Аннотация: Время пришло. Финальная схватка между силами Добра и Зла. Конец Всего. И Антихрист, дитя Князя Тьмы, был послан на землю. Не лично Князем Тьмы, естественно. Для этого существуют исполнители. Так сказать, демоны – и ангелы – полевые агенты. Самые опытные. Самые верные. Самые самые. Собственно, ради этого момента агенты тысячелетиями вели сражения за души на Земле. В Конце Света сам смысл их существования. И вот пред ними раскрылись сияющие перспективы. Ангелу – вечность в раю – под музыку арф. Исключительно арф. Ни единой гитары. Или даже гобоя. А ангел как-то привык уже, знаете, к хорошему. А уж демону, современному, с мобильником, на совершенно пижонском Бентли 56 года выпуска – ему перспективка провести остаток вечности, подбрасывая лопатой уголек к котлам грешников – хуже святой воды под ногти. А ничего не поделаешь... Или все-таки попробовать? --------------------------------------------- Терри Пратчетт, Нил Гейман Добрые предзнаменования Авторы присоединяются к демону Кроули и посвящают эту книгу памяти Г.К.Честертона – человека, который знал, что происходит. В НАЧАЛЕ Был славный денек. Собственно, пока все деньки были такими… Их было уже гораздо больше, чем семь, а дождь пока не был изобретен. Но накапливающиеся к востоку от Эдема тучи ясно показывали, что собиралась первая серьезная гроза… Ангел Восточных Врат прикрыл голову крыльями, защищаясь от первых капель. – Прости, – сказал он вежливо. – Что ты говорил? – Я сказал, что это, ну, прямо как свинец давит, – отозвался змей. – А. Точно, – кивнул ангел, которого звали Азирафаил. – По-моему, это уж слишком! – заметил змей. – Ну да, да, первое оскорбление и все такое – но что плохого в знании разницы между добром и злом? – Это, должно быть, плохо, – ответил Азирафаил, причем по тону его было заметно, что он и сам не понимает, в чем дело, и это его волнует, – иначе ты бы не участвовал. – Да мне просто сказали, ступай туда, устрой заварушку, – вздохнул змей, которого звали Кроули [1] , но он подумывал о том, чтобы изменить имя – Кроули, казалось ему, вовсе не его имя. — Да, но ты же демон, – заметил Азирафаил. – Не знаю, возможно ли вообще для тебя делать добро… Природа твоя, понимаешь ли – ничего личного, конечно. – Признай, как-то это странно было, – заметил Кроули. – То бишь показывание дерева, громкие слова «Это Не Трогайте» – каждое с большой буквы… Не слишком скрытно, а? Я имею в виду, почему бы его не поместить куда-нибудь на высокую гору или далеко-далеко? Заставляет задуматься о том, что же Он на самом деле запланировал. – Я так всегда говорил, лучше не задумываться, – ответил Азирафаил. – С Основами мира лучше не разбираться, я так считаю… Просто надо знать, что есть Хорошее, и есть Плохое, и если надо было делать Хорошее, а сделал Плохое – должен быть наказан. Н-да… Они сидели, смущенно молчали и наблюдали, как дождь мочит первые цветы. В конце концов Кроули нарушил молчание… – Разве у тебя не было пламенного меча? – спросил он. – Ну-у, – протянул ангел, выражение вины пробежало по его лицу, потом решилось и раскинуло там лагерь. – Точно-точно! – кивнул Кроули. – Прямо как огонь был… – Ну, да… – Такой роскошный был! – Ну, в общем, да… – Ты его потерял, верно? – О нет! Не потерял, скорее… – Ну? Азирафаил выглядел совершенно разбитым. – Ну, если тебе так уж хочется знать, ладно… – сказал он немного раздраженно. – Я его отдал. Кроули уставился на него. – Ну, так было надо, – сказал ангел, смущенно потирая руки. – Им, бедняжкам, было очень холодно, она уже беременна, а там такие злобные звери, да еще и гроза – ну, вот, я и подумал…, и сказал: «Если захотите вернуться, вас не пустят, а этот меч вам пригодится, это точно, держите, только не благодарите, просто, так всем будет лучше, и, еще, поосторожней с пребыванием на солнце.» – Он смущенно улыбнулся Кроули. – Ведь так всем будет лучше, верно? Если даже это потом назовут злым делом – Что-то я сомневаюсь, что ты можешь делать злые дела, – сказал Кроули саркастично. Азирафаил не заметил тона. – Надеюсь, – пробормотал он. – Ох, надеюсь… Весь вечер меня это волновало! Какое-то время они понаблюдали за дождем. – Знаешь, что смешно? – бросил затем Кроули. – Меня волнует, а не было ли добром это дело с яблоком… Если демон сделал добро, это для него серьезная проблема… – Он пихнул ангела в бок. – Что, если мы оба ошиблись, а? Я добро сделал, ты – зло? Смешно-то как выходит! – Не думаю, – покачал головой Азирафаил. – Да, наверное, ты прав, – кивнул Кроули, взглянув на дождь и придя в себя. Черные тучи закрывали небо над Эдемом. Меж холмами гремел гром. Совсем недавно получившие названия животные ежились под дождем. Далеко-далеко, в сыром и мрачном лесу, что-то яркое, огненное сверкало между деревьями. Впереди была темная ночь, ночь грозовая… ДОБРЫЕ ПРЕДЗНАМЕНОВАНИЯ Рассказ об определенных происшествиях, произошедших за последние одиннадцать лет жизни человечества – как и было предсказано в «Прелестных и аккуратных пророчествах Агнес Безумцер». Записали, подредактировали и добавили поясняющие сноски Нил Гейман и Терри Прэтчетт. Действующие лица. Сверхъестественные создания. Бог (Бог). Метатрон (Глас Божий). Азирафаил (ангел, также торговец редкими книгами). Сатана (Падший Ангел; Мятежник). Вельзевул (Тоже Падший Ангел, Князь Ада). Хастур (Падший Ангел, Герцог Ада). Лигур (Тоже Падший Ангел, Герцог Ада). Кроули (Ангел, который не Падал, а, скорее, Тихо Скатывался Вниз). Всадники Апокалипсиса СМЕРТЬ (Смерть). Война (Война). Глад (Голод). Загрязнение (Загрязнение). Люди Не-Возжелай-Жену-Ближнего-Своего Пульцифер (Охотник на Ведьм). Агнес Безумцер (Ведьма). Ньютон Пульцифер (Клерк, распределяющий зарплаты, солдат – Охотник на Ведьм). Анафема Приббор (Оккультист-практик, потомок профессионалов). Шедвелл (Сержант Охотников на Ведьм). Мадам Трейси (Бесстыдница [2] C Картами (Только утром, в четверг по предварительной договоренности), медиум). Сестра Мэри Болтливая (Монашка-сатанистка из Чирикающего Ордена Св.Берил). Мистер Янг (Отец). Мистер Тайлер (Председатель Ассоциации Резидентов). Разносчик. Они АДАМ (Антихрист). Пеппер (Девочка). Венслидэйл (Мальчик). Брайан (Мальчик). Большая куча Тибетцев, Пришельцев, Американцев, Жителей Атлантиды и других странных, редких Созданий Последних Дней. И: Пес (Адская гончая, гроза котов). ОДИННАДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД Нынешние теории о создании Вселенной утверждают, что, если ее вообще создали, а она, неофициально, не родилась сама, создание произошло десять-двадцать миллиардов лет назад. Эти же теории говорят, что Земле что-то типа четырех с половиной миллиардов лет. Ошибаются. Средневековые еврейские исследователи заявляли, что дата Создания – 3760 год до н.э., греческие теологи-ортодоксы отодвинули его аж на 5508 год до н.э. И эти предположения ошибочны. Епископ Джеймс Ашер (1580-1656) в 1654 опубликовал «Annalis Veteris et Novi Testamenti»; в этой книге он предположил, что Небо и Земля были созданы в 4004 году до н.э. Один из его помощников продолжил расчеты и смог триумфально объявить, что Земля была создана в воскресенье, 21-го октября 4004 года до н.э., ровно в 9:00, потому что Господь любил работать рано утром, когда Он чувствовал себя свежим. Ошибка есть и здесь. Почти на четверть часа. Все же эти окаменевшие скелеты динозавров – шутка, которой пока не поняли палеонтологи. Это доказывает две вещи… Во-первых, Бог думает совершенно непонятно для человечества, можно сказать, что его мысли бегают по кругу… Он играет в необъяснимую игру собственного изобретения, которую остальные игроки [3] могут сравнить лишь с усложненной версией покера – в темной комнате, с пустыми картами, со ставками, взмывающими до бесконечности, с раздающим карты, который вам не говорит правил а только все время улыбается. Во-вторых, Земля – Весы. Астрологический прогноз для Весов в колонке «Ваши звезды на сегодня» Тадфилдского «Рекламщика» на день начала истории гласит следующее: "Весы. 24 сентября-23 октября. Вам может казаться, что вы постоянно делаете одну и ту же дурацкую работу. Дома и в семье проблемы давно тлеют и вот-вот вспыхнут ярким пламенем. Избегайте ненужных рисков. Важно найти друга. Не принимайте важных решений, пока не ясно, что впереди. Сегодня могут быть проблемы с животом, так что избегайте салатов. Помощь может придти из неожиданного источника." Все, кроме кусочка про салаты, совершенно верно. Это не была темная, грозовая ночь. Должна была бы быть такой, но с погодой не поспоришь. На каждого сумасшедшего ученого, в ночь завершения Великой Работы которого была гроза, приходятся дюжины сидевших в ожидании под мирными звездами, высчитывая сколько еще придется бессмысленно торчать. Но да не покажется никому, что все спокойно, из-за тумана (позже будет дождь, температура упадет примерно до 45 градусов по Фаренгейту). То, что ночь тиха, вовсе не значит, что силы тьмы спят… Они никогда не спят. Они везде. Так было, есть и будет. В этом-то все и дело. Два представителя темных сил скрывались сейчас на разрушенном кладбище. Две темные фигуры – одна горбящаяся, небольшая, другая прямая и пугающая, обе могли бы завоевать приз на Олимпийских играх – если бы там были соревнования, в которых побеждает скрывающийся лучше других… Если бы Брюс Спрингстин записал сингл «Рожден, Чтобы Скрываться», эта парочка красовалась бы на обложке. Уже час скрывались они в тумане, но они привыкли, могли – если понадобится – всю ночь скрываться, и все равно осталось бы достаточно ярости для последних моментов – скрывания незадолго до рассвета. Наконец, после еще двадцати минут, один из них сказал: – Вот гадина! Еще несколько часов назад должен был быть здесь. Говорившего звали Хастур. Он был Адским Герцогом. Многие феномены – войны, чума, неожиданные ревизии – были объявлены уликами вмешательства Сатаны в дела человечества, но в любой коллекции таких улик одним из главных претендентов на звание «Экспонат А» считается лондонское шоссе М-25. Ошибка, тут только в одном – в предположении, что проклятая дорога является происком зла только из-за невероятного количества столкновений и происшествий, что на ней каждый день происходят. Лишь немногие жители Земли знают, что М-25 в языке Черных Жрецов Древнего Му образует знак «огедра», который значит «Слава Великому Зверю, Пожирателю Миров». Тысячи автомобилистов, что ежедневно проносятся по похожему на змея шоссе, дают такой же эффект, как выливаемая на молитвенное колесо вода – создают бесконечный туман зла низкого качества, который загрязняет атмосферу на мили и мили вокруг. Это шоссе одно из самых больших достижений Кроули. Пришлось повозиться несколько лет, чтобы добиться успеха: три раза позаниматься хакерством, дважды вламываться в офисы, дать одну маленькую взятку и – в одну мокрую ночь после того, как все другие начинания провалились – два часа провести на размокшем поле, переставляя маркеры на небольшое, но оккультистски важное количество метров. Когда Кроули случалось видеть первую часть шоссе в тридцать миль длиной, он испытывал замечательное ощущение от отлично проделанной плохой работы. Его за нее похвалили. В настоящий момент Кроули ехал со скоростью 110 миль в час где-то восточнее Слау. Ничего в нем не было демонического, во всяком случае, по классическим стандартам. Ни рогов, ни крыльев… Он слушал кассету «Лучшие песни Queen», но из этого никаких выводов делать не следует – ведь любая кассета, оставленная в автомобиле больше, чем на две недели, превращается в такую. И никаких особо демонических мыслей в сознании у Кроули тоже не было. Если честно, он просто пытался понять, кто такие Мо и Чендон. У Кроули были темные волосы, хорошие лицевые мускулы, он носил туфли из змеиной кожи. По-видимому, он мог проделывать совершенно удивительные вещи языком, во всяком случае, когда забывался, он шипел. И еще он редко моргал. Ехал он в черном «Бентли» 1926-го года, который со времени своего выпуска знал лишь одного владельца – этим владельцем был Кроули. Он заботился о машине. Опаздывал Кроули потому, что ему очень нравился двадцатый век. Он был лучше семнадцатого, и гораздо лучше четырнадцатого. О Времени, как всегда считал Кроули, можно сказать и кое-что приятное, например, оно все дальше и дальше уносило его от четырнадцатого века, самого скучного столетия на Божьей, извините, пожалуйста [4] , Земле. О двадцатом веке можно многое сказать, но он уж точно не скучен. Отражение синей мигалки в зеркале заднего вида говорило Кроули, что последние пятьдесят секунд его преследуют два человека, которые хотят сделать этот век еще более интересным. Он взглянул на часы, которые были сделаны для такого богатого ныряльщика, который не прочь узнать время в двадцать одной столице мира, пока он исследует рельеф дна [5] . «Бентли» свернул с дороги, немного проехал на двух колесах, затем покатился по листьям. Синяя мигалка последовала за ним. Кроули вздохнул, снял одну руку с руля, повернулся вполоборота и нарисовал за плечом какой-то сложный знак. Синяя мигалка осталась далеко позади, ибо полицейская машина остановилась, очень удивив этим своих пассажиров. Но это удивление – ничто по сравнению с тем, что они испытали, когда открыли капот и узнали, чем стал мотор. На кладбище Хастур, высокий демон, протянул самокрутку Лигуру, более низкому и более незаметному. – Вижу свет, – сказал он. – Сволочь приближается. – На чем это он едет? – спросил Лигур. – Это машина. Экипаж без лошадей, – пояснил Хастур. – Думаю, их еще не было, когда ты здесь в прошлый раз был. Во всяком случае, в свободном пользовании. – Тогда спереди сидел человек с красным флагом, – вспомнил Лигур. – С тех пор они несколько продвинулись. – А что за тип этот Кроули? – спросил Лигур. – Он здесь слишком долго пробыл, – сказал Хастур и сплюнул. – Аж с самого начала. И стал слишком похож на людей, как мне кажется. Ездит в машине с телефоном внутри… Лигур задумался об этом. Как и многие другие демоны, он очень плохо разбирался в технике, и когда он наконец собрался сказать что-то вроде: «Должно быть, этому телефону нужна куча проводов», – «Бентли» как раз затормозил у кладбищенских ворот. – Еще и в темных очках ходит, – фыркнул Хастур, – даже когда не нужны. Слава Сатане! – повысил он голос. – Слава Сатане! – эхом откликнулся Лигур. – Привет, – отозвался Кроули, легонько махнув рукой. – Простите за опоздание – я по А-40 ехал, знаете, какое движение у Дэнхема, потом я попытался срезать в сторону Леса Чорли, и тогда… – Теперь, когда мы все собрались, давайте вспомним Дела Дня, – грозно сказал Хастур. – Ага. Дела, – отозвался Кроули, выглядя несколько виновато, как некто, кто впервые после долгого перерыва пришел в церковь и забыл, когда надо вставать. Хастур прочистил горло. – Я соблазнил священника, – продекламировал он. – Шел он по улице, увидел прелестных девушек – я поместил в его сознание Сомнение… Он был бы святым, а теперь будет нашим – лет через десять. – Неплохо, – заметил Кроули. – Я развратил политика, – проговорил Лигур. – Заставил подумать, что маленькая взятка – не страшно. Через год он будет нашим. Двое выжидательно посмотрели на Кроули, который широко им улыбнулся. – Вам это понравится, – бросил он. Его улыбка стала еще шире, и начала выглядеть заговорщицкой. – Я сломал все мобильные телефонные системы Центрального Лондона на сорок пять минут ланча, – с усмешкой произнес он. Последовало молчание, лишь вдали гудели машины. – Да? – произнес Хастур. – И что потом? – Слушайте, это было трудно, – бросил Кроули. – Это все? – спросил Лигур. – Слушайте… – И как это связано со сбором душ для нашего повелителя? – спросил Хастур. Кроули собрался. Что он мог им сказать? Что двадцать тысяч человек сильно разозлились? Что по всему городу застопорилось движение транспорта? А потом, когда все вернулись назад в свои офисы, выместили все на секретаршах, или на следящих за движением, или на ком-то еще, а те – на других? Использовав для этого тысячи хитрых методов, которые – и это лучше всего – сами выдумали. И так до конца дня. Эффект рассчитать было просто невозможно. На тысячах и тысячах душ появились пятнышки грязи, и нужно было лишь небольшое усилие… Но демонам типа Лигура и Хастура такое не объяснишь. У обоих сознание, идеальное для четырнадцатого века. Годы проводят, черня одну единственную душу. Да, да, тогда это было мастерством, но теперь пришло время думать по другому. Масштабно, широко… В мире пять миллиардов человек, больше нельзя работать с одиночками, надо распределять усилия. Вот только демоны типа Хастура и Лигура не поймут. Они, к примеру, никогда бы не придумали телевидение на диалекте Уэльса. Или налог, зависящий от объема продаж. Или Манчестер. Манчестером он особенно гордился. – Известные вам Силы, похоже, остались довольны, – буркнул он. – Времена меняются. Так из-за чего мы все здесь? Хастур что-то поднял из-за могилы. – Из-за этого, – выплюнул он. Кроули уставился на корзину. – О, – выдавил он. – Нет. – Да, – откликнулся Хастур, усмехаясь. – Уже? – Да. – И я, э, должен…? – Да, – ответил Хастур, наслаждаясь моментом. – Но почему я? – спросил Кроули отчаянно. – Вы же меня знаете! Эта работа не для меня, Хастур… – Для тебя, для тебя, – усмехнулся Хастур. – Это твоя главная роль. Бери… Сам сказал, времена меняются. – Ага, – хихикнул Лигур. – К концу подходят. – Почему я? – Ясно же, ты нравишься главным, – сказал Хастур грозно. – Думаю, Лигур отдал бы правую руку за такой шанс. – Точно, – кивнул Лигур. «Чью-то, конечно, – добавил он про себя. – Их такая куча вокруг, что своей жертвовать бессмысленно.» Из глубин своего одеяния Хастур достал доску. – Подпишись. Здесь, – произнес он, сделав ужасно долгую паузу между словами. Кроули пошарил во внутреннем кармане и достал ручку. Она была тонкая и абсолютно темная. И выглядела так, будто может побить все рекорды скорости письма. – Славная ручка, – восхитился Лигур. – Под водой писать может, – пробормотал Кроули. – Интересно, что они еще придумают? – подумал вслух Лигур. – Что бы это ни было, лучше им его поскорей придумать, – бросил Хастур. – Нет. Не А.Дж.Кроули. Твое истинное имя. Кроули мрачно кивнул и нарисовал на прикрепленной к доске бумаге сложный, извивающийся знак. Он секунду посветился в темноте, потом потух. – И что теперь делать? – спросил он. – Получишь инструкции, – нахмурился Хастур. – Чего волнуешься, Кроули? Века работали ради момента, который теперь так близко! – Да, точно, – ответил Кроули. Теперь он не выглядел как тот крепкий парень, что небрежно сжимал руль «Бентли» несколько минут назад. Он выглядел как жертва… – Близко уж время вечного триумфа! – Ага… Вечного, – буркнул Кроули. – Ты судьбы сией славной орудием будешь! – Ага… Орудием, – пробормотал Кроули. Он аккуратно подхватил корзину – так, словно боялся, что она взорвется. Что, образно говоря, скоро и должно было произойти. – Э, ладно, – сказал он. – Я, э, тогда пойду. Верно? Покончу с этим. Не то чтобы я хотел с этим кое-как покончить, – добавил он быстро, зная, что последует за докладом Хастура, сделанным не в его пользу. – Вы меня знаете… Старателен. Старшие демоны промолчали. – Ну, я пошел, – закончил Кроули. – Заходите, если что… а-а, да, куда заходите-то…? Э… Здорово. Отлично. Чао. Глядя на «Бентли», уезжающий все дальше и дальше во тьму, Лигур спросил у Хастура: – Чего это он сказал в конце? – Итальянское слово, – откликнулся Хастур. – Кажется, оно означает, «хочу есть». – Да? Необычное прощанье! – Лигур уставился на удаляющиеся огни. – Ты ему доверяешь? – спросил он. – Нет, – ответил Хастур. – Точно, – кивнул Лигур. «Если бы демоны друг другу доверяли, – добавил он про себя, – мир был бы совсем другим.» Где-то к западу от Эмершема сквозь ночь несся Кроули… Не глядя схватил кассету, попытался, не отрываясь от руля, вытащить ее из пластмассовой коробки. «Времена года» Вивальди, прочел он в тусклом свете, падавшем от приборной панели – отлично, как раз такая спокойная музыка ему сейчас и нужна… Он вставил кассету в проигрыватель. – Обожеобожеобожеобоже. Почему сейчас? Почему я? – бормотал он, обмываемый знакомой музыкой «Queen». – ПОТОМУ ЧТО ТЫ ЭТО ЗАСЛУЖИЛ, КРОУЛИ, – неожиданно заговорил с ним Фредди Меркьюри. Кроули тихо-тихо благословил ситуацию. Это была его идея – использовать для связи электронику, Низу она понравилась, но, как обычно, они сделали все по-своему… Он надеялся уговорить их подписаться на «Cellnet», а они вместо этого просто вклинивались в то, что он в это время слушал, меняли это и говорили… Кроули сглотнул. – Премного благодарен, повелитель, – выдавил он. – Я ВЕРЮ В ТЕБЯ, КРОУЛИ. – Спасибо, повелитель. – ВАЖНА СИЯ РАБОТА, КРОУЛИ. – Знаю, знаю… – ОНА – САМАЯ ВАЖНАЯ, КРОУЛИ. – Не волнуйтесь, повелитель, оставьте проблемы мне… – МЫ ТАК И СДЕЛАЛИ, КРОУЛИ. ЕСЛИ ПРОВАЛИШЬСЯ, ПОСТРАДАЮТ ВСЕ СВЯЗАННЫЕ С НЕЮ… И ТЫ, КРОУЛИ. ОСОБЕННО, ТЫ. – Понятно, повелитель. – ВОТ ТВОИ ИНСТРУКЦИИ, КРОУЛИ. И знания моментально очутились в его голове… Как он это ненавидел! Легко ведь могли просто все ему сказать, не обязательно было вот так вживлять в его мозг холодное знание. Надо было ехать в определенный госпиталь. – Буду там через пять минут, повелитель, нет проблем. – ХОРОШО. Я вижу маленький силуэт человека, скарамуч, скарамуч потанцуй фанданго… Кроули стукнул по рулю. Все так здорово шло, за эти века он столько всего сумел прибрать к рукам… Да, вот так всегда, думаешь, ты уже на вершине мира, и тут на тебя вдруг валят Армагеддон. Великая Война, Последняя Битва. Небеса против Ада, три раунда, до полной победы – без права на обжалование. И все… Никакого тебе мира – это ведь и означает гибель мира. Никакого мира. Только Небеса без конца или – смотря за кем будет победа – Ад без конца. Кроули не знал, что хуже. Нет, по определению, понятно, Ад хуже. Но Кроули помнил и Небеса, немного на них было совпадений с Адом, но были. К примеру, нигде нет нормальных напитков… И скука Небес почти настолько же ужасна, как возбуждение Ада. Но сбежать было нельзя. Нельзя быть демоном и иметь право выбора. – … Я тебя не отпущу (Отпусти его)… Что ж, по крайней мере, не в этом году все случится… Будет время, чтобы разобраться с делами. С фьючерсными контрактами, например. Интересно, гадал он, а что произойдет, если он просто остановит машину на этой темной, сырой и пустой дороге, возьмет корзинку в руки, хорошенько раскрутит и отпустит… Что-то страшное, вот что. Он был когда-то ангелом. Не собирался Падать, просто приятели были не те. «Бентли» продирался сквозь тьму, хоть его указатель количества топлива стоял на нуле. Уже больше шестидесяти лет он был на нуле… Есть в жизни демона и кое-что хорошее. Бензин, к примеру, не нужно покупать. Единственный раз Кроули купил бензин в 1967-м – чтобы в придачу бесплатно получить дырки от пуль в стекле кабины, как у Джеймса Бонда – очень тогда этого хотелось. На заднем сиденьи создание в корзине начало плакать криком только-только родившегося, так похожем на сирену предупреждения о воздушном налете. «Неплохая больница, – думал мистер Янг. – Была бы и тихой, если бы не монашки». Монашек он любил. Не то чтобы в голове были не те мысли, понимаете ли. Нет, если уж избегать хождения в церковь, то он четко избегал хождения в церковь Св.Сэсила и Всех Ангелов, и даже подумать не мог об избегании какой-то еще. У всех остальных запах был не тот – несколько подозрительный у Высоких, лаковый у Низких. Глубоко в кожаном кресле своего духа мистер Янг знал, что Богу неудобно из-за таких вещей… Но видеть монашек вокруг он любил, так же, как любил видеть вокруг Армию Спасения. Испытывал ощущение, что все нормально, что есть еще люди удерживающие мир на его оси. С Чирикающим Орденом Св.Берил [6] , однако, это было его первое знакомство. Дейдра познакомилась с ними, когда разбиралась с какой-то из своих проблем – небось, о неприятных южноамериканцах, дерущихся с другими неприятными южноамериканцами, или о священниках, подзуживающих их вместо того, чтобы заниматься положенными им делами – скажем, организовывать кампанию по уборке церквей. Дело было в том, что монашки должны молчать. У них для этого была подходящая форма, как у тех непонятных штук в комнатах, где, как смутно припоминал мистер Янг, тестируют звуковую аппаратуру. Не должны они были… ну… чирикать все время. Он набил трубку табаком – вернее, так называемым табаком, совсем не тем табаком, что был когда-то раньше, – и задумался, что будет, если спросить у монашек, а где мужская комната. Папа, небось, пошлет суровую буллу. Он с трудом переменил положение и бросил взгляд на часы. Что ж, по крайней мере, монашки отказались от его присутствия при родах. Дейдра так этого хотела… Опять чего-то начиталась! Вдруг заявила, что рождение – самое радостное ощущение из тех, которыми двое могут поделиться… Да, он разрешил ей самой газеты выписывать, и вот что вышло… Не доверял мистер Янг газетам, у которых страницы назывались «Стиль жизни» или «Варианты». Нет, он был не против того, чтобы двое делились радостью. Это как раз нормально… Миру этого нужно как можно больше. Но он совершенно ясно заявил, что этой конкретной радостью Дейдре придется делиться с самой собой. И монашки согласились. Не видели причин, по которым нужно впутывать отца в рождение ребенка. «А ведь, – добавил мистер Янг, – они небось не видели причин, по которым отца надо впутывать куда-нибудь еще.» Он закончил набивать в трубку так называемый табак и взглянул на маленькое объявление на стене комнаты ожидания, которое говорило, что – для собственного блага – он не должен курить. Для собственного блага, решил мистер Янг, он пойдет постоит на крыльце. А если там для его блага найдется удобный куст, еще лучше. Пройдя по пустым коридорам, он нашел дверь, ведущую в залитый дождем двор, полный священных мусорных баков. Он поежился и сделал домик из ладони – чтобы можно было зажечь трубку. С ними, с женами, это происходит в определенном возрасте. Двадцать пять тихих лет, и вдруг они начинают делать эти.. как их… аэроботические, кажется… упражнения в розовых носках с отрезанным передом и упрекать мужей за то, что им никогда не приходилось зарабатывать на жизнь. Это гормоны, или что-то вроде того. Большая черная машина затормозила у баков. Молодой человек в темных очках выпрыгнул в морось, держа в руках что-то типа люльки, и поплелся к входу. Мистер Янг вытащил трубку изо рта. – Забыли выключить свет, – напомнил он. Человек, бросив на него непонимающий взгляд кого-то, кого свет волновал меньше всего, махнул рукой куда-то в сторону «Бентли». Свет потух. – Удобно, – сказал мистер Янг. – Автоматика, да? Его несколько удивило, что человек не мок. И что в люльке что-то было. – Началось уже? – спросил человек. Мистер Янг почувствовал смутную гордость по поводу того, что его как родителя так легко распознать. – Да, – сказал он. – Заставили меня выйти, – добавил он благодарно. – Уже? И сколько, по вашему, у нас времени осталось? У нас, заметил мистер Янг. Явно этот доктор из тех, кто придерживается теории со-родительства. – Мне кажется, мы, э, продвигались довольно быстро, – сказал он. – И в какой она комнате? – спросил человек быстро. – Мы в Комнате Три, – ответил мистер Янг. Он похлопал себя по карманам и нашел драный мешочек, который он – в соответствии с традицией – захватил с собой. – Вы не хотите принять участие в делении радостью курения? – спросил он. Но человек уже исчез. Мистер Янг аккуратно вернул мешочек на место и взглянул на свою трубку. Всегда эти доктора спешат… Все Богом посланные часы работают. Есть такой трюк, проделываемый с одной горошиной и тремя чашками, за ним очень трудно уследить, нечто похожее – только ставки гораздо выше горсти мелочи – сейчас и произойдет. Текст специально будет замедлен, чтобы можно было уследить за ловкостью рук. Миссис Дейдра Янг рожает в Приемном Покое Три. Родит она златовласого младенца мужского пола – назовем его Младенец А. Жена американского культатташе, миссис Харриет Даулинг, рожает в Приемном Покое Четыре. Родит она златовласого младенца мужского пола – назовем его Младенец Б. Сестра Мэри Болтливая была преданной сатанисткой с самого детства. Ребенком ходила в Школу Саббат [7] , где регулярно получала черные звезды за почерк и энергичность… Когда ей приказали идти в Чирикающий Орден, послушно пошла, ведь у нее был талант в этой области и, к тому же, она знала, что будет среди друзей. Она бывала достаточно умной, если оказывалась в требующей этого ситуации, но давно уяснила, что глупенькие, как она говорила, легче идут по жизни. В настоящий момент ей вручали златовласого младенца мужского пола, которого мы назовем Мятежник, Разрушитель Царств, Ангел Бездонной Ямы, Великий Зверь по имени Дракон, Принц Сего Мира, Отец Лжи, Сатанинский Отпрыск и Повелитель Тьмы. Смотрите внимательно. Крутятся, вертятся… – Это он? – спросила сестра Мэри, вглядываясь в ребенка. – Просто я ожидала странных глаз. Красных или зеленых. Или малюсеньких копытцев… Или маленького хвостика. Она переворачивала младенца, пока говорила. Нет, и рожек нет. Сын Дьявола выглядел совершенно нормально. – Да, это он, – отозвался Кроули. – Да, я буду держать Антихриста, – сказала сестра Мэри. – И мыть Антихриста. И считать красивенькие пальцы-малютки… Она теперь уже напрямую обращалась к ребенку, затерявшись в каком-то своем мирке. Кроули помахал рукой перед ее лицом… – Эй? Эй? Сестра Мэри? – Простите, сэр. Он просто такой красавец… На папочку похож? Наверняка! Похож ли он на своего папуську… – Нет, – отозвался Кроули твердо. – А теперь, я бы на вашем месте пошел к приемным покоям. – Он меня будет помнить, когда вырастет, как вы считаете? – глубокомысленно спросила сестра Мэри, медленно идя по коридору. – Молитесь, чтоб не помнил, – бросил Кроули и смылся. Сестра Мэри продвигалась сквозь ночную больницу, аккуратно держа в руках Мятежника, Разрушителя Царств, Ангела Бездонной Ямы, Великого Зверя по имени Дракон, Принца Сего Мира, Отца Лжи, Сатанинского Отпрыска и Повелителя Тьмы. Она нашла колыбельку и положила его туда. Он подал голос. Она его пощекотала. Голова матроны появилась в двери. – Что ты здесь делаешь, сестра Мэри? – спросила она. – Разве ты не должна дежурить в Приемном Покое Четыре? – Мне Господин Кроули велел… – Поспеши, будь умницей! Ты не видела мужа миссис Янг? Он не в комнате ожидания? – Я только что видела Господина Кроули, и он мне велел… – Да-да, конечно, – твердо ответила сестра Грэйс Красноречивая. – Я пойду, поищу проклятого мужчину… Иди туда и последи за ней, ладно? Она немного сонная, а с малышом все хорошо. – Сестра Грэйс сделала паузу. – Ты чего мигаешь? В глаз что-то попало? – Малыши! Обмен! – прошипела сестра Мэри хитро. – Помните? – Конечно, конечно. В свое время… Но мы же не можем позволить отцу свободно здесь шляться, верно? – сказала сестра Грэйс. – Кто знает, что он увидит… Так что побудь здесь, последи за малышом, будь умницей! Она уплыла вниз по блестяще-чистому коридору. Сестра Мэри, качая колыбельку, вошла в Приемный Покой… Миссис Янг была не просто сонной, она уснула, уснула, выглядя довольной, что хоть раз бегать будут другие… Ребенок А лежал позади нее, взвешенный и помеченный. Сестра Мэри, в которой годами взращивали послушание, сняла табличку с именем, скопировала ее и копию прикрепила к своему младенцу. Малыши выглядели одинаково – маленькие, сморщенные, немного похожие – не слишком – на Уинстона Черчилля. «Теперь, – подумала сестра Мэри, – мне бы чашечку чая». Большинство членов ордена были старомодными сатанистами, как и их родители до них, а еще раньше родители родителей. Их для этого дела воспитали, и они не были, если приглядеться повнимательнее, особо злыми. Как и большинство людей. Просто их привлекали новые идеи, типа надевания кожаных сапог и расстреливания людей, или надевания белых балахонов и линчевания людей, или одевания в узкие и яркие джинсы и игры для людей на гитарах… Предложи человеку новое учение с новым костюмом, и его сознание последует за ним… А выращивание сатанистом это сглаживало. Это было обычное занятие для субботних вечеров, а в остальное время они просто проживали жизнь так хорошо, как могли, – как и все. К тому же, сестра Мэри была медсестрой, а медсестрам – прежде всего медсестрам, кем бы они ни были, – приходилось одевать часы задом наперед, сохранять спокойствие в случае экстренных ситуаций и смертельно хотеть чашку чая… Она надеялась, что кто-нибудь скоро подойдет – свою часть работы она сделала, теперь бы чая. Прояснить судьбу человечества может тот факт, что большинство великих триумфов и трагедий человеческой истории происходят не из-за особо хороших или особенно плохих людей, а из-за самых обычных. В дверь постучали. Она ее открыла. – Ну что, все уже случилось? – спросил мистер Янг. – Я муж. Отец. Оба. Сестра Мэри ожидала, что американский культатташе будет похож на Блейка Каррингтона или Дж.Р.Эвинга… Мистер Янг не был похож ни на одного экранного американца, кроме одного дядюшки-шерифа в наинеприятнейшем из виденных ею детективов [8] . Он ее здорово разочаровал – как и его свитер. Мэри проглотила свое разочарование. – О-о-о, да, – сказала она. – Поздравляю! Ваша жена заснула, бедняжка… Мистер Янг кинул быстрый взгляд через ее плечо. – Двойня? – вопросил он, потянулся было к своей трубке, отдернул руку и вновь потянулся. – Двойня? Никто не говорил, что будет двойня! – О нет! – быстро ответила сестра Мэри. – Этот ваш. Второй… э… чей-то еще. Я за ним просто приглядываю, пока сестра Грэйс не вернется. Нет, – повторила она, указывая на Мятежника, Разрушителя Царств, Ангела Бездонной Ямы, Великого Зверя по имени Дракон, Принца Сего Мира, Отца Лжи, Сатанинского Отпрыска и Повелителя Тьмы, – этот точно ваш. Стоит только оглядеть его с головы до маленьких копытцев, и это сразу становится понятно… То бишь копытцев у него, конечно, нет! – спешно поправилась она. Мистер Янг взглянул вниз. – Да… – сказал он с сомнением в голосе. – На моих предков похож… С ним, э-э, все нормально, да? – Да, – ответила сестра Мэри. – Он совершенно обычный ребенок, – добавила она. – Совершенно-совершенно… Последовала долгая пауза, во время которой двое глядели на спящего ребенка. – У вас нет американского акцента, – наконец прервала молчание сестра Мэри. – Вы здесь давно? – Десять лет уже, – слегка удивленно ответил мистер Янг. – Работа переместилась, видите ли, пришлось и мне переехать вместе с ней. – Я всегда считала, что такая работа очень увлекательна, – сказала сестра Мэри. Мистер Янг благодарно ей улыбнулся. Мало кто мог увидеть, а еще меньше – полюбить привлекательные, по его мнению, стороны бухгалтерской работы… – Должно быть, там, где вы жили раньше, все было совершенно по-другому, – продолжала сестра Мэри. – Наверное, – ответил мистер Янг, который никогда об этом не задумывался. Латтон, насколько он помнил, был очень похож на Тадфилд. Те же заборы между домом и железнодорожной станцией. Те же люди. – Здания, например, были повыше, – сказала сестра Мэри отчаянно. Мистер Янг на нее уставился. Он мог вспомнить разве что одно здание – с офисами «Эйлайенс энд Лейчестер». – Вы, наверное, ходите на кучу вечеринок, – сказала монашка. А. Наконец-то хорошая тема… Дейдре такие очень нравились. – Точно, – сказал он с чувством. – Дейдра для них джем делает. А мне приходится с Белым Слоном помогать. Это была та часть жизни общества, собирающегося в Букингемском дворце, о которой сестра Мэри и не догадывалась. – Должно быть, это подарки Королеве, – кивнула она. – Я читала о том, что иностранные послы дарят ей разные разности. – Простите? – Я, знаете ли, большая фанатка Королевской Семьи. – О, я тоже, – отозвался мистер Янг, благодарно впрыгивая на новую ледяную дорожку в путаной реке сознания. Да, с Королевской Семьей проблем не было. С ее лучшими членами, понятно, которые своим присутствием помогали маханию рук и открытию мостов. Но не с теми, что ночи напролет торчали на дискотеках, и которых тошнило прямо на папарацци [9] . — Это славно, – сказала сестра Мэри. – А то я-то думала, американцы их не очень любят. Она продолжала чирикать, помня инструкцию, что члены Ордена всегда должны говорить все, что у них на душе… Мистер Янг больше не мог слушать, и слишком устал, чтобы волноваться из-за какого-то там разговора. Должно быть, религиозная жизнь сделала этих людей слегка странными. Ему очень хотелось, чтобы миссис Янг проснулась. Потом одно из слов в потоке, исходящем из уст сестры Мэри, задело струну надежды в его сознании. – Нет ли, случайно, возможности достать для меня чая? Может быть хоть маленькую чашечку? – попробовал он. – О господи, о чем же я думаю? – вскричала сестра Мэри, и ее рука взмыла ко рту. Мистер Янг ничего не сказал. – Сейчас же займусь, – сказала она. – Только, вы уверены, что не хотите кофе? На следующем этаже есть одна из этих новомодных машин. – Чая, пожалуйста, – ответил мистер Янг. – О, да вы действительно стали прям как мы! – весело бросила сестра Мэри, выбегая. Мистер Янг, оставленный наедине со спящей женой и двумя младенцами, уселся в кресло. Да, все эти странности, должно быть, от ранних подъемов, частого преклонения колен и всего подобного – хорошие люди, конечно, но явно слегка сдвинутые. Хотя, как-то он видел фильм Кена Рассела с монашками. Там, вроде бы, таких вещей не происходило, но дыма без огня не бывает… Он вздохнул. Тут-то и проснулся Ребенок А – и сразу по-настоящему громко заорал. Мистер Янг за всю свою жизнь так и не научился успокаивать ребенка. Собственно, у него никогда не хватало духа даже попробовать… Он всегда уважал сэра Уинстона Черчилля, и похлопывать по заднице его маленькие копии было неудобно. – Добро пожаловать в мир, – сказал он. – Скоро к нему привыкнешь. Малыш закрыл рот и злобно на него взглянул – словно он был непокорным генералом. Как раз в этот момент вернулась сестра Мэри с чаем. Сатанист она там или нет, но она нашла тарелку и поместила на нее кучку мороженых бисквитов. Таких, какие можно получить только в придачу к чаепитию. Бисквит мистера Янга был настолько же розов, насколько розов хирургический инструмент, а к белому льду кто-то добавил снеговика. – Не думаю, что вы обычно такие едите, – сказала монашка. – Это то, что вы зовете печеньем, а мы – бисквитами. Мистер Янг открыл было рот, чтобы объяснить, что и он называет бисквиты бисквитами, и даже обитатели Латтона так же их называли, но тут в комнату, задыхаясь, влетела еще одна монашка. Она взглянула на сестру Мэри, поняла, что мистер Янг понятия не имеет о пентаграммах, и ограничилась указыванием на Ребенка А и подмигиванием. Сестра Мэри кивнула и мигнула в ответ. Монашка укатила ребенка. Подмигивание – один из самых многосторонних способов человеческого общения. Можно кучу всего сказать подмигиванием. К примеру, подмигивание новой монашки значило: Где ты была?! Ребенок Б родился, мы готовы произвести обмен, а ты вдруг оказалась не в той комнате с Мятежником, Разрушителем Царств, Ангелом Бездонной Ямы, Великим Зверем по имени Дракон, Принцем Сего Мира, Отцом Лжи, Сатанинским Отпрыском и Повелителем Тьмы, да еще и чаи распиваешь. Меня чуть не застрелили, понимаешь ты это? И, по ее мнению, ответное подмигивание сестры Мэри значило: Вот Мятежник, Разрушитель Царств, Ангел Бездонной Ямы, Великий Зверь по имени Дракон, Принц Сего Мира, Отец Лжи, Сатанинский Отпрыск и Повелитель Тьмы, и я не могу говорить, пока здесь находится этот иностранец. А сестра Мэри считала, что подмигивание пришедшей значило: Молодчина, сестра Мэри – сама детей поменяла! Теперь укажи мне лишнего ребенка, и я тебе позволю спокойно попить чаю с Его Высокопревосходительством, американским культатташе. А ее собственное подмигивание значило: Вот, дорогуша, вот Ребенок Б, убери его и дай мне поболтать с Его Превосходительством. Я давно его хотела спросить, почему у них там куча высоких зданий с зеркальными окнами. Все эти тонкости не были поняты мистером Янгом, который был здорово смущен во время этого обмена и подумал: «Да, этот мистер Рассел знал, о чем говорил, это точно!». Ошибка сестры Мэри могла бы быть замечена второй монашкой, если бы ее в комнате миссис Даулинг все время не отвлекали люди из спецслужб, которые смотрели на нее с постоянно растущей тревогой. Это происходило из-за того, что их натренировали совершенно определенным образом реагировать на людей в широкой одежде и больших головных уборах, вот бедняги и мучались теперь из-за конфликта сигналов. А люди, мучающиеся из-за конфликта сигналов – совсем не самые лучшие люди для держания оружия, особенно если они только что видели деторождение – точно не американский способ прибавления мирового народонаселения. К тому же, они слышали, что в здании полно религиозных фанатиков. Миссис Янг перевернулась. – Вы уже выбрали для него имя? – лукаво спросила сестра Мэри. – Хмм? – отозвался мистер Янг. – А. Еще нет, вообще-то… Была бы девочка, назвали бы Люсиндой в честь матери. Или Жермен – Дейдрин вариант. – Баламут – неплохое имя, – бросила монашка, вспомнив классику. – Или Дамиэн… Дамиэн – очень популярное сейчас имя. Анафеме Приббор – ее мать, которая плохо разбиралась в церковных делах, прочла в один прекрасный день это слово и подумала, что оно вполне подходит в качестве женского имени – было восемь с половиной лет, она читала Книгу – под одеялом, с фонариком. Другие дети учились читать по классическим букварям с красочными картинками яблок, мячей, тараканов и тому подобного. Не так было в семье Приббор – Анафема училась читать по Книге. Не было в ней ни яблок, ни мячей. Была неплохая гравюра восемнадцатого века с изображением горящей на костре – и весьма радостной по этому поводу – Агнес Безумцер. Первое слово, которое девочка смогла разобрать, было «прелестные». Очень мало детей в возрасте восьми с половиной лет знало, что, кроме всего прочего, оно значит «совершенно точные». Одной из знающих это была Анафема. Следующее слово было «аккуратные». Первым прочитанным ей вслух предложением было: «Говорю вам сие, и запомните вы слова мои. Поедут Четверо, и еще Четверо, а также Трое покатятся по небу, и Один помчится, огнем окруженный, и ничто остановить не сможет их: ни рыба, ни ливень, ни дороги, ни демон, ни ангел. И тебя они также возьмут с собой, Анафема». Анафеме нравилось про себя читать. (Были книги, которые внимательные родители, читающие вполне определенные воскресные газеты, могли приобрести – с именем ребенка как главного героя или героини. Это делалось для повышения интереса к книге. В случае Анафемы, в книге была не только она – на настоящий момент лишь в одном месте – но также ее родители, и их родители, и все – аж до семнадцатого века. На тот момент она была слишком молода и эгоцентрична, чтобы придать должную важность тому, что в книге ни словом не упоминались ее дети, да и что-либо, отстоящее более чем на одиннадцать лет от сегодняшнего дня. Когда тебе восемь с половиной, одиннадцать лет – целая жизнь, собственно, если верить Книге, так и будет…) Она была умным ребенком с бледным лицом, черными глазами и черными волосами. Как правило, она заставляла людей чувствовать себя неудобно – семейная способность, унаследованная, вместе с большими, чем ей было нужно, экстрасенсорными способностями, от своей пра-пра-пра-пра-прабабушки. Она рано повзрослела и научилась держать себя в руках. Единственная вещь, за которую Анафему осмеливались поругивать учителя, это ее произношение – не ужасное, просто опоздавшее на 300 лет. Монашки взяли Ребенка А и заменили им Ребенка Б под носом жены атташе и людей из Секретной Службы, воспользовавшись следующим хитрым способом: одного ребенка укатили («взвесить надо, милая, таков закон»), а чуть позже вкатили уже другого. Самого культатташе, Фаддеуса Дж.