ухмыльнулись друг другу, и Бабкин вышел на задний двор. Илюшин безмолвно держался за его спиной.

   Тело под черным полиэтиленовым пакетом казалось совсем маленьким. Девушку застрелили, когда она стояла на крыльце: она скатилась вниз, на ступеньках остались следы крови. Сергей осторожно обошел их и присел на корточки рядом с трупом.

   Он не боялся вида смерти, но всегда медлил пару секунд, прежде чем откинуть покрывало, – словно давал покойнику время приготовиться к неприятной встрече с живыми.

   Невдалеке курили, до него доносился запах дыма. Он приподнял пакет и рассмотрел тело. Светлые волосы в крови. Пулевое отверстие чуть выше левого уха. Лицо удивленное, совсем юное. Под нижней губой розоватый след размазавшейся помады. Бабкин скрипнул зубами.

   – Смерть наступила около семнадцати тридцати. – Следователь подошел и встал за ними, сунув руки в карманы. – Она курила на крыльце, убийца приблизился, выстрелил – расстояние метра три, не больше. Когда упала, подошел и добил. Хотя и первая рана была смертельной, по словам эксперта. – Он помолчал и добавил со вздохом: – Совсем народ озверел…

   – Свидетели? – спросил Бабкин.

   – Свидетелей полно, толку чуть. Этот двор проходной, как видишь. Убийца ждал на скамейке, когда официантка выйдет. У них смена заканчивается в восемь, он пришел заранее. Девчонка выскочила покурить, он просто подошел и застрелил ее. Люди слышали два громких хлопка. Кое-кто видел высокого мужчину в куртке с капюшоном.

   – А что с камерами ресторана?

   Следователь хмыкнул.

   – Есть, но качество поганое. Решили, понимаешь, сэкономить. – Он кивнул на убитую девушку. – А к вам она какое отношение имеет?

   Сергей собрался с силами. М-да, после этого случая они с Илюшиным надолго станут посмешищем.

   Самое печальное, что он знал следователя как хваткого профессионала. Подвернись им сейчас дурак и взяточник, Бабкин обрадовался бы ему куда больше. В этом случае у него были бы все основания держать историю о фальшивых клиентах при себе.

   – Она вышла покурить на крыльцо? – переспросил Илюшин.

   – Да.

   – И успела закурить?

   – Окурок валялся там. – Следователь указал на нижнюю ступеньку. – Пачку сигарет и зажигалку положила на перила, они так и лежали, когда ее нашли.

   – Пачку сигарет… – повторил Макар и пружинисто выпрямился. Всю его молчаливость как рукой сняло. – Персонал уже разошелся?

   – Нет, все здесь, с ними пока работают. Но они говорят в общем одно и то же: услышали хлопки, стрелка никто не видел. Про личную жизнь она не распространялась, будем родных опрашивать…

   – Тело опознал кто-то из присутствующих?

   Бабкин недоуменно взглянул на него.

   – В каком смысле – опознал?

   – Это не Белоусова, – сказал Макар.

   В первую секунду Сергей не понял, о чем говорит напарник. Светлые волосы, острый подбородок, надпись на бейдже. Он своими глазами видел эту девчонку несколько часов назад!..

   – Белоусова не курила. – Илюшин обернулся к следователю. – Это другая девушка. Не выпускайте никого из ресторана, надо выяснить, кто она.

   Убитую звали Виктория Сивкова.

   Когда заново опросили весь персонал, стала ясна картина случившегося.

   – …она сок на себя опрокинула, – рассказала одна из официанток. Бабкин отметил, что она тоже напоминает Белоусову, и поймал себя на желании начистить менеджеру рыло. Подобрал их, сволочь, будто в собственный гарем. – Вика психовала весь день, к вечеру совсем расклеилась… Это бывает, особенно поначалу. Я внимания не обращала, только слышала, как Даша ее утешает… Нет, раньше не знала никого из них. Они и сами только здесь познакомились. Новички обычно всегда растерянные. Белоусова? Нет, она поспокойнее…

   Старшая официантка смены была очень смущена общей ошибкой и старалась вспомнить события как можно добросовестнее.

   – …вообще-то у нас для таких случаев должна храниться запасная одежда в шкафах. Но ресторан не выдает на нее денег, а сами мы… В общем, мало у кого она есть. Знаете, сколько сейчас стоит купить новую форму! Даша прибежала ко мне и отпросилась на пять минут. Она снимает квартиру на соседней улице, через дорогу. Сказала, что захватит из дома запасную футболку, похожую на форменную, и принесет. У Вики в обслуживании в это время было три столика, а у нас поначалу строго следят за новенькими, меняться не рекомендуется. Это потом все расслабляются.

   – Даша сняла свою футболку и отдала Вике?

   – Да. У них один размер. А бейдж остался, они в спешке не стали заморачиваться с тем, чтобы перекалывать. Даша накинула куртку прямо на белье и побежала за запасной футболкой.

   – А почему Сивкова вышла покурить в середине смены?

   – Клиенты ее ушли. У нас такое часто бывает: то густо, то пусто. У одних ребенок начал скандалить, они быстро свернулись. Другим позвонили, что машину эвакуируют – выскочили как ошпаренные… Третьи просто доели.

   «Черт, как просто, – думал Сергей. – Две девчонки поменялись майками, одна вышла покурить… Как долго этот козел ждал ее? Что бы он предпринял, если бы официантки покинули кафе группой? Выслеживал бы Белоусову до дома и прикончил ее у подъезда?»

   Впрочем, что толку об этом размышлять. Случилось то, что случилось. Убийца застрелил не ту девушку.

   Следующим они опросили охранника «Коровы и дуба», который первым наткнулся на тело. Бабкин, который был невысокого мнения обо всех охранных службах мира, отдал должное этому человеку, хотя ошибка в опознании в итоге случилась именно из-за его действий.

   – Девчата загомонили, что колесо у машины лопнуло, – неторопливо говорил чисто выбритый мужчина лет пятидесяти с мясистым лицом. – Но я сразу понял, что стреляли. Два хлопка – не, колесо так себя не ведет. И звук другой. Палили во дворе, я метнулся туда, гляжу – наша лежит. – Он поморщился. – Ну, с такими ранами не выживают. Все равно проверил пульс на всякий случай… Мало ли, какие чудеса… Но в этот раз вышло без чудес.

   «Не совсем так», – мысленно сказал Сергей, как раз считавший возвращение Белоусовой к жизни чем-то сродни волшебству.

   – Народ изнутри повалил на крыльцо, я рыкнул, чтобы не высовывались.

   – Почему?

   – Затопчут следы, да и незачем глазеть… К тому же насчет стрелявшего ясности не было. А вдруг вернется? Если псих, запросто может… Наташа, старшая смены, выглянула, я ей крикнул, чтобы пакет принесла. Закрыл девчонку. На бейдже прочитал имя, сказал, когда ваши приехали…

   – Вы не знали ее в лицо?

   – Она недавно появилась, откуда мне ее знать.

   «Вот почему убитая прошла по сводкам как Дарья Белоусова».

   Ладно, с этим разобрались. Но где она сама?

   Еще сорок минут ушло на то, чтобы восстановить перемещения Белоусовой во время убийства.

   Девушка вернулась в кафе за пять минут до нападения. Бабкин в очередной раз поразился ее везучести. Когда раздался выстрел, она была внутри: помогала убирать посуду со столиков. Ее видели другие официантки. Затем она незаметно исчезла.

   Шкафчик с ее вещами был пуст. Просмотрели записи с внутренних камер ресторана и увидели, что девушка покинула «Корову и дуб» в семнадцать тридцать шесть. Внешние камеры зафиксировали, как она вливается в толпу пешеходов и исчезает на улице, ведущей к метро.

   Бабкин подавил желание выкурить еще одну сигарету. Все это в голову не лезло.

   – Ты что-нибудь понимаешь? – спросил он Илюшина.

   – Понимаю, что у Белоусовой отличная реакция, – одобрительно сказал тот. – Услышала выстрел, бросилась было со всеми вместе, но сразу же догадалась, что произошло. Видишь? – Он показал на остановленный кадр. – Она не ломится в заднюю дверь, а замирает на две секунды, разворачивается и бежит в комнату для персонала. Две секунды ей понадобилось на осмысление! Запихала вещи в рюкзак – и смылась. Она знала, что убить должны были ее, а не Сивкову.

   – Следователь отправил людей на съемную квартиру… – начал Сергей.

   Илюшин пожал плечами:

   – Бесполезно. Ее там нет. Документы и деньги у нее с собой, все остальное она бросит. Ей нужно затаиться и где-то пересидеть, потому что теперь ее ищут не только бывшие подельники, но и полиция. О нас Белоусова, скорее всего, не догадывается…

   – Бывшие подельники? – перебил Сергей. – С чего ты взял?

   – А кто же? У них фальшивые паспорта на всю команду и наемный киллер, отмороженный достаточно, чтобы затеять пальбу ранним вечером в присутствии свидетелей. Кем еще они могут быть?

   Бабкин все-таки вытряхнул сигарету из пачки, но не закурил: стоял, вертел в пальцах.

   – И что теперь?

   – Отыщем ее, – как о само собой разумеющемся сказал Макар. – Выясним, кто эти люди, устроившие перед нами спектакль. Найдем и их тоже.

   – На ее месте я бы сейчас драпал без оглядки из Москвы.

   – Может, и так. Или, если ей некуда драпать, она будет искать место, где укрыться.

   Бабкин недоверчиво покачал головой.

   – Это даже не иголка в стоге сена… Какие у нас зацепки? Ну, в ресторане на шкафчике будут ее отпечатки пальцев. Если приводов не было, это ничего не даст. Опросят соседок, которые впервые увидели ее вчера. В лучшем случае установят, что у нее есть второй телефон, который она наверняка уже сбросила, как сделала с первым. Единственное, что у нас имеется…

   Он осекся.

   – Сережа, не зависай, – попросил Макар.

   – Подожди, как это может быть? Черт, они что, реально это провернули?..

   Илюшин поднял брови.

   – Заявление о пропаже человека! – объяснил Сергей. – Оно-то реально существует. У них хватило наглости прийти с поддельными паспортами и подать заяву?..

   – Или, – сказал Макар, помолчав, – есть еще один вариант.

   Заявление об исчезновении Дарьи Петровны Белоусовой было подано шесть месяцев назад. Услышав об этом, Бабкин взвыл, не сдерживаясь.

   – Ты почему мне сразу об этом не сказал? – рычал он в трубку на оперативника. – Какого лешего, Боря!

   Илюшин отобрал у него телефон, успокоил перепуганного собеседника Бабкина и попросил выяснить все обстоятельства исчезновения девушки. На этот раз информация пришла очень быстро.

   Людмила Белоусова, мать девушки, пришла в отделение полиции на Вагжанова двадцать девятого ноября.

   – Вагжанова, Вагжанова… – забормотал Бабкин, хорошо знавший Москву. – Это где?

   – Это в Твери, – любезно подсказал Макар.

   – Так она в Твери пропала?!

   – А что тебе, Тверь не город, что ли?

   «Ушла из дома, оставив записку… села в машину марки «Вольво»… Номера не знаю».

   Сергей отложил заявление, написанное матерью девушки, и потер лоб.

   – Так. Резюмируем. Мать Белоусовой зовут Людмила. Насчет отца неизвестно. Она подала заявление в полицию в конце ноября прошлого года. Оно попало в общую базу, и когда я спрашивал Бориса, есть ли заява, он отыскал именно его. Наши с тобой знакомцы в полицию не обращались…

   – …Но знали, что заявление есть, – уточнил Макар.

   – Или солгали, надеясь проскочить, и им повезло.

   – В любом случае нужно ехать туда и встречаться с ее семьей.

   Сам Бабкин поступил бы иначе. Будь у него время и люди, он стал бы планомерно прочесывать город в поисках сбежавшей девушки. Из кафе она двинулась в сторону метро: значит, изучить показания камер, отследить, где она вышла… Ей всего восемнадцать, она не матерый преступник, а неопытная девчонка. Она будет заходить в магазины, заговаривать с прохожими на остановках. Ее запомнят свидетели, она попадет в объективы камер. Двое-трое суток безостановочной пахоты – и они отыскали бы ее, в этом Бабкин был уверен.

   Если только…

   Если только не существовало человека, который ей помогал.

   Это значительно упростило бы положение Белоусовой и всерьез осложнило их с Макаром работу. Но пока ничего не подтверждало эту версию. Даша посещала школу кейтеринга, там разговорилась с одной из девушек, узнала о том, что ресторану нужны официантки, а в съемной квартире есть свободное место… Сбежала из дома – они все-таки полагали, что она жила какое-то время с псевдородителями, – прошла собеседование и приступила к работе.

   Если бы не они с Илюшиным, она сейчас бегала бы по ресторану, обслуживая клиентов.

   Но они вывели на Белоусову людей, которые почему-то были очень заинтересованы в том, чтобы ее убить, и только стечение обстоятельств позволило девушке остаться в живых.

   У них нет времени, чтобы нанимать команду и искать Дашу по всем правилам, как он привык. Придется идти тем путем, который предложил Илюшин.

   На следующее утро Бабкин с небольшой сумкой вошел в квартиру Макара, служившую им офисом. За окном голубело небо, плыли кучевые облака, неправдоподобные, как на картинке в детской книжке, и Сергей поймал себя на том, что начинает понимать, отчего Макар выбрал двадцать пятый этаж.

   Сам Бабкин, будь его воля, обитал бы в доме, стоящем на земле. Чтобы деревья зеленели за окном, зимой наметало бы снега по самые наличники, а по осени красные яблоки стучали по траве, словно конские копыта. Тыбыдым, тыбыдым! Илюшин упорно стремился вверх и очарование жизни в собственном доме понимать отказывался. У Сергея кружилась голова, когда он рассматривал двор и детскую площадку с верхотуры. А Макар устроил себе широченный подоконник и полдня проводил на нем.

   – До Твери пробок нет, поехали, – сказал Сергей. – С местным отделом я созвонился, обещали помочь. Слушай, пока поднимался к тебе, подумал вот о чем: мы знаем, что Белоусова осталась цела, а эти уроды, ложная семейка, – не знают. Что дает нам дополнительное время. А может, они так и останутся в уверенности, что у них все получилось. Как думаешь, где они раздобыли фальшивого сына?

   – Не уверен, что он фальшивый, – отозвался Макар.

   – Почему?

   – Я бы в этом случае доверял проксемике, а она говорит, что расстояние между…

   Бабкин воззрился на него, и Илюшин поднял бровь:

   – Что ты на меня так смотришь?

   – Ты увлекся астрологией?

   Макар хмыкнул.

   – Проксемика, мой невежественный друг, – это раздел социальной психологии, которая занимается изучением личного пространства человека в повседневном поведении. А Проксима Центавра, о которой ты сейчас подумал, – это ближайшая к Солнцу звезда. Так вот, проксемика советует смотреть на ориентацию людей в пространстве и по отношению друг к другу, чтобы понять, в каких они отношениях. Улавливаешь?

   – Да уж не бином Ньютона, – пробормотал уязвленный Сергей.

   – Женщина, которая представилась матерью Белоусовой, постоянно держалась рядом с парнем. Когда они были у нас, он занял стул, она стояла за ним, положив ему руки на плечи. В квартире он тоже терся близко от нее. Я бы не исключал, что это реальные мать и сын.

   – А отец?

   – Отец – нет, он был сам по себе. Довольно отстраненный человек, если отбросить его притворную позу «Ах, найдите мою пропавшую дочь». Мы списали неровности его игры на сильные переживания, а он просто паршивый актер. Кстати, у нас их фотографии с паспортов. Данные фальшивые, но фото-то настоящие. Можем прогнать по базе?

   – Попробуем, но это долго.

   До Твери долетели по платной дороге за два часа. Зато потом Бабкин почти час крутился по узким улочкам, то и дело сверяясь с навигатором и чертыхаясь. Дом, в котором жила семья Белоусовой, находился в районе частной застройки, за чертой города. Улицы здесь перетекали в пронумерованные переулки прихотливо и без всякой видимой логики. Сорок первый проезд сменялся шестнадцатым, вдруг выплывала откуда-то улица Вишневая, а за ней снова необъяснимо возникал сорок первый проезд. В конце концов Бабкин плюнул, отловил возле магазина аборигена – темнокожего, как индеец. Этот провожатый с удовольствием взял на себя функции штурмана. Пять минут спустя они выехали к нужной точке.

   Абориген с большим достоинством принял у Бабкина купюру, приподнял несуществующую шляпу и испарился.

   Сыщики вышли из машины и остановились перед домом, в котором еще полгода назад жила Даша Белоусова.

   Перед ними было типичное жилье кума Тыквы, вставшего на ноги. Постройку как будто собрали из разных деталей, плохо подходящих друг к другу, но сердцем ее, несомненно, была деревенская хибара в два окна. Слева хибару дополнял пристрой из сайдинга. Справа клеилась кирпичная веранда. Второй этаж, по прикидкам Бабкина, надстраивали как минимум трижды.

   – Людмиле Белоусовой сорок пять, – негромко сказал он. – Воспитывает семерых детей от разных мужей. Старшие уже взрослые, двадцать три, двадцать два и двадцать, но живут с ней. Младшим – пятнадцать и тринадцать, самой мелкой – пять.

   – Это все свои дети или усыновленные? – удивленно спросил Макар.

   – Свои.

   – Ого! А что с отцами?

   – Первый муж в розыске. Второй в Черногории живет, детьми не интересуется. Третий свалил и не платит алименты; в суде лежит производство по делу. Про отца младшей вообще неизвестно, кажется, мать и сама не знает, от кого родила.

   – Удивительное умение выбирать партнеров. Ну что, идем знакомиться…

   Калитка оказалась не заперта. Не было ни пса в конуре, ни кошки, спящей на крыльце. Вдоль забора вяло колыхались петунии. В огороде на неровных грядках, огражденных шифером, зеленела морковная ботва.

   Пыльно, неряшливо. С соседнего участка доносится вонь куриного помета.

   Хлопнула дверь, и на пороге появилась женщина в коротком цветастом платье-халатике, открывавшем крепкие загорелые ноги. Сергей ожидал увидеть замученную тетку, но хозяйка была моложава и румяна.

   – А вы что здесь ищете? – Она с любопытством уставилась на них.

   – Здравствуйте. – Илюшин выступил вперед. – Людмила Белоусова здесь живет?

   – Это я…

   – Мы хотели бы поговорить о вашей дочери, Даше.

   Она всплеснула руками:

   – Нашли эту дрянь? Где она, подлая? – Щеки ее вспыхнули, и она стремительно сбежала с крыльца. – Дарья! Дарья, бессовестная ты девка!

   Белоусова выскочила за калитку, подбежала к «БМВ» Сергея и принялась барабанить кулачками по стеклу. Задние окна были затемнены, но не составляло никакого труда разглядеть через лобовое, что в салоне пусто.

   – Людмила, там никого нет, – громко сказал Макар, выйдя за ней следом.

   – Я хочу знать, где она! – кричала Белоусова, не слушая его.

   К окнам дома изнутри прилипли детские физиономии.

   – А хотите знать, во сколько вам обойдутся новые стекла для этой машины? – хладнокровно поинтересовался Илюшин.

   Упоминание о деньгах подействовало на нее как ушат холодной воды. Белоусова отступила на два шага, уронив руки. Постояла и обернулась к ним – растерянная, покрасневшая:

   – Извините! Я думала… Думала, вы привезли ее…

   Вспышка глупого и необоснованного гнева никак не вязалась у Сергея с ее милым простоватым лицом.

   – Просто она так плохо бросила нас… Я все надеялась, она одумается, вернется. Знает же, что мне нужна помощь. А зачем вы приехали, раз не привезли ее?

   – Привезем мы ее или нет, во многом зависит от вас, – уклончиво сказал Макар.

   – Ну, тогда проходите в дом, что ли…

   Успокоилась она так же быстро, как вышла из себя, и теперь Сергей ловил детскую заинтересованность во взглядах, которые она бросала на него и Илюшина.

   Их провели в кухню. Хозяйка без всякого смущения смахнула рукой крошки со стола в подставленную горсть. Гора немытых тарелок в раковине, заплесневелые горбушки, сор под ногами, обертки от конфет, валяющиеся на подоконнике… Приоткрылась дверь, и на пороге показались двое: парень и девушка с помятыми лицами.

   Чернявые. Невысокие. Оба с нездоровой кожей и сальными волосами. Они подозрительно уставились на гостей, не говоря ни слова.

   – Это детки мои, Инга и Олежек, – радостно представила их Людмила. – Вадим спит, скоро выйдет. Надежда моя – старшенькие! У меня от них секретов нету…

   «Зато у Инги с Олежеком своих хватает», – подумал Бабкин. Эти двое ему не понравились. С гостями не поздоровались. Глядят исподлобья. Сейчас еще Илюшин начнет разливаться соловьем и сообщит, что они частные детективы, – хорошо, если парень с кулаками не набросится, какой-то он нервный…

   Но произошло все не так. Когда Макар объяснил, кто они и зачем приехали, Олег и Инга явственно расслабились. Девушка заварила чай, ее брат нарезал бутерброды с сыром. Сыр был засохший, масло отдавало прогорклым, но Сергей невозмутимо сжевал бутерброд: если тебе что-то нужно от свидетеля, никогда не отказывайся от угощения.

   – Следы Даши нашлись в Москве, – сказал Илюшин, – мы видели ее вчера, но она снова пропала.

   Ее мать осуждающе поджала губы:

   – Шальная девка! Сколько в нее вложено, а все не впрок!

   – Вы не могли бы рассказать о ней побольше? И об обстоятельствах ее исчезновения. Вы не поддерживали с ней связь все это время?

   – Поддержишь тут, как же, – с горечью сказала Людмила. – Ни телефона не оставила, ни адреса. Прыг в чужую машину – и укатила, будто так и надо. Вот так растишь их, растишь, душу вкладываешь, куски от себя отрываешь… Она ведь после интерната в химико-технологический поступила, училась хорошо, а еще работать успевала! Официанткой устроилась, такие деньги зашибала на чаевых… Все ее любили! А вместо этого…

   – После какого интерната? – уточнил Макар.

   – С восьмого класса Даша перешла из школы в наш местный интернат, на пятидневку. Хорошее место! Я бы и сама у них пожила!

   – Интернат специализированный, с каким-то уклоном?

   – Да нет, обычный…

   – А почему Даша училась в интернате, а не в школе? – нахмурился Илюшин.

   Людмила всплеснула руками:

   – Как все эти рты-то прокормить? Они каждый день есть просят! Чай, дети, не собаки… На всех попробуй тут повертись-приготовь-разогрей… А в интернате – на всем готовом. Дашке повезло, она одна из всех моих туда попала.

   Олег и Инга жевали, не высказывая никакого интереса к беседе.

   – У Даши был бойфренд? – спросил Макар.

   – Ей об учебе надо было думать, а не о парнях. – Мать напустила на себя строгий вид, и Бабкин легко представил, что именно с таким выражением лица она разговаривала с дочерью. От тоски сводило скулы. – Нет, никаких шашней, я бы такого в своем доме не допустила!

   Илюшин вопросительно взглянул на Ингу. Старшая сестра могла знать то, что скрывалось от матери.

   – Дашка ску-у-уучная, – протянула та. – С такой никто мутить не станет. Не было у нее никого.

   – С кем же она уехала?

   Из дверей выполз кривобокий сонный парень в семейных трусах. Взглянул на сыщиков мутными глазами, сцапал со стола бутерброд, промычал что-то и исчез. Вадим, понял Бабкин. Надежда маменькина.

   – Мужик какой-то ее увез, – внезапно сказал Олег. – Старый. С ним тетка была. Это нам соседка сказала, она их видела. Они к Дашке не в первый раз приезжали. В кафе ее возили, все о чем-то говорили с ней. Дважды они здесь были, точно. А сами – москвичи.

   – Откуда это известно?

   Парень взглянул на Илюшина снисходительно:

   – На московских номерах они были, вот откуда.

   Бабкин записал имя и адрес соседки.

   Илюшин машиной не очень заинтересовался. Он расспрашивал о том, как Даша училась, как общалась с братьями и сестрами… Мать отвечала неохотно, все время пытаясь соскользнуть с обсуждения дочери на рассказ о собственной непростой судьбе. Бабкин, слушая Людмилу, поймал себя на том, что они напоминают рассказ фальшивой Дашиной семьи. Людмила Белоусова знала о своей средней дочери так же мало, как те двое. По ее словам, Даша не встречалась с парнями. У нее не было ни подруг, ни серьезных увлечений. Когда выдавалось свободное время – что случалось нечасто, – она убегала в приют для собак, где постоянно требовались волонтеры. Это был единственный живой штрих к портрету, лишенному всяких красок.

   Правда, у Белоусовой нашлись фотографии. С детских снимков смотрела неулыбчивая светловолосая девочка. Смеялась она лишь там, где фотограф поймал ее в обнимку с какой-то лохматой дворнягой.

   – В Москве ей, конечно, делать нечего, вы если ее найдете, так и скажите: пусть возвращается, я ругаться не буду, хотя подлость она совершила, конечно…

   Ее речь перебили пронзительные вопли. В кухню вбежали две девчонки, одна не старше пяти, вторая лет тринадцати. Эта вторая показалась Бабкину странноватой: рот перекошен, глаза навыкате. Мать отмахнулась от обеих. Инга поймала младшую сестру за руку, откуда-то выхватила расческу и за минуту заплела ей косички, пока малышка приплясывала от нетерпения. Выпустила – и в следующую секунду та исчезла. Сестра с пронзительным визгом, от которого закладывало уши, помчалась за ней.

   – Ирка! Светка! А ну не топать! Завтракать идите нормально! А я Дашу, значит, приучала ко всему, – не меняя интонации, продолжала Людмила, – и к огороду, и дома по хозяйству, уборка там, знаете, готовка… И за младшими приглядеть. Она бы у меня всему научилась…

   – А старшие ваши дети? – спросил Макар, воспользовавшись тем, что Олег с Ингой вышли. – Они вам помогают?

   Она засмеялась, показывая неровные зубы.

   – Эти-то трое? Да вы что! С ними проблем не оберешься. Олежек у меня все нервы истрепал, я с ним седая стала: и пил, и дрался, и воровали они с Вадиком, и машину как-то угнали и разбили, чуть не сели, пришлось везде заносить… – Она говорила с простодушной уверенностью ребенка, не сомневающегося в правильности своих поступков. – Инга тоже моей крови попила. То с алкашом каким-то связалась, потом с уркой – только из тюрьмы вышел, искал себе проститутку для приработка… Да и воровства выше крыши… – Она махнула рукой. – Они у меня драчуны, первые-то. В их старших классах я хваталась за любую подработку. За выбитые зубы кто должен платить? Мамочка! А руку Олежек сломал однокласснику – она сама не срастется, доктор денег стоит. От директора не вылезала, везде в ножки кланялась, просила дотащить моих балбесов до конца школы… Младшие вон тоже… Одной только бы носиться. Ногти фломастерами накрасила – и больше ей ничего не нужно! В школе двойка на двойке. И за Пашкой глаз да глаз. Тихоня он, себе на уме. Любая мать знает: если дети притихли – значит, где-то рядом будет пожар.

   Она визгливо рассмеялась. Бабкин подумал, что после всего рассказанного ею шутка вовсе не выглядит смешной.

   За приоткрытой дверью ему почудилось какое-то движение. Он бросил короткий взгляд: подросток, худой и невысокий, прятался в темноте. Во всяком случае, он и впрямь был тихоней. Если б не его неосторожное движение, Сергей ничего не заметил бы.

   – И в интернате Дашку всегда хвалили, – с гордостью продолжала Белоусова. – Это она в меня такая старательная!

   – У вас остались контакты ее учителей? – спросил Илюшин.

   Он записал телефоны и адрес интерната и вернулся к тому дню, когда исчезла Даша.

   Было ли что-то подозрительное в ее поведении? С кем она могла обсуждать свой отъезд? С кем из братьев-сестер Даша стала бы списываться или созваниваться, если ей потребовалась бы помощь?

   На все эти вопросы Людмила отвечала невразумительно.

   – У вас есть какое-то объяснение ее поступку? – спросил наконец Макар.

   – Тихушница она! – осуждающе сказала Белоусова. – Скрытная, ничего про нее не узнаешь! Я думаю, она работать устроилась в Москву, место хорошее нашла. А семью, значит, побоку! Выкинула из головы, бессовестная!

   – Кем устроилась? – не выдержал Бабкин.

   Женщина пожала плечами. На ее лице было написано, что они ей до смерти наскучили.

   Когда они выходили из кухни, за дверью уже никого не было. Бабкин покосился на окна: нет, никто не провожал их.

   Сев в машину, он буркнул:

   – Я не понял, отчего старшие вскинулись при нашем появлении. Как будто им есть что скрывать. А потом хоп – и смылись.

   – Не жил ты с такой матерью как Белоусова, – сказал Илюшин таким тоном, словно сам провел в многодетной семье все детство.

   – Поясни!

   – Они испугались, что она привела в дом потенциального хахаля.

   – Двоих, что ли, сразу? – не поверил Сергей.

   – Зачем! Одного. Но с дружком. Они и вышли нам навстречу как самые старшие. Разведывательный отряд. Убедились, что от нас не исходит никакой угрозы, и исчезли. Сестра и ее судьба их не волнует. Они не имеют отношения к ее побегу, иначе дождались бы конца разговора.

   Сыщики отъехали от дома. Визит к Белоусовым произвел на Бабкина тягостное впечатление. Некоторое время он молчал, изредка сверяясь с навигатором.

   – Слушай, на кой черт она столько детей нарожала? – не выдержал он, когда до интерната оставалось десять минут.

   – Понятия не имею. Какая разница?

   – Просто интересно…

   – Старших она по-своему любила и даже заботилась, – сказал Макар. – А потом устала. Надоели.

   – Да как такое может быть!

   – Ты как будто в первый раз видишь семью, где взрослым начхать на собственных отпрысков.

   – Но не с таким же количеством детей!

   Илюшин пожал плечами:

   – Она глупая эгоистичная женщина. Неужели ты до сих пор считал, дожив до седин, что в многодетных семьях чадолюбие – это основная причина для рождения детей?

   – Ну почему же, еще религиозность…

   – Людмила семь раз рожала от каких-то типов, от которых не видит теперь ни денег, ни заботы. От первого мужа троих, от второго двоих, и потом ещё по разу. Эта нехитрая арифметика тебе ничего не подсказывает?

   – Ну разъясни, раз ты такой умный. – Бабкин начал кипятиться. Илюшин с его чувством собственного превосходства по-прежнему был единственным человеком, способным вывести Сергея из себя за считаные минуты.

   Но Макар не стал ничего разъяснять.

   – Я у Белоусовых часы забыл, – невозмутимо сказал он.

   Бабкин присвистнул.

   – Как ты ухитрился?

   Илюшин носил «умные часы», сопряженные с его смартфоном. Они следили за пульсом на тренировках, будили его, позволяли отвечать на звонки, записывать голосовые сообщения и имели еще бездну функций, необходимость которых Бабкин никогда не мог понять. У него самого часы были механические, еще дедовы, когда-то торжественно врученные ему на восемнадцатилетие. Их металлический браслет сейчас приятно холодил запястье.

   – Сейчас найду разворот…

   – Не надо, потом заедем, – по-прежнему спокойно сказал Макар.

   Сергей хотел поинтересоваться, откуда напарник знает, где именно потерял часы, и вдруг сообразил причину его невозмутимости.

   – Ты что, нарочно их там сбросил? Обалдел? Их же приберет к рукам эта семейка…

   – Не приберет. С телефона можно включить поиск, и старшие дети должны об этом знать. С минуты на минуту кто-нибудь позвонит и скажет, чтобы мы возвращались.

   Бабкин поразмыслил.

   – Хочешь осмотреть дом или с кем-то поговорить?

   – С младшим из братьев.

   – С тем, который прятался за дверью?

   – Ага. Они с Дашей от одного отца. Выглядит не так, как остальные, и ведет себя иначе. Вот его-то наш визит как раз очень заинтересовал.

   – Ладно, перекинемся с ним парой слов. – Бабкин вырулил на парковку неподалеку от интерната. – Если только он сам горит таким желанием. А то вернемся, и нам снова будут лить в уши, как тяжело воспитывать семерых засранцев.

   Желто-белое пятиэтажное здание интерната выглядело чистым и даже уютным. Он ожидал худшего. На клумбах перед крыльцом клонились под ветром какие-то нежно-лиловые пушистые метелки.

   Им навстречу вышел охранник. Макар предъявил лицензию, и решетчатая калитка без скрипа распахнулась.

   Бабкин в очередной раз подивился силе воздействия официальных документов на умы. Лицензия частных детективов не давала им никаких дополнительных прав. С этой точки зрения она ничем не отличалась от справки об отсутствии венерических заболеваний. Но справка не помогла бы им проникнуть в интернат, а лицензия заставила охранника открыть перед ними дверь без всяких расспросов.

   В корпусе пахло свежей краской. Бабкин ожидал, что интернат будет пустовать, но из правого крыла доносились детские голоса и где-то гулко стучал мяч. Илюшин скрылся за внушительной дверью с табличкой «Директор Е. М. Славникова» и вскоре вышел.

   – Приятно иметь дело с толковыми людьми! Нам нужна Любовь Антоновна Степашина. Третий этаж, тридцать первый кабинет.

   Любовь Антоновна оказалась сухой желчной женщиной с ежиком седых волос. Пальцы с коротко остриженными ногтями, как у врача. Кисетные складки возле губ.

   Он предвидел сложности со свидетельницей, но в дело вступил Макар, и вскоре Степашина даже снизошла до полуулыбки. Илюшин умел казаться безопасным. Сергей не мог удержаться от внутренней ухмылки: а ведь она наверняка считает себя проницательной!

   Макар, естественно, соврал. Глядя чистосердечно и ясно, он заверил, что они действуют в интересах полиции, которая своими силами не справляется с поиском всех пропавших.

   – Свидетели видели Дашу живой и здоровой, поэтому всерьез заниматься расследованием никто не будет. В конце концов, она совершеннолетняя. Но мы ведь с вами взрослые люди…

   Он замолчал и с убедительным видом развел руками. Это выглядело так, словно Илюшин обозначает величину проблем, которые могут ждать Дарью Белоусову.

   – Я готова вам помочь, только не понимаю, почему вы ко мне обратились. Даша окончила наш интернат год назад.

   – С тех пор вы ее не видели?

   – Отчего же, видела. Она забегала где-то раз в пару месяцев… Но не подумайте, что я знала, как обстоят у нее дела. Даша очень мало рассказывала о себе. Она вообще не любит откровенничать.

   – Зачем же она заходила?

   – Во-первых, я льщу себя надеждой, что она скучала по мне. – Степашина усмехнулась, словно говоря, что не стоит принимать ее слова всерьез. – Во-вторых, выпускники часто заглядывают. Даша была намного самостоятельнее прочих, у нее семья, а большинство наших воспитанников – это сироты… Но любому нужно место, где с порога принимают как своего. Мы давали ей возможность побыть ребенком. Для таких детей, как Даша, вынужденных рано взрослеть, это настоящая отдушина.

   – Какой она вам кажется? – спросил Макар. – Я имею в виду характер.

   – Упрямой. Себе на уме. Замкнутой и имеющей обо всем собственное мнение. Академические способности отличные: с учебой у нее не возникало никаких сложностей. Выраженной одаренности, пристрастия к чему-то я не замечала. Хотя нет, пожалуй, в секцию бокса она с удовольствием ходила…

   – Бокс?

   – А что вас удивляет? Ей же надо было научиться как-то себя защищать. Да и выбор у нас не так чтоб богатый, что есть – тому и рады.

   – Как Даша оказалась в интернате?

   Степашина раздвинула губы в неприятной улыбке.

   – Стараниями своей матери, разумеется. Вы не представляете, сколько стен прошибла эта женщина, пока не добилась желаемого.

   – Людмила хотела избавиться от дочери? Почему? Вы описываете ее как совершенно нормальную девочку…

   – Боже мой, да именно поэтому! Потому что Даша была совершенно нормальной девочкой!

   Макар озадаченно помолчал.

   – Нет, я не понимаю, – признался он.

   – Ох, ну как вам объяснить… Из всех детей в ее семье Даша – самый беспроблемный ребенок. Даже с младшей в детском саду не справляются, как я слышала, и Люда уже вынуждена была перевести ее в другое место. А за Дашей не нужно было приглядывать, ловить за руку на воровстве, возвращать вещи в магазины… Она не дралась, не курила, не била окна в школе, не сбегала из дома, не связывалась с парнями вдвое старше. Это в итоге сыграло с ней злую шутку. Ее мать всегда была поглощена теми отпрысками, которые доставляли окружающим неприятности. А Даша не доставляла. На нее не нужно было эмоционально тратиться. Это проклятие благополучных средних детей. Со старшими матери адаптируются к родительству, с младшими носятся как с писаной торбой. А средним – успешным, неглупым, способным – достается по остаточному принципу.

   – Вы хотите сказать, Людмила свою дочь не любила? – вмешался Бабкин.

   – Я хочу сказать, она ее не замечала, – отрезала Степашина. – А ума и сердца на то, чтобы понять, что это хороший добрый ребенок, которому нужно столько же внимания, сколько и ее старшим засранцам, Людмиле не хватило!

   Она спохватилась и охнула:

   – Простите! Я не должна была так говорить, это крайне непрофессионально.

   – Вы знакомы с Людмилой, да? – спросил Макар.

   Бабкину показалось, Степашина смутилась.

   – Мы вместе учились. Не хочу злословить… – Было видно, что именно этого ей и хочется, и Илюшин понимающе закивал, подбадривая ее. – Но она всегда была мастером сваливать свои обязанности на самых, на первый взгляд, неподходящих для этого людей. – Женщина криво усмехнулась. – Но ведь работает! Я не удивлена, что Даша не захотела тащить на себе весь этот воз. Людмила считала, что вырастила домработницу, громоотвод и няньку.

   – Громоотвод – для старших?

   – Именно так. Они агрессивные, вспыльчивые. Олег как-то раз выкинул из окна электронное пианино, на котором играла младшая девочка и мешала ему спать, – подарок от администрации, между прочим. Людмила устранилась от конфликтов детей, и всем этим должна была заниматься Даша. Нет, я не удивлена ее побегу, – повторила она.

   – Вы знаете, чего Даша хотела?

   – Я знаю, чего она не хотела. Она не собиралась жить вместе со своим семейством. Не ровен час, вернется кто-нибудь из папаш… – Степашина закатила глаза. – Или Люда приведет нового. Она всегда пользовалась большой популярностью у мужчин определенного склада.

   Бабкин заподозрил, что мужчины определенного склада пользовались популярностью у самой Степашиной, и в этом отчасти заключается причина ее антипатии к Белоусовой-старшей.

   – У Даши не было депрессии? – спросил Макар.

   Степашина удивилась:

   – Нет, ничего подобного. Конечно, когда она никуда не поступила и болталась с дрянной компанией, вряд ли это было весело…

   – Подождите, а химико-технологический?

   – Какой еще технологический! Не собиралась она там учиться! Это была идея Люды, она надеялась, что Даша через три-четыре года начнет работать, а деньги отдавать ей. У нее идея-фикс: сначала она содержала детей, теперь выросшие дети будут ее обеспечивать.

   – И как, со старшими сработало? – поинтересовался Макар.

   Степашина сухо рассмеялась:

   – Нет, но Люда не теряет надежды. В чем ей не откажешь, так это в оптимизме.

   – То есть Даша врала матери, что уезжает на учебу, а сама проводила время со своей компанией… – подытожил Макар. – Любовь Антоновна, вы знаете кого-нибудь из них?

   Степашина замялась.

   – Знаю, – неохотно сказала она наконец. – Но у вас ничего не выйдет. С тех пор, как Даша уехала, двое из этой шайки сели, одного убили, а четвертый где-то прячется. Зовут его Михаил Баридзеев, он у них был за старшего. Вы его не найдете. Он сбежал из города еще в ноябре.

   Михаил Баридзеев сбежал не из города, а из страны. Бабкин выяснил это, заглянув в местное отделение. Много лет проработав оперативником, он легко находил язык с коллегами. К тому же здесь отыскался его давний знакомый, который ввел Сергея в курс дела.

   Тридцатидвухлетний Баридзеев возглавлял преступную группу. Бывший спортсмен и предприниматель, официально занимавшийся торговлей подержанными автомобилями, а неофициально перепродажей краденого, он не был никому особо известен, пока не предпринял попытку отжать чужой бизнес. Это было сделано грубо, нагло и жестоко. Баридзеев захватил владельца местного шиномонтажа, вывез в лесополосу, и там несчастный подписал все документы.

   – Я думал, такие финты остались в девяностых, – сказал удивленный Бабкин.

   – Мы тоже так считали, – кивнул его собеседник. – Этот мужик, владелец, когда вернулся, сразу кинулся к нам. Взять Баридзеева за яйца вроде бы ничего не мешало, но тут как-то все странно поехало… То один из наших уволился и при передаче дела потерялись документы, то мужик вдруг решил отказаться от своих слов, причем без всякого давления. Короче, непонятная история. В конце концов Баридзеев вышел сухим из воды, осмелел и принялся куролесить. Набрал себе команду из шести человек. Они угоняли и продавали тачки. Обнаглели до того, что пару раз выкидывали водил прямо из машин. За год Баридзеев вырос из мелкого ловчилы во вполне серьезного бандита. До сих пор не понимаю толком, как ему это удалось! Он должен был сесть еще в сентябре прошлого года. Ну, ходили какие-то нелепые слухи… Я тебе их даже повторять не буду – такая пурга! А потом разом все закончилось. Словно ему очень долго везло, а тут удача – бац – и накрылась медным тазом. Двоих его корешей мы взяли, причем по серьезным статьям: нападение и похищение. Суды прошли как по маслу. Еще одного подельника грохнули в порядке устрашения, и Баридзеев смылся от греха подальше из страны. Я слышал, он теперь где-то в Узбекистане.

   – Про его девушку тебе ничего не известно? – спросил Сергей.

   – Да он баб менял каждую неделю, – рассмеялся оперативник.

   – А что насчет Даши Белоусовой?

   Ухмылку с лица как ластиком стерло.

   – Сказки это все, – неохотно пробормотал он. – Не по моей части, извини.

   Бабкин вернулся к Макару, ожидавшему на скамейке в тени, и передал их разговор.

   – Имя Белоусовой ему знакомо, – закончил он. – Он что-то знает об их с Баридзеевым отношениях, но не хочет говорить. Выглядит это странно.

   Они вышли на теплую, пропахшую бензином площадь и направились к машине. У Илюшина зазвонил телефон.

   – Вы – частный детектив? – спросил ломкий подростковый голос в трубке. – Вы у нас кое-что забыли.

   Мальчишка ждал их на дороге перед домом. Когда Бабкин сбавил скорость, тот быстро подбежал, распахнул дверцу и угрем скользнул на заднее сиденье.

   – Езжай давай, не тормози! – прошипел он.

   Когда улица осталась позади, парень постучал Илюшина по плечу и протянул часы:

   – Твое, кажись. На столе оставил.

   – Спасибо. – Макар застегнул браслет. – Ты – Павел, да?

   – Ага. – Он держался настороженно, но без страха. – Вас Баридзе нанял, а? Вы моей матери лапшу навешали на уши?

   – Про Баридзеева мы сегодня услышали впервые в жизни, – сказал Бабкин, не оборачиваясь. Чутье подсказывало, что завоевать доверие этого пацана очень важно. – Нас наняли люди, которые почему-то хотели убить твою сестру. У них ничего не получилось, она сбежала. Нас использовали втемную, нам это очень не понравилось, поэтому мы ищем ее, чтобы добраться до них. Я не слишком сложно излагаю?

   Мальчишка побледнел. Но откровенность Бабкина сделала свое дело.

   – Меня в тачках укачивает, – пробормотал Павел, и Сергей понял, что ему поверили. – Можем где-нибудь встать? Вообще-то тут «Макдоналдс» неподалеку…

   Они купили ему чизбургер, картошку фри, большую колу и молочный коктейль. Бабкин считал, что коктейль – это лишнее, особенно учитывая размеры порции картошки, но Илюшин сказал, что детей нужно подкупать сладостями, так поступают все порядочные мерзавцы. Припарковались в тихом месте, в глубине дворов. Павел явно не хотел попадаться на глаза знакомым.

   – Если закапаешь соусом сиденье, будешь языком вылизывать, – предупредил Сергей.

   Он интуитивно выбирал верную интонацию: мальчишка, кажется, даже обрадовался этой угрозе. Расстелил салфетки на коленях и принялся медленно, с удовольствием смаковать картошку, запивая ее коктейлем.

   «Да ведь ему этот фастфуд достается раз в год по большим праздникам», – сообразил Бабкин.

   Павел съел все до последнего кусочка и аккуратно сложил мусор в бумажный пакет. Вытер губы салфеткой.

   – Наши ничего про Дашку не знают. Вообще никто не знает. Баридзе от всех ее скрывал. Даже его приятели думали, что он малость крышей съехал.

   – Чего именно не знают? – спросил Илюшин.

   – Она – талисман, – сказал ее брат.

   И неожиданно просиял широкой солнечной улыбкой.

   Следующие полчаса сыщики слушали его, время от времени недоверчиво переглядываясь.

   Паша утверждал, что его сестра приносит удачу.

   – Я это давно заметил, еще когда мы в «вышибалы» бились, совсем мелкими. На чьей стороне Дашка, те выиграют. Железно! Потом проверил на футболе. Дашка футбольного мяча боится до усеру! Визжит и драпает. Я ее уболтал поиграть за одну команду… Ну, полные слабаки! Так они всех сделали. Единственный раз выиграли на поле! А еще когда она в интернат поступила, его собирались разгонять. Мать ругалась, что они и двух лет не протянут. Их кто-то хотел выкупить и отель на этом месте забабахать. А как Дашка стала у них учиться – все, хана отелю!

   – Слушай, это еще ни о чем не говорит… – начал Сергей.

   – Да? – Паша скептически прищурился. – А как вам такое: она однажды на спор ходила по крыше пятиэтажки и свалилась. С самого края! Это две ее подружки видали, можете у них спросить! Ленка так орала от страха, что потом три дня есть не могла, горло драло. Дашка полетела вниз и бухнулась прямо на дерево. Две царапины и трещина в ребре! И все! – Он постучал себя по грудной клетке. – Матери соврала, что с велосипеда упала! Но у нас все об этом знали, потому что Ленка с Катькой растрепали, хотя Дашка им запретила. А приют этот? А? Вы насчет приюта в курсе?

   – Твоя мама сказала, что Даша проводила там много времени.

   – Ага! Только она не сказала, что там соседи дважды травили всех собак, чтобы не лаяли и не мешали. А когда Даша стала у них тусоваться, все прекратилось. И больные собаки выздоровели.

   – И шерсть у них заколосилась, – поддакнул Бабкин.

   Ему не жаль было денег на гамбургер и коктейль, но поощрять этот полет фантазии он не собирался.

   Паша снисходительно усмехнулся. Они с сестрой были похожи: светловолосые, курносые, с неуловимо одинаковым выражением настороженности в голубых глазах. Но мальчишка выглядел простоватым. Легко было представить его где-нибудь в деревне, загорелого и ловкого, пасущего местное стадо и пощелкивающего кнутом.

   – Вы Баридзе за дурака не держите, – по-взрослому сказал Паша. – Миша один понял, как можно Дашку использовать. Он поверил, что она талисман. Везде ее с собой таскал, денег ей совал, она их матери отдавала – типа, с зарплаты официантки. – Он презрительно скривил губы. – Ага, как же! Она ни дня не работала. Он ее берег как принцессу. Пока она была при нем, у него дела в такую гору пошли, что он запросто министром мог бы стать, если бы захотел! Ни один план не сорвался, и ни один мент его за задницу взять не мог, пока Дашка была в его банде. Только она ничего плохого не делала, – спохватился он. – Сдадите меня мусорам – я скажу, вы гоните. Ясно вам?

   – И почему же тогда Баридзеев сейчас прячется в Узбекистане, с такой-то удачей? – поинтересовался Сергей.

   – А его подельники кто сидит, кто в могиле, – добавил Макар.

   Паша фыркнул.

   – Ну вы, дяди, мыслители! У Миши с его бандой вся халява закончилась, как только Дашка от них сбежала. Она в Москву смылась, бросила их. К ней люди пришли с хорошим предложением, выгодным. Она мне обещала, что и меня из нашей дыры вытащит. Баридзе кинулся ее искать, но эти чуваки ее хорошо спрятали. Он пару раз меня подловил у школы…

   – Тебя подловил? – недоверчиво переспросил Сергей.

   – Ага. На «Гелике» своем. Деньги мне совал, обещал хату на меня переписать, если я сдам, где Дашка… – Он скривился. – Совсем одурел. Даже если бы я знал, я бы не сказал.

   – А к другим членам твоей семьи он тоже подкатывал? К матери? К старшим?

   – Не-а. Им от Дашки только деньги нужны, и чтобы жратву на стол вовремя подавала. Больше ничего. У нас дома, если ты не орешь громче всех, тебя как бы и нету. Мы с ней – пустое место!

   Он снова широко улыбнулся. Непохоже, чтобы это положение его огорчало.

   – Слушай! – Бабкин подался к нему. В конце концов, пацан мог чистосердечно заблуждаться, но верно излагать факты. – Даша хоть словом, хоть намеком тебе обмолвилась, что это были за люди, которые приехали и забрали ее в Москву?

   Паша покачал головой.

   – Это важно, – подал голос Макар. – Что-то произошло между ними и твоей сестрой, и они решили ее убить. Одну девушку уже убили – по ошибке, вместо нее. Рано или поздно доберутся и до Даши. Вспомни все, что можешь!

   По губам парня скользнула кривая ухмылка.

   – Я вам столько про Дашку рассказал, а вы ничего не усвоили! Она умная, ясно? Если бы я что-то знал, из меня могли бы это вытащить. Не по-доброму, так по-плохому! А когда вообще ничего не знаешь, то и спросу с человека нет никакого.

   Он говорил так уверенно, что Бабкин ему поверил.

   «Девчонка встречалась с этим бандитом, а младшему братику, чтобы не портить картину мира, наврала про удачу и прочее. Сбежала от Баридзеева, когда тот стал зарываться, потому что сообразила, что убить могут их обоих, и его, и подружку, не разбирая. Но кого она выбрала в качестве спасительного «поезда»? И если это те же люди, которые приходили к нам, как она ухитрилась перейти им дорогу?»

   – Запиши, как со мной связаться. – Он продиктовал парню свой номер телефона. – Если Даша появится, передай ей все, о чем мы с тобой говорили.

   – Ладно! Меня подвозить не надо, я отсюда сам дойду. Мусор давайте, выкину по дороге…

   – Подожди! – Илюшин придержал Павла за рукав. – А от кого ты прятался, когда сел в машину? Не хотел, чтобы твоя семья тебя видела?

   – Не, не от них! Какая мне разница! Пусть думают, что хотят. Просто какой-то чувак вчера шатался вокруг, следил за домом.

   – Что еще за чувак? – насторожился Сергей.

   Паша добросовестно попытался описать внешность следившего, но кроме «ну, такой, обычный вроде» им ничего не удалось из него выжать. Наконец Илюшина осенило:

   – Посмотри-ка на фото. Не этот?

   Первый снимок парень отложил, не разглядывая, над вторым задумался.

   – Вроде этот…

   – Вроде или этот?

   – Похож! Я его издалека видел, из окна. Кажется, он! Я еще подумал, может, Ингу ждет… А она вышла – и он сразу в кусты нырнул. Да, точно, этот самый парень! А вы чего, знаете его, что ли?

   Сыщики помолчали.

   – Знаем, – наконец сказал Бабкин.

   Это была не фотография, а распечатка скрина с записи камеры над подъездом Илюшина. С нее смотрел коротко обритый тонкогубый парень – фальшивый брат Даши, называвший себя Максимом Белоусовым.

   Вокруг перегавкивались обитатели клеток. В собачьих приютах всегда шумно. В этом содержалось всего тридцать животных, если не считать двух приблудных котов. Даше доводилось бывать в таких, где постоянно жило четыре с лишним сотни псов. Лай там не замолкал ни на секунду ни днем, ни ночью.

   Даша миновала вольер, в котором ветеринар занимался со свежеприбывшим пациентом, помахала издалека таджику-разнорабочему, смуглому тщедушному человеку без возраста, у которого самый озверевший пес становился ручным, и вышла за ворота.

   На душе было тошно. Хоть становись рядом с Бураном на корточки и начинай выть.

   «В чем я виновата, в чем? – ожесточенно спросила Даша, обращаясь неизвестно к кому. – Я, что ли, ее убила? Я привела ее на это крыльцо?»

   Да, не приводила и не убивала, но вызвалась помочь с проклятой футболкой. Теперь живая Даша ведет собаку прогуляться в перелесок, а мертвая Вика лежит в морге.

   На нее накатила слабость. Даша отошла к обочине, потянула за собой недоумевающего пса и опустилась в пыльную траву, иссушенную июльским солнцем.

   – Ложись, Буран, ложись.

   Сунула ему кусочек сыра, и дурачок понял, что от него требуется. Повалился на косматый бок, обмахивался хвостом: выпрашивал еще.

   Общение с собаками всегда ее успокаивало. Псы, в отличие от людей, предсказуемы. Даша запомнила свое потрясение, когда мать привела ее, большую уже девицу, в интернат, и только перед входом сообщила, что в сумке, оказывается, белье и вещи. Что, оказывается, ее дочери предстоит здесь жить.

   У Даши было тринадцать лет, чтобы привыкнуть к сюрпризам матери. Но в то утро она оцепенела. Не могла сделать ни шагу. Людмила не предупредила ее, не подготовила, бросила во двор интерната, как в прорубь, и спортивную сумку швырнула сверху – спасайся, милая, как хочешь! Видимо, мать по ее лицу поняла, что в душе дочери творится что-то нехорошее, и совершила то же, что и всегда: сбежала. Чмокнула Дашу в лобик, развернулась и зацокала каблучками.

   Если бы не настигшее ее оцепенение, Даша удрала бы не задумываясь. Но ее пригвоздило к месту. В первые минуты, когда она толком не поняла, что случилось, ей почудилось, будто мать привела ее сюда насовсем. Детей в семье Белоусовых слишком много, Даша слышала об этом отовсюду, и что удивительного, если мать пожелала избавиться от одного рта!

   У нее, наверное, сердце разорвалось бы от горя. Если бы не Степашина. Даша, конечно, тогда еще понятия не имела, кто это такая. Просто к ней спустилась со ступенек высохшая, точно хвощ, рыжеватая тетка и внезапно улыбнулась. Было это странно и даже пугающе. Даша жила в мире, где взрослые редко ей улыбались.

   – Ты Даша Белоусова? – спросила тетка. – Здравствуй. Меня зовут Любовь Антоновна, я твоя учительница. С остальными ты позже познакомишься. Пойдем, я покажу тебе комнату, в которой ты будешь жить, и расскажу, какие тут у нас порядки.

   Даша не двинулась, и тогда Степашина сама подхватила сумку, лежавшую у ног девочки, и положила руку ей на плечо.

   От прикосновения Даша вздрогнула.

   – На выходные сможешь вернуться к семье, – сказала учительница. – Но если захочешь остаться, предупреди за пару дней. Это нужно для столовой.

   «Остаться?» Это было первое слово, пробившее Дашино оцепенение. Да кто в своем уме будет здесь оставаться?!

   Пару месяцев спустя, совершенно освоившись на новом месте, она проводила в интернате одни выходные в месяц. Оставалась бы и больше, но очень уж жалела Пашку. Нельзя бросать его одного с этой сворой. Даша пыталась и для брата выбить место в интернате, даже у директрисы рыдала в кабинете. Та развела руками: извини, на освободившиеся места берем в первую очередь сирот. Для семьи Белоусовых уже однажды сделали исключение. Администрация города вникла в положение несчастной матери-одиночки, которая тащит многочисленных детей, и пошла навстречу. Но второй раз ничего не получится.

   С возрастом Даша стала понимать, какую роль в ее судьбе сыграл интернат. Старшие братья и сестра свирепели с каждым месяцем, срывались на всех подряд. Олег пару раз сжигал ее школьные тетради. От Вадима она шарахалась: пройдешь слишком близко – получишь тычок под ребра. Бил он вслепую, не разбирая, просто от избытка дурной силы. Однажды, вывалившись из комнаты с побелевшими глазами, щелкнул зажигалкой под Дашиной косой. Волосы вспыхнули мгновенно, и, если бы не реакция Пашки, ходить ей обгоревшей. Мелкий схватил с подоконника банку с отстоянной водой для цветов и выплеснул на сестру. Вадим хохотал как безумный. На крики выскочили Инга с Олегом и сползли на пол от смеха. Ржали как гиены, не могли успокоиться. Дашу трясло.

   Трое старших постоянно проводили время вместе, и если не курили всякую дрянь, то нюхали. Формально у девочек была своя комната, а у мальчиков своя, но спальню мальчишек оккупировали Инга, Олег и Вадим. Заходить к ним было запрещено. Когда Пашка пожаловался матери, то получил от нее подзатыльник: сам разбирайся.

   В конце концов Пашка с Дашей устроили себе нору в чулане. Разгребли завалы барахла – на это ушло три полных дня, – часть выкинули по собственному усмотрению, ни с кем не советуясь, а оставшееся переложили, чтобы занимало меньше места. Маленькое окошко под потолком отмыли, Даша из старой выцветшей юбки на скорую руку сметала занавеску, подвесила ее на леску. На подоконник поставили елочную игрушку – серебристую ракету с надписью «Восток-1». Даша узнала, что на такой летал в космос Гагарин, и подарила Пашке на Новый год. Дороже этой ракеты у Пашки ничего не было. Утащили с кроватей матрасы и стали спать на полу. Душно, конечно, и тесно… Но в тысячу раз лучше, чем в общих спальнях! Мать даже не заметила ничего: она в этот чулан сто лет не заглядывала.

   После того как Вадим поджег ей волосы, Даша коротко постриглась. И следила, чтобы у Пашки волосы не отрастали. К Светке старшие не приставали. Девочка-дурочка, что с нее взять! Носится как подорванная. Если тронуть, визжит и кусается. Жрет листья и траву, рот вечно выпачкан землей… Однажды Олег двинул ей сгоряча по шее, и в отместку получил дурно пахнущую кучу на своей кровати. Орал до хрипоты и поклялся, что вываляет дуру мордой в ее же собственном дерьме. Но Светка проявила неожиданную предусмотрительность и следующие две ночи провела на чердаке, прячась при каждом появлении старших. На чердаке можно и ногу сломать, и шею, так что в конце концов от нее отстали. Нет, за Светку не стоит бояться…

   А Иришка тогда была совсем еще мелюзгой. Висела на матери, как мартышка.

   Для развлечений оставались они с Пашкой. Отчего-то Инга, Олег и Вадим не выносили их двоих. Ревностью этого не объяснить: мать кудахтала и носилась со старшими, как курица с цыплятами.

   «Чем-то мы их бесим», – сказал однажды Пашка.

   «Не мы, а я, – поправила Даша. – Ты идешь в довесок».

   И правда: когда мать сплавила ее в интернат, Пашке жить стало легче. Он как будто перестал существовать для старших. К тому же теперь в его распоряжении был целый чулан!

   Даша сидела на обочине в соломенно-желтой траве, кое-где голубевшей цикорием, и проговаривала про себя свои удачи. Это очень важно – не забывать, в чем тебе повезло.

   Попала в интернат – это раз. То, что мнилось наказанием и бедой, обернулось небывалым везением.

   Эмиль Григорьевич взял в секцию и занимался, как с родной дочерью, – два.

   Пашка – три. Мелкий, может, звезд с неба не хватает, зато хороший, добрый и любит ее. А могла бы жить в окружении сплошных говнюков, как старшие, или психов вроде Светки.

   С Баридзеевым все закончилось – четыре. Даша в бога не верила, иначе весь лоб разбила бы в благодарность за его милости.

   И от Егора удрала – пять.

   Она вспомнила убитую Вику и до боли прикусила губу. Не ныть! Не хватало еще расклеиться.

   Наконец, пункт шестой: смогла договориться о койке в собачьем приюте в обмен на неделю работы. Скоро придется искать что-то новое, но пока есть крыша над головой и кусок хлеба.

   «В конце концов, – с горькой улыбкой сказала себе Даша, поднимаясь из травы и отряхиваясь, – я же везучая».

   – Пошли, Буран.

   Пес неохотно поднялся. Из густой нечесаной шерсти торчали травинки.

   – Давай-давай, топай! Недалеко осталось.

   Приютских псов водили гулять в лесок поблизости. Старые березы и тополя, поросль боярышника, в которой белел густой тополиный пух… Кое-где можно было отыскать скамейку с подгнившими от старости досками – свидетельство давних попыток облагородить лесок. От этих поползновений остались и две широкие аллеи, обсаженные липами.

   Даша вышла на одну из них. Присела на корточки, вытащила у Бурана из воротника репейник. Выпрямилась.

   Тут ее удача и кончилась.

   Аллею перегораживал мужчина. Даша вспомнила его сразу. Она еще в ресторане обратила на него внимание. Даже когда сидел, было видно, какой он огромный. Под футболкой бугрились мышцы, а двигался – Даша специально посмотрела ему вслед, когда он уходил, – мягко, словно кот. Таких громил Даша не встречала даже в их местной качалке, куда ее по доброте душевной три года назад согласился взять тренер по боксу, набиравший неблагополучных подростков в секцию. У нее было время насмотреться на местных качков. Но этот дал бы фору им всем. Громадный, бритый и рожа как у убийцы. Даша тогда сама не поняла, отчего ее так встревожил этот клиент: обслуживала его другая официантка, он быстро поел и сразу ушел, не задерживаясь. А все равно было неспокойно.

   И вот теперь понятно отчего.

   Буран, идиотина, замахал хвостом.

   – Не бойся, Даша, – сказал убийца.

   Она обернулась, готовясь бежать, и дернулась, как от выстрела. За спиной в двадцати шагах стоял парень с взлохмаченными русыми волосами и с улыбкой смотрел на нее. Руки на виду, не в карманах, но отчего-то Даша с немыслимой ясностью представила, что именно этот улыбчивый светлый юноша полоснет ее бритвой, возникшей из ниоткуда в пальцах.

   «Давид и Голиаф», – некстати вылезло в памяти. Любовь Антоновна в интернате штудировала с ними древнегреческие легенды целый год, даже в музей водила смотреть скучнейшие картины.

   – Давай сразу определимся: мы хотим только поговорить, – мягко сказал парень.

   Он не двигался с места. Даша в панике бросила взгляд через плечо, но Голиаф не сделал ни шагу.

   Она наклонилась к ошейнику Бурана, как будто для того, чтобы успокоить собаку, и незаметно отстегнула карабин.

   – Твои бывшие приятели хотят тебя убить, а мы с моим другом в этом не заинтересованы, – продолжал парень. – Пожалуйста, давай где-нибудь здесь присядем и побеседуем. Мы, кстати, частные…

   Даша рванула с места. Она мчалась напролом через лесок, не разбирая дороги и надеясь, что не споткнется. Обрадованный Буран несся рядом – решил, дурачок, что это такая игра.

   Если бы он остался пристегнутым, давно запутался бы поводком в кустах. Даша бежала, не оборачиваясь, в сторону, противоположную приюту. В километре отсюда, сразу за границей леса есть парковка, а за ней – торговый центр. Там люди, и эти двое не посмеют на нее напасть среди толпы.

   Сбоку вспорхнула птица. Буран, будто перепуганный конь, шарахнулся влево – точнехонько ей под ноги. Даша перелетела через собачий круп и покатилась кувырком. Ударилась бедром об острый пень, вскрикнула – и ощутила, как ее вскидывает в воздух огромная сила.

   – Ты ж так убьешься, – проворчал Голиаф. Он поставил ее на ноги и крепкими пальцами пробежал по ней сверху вниз, словно проверял клавиши аккордеона. На Бурана, сунувшегося под руку, цыкнул, и пес внезапно проявил сообразительность, плюхнулся невдалеке.

   Даша стояла замерев и тяжело дышала.

   – Кости целы, – подытожил Голиаф.

   Выпустил ее, отошел в сторону, сел на поваленное дерево и закурил.

   – Для протокола: я это осуждаю, – невозмутимо сказали за спиной у Даши.

   От неожиданности она чуть не заорала. «Давид» стоял на краю невысокого склона, с которого она так позорно полетела, и качал головой. Парень прошел мимо нее, будто не заметив, и остановился возле своего приятеля-гиганта.

   – Учти, Маше врать не стану.

   – Маше я и сам врать не стану, – буркнул тот в ответ. – За кого ты меня принимаешь!

   – Тогда дай закурить.

   – Перебьешься!

   Даша в изумлении наблюдала за этими двумя, словно забывшими про нее. Буран, тяжело дыша, повалился на бок. Она осторожно приблизилась к нему, присела на корточки и пристегнула поводок к ошейнику. Слава богу, что пес не удрал, испугавшись погони.

   – Даша, вы не сильно ушиблись? – Парень обернулся к ней. – Извините, мы не хотели вас напугать.

   – А что вы хотели?

   – Поговорить, – удивленно отозвался он. – Я же вам сразу сказал.

   Ну да, сказал. Только Даша не идиотка.

   – Как вы меня нашли? – выдавила она.

   Болело ушибленное бедро, и Даша поняла, что далеко она не убежит. К тому же, если бы ее хотели убить, уже убили бы.

   – Мы знали, что у вас есть несколько навыков, – с готовностью объяснил парень. – Скажем, вы можете работать официанткой. Я, правда, ставил на то, что после случившегося в «Корове и дубе» вы побоитесь приближаться к заведениям общепита. Тогда мы вспомнили о вашей подготовке в качестве танцовщицы стриптиза. Обошли дюжину ночных клубов, но выяснилось, что у них довольно высокие требования к подготовке девушек. Вряд ли вы успели многому научиться за пару месяцев.

   Даша уставилась на него:

   – Вы и об этом знаете?

   – Тогда мы стали думать, к чему у вас есть склонности, – спокойно продолжал парень, будто не слыша. – Ваша мать сказала, что вы при любой возможности убегали в приют для собак. А ваш псевдобрат – кстати, кто он такой? – упомянул, что вы перечисляли на бездомных псов карманные деньги.

   – Псевдобрат?

   – Бритый, худой, тонкогубый, – вступил здоровяк. – Грабли как лопаты.

   – А тучи как люди, – фыркнул его приятель. – Сергей хотел сказать, что у юноши, который притворялся вашим братом, а после вашего побега следил за домом в Твери, очень крупные ладони.

   Она ахнула и вскочила:

   – Следил за домом? У них все в порядке?..

   – Абсолютно. Его заметил ваш младший брат. Но после вашей «гибели» слежку, естественно, сняли. Мы не знаем, как скоро они обнаружат, что вы на самом деле живы. Может быть, так и останутся в заблуждении?

   – Не останутся, – не удержалась Даша. – Вы не знаете этих уродов! Они все доводят до конца. – Она покусала губы и решилась: – Слушайте, а кто вы вообще такие?

   – Меня зовут Макар Илюшин, – представился парень. – Моего друга – Сергей Бабкин. Мы – те самые люди, которые навели «этих уродов» на вас.

   В конце концов Даша отвела Бурана обратно в приют и вернулась к этим двоим. Подойдя к машине – черный «БМВ» одной из последних моделей, очень подходивший своему огромному хозяину, – она увидела себя со стороны.

   Что она делает?

   Неужели и впрямь собирается сесть в чужую тачку к этим двоим? Ведь и трупа потом не отыщут…

   Макар ждал снаружи. Даже дверь приоткрыл – галантный, сволочь! Даша никак не могла переварить то, что услышала от него. Это они сдали ее. Выследили и принесли на блюдечке.

   Она молча забралась в салон. Хотела было спросить, куда они едут, но мысленно пожала плечами: какая разница?

   Час спустя серебристый лифт вознес их над Садовым кольцом, и Даша, старавшаяся не показывать растерянности, оказалась в отдельном кабинете большого ресторана, под потолком которого плыли рыбы и парусники. Ее усадили на диван, принесли подушки и плед, хотя выглядела она пугало-пугалом: грязные джинсы, все в травяных пятнах, оставшихся после падения, и мятая застиранная футболка.

   Даша в жизни не бывала в подобных заведениях. Но сыщики вполголоса заговорили о своих делах, будто забыв о ее присутствии, и понемногу она расслабилась. Тем более что закуски принесли вкуснейшие, а от глиняного чайника поднимался нежный фруктовый аромат.

   – Это чай с личи, – сказал Макар.

   Даша вдруг поняла, что проголодалась. В «Корове и дубе» персонал кормили, но сколько уже прошло с тех пор, как она убежала оттуда? Она сбилась со счета. Три или четыре дня… Все это время спасалась «Дошираком».

   Салат, суп с морскими гадами, прозрачная лапша с креветками… Даша поглощала все с немыслимой быстротой. Наевшись, едва не уснула прямо на диване, но тут принесли крепчайший кофе, густой, как нефть, от которого она разом проснулась.

   – Даша, нам ничего не известно о людях, которые нас наняли. – Макар встал, проверил, нет ли кого-то за дверью, и вернулся на место. – Мы до последнего считали, что это ваша семья, которая разыскивает пропавшую дочь. Вы знаете их настоящие имена?

   – Мне неловко, когда вы мне выкаете.

   – Ладно, давай на «ты», – покладисто согласился сыщик. – Так тебе известны имена?

   – Мужчину зовут Егор Сотников, – помолчав, сказала Даша. – Женщину – Вера Загребина. Его паспорт я видела своими глазами, а она свои документы постоянно держала при себе, так что в ее имени я не уверена. Но все они звали ее Верой.

   – Они? – переспросил Сергей.

   – Егор, Петр и Максим. Максим – это младший. Он везде меня провожал – стерег. Петра я видела всего пару раз. – Даша невольно содрогнулась. – Он совсем какое-то животное…

   – Вы действительно жили в одной квартире?

   – Да. Когда они забрали меня из Твери, мы поселились вместе. Все, кроме Петра. Он заходил иногда. Обычно в то время, когда меня не было дома. Я по запаху определяла: он много курит и мало моется, после него в воздухе всегда воняет, как после бомжа.

   – Зачем ты им понадобилась? – спросил Макар.

   На лицах обоих сыщиков Даша прочла недоумение. Она взглянула на себя их глазами: замарашка, потрепанная нищая девчонка, ничего не умеющая, кроме как обслуживать столики, ладить с собаками и неэротично расстегивать рубашку на плоской груди.

   Можно было соврать. А потом отвлечь, вытащить у них деньги и сбежать. Поймать попутку, смыться в другой город, а там ищи-свищи! Хрен бы они ее отыскали в третий раз.

   То ли она устала бегать от всех, то ли было что-то в этих двоих, вызывающее доверие…

   Даша неловко усмехнулась и ответила:

   – Потому что я очень удачливая.

   Михаил Баридзеев появился в ее жизни в сентябре.

   Вышло так: Ярик Кошелев заявился к Дашке со своим приятелем Лешкой Майоровым и позвал кататься втроем. С кем-то другим Дашка не пошла бы. Знала она, чем заканчиваются такие покатушки! Но Кошель с Майором были свои, знакомые по интернату беззлобные раздолбаи. Верх стремлений – надыбать шмали, валяться на чердаке и дымить, пока не окосеешь. И чтобы работать не надо было. И деньги сами чтоб падали с потолка.

   У Кошеля почти так и вышло. Смазливого Ярика взяла под опеку дальняя родственница, одинокая старая дева, растаявшая от его длинных ресниц и земляничного румянца. Поселила у себя, пристроила на непыльную работенку и дала ключи от своей «Тойоты».

   На ней-то и прикатили за Дашкой Кошель и Майор. Довольные, как поросята, аж лоснятся. Тетка уехала отдыхать на две недели! Тачка под задницей и свобода – что еще надо!

   Дашка посмотрела на их счастливые рожи и сама засмеялась.

   Ярик распахнул перед ней переднюю пассажирскую дверь.

   – Поехали! Прокачу как королеву!

   Может быть, Даша и отказалась бы. Но из дома мать заорала про недомытую посуду, и она змейкой юркнула в салон.

   – Погнали, погнали!

   Когда мать выскочила на улицу, возмущенно крича им вслед, «Тойота» уже скрылась за поворотом.

   Сначала гоняли по тверским улицам. Но Даша это быстро пресекла. «Собьем еще какого-нибудь ханурика, на пять лет присядешь… Хочешь нормальной скорости – выезжай на трассу».

   Кошель послушался, и уж там-то они и впрямь понеслись.

   Машин было мало, Ярик лихо обгонял даже крутые тачки. Врубили рэп, открыли окна, орали в голос всякую чушь и хохотали.

   Солнце било в глаза. Дашка положила голые ноги на торпеду, завернула шорты, чтобы ноги казались длиннее. Вся ее семейка осталась где-то позади, размылась, как деревья за окном. Все исчезло, кроме «Тойоты», летящей, как пуля.

   А потом левая полоса, по которой обгоняли пенса на «Хундае», вдруг оборвалась, и они оказались на встречке.

   Даша так и не поняла, как это вышло. Она услышала крик и увидела громадный, словно китовья туша, капот перед их лобовым стеклом.

   Дашу выдернуло из машины и отшвырнуло на какую-то гору. Когда она пришла в себя, оказалось, что она лежит на куче песка. На обочине велись строительные работы, и именно туда ее выбросило из машины.

   В голове было гулко, как в пустом мусорном баке. Рот забит песком, по рукам течет что-то теплое – Даша не сразу поняла, что это ее кровь. И только заметив мучнистое от ужаса лицо водителя грузовика, осознала, что произошло.

   Она долго не могла найти их машину. Разум отказывался верить, что груда металлического хлама под капотом большегруза и есть бывшая «Тойота».

   А потом Даша увидела Ярика и Лешку.

   История о подростках, попавших в жуткую аварию и оставшихся в живых, наделала в Твери много шума. Фотографии утекли в Сеть и были вначале объявлены фотошопом. Мало кто мог поверить, что после такой катастрофы можно уйти на своих двоих.

   Правда, Ярик сломал запястье, а Майоров при падении выбил половину зубов. Даша сильно расцарапала руку. Но по сравнению с тем, что должно было их ожидать…

   Позже специалисты объяснили это тем, что пассажиры и водитель не были пристегнуты, а «Тойоту» в последний момент развернуло боком, прежде чем встречная машина сплющила ее в лепешку. С установкой лобового стекла произошел какой-то брак: оно вылетело от удара, как затычка, и всех троих выбросило следом за ним.

   Исключительное стечение обстоятельств.

   Про аварию говорили две недели. На Ярика и Лешку ходили смотреть как на живое чудо. Даша держалась в тени и вообще старалась изо всех сил скрыть тот факт, что она тоже была в машине. На ее счастье, остановившиеся после аварии водители снимали только двоих парней, вцепившихся друг в друга.

   Так что и в этом ей повезло.

   Любая новость живет две недели, а затем забывается, если не ворошить угли в этом костре.

   Через три недели все окончательно стихло, и Даша успокоилась.

   Через месяц к ней явился Баридзеев.

   Из всех, кто читал об аварии, ахал, изумлялся, восхищался, перепроверял, убеждался и обсуждал феноменальное спасение с приятелями, он единственный выцелил Дашу Белоусову, – девушку, о которой почти нигде не упоминали, так как фигуры Кошеля и Майора заслонили ее полностью. Парни даже ухитрились дать пару интервью и попали на радио, где не смогли толком сказать ничего, что не было бы запикано в прямом эфире.

   Баридзеев не был умным. Однако у него случались точные догадки, близкие к прозрениям, и одним из таких прозрений стала роль Даши в случившейся аварии.

   Остальное было делом техники. С кем-то он поговорил сам, к кому-то отправил своих ребят… Из разрозненных фактов у него сложилась картина.

   Он подловил Дашу, когда она вышла из продуктового магазина. Веско сказал: «Здравствуй, я Миша, надо поговорить», – и таким естественным заботливым жестом перехватил у нее тяжелые пакеты, словно они были давно знакомы.

   Ему было около тридцати. Толстый, с черными бараньими кудрями над широким лбом, рыхлой кожей, приплюснутым носом и темными глазами навыкате, Баридзеев обладал своеобразным обаянием и харизмой человека, который на многое готов ради достижения своих целей. Он был, несмотря на полноту, даже элегантен в движениях. Родиться Миша опоздал: посмотрев «Крестного отца», Даша поняла, что Баридзеев идеально вписался бы в его кинематографический мир.

   Чутье подсказало Мише, что спугнуть в почти буквальном смысле птицу удачи очень легко. Поэтому с самого начала он повел себя обходительно и аккуратно.

   – Я знаю, что ты можешь, – сказал он Даше. Для разговора Баридзеев выбрал тихую кофейню с живыми цветами и ароматом выпечки. Все это выглядело безобидно и мило – почти так же, как смешной кудрявый толстяк напротив Даши. – Ты – большая ценность, Даша. Я хочу предложить тебе сделку. Не отказывайся сразу, подумай.

   Миша подготовился хорошо.

   – Ты хочешь свалить из дома, – проникновенно говорил он. – Я готов тебя в этом поддержать. Но мне тоже нужна поддержка… Если мы поможем друг другу, оба станем сильнее. Тебе ведь не помешают друзья, которые заботятся о тебе, верно?

   Даша довольно быстро поняла, что от нее требуется. Только она недооценила масштаб притязаний Баридзеева. Ей казалось, перед ней бизнесмен, крутящий сомнительные дела, которому никак не подвернется удачный случай. Планы у Баридзеева были наполеоновские, граничащие с безумием, но об этом Даша догадаться не могла.

   – А если ничего не получится? – спросила она.

   Странно было сидеть в кафе солнечным днем и обсуждать их сделку всерьез. Никто никогда не говорил с ней о ее способности, кроме Пашки. Но брату и в голову не приходило взглянуть на сестру с практической стороны. К тому же оба по умолчанию считали, что родиться в их семье – это такое вопиющее невезение, что никакой удачей его не поправить.

   И вдруг оказалось, что ее особенность можно конвертировать в деньги.

   – Давай так: мы с тобой заключим договор на полгода. – Баридзеев что-то нацарапал карандашом на салфетке. – Буду платить тебе каждый месяц, независимо от результатов. А через полгода поглядим.

   Он придвинул ей салфетку. Это тоже был жест, заимствованный из кинофильмов. Ничего не мешало Мише назвать число вслух.

   Даша увидела сумму и подняла на него глаза. В уме она считала быстро. Ей предлагали деньги, из которых за год вполне можно было отложить на съем квартиры даже в Москве, не говоря о Твери.

   Миша правильно понял выражение ее лица. Птичка попалась в клетку.

   – Слушай, а ты… как это сказать… ты прикладываешь какие-то усилия, чтобы все получилось? – хрипло спросил он. – От тебя что-то зависит?

   Даша пожала плечами. Ничего подобного она никогда не делала, но интуитивно поняла, что не стоит открываться Баридзееву.

   – Кое-что зависит, кое-что нет. – Она помолчала и спросила: – А что… чем я должна заниматься?

   Так началось их сотрудничество.

   В первые пару месяцев Миша только подсыпал крошки в клетку и приучал свою добычу к рукам. Дашу вывозили на безобидные встречи. Она сидела в машине Баридзеева, безумно скучая и дожидаясь, пока мужчины обсудят свои дела. Странными были разве что места для разговоров: заброшенные промзоны или мосты, под которыми гулял ветер… Баридзеева всерьез занимал вопрос, как велико «покрытие» Дашиной везучести. Если они будут находиться в ста метрах от нее, она подействует? А если в ста пятидесяти?

   Заработанные деньги Даша прятала на своем участке. Сначала тайник был устроен на чердаке, куда редко забирались старшие. Но, подумав, она решила перепрятать свои накопления. Полоумная Светка могла поджечь дом по глупости, старшие – нарочно. По ночам ей снилось, что конверт с купюрами вспыхивает и осыпается черным пеплом.

   Чтобы оправдывать свои отлучки, матери она соврала, что устроилась официанткой в кафе на другом конце города. Платили наличными. Людмила забирала у дочери три четверти от зарплаты. Четвертую часть великодушно оставляла на карманные расходы.

   Тайник Даша в конце концов устроила в саду. Одна из опор ограды была сложена из старого крошащегося кирпича. Кирпич в основании она вынула и проковыряла за ним ножом небольшое углубление. Его хватило, чтобы сунуть туда свернутые трубочкой купюры.

   По привычке не класть все яйца в одну корзину Даша отделила небольшую часть «зарплаты» и спрятала в чулане. Это было самое неудачное место: время от времени старшие совершали налет и обыскивали полки. Зато деньги всегда хранились под рукой.

   К концу третьего месяца ей стало казаться, что это она поймала птицу удачи, а вовсе не Баридзеев. Работенка – не бей лежачего! А пачка за кирпичом между тем становилась все толще.

   А потом настал день, когда Миша, как обычно, посадил ее в машину, но вместо того чтобы встретиться с кем-то, как прежде, приехал на окраину города, к шиномонтажной мастерской, и вытащил оттуда с помощью своих жлобов перепуганного восточного человека лет пятидесяти. Другого, кинувшегося ему на помощь, отходил монтировкой помощник Баридзеева по кличке Лосиный, пока работники монтажа испуганно жались у ворот. Жертву запихали в салон второго автомобиля, и машины с визгом рванули с места.

   Все последующее Даша постаралась забыть. Она твердила себе, что Баридзеев не убил и не покалечил свою жертву. Но время от времени в голове начинало пульсировать воспоминание о том, как Лосиный подталкивал землисто-серого человека к свежевыкопанной яме.

   После, когда она сказала, что не будет участвовать ни в чем подобном, Миша расхохотался ей в лицо:

   – Девочка моя, ты уже во всем поучаствовала! Кстати, спасибо тебе за это. Ты молодец, все получилось!

   За ту неделю Миша заплатил ей столько же, сколько за предыдущий месяц. И внятно растолковал: если что-то сложится не так, Даша пойдет как соучастница всех его дел. Даша мало сталкивалась с полицией за свою жизнь, но все, что она слышала, не позволяло усомниться в его правоте.

   – Убьешь человека – я уйду, – сказала она.

   Баридзеев с готовностью закивал, но Даша уже достаточно хорошо узнала его, чтобы видеть: он соглашается лишь для вида. Мысленно Миша шел к вершинам. Если для этого нужно будет перешагнуть через несколько трупов – что ж, его враги виноваты сами.

   Соглашаясь на сделку, она хотела только подзаработать. У нее не было ни малейшей уверенности, что Баридзееву и в самом деле начнет везти.

   Но все получилось. Он захватил чужой бизнес, потом еще один. Выпутался без труда из уголовного дела. Поразительным образом обстоятельства складывались в его пользу. Даша чувствовала себя так, словно выращивала тамагочи, а зверушка вдруг щелкнула клыкастой пастью, выбралась из брелока и принялась жрать людей.

   От того, чтобы запереть ее в подвале, Мишу удерживал лишь страх, что в таком случае Дашина «сила» перестанет действовать. К тому же он так и не понял, управляет ею Даша или нет. Вдруг девка обозлится и сделает его неудачником!

   Теперь он то заискивал, то принимался угрожать. Но больше, чем угроз Баридзеева, Даша боялась его новых врагов. Миша был словно обезумевший пес, кидающийся на всех вокруг. Всего за полгода из толстого обаятельного проныры он превратился в хищного типа с нехорошим весельем в глубине черных глаз. Выпив, начинал жестоко издеваться над собственными подельниками. Особенно доставалось самому жалкому из них, Приме – тощему доходяге, тихому наркоману, которого Баридзеев, как подозревала Даша, держит при себе, чтобы свалить на него при случае мокруху.

   «Пристрелят его, как бешеную собаку».

   – Надо линять, – сказала она Пашке после того, как Баридзеев подмял рынок на Орджоникидзе. – Рынка ему не простят.

   – А куда, куда линять-то? – заволновался мелкий.

   – Не решила пока…

   Она не стала делиться с братом тем, что давно поняла сама: Миша ее не отпустит. Если ее не шлепнут за компанию с Баридзеевым его враги, он сам пустит ей пулю в лоб. Не позволит, чтобы его птичка удачи пела в чужих клетках, чтобы его фарт достался другим людям.

   Иногда на него что-то находило, и он принимался гонять как безумный по трассе, посадив Дашу рядом, на пассажирское сиденье.

   «Верить никому нельзя, – бормотал Миша, бросая «Гелендваген» на обгон по встречной полосе. – Предадут за тридцать сребреников… Это я не про тебя, Дашенька. Я тебе одной верю, знаю, что не обманешь. А вокруг нас честных людей нет, их всех повывели еще в двадцатом веке… Естественный отбор, понимаешь? Одна мразота осталась, генетический мусор…»

   Даша внутренне сжималась в комок, стараясь не подать виду, как ей жутко. Баридзеев, распаляясь, начинал нести что-то совсем неразборчивое. Капли слюны летели на руль. Когда он, наконец, высаживал ее – подальше от дома, из конспирации, – у нее подкашивались ноги. Даша отсиживалась на остановке, потом тряслась в автобусе, и ее тошнило.

   К тому моменту, когда появились Сотников и Вера, Даша готова была хвататься за любую соломинку.

   – Меня свел с ними Прима, – сказала она. Частные сыщики слушали очень внимательно, Сергей записывал в блокнот. – Встретил как-то на улице и сказал, что одни люди очень хотят со мной познакомиться. Вроде как у них есть что мне предложить.

   Прима никогда не заговаривал с ней раньше. Своей братве Баридзеев никак не объяснял присутствие Даши, но те и сами быстро сообразили, что, если Миша не спит с девкой, значит, ее присутствие зачем-то ему нужно.

   – В общем, не для великих умов была задача, – усмехнулась Даша. – Баридзеев пресекал все разговоры обо мне. Никто из них мне прямых вопросов не задавал. Я как будто существовала и не существовала одновременно. Как этот несчастный кот в коробке… как там его…

   – Кот Шредингера, – сказал Макар. – И ты согласилась встретиться?

   – Я и с чертом бы согласилась, если бы он избавил меня от Миши.

   На встречу пришли двое: мужчина и женщина. Прима так трясся, что Даша выбрала самое безопасное место, где ни Баридзеев, ни его люди не могли появиться ни при каких условиях.

   Она привела их в интернат.

   Охранник ее помнил. Даша соврала, что к ней приехали издалека дядя с теткой, они в плохих отношениях с матерью, так что дома поговорить не выйдет… Ну, сами понимаете, Сергей Иванович!

   И Сергей Иванович, добрая душа, вошел в положение. Они втроем заняли – смешно сказать! – веранду на заднем дворе. Вокруг веранды оседали сугробы под мартовским солнцем.

   И там, под крышей, расписанной цветами и зайчиками, Вера и Сотников изложили ей свое предложение.

   – Они собирались ограбить одну тетку в ее собственном доме, – сказала Даша. – Дело сложное. Готовиться надо было всерьез. Сотников сказал, что слышал о моей… везучести. Ему Прима рассказал, я точно знаю. А он поверил. Ему очень нужна была удача в этом деле. Они мне предложили пятую часть. А взять рассчитывали… – Она назвала сумму, и Бабкин с Илюшиным переглянулись. – Условие было такое: я еду с ними, готовлюсь несколько месяцев. Делаю что они велят. Вера сказала, что мне отведена важная роль. Объяснила, что мне предстоит. Они вообще ничего не скрывали, как будто и не сомневались, что я соглашусь.

   По правде говоря, Даша не раздумывала ни секунды. После года, проведенного с Баридзеевым, ограбление казалось ей детской шалостью.

   Сотников хотел увезти ее немедленно. Даша хотела немедленно исчезнуть.

   – Мне надо вещи собрать, – сказала она. – Я вам позвоню через час.

   Но когда она подошла к дому, шестое чувство заставило ее остановиться. Даша отступила за соседский палисадник. Надо взять хотя бы деньги из тайника!.. Но она медлила.

   Ей почудилось на участке какое-то движение. Даша прокралась чужими огородами по тропинкам, утоптанным в сыром снегу, забралась на развилку старой яблони и чуть не вскрикнула: на их крыльце сидел Лосиный.

   Позже она узнала, что произошло. Зверски обострившееся Мишино чутье подсказало ему, что что-то идет не так. Он насел на Приму, и тот во всем сознался.

   Баридзеев отправил своего помощника к Белоусовым, чтобы тот перехватил Дашу. Никого из ее семьи не было дома. Даша успела позвонить Паше и велела задержаться в школе, а затем набрала телефон местного отдела полиции. Писклявым детским голоском, как бы задыхаясь от слез, она сказала, что на крыльце их дома сидит незнакомый мужчина и мастурбирует, ей очень страшно, пожалуйста, помогите, дома нет никого из взрослых… Многодетную семью в районе знали, и дежурная машина показалась на дороге через пять минут.

   Даша не стала дожидаться, чем закончится разговор с «извращенцем». Она позвонила Сотникову, выскочила навстречу его «Вольво» и выкинула телефон в сугроб под изумленным взглядом соседской старушки. Все равно номер Пашки она помнила наизусть.

   – Расскажи про планы Сотникова, – попросил Сергей. – И какой он вообще?

   – Скрытный и злобный, – подумав, сказала Даша. – Больше я ничего о нем не знаю, кроме того, что он такой же сдвинутый, как Баридзеев. Только старше. И его крепко потрепало… Он собрал нас четверых, потому что хотел один раз захапать много денег и зажить нормально. Замысел у него был вроде как очень простой, но потом выплыли такие детали… В общем, не так-то это было легко. Я даже не уверена, что он сам все это придумал. Но он ее ужасно ненавидел…

   – Так, подожди! – остановил Макар ее сбивчивый рассказ. – Кого ненавидел?

   – Свою жену, – удивленно сказала Даша. – Я вам разве не говорила?

   – Он собирался ограбить свою жену? – переспросил Сергей.

   – Ага. Бывшую. Они давно в разводе. Он о ней даже говорить спокойно не мог. Она ему жизнь разрушила. Во-первых, отняла его бизнес, а во-вторых, в колонию засадила. Он говорил, что вышел только полтора года назад. Отсидел, кажется, четыре или пять лет, не уверена…

   Бабкин присвистнул, не удержавшись.

   – Так это была месть?

   – Ага. Он долго готовился, собрал нас всех…

   – Ты упомянула, что тебе была отведена особенная роль, – сказал Макар.

   Даша выпила остатки чая и собралась с духом.

   – Да, поэтому я ходила в школу кейтеринга. Мне кровь из носу нужно было быть на хорошем счету у Олега. Ну, у хозяина школы. На многие заказы он сам отбирал официанток.

   – Сотникову нужна была именно официантка?

   – Точно! Его бывшая всегда праздновала день рождения с размахом.

   Это было первое, что она услышала о Веронике. Сотников сказал, оскалившись:

   – Стерва обожает свои дни рождения. С тех пор как избавилась от меня, отмечает по одному и тому же шаблону: зовет своих подружек с мужьями, какого-нибудь хмыря, с которым потом будет кувыркаться в постели до утра, и закатывает вечеринку в своем сраном коттедже.

   Итак, вечеринка.

   – Она всегда отмечает день в день, – говорил Сотников. – Никаких переносов на выходные. К пятнадцатому августа мы должны быть готовы.

   На протяжении последних трех лет торжество проходило по одному и тому же сценарию. В саду возводился шатер, украшенный цветами; вокруг ставили огромные качели. Сначала ужин на тридцать-сорок человек гостей. Затем танцы, выпивка, фейерверки и какой-нибудь приятный десерт вроде фокусника или специалиста по фаер-шоу.

   – Каждый год Ника нанимает обслугу из одной школы кейтеринга, – рассказывал Сотников. – Главное, Даша, чтобы тебя не выставили сразу после окончания ужина. Если что, предложи помочь, посуду помыть, что ли. Руки всегда нужны, так что не прогонят.

   Даша слушала и запоминала.

   – Участок – тридцать соток, по всему периметру окружен двухметровым забором. Сразу за участком начинается лес. Тебе нужно будет отключить датчик над задней калиткой и впустить нас.

   – Я что, по-вашему, Джеймс Бонд? – нахмурилась Даша. – Вы серьезно считаете, что я могу отключить сигнализацию?

   В разговор вступила Вера.

   – Петя все объяснит, он в этом разбирается, – успокаивающе сказала она. – Это не так трудно, как тебе кажется, и у нас есть время на подготовку. Ты потренируешься. У тебя все получится.

   – А где я возьму ключи от задней калитки?

   – На пульте охраны.

   Даша с трудом сдержала желание уйти. Эти люди начали казаться ей безумцами.

   Вера, уловив ее настрой, накрыла ее руку своей ладонью.

   – Не торопись с оценками, дослушай до конца. Мы не сумасшедшие, чтобы отправлять тебя на заведомо провальное дело.

   Сотников придвинул лист бумаги и начертил два прямоугольника один в другом.

   – Смотри: вот дом на участке. Коттедж охраняется вневедомственной охраной, но на само торжество Ника нанимает четверых, иногда пятерых мордоворотов – зависит от количества народа. На въезде стоят двое, встречают гостей… – Он изобразил кривую линию вдоль одной стороны прямоугольника. – Еще один на подхвате на территории, разбирается с пьяными, если понадобится. И последний – внутри, на пульте. Тусовка большая, охрана не знает гостей в лицо. После того как все соберутся, они расслабятся. Двое останутся возле шатра, двое будут внутри.

   – У тебя как раз хватит времени запустить Егора, Максима и Петра, – подхватила Вера. – Даже если кто-то из охранников заметит их в саду, он не отличит их от гостей. – Она усмехнулась. – Человек в пиджаке не вызывает подозрений.

   – Что они будут делать, когда окажутся внутри? – не удержалась от вопроса Даша.

   – Для начала спрячемся, – ответил Сотников. – Здесь ты тоже нам потребуешься. Постарайся разведать расположение комнат в доме. Например, вызовись разносить напитки гостям в самом коттедже. Но если это будет выглядеть подозрительно, лучше не надо, мы сами справимся. В общем, действуй по ситуации! Ты сообразительная девушка, у тебя все получится.

   Даша не была уверена ни в первом, ни во втором.

   – А что потом?

   – На этом твоя роль сыграна. Можешь без спешки собираться и уходить вместе с остальными официантами. Мы дождемся, когда все разъедутся, – обычно это происходит около трех-четырех утра. Макс вырубит охранника, Петька взломает сейф, – и уйдем с деньгами.

   – А как же… ваша жена?

   Сотников усмехнулся.

   – Надеюсь, Петя двинет ей пару раз. Свяжем, заткнем рот и пусть лежит, куколка моя, дожидается утра. Я бы еще выпорол ее, но боюсь навести на подозрения.

   – Они и так тебя заподозрят, – сказала Вера.

   Ее спокойная манера разговора временами переходила в откровенно заискивающую. Сотников обращался с ней с едва уловимым пренебрежением, – впрочем, как и со всеми остальными.

   Но со временем, наблюдая за ней, Даша заметила, что Вера при нем кто-то вроде серого кардинала. Кое-какие пункты плана явно подсказывала она.

   – Когда заберем деньги, встретимся здесь, на квартире, – сказал Сотников. – Все поделим – и свободны.

   Та часть его жизни, которую видела Даша, была подчинена единственной цели: ограблению бывшей жены. По утрам он тренировался по два часа: отжимания, упражнения с собственным весом. Вечером – пробежка: минимум десять километров. Он рассматривал фотографии коттеджа и окрестностей, сделанные с квадрокоптера. Вся его группа знала, куда приводят тропы, пронизывающие лес; если бы с машиной, на которой планировалось уехать, что-то случилось, они договорились расходиться пешком. В лесу нет камер, почти нет людей. Каждому по спортивной сумке – и ноги в руки.

   За угон машины отвечал Петр. Даша изумлялась его навыкам. Внешне Петр выглядел как человек, которому нельзя доверить даже чистку моркови. Он напоминал бревно, изъеденное жуками, плотное на вид, но разваливающееся в труху при одном-единственном ударе. Ей приходилось напоминать себе, что это впечатление обманчиво. Пни – и из-под распавшейся коры на тебя выползут мириады мокриц, облепят и повалят, забьют уши и нос.

   – Расскажи о других людях, которых нашел Сотников, – попросил Илюшин. – Какая роль им отводилась?

   Даша оценила его деликатность. Он мог бы сказать: «Расскажи о других членах банды» – и был бы прав.

   Вера должна была ждать в угнанной машине. Даша ездила с ней и успела убедиться, что водитель она прекрасный: быстрый, осторожный, с мгновенной реакцией.

   Вера-водитель не была похожа на Веру-домашнюю. Иногда она брала на себя роль хлопотливой мамочки. Спрашивала, не хочет ли Даша каких-нибудь изысков на ужин, фаршировала рыбу или пекла шарлотку. Даша валялась в своей комнате, читала или играла на телефоне, а по комнатам разносился аромат корицы и запеченных яблок.

   Что она могла рассказать двоим сыщикам? Что у нее наконец-то, пусть недолгое время, была почти нормальная семья?

   Мать, рассеянная, занятая своим делом, но внимательная к Даше. «Даша, не забудь зонт!», «Даша, одевайся теплее».

   Отец – строгий, суровый, но по-своему заботящийся о членах небольшой семьи. Выдающий карманные на месяц и подбрасывающий иногда лишнюю тысячу: «На, прикупи себе какого-нибудь барахла». Даша кивала и благодарила, пару раз даже отоварилась футболками на местном рынке. Копеечное тряпье, рыхлый трикотаж, – но, как она и предполагала, Егор обрадовался: «Вот, приодел девчонку».

   Вера, кажется, раскусила ее ход, но сказала только, что Даше идет голубой.

   Наконец, у нее появился нормальный старший брат! Не мелкий, о котором нужно заботиться, с которым они засыпали вместе, прижавшись друг к другу, словно брошенные котята в обувной коробке, а серьезный парень, способный и постоять за Дашу, и наставить ее на путь истинный. Даша так и не разобралась, сколько ему на самом деле лет.

   – Моего «брата» зовут Максим Калита, – сказала она. – С ним что-то не в порядке.

   – Насколько не в порядке? – спросил Илюшин.

   Она заколебалась. Двое частных сыщиков ждали от нее откровенности, которую прежде она позволяла себе только с Пашкой. У нее не было подруг. Всех, кто пытался заглянуть в ее жизнь, Даша холодно и резко отодвигала от своих границ. Скрытность – залог выживания. Когда мама сама отводит тебя в интернат, гораздо легче перенести это, если ты не слишком привязан к семье. Домашние мальчики и девочки – мягкотелые. А мягкотелых рано или поздно сожрут.

   Девушка испытующим взглядом окинула сыщиков. Они знакомы всего несколько часов. И теперь выложить им все, что она знает о своей временной семье…

   – Они тебе не семья, – сказал Илюшин. Даша вздрогнула и испуганно уставилась на него. – Это люди, которые хотели тебя использовать, а потом убить. Что-то пошло не так – я надеюсь, мы об этом еще услышим от тебя. Ты серьезно думаешь, что им чем-то обязана?

   – Знаешь, кстати, кто в тебя стрелял? – вступил Бабкин.

   – Петр, – помолчав, обреченно сказала Даша. – Больше некому. Остальные узнали бы меня, а с ним мы виделись всего дважды.

   Она думала, сыщики насядут на нее с вопросами, но оба выжидательно молчали. В блокноте Сергея Даша вверх ногами прочла: «Максим Калита».

   Голова у Макса как будто от другого человека. Тело – худое, большерукое; он напоминал мускулистого богомола. А лицо – детское, иногда совсем простодушное, иногда хитрое, но почти всегда с неуловимой печатью внутренней улыбки.

   Этим он ей и нравился. Говоря откровенно, каждый из этих троих был ей по-своему симпатичен. Вера – спокойствием и основательностью, а еще женственностью, силу которой чувствовала даже Даша. К ней тянуло. Даше приходилось сделать над собой усилие, чтобы не уткнуться в мягкое плечо, не начать жаловаться, что от месячных болит живот, а еще она ужасно скучает по Пашке, – в общем, не вести себя так, словно Вера – ее настоящая мать.

   Сотников подкупал упертостью. Свою бывшую он ненавидел с такой силой, что у него скулы сводило от ярости. Даша боялась, что как-нибудь в такой момент их старшого хватит удар и он останется навсегда с этим лицом. Легко представить Сотникова в гробу, с остановившимся взглядом и перекошенной челюстью.

   Но у него имелась цель, и ради этой цели Егор научился себя обуздывать. Это Даша тоже уважала.

   А Калита ей нравился за легкомысленность. В нем не было ни основательности Веры, ни ненависти как стройматериала, из которого заново возвел самого себя Сотников. Максим казался беспечным и поверхностным, не принимающим ничего близко к сердцу. Никогда не злился. Шутливо ухаживал за Верой и умел парой слов рассеять скопившееся напряжение, – ценное качество, которого Даше так не хватало в ее настоящей семье.

   У него было увлечение: ножи. Максим сам шил для них кожаные чехлы и развешивал свои клинки в самых неожиданных местах. На них можно было наткнуться и в туалете, и в ванной, где с боковой стороны шкафчика свисал коричневый кокон. Макс рассовывал свое оружие, как пережившие голод раскладывают по укромным местам сухари.

   За Дашей он следил и, кажется, никогда не доверял ей по-настоящему. Ее это не обижало. Кто она такая? Случайная девчонка, подвернувшаяся в нужное время Сотникову, а точнее, Вере. У той с Примой в прошлом были какие-то общие дела, о которых Загребина предпочитала помалкивать.

   В конце концов, Даша отплатила Максу той же монетой.

   Это оказалось на удивление просто.

   В отличие от нее Калита уходил из дома часто. В основном, как он говорил, просто шатался по улицам. Но раз в неделю, по субботам, его сборы отличались от обычных, и сам Макс становился другим. Он сосредоточенно проверял сумку, ни с кем не вступал в разговоры, нацеплял зачем-то темные очки, которые не носил в другие дни, и уходил – всегда в одно и то же время, без десяти одиннадцать. Возвращался часа через четыре, уставший, но с блеском в глазах. И Вера, и Егор знали, куда исчезает Калита, – Даша догадывалась об этом по их взглядам.

   Проще всего было предположить, что к женщине. Но что-то мешало ей поверить в это.

   В конце концов она соврала, что занятие в школе кейтеринга перенесли на субботу. Вышла из дома за двадцать минут до Калиты и устроилась в зарослях, нацепив черную кепку и солнечные очки – и то, и другое было куплено накануне в местном супермаркете.

   Максим появился перед подъездом в свое обычное время и двинулся к остановке.

   Даша опасалась, что он поймает такси. Но Калита решил сэкономить и заскочил в троллейбус.

   В уши он воткнул наушники и стоял в середине салона, поглядывая на красивых девушек, пока Даша топталась на задней площадке спиной к нему, ловя его отражение в окне.

   Они пересели с троллейбуса на автобус, а потом, оказавшись в спальном районе, вместе ждали маршрутное такси. Тут-то Даша поняла, что разоблачение близко: в маршрутке Калита ее заметит. Однако и здесь ей повезло. Два микроавтобуса с одинаковыми номерами подъехали друг за другом. Калита занял первый, Даша забралась во второй и сидела рядом с водителем, внимательно следя на остановках, не появится ли знакомая фигура.

   Ехали они долго. Когда вокруг замелькали с одной стороны пустыри, а с другой промзоны, у нее зародилось подозрение, что Макс решил подшутить над ней. Но он вышел за остановку до конечной и пошел через замусоренный пустырь, над которым кружились вороны. Даша еще у дороги поняла, где конечная точка их маршрута. Вдалеке, за пустырем, виднелось длинное здание, напоминавшее коровник. Она наблюдала издалека, как Макс скрылся внутри, а затем, почти не скрываясь, повторила его путь.

   Двери были открыты. В пустом проеме висели и жужжали мухи, словно живая штора. Изнутри доносились ритмичные удары и уханье. Звуки эти вызвали в Дашиной памяти их спортивный зал и тощих мальчишек, старательно лупивших по мешкам. Тренер командует: «Ногами, ногами работай, не корпусом!» Никогда у нее ничего не получалось. Но Эмиль Григорьевич ее не выгонял и даже не ругал. «Ничего, все польза будет».

   Даша подкралась к проему и заглянула внутрь.

   В центре пустого помещения на крюке была подвешена туша свиньи. Спиной к Даше стоял Максим, обнаженный по пояс. Спина исполосована шрамами. Пахло кровью, пылью, мужским потом… Калита занес руку – сверкнул длинный нож – и с негромким вскриком нанес удар.

   Один, другой, третий… Даша смотрела, забыв обо всем, на этот своеобразный танец с мертвой свиньей. Свинья то подавалась назад, то вновь летела навстречу Калите, и в эту секунду ее встречал удар клинка.

   Насколько Даша могла судить, Макс раз за разом попадал точно в сердце.

   Он отпрянул, перебросил нож в другую руку и вновь сделал выпад. На этот раз лезвие полоснуло по шее свиньи.

   – Ну что, наигрался? – хрипло спросили откуда-то из глубины, и белая фигура выдвинулась из сумерек коровника на свет. Перепугавшейся Даше в первую секунду от ужаса почудилось, что это еще одна свинья.

   Но это был жирный бледный парень в одних трусах. Он зевал и выглядел так, будто только что проснулся в стогу. Даша отшатнулась и прижалась снаружи к стене.

   Только сейчас она увидела, что в стороне, справа от коровника, брошена белая «девятка», и обругала себя. Так увлеклась слежкой за Максом, что пропустила его приятеля.

   – Погодь, инструмент принесу!

   Голос прозвучал в двух шагах от дверного проема. Даша метнулась в сторону, упала ничком в высокую полынь. Шаги, шорох, щелчок открывшегося багажника. Вскоре парень вернулся, чем-то позвякивая.

   Над ухом у Даши зажужжала муха.

   Даша поднялась, вернулась к двери. И там, никем не замеченная, зачарованно наблюдала за происходящим. Приятель Калиты, который, как она теперь понимала, и привез тушу, стоял в стороне, сложив руки на груди, и довольно посвистывал.

   – Я видела, как Максим разделывал свинью, – сказала Даша сыщикам. – У него из инструментов были только топор и два ножа. Второй парень притащил колоду, все остальное Калита сделал сам. Я не стала дожидаться, когда он закончит, убежала оттуда раньше. Уверена, он так тренировался каждую субботу. После этого у меня появились первые… мысли.

   Она снова замолчала. Илюшин с Бабкиным не торопили ее.

   Мысли у Даши были такие.

   В группе Сотникова пять человек.

   Она не в счет. Вера с Егором уцепились за нее, как за талисман, а заодно сообразили, как можно использовать для их дела.

   Остается четверо. Вера – водитель, обеспечивает отход.

   А что делают Егор, Максим и Петр? Пробираются в коттедж, выжидают, когда все разойдутся, и забирают деньги из сейфа? И для этого нужен парень, гениально владеющий ножом, и второй, постоянно таскающий при себе огнестрел?

   Теперь, когда Даша поставила под сомнение ту версию, которую предложили ей Сотников и Вера, их история стала расползаться на глазах. Точно ковер, которым торгует на рынке лживая цыганка: с одной стороны шелковые травы и цветы, а купишь, развернешь его дома – там дыра на дыре.

   По словам Егора, они собирались выпытать код у хозяйки коттеджа и забрать оттуда все деньги.

   «Сколько там будет-то этих денег? – спрашивала себя Даша. – Ведь не дура же его бывшая, миллионы в спальне хранить». Приходилось рассуждать о тех, чья жизнь от нее бесконечно далека. Ей не было известно, как ведут себя состоятельные люди.

   Но Даше хватало практической сметки, чтобы понять: они не станут держать дома все свое состояние. Именно для того, чтобы не пришли такие, как Сотников, – любители наживы.

   Выходит, Егор ей врет. Дело не в деньгах.

   Слишком легко он говорил о них! И яростный блеск в его глазах ненадолго стихал, когда он описывал, как они будут делить награбленное.

   Даша приписывала это умиротворению при мыслях о добыче. Ерунда! Просто он лгал ей, и все до единого из его команды знали, что он ей лжет.

   Двое парней, владеющих оружием, и человек, которого трясет от бешенства, когда он вспоминает о бывшей жене. И что же эти люди станут делать в коттедже, когда проберутся туда с помощью Даши?

   «Они собираются ее грохнуть».

   Ограбление было придумано для нее, Даши. Она была им нужна, очень нужна – Даша запоздало смогла оценить, как много усилий приложил Сотников, чтобы заполучить ее себе, – и они состряпали более-менее правдоподобную байку.

   Значит, и ее саму они тоже приговорили? Даша поразмыслила и вынуждена была признать, что в этом отношении Егор и Вера могли быть с ней честны. И обещанную долю выплатили бы. По кое-каким косвенным признакам она догадалась, что бабки у Сотникова водятся. К тому же они ведь и в самом деле утащат что-нибудь ценное из коттеджа. Мало ли: цацки всякие, золото-камешки…

   Итак, пожалуй, самой Даше ничего не угрожало.

   Можно остаться с группой Сотникова. Притвориться, что она ни о чем не догадалась. Затем получить свою долю, взять Пашку – и уехать с ним в другую жизнь!

   Это справедливо. Бывшая жена Сотникова – дрянь и гадина. Не все ли равно, как Егор с ней разберется?

   «Ника меня посадила, – сказал однажды Егор. – А потом заморочила голову моей матери, и та, старая дура, переписала все на нее. Я в один час лишился семьи, денег, своего дела и свободы. Она меня вышвырнула, как использованный гондон».

   От Веры Даша слышала, что после отсидки Сотников пытался поговорить с Вероникой.

   – А-а, да-да, было такое, – усмехнулся Егор, когда Даша набралась смелости завести об этом разговор. – Дурак я, конечно. Надеялся, что с ней можно договориться по-человечески. Бизнес-то наш весь, от начала до конца, построил я. Не то чтобы хотел к совести воззвать, – какая там совесть… Но, думал, может, в ней хоть сочувствие ко мне проснется. Я ведь ей ничего плохого не сделал, если не считать того, что обеспечивал как царицу. – Он зло усмехнулся. – Пожелала квартиру с видом на Стрелку? Пожалуйста, получай! Личного водителя? Выбирай любого! Ни в чем моя Никуша не нуждалась. Я не сообразил, что люди не прощают другим то зло, которое они им причинили. Слыхала, Даша, такую максиму?

   Что такое максима, она не знала, но кивнула.

   – Как ты попал в закрытый поселок?

   – Это как раз не проблема, – отмахнулся Егор. – Ее величество даже соизволили спуститься ко мне. Только вот она к тому времени уже вызвала охрану. Сообщила им, что на территории особо опасный преступник. А я-то об этом не знал! Пытался с ней разговаривать… Ну, налетели, скрутили, измордовали как жучку и выкинули за ворота. Помню, я иду, кровью харкаю, а Ника смотрит мне вслед и смеется.

   С какой стороны ни посмотри, жизнь бывшей жены Сотникова – не Дашина забота.

   Она почти убедила себя в этом. А потом представила, что будет говорить Пашке, когда он спросит, откуда деньги. Сможет рассказать ему все как было? Не врать, не юлить, а честно признаться: да, открыла Сотникову калитку, зная, зачем он пришел?

   При одной этой мысли Дашу бросило в пот. Она представила, как Пашка слушает ее, посмеиваясь. Улыбка у него замечательная! Из-за нее Даша прозвала его Гагариным. Старшие братья с матерью однажды услышали и округлили глаза: «В космос, что ли, захотел?»

   Им-то Пашка никогда не улыбался так, как ей. Ни одного разочка за всю жизнь.

   Улыбка его потухнет, и Пашка вытаращится на нее испуганно, как щенок на взрослую злую суку, которая сначала лежала смирно, а потом ощерилась. «То есть как это – пустила? Чтобы они ее зарезали?»

   И что, Дашенька? Как будешь отвечать?

   Вот то-то и оно.

   Сразу все встало на свои места. Она не может привести людей в чужой дом, чтобы они убили хозяйку. Денег, конечно, хочется. Очень хочется! Но этот путь не для нее.

   – Я стала думать, как сбежать от Сотникова, – устало сказала Даша. – Записалась на танцы – просто чтобы была возможность уходить из дома куда-то, кроме курсов. Думала, может, мне это пригодится. Но вышло по-другому. Остальное вы вроде бы знаете. Телефон я в дупло сунула – не хотела, чтобы меня по нему нашли. Покрутилась на заправке, дождалась нормального водилу, попросила подвезти. Насчет собеседования в «Корове и дубе» договорилась заранее, еще на курсах. Они меня сразу взяли. Там все официантки – блондинки, я им подходила. Поселилась с девчонками на съемной квартире, у них как раз одна уехала, место освободилось. Думала, выбралась от Сотникова, все, дальше сами, без меня. Не догадалась, что Егор испугается…

   – Чего испугается? – спросил Бабкин.

   – Что я все расскажу его бывшей жене. Он все время повторял, что у них только один шанс, ничего не должно сорваться, иначе она испугается и сбежит. Наверное, они подумали, что я хочу заработать на Веронике больше, чем они мне обещали. Хотя какое там больше…

   Она замолчала и стала вертеть в пальцах листик мяты, который принесли с десертом. Личико у нее осунулось и стало детское, усталое, как у ребенка, которому обещали праздник, но ничего не выполнили: и праздника не было, и таскали где-то весь день, и отругали, и игрушку потеряла, но плакать нельзя, иначе еще и побьют.

   «Только восемнадцать лет исполнилось, – вспомнил Бабкин, – малявка совсем».

   Он даже представлять не хотел, каково ей было расти в семье с теми типами, которых они видели. Вспомнилась ее мать, барабанившая по окнам пустой машины.

   Илюшин, глядя на притихшую девушку, думал, что везучесть ее носит специфический характер. Сначала попалась в лапы Баридзееву. От него ускользнула, но оказалась в пасти еще более хищной рыбы. Баридзеев – мелкая сошка, дорвавшаяся до небольшой удачи. Сотников выглядит человеком другого склада, масштабнее. То, с какой легкостью он обвел их с Сергеем вокруг пальца, заставляло относиться к нему серьезно.

   Даша подняла на них голубые глаза.

   – Что вы теперь со мной сделаете?

   Сыщики переглянулись. Молчаливый обмен мнениями произошел очень быстро, и Даша отдала должное тому, что эти двое понимают друг друга без слов.

   – Ну, смотри, – начал Илюшин. – Мы можем отвезти тебя обратно в приют. Сергей сейчас напишет одному своему знакомому насчет места официантки… – Бабкин молча кивнул, подтверждая сказанное. – Хорошее заведение, хорошая оплата. Или, если захочешь, можем поселить тебя на съемной квартире. Там бывшие приятели тебя не найдут. Месяц-два у тебя есть, летом она свободна.

   – Беда в том, что нам неизвестно, как быстро Сотников узнает, что ты жива, – прогудел Бабкин. – И узнает ли вообще! Но я бы не стал его недооценивать.

   – Согласен, – кивнул Макар. – Даша, хочешь еще десерт или чай?

   Бабкин озадачился: девчонка смотрела на Илюшина как-то странно, будто оцепенела. И молчала, ни звука не издала.

   Догнал запоздалый шок? Она вроде бы не из тех, кто подвисает от шока, иначе ходить ей всю жизнь с таким выражением лица.

   – Даша, все в порядке? – позвал Илюшин.

   Она пыталась осмыслить происходящее.

   Ее что, отпускают? Девочку-удачу, птицу счастья? Гарантированное везение: только зажми бабочку в кулаке?

   Они разрешают ей выбирать самой?

   Здесь, должно быть, какой-то подвох. Все люди, узнававшие о ее способности, немедленно пытались заполучить ее себе, – все, кроме младшего брата. Они с Гагариным тщательно скрывали от остальных членов семьи, что Дашка – мисс Везучесть.

   В это верил Баридзеев. В это верили Сотников и его люди.

   – Я вам что, не нужна? – ошеломленно спросила Даша.

   – Нужна, конечно! – живо откликнулся Сергей. – Но мы ж не изверги!

   – Не хотим тебя сегодня больше мучить, – объяснил Макар. – Ты очень много нам рассказала, тебе нужно отдохнуть.

   Она окинула их недоумевающим взглядом:

   – А если я сбегу?

   Частные детективы переглянулись.

   – Тогда мы не сможем обеспечить твою безопасность, – с сожалением сказал Илюшин. – И у нас есть еще вопросы. Но ты предоставила столько ценной информации, что на ближайшее время нам ее хватит. А ты планируешь сбежать?

   Сколько Даша ни всматривалась в них, она не могла найти даже намека на то, что их встревожило ее возможное исчезновение. Оба сидели спокойно, расслабленно. Илюшин смотрел на нее благожелательно, Бабкин – с плохо скрытой жалостью.

   Эти двое не воспринимали ее как талисман. Кажется, они видели в ней человека, попавшего в беду, – и только.

   – Я обещала приюту, что неделю отработаю у них, – сказала Даша внезапно осипшим голосом. – Можно мне потом… можно мне пожить в съемной квартире? Я очень аккуратная, честное слово! Я вас не подведу.

   Одна из двух просторных комнат в квартире Илюшина была отведена под встречи с клиентами; здесь же располагался архив. Бабкин давно считал, что это небезопасно. Теперь же, после визита Сотникова и его людей, он встревожился всерьез.

   – Не боишься сегодня ночевать без охраны? – спросила Ника.

   Они устроились на кухне, за маленьким столом, где она любила завтракать, – с видом на сад и маленькую кривую сосну. Курьер привез пиццу для Даши. Себе Ника сначала положила тушеные овощи, но взглянула на девушку и передумала. Они будут есть одно и то же.

   – Пицца классная, – промычала Даша. – Нет, не боюсь, ты что! Чего тут бояться!

   Она даже засмеялась. Разве сравнишь эти хоромы с теми, где ей до этого приходилось ночевать! Даже если Сотников сюда и заберется, заблудится в комнатах.

   – Слу-у-у-ушай! – Она вдохновенным взглядом обвела кухню. – А где все твои помощники?

   – Какие помощники?

   – Ну, повара! – Даша стала загибать пальцы. – Уборщики. Охранники. Массажистка! У тебя есть своя массажистка? И кто тебя причесывает-одевает с утра?

   – До сих пор самой удавалось справляться. – Ника без стеснения облизала пальцы. Она не пыталась притворяться своей, но рядом с этой девчонкой в ней проявлялась прежняя Ника. Пожалуй, это было приятно. К тому же она тысячу лет не ела мучного. – Нет здесь никого. Охрану я нанимаю на праздники, но в этом году обойдусь без дня рождения. Уборщица приходит три раза в неделю. А так здесь Зафира хозяйка за всех. Готовит она редко, обычно мы заказываем еду, но иногда на нее находит, и она крутит огромный казан долмы или варит какой-нибудь безумный суп на бычьих хвостах.

   – А-а-а, ну ладно!

   Девушка явственно расслабилась.

   Ника исподтишка наблюдала за ней.

   «Не стесняется, но и не наглеет. Ведет себя естественно. Сразу стала говорить мне «ты», но это, кажется, не фамильярность, а принятие в свой круг. Чистоплотная. Лицо детское, взгляд взрослый. Илюшин был прав».

   Ника помнила себя в восемнадцать лет. Студентка, вчерашняя школьница! Наивна, честна, полна идеалистических представлений и возвышенных мыслей. Не то чтобы книжная девочка, но житель вполне благополучного мирка, если не считать Оли.

   Но Олю всегда и во всем нужно было выносить за скобки.

   Даша кивнула на фотографию на стене, где две девочки лет тринадцати стояли, обнявшись, и улыбались в камеру.

   – Это ты с кем?

   – С сестрой. – Ника бросила короткий взгляд на снимок и отвернулась.

   – Вы близняшки? Ух ты! – Даша просияла. – Круто же иметь близняшку! Можно всех дурить!

   – Так только кажется. На самом деле мы просто похожи. Оля младше меня на год.

   Даша заинтересовалась фотографией. Тщательно вытерла пальцы, подошла к стене и приблизила лицо к застекленной раме.

   – Точно! Теперь вижу, что не близняшки. Но все равно похожи! А она с тобой живет? Она сюда приедет? Мне кажется, я ее раньше видела! Или нет, все-таки это из-за сходства с тобой!

   – Оля не приедет, – сказала Ника. – Она погибла. Давно, когда ей было столько же, сколько тебе.

   – Ой! А почему? Болела?

   От кого-то другого это любопытство было бы Нике неприятно. Если бы не предупреждение Илюшина, она отделалась бы от гостьи коротким «да, болела». Но теперь ей не давала покоя мысль, что сыщик сказал чистую правду: приглашая Дашу, она видела перед собой простушку, которую собиралась облагодетельствовать, и еще, конечно, разузнать получше, кто же ухитрился перейти дорогу Егору. Ника хотела убедиться в их тайной общности.

   Она вспомнила, как сильно ее выбила из колеи фотография. Частный детектив показал снимок Егора, где муж был таким, каким Вероника впервые его увидела.

   Словно в сердце кольнули иглой.

   Нынешний Сотников был надгробием Сотникову молодому.

   Теперь она старалась наблюдать за своей гостьей без предубеждений и ожиданий.

   И та ей неожиданно понравилась. Она была ни капли не похожа на юную Нику. Маленькая, ловкая, настороженная, себе на уме. Хорошенькая, как белочка. Из тех людей, у которых в руках все горит. Ника очень уважала этот дар подчинять себе материальное.