Даулинга, за несколько дней до того спешно вызвали в Вашингтон, но он все время, пока жена рождала, был связан с ней по телефону и пытался хоть этим ей помогать. Но мешало то, что по другой линии он одновременно говорил с советником по вложению денег. Один раз даже вынужден был отвлечься от жены на целых двадцать минут. Но это было нормально. Деторождение – самое радостное ощущение из тех, которыми двое могут поделиться, и он ни секунды не собирался упускать. Один из ребят из спецслужб все для него заснял на видео. Зло, в целом, не спит – и потому не понимает, зачем сон нужен всем остальным. Но Кроули сон нравился – это один из тех приятных процессов, которые можно испробовать только на Земле. Особенно он приятен, когда плотно наешься. Он, к примеру, весь девятнадцатый век проспал… Не потому, что так было надо, а потому, что так хотелось [10] . Сон, это всего лишь один из множества процессов, доступных только жителям Земли. Что ж, пора начать по-настоящему наслаждаться и остальными, пока еще есть время. «Бентли» ревел в ночи, стремясь на восток. В принципе, Кроули был совсем не против Армагеддона. Если бы его спросили, почему он провел века, играя с человечеством, он бы ответил: «Естественно, чтобы случился Армагеддон, в котором победит Ад». Но одно дело – работа ради него, и совсем другое – видеть, как он неумолимо приближается. Кроули знал, что после конца света он останется в живых – он же бессмертный, у него нет выбора. Но он всегда надеялся, что конец света будет не скоро… Потому что он любил людей. Очень крупный недостаток для демона. Нет, конечно же, он делал все, чтобы сделать их короткие жизни несчастными, такая уж у него была работа, но ни одно его изобретение не было настолько же ужасным, насколько их собственные. Видно, у них был такой талант… Как-то это было в них встроено. Они рождались в мире, который был против них – в тысячах мелочей, – и большую часть своей энергии тратили на то, чтобы сделать его еще хуже. С течением времени Кроули все труднее и труднее становилось сделать что-то демоническое и при этом выделяющееся на фоне человеческих гадостей. За прошедшее тысячелетие он не раз подумывал о том, чтобы послать Вниз письмо со словами типа: «Слушайте, мы прямо сейчас можем сдаться, закрыть Дис, Пандемонеум и все прочие места и придти сюда, мы не сможем сделать с ними ничего такого, чего они сами с собой не могут сделать». А они частенько делают такое, о чем мы и подумать не могли – в основном с помощью электродов. У них есть изобретательность. И, само собой, электричество. Один из них это написал, верно?… «Ад пуст, и здесь все черти» [11] . Кроули хвалили за Испанскую Инквизицию. Он был тогда в Испании, в основном шлялся в приятных местах вокруг кантин, и ничего об Инквизиции даже не слышал, пока не прибыла похвала. Он сходил посмотреть, вернулся и целую неделю не выходил из запоя… Иеронимус Босх, этот – просто сумасшедший! А когда ты начинал думать, что они злобнее, чем Ад, они вдруг совершали такие благородные вещи – Небесам такие и не снились… Частенько один и тот же человек делал и зло, и добро. Это все из-за свободы воли, понятно. Все дело было в ней. Азирафаил как-то попытался это ему объяснить. – Все дело в том, – сказал он – это было где-то в районе 1020-го, когда они заключили свое маленькое Соглашение, – все дело в том, что человек хорош или плох, когда он этого хочет. А существа типа Кроули и, конечно, его самого (Азирафаила), с самого начала выбирают свой путь и с него не сворачивают. Люди не могли стать истинно святыми, – добавил он, – пока у них нет возможности побыть истинно плохими. Кроули об этом подумал и (где-то в районе 1023-го) сказал: – Погоди, это же работает, только в том случае, если изначально все равны, точно? Нельзя ожидать от кого-то, рожденного в грязной хижине, что он будет вести себя так же, как рожденный в замке. – А-а, – ответил Азирафаил, – это-то и интересно. Чем ниже ты начинаешь, чем больше у тебя возможностей. – Это безумие, – сказал Кроули. – Нет, – покачал головой Азирафаил, – это основы мира. Азирафаил. Конечно же, Враг. Но враг уже шесть тысяч лет – скорее друг. Кроули нагнулся и поднял телефонную трубку. Конечно, у демонов не должно было быть свободы воли. Но невозможно было так долго пробыть среди людей и ничему у них не научиться. Мистер Янг отказался и от Дамиэна, и от Баламута, да и от всех других предложений сестры Мэри Болтливой, включавших в себя половину Ада и половину Золотого Века Голливуда. – Ну, – наконец слегка обиженно сказала она, – не думаю, что с именем Эррол что-то не так… Или Кэри. Оба имени – хорошие, американские. – Я думал о чем-то более традиционном, – объяснил мистер Янг. – У нас в семье всегда использовали старые добрые имена… Сестра Мэри просияла. – Это правильно. По мне, нет ничего лучше старых имен. – Нормальное английское имя, как у людей из Библии, – сказал мистер Янг. – Мэтью [12] , Марк, Люк [13] или Джон [14] , – продолжил он задумчиво. Сестра Мэри моргнула. – Только мне они всегда казались не хорошими классическими именами а, скорее, именами ковбоев и футболистов – добавил мистер Янг. — Саул – хорошее имя, – помогла ему сестра Мэри. – Это уж слишком старомодно, – ответил мистер Янг. – Тогда как насчет Каина [15] ? Очень ведь современно звучит, – попыталась сестра Мэри. — Хмм, – мистер Янг покачал головой. – Что ж, есть еще… ну, есть еще Адам, – сказала сестра Мэри. «Достаточно безопасно», – подумала она. – Адам? – переспросил мистер Янг. Хотелось бы, чтобы монашки-сатанистки тайно отдали кому-нибудь на воспитание лишнего младенца – ребенка Б. Чтобы он вырос нормальным, счастливым, хохочущим и активным ребенком, а еще чуть позже превратился бы в нормального, довольного жизнью подростка. Может, так и произошло. Помечтайте о его школьной награде за прилежание, его ничем не выделяющейся, но приятной жизни в университетские годы, его работе в департаменте распределения зарплат Строительного Общества Тадфилда и Нортона, его красавице-жене. Может, захотите представить детей и хобби – скажем, починку старых мотоциклов, или разведение тропических рыб… Вы не хотите сами придумать, что могло бы случиться с Ребенком Б? Нам, к тому же, ваша версия больше нравится. Должно быть, он получает призы за своих тропических рыб… В маленьком домике в Доркинге, что в Саррее, в окне спальни горел свет. Ньютону Пульциферу было двенадцать, он был тощ, носил очки и несколько часов назад должен был пойти спать. Его мать, однако, верила в гениальность ребенка и разрешала ему ложиться позже, чтобы он успевал делать свои «эксперименты». Сейчас он проводил следующий – менял вилку на древнем радиоприемнике «Bakelite», который ему дала мать, чтобы он с ним поиграл. Он сидел за тем, что гордо называл «рабочее место» – старый разбитый стол, покрытый обрывками проволоки, батарейками, маленькими лампочками и набором конструктора «Электроник», который никогда не работал. Если уж быть честным, радио он тоже не смог заставить работать, хотя с другой стороны, он ни в одном деле не смог добраться до конечной стадии. С потолка на шелковых шнурах свисали три несколько кривых модели самолетов. Даже случайный наблюдатель увидел бы, что они сделаны кем-то, кто был сразу и старателен, и очень осторожен, а также совершенно не умел делать модели самолетов. Сам Ньютон был ими невероятно горд, даже моделью «Spitfire», у которого он так и не сумел правильно собрать крылья. Он загнал очки обратно на переносицу, взглянул на собранную вилку и положил на стол отвертку. В этот раз он очень надеялся на успех, как-никак прочел все инструкции по смене вилок в «Собственной книге мальчика про практическую электронику, включающей Сто и Одну Безопасную и Поучительную Вещь, которую можно проделать с электричеством», и старательно им следовал. Нужного цвета провода прикрепил к соответствующим штырькам, проверил на месте ли предохранитель, завернул все обратно. Пока никаких проблем. Он воткнул вилку приемника в розетку. Потом нажал кнопку «Вкл.»… Все огни в доме погасли. Ньютон просиял от гордости. Уже лучше. В прошлый раз он отключил весь свет в Доркинге, приходил электрик и серьезно говорил с мамой. У него была сильнейшая но абсолютно не взаимная страсть к вещам, связанным с электричеством. У них в школе был компьютер, и полдюжины детей оставались после уроков и работали с продырявленными карточками. Когда ответственный учитель наконец уступил мольбам Ньютона включить его в их число, тот смог всунуть в компьютер только одну карточку. Машина ее зажевала, подавилась и умерла. Ньютон был уверен, что будущее было за компьютерами, и когда оно наступит, он будет готов – будет первым в новых технологиях. У будущего были свои мысли по этому поводу. Достаточно заглянуть в Книгу, чтобы их узнать. «Адам», – подумал мистер Янг. Он произнес это имя, чтобы прислушаться к звучанию. «Адам». Хмм… Он взглянул вниз, на золотые кудри Мятежника, Разрушителя Царств, Ангела Бездонной Ямы, Великого Зверя по имени Дракон, Принца Сего Мира, Отца Лжи, Сатанинского Отпрыска и Повелителя Тьмы. – Знаете, – заключил он немного спустя, – ему, по-моему, и правда подходит имя Адам. Эта ночь не была темной и грозовой. Такая случилась только через двое суток после того, как и миссис Даулинг, миссис Янг и оба ребенка покинули здание больницы. Ночь тогда была очень темной, а гроза – очень сильной, и когда последняя достигла апогея – в районе полуночи – молния ударила в Монастырь Чирикающего Ордена и подожгла крышу ризницы. Никто от огня серьезно не пострадал, хотя пожар продолжался несколько часов, нанеся серьезный ущерб зданию. Поджигатель скрывался на одной из ближайших крыш и наблюдал за пожаром. Он был высок, тощ… и был он Герцогом Ада. Это было последнее из того, что нужно было сделать перед возвращением под землю – что ж, он это сделал… С остальным спокойно справится Кроули. Хастур отправился домой. В принципе, Азирафаил был одним из ангелов Начал, вот только люди теперь не слишком-то уважали элиту Неба. В другой ситуации ни он, ни Кроули не выбрали бы компанию друг друга, а так… Два человека (вернее, два человекоподобных создания) в мире, и их Соглашение, за время своего действия, обоим принесло много пользы. К тому же, привыкаешь к лицу, которое более-менее постоянно видишь в течении шести тысяч лет. Соглашение было таким простым, что, в общем-то, заглавной буквы не заслуживало (получило ее лишь за то, что так долго продержалось). Это было разумное Соглашение – многие агенты, работающие в отвратительных условиях далеко-далеко от своих руководителей, заключают подобные соглашения с агентами противника, поняв, что у них с близкими врагами куда больше общего, чем с далекими союзниками. Означало оно полное невмешательство в дела друг друга. Оно позволяло создать такой баланс, при котором ни один не победит, и ни один и не проиграет, к тому же, оба могли регулярно показывать своим повелителям, какие замечательные шаги они предпринимают, чтобы победить хитрого и хорошо информированного противника. В данном случае оно означало, что Кроули разрешалось продолжать беспрепятственную работу с Манчестером, а Азирафаилу никто не мешал во всем Шропшире. Кроули получил Глазго, Азирафаил – Эдинбург (никто не взял под ответственность Милтон Кейнс, но оба представили его как свой успех [16] . К тому же, конечно, меж ними считалось правильным помогать друг другу, когда это подсказывал здравый смысл. Оба ведь были из ангелов. Если некто, быстренько соблазнившись, шел прямой дорогой в Ад, было разумным прошвырнуться по городу и создать где-нибудь короткий момент священного экстаза. Это ведь все равно сделают, но если к этому подойти разумно, можно сэкономить кучу времени и денег… Азирафаил время от времени чувствовал свою вину по этому поводу, но века среди людей имели на него тот же эффект, что и на Кроули (только менялся он в обратном направлении). К тому же, Властям наплевать на то, кто что делал, лишь бы дело делалось. В настоящий момент, Азирафаил стоял с Кроули у пруда в парке Сент-Джеймс. Они кормили уток. Утки из парка Сент-Джеймс так привыкли, что их кормят тайно встречающиеся секретные агенты, что у них выработался новый условный рефлекс. Если такую утку посадить в лабораторную клетку и показать ей фотографию двух мужчин – один обычно носит куртку с меховым воротником, другой что-то темное и шарф – она обязательно взглянет вверх с ожиданием во взоре. Ржаной хлеб русского культатташе хватают простые утки, а мокрый «Ховис с Мэрмайтом» главы МИ9 любят снобы утиной стаи. Азирафаил кинул корку плохо выглядящему селезню, тот ее схватил и мгновенно утонул. Ангел повернулся к Кроули. – Что это ты вытворяешь, мой дорогой, – пробормотал он. – Прости, – извинился Кроули. – Забылся. Селезень сердито всплыл на поверхность. – Конечно, мы знали, что что-то происходит, – сказал Азирафаил. – Но я как-то думал, что все случится в Америке. Там такое любят… – Может, там и случится, – грустно откликнулся Кроули. Он бросил взгляд сквозь парк на «Бентли», заднее колесо которого было аккуратно зажато штрафными полицейскими зажимами. – А, да. Американский дипломат, – вспомнил ангел. – Несколько театрально, по-моему. Как будто Армагеддон – какое-то киношоу, которое надо продать в как можно большее число стран. – Во все страны, – поправил его Кроули. – Земля и все ее царства. Азирафаил бросил уткам последний кусок хлеба, выкинул пакет в урну, и они отправилась к Болгарскому Морскому Атташе – подозрительному человеку в кембриджском галстуке. Он повернулся, чтобы видеть лицо Кроули. – Мы, конечно, победим, – сказал он. – Ты этого не хочешь, – ответил демон. – Скажи, почему ты так решил? – Слушай, – отчаянно сказал Кроули, – сколько, по твоему, у вашей стороны музыкантов, а? Я имею в виду, первоклассных. Азирафаил вдруг смутился. – Ну, думаю… – начал он. – Двое, – подсказал Кроули. – Эльгар и Лист. И все. Остальные все у нас. Бетховен, Брамс, все Бахи, Моцарт… Можешь себе представить вечность с Эльгаром? Азирафаил зажмурился. – Легко, – простонал он. – Ну вот, – сказал Кроули тоном триумфатора. Он отлично знал ахиллесову пяту Азирафаила… – Никаких компакт-дисков. Никакого Альберт Холла. Никаких танцев. Никакого Глиндборна. Только небесная гармония круглые сутки… – Основы мира не меняются, – пробормотал Азирафаил. – Как яйца без соли, следовало бы тебе добавить. Кстати – ни соли, ни яиц ведь тоже не будет. Не будет и Гравлакса с соусом из петрушки. Никаких замечательных маленьких ресторанчиков, где тебя все знают. Никаких кроссвордов из «Дейли Телеграф». Никаких антикварных магазинов. И никаких книжных, кстати. Никаких старых редакций. Никаких серебряных портсигаров с нюхательным табаком эпохи Регентства во Франции, – Кроули наскреб дно бочки интересов Азирафаила. – Но жизнь станет лучше после нашей победы! – прохрипел ангел. – Но будет совершенно неинтересной. Слушай, ты же знаешь, что я прав. Тебе будет так же неудобно с арфой, как мне с вилами. – Мы на арфах не играем, ты же знаешь. – А мы вилами не пользуемся. Это был, просто, оборот речи. Они поглядели друг на друга. Азирафаил развел своими наманикюренными руками. – Наши люди, знаешь ли, весьма счастливы, что это наконец-то близится. Для этого и работали. Последний, важнейший тест. Огненные мечи, Четыре Всадника, кровавые моря, все остальные дурацкие дела, – он пожал плечами. – А потом «Игра Окончена, Вставьте Монету»? – грустно усмехнулся Кроули. – Иногда мне трудновато понять твою речь. – Мне нравятся моря – какие они есть. Армагеддона не должно быть. Не надо устраивать проверку всему, разрушая его до основания, только для того, чтобы проверить, правильно ли все было сделано. Азирафаил опять пожал плечами. – Такова уж высшая мудрость… – Ангел поежился и запахнулся в куртку. Над городом собирались серые облака… – Пошли куда-нибудь, где тепло, – предложил он. – Ты мне предлагаешь? – отозвался Кроули угрюмо. Какое-то время они шагали в мрачном молчании. – Не то чтобы я был с тобой не согласен, – сказал ангел, когда они тащились по траве. – Просто нельзя ослушаться. Ты же знаешь… – И мне нельзя, – откликнулся Кроули. Азирафаил кинул на него косой взгляд. – Ой, ну не надо, – сказал он, – ты же демон! – Да. Но ослушание моим нравится только как принцип. А какое-то определенное ослушание их серьезно раздражает. – Типа неподчинения их приказам? – Вот именно. Поражен, а? Хотя, наверное, нет. Сколько у нас времени, как думаешь? Кроули махнул рукой в сторону «Бентли», и его дверцы открылись. – Предсказания разное говорят, – ответил Азирафаил, садясь на заднее сиденье. – Но до конца века точно ничего не произойдет, хотя какие-то феномены могут и раньше случиться. Большинство пророков прошедшего тысячелетия больше волновали рифмы, чем точность. Кроули ткнул пальцем в сторону ключа зажигания. Тот повернулся. – Как это? – спросил он. – Ну, – объяснил ангел, – «Один. И Окончится Жизнь Мира, в Трам-тарам-тарам. Два. Поглотят вас дыры». Потом три и так далее. А вот шесть в стих не ложится – хороший, видно, год на эту цифру придется. – И что за феномены? – Двухголовые телята, знаки в небесах, гуси, летящие задом наперед, дожди из рыбы. Присутствие Антихриста увеличивает количество случайностей. – Хмм. Кроули положил руки на руль «Бентли». Потом он что-то вспомнил и щелкнул пальцами. С колеса исчезли зажимы. – Давай поедим, – предложил он. – У меня должок с… когда же это было? – Париж, 1793-ий, – напомнил Азирафаил. – А, точно. Царство Ужаса. Там один из наших был или из ваших? – Разве не ваш? – Не помню. Но ресторан был хороший. Когда они проезжали мимо пораженного полицейского, следящего за движением, его записная книжка внезапно загорелась, поразив Кроули. – Я абсолютно уверен, что не собирался делать ничего такого, – заметил он. Азирафаил покраснел. – Это я сделал, – пояснил он. – Всегда думал, что ваши их изобрели. – Да? А мы думали, они – ваше изобретение. Кроули взглянул на дым в зеркало заднего вида. – Вперед, – бросил он, – в «Ритц»! Кроули не собирался заказывать столик. Пусть другие этим занимаются, всегда считал он, он и так обойдется. Азирафаил собирал книги. Если бы он был до конца честен с собой, то давно бы признал, что завел свой магазин, просто чтобы хранить книги. Это не было необычно… Но поддерживая свою легенду (обычный продавец-букинист), он всеми способами, кроме насилия, препятствовал покупкам. Неприятные запахи сырости и плесени, злые взгляды, неудобные часы работы – все это давно было им отработано. Он давно собирал книги и, как и большинство коллекционеров, специализировался. У него было более шестидесяти книг предсказаний, говорящих о последних двух веках второго тысячелетия. Он очень любил первые издания Уайльда. И у него был полный набор Знаменитых Библий, названных так из-за ошибок печати. Среди них были: Неправедная Библия, которую ошибка заставила говорить (в «Первом послании Коринфянам»): «Разве не знаете, что неправедные войдут в Царство Божие?»; и Порочная Библия, напечатанная Баркером и Лукасом в 1632, в которой из седьмой заповеди исчезло слово «не», и в результате она провозглашала: «Возжелай жену ближнего своего». А также Освобождающая Библия, Паточная Библия, Библия Стоящих Рыб, Черинг Кросская Библия и множество других… У Азирафаила они все были. Даже редчайшая Библия, опубликованная в 1651 лондонской фирмой Билтона и Скаггза. Она была первой из их трех чудовищных неудач Билтона и Скаггза. Книга была широко известна как Библия «Будь-Это-Все-Проклято». Длинная ошибка наборщика (если ее можно так назвать) случилась в 48 главе, в стихе 5 Книги Иезикииля: "Подле границы Дана, от восточного края до западного, это один удел Асиру. Подле границы Асира, от восточного края до западного, это один удел Неффалиму. Подле границы Неффалима, от восточного края до западного, это один удел Менассии.. Будь это все проклято! Я по горло сыт сиим набиранием… Господин Билтон – абсолютно неблагороден, господин же Скаггз – мошенник и умеет лишь крепко сжимать кулаки. Говорю я вам, в день такой всякий, в ком есть хоть пол-литра смысла, должен на солнышке греться, а не мучиться на этой старой и заплесневелой Фабрике имени Матери Божией! Подле границы Ефрема, от восточного края до западного, это один удел Рувиму [17] ." Вторая неудача имела место в 1653. Благодаря редкой удаче они достали одну из знаменитых «Потерянных Кварт» – три шекспировских пьесы, никогда не изданные в виде фолиантов, теперь полностью потерянные для искусствоведов и театров. До нас дошли только их названия… Вот самая ранняя пьеса Шекспира: «Комедия о Робин Гуде, или О лесе Шервуде» [18] . Господин Билтон за кварту заплатил аж шесть гиней и верил, что только на фолианте в твердой обложке заработает вдвое больше. Потом он ее потерял. Третья неудача Билтона и Скаггза ими обоими никогда не была понята до конца. Всюду книги пророчеств продавались в огромных количествах. Одни только «Центурии» Нострадамуса трижды переиздавали, и пять Нострадамусов (каждый объявлял, что остальные – самозванцы) разъезжали по стране и раздавали автографы направо и налево. Быстро исчезало из магазинов «Собрание пророчеств» Матери Шиптон… Каждый крупный лондонский издатель – их было восемь – имел на руках хотя бы одну Книгу Пророчеств. Каждая из них была очень неаккуратна, но исходящий от них смутный дух вмешательства Небес делал их очень популярными. Продавались тысячи, даже десятки тысяч экземпляров. – Чтоб печатать деньги, нужна лицензия! – сказал господин Билтон господину Скаггзу [19] . – Но народу надо как можно больше этого пророческого мусора! Мы должны срочно напечатать книгу пророчеств, сочиненную какой-нибудь неизвестной старухой! Рукопись прибыла к их дверям на следующее утро, как всегда, внутренние часы автора его (точнее, ее) не подвели. Ни господин Билтон, ни господин Скаггз и не подозревали, что посланная им рукопись – единственная за всю историю человечества пророческая книга, содержащая исключительно точные предсказания на следующие триста сорок с чем-то лет – точное и аккуратное описание событий, кульминацией которых будет Армагеддон. Она не ошибалась ни в одной малюсенькой детали. Билтон и Скаггз опубликовали ее в Сентябре 1655-го, как раз к рождественской распродаже [20] , и это была первая опубликованная в Англии книга, оставшаяся на складах. Она не продавалась. Даже копия в малюсеньком магазине в Ланкашире, на табличке рядом с которой было написано «Местный Автор». Автор книги, некая Агнес Безумцер, не была этим удивлена – впрочем, удивить Агнес Безумцер могло лишь что-то уж совсем невероятное. Да и потом, она ее не на продажу писала, не для королевских семей, и, даже, не для славы. Она ее написала только для того, чтобы получить бесплатный авторский экземпляр. Никто не знает, что произошло с армиями непроданных экземпляров ее книги. Но точно ни одной нет ни в музеях, ни в частных коллекциях. Даже у Азирафаила ее не было; у него начинали дрожать коленки при одной мысли о том, что когда-нибудь он таки получит ее в свои наманикюренные руки. На самом деле, во всем мире осталась лишь одна копия пророчеств Агнес Безумцер. Она стояла в книжном шкафу примерно за сорок миль от того места, где Кроули и Азирафаил ели свой замечательный ленч и, образно говоря, только что затикала. И вот уже прошло три часа… Три часа на Земле находился Антихрист, а один ангел и один демон за них троих старательно напивались. Они сидели напротив друг друга в задней комнате азирафаилова грязного старого книжного магазина в Сохо. У большинства книжных магазинов в Сохо есть такие комнаты, и большинство из них заполнено редкими, или, по крайней мере, очень дорогими, книгами. В книгах Азирафаила не было картинок – только старые коричневые обложки да хрустящие страницы. Изредка, если вынуждали обстоятельства, он одну из них продавал. И, тоже изредка, к нему приходили серьезные мужчины в темных костюмах и очень вежливо предлагали ему продать магазин, чтобы превратить его в место, более подходящее к обстановке. Время от времени они предлагали деньги – пачки старых, мятых пятидесятифунтовых банкнот. А еще бывало, что во время разговора вокруг магазина ошивались другие мужчины в темных костюмах, качали головами и говорили о том, как легко загорается бумага, а уж если загорится, все здание сгорит. Азирафаил улыбался, кивал и говорил, что он подумает о предложении. Они уходили. И никогда не возвращались. То, что ты ангел, не означает, что ты дурак. Стол перед парой был заставлен бутылками. – Дело в…, – произнес Кроули, – дело в… Дело в… Он попытался сфокусировать взгляд на Азирафаиле. – Дело в…, – повторил он еще раз и попытался придумать, в чем дело. – Дело в дельфинах, – наконец просветлел он, – вот в чем дело. – Это рыбы такие, – кивнул Азирафаил. – Не-не-не! – ответил Кроули, тряся пальцем. – Это млекопитающее. Самое настоящее млекопитающее. Разница в… – Кроули, продираясь сквозь болото своего сознания, попытался вспомнить разницу. – Разница в том, что они… – Спариваются вне воды? – предположил Азирафаил. Брови Кроули насупились. – Не думаю. Нет, точно что-то не то. Что-то про их молодежь… – Он собрался. – Дело в… Дело в… Их мозгах. Он потянулся за бутылкой. – Что с их мозгами? – спросил ангел. – Большие мозги. Вот в чем дело. Размером с… Размером с… Размером с ужасно большие мозги. Да еще и киты. Мозги мозгами погоняют, говорю тебе. Проклятое море просто кишит мозгами. – Кракен, – кивнул Азирафаил, мрачно глядя в стакан. Кроули уставился на него долгим смущенным взглядом человека, перед поездом мыслей которого вдруг провалились рельсы. – А? – Большая такая сволочь, – пояснил Азирафаил. – Спит в мрачных глубинах, на самом дне. Под кучей огромных, несчитанных полипол… полипо… огромных таких водорослей, вот… Должен подняться на поверхность в самом конце, когда море закипит. – Да? – Факт. – Ну вот, – продолжил Кроули, откидываясь на спинку кресла. – Море кипит, все бедняги дельфины сварились, остальным наплевать… С гориллами то же. Говорят: «Ой, небо все красное, звезды на землю падают, что в бананах-то в наши дни?». А потом… – Они, знаешь ли, гнезда делают, эти гориллы, – вспомнил ангел, в очередной раз наливая себе из бутылки – в третий раз ухитрился не промахнуться мимо стакана. – Не-е… – Клянусь Богом! В кино видел. Гнезда. – Гнезда птицы делают, – поправил Кроули. – Гнезда, – настаивал Азирафаил. Кроули решил не спорить. – Ладно, – сказал он. – Все звери, большие и салые. В смысле малые. Большие и малые. Многие с мозгами. А потом «бабах»… – Но ты же часть этого, – указал Азирафаил. – Ты соблазняешь людей. И хорошо этого умеешь. Кроули стукнул стаканом по столу. – Это не то. Они не должны соглашаться. Это ж и есть основы мира, верно? Твоя сторона выдумала. Людей надо проверять… Только не на устойчивость к разрушению. – Ладно, ладно. Мне это не нравится, как и тебе, но я же тебе говорил, что не могу ошлу… ошву… не делать то, что велено. Ангел, п'нимаешь. – На Небесах нет театров, – заметил Кроули. – И почти нет фильмов. – И не пытайся меня соблазнить, – ответил Азирафаил несчастно. – Я тебя знаю, старый ты змей. – Ты подумай только, – продолжал Кроули безжалостно. – Знаешь, что такое вечность? Знаешь, что такое вечность? В смысле, ты знаешь, что такое вечность? Такая гора, понимаешь ли, в милю высотой, на краю Вселенной, и раз в тысячу лет такая маленькая птичка… – Какая еще птичка? – подозрительно спросил Азирафаил. – Маленькая птичка, про которую я говорю. И каждую тысячу лет… – Что, все время одна птичка? Кроули поколебался. – Да, – кивнул он наконец. – Жутко старая тогда птичка. – Наверное. Каждую тысячу лет птичка взлетает… – Хромает… – Взлетает на вершину горы и точит свой клюв. – Постой. Этого быть не может! Между Землей и краем Вселенной куча… – Ангел широко развел трясущимися руками. – Куча мусора, мой милый мальчик. – Но она туда все равно добирается, – настаивал Кроули. – Как? – спросил ангел. – Не это важно! – Может в звездолете долетает, – предположил ангел. Кроули сделал паузу. – Да, – наконец заговорил он. – Если тебе так удобнее. И эта птица… – Только ведь мы говорим про край Вселенной, – заметил Азирафаил. – Так что это должен быть один из таких звездолетов, в котором конец пути только потомки увидят. Надо будет тогда сказать потомкам – мол, как долетите до Горы, надо… – он задумался. – Что же им сделать надо? – Клюв о гору поточить, – подсказал Кроули. – А потом летит она обратно… – В звездолете… – А через тысячу лет опять возвращается, – быстро закончил Кроули. Последовала секунда пьяного молчания. – Зачем так напрягаться, просто чтобы клюв наточить? – подумал вслух Азирафаил. – Слушай, – заговорил Кроули серьезно, – дело в том, что когда птичка до конца сточит гору, так, тогда… Азирафаил открыл рот. Кроули знал, что сейчас он что-нибудь умное скажет насчет твердости птичьих клювов в сравнении с гранитными горами, и поспешил нанести удар. – Тогда ты все еще не досмотришь «Звуки музыки». Азирафаил застыл. – А ведь он тебе понравится, – продолжал безжалостно Кроули. – Это точно. – Мой милый мальчик… – Выбора не будет. – Слушай… – У Небес никакого вкуса. – Ну… – И не единого ресторана, подающего суши. Боль появилась на неожиданно серьезном лице ангела. – Не могу с этим справиться, п'ка пьян, – бросил он. – Надо протрезветь. Они оба мигнули, когда алкоголь покинул их системы кровообращения, и сели несколько более прилично. Азирафаил поправил свой галстук. – Я не могу мешать священным планам, – прохрипел он. Кроули задумчиво взглянул в свой стакан, а затем вновь его наполнил. – А что насчет дьявольских? – спросил он. – Прости? – Ну, это же дьявольский план, разве нет? Мы им занимаемся. Моя сторона. – А, но это часть большого священного плана, – указал Азирафаил. – Твоя сторона не может сделать ничего такого, что не являлось бы частью большого священного плана – опять основы мира, – добавил он с намеком на самодовольство. – Как это? – Эта… – Азирафаил раздраженно щелкнул пальцами. – Штука. Как же ты ее зовешь? Такая славная фраза. Что-то про расчеты, основанные на знании души… – Предварительное психологическое планирование. – Да, точно. – Ну… если ты уверен… – протянул Кроули. – Даже и не сомневайся. Кроули лукаво взглянул на него. – Тогда ты можешь быть уверен – поправь меня, если я не прав, – что противостояние этому – еще одна часть священного плана. В смысле, ты же должен постоянно расстраивать проделки Зла, да? Азирафаил помолчал. – Да, точно. – Видишь проделку, расстраиваешь. Я прав? – Приблизительно, приблизительно. Вообще-то, я предоставляю людям возможность собственноручно расстраивать планы. Основы мира, понимаешь ли. – Да. Да. Все, что ты должен сделать, это расстроить планы. Потому что я абсолютно уверен, – важно говорил Кроули, – что рождение – лишь начало. Важно выращивание. И Влияния. Иначе ребенок никогда не узнает, как пользоваться своей силой. – Он помолчал. – Во всяком случае, пользоваться так, как требуется. – Наша сторона будет, конечно, не против расстраивания твоих планов, – задумчиво кивнул Азирафаил. – Совсем не против… – Да. Тебе на крыло медаль повесят! – подбадривающе усмехнулся ангелу Кроули. – Интересно, что произойдет с ребенком, если его воспитают не слуги Сатаны? – спросил Азирафаил. – Скорее всего, ничего. Он никогда ничего не узнает. – Но генетика… – Не говори мне про генетику! Она-то тут при чем? – хмыкнул Кроули. – Взгляни на Сатану. Его создали, чтобы был ангелом, а вырос – стал Великим Мятежником. Эх, если уж говорить про генетику, тогда ребенок вообще ангелом может стать… Ведь когда-то давным-давно его отец был важной персоной на Небесах. Говорить, что он вырастет демоном, поскольку его папа стал демоном, все равно, что сказать, что мышь, которой отрезали хвост, родит бесхвостую мышь. Поверь мне. – И без сатанистского влияния, которому не противостоят… – В худшем случае Аду придется все начать сначала. А Земля получит еще хотя бы одиннадцать лет. Это хоть чего-то стоит, верно? Теперь Азирафаил опять выглядел задумчивым. – Ты хочешь сказать, что сам по себе ребенок не зол? – спросил он медленно. – Потенциально зол. И потенциально добр, я думаю. Он – просто огромный, мощный потенциал, ждущий оформления, – пояснил Кроули и пожал плечами. – Да и потом, что мы говорим про какие-то добро и зло. Они – всего лишь названия сторон. Мы это знаем. – Да, думаю, стоит попробовать, – сказал ангел. Кроули подбадривающе кивнул. – Согласились? – бросил демон и выставил вперед руку. Ангел осторожно ее пожал. – Это, точно, будет очень даже интересно, – улыбнулся он. – И, если смотреть в будущее, делается для пользы ребенка, – добавил Кроули. – Мы будем кем-то вроде крестных отцов. Можно сказать, будем следить за его религиозным взрослением. Азирафаил просветлел. – Знаешь, я как-то об этом не подумал, – бросил он. – Крестные отцы. Будь я проклят! – Это не так и плохо, когда привыкнешь, – ответил Кроули. Она была известна под именем Рыжая Скарлетт. В то время она торговала оружием – и торговля уже начала ей надоедать. Она никогда не задерживалась на работе надолго. Триста, максимум четыреста лет… А то еще растопчут! Волосы ее были каштанового цвета – не рыжие, не коричневые, а именно глубокого цвета вороненой меди, и падали они на ее талию шикарными косами, из-за которых мужчины легко могут начать драку – да, собственно, часто и начинали. Ее глаза были неприятного оранжевого цвета. На вид ей было двадцать пять, и так было всегда. У нее был пыльный, кирпичного цвета грузовик, и она (совершенно невероятное умение) могла его перегнать через любую границу мира. Она ехала в маленькую восточно-африканскую страну, где теплилась гражданская война, ее товар – если повезет – разожжет ее пожар. К сожалению, грузовик сломался, и даже она не смогла его починить. А она к тому времени очень неплохо разбиралась в машинах. И вот она находилась в центре города [21] . Город этот был столицей Кумболо, африканской страны, которая уже три тысячи лет обходилась без войн. Лет примерно тридцать она была Страной-Сэра-Хамфри-Кларка, но так как в стране вообще не было минералов, и стратегически она была не более важна, чем банан, в ней сумасшедше быстро ввели самоуправление. Кумбололенд, возможно, была страной бедной, и, несомненно, скучной – зато мирной. Ее многочисленные племена, у которых были между собой нормальные отношения, давно перековали мечи на орала; в 1952-м на городской площади случилась драка между пьяным возницей повозки, запряженной быками, и настолько же пьяным вором, желавшим быков украсть – о ней говорили до сих пор. Скарлетт зевнула, обмахнула голову широкой шляпой, чтобы было не так душно, оставила поломанный грузовик на улице и забрела в бар. Она купила банку пива, осушила ее и улыбнулась бармену. – У меня есть грузовик, который надо починить, – бросила она. – Есть здесь кто-нибудь, кто может помочь в этом? Бармен обнажил в улыбке белые зубы. Его впечатлил ее способ пить пиво. – Только Натан, мисс. Но Натан уехал в Каонду, посмотреть на ферму зятя. Скарлетт купила еще пива. – Так, и когда этот Натан вернется, как по-вашему? – Может, через неделю, а может и через две, дорогая мисс. Ха, этот Натан, он бездельник, да… Сказав это, бармен нагнулся вперед. – Вы одна путешествуете, мисс? – спросил он. – Да. – Опасно, между прочим. Временами на дорогах попадаются скверные парни… Плохие. Не местные, – добавил он быстро. Скарлетт подняла безупречную бровь. Несмотря на жару, бармен задрожал. – Спасибо, что предупредили, – промурлыкала Скарлетт. Ее голос звучал так, как звучит то, что скрывается в высокой траве, видимое, только если дергает ушами – пока мимо не идет что-то молоденькое и нежненькое. Она кинула бармену свою шляпу и вышла на улицу. Африканское жаркое солнце нагревало ее тело; ее грузовик стоял на улице, набитый оружием, пулями и минами. Он никуда не собирался. Скарлетт кинула быстрый взгляд на грузовик. На его крыше сидел гриф. Он уже триста миль проехал со Скарлетт. Сейчас он тихо рыгал. Она обежала взглядом улицу: пара женщин болтала на углу, скучающий продавец сидел возле кучи разноцветных дынь, отгоняя мух, да в пыли играла кучка детей. – Какого черта! – тихо пробормотала она. – Давно пора устроить отпуск. Это было в среду. А в пятницу город уже бушевал. К следующему вторнику экономика Кумболо была разрушена, двадцать тысяч людей убито (в том числе и бармен – его застрелили мятежники во время атаки на баррикады на рынке), примерно сто тысяч было ранено, все оружие Скарлетт было использовано по назначению, а гриф умер от переедания. Скарлетт уже покинула страну – на последнем поезде. Пора меняться, чувствовала она. Слишком долго она торговала оружием. Пришла пора перемен. Ей хотелось заняться чем-нибудь поинтереснее… Вот, скажем, неплохо было бы побыть журналисткой. Интересная возможность. Она обмахнулась своей шляпой и скрестила свои длинные ноги. Неподалеку началась драка. Скарлетт усмехнулась. Люди всегда вокруг нее (и за нее) дрались. Что было очень приятно, конечно. У Соболля были черные волосы, аккуратно подстриженная черная борода, и он только что решил создать корпорацию. Он сидел за рюмкой на пару со своим бухгалтером. – Как дела, Фрэнни? – спросил он ее. – Двадцать миллионов экземпляров уже продали! Можете поверить? Напитками они развлекались в ресторане «Верх Шестерок», на вершине дома 666 по Пятой авеню в Нью-Йорке. Это место чуть-чуть поражало Соболля. Ночью из окон ресторана был виден весь Нью-Йорк, а весь Нью-Йорк видел огромные 666 на каждой из четырех сторон здания. Да-да, конечно, это всего лишь номер, до него не так-то просто дойти при такой длине улицы – но все равно смешно. Соболль и бухгалтер только что вернулись из маленького, дорогого, а главное, одного из лучших ресторанов Гринвич-Вилледжа, где еда была полностью nouvelle [22] : маленькое бобовое зернышко, горошинка и шкурка от куриной грудки, аккуратно разложенные на маленькой квадратной тарелочке. Соболль выдумал это блюдо в прошлый свой визит в Париж. Его бухгалтер съела свою порцию менее, чем за пятьдесят секунд, а все остальное время бросала взгляды на тарелку, на ножи и – время от времени – на других обедающих, взгляды такие, словно ее интересовало, какой у них вкус (да, собственно, так и было). Соболля это здорово поражало. Он поигрался со своим «Перриером». – Двадцать миллионов, а? Это совсем неплохо. – Это чудесно! – Значит, правда, вот-вот станем корпорацией… Пора заняться серьезным делом, не правда ли? Калифорнией, думаю. Мне нужны фабрики, рестораны, все, скопом. Пока не будем брать издательские компании, но их службы безопасности пора уже купить. Да? Фрэнни кивнула. – Звучит отлично, Соболль. Надо будет… Ее прервал скелет. Скелет в платье от «Диор», с загорелой кожей, натянутой – кажется, вот-вот сорвется – на изящные кости. У скелета были длинные светлые волосы и красивые накрашенные губы: именно на него показывали бы матери всего мира, поучая детей: «Вот что произойдет с тобой, если не будешь есть зелень». Он выглядел как стильная реклама голодания… Это была знаменитая нью-йоркская топ-модель, и в руках у нее была книга. Она спросила: – Послушайте, мистер Соболль, я не очень вам помешала, я не отвлекла вас от важных дел? Просто, эта ваша книга изменила всю мою жизнь – не могли бы вы ее для меня подписать? Она умоляюще уставилась на него глазами, скрытыми в глубоких и замечательно оттененных впадинах. Соболль снисходительно кивнул и взял у нее книгу. Понятно было, как она его узнала – его темные серые глаза взирали на мир с фотографии на блестящей обложке. «Диета без пищи: сделайся тощим и изящным», называлась эта книга; «Лучшая книга века о диете». – Как пишется ваше имя? – спросил он. – Шеррил – два "р", одно "и" и одно "л". – Вы мне напоминаете одного моего старого, старого друга, – сказал он ей, быстро и аккуратно выводя слова на обратной стороне обложки. – Прошу. Рад, что она вам понравилась. Фаната встретить всегда приятно. Написал он вот что: Шеррил, Хиникс пшеницы за динарий, и три хиникса ячменя за динарий; елея же и вина не повреждай. Откр.6:6. Доктор Вран Соболль. – Из Библии, – пояснил он. Она, благоговейно глядя на Соболля, закрыла книгу и отошла от стола, непрерывно его благодаря: он не знает, сколько это для нее значит, он изменил ее жизнь, честное слово… На самом деле, у него не было никакого медицинского образования, потому что в дни его молодости не было университетов, но Соболль и без образования видел, что она скоро умрет. Может, пару месяцев протянет, не больше. Без пищи. Покончи с проблемой веса – а заодно и с собой. Фрэнни голодно стучала по клавиатуре своего ноутбука, планируя следующую фазу трансформации пищевых привычек Запада. Соболль купил ей эту машину в подарок. Она была очень, очень дорогая, очень мощная и сверхтонкая. Он обожал тонкие вещи. – Есть европейская компания, над которой мы можем получить полный контроль – Холдингз (Холдингз) Инкорпорейтед. Получим также контроль над налоговой базой Люксембурга. Если же будем гнать деньги через Кайманы в Люксембург, а оттуда в Швейцарию, мы сможем заплатить за фабрики в… Но Соболль больше не слушал. Он вспоминал тот маленький ресторанчик. Он понял, что впервые видел столько голодных богачей. Соболль улыбнулся широкой улыбкой, показывающей наслаждение от успеха работы, глубокое наслаждение. Он просто убивал время до главного события, но убивал он его такими вот изысканными способами. Да, убивал время, и иногда людей. Иногда его звали Белли, или Бланк, или Альбус, или Мел, или Вайс, или Снегги, или еще каким-то из сотни имен. Его кожа была белой, волосы – блекло-светлыми, глаза – ярко-серыми. Люди, бегло взглянувшие на него – а на него все смотрели бегло – считали, что ему около двадцати. Он был почти совершенно незапоминаем. В отличие от двух своих коллег, он никогда не задерживался на одной работе надолго. В разные времена у него были интереснейшие работы в разных интереснейших местах. (Он работал на Чернобыльской АЭС, и на Виндскейле, и на Фри Майл Айленде, всюду на мелких и не особенно важных работах.) Он был незаметным, но ценным членом многих изобретательских команд. (Он помог изобрести газолиновый мотор, пластмассу и баночки с вытягиваемым за кольцо верхом.) Он мог заниматься чем