   – Моя сестра покончила с собой, – сказала Ника.

   У Даши округлились глаза.

   – Из-за любви?

   Ника покачала головой.

   – Нет, не из-за любви. У нее был непростой характер, а в старших классах вышла неприятная история… В общем, Оля не выдержала.

   – А покажи еще фотки?

   Ника ушла в другую комнату, долго выдвигала ящики и наконец вернулась с фотоальбомом.

   – Я думала, они у тебя на телефоне, – засмеялась Даша. – Бумажные даже лучше!

   Они расположились на диване, рассматривая снимки.

   – А это кто? – Даша ткнула в девочку рядом с Олей.

   Челка, густо подведенные глаза, презрительно скривленные губы.

   – Наташа, лучшая Олина подруга. Это я фотографировала, а она меня терпеть не могла.

   – За что?

   – Я отбила у нее парня, – призналась Ника.

   – Ого! Расскажи!

   – А нечего рассказывать. Честно говоря, до сих пор стыдно. Парень был смазливый, но глупенький. Он мне быстро надоел, и на этом все закончилось. Оля и так меня недолюбливала, а посмотрев на страдания подруги, решила, что ее сестра – законченная сволочь. У нас как раз в то время окончательно испортились отношения. Я пыталась с ней говорить… Нет, бесполезно. Когда у человека свои голоса в голове, снаружи к нему пробиться трудно.

   – Ты с ней до сих пор разговариваешь? – по-взрослому спросила Даша.

   Ника задумалась.

   – Больше нет… Когда-то говорила, но потом поняла, что беседую не с ней, а с ее образом, и этот образ с каждым годом все дальше и дальше от того человека, которым она была на самом деле. Знаешь, как ретушь в фотографии. Я ее ретушировала, сама того не замечая.

   – Как фильтры в Инсте, – кивнула девушка. – Я знаю. Я так маму свою долго видела. Не ее, а какую-то картинку, фантазию. С живыми людьми это тоже плохо работает. Жалко, что твоя сестра погибла.

   – А мне жаль, что так получилось с твоей мамой.

   Даша усмехнулась:

   – Да ладно, могло быть и хуже! Зато у меня есть Пашка. Он дурачок, но прикольный! Я его зову Гагарин.

   – Почему?

   – Из-за улыбки. Если ты увидишь, как он улыбается, – сразу поймешь! У него, кстати, нюх на людей. Он чувствует, от кого нужно держаться подальше, а кому можно доверять. У меня такого нету. Я тупенькая.

   – Зато у тебя, говорят, есть дар везения. Или это больная тема? – спохватилась Ника.

   Сама она ни в какой дар, разумеется, не верила. Удачное стечение обстоятельств, помноженное на страстную веру людей в обереги.

   Девушка пожала плечами:

   – Вроде бы есть. Пашка в меня сильно верит. А мне иногда кажется, что просто жизнь так складывается, в мою пользу.

   – Странно, что Егор тоже на это купился, – вслух подумала Ника. – Раньше я не замечала в нем магического сознания. Может, это из-за колонии… Вышел другим человеком.

   Даша помялась.

   – Слушай, а ты правда его посадила? Ничего, что я спрашиваю?

   Ника посмотрела на нее внимательнее и вдруг догадалась, как хочется девушке поговорить о Егоре. Она жила с ним в одной квартире несколько месяцев. Делала то, что он хотел. Готовилась исполнить роль, которую ей определили. Училась. Затем испугалась его, удрала, ускользнула от смерти, прошедшей в шаге от нее, и теперь снова прячется – у его бывшей жены, не у кого-нибудь другого. Они сидят вдвоем, доедают пиццу, но Егор незримо присутствует рядом. Они строят планы с учетом Егора. Они выходят на улицу – и думают о нем.

   Прежде Ника ни с кем не обсуждала давние события. Но, подумав, она сказала себе, что девочка имеет право на откровенный ответ.

   – С точки зрения Егора, конечно, правда. С моей все выглядело немного иначе.

   – А бизнес его? Мебельная фабрика, да? Он постоянно говорил, что ты ее украла. Как можно украсть фабрику, я не понимаю!

   Ника потерла переносицу.

   Она отвыкла говорить с людьми – говорить по-настоящему. Треп с приятельницами не в счет. Как и болтовня с экспрессивными юношами вроде Гриши, ее преподавателя танцев, который так сильно увлекся Никой, несмотря на разницу в возрасте, что на целых шесть месяцев задержался в ее постели. Обычно Ника никому не давала больше трех. Три месяца – это какой-то роковой рубеж: перевалив за него, партнер начинает лезть в душу, задавать вопросы и пытаться разглядеть тебя на просвет. А Ника осознанно выбрала темный угол и не собиралась из него выходить.

   – Нет, ты правда это сделала? – спросила Даша, разглядывая ее. – Почему? Тебе очень хотелось свою фабрику?

   – Долгая история, – сказала Ника. – Нет, совсем не поэтому.

   – Ты вышла за Егора из-за денег? – прямо спросила Даша. Безыскусное ее любопытство не вызывало в Нике протеста. Она как будто сама вручила этой девушке право на часть своей жизни, которая была скрыта от всех остальных. – Поэтому ты его кинула?

   Ника улыбнулась и покачала головой:

   – Что ты, Даша… Я вышла за него замуж по большой любви.

   Конечно, он ей нравился еще с института. Вокруг него вились самые красивые старшекурсницы. Обаятелен. Умен. Мужественен. Джинсы сидели на нем так, что Сотникова можно было снимать в рекламе «Ливайс».

   Мальчишество в нем сочеталось с предприимчивостью вполне сложившегося человека. На третьем курсе он ухитрился выкупить у отца своего сокурсника грузовик с абрикосами – деньги собирал по всему факультету. Абрикосы обещали сгнить самое позднее через сутки. В двух шагах от грузовика витало облако тяжеловатого сладкого запаха, такого плотного, что можно было прилипнуть к нему, как муха к клейкой ленте. И явственно чувствовались в нем подползающие нотки гниения.

   Грузин – тот самый отец сокурсника – с удовольствием вручил заведомо убыточный товар юному выскочке. Угрызениями совести он не терзался. «Если я его сейчас не поучу, жизнь потом суровее поучит».

   Егор на все воззвания приятелей к доводам разума только ухмылялся.

   – Три шага на пути к успеху, дети мои! – нравоучительно сказал он. – Это был шаг номер раз.

   Затем настал черед шага номер два. Девчонки из его группы сели перебирать купленный товар. Отбрасывали подгнившие плоды, оставляли неповрежденные. Болтая и смеясь, за день справились с золотистой горой, словно бы льющей мед сквозь трещинки и разломы. Денег Егор не обещал, но каждая из помощниц унесла с собой по ведерку сочных плодов. К тому же Сотников трудился вместе со всеми, подшучивал, клялся в вечной любви и выступал массовиком-затейником. В качестве работы свой труд никто не рассматривал. Студенты! Все на шутках, на прибаутках, на голом энтузиазме и голодном нерве.

   Зато и объелись же абрикосами!

   – Шаг номер три! – провозгласил Егор, забираясь в грузовик.

   И уехал в неизвестном направлении.

   Подробности третьего шага стали известны позже от его товарища, сидевшего за рулем.

   Одним из главных лиц города был в то время Константин Абрикосов, предприниматель и меценат. На следующий день ожидалось большое торжество: Константин с размахом праздновал пятидесятилетие.

   Егор заводил новые знакомства с легкостью, и нет ничего удивительного, что его привели к кому-то из распорядителей празднества.

   Ника воображала эту картину: в меру пробивной, но в то же время застенчивый милый студент, предлагающий целый грузовик отборных – и ведь действительно отборных, не соврал, – великолепных спелых абрикосов.

   И, конечно, Сотников не был бы Сотниковым, если бы он не высыпал на стол дюжину абрикосов, словно предъявлял золотые монеты из необъятного клада.

   Распорядитель забрал у Егора весь товар.

   На следующий вечер каждому гостю, являвшемуся на праздник, вручали красиво перевязанный пакет с абрикосами. «Лучшие, какие можно достать в городе». Абрикосами были завалены праздничные столы. Под яблонями в саду золотились в траве их мягкие румяные тельца.

   Именинник остался доволен. Милый жест внимания к гостям, повод для шуток, легкая игра! В конце концов, они были попросту вкусными.

   Но еще больше был доволен Сотников, заработавший на этой небольшой сделке сумму, которая и не снилась старому пронырливому грузину.

   Позже Егор признался, что в институте присматривался к ней. «Тебя невозможно было не заметить. Но ты была такая неприступная!» Он любил других девушек: легких, жарких, податливых. Однако ясная красота Вероники его поразила.

   Встречаться они начали после того, как Ника защитила диплом. Их прибило друг к другу в компании общих знакомых. Ника оказалась там, в общем-то, случайно, и, как часто бывает, эта случайность определила ее дальнейшую судьбу.

   Все сразу складывалось просто и очевидно для обоих. Ника потом вспоминала, что ее подкупили эти простота и очевидность – достоверные индикаторы, как она считала, правильности выбранного решения. Они оба были щедро одарены: красивы, привлекательны, любимы всеми вокруг. Оба были вполне взрослыми. У обоих за спиной были достаточно серьезные отношения, не переросшие во что-то большее.

   Наконец, они были очень сильно друг в друга влюблены.

   И позже, когда Ника оглядывалась, она не могла найти в том времени ни единого признака грядущей беды.

   В наследство от бабушки Егору досталась хрущевка. Первый этаж, пьющие соседи… Ника твердо намеревалась свить из этих ободранных веток уютное гнездо. Мастерила бумажных птичек, подвешивала под потолком, чтобы ветер покачивал белые фигурки. Бумажная птичка символизировала легкость и свободу. Егор, проходя мимо, щелкал по ним. «Зря тратишь время. Надолго мы в этой дыре не задержимся».

   Ее муж был предприимчив, энергичен и обладал тем, что называется деловой хваткой. У него был нюх на деньги.

   Провинциальный Игнатинск кому-то другому показался бы мал. Но Егор твердо решил, что сперва будет окучивать эту поляну.

   Нику по протекции мамы взяли в бухгалтерию завода. Стесняясь блата, она каждый день старалась доказывать, что годится для этой работы. Бухгалтерский учет ей не нравился. Но усилием воли она приучила себя видеть в том, что делает, математическую красоту и строгость упорядочивания хаоса. Ей стало легче.

   Она была из того счастливого сорта людей, которые в равной степени одарены примерно во всем, за что берутся, но одаренность эта перерастает в выраженный талант только при упорных усилиях в одном-единственном направлении.

   В средней школе она вдруг начала петь. Ника начинала день песней, точно птица, без всякой позы, по искреннему позыву, и засыпала с мелодией в голове. Родители отвели ее в студию вокала. Два года Ника участвовала во всех городских конкурсах, объехала с коллективом пол-России, а затем это увлечение было вытеснено другими. Пение по-прежнему оставалось для нее чистой радостью. Но развивать эту способность она не желала, хотя руководительница студии рвала на себе волосы и твердила, что с такой внешностью и данными открытый путь на эстраду.

   Правда, тут Ника понимала побольше педагога по вокалу. Здравого смысла у нее всегда хватало. Для эстрады она со своей классической славянской красотой и репертуаром из французского шансона и английских баллад устарела лет на тридцать.

   Ника увлеклась игрой на фортепиано – и полгода спустя импровизировала, а затем вдохновенно разучивала сложные вещи, часами просиживая за инструментом. Но год, прошедший под знаком Бетховена и Шопена, закончился, и Ника вдруг схватилась за теннисную ракетку. Родители крякнули: большой теннис был им не по карману, но ужались, извернулись, и Ника стала заниматься у известного тренера, хвалившего ее за успехи. Выиграла несколько местных чемпионатов – и беспечно забросила ракетку. Все, научилась.

   И все-таки поступать она в конце концов решила на эстрадное отделение консерватории, и не где-нибудь, а в Москве. После школы не стала подавать документы, отложив поступление на год, всерьез занялась вокалом и фортепиано. Быть может, все и получилось бы так, как она хотела.

   Но четырнадцатого мая не стало Оли.

   Это все изменило.

   Невозможно теперь было оставить маму и папу одних. Оба провалились в оцепенелое безумие. Ника была достаточно проницательна, чтобы понимать: горе родителей связано не с потерей младшей дочери, а с обстоятельствами этой потери. Если бы Олю сбила машина или убил наркоман, они бы пережили утрату менее болезненно, может быть, даже с тайным внутренним облегчением – после всего, что произошло за последний год.

   Но случилось то, что случилось.

   После похорон мама целые дни просиживала перед телевизором, бессмысленно перебирая нитки мулине из старой бабушкиной коробки. Отец, вернувшись с работы, пристраивался рядом. Застывший взгляд устремлен в ящик, пальцы подергиваются.

   Нельзя было уезжать, бросив их в таком состоянии.

   После похорон Ника заговорила о поступлении. Расчет ее оказался верен: родители тотчас включились. Волнение за судьбу дочери выдернуло их из скорби. «Может быть, юриспруденция?» – робко спросил отец. «Иди на учет и аудит, – сказала мать. – Единственная профессия, которая всегда тебя прокормит».

   Ника пыталась возражать. Но мать стояла на своем и даже впала в подобие помешательства: ей стало казаться, что любой другой выбор приведет ее ребенка к несчастью.

   Ника послушалась.

   Во всем, что касалось цифр, она чувствовала себя глупой и бездарной, и это ощущение было до того неприятным для нее, успешной почти во всем, что на третьем курсе Ника едва не бросила институт. Родители, отгоревав свое, вернулись к нормальной жизни. Без Оли всем стало легче. «Бросить все, свалить в Москву!» – мечтала Ника.

   Однако студенческая жизнь оказалась как раз по ней. Она сияла, блистала, крутила романы и неудержимо взрослела, не замечая, что из миловидности прорастает и распускается неподдельная красота.

   Никакой мебельной фабрики поначалу, конечно же, не существовало.

   Первый год Егор занимался мелким бизнесом. Сил уходило много, выхлоп был невелик.

   За это время он изготовил всю мебель для их небольшой квартиры. В старом гараже по вечерам и выходным возился с листами ДСП, резал-клеил-шлифовал. Ника часто приходила к нему, садилась, точно кошка, в уголке, наблюдала.

   Откуда у него, воспитанного без отца и без мужчин в близком окружении, взялся этот талант? Он работал быстро, вдохновенно и не злился, когда ошибался.

   В гости к молодой паре зашел сосед. Увидел шкафы и стулья, проявил интерес.

   – А вот, скажем, кухню можешь изобразить? – спросил он. – Я понимаю, кухня вещь непростая… Но что-то в магазинах дерут втридорога, я пока разориться не готов. Теща поменяла квартиру, хочет новой обстановки. Или, может, знаешь, к кому обратиться?

   Егор задумался.

   – А срок какой?

   – Ну… пока она с дачи вернется, пока то да се… Месяца три.

   – Давай-ка я все посчитаю, – решил Егор. – Скажу, во сколько тебе это обойдется. А ты определишься.

   Они съездили на новую квартиру. Егор два часа лазил с рулеткой по всем углам. Ночью сидел, высчитывал себестоимость кухни, прикидывал, где можно купить материалы подешевле. Утром встретил Нику покрасневшими от напряжения глазами.

   – Как думаешь, взяться за разовый заказ? Может оказаться прибыльным.

   – А тебе самому хочется этим заниматься? – спросила Ника.

   Он широко улыбнулся:

   – Ага!

   – Тогда и думать нечего!

   – А если что-то пойдет не так?

   Она легкомысленно пожала плечами:

   – Что мы, на мою зарплату три месяца не проживем? Соглашайся!

   Два месяца спустя кухня была готова. Егор сработал на совесть. Установил все сам, с единственным помощником. Отмыл до блеска, чтобы нигде ни пылинки, ни опилки, ни следа от карандаша. Сосед, как завороженный, открывал дверцы, выдвигал ящики на мягких доводчиках. Увидел металлическую корзину для кастрюль и по-бабьи всплеснул руками:

   – Ай, Егорушка! Уважил!

   – Подожди хвалить, еще заказчица не видела, – урезонил его Сотников.

   Но заказчица осталась так довольна, что сосед по ее настоянию доплатил Сотникову сверху. Деньги небольшие, но не в сумме дело: Егор так сиял, рассказывая об этом Нике, словно получил миллион.

   Через неделю Егору позвонил незнакомый человек.

   – Иван Семенович мне дал твой номер… Говорит, ты ему кухню смастерил. Берешь заказы?

   Так Егор и Ника на собственном опыте усвоили правило, которое потом легло в основу их бизнеса: стоит что-то сделать хорошо один раз, и люди будут передавать тебя из рук в руки. Егор не публиковал рекламу, не развешивал объявления на столбах и подъездах. Но полгода спустя ему пришлось вместо гаража арендовать полуподвальное помещение, перетащить туда станок и нанять двух помощников, чтобы справляться с заказами.

   Втроем они делали все, от начала до конца. Никто не видел ничего удивительного в том, что Егор сам приезжает к клиенту, сам производит все измерения и обсуждает, что требуется, а затем сидит ночами перед компьютером, вычерчивая план. Он закупал материалы, сам на коленке делал карту кроя – еще до всяких программ, карандашом на листе бумаги, – сам резал-пилил листы ДСП и проходил утюгом по кромочной ленте: полосе, которой облицовывают края мебельных деталей.

   Правда, быстро выяснилось, что с кромкой лучше всего работает Ника. Несколько раз понаблюдав за мучениями Егора, она решительно сказала:

   – Дай-ка мне!

   И в два движения точно и ловко пригладила ленту на место. Ножничками отрезала лишние миллиметры.

   – На процент тебя возьму, – ухмыльнулся Егор и взъерошил жене волосы. – Санек, глянь! Неплохо же?

   – Зашибись, – согласился Санек. Жену босса он недолюбливал, – чего она лезет везде, – но отрицать очевидное было глупо.

   Ника все свободное время проводила в цеху. Ее не отпугивали ни грязь, ни пыль, ни летящие опилки и стружки… Здесь на ее глазах создавались полезные, красивые вещи, то есть в некотором смысле проходило упорядочивание. Ей нравился кисловатый запах цеха – даже вонь от тяжело работавших весь день мужиков. Она возвращалась домой такая же пыльная, как они, и привыкла закрывать голову платком, чтобы не мыть каждый раз волосы.

   К концу второго года Егор снял «настоящий» цех – помещение, бывшее частью мебельной фабрики. Все, что у него имелось, включая небольшие Никины накопления, вложили в покупку качественных станков и пил.

   – Этот проект начнет окупать себя года через два, – говорил он Нике, сидя на кухне хрущевки. – Расширяться надо потихоньку. Только не лохануться, грамотно подойти. Но я все рассчитал…

   Цех своими силами вычистили, привели в порядок. Все, что вокруг, представляло собой мешанину битого стекла, пыли, грязи, бетона и раскрошенных кирпичей, и по периметру эти руины охранял непонятно от кого забор со скрученной змеей колючей проволоки.

   – Мы делали мебель для частных заказчиков, – сказала Ника.

   Даша слушала, положив голову на переплетенные пальцы. Сна ни в одном глазу.

   – А кто были ваши заказчики? – спросила она. – Богатые, что ли?

   – Нет, мы решили не идти в премиум-сегмент. Егор сказал, что его не тянет заниматься элитной мебелью. Хотя в этой сфере в те времена у нас было бы не много конкурентов.

   – А почему вы не делали готовую мебель? Такую, чтобы выставил в магазине и можно было сразу оплатить? Мы свою так и купили.

   – Белорусскую, наверное.

   Даша кивнула.

   – Белорусы – молодцы, – сказала Ника. – Они вышибли почти всех производителей готовой мебели с рынка, потому что соперничать с ними очень сложно. К тому же любой шкаф или стол, сделанный на заказ, будет дороже, чем готовый фабричный. Значит, прибыль для производителя выше. На небольших объемах продукции это работает именно так.

   – Вышибли – это как? Перестреляли? – хладнокровно уточнила Даша.

   – Тьфу ты! Нет! – Ника нервно засмеялась. – В честной конкурентной борьбе. Производили и продолжают производить самые разные вещи из массива – это означает «из дерева». Ты понимаешь, что дерево ценится дороже, чем ДСП? ДСП – всего лишь прессованная стружечная плита. Себестоимость ее невысока, поэтому мы все-все-все поначалу делали из ДСП.

   Закупками занимался, разумеется, Егор.

   Он знал всех поставщиков, и его все знали. При тех небольших объемах, которые они выпускали, Егор был мелкой рыбешкой, однако он умел запомниться.

   А на Никины плечи легла вся бухгалтерия.

   Она убеждала мужа, что им нужен свой дизайнер. Егор прекрасно разбирается в том, чего хотят клиенты, но следует за их пожеланиями, а этого недостаточно. «Мы должны предлагать свои варианты, – настаивала она, – то, до чего сами заказчики не додумаются».

   Ника перебрала три десятка кандидатур и нашла подходящего человека: молодого парня из Санкт-Петербурга, готового переехать в Игнатинск. Услышав, во сколько ему это обойдется, Егор вспылил. Кричал, что платить безусому юнцу за нарисованный стул, – идиотизм. Он на это никогда не подпишется.

   «Хотя бы попробуй!» – твердила Ника.

   Они попробовали – и Егор сразу вздохнул с облегчением. Теперь он мог не сидеть ночами, мучаясь с программой, которую вынужденно освоил на ходу. То, на что у Егора уходили часы, нанятый ими дизайнер делал за двадцать минут. Экономия сил и времени была такова, что Егор нехотя признал: она стоит всех потраченных на парня денег.

   Ее муж все дальше отходил от производства. Его привлекали продвижение и сбыт. Вот когда пригодилось его умение налаживать связи, протягивать ниточки между людьми.

   Однажды он хмуро поделился с Никой:

   – Уже который раз человек мне звонит и спрашивает, как дела с его заказом. Я говорю: «Работаем!» А он в ответ: «Можно приехать посмотреть на производство»? Деньги-то уплачены. Страшно бедолагам, что ни производства, ни денег.

   Ника засмеялась. Ха-ха, да уж конечно! Пусти клиента в цех, он через две секунды потребует обратно предоплату и сбежит.

   Производство выглядело непрезентабельно. Страшненько оно выглядело, что уж там говорить.

   Посреди цеха за одной шторкой сидел директор, то есть сам Егор, а за другой – дизайнер с компьютером на кривой табуретке.

   Пыль, обрезки, доски, суета, кислая вонь клея, готовые детали валяются среди опилок и стружек, громоздятся плиты, расчерченные для нарезки… А вокруг – шкафы, ящики, полки, инструменты! И посреди этого – грязные с ног до головы мастера в драных комбинезонах.

   – Никто не поверит, что мы в таких условиях делаем хорошую мебель, – сказала Ника. – Пускать туда клиентов нельзя.

   – Значит, нехай страдают, – подытожил Егор.

   Но у Ники не выходил из головы этот разговор.

   Походив несколько дней в раздумьях, она купила телефон с хорошей камерой, отдав за него несусветные деньги.

   – С ума сошла? – нахмурился Егор, увидев ее приобретение. – Это зачем еще?

   – Будешь отправлять фотографии клиентам.

   Это была вторая удачная идея. Покупатель, звонивший с вопросом, все ли в порядке с его заказом, немедленно получал от директора фотографии, на которых он мог увидеть свою будущую кухню или детскую в процессе производства. Мастера кляли Нику на чем свет стоит: чтобы Егор мог сделать качественные снимки, им приходилось останавливать рабочий процесс и разгребать грязь.

   Однако это сразу стало их конкурентным преимуществом.

   Помимо недорогой и качественной мебели, Сотников прославился тем, что по первой просьбе показывал процесс работы. Больше так никто не делал.

   – В первый год все шло нормально, – сказала Ника. – Проблемы начались, когда мы взялись за полноценное производство и из гаража переехали в цех. Понимаешь, двух работников контролировать несложно. А вот когда их двадцать два…

   – Воровали? – понятливо спросила Даша.

   – Лучше бы воровали.

   Мастера пили. Казалось, чем больше работников, тем выше среди них процент алкоголиков. Егор бесился и лез на стену.

   – В те годы с людьми, у которых руки на месте, была серьезная проблема. – Ника встала, подлила чай себе и Даше. – Работяги – люди простые, и развлечения у них немудрящие.

   – Ты мне будешь рассказывать! Сереня, один из маминых бывших, в такие запои уходил, что соседи ментов вызывали…

   – А у нас, знаешь, как раз ценились те, кто уходил в запои, – усмехнулась Ника.

   Даша вскинула брови:

   – Это как?

   – Если работяга пьет каждый день, думаешь, он дожидается конца рабочей смены? Даже если дожидается, наутро приходит в таком состоянии, что ему пилу доверить страшно. Людей, которые прикладывались к бутылке каждый день, мы выгоняли. Опыт показал, что работники из них паршивые, избавляться надо немедленно. Напортачат, все испортят, потом будут валяться в ногах и клясться, что это в последний раз. Главное – не поверить, гнать в шею. Мы так обожглись несколько раз, потеряли клиентов, которые не простили задержки с заказом, и стали умнее.

   И как раз тогда Егор стал закатывать ей первые скандалы. Он, гениально общавшийся с клиентами, не имел и сотой доли того же терпения, когда речь заходила о его собственных работниках. «Я вам, суки, деньги плачу! – орал он. – Живые деньги! А вы на бровях приползаете, мать вашу!»

   Пару раз свара закончилась потасовкой. Мастера начали разбегаться.

   Ника поняла, что их дело в опасной близости к провалу.

   Вот тогда-то она и пришла с третьей идеей.

   – Егор, давай распределим обязанности. Ты отвечаешь за клиентов и продвижение, а я – за цех.

   Муж рассмеялся ей в лицо. Нежная, веселая, женственная Ника, которая не выносит ругани и не умеет повышать голос, станет отвечать за производство?

   – Давай попробуем! – твердила она.

   – Это блажь!

   – Что ты теряешь?

   – Не стану я страдать херней, что ты пристала? – рассердился он.

   – Дай мне месяц! За месяц ничего не успеет испортиться. В конце концов, хуже не будет!

   Последний аргумент стал решающим.

   К тому же в Егоре пробудилось любопытство. Он видел: у Ники что-то есть на уме, и не мог понять, что она задумала. Бороться с алкоголизмом, серьезно? Ника в рот не берет спиртного – ее папаша запойный алкаш.

   В конце концов он решил, что его бедная жена, душевно травмированная пьющим отцом, пытается бороться со своими демонами. И махнул рукой: пускай попробует.

   Егор плохо знал Нику.

   Ника вовсе не была «душевно травмирована». Ее отец уходил в запои два раза в год, как по расписанию, и обе девочки Овчинниковых относились к ним как к чему-то вроде затяжного эпилептического припадка: противно, тяжело, но рано или поздно заканчивается.

   Большую роль в формировании стоического отношения сыграла их мать. Дважды в год, по осени и весной, заметив, что муж становится беспокоен, она отвозила его в далекую деревню и сдавала на руки своему дядьке Сан Санычу. Для своей бывшей жены Сан Саныч был человеком пустым и никчемным. Собственных детей не содержал и не слишком ими интересовался. Жил огородом и рыбалкой вместе с дворовой собакой Дурнем, временами уходя в беспробудное пьянство.

   Для племянницы Сан Саныч был опорой на все времена. Она привозила к нему своего мужа, сгружала перед покосившимся деревенским домом, обнимала дядьку, целовала в колючую щеку и уезжала в слезах.

   На две недели Овчинников и Сан Саныч оставались вдвоем.

   Две недели Никин отец пил. Опохмелялся с утра, в обед начинал и к вечеру ползал по огороду. На следующий день цикл повторялся заново. Рядом небритым ангелом-хранителем существовал Сан Саныч.

   В сарае ржавел мотоцикл с коляской. При необходимости дядька грузил бесчувственное тело в коляску и вез до больнички в соседний райцентр.

   В конце двухнедельного срока Светлана приезжала за мужем. Из деревенского самогонного быта, где все дни сливались в один, прозрачный и зеленоватый, как толстое бутылочное стекло, Овчинников попадал в наркологическую клинику. Там его приводили в порядок. Он возвращался домой чистый и гладкий, словно проутюженный с паром, очень стыдящийся самого себя и твердо намеренный начать новую жизнь – на следующие полгода.

   Никин план, точно слон на черепахе, держался на широкой спине человека по имени Евгений Харитонов.

   По имени его никто и никогда не звал, только Харитоном.

   В цех его привела она сама.

   Старый друг родителей, которого Ника знала с детства, из-за несчастного случая на производстве Харитон когда-то лишился ноги. На протезе он бегал очень ловко. С маленькой Никой они часто играли в пиратов: Харитон сажал девочку на плечо и воинственно вышагивал по кухне, громко стуча протезом по плитке.

   Харитону исполнилось пятьдесят пять. Он был тем самым локомотивом, который способен тащить за собой многокилометровый поезд. Знал досконально каждый этап производства. Умел делать все. И пользовался непререкаемым авторитетом среди работяг.

   Вместе с измученной женой, состарившейся раньше времени, они растили позднего сына-подростка с ДЦП, колясочника, на которого уходили все его заработки.

   Заработки были скудны, потому что ни на одном месте Харитон не задерживался дольше чем на полгода. Как и Никин отец, Харитон был запойным алкоголиком.

   Пить он начал после увечья. В отличие от Овчинникова, выпив, Харитон становился буен и зол. Лез в драку, причем выбирал начальственные рожи покрепче. Трижды сидел, четырежды ломал кости себе и другим, но ни перспектива нового срока, ни слезы жены его не останавливали.

   Вот какого человека Ника выбрала себе в помощники.

   У Егора, задумай он что-то подобное, ничего бы не вышло. Харитон хорошо знал и любил Нику. Она выросла на его глазах из веселой малышки во взрослую женщину; двадцать с лишним лет ее жизни прошли рядом с ним.

   Ника поставила его старшим в цеху. Харитон пришел позже остальных мастеров, и у многих ее решение вызвало гнев.

   Недовольных Ника мгновенно уволила.

   Егор скрипел зубами, но сделать ничего не мог. Месяц, выделенный ей, только начался. Ему оставалось лишь с изумлением наблюдать, как жестко действует его обычно мягкая жена.

   «Никакого бунта на корабле, – решила Ника. – Иначе все пойдем ко дну».

   Через Харитона она постепенно, исподволь выяснила все об оставшихся работниках. Отыскала и приняла на работу еще четверых – на место выгнанных.

   И в течение следующих двух недель уволила всех до единого, кто выпивал на рабочем месте.

   В коллективе из двадцати пяти человек остались или непьющие, или запойные алкаши вроде Харитона.

   Ника не кричала. Не материлась. Не размахивала кулаками, как ее муж. Но в глазах ее горел тот огонь фанатизма, который люди послабее духом опознают безошибочно и обычно пугаются.

   Мастера пытались между собой говорить о том, что шеф их слил, отдал на растерзание своей бабе… Этот треп мгновенно пресек Харитон. Одного из выступающих он отходил собственным протезом, другого предупредил, что забьет его зубы ему же в глотку, если услышит еще хоть одно дурное слово о Веронике Кирилловне. Молчаливый, хмурый, сам после отсидок оставшийся без половины зубов Харитон производил устрашающее впечатление.

   Работяги притихли.

   Первый месяц прошел без эксцессов на производстве. О драке Сотникову никто не докладывал.

   Ника выпросила еще три месяца «под свое управление». Затем – полгода.

   Следом – год.

   За окном стемнело. Постриженные кроны деревьев в сумраке напоминали тучи, низко плывущие над садом.

   Чай остыл. Надо бы заварить новый, но Ника так уютно и хорошо устроилась в кресле, что не хотелось шевелиться.

   Из приоткрытого окна повеяло вечерней прохладой. Она поежилась. Даша встала, принесла из комнаты плед, укрыла ее.

   Удивительно спокойно Нике было рядом с ней.

   – Слушай, а как ты с ними справлялась? – спросила девушка. – С работничками твоими, когда они бухали? Я помню маминого придурка. Все разносил! Кто под руку попался, тот сам виноват. Мать один раз отоварил поленом по спине – она неделю лежала, охала.

   – Одна бы не справилась, – признала Ника. – Харитон помогал. Мы вдвоем возились с ними, как с детьми. Подшиваешь работягу, контролируешь, звонишь, стоишь над душой, подталкиваешь его в нужную сторону, как упирающегося осла… Постоянно держишь руку на пульсе. И прощаешь все его загулы, потому что, когда трезвый, он все вытянет: сложную кухню, причудливую конфигурацию, и сделает в два раза быстрее, чем другие, и результат будет идеальным.

   А Харитоном она занималась сама. Егор устранился: «Извини, милая, алкашами брезгую». Он осуждал Никин способ контроля работников, считая, что проще было бы отсеять всех пьющих. «И эти пятеро несчастных трезвенников будут работать за три дюжины человек?» – про себя интересовалась Ника. Вслух вопросов не задавала. Егор не выносил, когда жена ставила его правоту под сомнение.

   Она привлекла на свою сторону жену Харитона. Наняла выездную бригаду, готовую сорваться по ее звонку. Каждый день внушала помощнику, как важна его работа. Отправила его к анонимным алкоголикам. Встречи Харитон вскоре забросил, и до психиатра Нике тоже не удалось его дотолкать. Несмотря на это, она чувствовала, что ситуация пусть относительно, но под контролем.

   – Не будь дурой! – кричал Егор. – Какой может быть контроль с этой пьянью? Им ни в чем верить нельзя! Они тебя подведут в решающий момент, и меня, между прочим, тоже!

   Ника каждый раз отвечала одинаково:

   – Когда подведут, тогда и будем разбираться.

   Она составила календарь харитоновских отлучек на год вперед, и заказы в цеху стали распределять таким образом, чтобы на «отпуск» мастера не выпадало ничего сложного.

   Производство росло. Теперь за встречи с клиентами, работу в цеху, сборку готовой мебели и доставку отвечали разные люди. В крупных торговых центрах появились точки продаж с образцами материалов. Клиент мог сесть за стол и на месте выбрать, что хотел.

   И вот здесь Егор оказался на голову выше конкурентов. Он нашел десять сногсшибательно красивых девушек и на два месяца разве что не поселил их в цеху. Они проводили там все время с утра до вечера, изучая процесс изготовления мебели. Их натаскивали лично Харитон и двое старших мастеров. Из десятерых отсеялись пятеро; зато оставшиеся знали предмет досконально.

   Этих пятерых рассадили в торговых центрах.

   Расчет Егора оправдался в точности. Картина выглядела так: вымотанная поисками семейная пара брела по огромному магазину, оглядывая безнадежными глазами одинаковые на первый взгляд стойки с образцами и вялыми недружелюбными женщинами средних лет, которые без всякого энтузиазма поджидали заказчиков. Женщины сидели не на проценте, а на окладе, и глаза их были мутны.

   И вдруг среди этих сонных водорослей супруг замечал нимфу. Красота ее била в глаза и ослепляла, как сверкание золотой монеты, блеснувшей среди камней. Очарованный странник тянулся на этот блеск, волоча за собой супругу.

   Тогда происходило второе чудо.

   Нимфа знала все. Артикулы, цвета, производители и цены отлетали у нее от зубов. Она помнила длину рейлингов для всех кухонь и размеры систем хранения в гардеробах. Она была способна в уме посчитать стоимость спальни в цветах «орех» или «вишня».

   Даже супруга заказчика таяла перед профессионализмом и вниманием к клиенту. Тем более что красавица сразу же обещала скидку на кухонную вытяжку.

   Ника и Егор учились на ходу. Очевидная, казалось бы, вещь: сборщик должен быть чист и аккуратен. Но пока они до этого додумались…

   – …ты не представляешь, в каком состоянии сборщики приезжали к клиентам! – Сейчас Ника веселилась, вспоминая об этом. – Отличные профессионалы, все делали на совесть. Но грязь! Запах! Один из них рассказывал, вернувшись: «Дама, хозяйка квартиры, мне говорит: «Снимите, пожалуйста, уличную обувь». Ну, я снял. А она такая: «Ах, нет, наденьте обратно!»

   – И что, ты заставляла их мыться? – спросила Даша.

   – Сначала я покупала им свежие носки и дезодоранты.

   Даша расхохоталась, запрокинув голову.

   – Правда? Не может быть!

   – Честное слово! А что еще мне было делать, скажи на милость? Сборщик – это лицо фирмы, а хозяева по два дня после них проветривали квартиру. Я уверена, на этом мы потеряли многих клиентов.

   Девушка перестала смеяться и задумалась.

   – Ну-у-у-у… А доплачивать сборщикам, чтобы они приезжали чистыми?

   – А самой мне их в тазике не отмывать? – в тон ей ответила Ника. – Никакой доплаты. Мы поставили душевые кабины, соорудили хорошие раздевалки. Комбинезоны закупили. Постепенно все стало сдвигаться в лучшую сторону.

   А потом ударил экономический кризис.

   К этому времени Ника давно бросила работу на заводе, куда ее когда-то пристроила мать. Бумажная волокита и контроль за производством отнимали все время.

   Во всех крупных мебельных центрах Игнатинска и Нижнего Новгорода Егор поставил свои собственные мебельные секции: по пятьдесят квадратных метров каждая – избыточная роскошь! В секциях сидели все те же красавицы, а рядом – по дизайнеру, готовому сразу сделать полный расчет. Никто уже не говорил, что дизайнер им не нужен, что они все придумают сами… Через эти точки шел нескончаемый поток заказчиков. Егор взял в аренду еще два цеха и по настоянию Ники потратился на дорогущую пилу. Ника, увидев инструмент, впала в экстаз, а когда Харитон показал их новое приобретение в деле, счастливо засмеялась.

   – Господи, Харитон, ты посмотри, как чисто режет!

   – Да, эта сколов себе не позволит, – уважительно отозвался тот.

   Мастера собрались вокруг них, посмеиваясь над детской Никиной радостью. Но она видела, что они тоже довольны.

   И вдруг все обрушилось. Аренда торговых площадок взлетела втрое. Материалы подорожали. Обезлюдели сверкающие шумные торговые центры, которые так любил Егор. Покупателю с пустым карманом не до мебели на заказ.

   Ника приготовила для мужа выкладки и вечером положила на стол. Но он и сам понимал, что им придется все менять.

   Это был первый раз, когда Егор напился всерьез. Он сидел на кухне их новой квартиры – они переехали из хрущевки несколько лет назад, но оба даже не заметили этого, будто не собственное желание, а чья-то внешняя сила перетащила их в «многоэтажный дом бизнес-класса», – сидел, опершись локтями на стол, вцепившись пальцами в волосы, и глушил виски.

   – С-с-с-ука! Ради чего это все! Вкалываешь, как проклятый… А потом все – ко дну! Все к черту!

   Он выматерился. Ника поморщилась.

   – А ты чего рожи корчишь? – Он ухватил ее за локоть и силой подтянул к себе. – Не жалко тебе меня, а-а? Не жалко?

   Лицо его приобрело плаксивое выражение.

   Ника выдернула руку.

   – Богатеньким предпринимателем, значит, ты меня любииии-ила! – протянул Егор. – А нищим брезгуешь!

   – Не нищим, а ноющим, – сказала Ника.

   Она пыталась найти в себе сочувствие к мужу. Пьяный, злобный, жалеющий себя, он вызывал в ней только раздражение.

   – У нас, …, все рухнуло, …! – рявкнул Егор. – Мы все потеряли! Ко дну идем, детка! Ты оглядись! У нас тут «Титаник»! А Вероника Кирилловна, значит, с прямой спиной играет в оркестре, чтобы потонуть в обнимку со своим сраным достоинством! И стыдит пассажиров, которые, сука, не хотят тонуть! Не желают подыхать, ты глянь-ка на них, на убогих!

   Он взмахнул рукой и опрокинул стакан. Тот покатился, Ника поймала его на краю стола.

   – У тебя течь в корабле, – холодно сказала Ника. – А ты, вместо того чтобы думать, как ее залатать, привязался к мачте и рыдаешь. От какого такого горя ты захлебываешься соплями? У тебя что, производство накрылось? Может, твои станки реквизировали? – Она почувствовала, что ее охватывает гнев. – Ты живешь в стране, которая проходит через катаклизмы каждые двадцать лет! На что ты рассчитывал? Что мы избежим этой участи? У нас остались и мастера, и производство, и мы сами, в конце концов, – мы многому научились за эти годы! Надо думать, как выплывать! – Она поднялась и посмотрела на него сверху вниз. – Сегодня расслабляемся. Завтра возвращаемся к делам.

   В ответ на ее призыв Егор только огрызнулся. Ника пожала плечами, ушла спать. Он сидел до рассвета на кухне один, и, просыпаясь изредка, она слышала злое бормотание и стук бутылки о столешницу.

   Наутро он не смог встать с постели. Взглянув на его опухшее лицо, Ника пожалела мужа и осталась с ним. Все встречи с клиентами пришлось отменить.

   К вечеру Егор стал похож на человека, но был хмур, злобен и по-прежнему огрызался на все попытки обсудить положение дел.

   Утром все повторилось. Егор пил и матерился. Ника поехала в цех. Заказы нужно было выполнять, а телефон разрывался от звонков.

   Муж появился на предприятии через четыре дня: строг, деловит и чисто выбрит. Он сразу разгрузил Нику, взяв на себя негодующих покупателей. Затем собрал мастеров и произнес короткую, но воодушевляющую речь, смысл которой сводился к тому, что нервничать никому не надо, все выправится, работаем как работали. Он снова был капитаном корабля. Никто, глядя на него, не поверил бы, что несколько дней назад он оплакивал свою судьбу и рухнувший бизнес.

   Все точки продаж в торговых центрах были закрыты. Красавицы-консультанты распущены по домам. Дизайнер вновь остался один – тот самый питерский парень, которого когда-то наняла Ника.

   А через три месяца Егор с Никой подсчитали первые убытки – и изумленно поглядели друг на друга.

   Объем производства практически не упал.

   – Кое-где мы просели, конечно, – сказала Ника. – Но за счет экономии на аренде за площадки в торговых центрах и зарплате консультантам выходим на те же суммы, которые были в прошлом полугодии. Заказчики идут, как и прежде. Только теперь работает исключительно сарафанное радио.

   Они сидели с Егором в небольшом ресторане, где их хорошо знали. Егор сцепил ладони на затылке, потянулся и удовлетворенно сказал:

   – А ведь я молодец! А, Никушка? Молодец я или нет?

   – Ты молодец, – искренне и в то же время недоумевающе сказала Ника. – Только объясни, в чем именно.

   Он засмеялся, не обидевшись.

   – В том, что вытащил нашу телегу, дурочка! Барахтались бы сейчас все в грязи… Чей клиент-то идет, а? Мой клиент! – Он несильно постучал себя кулаком в грудь. – Слушай, а ведь можно и в Нижний перебираться, что скажешь? Хочешь жить в Нижнем, Никушка? По Верхне-Волжской набережной прогуливаться в соболях, а?

   – Не-а, не хочу, – легко сказала Ника. – Если только соболей прогуливать. Иду я такая по набережной, а на поводках у меня три соболя. Рычат, хвостами себя по бокам охлестывают, пена из пасти капает! Пш-ш-ш!

   – Да я серьезно, балда!

   Он засмеялся, притянул Нику к себе и взъерошил ей челку.

   Ника с улыбкой смотрела на него. Господи, мальчишка! Начал проигрывать – обиделся на весь мир, едва не скинул фигуры с доски, а как только замаячила победа – он герой и триумфатор. Ее уязвило, что он приписал их спасение себе одному, но ее до сих пор мучило чувство неловкости за ту выволочку, которую она устроила ему три месяца назад.

   Пусть празднует. Он это заслужил.

   – Я тебя люблю, – сказала Ника, перехватила руку мужа и поднесла к губам. – Если хочешь в Нижний, переедем в Нижний.

   Он просиял и стал расписывать, какую квартиру они купят, и что из окна будет виден собор Александра Невского на Стрелке, желтый, как бублик, а гулять станут по Покровке, там во дворах есть одно местечко, армянин держит, жуткий пройдоха, но варит такой хаш, что ум отъешь, Никуша, тебе надо его попробовать, это что-то несказанное…

   Солнце заливало пустой столик у окна. Негромко разговаривали посетители. Пахло грибным супом, и Ника, зажмурившись на секунду, представила, как сидит на скамейке перед крыльцом, а у ног корзина с грибами, которые нужно перебрать и почистить.

   Глупости: какая еще корзина! Да и свежие грибы пахнут совсем не так…

   А счастье такое же. Как будто вернулся из леса после долгого похода, и устал, и плечи ломит, и впереди еще возня на кухне! Но запах этот, и желтые сосновые иглы на липкой шляпке маслят…

   Впервые она подумала о ребенке. Это была не мимоходом скользнувшая мысль о младенце, который где-нибудь, когда-нибудь, когда придет время… Ей воочию представился малыш лет двух, топающий по солнечной комнате, за окнами которой зеленый склон, огромная вода и желтый собор на слиянии двух рек. Ника увидела вихор на его макушке, закручивающийся так же, как у Егора, и нежные пухлые щеки с ямочками, и серо-голубые, как у ее мамы, глаза.

   Егор разливался соловьем, целовал ей пальцы, они много смеялись, и день был такой светлый и безмятежный, словно все самое плохое уже позади.

   Вечером Нике позвонил Харитон.

   – Надо поговорить!

   Она была уверена, что речь пойдет о деньгах. Харитон давно поглядывал в сторону подмосковного санатория, где занимались реабилитацией таких подростков, как его сын, но денег это стоило несусветных, а шансы на улучшение были невысоки.

   Они встретились перед его домом. Харитон долго мялся, тянул время, выхаживал туда-сюда по тротуару, хромая сильнее обычного, и когда Ника, потеряв терпение, уже готова была сказать: «Харитон, ты назови сумму, а там решим!», он обернулся и сердито выпалил:

   – Дело не мое, но молчать не буду. Мужа твоего видели с бабой.

   – С какой бабой? – оторопела Ника.

   – Со Светкой Кравченко. Он к ней неделю подряд приезжает в обед как к себе домой.

   Свету Кравченко Ника вспомнила сразу. Самая красивая из девушек, которые работали у них, пока не случился кризис. Высокая, белозубая, гладкая, как молодой тюлень. Лихо водит. Об этом ей сказал сам Егор, когда Кравченко как-то подвозила его, пока его машина была в ремонте. «Ты бы видела, как она носится! Тут встроилась, там подрезала… Агрессивно гоняет наша Светочка».

   – Может, Света заболела, и он ей продукты приносит? – скучным голосом сказала Ника.

   – Может, – согласился Харитон. – А там и супчик из них готовит, и котлетки с гарниром. Так часа три-четыре и проходит. А потом ведь и покормить человека надо, сам-то он ложку до рта не донесет по болезни.

   Ника отошла в сторону и села на скамейку. Она не понимала, что ощущает. Все было замечательно: и разговоры о переезде, и воодушевление Егора, и их общий успех… В один миг весь прекрасный сегодняшний день съежился и истлел. На месте грибной корзины осталась сморщенная липкая дрянь.

   Харитон тяжело опустился рядом.

   – Ты меня прости, Ника… Может, надо было промолчать.

   – Нет, все правильно…

   Ее обожгло стыдом. Харитон неловко положил корявую ладонь ей на плечо.

   – Это я виновата, – пробормотала Ника. – Надо было его поддержать, когда он начал пить… А я как мальчишку отчитала, требовала, чтобы он собрался, а стало только хуже…

   – Само собой, – опять согласился мастер. – У нас, мужиков, знаешь, с этим просто. Чуть обидели тебя – ищи, в кого бы письку свою пристроить. – Ника невольно фыркнула. – Дурью не майся, милая. Егор повел себя по-свински, и виноватых в этом нету, кроме него. В жизнь твою я лезть не хочу, но тебя я знаю. Последнее дело – себя корить. Эдак ты бог знает до чего договоришься.

   – А что же делать? – после долгого молчания спросила Ника. – Я не понимаю… У нас все было хорошо.

   – Здесь я тебе не советчик. Что делать – это только ты сама знаешь.

   Она покачала головой:

   – Я не знаю.

   – Сгоряча не руби, дождись хотя бы утра. И лучше не завтрашнего, а послезавтрашнего. Если что, звони в любое время. Пойдем, провожу тебя. Поздно уже. Сейчас твой олух начнет тревожиться.

   – И что ты сделала? – спросила Даша.

   Она обхватила руками колени и жадно слушала. «Зря я на нее это все вываливаю, – подумала Ника. – А впрочем… Она с ним жила, слушала его рассказы обо мне. Ничего страшного не случится, если теперь послушает мои».

   – Я дотерпела до утра, – сказала она. – Утром пришла на кухню и бухнула с порога, что знаю о любовнице. Не было никаких сил играть с ним, ловить на измене… Да и противно.

   – А он что?

   – Сначала отпирался. Потом начал наседать: с чего ты это взяла? С ходу взял обвинительный тон! – Ника усмехнулась.

   – Ты Харитона не сдала? – встревожилась Даша.

   – Что ты! Нет, я молчала и обдумывала, что делать дальше. Егор испугался, притих, начал просить прощения…

   – И ты простила, конечно!

   Ника впервые почувствовала потребность оправдаться.

   – Я его очень любила тогда. И еще мы вдвоем замечательно управляли фабрикой. Без Егора ничего не получилось бы.

   – Без тебя тоже!

   – Однако это с самого начала была его идея. Он вкалывал в старом гараже, а не я. И это Егор организовал все так, что клиенты не только возвращались к нам, но и приводили знакомых. Я подумала, что мы не можем все разрушить из-за одной его измены. Егор пообещал, что больше такого не повторится.

   – Надолго его хватило? – ехидно спросила Даша.

   «М-да, все-таки эта девочка понимает многовато для своего возраста».

   – Месяцев на пять, – помолчав, сказала Ника. – Правда, я не следила за ним, так что, может, все началось раньше. В первый год он еще скрывался. Или хотя бы давал себе труд лгать, когда я спрашивала его, где он был. А потом… Слушай, тебе спать не пора? – спохватилась она. – Засиделись мы с тобой…

   Девушка не ответила. Она к чему-то прислушивалась.

   – Показалось, Буран заскулил…

   – Ты отсюда не можешь его услышать, – удивленно сказала Ника. – Если только Зафира его не выпустила, что вряд ли…

   Она все-таки подошла к окну и отдернула штору. Нет, никого.

   – Я иногда собак не ушами слышу, – непонятно сказала Даша. – Наверное, ему там тоскливо с Зафирой и он просится сюда.

   – Хочешь проверить, как у него дела?

   – Не! – Даша отмахнулась. – Привыкнет! Собакам, знаешь, тоже лишних поблажек давать не надо. Он и так здесь как у Христа за пазухой. Совсем как я!

   – А у Егора тебе нравилось? – неожиданно спросила Ника.

   – Поначалу – да. А потом как-то странно все стало.

   Она не стала расшифровывать это «странно», а Ника не стала настаивать.

   – Давай все-таки спать пойдем, уже поздно. – Она поднялась. – Завтра расскажу тебе, к чему у нас с Егором все пришло. Если тебе будет интересно.

   Позже Ника часто возвращалась мыслями к другой истории. Она проходила у нее под грифом «Пожарный».

   Ника быстро взрослела. Девичьи представления о плохом и хорошем исчезли после погружения в реальный мир, а погрузиться ей пришлось основательно.

   Иногда она задумывалась, кем стала бы без Сотникова. Вышла бы замуж за правильного благополучного юношу из тех, что ухаживали за ней с полного одобрения матерей и отцов, – она всегда нравилась родителям своих бойфрендов. До старости застряла бы в бухгалтерии. Носила бы трикотажные кофты и крупные бусы. Со временем закостенела бы в своих узколобых воззрениях на мир и людей. Самодовольно считала бы себя безусловно хорошим человеком. Родись у нее девочка, со страхом выискивала бы в ее лице черты Ольги.

   Но она вышла за Егора, и ее швырнуло к людям, о которых она пять лет назад с великолепным юношеским снобизмом говорила, брезгливо морща носик: «Народ», и мечтала быть от этого народа как можно дальше. Судьба посмеялась над ней, и Ника заполучила в свою команду вонючих сборщиков, пьющих мастеров и работяг.

   Она сама не заметила, как стала фактически управляющей на производстве.

   Научилась ценить спокойный характер, выдержку, честность и преданность делу – те качества, которые раньше затмевались для нее интеллектуальным блеском и честолюбием. Увидела, как грязен и страшен местами частный бизнес и под каким жестоким прессом оказывается любой предприниматель. Поняла, что все они, особенно Егор, ходят по тонкому льду, который может проломиться в любой момент.

   Егор, конечно, понимал это куда лучше нее.

   Новый пожарный инспектор появился на пятом году их работы.

   Пожарных Егор ненавидел до зубовного скрежета. «Опять к нам упыри», – говорил он с отвращением, глядя в окно. Это означало: идет проверка.

   В те времена им с Никой в голову не могло прийти, что несколько лет спустя можно будет арендовать цех с уже установленной противопожарной сигнализацией, с системами тушения огня. Они-то снимали голое помещение. Внутри только стены да окна. Ни о какой сигнализации не шло и речи. Предполагалось, что все это будет устанавливать арендатор за свой счет.

   Владельцы не соглашались заключать договор аренды дольше, чем на год. Ника хорошо помнила, как на заре их деятельности уговорила Егора сделать все как положено.

   Они влезли в долги и оборудовали зал, где стояли станки, по всем правилам.

   Год спустя арендодатель выставил их на улицу. «Ты что творишь? – спросил его побледневший от злости Егор. – Я сюда вбухал столько бабла…» – «Не моя забота, – пожал плечами владелец цеха. – Я тебя об этом не просил. Инициатива наказуема, слыхал?»

   Егор тогда ни словом не попрекнул Нику. Но оба резко поумнели. Инструкции и правила написаны не для живых людей, и если будешь все соблюдать, твоему бизнесу придет конец.

   «Поиграли в праведников, Никуша, и хватит, – сказал Егор, когда они перебрались в фабричные цеха. – Живем как все».

   Закупили противогазы, огнетушители, одеяла и прочее. Приступили к работе.

   Словно бабочки на свет фонаря, к ним полетели проверяющие.

   Правила этой игры были всем хорошо известны. Проверяющий уведомлял, что в помещении не соблюдаются требования пожарной безопасности. Выкатывал список из сорока нарушений, за каждое из которых следовало бы закрыть производство. Обращал внимание Егора на отсутствие…

   В этот момент Егор, не дослушав, нежно обнимал проверяющего за пухлые плечи и увлекал в директорский кабинет, то есть за свою занавеску, где происходило волшебство: проверяющий получал конверт, и цех преображался в его глазах. Нарушения казались незначительными и легко исправимыми.

   – Через пару месяцев вынужден буду заглянуть, – отечески строго предупреждал он Егора.

   – Очень, очень вас будем ждать! – с улыбкой заверял Егор.

   И через пару месяцев, действительно, все повторялось.

   – Черти жадные, – плевался им вслед Егор. – Твари, как к себе на работу ходят…

   – Да не злись ты так. Могло быть хуже, – сказала Ника.

   И накаркала.

   В теорию Ломброзо Ника не верила. Однако новый пожарный инспектор идеально иллюстрировал собой выражение «Бог шельму метит». Он выглядел как свинья, засунутая в форменный мундир.

   – Мебельное производство – это первый класс пожарной опасности, – гнусаво сказал инспектор. – Что мы здесь наблюдаем?

   Он развил свою мысль. По мнению инспектора, они наблюдали вопиющее пренебрежение правилами, законами и предписаниями. Егор повлек его в кабинет, и они не показывались оттуда так долго, что Ника всерьез забеспокоилась. Когда же, наконец, вышли, лицо инспектора было непроницаемо. Егор шел мрачнее тучи.

   – Он нас разденет, – сказал он, когда проверяющий исчез. – Ты не поверишь, сколько он захотел. – Егор назвал сумму, и у Ники брови полезли вверх. – Остается надеяться, что этот боров набил карман на полгода и в ближайшее время не появится.

   Инспектор возник на пороге четыре недели спустя.

   Через три месяца Егор начал подозревать, что тот подкуплен конкурентами, чтобы уничтожить бизнес Сотникова. Инспектор был неумолим и невообразимо жаден. С ним невозможно было договориться. Он не прислушивался к аргументам. В конце концов Егор сказал начистоту:

   – Слушай, ты же своими руками режешь курицу, которая несет золотые яйца. Мы съедем отсюда, и останется пустой цех. Зачем тебе это?

   – Уедешь ты, придут другие, – сказал инспектор, глядя на него прозрачными пустыми глазами.

   Егор быстро убедился, что конкуренты ни при чем. О наглости проверяющего знал весь город. Один из мебельщиков плюнул и раскошелился на системы тушения. Это не помогло. Инспектор прицепился к торчащему из стены проводу и ушел с деньгами.

   – Что, все бросать и переезжать? – спросила Ника.

   Егор не ответил.

   Со временем стало ясно, что инспектор получает удовольствие, обдирая Сотникова как липку.

   – Никогда не думал, что такое скажу, – обронил однажды Егор, – но каждый раз, когда этот кабан заявляется, у меня ощущение, будто меня насилуют.

   Ника забыла в цехе ключи. Оставила на подоконнике в кабинете Егора, где привыкла тихонько покуривать в форточку. Спохватилась, когда отъехала недалеко, и решила вернуться.

   Подойдя к кабинету, она услышала изнутри голоса. Говорил ее муж; ему отвечали негромко. «Саня Завьялов», – узнала Ника. Тот самый, который недолюбливал ее. И еще Борис Лунин, крепкий молчаливый мужик, протеже Харитона.

   – …а вывозить как, Егор Сергеич?

   – …может, по частям?

   – Охренел, что ли? По частям!

   – А чего! Инструмент имеется…

   Негромкие смешки.

   – Ладно, поржали и будет, – сказал Егор. – Давайте всерьез. Если здесь, то хватятся его, козла. Нужно около дома или еще где…

   Ника толкнула дверь и вошла.

   Она ни слова не поняла из этого разговора. Однако сразу охватила взглядом, как дернулся в страхе Завьялов, а Егор с Борисом окаменели. Лишь несколько секунд спустя на их лицах медленно стало проступать облегчение.

   – Господи, Никуша, ну ты даешь… – непонятно к чему сказал Егор и облизнул пересохшие губы. – Напугала нас. Ты зачем здесь?

   Ника помолчала.

   – Ключи забрать. – Она отодвинула занавеску, за которой лежала ключница – ровно там, где она и представляла. Руки дрожали, но этого никто не заметил. – Ты скоро домой?

   – Ага. Только кое-какие вопросики порешаем…

   Когда Ника вышла, за ее спиной повернулся ключ в двери.

   Ей не пришлось долго дожидаться. Егор приехал через пятнадцать минут после того, как она перешагнула порог их квартиры. «Не стали больше ничего обсуждать, весь кураж пропал».

   – А вот и супруг твой! – с чрезмерным оживлением крикнул Егор.

   Пока он намыливал руки в ванной, Ника подошла и встала в дверях.

   – Значит, кое-какие вопросики, – негромко сказала она.

   Егор вскинул взгляд, увидел в зеркале ее отражение и застыл.

   – Вопросики… – задумчиво повторила Ника, словно перекатывая слово на языке. – Вопррр-росики! – И взорвалась, утратив напускное хладнокровие. – Ты с ума сошел? Вы что задумали, идиоты? Господи! Убить живого человека!

   – Ну, не мертвого же убивать, – неуклюже пошутил Егор.

   – Вас всех посадят, дебил! Докопаются, кто это сделал! Думаешь, это сложно будет? Как только он вечером домой не придет, его жена утром будет у тебя под окнами орать, что ты ее мужа прикончил!

   – Тс-с-с! Тише ты! – Он шагнул к ней, схватил за плечи. – Не голоси на весь подъезд!

   Ника вырвалась.

   – Я сейчас на весь город буду кричать! Егор, вы обезумели? Нельзя идти на убийство!

   Муж присел на край ванны.

   – Почему? – с внезапным спокойствием спросил он.

   – В каком смысле?

   – В прямом. Почему нельзя убрать этого борова? Это не человек, а упырь. Вбить ему в грудь осиновый кол – благо. Наше с тобой дело пожирают у нас с тобой на глазах. Если бы так твоего ребенка пожирали, ты бы тоже бормотала, что убивать упыря нельзя?

   Ника гневно вскинула голову:

   – Вот не надо детей сюда приплетать!

   – Я год вынашивал мысли о фабрике. Год! Подсчитывал, прикидывал, ни о чем другом думать не мог. А потом? Как за младенцем ухаживал, растил, всего себя вкладывал… Ладно, ты права. Не надо сравнивать. Но скажи, как на духу: ты что – видишь другой выход?

   Ника опустилась на коврик, прислонилась спиной к дверному косяку.

   – Должен быть, Егор, – тихо сказала она. – Не может не быть. Но то, что ты хочешь сделать… Так нельзя. Никогда, ни с кем.

   Егор, помолчав, заговорил. Он объяснял убедительно, что все будет продумано, они вломятся в дом к инспектору, жена его часто уезжает, так что кроме упыря никто не пострадает, максимум – собаку придется отравить, но это необходимые издержки, кобель там злобный, весь в хозяина… А на фабрике, конечно, заниматься этим нельзя, все будет в кровище, они ее в жизни не отмоют. Значит, в его собственном доме накрыть, придушить, а потом тело потихоньку вывезти и закопать, расчленять не надо, это Санька глупость придумал, ни к чему это, земля все примет и спрячет…

   Ника смотрела на Егора и пыталась понять: он сразу был таким? Или фабрика его изменила?

   Он хорошо рассуждал. Взвешенно. Обрисовывал препятствия, которые могли возникнуть у них на пути, и сразу придумывал, как их преодолеть. И если отвлечься от того, что в конце этого пути три человека стояли над свежей могилой, то можно было сдаться и согласиться с ним во всем.

   – …а если ты за себя боишься, так ты вообще не при делах, – ворвался в ее мысли голос Егора. Он наклонился и погладил ее по плечу. – При самом плохом раскладе я сяду, а ты останешься на хозяйстве. Тебе ничего не грозит, богом клянусь!

   Ника положила свою ладонь поверх его. Теплая, живая, большая рука. От нее хорошо пахнет яблочным мылом, свежестью и чистотой.

   – И ты потом будешь спать спокойно? – с тихим изумлением спросила она.

   – Знаешь, я думал об этом. Да, Никуша, буду спать спокойно. И мужики мои будут. Может, месяц совесть помучает. Небольшая плата за то, чтобы нас оставили в покое.

   – А если следующий инспектор будет такой же?

   – Ну, когда будет, там и станем решать, – рассудительно ответил Егор. – А пока я работаю над той проблемой, которая есть. Иди спать, милая. У тебя вид уставший.

   От его заботливости у Ники к горлу подкатили слезы. Представился мертвый задушенный инспектор с посиневшим лицом, глядящий на нее из ямы белыми глазами.

   Она сглотнула. Поднялась. Посмотрела на Егора и сказала:

   – Убивать его вы не будете. Слышишь меня? Никаких убийств.

   Егор прищурился:

   – Или что? Сдашь меня?

   – Дай мне две недели, – сказала Ника, не отвечая на его вопрос. – Я что-нибудь придумаю.

   Егор усмехнулся.

   – Я не придумал, а ты придумаешь!

   – Две недели, – повторила она и вышла.

   «Кажется, это входит у нас в привычку. Егор дает мне испытательный срок, я доказываю, что могу справиться с чем угодно».

   Но на этот раз все было по-другому.

   Ника не знала, выполнит ли он свою угрозу, если по прошествии двух недель она ничего не изобретет. Пять лет назад у нее был бы ответ. Даже три года назад! Случись этот разговор три года назад, она была бы уверена, что нет, не выполнит; что этот замысел родился у ее мужа в минуту отчаяния; если и дойдет до дела, он отыграет назад.

   Но что ей известно о нем теперь?

   Они делили постель, работали бок о бок, были друг у друга на виду. Теперь Ника всматривалась в ретроспективу его жизни и пыталась понять, где произошел перелом.

   «Какой смысл рассуждать об этом. Нужно придумать, что делать с инспектором».

   Она была одна. Ни с кем нельзя поделиться. Даже Харитона в качестве доверенного лица она отвергла. Не была уверена до конца, что тот не покивает задумчиво и не скажет: «А знаешь, Никуша, вдруг Егор прав? Если уж начистоту, а?»

   Пусть хотя бы в отношении Харитона у нее остаются иллюзии.

   Ночью Егор заснул крепким безмятежным сном.

   Ника уснуть не смогла. Она просидела до утра на кухне, вычерчивая какие-то каракули на салфетках. Пошла умываться, взглянула в зеркало и вздрогнула: краше в гроб кладут.

   Егор проснулся весел, спокоен и румян. Подшучивал над ней, с аппетитом позавтракал. Всем своим видом давал понять, что Ника задумала блажь, но поскольку он ее любит, то уж, так и быть, прощает.

   Ника на его шутки не отзывалась. Она сосредоточилась на своей задаче.

   – Что ты так за нашего инспектора радеешь! – не удержался Егор.

   Жена подняла на него изумленный взгляд.

   – Дурак ты, Егор… Я тебя пытаюсь спасти. От тюрьмы и от греха.

   Егор пожал плечами:

   – А я тебя о помощи не просил, милая. Не забывай об этом. Спасительница фигова!

   Он наклонился и поцеловал ее в лоб, смягчая свою резкость.

   Ника обратилась к одному из своих знакомых, чтобы ей посоветовали частного детектива. Вечером на ее пороге появился толстый плешивый мужчина с умными глазами сенбернара на маленьком личике старой болонки. От него пахло дешевыми сигаретами. В складки туфель набилась пыль, воротничок рубашки выглядел засаленным. Меньше всего этот человек напоминал преуспевающего сыщика. Однако Ника без колебаний ввела своего гостя в курс дела, ни словом не упоминая мужа.

   Надо отдать сыщику должное: он понял ее сразу.

   – Значит, глубоко хотите копать, – задумчиво сказал он.

   Ника кивнула. Инспектор перешел дорогу стольким людям, что на него наверняка много раз пытались собрать компромат. Раз он по-прежнему сидит на своем месте, значит, попытки эти были безуспешны.

   Ей нужно что-то другое.

   То, что до нее никто не искал.

   Забрасывая свою сеть, Ника не знала, будет ли улов. Может быть, маленький инспектор был отличником, обожал школу, поступил в институт, женился на однокурснице, устроился на работу, и однажды на новогоднем корпоративе у мэра его игриво укусил глава службы жилищно-коммунального хозяйства. А на следующее утро он проснулся раздувшимся, белоглазым, с тройным подбородком и жесткой свиной щетиной.

   Тогда, конечно, ничего из ее затеи не выйдет.

   Затеи-то как таковой и не было. Просто общее ощущение: иди в прошлое, туда, где никто до тебя не искал.

   Человек с засаленным воротничком явился к ней через пять дней.

   – Кое-что есть, Вероника Кирилловна. Не знаю, пригодится ли, я с таким дела не имел, это, знаете, по части психологов-психиатров всяких, не ко мне… Но одноклассники его говорят, что бодяга продолжалась с год.

   Ника торопливо схватила отчет и начала читать.

   – Кстати, отыскал я его, этого парня, – небрежно сказал сыщик спустя несколько минут. – Понадобится он вам?

   Ника подняла на него сияющий взгляд.

   – Еще как понадобится!

   Через неделю на производстве появился новый работник: тощий парень с кривым ртом и неровными длинными зубами. Привела его за руку сама Вероника. Посадила на табуреточке в углу и велела никуда с нее не уходить.

   Этим его обязанности исчерпывались. Целыми днями парень зависал в своем телефоне. Обедал в одиночку. Ни с кем не говорил. Изредка потягивался, вставал, принимался бродить по цеху. От станков его отгоняли злыми окриками: травм на производстве и без новичка хватало. Кто его знает, чего ждать от дурака.

   – Это что за недоумок? – сердито спросил Егор. – Где ты его нашла и зачем он здесь?

   – Нашла я его в деревне Боровичи, – сказала Ника. – А нужен ли он здесь, будет ясно через несколько дней. Потерпи!

   – Лишь бы не убился твой протеже. Если покалечится, я его на заднем дворе закопаю.

   – Покалечится – закопай, – согласилась Ника.

   Кривозубый болтался без дела целых восемь дней. Он начал вызывать откровенное раздражение у остальных работяг. Развязный, неуловимо отталкивающий, он им, по выражению Сани, зря глаза мозолил. Однако авторитет Ники был высок, и ропот еще не доносился до ушей Егора.

   А затем по душу Сотникова явился пожарный инспектор.

   Ники не было в это время в цеху. О том, что случилось, ей рассказали позже.

   Он вошел в помещение, окинул его обычным стеклянным взглядом и заметил нового сотрудника. Тот встал со своего места, осклабился в лицо проверяющему, подмигнул и вихляющейся походкой прошествовал в дальний угол, откуда с деловитым видом потащил первую попавшуюся под руку деталь. Проходя мимо инспектора, он сделал короткое движение: едва уловимый выпад в его сторону. Тот шарахнулся назад с такой силой, что ударился о входную дверь. Новичок загоготал.

   – А упырь-то наш прямо с лица сбледнул, – сказал Харитон, пересказывая Нике случившееся. – Губой задергал, пошел к Егору. Двух минут там не пробыл, выскочил как ошпаренный, остановился и головой поводит туда-сюда. Ищет, значит, глазами твоего дружочка.

   – А дружочек что? – с улыбкой спросила Ника. Ее протеже был проинструктирован на этот счет.

   – Выкатился ему навстречу. Лапы расставил, морда безумная. Разве что слюна не течет. Тот и припустил мимо него, как заяц. – Харитон озадаченно погладил ладонью лысину. – Что-то мне кажется, что в следующий раз мы его нескоро дождемся. А теперь объясни мне, что это мы видели?

   – Город маленький, – сказала Ника, подражая неторопливому выговору Харитона. – Все друг друга знают. Я стала наводить справки, и мне рассказали, что инспектор учился в тридцать восьмой школе.

   – Из которой директора погнали в свое время?

   – Ага. Но пока он сидел на своем месте, в школе царил беспредел. В девятом классе они с нашим новичком учились вместе. Тот его мучил. Избивал. В туалет затаскивал и там топил. Учителя и администрация закрывали на все глаза.

   Харитон покачал головой.

   – Пожалел бы козла, да жалелка не резиновая.

   – Я подумала, что такие вещи не забываются.

   – Рискованно играла! А если бы инспектор озверел и закрыл нас к чертовой бабушке?

   Ника пожала плечами:

   – А был выбор? Пришлось рискнуть. Но новенького пока надо придержать. Рано пожарного списывать со счетов.

   Однако инспектор не появился. Ни в этом месяце, ни в следующем в цеху его не дождались. Ника не скрывала своего ликования. Она справилась, справилась! Ее идея сработала!

   – Не зазнавайся, Никуша, – без улыбки сказал Егор. – Если хочешь знать правду, тебе просто повезло.

   Как и Харитон, он полагал, что она очень рисковала.

   Ника не могла даже обсуждать с ним это всерьез. О риске ей будет твердить человек, планировавший убийство? Смешно.

   Они преуспевали.

   Наконец-то у Егора появились деньги, большие деньги, о которых он всегда мечтал.

   Купили квартиру в Нижнем. Затем еще одну, двухуровневую, с подземной парковкой и пятиметровыми потолками.

   Может быть, после переезда все покатилось черт знает куда?

   Егору скучно путешествовать: «Везде одно и то же!» У него нет хобби. Поиграть в теннис? «Нахер! Это для богатых бездельников».

   Егор пьет. Егор буянит в казино. Раз в неделю Егор парится в бане с «нашими парнями» – коммерсантами той или иной степени успешности, и у Ники нет никаких иллюзий, что происходит в этих банях.

   Когда он возвращается домой, пропахший развратом, бухлом, куревом, с кровью под носом, которую он вынужден постоянно промокать бумажными салфетками, и Ника молча смотрит на него в коридоре, Егор начинает орать так, что слюна летит:

   – Я, сука, столько лет пахал! Я имею право отдохнуть или нет? С мужиками нормальными могу отдохнуть без вот этого всего? Чтобы ты мне морали не читала? Молчаливым укором тут не застывала! Я устал! Устал, понимаешь ты или нет? Столько лет горбатился! Тьфу, кому я все это… Что ты вообще можешь понимать, тупая ты баба! Чего язык прикусила? Зенки выкатила, овца! Вся скорбь еврейского народа!

   Он хохочет. Резко обрывает себя, проходит мимо Ники, покачиваясь, и вваливается в свою комнату.

   Хлопает дверь.

   Ника зачем-то смотрит на настенный календарь возле зеркала.

   Август две тысячи двенадцатого.

   Там, где прошел ее муж, пол усеян окровавленными комочками, словно кто-то убил и растерзал в их прекрасной квартире с голландскими обоями и французскими зеркалами стаю бумажных птичек.

   Две тысячи двенадцатый год был похож на песчаную воронку. Их засасывало, и Ника могла только беспомощно смотреть, как валится в пропасть все, чего они с таким трудом добивались. Она карабкалась, как муравьишка, сучила лапками… Иногда казалось, будто что-то получается. Но Егор снова проигрывался – и ее отбрасывало вниз.

   Когда-то все деньги вкладывались в фабрику. Теперь Егор начал высасывать из нее деньги.

   Больше всего Нику ошеломляла бессмысленность его поступков. Никому не сказав ни слова, Егор продал почти все станки, приобретенные всего за год до этого: отличное дорогое оборудование, которое они сами же долго и придирчиво выбирали вместе с Харитоном.

   Когда Ника узнала об этом, ее затрясло. Она бегала по их просторной квартире, где можно было устраивать кроссы, и ждала возвращения Егора.

   Ключ провернулся в замочной скважине. Ника налетела на мужа.

   – Зачем ты это сделал? Зачем? Объясни мне! – Она кричала и трясла его за грудки. – У тебя что, денег мало? Чего тебе еще надо, сволочь? Может, ты и меня продашь?

   Ее отбросило назад, и одновременно Ника ощутила вспыхнувшую боль в нижней челюсти. Она не сразу сопоставила свое перемещение в пространстве и металлический привкус во рту. Голова наполнилась гудением взлетевшего роя.

   Егор встал над ней, потирая костяшки пальцев.

   – Никогда. Не смей. На меня. Орать, – отчеканил он. – Ты поняла?

   Ника смотрела на него, не шевелясь.

   – Поняла или нет?

   Она молчала в каком-то оцепенении, словно зверек, попавший в свет фар. Егор поморщился и ушел.

   Ника неделю провела в квартире. Отпустила помощницу. Из своей комнаты выходила только дождавшись, когда щелкнет входная дверь и внутри установится тишина. Садилась перед телевизором и тупо смотрела все подряд, как когда-то ее родители. Лучше всего действовал «Магазин на диване». «Перед нами прелестная золотая цепочка! – ворковала красавица на экране. – Поверьте, она изменит вашу жизнь к лучшему!»

   Ника глубокомысленно кивала. Цепочка может, верно. Плетение «Бисмарк» – это о многом говорит понимающим людям.

   На пятый день ее заточения в дверь начали ожесточенно трезвонить. Ника съежилась на диване. В телевизоре показывали удивительную овощерезку, революционное слово в кухонной промышленности. Ей нельзя отвлекаться.

   Звон стоял такой, что дребезжала люстра. Ника отключила бы звонок, но не могла сообразить, как это сделать.

   В конце концов ей пришло в голову, что они кого-то залили. Это было странно, ведь она не чистила зубы и не принимала ванну в последние пять дней… Но, если подумать, кроме нее в квартире есть люди.

   Она приоткрыла дверь и увидела Харитона.

   А Харитон увидел ее.

   Лицо его изменилось так сильно, что Ника отшатнулась.

   – Тихо-тихо-тихо, – быстро сказал он и шагнул в квартиру, почти не хромая. – Ну-ка покажь.

   Она не успела даже моргнуть, а он уже придерживал ее подбородок заскорузлой ладонью, ощупывая лицо со всех сторон.

   – Мажешь чем?

   Ника качнула головой. Она ни разу не смотрела на себя в зеркало. Когда не видишь свое отражение, то и мазать нечего.

   – Зубы целы? – глухо спросил Харитон.

   Ника кивнула. По правде говоря, нижний зуб первые три дня качался. Она языком ощущала, как свободно он теперь сидит в лунке. Но она ничего не ела эти дни, и постепенно он как будто передумал выпадать.

   Харитон прошел в квартиру. Закурил, не спросив разрешения. Долго молчал.

   – Дуреет твой мужик. Разделяться вам пора.

   Ника недоуменно взглянула на него.

   – Ну, вы ж партнеры? – развил свою мысль Харитон. – Забирай свою долю и вали от него. Или у тебя такая любовь, что прикипела к нему?

   Ника осторожно потрогала челюсть.

   – Какую долю, Харитон? – спросила она, с трудом шевеля языком. Будто не пять дней провела дома, а год на необитаемом острове, с одной только овощерезкой в руках. – Все на его маму записано.

   Харитон охнул и сел.

   – Господи, девочка моя! Да ты что!

   – Он сразу так сделал, – объяснила Ника. – Боялся, что налоговая начнет потрошить. Ты же помнишь, как все было… Поэтому зарегистрировал предприятие на маму.

   – Деньги твои были вложены! Ты тоже участвовала!

   – Ничего теперь не докажешь, Харитон, – устало сказала она. – Даже пытаться бесполезно. Да и денег-то тех…

   – Ты хоть зарплату-то у него получаешь? – после долгого молчания спросил Харитон.

   – В штате числюсь. Бухгалтером.

   – Засмеялся бы, если б твоя павлинья рожа не отбивала всю охоту лыбиться.

   – От павлина слышу, – буркнула Ника.

   Посидела еще, поднялась и нехотя подошла к зеркалу.

   М-да.

   Красотища.

   И ведь не спросишь теперь у Харитона, что ей делать. Не задают старым друзьям таких вопросов.

   – Не вздумай с ним разговаривать, – сказала она из комнаты, не повышая голоса. – Слышишь, Харитон?

   Молчание.

   – Я тебе запрещаю. – Ника шепелявила. – Не дай ему заподозрить, что ты в курсе случившегося.

   Она подняла глаза на свое отражение. Харитон стоял у нее за спиной в дверном проеме, и его коренастая фигура закрывала свет.

   У нее внезапно сжалось сердце. Она обернулась, подошла к нему и с силой обняла. Харитон дернулся, хотел что-то сказать, но обмяк и только молча гладил ее по спине.

   Год катился под откос, как телега. Нику подкидывало, швыряло в стороны, било о борт. С какого-то времени она перестала задумываться о том, что их ждет. Крах неминуем. Вот и все, что нужно знать. Даже эта мысль больше не вызывала у нее ни страха, ни отчаяния, – только обреченное понимание, что ничего не поделать.

   Ника выкупила и вернула на фабрику станки. Наняла новых мастеров. Вела всю бухгалтерию. Выезжала на важные встречи вместе с Егором, подстраховывая его. Просыпаясь наутро после возвращения в четыре, он теперь часто не помнил, о чем предстоит договариваться, и тогда в дело вступала его «секретарь-референт».

   По субботам приходящая домработница выгребала с кухни бутылки. До Ники доносился их нежный перезвон. Он становился все громче с каждым месяцем.

   Они давно не спали вместе. Однажды Егор попытался втолкнуть Нику в свою комнату, но она расцарапала ему лицо, вырвалась и схватила пустую бутылку, угрожая разбить ему голову. «Тьфу, дура!» Он сплюнул и хлопнул дверью.

   «Рано или поздно мы друг друга поубиваем», – отстраненно думала Ника. Она не сомневалась, что ударила бы Егора, если б он продолжал настаивать на своем. После его походов в бани, после череды его любовниц, сменявших одна другую, мысль о том, чтобы лечь с ним в постель, вызывала у нее брезгливость.

   Егор менял машины. Егор купил загородный дом с подземным гаражом и бассейном. Зачем? Для кого? Несколько раз устраивал там вечеринки для своих приятелей. Этих людей, точно пену, прибило к его берегу, но кто они были такие и откуда взялись, Ника не знала. Веселые молодые люди в дорогих костюмах. Хорошо одетые девушки с хриплыми голосами и вялыми движениями. Лысеющие предприниматели. Полицейские, бандиты, чиновники…

   «Когда у меня будет свой дом, я стану устраивать совсем другие вечеринки», – пообещала себе однажды Ника. И засмеялась. Никакого дома у нее не будет, ничего не будет, и ее самой не будет тоже.

   Теперь она засыпала только на таблетках. Однажды вечером чуть не напилась, но вовремя вспомнила свое отвращение к пьяному Егору – и остановилась.

   Чем более стойко она держалась, тем сильнее это выводило мужа из себя. Ника начала подозревать, что ничего не доставило бы ему такой радости, как ее попытка суицида или хотя бы нервный срыв. Муж покупал «Мартини», которое, он знал, она любила, и оставлял на столе будто бы ненамеренно. Он уволил двоих отличных работяг, нанятых Никой, придравшись к ерунде, и с интересом ждал ее реакции. По вечерам он выговаривал ей, сидя под закрытой дверью, что она рано постаревшая унылая фригидная кляча, которая никого не может возбудить. «Думаешь, я почему по бабам пошел, Никуша? – доносился его голос. – Ты меня довела. В зеркало глянь на себя и все поймешь».

   Ника затыкала уши. Глотала две таблетки. Закрывалась одеялом и проваливалась в темноту.

   – От тебя одни глазищи остались, – выговаривал ей Харитон. – Надо нормально питаться. Заставляй себя, елы-палы.

   Ника кивала, улыбалась, обещала, что все сделает, – и тотчас забывала. В конце концов Харитон стал дважды в день заходить к ней и приносить с собой странные коктейли. На вид они напоминали обычные молочные из детства, но вкус у них был на удивление противный. «Пей!» – требовал Харитон с таким видом, что Ника беспрекословно подчинялась. «Закуси!» – Он совал ей печенье, тоже странного вкуса. Через несколько недель Ника заметила, что впалые щеки немного округлились. «Чем это ты меня таким поишь, Харитон?» – «Коктейли для спортсменов. И протеиновое печенье. А что с тобой еще прикажешь делать, если ты тощаешь на глазах!»

   Ника все больше времени проводила в цеху. Выбила у Егора помощницу. Маленькая востроносая Юленька, девочка на подхвате, неожиданно оказалась неоценимым человеком. Дельная, умная, спокойная, она и в самом деле подхватывала все, что взваливала на нее Ника.

   «Если бы можно было ночевать на фабрике!» – однажды с тоской подумала Ника. Или хотя бы у родителей! Но Егор твердо сказал: «Вздумаешь развестись, бросить меня – выкину тебя к чертовой бабушке из бизнеса, дорогая. От таких, как я, не уходят».

   Это было самое страшное оскорбление, которое она могла нанести.

   Ему по-прежнему нравилось появляться с ней на людях. Иногда он покупал ей платья, и Ника видела радость в его глазах, если выходила в них. Случались вечера, когда они сидели вместе, обсуждая дела на производстве. От Егора пахло парфюмерной водой, которую она подарила ему много лет назад и которую с тех пор он постоянно покупал себе сам, они смеялись, спорили, снова смеялись, и можно было на секунду поверить, что у них все хорошо. Но на следующий день Ника находила остатки кокаиновой дорожки на его столе, и все возвращалось на свои места.

   До нее доносились слухи, что какая-то женщина родила от него ребенка. Когда Ника задумывалась об этом и представляла их малыша, у нее разрывалось сердце. Дошло до того, что она стала просыпаться с сильной болью за грудиной, – и она запретила себе об этом думать. Ника последовательно уничтожала в себе все, что могло болеть, ныть, мучить и делать ее слабой.

   Егор подал в суд на опровержение отцовства и выиграл. Узнав об этом, она ощутила удовлетворение. Все-таки не только у нее, но и у него не было детей.

   К концу года отчаянно несущаяся телега, казалось, замедлила свой бег. В ноябре Ника даже стала надеяться, что все вошло в колею. Разбитую, ухабистую, но колею.

   Егор почти полностью перевалил дела на жену. Он гонял как бешеный на своем спортивном «Субару» от Нижнего до Игнатинска, пил, кутил по ночным клубам, а однажды, хохоча, приволок домой вдребезги пьяную девчонку на вид не старше семнадцати. Пока он закидывался в ванной своей дрянью, Ника вызвала такси, дотащила девчонку до машины и отправила восвояси, благо та смогла заплетающимся языком выговорить адрес. Она подчищала грязь за своим мужем так же привычно, как жена алкоголика вытирает блевотину с пола по утрам.

   Но дела на фабрике шли хорошо. Они стали самым крупным мебельным производством в области. «Можно ведь и в таком режиме существовать, – говорила себе Ника. – Быть формально замужем. Заниматься любимым делом». Почти идиллическая картинка, если бы не распиханные по всем карманам перцовые баллончики. Егор пока держался, но Ника обострившимся чутьем ощущала, что у него руки чешутся врезать ей хорошенько. Жена отказывала ему в том, что он считал своим по праву.

   «Двинет мне в морду – брызну из баллончика. В другой раз не полезет». Об этом Ника теперь думала практично и несколько отстраненно, будто бы не о себе. Ее только немного удивляло, как быстро она стала считать нормальным то положение, в котором они оба оказались.

   Все закончилось пятнадцатого ноября.

   Телефон зазвонил около девяти.

   – Слушаю?

   – Ника, это я, – голос в трубке принадлежал ее мужу, но в первые секунды она его не узнала. – Ника, я в беде. Мне нужна твоя помощь. Пожалуйста, очень тебя прошу…

   Он, кажется, заплакал, и Ника испугалась всерьез.

   – Егор, что случилось?

   – Мне разрешили тебе позвонить… Найди адвоката, вытащи меня отсюда…

   Из его сбивчивых объяснений, перемежающихся пьяными слезами, Ника в конце концов смогла нарисовать картину случившегося.

   Егор подрался в ночном клубе, вывалился пьяный на улицу, сел за руль… Домчался до Игнатинска и сбил человека на пешеходном переходе.

   – Я ему сигналил… – бормотал Егор. – Я его вообще не заметил… А чего он выперся, по сторонам не смотрит… Никуша, вытащи меня отсюда… Я здесь не могу! Плохо мне!

   – Кто это был? – спросила Ника.

   – Б… да какая разница! – взорвался Егор. – Мудак какой-то! Ника, я здесь вообще ни при чем, а на меня сейчас всех собак повесят…

   Он начал плести что-то о собаках, о каких-то бомжах, которых надо гнать от города за сто километров, он нес что-то совсем уже несусветное, и Ника оборвала его. Спросила, в каком он отделении, что ему сказали… Егор стал рассказывать, как его задерживали. Вырисовывалась совсем нехорошая картина: похоже, его ловили по всему городу, он разбил и свою «Субару» и машину преследователей, оказал сопротивление, и его избили, говорил он, постанывая, то и дело сглатывая слюну.

   – Я приеду через час, – сказала Ника.

   – Подожди! Звони Гордееву, пусть вытаскивает меня.

   Гордеев был адвокатом по уголовным делам. Егор давно заручился его поддержкой.

   Ника пообещала связаться с адвокатом, положила телефон на полку и с минуту стояла неподвижно, глядя перед собой.

   Телефон зазвонил снова. Ника с облегчением увидела, что это Юля, ее помощница. Должно быть, на производстве что-то случилось. «Лишь бы не пожар». Ника ужасно боялась пожара и чьей-нибудь гибели в огне.

   – Да, Юля, что произошло?

   В трубке всхлипывали.

   – Вероника Кирилловна, вы уже знаете? Вам уже сказали, да?

   – Юля, перестань реветь и скажи по-человечески!

   Вместо того чтобы успокоиться, помощница зарыдала в голос.

   А потом сказала то, что навсегда перечеркнуло предыдущую Никину жизнь.

   Они снова сидели с Дашей на кухне. Только теперь за окном стоял теплый щедрый осенний день, и по двору бегал ошалевший от свободы Буран.

   Даша с утра, даже не позавтракав, потребовала у Ники продолжить разговор. Слушала ее зачарованно, как ребенок – захватывающую сказку. Ника задалась вопросом, понимает ли девчонка, что все это происходило на самом деле.

   – Харитон вышел поздно вечером за лекарством, – сказала она. – У жены резко подскочило давление, лекарство дома кончилось. Он дохромал до круглосуточной аптеки на углу, купил все, что нужно было… На обратном пути его сбил Егор.

   Даша смотрела на нее округлившимися глазами.

   – Он был такой пьяный, что даже не понял, что случилось. – Ника придвинула ей тарелку с бутербродами. – И Харитона потребовалось… опознавать. Удар был очень сильный. Протез облегчил дело. Но пока его нашли в кустах, пока разобрались, что это вообще такое… В общем, прошло время.

   – Господи! Бедный Харитон… – Даша прижала ладонь к губам, словно сама его знала. – А что было потом?

   Потом был дорогой адвокат для Егора. Который спустя два дня отказался от дела, потому что Егор за предыдущий год натворил столько, что даже большими деньгами откупиться было бы трудно; но вот в чем беда – больших денег не осталось.

   – Егор много играл в казино. Он за год потратил такую сумму, что можно было открыть еще одно производство на эти деньги. Сотня-другая тысяч уходила у него за один вечер. Фактически весь наш доход вылетел в трубу из-за Егора. Загородный дом он давно продал, накупил дорогих машин. Две разбил в первый же год. А третья авария – это уже был Харитон.

   После многочисленных драк на Егоре висели обвинения в причинении тяжких телесных повреждений и такое количество штрафов, что ими, как сказал адвокат, можно было выложить дорогу от вокзала до Кремля. К тому же за дело о сбитом отце юноши-инвалида ухватились журналисты. Врагов у Егора хватало, и те, что поумнее, не собирались упускать такой случай.

   – В конце концов Егор позвонил мне и сказал: «Продавай фабрику. Я смогу выбраться, только если куплю следака с потрохами. Ищи покупателя, привози его и маму к нотариусу, оформляйте договор. И давай побыстрее, не перебирай! Не хочу здесь надолго задерживаться. Засиделся уже, домой пора».

   – Он хотел на деньги от продажи фабрики дать взятку следователю? – уточнила Даша.

   – И судье, потому что дело было совершенно очевидное. Записи с камер, показания свидетелей, потом драка с полицейскими, которые его задерживали…

   – Он мог соврать, что кто-то другой был за рулем!

   – Когда Егор сбил Харитона, он остановился, вышел из машины и вернулся назад, – спокойно сказала Ника. – Постоял, покачиваясь, посмотрел на то, что от него осталось. Вернулся за руль и уехал. Нет, Даша, соврать Егор никак не мог. Не было у него такой возможности.

   – И что ты сделала? – помолчав, спросила девушка.

   Ника слабо усмехнулась. Что она сделала…

   Она поехала к Зинаиде Яковлевне. Тете Зине.

   Но сначала оформила развод. Продала все, что у нее имелось, заняла еще и отдала ушлым юристам, чтобы те развели их как можно быстрее.

   А на следующий день после официальной регистрации развода отправилась к матери мужа. И старушка, бескорыстно любившая красивую добрую невестку, сделала все так, как сказала Ника. Егор когда-то записал на мать бизнес и несколько квартир. Все это Зинаида Яковлевна переоформила на жену своего сына, добродушно кивая в ответ на вопросы нотариуса и подтвердив, что она находится в трезвом уме и здравой памяти.

   – Мой-то что опять натворил? – спросила она под конец, когда Ника поднялась с ней в квартиру, чтобы попрощаться. Газет она не читала, по телевизору смотрела только передачи о животных, а в свободное время изучала жития святых.

   – Человека сбил, – помолчав, сказала Ника. – Насмерть.

   – Ох, господи… – Старушка перекрестилась. – Ребенка?

   Ника покачала головой.

   – Взрослого. Мужчину. В возрасте уже.

   Она хотела добавить: «Это был мой единственный друг», но удержалась.

   – Что, пьяный был Егор? – кротко спросила Зинаида Яковлевна. Ника кивнула. – Ох, отмаливать, значит, и этот грех… Ну, ступай, девочка моя. На тебе лица нет. Тебе бы поспать, отдохнуть. А я помолюсь за вас обоих.

   В эту секунду Ника едва не передумала. Старушка не задала ей ни одного вопроса о том, зачем потребовалось переписывать собственность на имя невестки. Не спросила, что будет Ника делать с квартирой и мебельным производством. Она чистосердечно верила, что Нике лучше известно, как правильно поступить, и собиралась лишь молиться за нее и своего непутевого сына.

   Ника смотрела сверху на ее белые паутинки волос, и ее трясло.

   – А что, этому человеку, которого Егор сбил, он помог или нет? – вдруг спросила Зинаида Яковлевна.

   Ника дернулась, как от пощечины. Ей потребовалось время, чтобы справиться с лицом. Вспомнилось, как Егор, шатаясь, подходил к телу. Как кричал в трубку, что какой-то мудак вылез на дорогу. Требовал вытащить его, потому что ему никак нельзя в камере, он же Егор Сотников, это чушь какая-то, за такое людей в камеры не сажают.

   – Ему уже нельзя было помочь, – сказала она Зинаиде Яковлевне.

   Поцеловала старушку в пергаментную щеку и ушла.

   Сотников прилюдно пообещал убить свою жену. Можно было дать ход уголовному делу, но Ника ограничилась тем, что наняла охрану и первые полгода нигде не появлялась одна. Даже сидящего в тюрьме, Егора не стоило недооценивать.

   Через некоторое время Ника закрыла фабрику. «Мебель-строй» перестала существовать. Но не прошло и пары месяцев, как появилась новая фирма, оформленная на ее имя. Она сняла уже оборудованный цех в Подмосковье, перевезла туда почти всех сотрудников. Рабочие, мастера, сборщики, поставщики, клиенты, – все переметнулись к Нике. Любой, кто зашел бы в ее новый цех, сказал бы, что это то же самое предприятие. Однако по документам подкопаться было невозможно.

   Даже если бы Егор подал в суд, ему бы ничего не досталось.

   Вероника Овчинникова стала единоличной собственницей всего, чем когда-то владел ее муж.

   Фирма прислала двух охранников. Один – мордоворот с поросячьим румянцем. Второй – жилистый, ушлый, с хитрецой в глазах. Он сразу обшарил масленым взглядом ее фигуру сверху донизу. Она едва не выставила наглеца сразу же, но ушлый, почувствовав, что не приглянулся, немедленно сдал назад, голову наклонил покаянно, словно бы даже присел, будто шавка, признающая главенство волчицы. Ника хмуро посмотрела на него, но не стала требовать у охранной фирмы замену. Пусть отдежурят смену, а там видно будет.

   Все дела она сгрузила на Юлю, помощницу. За прошедшие четыре года Юля выросла во всех смыслах, даже вверх вытянулась, словно пытаясь догнать свою начальницу в росте. Ника ей абсолютно доверяла. Как и остальным, кто прошел с ней весь этот путь, от грязного цеха на троих сборщиков до мебельного производства на триста восемьдесят человек.

   – У меня трехдневный отпуск! – объявила Ника Даше. – Что будем делать?

   Она ожидала, что девушка потащит ее по магазинам. Нагребет на ее деньги дорогого шмотья. Возмущения у Ники это не вызывало. Она достаточно видела детей из нищих семей, чтобы понимать их логику: хватай все что дают, потом разберешься.

   Но Даша в очередной раз удивила ее. В первый день попросилась в Архангельское. Они долго бродили по парку, осматривали дворец, фотографировались с мраморными улыбающимися львами.

   Утром второго дня Даша заговорила о прогулке на теплоходе. Ника выполнила и это.

   От третьего дня она ожидала более практичного подхода.

   – Поедем в большой аквариум? – застенчиво попросила Даша за завтраком. – Я давно хотела, но билет дорогой.

   – На ВДНХ?

   – В «Крокус». Там живут рыбы с синими глазами. Я на сайте видела.

   И Ника, посмеиваясь про себя, повезла девушку в океанариум, где они блуждали три с лишним часа, затерявшись в пространстве стекла и воды. Нике неожиданно понравилось то, что они увидели. Глубина оказалась совсем рядом, и это зачаровывало. Синеглазые рыбы выплывали из темноты. Небольшие акулы, похожие на веретена, скользили среди водорослей. Над затонувшей амфорой висели стайки цветных рыбешек, как рассыпанные стеклышки калейдоскопа.

   Посетителей, кроме них, почти не было. Они медленно перемещались от одного аквариума к другому, читая таблички.

   Даша шла и вспоминала, как они с Пашкой выбирались в Икею, когда удавалось наскрести бабла.

   О-о-о, какой это был праздник! Лучше Нового года, потому что в Новый год все нажираются как свиньи, а мать носится вокруг стола с холодцом как с писаной торбой. Причем холодец покупной, а она зачем-то врет, что сама его делала.

   Нет, Новый год – так себе праздник. Хотя и красиво, когда везде огоньки и елки.

   А вот Икея – это праздник только для них двоих.

   Можно сколько хочешь бродить по бесконечным комнатам и выбирать для себя место. Пашка будет валяться на кровати. Даша сядет на диван, вытащит из кармашка какой-нибудь журнальчик.

   Даже в самых маленьких комнатках столько места! Не нужно жаться друг к другу, как в кладовке. И везде до того чисто и аккуратно, что прямо не верится, что такие дома бывают на самом деле.

   В Икее пахнет безопасностью. Новой мебелью. Глаженым бельем. В кафе тоже вкусно пахнет, но на фрикадельки и прочие глупости денег у них нет, так что проходим мимо, не задерживаемся.

   – Как ты думаешь, твой муж нас найдет? – неожиданно спросила Даша.

   Она прилипла носом к стеклу, рассматривая медленно парящего ската. Скат был похож на пятнистую бабочку, насаженную на длинную иглу.

   – Во-первых, он мне давно не муж. Во-вторых, ему не нужно нас искать. Он и так знает, где я живу.

   – Ты не ответила. Доберется он до нас или нет?

   Ника покачала головой:

   – Ты спутала ему все планы. Его ищут за убийство, а Егор из тех людей, которые в первую очередь заботятся о своей шкуре. Все остальное проходит у него по десятому разряду. Он будет спасать себя. Честно говоря, я думаю, он уже далеко от Москвы.

   – Но ведь он пообещал нам много денег… Ну, то есть своим помощникам.

   – Как-нибудь разберется. А скорее всего, просто кинет их. Ему не впервой.

   Они вернулись домой к четырем. По дороге Ника время от времени поглядывала в зеркало заднего вида, запоминая машины. Глупо недооценивать Егора. А еще глупее – не доверять чутью ее временной напарницы. Егор не один, с ним еще трое, из которых один – профессиональный убийца.

   «Хотя и редкостно тупой», – добавила она про себя. Был бы не тупой, рядом с ней не сидела бы Даша Белоусова, не подпевала бы певице Адель под включенное радио.

   Ника удивилась бы, узнав, что Даша вообще не думает о Егоре. Она размышляла, как бы перетащить в дивный коттедж к Овчинниковой своего брата. «А что, собственно, такого? Места – дофига. Целое племя можно поселить. А Пашка чистоплотный, от него ни грязи, ни вони. Это не Олег с Вадимом». Она засмеялась про себя, вообразив старших братьев-придурков в чистейших белокаменных палатах. Это у нее со школы осело в голове: палаты белокаменные. Так-то у Ники все желтоватое и коричневатое, как бумага в старых книгах. И еще лакированные черные ширмы с нарисованными золотыми цветами стоят повсюду.

   Обосноваться бы тут! Пашку можно приспособить к уборке. Да хоть продукты носить из магазина! Хотя Ника вроде бы все заказывает…

   Как бы так похитрее к этому подойти…

   К рыбам Даша не испытывала особого интереса. Караси и караси. Ну, разные, но все равно холодные и безмозглые. Ничего особенного. Правда, океанариум ей и в самом деле пришелся по душе, но изначально своей просьбой она надеялась разжалобить Нику, сыграть роль трогательной девочки из тех, что просят: привези мне, батюшка, цветочек аленький или рыбку серебряную, но непременно с голубыми глазами…

   Потащи она Нику по магазинам, разве той было бы с ней так здорово, как сегодня? Нет-нет, это рано. Ника – тетка умная. Умная и осторожная. Вот что смешно: пока она Даше доверяет, потому что рассказала ей многое про свою жизнь с Сотниковым. Чем больше человек выкладывает, тем больше он тебе верит. Это Даша давно заметила. А с ней люди почему-то всегда охотно делились самым потаенным, словно в ямку на берегу нашептывали секреты.

   Даша рассуждала так: если не получилось на Сотникове заработать, кто должен компенсировать ей ущерб? Разве не логично, что это будет Ника? Даша, между прочим, к ней в гости не напрашивалась. Та сама захотела, чтобы спасительницу привезли в ее дом. Даша не грабить ее собирается, а просто… подтолкнуть к нужным действиям. Все равно у богачей денег куры не клюют, пускай поделится немножко.

   Хотя, по опыту всей ее жизни, как раз у богатых каждая копеечка наперечет. А те, кто швыряется деньгами, как Егор в юности, быстро перестают быть миллионерами.

   Когда приехали, Буран выскочил навстречу, громко лая. Даша шикнула на него, и пес замолчал. Не такой уж он, значит, и дурак, раз обучается! Может быть, тоже рассчитывает остаться у Ники?

   «А что, было бы неплохо!»

   – Ника, я свожу Бурана в парк?

   Не парк, а одно название. Загончик с деревьями. Но наружу, в лес, ей выходить пока нельзя, Ника строго-настрого запретила. Даша и сама не дура. Один раз чудом увернулась от Сотникова, но во второй вряд ли так повезет.

   Она прицепила поводок и повела Бурана мимо светло-желтых домов с черепичной крышей. Все дома похожи друг на друга, но каждый неуловимо отличается. Девичий виноград оплетал арку на входе в небольшой сквер. Эх, не разгуляться здесь Бурану… Ну и ладно. Сыщики поймают Сотникова, и тогда они станут убегать в лес – вон он, за Никиным домом, стоит, дышит прямо в забор.

   Даша покидала Бурану палку.

   Покачалась на качелях.

   Вытащила из его шерсти три репья.

   Потренировала пса сидеть-лежать-стоять по команде. Буран послушно все исполнял.

   «Ишь ты, и впрямь мозги подвезли. Это, наверное, от хорошей жизни. От плохой люди звереют, а от хорошей – умнеют. И животные так же».

   В кармане задребезжал телефон. Высветился номер Ники.

   – Алло?

   – Даша, срочно выходи наружу, – сказала Ника.

   – В смысле? Куда – наружу?

   – За проходную. Сейчас же. У меня для тебя сюрприз!

   – Погоди, а разве нам можно…

   – Выходи и все увидишь! – гнула свое Ника.

   – А Бурана куда!

   – Оставь его там, он никуда не денется! Мы за ним вернемся! Давай быстрее, тебе понравится, клянусь!

   «Пашку привезли», – ахнула про себя Даша.

   – Буран, ко мне!

   Пса, конечно, оставлять нельзя, он испугается. Хоть и большой лоб, а доверчивый, и рассчитывает на своего человека. Кто его защитит, если что?

   Она со всех ног побежала в сторону двух островерхих зеленых башенок над въездом. Где-то там ждут ее Ника с Пашкой.

   Буран несся рядом и время от времени одобрительно гавкал.

   – Тихо-тихо-тихо!

   Они шмыгнули мимо скучающей загорелой хари в будке. Даша все эти сторожевые рыла терпеть не могла. Что ее охраняют, что от нее, – разницы никакой.

   Метрах в ста впереди, за поворотом, помигала фарами машина. Рядом стоял их охранник, мелкий и противный, как глист, и махал рукой: давай, скорее сюда!

   Гравий вылетает из-под кроссовок. Не поскользнуться бы, не растянуть лодыжку! Глупо будет охрометь, когда им с Пашкой предстоит освоить столько всего. Елки-палки, какая же Ника молодец! А Сотников – гад, тысячу раз гад, даже обидно, что Дашка купилась на слезливые истории о бессовестно обманувшей его жене…

   Только возле машины Дашу вдруг кольнуло нехорошее предчувствие. Что-то неправильно… Она перешла на шаг, приглядываясь к тем, кто сидел внутри. Зачем так много людей?

   Внезапно Даша осознала, что видит перед собой вовсе не их охранника.

   Буран зарычал, дернулся в сторону. Позади Даши выросла фигура, и не успела она вскрикнуть, как ее подняли в воздух и потащили к машине. Сжали с такой силой, что в глазах потемнело от боли. Даша пыталась закричать, укусить ладонь того, кто нес ее грубо, будто куклу, но рядом возник с кривой улыбочкой не глист, а Максим Калита, и уколол ее в шею чуть пониже уха. Хруст, с которым игла входила в плоть, ужаснул ее больше, чем боль. На Дашу накатила дурнота, мир сделал кувырок – и все исчезло.

   Мать хотела понравиться мятым трусам. Садилась вечерами под торшер, собирала младших вокруг себя – и читала вслух.

   Книжка была одна и та же: «Серая шейка». Даша замирала, представляя, как замерзает полынья. Лисица ходит по краю, лапкой трогает воду, скалит клыки. Скоро все замерзнет. Некуда деться птице с перебитым крылом. Вот тогда и попробуют на зуб утиное мясо.

   Читать матери быстро надоело. А может, ее ненаглядный ушкандыбал на своих кривых ногах. Не остался в круге света под торшером, улетел ясный сокол! И мать книжку забросила.

   Но убаюкивающий голос Даша запомнила навсегда. За это воспоминание она держалась цепко, как ребенок за своего единственного засаленного медвежонка. Значит, мама все-таки ее любила. Пусть недолго, но любила. Может быть, даже не в семейных трусах было дело, а просто матери хотелось сделать для Даши что-то приятное.

   Неужели они и маму сюда привезли?

   Но когда рассеялся грязный туман в голове, Даша поняла, что чтение вслух ей почудилось. Ничего подобного здесь быть не могло.

   Голова раскалывалась. И во рту как будто хомячок издох. Пластиковая бутылка с водой стояла у изголовья, и Даша принялась жадно глотать из нее, обливаясь и кашляя.

   Попила – стало полегче.

   Она находилась в низком дощатом коробе с металлической дверью. Одна стена кирпичная. Под потолком болтается тусклая лампочка. Даша сидела у стены на толстом ватном матрасе, накрытом простыней. Скомканное шерстяное одеяло валялось в стороне.

   – Эй! – позвала она.

   Голос севший, глухой.

   Даша налила немного воды в ладонь, ополоснула лицо. Закрутила крышку и отставила бутыль в сторону. Воду надо беречь.

   В стороне ей был любезно оставлен пластиковый стульчак. Поднявшись, Даша побрела вдоль стены, держась рукой. Подняла крышку, и в нос ударила химическая вонь.

   По крайней мере, о ней позаботились. Есть туалет и питье.

   Вытянув руку, Даша дотронулась кончиками пальцев до потолка. Принюхалась. Пахнет сыростью и характерным ароматом лежалых овощей. Словно здесь недавно хранились ящики с позеленевшей картошкой и морковью, пересыпанной песком.

   Первая догадка была верна. Ее держат в подвале.

   Кричать Даша даже не пыталась. Сотников не идиот. Если ей не заткнули рот, значит, здесь можно хоть обораться – никто не услышит.

   «Руки не связали, – размышляла она. – Воды дали. Толчок поставили. Матрас бросили на пол. Даже простыню не пожалели».

   Значит, убивать ее пока не собираются.

   Зачем она Сотникову? Хочет отомстить ей за побег? Замучить на глазах других членов банды, чтобы неповадно было удирать от него? Или он снова вцепился в нее, как в амулет, и больше из рук не выпустит?

   Приглушенно брякнул засов. Дверь она разглядела как следует только сейчас, когда та приоткрылась; на секунду Даша увидела ее толщину, и ей стало не по себе.

   Вошел Максим.

   – Здорово, лягушка-путешественница!

   Он выглядел очень довольным. Круглая башка на тонкой шее, казалось, вот-вот начнет крутиться вокруг своей оси от радости.

   Даша настороженно следила ним.

   – Не ссы, лягуха, – добродушно сказал Максим. Он присел на корточки и поставил перед ней пластиковую посудину с вареной картошкой. – Вилочка тебе тоже пластиковая. Вернешь. Они у меня все наперечет.

   Даша разлепила губы.

   – Где я?

   – Не имеешь ты права на вопросы, лягуха, – укоризненно сказал Макс.

   – А Ника где?

   – А тебе до нее что? Где надо. Жри!

   Он похлопал ее по плечу и вышел. Снаружи снова лязгнуло.

   «А подвальчик-то они подготовили заранее, – подумала Даша. – Какой нормальный хозяин будет на внешней стороне двери ставить засовы? Сотников это! Обжился здесь, как паук».

   Сначала ей казалось, что она не проглотит и картофелины, но когда запах теплой еды ударил в нос, у Даши проснулся аппетит. Она заставила себя есть медленно, тщательно пережевывая каждый кусочек. Времени у нее много, нужно себя чем-то занять. Попросить, что ли, у Макса кроссворды или комиксы…

   Она тихо засмеялась.

   И тут же осеклась, потому что из-за стены донесся женский вскрик.

   Звук был негромкий, но отчетливый. Даша вскочила, едва не перевернув плошку, подлетела к двери и забарабанила в нее:

   – Хватит! Перестаньте!

   Дверь снова распахнулась, едва не ударив ее по носу, и в подвал ввалился Макс. За ним в коридоре виднелся Петр. «Ну все, – обреченно подумала Даша. – Сейчас еще Сотников подтянется, и конец. Замучают».

   На голову нацепили мешок. Руки в два движения утянули сзади – стяжка больно врезалась в кожу. Даша закусила губу и не пикнула.

   Ее вытолкали в коридор и потащили куда-то. Она едва успевала перебирать ногами, чтобы не споткнуться. Принюхалась, пытаясь хотя бы так получить еще какую-нибудь информацию, но пахло только старой пыльной тряпкой.

   Шаги, приглушенная ругань, стук двери. Ее куда-то втащили. Даша уловила шестым чувством, что в комнате, кроме них, еще есть люди.

   После недолгой тишины ее усадили на стул. Возня, бормотание… Кто-то крепко ухватил ее за плечи – и вдруг отпустил, словно в испуге отдернув руки.

   А затем тело пронзил разряд. В нее словно вогнали иглы со всех сторон. Она выгнулась от боли, клацнула зубами, сползла со стула на пол, и тут же боль отпустила, осталось только ее эхо во всем теле.

   – Прекратите! Ублюдки! Отпустите ее!

   Кричала Ника.

   – Хватит, хватит, ХВАТИТ! Я сделаю… – Ей не хватало воздуха, она задыхалась. – Я сделаю все! Не трогайте ее!

   Дашу отволокли обратно в подвал и бросили на матрас, даже не сняв мешка, только стяжку разрезали. Она сама стащила его дрожащими пальцами и облегченно глотнула спертый подвальный воздух, показавшийся свежим, как после дождя.

   Вот, значит, зачем она здесь! Для того, чтобы Егор мог добиться от Ники всего, чего захочет.

   Видал Егор в гробу ее удачливость! Мучить саму Нику он не решился. Или она оказалась слишком стойкой, и он понял, что не получит того, что хочет. А тут ее маленькая приятельница под рукой, как удобно…

   Даша всхлипывала на своем комковатом матрасе от боли и страха. Каждый раз, как Ника заартачится, Даше будут надевать на голову мешок и тащить в соседнюю комнату, чтобы бить током. А потом просто убьют. Пашка останется без нее, а он же дурачок, и никто ему не поможет, как ей никто не помог…

   Ей вспомнились двое сыщиков: как они сидят в ресторане под плывущим над ними парусником, и над столом поднимается запах чая.

   «Этот фрукт называется личи», – сказал Макар.

   Если ее убьют, она ни разу не попробует личи. Глупость какая-то: она пила чай с личи, но не знает, что это за фрукт. Или ягода?

   Фрукт или ягода?

   Погуглить бы, каков он на вид и где растет…

   Нет, а что? Свистнуть Макса, попросить у него телефончик…

   Даша поймала себя на том, что слезы высохли. Она лежала и ухмылялась. Неизвестное растение личи вытащило ее из липкого страха.

   Частных детективов тоже не нужно списывать со счетов. Какой шухер они поднимут, когда поймут, что Ника и Даша исчезли! Особенно взбесится Бабкин. Ух, как он взбеленится! Пойдет все крушить, как трансформер.

   А его приятель, юркий хорек, отыщет их по следу. Будет вынюхивать, скользить в сырой траве, пока след не приведет его сюда, и тогда он явится ночью и передушит в этом поганом курятнике всех, кто обижал ее и Нику.

   Некоторое время Даша с блаженной улыбкой созерцала картины, которые разворачивались в ее воображении. Затем тряхнула головой и спохватилась.

   Из всех жизненных задниц она вытаскивала себя сама.

   Сбежала от своей поганой семейки. Сбежала от Баридзеева. Сбежит и еще раз – маленький черствый колобок, который никому не достанется на зуб.

   – Подавишься! – отчетливо выговорила Даша в адрес Егора.

   Перевернулась на другой бок, вытерла слезы и сказала себе, что нужно поспать. Уже засыпая, снова услышала голос, читавший книжку. Только в этот раз читала не мама, а Ника, и Даша сидела у ее ног в круге теплого света, почему-то плача, хотя уточка спаслась, и зайцы спаслись, и даже лисицу не убили. А все равно почему-то было страшно, тоскливо и безнадежно, словно они с Никой смотрят вверх со дна реки, машут руками, а снаружи, на краю льда, в темноту полыньи вглядываются Бабкин с Илюшиным и не видят их сквозь толщу мертвой воды, в которой невозмутимо гребет какой-то седой дядька-лодочник с очень синими глазами и плавником на сухой мускулистой спине.

   Охранники блеяли и мычали что-то невразумительное. Так продолжалось до тех пор, пока в дело не вступил Бабкин. Под воздействием его короткой, но мотивирующей речи к обоим вернулся дар слова.

   – Короче, ей позвонили, – хмуро сказал тот, который был за старшего. Бабкин про себя окрестил его полудурком, а второго, румяного, кретином. – Овчинниковой, в смысле. Я в саду был, слышал, как она разговаривала. Да какой там разговор! Только ахнула в трубку: «Этого не может быть». Голос стал такой… Как у мертвой. И сразу пошла к калитке. Я даже спросить ничего не успел.

   – Ты не спрашивать должен был, а следовать за ней, – с тихим бешенством сказал Сергей. – Тебя для чего здесь посадили? Чтобы ты дом охранял? Как дворняжка в будке? С этим, вон, Буран справится и денег не возьмет.

   – Да она метнулась как подорванная, – оправдывался охранник. – Вжух – и нету ее!

   Бабкин с Илюшиным без труда восстановили картину случившегося.

   Даша Белоусова увела Бурана на прогулку. Овчинникова ждала ее в саду, охранник вышел на крыльцо покурить. У нее зазвонил телефон, и, ответив, Ника оцепенела. Выдавила: «Этого не может быть» – и бросилась в лес через заднюю калитку. Охранник даже не успел понять, что происходит. Она исчезла, а он в растерянности остался топтаться возле дома.

   Тропа выводила к проселочной дороге. Никаких камер здесь, конечно же, не было, но по следам сыщики и оперативники смогли определить, что произошло. Овчинникова выбежала к машине, в которой ее ждали. В песке остались следы протектора. Ее скрутили, запихнули в салон и увезли.

   Машина обогнула поселок и встала на обочине неподалеку от центрального входа. Соседи видели белый «Форд». Люди, похитившие Нику, позвонили с ее телефона Даше Белоусовой и выманили вместе с собакой. Телефон нашли выброшенным на обочине.

   После этого белый «Форд» исчез.

   Обнаружили его только к вечеру. Подростки играли на заброшенной стройке и наткнулись на сожженную машину.

   – Поменяли тачку, – сказал Сергей. – Наверняка и вторая тоже угнанная. Слушай, я вот чего не понимаю: зачем такие сложности, если хотели убить? Овчинникова сама ушла с охраняемой территории в лес. Там можно было и грохнуть сразу же.

   – Значит, Сотников преследовал другие цели.

   Сергей и Макар посмотрели друг на друга. Ни тому, ни другому не хотелось вслух произносить, что это могут быть за цели.

   Они до сих пор оставались в коттедже: здесь сам собой устроился общий штаб. Плакала и никак не могла успокоиться Зафира. Неприкаянно бродил Буран, поджав хвост и шарахаясь от людей. По неизвестной причине доверял он только Бабкину.

   После того как Дашу похитили, пес вернулся к поселку. Сторож на этот раз проявил бдительность и не пускал дворнягу внутрь. Тогда Буран так отчаянно разлаялся, что на шум прибежала Зафира. Она-то и подняла тревогу.

   Оперативная группа опросила свидетелей в поселке. Никто ничего не видел.

   Куда Сотников повез своих пленниц?

   Зачем?

   Почему умная и осторожная Ника, предупрежденная об опасности, покинула территорию поселка, не взяв с собой охрану?

   Как Егор сумел перехитрить ее?

   Бабкин считал, что ответ на последнюю загадку не так уж важен. Илюшин возразил, что это ключевой вопрос расследования, но пояснить свою мысль отказался.

   Следственная группа несколько часов подряд занималась тем, что отслеживала машины, на которых потенциально могли скрыться похитители с того места, где они сожгли «Форд». Записи с камер, опросы свидетелей… Бабкин уехал вместе с ними, Илюшин вернулся домой. Бурана оставили плачущей Зафире.

   Закончили только к полуночи. Сергей позвонил Маше, предупредил, что задержится, и отправился к Макару.

   Илюшин встретил его такой свежий и бодрый, словно все это время отсыпался. Сам Бабкин ощущал себя как чучело мамонта. Он разваливался, глаза у него остекленели, снаружи сыпалась шерсть, а изнутри – опилки, и в целом в этот вечер он был скорее мертв, чем жив. Он лег на ковер, вытянулся и некоторое время бессмысленно смотрел в потолок. Потом закрыл глаза. Это не помогло. Даже под веками продолжали мелькать цифры автомобильных номеров.

   – В шесть утра я вылетаю в Нижний, – сказал Илюшин, встав над ним. – Оттуда в Игнатинск. Ты остаешься на хозяйстве.

   Сергей от удивления открыл глаза и сел.

   – Зачем тебе в Игнатинск?

   – Пока не знаю. Мне не дает покоя мысль о том, кто смог выманить ее из дома. Если бы кто-то притворился Белоусовой, она позвала бы с собой телохранителя. Но Ника про него даже не вспомнила.

   – Может быть, ей сказали, что Дарья похищена, – возразил Сергей. – И что ее убьют, если она сейчас же не сделает то, что от нее требуют.

   – Овчинникова показалась тебе глупой? Она бы не купилась на такое.

   – Ум здесь ни при чем. Испугалась за девчонку. Они несколько дней прожили вместе, должно быть, привязались друг к другу. В конце концов, та ей жизнь спасла, можно сказать…

   Макар покивал.

   – Звучит разумно, – сказал он наконец. – Но мне в это не верится. Похищение Дарьи Белоусовой вполне укладывалось бы в схему действий Сотникова. А Вероника была именно потрясена. Случилось что-то, во что она не могла поверить, что-то немыслимое.

   – И ты хочешь искать причину в Игнатинске? – недоверчиво спросил Сергей.

   – Я хочу искать причину в ее прошлом.

   Бабкин помолчал. Он добросовестно пытался понять логику своего друга – и не мог.

   О прошлом Овчинниковой они знали достаточно. Версию, рассказанную Сотниковым, пришлось несколько откорректировать, но по большей части Егор говорил правду. Жена развелась с ним и отобрала у него бизнес, пока он сидел в камере предварительного заключения. Сотников хотел убить ее – и ему удалось ее похитить. Какие еще события из прошлого хочет отыскать Макар? Зачем дорисовывать картину, которая и без того закончена?

   Что-то царапнуло его, когда он думал о Сотникове. Неопределенная мысль мелькнула на границе сознания, словно ночной мотылек, сливающийся с древесным стволом. Бабкин не мог отделаться от неприятного ощущения собственной слепоты.

   – Ладно, а мне чем заниматься? – спросил он.

   – На твое усмотрение.

   Бабкин медленно начал наливаться гневом, потому что раз уж Илюшин бросал его за каким-то чертом одного в полной заднице, он мог хотя бы оставить внятные указания, чтобы Сергей не шатался по двору без дела, как баран… Однако мгновенно остыл, потому что увидел мотылька.

   – Макар, откуда Сотников знал, что Даша жива?

   Илюшин взглянул на него и нахмурился.

   – Черт, точно! Белоусову выманили прицельно, вскоре после Овчинниковой. Получается, либо следили за домом, либо…

   – …кто-то из отдела слил информацию, – мрачно закончил Сергей.

   Зато стало понятно, чем предстоит заниматься в ближайшее время.

   Но следующее утро внесло коррективы в его планы.

   Сожженный «Форд» забрали на экспертизу. Сергей знал, что внутри, скорее всего, ничего не найдут. Не тот человек Егор Сотников, чтобы подставляться по-глупому.

   Удивительно, как он в нем ошибся. При первой встрече подумал, что перед ним человек хваткий, матерый, однако не из тех, кого называют умным. «Наш Егор толковый мужик», – обычно говорят о таких, и это их максимум: толковые неглупые мужики.

   Однако Сотников раз за разом их переигрывал.

   И теперь исчез, не оставив ни единой зацепки.