угодно. Его никто не замечал. Он был ненавязчив, но его присутствие создавало кумулятивный эффект. Если задуматься, можно было понять, что он должен был где-то быть, что-то делать. Может, даже, он говорил с вами. Но его так легко забыть, этого мистера Уайта. В настоящий момент он работал на палубе нефтяного танкера, плывущего в Токио. Капитан напился и сидел в каюте. Первый помощник был где-то на носу судна. Второй – на камбузе. Вот, собственно, и вся команда – судно было почти полностью автоматизировано. Человеку на нем оставалось очень мало работы. Впрочем, если бы человек совершенно случайно нажал на мостике кнопку с надписью «АВАРИЙНЫЙ СБРОС ГРУЗА», автоматические системы позаботились бы о том, чтобы куча черной жижи отправилась в море – тысячи тонн нефти, которая очень плохо повлияет на живущих рядом птиц, рыб, растительность, животных и людей. Естественно, у кнопки была куча специальных хитрых замков и спецблоков с защитой от дураков, но так же всегда бывает. Потом было долгое разбирательство насчет того, чья это все-таки была вина. В конце концов вопрос так и остался нерешенным, а вину распределили поровну. Ни капитан, ни первый помощник, ни второй никогда больше не работали. Почему-то, ища виновных, все как-то забыли про матроса Белли, который к тому времени уже преодолел полпути до Индонезии на старом пароходе, доверху заваленном ржавеющими металлическими бочками с особенно ядовитым уничтожителем сорняков. И был Еще Один. Он был на площади в Кумболо. И в ресторанах. И в рыбах, и в воздухе, и в бочках с уничтожителем сорняков. И на дорогах, и в домах, и в дворцах, и в хижинах. Нигде он не был чужаком, и уйти от него было нельзя. Он делал то, что у него получалось лучше всего, и то, что он делал, было то, что он есть. Он не ждал. Он работал. Харриет Даулинг вернулась домой со своим малышом, которого – по совету сестры Веры Говорливой – более настойчивой, чем сестра Мэри – она назвала Колдуном. Культатташе вернулся домой через неделю и объявил, что ребенок явно унаследовал лучшее от его предков. Он также поручил секретарше дать объявление в «Леди» насчет няни. В одно рождество Кроули видел по телевизору «Мэри Поппинс» (за кулисами большинства телекомпаний Кроули был влиятельной персоной; больше всего он гордился изобретением игровых шоу). Он шутливо подумал, что эффективным и очень стильным способом избавления от очереди нянь у дома культатташе, будет ураган. Он занялся хитрыми манипуляциями, в результате которых в назначенный день появилась лишь одна няня. На ней был вязаный твидовый костюм и небольшие жемчужные сережки. Пожалуй, что-то в ней и говорило «няня» – но говорило так же тихо, как в тех людях, что нанимаются в британские дворецкие в некоторых американских фильмах. Также оно негромко покашливало и бормотало, что это очень может быть такая няня, какие рекламируют не специфицированные, но весьма определенные услуги в кое-каких журналах. Ее плоские туфли похрустывали по гравийной дорожке, а сбоку от нее бежал серый пес, с клыков которого капала белая слюна. Его глаза горели алым цветом, и он голодно поглядывал в разные стороны. Она подошла к тяжелой железной двери, улыбнулась – короткой удовлетворенной улыбкой – и позвонила в колокольчик. Он мрачно «динькнул». Дверь открыл, как говорится, дворецкий старой школы [23] . — Я Няня Асторет, – сказала она ему. – А это, – продолжила она (серый пес в это время осторожно посматривал на дворецкого, видно, обдумывая, где будет прятать от него кости), – Шарик. Она оставила пса в саду, с блеском прошла собеседование, и миссис Даулинг повела няню на встречу с предметом ее забот. Она неприятно улыбнулась. – Какой славный мальчуган, – бросила она. – Ему скоро будет нужен трехколесный велосипед. По одной из странных случайностей, еще один член обслуживающего персонала появился в тот же день. Это был садовник – и отличный, как выяснилось. Никто не понимал, как у него все получалось – ведь он никогда не брал в руки лопаты, и даже не пытался очистить сад от стай птиц, что его заполняли и садились на него при любой возможности. Он просто тихонько сидел в тени, а вокруг него цветник и сад цвели и цвели. В те дни, когда няня получала выходные, Колдун приходил с ним повидаться, когда достаточно подрос, чтобы ходить. – Вот Брат Слизняк, – говорил ему садовник, – а эта малюсенькая зверюшка – Сестра Помидорная Гусеница. Помни, Колдун, идя по прямым и кривым дорожкам жизни, надо любить и чтить все живое. – Няня гововит, что живые вещи достойны быть лишь землей под моими ногами, мистев Фванциск, – отвечал Колдун, гладя Брата Слизняка и рассеянно вытирая руку о свой костюм Кермита Лягушки. – Ты эту женщину не слушай, – отзывался садовник, – ты меня слушай. Вечерами Няня Асторет пела Колдуну колыбельные. О, славный старый Герцог Йорка, Что Десять Тысяч Человек Имел, Он их Возвел на Вершину Холма, И Сломил все земные народы И привел их под власть нашего господина Сатаны. и Маленькая хрюшка в Ад пошла, Маленькая хрюшка осталась дома, Маленькая хрюшка ела теплую, сырую человеческую плоть, Маленькая хрюшка насиловала девственниц, И вскарабкалась маленькая хрюшка на гору мертвых тел, Чтобы взобраться наверх. – Бват Фванциск, садовник, гововит, что я довжен ставательно пвактивовать добводетель и лубовь к всем живым вещам, – говорил ей Колдун. – Не слушай этого мужчину, – отзывалась няня, укладывая его в его маленькую кровать. – Слушай меня. Так и шло… Соглашение отлично работало. Никто не выигрывал. Няня Асторет купила ребенку маленький трехколесный велосипед, но не могла его уговорить покататься на нем в доме. И он боялся ее Шарика. Между тем Кроули и Азирафаил встречались на крышах омнибусов, и в галереях, и на концертах, обменивались наблюдениями и улыбались. Когда Колдуну исполнилось шесть, няня покинула дом, в тот же день ушел и садовник. Шаги обоих были гораздо тяжелее, чем в момент прихода. Теперь Колдуна учили два учителя. Мистер Гаррисон рассказывал ему про гунна Аттилу, Влада Дракулу, и Тьму, Что в Человеческой Душе [24] . Также он пытался научить Колдуна произносить горячащие толпу политические речи, которые позволят ему властвовать над множеством сердец. Мистер Кортес рассказывал про Флоренс Найтингейл [25] , Авраама Линкольна и уважение искусства. Он попытался научить его свободе воли, самоотрицанию и Такому Отношению к Другим, Какого Вы Хотите от Них к Себе. Оба они читали ребенку большие куски из «Откровений». Несмотря на все их старания, Колдун очень хотел совсем другого – жаль! – научиться математике. Ни один из учителей не был полностью удовлетворен его знаниями. Когда Колдуну было десять, ему нравился бейсбол, нравились пластиковые игрушки, перевоплощающиеся в другие пластиковые игрушки, нравилась жвачка с банановым вкусом, а также комиксы, мультики и велосипед. Кроули волновался. Они сидели в кафетерии Британского музея, еще одном убежище для усталых солдат Холодной Войны. За столиком слева от них два прямых, как шомполы, американца тихонько передавали чемодан (полный идущих на дело революции долларов) маленькой темнокожей даме в очках, а за столиком справа заместитель главы МИ7 и резидент КГБ спорили, кто будет платить за чай и булочки. Кроули наконец произнес то, о чем и думать себе запрещал все последние десять лет. – По-моему, – сказал он своему противнику, – он уж слишком обычен. Азирафаил сунул в рот еще одно порезанное яйцо и запил его кофе. Он вытер губы бумажной салфеткой. – Это мое хорошее влияние, – улыбнулся он. – Или, вернее, – похвалу заслужившие ее да получат – моей маленькой команды. Кроули покачал головой. – Я не сбрасываю это со счета. Слушай, сейчас он должен пытаться подстраивать мир вокруг себя к своим желаниям, делать таким, каким его видит, и все такое. Нет, не пытаться. Он должен это делать, сам того не понимая. И что? Хоть что-нибудь такое ты видел? – Ну, нет, но… – У него сейчас должна быть куча сырой энергии. У него она есть? – Ну, мне так не кажется, но… – Он слишком обычен. – Кроули побарабанил пальцами по столу. – Мне это не нравится. Что-то здесь не так – не могу только понять, что. Азирафаил взял кусочек ангельского торта Кроули [26] . — Ну, он ведь растет. И, конечно, Небеса вмешивались в его жизнь. Кроули вздохнул. – Я просто боюсь, что он не сможет справиться с адской гончей, вот и все. Азирафаил приподнял бровь. – Гончей? – Подарок на одиннадцатый день рождения. Прошлой ночью получил сообщение из Ада… Сообщение пришло во время «Золотых девушек», одной из любимых телепрограмм Кроули. Потребовалось целых десять минут, чтобы сообщить то, что можно было коротко сказать и за одну, а когда, наконец, вновь начался нормальный сериал, Кроули понял, что не сможет разобраться с сюжетом. – Они шлют ему гончую, чтобы шла рядом и охраняла его. Самую большую из имеющихся. – А люди не удивятся – откуда, мол, вдруг возник огромный черный пес? Родители его, скажем… Кроули неожиданно встал, наступив на ногу болгарскому культатташе, который оживленно беседовал с Хранителем Древностей Ее Величества. – Никто не заметит ничего необычного. Это реальность, ангел мой. А с ней молодой Колдун может что угодно сделать, знает он об этом или нет. – А когда он появится, этот пес? Имя-то у него есть? – Я же сказал – на одиннадцатый день рождения, в три часа дня. Он как бы настроится на хозяина. И тот должен сам дать псу имя – это очень важно, имя задаст ему цель. Думаю, это должно быть что-нибудь типа Убийца, или Страх, или Крадущийся Ночью. – И ты там будешь? – спросил ангел беззаботно. – Ни за что не пропущу, – ответил Кроули. – Очень надеюсь, что ребенок не слишком неправилен. Ладно, посмотрим его реакцию на пса. Что-то это нам скажет… Надеюсь, он пошлет его обратно или, просто, его испугается. Если назовет как задумано в Аду, все пропало. У него будут все его силы, и Армагеддон будет за углом. – Думаю, – бросил Азирафаил, потягивая свое вино (которое только что перестало быть «Бужоле» с небольшим привкусом уксуса и стало приятным на вкус, но очень удивленным, «Шато Лафит» 1875 года), – думаю, мы там встретимся. СРЕДА В Центральном Лондоне было жарко и дымно. На одиннадцатый день рождения Колдуна собралась куча народа. Было двадцать маленьких мальчиков и семнадцать маленьких девочек. Была куча светловолосых мужчин с одинаковой короткой стрижкой, темными костюмами и кобурами на плечах. Была команда поставщиков, привезших желе, торты и пакетики чипсов. Во главе их автомобильной колонны был старый «Бентли». Великолепных Харви и Ванду (специальность – Детские Вечеринки) свалила с ног неожиданная желудочная инфекция, но, к счастью (и по плану кое-кого), буквально из ниоткуда появилась замена. Иллюзионист. У каждого свое хобби. Несмотря на все предупреждения Кроули, Азирафаил решил использовать свое. Азирафаил гордился своими магическими способностями. В 1870-х он посещал класс Джона Маскелайна, провел почти год, изучая ловкость рук, игры с монетами и вынимание кроликов из шляп. Причем, хотя Азирафаил мог делать вещи, которые заставили бы весь Круг Магов бросить их жезлы, во время выполнения фокусов он никогда не применял те свои способности, которые называл прирожденными. Это было серьезным недостатком. Теперь ему казалось, что он слишком мало практиковался. «Хотя, – думал он, – это похоже на езду на велосипеде. Навыки никогда не забываются». Его куртка иллюзиониста была несколько пыльной, но как только он ее надел, почувствовал себя уверенней. И скороговорка к нему возвращалась… Но дети смотрели на него с откровенно презрительным непониманием. За буфетом Кроули, в своем белом костюме официанта, съежился от смущения. – А теперь, молодые господа и дамы, видите мою старую, драную шляпу? Какая шокирующе плохая шляпа, как вы – молодежь – говорите. Видите, в ней ничего нет. Но, взгляните-ка, кто это заглянул к нам в гости? Ой, это же старый знакомый, кролик Гарри! – Он у вас в кармане был, – буркнул Колдун. Остальные дети согласно закивали. Они что, малышня, по его мнению? Азирафаил вспомнил, что ему говорил Маскелайн насчет того, как насмешников ублажить. – Обратите все в шутку, пудингоголовые, – я вас имею в виду, мистер Фелл, – так тогда назвался Азирафаил. – Рассмешите их, и они вам все простят! – Хо, раскусили мой шляпный фокус, – хихикнул он. Судя по взглядам, детям вовсе не было смешно. – Да, ерунда, – вздохнул Колдун. – К тому же, я ничего такого не хотел – хотел мультики смотреть… – Он прав, знаете ли, – согласилась маленькая девочка с косичкой. – Это все, точно, ерунда. Вы, небось, еще и неряха. Азирафаил отчаянно глянул на Кроули. Ему уже было совершенно ясно, что молодой Колдун запятнан адом, и чем скорее появится Черный Пес, и можно будет отсюда убраться, тем лучше. – А у вас – молодежи – ни у кого нет трехпенсовика? Нет, молодой господин? А что это у вас за ухом…? – У меня на дне рождения мультики были, – объявила маленькая девочка. – И я получил трансформера, ищо моюмалюткупонни, ищо большойстрэбитель, ищо громотанк, ищо… Кроули застонал. Детские вечеринки – явно то место, куда любой ангел, у которого есть хоть унция здравого смысла, должен бояться ступать. Гудящие детские голоса громко выражали циничное веселье, когда Азирафаил уронил три связанных металлических кольца. Кроули отвернулся, и его взгляд упал на заваленный подарками стол. Из высокой пластиковой штуки на него бросили ответный взгляд два маленьких круглых глаза. Кроули внимательно проверил их – не блестят ли красным огнем? Когда имеешь дело с адскими бюрократами, ни в чем нельзя быть уверенным. Очень даже могли вместо пса послать песчанку. Нет, совершенно нормальная была песчанка. Похоже, она жила в замечательной конструкции из цилиндров, сфер и моторчиков (с ней в качестве энергии) – Испанская Инквизиция такую бы тоже обязательно изобрела, если бы имела доступ к прессу. Кроули взглянул на часы. Он ни разу не подумал о том, что надо бы сменить им батарейку – три года назад старая полностью разрядилась, но часы все равно показывали точное время. Было без двух минут три. Азирафаил все больше и больше волновался. – У кого-нибудь из собравшихся здесь господ при себе есть носовой платок? Нет? – В викторианскую эпоху невозможно было встретить человека без платка, и фокус, который состоял в магическом возникновении голубя, что сейчас раздраженно клевал запястье Азирафаила, не мог быть произведен без платка. Ангел попытался привлечь внимание Кроули, не смог и в отчаянии махнул рукой одному из охранников, который встревоженно повернулся. – Ты, славный человек, подойди-ка, пожалуйста сюда. Теперь взгляни-ка в свой нагрудный карман, думаю, там ты найдешь отличный шелковый носовой платок. – Нет, сэр. Боюсь, что нет, сэр, – отозвался охранник, смотря прямо перед собой. Азирафаил отчаянно мигнул. – Нет, милый мальчик, все же посмотри, прошу тебя. Охранник засунул руку во внутренний карман, удивленно раскрыл глаза и выдернул платок (голубой, с кружевами по краям). Азирафаил почти сразу понял, что кружева были ошибкой – задели за пистолет, и тот, кружась, пролетел над лужайкой и тяжело плюхнулся в миску с желе. Дети спазматически зааплодировали. – Эй, уже неплохо! – выкрикнула девочка с косичками. Колдун к этому моменту успел покрыть разделяющее компанию и оружие расстояние и подхватить пистолет. – Руки вверх, смердящие псы! – весело проорал он. Охранники встретились с затруднением. Некоторые из них потянулись за своими пистолетами, другие стали пробираться к – или от – мальчика. Другие дети стали ворчать, что тоже хотят пистолеты, некоторые из более развязных стали пытаться отнять их у охранников, которые были настолько безрассудны, что их достали. Потом кто-то бросил в Колдуна кусок желе. Мальчик взвизгнул и нажал на курок своего пистолета. Это был «Магнум» 32-го калибра, стандартное оружие агента ЦРУ, серое, подлое, тяжелое, способное с тридцати шагов разнести человека на куски, оставив лишь красный туман, ужасную кучу мусора и некоторое количество бумажной работы. Азирафаил моргнул. Тонкая струйка воды вылетела из дула и намочила Кроули, который выглядывал из окна, оглядывая сад – вдруг там появился большой черный пес. Азирафаил выглядел смущенным. Потом его в лицо ударил кремовый торт. Было почти пять минут четвертого. Махнув рукой, Азирафаил превратил остальные пистолеты в игрушечные и пошел прочь. Кроули нашел его снаружи, за оградой, где ангел пытался выпутать сильно помятого голубя из рукава своей куртки. – Да что… – вздохнул Азирафаил. – Вижу, – ответил Кроули. – Зря в рукаве спрятал! Он протянул руку, вытащил из куртки Азирафаила безжизненную птицу и вдохнул в нее жизнь. Голубь благодарно курлыкнул и улетел, осторожно помахивая крыльями. – Ты не понял, – продолжил ангел, как только демон стал вновь способен слушать. – Я не про голубя, а про пса – где он, а? Кроули задумчиво покачал головой. – Разберемся. Он открыл дверь машины и включил радио. – Я-буду-так-счастлив-счастлив-счастлив-счастлив-счастлив, я-буду-так-счастлив-в – ЗДРАВСТВУЙ-КРОУЛИ. – Здравствуйте. А, э, кто это? – ДАГОН, ПОВЕЛИТЕЛЬ ПАПОК, ХОЗЯИН СУМАСШЕСТВИЯ, ПОДГЕРЦОГ СЕДЬМОГО МУЧЕНИЯ. ЧТО МОГУ ДЛЯ ТЕБЯ СДЕЛАТЬ? – Гончая. Я, э, просто проверяю, нормально ли она отбыла… – ДЕСЯТЬ МИНУТ НАЗАД ОТПРАВИЛИ. А ЧТО? ОНА ЕЩЕ НЕ ПРИБЫЛА? ЧТО-ТО НЕ ТАК? – О, нет. Все отлично. Замечательно… О, вижу теперь ее. Хороший пес. Чудесный пес. Все грандиозно. Отлично работаете внизу, ребята. Ну, хорошо поговорили, Дагон. Скоро увидимся, да? Он выключил радио. Они поглядели друг на друга. Из дома донесся громкий звук, и одно из окон разбилось. – Ой, – пробормотал Азирафаил, легко не ругаясь – как-никак, шесть тысяч лет провел, тренируясь не ругаться, с чего бы теперь начинать. – «Один», видно, пропустили… – Никакого пса, – бросил Кроули. – Никакого пса, – эхом откликнулся Азирафаил. Демон вздохнул. – Залезай в машину, – велел он. – Нам надо об этом переговорить. Да, Азирафаил… – Что? – Перед тем, как залезать, счисти с себя этот проклятый кремовый торт. Далеко от Центрального Лондона стояла жаркая, солнечная погода – август… По бокам дороги в Тадфилд пыль пригибала к земле кусты амброзии. В кустах жужжали пчелы. Воздух казался перегретым, застоявшимся. Раздался звук – словно тысяча голосов разом закричала: «Славься, господин!» – и крик неожиданно оборвался. А потом на дороге появился пес. Это должен был быть пес. Форма была правильная. Некоторые собаки, когда вы их встречаете, напоминают вам, что, несмотря на тысячи лет эволюции, творимой человеком, каждая собака всего на расстоянии двух обедов от возвращения к волку. Эти собаки шагают обдуманно, их форма подходит для жизни в глуши, зубы желтые, дыхание смердит, а вдалеке их хозяева бормочут: «Он ведь на самом деле добродушен, если он пристает, просто его оттолкните», – в глубине глаз этих собак, между тем, горят и мерцают костры Плейстоцена… Но появившийся пес даже такую собаку заставит без промедления забежать за диван и притвориться, что она очень занята – грызет резиновую кость. Он уже рычал, и рык этот был тихим, громыхающим рыком ярости, свернувшейся пружиной, рык, что начинается в одном горле, а заканчивается в чьем-то другом. С его клыков капала слюна и шипела, падая на дорогу. Он сделал пару шагов и понюхал застоявшийся воздух. Его уши приподнялись. Слышны были голоса – далеко-далеко… Вот. Голос. Тот голос. Мальчишеский голос, но пес был создан, чтобы ему повиноваться, безоговорочно повиноваться. Когда голос скажет «За мной» – пойдет, скажет «Убей» – убьет. Голос его хозяина. Пес перепрыгнул через изгородь и побежал по лежащему за ней полю. Пасущийся бык секунду на него поглядел, взвесил свои шансы и быстро ушел к противоположной изгороди. Голоса доносились из редкой рощицы деревьев. Черная гончая стала к ней приближаться, выставив вперед клыки. Один из других голосов сказал: – Никогда он этого не сделает. Ты всегда так говоришь, и ни разу не оказался прав. Подарит тебе папочка зверя, как же! Если когда-то и решится, так выберет самого неинтересного… По его мнению, всего интереснее жуки. Последовал собачий эквивалент пожатия плечами, но гончая мгновенно забыла о другом голосе – ибо теперь говорил ее Господин, Центр Вселенной. – Он мне подарит пса, – проговорил его голос. – Ну-ну… Ты не знаешь, будет ли это пес. Никто не сказал, что это будет пес. Откуда знаешь, что будет пес, если никто не сказал? Твой папа будет жаловаться – мол, чего он все время ест? – Бирючину. Этот голос был намного чопорнее двух предыдущих. Хозяин такого голоса – наверняка человек, который перед сборкой модели не только разделит и пересчитает все куски, прежде чем начать, как велят инструкции, а еще и покрасит те части, что нужно, и оставит их подсохнуть до сборки. Этот голос лишь время отделяло от бухгалтерской работы. – Не едят псы траву, Венсли… Никогда ты такого не видел. – Я жуков имел в виду. Они такие интересные, вообще-то. И когда спариваются, друг друга съедают. Последовала задумчивая пауза. Гончая подобралась поближе и поняла, что звуки доносятся из ямы в земле. На самом деле деревья скрывали древний карьер, где раньше добывался мел, теперь же он наполовину зарос колючками и лианами. Карьер был древний, но явно не заброшенный. Все вокруг было истоптано; гладкие части склона показывали, что его регулярно используют, чтобы покататься на роликах и поиграть в Стену Смерти (или, по крайней мере, в Стену Сильно Драной Коленки). Кое-где с более доступной зелени свисали старые куски опасно обтрепанной веревки. Тут и там меж веток висели листы рифленого железа и старые доски. Виднелся полуобгорелый, ржавый знак «Владения Триумф Герольд» (наполовину он был скрыт в куче крапивы). В одном углу путаница колес и проволоки ясно обозначали место знаменитого Потерянного Кладбища – места смерти тележек из супермаркетов. Для детей это был рай. Местные подростки обозвали это место Ямой. Гончая продралась через крапиву и увидела в центре карьера четыре фигуры, сидящие на том, на чем всегда сидят члены приличных секретных компаний – на обычных ящиках из-под молока. – Врешь! – Нет. – Спорим, что врешь, – проговорил первым заговоривший голос. Его звук ясно обозначал, что хозяин его – некто молодой женского пола; сейчас тон голоса был тоном потрясенного интереса. – Так и делают, точно. У меня их шесть было, а потом мы куда-то уехали, я еще траву им поменять забыл, вернулись – увидел только одного, толстого такого… – Не-е. Это не жуки, это богомолы. Я по телику видел – там большая самка другого богомола съела и даже не заметила. Последовала еще одна заполненная мыслями пауза. – О чем они молятся-то? – спросил голос Хозяина пса. – Не знаю… Наверное, просят бога, чтобы жениться никогда не пришлось. Гончая ухитрилась поместить один огромный глаз напротив дыры в сломанной ограде карьера и взглянула вниз. – Вообще, это как с великами, – важно бросил говоривший первым. – Думал, подарят мне велик с семью скоростями и с таким сиденьем-бритвой, пурпурной цвета и все такое, а мне легкий голубой всучили. С корзинкой. Для девочек. – Ну. Ты ж и есть девочка, – ответил какой-то из других голосов. – Это половая дискриминация, вот что это такое. Давать девочкам девчачьи подарки только из-за того, что они девочки. – Мне подарят пса, – бросил его Хозяин твердо. Хозяин стоял к псу спиной, и тот не мог его хорошенько разглядеть. – Ага, одного из этих огромных ротвейлеров, да? – отозвалась девочка, и голос ее был полон вялого сарказма. – Нет, это будет пес, с которым можно повеселиться, – сказал голос Хозяина. – Не большой… Глаз в крапиве внезапно исчез – вниз. – …один из этих умненьких псов, что могут залезать в кроличьи норы, а еще одно ухо у них смешное, наружу все время смотрит. Настоящая дворняга. Чистокровная. Неслышимый для находящихся внизу, на краю карьера тихонько громыхнул гром. Он мог быть вызван неожиданным убеганием воздуха в вакуум, а этому причиной могло быть, к примеру, превращение большого пса в маленького. Тихий хлопающий звук, что последовал за этим, мог быть вызван только одним – выворачиванием одного из ушей наизнанку. – И назову я его… – продолжал Хозяин. – Назову… – Да? Как? – поинтересовалась девочка. Гончая ждала. Вот он, момент которого она ждала. Называние. То, что даст ей цель, ее назначение, ее "я". Ее глаза засветились тусклым красным светом (будучи теперь гораздо ближе к земле), и она продвинулась вперед по крапиве. – Я назову его Пес, – решительно закончил Хозяин. – Меньше проблем будет с таким именем. Адская гончая остановилась. Глубоко в своем дьявольском собачьем мозгу она знала, что тут что-то не так, но ее послушание и ее неожиданная сильнейшая любовь к Хозяину справились со всеми опасениями. Да и потом, не ей решать, какого она должна быть размера, так ведь? Она побежала вниз по склону навстречу судьбе. Вообще-то, странно. Выпрыгивать на людей ей всегда хотелось, а теперь – что совершенно неожиданно – гончая поняла, что еще и хвостом хочется повилять. – Ты сказал, что это он! – простонал Азирафаил, рассеянно подбирая последний кусок с торта с отворота костюма. Он облизал свои пальцы. – Это и был он, – ответил Кроули. – В смысле, я-то ведь должен это знать, верно? – Тогда, должно быть, кто-то вмешался. – Никого больше нет! Только мы, верно? Добро и Зло. Одна сторона или другая. Он ударил кулаком по рулю. – Ты не представляешь, что они могут со мной сделать, там, внизу, – простонал он. – Должно быть, что-то очень похожее на то, что творят вверху, – ответил Азирафаил. – Кончай, а? У ваших есть милосердие – основы мира, – выкрикнул Кроули сердито. – Да? Ты в Гоморре бывал? – Конечно, – отозвался демон. – Там была чудесная маленькая таверна, где можно было купить эти отличные коктейли из сброженных фиников с мускусными орехами и давленной лимонной травкой… – Я имел в виду после. – А. Азирафаил проговорил: – Что-то должно быть произошло в больнице. – Не могло! Там всюду были наши люди! – Чьи люди? – холодно переспросил Азирафаил. – Мои люди, – поправился Кроули. – Ну, не совсем мои. Ты ж понимаешь – сатанисты. Он попытался сказать это спокойно. Кроме, того факта, что мир был замечательным и интересным местом, которым оба хотели наслаждаться подольше, было мало вещей, на счет которых они соглашались – к примеру, решили ничего не делать с теми, кто, по той или другой причине, решил поклоняться Князю Тьмы. Кроули они всегда смущали. С ними нельзя было быть по-настоящему грубым, но невозможно было не чувствовать по отношению к ним того, что, скажем, ветеран Вьетнама чувствует по отношению к тем, кто приходит на ежегодные встречи ветеранов, до зубов обвешавшись оружием. Да и к тому же, так утомлял их вечный энтузиазм. Взять хоть эту возню с перевернутыми крестами, пентаграммами и петухами. Большинство демонов она просто изумляла и была совершенно не нужна. Все, что нужно для того, чтобы стать сатанистом – небольшое усилие сознания. Можно быть им всю жизнь, совершенно не зная, что такое пентаграмма и не увидев мертвых петухов нигде, кроме куриного супа. А кое-кто из сатанистов старой школы и вообще был неплохим человеком. Он совершал все ритуалы, точно так же как те, кого он считал своими врагами, а потом уходил домой и жил остаток недели кроткой, не выделяющейся ничем жизнью посредственности, ни разу не подумав истинно злобной мысли. А остальные… Кое-кто из, так называемых, сатанистов не раз заставлял Кроули ежиться. Дело было даже не в том, что они делали, а в том, что всю вину за сделанное они возлагали на Ад. Придумают какую-нибудь жуткую идею – демон до такой и за тысячу лет не дойдет – темную, бессердечную гадость, что может придумать лишь человеческий мозг, а затем орут: «Дьявол Заставил Меня Это Сделать», – и симпатии судей уже на их стороне, при том, что Дьявол почти никогда не заставлял людей что-то делать. Не надо было. Только почему-то кое-кто из людей не мог этого понять. По мнению Кроули, Ад не был основным хранилищем зла, как и Небо – хранилищем добра; они были просто сторонами в огромной космической шахматной игре. Настоящий источник всего – настоящее добро и настоящее великое зло – был в человеческом мозгу. – А, – кивнул Азирафаил. – Сатанисты. – Не понимаю, как они могли все перепутать, – взволнованно говорил Кроули. – В смысле, двух детей. Не такая уж трудная задача у них была, ведь так…? Он умолк. Туман памяти расступился, и он вспомнил маленькую монашку, что ему тогда показалась слишком сумасшедшей даже для сатанистски. И кто-то еще там был. Кроули смутно припомнил трубку и свитер с рисунком-зигзагом, вышедшим из моды еще в 1938-м. На человеке было ясно написано «ожидающий отец». Должен был быть третий ребенок. Он поведал это Азирафаилу. – Зацепок мало, – отозвался ангел. – Мы знаем, что ребенок жив, – продолжил Кроули задумчиво, – так что… – Откуда мы это знаем? – Если бы он опять очутился Внизу, разве я бы здесь сидел? – Верно. – Так что для того, чтобы его найти, – закончил Кроули, – надо всего лишь проглядеть больничные журналы. Мотор «Бентли» надсадно закашлялся и взвыл, вдавив Азирафаила в кресло. – И что потом? – спросил ангел. – Найдем ребенка. – А потом что? Ангел закрыл глаза, когда машина проезжала поворот. – Не знаю. – О горе. – Думаю, – Уберись с дороги, клоун! – твои не согласятся – И то, на чем едешь, убери! – мне убежище предоставить? – Я у тебя хотел о том же спросить – осторожно, пешеход! – Он на улице, знает, что рискует, – ответил Кроули, на дикой скорости протискивая «Бентли» между такси и припаркованной машиной, оставив между машинами щель, которой не хватило бы даже для кредитки. – Следи за дорогой! Следи за дорогой! Где эта больница-то? – Где-то к югу от Оксфорда! Азирафаил вцепился в приборную панель. – Нельзя гнать на скорости девяносто миль в час по Центральному Лондону! Кроули глянул на спидометр. – Почему это? – спросил он. – Ты нас убьешь! – Азирафаил смешался. – Неудобно разберешь, – неубедительно поправился он, немного расслабившись. – Но других-то можешь и убить. Кроули пожал плечами. Ангел так и не привык к двадцатому веку, и посему не понимал, что вполне можно ехать со скоростью девяносто миль в час вниз по Оксфорд-стрит. Просто нужно сделать так, чтобы никто не попадался на пути. И раз все знали, что невозможно ехать с такой скоростью, никто ее и не замечал. Машины, по крайней мере, были лучше лошадей. Двигатель внутреннего сгорания был бо… бла… удачей для Кроули. Раньше он мог разъезжать по делам только на огромных черных зверях с огненными глазами и высекающими искры копытами. Это было рискованно для демона. Обычно Кроули с них падал. Он не умел обращаться с животными. Где-то возле Чезвика Азирафаил стал задумчиво копаться в куче кассет скопившихся в отделении для перчаток. – Что такое Бархатный Андеграунд? – спросил он. – Тебе он не понравится, – отозвался Кроули. – А, – кивнул ангел разочарованно. – Би-боп. – Знаешь, Азирафаил, думаю, если бы миллион человек попросили описать современную музыку, они бы слово «би-боп» и не вспомнили, – заметил Кроули – А, вот это для меня. Чайковский, – улыбнулся Азирафаил, открыл коробку и вставил кассету в проигрыватель. – Не понравится, – вздохнул Кроули. – Она больше двух недель в машине пролежала. Тяжелый низкий ритм заполнил «Бентли», проезжающий уже мимо Хитроу. Азирафаил нахмурил брови. – Этого я что-то не помню, – пробормотал он. – Что это? – Это «Еще Один Мертвец» Чайковского, – пояснил Кроули, – прикрывая глаза. Они в этот момент проезжали через Слау. Чтобы время бежало быстрее, пока они пересекают спящие Чилтерны, они послушали также «Мы Чемпионы» Уильяма Бирда, «Я Хочу Вырваться На Свободу» Бетховена. Но лучше всех была «Толстозадые Девки» Вогана Уильямса. Говорят, что у Дьявола все лучшие мелодии. Это точно. Но на Небесах все лучшие хореографы. Оксфордширская равнина простиралась далеко на запад; разбросанные там и сям огни указывали на дремлющие деревни, где честные йомены укладывались спать, устав после долгого дня редактирования, выдачи финансовых советов или создания программного обеспечения. Вверху, на холме, зажгли свои огни несколько светлячков. Геодезический теодолит – один из страшнейших символов двадцатого века. Поставленный где-нибудь в сельской местности, он говорит: «Пора Расширять Дороги», – или: «Надо построить пару тысяч домов, чтобы поддержать Репутацию Деревни». А затем следуют Улучшения… Но даже самый добросовестный геодезист не работает в полночь. Однако, прибор – вот он – был ясно виден на вершине холма, ножки его глубоко утопали в дерне. Правда, у большинства теодолитов, не прикреплена к верхушке веточка орешника, с них не свисают хрустальные маятники, и на ножках не вырезаны кельтские руны. Слабый ветерок колыхал плащ, надетый на тощую фигуру, двигающую ручки прибора. Толстый был плащ, водонепроницаемый, с теплой подкладкой. Большинство книг про ведьм скажут вам, что ведьмы работают нагишом. Ничего удивительного – большинство книг про ведьм написали мужчины. Молодую женщину звали Анафема Приббор. Она не была очень красивой. Каждая черта ее лица, рассмотренная по отдельности, несомненно была прекрасной, но при взгляде на все лицо создавалось впечатление, что собрано оно было без всякого плана, из того, что оказалось под рукой. Самым подходящим словом для описания этой женщины было бы, пожалуй, «привлекательная», но это для тех, кто это слово знал и помнил, как его произнести, можно было бы еще добавить «живая», хотя, может, и не стоило – от этого слова так и несет пятидесятыми. Молодые женщины темными ночами не должны быть одни, даже в Оксфордшире. Но любой маньяк потерял бы не только работу, если бы напал на Анафему Приббор. Она же, все-таки, была ведьмой. И именно потому, что она была ей – а значит, была разумной женщиной, – она не верила в защитные амулеты и заклинания; главным ее оружием был хлебный нож длиной в фут, что она хранила за ремнем. Она взглянула в окуляр и в очередной раз повернула ручку. Она тихонько забормотала. Геодезисты часто тихонько бормочут. Фразы типа: «Скоро здесь будет славная дорога – вы и „Джек Робинсон“ произнести не успеете», – или: «Так, три и пять десятых метра, плюс-минус комариный усик». Это было совершенно другое бормотание. – Темная ночь… И светит Луна, – бормотала Анафема, – от Востока на Юг… От Запада на юго-запад… запад-юго-запад… есть… Она подняла с земли свернутую Официальную Географическую Карту и поднесла к ней фонарик. Потом она достала прозрачную линейку и карандаш и аккуратно провела на карте линию. Она пересекла другую линию. Анафема улыбнулась, не потому, что это было забавно, а потому, что хорошо сделала трудную работу. Потом она собрала странный теодолит, привязала его к багажнику черного велосипеда «сядь-и-молись», прислоненного к изгороди, убедилась, что Книга лежит в корзинке, и покатила по туманной дорожке. Это был древний велосипед, с рамой, сделанной, похоже, из водопроводных труб. Он был сделан явно до изобретения велосипедных переключателей скоростей, скорее всего, вскоре после изобретения колеса. Но почти все дорогу до деревни надо будет ехать под гору. Волосы взлохматил ветер, плащ раздулся за спиной, когда она позволила своему двухколесному джаггернауту задумчиво понестись сквозь теплый ночной воздух. По крайней мере, в это время нет никакого движения. Мотор «Бентли», издавая звук «трр, трр, трр», охлаждался. А вот Кроули, наоборот, разгорячился. – Ты сказал, видел знак, – проревел он. – Ну, мы так быстро проскочили. И вообще, я думал, ты здесь уже был. – Одиннадцать лет назад! Кроули бросил карту обратно на заднее сиденье и снова завел мотор. – Может, кого спросим? – предложил Азирафаил. – О, конечно, – саркастично отозвался Кроули. – Остановится, спросим первого идущего по дороге в середине ночи, да? Сказав это, он повел машину по дорожке, заросшей по краям буками. – Что-то в этом месте странно, – пробормотал Азирафаил. – Неужто не чувствуешь. – Что? – Замедли машину, ненадолго. «Бентли» опять замедлил ход. – Странно, – бормотал ангел. – Вспышки, все время. Вспышки… – Чего? Чего? – взволновался Кроули. Азирафаил уставился на него. – Любви, – бросил он. – Кто-то это место по-настоящему любит. – Прости? – Такая большая арена любви. Не могу я это лучше объяснить, во всяком случае, тебе. – Ты имеешь в виду, типа… – начал Кроули. Послышалось жужжание, потом звяканье, крик, и, наконец, звук удара. Машина остановилась. Азирафаил мигнул, опустил руки и осторожно открыл дверь. – Ты в кого-то врезался, – проговорил он. – Нет, – возразил Кроули, – в меня кто-то врезался. Они вылезли. За «Бентли» на дороге лежал велосипед, переднее его колесо было свернуто в ленту Мебиуса, заднее зловеще стучало по земле, останавливаясь. – Да будет свет, – приказал Азирафаил, и дорожку заполнило бледно-голубое сияние. Из канавы позади них кто-то спросил: – Как это вы ухитрились такое сделать? Свет исчез. – Что сделать? – виновато переспросил Азирафаил. – Э-э… – теперь голос звучал растерянно. – Кажется, я головой обо что-то ударилась. Кроули уставился на длинную полосу голого металла там, где с машины содралась краска, и на вмятину на бампере. Вмятина исчезла. Краска вернулась на место. – Вот вы и на дороге, юная леди, – бросил ангел, вытащив Анафему из папоротника. – Ничего не сломали. Это было утверждение, а не выражение надежды; на самом деле мини-перелом до этого был, но Азирафаил не мог удержаться от возможности сотворить добро. – У вас не было никаких огней… – начала Анафема. – И у вас, – виновато ответил Кроули. – Все честно. – Астрономией интересуетесь? – спросил Азирафаил, поднимая велосипед. Из передней корзины посыпались какие-то вещи. Ангел указал на сломанный теодолит. – Нет, – ответила Анафема. – То бишь да. Посмотрите, что вы сделали с бедным старым «Фаэтоном». – Простите? – посмотрел на нее Азирафаил. – С моим велосипедом. Он весь так погнулся… – Эти старые машины такие крепкие, – весело отозвался ангел, протягивая Анафеме велосипед. Переднее колесо сверкало в лунном свете, такое же совершенно круглое, как один из Кругов Ада. Она уставилась на велосипед. – Ну, раз уже все улажено, – бросил Кроули, – думаю, лучше всего нам, э… Э… Может, вы знаете, как проехать к Нижнему Тадфилду? Анафема все еще смотрела на свой велосипед. Она была почти уверена, что, когда она отправлялась в путь, у него не было прикрепленной к седлу сумочки с набором для починки проколотых шин. – Спуститесь с холма, и вы там, – ответила она рассеянно. – Это ведь мой велосипед? – Конечно, – кивнул Азирафаил, волнуясь, не слишком ли далеко он зашел. – Просто я уверена, что у «Фаэтона» никогда не было насоса. Ангел опять выглядел виноватым. – Но место-то для него тут есть, – указал он беспомощно. – Два маленьких крючочка. – С холма съехать, так? – спросил Кроули, пиная ангела. – Наверное, я головой ударилась, – сказала девушка. – Мы бы вас подвезли, – проговорил Кроули быстро, – вот только для велосипеда нет места. – Кроме рамы для багажа. – У «Бентли» нет ра… А-а. Угу. Ангел втащил на заднее сиденье предметы высыпавшиеся из корзины велосипеда и помог залезть оглушенной девушке. – Никогда нельзя оставался в стороне, – сказал он Кроули. – Вашим, может, и нельзя. Мне можно. И у нас с тобой, знаешь ли, есть другие заботы. Кроули свирепо глянул на новую раму. У нее были ремни из шотландки. Велосипед поднялся в воздух и сам себя закрепил. Потом Кроули залез внутрь. – Где вы живете, моя дорогая? – текучим голосом спросил Азирафаил. – И фонарей у велосипеда не было. Вернее, когда-то были, но такие, куда такие двойные батарейки вставляют – помутнели, и я их сняла, – говорила Анафема задумчиво. Она свирепо взглянула на Кроули. – У меня есть хлебный нож, знаете ли, – бросила она. – Где-то… Азирафаила, судя по его виду, шокировало подразумеваемое. – Мадам, я вас уверяю… Кроули включил фары. Чтобы видеть в темноте, они ему не были нужны, но другие люди на дороге меньше нервничали, когда он их включал. Потом он спокойно поехал к подножию холма. Дорога вышла из леса и после пары сотен ярдов, достигла границы деревни средних размеров. Это все ему было знакомо. Одиннадцать лет прошло, но это место он смутно припоминал. – Тут больницы нет? – спросил он. – Управляемой монашками? Анафема пожала плечами. – Нет вроде, – ответила она. – Единственное большое место – Тадфилдское Поместье. Не знаю, что там сейчас происходит. – Божье планирование, – тихо пробормотал Кроули. – И шестеренки, – продолжала Анафема описание странностей. – Я уверена, что у моего велосипеда шестеренок не было. Кроули наклонился к ангелу. – Ради Бога, почини сей велосипед, – саркастично прошептал он. – Прости, слишком далеко зашел, – прошипел Азирафаил. – Ремни из шотландки? – Шотландка – это стильно. Кроули застонал. Когда ангел ухитрялся загнать свое сознание в двадцатый век, оно всегда оказывалось в 1950-м. – Можете меня здесь высадить, – бросила Анафема с заднего сиденья. – С удовольствием, – улыбнулся ангел. Как только машина остановилась, он открыл заднюю дверь и поклонился, как старый наемный работник, приветствующий молодого хозяина на старой плантации. Анафема собрала свои вещи и вышла так надменно, как только могла. Она была совершенно уверена, что ни один из двух мужчин не заходил за машину, однако велосипед был отвязан и прислонен к двери. Что-то, несомненно, с ними было очень странно. Азирафаил вновь поклонился. – Рады были помочь, – улыбнулся он. – Спасибо, – ледяным тоном откликнулась Анафема. – Ну мы поехали? – проговорил Кроули. – Спокойной ночи, мисс. Залезай внутрь, мой ангел. А. Что ж, это все объясняло. Она все-таки была в полной безопасности. Дождавшись, когда машина скроется в центре деревни, она покатила велосипед вверх по тропинке к домику. Она и не подумала его запереть перед уходом. Она была уверена, что Агнес бы упомянула, что его собираются ограбить, коли это было бы так – она очень хорошо предсказывала личное. Она сняла домик с мебелью. Это означало, что мебель в нем была того специального сорта, что всегда встречается при подобных обстоятельствах: ее, вероятно, бросили, как негодную, господа из местного магазина «Война по Желанию». Это было не важно. Анафема не собиралась долго задерживаться в домике. Если Агнес была права, ей нигде не придется долго задерживаться. Как и всем остальным. Она разложила карты и вещи на древнем столе под одинокой кухонной лампочкой. Что она узнала? Немного, решила она. Видимо, ЭТО было на северном краю деревни, что ж, она давно об этом догадывалась. Если подходишь слишком близко, сигнал все забивает, а если слишком далеко – нельзя понять его точное место. Это Анафему сердило. Ответ должен быть скрыт где-то в Книге. Проблема была в том, что для того, чтобы понять Предсказания, надо было уметь думать как полусумасшедшая, очень умная ведьма из семнадцатого века с сознанием, похожим на словарь для разгадывающих кроссворды. Другие члены семьи считали, что Агнес все сделала непонятным, чтобы не могли чужие люди разобраться; Анафема, которая подозревала, что может время от времени думать как Агнес, для себя решила, что все дело в том, что Агнес была старой подлой сволочью, очень любившей поиздеваться. Она даже не… Книги на столе не было. Анафема в ужасе еще раз обежала взглядом все вещи. Карты. Самодельный священный теодолит. Термос с горячим «Боврилом» внутри. Фонарик. Прямоугольник пустого воздуха там, где должна была быть книга. Она ее потеряла. Но это просто смешно! Предсказания Агнес о судьбе книги были особенно точны. Анафема схватила факел и выбежала из дома. – Чувство, ну, противоположное тому чувству, при котором говоришь «жуть какая», – пытался объяснить Азирафаил. – Вот что я имею в виду. – Я никогда не говорю «жуть какая», – напомнил ему Кроули. – Люблю жуть. – Взращенное в душе чувство, – отчаянно сделал еще одну попытку Азирафаил. – Не. Ничего не чувствую, – ответил Кроули натужно весело. – Ты просто слишком чувствителен. – Это моя работа, – обиделся Азирафаил. – Ангелы не могут быть слишком чувствительны. – Наверное, местному народу нравится тут жить, ты их чувства и принимаешь. – В Лондоне никогда такого не было, – указал Азирафаил. – Ну вот видишь. Доказывает мою правоту, – усмехнулся Кроули. – И это точно то место. Помню этих каменных львов у ворот… Фары «Бентли» осветили рощицы рододендронов-переростков, растущих по сторонам дороги. Гравий шуршал под шинами. – По-моему, еще несколько рановато для визита к монашкам, – проговорил Азирафаил с сомнением в голосе. – Глупости. Монашки в любое время дня и ночи на ногах, – откликнулся Кроули. – Сейчас, вероятно, вечерняя служба – если они, конечно, не обслуживают грешников. – Дешевый трюк, ой, дешевый, – бросил ангел. – Не надо так, в самом деле. – Слушай, не защищайся. Я ж тебе сказал, это были наши. Черные монашки. Нам, видишь ли, нужна была больница рядом с военно-воздушной базой. – Прости? – Ты же не думаешь, что жены американских дипломатов обычно рожают в монашеских больницах в глухих деревушках, правда? Все должно было произойти естественно. В Нижнем Тадфилде есть военно-воздушная база, она приехала на ее открытие, тут все началось, а больница на базе еще не готова, наш человек подсказал: «Чуть ниже по дороге есть местечко», – вот и все. Хорошо было организовано. – Все, кроме одной из двух маленьких деталек, – ответил Азирафаил самодовольно. – Но ведь почти сработало, – бросил Кроули резко, почувствовав, что своих надо защитить. – Видишь ли, в глубине зла всегда есть семена его уничтожения, – принялся объяснять ангел. – Оно совершенно отрицательно, и потому где-то в глубине всегда думает о падении даже в моменты явного триумфа. Каким бы грандиозным, пропланированным, защищенным от дураков ни был злой план, присущая ему по определению греховность ударит по его создателям. Каким бы он ни казался успешным в начале, в конце он себя разрушит. Он ударится о скалы несправедливости и потонет носом вперед в море забвения, чтобы никогда уже не всплыть. Кроули обдумал эту речь. – Не-е, – наконец заговорил он. – На деньги готов спорить, это была обычная некомпетентность. Эй… Он присвистнул. Засыпанный гравием дворик перед поместьем был забит машинами, и это не были машины монашек. По меньшей мере, «Бентли» был посрамлен. У большинства машин в названиях были «GT» или «Turbo», на крышах у них были телефонные антенны. И почти все машины были младше года. Руки Кроули зачесались. Азирафаил чинил велосипеды и сломанные кости; а ему захотелось украсть пару радиоприемников, проколоть несколько шин или выкинуть еще нечто подобное. Он смог побороть свои желания. – Ну и ну, – бросил демон. – Раньше монашки пользовали простым «Моррис Трэвеллером» – по четверо в машине. – Этого не может быть в том месте, – проговорил Азирафаил. – Может, они стали частным госпиталем? – задумчиво спросил Кроули. – Или это не то место. – Да точно тебе говорю, то это место! Пошли… Они вылезли из машины. Через тридцать секунд кто-то в них обоих выстрелил. Какой-то очень хороший стрелок. Если Мэри Ходжэс, бывшая Болтливая, что и умела делать хорошо, так это исполнять приказы. Приказы она любила. Они упрощали мир. А вот изменяться она не умела. Она по-настоящему любила Чирикающий Орден. В нем она впервые с кем-то подружилась. В нем у нее впервые была своя комната. Конечно, она знала, что Орден занимался вещами, которые, с чей-то точки зрения, были плохи, но Мэри Ходжэс много всего повидала за тридцать лет и прекрасно себе представляла, что вынуждено делать человечество, чтобы прожить неделю. Да и потом, еда была вкусной, а время от времени еще и случались встречи с интересными людьми. То, что осталось от Ордена, после пожара приняло решение о самороспуске. Ведь единственная цель существования исчезла. Все разошлись. Она осталась. Ей нравилось Поместье и, как она сказала, кто-то должен остаться и проследить, чтобы его починили, сегодняшним рабочим доверять нельзя, если с ними, образно говоря, не возишься постоянно. Это означало нарушение клятв, но Старшая Мать сказала, что это нормально, не стоит волноваться, в черном сестринстве нарушение клятв – обычное дело, и через сто, вернее, одиннадцать лет будет также; так что вот список дел и адрес для пересылки почты (если она не приходит в длинных коричневых конвертах с прорезями спереди). Потом с ней произошло что-то очень странное. Оставшись одна в гремящем здании, работая в одной из неповрежденных комнат, споря с людьми с окурками за ушами и штукатурной пылью на штанах, считая на таком карманном калькуляторе, которой выдает другой ответ, если считает суммы в использованных банкнотах, она открыла нечто, о существовании чего не знала раньше. Под слоями глупости и желания угодить, она открыла Мэри Ходжэс. Она поняла, что совсем не трудно толковать строительские сметы и высчитывать налог с объема. Она взяла в библиотеке несколько книг и поняла, что экономика сразу и интересна, и легка. Она перестала читать женские журналы, пишущие о романтической любви и вязании и стала читать женские журналы, пишущие об оргазме, но вскоре она, сказав себе, что если представится возможность, один надо обязательно испытать, отбросила в сторону и их, решив, что это лишь новая форма все той же романтической любви и вязания. И она стала читать журналы, пишущие об объединениях корпораций. Долго подумав, она купила небольшой персональный компьютер у удивленного и снисходительного продавца в «Нортоне». Посидела за ним выходные и вернула. Нет, вовсе не для того, чтобы на него поставили другую вилку, как подумал продавец, когда она снова вошла в магазин, а потому, что у него не было 387-го сопроцессора. Этот кусочек он понял – как-никак, он был продавцом и мог понять некоторые даже очень длинные слова – но после этого даже для него разговор зашел в темные дебри. Поэтому Мэри Ходжэс сверилась со списком в газете и посетила другие магазины. У большинства из них где-то в названии встречалось слово «ПК», и статьи и обзоры о них были обведены красными чернилами. Она где-то прочла про Новых Женщин. Она никогда не догадывалась, что была Старой Женщиной; впрочем, подумав, она решила, что названия эти связаны с романтической любовью, вязанием и оргазмами, и по-настоящему важно было быть самой собой, просто старательнее. Однажды, пролистывая журналы, она узнала, что в стране, по-видимому, существует огромный спрос на просторные здания (с кучей места вокруг), управляемые людьми понимающими нужды бизнесменов. На следующий день она заказала напечатать рекламу Центра Обучения Управлению и Совещаниям в Тадфилдском Поместье, решив, что к тому времени, когда ее напечатают, она будет знать все необходимое об управлении такими местами. На следующей неделе все было готово. Последовал невероятный успех, потому что еще в самом начале своей новой карьеры (которую следует назвать «Она Сама») Мэри Ходжэс поняла, что обучение управлению – это совсем не обязательно усаживание людей перед проектором и демонстрация им слайдов. Сейчас фирмам нужно было гораздо больше этого. Она им это предоставила. Кроули упал на землю, привалившись спиной к статуе. Азирафаил еще раньше упал в куст рододендрона, и темная жидкость пропитала его куртку. Кроули чувствовал, как и его куртка становится влажной. Это было просто нелепо! Только еще помереть не хватало… Столько всего объяснять придется. Так просто новые тела не раздают – расскажи сначала, что со старым случилось. Это, примерно, так же трудно, как достать новую ручку в особо дотошном отделе канцелярских принадлежностей. Он недоверчиво взглянул на свою руку. Демоны обязаны видеть в темноте. И он видел, что рука его была желтой. Кровь была желтой. Он осторожно лизнул палец. Потом он подполз к Азирафаилу и осмотрел его рубашку. Если пятно на ней было кровью, с биологией творилось что-то странное. – Ойй, больно было! – простонал падший ангел. – Прям под ребра попал… – Да, но разве у тебя кровь голубая? – спросил Кроули. Глаза Азирафаила открылись. Его правая рука похлопала по груди. Он сел и, как недавно Кроули, прошел через ту же процедуру быстрого, но внимательного самообследования. – Краска? – поразился он. Кроули кивнул. – Что за игра такая? – вопросил Азирафаил. – Не знаю, – буркнул Кроули в ответ, – но называется, как мне кажется, «тупые идиоты». Его тон показывал, что он тоже может в нее сыграть. И будет игроком получше. Это была игра. Игра невероятно увлекательная. Найджел Томпкинс, Помощник Начальника (Покупка), полз сквозь растительность, а в сознании его горели наиболее запоминающиеся сцены из кое-каких фильмов Клинта Иствуда (тех, что получше). Да, а он-то думал, что обучение управлению будет скучным… Конечно, лекция была, но была она про стреляющие краской пистолеты и то, что с ними ни в коем случае нельзя делать, и Томпкинс смотрел на свежие молодые лица своих соперников-соучеников и видел, как они разом – все – порешили «сделать» своих начальников, раз появился маленький шанс, что ничего за это не будет. Если тебе сказали, что бизнес – джунгли и дали в руки пистолет, Томпкинсу было совершенно очевидно, что они ждали вовсе не выстрелов в рубашку; нет, их целью было заполучить и повесить над камином голову главы корпорации. К тому же, давно ходили слухи, что кто-то в Объединении Утверждающих сильно улучшил свои шансы на продвижение, незаметно влив краску в ухо непосредственному начальнику, из-за чего последний стал жаловаться на тихие звенящие звуки во время важных встреч и в конце концов был заменен по причине болезни. А были еще и другие ученики – или, если использовать метафору, другие сперматозоиды, все стремящиеся вперед, зная, что будет лишь один Председатель Индастриал Холдингз (Холдингз), и работу эту получит тот, у кого член больше чем у других. Конечно, была какая-то девушка с бумагой (из Персонала), она им сказала, что курсы существуют для того, чтобы выявить, кто является потенциальным лидером, умеют ли сотрудники помогать друг другу, проявлять инициативу и так далее. Ученики старательно не смотрели друг на друга. И пока что все шло замечательно. Гребля на каноэ отбросила Джонстона (пробитая барабанная перепонка), а прогулки по горам в Уэльсе – Уиттэкера (потянул бедро). Томпкинс забил в пистолет еще один шарик с краской и забормотал про себя мантры бизнеса. Разбирайся с Другими, Пока с Тобой Не Разобрались. Убий Иль Будь Убит. Или Приколись, Или Убирайся из Кухни. Естественный Отбор. Посмотрим, Кто Кого. Он подполз поближе к фигурам у статуи. Они его, вроде, не замечали. Когда укрытие, вдоль которого он полз, закончилось, он глубоко вздохнул и вскочил на ноги. – Ну, гады, получите – онеааа… Там, где была одна из фигур, оказалось что-то жуткое. Он потерял сознание. Кроули на несколько секунд вернул себе свой истинный облик. – Ненавижу это делать, – пробурчал он. – Я всегда боюсь, что забуду, как обратно превратиться. И хороший костюм обычно пачкается. – Мне лично кажется, это уж слишком, – отозвался Азирафаил, впрочем, беззлобно. Ангелы придерживаются определенных моральных стандартов и потому, в отличие от Кроули, он предпочитал покупать одежду в магазинах, а не порождать ее из небесного свода. И рубашка у него была очень дорогая. – Да, ты только посмотри на нее, – ворчал он, – как я это пятно выведу? – Сотвори чудо, – рассеянно ответил Кроули, оглядывая кусты – нет ли где еще учеников. – Да, но я ведь все равно буду знать, что пятно было. Понимаешь? В глубине души, в смысле, – не желал успокоиться ангел. Он поднял пистолет и повертел его в руках. – Таких я еще не видел, – заметил он. Раздался звон, и статуя за ними потеряла ухо. – Давай не будем стоять на виду, – заволновался Кроули. – Он ведь не один был. – Очень, знаешь ли, необычный пистолет. Очень странный. – Мне казалось, ваши плохо относятся к пистолетам, – проговорил Кроули, взял оружие из пухлой руки ангела и прицелился в обломки бочки. – Нынешние не против оружия, – отозвался Азирафаил. – Говорят, оно вес в споре придает. Конечно, если в правильных руках. – Да? – палец Кроули прополз по металлу. – Ну тогда все в порядке. Пошли. Он бросил пистолет на лежащее тело Томпкинса и пошел прочь по сырой лужайке. Парадная дверь Поместья была не заперта. Двое прошли внутрь, никем не замеченные. Какие-то молодые толстяки пили какао из кружек в комнате, некогда бывшей трапезной сестер, один или двое из них приветливо помахали пришельцам. Один край коридора теперь занимало что-то типа гостиничной стойки. Выглядело это очень представительно. Азирафаил уставился на ученический мольберт позади стойки. На черной доске маленькие буквы из пластика образовывали слова: «20-21 августа. Первый боевой курс Юнайтед Холдингз (Холдингз)». Меж тем Кроули поднял со столика буклет. В нем были яркие рисунки Поместья, отдельно были выделены джакузи и внутренний бассейн с подогревом, а сзади размещалась традиционная для конференц-центров карта, использующая аккуратное неправильное масштабирование, чтобы казалось, будто центр находится вблизи всех основных шоссе страны, не показывая окружающий его на самом деле лабиринт проселочных дорог и дорожек. – Не то место? – спросил Азирафаил. – То. – Тогда не то время. – Верно. Кроули пролистал брошюрку, надеясь найти подсказку. Пожалуй, ожидать найти здесь Орден нельзя. Они все сделали… Он тихонько зашипел. Может сатанисты, в Америку укатили или еще куда, христиан совращать… Он все равно читал дальше. Иногда у таких брошюрок был маленький раздел про историю места, потому что компании, снимающие здание для уик-энда Интерактивного Анализа Персонала или Конференции о Стратегической Динамике Маркетинга любили чувствовать, что анализируют динамику в том самом здании – плюс-минус парочка полных перестроек, гражданская война и два больших пожара – в котором какой-то финансист времен Елизаветы устроил больницу во время чумы. Не то чтобы он ожидал увидеть предложение типа «до времени, отделенного от нынешнего дня одиннадцатью годами, Поместье использовалось как женский монастырь орденом монашек-сатанисток, которые, на самом деле, были неумехи», но кто знает. Полный молодой человек в пустынном камуфляже и с пластиковой чашкой кофе в руках подошел к ним. – Кто побеждает? – спросил он развязно. – А мне, знаете, молодой Эвансон из Предварительного Планирования прямо в локоть попал. – Мы все проиграем, – рассеянно ответил Кроули. С улицы донеслись звуки выстрелов. Не звуки издаваемые шариками – удар, шуршание – а громкозвучный хруст очень быстро летящих сквозь воздух кусков свинца аэродинамичной формы. Последовали ответные выстрелы. Отыгравшиеся воины уставились друг на друга. Выстрелы из следующей серии выбили весьма некрасивый витраж викторианской эпохи над дверью и просверлили ряд дырок в штукатурке рядом с головой Кроули. Азирафаил схватил его за руку. – Что за черт? – воскликнул он. Кроули улыбнулся как змий. Найджел Томпкинс очнулся с легкой головной болью и, кажется, провалом в памяти о недавних событиях. Он не знал, что человеческий мозг, встретившись с чем-то невыносимо страшным, очень легко его закрывает туманом специально включающейся забывчивости, вот он и решил, что получил удар шариком по голове. Он смутно осознавал, что пистолет сильно потяжелел, но будучи слегка сбитым с толку, не понял, почему, пока не направил ее на ученика Нормана Уэверда из Внутреннего Аудита и не нажал на курок. – Не понимаю, что тебя так возмущает, – горячо сказал Кроули. – Он хотел получить настоящий пистолет. Ничего он не желал так сильно, как этого. – И ты его спустил на всех этих незащищенных людей! – возмутился Азирафаил. – Нет, – вздохнул Кроули. – Не совсем. Я же честен… Сотрудники отдела Финансового Планирования лежали лицами в том, что некогда было хаха, вот только очень весело им не было [27] . — Я всегда говорил, нельзя доверять этим парням из Покупки, – возмущенно говорил Помощник Управляющего По Финансам. – Гады! Пуля отрикошетила от стены над ним. Он быстро прополз к маленькой группке, собравшейся вокруг упавшего Уэверда. – Ну что? – спросил он. Помощник Руководящего Раздачей Зарплаты повернул к нему измученное лицо. – Плохо, – вздохнул он. – Почти все пуля пробила. И «Access», и барклаевскую, и обеденную – всю кучу. – Да, только Золотой «Америкэн Экспресс» ее остановил, – кивнул Уэверд. Все с немым ужасом взглянули на кредитную карту, почти насквозь пробитую пулей. – Почему они это делают? – спросил один из раздающих зарплаты. Глава Внутреннего Аудита открыл рот, чтобы сказать что-то умное, но не сказал. Каждый когда-то ломается, а его, так сказать, только что ложкой в лоб ударили. Двадцать лет работал… Хотел быть художником-дизайнером, но заведующий карьерами слышать об этом не хотел. Двадцать лет двойной проверки Формы БФ18. Двадцать лет крутил ручку проклятого ручного арифмометра, а ведь теперь даже у парней из Предварительного Планирования компьютеры были. И вот теперь по неизвестной причине, возможно, связанной с реорганизацией и желанием убрать всех, кому иначе придется платить пенсии, в него стреляли настоящими пулями. Армии паранойи промаршировали в его голове. Он взглянул на свой пистолет. Сквозь туманы гнева и смятения он увидел, что тот был больше и черней, чем выданный ему. И на вес тяжелей… Он прицелился в куст неподалеку и увидел, как струя пуль разорвала его на куски. А. Так вот что это была за игра. Что ж, кто-то ведь должен победить. Он взглянул на своих людей. – Ладно, парни, – вскричал он, – зададим гадам перцу! – Лично мне кажется, – проговорил Кроули, – никому не нужно нажимать на курок. Он широко и холодно улыбнулся Азирафаилу. – Пошли, – бросил он. – Осмотримся, пока все заняты. Пули летали в ночи. Джонатан Паркер, Отделение Покупки, полз сквозь кусты – и вдруг один из них положил ему на шею руку. Найджел Томпкинс выплюнул изо рта листья рододендрона. – Может, на работе законы компании и главное, – прошипел он испачканным в грязи, как и все лицо, ртом, – а здесь главный я… – Это было подло, – упрекнул демона Азирафаил, когда они шли по пустым коридорам. – А что я сделал? Что я сделал? – спросил Кроули, открывая первые попавшиеся двери. – Там люди друг в друга стреляют! – Ну, и это все, да? Они сами это делают. Я им просто помог. Считай это микрокосмом Вселенной. У каждого право выбора. Основы мира, так? Азирафаил злобно на него взглянул. – Ой, ну ладно! – убито выдохнул Кроули. – На самом деле, никто убит не будет. Все чудом выживут… Иначе никакого удовольствия. Азирафаил расслабился. – Знаешь, Кроули, – улыбнулся он, просветлев, – я всегда говорил, что в глубине души ты на самом деле… – Ну ладно, ну ладно, – выплюнул Кроули. – Почему бы тебе это всему благословенному миру не разболтать? Через некоторое время стали появляться временные союзы. Большинство финансовых департаментов нашли общие интересы, отбросили разницу и вместе напали на Предварительное Планирование. Когда прибыла первая полицейская машина, шестнадцать пуль, выпущенных из самых разных мест, попали в ее радиатор, прежде чем она преодолела половину подъездной дорожки. Еще две сорвали с нее антенну, но они опоздали, опоздали… Мэри Ходжэс как раз опускала на место телефонную трубку, когда Кроули открыл дверь офиса. – Это, должно быть, террористы, – проговорила она взволнованно. – Или грабители. Она взглянула на вошедшую пару. – Вы ведь из полиции, не так ли? – спросила она. Кроули увидел, как ее глаза стали расширяться. Как и у большинства демонов, у него была отличная память на лица – и он узнавал лицо, даже если прошло десять лет, исчез монашеский головной убор и появилась куча излишнего макияжа. Он щелкнул пальцами. Мэри упала на спинку кресла, лицо ее превратилось в пустую и любезную маску. – Совершенно это не нужно было, – буркнул Азирафаил. – Доброе, – Кроули взглянул на свои часы, – утро, мэм, – говорил он все это напевно. – Мы – всего лишь пара сверхъестественных существ, и нам нужно узнать, не знаете ли вы местоположение знаменитого Сына Сатаны. – Он холодно улыбнулся ангелу. – Я ее опять разбужу, да? И ты можешь сам все это ей сказать. – Ну. Раз уж ты так ставишь вопрос… – медленно ответил ангел. – Иногда старые способы лучше всего, – кивнул Кроули. Он повернулся к загипнотизированной женщине. – Была ты здесь монашкой одиннадцать лет назад? – спросил он. – Да, – отозвалась Мэри. – Вот! – улыбнулся Азирафаилу Кроули. – Видишь? Я знал, что не ошибся. – Удача дьявола, – пробормотал ангел. – Звали тебя тогда Сестра Говорливая. Или как-то так. – Болтливая, – ответила Мэри Ходжэс глухим голосом. – А помнишь ли ты эпизод с обменом новорожденных малышей? – продолжал допрос Кроули. Мэри Ходжэс замешкалась. Когда она наконец заговорила, чувствовалось, что она впервые касается воспоминаний, занесенных многолетней пылью. – Да, – вот что она сказала. – А может ли в принципе быть, что во время обмена что-то произошло не так? – Я не знаю. Кроули секунду подумал. – Должны же быть записи, – бросил он. – Записи всегда есть. Сегодня нет такого места, где их нет. – Он гордо глянул на Азирафаила. – Это была одна из моих лучших идей. – Да, конечно, – ответила Мэри. – И где они? – сладко спросил Азирафаил. – Сразу после обмена был пожар. Кроули застонал и схватился за голову. – Здесь побывал Хастур, сразу видно, – выдохнул он. – Его стиль. Представляешь, что за народ? И ведь наверняка думал, что очень умен. – А не помнишь ли чего-нибудь про второго ребенка? – попытался зайти с другой стороны Азирафаил. – Помню. – Скажи мне, пожалуйста. – У него чудесные маленькие пальчики были. – А. – И вообще он был славный, – задумчиво добавила Мэри Ходжэс. Снаружи послышался вой сирены, внезапно оборвавшийся, когда в нее попала пуля. Азирафаил толкнул Кроули. – Давай быстрей, – бросил он. – Здесь вот-вот будет полно полиции, и я, конечно, буду морально обязан помочь им в их расследовании. – Он секунду подумал. – Может, спросить ее, не рожал ли еще кто той ночью, и… Снизу послышался топот бегущих ног. – Останови их! – резко проговорил Кроули. – Нам нужно время! – Еще одно чудо, и нас точно заметят Сверху, – отозвался Азирафаил. – Или тебе действительно нужно, чтобы Гавриил или еще кто-то стал разбираться, с чего это сорок полицейских заснули… – Ладно, – кивнул Кроули. – Все. Все. Надо было попробовать. Пошли отсюда. – Через тридцать секунд ты проснешься, – сказал Азирафаил находящейся в трансе бывшей монашке, – увидев до того чудный сон о любимом предмете, и… – Да, да, отлично, – вздохнул Кроули. – Теперь можем идти? Никто не заметил их ухода. Полиция была слишком занята – усмиряла сорок переполненных адреналином, страстно желающих драться учащихся, еще недавно желавших выучиться мирной работе управляющих. Три полицейских машины выдолбили в лужайке овраги, и Азирафаил заставил Кроули уступить дорогу первой машине «Скорой помощи», но вот наконец «Бентли» помчался прочь. Позади горели летний домик и надстройка над ним. – Да, мы, конечно, оставили бедную женщину в ужасной ситуации, – вздохнул ангел. – Думаешь? – отозвался Кроули, попытался сбить ежа, но промахнулся. – Попомни мои слова, число заказов у нее удвоится. Если, конечно, она все правильно сделает, разберется со всякими узаканиваниями, правилами. Тренировка с настоящими пистолетами? Желающие в очереди выстроятся. – Почему ты всегда так циничен? – Я же сказал. Потому что у меня работа такая. Некоторое время они ехали в тишине. Потом Азирафаил заметил: – А ведь он должен был бы показаться, а? Мы должны бы были как-то его засечь. – Не покажется он. Не нам. Защитный камуфляж. Он и знать этого не знает, но его силы сами его скрывают от ищущих оккультных сил. – Оккультных сил? – Тебя и меня, – пояснил Кроули. – Я вовсе не оккультный, – поправил Азирафаил. – Ангелы не оккультные. Мы небесные. – Неважно, – резко ответил Кроули, слишком взволнованный, чтобы спорить. – А как-то еще его можно найти? Кроули пожал плечами. – Понятия не имею, – отозвался он. – Думаешь, у меня есть какой-нибудь опыт в таких делах? Армагеддон лишь раз происходит, знаешь ли. Они его не прогоняют много раз, пока ты не сделаешь все правильно. Ангел уставился на проносящиеся за стеклом живые изгороди. – Все таким мирным кажется, – вздохнул он. – Как все случится, как думаешь? – Ну, вымирание от ядерного оружия всегда было популярно. Хотя сейчас, надо сказать, большие парни весьма вежливы друг с другом. – Падение астероида? – предположил Азирафаил. – Очень модно в нынешнее время, как я понимаю. Падает в Индийский океан, огромное облако пыли и пара, и, до свидания, все высшие формы жизни. – Ух ты, – поразился Кроули, аккуратно превышая допустимую скорость. – Даже, и думать об этом трудно, верно? – мрачно проговорил Азирафаил. – Да, все высшие формы жизни исчезают, сразу прям… – Жуть. – Ничего, только пыль и фундаменталисты. – Не говори гадости! – Прости. Не мог удержаться. Они уставились на дорогу. – Может, какой террорист…? – начал Азирафаил. – Не наш, – откликнулся Кроули. – И не наш, – добавил Азирафаил. – Хотя наши, конечно, борцы за свободу. – Вот что я тебе скажу, – бросил Кроули, сжигая покрышки о Тадфилдскую дорогу. – Пора класть карты на стол. Я тебе наших назову, если ты мне скажешь ваших. – Ладно. Ты первый. – Э, нет. Ты первый. – Ты же демон. – Да, но держащий слово демон, надеюсь. Азирафаил назвал пять политических деятелей. Кроули – шесть. Два имени были в обеих списках. – Видишь? – усмехнулся Кроули. – Я давно уже об этом твержу. Люди – такие хитрюги! Ни одному нельзя ни на дюйм доверять. – Но, мне кажется, ни у одного из наших нет больших планов, – проговорил Азирафаил. – Лишь маленькие тер… акты политического протеста. – А, – грустно отозвался Кроули. – Ты имеешь в виду, никаких дешевых убийств как у всех? Только обслуживание высшего уровня, каждая пуля выпущена из оружия опытным убийцей? Азирафаил не счел нужным ответить на выпад. – И что мы теперь собираемся делать? – Попробуем чуть-чуть поспать – Тебе не нужен сон. Мне не нужен сон. Зло никогда не спит, и Добродетель всегда бдительна. – Зло в целом, может, и не спит. Но моя конкретная его часть привыкла время от времени склонять голову на подушку. Очень скоро придет время, когда о сне и подумать нельзя будет. Когда там, Внизу, узнают, что он, лично он, Кроули, потерял Антихриста, они, наверное, все его отчеты про Испанскую Инквизицию откопают и на нем все испытают, все методы по одному разу, а потом все сразу. Он порылся в отделении для перчаток, достал случайную кассету и вставил ее в проигрыватель. Немного музыки его… У Вельзевула специальный есть демон для меня, для меня… – Для меня, – пробормотал Кроули. На мгновение выражение его лица стало отсутствующим. Потом он сдавленно вскрикнул и резко выключил музыку. – Конечно, мы можем поручить поиски человеку, – заметил Азирафаил задумчиво. – Что? – отстраненно переспросил Кроули. – Люди хорошо находят других людей. Тысячи лет это делали. А ребенок – несомненно человек. Как и… ну, ты знаешь. Он нас он будет скрыт, но другие люди смогут… ну, почувствовать его, может. Или заметить то, о чем мы и подумать бы не могли. – Не сработает. Он Антихрист! У него есть эта… автоматическая защита, что ли, так? Даже если он этого не знает. Она не позволит людям его подозревать. Не сейчас. До той поры пока все не будет готово. Подозрение с него скатится, как, как…. то, с чего вода скатывается, – закончил он некрасиво. – У тебя есть лучшие идеи? Хоть одна, хоть единственная лучшая идея? – спросил Азирафаил. – Нет. – Ну и все тогда. Может ведь и сработать. Не говори мне, что у тебя нет подходящих к случаю организаций. Я знаю, у меня есть. Посмотрим, смогут ли они что-то найти. – А что они такого сделать могут, чего мы не можем? – Ну, для начала они не дадут людям возможность палить друг в друга, они не будут гипнотизировать уважаемых женщин, они… – Ладно. Ладно. Но у этого шансов меньше, чем у снега в Аду. Поверь мне, я знаю. Но ничего лучшего я придумать не могу. Кроули выехал на шоссе и направился к Лондону. – У меня есть… есть некоторая сеть агентов, – бросил через некоторое время Азирафаил. – По всей стране. Дисциплинированные солдаты. Вижу, как они ищут. – У меня, э, есть нечто похожее, – признался Кроули. – Ты понимаешь, так ведь, никогда не знаешь, что когда пригодятся… – Надо поставить перед ними цель. Как думаешь, может, им стоит вместе работать? Кроули покачал головой. – Не думаю, что это хорошая идея, – откликнулся он. – Они не слишком сложные личности, с политической точки зрения. – Тогда каждый проконтактируем со своими людьми и посмотрим, что они смогут. – Да, полагаю, стоит попробовать, – кивнул Кроули. – Не то чтобы у меня, кучи другой работы не было. Его лоб на секунду сморщился, а потом он триумфально ударил по рулю. – Утки! – вскричал он. – Что? – Вот с чего вода скатывается! Азирафаил тяжело вздохнул. – Пожалуйста, веди машину, больше ничего не делай, – проговорил он устало. Они мчались к городу сквозь рассвет, и кассетный проигрыватель снова был включен – он играл «Мессу в Ре-Минор» И.С.Баха, вокал Ф.Меркьюри. Кроули любил город ранним утром. Его население в это время почти целиком состояло из людей, имеющих приличную работу и веские причины на ней быть, не то что те ненужные миллионы, забивавшие улицы после восьми утра; и утренние улицы были более-менее тихи. На тесной дороге напротив книжного магазина Азирафаила были проведены двойные желтые линии, означающие «парковаться нельзя», но они послушно свернулись, чтоб их не было видно, когда «Бентли» подкатил к бордюру. – Ну ладно, – бросил демон, когда Азирафаил достал свой плащ с заднего сиденья. – Будем поддерживать связь. Ладно? – Что это? – спросил Азирафаил, показывая ему коричневый прямоугольник. Кроули на него сощурился. – Книга? – удивился он. – Не моя. Азирафаил перевернул несколько пожелтевших страниц. В глубине его сознания зазвонили тихие библиографические звоночки. – Наверное, она принадлежит той юной леди, – проговорил он медленно. – Надо было взять ее адрес. – Слушай, у меня и так достаточно проблем, я не хочу еще и распространения информации, будто я занимаюсь возвратом чужого имущества, – резко ответил Кроули. Азирафаил дошел до заголовка. Пожалуй, хорошо, что Кроули не видит выражения его лица. – Думаю, книгу можно послать на тамошнюю почту, – говорил Кроули, – если для тебя это так много значит. Адрес: сумасшедшей женщине с велосипедом. Никогда не доверяй женщине, дающей странные имена транспорту… – Да, да, конечно, – отозвался ангел. Он нашарил ключи, уронил их на тротуар, поднял, еще раз уронил и поспешил к двери магазина. – Будем поддерживать связь, да? – крикнул Кроули вслед. Азирафаил остановился в процессе поворачивания ключа. – Что? – переспросил он. – А? А. Да. Отлично. Превосходно. И он захлопнул дверь. – Ладно, – буркнул Кроули, неожиданно почувствовав себя очень одиноко. В долине горел мигающий свет фонарика. Книгу в коричневой обложке найти среди коричневых листьев и коричневой воды, в коричневой земле на дне канавы, в коричневом, ладно, сером свете зари было невозможно. Ее там не было. Анафема испробовала все известные ей методы поиска. Она методично раз за разом сужала область поиска. Она быстро тыкала в папоротник у дороги. Она беззаботно подкрадывалась к месту столкновения и краем глаза смотрела в сторону. Она даже попробовала метод, на который все романтические нервы в ее теле надеялись – театрально сдалась, села и позволив взгляду упасть на место на земле, которое, если бы она была в какой-то нормальной истории, содержало бы книгу. Ее там не было. Это означало, как она и боялась с самого начала, что книга, вероятно, осталась на заднем сидении машины, принадлежащей двум чинильщикам велосипедов. Она слышала, как над ней смеются поколения потомков Агнес Безумцер. Даже если эти двое настолько честны, чтобы захотеть вернуть книгу, они вряд ли будут мучаться, разыскивая домик, который еле видели в темноте. Единственная надежда была на то, что они не знают, что им досталось. У Азирафаила, как и у большинства продавцов в Сохо, специализирующихся на книгах, которые трудно найти, и продающих их только избранным знатокам, в магазине была задняя комната, и то, что в ней находилось, было гораздо более эзотерично, чем что-либо, обычно находящееся в шуршащем пакете для Покупателя, Знающего, Что Ему Нужно. Особенно он гордился своими книгами пророчеств. Обычно это были первые издания. И каждая была подписана. У него был Роберт Никсон [28] , и Марта Цыганка, и Игнатий Сивилла, и Старый Оттвелл Биннс. Нострадамус написал «Другу старому Азирафаилу, с пожеланиями наилучшими», мать Шиптон пролила на его экземпляр какой-то напиток; а в ящике с контролируемым климатом в одном из углов был оригинальный свиток, написанный дрожащим почерком Святого Иоанна Богослова Патмосского, чье «Откровение» было вечным бестселлером. Азирафаилу он показался приятным парнем, только очень уж любящим необычные грибы. Чего в коллекции не было, так это экземпляра «Прелестных и аккуратных пророчеств Агнес Безумцер», и Азирафаил вошел в комнату, держа ее так, как чокнутый филателист держал бы «Голубой Маврикий», наклеенный на открытку от его тетушки. Он никогда еще не видел эту книгу, но он слышал о ней. Каждый торговец (надо учесть, что это очень специализированная торговля, и таких торговцев всего около дюжины) о ней слышал. Ее существование – такой вакуум, вокруг которого сотни лет вращались самые разные и самые странные истории. Азирафаил понял, что не знает, можно ли вращаться вокруг вакуума, и плюнул на это; «Прелестные и аккуратные пророчества» заставляли «Дневники Гитлера» выглядеть грубой подделкой. Его руки почти совсем не дрожали, когда он положил книгу на верстак, надел пару хирургических резиновых перчаток и благоговейно ее открыл. Азирафаил был ангелом, но также он поклонялся книгам. На первой странице было написано: Прелестные и Аккуратные Пророчества Агнес Безумцер. Шрифтом чуть поменьше: Точное, Безошибочное Изложение Событий С Сегодняшнего Дня До Конца сего Мира. Далее шрифт вновь увеличился: Внутри найдете Множество Различных Чудес и Указаний Мудрецам. Другим шрифтом: Более полная, чем что-либо напечатанное раньше. Шрифтом поменьше, но заглавными буквами: КАСАЮЩАЯСЯ СТРАННЫХ ВРЕМЕН, ЧТО ГРЯДУТ. Слегка отчаянным курсивом: И страннейшие происшествия. И вновь крупным шрифтом: «Напоминает лучшие произведения Нострадамуса» – Урсула Шиптон. Пророчества были пронумерованы, и их было больше четырех тысяч. – Спокойно, спокойно, – пробормотал сам себе Азирафаил. Он сходил в маленькую кухоньку, сварил себе немного какао и сделал несколько глубоких вдохов. Потом он вернулся и прочел первое случайно выбранное пророчество. Сорок минут спустя какао было все еще не тронуто. Рыжеволосая женщина в углу гостиничного бара была самым успешным военкором в мире. Сейчас у нее был паспорт на имя Кармин Зуигибер, и она ездила туда, где были войны. Ну… Более-менее. Вообще-то она ездила туда, где их не было. Там, где они были, она уже побывала. Ее не особо знали, разве что коллеги. Соберите полдюжины военкоров в баре аэропорта и разговор будет двигаться, как показывающий на север компас, от Мерчисона из «Нью Йорк Таймс» к Ван Хорну из «Ньюсвик», а от того к Анфорфу из «Ай.Ти.Эн. Ньюз». Военкоры из Военкоров. А когда сами Мерчисон, и Ван Хорн, и Анфорф встречаются в сгоревшем жестяном домике где-то в Бейруте, Афганистане или Судане, после того, как полюбуются на шрамы друг друга и немного выпьют, они обмениваются благоговейными историями о «Ржавой» [29] Зуигибер, из «Национального Мирового Еженедельника». — Эта тупая газетенка, – говорил Мерчисон, – совершенно не представляет, что ей досталось. Вообще-то «Национальный Мировой Еженедельник» вполне представлял, что ему досталось: Военкор. Вот только он не знал, почему, и что с ним теперь делать, когда он (точнее, она) есть. Дело в том, что «Национальный Мировой Еженедельник» писал обычно о других вещах: как кто-то видел лик Иисуса на купленном в Дес Мойнесе «Биг Маке», с картинкой этого «Биг Мака», вернее, того, как его представляет художник; как Элвиса Пресли недавно видели работающим в «Бургер Лорде» в Дес Мойнесе; как слушавшая записи Элвиса Пресли домохозяйка вылечилась от рака; что неожиданные стаи оборотней, появившиеся на Среднем Западе, результат изнасилований благородных женщин-пионеров снежными людьми; и что Элвиса забрали в 1976-м Космические Пришельцы, потому что он был слишком хорош для этого мира. [30] Вот что такое был «Национальный Мировой Еженедельник». За неделю расходилось четыре миллиона его экземпляров, но военкор был им нужен не больше, чем интервью с Генеральным Секретарем ООН [31] . Так что они платили Ржавой Зуигибер кучу денег, чтобы она ездила и искала войны, но игнорировали пухлые, плохо напечатанные конверты, время от времени присылаемые ей из разных мест, чтобы оправдать свои – обычно совершенно разумные – требования насчет денег. Они считали, что поступают правильно, так как им казалось, она не была особо хорошим военкором, правда, она была очень даже привлекательна, что многого стоило в «Национальном Мировом Еженедельнике». Ее репортажи всегда были про стреляющие друг в друга кучки парней, без всякого там понимания политических течений, и, что важнее, без всякого Интереса К Людям. Время от времени они отдавали ее истории редактору, чтобы он их подправил в духе еженедельника: "Девятилетнему Мануэлю Гонзалесу во время отлично организованной битвы на Рио Конкорса явился Иисус и велел ему идти домой, ибо мать ребенка о нем волновалась. – Я знаю, что это был Иисус, – сказал храбрый маленький мальчик, – потому что выглядел он так же, как на изображении, чудом возникшем на моей коробке с сэндвичами". В основном же «Национальный Мировой Еженедельник» ее не трогал и аккуратно выкидывал репортажи в мусорную корзину. Мерчисона, Ван Хорна и Анфорфа это не волновало. Все, что они знали, это то, что когда разражалась война, мисс Зуигибер была на месте первой. В сущности, раньше всех. – Как это у нее получается? – спрашивали они друг друга непонимающе. – Черт, как это у нее получается? И глаза их встречались и молча говорили: если бы она была машиной, то была бы «Феррари»; она из тех женщин, которые не боятся быть женами развращенных генералиссимусов в разваливающихся странах Третьего Мира; и при этом она не чурается нашей компании; мы счастливчики, верно? Мисс Зуигибер тихо улыбалась и покупала для всех выпивку, за счет «Национального Мирового Еженедельника». Смотрела на начинающиеся вокруг нее драки. И улыбалась. Она не ошиблась. Журналистика ей подошла. И все же, всем нужен отдых, и сейчас у Ржавой Зуигибер был первый за одиннадцать лет отпуск. Она остановилась на маленьком острове в Средиземном море, который зарабатывал деньги на туризме. И это было очень странно – Ржавая казалась женщиной, которая остановится на каком-то острове меньше Австралии, лишь если она дружит с его хозяином. И если всего месяц назад вы сказали бы какому-нибудь островитянину, что приближается война, он бы рассмеялся и попытался продать вам подставку для бутылок из рафии или картину залива, выложенную из ракушек; но то было тогда. Сейчас все изменилось. Сейчас глубокий спор на религиозно-политической почве относительно того, частью какой из четырех маленьких стран на континенте остров на самом деле является, разделил страну на враждующие группировки, уничтожил фигуру Санта Марии на городской площади, и покончил с туризмом. Ржавая Зуигибер сидела в баре «Hotel Palomar del Sol», потягивая так называемый коктейль. В одном из углов играл усталый пианист, и солист в парике монотонно пел в микрофон: АААААААААААднажды-давно-жил-был МАЛЕНЬКИЙ БЕЛЫЙ БИИЧОК АААААААААААочень-грустен-оооон-был МАЛЕНЬКИЙ БЕЛЫЙ БИИЧОК. Через подоконник перевалился человек, держа в зубах нож, в одной руке автомат Калашникова, в другой гранату. – Я жахватываю шию гоштинитшу именем… – он остановился, вынул изо рта нож и вновь начал. – Я захватываю сию гостиницу именем про-туркской Группы Освобождения. Двое случайно оставшихся на острове отдыхающих [32] забрались под свой столик. Ржавая беззаботно достала из своего напитка вишенку «марачино» [33] , поднесла ее к своим алым губам и медленно всосала ее с палочки так, что у некоторых мужчин в комнате выступил холодный пот. Пианист встал, сунул руки под крышку пианино и вытащил оттуда старый пулемет. – Эту гостиницу уже захватили во имя про-греческой Террористической Бригады! – крикнул он. – Одно движение, и ты мертвец! Движение у двери привлекло всеобщее внимание. Там стоял некто огромный, чернобородый, с ослепительной улыбкой и самым настоящим древним пулеметом Гетлинга, а за ним толпилась кучка таких же высоких, хотя не так впечатляюще вооруженных людей. – Эта стратегически важная гостиница, долгие годы символ туристического бизнеса фашистов империалистов турко-греческих управлявших псов, есть теперь имущество итало-мальтийских Борцов за Свободу! – прогремел он ласково. – Теперь мы всех убить! – Глупости! – отозвался пианист. – Не есть стратегически важна. Просто имеет невероятно хорошо набитый винный погреб! – Он прав, Педро, – поддержал человек с Калашниковым. – Поэтому мы и хотели прибрать ее к рукам. General Эрнесто де Монтойя сказал мне, он сказал: «Фернандо, к субботе война кончится, парни захотят покутить. Сходи-ка к „Hotel Palomar del Sol“, объяви гостиницу нашей добычей, ладно?» Бородатый покраснел. – Есть весьма важна стратегически, Фернандо Кьянти! Я рисовал большую карту остров и отель есть прямо посередине, что ее очень-очень стратегически важный делает, говорю тебе. – Ха! – бросил Фернандо. – Еще скажи, что раз пустырь за домом Маленького Диего имеет вид декадентского капиталистического пляжа для нудистов, то он тоже стратегически важен! Пианист глубоко покраснел. – Наши его этим утром захватили, – признался он. Наступила тишина. В тишине послышалось тихое шуршание шелка. Ржавая расплела свои ноги. Адамово яблоко пианиста подпрыгнуло вверх, затем опустилось вниз. – Ну, он очень даже стратегически важен, – ухитрился произнести он, пытаясь игнорировать женщину на стуле. – В смысле, если бы кто-то к нему направил подлодку, то