   На памяти Бабкина никому не удавалось дважды влепить им с Макаром оплеуху такой силы. «То ли мы расслабились, то ли этот сукин сын уникален, – подумал он. – Мориарти хренов».

   Макар не преминул бы заметить, что Мориарти такие мелкие замыслы не по чину. Бабкин к злопамятным мужчинам относился с брезгливостью. Тем более накануне стали известны подробности уголовного дела, по которому Сотникова посадили на четыре года, и эти подробности были таковы, что Сергею многое стало ясно в поведении Овчинниковой.

   «Куда же ты ее увез»?

   Официальное расследование подвисло. Все ждали результатов экспертизы. Следователь занимался телефонными номерами, которые появлялись во время похищения возле поселка, но у Бабкина имелось нехорошее подозрение на этот счет. Он был почти уверен, что люди в машине сидели вообще без телефонов.

   Сотников постоянно опережал их на шаг. Скорее всего, перехитрил и в этом.

   Ни телефонов. Ни машины.

   Никакой недвижимости, зарегистрированной на Сотникова. Квартиру, принадлежавшую ему, он продал вскоре после выхода из колонии. Сергей предполагал, что на эти деньги был снят частный дом, куда и отвезли Овчинникову и Белоусову. Находиться он мог где угодно – хоть под Ростовом, хоть под Выборгом.

   Все ниточки, ведущие к себе, Сотников обрывал с поразительной ловкостью.

   Если б Сергей не знал его биографию, то поручился бы, что тот работал в полиции.

   Получалось, что Егор готовился загодя. Все продумал. Судя по всему, этот замысел вызревал несколько лет.

   А значит, Даша Белоусова ошиблась, считая, что Егор хочет просто убить жену.

   Он запланировал что-то другое.

   Бабкин с утра поехал на заброшенную стройку – ту самую, возле которой нашли сгоревший «Форд». Необходимости в этом не было: здесь все исследовали без него. Но верный привычке все перепроверять, он хотел увидеть место событий своими глазами.

   Макар Илюшин когда-то работал один. Познакомившись с Сергеем, он поразился его добросовестности и въедливости. Кроме того, Бабкин умел располагать к себе. Илюшин не раз наблюдал, как те, кто шарахался от бритоголового громилы, спустя пять минут рассказывали ему то, о чем умалчивали в разговорах с другими.

   Потому что Сергей хотел докопаться до истины. Люди это чувствовали. Это стремление превращало его из просто хорошего оперативника в отличного. У него была цель, и эта цель выходила за рамки задачи «нормально сделать свою работу», хотя сам Бабкин вряд ли отдавал себе в этом отчет.

   Илюшина это поначалу насмешило. Он всегда забавлялся, видя перед собой человека с идеалами. Однако постепенно насмешливость вытеснилась заинтересованностью, а затем – уважением. Макару прежде не доводилось встречать сыщика, который был бы так хорош в своей профессии и одновременно безукоризненно честен.

   При этом Сергей не был дуболомом, видящим мир в черно-белом цвете. На таких Илюшин насмотрелся. Они всерьез ощущали себя карающей дланью государства и быстро зверели. Макар их на дух не выносил: ограниченных, злобных, втайне считающих себя праведниками, уборщиками с метлой посреди человеческого мусора.

   Бабкин был этого начисто лишен.

   Наконец, Илюшина подкупило то неприкрытое восхищение, с которым Сергей отнесся к нему самому.

   Сергей вышел из машины и огляделся.

   Его окружали разноцветные многоэтажки, возносившиеся к небу. Пестрота компенсировала отсутствие излишеств: на зданиях не было даже балконов.

   Он неторопливо пошел по направлению к заброшенной стройке.

   Здесь собирались возвести огромный квартал, но что-то пошло не так. Строительство прекратилось. Остались два микрорайона, издалека пугающе похожие на декорацию. Казалось, если подует ветер, высотки сложатся, будто карты, и лягут цветными рубашками вверх.

   Сергей миновал детский сад, магазины на первых этажах, турники, парковки, клумбы, мусорные баки и вышел в арку, сквозь которую, как нить через игольное ушко, тянулся тонкий ветер. Поежившись, он подумал, что зря не захватил куртку.

   Теперь он был снаружи декорации.

   Сразу за домами начинался пустырь. Здесь ветер гулял уже широко, привольно. Через пустырь вела утоптанная тропа – жители срезали путь к остановке. Слева от тропы, в стороне, виднелись первые два этажа недостроя с торчащим частоколом арматуры. Весь цоколь густо покрывали жирные письмена граффити.

   Стройка оказалась намного больше, чем ожидал Сергей. Даже по карте он не смог правильно определить ее масштабы. Мимоходом пожалев, что надел хорошие кроссовки, он свернул с тропы.

   У него ушел час, чтобы обойти руины. Мусор, камни, доски, бетонные блоки, снова груды истлевших досок… То и дело попадались старые покрышки.

   С противоположной стороны сохранилась заасфальтированная, хоть и разбитая дорога. Площадка перед стройкой была укрыта как от шоссе, так и от высотных домов. «Отличное укромное место чтобы подпалить машину», – подумал Сергей. Он походил вокруг, рассматривая следы. Заглянул в черный проем неслучившейся двери, осмотрел изнутри бетонную коробку. Грязный пол. Стены испещрены однообразными надписями.

   Впрочем, в детстве он бы многое отдал за то, чтобы все это царство битого кирпича, бетона и арматуры было в его распоряжении.

   Сотников загодя присмотрел это место.

   Бабкин вышел на открытую площадку и уставился на высотки.

   Где-то здесь живут подростки, которые нашли «Форд».

   Подростков было четверо.

   «Раз – котенок самый белый, – сказал про себя Бабкин. – Два – котенок самый смелый». Перед ним сидел котенок, который считал себя самым умным, и дерзко смотрел на Бабкина голубыми глазами. Белые усики топорщились над губой.

   Чего Сергей никак не ожидал, так это столкновения со школой. Оказалось, что седьмые классы посещают занятия в августе. «Программа для отстающих, – веско сказала по телефону завуч и поправилась: – Для неуспевающих».

   Вот они, неуспевающие. Сергею удалось добиться от завуча разрешения поговорить с детьми. Молодая учительница с длинной косой сидела рядом и явно скучала. Дети эти ей не нравились. Она их считала придурками – не без оснований.

   – Мы уже все рассказали! – Белые Усики кривлялись и хотели внимания, но притворялись, что не хотят. – Чего еще-то вам надо!

   Остальные трое закивали. Они были до смерти рады, что их сняли с урока и появилось хоть какое-то развлечение, но считали правильным показать, что они здесь главные. Как скажут, так и будет. А чего? Их никто не может заставить говорить! Им вообще никто ничего не может сделать! Они же дети!

   – Что мне нужно от тебя? – переспросил Бабкин и задумчиво посмотрел на парня. – От тебя – совершенно ничего. Свободен.

   Учительница встрепенулась:

   – Что такое?

   – Александр мне ничем не может помочь, – вежливо сказал ей Сергей. – Отведите его, пожалуйста, в класс.

   И сам поднялся. Чтобы у Александра не возникло искушения покрепче развалиться на стуле.

   Парень растерялся. Еще можно было шуткануть, прикинуться дурачком, но он не успел перестроиться. Бабкин сыграл слишком быстро. Раз – и не нужен больше Александр. Никто в нем здесь не заинтересован. Пустышка ты, Саша, даром что с усишками, и купиться на них могут только твои одноклассницы, а не взрослые серьезные мужики.

   Учительница вывела ошарашенного парня. По коридору процокали и стихли ее каблучки.

   Но еще более ошарашенными остались трое его приятелей. «Обезглавили вашу кодлу, а?» – про себя ухмыльнулся Бабкин.

   Итак, капитана команды выкинули. Демонстративно, с презрением. Раз выпендриваешься, значит, ты бесполезен.

   Не показывать сильную заинтересованность в результате – первое правило разговора с подростками вроде этих. Иначе волчата чувствуют слабину и начинают куражиться. А перед ним сидели именно волчата: хмурые, бритые, тощие. Запавшие глаза, скошенные подбородки. Они, разумеется, дружно сказали, что на стройке просто бегали и сражались на палках. Бабкину не нужно было читать историю их приводов, чтобы понять, что на самом деле у них с собой была какая-то дрянь: дурь или, может, клей, если не повезло разжиться чем-то посерьезнее.

   Со слов этих четверых, они почувствовали запах дыма. Прошли бетонными лабиринтами насквозь и высунулись наружу, когда машина уже вовсю полыхала. Некоторое время они восторженно наблюдали за происходящим. Полицию и пожарных вызвали жители многоэтажек, заметившие из окон дым.

   Уехавшую машину не видел никто из них. Они не слышали голосов, не находили оброненных предметов. С любой точки зрения – это были самые бесполезные свидетели: они явились, когда всё уже закончилось. Однако Бабкин не задавался вопросом, зачем дублировать работу следственной группы. Он просто делал то, что должен.

   «По умолчанию следует считать, что кто-то из свидетелей скрывает информацию».

   Подростки врут. Такие подростки, как эти, врут постоянно. Это их привычный способ общения со взрослым миром.

   Итак, перед ним осталось трое.

   Номер один выведен с площадки.

   Номер два. Плечистый парень с густыми сросшимися бровями. Похож на молодого бычка. Разве что не фыркает возмущенно в сторону Бабкина: как же, другана выставили, словно нашкодившего мальчишку! А ведь они – ценные свидетели!

   Туповат. Ненаблюдателен. Доверяет мнению своего приятеля.

   Ладно, следующий: номер три. Чернявый, тощий, с кривой ухмылочкой. «Личинка блатаря», – подумал Бабкин. Гнусный и подловатый парень. Прикидывает, какую выгоду можно извлечь из того, что старшего здесь нет. Неглуп, но пусть катится вместе со своим умом к чертовой бабушке.

   Номер четыре: сутулый, длинноносый. Пытается сложиться пополам, чтобы казаться ниже. Похоже, ему достается из-за роста. Бабкин помнил таких парней: астеничная длинная лапша. Подарит своему классу десять минут счастливого смеха, когда придет час сдавать на физре подъем по канату.

   Неглуп. Неплохо учится, в отличие от остальных.

   И он единственный, кто с уходом Александра слегка выпрямился и вытянул ноги. Движение это Бабкин уловил сразу же, а теперь рассмотрел парня внимательнее.

   «Тебе, братец, стало спокойнее, когда вы остались втроем?»

   Решение он уже принял, осталось донести его до остальных.

   Дверь открылась, вернулась учительница.

   – Что вы делали на стройке? – суховато спросил он у Чернявого.

   – А? Чего? – деланно всполошился тот. – В войнушку, блин, играли, сколько можно повторять…

   Бабкин перевел взгляд на Бычка. Тот вжался в спинку стула и замотал головой.

   – А вы не давите, товарищ следователь, на наших деток! – взволнованно сказала учительница, перепутав сразу все, что можно. На щеках у нее выступили красные пятна, но смотрела она храбро.

   Он про себя усмехнулся: похоже, переборщил с мрачностью. Ни слова злого, считай, не сказал, а все вокруг уже перепугались и готовятся звонить в комитет по защите детей.

   – Никакого давления, – добродушно сказал он. – Но если вы настаиваете… Не хочу никому причинять моральных травм, и жалобы моему руководству мне, честное слово, тоже не нужны. Уведите, пожалуйста, в класс этих ребят…

   Он указал на Чернявого и Бычка.

   – Значит, ты Даня, – задумчиво сказал он Лапше, когда они остались одни. – Даниил Чеплагин.

   Парень настороженно кивнул.

   – А учительницу как зовут?

   – Юлия Семеновна.

   – Пока Юлия Семеновна отведет твоих друзей в класс, пройдет минут пять…

   – Десять, – негромко сказал Даня. – У нас урок во втором корпусе.

   – Так. На обратном пути она остановится перекурить… Это еще минуты три, может, четыре…

   – Откуда вы знаете?

   Во взгляде его мелькнуло восхищение, которое он тут же постарался скрыть. «Господи, ну дети же, в натуре, – умиленно подумал Бабкин. – Ореол романтики вокруг «гражданина следователя» неистребим, хотя, казалось бы, уж этому поколению до ореолов нет никакого дела. Не будем разочаровывать мальца, сверкнем дедукцией».

   – У Юлии Семеновны от одежды пахнет сигаретами. Я бывший курильщик, такие запахи улавливаю за три метра.

   – А я ничего не чувствую… – протянул Даниил.

   – Это профессиональный навык, он развивается, – не моргнув глазом, соврал Бабкин. И понял, что только что вырос в глазах Чеплагина еще сантиметров на пять. – У нас с тобой, получается, есть чуть меньше пятнадцати минут.

   – Для чего? – насторожился парень.

   – Для того, чтобы ты рассказал мне, что видел на самом деле.

   Сергей говорил со спокойной уверенностью, которой на самом деле не испытывал. Он понятия не имел, что видел Чеплагин. Но перед ним сидел наблюдательный неглупый паренек, не испытывавший иллюзий по отношению к своим приятелям. Он прибился к этой компании, потому что одиночек обычно травят, а таких лапшевидных одиночек – особенно. Мог он что-то заметить и держать язык за зубами? Мог. Остальные были укуренные. А Даня по доброй воле остался на стреме – потому что трусоват. Мало ли кого может занести на стройку…

   Все построения Бабкина могли оказаться возведенными на песке.

   «Но один раз сблефовать не помешает».

   – Я… ничего не видел, – запинаясь, сказал Даня. – В смысле, видел то же, что и все.

   – Двенадцать минут. – Сергей посмотрел на наручные часы. – Ты не хочешь говорить при Юлии Семеновне. И я не хочу, чтобы она слышала лишнее. Остальным ты, когда выйдешь, расскажешь, что я пытал тебя на предмет того, что вы делали на стройке, но ты водил меня за нос, как и вчерашнего следователя. Мне плевать, чем вы занимались. Я ищу то, что поможет найти похитителя.

   – Похитителя? – Глаза у Даниила расширились.

   «Ну, естественно! Никто не объяснил им, кого мы ищем. Сгорела машина, вокруг этого подростки настроили своих версий… Мне нужно подсыпать ему немножко корма. Повысить его значимость».

   – Преступник похитил женщину, – сказал Бабкин. – Сжег старую тачку, в которой могли оставаться его следы. Жертву перетащил в новую машину и скрылся. Он совершил ошибку: если бы просто бросил «Форд» в первом попавшемся дворе, мы могли бы искать его еще полгода. Но он привлек к нему внимание. Это большое упущение. – Сергей говорил медленно, веско. – Теперь я хочу, чтобы ты мне помог.

   – То, что я видел, вам все равно ничего не даст!

   Ага. Не выдержал все-таки.

   – Позволь это мне решать, – мягко сказал Сергей. В голове у него отстукивал метроном. Он знал, что, когда вернется учительница, парень замкнется. «Я не из тех, кто сливает инфу мусорам!» Такая репутация ему не нужна, и Бабкин больше слова из него не вытащит.

   Чеплагин заерзал на стуле. Даже щеки у него покраснели. Сергей молча ждал.

   – Блин, там был какой-то мужик! – выпалил он наконец.

   – Где именно?

   – В подвале! Прятался от нас. Мы там просто так шарахались… Илья на стенах писал из баллончика… А потом я смотрю – он шевелится за грудой кирпичей. Мне стрёмно стало, я ушел оттуда.

   – Во сколько это было?

   – Минут за десять до того, как увидели горящую тачку. Мы на нее отвлеклись, я и забыл про него.

   «Врешь, малыш, не забыл».

   – Как он выглядел? – спросил Сергей и приготовился записывать.

   – Да просто… – растерянно сказал парень. – Старый вроде. Лет пятидесяти. Я его вообще не разглядел, если честно. Только увидел сверху фигуру в подвале и сразу отошел.

   – Он был один?

   – Ага. Ну, рядом с ним никого я не заметил, а в подвал уж не полез, извините.

   – Своим ты что-нибудь сказал?

   – Не. Зачем?

   Все как Сергей предполагал. Но больше ему не удалось ничего вытащить. Парень испугался, увидев чужого, и заподозрил, что от взрослого человека, забравшегося на стройку, не приходится ожидать ничего хорошего. Или наркоман, или какой-нибудь извращенец. Он увел своих приятелей подальше, ничего им не говоря, а потом они почувствовали запах гари и услышали треск.

   – Остальные точно его не видели? – без особой надежды спросил Сергей.

   – Точно!

   – А он тебя заметил?

   – Вроде нет… Не знаю… Он как пьяный был, пошатывался!

   Пьяный пошатывающийся мужчина лет пятидесяти в подвале замороженной стройки. «Пятьдесят» можно смело раздвигать лет на десять в обе стороны. Подростки плохо определяют возраст.

   «И что нам дает этот шатающийся человек? – спросил Бабкин и сам себе ответил: – Примерно ни черта. Только усложняет все дело».

   Найти его по этим приметам – невозможно.

   К делу его не пришьешь. Забрался какой-то наркоман на стройку – ну, бывает.

   Но и бросить просто так эту информацию теперь нельзя. Таскаться с ней Бабкину, как с писаной торбой: никуда не приладить, ни к чему не применить.

   Тьфу. Поговорил, называется, с подростками на свою голову.

   Зато неожиданно выяснилось, что зря подозревал оперативников в сливе информации. Один из них опросил соседей Овчинниковой. Кто-то вспомнил, что метрах в ста на выезде из поселка три дня назад стояла машина с затемненными стеклами. Значит, все просто. Сотников решил проследить, когда Ника поедет на работу. А Ника повезла девчонку гулять, и обеих без труда срисовали.

   То-то, наверное, Егор был потрясен.

   Бабкин вышел из школы, провожаемый недовольным взглядом охранника. Сергей обернулся, и охранник тут же убрался внутрь, словно черепаха в панцирь. «Дармоед». Школьную охрану Бабкин особенно не любил. Бессмысленное препятствие для родителей и ничтожное затруднение для тех, кто действительно опасен.

   Так, и что же теперь?

   Надо ехать к следователю. Неизвестного пятидесятилетнего мужчину, испугавшего Данилу Чеплагина, можно смело забыть. Найти его невозможно. Камер на стройке нет. Этот человек был внутри и вряд ли что-то видел, когда Сотников перетаскивал своих жертв из одной машины в другую.

   Однако Бабкин медлил.

   В конце концов, у него еще полно времени. А о недвижимости родственников Сотникова оперативники все выяснят и без него. Бабкин был заранее убежден, что и это ложный путь. Человек, который не берет с собой телефон, чтобы его не отследили, не станет использовать дачу двоюродной бабушки для содержания пленниц. Слишком просто и слишком глупо.

   А Сотников, как они запоздало поняли, кто угодно, но не дурак.

   Сергей вернулся к высоткам и неторопливо побрел по тротуару, рассматривая вывески.

   Китайская забегаловка, крошечная, на четыре столика. Илюшин бы ей обрадовался. Парикмахерская. Студия бальных танцев, а через дверь – химчистка. Кофейня. За ней еще одна.

   По дороге носились дети на скейтах. Мамы с колясками уткнулись в телефоны на детских площадках.

   Возле продуктового магазина на переносном стульчике сидела старушка. Перед ней на коробке были разложены носки, варежки, тут же стояли огурцы в литровых банках и зеленел пучок укропа. Вид у старушки был благообразный. Бабкин купил пару уродливых носков, спросил, не знает ли она, кто любит захаживать на заброшенную стройку, выслушал наставление о молитве Спиридону Тримифунтскому и сбежал в магазин.

   Внутри неожиданно обнаружилась пивная.

   «СВЕЖИЕ РАКИ», – извещало написанное от руки объявление на двери.

   Он почувствовал, что проголодался. Бесполезных подростков хорошо заедать свежими раками.

   В пивной все было правильное. Круглые столики, не совсем чистые на вид. Потертые стулья. Тихие, словно ангелы, пьянчужки в дальнем углу. Высокие пыльные окна, между рамами которых ходили, прихрамывая, мухи, тоже похожие на похмельных.

   Отличное место, подумал Бабкин. Илюшина, конечно, здесь перекосило бы. А вот для него все отлично, просто замечательно.

   Он пожалел, что поехал на машине. Взял бы здесь пива. Сидел бы, никуда не торопясь, раз уж провалено все, что только можно провалить.

   Раков ему принесла круглощекая женщина. Кружевная наколочка белела у нее в завитых волосах. Бабкин умилился. Умиление его длилось до тех пор, пока он не обнаружил, что раки посредственные, а его обсчитали на пятьдесят рублей.

   – …а где же ваш Шаляпин?

   Продавщица, разносившая закуски, кокетливо разговаривала с двумя посетителями за соседним столиком. Бабкин в задумчивости пропустил начало беседы. Но посетителей он приметил сразу, как только вошел.

   Интеллигентные алкоголики. Бородки, очки. На лицах сложное укоризненно-смиренное выражение – как у людей, которых постоянно безосновательно обвиняют в сомнительных поступках. Один в длинном летнем обтрепанном пальто, второй в куцей джинсовой курточке и темных очках. Типаж – молодящийся бард.

   Сергей не удивился бы таким личностям, встреть он их в Санкт-Петербурге. Где-нибудь на улице Марата… Но в этом районе, у черта на куличках! Странные ребята, нездешние.

   – Шаляпин, Верочка, нынче притих и песен не поет. – Хлыщ в пальто склонился над пухлой ручкой и чмокнул воздух. – У человека, может быть, потрясение!

   – Какое еще потрясение? – отмахивалась Верочка, смеясь и стреляя глазками.

   – Единственное возможное в жизни мужчины нашего цветущего возраста, – очень серьезно отвечал хлыщ. – Любовь, Верочка, истинная и неподдельная любовь!

   Немедленно чокнулись и выпили за любовь.

   Бабкин, прислушиваясь к этой дурацкой болтовне, постепенно понял, что человек, которого здесь называли Шаляпиным, с семнадцатого числа не показывался в пивной. Он явно был завсегдатаем.

   – Господа, не откажите удовлетворить любопытство! – громко сказал Сергей. – Отчего все-таки Шаляпин? Неужели не оскудела талантами земля русская? И позвольте заказать вам светлого…

   Спустя десять минут он узнал, что Шаляпина зовут Костей Мартыновым, что тот перебивается сдельной работой, женат на мегере, за счет которой живет и пьянствует и которую боится как огня, и что, выпив, поет высоким басом, бесплатно развлекая местную публику, – чем и заслужил свое прозвище. Семнадцатое число было последним днем, когда Шаляпин встречался в пивной с товарищами. После этого он исчез.

   – Не в прямом смысле, поймите меня правильно, коллега, – хорошо поставленным голосом объяснял Бард. – Но потерян для общества. Должно быть, дражайшая супруга лишает его роскоши общения с друзьями…

   Бабкин осторожно выяснил, во сколько друзья пьянствовали семнадцатого. Начали около полудня, поскольку необходимо было похмелиться. Около трех Бард и Хлыщ ушли, а Шаляпин остался в пивной.

   – Набрался, конечно, – подала голос из-за стойки Верочка. – Уходил-то совсем на рогах…

   – И куда же он, бедный, пошел в таком состоянии?.. – сострадательно сказал Сергей. – К жене, наверное?

   На него замахали руками и сказали, что Костя, бывает, совершает глупости, но где глупость, а где суицид. Мол, это же различать надо, дорогой коллега. Нет, к супруге он пойти не мог.

   Сегодня певец пивной подрядился разгружать грузовики, которые привезли товар в продуктовый магазин.

   Бабкин сказал себе, что это ложный след. Даже если Мартынов – тот самый человек, которого видел подросток на стройке, хотя сложно поверить в такую удачу, – это мало что меняет. Выпил, побоялся идти домой, решил отлежаться где-нибудь… И забрел на стройку.

   Сергей обогнул продуктовый магазин и вышел на заднюю площадку. Возле грузовика курил водитель. Под ногами у него крутился рыжий котяра с таким видом, будто клянчил сигаретку.

   Из подсобки вышел мужчина лет сорока, лохматый, с красным от загара лицом и набрякшими мешками под глазами.

   – Костя, хлебный через час приедет, – послышался изнутри женский голос.

   Мужчина молча кивнул и встретился взглядом с сыщиком.

   Бабкин открыл было рот, чтобы представиться, и тут случилось неожиданное. Несколько секунд человек таращился на него, как кролик на удава, и вдруг, отшвырнув ногой пустой ящик, нырнул между грузовиком и стеной магазина и бросился бежать.

   Шофер удивленно уставился ему вслед. Беглец петлял по улице, словно ожидал выстрела в спину. Сергей выругался и побежал за ним.

   Метров через сто он всерьез рассердился. Мартынов мчался с такой скоростью, словно возле продуктового ему привиделся не Сергей Бабкин, а расстрельная команда. Он нырнул в арку, оглянулся через плечо и понесся во весь опор через пустырь.

   От сорокалетнего алкоголика Бабкин никак не ожидал такой прыти. Он понял, что этот кретин собирается выскочить на шоссе.

   «Еще размазанного по асфальту свидетеля мне не хватало!»

   Он ускорился и метров через сто догнал Мартынова.

   – Слышь, мужик, – выдохнул Сергей, поравнявшись с ним. – Может, по-человечески поговорим?

   Тот скосил на него дикий, как у лошади, черный глаз, налившийся кровью. Бабкин понял, что время увещеваний прошло. Он слегка прихватил Мартынова за локоть, дернул на себя, и когда тот начал падать, аккуратно перехватил и положил в траву.

   Мартынов лежал вверх багровым лицом, словно ему по физиономии распределили тонким слоем сырую отбивную, и дышал как в последний раз.

   Бабкин сел рядом и сунул в рот травинку. Когда дыхание беглеца немного выровнялось, он наклонился над ним и веско сказал:

   – Очень не люблю бегать после еды. Очень. Зачем все это было, Константин?

   Мартынов молчал.

   Бабкин пожал плечами:

   – Глупо. Глупо и бессмысленно. Взрослый человек, а хуже школьника…

   Мартынов перевернулся на бок.

   – Я двое суток… – хрипло начал он. – Двое суток ждал, когда за мной придут. Каждый час. Вот что глупо. Надо было самому идти.

   – Возможно, – осторожно согласился Бабкин.

   – Явку с повинной дашь мне оформить? – безнадежно попросил Мартынов. – Будь человеком, а? А я тебе все, что смогу… Много не получится.

   Сергей оказался в сложном положении. Он понятия не имел, о чем идет речь, а свидетель явно был убежден, что ему все известно.

   – Давай так с тобой решим, – в конце концов сказал он. – За то, что ты заставил меня вспотеть как свинья, выкладывай все сейчас. А там подумаем насчет явки. Обещать пока ничего не могу, сам понимаешь…

   Мартынов понуро кивнул.

   – Ладно. Я человека убил. Не знаю, как это вышло. Сильно пьяный был.

   Он заплакал, уткнувшись в ладони. Сергей смотрел на него, не веря своим глазам.

   Какого черта? Что он вытащил вместо нормального свидетеля?

   – Так. Рассказывай, – сказал он наконец. – Что произошло и когда. Во всех подробностях, какие помнишь.

   Мартынов помнил немногое. Последнее цельное воспоминание относилось к песне «Не для меня придет весна», исполненной с большим чувством в пивной. После этого его угощали, и все дальнейшее слилось в двухчасовой праздник, который закончился, когда Костя осознал, до какой степени он пьян.

   Случилось это на детской площадке. Вернуться домой в таком виде было невозможно. Оставаться на площадке – еще хуже. У него, как у любого приличного пьяницы, имелась в запасе пара мест, где можно было отоспаться, но в этом месяце он уже исчерпал лимит посещений.

   Кляня себя за слабоволие, Мартынов поплелся к стройке. Даже сон на обломках кирпичей пугал его меньше, чем перспектива встречи с супругой. Семейная жизнь могла на этом и закончиться. Всего неделю назад он пообещал жене, что у него впереди месячник полной трезвости.

   На стройке часто играли подростки. Мартынов забился, точно крот, поглубже, в одно из подвальных помещений, чтобы на него случайно не наткнулись, расчистил себе место и заснул прямо на полу.

   Он помнил, что его кто-то потревожил. Какой-то человек ходил, шумел, мешал ему спать. Мартынов отмахивался от него, затем пригрозил, что встанет… Человек не слушал, он стал колотить камнями о стены, этот шум был невыносим… Мартынов не выдержал, поднялся, и тогда этот пришлый наконец замолчал.

   – Я проснулся… он рядом лежит, – бесцветным голосом сказал Константин, глядя перед собой. – Все в крови. Я в крови. Доской, видать, его ударил, а в ней гвоздь. Вот и все дела.

   – И что ты сделал? – спросил Сергей.

   – Стемнело уже. Как до дома добрался, толком не помню. Шатало меня, мутило. Жена, слава богу, к соседке вышла, я хоть помылся. Все это время спать не могу, еда не лезет. Глаза закрою – вижу его. Телевизор пытался смотреть, чтоб отвлечься, – невозможно: каждую секунду жду, что объявят, что труп нашли. А-а, что тут говорить. – Он махнул рукой. – Синька меня довела. Трезвый я бы никогда…

   – Ты возвращался в подвал?

   Мартынов вздрогнул и так уставился на него, что Бабкин понял бессмысленность своего вопроса.

   – Ладно. Пойдем, покажешь. – Он поднялся и отряхнул штаны.

   – Н-н-не пойду! – стуча зубами, отказался Мартынов.

   Сергей устало посмотрел на него сверху вниз.

   – Сейчас-то чего тебе бояться? Все уже сделано. Вставай, доведешь меня туда.

   То, что он сейчас предлагал Константину, делать было нельзя. Бабкин отлично это понимал. Свидетель признался в преступлении; он обязан сдать его полиции, и пусть дальше разбираются сами.

   «Но ведь никакого трупа может и не быть, верно?» – спросил он себя. Стоит ли доверять признаниям алкоголика, способного спать на бетонном полу? Если Мартынов не возвращался на место своего якобы преступления, откуда ему знать, что тело существует? Что все это не плод его воображения?

   Он, частный детектив Сергей Бабкин, категорически не верит Мартынову и хочет только убедить несчастного пьянчугу, что тот никого не убивал. Жалко стало человека, мучается ведь, сил нет смотреть.

   Да-с. Вот так. И никак иначе.

   Построив эту неопровержимую логическую цепочку, Бабкин потащил Мартынова к стройке.

   – Где входил, помнишь?

   – Кажется…

   Мартынов пошатывался. Голос у него дрожал. Сергей безжалостно загнал его на первый этаж и прислушался. Кажется, никого. Дети еще в школе, а больше сюда, будем надеяться, никто не забредет.

   Он наткнулся на крутую лестницу, ведущую вниз, и включил фонарик на телефоне.

   – Здесь спускался?

   – Здесь я бы себе все кости переломал, – неожиданно здраво возразил Мартынов.

   – А где тогда?

   – Хрен знает. Может, и здесь…

   – Главное, сейчас не переломай, – сказал Сергей, спускаясь в подвал и светя перед собой.

   В нос ударил запах земли, цемента, человеческих экскрементов. Гнусное место! Он бы эти замороженные стройки, простоявшие больше полугода, взрывал, а котлован заливал водой. Пусть в нем жирные утки выращивают утят. А зимой дети на коньках рассекают. И никаких подвалов.

   Мартынов шел за ним на деревянных ногах и покачивался.

   – Куда ты пошел, когда спустился? – обернулся к нему Сергей.

   – Налево…

   – Почему туда?

   – Там дверь…

   Направив фонарик на стену, Бабкин увидел черный проем. Сам он его не заметил. «А пьяный Мартынов ухитрялся здесь ориентироваться…»

   Он перешагнул через цементный блок, перегораживавший вход, и застыл.

   – Я там в углу лег прикорнуть, – тихо сказали за его спиной. – Вроде бы.

   Бабкин стоял неподвижно.

   Черт возьми, бедный мужик. Сергей действительно надеялся, что все Константину почудилось.

   Но вот запах Бабкину сейчас точно не чудился. Он слишком хорошо знал эту душноватую сладковатую вонь.

   – Костя, не заходи, – попросил он. – Стой где стоишь.

   Мартынов безошибочно уловил изменение его тона и прислонился к стене, разом ослабев. Бабкин шагнул вперед. Он светил перед собой, чтобы не наступить на улики. А улики здесь непременно должны быть…

   Луч фонаря выхватил из темноты клетчатую рубашку. Скользнул по голубой джинсовой ткани и остановился на подбородке, торчащем вверх из груды битых кирпичей. Похоже, Мартынов в минуту ясности пытался укрыть труп. «Бесполезно… Запах бы выдал».

   Ступая очень осторожно, Сергей подошёл к телу. Вытащил из кармана перчатки и машинально натянул их. Присел на корточки, посветил в лицо трупу – и остолбенел.

   «Не может быть».

   Он отбросил в сторону мусор, закрывавший лицо убитого, и выругался.

   На бетонном полу лежал Егор Сотников.

   Тепло, малолюдно. Невдалеке, среди зелени сквера виднелись две строгие сухие белые церкви, похожие на подтянутых балетных старух.

   Родители Вероники Овчинниковой умерли. Ее единственным другом, как выяснил Илюшин, был некто Харитонов, старший мастер мебельного цеха, – человек вдвое старше нее, с непростой судьбой и еще более непростым характером. По печальной иронии судьбы, Харитонова сбил насмерть пьяный Егор Сотников, гоняя на своем спортивном автомобиле по ночным улицам Игнатинска.

   Больше друзей из прошлой жизни у Овчинниковой не осталось.

   Сергей Бабкин сумел отыскать давнюю подругу покойной матери Вероники. Макар открыл на смартфоне страницу со скудной информацией.

   Карина Викторовна Ивантеева. Всю жизнь работала медсестрой в местной больнице, вышла на пенсию пять лет назад. Место жительства не меняла: улица Светлова, восемь. Соседний дом с Овчинниковыми.

   Туда Илюшин и отправился.

   Руководствуясь интуицией, он не стал звонить Ивантеевой. Вокруг только и говорят о телефонных мошенниках. Пока что это единственный свидетель прошлого Вероники, и нужно действовать очень аккуратно, чтобы ее не спугнуть.

   Панельная девятиэтажка. Обшарпанные скамейки перед подъездами, кошки на подоконниках. Двадцать лет назад это была окраина. С тех пор город разросся, и этот район считался спокойным и благополучным.

   Подъездная дверь оказалась закрыта, но Илюшин потоптался пять минут – и дождался выходящего жильца. Он нырнул в подъезд, взбежал на третий этаж.

   Ему долго не открывали. Наконец щелкнул замок, и без традиционного вопроса «Кто там?» дверь распахнулась.

   Перед Илюшиным стояла пожилая женщина в спортивном костюме, полная, но с хорошей осанкой. Седоватые волосы заколоты ободком, на руках перчатки. Илюшин уловил слабый запах химического средства.

   – Карина Викторовна? – спросил он, не улыбаясь. Не улыбаться – это важно. Только прохвосты и мошенники начинают разговор с улыбки, чтобы сразу понравиться собеседнику.

   – А вы кто? – недоверчиво спросила Ивантеева.

   – Моя фамилия Илюшин. Я занимаюсь расследованием по делу Вероники Овчинниковой. Вы знаете, что она пропала при трагических обстоятельствах?

   – Батюшки мои! – ахнула Ивантеева, разом сдирая перчатки, словно они мешали ей воспринимать сказанное. – Да вы что? То-то я гляжу, она давно не звонила! Что с ней такое, что за обстоятельства?

   – Ее похитил бывший муж, Егор Сотников, – сказал Макар, наблюдая за ее лицом.

   Ивантеева вздохнула и покачала головой.

   – Доигралась, значит, наша девочка. Ну, этого вполне следовало ожидать.

   Они сидели в чистой, несколько выхолощенной комнате. Макар подумал, что ей подходит слово «помещение». Щучий хвост на подоконнике и запах хлорки навевали ассоциации с поликлиникой.

   Ему налили чай, принесли печенье на блюдечке. Ивантеева определенно приняла своего гостя за кого-то из официальных лиц расследования. Он ее не переубеждал.

   – Карина Викторовна, вы давно знаете Овчинниковых?

   – Всю жизнь, – сказала она, не задумываясь. – Мы дружили со Светланой. Я на нее пыталась воздействовать разными способами. Догадывалась, что их с Кириллом попустительство рано или поздно приведет к беде. Только думала, что одним горем все ограничится. А оно вон как обернулось.

   – Каким горем? – не понял Илюшин.

   Она вскинула на него светло-карие выцветшие глаза.

   – Дочь их младшая погибла в семнадцать лет. Оленька.

   Рот у нее искривился и пополз куда-то в сторону. Макар понял, что с ней сейчас случится истерика. Но Ивантеева встала, быстро вышла и в соседней комнате хлопала дверцами, что-то наливала, шуршала… Наконец возвратилась. Глаза у нее были заплаканные.

   – Вы разве ничего об этом не знаете? – спросила она и шумно высморкалась в носовой платок.

   Илюшин покачал головой. Перед ним было чистое, неприкрытое горе, острое даже спустя много лет.

   Ивантеева поднялась. Она разом не то чтобы постарела, но как-то обмякла, будто легкий мешок с сухим сеном обильно пролили водой. Вытащив из ящика тонкую пачку снимков, она вернулась к Илюшину и аккуратно положила их перед ним на стол.

   Здесь были все Овчинниковы. Высокий синеглазый отец с копной каштановых волос, рядом девочка, с радостной улыбкой жмущаяся к нему, – копия отца. Мать с покатыми плечами и робким лицом, разворачивающаяся к ним, как подсолнух за солнцем. И держащая ее за руку на всех фотографиях вторая сестра, которую невозможно было заметить сразу, потому что в первую очередь взгляд падал на Веронику.

   – Вот она, Оленька, – сказала Ивантеева и показала на вторую. – За нее у меня душа до сих пор болит. Вы, наверное, думаете, что я бесчувственная, раз так спокойно отозвалась на ваши слова, когда вы сказали про Нику… А я просто свое отстрадала.

   Макару почти не пришлось задавать наводящих вопросов. Он пил чай в этой пустоватой комнате, которую даже солнце заливало светом бледным, как будто разбавленным водой, и слушал горькую историю о нелюбимой дочери.

   – Света ведь ее не ждала, – говорила Ивантеева. – У них сначала родилась Ника, а через год, внезапно, Оля. Срок для аборта пропустили, были уверены, что пока Света грудью кормит, никакой беременности наступить не может. Если бы она со мной посоветовалась, я бы ей сказала, сколько у нас в поликлинике таких кормящих с пузами. – Она усмехнулась твердым ртом. – Но меня не спросили. Зачем с умной подругой советоваться, верно? Значит, Оленька родилась. По всему как должно было выйти? Нежданное дитя – подарок. Если бы мне такое досталось… – Она осеклась, помолчала. – Обычно бывает, что старшие дети получают все шишки от неопытных родителей, а младших любят взахлеб. Но у Кирилла со Светой все вышло по-другому. Старшая у них – золото, цветочек. А младшая – как товар, который идет в нагрузку. Вы молодой, наверное, не помните, как раньше бывало: придешь в магазин, урвешь сырокопченой колбасы, если очень повезет, а тебе к ней в дополнение дают пакет перловой крупы. Оля в этой семье была перловкой. Никому особенно не нужна. И как ее готовить, тоже никто не знал. Нике доставалось все, что она пожелает. Света на нее надышаться не могла. Об отце и говорить нечего: девчонка могла из него веревки вить. Хорошо хоть, росла не капризная…

   – Вы ее не любили? – спросил Илюшин.

   Ивантеева замахала на него руками с неожиданной пылкостью:

   – Да вы что! Как можно было ее не любить? Не ребенок, а чистый свет! Умненькая, веселая, вежливая, и всегда поинтересуется: «Как вы себя чувствуете, тетя Карина? Не нужно ли в магазин сбегать?» Если бы Оли не было, я бы, как и все, души не чаяла в Нике. Она хохочет – все вокруг смеются. Столько радости от нее было от маленькой! Понятно, отчего родители все, что имели, вкладывали в нее. И петь ее отдавали, и танцевать, и на фигурное катание, и бог знает куда еще. Самые красивые вещички – для нее! Я помню, отец одной зимой расстарался, заказал ей ботиночки с опушкой. Немецкие. Дорогие, красивые!

   – А Оле? – спросил Макар.

   Ивантеева кивнула:

   – Правильно понимаете. Оле не заказал. Олю они одевали по остаточному принципу. Считалось, что она не питает особой любви к красивым вещам, не то что Ника: та всегда нарядная, как фарфоровая кукла, и свои вещички лет с десяти сама гладила, Света мне об этом с гордостью рассказывала. А на Ольгу что ни нацепи – либо порвет, либо испачкает. А что же! – Она вскинулась, будто Илюшин сказал что-то недоброе. – Бывают и такие дети, да! Не светилась она. И капризничала, и ныла, и ябедничала. Но это же не значит, что такого ребенка нельзя любить! Он-то, может быть, особенно в любви и нуждается. Сияющие свое отовсюду возьмут. Красивый цветок полюбить нетрудно. Ты попробуй полюби чертополох, если он каждый раз колется. Нужна большая душевная работа, на которую ни Кирилл, ни Света оказались не способны. Сколько я талдычила: «Так нельзя, вы ее то ругаете, то стыдите, упустите ведь ребенка!» Когда ресурсов мало и распределяют их не по справедливости, а по симпатии, ничего хорошего из этого не выходит. Ай, как об стенку горох! А ведь Оля и умненькая была, и сложная – пожалуй, посложнее устроена, чем Ника! Левши – они, знаете, почти все талантливые. Очень музыку тонко чувствовала. Читала много. Каждый раз, как придет ко мне, забирается на диван с книжкой и сидит, сидит… «Тихо у вас, – говорит, – тетя Карина. Хорошо…» А у них Ника постоянно играла, это же никаких нервов не хватит.

   – Вы ей много помогали, – утвердительно сказал Макар.

   Ивантеева невесело усмехнулась:

   – А что с того пользы! Ребенку нужна не чужая тетя, а родители. Я, конечно, и одежду ей дарила, и у себя привечала, и не одну ее, а обеих их, с подругой. Оля в пятом классе подружилась с Наташей Аслановой… Ну, я эту девочку не одобряла, но вслух ничего не говорила. Это было не мое дело. Дружили они очень близко. Единственная, наверное, родственная душа была у Оли. Когда Оля погибла, Наташа уехала из города. Совсем молоденькая была девочка, семнадцать лет всего. Где-то она сейчас…

   Макар уже понял, что о Сотникове ему ничего не расскажут, как и о студенческих годах Ники. Время Овчинниковых в этом доме закончилось, когда погибла их младшая дочь.

   – В Евангелие от Матфея говорится: «Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше». – Ивантеева сказала это как-то просто, доверительно. – Я эти слова так понимаю: Света и Кирилл все сокровища сложили к Никиным ногам, поэтому и сердцем были с ней. А Оленьке сокровищ не досталось. Только один раз ей подарили платье, о котором она мечтала. Помню, она ко мне примчалась – счастли-и-и-ивая! В этом самом платье. Длинное, белое, по низу кружевная оборка, и все в ярко-красный цветочек. Единственная такая радость ей выпала за всю жизнь, чтобы вдруг Светлана деньгами распорядилась в ее пользу, а не старшей дочери. Даже не помню, в честь чего они так решили. Может, стыдно стало. Или сама Ника настояла. Она уже к тому времени начала понимать, что невольно одеяло перетягивает на себя. Подождите-ка…

   Она перебрала снимки и разочарованно покачала головой:

   – Нет, не фотографировали ее в этом платье. А это ведь ее любимая вещь была, как раз в начале мая купили, она из него не вылезала. Май очень жаркий выдался в том году, хуже июля. Ее и нашли в нем… После всего, что случилось в школе…

   – А что случилось в школе? – спросил Макар.

   Ивантеева качнула головой.

   – Не хочу об этом говорить. Считаю, во всем виновата Наташа Асланова. Это она подбила Олю.

   – Подбила на самоубийство? – не понял он.

   – Нет. На то, что они сделали тогда… Но виноваты были все, особенно взрослые. Допустили то, что случилось. – Женщина помолчала и добавила: – Я все про Олю, а что вам до нее… У вас другое дело. Но если вы хотите больше узнать о Нике, вам нужна Алла Важенко. Она ее педагог по вокалу. Но я думаю, вы зря ее ищете, – неожиданно закончила она. – Ничего Егор не сделает. Он ей своими собственными руками такой характер выковал, так закалил ее, что теперь не подступится.

   Клубок катился перед Илюшиным, оставалось только следовать за тонким хвостом ниточки, исчезающей в кустах.

   Алла Важенко пустила его к себе с той же легкостью, что и Ивантеева. «Безбоязненные они тут в провинции», – подумал Илюшин.

   В центре комнаты стоял инструмент: «Стейнвей», похожий на черный айсберг.

   – Играете? – Важенко кивнула на фортепиано.

   – Учился в детстве, – сказал Макар. – В юности играл для себя.

   – Хороший у вас был педагог, – безапелляционно заявила она.

   – Почему вы так думаете?

   – После плохого для себя не играют. Все мои дети, кстати, продолжают музицировать и петь много лет спустя после того, как заканчивают у меня обучение. Все до единого!

   Его усадили в кресло. Сама Алла Федоровна придвинула вращающийся табурет и изящно опустилась на него: маленькая, прямая, в длинном платье, с сухой головкой на очень морщинистой шее, словно вся лишняя кожа сползла с ее лица чулком вниз. Птичий бесцеремонный взгляд. Она изучила его. Сказала, что сильно похудела, когда перестала преподавать вокал, и показала фотографию, где они с Вероникой были засняты после вручения дипломов на каком-то районном конкурсе. Важенко была впятеро шире себя нынешней, пиджак не сходился на груди. Она напоминала партийного работника.

   Илюшина больше заинтересовали две девочки на заднем плане. Одну, Олю, он уже сегодня видел. Вторая стояла чуть за ней, словно пыталась спрятаться за подругой.

   Тонкие губы, густо подведенные карандашом глаза. Волосы уложены такой же каштановой волной, как у Оли. Хмурое лицо.

   – Это тоже моя ученица, – сказала Алла Федоровна, заметив, кого он рассматривает. – Наташа Асланова, подруга Оли Овчинниковой.

   – Вы и с ней занимались? – удивился Макар.

   – Ее мать убивалась на трех работах, чтобы оплачивать мои уроки. Если бы не она, я бы никогда не взяла такую девочку, как Наташа. Мария Сергеевна мыла полы в подъездах и магазинах, крутилась как белка в колесе. Поразительно работящая женщина! Пьющая, несчастная… Я относилась к ней с большим уважением. Когда она попросила давать Наташе уроки фортепиано, не смогла ей отказать. Хотя Наташа и пела неплохо, у нее были очень приличные природные данные! Но ее мать считала, что пение – это дурь. Голосить, видите ли, может любой болван, а вот пальцами по клавишам попадать – высокое искусство! У нее крепко застряло в голове убеждение, что музыкальное развитие сделает из ее дочери настоящего человека, выведет в новый мир, в лучший свет… Пропуск в высшее общество, так сказать. Музыкальную школу ее девочка никогда бы не потянула. Поэтому они пришли ко мне. И мы с Наташей занимались на этом самом инструменте. Да, на этом самом, – повторила она, кивая в такт своим словам. – Я даже отыскала для Аслановых старенькое пианино, им привезли его бесплатно, чтобы девочка могла разучивать дома гаммы и пьесы. У меня была надежда, что музыка… не то чтобы преобразит Наташу, но, может быть, вытащит лучшее, что в ней есть.

   – Эта надежда не сбылась?

   Он думал, что Важенко кивнет, но та задумалась.

   – Трудно сказать. Некоторые семена, которые удается заронить в душу, прорастают очень поздно, спустя много лет. И разве тогда мы имеем право сказать, что наши старания были напрасны? Я давно не видела Наташу. Мать ее умерла, сведений никаких нет. Меня она побаивалась – ну, это объяснимо – и не раскрывала своих чувств. Единственное, чего ей не удалось скрыть, – это пылкую ненависть к Нике. Но об этом все знали, здесь нет никакого секрета…

   – Подождите, – остановил ее Макар. – Эта девочка ненавидела Нику?

   Важенко удивленно взглянула на него.

   – Разумеется! Ника – победительница. Недостижимый Наташин идеал. Наташе в подруги досталась ее дурная копия, младшая сестрица.

   – Дурная копия? – озадаченно повторил Макар.

   – Ох, ради бога! Позвольте мне уже в моем возрасте не исполнять лживых ритуальных реплик, одобренных обществом, о том, что каждый ребенок – лучик света, зернышко добра и чего-то там еще тра-та-та-та! – Она негодующе затрясла подбородком, и складки на шее пришли в волнение. – Не делайте такое затейливое лицо. Помните, у Льва Толстого в «Войне и мире» есть удивительно точное наблюдение, касающееся Ипполита и Элен Курагиных? Князь Ипполит внешне очень похож на свою сестру, однако она изумительно хороша собой, а он в такой же степени дурен. Не подумайте, что я пытаюсь назвать Олю дурнушкой. Она обычная девушка, которая была бы милой, если б не злобный завистливый характер.

   «Умная, сложно устроенная натура», – вспомнил Макар.

   – Мне сказали, она была обделена родительской любовью, – осторожно заметил он.

   – Если ты ядовитая кусачая змея, за что тебя любить? – Важенко пожала плечами. – Знаете, Ника нехорошо поступила с Наташей. Она увела у нее мальчика, в которого та была влюблена. Увела не потому, что полюбила, а по привычке победителей брать то, что хочется. Захотелось ей Ваню Грачевского – взяла! А что такое был Ваня Грачевский, надо понимать… Вы слышали песню Долли Партон «Джолин»? – неожиданно спросила она.

   Илюшин признался, что не слышал.

   – Послушайте обязательно! Чудесная песня. Героиня, юная девушка, обращается к Джолин с мольбой. Пожалуйста, просит она, не забирай моего парня. У тебя прекрасные каштановые волосы, кожа цвета слоновой кости и изумрудные глаза, а улыбка – как дыхание весны! Ты прекраснее всех, и он повторяет твое имя во сне. Но для тебя он – один из многих, а для меня – единственная любовь на всю жизнь. Умоляю, не забирай его. Мое счастье зависит от тебя. Прошу тебя, Джолин!

   Она негромко напела мелодию.

   – Наташа Асланова могла бы с полным правом спеть то же самое, обращаясь к Нике. Грачевский был ее выигрышным лотерейным билетом. Красивый мальчик из хорошей семьи. Они встречались четыре месяца, когда он, на свою беду, попался на глаза Нике. Она только пальчиком его поманила – и он, как пудель, прибежал, высунув язык. Ника провела с ним пару-тройку недель и позабыла ради следующего мальчика. Ничего интересного в нем не было, довольно пресный юноша, хоть и миловидный.

   – И Ваня Грачевский не вернулся к Аслановой?

   Важенко рассмеялась:

   – Конечно нет. Не все способны радоваться синицам после того, как подержали в руках журавля. Грачевский уехал в Петербург лечить разбитое сердце, там неожиданно поступил на какой-то престижный факультет престижного вуза, с блеском его закончил и сейчас подвизается в Канаде. Счастливая жизнь поманила Наташу и исчезла навсегда. Понимала ли Ника, какой удар она наносит? Разумеется, нет! Она вообще о Наташе не думала! А если и думала, то представить не могла, как много надежд связано у нее с бойфрендом… Такие подростки, как Ника, часто растут эгоистичными. Но ее эгоизм был детский, временный. По природе своей она была добрая девочка, уж я-то знаю, я с ней рядом провела четыре года, и Ника переросла свой эгоизм, как делают все нормальные дети. А ее сестра была маленькая злыдня. Оля и подругу себе нашла из изгоев, затюканную и противную! Кстати, немедленно принялась третировать ее и гонять.

   – А как же многолетняя дружба? – Илюшина невольно захватили эти подробности жизни давно выросших детей.

   – Дружба у Оли с Наташей, молодой человек, получилась не от душевного сродства, а от безысходности. Что с одной, что с другой никто не хотел общаться. Оттого они и сошлись. Одна, извините, сущая крыса, вторая – подпевала, вечно на вторых ролях, но тоже охотно бралась за любую гадость. Между прочим, обе они дрались будь здоров – вот вам штрих к портрету! Ну как, складывается картина?

   – Не очень, – признался Макар. – Ваша идеальная Ника…

   Договорить ему не удалось – Важенко негодующе перебила его:

   – Идеальная Ника? Боже, да вы ничего не поняли! Она была обычным ребенком! Веселым, легкомысленным, в меру пустоголовым, как многие красивые девочки, частенько бессознательно жестоким… Но у нее имелось столько упорства в достижении цели, что хватило бы на десятерых. Кстати, Оле тоже досталась эта черта. Только она не смогла применить ее по назначению. Растранжирила на мелочную мстительность, на всякую дрянь… И что в итоге? Омерзительный поступок, мать Наташи в больнице с сердечным приступом, две злые дурочки подвергнуты остракизму. И Оля в минуту слабости пошла на крышу. Между прочим, я до сих пор считаю, что она совершила этот страшный поступок из той же мелкой мстительности, из желания причинить боль своей семье.

   – Она спрыгнула с крыши?

   Важенко кивнула.

   – Да, с крыши собственного дома. Оля с Наташей как-то ухитрились раздобыть ключи… А может быть, дверь и вовсе не запиралась, не помню. Девочки часто там загорали вдвоем. В тот день после школы они поссорились и разошлись. Наташа пошла домой, а Оля поднялась на крышу и спрыгнула. Вот так ужасно все закончилось. Ужасно и бессмысленно.

   Она поднялась, поправила сухоцветы в вазе на подоконнике.

   – Нику гибель Оли очень изменила. Она сразу повзрослела. Превратилась в серьезную девушку. Представьте: мы с ней год занимались, готовились поступать в Москву… Она отказалась от этой идеи и выбрала первый попавшийся местный вуз, чтобы быть с родителями. Лучше бы оставалась веселой певуньей, крутящей романы. Мне нравятся нынешние двадцатилетние, которые гоняют на самокатах и красят волосы в синий цвет. Нике такого не выпало. Она к своим двадцати несла ответственность за мать с отцом и за себя, потому что случись с ней что – они бы не пережили, и она это прекрасно понимала. Родители самоубийцы! – Важенко языком вытолкала эти слова изо рта, как куски отравленного яблока. – Вы представляете, что это означает в таком городке, как наш? Клеймо на всю жизнь! Овчинниковым повезло, что происшествие с танцевальной студией стало широко известно.

   – Расскажите, пожалуйста, что сделали эти девочки, – попросил Макар.

   – Не расскажу. – Важенко, едва заметно прихрамывая, вернулась к Илюшину. – Гнусная история. Не желаю ее вспоминать. Мелкая гадость, порождение завистливых умов… Те учителя, что преподавали у Ники и Оли, до сих пор работают в школе. Да и одноклассниц вам не составит труда найти.

   Она остановилась возле Макара, показывая, что его время вышло.

   – Алла Федоровна, позвольте кое-что спросить… – Важенко величественно кивнула. – Вы не задали мне ни одного вопроса о Нике.

   Илюшин тоже поднялся, глядя на нее сверху вниз.

   – …и вы решили, что старая свихнувшаяся училка обиделась на бывшую ученицу, – констатировала Важенко. – На звездочку, не пожелавшую сиять на том месте, которое было для нее предназначено. Это глупость, молодой человек! Я не спрашиваю о Нике, потому что не хочу услышать от вас, как напыщенная посредственность Егор Сотников уничтожил самое прекрасное, что могло случиться в его жизни.

   Из недолюбленного ребенка выросла злая девочка. Нашла подружку себе подстать, и ту сильно обидела Вероника Овчинникова. Уничтожила. Растерла в пыль.

   Илюшин последовал совету старой преподавательницы и пришел в школу, где учились сестры Овчинниковы.

   Детей в школе летом не было, и его пропустили. Он выяснил, что классная руководительница Вероники давно переехала. Но женщина, учившая Олю и Наташу Асланову, по-прежнему работала здесь.

   – Тамара Даниловна в двадцать пятом кабинете, – рассеянно сказали Илюшину. Вокруг шел ремонт, и всем было не до него.

   Пустые гулкие коридоры. Особенный запах – школьной пыли, мела, мокрой тряпки, хлорки возле туалетов… Школьные воспоминания неистребимы. Стук мячей, эхо криков в физкультурном зале. Макароны с сыром на толстой белой тарелке.

   Макар постучался, толкнул дверь и вошел.

   – Оля Овчинникова действительно была очень умная девочка. Но ум ее был не академический, а практический. Училась она плохо. Зато в пятом классе наладила торговлю булочками: отбирала их у младших школьников и продавала старшим. В нашей столовой выпекали чудесные ванильные булочки с белой глазурью…

   Учительница улыбнулась и сразу спохватилась, что улыбка неуместна.

   – Конечно, был скандал! Вызывали родителей… Оля с Наташей плакали и извинялись. Это все они проделывали вдвоем. Наташа всегда была у нее на подпевках. Тихоня, скрытная, но с характером…

   Очки в старомодной оправе. Белые руки с маленькими изящными часиками на запястье. Доброе, скучное, ничем не примечательное лицо. Услышав от Макара о похищении Вероники Овчинниковой, учительница заохала и стала выпытывать подробности. Ему едва удалось вернуть ее к теме, которая его интересовала.

   – Но при чем здесь Оля? Она покончила с собой в девяносто восьмом.

   – Я собираю все факты, имеющие отношение к Веронике, – объяснил Илюшин.

   Судя по сочувственному взгляду, она приняла его за кого-то вроде практиканта, которого сослали подальше от места действий и загрузили ерундовым заданием.

   – Я жалела Наташу Асланову, – сказала она. – Девочка мечтала быть певицей, но заниматься вокалом стала не она, а Ника.

   – Мне говорили, ее мать оплатила только уроки игры на фортепиано…

   Тамара Даниловна небрежно повела полным плечом:

   – Ну и что? Алла Федоровна занималась бесплатно с одаренными детьми, это все знали. Я слышала, как поет Наташа, и поверьте мне, изначально обе девочки звучали очень похоже. Но преподаватель всегда настроен субъективно. Важенко взяла девочку, с которой было приятно заниматься. И не нужно маскировать свое решение якобы большей одаренностью или нацеленностью на занятия! – Она рассердилась, сняла очки и потерла переносицу. – Но ведь каждому хочется оправдать себя! Значит, надо очернить ту, которая осталась за бортом… Это не взрослое поведение. Педагог так себя вести не должен.

   – Как Алла Федоровна очернила Асланову?

   – Ну… рассказала кое-кому, что девочка ее обокрала. Само собой, это разнеслось широко.

   – Это было враньем? – спросил Илюшин.

   – Нет, это была правда. Но дети в четырнадцать-пятнадцать лет часто воруют. У нее почти не водилось карманных денег. Господи, она и стащила-то ерунду – копеечные украшения, серебро-мельхиор. Не нужно было оставлять их на виду. Это, знаете ли, называется провокацией!

   – Странно, что Важенко мне ничего не сказала об этом, – вслух подумал Макар.

   – Наташа в итоге вернула украшения… Хотела их продать, но не успела.

   – И после этого Алла Федоровна перестала с ней заниматься?

   – Нет, не перестала, – неохотно признала учительница и замолчала, глядя в окно.

   – Они ведь вам тоже не нравились, правда? – негромко спросил Макар.

   – Педагог не должен позволять, чтобы его действиями руководила личная неприязнь, – сказала она, не оборачиваясь. – Это непрофессионально и неэтично.

   За окном на подоконнике нахохлился голубь. Тамару Даниловну он не боялся.

   – Что за история вышла с танцевальной студией? – Илюшин обращался к спине, обтянутой трикотажной кофтой. – Это был ваш выпускной класс, да?

   Спина вздохнула.

   Название танцевальному коллективу придумала она, Тамара. Сказала Лиле: «Бери “Глория”. Универсально!» – и Лиля согласилась. Все, что угодно, можно назвать Глорией, от яхты до шоколадных конфет.

   Студия обрела имя.

   Лиля, Лилечка, Лилия Маркова – любовь всей школы. Полноватая, но легкая, как воздушный шарик. Лиля ставит современные танцы. Лиля одевает девочек в голубоватые хламиды, которые красиво развеваются в танце, мальчиков – в широкие белые рубахи, просвечивающие под софитами. Каждый раз повторяет, что в танце они рассказывают историю.

   Оля Овчинникова и Наташа Асланова записались в студию в девятом классе. Обеим хотелось славы. Чтобы они танцевали на Дне города, и им все аплодировали, а после их фотография украшала первую страницу еженедельной газеты.

   Легкость характера не мешала Лиле быть очень требовательной, когда дело касалось работы. Дети у нее пахали всерьез. Четыре раза в неделю по два часа, одной только растяжки сорок минут. Наташа с Олей занимались из-под палки, ныли и много пропускали.