оттуда бы ее было прекрасно видно. Молчание. – Ну, он гораздо более стратегически важен, чем эта гостиница, – закончил он. Педро угрожающе кашлянул. – Следующий, кто скажет что-нибудь. Неважно, что. Мертвец. – Он усмехнулся. Поднял пулемет. – Так. Теперь – все встаньте к дальней стене. Никто не сдвинулся с места. Его больше не слушали. Внимание всех приковало низкое, неразборчивое бормотание в коридоре за его спиной, монотонное и негромкое. Группа у двери вновь стала переминаться с ноги на ногу. Похоже, что они изо всех сил старались стоять неподвижно, но бормотание неумолимо их сдвигало со своего пути, кстати, в этом бормотании стали слышны разборчивые фразы. – Не обращайте внимания, парни, ну и ночка, а? Три раза остров обошел, еле-еле нашел это место, кто-то не верит в силу указателей, а? Все-таки нашел в конце концов, три раза пришлось останавливаться, спрашивать, в конце концов на почте спросил, на почте всегда знают, правда, им карту пришлось нарисовать, где-то она здесь… Безмятежно скользя мимо вооруженных людей, как щука сквозь пруд, полный форели, в комнату вошел маленький, очкастый человек в голубой униформе, несущий длинную, тонкую, коричневую, обернутую в бумагу посылку, обвязанную веревкой. Единственной его уступкой климату были коричневые пластиковые сандалии с открытым передом, но надетые под ними зеленые шерстяные носки показывали его глубокое природное недоверие к иностранной погоде. На нем была одета кепка с козырьком, на которой большими белыми буквами было написано «Международный Экспресс». Он не был вооружен, и никто к нему не притронулся. Даже оружие на него не направили. На него просто смотрели. Маленький человек прошвырнулся взглядом по комнате, рассматривая лица затем заглянул в свою записную книжку, а потом прошел прямо к Ржавой, все еще сидящей на своем стуле. – Посылка для вас, мисс, – бросил он. Ржавая взяла ее и стала развязывать веревку. Человек из «Международного Экспресса» осторожно кашлянул, дал журналистке мятую квитанцию и желтую пластмассовую шариковую ручку, привязанную на шнурке к записной книжке. – Распишитесь, мисс. Вот здесь. Вот тут печатными буквами напишите свое полное имя, а вон там, внизу, поставьте подпись. – Конечно. Ржавая неразборчиво расписалась, а затем печатными буквами вывела свое имя. И написала она вовсе не «Кармин Зуигибер». Написала она имя гораздо короче. Человек ее мило поблагодарил и вышел, бормоча: «Славное местечко, парни, всегда хотел здесь отдохнуть, не хотел вам мешать, простите, сэр». И он исчез из их жизней также безмятежно, как пришел. Ржавая закончила разворачивать посылку. Люди стали собираться вокруг, чтобы хорошо все разглядеть. Внутри был большой меч. Она оглядела его. Это был очень прямой меч, длинный и острый; выглядел он старым и давно неиспользованным; он не казался впечатляющим, но и декоративным он не был. Это не был магический меч – мистическое оружие с огромной силой и властью. С первого взгляда было видно, что этот меч создан для того, чтобы кромсать, резать, колоть, желательно, убивать, а если не получится, хотя бы калечить (так, чтобы вылечить было нельзя) как можно большее количество людей. У него была четкая аура ненависти и ярости. Ржавая сжала эфес в своей изысканно наманикюренной правой руке и поднесла меч к глазам. Клинок засветился. – Аааатлично! – вскричала она, вставая со стула. – Наконец-то! Она допила свой напиток, закинула меч на плечо и взглянула на группы мужчин окружавшие ее. – Простите, что ухожу, парни, – бросила она. – Хотелось бы остаться, чтобы получше вас узнать. Мужчины в комнате неожиданно поняли, что не хотели бы узнавать ее получше. Она была красивой, конечно – так же, как лесной пожар, восхищаться которым надо издали, а не находясь в лесу. И она держала свой меч, и улыбалась своей улыбкой, острой как нож. В комнате было довольно много оружия, и медленно, дрожащими руками, оно было нацелено на ее грудь, спину, голову. Ее окружили, и выхода не было. – Не двигаться! – каркнул Педро. Все остальные кивнули. Ржавая пожала плечами. Она пошла вперед. Каждый палец на каждом курке сжался, практически, по собственной воле. Воздух наполнился свинцом и запахом пороха. Стакан из-под коктейля Ржавой разбился в ее руке. Зеркала взорвались смертельными осколками. Часть потолка повалилась на пол. А затем все было кончено. Кармин Зуигибер повернулась и уставилась на окружавшие ее тела, словно не могла понять, откуда они тут взялись. Алым, кошачьим языком она слизнула брызги крови – чей-то чужой – с тыльной стороны руки. Потом она улыбнулась. И она вышла из бара, а ее каблуки издавали звук, похожий на стук далеких молотов. Двое отдыхающих выбрались из-под стола и оглядели сечу. – Если бы мы, как обычно, поехали в Торремолинос этого бы не случилось, – проговорила женщина жалобно. – Иностранцы, – отозвался второй. – Они просто не похожи на нас, Патриция. – Что ж, тогда решено. В следующем году мы поедем в Брайтон, – сказала миссис Фрелфолл, ясно показав, что не поняла важности только что произошедшего. Произошедшее значило, что следующего года не будет. Более того, оно резко снижало шансы того, что будет следующая неделя. ЧЕТВЕРГ В деревне появился новый житель. Новые лица всегда интересовали Их [34] и служили предметов размышлений, а в этот раз у Пеппер были наготове впечатляющие новости. — Она въехала в Жасминовый Домик и она ведьма, – объявила девочка. – Я знаю, потому что убирает там миссис Хендерсон, и она сказала моей матери, что приехавшая получает газету для ведьм. Еще, правда, и кучу обычных газет, но ведь и специальную для ведьм. – Мой отец говорит, что ведьм не существует, – отозвался Венслидэйл, у которого были белокурые волнистые волосы и который серьезно глядел на жизнь сквозь толстые очки в черной оправе. Широкий круг людей верил, что при крещении ему дали имя Джереми, но этого имени никто не использовал, даже его родители, которые его звали Мальчик. Они так делали, подсознательно надеясь, что он поймет намек; Венслидэйл производил впечатление рожденного с душевным возрастом сорок семь лет. – Не понимаю, почему бы и нет, – заявил Брайан, у которого под постоянным слоем въевшейся грязи, похоже, было широкое, приветливое лицо. – Не понимаю, почему бы ведьмам не иметь собственной газеты. Со статьями про новейшие заклинания и все такое. Мой отец, например, получает «Рыболовскую Почту», а я готов поспорить, что ведьм больше, чем рыболовов. – Та газета называется «Новости для экстрасенсов», – проговорила Пеппер. – Так это не ведьмы, – фыркнул Венслидэйл. – Моя тетя из таких. Это просто умение силой воли сгибать ложки, предсказывать судьбу и что-то еще такое же делать. Такие люди думают, что в одной из прошлых жизней они были королевой Елизаветой Первой. На самом деле, ведьм больше нет. Люди придумали лекарства, сказали им, что они больше не нужны, и стали их жечь. – В ней могут быть картинки с лягушками и другими противными штуками, – говорил свое Брайан, который не желал выбрасывать хорошую идею. – И… и тесты разных метелок. И колонка про котов. – Да и потом, твоя тетя вполне может быть ведьмой, – заметила Пеппер. – Тайно. Весь день быть твоей тетей, а ночью тайно заниматься ведьмовством. – Только не моя тетя, – ответил Венслидэйл мрачно. – И рецепты, – тянул Брайан. – Новые варианты использования лишних лягушек. – Ой, да заткнись ты, – зло бросила Пеппер. Брайан запыхтел. Если бы это сказал Венсли, последовала бы беззлобная дружеская потасовка. Но остальные Они давно знали, что Пеппер считает себя не связанной неформальными правилами братских потасовок. Она могла бить и кусать с физиологической точностью, невероятной для одиннадцатилетней девочки. К тому же, в одиннадцать лет Их начинало беспокоить смутное понимание того, что притрагивание к старой доброй Пеп перемещало их в область стучащей крови, кроме того, что тебя в это же время по-змеиному быстро били – Карате-Кида любой такой удар свалил бы на землю. Но иметь ее в шайке было хорошо. Они с гордостью вспоминали, как однажды Жирный Джонсон и его шайка над ними насмехались из-за того, что с девочкой играют. Пеппер с такой яростью на это ответила, что мать Жирного приходила вечером жаловаться к ее родителям [35] . Пеппер смотрела на него, гигантского представителя мужского пола, как на своего естественного врага. У нее у самой были короткие рыжие волосы и лицо, которые было не веснушчатым, скорее одной большой веснушкой с проглядывающей кожей. Данные ей родителями имена были Пиппин Галадриэль Лунная Дочь. Дали ей их на церемонии именования в грязном поле, содержавшем трех овец и некоторое количество протекающих полиэтиленовых вигвамов. Мать ее посчитала уэльскую долину Пант-И-Гирдл идеальным местом для Возврата к Природе. (Через шесть месяцев, смертельно устав от дождя, москитов, людей, наступающих на палатки овец, которые съели у коммуны сначала весь запас марихуаны, а затем ее древний мини автобус, и начиная теперь понимать, почему вся человеческая история полна стремления подальше от Природы уйти, мать Пеппер вернулась к ее удивленным бабушке и дедушке в Тадфилд, купила лифчик и с глубоким вздохом облегчения стала изучать социологию.) Ребенку с именем Пиппин Галадриэль Лунная Дочь открыто лишь два пути в жизни, Пеппер выбрала третий: три представителя Их мужского пола узнали это в свой первый день в школе, на игровой площадке, в возрасте четырех лет. Они спросили, как ее зовут, и она – так невинно-невинно – им сказала. После понадобилось ведро воды, чтобы вытащить зубы Пиппин Галадриэль Лунной Дочери из обуви Адама. Первые очки Венслидэйла были сломаны, а свитер Брайана был в пяти местах порван. С тех пор Они были вместе, а Пеппер навсегда стала Пеппер для всех, кроме ее матери, а также (когда те были особенно храбры, и Они точно не могли их услышать) Жирного Джонсона и Джонсонитов, единственной другой шайки в деревне. Адам стучал пятками по краю, исполняющего обязанности трона, ящика из-под молока, расслабленно слушая этот спор – как король, слушающий праздную болтовню своих придворных. Он лениво жевал соломинку. Было утро четверга. Впереди простирались выходные, бесконечные и пустые. Их надо было заполнить. Он позволил разговору себя обтекать, словно звону кузнечиков, или, точнее, как златоискатель, просматривающий сбитый гравий, надеясь увидеть блеск желаемого золота. – В нашей воскресной газете сказано, что в стране тысячи ведьм, – проговорил Брайан. – Поклоняющихся Природе и едящих здоровую пищу, и все такое. Так что не понимаю, почему бы здесь одной не появиться. Они заполняют страну Волной Безрассудного Зла, там сказано. – Что, поклоняясь Природе и поедая здоровую пищу? – спросил Венслидэйл. – Там так было сказано. Остальные Они обдумали это. Однажды – по предложению Адама – они целую вторую половину дня просидели на диете и здоровой пище. После они решили, что прожить на здоровой пище можно – только до этого надо съесть большой ленч, приготовленный из нормальной. Брайан заговорщицки наклонился вперед. – А еще там было сказано, что они голыми танцуют, – добавил он. – Забираются на Стоунхендж, холмы и другие штуки и голыми танцуют. На этот раз обдумывание было поглубже. Они уже достигли такого положения, где американские горки жизни завершили длинный подъем к первому большому горбу половоззрения, так что они могли посмотреть вниз, на грядущий отвесный путь, полный тайн, ужаса и возбуждающих искривлений. – Нда-а, – протянула Пеппер. – Не моя тетя, – высказался Венслидэйл и вернул нормальное состояние душ. – Точно, не моя тетя. Она просто пытается с дядей поговорить. – Твой дядя помер, – указала Пеппер. – Она говорит, он все еще двигает стакан, – защищаясь, ответил Венслидэйл. – А мой отец говорит, что из-за постоянного двигания стаканов он и помер. Не понимаю, чего она с ним говорить хочет, – добавил он, – при его жизни они мало говорили. – Это некромантия, вот что, – заметил Брайан. – В Библии про это написано. Бог смертельно не любит некромантию. И ведьм. За это в Ад попасть можно. Сидящий на троне – ящике из-под молока – лениво поменял положение. Адам собрался заговорить. Они примолкли. Адама всегда стоило послушать. В глубине душ Они знали, что вовсе не являются шайкой из четырех, а являются шайкой из трех, принадлежащей Адаму. Но как с ним было интересно, как были заполнены дни – несомненно, любой из Них поставит низкое положение в шайке Адама гораздо выше лидерства в любой другой, где бы то ни было. – Не понимаю, чего все так на ведьм ополчились, – высказался Адам. Они глянули друг на друга. Многообещающее начало… – Ну, они губят посевы, – отозвалась Пеппер. – И топят корабли. И говорят тебе, что королем будешь, или кем-то таким. И варят всякие штуки с травой. – Моя мать использует траву, – указал Адам. – Да и твоя тоже. – О, эти как раз не страшны, – пояснил Брайан, не намеренный терять место эксперта по оккультизму. – Думаю, Бог сказал – нет ничего страшного в использовании мяты и шалфея. Разумно, что шалфей и мяту использовать можно. – И они могут тебя заставить заболеть, просто посмотрев на тебя, – продолжала Пеппер. – Сглазить называется. Поглядят на тебя, ты заболеешь, никто не узнает, почему. И они куклу-тебя делают, втыкают в нее булавки, и у тебя потом болит там, где булавки, – добавила она весело. – Такие вещи больше не происходят, – проговорил Венслидэйл, личность рационально думающая. – Мы ж Науку выдумали, и для их же пользы викарии сожгли всех ведьм. Называлось Испанская Инквизиция. – Тогда, я считаю, надо узнать, ведьма ли это в Жасминовом Домике, если ведьма, надо сказать мистеру Пикерсгиллу, – проговорил Брайан. Мистер Пикерсгилл был викарием. В тот момент его взгляды расходились с Их взглядами по многим вопросам – от лазания на тис во дворе церкви до звона в колокола и убегания. – Не думаю, что это законно, людей жечь, – заметил Адам. – А то бы люди это постоянно делали. – Если ты религиозен, все нормально, – ответил Брайан успокаивающе. – И ведьм от Ада спасает, так что, думаю, если бы все правильно это понимали, были бы благодарны. – Что-то не верю я, что Пикничок кого-то сжечь может, – бросила Пеппер. – Не знаю, не знаю, – значительно ответил Брайан. – Нет, уж точно он сжигать не будет, – фыркнула Пеппер. – Гораздо вероятнее родителям скажет, а те уж решат, жечь или нет… Они покачали головами в отвращении к нынешним низким стандартам церковной ответственности. Потом троица с ожиданием взглянула на Адама. Они всегда с ожиданием на него глядели. Он был всегдашним источником идей. – Пожалуй, мы должны сами это сделать, – бросил он. – Кто-то должен хоть что-то делать, раз всюду столько ведьм. Это будет проект Гражданской Дружины. – Гражданская Вражина, – предложила Пеппер. – Нет, – откликнулся Адам холодно. – Но Испанской Инквизицией мы быть не можем, – указал Венслидэйл. – Мы ведь не из Испании. – Спорю, не надо быть из Испании, чтобы быть Испанской Инквизицией, – ответил Адам. – Спорю, это как шотландские яйца или американские гамбургеры. Просто выглядеть надо по-испански. Мы просто должны сделать так, чтобы все выглядело по-испански. Тогда все поймут, что это Испанская Инквизиция. Последовало молчание. Прервало оно было хрустом одного из пустых пакетов, которые всегда и везде появлялись там, где сидел Брайан. Они на него посмотрели. – У меня есть плакат, изображающий бой быков, на нем мое имя стоит, – проговорил Брайан медленно. Пришло и прошло время ленча. Новая Испанская Инквизиция вновь собралась. Главный Инквизитор критически ее оглядел. – Что это за штуки? – спросил он требовательно. – Когда танцуешь, ими стучишь, – объяснил Венслидэйл слегка виновато. – Моя тетя когда-то привезла их из Испании. Называются, по-моему, мараки. Видите, на них рисунок испанского танцора. – А чего она с быком танцует? – поинтересовался Адам. – Ну так чтоб показать, что испанская, – ответил Венслидэйл. Адам решил не придираться. Плакат с боем быков был один в один таким, какой обещал Брайан. Пеппер притащила что-то очень похожее на соусницу из рафии. – Сюда наливают вино, – проговорила она вызывающе. – Моя мать привезла эту штуку из Испании. – На ней нет быка, – указал Адам сурово. – И не должно быть, – отпарировала Пеппер, лишь немного изменив позу – но так, чтобы стало видно, что она готова сразиться за свои слова. Адам поколебался. Его сестра Сара и ее приятель тоже побывали в Испании. Сара привезла с собой очень большого пурпурного игрушечного ослика, который несомненно был испанским но не подходил к инстинктивно чувствуемому Адамом духу Испанской Инквизиции. А вот приятель привез с собой утыканный украшениями меч, о котором он гордо заявлял, что тот сделан из толедской стали, несмотря на тенденции сгибаться, когда его поднимаешь, и затупляться, когда им режешь бумагу. Адам провел полчаса за чтением энциклопедии и почувствовал, что именно такая вещь нужна Испанской Инквизиции. Вот только никакие намеки не помогли позаимствовать меч. В конце концов Адам стащил с кузни пригоршню луковиц. Они очень даже могли быть испанскими. Но даже Адаму пришлось признать, что они не слишком-то подходили для роли декораций в месте сбора Инквизиции – чего-то им не хватало. Так что он никак не мог слишком яро спорить о сосуде для вина из рафии. – Очень хорошо, – бросил он. – Ты уверен, что эти луковицы испанские? – спросила Пеппер, расслабляясь. – Конечно, – ответил Адам. – Испанский лук. Все это знают. – Могут быть из Франции, – указала упрямая Пеппер. – Французский лук знаменит на весь мир. – Неважно! – резко ответил Адам, которого уже начинало тошнить из-за этих самых луковиц. – Франция – почти Испания, не думаю, что ведьмы знают разницу, они ж проводят свою жизнь, летая ночью на метлах. Для ведьм все эти страны, просто, Континент. И вообще, не нравится – тогда иди и открывай свою Инквизицию. На этот раз Пеппер никак не отреагировала. Ей пообещали место Главной по Пыткам. Никто не сомневался, кто будет Главой Инквизиции. Венслидэйл и Брайан были менее довольны – всего-то Инквизиторской Стражей стали. – Ну, вы же не знаете испанского, – указал Адам, который потратил десять минут из часа ленча, читая разговорник, купленный Сарой в романтической дымке в Аликанте. – А это неважно, ведь на самом-то деле говорить надо на латыни, – ответил Венслидэйл, который тоже читал за ленчем – немного более старательно. – И по-испански, – твердо проговорил Адам. – Потому она и называется Испанской Инквизицией. – Не понимаю, почему не может быть Британской Инквизиции, – бросил Брайан. – Не понимаю, мы победили Армаду, и еще какие-то там победы одержали – и все для того, чтобы потом иметь на своей земле их тупую Инквизицию, так что ли? Это беспокоило и патриотические чувства Адама. – Я считаю, – ответил он, – начать, в общем, надо с Испанской, а как привыкнем, Британской Инквизицией станем. А теперь, – добавил он, – Инквизиторская Стража сходит приведет первую ведьму, por favor. Новая обитательница Жасминового Домика подождет, решили они. Начать надо с малых дел и постепенно взбираться к вершине. – Ведьма ли ты, Oлле? – вопросил Глава Инквизиции. – Да, – ответила сестра Пеппер, которой было шесть и которая выглядела как маленький футбольный мяч с золотыми волосами. – Ты должна не «да», а «нет» сказать, – прошипела Главная по Пыткам, толкая подозреваемую. – А что потом? – спросила та требовательно. – Мы тебя пытать будем, чтобы ты сказала «да», – ответила Главная по Пыткам. – Я же тебе говорила. Пытки – это так весело! Не больно совсем… Hastar lar visa, – добавила она быстро. Маленькая подозреваемая обежала презрительным взглядом декорации места сбора Инквизиции. Сильно пахло луком. – Не, – бросила она. – Я хочу быть ведьмой, с бородавчатым носом, и зеленой кожей, и славным котом, и я его Черненьким назову, и кучей разного варева, и… Главная по Пыткам кивнула Главе Инквизиции. – Послушай, – проговорила Пеппер отчаянно, – никто не говорит, что ты не можешь быть ведьмой. Просто надо сказать, что ты не из них. Бессмысленно нам через все эти хлопоты проходить, – добавила она строго, – если ты нам на вопрос сразу «да» отвечаешь. Подозреваемая обдумала это. – Но я хочу быть ведьмой, – заплакала она. Они мужского пола обменялись взглядами. Этого они не могли понять. – Если ты просто скажешь «нет», – попыталась зайти с другой стороны Пеппер, – я тебе дам мой набор конюшен Синди. Я его никогда не использовала, – добавила она, злобно глядя на других Них – мол, попробуйте только что-нибудь сказать. – Не ври, использовала, – резко ответила ее сестра, – я его видела, он весь износился, тот кусок, куда сено кладешь, сломан, и… Адам начальственно кашлянул. – Ведьма ли ты, viva espana? – повторил он. Сестра бросила взгляд на лицо Пеппер и решила не рисковать. Нет, – решила она. Это была очень хорошая пытка, с этим все согласились. Проблема была в том, что предполагаемая ведьма не желала, чтобы пытка кончалась. День был жарким, и Инквизиторские стражи считали, что их эксплуатируют. – Не понимаю, почему я и Брат Брайан должны всю работу делать, – буркнул Брат Венслидэйл, стирая с бровей пот. – Полагаю, пора ее отпустить и помучить нас. Benedictine ina decanter. – Почему мы остановились? – требовательно спросила подозреваемая, из туфель которой струилась вода. Глава Инквизиции во время своих исследований понял, что Британская Инквизиция, вероятно, пока не готова к возрождению Железной Девы и слив-душительниц. Но картина, изображающая средневековый позорный стул [36] , показывала, что его-то возродить легко. Нужны только пруд, несколько досок и веревка. Эта было одной из тех комбинаций, которые Их всегда привлекали, ведь найти все три составляющие было легко. Подозреваемая теперь была зеленой до талии. – Прям как качели, – веселились она. – Уи-и! – Лично я собираюсь пойти домой, если мне не дадут это испробовать, – пробормотал Брат Брайан. – Не понимаю, почему довольны должны быть одни злые ведьмы. – Инквизиторов нельзя пытать, – строго отозвался Глава Инквизиции, но без особого чувства. День был жаркий, инквизиторские мантии из старой мешковины были царапучими и пахли старым ячменем, а пруд так прям и приглашал залезть в него. – Ладно, ладно, – пробурчал он и повернулся к ведьме. – Ладно. Ты ведьма, больше так не делай, иди, уступи другим место. O лле, – добавил он. – И что теперь? – спросила сестра Пеппер. Адам задумался. Сжечь ее нельзя – столько будет хлопот – решил он. Да и потом, она такая сырая, не загорится. Он также смутно понимал, что где-то в будущем будут заданы вопросы о грязной обуви и розовых платьях, покрытых ряской. Но это было будущее, и оно лежало на другом конце длинного дня, содержащего доски, веревки и пруды. Будущее может и подождать. Будущее пришло и прошло – так слегка усложнив жизнь, как это будущие всегда делают, впрочем, у мистера Янга была куча других забот, кроме грязной одежды, и он просто запретил Адаму смотреть телевизор, что означало, что придется смотреть старый черно-белый в спальне. – Не понимаю, почему нужно было запрещать подключение шлангов к водопроводу, – Адам слышал, как мистер Янг сказал это миссис Янг. – Я, как и все, плачу налоги. Сад выглядит, как пустыня Сахара. Удивляюсь, что в пруду вообще осталась вода. Лично я считаю, что виновата АЭС, ее плохо проверяли. Когда я ребенком был, лето всегда правильное было. Все время дождь лил. Теперь Адам в одиночку тяжело шагал по пыльной тропинке. Он это умел. Адам умел так тяжело шагать, что это оскорбляло самых правильных его односельчан. Он не просто позволял поникать своему телу. Он мог тяжело шагать, сгорбившись и ссутулившись одновременно, как сейчас, когда сама постановка его плеч показывала боль и возмущение человека, которого обидели совершенно несправедливо – а ведь он, не жалея себя, стремился помочь другим людям. На кустах висела куча пыли. – Да, всем по заслугам воздастся, если ведьмы захватят страну, заставят всех есть здоровую пищу, не ходить в церковь и танцевать голыми, – бросил он, пихая ногой камень. Он вынужден был признать, что фраза звучала не слишком страшно (кроме, пожалуй, слов про здоровую пищу). – Спорю, если б нам только дали нормально начать, мы бы нашли сотни ведьм, – сказал он сам себе, пиная камень. – Спорю, старик Торквемада не был вынужден сдаться в самом начале только из-за того, что тупая ведьма испачкала свое платье. Пес – верный слуга – тяжело шагал следом за Хозяином. Это не походило, насколько адская гончая вообще чего-то ожидала, на жизнь в последние дни перед Армагеддоном, но, несмотря на свой дух, псу такая жизнь начинала нравиться. Он слышал, как Хозяин сказал: – Спорю, даже в эпоху королевы Виктории людей не заставляли черно-белый телевизор смотреть. Форма изменяет природу. У маленьких неряшливых песиков есть определенные формы поведения, которые на самом деле жестко заложены в гены. Нельзя принять форму маленького пса и надеяться остаться тем же, кем был; определенная мало-псовость начинает проникать в твое Существо. Один раз он уже погнался за крысой. Это было самое восхитительное впечатление в его жизни. – Всем воздастся по заслугам, если всю страну захватят Злые Силы. «А еще эти коты», – думал Пес. Он неожиданно напал на соседского огромного рыжего кота и попытался превратить его в съежившийся студень с помощью обычного горящего взгляда и глубокого рыка, которые в прошлом всегда с проклятыми душами срабатывали. А на этот раз его просто ударили по носу, да так, что на глаза слезы навернулись. Коты, решил Пес, явно гораздо тверже в своих убеждениях, чем потерянные души. Он с нетерпением ждал нового кошачьего эксперимента, который, по его плану, будет состоять из прыжков вокруг зверя и возбужденного тявканья на него. Конечно, это странно звучит, но может ведь и сработать. – Только уж пусть ко мне не бегут, когда старого Пики превратят в лягушку, вот так, – бормотал Адам. Именно в этот момент он понял две вещи. Во-первых, его мрачные шаги привели его к Жасминовому Домику. А еще кто-то плакал. Адама легко было слезами пронять. Он на секунду замешкался, а потом осторожно заглянул за ограду. Для Анафемы, сидящей в складном кресле и наполовину использовавшей пакетик «Клинекса», его появление выглядело восходом маленького, растрепанного солнца. Адаму не верилось, что она ведьма. В его сознании было очень четкое представление о том, как должны выглядеть ведьмы. Янги ограничили себя единственным возможным выбором среди лучших воскресных газет, и потому сотня лет просвещенного оккультизма прошла мимо Адама. У нее не было ни крючковатого носа, ни бородавок, и она была молода… ну, довольно молода. Для него это было достаточно хорошо. – Здрасьте, – сказал он, распрямляясь. Она высморкалась и уставилась на него. Сейчас следует описать, что за лицо заглядывало за ограду. Позже Анафема сказала, что она видела что-то вроде еще не повзрослевшего греческого божка. Или, может, одно из лиц изображаемых на иллюстрациях в Библии, на которых ангелы вразумляют грешников. Это лицо не принадлежало двадцатому веку. Оно было окаймлено золотыми кудрями, которые светились. Похожее было моделью для Микеланджело. Правда, на его скульптуре вряд ли были бы сношенные тенниски, протертые джинсы или неряшливая майка. – Ты кто? – спросила она. – Адам Янг, – объяснил Адам. – Живу чуть ниже по тропинке. – А. Да. Я о тебе слышала, – кивнула Анафема, вытирая глаза. Адам гордо улыбнулся. – Миссис Хендерсон сказала, что я обязательно должна тебя остерегаться, – продолжила она. – Меня здесь хорошо знают, – ответил Адам. – Сказала, тебя повесить надо, – говорила Анафема. Адам усмехнулся. Дурная слава не так хороша, как известность, но все же гораздо лучше неизвестности. – Она сказала, ты худший из всех Них, – теперь Анафема была чуть повеселее. Адам кивнул. – Она сказала: «Мисс, Их берегитесь, Они просто куча бандюг. Этот молодой Адам полон духа Старого Адама», – говорила она. – Почему вы плакали? – спросил Адам прямо. – А? А, я просто кое-что потеряла, – пояснила Анафема. – Книгу. – Если хотите, могу помочь вам в поисках, – предложил Адами галантно. – Я, вообще-то, много про книги знаю. Однажды даже написал книгу. Такую славную. Про пирата, который был знаменитым детективом. И я картинки рисовал. – И тут, мгновенно решив быть щедрым, он добавил. – Хотите, могу вам ее отдать. Спорю, она гораздо увлекательнее любой потерянной. Особенно тот кусок в космическом корабле, когда выходит динозавр и с ковбоями дерется. Спорю, она вас развеселит, моя книга. Брайана она ух как развеселила. Он сказал, что ни разу не был в таком состоянии. – Спасибо, я уверена, что твоя книга очень хороша, – отозвалась она, навсегда делая себя любимой для Адама. – Но твоя помощь в поисках моей книги не потребуется – думаю, уже слишком поздно. Она задумчиво взглянула на Адама. – А ты хорошо округу знаешь? – спросила она. – На мили и мили, – ответил Адам. – Двух людей в большой черной машине не видел? – поинтересовалась Анафема. – Они ее украли? – спросил Адам заинтересованно. Поимка шайки международных воров книг будет отличным концом дня – можно будет на время забыть о других проблемах. – Не совсем. Можно сказать… В смысле, они не хотели. Они Поместье искали, но я туда сегодня сходила, никто о них не знает. Там сегодня был какой-то несчастный случай или что-то вроде того, насколько я поняла. Она уставилась на Адама. Что-то в нем было странным, но что именно, она никак не могла понять. Просто она чувствовала, что их встреча была важна, и нельзя было позволить ему ускользнуть. Что-то о нем… – Как книга-то называлась? – спросил Адам. – «Прелестные и аккуратные пророчества Агнес Безумцер, ведьмы», – ответила Анафема. – Колдуньи? – Нет. Ведьмы. Как в «Макбете», – объяснила Анафема. – Видел я это, – кивнул Адам. – Очень интересная жизнь была у этих королей, очень. Ну-у… И что такое в них прелестное? – Это слово раньше значило, ну, безошибочные. Или точные. Точно что-то необычное в нем. Так странная, внутренняя сила. Когда он был рядом, появлялось чувство, что все остальное, даже пейзаж, это просто его фон. Она жила здесь уже месяц. Но кроме миссис Хендерсон, которая теоретически следила за колледжем и, наверное, когда был малейший шанс, проглядывала ее вещи, она более, чем дюжиной слов, ни с кем не обменялась. Она позволила им думать, что она – художник. Художники такие деревенские местности любили. Вообще, здесь было красиво. Рядом с деревней так просто превосходно. Если бы Тернер и Лэндсиэр встретили в пабе Сэмюэля Палмера и вместе все нарисовали, а потом дали бы Стаббсу лошадей дорисовать, лучше бы ничего не было. И это было очень грустно, ведь именно здесь все Это произойдет, по крайней мере, по Агнес. По книге, которую она, Анафема, позволила себе потерять. Конечно, у нее остались карточки, но это было не то. Если бы Анафема полностью контролировала свое сознание – а рядом с Адамом никто не мог полностью его контролировать – она бы заметила, что когда она пыталась о нем подумать глубже, чем поверхностно, мысли ее куда-то соскальзывали, как вода с утки. – Жуть! – воскликнул Адам, который старательно обдумывал, что может быть в книге прелестных и аккуратных пророчеств. – Там наверное было написано, кто Чемпионат Страны выиграет? – Нет, – покачала Анафема головой. – Космические корабли в ней были? – Мало, – откликнулась Анафема. – Роботы? – Нет, уж извини. – Тогда она мне такой уж прелестной не кажется, – бросил Адам. – Не понимаю, что это за будущее такое, если там нет ни роботов, ни космических кораблей. «Примерно три дня, – подумала Анафема хмуро. – Вот что это за будущее». – Лимонада хочешь? – спросила она. Адам замешкался. Потом он решил взять быка за рога. – Слушайте, извините, что спрашиваю; если это не секрет, конечно, – вы ведьма? Анафема сузила глаза. Вот тебе и любопытная миссис Хендерсон. – Можно сказать и так, – ответила она. – Вообще-то я оккультист. – А. Ладно. Тогда все нормально, – улыбнулся разом повеселевший Адам. Она оглядела его с ног до головы. – Ты ведь знаешь, кто такие оккультисты? – спросила она. – О, конечно, – ответил Адам доверительно. – Ну, рада, что ты теперь счастливее, – вздохнула Анафема. – Заходи. Мне и самой стоит глотнуть. И… Адам Янг? – Да? – Ты думал: «Все ли у нее с глазами нормально, не надо ли их врачу показать», – верно? – Кто, я? – виновато отозвался Адам. С Псом возникла проблема. Он не хотел заходить в домик. Съежился на пороге и рычал. – Пошли, глупый ты пес, – убеждал его Адам. – Это всего лишь старый Жасминовый Домик. – Он смущенно взглянул на Анафему. – Обычно он все делает, что я велю, не мешкает. – Можешь оставить его в саду, – предложила Анафема. – Нет, – покачал головой Адам. – Он должен выполнять команды. Я в книжке это вычитал. Дрессировка очень важна. Каждого пса можно выдрессировать, так там говорится. Мой отец сказал, я смогу его у себя оставить, только старательно выдрессировав. Ну, Пес. Иди внутрь. Пес заскулил и умоляюще на него взглянул. Его хвост-огрызок раз или два стукнул по полу. Голос его Хозяина. Весьма и весьма неохотно, словно продираясь сквозь ураган, он прокрался в дверь. – Вот, – гордо проговорил Адам. – Хороший мальчик. И еще немного Ада сгорело… Анафема закрыла дверь. Над дверью Жасминового Домика всегда висела подкова, еще со времен первого его жильца, века назад; тогда бушевала Черная Смерть, и он решил, что пригодится вся возможная защита. Она была ржавой и наполовину покрытой краской веков. Так что ни Анафема, ни Адам на нее не глянули и не заметили, как она то охлаждается, то доходит до состояния белизны от жара. Какао Азирафаила заледенело. Единственным звуком в комнате был периодический шелест переворачиваемых страниц. Правда, время от времени раздавался стук в дверь, когда посетители соседнего магазинчика «Интимные Книги» ошибались дверью. Ангел не обращал на это внимания. Изредка он почти что ругался. Анафема так и не устроила в домике комфорта. Большинство ее орудий кучей лежало на столе. Выглядели они интересно. На самом деле, выглядели так, словно жрец вуду только что поуправлял магазином научных инструментов. – Блестяще! – воскликнул Адам, тыкая в них пальцем. – А это что за штука с тремя ножками? – Это теодолит, – пояснила Анафема из кухни. – Для нахождения силовых линий. – А что это такое? – поинтересовался Адам. Она ему рассказала. – Ну и ну, – изумился он. – Правда? – Да? – Всюду-всюду? – Да. – Я их никогда не видел. Удивительно, всюду вокруг эти невидимые линии силы, а я их не вижу. Адам редко слушал, но сейчас он провел за этим занятием самые захватывающие двадцать минут в жизни, по крайней мере жизни в тот день. Никто в доме Янгов не прикасался специально к деревьям и не бросал через плечо соль. Единственным отклонением в сторону сверхъестественного было не особо и старательное притворство, когда Адам был помоложе, что Санта Клаус спускается по дымоходу [37] . Его не пускали на что-либо более оккультное, чем Праздник Сбора Урожая. Ее слова впитывались его сознанием, как вода кипой промокательной бумаги. Пес лежал под столом и рычал. Он начал серьезно в себе сомневаться. Анафема не только в силовые линии верила, также в тюленей, китов, велосипеды, тропические леса, целые зерна в буханках хлеба, переработанную бумагу, белых африканцев из Южной Африки и американцев отовсюду до Лонг Айленда (включая и его). То, во что она верила, она никак не сортировала. Все ее веры были сварены в одну огромную, общую веру, по сравнению с которой вера Жанны Д'Арк была слабой-слабой… На любой шкале сдвигания гор она сдвинула бы по крайней мере пол-альпа [38] . Адам ни разу до сих пор не слышал слова «окружающая среда». Южноамериканские тропические леса были для Адама закрытой книгой, и бумага для этой книги даже не была еще сделана из вторсырья. Единственный раз он ее прервал – чтобы согласиться с ее взглядом на ядерную энергию: – Был я как-то на АЭС. Так скучно было. Не было никакого зеленого дыма и никаких труб с клокочущей зеленой жидкостью. Не должны такое разрешать – никакой клокочущей жидкости, когда люди столько прошли, чтобы ее увидеть, только куча народа вокруг стоит – так и они даже без скафандров. – Все это клокотание происходит, когда посетители домой уходят, – вздохнула Анафема мрачно. – Ну, – отозвался Адам. – Надо их немедленно убрать. – Да, за то, что ничего не клокочет, они получат по заслугам, – согласился Адам. Анафема кивнула. Она все пыталась понять, что с Адамом не так, и вот поняла. У него не было ауры. Она была экспертом по аурам – одним из лучших. Если она хорошенько напрягала глаза, то могла видеть ауры. Они выглядели как слабое свечение вокруг человеческих голов, и – согласно прочитанной ей книге – их цвет рассказывал ей о здоровье людей и их общем благополучии. Они были у всех. У людей средних, закрытых они были плохо видимым, дрожащим контуром, а у людей творческих, расширяющихся она могла простираться на несколько дюймов от тела. Она никогда не слышала о ком-то, у кого бы ауры не было, но у Адама она ее не видела. При этом он выглядел веселым энтузиастом, таким же уравновешенным, как гироскоп. «Может, я просто устала», – подумала она. А вообще-то, ей было приятно получить такого чудесного слушателя, она была так довольна, что даже дала ему на время несколько номеров «Нового Акварийского Сборника», маленького журнальчика, редактируемого ее другом. Он изменил жизнь Адама – по крайней мере, на тот день. Он рано лег в постель, изумив родителей, и потом больше, чем до полуночи, лежал под одеялом с фонариком, журналами и пакетиком лимонных леденцов. Время от времени из его яростно жующего рта вырывалось: «Блестяще!». Когда батарейки отработали свое, он выбрался в темную комнату и лег, положив голову на руки и, очевидно, глядя на отряд истребителей «X-Wing»™, свисающих с потолка. Они легонько покачивались от ночного ветерка. Но на самом деле Адам на них не глядел. Вместо этого он уставился в ярко освещенную панораму своего воображения, которая вертелась, как ярмарочная карусель. Это не тетя Венслидэйла и винный стакан. Этот сорт оккультности был гораздо интереснее. И потом, Анафема ему нравилась. Конечно, она была очень взрослой, но когда ему кто-то нравился, он стремился сделать того счастливым. Он задумался, как осчастливить Анафему. Ранее считали, что мир менялся из-за вещей вроде больших бомб, маньяков-политиков, сильных землетрясений или громадных передвижений населения, но теперь поняли, что это очень старомодный взгляд, которого придерживаются лишь люди, совершенно не разбирающиеся в современной мысли. Вещи, которые действительно меняют мир, это – по теории Хаоса – крошечные вещи. Бабочка взмахивает крыльями в лесу на Амазонке, и вслед за этим буря опустошает половину Европы. Где-то в голове спящего Адама появилась бабочка. Анафема, может быть, поняла бы все (а может быть, и нет), если бы ей было позволено понять совершенно очевидную причину, из-за которой она не могла видеть ауру Адама. По этой же причине люди на Трафальгарской площади не могут видеть всю Англию. Сработал сигнал тревоги. Конечно, нет ничего особенного в том, что в комнате управления АЭС сработал сигнал тревоги. Это постоянно происходит. Это потому, что когда вокруг столько приборов, столько всевозможных шкал и счетчиков, что что-то важное можно и не заметить, если оно хотя бы не попискивает. А Ответственным за Смену Инженером должен работать крепкий, способный, с устойчивой психикой человек, такой, который в случае аварии не рванет, бросив все, к автостоянке. Такой человек, который, вроде бы, постоянно спокойно курит трубку, даже когда он ее не курит. В комнате управления электростанции «Точка Поворота» было 3 часа ночи, обычно, это славное тихое время, когда делать нечего – заполняешь себе журнал, слушаешь далекий рев турбин. До нынешнего момента. Хорэс Гэндер взглянул на мигающие красные лампочки. Потом на некоторые приборы. Потом на лица других работников. Потом поднял глаза на большое цифровое табло в дальнем конце комнаты. Четыреста двадцать практически безопасных и почти бесплатных мегаватт покидали станцию. Судя по другим приборам, их даже никогда и не было. Он не сказал: «Это странно». Он не сказал бы: «Это странно», – даже если бы мимо него проехало на велосипедах стадо овец, играя на скрипках. Такого никогда не говорит ответственный инженер. А сказал он вот что: – Элф, позвони-ка директору. Прошли три очень загруженных часа. Они включали в себя кучу телефонных звонков, телексов и факсов. Двадцать семь человек были быстро подняты из кроватей один за другим, а они подняли еще пятьдесят три, потому что, когда человека в панике поднимают с постели в четыре утра, он хочет знать одно – что он не один. И потом, нужна целая куча разрешений, прежде чем позволят отвинтить крышку ядерного реактора и заглянуть внутрь. Они их получили. Отвинтили крышку. Глянули внутрь. Хорэс Гэндер произнес: – У этого должно быть разумное объяснение. Пятьсот тонн урана не могут так просто встать и уйти. Счетчик в его руке должен был орать. Вместо этого, он время от времени без всякого энтузиазма тикал. Там, где должен был быть реактор, была пустота. Можно было бы славно сыграть там в сквош. А прямо посередине, одинокий в центре яркого холодного поля, лежал лимонный леденец. Снаружи, в пещероподобном турбинном зале ревели машины. И, за сто миль оттуда, Адам Янг перевернулся во сне. ПЯТНИЦА Вран Соболль, тощий, изящный, бородатый и одетый во все черное, сидел на заднем сиденье своего черного лимузина с тонкими, изящными очертаниями, говоря по своему черному телефону с изящными очертаниями со своей базой на Западном Побережье. – Как дела? – спросил он. – Хэлло, шеф, – отозвался главный по продажам. – Завтра устраиваю завтрак с клиентами из всех ведущих сетей супермаркетов. Никаких проблем. Через месяц во всех магазинах будут БЛЮДА™. – Отличная работа, Ник. – Нет проблем. Нет проблем. Нас поддерживает знание, что наш глава – ты, Вранни. Ты – отличный лидер, парень. Когда надо улучшить настроение, я думаю о тебе – всегда помогает. – Спасибо, – ответил на это Соболль и прервал связь. Блюда™ были его особой гордостью. Корпорация «Новое пищеварение» начинала с малого одиннадцать лет назад. Небольшая команда ученых, изучающих пищу, огромные команда по продажам и персонал по связям с общественностью. И стильный логотип, конечно. После двух лет вложений в компанию, ученые создали ЕДУ™. ЕДА™ включала в себя спряденные, переплетенные, сотканные молекулы протеинов, прикрытые и закодированные, аккуратно созданные так, что их проигнорируют даже самые изголодавшиеся энзимы пищеварительного тракта; подслащиватели без калорий; вместо растительных масел – минеральные; волокнистые материи, красители и приправы. Конечным результатом было блюдо, почти неотличимое от любого другого – отличались лишь две вещи. Во-первых, цена, которая была чуть выше, а во-вторых, содержание питательных веществ – примерное равное их содержанию в плеере «Сони Уокмэн». Не важно, сколько съедал – вес терял [39] . Толстяки покупали. Тощие, не желавшие потолстеть, покупали. ЕДА™ была лучше диетой – аккуратно спряденная, сотканная, построенная и сколоченная так, чтобы разъединять все. Были созданы аналоги всех продуктов – от картошки до оленины – но лучше всего распродавалась курятина. Соболль сидел и смотрел, как стекаются деньги. Он смотрел, как ЕДА™ постепенно заполняет экологическую нишу, ранее заполненную старой, не запатентованной едой. За ЕДОЙ™ он выпустил ЗАКУСКИ™ – мусорную пищу из настоящего мусора. БЛЮДА™ были последним изобретением Соболля БЛЮДА™ были ЕДОЙ™ с добавлением сахара и жиров. Теоретически, съев достаточно БЛЮД™, человек: а) станет очень толстым и б) умрет от недоедания. Парадокс восхищал Соболля. Сейчас БЛЮДА™ проверяли по всей Америке. Пиццевые БЛЮДА, рыбные БЛЮДА, Сычуаньские БЛЮДА, БЛЮДА из долговечного риса . Даже гамбургерные БЛЮДА. Лимузин Соболля был припаркован на стоянке «Бургер Лорда» в Дес Мойнесе, Айова – полностью принадлежащего его организации заведения быстрой пищи. Это здесь они последние шесть месяцев проверяли гамбургерные БЛЮДА. Он хотел лично узнать, какие они получили результаты. Он наклонился вперед и постучал по стеклянной перегородке, за которой был шофер. Тот нажал кнопку, и стекло отъехало в сторону. – Сэр? – Я пойду взгляну на нашу операцию, Марлон. Это займет десять минут. Потом обратно в Л.А. – Сэр. Соболль прошел в «Бургер Лорд». Тот был в точности таким же, как любой другой «Бургер Лорд» в Америке [40] . МакЛорди Клоун плясал в Детском Уголке. У всей обслуги были одинаковые сияющие улыбки, не достигающие глаз. В глубине за стойкой, счастливый от работы, круглолицый, среднего возраста человек в униформе «Бургер Лорда» тихо посвистывая нашлепывал гамбургеры на противень. Соболль подошел к стойке. – Здравствуйте-меня-зовут-Мэри, – бросила девушка за стойкой. – Чем-могу-помочь? – Двойной бластер (Громовой Большой Пистолет), больше жареного, горчицы не надо. – Чего-нибудь-попить? – Специальный большой взбитый шокобанановый коктейль. Она нажала маленькие квадраты-пиктограммки на своей кассе. (Больше не надо было быть грамотным, чтобы работать в ресторане. А вот улыбаться было нужно). Потом она повернулась к круглолицему человеку за кухонным комбайном. – ДБ (ГБП), БЖ, никакой горчицы, – произнесла она. – Шоко-коктейль. – Ухннххух, – отозвался повар мелодично. Он рассортировал еду в маленькие бумажные пакеты, останавливаясь лишь для того, чтобы отбросить с глаз седеющий локон. – Пр'шу вас, – произнес он. Она их взяла, не глядя на него, и он радостно вернулся к своему агрегату, тихо напевая. Лююююби меня нежно, люююююби меня долго, нииикогда не отпускай… Мурлыканье мужчины, заметил Соболль, не сочеталось с фоновой музыкой «Бургер Лорда», жестяной, повторяющейся, записанной на магнитофон песенкой – рекламой «Бургер Лорда», и он твердо решил, что этого повара надо уволить. Здравствуйте-меня-зовут-Мэри дала Соболлю его БЛЮДО™ и пожелала приятного дня. Он нашел маленький пластиковый столик, сел на пластиковый стул и осмотрел свою еду. Искусственный хлебец. Искусственный гамбургер. Картофель фри, близко не лежавший от настоящей картошки. Бесплодные соусы. Даже (это Соболлю особенно понравилось) искусственный ломтик соленого огурца с укропом. Коктейль он и осматривать не стал. Все это не содержало ничего питательного, впрочем, как и блюда продаваемые его конкурентами. Всюду вокруг него люди ели свою не-пищу – если и не с ясно видным удовольствием, то и не с большим отвращением, чем ожидаешь в гамбургерных сетях по всей планете. Он встал, отнес свой поднос к изящному пластмассовому баку с надписью: «ПОЖАЛУЙСТА, АККУРАТНО УБЕРИТЕ ОСТАТКИ ПИЩИ», и все туда бросил. Если б вы ему сказали, что в Африке детишки голодают, он был бы польщен, что вы это заметили. Его придержали за рукав. – Человек по имени Соболль? – спросил маленький, носящий очки человек в кепке «Международного Экспресса», держащий в руках посылку в коричневой упаковочной бумаге. Соболль кивнул. – Так и думал. Огляделся, подумал: высокий человек с бородой, элегантный костюм – таких не может быть много. Для вас посылка, сэр. Соболль за нее расписался, настоящим именем – одно слово, пять букв. Звучит похоже на «колот». – Благодарю вас, сэр, – произнес человек из доставки. И остановился. – Эй, – сказал он. – Этот парень в глубине за прилавком. Он вам никого не напоминает? – Нет, – отозвался Соболль. Он дал человеку чаевые – пять долларов – и открыл посылку. Внутри была пара маленьких медных весов. Соболль улыбнулся. Улыбка была тонкой, зловещей и почти сразу исчезла. – Наконец-то, – произнес он. Он сунул весы в карман, не заметив, что сделалось с холеной линией его черного костюма, и вернулся к лимузину. – Обратно в офис? – спросил шофер. – В аэропорт, – покачал головой Соболль. – И позвони туда. Мне нужен билет до Англии. – Да, сэр. Билет в Англию и обратно. Соболль потрогал весы в кармане. – В одну сторону, – поправил он. – Обратно сам доберусь. Да, позвони от моего имени в офис и отмени все встречи. – На какое время, сэр? – Все предвидимое будущее. А в «Бургер Лорде», за стойкой, крепкий человек со свисающим на глаза локоном положил на противень еще шесть гамбургеров. Он был счастливейшим во всем мире и он пел, очень тихо. – Т' кролика ни разу не поймал, – напевал он сам себе, – и т' мне не друг. Они с интересом слушали. Старые листы железа да протертые куски материи, которые накрывали их место сборов в карьере, от легкой мороси почти не укрывали, а когда шел дождь, они всегда ожидали, что Адам придумает, что делать. Они не разочаровались. Глаза Адама сверкали – знание было невероятно приятно. Когда он заснул над кипой «Новых Акварийских», было уже три утра. – И еще был этот мужик по имени Чарльз Форт, – говорил он. – Мог устроить дождь из рыб, лягушек или каких-то других штук. – Ух ты, – поразилась Пеппер. – Невероятно. Из живых лягушек? – О, да, – отозвался Адам, наполняясь энтузиазмом. – Прям прыгали, квакали и все такое. Ему люди кучу денег заплатили, чтоб ушел, в конце концов, и, и… – Он напряг мозги, стараясь что-то придумать, чтобы удовлетворить слушателей; он, для Адама, слишком много прочел за один раз. – … И он уплыл на «Марии Целесте» и нашел Бермудский Треугольник. Это в Бермудах, – пояснил он. – Нет, этого он не мог сделать, – возразил Венслидэйл резко, – я читал про «Марию Целесту», на ней никого не было. Она потому и знаменита. Ее нашли плавающей сама по себе, и на ней совсем никого не было. – Я не сказал, что он на ней был, когда ее нашли, разве не так? – ответил Адам язвительно. – Конечно, его на ней не было. НЛО ведь приземлилось, и увезло его. Я думал, что все об этом знают. Они несколько расслабились. НЛО для них были попривычней. О НЛО Нового Века Они пока еще не сложили определенного мнения; Они вежливо послушали рассказ Адама про них, но современным НЛО как-то не хватало силы. – Если бы я была пришельцем, – высказала их общее мнение Пеппер, – я бы не стала всем говорить про мистическую космическую гармонию. Я бы сказала, – и голос ее стал хриплым и гнусавым, словно у человека, лицо которого закрыто зловещей черной маской. – «Это лажерный блаштер, потому ты будешь делать, што шкажу, швинья-повштанец». Все кивнули. Любимая игра в карьере была основана на очень удачной серии фильмов с лазерами, роботами и принцессой с прической прям как стерео наушники™. (Без звука пришли к соглашению, что если кто и будет играть роль идиотской принцессы, то это будет не Пеппер.) Но обычно игра заканчивалась дракой за звание того, кому позволялось носить на голове ведро для угля™ и взрывать планеты. Лучше всех эту роль играл Адам – когда он был злодеем, его голос звучал так, словно он и правда может взорвать мир. Душой Они всегда были на стороне уничтожителей планет, при условии, что им в то же время разрешат и принцесс спасать. – Думаю, такими они были раньше, – произнес Адам задумчиво. – Но теперь все по-другому. У каждого из них такое яркое голубое свечение вокруг, и они всюду делают только хорошее. Типа галактических полицейских – всем всюду велят жить во всеобщей гармонии и все такое. Последовало секундное молчание – это Они обдумывали такую растрату хороших НЛО. – Что меня всегда удивляло, – заметил Брайан, – почему их НЛО называют, когда известно, что они летающие тарелки. В смысле, они же тогда Опознанные Летающие Объекты. – Это потому, что правительство все скрывает, – пояснил Адам. – Постоянно вокруг садятся миллионы летающих тарелок, а правительство все скрывает. – Почему? – поинтересовался Венслидэйл. Адам запнулся. Его чтение не предоставило для этого никакого объяснения: «Новый Водяной» просто считал, что и он, и его читатели верят, и в основе этой веры знание того, что правительство все скрывает. – Потому, что они правительство, – просто пояснил Адам. – Правительства всегда так делают. У них есть в Лондоне огромное здание, полное книг о всех вещах, скрытых ими. Когда премьер-министр утром на работу приходит, он первым делом проглядывает большой список всего, что произошло ночью, и на том, что скрыть, большую красную печать ставит. – Спорю, он сначала выпивает чашку чая и читает газеты, – заметил Венслидэйл, который как-то в каникулы неожиданно зашел в офис отца – незабываемый случай – и составил определенное впечатление. – И говорит о том, что показывали по ТВ прошлой ночью. – Ну, ладно, но после этого он достает книгу и большую красную печать. – С надписью «Это Скрыть», – кивнула Пеппер. – «Совершенно Секретно», – отозвался Адам, обижаясь на этот акт оппозиционного творчества. – Это как атомные электростанции. Они все время взрываются, но никто об этом не знает – правительство все скрывает. – Они вовсе не все время взрываются, – возразил Венслидэйл резко. – Мой отец говорит, что они безопасны, как крапива, и означают, что нам не придется жить в теплице. Да и потом, картинка с одной из них, есть в моем комиксе [41] , ничего о ее взрыве там не сказано. — Ага, – ехидно кивнул Брайан, – давал ты мне этот комикс, знаю я, что это за картинка. Венслидэйл запнулся, а потом сказал голосом, тяжелым от с трудом удерживаемого терпения: – Брайан, только потому, что там сказано Рваная Диаграмма… Последовала обычная короткая потасовка. – Слушайте, – резко проговорил Адам, – вы хотите про Новый Акварийский Век узнать или нет? Схватка, никогда среди Них серьезной не бывавшая, прекратилась. – Отлично, – улыбнулся Адам. Он почесал голову. – Ну вот, я из-за вас забыл, что сказать хотел, – пожаловался он. – Летающие тарелки, – подсказал Брайан. – Точно. Точно. Ну, если кому-то случится увидеть НЛО, приезжают люди из правительства и строго его предупреждают о молчании, – заговорил Адам, вновь набирая скорость. – В большой черной машине. В Америке так постоянно происходит. Они рассудительно кивнули. Вот уж в этом они не сомневались. Америка была для них тем местом, куда попадают хорошие люди после смерти. Они были готовы поверить почти всему, если сказать, что происходило это в Америке. – Наверное, пробки вызывают, – заметил Адам, – все эти люди в больших черных машинах, всюду ездящие и людей запугивающие. Говорят, если ты НЛО и дальше видеть будешь, с тобой может случиться Неприятный Несчастный Случай. – Наверное, тебя переедет большая черная машина, – кивнул Брайан, ковыряя паршу на грязной коленке. Он просветлел. – Знаете, – произнес он, – мой двоюродный брат рассказывал, что в Америке есть магазины, продающие тридцать девять разных видов мороженого – у каждого свой вкус? Это даже Адама заставило ненадолго замолчать. – Не бывает тридцати девяти видов мороженого разного вкуса, – выдохнула Пеппер. – Нет тридцать девяти во всем мире. – Если их смешивать, можно набрать, – ответил Венслидэйл, по совиному мигая. – Знаете. Клубника и шоколад. Шоколад и ваниль. – Он попытался припомнить еще английские виды. – Клубника, и ваниль и шоколад, – закончил он неубедительно. – А еще Атлантида, – громко произнес Адам. Этим он их заинтересовал. Атлантида им нравилась. Они обожали города и страны, затонувшие в море. Они с интересом выслушали беспорядочный рассказ о пирамидах, странных священниках и древних секретах. – Это неожиданно произошло или медленно? – спросил Брайан. – Неожиданно но медленно, – ответил Адам, – потому что куча народа уплыла в лодках в другие страны, научила их жителей математике, английскому, истории и другим полезным штукам. – Не понимаю, что в этом такого великолепного, – буркнула Пеппер. – Наверное, интересно было, когда она тонула, – проговорил Брайан, вспомнив один случай, когда Нижний Тадфилд затопило. – Люди в лодках доставляют газеты и молоко, в школу не надо ходить. – Если бы я был атлантом, я бы остался, – заявил Венслидэйл. Эти слова встретили презрительным смехом, но он настаивал. – Просто надо было надеть маску, и все. Все окна заколотить, дома воздухом наполнить. Здорово бы было. Адам встретил это высказывание холодным взглядом, которым он всегда награждал кого-то из Них, кто придумывал что-то, что он очень хотел выдумать первым. – Это могло быть сделано, – уступил он как-то слабо. – После того, как они всех учителей услали на лодках. Может, все остальные и остались, когда она потонула. – Мыться не пришлось бы, – высказался Брайан, родители которого заставляли его мыться гораздо чаще, чем, по его мнению, было полезно для здоровья. Не то чтобы это помогало. Грязь не желала с Брайана исчезать – въевшаяся была. – Все же чистое будет. И…, и, можно будет водоросли в садах выращивать и акул стрелять. И иметь домашних осьминогов и много чего еще. И школ не будет, и уроков, – от всех учителей-то избавились. – Они все еще могут быть там, внизу, – заметила Пеппер. Они задумались об атлантах, наслаждающихся жизнью под несущимися океанскими волнами и одетых в стекающие с фигур колдовские мантии и с шарами на голове, вроде тех, в каких живут золотые рыбки. – Ух, – произнесла Пеппер, просуммировав их чувства. – Что теперь будем делать? – спросил Брайан. – Вроде бы тучи разошлись. В конце концов они сыграли в Чарльз Форт Открывает Вещи. Игра эта состояла из одного из Них, ходящего с древними остатками зонтика, в то время как остальные устраивали над ним дождь из лягушек, или, вернее, лягушки. Они только одну смогли найти в пруду. Это была старая лягушка, давно Их знающая и терпящая их интерес, считая его ценой, выплачиваемой за пруд, свободный от щук и прочей хищной живности. Она добродушно терпела какое-то время, после чего упрыгивала в секретное и пока-еще-не-открытое убежище в старой трубе. Потом они сходили домой на второй завтрак. Адам был очень доволен утренней работой. Он всегда знал, что мир – интересное место, и его воображение населило его пиратами, бандитами, шпионами, астронавтами и тому подобными вещами. Но у него также было мучавшее его подозрение, что они, вообще-то, если разобраться, всего лишь вещи из книг и по-настоящему не существуют. А эти штуки Водяного Века были по-настоящему настоящими. Взрослые писали про них кучу книг («Новый Акварийский» полон был их рекламы), и снежные люди, люди-моль, Йети и суррейские пумы по-настоящему существовали. Если бы у Кортеса, на пике его успеха в Дариэне, ноги были бы слегка сырыми от попыток поймать лягушек, он чувствовал бы себя точно так же, как Адам в тот момент. Мир был ярким, странным, и он был в самом его центре. Он проглотил второй завтрак и уединился в своей комнате. Там было еще немного непрочитанных «Новых Акварийских». Какао превратилось в застывшую коричневую грязь, наполовину заполняющую чашку. Некоторые люди провели сотни лет, стараясь найти смысл в пророчествах Агнес Безумцер. В целом они были очень умны. Анафема Приббор, которая была настолько близка к Агнес, насколько позволяет генный дрейф, была лучшей из всех. Но ангелом из всех этих людей никто не был. Многие люди, в первый раз встречая Азирафаила, составляли три впечатления: что он был англичанином, умницей – и при этом был голубее июльского неба. Два из трех были ошибочны: Небо в Англии не голубое, что бы некоторые поэты там ни напридумывали, и ангелы живут без секса – если очень не постараются. Но он был умен. И его ум был ангельским, который не особо сильнее человеческого, но гораздо шире и имеет преимущество практики в тысячелетия. Азирафаил был первым в истории ангелом, имеющим компьютер. Компьютер этот был дешевый, медленный, постоянно рекламируемый как идеальный для бизнесмена с маленьким бизнесом. Азирафаил использовал его для составления своих налоговых деклараций, которые были настолько добросовестными и аккуратными, что налоговые полицейские с ним пять раз разбирались, истово веря, что он хочет что-то скрыть, может даже какое-то убийство, чтобы избежать неприятных последствий. Но теперешние его расчеты были из тех, какие не сделает ни один компьютер. Иногда он что-то черкал на листе бумаги, лежавшем рядом с книгой. Он был покрыт символами, которые поняли бы лишь восемь других жителей мира; двое из них получили Нобелевские премии, а один из оставшихся шести много брызгал слюной, и ему не давали ничего острого опасаясь того, что он может сделать с такими предметами. Анафема съела на ленч суп из мисо [42] и засела над своими картами. Без всякого сомнения, местность вокруг Тадфилда была богата на силовые линии, даже знаменитый Преп.Уоткинс некоторые из них обнаружил. Но если она не была абсолютно не права, они начали менять положение. Она провела недели за измерениями в окрестностях Тадфилда, и теперь Официальная Географическая Карта была покрыта точками и стрелками. Какое-то время она на них глядела. Потом взяла ручку и, время от времени заглядывая в свою записную книжку, стала все соединять. Радио было включено. Но она, на самом деле, его не слушала. Так что довольно много важных новостей проскользнуло мимо ее невнимательных ушей, и прислушалась она, лишь когда пара ключевых слов просочилась в ее сознание. Кто-то, называемый Представитель, судя по голосу, был близок к истерике. – …опасность для служащих или публики, – говорил он. – А сколько точно исчезло ядерного материала? – спросил интервьюер. Последовала пауза. – Мы бы не сказали «исчезло», – ответил представитель. – Не исчезло. Временно не на месте. – То есть он где-то на территории? – Мы не можем представить, что его оттуда унесли, – отозвался представитель. – А террористическую активность вы, конечно, рассматривали? Последовала еще одна пауза. Затем представитель проговорил тихим голосом человека, с которого хватит; который после этого собирается уйти со своего места и где-нибудь растить кур: – Да, нам нужно сделать именно это, я полагаю. Просто найти террористов, способных вытащить целый ядерный реактор из его контейнера, причем, когда он работает, да так, чтобы никто не заметил. Он весит около тысячи тонн, а его высота – сорок метров. Так что это очень сильные террористы. Может, вы им позвоните, сэр, и зададите им свои вопросы так же высокомерно обвиняюще, как вы всегда делаете. – Но вы же сказали, что электростанция вырабатывает электричество, – выдохнул интервьюер. – Это так. – Как же это может происходить, если на ней нет ни одного реактора? Даже по радио видна была сумасшедшая ухмылка представителя и его ручка, занесенная над колонкой «Фермы на Продажу» в «Мире Живности». – Мы не знаем, – проговорил он. – Мы надеялись, что у вас – умных парней с Би-би-си – есть идеи. Анафема взглянула вниз, на свою карту. То, что она рисовала, выглядело как галактика, или как резьба на наилучших кельтских монолитах. Силовые линии смещались. Они формировали спираль. Центром ее был – приблизительно, если учесть возможность ошибки, но все равно был – Нижний Тадфилд. За несколько тысяч миль от дома Анафемы, почти в тот же момент, когда Анафема уставилась на свои спирали, развлекательный океанский лайнер «Морбилли» был на земле – в трехстах фатомах от воды. Для Капитана Винсента, это была всего лишь еще одна проблема. К примеру, он знал, что должен связаться с владельцами, но он никогда не знал, кто в этот день – или в этот час, в этом компьютеризированном мире, – собственно, является владельцем. Компьютеры, вот проклятая проблема. Корабельные бумаги были компьютеризированы, и в миллисекунды он мог переключиться на наиболее сейчас выгодный, удобный вид работы. Так же была компьютеризирована и навигация, постоянно обновляющая по спутникам данные о местоположении. Капитан Винсент терпеливо объяснил владельцам, кто бы они ни были, что несколько сотен квадратных метров стального покрытия и бочонок заклепок будет лучшим вложением средств, и был проинформирован, что его рекомендация не соответствует нынешним прогнозам изменения цен/прибыли. Капитан Винсент сильно подозревал, что, несмотря на всю электронику, его корабль сейчас стоит считать скорее потонувшим, чем плавающим, и на дне человеческой памяти он останется безошибочно точным примером крушения в естественной истории. Следовательно, это также значило, что у его мертвого тела цена была больше, чем у живого. Он сидел за своим столом, тихо листая «Международные Морские Шифры», шесть сотен страниц которых содержали краткие, но полные сообщения, выдуманные, чтобы можно было передать с минимальным беспорядком и, главное, с минимальными затратами новости о любом возможном морском происшествии в мире. Хотел он сказать следующее «Плыли на ЮЮЗ в 33 градусах С и 47 градусах 72 минутах З. Первый Помощник, который, как вы, может быть помните, был назначен в Новой Гвинее против моего желания и, возможно, охотник за головами, знаками указал мне, что что-то идет не так. Похоже, ночью поднялось довольно большое количество морского дна. На нем много зданий, многие из которых – пирамидоподобные. Мы на земле, во дворе одного из них. Видно несколько весьма неприятных статуй. Милые старики в длинных мантиях и масках пришли на борт и радостно присоединились к пассажирам, которые думают, что все это устроили мы. Пожалуйста, дайте совет». Его ищущий палец медленно продвигался вниз по странице и наконец остановился. Добрые старые «Международные Шифры». Их выдумали восемьдесят лет назад, но в те дни люди, действительно, серьезно думали о том, что за опасности могут быть в принципе встречены в морской глубине. Он поднял ручку и записал: «XXXV QVVX». Перевод у этого был такой: «Нашли Потерянный Континент Атлантиду. Высший Жрец только что выиграл в метании колец». – Она точно не такая! – Она точно такая! – Не такая, знаете ли! – Она точно такая! – Она не… ладно, тогда что насчет вулканов? – Венслидэйл уселся с триумфальным выражением лица. – А что с ними? – спросил Адам. – Вся эта лава приходит из центра Земли, где она вся горячая, – отозвался Венслидэйл. – Я программу видел. В ней был Дэвид Аттенборо, так что все правда. Другие Они взглянули на Адама. Это было похоже на наблюдение за теннисным матчем. Теория Полой Земли не приживалась в карьере. Эта коварная идея, которая устояла при исследованиях таких замечательных мыслителей, как Сайрус Рид Тид, Балвер-Литтон и Адольф Гитлер, опасно гнулась под ветром сухой и прикрытой очками логики Венслидэйла. – Я не сказал, что она всю дорогу полая, – проговорил Адам. – Никто не говорил, что она совсем полая. Она, вероятно, мили и мили вниз идет, чтобы было место для всей пены, нефти, угля, тибетских туннелей и чего-то там еще. Но после этого она полая. Вот что люди думают. А на Северном Полюсе дыра, чтоб воздух впустить. – Никогда ее в атласе не видел, – фыркнул Венслидэйл. – Правительство не позволяет ее на карту помещать – люди ведь могут толпами пойти на нее смотреть, – пояснил Адам. – А причина такая – люди изнутри не хотят, чтоб на них все временя глазели. – Что ты в имеешь в виду под тибетскими туннелями? – спросила Пеппер. – Ты сказал «тибетские туннели». – А. Разве я вам про них не говорил? Три головы качнулись. – Это удивительно. Вы Тибет знаете? Они с сомнением кивнули. Серия картинок возникла в их сознаниях: яки, Эверест, снег, маленькие старички, сидящие на горах, другие люди, изучающие в древних храмах кунг-фу. – Ну вот, и вы знаете про всех этих учителей, покинувших Атлантиду, когда она затонула? Они опять кивнули. – Ну вот, некоторые из них осели в Тибете и теперь управляют миром. Их зовут Тайные Мастера. Из-за того, полагаю, что они мастерски учат. И у них есть тайный подземный город, называется Шамбала, и туннели, весь мир пронизывающие, так что они все знают и все контролируют. Кое-кто считает, что они живут под Пустыней Гоби, – бросил он надменно, – но наиболее компетентные авторитеты считают, что в Тибете. Туннели рыть там удобнее, все-таки. Они инстинктивно взглянули на неряшливый, покрытый грязью мел под ногами. – А как же это они все знают? – спросила Пеппер. – Им просто слушать надо, так? – рискнул Адам. – Просто сидеть в этих их туннелях и слушать. Знаете же, какой у учителей слух. Шепот на другом конце комнаты слышат. – Моя бабка частенько к стене стакан приставляла, – вспомнил Брайан. – Говорила, было отвратительно слышать все, что у соседей происходило. – И эти туннели повсюду, так? – спросила Пеппер, все еще глядя на землю. – По всему миру, – ответил Адам твердо. – Долго рыли, должно быть, – заметила сомневающаяся Пеппер. – Помните, мы в поле пытались туннель выкопать, весь день работали, и в результате приходилось скрючиваться, чтобы уместиться. – Да, но они-то этим миллионы лет занимались. За миллионы лет можно очень хорошие туннели выкопать. – Мне казалось, Тибет завоевали китайцы, и Девай-Ламе пришлось в Индию уехать, – проговорил Венслидэйл, но без особой убежденности. Венслидэйл каждый вечер читал отцовскую газету, но прозаическая ежедневность мира всегда расплавлялась под энергией объяснений Адама. – Спорю, они прямо сейчас там, внизу, – бросил Адам, проигнорировав эти слова. – Всюду вокруг сейчас, должно быть. Под землей сидят и слушают. Они взглянули друг на друга. – Если мы быстренько выкопаем яму… – начал Брайан. Пеппер, которая гораздо лучше все всегда понимала, издала стон. – Ты для чего это сказал? – расстроился Адам. – Да, теперь нам им сюрприз не устроить, после того, как ты такое крикнул. Я как раз думал, что могли бы мы яму выкопать, а ты взял да и предупредил их! – Не думаю, что они и правда все эти туннели роют, – бросил Венслидэйл упрямо. – Нет в этом никакого смысла. Тибет за сотни миль отсюда. – О, да. О, да. И, я полагаю, ты об этом больше Мадам Блатвататацкой знаешь? – фыркнул Адам. – Вот если бы я был тибетцем, – продолжал Венслидэйл разумным голосом, – я просто бы копал до полого куска в середине, а потом внутри пробежал и выкопал второй туннель там, где я хотел бы выйти. Они это обдумали. – Следует признать, что это гораздо разумнее копания сплошных туннелей, – заметила Пеппер. – Ну, да, полагаю, они так и делают, – отозвался Адам. – Они должны были придумать что-то настолько простое. Брайан мечтательно глядел в небо, а палец его обследовал содержимое одного из ушей. – Странно, все-таки, – проговорил он. – Всю жизнь проводишь, ходя в школу и узнавая всякие скучные и ненужные штуки, и никогда тебе не говорят про что-то типа Бермудского Треугольника, НЛО и всех этих Старых Мастеров, бегающих внутри Земли? Почему мы должны всякую скукотищу изучать, когда есть столько чудесных вещей, которые можно изучать, вот что мне хотелось бы знать? Все хором согласились. Потом они поднялись и сыграли в «Чарльз Форт и Атланты против Древних Тибетских Мастеров», но тибетцы заявили, что использовать магические древние лазеры – жульничество. Было время, когда Охотников на ведьм уважали, только длилось оно очень не долго. К примеру, Мэтью Хопкинс, Генерал Охотников на ведьм, в середине семнадцатого века находил ведьм повсюду на востоке Англии, беря с каждого города и деревни по девять пенсов за ведьму – за каждую найденную. Это было проблемой. За час Охотникам на ведьм не платили. Любой, проведший неделю, обследуя местных старух, а потом сказавший мэру «Здорово, ни одной остроконечной шляпы нет», получит резкие, намеренно оскорбляющие слова благодарности, миску супа и произнесенное значительно «прощайте». Так что для того, чтобы была прибыль, Хопкинсу надо было находить весьма значительное количество ведьм. Среди деревенских советов он из-за этого стал более чем чуть-чуть непопулярным, и в конце концов его самого повесили как ведьму в одной деревне Восточной Англии, которая поняла следующую разумную вещь – можно уменьшить расходы, устранив посредника. Многие думают, что Хопкинс был последним Генералом Охотников на ведьм. И они, строго говоря, правы. Правда, возможно, все не так, как думают. Армия Охотников на Ведьм продолжала существовать, продолжала маршировать, только несколько потише. Настоящего Генерала Охотников на ведьм больше не было. Не было и Полковника Охотников на ведьм, Майора Охотников на ведьм, Капитана Охотников на ведьм, или даже Лейтенанта Охотников на ведьм (последний был убит, упав с очень высокого дерева в Катерхэме, в 1933-м – пытался лучше разглядеть что-то, о чем он думал, что это сатанистская оргия вырожденнейших убеждений, а на самом деле это были просто ежегодные танцы и обед Ассоциации Рыночных Торговцев Катерхэма и Вайтлифа). А вот Сержант Охотников на ведьм существовал. Был также и Солдат – Охотник на Ведьм. Звали его Ньютон Пульцифер. Привлекла его реклама, в «Газетт», между объявлением о продаже холодильника и предложением приобрести щенков-не-совсем-далматинцев: ПРИСОЕДИНЯЙТЕСЬ К ПРОФЕССИОНАЛАМ. НУЖЕН ПОМОЩНИК – НЕ НА ВЕСЬ ДЕНЬ – ДЛЯ БИТВЫ С СИЛАМИ ТЬМЫ. МУНДИР, БАЗОВАЯ ТРЕНИРОВКА ПО ПРИБЫТИИ. ПО МЕРЕ ПРИОБРЕТЕНИЯ ОПЫТА НЕСОМНЕННЫ ПОВЫШЕНИЯ. БУДЬ МУЖЧИНОЙ! Во время перерыва на ленч он позвонил по номеру, указанному в низу рекламы. Ответила ему женщина. – Здравствуйте, – начал он неуверенно. – Я видел вашу рекламу. – Какую, милый? – Э, ту, что в газете. – Ясно, милый. Что ж, Мадам Трейси Снимает Вуаль каждый день, кроме четверга. Приветствуются компании. Когда тебе хочется исследовать тайны, милый? Ньютон замешался. – Реклама говорит «присоединяйтесь к профессионалам», – проговорил он. – Мадам Трейси в ней не упоминается. – Тогда тебе нужен мистер Шедвелл. Секундочку, посмотрю, здесь ли он. Позже, когда он поближе познакомился с Мадам Трейси, Ньют [43] ] узнал, что если бы он упомянул другую рекламу, в журнале, Мадам Трейси была бы доступна – для четко определенного дела и интимного массажа – каждый вечер, кроме четверга. Значит где-то существовало еще одно объявление. Когда, много позже, Ньют спросил, для чего это было сделано, она ответила одним словом: «Четверги». Наконец в не покрытых коврами коридорах раздались шаги, послышался глубокий кашель, и голос цвета старого плаща прогремел: — Да? – Я прочел вашу рекламу. «Присоединяйтесь к профессионалам». Я хочу узнать об этом чуть побольше. – Да. Многие…, многие, захотят знать немного побольше, и многие, – голос выразительно понизился, а затем вновь резко зазвучал в полную силу, – многие НЕ ЗАХОТЯТ. – О, – пискнул Ньютон. – Как имя твое, парень? – Ньютон. Ньютон Пульцифер. «НАПОМИНАЕТ ЛУЧШИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ НОСТРАДАМУСА» – ЛЮЦИФЕР? Что говоришь ты? Ты Приспешник Тьмы, искуситель коварный из ямы, похотливые члены, текущие из Адских котлов с плотью, слуга искривленный и скользкий своих стигийских, адских господ. – Пульцифер, – объяснил Ньютон. – С "П" начинается. Насчет остального не знаю, но мы из Саррея. Голос с другой стороны трубки звучал смутно разочарованно. – О. Да. Тогда, ладно. Пульцифер. Пульцифер. Возможно, видел я ранее имя сие? – Не знаю, – отозвался Ньютон. – Мой дядя управляет магазином игрушек в Хаунслоу, – добавил он на всякий случай – вдруг что прояснит. – Вот как? – проговорил Шедвелл. Невозможно было определить, что у мистера Шедвелла за акцент. Он менялся, был Шедвелл то вроде из одного места, то совсем из иного. Вот – сумасшедший инструктор-сержант из Уэльса, вот – старик из Хай Кирка, увидевший, как кто-то что-то делает в воскресенье, вот, между ними – мрачный пастух из Дэйллэнда или мрачный скупец из Сомерсета. Неважно, как менялся его акцент; приятнее он не становился. – Все ли зубы у тебя свои? – О, да. Кроме пломб. – И ты здоров? – Полагаю, да, – заикаясь, ответил Ньют. – В смысле, вот почему я хотел присоединиться к дружине. Брайан Поттер из Бухгалтеров, присоединился к какой-то дружине, и теперь, после присоединения, он может почти сто раз отжаться. И он промаршировал перед Королевой-Матерью. – Сколько сосков? – Простите? – Сосков, паренек, сосков, – повторил голос раздраженно. – Сколько у тебя сосков? – Э. Два? – Хорошо. А ножницы свои у тебя есть? – Что? – Ножницы! Ножницы! Ты не глух ли? – Нет. Да. В смысле, у меня есть ножницы. Я не глух. Какао почти полностью застыл. Внутри чашки рос зеленый налет. На Азирафаиле теперь тоже лежал тонкий слой пыли. Рядом с ним росла кипа записей. В «Прелестных и аккуратных пророчествах» была заложена куча импровизированных закладок, сделанных из полосок, оторванных от «Дейли Телеграф». Азирафаил чуть шевельнулся и ущипнул себя за нос. Он почти все понял. Он разобрался, в чем дело. Он никогда не встречал Агнес. Она явно была слишком умна. Обычно Небеса или Ад находили склонных к работе пророков и на одном и том же канале передавали в их мозг достаточно шума, чтобы предотвратить ненужную аккуратность. На самом деле, это редко было необходимо, обычно, пророки находили способы генерировать собственные помехи, чтобы защитить себя от тех картин, что бесконечно повторялись в их головах. У бедного старого Св.Иоанна, к примеру, были его грибы. У матери Шиптон – ее эль. У Нострадамуса – его коллекция интересных восточных яств. А у Св.Малахи – его перегонный куб. Бедный старый Малахи. Славный был парень, как-то сидел здесь и галлюцинировал о будущих папах. Художник, конечно, совершенно скверный. Но мог бы быть истинным мыслителем, если бы не виски. Мрачный конец. Иногда оставалось лишь надеяться, что высший план был хорошенько продуман. Мысль. Что-то он должен был сделать. А, да. С контактом созвониться, разобраться с некоторыми вещами. Он встал, потянулся и позвонил по телефону. Потом подумал: «Почему бы и нет? Попробовать стоит». Он вернулся к столу и пролистал свою кипу записей. Агнес действительно была хороша. И умна. Никого аккуратные пророчества не интересовали. Держа в руке бумагу, он позвонил в «Справки Адресной Книги». – Але? Добрый день. Будьте так добры. Да. Думаю, это будет номер в Тадфилде. Или Нижнем Тадфилде… а. Или, возможно, Нортоне, насчет точного адреса я не уверен. Да. Янг. Фамилия «Янг». Простите, инициалов не знаю. О. Ну, можете мне их всех дать? Благодарю. На столе, карандаш сам себя поднял и стал яростно писать. На третьем имени его пишущий кончик сломался. – А, – сказал Азирафаил, его рот работал автоматически, пока его сознание внезапно взрывалось. – Думаю, это он. Благодарю. Вы так добры. Доброго вам дня. Он повесил трубку почти благоговейно, несколько раз глубоко вздохнул и опять набрал номер. Последние три цифры стали для него небольшой проблемой, так у него дрожала рука. Он послушал гудки. Потом ответил голос. Голос этот был средних лет, нельзя сказать, что недружелюбный – скорее, он дремал или чувствовал себя не идеально. Голос этот сказал: – Тадфилд Шесть двойная шесть. Рука Азирафаила начала дрожать. – Але? – проговорила трубка. – Але? Азирафаил собрался. – Извините, – ответил он. – Ошибся номером. Он положил трубку на место. Ньют не был глух. И ножницы у него были. Теперь у него также была огромная куча газет. Если бы он знал, что его служба в АОнВ будет состоять главным образом в употреблении одного на другом, частенько думал он, никогда бы он не присоединился. Сержант Охотников за ведьмами Шедвелл сделал для него список, который был прикреплен клейкой лентой к стене маленькой квартирки Шедвелла, расположенной над «Информационными Агентствами и Видеопрокатом Раджита». В списке было написано следующее: Ведьмы. Необъяснимые Феномены. Феноменищи. Феноменчики. Другие вещи, ты отлично знаешь, что я имею в виду. Ньют искал и то, и другое, и третье… Он вздохнул, взял другую газету, просмотрел первую страницу, открыл газету, проигнорировал страницу два (никогда там ничего не бывает), потом густо покраснел, проделывая обязательный подсчет сосков на странице три. Шедвелл на этом настоял. – Сволочам этим хитрым доверять нельзя, – поучал он. – Они спокойно могут и открыто показаться, типа, нас вызывая. Парочка в черных свитерах с высокими воротниками злобно глядела в камеру на странице девять. Она заявляла, что руководит крупнейшим ковеном в Саффрон Валдене и восстанавливает сексуальную потенцию с помощью маленьких и очень фаллических кукол. Газета предлагала десять кукол тем из читателей, которые готовы были написать рассказы «Наиболее Смутивший Меня Момент Импотенции». Ньют вырезал статью и вложил ее в папку с вырезками. Послышались приглушенные удары по двери. Ньют открыл ее; за ней стояла кипа газет. – Берите, Рядовой Пульцифер, – пролаяла она и, шаркая, зашла в комнату. Газеты свалились на пол, открыв Сержанта Охотников за ведьмами Шедвелла, который болезненно кашлянул и вновь зажег свою потухшую сигарету. – Ты за ним следи. Он один из них, – проговорил он. – Кто, сэр? – Рядовой, спокойно. Он. Коричневый маленький парень. Мистер так-называемый-Раджит. Его чуждые и ужасные искусства. Глаз рубиновый, раскосый как у маленького, желтого бога. Женщины, у коих слишком много рук. Ведьмы, все они. – Однако, он бесплатно дает нам газеты, Сержант, – ответил на это Ньют. – И они не слишком старые. – И вуду. Спорю, он занимается вуду. Приносит куриц в жертву этому Барону Субботе. Знаешь, высокий такой, в круглой, высокой шляпе. Людей из мертвых воскрешает, о да, и заставляет всех работать в День Воскресный. Вуду. Шедвелл умозрительно фыркнул. Ньют попытался представить домовладельца Шедвелла как жреца вуду. Конечно, в День Воскресный мистер Раджит работал. На самом деле, со своей полной тихой женой и полными веселыми детьми, он работал когда мог, не обращая внимания на календарь, прилежно удовлетворяя нужду района в таких вещах, как безалкогольные напитки, белый хлеб, табак, сладости, газеты, журналы, и такой вид порнографии (лежала она у него на верхних полках), что глаза Ньюта увлажнялись, когда он о ней просто думал. Худшее, что мистер Раджит мог сделать с курицей – ничего хуже нельзя представить – это продать ее после даты «Продать До». – Но мистер Раджит из Бангладеш, или Индии, или откуда-то оттуда, – указал он. – Мне казалось, вуду пришло из Западных Индий. – А, – отозвался Сержант Охотников за ведьмами Шедвелл, и сделал очередную затяжку. Или это просто так выглядело. Ньют на самом деле не видел ни одной сигареты своего начальника – так тот руками их прикрывал. У него даже окурки куда-то исчезали после выкуривания. – А. – Ну, разве это не так? – Секретная мудрость, парень. Внутренние военные тайны Армии Охотников за ведьмами. Когда тебя должным образом примут, ты узнаешь нашу секретную правду. Некоторое вуду может приходить из Западных Индий, с сиим я не спорю. О да, не спорю. Но худшее. Темнейшее, оно из, э… – Бангладеш? – Иээх! Да, парень, вот-вот! Именно это я и хотел сказать. Бангладеш. Точно. Окурок сигареты Шедвелла исчез, и он ухитрился украдкой скрутить другую, ни разу не выставив на свет бумагу или табак. – Так. Что-нибудь есть, Рядовой Пульцифер? – Ну, вот это, – и Ньютон вытащил вырезку. Шедвелл на нее покосился. – Ах, они, – буркнул он. – Сие полный вздор. Называют себя проклятыми ведьмами? Я их проверил в прошлом году. Сходил туда со своими праведными доспехами и пакетом растопки, разобрался – чисты они. Хотят они просто оживить замерзший бизнес заказа по почте. Полный вздор. Не узнали бы духа-близкого, даже если сжевал бы он низ их штанов. Вздор. Все не так, как было раньше, парень. Он уселся и налил себе чашку сладкого чая из грязного термоса. – Я тебе рассказывал когда-нибудь, как я был завербован в армию? – спросил он. Ньют понял, что пришло время и ему сесть. Он покачал головой. Шедвелл зажег самокрутку потрепанной зажигалкой «Ронсон» и с наслаждением кашлянул. – Моим соседом по камере был он. Охотник на Ведьм Капитан Ффолкс. Десяток лет за поджог. В Уимблдоне ковен сжег… И всех бы взял, коли не был бы не тот день. Славный малый. Мне про битву рассказал – войну великую Небес и Ада. Се он был, кто рассказал мне Внутренние Секреты Армии Охотников на ведьм. Духи-близкие. Соски. И все прочее… Знал, видишь ли, что помирает. Кто-то должен был продолжить традицию. Как теперь ты… – он покачал головой. – Вот к чему мы пришли, парень, – продолжал он. – Пару сотен лет назад мы были могучи. Мы стояли меж миром и тьмой. Мы были тонкой красной линией. Тонкой красной линией огня, вот так. – Я думал, церкви… – начал было Ньют. – Фи! – прервал его Шедвелл. Ньют видел это слово на бумаге, но слышал он его первый раз. – Церкви? Что хорошего они сделали? Они так же плохи. Дело тоже, практически. Как можно ожидать, что они убьют Властелина Тьмы – им же тогда будет нечего делать. Если против тигра идешь, не бери с собой путешественников, кои собираются на охоте кидать ему мясо. Нет, парень. Наше это дело. Против тьмы. На секунду воцарилась тишина. Ньют во всех людях старался находить хорошие стороны, но вскоре после вступления в АОнВ он понял, что его начальник (и единственный сослуживец Армии) так же уравновешен, как перевернутая пирамида. «Вскоре», в данном случае, значило «в пять секунд». Штаб-квартирой АОнВ была воняющая комната со стенами цвета никотина, которым они практически и были покрыты, и полом цвета сигаретного пепла, чем он, определенно, и был. Был еще маленький квадрат ковра. Ньют старался по нему не ходить, потому что он прилипал к его ботинкам. К одной из стен была прибита пожелтевшая карта Британских Островов, в которую там и сям были вставлены самодельные флажки; большинство из них было в зоне Дешевого Дневного Возврата, неподалеку от Лондона. Но Ньют в последние несколько недель застрял в армии, поскольку, ну, изумление с примесью ужаса превратилось в жалость с примесью ужаса, а то в привязанность с примесью ужаса. Оказалось, что рост Шедвелла около пяти футов, и носит он одежду, которая, чем бы там она на самом деле ни была, даже вскоре после того, как он ее первый раз увидел, была в памяти старым макинтошем. У старика, вполне возможно, были все свои зубы, но только потому, что кому-либо другому они нужны не были; если один-единственный из них был бы помещен под подушку, Зубная Фея отказалась бы от своего жезла. Жил он, похоже, на одном лишь сладком чае, сгущенном молоке, полускрученых сигаретах и какой-то мрачной внутренней энергии. У Шедвелла была Цель, к которой он стремился всеми силами души со своим Пенсионерским Льготным Билетом. Он в нее верил. Она его наполняла энергией, как турбина. У Ньютона Пульцифера никогда не было цели в жизни. И он, насколько он знал, никогда ни во что не верил. Это было неудобно, поскольку он очень хотел во что-нибудь верить, как только понял, что вера была тем спасательным кругом, на