   Лилия выгнала бы обеих, если бы не заступничество Тамары Даниловны. «Надо дать им шанс. Девочкам не повезло, им не выпало больших талантов или большого трудолюбия, но ставить на них крест рано!» Лилия послушалась и дотащила Асланову и Овчинникову до конца одиннадцатого класса. Танцы шли обеим на пользу. Улучшилась осанка, стали плавными движения. Обе с гордостью говорили, что они солистки в «Глории».

   Лилия действительно пообещала Наташе Аслановой сольную партию в ближайшем большом выступлении, на девятое мая, но только при условии, что та будет посещать студию без пропусков.

   – У меня было предчувствие, что нас ждет что-то нехорошее, – сказала Тамара Даниловна. – Девочки взрослели, их шалости становились злее. Олю пыталась наставлять ее старшая сестра, но та никогда не слушала Нику. Они дразнили других школьниц. Это звучит по-детски – «дразнить»! Но в их классе была такая Люда Медведева, довольно полная девочка, и Наташа с Олей стали клеить ей на спину листок с надписью «толстожопая свинья». Люда выходила в коридор, дети смеялись над ней… Это было довольно жестоко. Потом Наташу бросил ее мальчик, и она закрутила роман со взрослым мужчиной. Какой-то маргинал, без работы, на двадцать лет старше… Мать переживала безумно! Наташа с ним и сбежала потом. В обеих девочках чувствовалась нарастающая злость, словно у них накопились претензии к миру, и они готовились выставить счет. Долгое время им все сходило с рук. Но потом как будто набралась критическая масса, и все взорвалось.

   Из апрельских занятий Наташа с Олей пропустили в «Глории» половину. Лилия твердила, что в мае выступление, что она не позволит его сорвать и заменит их другими… Ольга до последнего была уверена, что этого не случится.

   – Пугает наша Лилечка. Мы у нее незаменимые.

   Когда стало известно, что Маркова действительно назначила других танцовщиц на главные роли, обе девочки явились к ней домой. «Подлижемся, поплачем, она нас оставит».

   Но руководительница «Глории» рассердилась всерьез. Не помогли ни слезы, ни напоминание о том, что у них выпускной класс и они не могут уделять много времени студии. «Я вас обеих предупреждала, – сказала Лилия. – Девятого вы не выходите. Вы не подготовлены».

   Асланова к этому времени разболтала всем, что в День Победы танцует на главной площади города. Ольга мечтала показать родителям, что может выступать не хуже старшей сестры. Из-за упрямства Лили все сорвалось.

   И кто виноват?

   Лиля – злобная сука! Она ведь знает, как важно им обеим это выступление!

   Нельзя спустить ей это с рук.

   И был придуман план. План выдающийся, потому что одним ударом девчонки убивали двух зайцев. Первый заяц – Лилия: бах – и отстрелили ногу! Второй заяц – Надежда Ивановна Кунжаева, среди школьников имевшая прозвище Кунжиха.

   Кунжиха – техничка в школе. Крепкая, как дубовый пень, корявая, с необъятным задом. Наташа возненавидела ее после того, как та гоняла ее грязной мокрой тряпкой по всему первому этажу. Асланова визжала и уворачивалась, но Кунжиха в конце концов изловчилась и метнула мерзкую тряпку, словно ком земли. Попала! На школьном платье остались мокрые следы. Еще орала вслед, обзывала воровкой. Ну да, Наташа шарилась по карманам чужих курток в гардеробе. Но вообще-то искала не деньги, а сигареты. Да если бы и деньги! Никто от этих копеек не обеднеет.

   Но Кунжиха подняла хай. Пообещала, что в следующий раз отходит воровку грязной тряпкой по морде.

   Асланова готова была стерпеть унижение от любого, кто в мысленной табеле о рангах стоял старше по званию: от директора или учителей, от своей подруги, в конце концов… Но техничка в ее представлении занимала место где-то на нижней ступени всеобщей иерархии. Как и ее собственная мамаша.

   Вонючая поломойка наорала на нее! И швырнула тряпкой!

   «Ей конец», – сказала Наташа.

   К выступлению «Глории» группа подготовила костюмы. Сами расшивали их перьями, лентами и бисером: по замыслу Лилии, танцоры играли роль лесных птиц. Каждый костюм был уникален.

   Все они хранились в просторной школьной гримерке, вместе с косметикой, лаками для волос, заколками, чешками и еще тысячей предметов, которые могут потребоваться выступающим.

   После уроков Наташа и Оля спрятались в актовом зале. Когда школа опустела, выбрались из укрытия. Ключ от гримерки Наташа украла еще пару лет назад, решив, что может пригодиться.

   Они отперли гримерку и распихали костюмы ведущих солистов по пакетам, которые заранее захватили с собой. С остальных оборвали перья, обстригли бусины. Косметику сунули в рюкзак: коробочки с яркими, как крылья бабочки, тенями, помады, подводка…

   Кунжиха мыла полы во втором корпусе. Они пробрались в ее каморку и сунули украденную косметику в щель между стеной и матрасом.

   Техничка крепко выпивает. Она решила поживиться тем, что плохо лежало, – разве это удивительно? Для полноты картины Наташа разбросала по полу несколько перьев. Пусть все выглядит так, будто Кунжаева уже загнала костюмы. А косметику не успела, припрятала…

   Девочки выбрались из школы через окно и убежали.

   На следующий день уроков не было, однако новости о происходящем разнеслись быстро. В двенадцать «Глория» собралась на генеральную репетицию, с костюмами. Едва увидев разоренную гримерку, Лиля вызвала милицию.

   И покатилось, как снежный ком.

   Быть может, никто и не стал бы обыскивать комнатушку уборщицы, но Кунжаева с растерянным лицом вынесла косметику сама: заправляла кровать и наткнулась на припрятанное. Ее расспросили о костюмах, но она только мычала и мотала головой. Кунжаева выглядела как человек с жестокого похмелья, не помнящий, что натворил накануне. Тут кстати вспомнилось, что сын ее сидит за кражу.

   Заведующая учебной частью суетилась, милиция заполняла бумаги, Лилия пыталась поговорить с техничкой и выяснить, где могут быть костюмы, но на половине буксующего разговора Кунжаева вдруг махнула рукой, словно окончательно решив сдаться, сказала: «Я сейчас» и вышла с такой твердостью, словно она была здесь главной. Некоторое время все сидели со смутным, ничем не подтвержденным ощущением, что техничка вот-вот вернется и вывалит перед ними ворох пропавших костюмов. Первой спохватилась Лилия.

   Если бы не она, все закончилось бы плохо. Но Лилия пошла искать Кунжиху, открывая подряд все двери, и дошла до спортивного зала. Там под высоким турником женщина висела в петле.

   Лилия закричала. Прибежали люди, вынули техничку из петли. Позже выяснилось, что Кунжаева, несмотря на полную дезориентацию, действовала удивительно осмысленно. В учительской она взяла капроновые колготки, которые лежали в ящике стола, в спортзале подтащила «козла» к турнику, закрепила колготки и повесилась.

   Когда Кунжаева очнулась, к ней вернулась речь. Она заплакала и стала твердить, что ни сном ни духом ни о каких тряпках, косметику увидела только этим утром, не виновата она ни в чем… И такой была жалкой, тихой и несчастной, что внезапно все пришли в себя.

   Техничку знали как человека кристальной честности. Грубая, крикливая, с утра до вечера отмывающая туалеты-подоконники-полы в двух корпусах, выполняющая обязанности и уборщицы, и сторожа, и няньки самым младшим детям, в глубине души она считала себя хозяйкой школы. Перед Лилией благоговела, не пропускала ни одного выступления.

   Даже предположить было глупо, что она может обокрасть студию.

   После этого все раскрутилось очень быстро. Лилия вспомнила, как Асланова и Овчинникова приходили к ней, как сначала просили, потом требовали, а затем стали угрожать… К девочкам отправилась милиция.

   Те не успели ни продать, ни уничтожить костюмы. Они лежали у Наташи. На глазах ужаснувшейся Аслановой-старшей вытащили туго набитый пакет из-под кровати, и из него посыпались скомканные тряпки в птичьих перьях.

   У Оли Овчинниковой не нашли ничего. Но перепуганная Наташа сама сдала подругу. Точно тряпки из пакета, из нее сыпались подробности: как придумали, где прятались, чем срезали бусины, через какое окно выбрались… Под окном нашли следы двух пар обуви. У Оли даже не осталось возможности сказать, что подруга ее оболгала.

   Уголовному делу не дали ход. Лилия Маркова настояла на том, что это внутришкольное дело. С формальной стороны девочки не пострадали. Их даже не поставили на учет.

   Однако в общественном мнении произошел полный и окончательный перелом.

   Кражу им бы простили. Но образ технички, мертвым кулем висящей под турником, рухнул с оборвавшихся колготок и придавил обеих девочек.

   – Довели!

   – Едва человека не убили…

   – А зачем они так?

   – Да от зависти и злости!..

   Перешептывались дети, обсуждали случившееся взрослые. На Оле и Наташе был окончательно поставлен крест.

   Подкинуть украденное невинному, выставить его вором – это был особенно гнусный проступок, после которого с совершившим его и говорить не о чем, словно он не человек, а какая-то мерзкая волосатая муха.

   Разговаривать с ними перестали. Одноклассники не здоровались при встрече. Взрослые оплывали их взглядами, словно пустое место. Даже Тамара Даниловна, старательно воспитывавшая в себе непредвзятость, не могла пересилить себя и поговорить с девочками. Хотя должна была, как классный руководитель.

   Этой неприязни она потом не могла себе простить.

   Наташа Асланова ходила тихая, как побитая. Хотя бить ее было некому. В тот день, когда воровок разоблачили, мать увезли в предынфарктном состоянии в больницу.

   Оля Овчинникова пыталась воспользоваться преимуществами, которое давало их нынешнее положение. Плевала в чужие портфели, опрокинула графин с водой на классный журнал… Ее даже не отвели к директору. Молчаливо обходили, сторонясь, – и все. Это дружное общее невысказанное отвращение оказалось сильнее любых сговоров.

   Оля вела себя по-прежнему дерзко. Носила в школу не форму, а свое единственное красивое платье. Ей никто не делал замечаний.

   Четырнадцатого мая в два часа дня Наташа и Оля возвращались из школы. Они громко переругивались – это слышали мамы, сидящие в скверике возле школы. Оля пошла на крышу, где они часто загорали той весной. Наташа отправилась к себе. Дома она собрала вещи, нацарапала записку, что жить в этом городе больше не хочет, ненавидит их всех и уезжает с Русланом – и захлопнула дверь, даже не закрыв на ключ. Жарким днем город опустел. Некому было остановить ее и расспросить, куда она бежит с большой спортивной сумкой.

   Оля поднялась на крышу девятиэтажного дома. Постояла на краю в белом платье с красными цветами, которое развевал ветер. Шагнула вперед.

   – С той стороны, где она прыгнула, место тихое, глухое, – сказала Тамара Даниловна. – А еще стояла удушающая жара… Страшный был май, знойный. Как на море, только без моря. Все сидели по домам. Олю нашли вечером, около семи. Платье заметили сквозь заросли. Оно у нее яркое было. Хоронили ее в закрытом гробу. Много людей пришло на похороны, никто такого не ожидал. Может быть, чувствовали свою вину… Или хотели поддержать родителей. Ника собиралась уезжать в Москву, но осталась в городе. Вот и вся история. У нас ее очень не любят вспоминать.

   – Наташу Асланову вы с тех пор не видели? – спросил Макар.

   Старостина покачала головой.

   – Есть кто-нибудь, кто может знать о ее судьбе?

   – Вряд ли. Мать умерла от рака через пару лет после случившегося, буквально сгорела.

   – Асланову искали?

   Она поморщилась.

   – Мать даже заявление не подавала. Взрослая, восемнадцать лет скоро… Мы привыкли считать их детьми, а ведь Наташа была совершенно самостоятельная. Имела право уехать с кем угодно. К тому же всех потрясло Олино самоубийство. Никто этого не ожидал. Такая дерзкая, злая, умная… Казалось, она нас всех согнет в бараний рог, растопчет и плюнет на наши могилы. Но видите, как обернулось… На самом деле это была только маска. За ней скрывался несчастный уязвимый ребенок, который не выдержал отверженности. Оле не досталось ни любви, ни уважения, в которых она так нуждалась. А мы этого не разглядели.

   Она не хотела считать дни. Никогда этого не понимала. Какая разница? Что изменится от того, провел ты в заточении десять дней или двадцать пять? Настоящее время течет внутри. Если по твоим собственным воображаемым часам миновал год, значит, так оно и есть. Этому и нужно верить.

   Но ее внутренний календарь был неумолим.

   Четверо суток.

   Она провела в подвале четверо полных суток.

   Они провели.

   Ника была за стеной. Иногда до Даши доносились голоса. Временами Ника читала книгу вслух: громко, с выражением. Теперь Даша была уверена, что ей не чудится. Ей больше ни разу не нахлобучивали на голову мешок и не вытаскивали в коридор. Очевидно, Ника вела себя хорошо.

   Появлялся Калита, плюхал на пол пластиковый лоток с незамысловатой жратвой. Картошка, макароны. Хлебный ломоть. «Как поросенка откармливают», – думала Даша. Она подъедала все до последней крошки. Горбушкой подтирала масло или соус, облизывала пальцы. Даже если не хочется есть, надо себя кормить. Ей понадобятся силы, а откуда их брать, когда не видишь белого света и не знаешь, насколько это затянется.

   Рассиживаться здесь Даша не собиралась.

   Итак, они в подвале. Сыро. Воздух спертый. В первый же день Даша попробовала поорать для развлечения, и тут же явился Калита, двинул ей по шее, однако без особой злости: Даша без труда увернулась, а ловить ее по углам, как мышь, он не стал. Не слишком-то они боялись ее крика. Вопли их просто раздражали. Правильно она предположила, что вокруг никого нет, свидетели ей не помогут.

   Значит – что получается?

   Вывезли их в глухую деревню или даже фермерское хозяйство. Вокруг только куры, индюки да сторожевые собаки. И будут держать здесь сколько Егору вздумается. Он может годами куражиться над своей бывшей женой – никто ей не поможет.

   Над головой время от времени раздавались шаги. Перекрытия сделаны на совесть, иначе слышен был бы каждый звук. Даша выросла в частном доме и прекрасно об этом знала.

   Может, люди находятся в другой части строения?

   А может, это вообще не дом? А, скажем, старая фабрика?

   Или это такое специальное овощехранилище – например, под магазином.

   Или даже бомбоубежище! Она видела передачу, в которой бомбоубежище использовали как нелегальную тюрьму.

   Но скорее всего, они все-таки в подвале коттеджа.

   Во всех этих размышлениях ее смущало одно.

   Егор хотел убить Нику. Они прожили под одной крышей достаточно времени, чтобы Даша поняла это совершенно точно.

   Но дом, в котором их содержали, был подготовлен заранее. Например, подвал утеплили. Обшили досками, пусть и не успели с внешней стеной. Надо думать, все-таки кирпичная – это именно внешняя… Приладили снаружи засов. Но зачем утеплять камеру для пленника, если собираешься с ним покончить?

   Что-то здесь не складывалось.

   Даша долго голову не ломала. Она знала о себе, что много мозгов бог не дал, а значит, нечего и биться башкой об стену, – все равно ничего умного из себя не выжмешь. Зато у нее есть практическая сметка и ловкость.

   А еще – удача, елки-палки!

   Вот когда она нужна по-настоящему!

   Обувь с нее сняли, пока она валялась без сознания. Оставили только одежду: джинсы, носки, футболку и тонкую спортивную кофту, которую она накинула, когда пошла выгуливать Бурана. К вечеру второго дня Калита притащил ей толстенную упаковку детских салфеток. Предполагалось, значит, что таким образом она будет мыться. Сменного белья ей никто не предложил. Носи, Дашенька, одни труселя! И ноги пусть мерзнут в тех же носках. Правда, когда она сказала Максу, что ей холодно, тот расстарался и притащил целых два пледа: тяжелых, шерстяных, попахивающих мокрой псиной.

   – Грейся, лягуха!

   Его хорошим отношением к себе Даша не обманывалась. Макс с тем же доброжелательным выражением на лице перережет ей горло, как своей тренировочной свинье. Хороший он парень, только убийца. И работает не на Дашу, а на Егора.

   Вот, кстати, и вторая странность. Где Сотников? Отчего не удосужился зайти к Даше, попрекнуть ее побегом? Оскалить зубы ей в лицо: ну чего, малышка, далеко убежала-то, а? Стоила игра свеч? Поставила, дура, не на ту лошадь. И где она сейчас, твоя призовая кобыла? Известно где: сидит все в том же подвале через стеночку от тебя. И зачем-то разговаривает вслух, будто радиопостановка.

   Однажды Даша задумалась: а вдруг и впрямь никакой Ники по соседству с ней уже нет? Потому что от монотонных книжек та перешла к громким диалогам, будто бы сама с собой, и это уже совсем не лезло ни в какие ворота. А допустим, стоит посреди подвала табуреточка, на табуреточке – ящичек, а из ящичка вещает записанный голос. Сама же Ника лежит в земле, под яблонями. Как и мечталось Сотникову. Сам ее туда положил, сам присыпал черноземом.

   Но для кого тогда играет радио?

   «Так для Егора и играет! Свихнулся окончательно».

   Она целыми днями вспоминала Никину историю. Представляла себя на ее месте, хотя это было и непросто: где красивая высокая Ника с лицом, будто взятым у дамы червей из старой колоды, которой они с Пашкой резались в подкидного по вечерам, а где она сама. Арабский скакун против ишака. И хотя Даша вообще-то умела понравиться, если захочет, она понимала: такой как Егор ей никогда бы не достался. И слава богу!

   Но все-таки.

   Допустим, ей несказанно повезло.

   И что бы она сделала на месте Ники?

   «Зуботычины терпеть не стала бы, это уж точно».

   Даша добросовестно представляла, как проходит весь тот путь с фабрикой, который прошла Овчинникова.

   И что же, из-за одного кретина, за которого угораздило выйти замуж, пустить всю свою жизнь псу под хвост?

   Даша долго ломала голову и в конце концов пришла к выводу, что Егора нужно грохнуть. А что такого? Он же решил убить Нику? Значит, все справедливо.

   Как только Даша пришла в себя, она обшарила стены, изучила сверху донизу укрепленную дверь, но глазка камеры не нашла. Выходит, за ней никто не следит. Нет видеонаблюдения в этом подвале! Развязаны, считай, руки у Даши Белоусовой.

   Когда она убедилась в этом, то сделала две вещи. Во-первых, заново обыскала подвал. Не просто осмотрела, а ощупала, как слепец, каждый сантиметр пола, обнюхала все углы. Хоть бы гвоздик завалящийся или шуруп, что обронил строитель. «Ну же, миленький, – бормотала она, ползая по своей камере. – Ты же доски гвоздиками прибивал, верно? Вот один и уполз от тебя, как червячок от рыбака…»

   Но червячки не находились.

   Тогда Даша принялась изучать стены. Пусть только хоть одна шляпка торчит наружу, не забитая до конца! Уж она найдет способ ее поддеть. Зубами будет выкусывать из стены!

   Какое там. Те, кто утеплял подвал, сделали свою работу на редкость качественно. Даша их за это возненавидела.

   Матрас мягкий, с расползающейся, как туман, ватой. Проку от него никакого.

   Ведро? Пластик и пластик.

   Металлических приборов ей не давали.

   Даша не отчаивалась. Инструмент найдется, надо только хорошенечко поискать. Перебрав все, что можно, она вспомнила про джинсы. Язычок на бегунке молнии ее всегда ужасно раздражал: был огромным, в полмизинца длиной, и брякал при ходьбе, как ботало у коровы.

   На то, чтобы снять бегунок с молнии, у нее ушло не меньше двух часов. Даша действовала медленно и аккуратно. Самая большая ценность сейчас – не бегунок, а она сама. Нельзя повредить пальцы.

   Наконец все удалось. Металлический язычок лежал на ее ладони. Кажется, эта штука называется собачкой.

   Даша тихонько засмеялась про себя. С собачками-то у нее всегда складывалось неплохо.

   Казалось бы, любой нормальный человек будет пытаться отодрать доски. Но Даша твердо знала: за досками – утеплитель, за утеплителем, скорее всего, бетонная плита, – и что ей это даст? Даже если собьет пальцы в кровь и выломает все-таки хоть одну дощечку, а за ней и пару-тройку соседних. А проку-то?

   Нет, заходить нужно с другой стороны.

   Даша села на корточки около внешней стены и ощупала кирпичи. Выбрала один в третьем ряду снизу. Угол темный, свет сюда не падает. И работать удобно.

   Она перехватила бегунок покрепче и принялась короткими движениями «пилить» цементный раствор, соединяющий кирпичи.

   Потихоньку.

   Шаг за шагом.

   Терпения ей не занимать, а делать в подвале все равно больше нечего. Даша начала было напевать себе под нос, но спохватилась, что может не услышать шагов Калиты. Кто знает, когда ему вздумается навестить ее в следующий раз.

   Сначала ничего не получалось. Даша не расстраивалась. Кирпичная кладка – это дело такое: она поддается не сразу. Тем более, когда из инструментов только бегунок от «молнии» на джинсах.

   Но постепенно она стала ощущать на пальцах тонкую пыль. Цемент незаметно истирался. Ссыпался на пол, разлетался в воздухе.

   Даша пилила и ругала себя. На энергии чистой ненависти можно сделать намного больше, чем на энергии простого желания. Недостаточно сказать: «Хочу выбраться отсюда!» Нужно, чтобы это намерение было подкреплено мысленными подзатыльниками. «Дура ты, Даша! Дура идиотская! Ясень пень, Ника вовсе не звонила, не звала тебя выйти из поселка! И голос был не ее, а всего лишь похожий! И говорить она так никогда не стала бы, обязательно объяснила бы, в чем дело! Она основательная, и непохоже, чтобы часто психовала. Но кто у нас купился на дешевую разводку? Да-а-ашенька купилась! Так хотела заполучить к себе братика, что выдумала лютую шнягу! Ах, Ника привезла Пашеньку! Тьфу, дура!»

   На последних словах Даша с такой силой вдавила бегунок в углубление, что оцарапала палец о шершавую поверхность кирпича. Сунула его в рот. Ай-ай! Этими руками еще работать и работать! Нельзя так сильно злиться.

   Но злиться хотелось. Сама притащилась к тачке Егора, разве что внутрь не забралась. Идиотка лучистая.

   Через два часа у нее болели плечи. Пальцы скрючились, как птичьи когти, и когда наконец бегунок выскользнул из них, Даша не сразу смогла найти его на полу. Перепугалась, что он провалился в щель между досками, хотя никаких щелей не было и в помине, она сама все проверила.

   Бегунок оказался под ногами. Лежал, маленький и совершенно несерьезный на вид.

   «Посмотрим, что этим несерьезным можно наворотить».

   Три дня. Три полных дня ушло на то, чтобы обточить кирпич со всех сторон. К концу этого времени Даша стала ощущать его частью своего тела, по какому-то недоразумению встроенной в стену. Она знала каждый его микроскопический выступ. Чувствовала, что его поверхность на ощупь отличается от соседних кирпичей. Этот был ее собственный, уникальный кирпич. В некотором смысле – Избранный.

   – Я помню все твои трещинки, уо-уо! – бормотала она под нос. – Пою твои-мои песенки…

   Кирпич понемногу становился отдельным кирпичом, а не частью стены. С заточенной монеткой дело пошло бы куда быстрее, но монеток в карманах не водилось. Большое упущение.

   Она отвлекала себя дурацкой болтовней, чтобы дело шло быстрее. Вжик-вжик по серенькой бороздке. Туда-сюда. Спина ноет так, словно она не с бегунком сидит на корточках возле стены, а машет кайлом в забое. Кайло бы сейчас пригодилось…

   К концу второго дня дело пошло легче. Даша приободрилась. Похоже, строители все-таки сэкономили на растворе и недоложили цемента. Слава халтурщикам!

   Обтачивать становилось все труднее: пальцы проваливались в выемку. Приходилось оборачивать ладонь футболкой, чтобы не ободрать. Теперь Даша боялась, что Калита заметит результат ее работы. Максим имел обыкновение оглядываться, войдя в ее камеру, словно за время его отсутствия здесь мог объявиться кто-то еще, кроме Даши.

   Но пока ей везло.

   А к вечеру третьего дня, когда она уже расшатывала кирпич, словно молочный зуб в лунке, он треснул прямо в ее руках. Половина вывалилась наружу, половина осталась внутри. От неожиданности Даша грохнулась на пол. Ударилась копчиком и локтем, потому что с таким трудом добытый кирпич держала перед собой на весу, словно драгоценное яйцо.

   Сберегла!

   Половина кирпича – это подарок небес. Она в два раза удобнее. Так что в определенном смысле половина была больше целого. Некоторое время Даша упоенно осмысливала этот парадокс, а затем пришла в себя. Затолкала кирпич обратно, пыль разметала ладонью и уползла на свой матрас.

   И очень вовремя: через десять минут явился Калита с ужином.

   – Здоров, беглянка! – Даша вздрогнула. – Сегодня праздник у тебя! Танцуй!

   Из поддона расточали аромат креветки в рисе.

   Но как Даша ни была голодна, она не набросилась на еду. Встала, изящно повела бедрами. В памяти всплыло откуда-то: «пленная черкешенка». Вскинула руки над головой – спина заныла – и, улыбнувшись изумленному Максу, провела средними пальцами сверху вниз: через виски, через плечи, по груди, по бедрам – и снова развела руки в стороны (черт, как же ноют мышцы).

   – Лай-лай-ла-ла-ла! – напела Даша, продолжая призывно улыбаться.

   Рис с креветками, собака такая, пах одуряюще и сбивал ее с настроя. Но главное, чтобы Макс не сбился.

   – Ого! – Макс тоже вскинул руки и пощелкал пальцами. – Это что за айнэнэ? По какому поводу?

   – Надоело мне, Максимушка, тут сидеть! – нараспев сказала Даша. – Ску-у-у-чно! Веселья хочется! Устроишь мне веселье?

   Она шагнула с матраса на пол, не переставая двигаться, как учили в школе танцев, и сделала несколько па перед Максимом.

   Надо отдать ему должное: бдительности он не потерял. Подался назад, с ухмылкой глядя на нее.

   – Ну брось! – протянула Даша. – Не нападу же я на тебя, честное слово! Ты меня двумя пальцами придушишь, если захочешь. Просто достало меня тут сидеть, правда… Хоть погулять меня выведи, ну пожалуйста! Иначе волком буду выть!

   С этими словами она мягко прижалась к нему и в самом деле тихонько провыла: «У-у-у-у!» Но все с улыбочкой, не всерьез…

   Пальчики пробежали по его бедрам. Даша положила ладони на талию Максу, подтолкнула влево-вправо: давай, танцуй со мной. С талии ее руки снова переместились чуть ниже, затем она откровенно ухватила его за задницу и засмеялась.

   – Танцуем или нет?

   Калита взял ее за запястья, отстранил от себя.

   – В другой раз, ага? Ешь, пока не остыло.

   И вышел.

   Даша сползла на матрас, вытерла пот со лба. Кажется, Макс ее не раскусил. Всерьез решил, что она к нему пристает.

   Все, что ей нужно было, – это обшмонать его карманы. В полном смысле, конечно, не получилось, но хватило и того, что она сделала. В задних карманах его спортивных штанов нет никаких ключей. В боковом прощупывались телефон и пачка сигарет. Странно: Макс ведь не курит…

   Значит, ключей от камеры Ники он с собой не носит. Черт, как плохо! Но может быть, Нику тоже запирают на обычный засов, как и ее саму? Это упростило бы дело…

   «Пусть так и будет», – решила Даша.

   Скрестила ноги по-турецки, подняла с пола свой лоток с рисом и поужинала – впервые с аппетитом за все эти дни.

   Утром все пошло наперекосяк.

   Виноват был рис. Даша просидела на стульчаке пятнадцать минут, проклиная свою жадность, но ничего не вышло. А не надо было вечером набрасываться на жратву, знала же, что рис крепит! Хватило бы и одних креветок – чай, не отощала бы.

   Пришел Макс, принес завтрак и вынес ведро. На нее глянул подозрительно. Но Даша сидела притихшая, сонная, то и дело зевала, и он расслабился.

   – Что, не тянет больше танцевать? – Он подмигнул и вышел.

   Даша во все предыдущие дни заключения не задавала ему вопросов. Тот, кто молчит, меньше привлекает к себе внимание. Но сейчас у нее вертелось на языке: «А где Вера?» Отчего ночной горшок за ней выносит Максим, а не подруга Сотникова? Это с первого дня казалось ей странным.

   «Уж не убили ли они ее?»

   Эта мысль впервые пришла ей в голову, и Даша дернулась.

   Егор мог. Макс – вряд ли: у них с Верой была какая-то своя история, и ладили они между собой очень здорово. Прямо как настоящие мать и сын.

   А еще до Веры мог добраться Петр. Тоже странность: отчего он не пришел посмотреть на нее, которую убил, как он думал, своими руками? Неужели ему не интересно?

   Впрочем, Петру интересно только жрать. Когда он ест, у него такое одухотворенное лицо, словно не очередной пельмень валится в бездонный желудок, а ангелы поют ему на ухо псалмы серебряными голосами.

   Вернулся Макс, поставил ведро, в котором на дне плескалась химическая жидкость ядовито-синего цвета.

   – Ссы, не бойся, лягуха!

   Заржал и ушел. Когда Макс хохочет, у него уши шевелятся – даже со спины видно. Даша проводила их задумчивым взглядом, и, выждав минуту после того, как закрылась дверь, принялась раздирать простыню на полоски.

   Чувство времени – отличная вещь. Оно кажется бесполезным только на первый взгляд: зачем уметь определять время, когда в кармане смартфон, а на руке браслет с электронным циферблатом? Часы есть повсюду. И захочешь забыть о них, а не получится. В углу экрана на ноутбуке. В телевизоре. По радио сообщают, который час. Невозможно проехать в метро, чтобы не узнать об этом.

   Но если ты сидишь в подвале, из которого бесконечно далеко до метро, ноутбука и смартфона, чувство времени становится твоим первым помощником.

   Калита приносил ужин примерно в один и тот же час: около половины десятого. Даша решила, что ее кормят по остаточному принципу – после всех. Около девяти они ужинают. Может быть, стол стоит прямо над ее головой, и вся честная компания сидит под абажуром и жрет картошку или мясо, словно они нормальные люди, а не упыри, у которых в подвале гниют живые люди.

   Или они здесь не живут. Приезжает Калита на машине, кормит ее и Нику, расправляется с очередной свиньей – и уматывает восвояси.

   Как бы там ни было, сегодня все прояснится.

   Потому что у Даши есть чувство времени. И оно, это чувство, в полный голос твердит, что до визита Макса осталось минут пятнадцать, а то и меньше.

   Даша приготовила все заранее. Конечно, вонь в комнате установилась страшенная, аж глаза щипало. Проветрить-то невозможно! Но тут уж выбора не было.

   Она волновалась, но руки не дрожали. Кирпичный обломок славно лежал в плетеной чаше – чисто птенчик. Целый кирпич так не уложить. Косичка из длинных лоскутов заканчивалась широким «гнездом». Даше пришлось попотеть, чтобы закрепить в нем с таким трудом добытый кусок, но в итоге все получилось.

   Она ждала.

   Волноваться будет, когда все начнется. А сейчас – ну какой смысл? Только изведет себя раньше времени.

   Время, время… Где-то пять минут до Макса.

   Калита появился через три. Сначала сквозь дверь каким-то образом просочился запах тушеной капусты с сосисками. Затем приветственно брякнул засов, и тощая головастая фигура возникла в дверном проеме.

   Даша улыбнулась и помахала Максу свободной рукой. Первые секунды чрезвычайно важны. Нельзя, чтобы он что-то заподозрил.

   Хвала тушеной капусте! Калита вошел, окутанный капустно-сосисочными ароматами, и дверь за ним закрылась.

   Он приблизился, поставил перед матрасом лоток, положил пластиковую вилку. И тут к нему наконец-то пробилась мерзкая вонь. Калита поднял на Дашу удивленно-насмешливый взгляд – не иначе, решил, что она обделалась. Вот тогда она легко, будто играючи, запустила ему прямо в горбоносую морду свой отвратительный «снежок», слепленный из содержимого отхожего места.

   Если ты собираешься накормить врага дерьмом, тебе не до брезгливости. Но, готовясь, Даша в последний момент дала слабину и обернула руку двойным слоем простыни. Не то чтобы это сильно помогло… Но все-таки было не так противно.

   Макс в ужасе отшатнулся, заморгал, с губ его сорвалось короткое ошеломленное ругательство, а затем он принялся молча, не произнося ни звука, очищать лицо, став до смешного похожим на умывающегося енота.

   На это и был расчет.

   Даша схватила лежавшую за матрасом пращу и точным сильным движением, которое она отрабатывала с самого утра, со всего размаха нанесла удар.

   Человек, у которого все лицо в дерьме, почему-то совершенно не ожидает кирпича в висок. Он думает, что худшее уже случилось.

   Ей никогда не удалось бы застать Макса врасплох, будь в ее распоряжении только праща. Даже напади она сзади, Калита увернулся бы. Его реакция против ее собственной: нет, в этой схватке Даше ничего не светило!

   А там, где тебе ничего не светит, используй самые грязные трюки. Уж это правило она за годы жизни со своей семейкой выучила на отлично.

   Макс издал странный полувздох-полувсхлип и повалился на бок. Даша кинулась к нему и принялась бить куском кирпича по голове, не разбирая, куда попадает. Ее заставил остановиться только противный хруст. В первую секунду она перепугалась, что сломала себе пальцы. Но пальцы были целы. Макс валялся перед ней, залитый кровью, прижав колени к животу и пытаясь закрыть ладонями лицо. Даша слышала, как он стонет. «Выживет, тварь».

   Она торопливо обтерла руки, обыскала его карманы. Никаких ключей. Что ж, это не было неожиданностью. «Разуть бы тебя, сволочь, только времени нет». Она босиком прошлепала к двери, приоткрыла ее, высунулась – никого! Шмыгнула наружу.

   Теперь найти Нику…

   Коридор, в котором она оказалась, был освещен точно такой же тусклой лампочкой, как та, под которой валялся сейчас Калита. Слева тупик, нагромождение каких-то мешков, пахнущих бытовой химией. Даша свернула вправо. На цыпочках пробежала несколько шагов и остановилась перед поворотом. Выглянула, затаив дыхание, и с облегчением убедилась, что длинная кишка коридора пуста.

   Впереди в полумраке маячила лестница. Четыре ступеньки, а дальше – стена, скрывающая оставшиеся. Интересно, сколько их там?

   И еще очень интересно, где все-таки она находится. Куда их привезли-то?

   А вдруг вокруг одна сплошная тайга и комары величиной с котят?

   Обувь. Надо раздобыть обувь. Босиком далеко не убежать.

   Но сначала надо отыскать Нику.

   Какая жалость, что Калита не таскает с собой оружия. Нож – не нужно, нож хорош только в руках умелого человека. Но хотя бы простой «Удар» мог бы носить за поясом! Сейчас он бы очень Даше пригодился. В спертом воздухе она различала запах курева и немытого мужского тела.

   Петр где-то неподалеку. Животное тупое! Он застрелил ее. Просто подошел и застрелил, когда она стояла и курила на заднем крыльце ресторана. Пальнул ей в спину, а потом в голову. И это не его заслуга, что Даша не лежит сейчас в морге, укутанная в мешок, а крадется по низкому коридору, где стены дышат холодом.

   Даша на секунду задумалась, что будет делать, если встретится с Петром.

   «Что-что… Умирать буду!»

   Не надо сбивать себя этими мыслями. От мыслей вообще толку меньше, чем принято считать. Кое в каких ситуациях думать очень вредно. Вот как сейчас, например…

   Она сделала еще два шага и остановилась. Здесь коридор расширялся. Вдоль стены в углублении стояли три стула с мягкими сиденьями, неуловимо напоминавшие о каком-то не очень приятном месте вроде поликлиники или приемной депутата. По таким приемным их, мелких, часто таскала с собой мать – выбивала материальную помощь.

   От неожиданности Даша замедлила шаг. Эти цивильные стулья в сером коридоре выглядели дико, как футбольный мяч посреди натюрморта. От них было трудно оторвать взгляд. Даша смотрела и смотрела, хотя давно уже надо было бежать, и даже зачем-то пересчитала их, хотя что тут пересчитывать: три стула и есть три стула. У ближнего спинка протерта.

   Наверное, из-за этой протертой спинки, она не сразу заметила то, что находилось напротив.

   Или просто в голове не сразу уместилось увиденное. Потребовалось время.

   Это была стеклянная стена – в точности как в океанариуме. Метра два в длину, высотой от пола до потолка.

   За стеклом сидела Ника в голубой пижаме.

   Она сидела на краю кровати в комнате, словно позаимствованной из фильмов про особо опасных заключенных. Стол, унитаз, умывальник. Лампы дневного света на потолке. Даже календарь с морем и парусником на стене! Тот, кто посадил сюда Нику, планировал держать ее здесь долго и создал извращенное подобие уюта.

   Даша оцепенела. Она стояла, впитывая увиденное, словно разбухая от всего этого, – невозможного, немыслимого, – а затем кинулась к стеклу и принялась барабанить изо всех сил.

   Ника вздрогнула, вскинула голову и невидящим взглядом уставилась мимо нее.

   – Ника! – заорала Даша. – Ника!

   В стене она заметила дверь – тускло-серый прямоугольник, словно поставленный вертикально свинцовый гроб. С одного взгляда ясно, что его крышку ей не открыть, хоть убейся об нее. Но Даша все-таки подергала за ручку. Ника с обреченной усталостью все так же смотрела в стекло, и Даша наконец-то догадалась, что ей видно в нем только собственное отражение.

   Где-то близко с силой хлопнула дверь и послышались шаркающие шаги. Даша похолодела. Она что, не задвинула засов?

   Шаги приближались. Времени на раздумья не оставалось. Она кинулась к лестнице и перед тем как взбежать по ступенькам в темноту успела увидеть вывалившегося из-за угла Калиту.

   Больше всего ее поразило, что с ушей у него капает кровь. Он был похож на исхудавшего слоненка, искупавшегося в алой луже. Калита увидел ее и несколько секунд смотрел одним глазом – второй заплыл. А затем плавно выкинул вперед правую руку, словно приглашая Дашу на танец. Вальс!

   Подошва соскользнула с края ступеньки, и Даша провалилась вниз. Воздух прорезал короткий свист. Там, где только что была ее голова, в стену ударилась сверкающая рыбка и упала на пол, подпрыгивая.

   Это был обоюдоострый короткий нож с широким клинком в насечках, как в чешуе.

   Даша непонимающе уставилась на него. Как?! Откуда Макс его вытащил? Она же обыскала его!

   В следующую секунду она мчалась вверх, перепрыгивая через две ступеньки. За спиной слышались шаги, хриплое дыхание… А потом Макс начал орать. То ли он кричал не по-русски, то ли Даша от ужаса перестала понимать человеческую речь, но только ей казалось, будто он призывает глухим воем и нечленораздельными выкриками своих собратьев, и сверху ее встретят такие же кроваво-заплывшие, одноглазые уроды.

   Она ударилась в какую-то дверь, даже не успев испугаться, что та заперта, и вылетела в темный коридор. Сундуки, обои, картины, часы, вешалки с длинными лапами, чьи-то зимние куртки, похожие на сутулые спины спящих стоя людей… Все эти предметы показались ей реквизитом. Имитацией человеческой жизни.

   Даша прорвалась мимо фальшивок. Сбоку ей наперерез метнулась безмолвная фигура с белым лицом, и она вскрикнула от ужаса, прежде чем поняла, что это ее отражение в зеркале. Неподалеку зашумели, позвали. Вспыхнул свет – лезвие прорезало темноту прямо перед ней. Женский голос, мужской…

   – Она здесь!

   Макс наконец-то заорал по-человечески.

   Сонное пространство вокруг ожило и взбесилось. Кто-то вывалился прямо за Дашей, ухнул, цапнул воздух за ее спиной. Она споткнулась, полетела на пол, перевернулась и помчалась дальше, не чувствуя боли и даже не ощущая больше страха, потому что так много ужаса вынести было невозможно. Двери вели в новые коридоры, коридоры заканчивались дверями, в какой-то момент ей показалось, что она бегает по кругу и здесь нет ничего, кроме бесконечного лабиринта, и он теперь с ней навсегда, – как вдруг очередная дверь ощерилась на нее двумя засовами. Даша сдвинула оба, потянула дверь на себя, не оборачиваясь, – и холодный влажный воздух принял ее, как вода.

   Это все-таки был частный дом. В окнах за ее спиной вспыхивал свет, словно там разгорался пожар. Всполохи высветляли сад. Орали, топали, чем-то гремели, а Даша бежала по холодной земле, по сырой траве, в промокших насквозь носках. Невдалеке хрипло лаяли собаки, деревья тускло светились в подвесках дождевых капель, путь ей перегораживали заборы, которые появлялись снова и снова, словно поезд, состоящий из заборов, ехал по кривой колее, постоянно оказываясь перед Дашей, и она перелезала через них, подтягиваясь из последних сил. Когда она спрыгнула с очередной ограды, на нее молча выпрыгнула ощерившаяся собака. Но рядом с Дашей повалился Петр, он ударился о землю, огромный и тяжелый, словно голем, и собака с глухим рычанием бросилась на него. Даша, оторопев, смотрела, как Петр отбивается от зубастой пасти.

   Наконец ее словно толкнули под локоть. Она попятилась, обогнула бочку с дождевой водой, перевалилась через сетку, едва не распоров бедро.

   Сигналы машин, крики, шелест дождя… Даша уперлась в калитку, открыла ее, не сразу разобравшись с крючками и запорами, – и оказалась на длинной заасфальтированной улице с частными домами.

   По обочинам стояли машины. Мокро блестел асфальт. Вдалеке человек, покачиваясь, медленно переходил дорогу. Даша пошла по направлению к нему, постепенно ускоряя шаг. Каждую секунду ей казалось, что из подворотни вот-вот выскочит Калита и метнет в нее нож.

   Когда за спиной с металлическим лязганьем хлопнула калитка, она вновь бросилась бежать. Все окружающее выглядело ирреальным. И улица, и дома, и фонари, под которыми желтым светились кроны деревьев, словно причудливые лампы.

   Под подошву попал камень, и Даша проехала на нем, будто на мяче. Упала, а когда попыталась подняться, щиколотку пронзила боль.

   Она доковыляла до обочины, села, прислонилась спиной к машине. Та взвизгнула, словно разбуженный зверь. Даша закрыла глаза. Все стало неважно: и Петр, убивающий чужую собаку, и Калита, идущий за ней с ножом, и даже Ника в той странной комнате со стеклянной стеной. У Ники есть пижама. Ей тепло. У нее ничего не болит.

   – Эй! Пьяная, что ли?..

   Даша с трудом открыла глаза. Перед ней сидел бородатый дядька с озадаченным лицом, легонько потряхивая ее за плечо. За ним стоял растерянный мальчик лет пятнадцати.

   – Я не пьяная, – с трудом выговорила Даша. – Меня похитили, я сбежала. Пожалуйста, спрячьте меня. Пожалуйста…

   На циферблате высветился вызов: Сергей.

   – Какие новости, Серега?

   – Егор Сотников найден мертвым, – сказал Бабкин.

   Тело Сотникова пролежало больше суток в подвале. Его завалили сверху строительным мусором.

   – Удар был нанесен сзади, под лопатку, длинным ножом. Били профессионально: Сотников умер мгновенно. Нож не сломался о ребро, нигде не застрял.

   – Знакомый почерк…

   – Причем убили его, скорее всего, уже в подвале. На полу найдены следы крови. Убили, перетащили в угол и попытались замаскировать на скорую руку. Если бы не свидетель, который мне попался, он мог бы разлагаться там еще неделю, а то и больше.

   – Что за свидетель? – спросил Макар.

   – Местный алкаш. Завалился пьяный в подвал, хотел отоспаться. Случайно наткнулся на Сотникова, перепачкался в его крови и, когда проснулся окончательно, решил, что это он его прикончил. У него даже оружия не было. А палкой такую рану не нанести. – Слышно было, как Бабкин садится в машину и хлопает дверью. – Сотникова убил, я думаю, Калита. Это его рука. Но вот зачем – этого я понять не могу, хоть ты тресни.

   – Похоже, мы с самого начала ошибались, – сказал Макар. Он сел на скамейку перед подъездом и вытянул ноги. – Решили, что за похищением стоит только Сотников. Я предполагаю, что стоял не он один.

   – Поясни? – насторожился Сергей.

   Илюшин вкратце рассказал о том, что узнал за последние сутки.

   – У нас появился новый фигурант дела: Наталья Асланова, которая в неполные восемнадцать лет исчезла из города.

   – Брось, – недоверчиво сказал Бабкин. – Ты шутишь. Столько лет прошло!

   – Умная, тихая, скрытная, – перечислил Макар. – Всегда на вторых ролях. Никогда не выпячивает себя. А теперь добавь к этому огромную обиду на Овчинникову. Тебе этот портрет никого не напоминает?

   – Ну, Загребина…

   – Талантливый манипулятор. Нас с тобой легко обвела вокруг пальца. И основную роль в поисках Белоусовой сыграла именно она.

   Бабкин вспомнил, как женщина в слезах упрашивала его не подходить к Даше в ресторане. А вскоре они рассматривали пустую съемную квартиру, из которой были вывезены все вещи.

   – Она отличная актриса, – продолжал Макар. – Я начинаю думать, что мы никогда не видели ее в реальном виде. Челка эта, очки… Щеки. Может, это был профессиональный грим, а, Серега?

   Бабкин посопел в трубку.

   – У тебя есть фотография? – спросил он наконец.

   – Сейчас отправлю.

   Сергей долго рассматривал снимок, пытаясь в худощавой девушке разглядеть женщину, которую они знали под именем Веры Загребиной. Но видел только яркую розовую помаду, которая ей не шла, и неровно постриженную челку. Она стояла за Олей Овчинниковой, словно хотела одновременно и спрятаться за ней, и привлечь к себе внимание.

   Илюшин пытался найти людей, которые хоть что-то знали о Наташе. С кем она жила после побега, где скиталась? Но Асланову вычеркнули из коллективной памяти после самоубийства Оли Овчинниковой. Смутно вспоминали некоего восточного бородача, то ли наркомана, то ли вора, который увез ее с собой на вишневой «девятке». В этом месте Макар начал подозревать, что его пичкают местным фольклором. Вишневая «девятка»…

   Может быть, и не было никакой «девятки». Вышла на остановку, дождалась маршрутки до междугородней станции. И силуэт в пыльном заднем стекле автобуса отодвинулся от города, таял, пока не стал неразличим окончательно – а вместе с ним и подробности ее исчезновения.

   Это об Оле Овчинниковой говорили повсюду, хоть и шепотом. Такая страшная и романтичная смерть! Алые цветы на платье, кровь обагрила белую ткань – сколько символизма. Хотела улететь от всеобщей ненависти, вырваться в облака… Преподаватели и родители со страхом ждали волну подражательства. Но ничего не случилось. Экзамены, институты, духота, ученики теряют сознание за партами… А потом пришло лето и зеленой волной вымыло весь мусор, пыль и грязь предыдущих долгих дней, и вместе с грязью унесло и двух семнадцатилетних девчонок.

   Макар опросил кое-кого из бывших школьниц, учившихся вместе с Олей и Наташей, поговорил с учителями и соседями. Все они хорошо помнили Олю, но почти каждая при упоминании Аслановой задумывалась. Лицо, волосы, походка, фигура – какими они были? Свидетели не помнили. Наташа Асланова ускользала, таяла. Челка, помада, неприятный взгляд… Ах да, она подражала своей подруге! Красилась, как Оля, говорила таким же голосом, цепляла у нее словечки. Выполняла все, что требовала Оля! А сама она была никакая. Но подленькая. И смеялась противно: мелким таким зубчатым смехом, словно шестеренки быстро проворачиваются, скрежеща.

   Вот и все, что удалось узнать Илюшину.

   Он стоял в очереди за кофе в аэропорту, когда ему снова позвонил Сергей. Макара кольнуло предчувствие. На секунду вместо сонного парня за стойкой бара он увидел светловолосую девушку с коротким каре.

   – Макар, Даша выбралась! – В голосе Бабкина звучало такое облегчение, какого Илюшин давно не слышал. – Живая! Я еду к ней.

   Синяки, царапины, растяжение связок». «Ничего критичного», – сказал врач. До Сергея с Дашей успел поговорить следователь, и этот разговор вывел ее из себя. В больничной палате она выглядела как зверек, выбравшийся из капкана и взамен оказавшийся в коробке. Больничный халат был похож на гигантскую бахилу.

   Искренняя радость на ее лице тронула Бабкина до глубины души. Она с усилием поднялась с кровати и захромала ему навстречу. Не успел Сергей опомниться, а его уже обнимали с силой, неожиданной в таком маленьком существе. Он неловко погладил ее по голове, пробурчал:

   – Тебе нельзя напрягать ногу.

   – Пофиг! – огрызнулась Даша. – В задницу их всех! Они ничего не делают, слышишь? Ты должен ей помочь! – Она стукнула его в грудь. – Сергей! Найди ее! Она там сидит за стеклом, будто обезьяна какая-то, а они со стульев на нее смотрят там целыми днями…

   Она вдруг заплакала, некрасиво и как-то очень страшно, будто задыхалась. Бабкин перепугался, что у нее астматический приступ, рванул было за врачом, но Даша рявкнула на него: «Стоять!» – и он послушался, словно пес, которому дали команду. Самому стало смешно: «Ишь ты! Распоряжается еще…»

   Вспомнился мертвый Сотников. Думал, что поймал жар-птицу, дернул перо у нее из хвоста – а оно бумажное. И где теперь Сотников?

   Если так, значит, и птица удачи ненастоящая. Бумажная.

   Он сунул ей свой платок, подумал, не обнять ли еще раз, но она давилась слезами на кровати, пытаясь успокоиться, и вместо объятий Сергей сказал:

   – Так, давай-ка соберись. Через полчаса подъедет Макар, начнем работать.

   Даша с надеждой подняла на него зареванное лицо.

   – Следак мне наболтал, что он должен сначала какую-то срань подписать у судьи… Он меня вообще не слушал! Я же видела! Решил, что я все сочинила!

   – Не думай о нем, – оборвал ее Сергей. – Рассказывай все, что вспомнишь. У тебя есть провалы в памяти?

   – Нет у меня никаких провалов!

   – Рассказывай, – повторил он и достал блокнот.

   Дверь распахнулась, на пороге показался Макар. Сергей с изумлением уставился на него.

   – Как ты так быстро успел?

   – Уговорил пилота лететь побыстрее, – невозмутимо сказал Илюшин, и на долю секунды Бабкин даже поверил в это объяснение. – Даша, ужасно рад тебя видеть!

   Даша сморгнула последние слезы, вытерла лицо и стала рассказывать.

   На комнате со стеклянной стеной Илюшин попросил остановиться и стал задавать вопросы: видела ли ее Ника? Не заметила ли Даша поблизости видеокамеру?

   Даша напряглась и внезапно вспомнила то, что поначалу от нее ускользнуло: звуки! Из комнаты Ники она слышала вполне отчетливо и шаги, и скрип кровати. А вот Ника ее услышала только тогда, когда она изо всех сил забарабанила по стеклу.

   Сыщики обменялись взглядами.

   – Микрофон, – уронил Макар.

   – Да, очевидно. Только зачем выводить в коридор…

   – С той же целью, что и зеркало Гезелла. Постоянное наблюдение.

   Даша совершенно успокоилась. Они ей верили. В отличие от следователя, который счел ее психованной дурой и, кажется, наркоманкой, – иначе отчего бы полез проверять ей вены? Даша его послала прямым текстом, а эта лысая харя только ухмыльнулась в ответ.

   Сыщики сразу начали что-то обсуждать, прикидывать варианты. Они были теми самыми взрослыми, которых ей всю жизнь не хватало. Она, честно говоря, думала, что таких вообще не существует. Но тут на нее свалились эти двое и Ника.

   – Нику надо оттуда вытащить, – упрямо сказала Даша.

   Илюшин взглянул на нее. Глаза у него удивительные: светло-серые, с едва заметной синевой в глубине, – словно очень чистая вода, замерзшая в лед. А радужка окаймлена черным. Из-за этого временами кажется, будто не человек на тебя смотрит, а какой-то зверь.

   Бабкин – тот совсем другой! Хотя и выглядит как Годзилла. Но это все ерунда, Даша очень быстро перестала бояться Сергея.

   А вот Илюшина бояться следовало. Его мягкость и дружелюбие обманули ее только поначалу. Потом она просекла, кто из этих двоих на самом деле опаснее. До сих пор в своей жизни Даша числила самым страшным человеком Мишу Баридзеева, помешавшегося на идее своего величия. Но случись им столкнуться, сыщик перегрыз бы Мише сонную артерию, не поморщившись, – как куница перегрызает горло курице.

   Слава богу, что они на ее стороне.

   – Мы знаем, где тебя нашли, – сказал Макар. – Сейчас поедем туда, и ты все покажешь. Серега?

   Бабкин дотронулся до левого бока и кивнул. «У него там кобура», – сообразила Даша.

   – А мне разрешат отсюда выйти? У меня вообще-то одежду забрали…

   – Мы никого не спросим, – без улыбки сказал Макар.

   Он вышел и вернулся пять минут спустя с пакетом. Внутри обнаружились белые больничные штаны и зеленый халат, который вокруг Даши можно было обернуть два раза.

   – Врачей обокрал? – флегматично спросил Сергей. – Совести у тебя нет.

   – А у меня нет обуви, – подала голос Даша.

   Илюшин вышел снова и вернулся с ярко-оранжевыми «кроксами». Кроксы оказались точно по размеру.

   – Не буду спрашивать, откуда это все взялось, – нервно сказала Даша. – Пошли уже отсюда быстрее.

   В машине они показали ей фотографию Наташи Аслановой.

   – Вроде бы похожа, – после долгого молчания признала Даша. – Но я все время видела Веру в очках… У нее щеки такие, мешочками. А у девушки лицо худое.

   «Вот именно что мешочками, – подумал Бабкин. – Старый фокус: напихать за щеки скомканных шариков, можно даже вату, хотя лучше поролон – он не так сильно пропитывается слюной. Если немного напрячься, можно в два клика купить специальные подкладки для грима».

   Дашу накануне нашли в частном секторе под Зеленоградом. Пока ехали из Москвы, она грызла ногти от нетерпения. Скулы заострились, глаза потемнели от беспокойства.

   «Зря мы ее из больницы вытащили, – думал Бабкин, поглядывая на нее в зеркало заднего вида. – И следак меня убьет, когда узнает». Впрочем, следователя он быстро выкинул из головы и сосредоточился на задаче.

   Вдвоем едут на дело, где нужно минимум четверо. И, что скрывать, все их предприятие незаконно. Предстоит нарушать границы частной собственности, а также, вероятнее всего, физическую целостность ее владельцев. «Под уголовку бы не попасть». Этой невозмутимой мыслью все его переживания о предстоящем и ограничились.

   Илюшин вообще не думал о том, что они собираются сделать. Его мысли занимала Вера Загребина, в которую превратилась Наташа Асланова.

   Очень умная. Предусмотрительная. Способная действовать как осторожно, так и дерзко. Ухитрилась выманить из поселка Веронику Овчинникову, – и они до сих пор не имеют даже тени предположений, как ей это удалось.

   Сильный противник.

   После побега Даши она должна была что-то предпринять. Вряд ли ее банда сидит в подвале, молясь, чтобы их не нашли.

   Вслух Макар об этом не говорил. Даша и так еле жива от волнения. Хорошо бы, чтобы она не додумалась до той очевидной мысли, что никто не станет оставлять самого опасного свидетеля в живых.

   Но все пошло не так, как они ожидали. Даша покрутилась на месте, точно охотничья собака, потерявшая след, и поковыляла вверх по улице. Им вслед без удивления смотрели редкие прохожие.

   Когда-то здесь была деревня. В восьмидесятых неподалеку построили завод, и это вдохнуло в нее новую жизнь. Избы перестраивались, вырастали заборы, асфальтировались дороги. Возводились все новые дома для тех, кто трудился на заводе. Бывшая деревенька превратилась в большой рабочий поселок.

   Теперь здесь насчитывалось не меньше полутора тысяч участков.

   Криво нарезанные улицы без тротуаров. Сирень и боярышник вдоль дороги.

   Даша прошла сто метров, остановилась.

   – Вот здесь я выбежала из калитки…

   – Пойдем, – сказал Макар.

   Они позвонили, и когда им открыли, Илюшин выступил вперед. Даша была уверена, что на них натравят собак, но пожилая хозяйка спокойно пропустила их. Макар остался у крыльца, расспрашивая ее. Сергей и Даша прошли на участок.

   Ее охватил страх. Она подняла на Бабкина испуганный взгляд.

   – Я не уверена, с какой стороны сюда попала…

   – Вон оттуда ты спрыгнула. – Хозяйка, подойдя, указала на забор справа. – Я нашла утром следы. Ночью дождик шел, землю размочило.

   Бабкин подсадил девушку на забор, сам перемахнул за ней и тяжело приземлился. Илюшин последовал за ними.

   Огороды, сады, теплицы, беседки, заборы… Даша ждала, что в них вот-вот пальнут из ружья или вызовут полицию. Но пока им везло.

   Однако с каждым новым шагом она теряла уверенность. Днем все выглядело иначе. Эти яблони – те, мимо которых она бежала, или другие?

   Через час стало ясно, что она заблудилась. Ее обступали каменные коттеджи, близко стоящие друг к другу.

   – Я видела деревянные дома, – тихо сказала Даша. Она боялась взглянуть на сыщиков. – Здесь таких нет.

   – Мы вернемся в ту точку, в которой ты была, и попробуем заново. – Сергей положил руку ей на плечо, и Даше стало спокойнее.

   Но и возвращение не помогло. С каждой новой попыткой она сильнее отчаивалась. Лишь один раз ее ошпарило радостью – когда она свесила ноги с очередного забора и откуда-то, будто из-под земли, выкатилась некрупная молчаливая собака с оскаленной пастью. Она бесилась под забором, прыгая и пытаясь дотянуться до ее ног, а Даша улыбалась ей сверху.

   – Да, тут мы не пройдем, – озабоченно сказал Сергей.

   – Я думала, он ее убил! Это та собака, которая Петра покусала.

   – Ты помнишь, откуда прибежала сюда?

   Но Даша не помнила. Здесь она заблудилась окончательно. Казалось, вокруг все другое и нет ни одной знакомой детали, по которой она могла бы сориентироваться.

   Они бились еще час, прежде чем признали поражение.

   – Слушай! – Бабкин присел на корточки перед Дашей, встряхнул ее за плечи. – Слишком много на себя не бери, пожалуйста. Ты еле спаслась от них, бежала ночью. Дорогу не запоминала. Мы не рассчитывали всерьез на этот шанс. – Тут он солгал. – Будем искать дальше. Деться им отсюда некуда.

   Он отвел Макара в сторону и вполголоса сказал:

   – Здесь можно шариться до бесконечности. Маловероятно, что Даша узнает дом снаружи. Она же его не разглядывала… Мы могли уже сто раз пройти мимо.

   Илюшин, который считал, что в этом доме давно уже нет Овчинниковой, согласно кивнул.

   – Возвращаемся и сдаем ребенка в больницу. А там будем думать.

   Однако Даша, услышав об их планах, бросилась бежать. Остановил ее строгий голос Илюшина, отчетливо сказавшего в спину: «Не вздумай кроксы утащить, они дорогие». Бежать босиком было глупо. Даша вернулась, косясь в сторону, забралась в машину и демонстративно сбросила обувь.

   – В больницу ты не хочешь, мы поняли, – сказал Бабкин. – В квартире тебе одной оставаться не нужно. В отель поедешь?

   Даша помотала головой. После их провала она выглядела совсем убитой.

   – Тогда к Веронике Овчинниковой, – предложил Макар.

   Эта странная идея неожиданно оказалась удачной. В домике у ворот по-прежнему жила Зафира, при ней ютился Буран, и они радостно кинулись навстречу Даше.

   Так и решили: девушка остается при Зафире. «Пока Ника не вернется».

   Илюшин подумал, что в таком случае Даша здесь прописалась до появления новых хозяев. Вряд ли они еще когда-нибудь увидят Веронику живой.

   Сыщики вернулись в квартиру Макара. Илюшин взял альбом для рисования и устроился на подоконнике. Небо за окном напоминало матрас. Розовая полоса, синяя полоса, снова розовая.

   Бабкин заварил кофе.

   – Что за фишка с декламированием книг вслух, как думаешь? – Он опустился в кресло, вытянул ноги.