котором большинство людей плыло через бурные воды жизни. Он бы очень хотел верить в высшего Бога, хотя он бы предпочел с Ним полчасика побеседовать перед тем, как стать верующим, чтобы одну-две вещи прояснить. Он сидел в самым разных церквях, ожидая вспышки голубого света, и не дождался. Потом он попытался стать официальным атеистом, и оказалось, что даже для этого у него нет твердой, как скала, самодовольной силы веры. Все политические партии ему казались равно нечестным. А экологию он бросил, когда экологический журнал, на который он был подписан, предложил своим читателям план экологического сада, и экологическая коза на этом рисунке была привязана в трех футах от экологического пчелиного улья. Ньют провел много времени в деревенском домике своей бабушки и думал, что знает что-то о привычках и коз, и пчел, и потому заключил, что журналом заведует группа маньяков в слюнявчиках. И потом, в нем слишком часто употреблялось слово «общество»; Ньют всегда подозревал, что люди, регулярно использующие слово «общество», его использовали в весьма специфическом значении, исключающем его и всех, кого он знал. Потом он попытался верить во Вселенную, и это казалось довольно здравым, пока он не начал невинно читать книги со словами Хаос, Время, Кванты и им подобными в названиях. Тут он узнал, что люди, чьей работой, так сказать, была Вселенная, в нее не верили и, на самом деле, даже гордились своим незнанием того, что она на самом деле такое – и даже может ли она на самом деле существовать. Для честного сознания Ньюта это было невыносимо. Ньют перестал верить в бойскаутов, да и в скаутов тоже – когда достаточно подрос. Он, однако, готов был поверить, что работа распределителя зарплат в Юнайтед Холдингз (Холдингз) была, возможно, наискучнейшей в мире. Вот как Ньютон Пульцифер выглядел как мужчина: если бы он зашел в раздевалку и надел другой костюм, он смог бы ухитриться выйти, выглядя как Кларк Кент. Но он обнаружил, что Шедвелл ему здорово нравится. Он многим нравился, и Шедвелла это здорово раздражало. Раджитам он нравился, потому что всегда в конце концов платил за квартиру и был таким злобным расистом, расизм которого ни на кого не был специально направлен, что, на самом деле, это их совсем не обижало; Шедвелл ненавидел всех в мире, независимо от их класса, цвета или веры, и не собирался для кого-то делать исключение. Мадам Трейси он тоже нравился. Ньют был удивлен, узнав, что обитательница другой квартиры была женщиной средних лет, со всеми себя ведущей по-матерински, к которой гости-мужчины приходили настолько же для чая и славной беседы, насколько для той процедуры, на какую она была еще способна. Иногда, когда субботним вечером Шедвелл принимал полпинты «Гиннеса», он становился в коридоре между их комнатами и орал что-то вроде: «Вавилонская блудница!» – но она Ньюту в личной беседе сказала, что это ей было даже приятно, несмотря на то, что самым близким к Вавилону местом, где она побывала, был Терромолинос. Просто бесплатная реклама, улыбалась она. Она сказала, что его стук в стену и ругань во время ее вечерних сеансов ее также не раздражали. В последнее время у нее были не в порядке колени, и она не всегда могла запускать постукиватель под столом, так что немного постороннего приглушенного стука ей помогало. По воскресеньям она ставила ему у порога немного обеда, прикрыв еще одной тарелкой, чтобы не остыл. Шедвелл не мог не нравиться, говорила она. Не важно, что ничего хорошего из этого не выходило, и что с тем же результатом она могла бы кидать шарики из хлеба в черную дыру. Ньют вспомнил про другие вырезки. Он толкнул их через грязный стол. – Что есть сие? – спросил Шедвелл подозрительно. – Феномены, – пояснил Ньют. – Вы велели и феномены искать. Боюсь, в наше время больше феноменов, чем ведьм. – Что, кто-то в зайца стрельнул пулями из серебра, а на следующий день в деревне захромала старая карга? – с надеждой в голосе проговорил Шедвелл. – Боюсь, что нет. – Коровы какие-то померли после того, как на них глянула некая старуха? – Нет. – Что же тогда? – вопросил Шедвелл. Он прошаркал к липкому коричневому шкафу и вытащил жестянку со сгущенкой. – Происходят странные вещи, – пояснил Ньют. Он провел недели, занимаясь этим. Газет у Шедвелла скопилась буквально куча. Некоторым было несколько лет. У Ньюта была хорошая память, может, потому, что в его двадцать шесть лет мало что произошло, ее заполнившее, и по некоторым очень эзотерическим проблемам он стал неплохим знатоком. – Похоже, каждый день что-то новое, – продолжал Ньют, пролистывая газетные прямоугольники. – Что-то странное с АЭС произошло, никто, похоже, не знает, что. И некоторые утверждают, что всплыл Потерянный Континент Атлантида, – по его виду было очевидно, что он гордится результатами. Шедвеллов перочинный нож постукивал по жестянке со сгущенкой. Вдалеке послышался телефонный звонок. Оба мужчины его инстинктивно проигнорировали. Все равно все звонки были для Мадам Трейси и не предназначены для мужских ушей; в свой первый день Ньют добросовестно попытался ответить на звонок, в трубке после звука его голоса воцарилась мертвая тишина… Шедвелл громко чмокнул. – Нет, сие не правильный феномен, – бросил он. – Не могу представить, чтоб сие делали ведьмы. Они, знаешь, больше любят топить вещи. Рот Ньюта несколько раз открылся и закрылся. – Ежели мы твердо решили с ведьмами бороться, не можем позволить себе отвлекаться на такое, – продолжал Шедвелл. – Чего-то более ведьмовского у тебя нет? – Но американские войска на нем высадились, чтобы его защищать, – простонал Ньют. – Несуществующий континент… – На нем ведьмы какие есть? – спросил Шедвелл – в первый раз в его голосе промелькнул интерес. – Тут не сказано, – ответил Ньют. – Ну, тогда сие лишь политика да география, – бросил Шедвелл, отбрасывая информацию. Мадам Трейси засунула в дверь свою голову. – Э-эй, мистер Шедвелл, – проговорила она, дружески кивнув Ньюту. – Вас какой-то господин просит к телефону. Привет, мистер Ньютон. – Прочь иди, шлюха, – автоматически отозвался Шедвелл. – Голос у него такой культурный, – продолжала Мадам Трейси, не обращая внимания. – И на воскресенье я нам достану славный кусок печенки. – Скорее я с дьяволом выпью, женщина. – Так что если вы мне отдадите тарелки с прошлой недели, это поможет делу, славный вы мой, – закончила Мадам Трейси и, неустойчиво покачиваясь на трехдюймовых каблуках, пошла в свою квартиру, продолжать что-то, прерванное телефонным звонком. Ньют подавленно глядел на свои вырезки, когда Шедвелл, ворча, ушел к телефону. Среди них была одна про мистическое сдвигание с места камней Стоунхенджа, словно они были железными опилками в магнитном поле. Он слышал, особо не вникая, одну половинку телефонного разговора. – Кто? А. Да. Да. Неужели? И что за вещь сие? Да. Точно, как скажете, сэр. И где же сие место…? Но мистически сдвигающиеся камни – для Шедвелла невкусно… Не чашка чая, вернее, жестянка сгущенки. – Отлично, отлично, – заверял звонящего Шедвелл. – Немедленно сим займемся. Я на дело пошлю лучший свой отряд, и скоро, без сомненья, доложу вам об успехе. До свидания сэр. И вам удачи, сэр, – послышался звук трубки, помещаемой обратно на рычаг, после чего голос Шедвелла, теперь уже, метафорически, не согнутый от почтительности, проговорил, – «Дорогой мальчик»! Проклятый ты южный неженка [44] ! Он прошаркал обратно в комнату, а затем уставился на Ньюта – словно забыл, что тот делает в комнате. – О чем ты говорил? – спросил он. – Всякие интересные вещи происходят… – начал Ньют. – Да, – Шедвелл продолжал смотреть сквозь него, задумчиво постукивая по зубам пустой жестянкой. – Ну, есть один маленький городок, там последние несколько лет удивительная для этого времени года погода стоит, – продолжал Ньют беспомощно. – Что? Дожди из лягушек и подобные вещи? – спросил Шедвелл, немного оживившись. – Нет. Просто естественная для этого времени года погода. – И это ты феноменом называешь? – вопросил Шедвелл. – Я видел такие феномены, у тебя, паренек, от них волосы бы дыбом встали. Он опять начал постукивать по зубам жестянкой. – Можете ли вы вспомнить естественную для времени года погоду? – слегка раздраженно спросил Ньют. – Естественная для времени года погода – неестественна, сержант. На Рождество идет снег. Когда вы в последний раз снег на Рождество видели? И длинные жаркие августы? Каждый год? И холодные осени? Такую погоду, о которой вы ребенком мечтали? Пятого ноября никогда не шел дождь, а в Сочельник снег всегда шел? Глаза Шедвелла расфокусировались. Его рука с жестянкой сгущенки остановилась на полпути к губам. – Когда я был ребенком, никогда не мечтал, – произнес он тихо. Ньют понял, что он скользит по краю какой-то глубокой, неприятной ямы. Он мысленно от нее отодвинулся. – Просто очень странно, – проговорил он. – Метеоролог здесь говорит про среднее, норму, микроклиматы и похожие вещи. – Что это значит? – спросил Шедвелл. – Значит, что он и сам не знает, почему, – пояснил Ньют, который кое-что узнал, проведя годы у берега моря бизнеса. Он краем глаза глянул на сержанта Охотников на Ведьм. – Ведьмы известны тем, что влияют на погоду, – подсказал он. – Я это вычитал в «Discouverie». «О Господи, – подумал он, – или кто другой подходящий из высших, не заставляй меня еще вечер проводить, разрезая газеты в этой комнате-пепельнице. Пусть я на свежий воздух выберусь. Займусь тем – чем бы оно ни было – что в АОнВ является эквивалентом катания на водных лыжах в Германии». – Это место всего в пятидесяти милях, – проговорил Ньют неуверенно. – Я подумал, я туда завтра съезжу. И, знаете ли, огляжусь. Сам горючее оплачу, – добавил он. Шедвелл задумчиво вытер верхнюю губу. – Место сие, – проговорил он, – случайно не Тадфилдом ли зовется? – Совершенно верно, мистер Шедвелл, – отозвался Ньют. – Как вы это узнали? – Интересно, что у этих южан за игра? – пробормотал Шедвелл тихо. – Ну-у, – добавил он громко. – Почему бы и нет? – Кто играть-то будет, сержант? – поинтересовался Ньют. Шедвелл проигнорировал его вопрос. – Да. Думаю, вреда это не принесет. Топливо, ты говоришь, сам оплатишь? Ньют кивнул. – Тогда ты придешь сюда в девять утра, – продолжил сержант, – прежде чем туда отправиться. – Зачем? – спросил Ньют. – За доспехами твоими праведными. Сразу после ухода Ньюта телефон вновь зазвонил. На этот раз звонил Кроули, давший примерно те же инструкции, что Азирафаил. Шедвелл их записал (нельзя нарушать правила), а Мадам Трейси, пока он писал, над ним восторженно нависала. – Два звонка в день, мистер Шедвелл, – проговорила она. – Да, теперь у вашей маленькой армии, видать, куча работы. – Э, прочь иди, ты, неправедная, наводящая мор! – пробормотал Шедвелл и хлопнул дверью. «Тадфилд, – подумал он. – Что ж, ладно. Лишь бы вовремя платили». Ни Азирафаил, ни Кроули не управляли Армией Охотников на Ведьм, но оба они одобряли ее деятельность, по крайней мере, знали, что руководители их ее одобрят. Поэтому она была в списке агентств Азирафаила, потому как была, ну, Армией Охотников на Ведьм, а любого, кто себя так называет, следовало поддерживать – так, как США приходилось поддерживать любого, кто называл себя противником коммунистов. А в списке Кроули она появилась по причине слегка более хитрой – люди вроде Шедвелла вовсе Аду не вредили. Совсем наоборот, таково было всеобщее мнение. Если уж быть точным, Шедвелл АОнВ тоже не управлял. По Шедвелловым книгам зарплатных счетов главой ее был генерал Охотников на Ведьм Смит. Далее шли полковники Охотников на Ведьм Грин и Джонс, а затем подполковники Охотников на Ведьм Джексон, Робинсон и Смит (не родственник). После них – майоры Охотников на Ведьм Кастрюля, Жестянка, Молоко и Шкаф, потому как ограниченное воображение Шедвелла к тому моменту уже начало истощаться. И капитаны Охотников на Ведьм Смит, Смит, Смайт и Аналог. И пять сотен солдат, капралов и сержантов Охотников на Ведьм, многих из которых звали Смит, но это было неважно, ибо ни Кроули, ни Азирафаил так далеко никогда не дочитывали. Они просто давали деньги. В конце концов, сумма двух оплат составляла всего-то около шестидесяти фунтов в год. Шедвелл не считал это криминалом. Армия была святой надеждой, надо было что-то человеку делать. Старые девятипенсовики не приходили так, как когда-то. СУББОТА Было раннее-раннее утро субботы, дня конца света, и небо было краснее крови. Человек из службы доставки «Международного Экспресса» осторожно проехал поворот на скорости тридцать пять миль в час, сменил на меньшую (вторую), и выехал на обочину. Он вылез из микроавтобуса и мгновенно кинулся в канаву, чтобы убраться с дороги приближающегося грузовика, промчавшегося по повороту со скоростью здорово больше восьмидесяти миль в час. Он встал, поднял свои очки, надел их, отыскал посылку и записную книжку, счистил с униформу траву и грязь и, запоздало об этом подумав, погрозил кулаком быстро уменьшающемуся грузовику. – Нельзя позволять такого: проклятые грузовики, совершенно не уважают других, пользующихся дорогой; я всегда говорю, помни, что без машины ты такой же пешеход. Он спустился по травяной полосе, перелез через низкий забор и оказался у реки Ак. Человек из службы доставки «Международного Экспресса» пошел по берегу реки, держа в руках посылку. Ниже по течению сидел молодой человек, одетый во все белое. Он был единственным человеком в пределах видимости. Его волосы были белыми, кожа – бледная, как мел, и он сидел и глядел вверх и вниз по течению, словно любовался видом. Он выглядел, как выглядели поэты-романтики викторианской эпохи, прежде чем все испортили загнивание и пристращение к наркотикам. Человек из «Международного Экспресса» не мог этого понять. Я имею в виду, в старые времена, а на самом деле не так уж и давно, на берегу сидели рыболовы – по одному на дюжину ярдов; здесь играли дети; влюбленные пары приходили послушать, как плещется и журчит вода, и подержаться за руки, обняться-поцеловаться в Суссексском закате. Перед женитьбой они приезжали сюда с Мод, его женушкой. Они здесь друг друга кормили с ложечки… Времена изменились, подумал человек из службы доставки. Теперь белые и коричневые изваяния из пены и грязи спокойно дрейфовали вниз по реке, частенько покрывая ее на протяжении ярдов. А там, где поверхность воды была видима, она была покрыта молекулярно тонким нефтехимическим блеском. Послышалось громкое рычание – это пара лебедей, радостная, что наконец-то вернулась в Англию после долгого, утомительного полета через Северную Атлантику, приземлилась на гладкую, радужную поверхность воды и бесследно затонула. "Ох и по-дурацки же устроен наш мир, – подумал человек из службы доставки. – Вот Ак, когда-то была красивейшей рекой в этой части мира, а теперь всего-то прославленная индустриальная сточная труба. Лебеди падают на дно, а рыбы плавают на поверхности. Что ж, это цена прогресса. Прогресс не остановить…" Он достиг человека в белом. – Простите, сэр. Человек по имени Мел? Человек в белом кивнул, ничего не сказал. Он продолжал пристально глядеть на реку, следуя глазами за впечатляющим изваянием из пены и грязи. – Так красиво, – прошептал он. – Проклятье, как же красиво… Человек из службы доставки некоторое время не знал, что сказать. Затем врубились его автоматические системы. – Да, никакого сомнения, мир устроен по-дурацки, в смысле, по всему миру ходишь доставляешь а потом ты здесь практически у себя дома, так сказать, в смысле, я тут рядом родился и вырос, сэр, а был я в Средиземноморье, и Дес-Мойнсе, а это в Америке, сэр, а теперь я здесь, и вот ваша посылка, сэр. Человек по имени Мел взял посылку, взял записную книжку и расписался за посылку. Когда он это делал, ручка протекла, поэтому его подпись размазалась, когда он писал. Длина слова была непонятна, начиналось оно то ли с "М", то ли с "З", а в конце было то ли "л", то ли «ние». – Очень благодарен, сэр, – сказал человек из службы доставки. Он пошел вверх по реке, назад к забитой дороге, где он оставил свой микроавтобус, стараясь по пути не глядеть на реку. За его спиной человек в белом открыл посылку. Внутри была корона – круг из белого металла, выложенный алмазами. Он на нее несколько секунд глядел с удовлетворением, потом надел ее. Она блестела в свете восходящего солнца. Затем тусклость, что начала заливать ее серебряную поверхность, когда ее тронули его пальцы, полностью ее покрыла; и корона стала белой. Мел встал. Одну хорошую вещь можно сказать про загрязнение воздуха – совершенно восхитительными становятся зори. Вот и сейчас – словно кто-то поджег небо. И небрежная спичка подожгла бы реку, но, к сожалению, на это не было времени. Он знал, где и когда должна встретиться Их Четверка, придется ему поспешить, чтобы туда к обеду поспеть. «Может, мы вправду подожжем небо», – подумал он. И он покинул это место – почти незаметно. Время почти пришло. Человек оставил свой микроавтобус на травяной обочине у двустороннего шоссе. Он прошел к кабине водителя (осторожно, поскольку по повороту продолжали пролетать другие машины), засунул руку в открытое окно и взял список с приборной панели. Так, осталось доставить последнюю посылку. Он аккуратно прочел инструкции на бумаге, прикрепленной к посылке. Он прочел их еще раз, особо внимательно адрес и поручение. Адрес состоял из одного-единственного слова: Всюду. Затем, своей текущей ручкой, он написал короткую записку Мод, своей жене. Написано в ней было лишь: «Я люблю тебя». Потом он вернул список на место, посмотрел налево, затем направо, опять налево и начал целенаправленно шагать поперек дороги. Он прошел полпути, когда огромный германский грузовик, водитель которого был безумен от кофеина, маленьких беленьких пилюль и транспортных правил ЕЭС, вывернул из-за поворота. Человек понаблюдал за удалением его громады. «Ох, – подумал он, – чуть меня не сбил». Потом он посмотрел вниз, на канаву. "А", – подумал он. – ДА, – согласился голос из-за его левого плеча, или, по крайней мере, из-за воспоминания о левом плече. Человек из службы доставки повернулся, посмотрел и увидел. Сначала он не мог найти слов, хоть что-нибудь найти, но затем привычки, закрепившиеся за целую жизнь работы, захватили власть над мозгом, и он сказал: – Для вас послание, сэр. – ДЛЯ МЕНЯ? – Да, сэр. – Как же ему хотелось иметь горло. Если б оно у него было, мог бы сглотнуть. – Никакой посылки, боюсь, мистер… э, сэр. Послание. – НУ ТАК ПЕРЕДАЙ ЕГО МНЕ. – Вот оно, сэр. Вот… «Иди и смотри». – НАКОНЕЦ-ТО, – на лице услышавшего была улыбка, но ведь на таком лице ничего другого и быть и могло. – БЛАГОДАРЮ, – продолжил он. – ДОЛЖЕН ТЕБЯ ПОХВАЛИТЬ ЗА ПРЕДАННОСТЬ РАБОТЕ. – Сэр? – человек из службы доставки падал сквозь серый туман, и видел он только две голубых точки, которые могли быть глазами, а могли далекими звездами. – НЕ ДУМАЙ ОБ ЭТОМ КАК О СМЕРТИ, – бросил Смерть, – ТЫ ПРОСТО УХОДИШЬ ПОРАНЬШЕ, ЧТОБЫ НЕ ПОПАСТЬ В ТОЛКОТНЮ. У человека из службы доставки был краткий момент на то, чтобы у самого себя поинтересоваться, шутит ли его новый спутник, и решить, что нет; потом ничего не стало. Красное небо с утра. Будет дождь. Да. Сержант Охотников на Ведьм Шедвелл встал, наклонив набок голову. – Итак, – проговорил он. – Ты полностью готов. Все ли у тебя с собою? – Да, сэр. – Маятник обнаружения? – Маятник обнаружения взял. – Тиски для больших пальцев. Ньют сглотнул и хлопнул себя по карману. – Тиски. – Растопка? – Я правда думаю, сержант, что… – Растопка? – Растопка [45] , – грустно ответил Ньют. – И спички. — Колокольчик, книга и свеча? Ньют хлопнул себя по другому карману. В нем лежал бумажный пакетик, внутри которого был маленький колокольчик из тех, что с ума сводит волнистых попугайчиков, розовая свечка из тех, что втыкают в торт, и крошечная книга под названием «Молитвы для маленьких рук». Шедвелл ему внушил, что, хотя ведьмы были главной целью, хороший Охотник на Ведьм никогда не должен упустить шанс произвести по быстрому экзорсизм и должен всегда иметь с собой все свое оборудование. – Колокольчик, книга и свеча. – Булавка? – Булавка. – Отлично, парень. Никогда не забывай свою булавку. Это штык в твоей артиллерии света. Шедвелл расслабился. Ньют с изумлением заметил, что глаза старика затуманились. – Хотелось бы с тобой пойти, – проговорил тот. – Конечно, ничего из этого не проистечет, но славно было б выбраться и вновь пошагать по свету. Утомительная, знаешь ли, жизнь – лежать в сыром папоротнике, наблюдать за дьявольскими танцами. Какая-то жесткость в костях появляется. Он выпрямился и отсалютовал. – Тогда вперед, рядовой Пульцифер. И да маршируют с тобой прославленные армии. После того, как Ньют уехал, Шедвелл подумал о кое-чем, кое-чем, что сделать раньше ни разу не предоставлялось шанса. Теперь ему нужна была булавка. Не военная булавка, для использования при охоте на ведьм. Просто обычная булавка, из тех, что можно воткнуть в карту. Карта висела на стене. Она была старой. Она не показывала Милтон Кейнса. Не показывала Харлоу. Почти не было на ней Манчестера и Бирмингема. Эта карта триста лет была картой для штаб-квартир армии. В ней все еще было немного булавок, в основном в Йоркшире, Ланкашире и чуть-чуть в Эссексе, но они практически полностью проржавели. В других местах, лишь коричневые огрызки обозначали дальнюю цель давнего охотника. Шедвелл наконец-то нашел булавку среди мусора в пепельнице. Он на нее дыхнул, отполировал до сияния, прищурившись, глядел на карту, пока не нашел Тадфилд, и ликующе вколотил булавку в карту. Она засияла. Шедвелл отступил на шаг и вновь отсалютовал. Глаза его заполнили слезы. Потом он с трудом (из-за боли) развернулся и отсалютовал выставочному шкафу. Он был стар, поломан временем, стекло было разбито, но в каком-то смысле он и был АОнВ. В нем хранилось Полковое серебро (Приз Межбатальонного Гольфового Соревнования, за который не бились, к сожалению, семьдесят лет); хранилось в нем и патентованное Громовое Ружье Полковника-Охотников-на-Ведьм-Не-Должен-Есть-Ты-Какую-Живую-Вещь-С-Кровью-Иль-Колдовством-Пользоваться-Иль-Времена-Ругать Дальримпля, заряжаемое вставлением заряда в дуло; а также хранилось нечто, что было, вроде, грецкими орехами, а на самом деле – коллекцией сжавшихся голов охотников за головами, предоставленной Охотником на Ведьм Си-Эс-Эм Хорэсом «Схвати Их, прежде чем Они Тебя Схватили» Наркером, который много путешествовал по зарубежью; в нем хранились воспоминания. Шедвелл громко сморкнулся в рукав. Потом он открыл жестянку сгущенки – свой завтрак. Если б прославленные армии попытались с Ньютом маршировать, куски бы от них отвалились. Потому, что все они, кроме Ньюта и Шедвелла, уже давно были мертвы. Было ошибкой думать о Шедвелле (Ньют никогда не узнал, есть ли у него имя), как об одиноком сумасшедшем. Остальные просто были мертвы, в большинстве случаев несколько сотен лет. Когда-то армия была такой большой, какой она в настоящий момент представала в книгах благодаря изобретательному редактированию Шедвелла. Ньют с удивлением узнал, что у Армии Охотников на Ведьм было прошлое таким же долгим и таким же кровавым, как и у ее более нормальной копии. Зарплата охотников на ведьм в последний раз была введена Оливером Кромвелем и с тех пор никогда не пересматривалась. Офицеры получали по кроне, а генерал – соверен. Но, конечно, это был просто символ, поскольку за каждую ведьму давали девятипенсовик и возможность первому выбрать себе что-то из ее имущества. На эти-то девятипенсовики и приходилось полагаться. Поэтому времена были слегка тяжеловаты, пока Шедвеллу не стали платить Небеса и Ад. Зарплата Ньюта была шиллинг в год [46] . За это он обязан был всегда при себе иметь «огонек, трутницу, ящик с трутом или ружье, стреляющее благодаря поджиганию пороха», Шедвелл считал, что для поджигания вполне подойдет газовая зажигалка «Ронсон». Шедвелл приветствовал изобретение зажигалки так, как обычные солдаты – изобретение винтовки, из которой можно много раз стрелять, не перезаряжая ее. Ньют на это так смотрел – это было как входить в одну из организаций типа «Закрепленного Узла» или в компанию тех людей, которые понарошку повторяли Гражданскую Войну в США. Это давало тебе дело на выходные и означало, что ты поддерживаешь традиции (сделавшие западную цивилизацию тем, чем она является сейчас) – не даешь им умереть. Через час после того, как он покинул штаб-квартиру, Ньют съехал на обочину и порылся в бардачке перед сиденьем для пассажиров. Потом он открыл окно машины, использовав для этого пару плоскогубцев, ибо ручка давным-давно отвалилась. Пакет с растопкой, посланный его рукой, перелетел через живую изгородь. Через секунду за ним последовали тиски для больших пальцев. Поспорив сам с собой об остальных вещах, он сложил их обратно в ящик. Булавка была военная, оружие Охотников за ведьмами, с шариком черного цвета на конце, как у женских шляпных булавок. Он знал, для чего она была нужна. Он довольно много прочел. При их первой встрече Шедвелл снабдил его кучей брошюр, но также Армия накопила разные книги и документы, на которых, подозревал Ньют, можно было бы кучу денег заработать, если бы они когда-либо появились на рынке. Булавкой следовало колоть подозреваемых. Если в каком-то месте тела человек ничего не чувствовал, значит, он был ведьмой. Просто. Некоторые из мошенников-Охотников на Ведьм использовали специальные втягивающиеся булавки, но эта была настоящая – честная, крепкая сталь. Он не сможет смотреть старому Шедвеллу в глаза, если выкинет булавку. Да и потом, вероятно, это может принести в жизнь неудачу. Он завел мотор и возобновил свое путешествие. Машина Ньюта называлась «Васаби» [47] . Он ее называл «Дик Терпин», в надежде, что как-нибудь кто-нибудь спросит его, почему. Лишь очень аккуратный историк сможет указать точную дату того, когда японцы перестали быть бесовскими машинами, все копирующими с Запада, и стали теми ловкими и умелыми инженерами, что делают вещи, лучшие западных во много раз. Но «Васаби» была спроектировала именно в этот запутанный день и объединяла традиционные плохие вещи, встречающиеся в западных машинах, с группой нововведений-бедствий, избегание которых сделало фирмы «Хонда», «Тойота» и им подобные тем, чем они сейчас являются. Ньют ни разу в жизни не видел на дороге другой такой машины, как ни старался. В течение лет, и без особого убеждения, он с энтузиазмом говорил своим друзьям о ее экономности и надежности, отчаянно надеясь, что один из них такую купит, ведь несчастные любят компанию. Тщетно указывал он на ее уникальный мотор, на ее коробку скоростей с тремя скоростями, ее невероятные устройства обеспечения безопасности, вроде подушек, надувавшихся в опасных ситуациях, например, когда ты едешь со скоростью в 45 миль в час по прямой, сухой дороге, и вот-вот разобьешься, ибо вид загородила огромная подушка безопасности. Он также слегка лирически говорил про ее радио, сделанное в Корее, которое невероятно хорошо принимало «Радио Пхеньян», и про синтезированный электронный голос, который предупреждал, что у вас не надет ремень безопасности, даже если он надет; этот голос был запрограммирован кем-то, кто не только не понимал английского, но еще и японского не знал. «Высшее искусство», – говорил он. Видимо, в этом случае имелось в виду гончарное искусство. Его друзья кивали, соглашались и наедине решали, что если им будет предоставлен выбор между покупкой «Васаби» и прогулкой пешком, они лучше вложат деньги в пару башмаков; все равно ведь хуже не будет, ибо одной из причин невероятного долголетия «Васаби» был тот факт, что машина проводила кучу времени в мастерских, ожидая прихода по почте коленвалов и других вещей от единственного сохранившегося в мире агента «Васаби» в Нигирузуши [48] , Япония. В том неопределенном, дзен-подобном трансе, в котором большинство людей водят машину, Ньют стал думать о том, как же в точности используют булавку. Говоришь: «Есть булавка, и я не боюсь ее использовать?» «Есть булавка, готов путешествовать»… «Кидающий булавки»… «Человек с золотой булавкой»… «Наваронские булавки»… Ньюта могла бы заинтересовать следующая информация – из тридцати девяти тысяч женщин, проверенных булавкой за века охоты на ведьм, двадцать девять тысяч сказали «ой», девять тысяч девятьсот девяносто девять ничего не почувствовали из-за использования вышеупомянутых втягивающихся булавок, и одна ведьма заявила, что укол ее чудесным образом вылечил от артрита в ноге. Звали ее Агнес Безумцер. Она была великим провалом Армии Охотников на Ведьм. Одна из ранних записей в «Прелестных и аккуратных пророчествах Агнес Безумцер» касалась смерти самой Агнес Безумцер. Англичане, будучи, в общем и в целом, бестолковым и ленивым народом, не так усердно жгли женщин, как другие народы Европы. В Германии костры складывали и жгли с обычной тевтонской аккуратностью. Даже благочестивые шотландцы, дерущиеся на протяжении веков, никак не добиваясь победы, со своими главнейшими врагами – шотландцами, несколько человек смогли все-таки сжечь, чтобы заполнить чем-то длинные зимние вечера. А вот у англичан казалось, сердце к этому не лежало. Одной из причин этого могло быть то, как померла Агнес Безумцер – смерть эта реально и положила конец серьезной мании охоты на ведьм в Англии. Кричащая толпа, доведенная до сильнейшей ярости ее привычкой быть умной и лечить людей, одним апрельским утром прибыла к ее дому и нашла ее сидящей в верхней одежде и ожидающей их. – Вы опоздали, – сообщила она им. – Уж десять минут, как я должна была гореть. Потом она встала и медленно прохромала через внезапно тихую толпу, из домика к костру, что поспешно сложили на поляне в центре деревни. Легенда говорит, что она неловко вскарабкалась на верх кучи дров и положила руки на столб. – Хорошенько завяжи, – бросила она потрясенному охотнику на ведьм. А затем, когда жители деревни стали тихонько подбираться к костру, она подняла свою красивую голову в свете костра и произнесла: – Подойдите, добрые люди, подойдите как можно ближе. Подойдите так близко, чтобы огонь вас почти опалял, ибо заявляю вам: все должны видеть, как умирает последняя истинная в Англии ведьма. Ибо являюсь я ведьмою, так решил ваш суд, однако ж не знаю я, каково на самом деле мое преступление. И потому да будет смерть моя миру посланием. Подойдите как можно ближе, говорю я вам, и запомните хорошенько судьбу всех тех, кто вмешивается в то, чего они не понимают. И, говорят, далее она улыбнулась, посмотрела на небо над деревней и проговорила: – И тебя это тоже касается, старый ты глупец безумный. И после этого странного богохульства она больше ничего не сказала. Она позволила людям заткнуть себе рот кляпом и стояла себе надменно, когда факелы поднесли к сухому дереву. Толпа подошла поближе, один-два человека в ней были слегка неуверены, правильно ли они сделали, если уж подумать. Через тридцать секунд взрыв распотрошил поляну, избавил, как коса, долину от живых существ, а виден он был аж в Галифаксе. За этим последовал длительный спор о том, Бог этот взрыв наслал или Сатана, но записка, позже найденная в домике Агнес Безумцер, указала, что всякому божественному или дьявольскому вмешательству вещественно помогло содержание нижних юбок Агнес, в которых она предусмотрительно спрятала восемьдесят фунтов пороха и сорок фунтов кровельных гвоздей. Агнес также оставила, на столе в кухне рядом с запиской, сообщающей, что молоко больше не понадобится, ящик и книгу. В записке были четкие инструкции, что надо сделать с ящиком, и настолько же четкие инструкции насчет книги – ее надо было послать сыну Агнес, Джону Безумцеру. Люди, которые нашли записку – они были из соседней деревни, и их разбудил взрыв – подумали, не проигнорировать ли инструкции и не сжечь ли просто домик, но потом поглядели на мерцающие угли и развалины, усыпанные гвоздями, и решили, что не стоит. И потом, в записке Агнес были неприятно точные предсказания того, что произойдет с людьми, которые ее приказы не выполнят. Человек, который поджег Агнес Безумцер, был майором Охотников на Ведьм. Его шляпу прибывшие нашли на ветвях дерева, в двух милях от деревни. Имя его, вышитое внутри на довольно большом куске ленты, было «Не-Возжелай-Жену-Ближнего-Своего Пульцифер», один из наиболее прилежных охотников на ведьм в Англии, возможно, он бы получил некоторое удовлетворение от известия о том, что последний его живой потомок сейчас, пусть сам того не зная, двигался к последнему живому потомку Агнес Безумцер. Почувствовал бы, что наконец-то свершится древняя месть. Если бы он знал, что на самом деле произойдет, когда его потомок ее встретит, он бы перевернулся в могиле, если бы она у него была. Однако, сначала, Ньюту следовало что-то сделать с летающей тарелкой. Она приземлилась на дороге перед ним, как раз когда он пытался найти поворот на Нижний Тадфилд и разложил на руле карту. Пришлось резко затормозить. Выглядела она как любая виденная Ньютом картинка летающей тарелки. Пока он смотрел через верх своей карты, дверь в тарелке, удовлетворенно свистнув, откатилась в сторону и открылся сияющий трап, который автоматически раздвигался, пока не достал до дороги. Засиял блестящий голубой свет, обозначив три контура тел пришельцев. Они прошагали вниз по трапу. По крайней мере, двое из них прошагали. Тот, что выглядел как перечница, просто по нему проскользил и свалился внизу. Другие двое проигнорировали его неистовое попискивание и довольно медленно прошли к машине; по манере, общей во всем мире – словно в голове составляют список обвинений – можно было в них узнать полицейских. Тот, что был самым высоким (желтая жаба, одетая в фольгу) постучал в окно Ньюта. Тот опустил стекло. Существо носило такие отражающие свет черные очки, которые Ньют про себя всегда называл черными очками Крутого Люка. – Доброе утро, сэр, мадам или бесполый, – проговорило существо. – Это ваша планета, не так ли? Другой пришелец, зеленый и приземистый, зашел в лес сбоку дороги. Краем глаза Ньют заметил, как он ударил дерево, а затем провел лист сквозь какое-то сложное устройство на поясе. Очень довольным он не выглядел. – Ну, да. Полагаю, – ответил Ньют. Жаба задумчиво уставилась на небо. – И давно она ваша, сэр? – проговорила она. – Э. Не лично моя. Я имею в виду, мой вид ею владеет около полумиллиона лет. Я думаю. Пришелец обменялся взглядами со своим коллегой. – Что, довели дело до кислотного дождя, да, сэр? – упрекнул он. – Может, слишком много себе позволили со стариками углеводородами? – Виноват. – Вы мне можете сказать альбедо своей планеты, сэр? – спросила жаба, все еще глядя прямо на горизонт, словно тот вытворял что-то интересное. – Э. Нет. – Ну, должен вам передать грустную новость – ледяные шапки у вас на полюсах ниже установленного правилами размера для планет такой категории, сэр. – О господи! – проговорил Ньют. Подумав, кому он может об этом сказать, он понял, что ни одна живая душа ему не поверит. Жаба наклонилась поближе. Похоже было, что она была чем-то обеспокоена, хотя, конечно, Ньют не мог твердо судить о выражениях лица расы пришельцев, которой он никогда ранее не встречал. – В этом случае мы это проглядим, сэр. От волнения Ньют заговорил быстро и неразборчиво. – О. Э. Я с этим разберусь – ну, когда я говорю "я", имею в виду, Антарктика, или чего-то, каждой стране принадлежит, или чего-то, и… – Сэр, на самом деле нас попросили вам послание передать. – Да? – Оно гласит: «Мы вам передаем послание о вселенском мире, гармонии и тому подобных штуках». Конец письма, – закончила жаба. – О, – Ньют обдумал это послание. – О. Очень мило. – У вас есть идеи насчет того, почему нас попросили передать вам это письмо, сэр? – спросила жаба. Ньют повеселел. – Ну, э, я полагаю, – начал он молоть, – Человечество же, э, атом ведь в работу запрягло, и… – Вот и у нас нет идей. – Жаба встала. – Возможно, это один из феноменов, полагаю. Что ж, мы лучше пойдем. Она с сомнением покачала головой, повернулась и без единого слова переваливаясь вернулась к тарелке. Маленький пришелец прошел мимо машины. – Уровень Це-О-Два на 0.5 процента выше нормы, – резко бросил он, значительно глядя на Ньюта. – Вы ведь знаете, что вас можно обвинить в том, что вы являетесь господствующими особями, находясь под влиянием импульсно-направляемого потребления? Эти двое подняли третьего пришельца, затащили его вверх по трапу и закрыли дверь. Ньют некоторое время подождал – на случай каких-нибудь зрелищных вспышек света, но тарелка просто себе стояла. В конце концов он проехал вверх по подъему и объехал ее. Когда он посмотрел в зеркало заднего вида, ее уже не было. «С чем-то я, должно быть, переборщил, – подумал он виновато. – Но с чем? Даже Шедвеллу не могу сказать, он меня, тут же отчитает за то, что соски у них не пересчитал». – Вообще, – бросил Адам, – с ведьмами все не так, как вы думаете. Они сидели на ограде поля, смотрели, как Пес катается в коровьем помете. Маленькому зверьку, похоже, это жутко нравилось. – Я о них читал, – продолжил он, говоря слегка погромче. – На самом-то деле, они все время были правы, и неправильно их притеснять с помощью Британских Инквизиций и тому подобных штук. – Моя мать сказала, что они были просто разумные женщины, протестующие единственным им доступным путем против удушливых несправедливостей социальной иерархии, во главе которой стояли мужчины, – вспомнила Пеппер. Мать Пеппер преподавала в Нортоновском Политехническом [49] . — Да, но твоя мать всегда такие вещи говорит, – отозвался Адам через некоторое время. Пеппер согласно кивнула. – И еще она сказала, что в худшем случае они были просто свободомыслящие, поклоняющиеся принципу воспроизводства. – Что еще за принцип производства? – вопросил Венслидэйл. – Не знаю. Думаю, что-то, связанное с дубами-великанами, – отозвалась Пеппер с сомнением в голосе. – Ну, я думал, они Дьяволу поклонялись, – произнес Брайан, впрочем, без автоматического осуждения. У Них было мышление открытым по отношению к поклонению Дьяволу. Оно по отношению ко всему было открыто. – Вообще-то, Дьявол лучше какого-то тупого дерева. – Вот где вы ошибаетесь, – вклинился Адам. – Это вовсе не Дьявол. Это другой бог, или что-то такое. С рогами. – Дьявол, – кивнул Брайан. – Нет, – терпеливо отозвался Адам. – У людей они просто в сознании смешались. У него всего лишь рога похожи. Он зовется Пан. Он наполовину козел. – Которая половина? – спросил Венслидэйл. Адам над этим подумал. – Нижняя, – сказал он наконец. – Странно, что вы этого не знаете. Я-то думал, это все знают. – У козлов нет нижней половины, – заметил Венслидэйл. – У них есть передняя и задняя. Точно так же, как у коров. Они еще немного понаблюдали за Псом, барабаня пятками по ограде. Было так жарко, что думать было невозможно. Затем Пеппер бросила: – Если у него козлиные ноги, то у него не может быть рогов. Рога же принадлежат передней половине. – Я его не выдумывал, так ведь? – пробурчал Адам раздраженно. – Я вам просто о нем рассказал. Для меня новость, что я его выдумал. На меня не набрасывайтесь. – И вообще, – продолжала Пеппер. – Идиотский этот Пан не может ходить жаловаться, если люди думают, что он Дьявол. Он же с рогами. Люди не могут не сказать: «О, Дьявол идет». Пес начал прокапывать ход в кроличью нору. Адам, сознание которого, похоже, было чем-то отягощено, глубоко вздохнул. – Не надо все так буквально понимать, – проговорил он. – В наши дни это главная проблема. Материализм этот шершавый. Люди вроде вас рубят тропические леса да дыры в озоновом слое проделывают. В озоновом слое гигантская дыра из-за шершавого материализма людей вроде вас. – Я ничего не могу с этим сделать, – отозвался Брайан автоматически. – Все еще плачу за идиотскую огурцовую раму. – В журнале написано, – продолжил Адам, не обращая на него внимания. – Чтобы сделать один бифбургер, расходуют миллионы акров тропического леса. И озон этот весь утекает, так как… – он ненадолго запнулся, но быстро нашелся, – люди окружение опрыскивают. – А еще киты, – дополнил Венслидэйл. – Мы должны их спасти. По виду Адама было очевидно, что он не понял, при чем тут киты. То, что он награбил из старых номеров «Нового Акварийского», ничего про китов не включало. Редакторы полагали, что его читатели все были за спасение китов – так же, как они предполагали, что те дышали и были прямоходящими. – О них программа была, – пояснил Венслидэйл. – И чего ради мы должны их спасать? – поинтересовался Адам. В мозгу его замелькали путаные видения спасения китов до тех пор, пока не накопишь достаточно для значка. Венслидэйл запнулся и напряг память. – Потому что петь могут. И мозги у них большие. Их почти не осталось. И вообще, убивать их мы не должны, из них только пищу для домашних животных и делают. – Если они такие умные, – медленно проговорил Брайан, – что они делают в море? – Ну, не знаю, – отозвался выглядевший задумчивым Адам. – Плавают весь день, просто рты открывают и едят… по мне, так умно… Его прервал визг тормозов и долгий, растянувшийся хруст. Они слезли с ограды и пробежали вверх по тропинке к перекрестку, где крышей вниз на конце длинного следа скольжения лежала маленькая машина. Чуть дальше по дороге виднелась дыра. Было похоже, что машина пыталась ее объехать. Пока они смотрели на машину, маленькое выглядевшее восточным существо бросилось прочь и скрылось из виду. Они, потянув за ручку, отворили дверь и вытащили потерявшего сознание Ньюта. Видения медалей за героическое спасения заполнили голову Адама. Практические мысли о первой помощи заполнили голову Венслидэйла. – Мы не должны его двигать, – сказал последний. – Из-за сломанных костей. Надо кого-то найти, чтоб помог. Адам развернулся. Среди деревьев внизу по дороге виднелась крыша. Это был Жасминовый Домик. А в Жасминовом Домике Анафема Приббор сидела напротив стола, на котором она за последний час разложила бинты, аспирин и разные другие вещи, связанные с первой помощью. Анафема глядела на часы. «Он вот-вот должен прибыть», – думала она. А потом, когда он появился, он оказался не таким, как она ожидала. Вернее, не таким, как она надеялась. Надеялась она (достаточно сознательно) на кого-то высокого, темноволосого и красивого. Ньют был высок, но выглядел сплющенным, тонким. И хотя волосы его, вне всякого сомнения, были темны, они не были модно уложены; просто куча тонких, черных прядей, растущих наверху его головы. Это не была вина Ньюта: когда он был помоложе, он раз в пару месяцев приходил в парикмахерскую на углу, прижимая к себе фотографию, аккуратно вырванную им из журнала; на ней был изображен кто-то, потрясающе круто подстриженный, усмехающийся в камеру; Ньют показывал парикмахеру фото, и просил подстричь его так, чтобы он выглядел так же, пожалуйста. А парикмахер, который знал свою работу, взглянув один раз на Ньюта, стриг его классически – подходяще для любой цели, коротко по бокам и сзади. Через год Ньют понял, что к его лицу, очевидно, красивые стрижки не идут. Лучшее, на что он мог надеяться после стрижки – волосы покороче. И с костюмами было так же. Еще не изобрели одежду, в которой он выглядел бы милым, умудренным, не стесненным. К описываемому времени он научился быть удовлетворен любой одеждой, что помогала ему не намокнуть в дождь и давала место для хранения сдачи. И красив он не был. Даже когда он снимал очки [50] . А когда она сняла с него туфли, чтобы уложить его в постель, то открыла, что он носил разные носки: один голубой, с дыркой на пятке, и один серый, с дырками на пальцах. "Полагаю, я должна по этому поводу почувствовать волну теплого, нежного женского того-или-другого, – подумала она. – Я же всего лишь желаю, чтобы он их постирал. Итак… высокий, темноволосый, не красивый. – Она пожала плечами. – Ладно. Два совпадения из трех возможных – неплохо". Фигура на кровати начала шевелиться. А Анафема, которая – такова уж у нее была природа – всегда глядела в будущее, подавила свое разочарование и спросила: – И как мы сейчас себя чувствуем? Ньют открыл глаза. Он лежал на кровати в спальне, и спальня была не его. Он мгновенно это понял по потолку. С потолка его спальни все еще свисали на веревках из шелка модели самолетов. Он как-то не нашел сил и времени, чтобы их снять. А на этом потолке была только штукатурка с дырами. Ньют ранее никогда не был в спальне женщины, но он почувствовал, что это одна из них – в основном по сочетанию запахов. Были слабые запахи пудры и ландыша, и не было никакого прогорклого запашка старых маек, которые забыли, как выглядит нутро стиральной машины. Он попытался поднять голову, застонал и позволил ей опять зарыться в подушку. Розовая, не мог он не заметить. – Головой о руль ударились, – пояснил голос, его поднявший. – Ничего, впрочем, не сломано. Что произошло? Ньют опять открыл глаза. – Машина в порядке? – спросил он. – Очевидно. Внутри голосок повторяет «Пожаруйста, зажтегните ремлень». – Видите? – обратился Ньют к невидимой аудитории. – В то время знали, как строить машины. Эта пластиковая обшивка почти и не вдавливается. Он мигнул в сторону Анафемы. – Я свернул, чтобы объехать появившегося на дороге тибетца, – бросил он. – По крайней мере, мне так кажется. Надеюсь, я не сошел с ума. Фигура вошла в его поле зрения. У нее были темные волосы, красные губы, зеленые глаза, и это почти наверняка была женщина. Ньют постарался не глазеть. Она проговорила: – Если и поглазеете, никто не увидит. – Потом она улыбнулась. – Знаете, я раньше ни разу охотника на ведьм не встречала? – Э… – начал Ньют. Она выставила вперед его открытый бумажник. – Пришлось заглянуть, – бросила она. Ньют почувствовал себя весьма и весьма смущенным, что для него не было необычно. Шедвелл дал ему официальную уполномочивающую карточку охотника на ведьм, которая, кроме прочего, велела всем курьерам, мировым судьям, епископам и приставам его беспрепятственно пропускать и давать ему столько сухого дерева, сколько будет нужно. Она была весьма впечатляюща, была каллиграфическим шедевром и, вероятно, весьма стара. Он о ней забыл. – Это просто хобби, – проговорил он несчастно. – На самом деле я… я… – он не мог сказать «клерк, распределяющий зарплаты», не здесь, не сейчас, не такой девушке. – Компьютерный инженер, – солгал он. Хочу им быть, хочу им быть, в душе я компьютерный инженер, просто мозг мне им стать не позволяет. – Простите, могу я узнать…? – Анафема Приббор, – ответила Анафема. – Я оккультист, но это просто хобби. На самом деле я ведьма. Отлично. Вы на час опоздали, – добавила она, протягивая Ньюту маленький лист картона, – так что прочитайте-ка это. Освободит кучу времени. Ньют, несмотря на все испытания своего детства, на самом деле имел дома маленький компьютер. Несколько, если честно. Всегда было очевидно, что за компьютеры у него имелись. Это были настольные эквиваленты «Васаби». Те, которые, к примеру, сразу после покупки в два раза падали в цене. Или начинали жизнь в блеске популярности и исчезали во мраке спустя год. Или вообще работали, только засунутые в холодильник. Или, если по какой-то счастливой случайности они были сами по себе хорошими машинами, Ньюту всегда доставался один из тех нескольких экземпляров, что продавались с ранней, полной ошибок версией операционной системы. Но он не сдавался, поскольку он верил. У Адама тоже был маленький компьютер. Он его использовал, чтобы играть в игры – но он никогда не играл в них подолгу. Он загружал игру, внимательнейше глядел на экран в течение нескольких минут, а потом в нее играл, пока счетчику «Высшие Очки» не начинало не хватать нулей. Когда другие Они удивлялись этому странному умению, Адам слегка удивлялся, что все так в игры не играют. «Надо всего лишь научиться, как в нее играть, а потом все очень просто», – говорил он. Достаточно большая часть гостиной-передней Жасминового Домика была занята, заметил Ньют, кипами газет, и ему стало плохо. Вырезки были приклеены на стены. У некоторых из них куски были обведены красными чернилами. Настроение Ньюта чуть улучшилось, когда он увидел, что несколько она вырезала из-за Шедвелла. У Анафемы было очень мало мебели. Единственной вещью, которую она позаботилась привезти с собой, были ее часы, одна из вещей, передающихся от предка к потомку уже давным-давно. Это не были «дедушкины часы», полностью заключенные в коробку, это были настенные часы со свободно качающимся маятником – под таким Э.