   – Понятия не имею, – отозвался Макар. – Зачем они вообще держали ее у себя?

   – Ну, месть…

   – Которую вынашивали двадцать лет? – Макар с сомнением покачал головой. – Девушку лишили голоса, возлюбленного, чести, и она нашла виноватого в своих бедах? Серега, это какая-то литературщина.

   – А в жизни, думаешь, нет места литературщине?

   Илюшин отложил альбом и карандаш.

   – Судя по тому, что Сотникова убили, весь план с похищением – идея Веры Загребиной. Что получается? Она каким-то образом выманила и захватила Овчинникову. Потом, сымитировав ее голос, смогла обмануть и Дашу. Обеих держали в одном подвале, но в разных условиях. Даша, по всей видимости, нужна была только затем, чтобы добиваться от Овчинниковой покорности…

   – …если только Загребина не верит в ее пресловутую удачливость, – буркнул Бабкин.

   – Да, и это тоже. Мы совершенно не представляем ни ее мотивов, ни ее планов на Овчинникову. Что еще хуже, мы не представляем, кем она является. Нам показали маску, обманку. И всем остальным демонстрировали ее же. Включая, видимо, Сотникова… Мне не дает покоя вопрос, зачем его убили.

   – Слушай, а может, она просто сумасшедшая? – спросил Сергей. – Ты ищешь мотивы, обдумываешь ее психологический портрет… А она просто чокнулась на почве юношеских страданий.

   – То, что она чокнулась, не исключает психологического портрета, – рассеянно заметил Макар. – Для сумасшедшей она действует чрезвычайно рассудительно. Сколько времени нужно было, чтобы подготовить камеру, о которой рассказывает Даша? Утеплить дом? Сделать звукоизоляцию? Все это выполнялось загодя, не спеша, не привлекая внимания соседей. Серега, мне страшно представить, как долго Загребина вынашивала этот план. И все это для того, чтобы иметь возможность пытать соперницу? Двадцать лет спустя?

   – Про зеркало Гезелла я написал кое-кому, завтра ответят, – сказал Бабкин.

   – Я почти уверен, что Вера заказывала его не в Москве. Она аккуратно подчищает хвосты. Не использовали телефоны, сожгли машину… Сотникова – и того прикончили! Правда, я думаю, это случайность. Что-то он сделал не так… Вопрос в том, что именно.

   – А ты почему не рисуешь? – внезапно спросил Сергей.

   Илюшин рисовал только во время расследования. На альбомном листе оживали странные существа: свидетели, жертвы, клиенты, – все будто искаженные болезненным сновидением или волшебным зеркалом.

   Поразительным образом в этих существах сохранялся дистиллят личности. Сергей за годы работы с Илюшиным не смог разобраться, как Макару это удается. Однако он почти всегда угадывал, кого именно изобразил его друг.

   – Не рисуется, – кратко ответил Макар. – Завтра надо поднимать документы на право собственности по каждому дому в поселке в радиусе двух километров от того места, где нашли Дашу. Как ты думаешь, могла она пробежать два километра?

   – Вряд ли. Там везде заборы и грядки. У нее был бег с препятствиями. К тому же бежала босиком, это тоже затрудняет движение.

   – Тогда очерчиваем круг радиусом два километра. Ищем владельцев. Дальше будем смотреть. А ты свяжись со следователем, узнай, как они собираются искать Овчинникову. Если собираются.

   – Сделаем. – Бабкин поднялся.

   Он мог бы сказать, что дом и участок наверняка оформлены на подставное лицо или просто тихо-мирно сданы в аренду на длительный срок, и хозяин знать не знает, что творится в его подвале… Что следователь перед ним не отчитывается, а за то, что они сегодня увезли Белоусову из больницы, Бабкина ждет чудовищная головомойка. Он многое мог бы сказать, но посмотрел на Макара, крутящего в пальцах карандаш над абсолютно чистым листом бумаги, промолчал и вышел.

   – Иван Вадимович? – негромко сказал он, ожидая неприятностей.

   Встал, бесшумно вышел из комнаты, чтобы не будить спящую жену.

   – Сергей, для тебя есть новости по вашему делу, – сказал следователь. Голос охрипший – значит, тоже разбудили. – Нашли Веронику Овчинникову.

   Час спустя Илюшин и Бабкин сидели в больничном коридоре. Тусклый свет. Банкетки без спинок, Сергей ненавидел такие всей душой. Запах кофе из автомата возле лифта.

   Шаги в коридоре прозвучали так громко, словно к ним приближался великан.

   Но из-за угла показался всего лишь следователь. Он был маленький, мятый и сморщенный, будто ночевал сложенным в коробку.

   Сыщики встали ему навстречу.

   – Пошли перекурим, братцы, – устало сказал следователь.

   Пока дымили за больничным крыльцом, он вкратце рассказал о последних событиях.

   В поселке, где накануне Даша, Бабкин и Макар искали дом, из которого сбежала девушка, в час ночи произошел взрыв.

   – Сначала, видимо, начался пожар. – Следователь выкинул окурок и сразу закурил вторую сигарету. – Потом пошли взрываться баллоны. Не один и не два. Ну, экспертиза покажет. Дом сгорел дотла, даже от деревьев вокруг ничего не осталось. Соседи уцелели – вовремя пожарных вызвали. Наряды до сих пор там работают…

   – А Овчинникова? – напряженно спросил Сергей.

   – Ее нашли через дорогу, в кустах. Как она туда добралась, я ума не приложу. Повреждения очень серьезные. Ее сильно били. Сломаны скуловые кости, нос, правая рука… Пальцы на правой тоже переломаны, все кроме большого. Переломы ребер, внутреннее кровотечение… Это я сейчас вам по памяти пересказываю, а когда доктор начал все это излагать, я думал, она живой не выберется.

   – А что, выберется?

   – По его словам, травм, несовместимых с жизнью, у Овчинниковой нет. Она, конечно, изуродована. Понадобится долгое восстановление. Поговорить в ближайшее время – без вариантов. Сейчас она на операционном столе. Что-то у нее еще повреждено… Забыл. Елки, никак не проснусь.

   Окурок описал алую дугу, рассыпаясь искрами, и потух в луже.

   – На месте пожара нашли еще кого-нибудь? – спросил Макар.

   – Пока нет.

   – А свидетели что говорят?

   – Мои ребята там работают. Но пока никто ничего не видел.

   – Известно, на кого зарегистрирован взорванный дом? – вступил Бабкин.

   Следователь посмотрел на него укоризненно.

   – Меня два часа назад подняли из постели. Много я успел выяснить, как по-твоему? То, что знал, вам сказал. Все, на сегодня хватит новостей.

   Он сунул руки в карманы и пошел, ссутулившись, к машине.

   Бабкин выдохнул, посмотрел на Илюшина.

   – Утром Даше позвоню. Слушай, живая!.. Даже не верится!

   – Надеюсь, на пожарище найдут три тела, – сказал Макар.

   – Аслановой, Калиты и Ревякина?

   – Или хотя бы двоих. Ревякин у них – тупая сила. Но если Асланова или Калита остались в живых, нам рано расслабляться.

   Наступившее утро принесло с собой новости, которых они и опасались. На месте пожара никаких тел не обнаружили.

   – Может быть, это к лучшему, – подумав, решил Илюшин. – С Аслановой при ее хитрости сталось бы подбросить чужой труп. А нам потом гадать: жива она или сгорела.

   Эксперты, работавшие на месте пожарища, подтвердили, что в подвале было большое количество стекла. Впрочем, ни Бабкин, ни Илюшин не сомневались в словах Белоусовой.

   – Даша спровоцировала их своим побегом, – сказал Бабкин. – Я думаю, они пытались перетащить Овчинникову в другое место, но что-то пошло не так. Все остальное можно узнать только у нее. Ну, или у Калиты с Аслановой, если их задержат.

   Однако ни Ревякина, ни Калиту, ни Веру Загребину найти не удалось. Уничтоженный дом был зарегистрирован на имя женщины, которая по документам приходилась Калите бывшей женой. Пять лет назад у них был оформлен развод. А последние три года о женщине никто не слышал. Искать ее было некому, и она даже не пополнила списки без вести пропавших. Соседи не интересовались ни судьбой, ни хозяевами участка дома номер семьдесят восемь. Машина заезжала на территорию, ворота за ней закрывались, и все остальное происходило за высоким забором.

   Поселок – это не деревня. Много новых владельцев. Мало любопытствующих.

   Бабкин приехал на место пожара вместе с Дашей, и оба со скрытым облегчением убедились, что они не были здесь в прошлый раз.

   Шесть баллонов с газом разнесли и подвал, и надстройку. Территория была огорожена предупреждающей красно-белой лентой, но среди обломков шныряли мальчишки, кидались камнями. Бабкин шуганул их.

   Они молча обошли участок, серый от пепла, как грязный ковер. Почерневший забор, опаленная трава.

   – Все такое небольшое, – растерянно сказала Даша. – Когда я убегала, мне казалось, что дом огромный! А здесь просто яма с обломками – и все.

   – Дом действительно был просторный. – Сергей огляделся. – Как же они ухитрились оборудовать подвал так, что никто из соседей ничего не услышал?

   – Может, и услышал, – возразила Даша. – Но всем начхать. Подумаешь, ремонт! А когда мы к Нике поедем?

   – Надеюсь, скоро.

   Но прошло две недели, прежде чем Илюшина и Бабкина пустили в больницу.

   Ника лежала в отдельной палате. На подоконнике пестрели букеты, под потолком беззвучно работал телевизор. Сергея поразили не плотно забинтованная голова и не рука в гипсе, а огромные фиолетово-черные синяки под глазами, такие яркие, словно ее загримировали специально. Врач предупредил, что у пациентки было серьезное сотрясение мозга. «Она помнит не все. Постарайтесь ее не тревожить, насколько это возможно».

   При виде сыщиков Ника попыталась улыбнуться.

   – Здравствуйте! – голос звучал хрипло, как пластинка в старом патефоне. Сергей вспомнил, какой красивой она показалась ему при первой встрече. – Вы только не пугайтесь, хорошо? Старые синяки уже сошли, эти – свежие, после операций.

   – Мы испугались намного раньше – когда вас увезли, – сказал Илюшин.

   Он придвинул стул и сел. Сергей завидовал его способности чувствовать себя как рыба в воде в любой ситуации. Сам он неловко потоптался у двери, прежде чем решился подойти, и обругал себя за то, что они не купили по дороге цветов. С другой стороны, здесь их и без него больше, чем на свежей могиле. Тьфу, черт… Что за дурацкие сравнения.

   – Врачи обещают выписать через неделю, если все будет хорошо заживать… Жду не дождусь, когда окажусь у себя.

   – Ника, почему вы ушли из дома? – спросил Макар. – Кто вам позвонил? Что сказали?

   Она едва заметно качнула головой:

   – Следователь тоже спрашивал. Я не помню. По его словам, у меня было два телохранителя, я наняла их незадолго до случившегося. Это правда?

   Макар кивнул.

   – А почему они не отправились со мной? Как получилось, что они остались внутри, а я ушла?

   – Они сглупили и поступили непрофессионально. Ника, что вы помните? С какого момента?

   Она нахмурилась.

   – Я помню, как пришла в себя… Болела голова, тошнило, стены куда-то уплывали. Серые, как слоновья кожа. Шершавые. Помню картину с парусником на стене. Когда я увидела, где оказалась, то решила, что мне это снится. Комната с кроватью, столом, умывальником… Фактически – камера. Окон нет, но стену закрывает большое зеркало, как в репетиционных залах. Это я сначала решила, что зеркало. Потом стало понятно, что оно прозрачное с одной стороны и за мной постоянно наблюдают.

   – Вы знаете, кто вас похитил? Кто находился за зеркалом? – не выдержал Сергей.

   – Какой-то парень, а с ним женщина… – Она нахмурилась, вспоминая. – Я встречала ее раньше. Только имя все время ускользает, не могу поймать…

   – Наташа Асланова, – негромко подсказал Илюшин.

   Ее глаза расширились, Ника подалась к нему:

   – Да! Это она! Я не видела ее очень давно. Она приходила ко мне, разговаривала, заставляла вспоминать прошлое…

   – Что именно?

   – Школу… В одиннадцатом классе она сбежала с другом на Кавказ. Он отвез ее в свой родной аул и обходился с ней очень жестоко. Бил, запирал в погребе, не кормил… Она потеряла одного ребенка за другим – у нее были выкидыши на поздних сроках. Наташа все повторяла, что это произошло по моей вине. Что ее мертвые дети будут являться ко мне. Кажется, она в этом ауле совершенно сошла с ума. Спрашивала, не беременная ли я… Каждый раз, входя, начинала с этого вопроса. – Нику передернуло. – И с такой надеждой смотрела, будто я могла зачать за то время, что ее не было.

   – Зачем они заставляли вас читать вслух? – спросил Илюшин.

   В синих глазах мелькнуло удивление.

   – Читать вслух? – медленно переспросила она.

   – Даша Белоусова слышала, как вы читаете. Или декламируете что-то, она не разобрала. Вы помните Дашу?

   – Конечно! Следователь говорил, что с ней все в порядке. Ей ведь удалось сбежать, да?

   Макар кивнул и сказал, что Даша сейчас временно живет с Зафирой.

   – Надеюсь, вы не против? Мы отвезли ее туда.

   – Это вы очень хорошо придумали! – Ника с благодарностью положила загипсованную руку ему на ладонь и сама рассмеялась.

   Бабкин понемногу привыкал к ее новому голосу. Что она не утратила в чертовом подземелье, так это стойкость.

   – Книги, – вернул ее Макар на шаг назад. – Зачем им потребовалось, чтобы вы читали?

   – Совершенно этого не помню, – огорченно сказала Ника. – Я постоянно спала, они что-то подмешивали мне, кажется… Но вряд ли я забыла бы, что читала вслух. Даша не может ошибаться?

   – Может.

   Сергей заметил, что Нику расстроил этот разговор. Он сел ближе и спросил:

   – Когда вас перевозили в машине, вы были без сознания?

   Она тяжело вздохнула.

   – Вы хотите узнать про Егора? Следователь сказал мне, что он погиб. Я все никак не могу в это поверить… Но я и в этом для вас бесполезна. У меня не осталось воспоминаний о том, как нас с Дашей везли в тот дом. Совсем.

   – А о побеге вы помните?

   – Слишком хорошо помню, – помрачнела Ника. – Лучше бы я забыла именно это! Парень, Максим, пришел ко мне, когда я уже засыпала. Наташи с ним не было. Он растолкал меня, заставил обуться, вывел из комнаты и потащил за руку вверх по лестнице. Я поняла, что он хочет меня куда-то перевезти. Это был мой единственный шанс. Я дернула его на себя. От неожиданности он упал, и тогда я перескочила через него и побежала. Ноги меня не слушались… Как чужие. Максим догнал меня и начал бить… – Она с трудом перевела дыхание. – Я отбивалась от него, схватила какую-то тяжелую посудину, которая попалась под руку – что-то вроде ночного горшка, не поняла в темноте… Ударила его по голове, он закричал и принялся лупить меня кулаками в живот, в лицо, не разбирая… Колотил головой об пол. Он очень сильный, я даже не ожидала, что он так легко со мной справится. Потом встал, наступил мне на пальцы с размаху…

   Бабкин хотел сказать, чтобы она остановилась, перестала вспоминать этот кошмар, но Ника продолжала:

   – …а потом в комнате за стеной затрещало, очень громко, словно там палили не переставая, и запахло дымом. Максим дернулся и побежал туда, про меня словно забыл. Мне показалось, он перепугался… Я поползла к двери, ухитрилась открыть ее… Выбралась на улицу. Помню, что за спиной начинался пожар. Я плохо соображала, от боли в голове помутилось. Переползла через дорогу, искала, где спрятаться, а потом просто потеряла сознание. Это было такое облегчение! Пришла в себя уже в больнице. Я знаю, вы старались найти меня… – Она благодарно взглянула на Илюшина и Бабкина. – Спасибо вам. Меня поддерживала мысль, что я не одна.

   «Сегодня мы знаем не больше, чем две недели назад», – сказал Макар, когда они вышли из больницы.

   И Сергей вынужден был согласиться. Его охватило непривычное чувство растерянности. Сотников мертв. Белоусова и Овчинникова спаслись. Они больше не могут заниматься этим делом. Формально оно закончено.

   Но осталась в живых женщина, воплотившая свой безумный план в реальность. Остались оба ее помощника.

   Впервые на его памяти в деле, за которое они взялись, не была поставлена точка. И от этого Сергей чувствовал себя как собака, которой в озеро кинули палку, а палка возьми да утони. Обескураженный пес плавает на поверхности, крутит лобастой башкой, а палка лежит себе на песчаном дне, словно коробка из «Джуманджи», и ждет, когда начнут бить тамтамы.

   Две недели спустя Ника Овчинникова вернулась домой. Работать она не могла, первые дни только спала и ходила по дому, как потерянная. «Полгода восстановления», – предупредили врачи. Но заехав к ней, Илюшин вернулся в убеждении, что полугода будет недостаточно.

   – Разговор прошел впустую, – сказал он Сергею. Они сидели в китайском кафе на первом этаже илюшинской высотки и ждали свой заказ. – Я предупредил, что теперь ей нужна постоянная охрана. Рано или поздно Асланова вернется, если только не сгинет где-нибудь случайно… Но всерьез я бы на это не рассчитывал.

   – И что Овчинникова?

   – Ответила, что невозможно жить в постоянном страхе. Что она не позволит Аслановой испортить ей оставшуюся жизнь. Что у нее и раньше не было охраны, кроме исключительных случаев, и теперь не будет, потому что она не намерена терпеть в своем любимом доме чужих бестолковых людей. И прочая бравада в таком духе.

   – Ну, грохнут ее – и все дела, – в сердцах сказал Бабкин. – Даже не грохнут, а снова похитят. Второй раз она точно не убежит. Ей и в первый-то раз это удалось только потому, что Даша удрала. Спасла, получается, и ее, и себя. Кстати, где она?

   – Уехала, – лаконично ответил Илюшин.

   Сергей хотел уточнить, куда уехала и когда вернется, но взглянул на напарника и догадался, что расспрашивать его сейчас не нужно.

   В первые несколько часов после возвращения Вероники Даша чувствовала себя оглушенной. Зафира, рыдая, кинулась обнимать Нику, а Даша стояла чуть поодаль и боялась даже дотронуться до ее рукава. Как будто Ника может исчезнуть от легчайшего прикосновения.

   Ну, обнимать-то и в самом деле было нельзя. Сломанные ребра – это вам не кот начхал.

   Ника ходила по дому, как будто знакомилась заново, а Даша тенью скользила за ней. Словно кошка, к которой после долгого отсутствия вернулась хозяйка, и кошка под ноги не бросается, ведет себя прилично, но только и ждет, когда хозяйка сядет в кресло и можно будет устроиться, наконец, у нее на коленях. Чтобы все стало как прежде.

   Этого не случилось. Вернее, был один момент… Они с Никой вдвоем остались на кухне. Ника сама хозяйничала, несмотря на гипс, Зафиру отослала. Даша сидела тихонечко, гадая, можно ли расспрашивать Нику о случившемся или лучше не стоит… И о чем с ней вообще можно говорить? В больницу она, конечно, приезжала, но там велись глупые больничные разговоры: как пальцы заживают, не болит ли лицо… Как оно может не болеть, когда его из переломанных костей, считай, заново складывали!

   И вот пока Даша взвешивала, как бы бережнее подойти к несчастной искалеченной Нике (врач сказал, у нее даже зрение ухудшилось после избиения), та обернулась и хрипловато спросила:

   – Ты чай пьешь с сахаром или без?

   Обычный вопрос. Но Даша, чуткая к интонациям, сразу уловила, что происходит что-то не то.

   Нике она мешала. Здесь, на кухне, Даша была лишней. Нике не хотелось ни заваривать для нее чай, ни сидеть рядом, ни вести задушевные разговоры, на что Даша втайне рассчитывала.

   За эти сутки нюх у Даши обострился, как у зверя. От Ники пахло желанием избавиться от нее поскорее.

   – Без сахара.

   Ника поставила перед ней чашку, сама села, уставилась в окно. Пили молча, пока она не спохватилась:

   – Печенье забыла!

   И выложила перед Дашей песочные кругляши, посыпанные ореховой крошкой.

   Не спросила, голодна ли та. Как она жила эти дни. Не снился ли ей Макс с ножом и Петр с глазами-пуговицами. О Дашином побеге они вскользь упоминали в больнице, но Даша ожидала полноценных расспросов.

   Нет, ничего. Ника прихлебывает горячий чай, таращится в окошко. Но не так, словно задумалась или изучает знакомый вид, а как будто ждет от Даши чего-то. Не дождавшись, еле слышно вздохнула и небрежно спросила:

   – Ну что, какие у тебя планы?

   Тогда все и стало окончательно ясно.

   – Сейчас соберусь и домой поеду, – сказала Даша, не глядя на нее. – Если тебе тут помощь не требуется…

   Оставила все-таки для Ники маленькую зацепку.

   – Зачем сейчас-то ехать, по темноте, – рассеянно сказала Ника. – Лучше завтра утром. Переночуй спокойно.

   Вот так. Не нужна Дашина помощь, и сама она не нужна.

   Даша понятливая. Быстро, обжигаясь, допила горячий чай. Встала, улыбнулась:

   – Спокойной ночи, Ника.

   – Спокойной ночи, милая…

   На следующее утро Даша уехала.

   Нику она не винила. Та вернулась калеченная-перекалеченная. Лицо опухшее, швы еще не зажили. Слова подбирает не сразу, медлит, как будто пытается вытащить из вороха карточек одну-единственную нужную с первой попытки. Идет-идет куда-нибудь и вдруг замирает, словно забыла, зачем шла. Ей бы с собой разобраться, не до посторонних. А ведь на ней еще и бизнес…

   С этими мыслями Даша вернулась домой. Частные сыщики, конечно, помогли бы, если бы она попросила. Нашли бы съемную квартиру на пару месяцев. А дальше-то что?

   Нет уж, хватит ночевать под чужими крышами. У нее своя собственная имеется.

   Триумфального возвращения не получилось.

   Мать, увидев блудную дочь из окна, выскочила на крыльцо. В руках у нее было кухонное полотенце, которое она скручивала в жгут. Младшие сестры высыпали за ней следом смотреть на расправу. В окне мелькнула опухшая рожа Вадима: приблизилась и снова канула в глубину комнаты, словно дохлая рыба всплыла ненадолго и ее утащили на дно оголодавшие раки.

   Даша не остановилась, даже шага не замедлила. Снизу хмуро предупредила:

   – Не вздумай распускать руки. Тронешь – спалю и дом, и тебя вместе с ним.

   Поднялась на крыльцо, прошла мимо остолбеневшей матери и скрылась в кладовке.

   И все пошло как прежде, словно и не было этих месяцев. Ни Сотникова не было, ни Веры, ни Калиты со свиньей, а Петр ей и вовсе привиделся в кошмаре. Вика Сивкова осталась жива-невредима… Хотя подождите-ка, ведь и Вики тоже не было. Баридзеев был, от него никуда не деться. Но как был, так и сплыл. А Даша – вот она: сидит на берегу, ножки в воде полощет.

   Устроилась официанткой. Два дня работаешь, два отдыхаешь, – красотища! В прежние времена искала бы другой график, чтобы смываться из дома на всю неделю. Но теперь что-то переменилось.

   Посмотрев вблизи на упырей разного калибра, Даша совершенно перестала бояться собственного семейства. Что Вадик с Ингой могут ей сделать после Калиты? Шушера! Мелкие нарики, оборзевшие от безнаказанности и мамочкиного попустительства.

   Первый раз она дала им отпор в тот же день, когда вернулась. Случилось это неожиданно для нее самой. После ужина Даша привычно стала разбирать посуду со стола. Мать исчезла. А Инга, Вадик и Олег принялись ходить кругами, понемногу приближаясь к раковине, где она возилась с тарелками. Наконец Олежек прихватил ее за плечо, больно-пребольно, двумя пальцами.

   – А что это ты молчишь, расскажи, где шлялась?

   Из пасти у него несло пивом и луком.

   – Свалила и вернулась, будто так и надо? – пропела Инга. – Может, ты с фашистами спала?

   – А за такое ведь налысо бреют! – подхватил Вадим.

   Стало ясно, что эта бредовая распевка отрепетирована. Про фашистов они где-то услышали.

   Ну, так и есть. Инга вытащила опасную бритву и помахивает ею, будто дирижер своей палочкой.

   – Порежешься, дура, – сквозь зубы сказала Даша.

   – Чево-о-о?

   Тут ее терпение лопнуло. Три этих обсоса даже четвертинки одного Макса не стоят. А ведь с Максом она как-то справилась…

   Даша с размаху врезала тарелкой, которую держала под струей воды, по прыщавой Олеговой морде. Брат заорал и схватился за лицо. Тарелка треснула, и половина ее разлетелась вдребезги по полу, а половина осталась зажата в Дашином кулаке. Она попробовала пальцем волнистый край. Ух ты, острый!

   Битая тарелка – несерьезное оружие. Но когда она пошла на Ингу, вспарывая перед собой воздух, словно боевым веером, брат с сестрой обратились в бегство. Олег сел за стол, озабоченно ощупывая лицо и салфетками промокая кровь, текущую из ноздрей.

   – Ты чего, нос мне сломала, что ли? – гнусаво спросил он.

   Даша кратко отозвалась в том смысле, что ей нет никакого дела до его хари, и вернулась к мытью посуды.

   На грохот прибежала Света. Разинула лягушачий рот, увидев остатки побоища и перепачканного в крови Олега.

   Даша обернулась к ней:

   – Принеси веник с совком.

   Со второго оклика Света послушалась. Даша подмела осколки, молча вытерла посуду и ушла, не сказав Олегу ни слова.

   Старшие еще дважды сделали попытку вернуть прежние порядки. Каждый раз Даша отбивалась с таким бешенством, которого от нее никто не ожидал. В ход шло все, что оказывалось под рукой. Она расцарапала лицо Инге и сломала палец Вадиму. Пашка, ставший свидетелем одной из таких стычек, восторженно сказал:

   – Ну ты психованная!

   На братьях и сестре она срывала неизвестно откуда взявшуюся ненависть. Досталось и матери, которая вновь решила допытаться, какого черта дочь пропадала и почему посмела вернуться, не спросив разрешения. «Хочешь, чтобы я свалила?» – злобно спросила Даша, наступая на мать и тесня ее к холодильнику. Половину своей зарплаты она отдавала ей. Лишаться источника дохода Людмила не захотела.

   В конце концов сорвалась и на Свете. Когда девчонка в очередной раз стала носиться вокруг обеденного стола, вереща во все горло, Даша перехватила ее, дернула на себя, заломила руку и вытащила во двор. Рявкнула: «Здесь кричи! Дома – не сметь» и вернулась на кухню.

   После этой короткой экзекуции притихли сразу обе: и Света, и Иришка.

   По утрам Даша видела свое отражение в зеркале: вертикальная морщина между бровей, крепко сжатые губы. Только автомата в руках не хватает. На работе она без труда надевала личину. Но стоило ей выйти из кафе, напускная доброжелательность исчезала.

   Прежде с ней часто знакомились на улице. Теперь не подходил никто. Даже дорогу не спрашивали.

   И дома с ее приходом воцарялась настороженная тишина. Только Пашка простодушно радовался ее возвращению и тому, что любимая сестра завела свои порядки.

   «Хоть какая-то польза от Сотникова, – зло думала Даша. – Земля тебе стекловатой, сволочь».

   Как-то Вадим за ужином бросил в ее адрес хамоватую реплику. Позже Даша даже не могла вспомнить, что именно он сказал. Маленький крепко сжатый кулак врезался ему в челюсть прежде, чем он успел закончить фразу. Людмила подняла страшный крик. Верещала, что руки распускать никому не позволит. Даша так посмотрела на мать, что та шарахнулась в сторону, – похоже, заподозрила, что она следующая в очереди.

   После этого случая Дашу обходили, словно ядовитую змею. Она даже ела отдельно от остальных, как прокаженная.

   Ее это устраивало.

   Плохо только, что никакого плана до сих пор не появилось. Работать официанткой – чтобы что? Так и торчать здесь до скончания века? Надо вытаскивать и себя, и Пашку.

   Однако идеи не приходили. Даша застряла в каком-то междувременье. День шел за днем, а она топталась на одном месте.

   Плохо еще, что стала слезливой. Стоит вспомнить Никин дом – и сразу хочется рыдать. Не потому, что Ника могла подобрать ее, как дворняжку, и обеспечить ей счастливую жизнь. Конечно, Даша мечтала вытащить этот выигрышный билет, что скрывать… Но плакала она не из-за того, что он ей не достался.

   Все дело в Нике. С которой они подружились, а потом оказалось, что ничего не было. Что Даша это все сочинила. Придумала и разговоры до двух часов ночи, и рассказ о Никиной жизни, и рыб в гигантском аквариуме.

   Вместо Ники из подвала выбралась бледная тень, плохой слепок с живого человека.

   Может быть, это Ника убила Егора? Все это время она притворялась – притворялась Дашиной подругой, притворялась жертвой собственного мужа… А на самом деле это она придумала и похищение, и камеру со стеклянной стеной, и книжки, и все остальное! И током Дашу били потому, что Ника этого пожелала!

   Даша накручивала себя. Ника оказывалась виновна во все более тяжких грехах.

   В глубине души она понимала, что все это – чушь. Ника болеет, оттого и не обрадовалась Дашиной компании. В подвале она выполнила требования тех, кто ее захватил, чтобы остановить пытки. В конце концов, Ника сбежала от них! Ее не в чем обвинить.

   Но злость не исчезала. Даша чувствовала себя так, словно по венам у нее текла не кровь, а черная желчь.

   Через пару недель после своего возвращения Даша пришла в собачий приют и сказала, что снова хочет быть волонтером. Теперь трижды в неделю она помогала ветеринару, чистила вольеры, кормила, расчесывала и выгуливала разномастных псов. Даже страшный Чаки, ротвейлер огромной силы, не мог опрокинуть ее в рывке. Они обучались ходить на поводке, и во время занятий Даша становилась почти человеком, а не сгустком ярости.

   Из-за собак все и произошло.

   В пятницу Даша выбралась в приют после обеда и застала сотрудников в растерянности. На них скинули еще дюжину животных: старых, подслеповатых, с больными ушами и зубами. Куратор, пожилая не очень здоровая женщина, чуть не плакала.

   – Что же нам с ними делать…

   Даша подошла к вольеру, в который всех новичков поместили на карантин.

   Собачья рухлядь. Язвы, проплешины. Провалившиеся спины, кривые ноги, вислые зады. Всех надо лечить, реабилитировать, расселять… Требуются лекарства, специальный корм и бог знает что еще! Неудивительно, что куратор убивается.

   И вдруг Даша поняла, где можно раздобыть денег.

   В тот же вечер она позвонила Овчинниковой и договорилась о встрече.

   Ника и в телефонном разговоре не проявила энтузиазма. Но на это Даше теперь было начхать. Как ни крути, спаслась Ника все-таки благодаря ей, а за спасение ее никто толком не отблагодарил. Пусть теперь расплачивается! Тем более сумма астрономическая только по Дашиным меркам, а для Ники найти эти деньги – раз плюнуть. Она же богатенькая!

   Утро выдалось прохладным и пасмурным. Даша натянула рваные джинсы (дырки появились естественным образом), любимую темную толстовку с капюшоном.

   В кафе она взяла выходной. До Москвы доехала на поезде, а после автостопом добралась почти до поселка, где жила Ника. Километра три пришлось пройти пешком, но это даже лучше: пока шла, окончательно успокоилась, мысленно проиграла предстоящий разговор.

   Когда навстречу, заливаясь лаем, выскочил Буран, Даша уткнулась в его мохнатую грудь. Буран, как теленок, пытался бодать ее лбом и наконец опрокинул на траву.

   – Как вкусно пахнет! – сказала она идущей за ним Зафире.

   – Я его специальным шампунем мою! – засмеялась та.

   Они крепко обнялись. Те несколько дней, что они провели вдвоем в ожидании новостей о Нике, они почти не разговаривали. Но сейчас Даша поняла, что скучала по ней. Зафира ей искренне обрадовалась – тоже приятно! Не так много в мире людей, радующихся Даше Белоусовой.

   Ника стояла на крыльце в своем домашнем сером костюме, придающем ей сходство с очень красивым ниндзя. Ее чудесные волосы волной лежали на плечах. Но, приблизившись, Даша увидела, что лицо осунувшееся, и вообще от прежней Ники в ней осталось чуть-чуть. Даша могла бы пройти мимо нее на улице, не узнав. Тем легче! Просто какая-то малознакомая тетка, у которой не грех выбить немножко на благое дело.

   Ника проводила ее не на кухню, а в кабинет. «Ну правильно, – с кривой ухмылкой подумала Даша. – Я же не друг. Я просительница».

   Она коротко изложила свое дело и сложила руки на коленях, как благовоспитанная девочка.

   – Ох, бедные звери, – сказала Ника. – Но почему же их направили к вам, если у вас нет мест и ресурсов?

   Даша объяснила, что такое случается сплошь и рядом. Собакам не расскажешь про места и ресурсы.

   – Сколько, ты говоришь, нужно?

   Даша еще раз назвала сумму. Ника записала ее на листе бумаги и спросила:

   – Наличными возьмешь? Хотя постой-ка… Не нужно возить с собой столько денег. Я переведу тебе на счет.

   Спустя минуту у Даши пискнул телефон: деньги пришли.

   Даша рассыпалась в благодарностях. Ника махнула рукой: бог с ним, не о чем говорить.

   – Ты же знаешь, что всегда можешь обратиться ко мне, – ласково сказала она.

   На мгновение Даша увидела прежнюю Нику. Но та поднялась из-за стола, и стало ясно, что аудиенция окончена.

   Больше всего Дашу поразило, что Ника не задала ей ни одного вопроса. Не спросила ни о семье, ни о том, чем она теперь занимается.

   Выйдя на улицу, Даша подумала, что Ника, может быть, хочет прочно похоронить своего бывшего мужа и все, что с ним связано, – а значит, и их общие воспоминания.

   Макар и Сергей объяснили ей, что настоящим организатором был не он, а женщина, которую все знали под именем Веры. Даша сразу им поверила. Теперь все действительно вставало на свои места. Мелкие несостыковки получали объяснение. Вера каждому давала то, что ему требовалось. Даше – ощущение дома и семьи. Сотникову – чувство собственной значимости, которое она умело подогревала. «Все зависит только от тебя!», «Как ты скажешь, так и будет!». В таком случае, что же получал Максим? Пожалуй, у нее имелась догадка. Частные сыщики упоминали, что Калита и Вера держались рядом и очень убедительно изображали мать и сына. Ну, они и при Даше держались рядом… Иногда даже слишком близко. «Интересно, знал ли Сотников?» Поразмыслив, Даша решила, что вряд ли. Слишком уж Егор был поглощен собой и своей великой местью.

   Вера, которую на самом деле зовут Наталья, рано или поздно доберется до Ники. Учтет предыдущие ошибки. Найдет новых верных людей. Затаится, дождется, когда Ника расслабится и решит, что все позади… А потом закончит начатое.

   Только одно в рассказе сыщиков вызывало у Даши сомнения. Они сказали, что Асланова безумна… Однако та женщина, с которой Даша провела под одной крышей полгода, выглядела одним из самых здравомыслящих людей, которые ей когда-либо встречались.

   «Могут ли психи так круто притворяться?»

   Это ее больше не касается.

   Поселок остался за спиной. Пахло лесом и опавшей листвой. Над пустой дорогой кружил в высоте мелкий коршун. Потеплело, и Даша сбросила капюшон.

   Она знала, что больше не вернется сюда, даже если очень понадобятся деньги. Это был последний раз, когда они виделись с Никой. Кажется, и Зафира это почувствовала, и даже глупыш Буран.

   На перекрестке можно было дождаться автобуса, однако Даша свернула направо. Правила предписывали идти навстречу потоку, но она этого не любила: рассматривают тебя все кому не лень, таращатся… Нафиг! Галька шуршала под ногами. Изредка проносились мимо машины, обдавая выхлопами. Даша снова набросила капюшон. Пусть думают, что пацан.

   Ее обогнал автобус, и надолго наступила тишина. Как хорошо брести по пустому шоссе… Сзади снова загудело – приближалась машина. Шум стремительно нарастал.

   Даша никогда не смогла бы объяснить, что заставило ее в последний миг броситься вправо. Она съехала в канаву, ободрала ладони, цепляясь за траву, и успела услышать скрежет гравия под колесами – там, где автомобиль швырнуло на обочину.

   Чувство опасности обожгло загривок, словно выстрелом. Даша на мгновение затихла, а потом кинулась вверх по склону канавы – и в лес, под прикрытие деревьев.

   Она бежала, петляя как заяц. Лишь один раз обернулась, на самой границе леса, – чтобы увидеть знакомую фигуру возле черного корпуса машины. Рядом протяжно свистнуло, из дерева высекло щепу. Даша метнулась за ствол, на пару секунд задержалась, прикидывая, где будет следующее укрытие. Вон та поваленная береза… А за ней уже подлесок, и если она успеет…

   Она додумывала на бегу. Упала за березу, молясь, чтобы не оказалась трухлявой, чтобы задержала следующую пулю… И, не дожидаясь выстрела, бросилась в густой подлесок. Здесь высоко раскинул ажурные крылья папоротник. Даша, словно рыбка в водорослях, стремительно скользила в его зеленой тени. Папоротник сменился ржавеющим орешником, и под сводами его сцепленных в арки ветвей она помчалась уже со всех ног, не разбирая дороги.

   Звонок раздался, когда Сергей обсуждал с Макаром потенциального клиента.

   – Тут девушка какая-то вас спрашивает, – сказал грубоватый женский голос. – Слышь, ты говорить-то будешь, девчуля? Да не крути головой, нету здесь никого…

   Почувствовав неладное, Сергей успел переключить звонок на громкую связь, и они с Макаром услышали напряженное:

   – Это Даша Белоусова! Меня только что пытались убить.

   Сыщики отыскали Дашу в супермаркете. Она сидела на корточках в отделе кулинарии. Над ее головой крепкие женщины в белых фартуках взвешивали салаты с майонезом.

   – Смотри-ка, и впрямь группа поддержки, – удивленно сказала одна при виде Илюшина с Бабкиным. – Не соврала девчуля.

   Пробежав через лес, Даша хотела укрыться на заправке, но представила Петра и испугалась, что с него станется перестрелять немногочисленный персонал. Поминутно оглядываясь, она дошла до нового строящегося района и нырнула в продовольственный магазин. Продавщицам наврала, что ее преследует бывший парень, и попросила набрать номер Сергея.

   – Я боялась со своего звонить, – объяснила Даша. – Вдруг Вера умеет отслеживать звонки!

   Сыщики вывели ее из магазина и посадили в машину. Рядом с ними Даша сразу расслабилась. Выпила воды, деловито отряхнула джинсы от налипших травинок.

   Макар обернулся к ней с переднего сиденья:

   – Рассказывай!

   Даша добросовестно пересказала все, что случилось этим утром. Сергей следил за входом в магазин и оглядывал парковку. Никого, похожего на Калиту или Петра Ревякина, он не заметил.

   Они отвезли Дашу в квартиру Макара. Пока та рассматривала двор с высоты двадцать пятого этажа, Сергей разогрел на кухне обед. Со всеми этими разъездами он порядком проголодался.

   – Почему ты не предупредил Овчинникову?

   Макар еще в машине отказался звонить Нике. Решение свое не объяснил, лишь сказал: «Подожди, сначала разберемся с Белоусовой». Сперва Бабкин предположил, что Илюшин не поверил рассказу девчонки. Но когда они приехали на то место, где, по словам Даши, ее пыталась сбить машина, то обнаружили в точности ту картину, которую она описала. Гравий и земля на обочине сохранили глубокие колеи – следы резкого поворота и торможения. Высокие сухие травы, заполнявшие придорожную канаву, были смяты и поломаны. В стволе чахлой сосны, стоявшей на границе перелеска, Бабкин нашел расковырянный след от пули. Самой пули не было. Кто-то позаботился о том, чтобы вытащить ее.

   – Так почему ты не предупредил Овчинникову? – повторил Сергей.

   Илюшин помолчал, перекатывая в руках чашку.

   – Позвоню через час, – сказал он наконец.

   И только Бабкин открыл рот, чтобы спросить, на что Макар собирается потратить этот час – не на обед же, черт возьми! – как Илюшин встал и вышел из кухни. Он выглядел как человек, вспомнивший что-то важное, и обеспокоенный Бабкин последовал за ним.

   Илюшин прошел в гостиную, вынул из ящика альбом и сел на подоконник, не обращая внимания на Дашу. Она сама о чем-то догадалась. Взглянула на его сосредоточенное лицо, попятилась.

   – Это он зачем? – шепотом спросила она у Сергея.

   – Пойдем. – Бабкин увел ее в кухню и стал ждать.

   Сначала на листе бумаги возник карандашный контур платья. Длинное, приталенное, с пышной оборкой по подолу. Под нажимом красного маркера на нем расцвели неровные красные пятна.

   Из-под подола выросли длинные щупальца. Илюшин провел сверху волнистую линию, и диковинная медуза поплыла к поверхности воды.

   Вокруг нее постепенно, один за другим стали проявляться странные существа.

   Надрезанный плод граната с пламенем в глубине – Вероника Овчинникова.

   Скат-хвостокол, распростерший над ней крылья, – Егор Сотников. Длинная игла хвоста протыкает гранат насквозь. На ее острие распускается мясистый цветок.

   Затонувший корабль, вокруг которого вьются стайки рыбок. Из двух соседних иллюминаторов смотрят жутковатые, почти одинаковые лица: черные провалы глаз, разинутые в крике рты. Бесконечно длинные русалочьи волосы просачиваются наружу, переплетаются с водорослями, тянутся наверх, цепляются за щупальца плывущего платья. Наташа Асланова и Оля Овчинникова.

   Петр Ревякин: длинный кольчатый червь, пережевывающий чьи-то ноги.

   Максим Калита: ухмыляющийся джинн, который поднимается из пивной банки на дне, точно столб дыма.

   Две печальные рыбы с бессильно опущенными плавниками – родители сестер Овчинниковых. Напротив них морской конек: мать Наташи Аслановой.

   Перекати-поле с шипами: Михаил Баридзеев. У него на пути распахивает крылья Даша Белоусова в образе маленькой совы. Пятна на мохнатых, как у ночного мотылька, крыльях – обманки, неотличимые от огромных совиных глаз. За ее спиной клубится лес.

   В комнату заглянул Сергей.

   Даша, поев, уснула прямо за кухонным столом: прервалась на полуслове, зевнула, опустила взлохмаченную голову на руки и через минуту уже сопела. Бабкин осторожно перенес ее в кресло. Кресло раскладывалось в полноценное спальное место, но Даша уместилась в его мягкой утробе целиком, словно птенец в гнезде. Сергей укрыл ее пледом, проверил, чтобы не дуло из окна, и плотно затворил дверь.

   Он поразился тому, как много успел сделать Макар. Склонившись над рисунком, Сергей рассматривал подводное царство. Оно отличалось от всего, что выходило из-под грифеля Илюшина прежде.

   Первой он опознал мать Аслановой. Илюшин пересылал ему свои записи разговоров со свидетелями.

   – Морской конек – это потому, что лошадь загнанная? – негромко спросил он.

   – Наверное, – рассеянно сказал Макар. – Не знаю.

   В верхнем углу листа грифельный карандаш начал выстукивать точки. Илюшин словно пытался передать кому-то сообщение азбукой Морзе. Бабкин замер: это что-то новое. Острие било по бумаге. Теперь оно напомнило ему птичий клюв. Под клювом бумага морщилась, грифель пробивал в ней дыры. Карандаш двигался по бумаге, и постепенно перед Сергеем сложился из проколов и точек силуэт человека: женщина, раскинувшая руки. Вместо лица – сплошная дыра. Сквозь нее видна обложка альбома, которую Макар подложил под лист: голубое щупальце осьминога с присосками – иллюстрация Хокусая, одного из любимых художников Илюшина.

   – Вера Загребина, – вслух сказал Сергей, не скрывая удивления.

   Вера плыла над обитателями подводного мира. Присоски вместо глаз. Руки ее под карандашом Макара удлинялись, истончались… То ли водоросли, то ли веревки опутали и ската, и червя, и джинна, протянулись к кораблю. Одно из щупалец обвило горло совы, сидящей на волке.

   – Зачем Асланова хотела убить Дашу? – негромко спросил Макар.

   – Потому что из-за нее сбежала Овчинникова, – не задумываясь, ответил Бабкин. – Девчонка осложнила ей задачу. Предстоит снова выманивать Нику из дома, планировать похищение…

   – Левой рукой, – сказал Илюшин.

   – Что, извини? – Бабкин решил, что ослышался.

   Макар поднял на него глаза и ухмыльнулся.

   Эта злорадная ухмылка сказала Бабкину больше, чем любое объяснение.

   – Ты знаешь, где Асланова? – изумленно спросил Сергей.

   Обычно Макар сидел над своим рисунком часами. Но с той минуты, как Илюшин взял карандаш, прошло не больше сорока минут.

   Макар вскочил и потянулся. Смятый лист полетел в сторону.

   – Где Даша? Она нам нужна!

   – Это зачем?

   – Потому что на этот раз, – начал Илюшин, и ухмылка его стала шире, – план есть у меня.

   Макару пришлось дважды повторить, что в действительности происходило в последние несколько месяцев. Сначала Бабкин отказался в это верить.

   – Я видел ее, – твердо сказал он. – Своими глазами. Не может такого быть!

   Илюшин не стал его высмеивать.

   – Может, – ответил он.

   И еще раз объяснил, что случилось. В изложении Илюшина эта чертова карточная игра казалась очень естественной. Джокер незаметно выскакивал из его рукава и скалился в лицо Сергею: карта, способная заменить любую другую в колоде.

   Бабкин сопротивлялся до последнего.

   – Как она это провернула?! Никто на такое в своем уме не пойдет!

   Но Макар покачал головой и сказал, что она в своем уме. А провернула – вот так, смотри…

   И продемонстрировал еще раз. С самого начала.

   Бабкину казалось, что вся постройка, возведенная на его глазах, рассыпается, точно карточный домик. Их уже обманули один раз – когда они разыскивали Дашу Белоусову для своих заказчиков. Но этот обман скрывался в другом, огромном, словно маленькая рыбка в теле проглотившего ее кита.

   Макар собирался вспороть брюхо киту.

   – Ты с ума сошел? – спросил Сергей. – Ревякин ее застрелит!

   – Не застрелит. На этот раз он должен будет убедиться, что это действительно она.

   – А если ты ошибаешься? Ты понимаешь, как подставляешь девчонку?

   Макар пожал плечами:

   – У нас нет другого способа вытащить ее.

   – Да катись ты к чертовой матери с такими идеями! – не выдержал Бабкин. – Я тебе не позволю ставить Дашу под пули! Нашел подсадную утку! Богом клянусь, Макар…

   Он хотел добавить, что в этот раз его друг зашел слишком далеко, и что если они сядут и хорошенько подумают, то изобретут другой способ. Не может быть, чтобы не изобрели… Надо привлечь полицию, в два рыла им этот ворох чертовых карт не разгрести.

   Дверь приоткрылась. За ней стояла Даша, закутавшаяся в плед, и глаза у нее были круглые, как плошки. Голубые эмалированные плошки, на дне которых плескался ужас.

   Бабкин бросил взгляд на ее лицо – и все понял.

   Девчонка слышала их разговор.

   Все. Теперь ее не остановить. Эти двое, она и Макар, нашли друг друга. И тот, и другая пойдут к своей цели напролом. Один, не моргнув глазом, рискнет чужой жизнью, другая – своей собственной.

   Однако он все-таки должен был попробовать. И Бабкин произнес, обращаясь к девушке, экспрессивную речь, смысл которой сводился к тому, что они торопятся с решением, бессмысленно идти на эту непродуманную и со всех сторон крайне опасную операцию без малейшей гарантии успеха, в которой он сходу может назвать три слабых места, да что там, практически прорехи, любая из которых поставит крест на всем предприятии, разойдется же все по швам. Товарищи, ей-богу, ну вы задумайтесь хоть на минуту, прежде чем переть под пули и ножи, вы же не только собой рискуете!..

   Даша посмотрела на него, потом на Илюшина. Лицо у нее было очень бледное, но не из-за грозящей ей гибели, как подозревал Бабкин, а потому что ей только что стало ясно, что подвал никуда не исчез.

   – Когда выходим? – спросила она.

   Лес был все тот же, и в то же время неуловимо отличался. Как будто с того момента, когда Даша отпрыгнула от мчащейся на нее машины, прошел год, а она и не заметила. Сосны чуть выше, трава чуть гуще. Чуть больше мусора на обочине.

   Это она заставила сыщиков заехать сюда, прежде чем высадиться «на точке», как выразился Сергей. Дошла до сосны, потрогала шрам от пули в теле дерева.

   Сосну не убило, и ее не убьет.

   Даша вернулась в машину, захлопнула дверь:

   – Поехали!

   – Звонить сейчас будешь или когда до места доберемся? – спросил Сергей.

   Поняв, что ее не переубедить, он перестал кидаться на них с Макаром и стал молчалив и сосредоточен. Когда Даша бросала взгляд на его хмурую небритую рожу, ей почему-то хотелось смеяться. Она давила смешок, а он все равно рвался наружу. Господи, не заржать бы во время телефонного разговора.

   – До места, – решила Даша, подумав.

   – Почему не сейчас?

   – Звуки не те. Может что-то заподозрить.

   Он подумал и одобрительно кивнул.

   Машина мягко тронулась.

   На автозаправке, которую они выбрали, Сергей быстро обошел все вокруг, изучил камеры и заключил, что уличные туалеты под них не попадают. Две зеленые кабинки торчали далеко в стороне, на зацементированной площадке, словно сосланные за плохое поведение.

   – Кому они могут тут понадобиться? – спросила Даша. – Внутри же есть туалеты.

   – Вот нам и понадобились, – буркнул Сергей.

   Илюшин в «стекляшке» разговаривал с персоналом. Даша очень хотела бы послушать, что он будет им впаривать, но Бабкин ее удержал.

   – Давай-ка еще раз проиграем заново. Ты стоишь здесь, капюшон на голове…

   А чего повторять! Ну, стоит. Ну, капюшон.

   – …если видишь, что он лезет за стволом, – бежишь туда и падаешь в траву. – Сергей кивнул в сторону заросшего поля, теснившего площадку. – А чего это мы скептически щуримся, а?

   – А какие у меня, по-твоему, еще варианты? – фыркнула Даша. – Бежать да падать, больше ничего.

   – От тебя можно ожидать чего угодно…

   Подошел Макар.

   – Инструктаж пройден?

   – Ага. Как с сотрудниками?

   – Нормально. Обещали не высовываться.

   – А заправщик маячить не будет?

   – Заправщика нет, болеет. Лишь бы не появился энтузиаст, который решит вмешаться. Даша, ты готова?

   Она молча кивнула.

   – Тогда звони.

   Отойдя на несколько шагов, Даша отвернулась от сыщиков. В эту секунду они ей мешали. Она чувствовала давящий, тяжелый взгляд Бабкина. Макар смотрел в сторону, и от этого было легче.

   Набрав номер, Даша заговорила, едва услышав знакомый голос:

   – Ника! Слава богу, слава богу, это ты! – Она захлебывалась словами. – Спаси меня, пожалуйста, меня хотели убить, я убежала, там была огромная тачка, она меня чуть не задавила, а потом какие-то люди шли за мной, я в лес рванула, спряталась…

   Она тоненько заплакала, будто заскулила.

   – Господи, Даша! – ахнула Ника. – О чем ты говоришь? Кто хотел тебя убить?

   – Я не знаю, не знаю! – выкрикнула она. – Я их не видела, не разглядела! В меня стреляли, понимаешь ты?

   – Тише, тише… Подожди, дай мне две секунды сообразить… Все будет хорошо, ты правильно сделала, что позвонила. – Ника говорила успокаивающим тоном. – Где ты сейчас? Ты обращалась в полицию?

   – Что? Нет! Какая еще полиция! Я к этим козлам на километр не подойду…

   – Где ты? – повторила Ника.

   – На какой-то заправке. Я внутрь не пошла, спряталась за тубзиками… Мне страшно, Ника! – Она снова захныкала.

   – Послушай, ничего не бойся! Сейчас мы выясним, что это за заправка, и я за тобой приеду, хорошо? – Ее голос обещал спасение и утешение. – Только никуда не уходи. И внутрь не заходи, ладно?

   – Ладно… А почему?

   – Кто знает, что за люди там работают… Как называется заправка?

   Даша добросовестно прочитала название, описала свой путь через лес.

   – Я знаю, где это, – с облегчением сказала Ника. – Даша, слушай внимательно: будь на этом месте, оставайся там, где стоишь, хорошо? Я приеду буквально через пятнадцать минут.

   – Я около туалетов постою, – пообещала Даша. – Только здесь иногда шарахаются какие-то типы…

   – Ни с кем не разговаривай! Просто отходи от них в сторону – и все. Не бойся, тебя там никто не найдет, ты вышла в довольно неочевидное место. – Даше показалось, что она расслышала нервный смешок. – Будем с тобой на связи. Ты никому, кроме меня, не звонила?

   – Нет, что ты! Кому мне звонить… У меня нет никого, кроме тебя. – Она снова подпустила слезу в голосе.

   – Девочка моя бедная, – с жалостью сказала Ника. – Ничего, скоро все закончится. Я выезжаю.

   Даша нажала отбой, опустила руку с телефоном и постояла молча.

   Из-под ног у нее протянулась тень – сзади неслышно приблизился Бабкин.

   – Ты молодец, – негромко сказал он.

   – Серега, как думаешь, сколько у нас времени? – подал голос Макар.

   – Ника сказала, что приедет через пятнадцать минут…

   – Значит, максимум десять, – решил Сергей. – Он где-то рядом. Может быть, в коттедже или заехал пожрать. За десять минут успеет, так что давайте-ка по местам. Даша, капюшон и очки!

   Илюшин сунул ей огромные солнцезащитные очки. Даша нацепила их, и мир вокруг пожелтел.

   Да, это должно сбить Ревякина с толку. У Даши Белоусовой не было очков. Аксессуар не из ее гардероба. Не в лесу же она их раздобыла…

   Два шага влево, три шага вправо. Четыре влево, два вправо. Даша топталась по площадке, не отходя далеко от кабинок. Очки на носу, капюшон надвинут на лоб. Изредка по шоссе проносились машины, поднимая пыль на обочине. Из заросшего поля вверх под облака то и дело вырывалась какая-то мелкая птаха, затем ныряла обратно и затихала на пару минут.

   Первый раз Даша напряглась, когда на заправку подъехал грязный черный джип. Она искоса наблюдала за ним, делая вид, что грызет ногти. Но из джипа выкатился жирный мужик, и Даша перевела дух. Не Ревякин. Даже если Ника отправит за ней кого-то другого, вряд ли это будет такой жиробас.

   Стоило показаться вдалеке черной машине, сердце кувыркалось в груди, словно мелкая пичужка под облаками. Даше казалось, она торчит на площадке уже очень долго. Где же он?

   С парковки уехал, трясясь и подпрыгивая, грузовичок с рекламой мороженого по борту. Даша проводила взглядом нарисованный Эверест пломбира. «Сейчас бы вафельный стаканчик погрызть…» Наступила тишина, которую нарушал только дружный стрекот кузнечиков. Он волной выплескивался из травы, затихал и вновь раскатывался по полю.

   Она пыталась вспомнить, как Илюшин обосновывал, что Ревякин не станет стрелять из машины, но в голове было пусто и безмолвно. Только стрекочущий прибой все накатывал и накатывал на нее. В конце концов Дашу начало подташнивать от этого звука.

   Это от страха, сказала она себе. Бояться – нормально. Не боятся только дураки. К тому же с ней сыщики, это чего-нибудь да стоит…

   Она осторожно обернулась, надеясь увидеть кого-нибудь из них или хотя бы услышать голоса. Но было тихо. Так тихо, словно они незаметно ушли, бросив ее одну, и Даша неожиданно поняла, что так оно и есть. Их что-то отвлекло, позвонил важный клиент, и они уехали.

   Как ни абсурдна была эта мысль, на некоторое время она полностью завладела ее сознанием. Даша похолодела.

   Она здесь одна. Ей никто не поможет. Надо бежать.

   Черный седан сбросил скорость, но съехал не на заправку, а чуть дальше. Шины прошуршали по гравию. Как лягушата, запрыгали камешки. Машина остановилась, и некоторое время кто-то рассматривал ее изнутри – краем глаза она видела мужской силуэт.

   Даша едва не рванула прочь. В последнюю секунду уцепилась за мысль, что Сергей не бросил бы ее одну, ни за что не бросил бы… Она повторяла это про себя, и постепенно дыхание выровнялось.

   Как они и договаривались, Даша принялась ходить перед кабинками, словно дожидаясь кого-то.

   Водитель вышел из машины и направился к ней. Теперь она не сомневалась, что это Ревякин. Даша по-прежнему не смотрела на него, а он не мог разглядеть ее лица, закрытого капюшоном и очками. Требовалось подойти поближе, чтобы не совершить еще одной ошибки. На это и делал ставку Илюшин. Даша вспомнила об этом, и ее охватила радость. Макар очень умный, он точно все рассчитал! На ней сейчас другой спортивный костюм, не тот, в котором она удирала от Ревякина два часа назад. Этот они выбрали вместе с сыщиками в торговом центре возле илюшинского дома. Он почти такого же цвета, темно-синий, но отличается в деталях. Плюс очки. Плюс капюшон. Ревякин не успеет осмыслить это все, он не сообразит, что на тех штанах были лампасы, а на этих нет, но в его цементных мозгах картинка не сложится, будет крошечное отличие от предыдущей версии Даши Белоусовой, и это отличие заставит его приблизиться. Ему нельзя допустить еще одну ошибку.

   Даша бродила туда-сюда, низко наклонив голову и вытянув губы трубочкой, словно насвистывая себе под нос, пока человек спускался к ней от машины. Когда их разделяло не больше двадцати шагов, она пнула камешек так, что он отлетел между кабинками, и пошла за ним. Еще один удар – и камень укатился в траву. Даша вышла на край поля и остановилась. Кузнечики застрекотали в полную силу.

   За спиной слышны приближающиеся шаги. Человек обогнул кабинки и оказался прямо у нее за спиной. Даша не шелохнулась, не обернулась. Стояла, сунув руки в карманы, и перекатывалась с носка на пятку. То ли беззаботный пацан, дожидающийся папашу, застрявшего на толчке, то ли девушка восемнадцати лет… Ревякину нужно развернуть ее лицом к себе, чтобы убедиться.

   Внутренне она приготовилась к выстрелу. Он сдернет с ее головы капюшон – и сразу начнет палить.

   – Эй, ты, – хрипло позвали сзади.

   И тут из ниоткуда возник Сергей Бабкин.

   Даша знала, что он дожидается за соседней кабиной, не видимый ни с дороги, ни с площадки. Но осмыслить пронесшийся за ее спиной ураган все равно не успела. Ураган повалил Ревякина, и Даша, вжавшая голову в плечи, услышала отвратительный хруст и вскрик. Она, наконец, очнулась. Отскочила в сторону, обернулась – как раз вовремя, чтобы увидеть, как Бабкин переворачивает Ревякина, заломив ему руку за спину, а Илюшин подбирает отлетевший в сторону пистолет.

   На запястьях Петра защелкнулись наручники.

   – О, как знал, – удовлетворенно сказал Сергей. – Взял большие. – Он наклонился над стонущим человеком и потряс его за плечо. – Слышь, ты, лопата с глазами! Не шуми.

   Земля под Ревякиным потемнела от крови.

   – Кажется, ты ему нос сломал, – укоризненно сказал Макар.

   – Зачем бы я стал незнакомому человеку ломать нос, – отозвался Бабкин. – Что ты такое говоришь?

   Ревякин начал ругаться. Он матерился, уткнувшись лицом вниз.

   – Не внемлет тебе матушка-земля, – печально сказал Сергей.

   Илюшин сунул пистолет в пакет и ушел. Даша присела на корточки, рассматривая Ревякина. Тот хрипел и сучил ногами по земле.

   – Он бы меня убил, да?

   Бабкин флегматично кивнул:

   – Ага. Вон, даже глушитель навернул, чтобы не наделать шума.

   Илюшин пригнал «БМВ». Сергей обыскал карманы Ревякина и под неумолчную брань вытащил у него телефон и ключи от машины. Ключи бросил Макару, и тот снова исчез. Вернулся он минут десять спустя. Сыщики обменялись короткими взглядами.

   «Загнал его тачку в лес, чтобы не бросалась в глаза», – поняла Даша.

   – Противно тобой багажник поганить, – вздохнул Бабкин. – А что делать!

   Из пакета был извлечен мешок, пластиковые стяжки и скотч, которым Ревякину заклеили рот. Мешок нахлобучили Петру на голову, а стяжками Бабкин и Макар связали ему щиколотки. Оба действовали молчаливо и с такой ловкостью, словно похищение людей было их вторым бизнесом после частного сыска.

   – Телефон проверил? – спросил Илюшин.

   – Нет еще.

   – Давай посмотрим…

   Сотовый Ревякина они разблокировали, прижав его палец к экрану.

   – Всегда, всегда ставь цифровой пароль, – нравоучительно сказал Макар, обращаясь к Даше.

   Илюшин покопался в контактах, проверил переписку в «Вотсапе», ненадолго задумался и начал набирать сообщение. Даша заглянула в телефон.

   – «Сделал. Все нормик. Поехал к Максу».

   – Что еще за «нормик»? – спросил Бабкин, тоже читавший через плечо Илюшина.

   – Он постоянно использует это слово. Будем надеяться, с поездкой «к Максу» я не ошибся.

   Сообщение ушло. Почти минуту оно висело у абонента в прочитанных. Все трое молча ждали. Наконец строка мигнула коротким: «Ок».

   Сергей облегченно выдохнул:

   – Купилась!

   – Самое сложное впереди, – сказал Илюшин. – Ладно, первый этап завершен. Потащили нашего красавца!

   Но потащил только Бабкин. Перекинув Ревякина через плечо, словно бычью тушу, он забросил его в багажник, покряхтел, разминая спину, и захлопнул дверцу.

   – Ну, с богом!

   – А если нас тормознут гайцы? – спросила Даша. Эта мысль только сейчас пришла ей в голову.

   – Плохо будет, – невозмутимо отозвался Сергей. – Но ты же с нами, верно?

   – А при чем тут я?

   – Ну, а кто у нас талисман? Не я же. Так что занимайся своей прямой обязанностью. – Он похлопал ее по плечу. – Приноси удачу!

   Неподалеку от остановки Бабкин притормозил и сказал, обернувшись:

   – Все, топай. До квартиры Макара доберешься сама. Пересиди там. Когда все закончится, мы позвоним. Еду из доставки не заказывай, ешь то, что в холодильнике.

   Илюшин протянул ей ключи.

   В ответ Даша повела себя некрасиво. Макару посоветовала засунуть ключи себе в задницу, а Сергея обозвала бабуином и пригрозила, что если они попробуют вытащить ее из салона силком, она поднимет визг.

   – Обалдела, что ли?! – рявкнул Сергей. – Ты понимаешь, на что мы подписались? А ну проваливай живо! Мы о ее шкуре заботимся, а она нам фигвамы рисует!

   – О своей позаботься, – окрысилась Даша. – Если я уйду, вас второй же патруль тормознет. Это бревно в багажнике начнет орать, и вас примут тепленькими. Лицензии отберут! – Про лицензии ей объяснял Макар, и вот теперь пригодилось. – А если вы меня оставите, то все у вас пройдет нормально, ясно? Я отвечаю!

   Кажется, Бабкин и в самом деле был близок к мысли выкинуть ее из машины силком. И ведь не отобьешься от него! Он Ревякина скрутил, как пятиклассника…

   Но Илюшин засмеялся, и напряжение в салоне ослабло.

   – И чего ржем? – раздраженно осведомился Сергей. – Ты понимаешь, что ей уже восемнадцать? Уголовную ответственность будет нести по полной, не отмажется.

   – Ну, посидит с годик, подумает над своим поведением, – безмятежно отозвался Макар. – Поехали, Сережа. Времени в обрез, а у нас еще голоса нет.

   Про голос Даша не поняла.

   Но вскоре все разъяснилось.

   Через десять минут Сергей свернул с шоссе на незаметную проселочную дорогу. Она вывела их к длинному высокому забору из профнастила, который терялся в лесу. Конца-края ему не было видно. Когда подъехали ближе, Даша прочла невыразительную надпись над въездом: Пансионат «Росинка».

   Охранник сонно махнул рукой, открывая шлагбаум.

   «Росинка» состояла из двух дюжин небольших коттеджей, разбросанных среди деревьев. Возле каждого – беседка, мангал, навес с дровами. Бабкин явно бывал здесь не впервые. Он объехал почти всю территорию и остановился на задней площадке возле одного из самых отдаленных домов.

   Перетащив Ревякина в коттедж, сыщики зашторили все окна. Пленника бросили на пол в комнате. Петр затих и только крутил головой, словно пытаясь по звуку шагов определить, что его ждет. Бабкин проверил стяжки и стащил мешок с его головы.

   Илюшин отодвинул Дашу так, чтобы Ревякин ее не видел, сам остался стоять в дверном проеме.

   Раздался треск отдираемого скотча. Бабкин сел на корточки, перекатил пленника на бок и вытащил телефон. В другой руке он держал лист бумаги, на котором Илюшин что-то писал и вычеркивал, пока они ехали сюда.

   – Прочитаешь вслух этот текст – останешься жив, – ровно сказал Сергей. Ревякин таращил глаза на листок. – Ты читать-то обучен?

   Ревякин открыл распухший рот.

   – Будешь орать – двину, – предупредил Бабкин.

   – Связанного будешь бить? – прохрипел Петр.

   – Ой, даже не сомневайся, – равнодушно отозвался сыщик. – Ты вон безоружную девчонку хотел шлепнуть. А как тебя самого немножко поучить, так ты сразу связанный.

   – Чего ты хочешь-то? – Даша с изумлением расслышала в голосе Ревякина жалобные ноты.

   – Не на меня смотри, на текст, – подсказал Сергей. – И читай вслух. Выразительно, как тебя в третьем классе учили.

   Илюшин отступил назад и прикрыл дверь.

   – Я послушать хочу! – шепотом сказала Даша.

   – Услышишь еще. Пойдем для Сереги хотя бы чай заварим. Он молодец.

   Даша так обрадовалась, словно это ее похвалили.

   Илюшин размешивал сахар, когда в кухне появился Бабкин. Увидев его ухмылку, Даша подпрыгнула:

   – Все получилось?

   – Получится, если твоя подруга на это купится, – осадил Сергей. – Адрес-то мне так и не удалось из него вытащить. Не бить же его, в самом деле…

   – А я бы побила, – жестко сказала Даша.

   – Он назовет адрес только под пытками. Стала бы его пытать? Утюгом прижигать?

   Она разочарованно фыркнула:

   – Выходит, ты его просто пугал?

   – Естественно, я его просто пугал. О, чаек! Это вы хорошо придумали! – Сергей взял чашку и протянул телефон Макару: – Держи. По-моему, то, что надо!

   Они четыре раза прослушали запись.

   – Не понимаю, – сказала Даша. – Почему ты считаешь, что он согласился записать этот текст, но отказался бы назвать адрес?

   Илюшин с Бабкиным засмеялись.

   – Да потому что он дурак, – объяснил Сергей прежде, чем она обиделась. – Он не успел додуматься, зачем мы это делаем, для этого нужно пораскинуть мозгами, а он деморализован и боится моих угроз. А что нельзя называть адрес – на это его небогатого ума хватает.

   – Она ведь начнет вопросы задавать!

   – Начнет, – согласился Макар. – Но подключать Ревякина к прямому телефонному разговору слишком рискованно. Он ее предупредит.

   – Или ошибется, – буркнул Бабкин, отпивая чай. – Актер-то из него никудышный. В диалоге нужно реагировать на собеседника, а он до сих пор пытается понять, зачем наговорил эту речугу на диктофон.

   Он осушил чашку в два глотка и поднялся.

   – Братцы, по коням! Время поджимает. Надо успеть до темноты, иначе мы ее на шоссе потеряем.

   – А как же Петр? – встревожилась Даша.

   – Здесь оставим.

   – Ты что! А вдруг сбежит?

   – Я его диваном придавил, никуда он не денется.

   Даша так и не поняла, пошутил Бабкин или говорил всерьез.

   Сколько его ни моют специальными шампунями, псиной несет на три метра. После больницы у нее обострилось обоняние. Она едва сдерживалась, чтобы не отпихнуть Бурана, когда он подбегал поздороваться.

   Где Ревякин? Почему не пишет?

   Со вчерашнего вечера ее не оставляло странное ощущение. Словно плывешь в озере, чувствуешь прикосновение водоросли к своей ноге, а потом понимаешь, что для водоросли оно было слишком осмысленным.

   Конечно, это из-за девчонки. Камушек, попавший в спицы колеса. Мелкий, но хрустнет обод – и вся телега полетит под откос.

   Где же Ревякин, черт его возьми?

   «Тихо, – сказала она себе. – Он занят. Наберись терпения!»

   Хаха! Уж чего-чего, а терпения ей не занимать.

   С Максимом было бы куда спокойнее. Он сделал бы все как надо. Но времени не хватило. Под рукой оказался только Петр, а медлить было нельзя.

   Все шло так хорошо, пока не появилась маленькая жадная дурочка! На собак клянчит… Сегодня на собак, а завтра начнет высасывать из нее все больше и больше, стоит ей только догадаться… Судя по странному поведению, она уже начала что-то подозревать. К правде, конечно, не подошла, даже не приблизилась. Но если бы она вспомнила как следует сегодняшнюю встречу…

   Пискнул телефон. Увидев сообщение, она облегченно выдохнула, разве что не перекрестилась. «Нормик!» Идиотское словцо. Но сейчас мало что могло обрадовать ее сильнее.

   «Все нормик» означает, что Даша Белоусова лежит в яме и сверху на нее летит земля. Спи спокойно, Дашенька.

   Она взялась читать документацию, переданную из офиса, но не могла сосредоточиться. Цифры разбегались, словно муравьи. Закрыв глаза, она несколько минут сидела, считая вдохи и выдохи, а затем снова попыталась вернуться к работе.

   Бесполезно. То, что вчера было ясным, сегодня утратило всякий смысл.

   Это просто последствия стресса. Девчонка перепугала ее своим визитом. Может быть, и не стоило отправлять за ней Ревякина… Но теперь об этом поздно рассуждать.

   Сердце колотится. Столько выдержать, так безупречно сыграть свою партию – и теперь сидеть, как мокрая мышь под веником, дрожать неизвестно отчего.

   Некстати вспомнились частные сыщики. Вот кого она с удовольствием закопала бы в перелеске! Младший вызывал в ней безотчетный страх. Приходилось заставлять себя смотреть ему в глаза и контролировать руки, чтобы не вытирать ежеминутно ладони о покрывало. Его напарник жалел ее, так что с ним было проще. Но ей все равно снились кошмары, в которых этот огромный человек шел за ней, круша все на своем пути, и она не могла от него защититься. Пули, выпущенные в него, падали на землю серебристыми каплями. Ножи сминались в воздухе, словно вырезанные из фольги. Раз за разом в снах она пыталась убить сыщика, но рано или поздно он все равно оказывался у нее за спиной и негромко звал по имени. Тогда она вздрагивала, оборачивалась – и умирала.

   Тьфу ты, весь лоб мокрый, а руки ледяные. Довела себя пустыми страхами!

   Никто ни о чем не знает. И не узнает никогда.

   Она включила душ и долго стояла под горячими струями, пока не согрелась. Высушила волосы. Хотела нанести крем, но замерла перед зеркалом, вглядываясь в шрамы, оставшиеся после хирургических вмешательств. Врачи говорили, со временем их можно будет убрать лазером. «Не раньше чем через год». Слишком много сломанных костей в ее бедном теле. Ничего не скажешь, Калита хорошо над ней поработал.

   После махрового халата она переоделась в домашний костюм. Мягчайшее прикосновение кашемира заставило ее зажмуриться от удовольствия. Словно ангел обнял крыльями.

   В этой мысли было что-то пошловатое, но она не могла удержаться, чтобы не повторить: «Ангел обнял крыльями». Теперь ангел с ней навсегда. Она это заслужила. Наконец-то добилась своего, и осталось только немного подчистить хвосты, чтобы…

   Зазвонил телефон. Прикосновение кашемира вдруг сделалось удушающим. Несколько секунд ей хотелось просто развернуться и выйти, сделать вид, будто ничего не слышала, забыть про сотовый. Она протянула руку к смартфону. Опять Ревякин!

   – Слушай, тут такое дело… – голос его звучал испуганно и сдавленно. Она никогда прежде не слышала, чтобы Петр так разговаривал. – Она, похоже, помирает. Отравилась, что ли, я не пойму… Ей сейчас Макс искусственное дыхание делает… Надо марганцовки какой, что ли, промыть ее изнутри…

   – Какой еще марганцовки?! – крикнула она.

   Трубка отозвалась короткими гудками.

   Господи, этого еще не хватало!

   Она сбежала вниз, схватила сумку с ключами. Руки тряслись, когда завязывала шнурки на кроссовках. Только не смерть! Нет, не сейчас! Еще столько не сделано, не отработано…

   От волнения не сразу смогла завести машину. «Спокойно, спокойно…» Но в голове билось: «Все один к одному». Это мертвая девчонка притянула к себе ее удачу. Забрала в могилу ее везение. Оно прилипло к ней, как метал к магниту. Не зря Егор верил, что Белоусова – талисман. Талисманы нельзя убивать.

   В конце концов выехала из гаража, едва не сбив напоследок сунувшегося под колеса Бурана. В окне мелькнуло испуганное лицо домработницы. Черт с ними со всеми! Главное – спасти ее, с остальным потом разберемся.

   Она вырулила на шоссе, понеслась с превышением, молясь, чтобы не попался по дороге патруль. Что эти два идиота могли упустить? Проморгали какой-то яд? Но ей нечем было отравиться!

   Откуда столько машин в это время дня! Почему все так медленно едут!

   Круговая развязка, светофоры… Она проскочила на красный, обсигналив сунувшихся было на дорогу пешеходов – смотрите куда идете, уроды! Свернула в поселок. На «лежачих полицейских» машину подбрасывало так, что она вскрикивала от боли. Вот наконец знакомый забор: высокий, глухой, без единого просвета. Снаружи плотно сомкнули ряды темные туи. Не сразу разглядишь калитку…

   Она кинулась к дому, даже не вытащив ключ из замка зажигания. Отперла дверь, влетела внутрь, готовясь увидеть бледные испуганные лица.

   Навстречу ей по длинному коридору шел Максим. Остановился, увидев ее. Удивление на его лице сменилось добродушной радостью.

   – Ба, вот это сюрприз! А чего не позвонила?

   Он широко расставил руки, собираясь обнять ее, и по его безмятежности, по спокойной домашней тишине она сразу все поняла.

   «Провели как последнюю дуру».

   Морок паники спал, и стали видны колья на дне приготовленной для нее ловушки.

   Она бросилась к выходу. Задвинуть засов, забаррикадироваться! Может быть, они не успели ее догнать! С той скоростью, с которой она неслась, им пришлось бы…

   Дверь распахнулась с таким треском, будто старое дерево развалилось пополам от удара молнии. Огромная фигура Сергея Бабкина заслонила свет. За ним стоял Илюшин.

   Сыщик быстро пошел вперед, тесня ее на Максима. Все как в ночном кошмаре. Только пистолет был не в ее руках, а в его, и казался обманчиво крошечным.

   Они ее перехитрили. И пришли сюда, чтобы отобрать ее прекрасную новую жизнь, – жизнь, которую она заслужила.

   Эта мысль подействовала на нее как укол адреналина. Завизжав, она кинулась на Бабкина и повисла на руке, сжимающей оружие.

   Он опешил – всего на секунду, но этого оказалось достаточно. Первый клинок вонзился ему в плечо. Второй убил бы Илюшина, если бы тот с невероятной быстротой не уклонился.

   Сергей выронил пистолет. Она изловчилась отшвырнуть его ногой назад, к Максу, и только после этого сыщик стряхнул ее.

   Калита наклонился за оружием. Ее крик послужил ему предупреждением: «Ты не успеешь!» Бабкин ломился вперед, их разделяли каких-то три метра. Максим – умница, верно оценил ситуацию и мягко, с кошачьей грацией потянул с полки свой тесак.

   Вот когда она оценила его правоту. «Нож всегда должен быть под рукой», – со своей веселой улыбкой объяснял Калита. На его оружие можно было наткнуться где угодно. С маниакальным упорством он развешивал всюду кожаные карманы, словно шаман, ставящий охранительные метки вокруг стойбища своего племени.

   Она упала на пол, чтобы не мешать ему, и поползла на корточках вдоль стены. Один из ножей, отбитый Бабкиным, воткнулся в доски прямо перед ней. Она схватила его – это оказался длинный клинок – и бросилась в комнату.

   За ее спиной разворачивался бой. Ей нужно было как можно скорее добраться до подвала, но в последнюю секунду она обернулась – и застыла, не в силах оторвать взгляд от того, что происходило в коридоре.

   Максим с немыслимой скоростью полосовал перед собой воздух. Лезвие металось перед ним, как живое. Бабкин был залит кровью.

   Илюшина нигде не видно. Она с облечением подумала, что он сбежал, но тут же поняла, что это невозможно. Не сбежал, а ищет окно, через которое можно проникнуть в дом.

   Бабкин швырнул в Макса стул, стоявший у двери, и сдернул с крюка толстую куртку. Намотав ее на руку, он снова пошел вперед, выставив ее перед собой. Куртка походила на огромный улей. Ей даже показалось, что она различает яростное гудение диких пчел.

   Ей не приходилось раньше видеть, чтобы настолько огромный человек двигался с такой ошеломительной легкостью и быстротой. Любого другого Калита давно бы убил. Несколько раз лезвие чиркало в опасной близости от горла Сергея. Но каждый раз он уклонялся и продолжал теснить Максима, пытаясь подобраться к своему оружию.

   Откуда-то донесся звон разбитого стекла. Она знала, что все окна наглухо закрыты ставнями. Что это? Где это? И вдруг сообразила – мансарда!

   Как Илюшин сумел пробраться туда? Рядом нет ни одного дерева!

   Дверь в мансарду заперта. Но сейчас она почти не сомневалась, что этот изворотливый сероглазый мерзавец сумеет пробраться вниз.

   Схватить бы пистолет! Но Макс танцевал прямо над ним. Черный корпус матово поблескивал под его босыми ногами. Она помешает ему, если сунется к оружию. Сейчас он в подобии экстаза. Наконец-то ему встретился достойный противник! Макс давно об этом мечтал. Наверное, и ему слышна победная песня диких пчел. Он сам стал одной из них. Сыщик не готов к такому страшному противнику. Макс измотает его, а когда тот на секунду утратит бдительность, куснет его в шею. И тогда Бабкин истечет кровью, как огромная свинья, а пробравшегося вниз Илюшина они с Максом утопят в его крови.

   Она почувствовала на губах привкус меди и вышла из оцепенения.

   Значит, никто не умирает от отравления…

   Раз все так обернулось, с Никой нужно кончать. Максим убьет сыщиков, а ей достанется небольшая часть работы.

   Она сунула нож за пояс и подошла к открытому люку в полу посреди комнаты. Вниз вела крутая деревянная лестница.

   Из коридора раздался хриплый крик. Кричал Сергей Бабкин, и она даже засмеялась: наконец-то! Он еще долго продержался!

   – Назад! Уходи, дура! – кричал Бабкин.

   Это он кому?!

   Снова это противное ощущение, словно щиколоток касаются теплые щупальца водорослей… Она начала быстро спускаться. Потом, все остальное потом! Мертвенный белый свет заливал низкий подвал. Она отодвинула тяжелый засов и толкнула дверь. Какая же здесь холодина… Показалось, будто за спиной послышался какой-то звук, но сейчас ничто не могло ее отвлечь.

   – Ника! – позвала она женщину, сидевшую на кровати возле стены. – Ника, извини… По-другому не выйдет.

   Вытерла кровь из рассеченной губы.

   Максим немного учил ее обращаться с ножами. Перерезать горло – проще и быстрее всего.

   Ее ударили в спину с такой силой, что она отлетела к стене и выронила свое оружие. А когда обернулась, между ней и Никой стояла Даша Белоусова и скалила мелкие зубы.

   «Господи, какой же кретин», – с бессильной злобой подумала она про Ревякина. Подняла нож и молча кинулась на девчонку.

   Ее изумление было сродни тому, которое испытал Бабкин, столкнувшись с Калитой. Даша дралась с остервенением и таким умением, которых она в ней не ожидала. Первые три выпада девчонка отбила, схватив железную миску, стоявшую возле Никиной кровати. А ведь это была ее собственная идея – кормить Нику, будто собаку!

   Лезвие бессильно звякало о металл. Она на мгновение растерялась, и миской ее ударили прямо в лицо.

   – А-а-а!

   Она не смогла удержать вскрика боли. Второй удар пришелся краем миски по переносице. Кровь хлынула с такой силой, словно прорвали пакет, приготовленный для переливания.

   Она попятилась, прижимая ладонь к носу. А когда подняла взгляд, перед ней стоял не один противник, а двое.

   Ника, измученная, слабая, но с неугасимым блеском в синих глазах.

   И курносая девчонка, которая третий раз пыталась испортить ей всю игру.

   – Ты просто дура тупая, – сказала Даша, оскалившись. – Злобная тупая дура с ножом. Могла бы хоть связать ее…

   – А она меня связывала, – хрипло отозвалась Ника. – Поначалу. Потом ей надоело…

   Они кинулись на нее вдвоем, не сговариваясь. Долго отмахиваться ножом ей не удалось. Рукоять вылетела из ослабевших пальцев. Они даже не стали подбирать оружие. Даша расцарапала ей лицо. Ника пыталась повалить ее и наносила удары в живот.

   Она отбивалась от них, прикидывая, как всегда, свой следующий шаг. К ней снова вернулось хладнокровие. Одна очень слаба, у второй быстро иссякнут силы. Ее план не сработал, но это не значит, что у нее нет шансов. Будет новый план.

   Главное – притвориться, что они ее почти одолели.

   Она ускользала от них до тех пор, пока не оказалась рядом с ножом, о котором две этих стервы позабыли в горячке драки, наклонилась и быстро схватила его.

   Вот теперь у нее действительно появился шанс. Убить Нику не вышло, надо спасаться самой.

   Она швырнула нож Даше в лицо, и когда та пригнулась, кинулась за дверь, захлопнула ее и задвинула наружный засов.

   Максим Калита был вовсе не в таком упоении битвой, как казалось его подруге. Бабкин напоминал ему одного из тех каменных троллей, которых он видел в фильмах. Только, в отличие от неповоротливых троллей, сыщик двигался поразительно резво.

   Несколько раз он зацепил Бабкина, но это все были царапины. Серьезно ранить сыщика ему не удалось. Крови и ран тот словно бы не замечал. Тупая махина!

   Когда за его спиной возникла Лягуха, Макс от изумления едва не пропустил удар. Но появление девки сыграло ему на руку. Она метнулась в коридор, сыщик отвлекся, и Максу почти удалось достать его. Пока он танцевал вокруг врага, Дашка прорвалась мимо и нырнула в комнату. Елы-палы! Час от часу не легче!

   Макс начал уставать. Выносливость никогда не была его сильной стороной. Стремительно напасть, разобрать противника на запчасти и отступить, чтобы не забрызгало, – вот его тактика. С Бабкиным она не работала. Тот двигался как машина. Кажется, даже не вспотел.

   Нужен перерыв. Он стал хуже соображать. Не сразу понял, куда делась его подруга… Ужаснула мысль, что она сбежала без него, но в следующую секунду Макс с облегчением понял, что она в подвале, разбирается с Никой. Это правильно! Нельзя удрать, оставив ее в живых.

   Лестница в дальнем конце коридора заскрипела. Она вела в закрытую мансарду, но по едва заметному блеску в глазах Бабкина Максим понял, что с этой стороны его ожидают сюрпризы. Быстрые шаги… Со второго этажа спускался Илюшин.

   Макс про себя выругался. Как он дверь-то ухитрился открыть?

   Но появление второго сыщика неожиданно изменило расклад в его пользу. Потому что хладнокровный Бабкин внезапно задергался. Похоже, боялся, что Калита сумеет успешно обороняться на два фронта… Это был бы дохлый номер! Тем более что у второго сыщика тоже имелся при себе огнестрел, а не пальнул он только потому, что оба они, и Калита, и Бабкин, слишком быстро перемещались в узком пространстве коридора. Опасался попасть в приятеля.

   Как хорошо иметь дело с людьми, которые боятся друг за друга!

   Сергей отвлекся на своего напарника. Макс знал, что это произойдет, и был к этому готов. Схватив с пола пистолет, он, не оборачиваясь, нырнул в комнату, захлопнул дверь и задвинул засов. Снаружи ударили так, словно ледокол на полном ходу пытался пробить лед. Если бы Макс не устал так сильно, он бы даже засмеялся. Давай-давай, дядя! Двери здесь укрепленные, обшитые, многослойные, как хороший сэндвич.

   Над его головой вздрагивала старая люстра, мелко дребезжа стеклянными подвесками. Один удар, второй, третий…

   И вдруг удары стихли.

   Макс сидел на полу у стены, положив палец на спусковой крючок.

   Он не понимал, что делать дальше.

   Получается, все было зря.

   Он попытался придумать какой-нибудь выход… Но все их совместные идеи и комбинации принадлежали его подруге. Он всегда был хорошим исполнителем.

   А сейчас она в подвале, и он даже не понимает, нужно ли ему спуститься к ней, чтобы помочь, или дожидаться здесь…

   Азарт драки схлынул. Вместе с ним исчезла чрезвычайная ясность восприятия. Одно он понимал четко: если сыщики не дураки, они закроют их здесь с обеих сторон, один засядет под окном, второй под дверью, и вызовут полицию. Два заложника в подвале никого не спасут.

   Он обернулся на шорох и оцепенел. Из люка выбиралась Ника. Расцарапанное лицо, спутавшиеся волосы. Вокруг разбитых губ засохла кровавая кайма.

   Ставень снаружи щелкнул и отлетел, будто фанерный. В окно хлынул свет. Максим понял, что его скоро скрутят, это вопрос не часов, а минут. И дверь он сильно переоценил: Бабкин выбьет ее если не с пятого удара, то с десятого.

   Он подвел свою любовь. Не смог защитить ее.

   Но есть кое-что, что он все-таки способен сделать для нее напоследок.

   Не раздумывая больше, Максим вскинул пистолет Бабкина и выстрелил в Нику, почти не целясь.

   Во лбу у Ники возникла небольшая печать. Он помнил такие печати на посылках, которые они с мамой получали на почте когда-то, очень-очень давно. Коробки были залиты красно-коричневой проштампованной массой. Кажется, она называлась «сургуч». Хорошее слово. Сур-гуч. Он проштамповал Нику. Теперь она отправится туда, где должна была оказаться еще несколько месяцев назад. Почтовые службы работают с ошибками, но всегда их исправляют!

   Он даже засмеялся. Эта мысль доставила ему удовольствие.

   Его любимая будет рада.

   Ника не скатилась по лестнице, как он ожидал, а сложилась пополам, будто тряпичная кукла, и в неудобной позе прижалась щекой к полу. Пальцы, которыми она вцепилась в край люка, медленно разжались.

   Максим всматривался в ее руки, пытаясь понять, что с ними не так. Наконец понял.

   На ногтях был розовый лак.

   Несколько секунд он тупо рассматривал его. А потом завыл. Он выл и выл, раскачиваясь, не в силах заставить себя подползти к мертвой женщине. Звона разбившегося стекла и грохота выбитой двери Максим Калита не услышал, потому что все это уже не имело никакого значения.

   Макар Илюшин придвинул Нике старый цветной снимок. Две девочки лет тринадцати стояли в обнимку, улыбаясь фотографу.

   – Потому что мне позвонила моя мертвая сестра, – тихо сказала Ника, глядя на фото. – Которую мы похоронили двадцать лет назад.

   Они сидели в больничной палате, как и в прошлый раз: сыщики на стульях, Ника Овчинникова – на постели, подложив под спину подушку. Только на подоконнике не было цветов, а соседнюю койку занимала Даша Белоусова.

   – Я должен был догадаться, – повторил Макар. – Вас что-то невероятно потрясло. Вы забыли об опасности, забыли вообще обо всем.

   Ника слабо улыбнулась:

   – Она сказала, что ждет меня у дороги… И я побежала туда. Вы не поверите, но я узнала ее с первого же слова. Оля почти не изменилась.

   – На это и был расчет.

   Бабкин извинился, вышел и вскоре вернулся с четырьмя стаканчиками кофе и шоколадным батончиком. Сергея целую ночь мурыжили в отделении, пока наутро его не вытащил Илюшин, подергавший за нужные ниточки.

   Со всем этим еще предстояло разбираться. Так же, как и с Ревякиным, которого они предъявили следователю. Иван Вадимович употребил в адрес Сергея несколько крайне выразительных оборотов, из которых следовало, что Бабкин полностью утратил его расположение.

   Если бы не связи Макара, быть Сергею фигурантом уголовного дела. Они похитили человека, вломились в чужое жилище. Опять же, неосторожное обращение с оружием… В голове у Ольги Овчинниковой пуля из его собственного ствола, а стрелок в невменяемом состоянии в камере предварительного заключения. То ли правда свихнулся от горя, то ли косит под дурачка.

   – Кто-нибудь может мне объяснить, почему ее сестра, – Даша кивнула на Нику, – сбежала из родного города?

   Отозвался Илюшин.

   – Вот представь: две одиннадцатиклассницы загорают на крыше многоэтажного дома. У них выдался очень плохой месяц. Честно говоря, обе считают, что у них выдалась очень плохая жизнь. Но последняя неделя просто ужасна. Они пытались отомстить своей преподавательнице танцев и украли из гримерки костюмы накануне важного выступления. Часть из украденного подбросили школьной техничке. Обе они ее не любили, но Наташа – особенно. Их разоблачили, и поднялась большая шумиха. Техничка, видишь ли, пыталась повеситься. Все складывается для двух девушек очень неудачно.

   – Это было что-то невообразимое, – подтвердила Ника. – Как будто прорвался нарыв или гнойник… Я даже не догадывалась, как сильно в действительности и дети, и учителя не любили мою сестру. Да и Наташу…

   – Однако Наташа всегда была на подпевках, – сказал Макар. – Верховодила Оля. Вместо того чтобы посмеяться над неудавшейся шалостью двух подруг, общественность, не сговариваясь, объявляет им бойкот. Обе не понимают, что такого ужасного они натворили. Разве они повесили старую дуру-техничку? Перья, ободранные с танцевальных костюмов, – это и вовсе смехотворно. Несправедливость происходящего задевает их обеих, особенно – Олю. Ей всегда недоставало признания. Она знает, что намного умнее окружающих. Ей легко дается учеба и вообще почти все, за что она берется. Но все вокруг любят не ее, а ее старшую сестру. Она вынуждена общаться с паршивой овцой, которую в других обстоятельствах никогда не приблизила бы к себе. Я думаю, Оля от всей души презирала Асланову. Та все время приспосабливалась. Хитрила, пыталась нравиться. Не отличалась ни умом, ни изворотливостью. А главное – сдала собственную подругу, когда у нее нашли часть украденных вещей. Олю не в чем было бы обвинить, если бы Наташа оказалась хоть немного более стойкой. Но та не выдержала и во всем призналась. Выходит, остракизму предали их обеих исключительно из-за Наташи. Если бы она взяла всю вину на себя, об этом неприятном происшествии быстро бы забыли. К Аслановой в целом относились куда снисходительнее, чем к Оле. Оля – маленький злой гений, мозг и моторчик их союза. Умеющая быть обаятельной и произвести впечатление, когда ей этого хочется. А Наташа… Наташа – просто серость. Плесень. Из всех достоинств – хороший голос, но об этом мало кто знает. И что же осмелилась сделать эта плесень?

   – Что? – непонимающе спросила Даша.

   Ника тяжело вздохнула.

   – Она надела чужое платье, – сказал Макар.

   Май, жара. Воздух раскален, как в июле. Полосатые коты лежат, свернувшись в тени, будто арбузы на бахче.

   Две девушки загорают на крыше девятиэтажки.

   Над мусорными баками дерутся чайки. Ветер таскает по шершавому рубероиду пустой пакет.

   Газировка выпита. Чипсы рассыпаны на покрывале возле Оли. Она лежит на спине, спустив с плеч лямки купальника, чтобы не оставалось белых полосок. Сегодня в школе с ними не разговаривал никто, включая учителей. Если бы их демонстративно не замечали, было бы легче. Но девушек просто брезгливо обходят, словно от обеих разит дерьмом.

   Всю обратную дорогу из школы они ругались. Наташа скулила, как побитая собачонка. Ныла, пустила слезу, обвинила в происходящем Олю! Трусливая дура.

   Оля пытается задремать, но сон не идет. Поганый городишко! Если бы можно было сбросить на него бомбу, она бы даже не задумалась. Пусть будет война! Пускай вокруг рвутся снаряды, а от школы останется гигантская воронка! И ни одной живой души…

   Нет, так не годится. Кто-то должен быть свидетелем ее триумфа. Пусть выживут родители и Ника. Они будут рыдать и умолять ее вернуться. Отец с матерью поймут, наконец, что от самодовольной Ники никакого толку. Что она может? Спеть над пожарищем?

   А Оля – бог войны. Ей известно, где достать еду, боеприпасы и лекарства.

   Нет, нафиг родителей. Они не заслужили спасения. Мать то и дело принимается лить слезы. Отец молчит целыми днями. Ника ведет душеспасительные беседы: хочет допытаться, что подвигло сестричку на кражу. Как же от нее тошнит…

   Она все-таки незаметно задремала. Когда просыпается, голова тяжелая и мутная. Перед глазами плавают темные круги. Из-за них она не сразу понимает, что видит перед собой.

   Ее платье гуляет по парапету. В первую секунду ей кажется, что его таскает туда-сюда ветер, точно пустой пакет… Платье легкое, почти невесомое. Но затем в глазах проясняется, и Оля приподнимается на локте.

   Внутри ее платья – Наташа.

   Наташа кривляется. Наташа делает книксены и корчит рожи. Парапет широкий, а высоты Асланова не боится, так что она дает себе волю. То изображает Олю с ее мужиковатой походкой, то ступает от бедра, как манекенщица.

   Ветер треплет платье и рвет, словно хочет оставить ее нагишом.

   – А ну сними! – рычит Оля.

   У нее снова темнеет в глазах, на этот раз от злости.

   – Слезай! – Она вскакивает, пошатывается – голова кружится – и медленно идет к подруге. – Я кому сказала!

   Все ее несчастья воплотились в танцующей фигурке на парапете. Наташа захотела отомстить Лиле, хотя сама была виновата, что ей не досталось роли. Наташа предала ее. Из-за нее Оля – пария, обреченная на компанию этой жалкой дуры! И напоследок она обокрала ее! Пока Оля спала, унесла самое ценное, что у нее есть.

   – Снимай платье! – орет на нее Оля. Сердце колотится, во рту пересохло. – Сука бессовестная!

   – От суки слышу! – Наташа смотрит на нее сверху вниз и смеется. – Мне оно больше идет, поняла?

   Оно действительно идет ей больше. Платье проявило в ней неизвестно откуда взявшуюся дерзость, кураж и даже красоту. Наташа отняла не только платье. Она как будто заставила их поменяться ролями. Отныне Оля обречена клянчить и ныть, а бесстрашная Наташа станет дразнить ее, танцуя на парапете. И так будет всегда.

   И тогда Оля ее толкает.

   Сначала исчезает Наташа. За ней всплескивается длинный подол и тоже пропадает в глубине. Платье и Наташа летят вниз с крыши высотки, а Оля оцепенело смотрит им вслед.

   Она слышит звук удара.

   Зрение проясняется. Темные пятна больше не скрывают от нее то, что лежит внизу.

   Оля отступает назад. Чайки все так же кричат над помойкой. Пакет неспешно кружится в дальнем углу крыши. Она сворачивает покрывало, натягивает на купальник Наташины джинсы и блузку, нашаривает в кармане помаду и ключи от квартиры, берет ее сумку. Спускается вниз. Медленно обходит панельный дом, не встретив никого по пути, и оказывается перед длинной зеленой стеной боярышника.

   Оля продирается через кусты. Пахнет листвой и травой, но когда она склоняется над телом, в нос ударяет совсем другой запах.

   – Асланова упала на узкую полосу асфальта между высоткой и палисадником, – сказал Макар. – Мне сказали, что ее хоронили в закрытом гробу. Я не знаю, расшиблась ли она сама при падении так сильно, что лицо невозможно было опознать, или над ней потрудилась ее подруга, подобрав какой-нибудь кирпич. Надеюсь, что все-таки первое. Оля увидела, что тело изуродовано. Они были одного роста, похожего сложения. Обе без особых примет. Волосы у обеих каштановые.

   – Наташа откровенно подражала Оле, – добавила Ника. – Стриглась как Оля, ногти красила в те же цвета…

   – Это сыграло Ольге на руку, когда она задумала побег.

   – А зачем ей вообще понадобилось бежать? – спросила Даша. Она уселась на кровати по-турецки, обхватив ладонями бумажный стакан.

   – Ну, она убила человека. – Макар отхлебнул свой кофе и поморщился. – Две девушки проводили время на крыше, одна надела платье другой и в итоге оказалась на асфальте девятью этажами ниже. Возникли бы вопросы. Не забывай, ей было даже меньше лет, чем тебе. Она только что лишила жизни свою единственную подругу. Не думаю, что Ольга была в состоянии рассуждать хладнокровно. Платье, жара и неузнаваемое лицо давали ей шанс.

   – При чем здесь жара?

   – Люди попрятались от зноя. Оля пришла в квартиру Аслановой, собрала ее вещи. Написала записку для матери, подражая почерку Наташи. Никто не стал проводить экспертизу – зачем! Картина выглядела ясной. Оля Овчинникова покончила с собой, Наташа Асланова уехала из города. У Оли наверняка был с собой паспорт. Точнее, два паспорта, свой и Наташин.

   – Да, это правда, мы везде его искали, – вспомнила Ника. – Никак не могли понять, куда он пропал.

   – Интересно, как она провела все эти годы, – подал голос Сергей.

   Илюшин кивнул, соглашаясь:

   – Да, все-таки перед ней стояла нетривиальная задача. Вчерашняя школьница, с собой минимум денег, ничему толком не обучена. Однако она не пропала. С какого-то момента Оля, видимо, следила за вами издалека. У меня есть одно предположение, но проверить его не представляется возможным…

   – Какое?

   – Я подозреваю, она была одной из любовниц вашего мужа.

   – Оля и Егор? – ахнула Ника.

   – Она научилась хорошо менять внешность. К тому же Егор не знал ее школьницей, и не существовало риска, что он ее опознает, – разве что заметит сходство с собственной женой. Вы действительно очень похожи. Эта версия объясняет, как ей удалось так легко заполучить Егора, когда он вышел на свободу. Они уже были знакомы. Но кто точно был при ней в то время, так это Калита. Где и как они встретились, нам неизвестно. Если только сам Максим не решит рассказать, мы ничего не узнаем.

   Бабкин фыркнул.

   – Сомневаюсь, что он вообще когда-нибудь заговорит.

   – Может, и заговорит. Ясно одно: он ее действительно любил. Насчет вашего мужа, Ника, не знаю…

   – Егор любил только себя, – отозвалась она. – Он, конечно, считал, что использует Олю. Почему, интересно, она назвалась Верой…

   Илюшин сказал, не задумываясь:

   – Из-за вас. Вы – Вероника. Она – сокращенный и более твердый вариант. Вера-Вероника, ее это наверняка развлекало. Вы правы: Егор считал, что может использовать ее в своих целях. Цель у него была одна: добраться до вас и прикончить. Вера вела совершенно другую игру. Оборудовать подвал, найти нужных людей… Все это требовало времени и средств. Я думаю, она вложила все, что у нее имелось, ради получения куда более серьезного куша. Фабрика обеспечила бы ее на всю жизнь.

   – То есть все это было ради денег? – недоверчиво спросила Даша.

   – Ради больших денег, – поправил Макар. – Денег, которые позволили бы ей не думать о будущем. Оля Овчинникова – человек с таким прошлым, в которое ей очень не хотелось возвращаться. И еще ей хотелось забрать и присвоить себе чужую жизнь.

   Бабкин подумал, что Егор Сотников, может, и был когда-то умен, но с годами чудовищно поглупел. Рядом с ним все это время находилась женщина большого ума и железной воли. Шаг за шагом, медленно, но неостановимо она двигалась к своей цели. А тот был убежден, что она сделает все, что ему захочется. Дурак, дурак…

   – Значит, Егор и вправду хотел меня убить, – задумчиво сказала Ника.

   – Сам бы он не решился. Это Ольга его настроила соответствующим образом. Три помощника лучше, чем два. Егор требовался ей в команде. Он знал вас, мог предсказывать, как вы поступите. Она имела на него большое влияние, и ей удалось убедить его, что вы должны искупить свой грех. В какой-то момент она сделала вид, что лучше внести изменения в план: увезти вас и заключить в тюрьму, чтобы вы страдали так же, как и он. Егор и на это согласился. Но когда они вас похитили, по дороге случилось то, что называется эксцессом исполнителя.

   – Егор начал меня убивать, – кивнула Ника.

   То, что произошло, она помнила обрывочно. От укола она стала как пьяная. То проваливалась в забытье, то снова приходила в себя. Происходящее казалось плохим фильмом, который она смотрит из дальнего ряда кинотеатра.

   Но иногда ее перебрасывало в собственное тело. Тогда она чувствовала, что лежит на коленях у Егора на заднем сиденье. Видела безумную улыбку на его губах. Он то и дело ощупывал Нику, словно не мог поверить, что наконец-то заполучил ее.

   Кажется, за тот час, что они ехали, он и сошел с ума.

   Идея с камерой в подвале – чушь, Егор это ясно понял. Их машину могли остановить в любую минуту, а из камеры можно спастись. Нет. Все это ненадежно.

   За заброшенной стройкой ждал автомобиль, в который они должны были пересесть. Пока Ревякин с Калитой вытаскивали бесчувственную Дашу из багажника, Егор потащил Нику на стройку.

   Она помнила, как спотыкалась о кирпичи. Помнила небо, нанизанное на ржавые шампуры арматуры. Потом вокруг сгустилась темнота. Сырость и запах бетона. Руки Егора на ее шее, его лицо, белеющее в полумраке, как гипсовая маска. Он что-то кричал, но память милосердно не сохранила его слов. Когда он начал душить ее, это было очень больно и хотелось, чтобы все поскорее закончилось.

   И все закончилось. Егор вздрогнул, выпустил ее и осел, уронив голову набок. Из-за его спины выступил лопоухий парень с полудетским лицом.

   – Понятия не имею, как ваша сестра ухитрилась упустить, что Егор увел вас на стройку, – сказал Макар. – Но когда она поняла, что он хочет сделать, у нее не оставалось вариантов. Она готовила свой план не меньше года. Егор, сам того не зная, собирался пустить все это под откос.

   – Даже представить не могу, как она взбесилась, – тихо сказала Даша. – Жуткая баба!

   – Она спасала сестру. Вы, Ника, были единственным человеком в машине, имевшим огромную ценность. Она бы и сама прирезала Егора. Он, собственно, больше не был ей нужен. Но Калита куда лучше умеет обращаться с ножом.

   Бабкин поморщился и непроизвольно дотронулся до плеча. Врачи насчитали на нем не меньше двадцати порезов. Слава кожаной куртке, почившей в драке. Бабкин искренне скорбел по ней. Греть его двадцать лет – и сгинуть в сражении с профессионально обученным ублюдком, защитив напоследок хозяина… Почетная смерть. Где он найдет вторую такую кожанку?

   Впрочем, куртку он не выбросил, не поднялась рука. Покойница теперь хранилась на антресолях.

   – А я зачем ей была нужна? – спросила Даша. – Зарезали бы меня там же и положили бы рядом с Егором… Вера, в смысле, Ольга никогда не верила, что я талисман. Она притворялась, чтобы Егору угодить.

   – Ты была очень нужна, – возразил Макар. – У тебя была важная роль. С твоей помощью Нику держали в узде.

   – Я и во втором подвале думала, что ты где-то поблизости. – Ника болезненно улыбнулась. – Мне же никто не сказал, что ты сбежала… Я рассказывала Ольге все, что она хотела знать. Описывала, с кем ей предстоит иметь дело. Как разговаривать с этими людьми, как себя вести. Она не собиралась отдавать управление в чужие руки, ей все хотелось делать самой. Представляешь, как многому ей нужно было научиться?

   – Самое главное, чему ей предстояло научиться, – это быть вами, Ника, – сказал Илюшин. – Первое, что выдало бы ее, – манера говорить. Голос, интонация. Вот почему вас заставляли читать по ролям или просто художественный текст. Это было очень важно! Рядом с ней в том подвале сидел человек, который учил Ольгу повторять за вами, как попугай.

   – И мы эту сволочь рано или поздно отыщем, – буркнул Сергей.

   Илюшин в этом сомневался, но промолчал. Он подозревал, что Ольгу натаскивал не один человек, а минимум двое. Один отвечал за голос, второй – за манеру двигаться. Взгляд неосознанно считывает не портретное сходство, а осанку, походку, способ держать сигарету, посадку головы, мимику… Ольга улыбалась по-другому, смеялась иначе. Ее губы двигались не так, как у Ники.

   Всему этому она собиралась научиться.

   – А вот хранились бы где-нибудь ваши отпечатки пальцев, – сказал Сергей Нике, – и полетел бы к черту весь ее гениальный замысел.

   – Не факт, – возразил Макар. – Может, и придумала бы что-нибудь. Изобретательная была женщина…

   – Сколько Оля планировала меня продержать в подвале, как вы думаете? – спросила Ника. – Мне она не отвечала, сколько я ее ни спрашивала.

   – Около полугода.

   – Почему вы так считаете?

   Илюшин обезоруживающе улыбнулся:

   – Я бы так поступил на ее месте. Шесть месяцев – подходящий срок. Могут вылезать давние знакомства, проблемы на производстве, – в общем, те дыры в кафтане, которые она собиралась латать с вашей помощью. А потом шкурка окончательно прилипла бы к ней. Лягушка превратилась бы в принцессу. Тогда вы стали бы не нужны. Хороший, продуманный замысел! Но Даша удрала из подвала, и все пришлось менять на ходу.

   – Тебя она бы тоже охотно прирезала, – с ухмылкой сообщил Сергей Даше. – Руку дам на отсечение, ты взбесила ее не меньше, чем Сотников.

   – Тебе и без всяких споров руку едва не отсекли! – Она помахала расслабленной кистью со своей кровати. – Слушайте, а откуда у них взялся второй дом?

   Илюшин пожал плечами:

   – Скорее всего, они его арендовали на долгий срок. Ольгина предусмотрительность сказалась и здесь: она поставила ставни, укрепила двери. Ну, и подвал тоже привела в жилой вид. На всякий случай.

   – Всегда имей запасной план… – задумчиво сказала Ника.

   – Подготовка себя полностью оправдала. Когда Даша сбежала, у Ольги и Максима было очень мало времени. Они ведь не знали, как скоро их накроет полиция. Запомнила Даша местонахождение дома или нет? Отнесутся ли к ее словам серьезно или спустят дело на тормозах? Ольга не могла рисковать. И они свернули свой проект раньше срока.

   – Вот этого я осмыслить не могу, – призналась Ника. – Того, что они с ней сотворили…

   – Очень уж высоки были ставки.

   – Я другого не пойму, – сказал Сергей. – Как это Калита на такое подписался.

   – А может, это был Ревякин! – вмешалась Даша.

   Илюшин покачал головой:

   – Нет, Ревякину такую тонкую работу не доверили бы никогда в жизни.

   – Тонкую работу? – недоверчиво переспросила Даша. – Да ты шутишь! У нее ни одной целой кости!

   – Ольгу избили с ювелирной точностью. Им нужно было создать картину жестокой расправы, но не оставить ее инвалидом. Руки и лицо – вот что выдало бы ее в первую очередь. Кто естественным образом ляжет под нож пластического хирурга? Человек с переломами носа и скул. Кто не в состоянии подписывать документы? Тот, у кого рука в гипсе. Сотрясение мозга – необходимый минимум, чтобы объяснить повседневную забывчивость. Ей предстояло знакомиться с собственным домом, водить чужую машину, двадцать четыре часа в сутки притворяться другим человеком… Она неизбежно допустила бы ошибки. Они не успели толком отработать ни речь, ни мимику – не хватило времени. Но теперь все отличия от прежней Овчинниковой можно было списать на травмы. Бил ее, конечно, Калита. Она сумела убедить его, что другого выхода у них нет. Чудом выжившая жертва рассказывает волшебную историю своего освобождения. На месте коттеджа мы находим пожарище. Вместо примы выходит дублер, и никто не замечает подмены.

   – Между прочим, о вас она расспрашивала особенно внимательно, – вспомнила Ника. – Постоянно заставляла повторять наши разговоры. Записывала мои впечатления…

   – Мы видели ее в образе Веры Загребиной. Конечно, она была в парике, в очках и прибавила себе с помощью разнообразных ухищрений не меньше двадцати килограммов веса… Но ей все равно было не по себе. Правда, сбилась она единственный раз: когда выяснилось, что Даша слышала чтение за стенкой. У нее не нашлось подходящего объяснения. Но все можно было списать на амнезию, что она и сделала. Ну, и конечно, гениальная догадка сыграла в ее пользу и избавила нас от всех подозрений. Ольга сообразила, что мы докопаемся до истории о самоубийстве Овчинниковой-младшей. Она очень рисковала, выводя на сцену Наташу Асланову. Но к этому времени я и сам решил, что мы столкнулись с историей сумасшествия, а не с холодным умом, который противостоял нам в действительности. Ольга выбила сто очков из ста. Душераздирающая история про месть женщины с тяжелой судьбой звучала дико и в то же время правдоподобно. Дальше все было довольно несложно… Ее все жалели. Она оборвала прежние связи, объяснив, что хочет восстановиться. Стала вести замкнутый образ жизни, понемногу вживаясь в роль. Ревякин и Калита держали вас в новом подвале. Если нужно было проконсультироваться, Ольга приезжала к вам, верно?

   Ника кивнула.

   – Меня так ужаснуло, когда они стали пытать Дашу, что я даже не пыталась врать. Боялась, что они снова начнут бить ее током, если Ольге что-то не понравится. К тому же устала. Сдаваться не хотелось, но если бы сказали, что завтра мне придет конец, я бы почти не расстроилась. – Она усмехнулась. – Этот подвал у меня уже в печенках сидел.

   Даша пересела на ее кровать и осторожно погладила по спине.

   – Слушайте, – начала она, обращаясь ко всем сразу, – если Нику смогли выманить телефонным звонком, зачем нужно было городить огород со мной в роли официантки? Почему было не позвонить сразу?

   – На звонок они пошли от безысходности, – объяснил Сергей. – Слишком ненадежный план. А если бы Ника не поверила? Если бы кто-то оказался рядом и остановил ее? Рискованно делать ставку на единственный телефонный звонок.

   Ника обернулась к ней:

   – Ладно, со мной все понятно. Но за что Ольга пыталась убить тебя?

   – Без понятия! Пусть он объяснит, – Даша кивнула на Илюшина.

   – Во-первых, Даша, как и мы, знала Ольгу в образе Веры Загребиной, – сказал Макар. – Во-вторых, вы с ней провели вместе несколько дней. Стоило Даше что-то заподозрить, и вся инсценировка посыпалась бы. Ольга что-то писала во время вашей встречи?

   Даша отрицательно покачала головой и вдруг вспомнила:

   – Подожди! Вообще-то да! Она записала, сколько денег нужно на собачий приют. Я еще подумала, что память у нее стала совсем паршивая.

   – Какой рукой она писала?

   – Правой, естественно…

   Даша осеклась.

   – Нет, не правой… – протянула она и испуганно посмотрела на сыщиков. – Ох ты ж, елки-палки! И она из-за этого…

   – Почти наверняка, – согласился Макар. – Даже с переломанными пальцами правша не становится левшой. Ольга была левшой и невольно себя выдала. Ты даже не заметила этого, а она раздула маленькую ошибку до масштабов катастрофы. Гадала, как быстро ты сообразишь, что именно увидела, и что предпримешь. В конце концов страх взял верх, и она отправила Ревякина тебя убить. Катастрофой было именно это. Если бы она отпустила тебя живой и невредимой, ничего бы не произошло.

   Ника притянула к себе Дашу, обняла за плечи. «К Юльке ее пристроить, – подумала она. – Пусть обучается, схватывает». И еще подумала: «Как хорошо, что папа с мамой не дожили. Невозможно было бы им это все объяснить».

   Бабкин покосился на Илюшина и увидел, что тот ухмыляется.

   – Что тебя насмешило?

   – Я только что понял, что под конец жизни Ольга Овчинникова добилась того, чего хотела: почти полного сходства с сестрой. Ника перед похищением была в домашнем костюме, и Ольга уехала из коттеджа в точно таком же. Нику пару раз ударил Максим, Ольге расцарапали лицо в последней драке. Только лака на ногтях у Ники никак не могло быть. А в остальном сходство разительное. Разве не забавно, что именно это ее и убило?

   Но Сергей сказал, что у Макара всегда было извращенное чувство юмора и с годами становится все хуже, страшно представить, что с ним будет в старости, если только Илюшин доживет.

   Пашка в ответ на расспросы родных делал морду кирпичом, но на душе было тошно. Он нутром чуял, что Дашка влезла во что-то паршивое.

   И старшие словно с цепи сорвались. Весь день ходили за ним, хихикая, как больные. Обычно Пашке удавалось оставаться незаметным. Но страх за сестру проявил его, сделал видимым.

   Он еще с обеда почувствовал, что назревает что-то нехорошее. Инга, Вадим и Олег перешептывались у него за спиной, за столом перебрасывались только им понятными шутками, и взгляды их скользили по нему. Он быстро доел, помыл за собой посуду и собирался удрать, но мать остановила его требовательным вопросом:

   – А где Дарья?

   – Не сторож я сестре своей, – хмуро ответил Паша, переиначив вылезшую откуда-то цитату.

   – А ну не хами матери! – Она отвесила ему подзатыльник.

   – Кому сказали, матери не хамить! – рявкнул Олег и тоже дал ему леща.

   Паша клацнул зубами. Отскочил, потирая затылок. Инга тихонько засмеялась.

   Это что-то новенькое. При Даше никто из старших не осмеливался так себя вести. Она их строила, как салаг. Всего сутки с небольшим как ее нет, а они уже звереют.

   Пашка нахмурился и припомнил кое-что. Утром старшие обшаривали кладовку. Что они искали?..

   Он притащил стремянку, забрался на верхнюю полку, перерыл шмотье и понял, наконец. Сумку они искали! Большую спортивную сумку, которую Дашка сто лет назад выиграла на почте в лотерею. Сумки не было. Черт ее знает, куда она делась! Может, мать загнала.

   Зато теперь ясно, отчего братья с Ингой облизываются на него, как вампиры на девственницу. Решили, что Дашка свалила с концами, а его бросила одного.

   «Ну, теперь тебе жизни не будет», – отчетливо прозвучал чей-то голос в Пашкиной голове.

   Ему стало не по себе. Отольются кошке мышкины слезки. Инга, Олег и Вадим отведут на нем душу, расквитаются за те несколько месяцев, что Дашка держала их в страхе.

   На дверь кладовки изнутри навешен хлипкий крючок. Пнешь посильнее – слетит.

   К вечеру Пашка ощутил сгустившуюся ненависть так отчетливо, словно его окунули в бочку со смолой. Не продышаться от вязкой массы, забившей ноздри.

   Он привык полагаться на себя, не на сестру, но, ложась спать, обратился к ней, как к ангелу-хранителю: «Дашка, не бросай меня тут одного! Если ты уехала навсегда, хоть маякни. Я тогда тоже ноги сделаю. Мне после твоих выступлений ловить нечего».

   Ночью дверь кладовки вышибли. Троица ввалилась внутрь. Брыкающегося Пашку вытащили в коридор и понесли куда-то. Он отчаянно извивался, кого-то куснул, но держали его крепко. В голове мелькнуло: «На улицу тащат, уроды». Днем Инга ходила вокруг надувного бассейна, где плескалась Иришка, и зачем-то потребовала долить в него воды.

   Пашка понял, что догадка верна. Будут топить, как котенка. И утопят, запросто.

   Он пытался заорать, но рот зажали крепко.

   – А чего это вы затеяли?

   Громкий, хоть и сонный голос Светки.

   Вадим цыкнул на нее: «Тихо, дура! Мать разбудишь!»

   – Я какать захотела! – поделилась Светка, не понижая голоса. – А туалетной бумаги нету!

   – Инга, найди ты ей бумагу!

   Хватка его мучителей на секунду ослабла, и Пашка тут же этим воспользовался. Дернулся изо всех сил, вывернулся, брякнулся на пол. Пополз на четвереньках под кухонный стол, и пока его в темноте и неразберихе пытались достать, лупил по рукам и мордам. В конце концов выскочил с другой стороны, помчался к чердачной лестнице и взлетел по ней на самый верх, как перепуганный кот.

   – Только суньтесь! – прошипел сверху.

   Три хари, задранных к нему снизу, в разных выражениях известили, что ему конец. Пашка бы плюнул в них, да во рту пересохло.

   Он забрался на чердак, закрыл крышку люка. Подумал, покрутился – и лег сверху. Жестко, неудобно, а что поделать? Зато проснется, если старшие полезут наверх.

   Сон был рваный и такой тяжелый, что лучше бы вообще не засыпал. Пашка очнулся весь в пыли, грязи и липкой паутине. Откуда что взялось! Еще и в стекловату ухитрился влезть локтем. Рука чесалась так, словно он ночевал в муравейнике.

   В минуту слабости он подумал, не рассказать ли обо всем матери. Когда он был маленький, она иногда вставала на его сторону…

   Но мать ему не поможет. Вернее, поможет, но понарошку. Позовет Ингу с Олегом и примется нудеть: «Сейчас же извинитесь перед братом!» Вот и все ее вмешательство.

   Извинения-то ему очень помогут, ага.

   Короче, пора валить. И быстро, пока старшие дрыхнут.

   Он приоткрыл люк, в любую секунду готовый драпать вглубь чердака. Под лестницей было тихо. Это еще ни о чем не говорило – могли и засаду устроить. Пашка собрался с силами, разве что не перекрестился – и полез вниз.

   Никого. Мухи вьются над столом, где после ужина никто не убрал посуду с остатками еды.

   Мать была на огороде. Он слышал, как она разговаривает с соседкой.

   Пашка скользнул в свою каморку и остановился, зажав нос ладонью. Ну и вонь! До него старшие не смогли добраться, так отвели душу на их комнатенке. Он едва не расплакался как малолетка, когда увидел, что они сделали с Дашкиной занавеской.

   Отсюда брать нечего. Все испакощено.

   Посреди разгромленной комнаты блестела кучка серебристых осколков. На некоторых видны были бурые потеки. Ракета, попавшая под чью-то босую ногу, дорого продала свою жизнь.

   Пашка вытер слезы, перевел дыхание. Ладно, запасные штаны есть в общем шкафу. Что ему еще надо?.. Вода, печенье… Шоколад. Ножик! Пока тепло, пару дней пересидит в лесу. Там есть старый шалаш, еще рыбаки делали. А дальше видно будет.

   На сборы ушло десять минут. Пашка очень торопился. Светка с Иркой могут проснуться в любой момент. Поднимут шум, а там и старшие протрут зенки…

   Выйдя из дома, он пристроил груз поудобнее. Рюкзак старый, лямки длинные. Мешок бьет по заднице при каждом шаге…

   По дороге медленно катился длинный черный «Мерседес». Такие сюда заезжали редко. В другое время Пашка заинтересовался бы, но сейчас он едва передвигал ноги. Так плохо ему еще никогда не было. Почему-то кружилась голова. Во вчерашней драке его крепко приложили об угол шкафа, но это же не повод, чтобы придорожные столбы то и дело кренились…

   «Мерседес» затормозил. Из салона выскочила Даша.

   Пашка остановился, сбросил рюкзак с плеч. Сел на него сверху и самым постыдным образом разревелся.

   Когда мир окончательно встал на место вместе со всеми столбами, заборами и деревьями, Дашка уже мчалась к дому, крикнув напоследок: «Иди в машину». Синяки на его физиономии рассказали ей обо всем лучше, чем младший брат. Он-то мямлил, шмыгал и не мог от счастья связать двух слов.

   Представив, что она сделает с сонными старшими, Пашка негромко засмеялся сквозь слезы.

   Сестра вернулась десять минут спустя, потирая кулаки. Пашка хотел спросить, что же теперь с ними будет, но тут из «Мерседеса», про который он совсем забыл, выбралась женщина с длинными каштановыми волосами, собранными в хвост. Морда в синяках, а все равно видно, что красивая.

   – А ты у нас, значит, Гагарин? – спросила она, улыбнувшись так, что у Пашки захватило дух. – Ну что, Гагарин… Поехали!