А.По с радостью кого-нибудь оставил бы связанным. Глаза Ньюта постоянно к часам возвращались. – Их построил мой предок, – пояснила Анафема, ставя на стол кофейные чашки. – Сэр Джошуа Приббор. Может, слышали? Он изобрел такую маленькую качающуюся штучку, которая позволила аккуратные часы дешево создавать? Ее назвали в его честь. – Джошуа? – уточнил Ньют осторожно. – Приббор. В последние полчаса Ньют слышал много совершенно невероятных вещей и почти был готов в это поверить, но надо же где-то и остановиться. – Устройство назвали в честь живого человека? – спросил он. – О, да. Старое доброе ланкаширское имя. Из французского пришло, по-моему. Может, еще скажете, что не слышали о сэре Хамфри Штукке… – Ой, ну не надо… – …который изобрел штуку, которая сделала возможным выкачивать воду из затопленных шахт. Или Пьетре В.Щитцо? Или Сайрусе Т.Штукенце, самом передовом черном изобретателе в Америке? Томас Эдисон как-то сказал, что единственные современные ему ученые-практики, которыми он восхищался, были Сайрус Т.Штукенц и Элла Ридер Приборчек. Она посмотрела на лицо Ньюта и увидела на нем непонимающее выражение. – Я о них диссертацию писала, – пояснила она. – О людях, которые изобрели вещи такие простые и повсеместно используемые, что все позабыли, что их когда-то кто-то изобрел, на самом-то деле. Сахара? – Э… – Обычно кладете два куска, – добавила Анафема сладко. Ньют вновь уставился на карточку, что она ему дала. Похоже, она думала, что карточка эта все объяснит. Она не объяснила. В середине была подчеркнутая линия. На левой стороне было немного чего-то – поэзии, похоже, – написанного черными чернилами. На правой, здесь красными чернилами, были пометки и комментарии. Вот как это выглядело: Рука Ньюта автоматически залезла в карман. Его зажигалка исчезла. – Что это значит? – спросил он хрипло. – Слышали когда-нибудь про Агнес Безумцер? – спросила Анафема. – Нет, – отозвался Ньют, отчаянно пытаясь защититься сарказмом. – Вы мне, я полагаю, сейчас скажете, что она изобрела безумцев. – Еще одно старое доброе ланкаширское имя, – бросила Анафема холодно. – Если не верите, почитайте про суды над ведьмами в раннем семнадцатом веке. Она была моим предком. И один из ваших предков ее сжег живьем на костре. Вернее, попытался. Ньют выслушал, поражаясь и ужасаясь, истории гибели Агнес Безумцер. – Не-Возжелай-Жену-Ближнего-Своего Пульцифер? – переспросил он, когда Анафема закончила. – В те дни такие имена были достаточно часты, – пояснила Анафема. – Как я понимаю, было в семье десять детей, а семья была очень религиозная. Были также Жадность Пульцифер, Лжесвидетель Пульцифер… – Думаю, я понимаю, – проговорил Ньют. – Ну и ну. Мне казалось, Шедвелл сказал, что он раньше видел мое имя. Должно быть в архивах Армии. Думаю, если б меня звали «Возжелай-Жену-Ближнего-Своего», я бы больно сделал стольким людям, скольким можно. – Думаю, он просто женщин очень не любил. – Спасибо, что так спокойно воспринимаешь, – отозвался Ньют. – Я имею в виду, должен был быть предком. Пульциферов ведь немного. Может… вот поэтому-то я с Армией Охотников на Ведьм и встретился? Может, Судьба, – добавил он с надеждой. Анафема покачала головой. – Нет, – сказала она. – Нет такой вещи. – Вообще, охота на ведьм сейчас – совсем не то, что тогда. Не думаю, что Шедвелл когда-нибудь делал что-то большее переворачивания корзин для мусора Дорис Стоукс. – Скажу по секрету, с Агнес было трудно, – заметила Анафема неопределенно. – У нее была неустойчивая психика. Ньют помахал листом бумаги. – Но какое отношение она имеет к этому? – спросил он. – Она это написала. Вернее, оригинал. Это № 3819 из «Прелестных и аккуратных пророчеств Агнес Безумцер», впервые опубликованных в 1655-ом. Ньют опять уставился на пророчество. Его рот открылся и закрылся. – Она знала, что я машину разобью? – спросил он потрясенно. – Да. Нет. Скорее всего, нет. Трудно сказать. Видишь ли, Агнес была худшим из живших пророков. Потому что она всегда была права. Потому-то книга никогда не продавалась. Большинство экстрасенсорных способностей вызваны простым отсутствием фокусирования на времени, а сознание Агнес Безумцер ушло так далеко во Времени, что она считалась сумасшедшей даже по стандартам семнадцатого века, а там сумасшедшие пророчицы были развивающейся быстрее других индустрией. Но все соглашались, что слушать ее приятно. Она постоянно говорила о том, что болезни надо лечить, используя специальный вид глины, и о том, что важно мыть руки, чтобы смывались малюсенькие зверьки, вызывающие болезни, когда всякий разумный человек знает, что единственная защита от демонов плохого здоровья – хорошенько вонять. Она призывала бегать такой медленной рысью с подпрыгиваньем, это поможет дольше жить – что было очень подозрительно и впервые обратило на нее внимание Охотников на ведьм, и указывала на важность поедания волокнистой пищи, впрочем, здесь она точно опередила свое время, так как большинство людей волокно в пище меньше беспокоило, чем камни. И она бородавки не лечила. – Все это в сознании вашем, – говорила она. – Забудьте об этом, и оно уйдет. Было очевидно, что Агнес связывала с Будущим какая-то линия, но была она необычно узкая и специфическая. Другими словами, практически совсем бесполезная. – Как это? – спросил Ньют. – Она писала такие пророчества, которые можно понять, только когда что-то уже произошло, – пояснила Анафема. – Как «Бетамаки не покупайте». Предсказание № 1972. – Ты имеешь в виду, что она предсказала появление видеомагнитофонов? – Нет! Она всего лишь взяла один маленький обрывочек информации, – отозвалась Анафема. – Вот в чем дело. В большинстве случаев она так косвенно упоминает о чем-то, что пока не произошло, понять никак нельзя, а потом уж все становится очевидно. И она не знала, что будет важно, а что нет, поэтому промахивалась часто. Ее предсказание на 22 ноября 1963 было о доме, что обрушится в Кингз Линн. – И? – спросил учтиво-непонимающе Ньют. – Убили президента Кеннеди, – подсказала Анафема. – Но, понимаешь, Далласа тогда не было. А Кингз Линн был весьма важен. – А. – Она была обычно очень хороша, если предсказание относилось к ее потомкам. – Да? – И она ничего не знала про двигатель внутреннего сгорания. Для нее машины были просто странными колесницами. Даже моя мать думала, что предсказание это – о переворачивании императорского экипажа. Видишь ли, мало знать, что такое есть будущее. Надо знать, и что оно значит. Агнес была как кто-то, глядящий на огромную картину в малюсенькую трубу. Она писала что-то, что казалось хорошими советами, основываясь на том, что она понимала из тех малюсеньких кусочков, что она видела. – Иногда может и повезти, – продолжала Анафема. – Мой прадедушка догадался об обвале рынка ценных бумаг в 1929 за два дня до того, как он произошел. Кучу денег заработал. Можно сказать, что мы профессиональные потомки. Она пронзительно посмотрела на Ньюта. – Понимаешь, чего никто не понял до момента, от которого нас отделяет примерно двести лет, так это того, что «Прелестные и аккуратные пророчества» Агнес написала для того, чтобы они передавались потомкам и им помогали. Многие пророчества связаны с ее родственниками и их благополучием. Она как бы пыталась за нами присмотреть после своего ухода из жизни. Мы думаем, что это и есть причина пророчества про Кингз Линн. Мой отец в то время посещал это место, так что с точки зрения Агнес, его не могли задеть шальные пули из Далласа, а был большой шанс, что на него кирпич упадет. – Что за славная женщина, – заметил Ньют. – Можно забыть, что она взорвала целую деревню. Анафема эти слова проигнорировала. – Вот, в общем-то, и все – завершила она. – С тех пор мы их толкуем. В целом, мы в среднем разбираем одно пророчество в месяц – теперь, на самом деле, больше, так как конец света приближается. – И когда будет конец света? – спросил Ньют. Анафема значительно глянула на часы. Ньют издал ужасный краткий смешок, который, как он надеялся, звучал мягко и земно. После событий дня он себя очень разумным не чувствовал. Да еще он чувствовал запах духов Анафемы, и из-за этого чувствовал себя неуютно. – Счастье еще, что мне секундомер не нужен, – проговорила Анафема. – У нас, ну, около пяти или шести часов. Ньют обдумал это. До сих пор у него ни разу в жизни не было желания выпить чего-нибудь из алкогольных напитков, но что-то ему подсказало, что пришла пора первого раза. – У ведьм алкоголь в доме есть? – рискнул он. – О, да, – Анафема улыбнулась так, как, должно быть, улыбалась Агнес Безумцер, распаковывая содержимое своего ящика с бельем. – Зеленый бурлящий напиток со странными Существами, плавающими на замерзающей поверхности. Ты должен это знать. – Здорово. Лед есть? Оказалось, что напиток – джин. Анафема, которая ведьмовством занялась не по желанию, а потому, что не могла иначе, в общем-то не одобряла алкоголь, а вот в данном личном случае одобрила. – Я тебе сказал про тибетца, что из дыры в дороге вылез? – спросил Ньют, немного расслабившись. – О, я о них знаю, – отозвалась Анафема, тасуя на столе газеты. – Двое вчера вылезли на лужайке перед домой. Бедняги были здорово смущены, я дала им чашку чая, потом они взяли у меня лопату и опять копать пошли. Не думаю, что они знают, что должны делать. Ньют слегка обиделся. – Откуда ты знаешь, что это были тибетцы? – спросил он. – Если уж на то пошло, откуда ты знаешь? Может, когда его ударил, раздался звук «Оммм»? – Ну, он… он выглядел по-тибетски, – пояснил Ньют. – Оранжево-желтая ряса, лысая голова… понимаешь… по-тибетски. – Один из моих вполне неплохо по-английски говорил. Я так поняла, что в одну минуту он радио чинил в Лхасе, а уже в следующую он в туннеле. Не знал, как домой попадет. – Если его вверх по дороге послать, он, возможно, смог бы полететь на летающей тарелке, – бросил Ньют мрачно. – Три пришельца? Один из них – маленький жестяной робот? – Они у тебя на лужайке приземлились, да? – Судя по радио, это чуть ли не единственное место, где они не приземлились. Они всюду в мире садятся, доставляют короткое избитое послание про космический мир, а когда люди им говорят: «Да, и?», – пришельцы на них непонимающе смотрят и улетают прочь. Знаки и предзнаменования, как Агнес и говорила. – Ты мне скажешь, что она и это предсказала, полагаю? Анафема пролистала старую картотеку стоящую перед ней. – Я собиралась поместить все это на компьютер, – сказала она. – Поиск слов и тому подобное. Знаешь? Это жизнь так упростит. Пророчества устроены в дурацком порядке, но там подсказки, записи от руки и другие вещи. – Она это в форме картотеки сделала? – спросил Ньют. – Нет, в форме книги. Но я ее, э, потеряла. У нас, конечно, всегда копии были. – Потеряла, э? – переспросил Ньют, стараясь добавить в происходящее юмора. – Но она же этого не предвидела! Анафема злобно на него поглядела. Если бы взгляды могли убивать, Ньют мгновенно очутился бы под могильной плитой. Потом она продолжила: – Правда, мы за годы много согласовали, и дед мой удобную систему ссылок придумал… а. Вот оно. Она толкнула к Ньюту лист бумаги. – Я эти комментарии не из головы написала, – признала Анафема. – Я их написала, выслушав новости. – Должно быть, у тебя в семье все невероятно хорошо кроссворды разгадывали, – заметил Ньют. – Вообще-то, здесь Агнес слишком уж загнула, по-моему. Куски про левиафана, Южную Америку, трех и четырех могут значить все, что угодно. – Она вздохнула. – Проблема в газетах. Никогда не знаешь, не имеет ли Агнес в виду какое-то маленькое происшествие, которое пропустить можешь. Знаешь, сколько времени занимает внимательное проглядывание каждой ежедневной газеты всякое утро? – Три часа десять минут, – ответил Ньют автоматически. – Полагаю, нам медаль или чего-то такое дадут, – произнес Адам оптимистично. – За спасение человека из горящего разбитого автомобиля. – Он не горел, – буркнула Пеппер. – И не так уж и разбит был, когда мы его обратно перевернули. – Но мог ведь быть, – указал Адам. – Не понимаю, почему мы медаль получить не можем только потому, что старая машина не знает, когда загореться. Они стояли, глядя вниз, в дыру. Анафема вызвала полицию, которая решила, что это асфальт провалился и вокруг нее понаставила желтые конусы-предупреждения; она была темной и довольно глубоко в землю углублялась. – Весело было бы в Тибет отправиться, думаю, – высказался Брайан. – Боевым искусствам и подобным штукам научились бы. Видел такой старый фильм, где показана такая долина в Тибете, где все сотни лет живут. Шангри-Ла зовется. – Бунгало моей тетушки зовется Шангри-Ла, – ответил на это Венслидэйл. Адам фыркнул. – Не слишком умно, страну называть в честь какого-то старого бунгало, – заметил он. – Тогда еще назвали бы Данроумин или, или Лавры. – Уж гораздо лучше, чем Шум Бала, – заметил Венслидэйл. – Шамбала, – поправил Адам. – Полагаю, это одно и то же место. Оба имени имеет, – необычно дипломатично заявила Пеппер. – Как наш дом. Мы имя сменили с Домика на Нортон Вью, когда въехали, но до сих пор получаем письма, адресованные Тео Си Купьеру, Домик. Возможно, сейчас назвали место Шамбалой, но люди все еще Лаврами зовут. Адам столкнул в дыру камень. Тибетцы ему начинали надоедать. – И что нам теперь делать? – спросила Пеппер. – В Нижней Нортоновской Ферме овец купают в антисептике. Можем туда пойти и помочь им. Адам кинул в дыру камень побольше и стал дожидаться удара. Не дождался. – Не знаю, – отозвался он отвлеченно. – Я считаю, мы должны что-то сделать по поводу китов, лесов и прочих штук. – Что, например? – спросил Брайан, который обожал забавы, доступные во время славного купания овец. Он начал освобождать свои карманы от упаковок из-под чипсов и кидать их, один за другим, в дыру. – Мы можем сегодня во второй половине дня сходить в Тадфилд и не съесть гамбургер, – предложила Пеппер. – Если мы – все четверо – по одному не съедим, людям не придется срубать миллионы акров тропического леса. – Их все равно срубят, – покачал головой Венслидэйл. – Вот опять шершавый материализм, – буркнул Адам. – И с китами то же. Да, удивительные вещи происходят. Он уставился на Пса. Он очень странно себя чувствовал. Маленький песик, заметив внимание, ожидающе балансировал на задних лапах. – Люди вроде вас съели всех китов, – продолжал Адам резко. – Спорю, вы уже почти целого кита использовали. Пес (последняя, малюсенькая сатанинская искра в его духе его за это ненавидела) наклонил голову и заскулил. – Мир для вырастания будет такой дурацкий, – не успокаивался Адам. – Китов нет, воздуха нет, и из-за того, что моря поднимаются, все по воде гуляют, всюду брызги. – Тогда хорошо будет одним атлантам, – заявила Пеппер весело. – Хмпф, – отозвался Адам, на самом деле не слушая. Что-то происходило у него в голове. Она болела. Туда прибывали мысли, которые ему не приходилось думать. Кто-то говорил: «Ты можешь что-нибудь сделать, Адам Янг. Можешь все улучшить. Можешь все сделать, чего захочешь». И говорил это ему… он сам. Его часть, где-то в глубине сознания. Его часть, что все эти годы была к нему приделана и ни разу не была замечена, как тень. Она говорила: «Да, этот мир прогнил. Мог быть великолепным. Но теперь прогнил, пора что-нибудь насчет этого сделать. Вот для этого ты и здесь. Чтобы все улучшить». – Потому что они смогут куда угодно ходить, – пояснила Пеппер, взволнованно на него взглянул. – В смысле, атланты. Потому что… – Меня тошнит от этих атлантов и тибетцев, – выплюнул Адам. Они на него уставились. Таким они его раньше никогда не видели. – Для них все очень хорошо, – продолжал Адам. – Всюду все расходуют всех китов и уголь, и нефть, и тропические леса, и подобные вещи, а для нас ничего не остается. Нам надо на Марс лететь, и много еще чего сделать, вместо того, чтобы в темноте сидеть мокрыми, пока воздух утекает. Это не был старый Адам, Им известный. Они избегали смотреть друг другу в лица. С Адамом в таком настроении, мир казался мрачнее, холоднее. – Кажется мне, – заметил Брайан прагматично, – кажется мне, лучшее, что ты можешь с этим сделать, это кончить про это читать. – Это как ты недавно сказал, – отозвался Адам. – Растешь, читая про пиратов, ковбоев, пришельцев из космоса и другие подобные штуки, и когда ты думаешь, что мир полон удивительных вещей, вдруг тебе говорят, что на самом-то деле он полон мертвых китов, срубленных лесов и ядерных отходов. Для этого и расти не стоит, таково мое мнение. Они обменялись взглядами. Над всем миром была тень. Штормовые облака собирались на севере, сквозь них просвечивал желтый солнечный свет, словно небо покрасил любитель-энтузиаст. – Кажется мне, все это надо убрать и опять начать заново, – произнес Адам. Произнес это голос, не похожий на голос Адама. Сквозь летний лес пронесся сильный ветер. Адам поглядел на Пса, который попытался встать на голову. Вдалеке загрохотал гром. Он наклонился и отвлеченно похлопал пса. – Вот славно будет, если все атомные бомбы взорвались и все началось сначала, только уже правильно организованное, – продолжал Адам. – Иногда мне кажется, что именно этого я и хочу. А потом мы сможем со всем разобраться. Гром опять зарычал. Пеппер задрожала. Это не было обычный Их мебиусовский спор, который разукрасил множество медленных часов. В глазах Адама было что-то такое, что его подруга не могла понять – не дьявольский огонек, он был там практически все время, но какая-та серая пустота, что было гораздо хуже. – Ну, насчет нас я не знаю, – попробовала Пеппер. – Не знаю я насчет нас, ведь, если все эти бомбы взорвутся, взорвемся и все мы. Как мать нерожденных поколений, я против этого. Они любопытно на нее взглянули. Она пожала плечами. – А потом мир захватывают гигантские муравьи, – проговорил Венслидэйл нервно. – Видел такой фильм. Или ходят с ружьями со спиленными концами и у всех такие, знаете, машины с приделанными ножами и пистолетами. – Я не допущу гигантских муравьев или чего такого, – отозвался Адам, ужасно развеселившись. – И с вами все будет в порядке. Я уж за этим прослежу. Будет здорово, а, весь мир иметь в личном пользовании. Правда? Сможем его поделить. В замечательные игры поиграть сможем. В Войну поиграть сможем с настоящими армиями и прочими штуками. – Но ведь никаких людей не будет, – указала Пеппер. – О, людей я могу нам сделать, – ответил Адам весело. – Уж, в любом случае, для армий сгодятся. Каждому достанется четверть мира. К примеру, тебе, – он указал на Пеппер, которая отдернулась, словно палец Адама был добела раскаленной кочергой, – Россию отдам, так как она красная, а у тебя волосы рыжие, так? А Венсли – Америку, а Брайану, Брайану Африку и Европу, и, и… Даже в состоянии растущего ужаса Они обдумали слова Адама, те того требовали. – Э-эй, – проговорила Пеппер, заикаясь (а поднимающийся ветер в это время хлестал ее майку), – не п-понимаю, почему Венсли досталась Америка, а мне д-досталась одна только Россия. Россия скучна. – Могу дать еще Китай, Японию и Индию, – ответил Адам. – Это значит, что у меня только Африка и куча скучных маленький стран, – заметил Брайан, торгуясь даже на извилистом краю катастрофы. – Я бы был не против Австралии, – добавил он. Пеппер толкнула его и со значением покачала головой. – Австралию я отдам Псу, – отозвался Адам, в глазах которого полыхали созидательные огни, – ведь ему куча места нужна, чтобы бегать. И там для него все эти кролики и кенгуру, за которыми гоняться будет, и… Облака, двигаясь быстрее, чем ветер, распространились по небу, вперед и в стороны, как чернила, вылитые к чашку чистой воды. – Но ведь не будет никаких кр… – взвизгнул Венслидэйл. Адам не слушал, во всяком случае – голоса вне его головы. – Слишком много беспорядка, – бросил он. – Надо нам заново начать. Просто спасти тех, кого хотим, и заново начать. Так лучше всего. Если подумать, мы Земле услугу окажем. Я злюсь, глядя на то, как эти старые глупцы разводят беспорядок… – Это, понимаешь ли, память. – пояснила Анафема. – И назад, и вперед позволяет заглянуть. Я имею в виду, наследственная память. Ньют на нее вежливо, но непонимающе взглянул. – Я пытаюсь сказать, – продолжала она терпеливо, – что Агнес не видела будущее. Это просто метафора такая. Она его помнила. Конечно, не очень хорошо, и частенько оно было слегка запутано после того, как пропущено сквозь фильтр ее понимания. Мы думаем, лучше всего она помнила те вещи, что собирались произойти с ее потомками. – Но если вы в разные места ходите и разные вещи делаете, так как она об этом написала, а написала она воспоминание о местах, где вы были и вещах, что сделали, – заметил Ньют, – то… – Знаю. Но есть, э, свидетельства того, что это именно так и работает, – кивнула Анафема. Они взглянули на карту, разложенную между ними. Рядом с ними бормотало радио. Ньют ощущал, очень даже ощущал, что рядом с ним сидит женщина. «Веди себя профессионально, – велел он себе. – Ты ведь солдат, так? Ну, почти. Ну и веди себя как солдат. – На долю секунды он серьезно об этом задумался. – Ну, веди себя как приличный солдат себя бы вел – каково было бы лучшее его поведение». Он заставил свое внимание вернуться к нынешнему делу. – Почему Нижний Тадфилд? – спросил Ньют. – Я из-за погоды им заинтересовался. Оптимальный микроклимат, так ее называют. Это значит, это маленькое место со своей личной славной погодой. Он взглянул на свои записные книжки. Совершенно точно что-то с этим местом было странно, даже если проигнорировать тибетцев и НЛО, которые, похоже, в нынешнее время кишели во всем мире. В районе Тадфилда не только такая была погода, по которой можно было календарь ставить, он также необычно сильно сопротивлялся переменам. Никто здесь, похоже, не строил новых домов. Население особо не изменялось. Единственная ферма, на которой выращивали зверей на убой, а куриц заставляли непрерывно нести яйца, открывшаяся в этой местности, через год или два обанкротилась и была заменена традиционным свинофермером, который пускал своих свиней побегать в своих яблочных садах и продавал свинину по выгодным ценам. Две местных школы, похоже, имели блаженный иммунитет от меняющейся моды на образование и учили по-старому. Шоссе, что должно было большую часть Нижнего Тадфилда превратить в нечто большее, чем Место Беспробудного Сна Счастливых Свиней на Выкорм на Развилке 18, сменило направление за пять миль до него, объехало его по огромному полукругу и продолжило свой путь, не помня о маленьком островке сельской неизменчивости, который объехало. Никто точно не знал, почему; один из исследователей, которые этим шоссе занимались, получил инфаркт, второй стал монахом, а третий укатил на Бали рисовать обнаженных женщин. Все выглядело так, словно большая часть двадцатого века поставила на нескольких квадратных милях знак «Вне Пределов». Анафема вытащила из своего указателя другую карточку и щелчком отправила его на другую сторону стола. – Пришлось пойти, просмотреть кучу записей про страну, – проговорила Анафема. – Почему это под номером 2315? Оно же раньше, чем другие. – Агнес не в ладах была со временем. Не думаю, что она всегда знала, что куда идет. Я же сказала, мы кучу времени [51] потратили, выдумывая систему для соединения их вместе. Ньют поглядел на некоторые карточки. К примеру: – Здесь она для Агнес необычно бестолкова, – посетовала Анафема. – Почему Прелестные и Аккуратные? – спросил Ньют. – Прелестные значит точные, безошибочные, – пояснила Анафема усталым тоном того, кто раньше это объяснял. – Раньше у этого слова такое было значение. – Но послушай, – начал Ньют… …он себя почти убедил в несуществовании НЛО, которое ему, ясное дело, привиделось, а тибетец мог быть, ну, он пока думал, кем, но чем бы он ни был, он не был тибетцем, а вот в чем он убеждался все больше и больше, это в том, что он был в одной комнате с очень привлекательной женщиной, которой, похоже, он по-настоящему нравился, или, по крайней мере, точно сказать нельзя было, что не нравился, а такое с Ньютом было впервые. И, похоже, куча странных вещей происходила, но если очень попытаться, лодку здравого смысла шестом вверх по течению подвигая, против сильнейшего течения улик, можно было притвориться, что все дело, ну, в погодном равновесии, или Венере, или массовых галлюцинациях. Короче, чем бы там Ньют сейчас не думал, это был не мозг. – Но послушай, – произнес он, – конец света сейчас на самом деле ведь не наступит, правда? В смысле, погляди вокруг. Не видно никаких международного напряжения… ну, большего, чем обычно. Почему бы нам на время эти штуки не оставить и просто пойти и, ну, не знаю, может, могли бы просто погулять пойти или что-то такое, я имею в виду… – Ты что, не понимаешь? Тут что-то есть! Что-то, что на район влияет! – отозвалась она. – Все силовые линии перекрутило! Защищает район он всего, что его изменить может! Оно… оно… Вот оно опять было: мысль в ее сознании, которую ей нельзя было, не позволено было ухватить, как сон после пробуждения. Окна загремели. Снаружи качаемая ветром веточка жасмина начала требовательно стучать по стеклу. – Но я не могу на этом зафиксироваться, – добавила Анафема, сплетая пальцы. – Я все перепробовала. – Зафиксироваться? – переспросил Ньют. – Я попробовала маятником воспользоваться. Попробовала воспользоваться теодолитом. Я, понимаешь ли, обладаю экстрасенорными способностями. Но оно, похоже, движется. Ньют все еще достаточно контролировал свое сознание, чтобы правильно перевести эти слова. Когда большинство людей говорили: «Я, понимаешь ли, обладаю экстрасенсорными способностями», – они имели в виду: «У меня сверхактивное, но неоригинальное воображение… я ногти крашу черным лаком… говорю с моим члеником», – когда же это говорила Анафема, звучало так, словно она признавалась в наследственной болезни, которой она предпочла бы не иметь. – Армагеддон надвигается? – спросил Ньют. – Различные пророчества говорят, сначала должен Антихрист явиться, – ответила Анафема. – Агнес говорит он… Я не могу его найти… – Может быть, это не он а она, – заметил Ньют. – Все-таки это двадцатый век, в конце концов. Равные возможности. – Мне не кажется, что ты это серьезно воспринимаешь, – резко бросила Анафема. – Вообще, ведь здесь никакого зла нет. Вот чего я не понимаю. Одна любовь. – Прости? – переспросил Ньют. Она на него беспомощно поглядела. – Это трудно описать, – ответила она. – Что-то или кто-то это место любит. Любит каждый его дюйм так сильно, что это его ограждает и защищает. Глубокая, огромная, яростная любовь. Как здесь может что-то плохое начаться? Как может конец света в таком месте начаться? Это такой городок, где люди с удовольствием своих детей бы вырастили. Детский рай. – Она слабо улыбнулась. – Ты должен увидеть местных детей. Они нереальны! Прямо из «Собственной газеты мальчиков»! Все эти коленки с паршой, и «превосходно!», и мишени. Она почти ее поймала. Уже чувствовала образ мысли, приближалась к ней. – Что это за место? – спросил Ньют. – Что? – закричала Анафема, когда поезд ее мыслей сошел с рельс. Палец Ньюта постучал по карте. – Говорят, «неиспользуемый аэродром». Вот здесь, гляди, к западу от самого Тадфилда. Анафема фыркнула. – Неиспользуемый? Не верь глазам своим! Был базой бойцов во время войны. Десять лет или около того Военно-Воздушная Верхнего Тадфилда. И прежде, чем ты это спросишь, ответ «нет». Я все это проклятое место ненавижу, но полковник гораздо разумнее тебя. Послушай, его жена йогой занимается. Так. И что она раньше говорила? Здешние дети. Она почувствовала, как ноги ее сознания под ней разъехались, и она свалилась в более личные мысли, ждавшие, чтобы ее подхватить. Ньют был, точно, ничего. А насчет провождения с ним всех своих дней – что ж, он не будет рядом достаточно долго, чтобы начать раздражать. Радио говорило о тропических лесах в Южной Америке. Новых. Начал идти град. Ледяные пули разрывали листья вокруг Них, когда Адам вел их в карьер. Пес, скуля, крался следом, зажав хвост между ног. «Это нечестно, – думал он. – Когда я уже почти привык ловить крыс. Когда я почти разобрался с проклятой германской овчаркой по ту сторону дороги. Теперь Он собирается всему этому положить конец, и я опять вернусь к горящим глазам и погоням за потерянными душами. Где в этом смысл? Они не сопротивляются, и никакого вкуса у них нет…» Венслидэйл, Брайан и Пеппер думали вовсе не так связно. Они всего лишь чувствовали, что не следовать за Адамом так же невозможно, как летать; попытка сопротивляться силе, ведущей их вперед, приведет к множеству сломанных ног, и им все равно придется ползти следом. Адам и вовсе не думал. Что-то открылось в его сознании и полыхало. Он усадил их на коробку. – Здесь мы будем в безопасности, – бросил он. – Э, – попытался Венслидэйл, – ты не думаешь, что наши матери и отцы… – Насчет них не волнуйся, – откликнулся Адам высокомерно. – Я могу новых сделать. И никаких укладываний в постель к полдесятому тогда уж точно не будет. Если не хочешь, можешь вообще в постель не ложиться. Или комнату в порядок приводить, или что-то такое. Просто предоставьте все мне, и все будет здорово. – Он им маниакально улыбнулся. – Ко мне несколько новых друзей скоро придут, – сообщил он доверительно. – Вам они понравятся. – Но… – начал было Венслидэйл. – Вы только подумайте о том замечательном, что будет после, – с энтузиазмом прервал его Адам. – Америку сможете наполнить всякими новыми ковбоями, индейцами, полицейскими, гангстерами, героями мультиков, пришельцами из космоса и другими штуками. Разве это не чудесно будет? Венслидэйл несчастно поглядел на двух других. Они все думали одну мысль, которую ни один из них даже в нормальное время не смог бы сносно произнести. Грубо говоря, она была такова – когда-то были настоящие ковбои и гангстеры, и это было здорово. И всегда будут ковбои и гангстеры понарошку, и это тоже было здорово. Но настоящие ковбои и гангстеры понарошку, которые были живые и неживые и могли быть положены обратно в коробку, когда они тебе надоедали – это, казалось им, было вовсе не здорово. Смысл игр в гангстеров, ковбоев, пришельцев и пиратов был в том, что можно было прекратить ими быть и пойти домой. – Но прежде всего этого, – добавил Адам, – мы уж им всем покажем… На площадке росло дерево. Оно не было очень большим, листья у него были желтыми, и свет, который оно получало через возбуждающе драматическое затемненное стекло, был неправильным светом. И оно жило на большем количестве наркотиков, чем олимпийский атлет, и в ветвях висели громкоговорители. Но это было дерево, и если полузакрыть глаза и глядеть на него сквозь искусственный водопад, можно было почти поверить, что смотришь на больное дерево сквозь туман слез. Джейми Хернез любил под ним есть свой ланч. Начальник наорал бы на него, если бы узнал, но Джейми вырос на ферме, ферма эта была достаточно хороша, и он любил деревья и не хотел переезжать в город, но что он мог сделать? Эта работа не была плохой, а деньги были такими, о каких его отец и не мечтал. Дед его вообще о деньгах не мечтал. До пятнадцати лет он даже и не знал, что такое деньги. Но были времена, когда деревья были нужны, и горько, думал Джейми, что дети его вырастут, думая о деревьях, как о дровах, а внуки его будут думать о них, как об истории. Но что можно было сделать? Где были деревья, теперь были большие фермы, где были маленькие фермы, теперь были площади, а где были площади, были по прежнему площади, и так жизнь и шла. Он спрятал свою тележку за газетным киоском, украдкой сел и открыл свою коробку с ланчем. И вот тогда-то он и услышал шелест, и увидел, как по полу движутся тени. Он огляделся. Дерево двигалось. Он с интересом за ним наблюдал. Джейми никогда раньше не видел, как дерево растет. Почва, которая была всего лишь разбросанной кучей каких-то искусственных веток, по-настоящему сдвинулась с места, когда под поверхностью задвигались корни. Джейми увидел, как тонкий белый росток прополз вниз по боку поднятой садовой местности и слепо ткнулся в бетонный пол. Не зная, почему, никогда так и не узнав, почему, он его легонько пихал ногой, пока он не оказался близко к щели между плитами. Он ее нашел и забрался внутрь. Ветки, изгибаясь, принимали различные формы. Джейми услышал визг движения снаружи здания, но он не обратил на него внимания. Кто-то что-то вопил, но кто-то всегда что-то вопил вблизи от Джейми, часто вопил на него. Ищущий корень, должно быть, нашел под землей почву. Его цвет поменялся, и он стал толще, как шланг для тушения огня, когда включена вода. Искусственный водопад перестал работать; Джейми представил разломанные трубы, заблокированные сосущими корнями. Теперь он видел, что происходило снаружи. Поверхность улицы поднималась, как море. Между разломов поднимались молодые деревца. Конечно, рассудил он; у них был солнечный свет. У его дерева его не было. Все, что у него было, это слабый серый свет, идущий из купола четырьмя этажами выше. Мертвый свет. Но что можно было сделать? Вот что можно было сделать: Лифты прекратили работать, так как энергия отключилась, но ведь всего четыре пролета… Джейми аккуратно закрыл свою ланчевую коробку и прошел назад к своей тележке, где он выбрал длиннейшую свою метлу. Поток людей, вопя, вытекал из здания. Джейми пробирался против течения, как лосось, плывущий вверх по течению. Белый каркас из балок, про которые, видимо, архитектор думал, что они динамически чего-то там заявляют, держал стеклянный купол. На самом деле это был какой-то пластик, и лишь со всей силы, да с помощью подъемной силы всей длины метлы, смог Джейми, взобравшийся на удобный кусок балки, его сломать. Еще пара взмахов – и он свалился вниз смертельными осколками. Свет устремился в дыру, осветив пыль на площадке, так что стало казаться, что воздух полон светляков. Далеко внизу, дерево взорвало стены своей ухоженной бетонной тюрьмы и поднялось вверх, как поезд-экспресс. Джейми никогда не осознавал, что деревья издают звук, вырастая, и никто этого не осознавал, потому что звук издается тысячи лет на частоте, двадцать четыре часа, от пика до пика волны. Ускорьте его, и получите издаваемый деревом звук «вруууум». Джейми наблюдал, как оно к нему приближается, как зеленое грибовидное облако. Пар вздымался из-под его корней. Балки никак такого выдержать не могли. Остаток купола взмыл вверх, как пинг-понговый шарик на водяных брызгах. То же самое происходило и по всему городу, вот только города больше не было видно. Видно было только зеленое покрывало. Оно раскинулось от горизонта до горизонта. Джейми сидел на своей скамейке, уцепившись за лиану, и смеялся, смеялся, смеялся… Вскоре пошел дождь. «Каппамаки», китолов, обычно занимающийся поиском китов, в настоящий момент искал ответ на вопрос «Сколько китов можно увидеть за неделю?». Вот только сегодня китов вообще не было. Команда глядела на экраны гидролокаторов, которые благодаря применению изобретательной технологии могли найти что-либо, по размеру большее сардины, и рассчитать его цену на международном рынке жира, и видела, что они пусты. Время от времени появляющаяся на них рыба мчалась сквозь воду, словно очень спешила куда-то отсюда убраться. Капитан барабанил пальцами по пульту управления. Он боялся, что ему вскоре придется на практике заниматься собственным проектом-исследованием, чтобы найти ответ на вопрос, что происходит со статистически малой частью капитанов китоловов, что возвращались домой с пустыми трюмами. Он думал, что с ними делают. Может, запирают в комнате с ружьем или с гарпуном и ждут, что пока запертый совершит благородный поступок. Это было невероятно. Должно же было быть хоть что-то. Штурман ударил по карте и уставился на нее. – Достопочтенный сэр? – проговорил он. – Что? – отозвался капитан раздраженно. – У нас, похоже, отказал эхолот. Дно в этом районе должно быть на двухстах метрах. – И что? – Говорит 15000 метров, достопочтенный сэр. И глубина все увеличивается. – Глупости. Такой глубины не существует. Капитан злобно уставился на сверхсовременную технологию ценой в несколько миллионов йен и пнул ее. Штурман нервно улыбнулся. – О, сэр, – проговорил он, – уже мельче. «Под громами поверхности воды», – знали и Азирафаил, и Теннисон, – «глубоко, глубоко в бездне морской Кракен спит». А теперь он просыпался. Миллионы тонн тины с глубины океана стекают с его боков, пока он поднимается. – Видите, – сказал штурман. – Уже три тысячи метров. У кракена нет глаз. Никогда не было чего-либо, на что ему надо было смотреть. Но пока он поднимается вверх сквозь ледяную воду, он принимает микроволновый шум моря, грустный писк и посвист китовой песни. – Э-э-э, – проговорил штурман, – тысяча метров. Кракену окружающее не нравится. – Пятьсот метров? Китобойное судно качается на неожиданном волнении. – Сто метров? Над ним малюсенькая металлическая вещь. Кракен шевелится. И миллионы едоков суши кричат, требуя мести. Окна домика взорвались, и обломки упали внутрь. Это была не буря, это была война. Обрывки жасмина кружились по комнате, смешавшись с дождем карточек из картотеки. Ньют и Анафема ухватились друг за друга в пространстве между перевернутым столом и стеной. – Давай, – пробормотал Ньют. – Скажи мне, что Агнес это предвидела. – Она сказала, что Он бурю начинает, – указала Анафема. – Это не буря, это ураган проклятый. Он сказал, что дальше должно произойти? – 2315 связано с 3477. – Ты в такое время детали помнишь? – Да, раз уж спросил, – отозвалась она и протянула карточку. Ньют еще раз прочитал текст. Снаружи раздался звук, похожий на издаваемый листом волнистого железа, катящегося по саду, собственно, так и было. – Это что, должно означать? – проговорил он медленно. – Что мы должны стать, стать парой? Что за шутница эта Агнес. Ухаживать всегда трудно, когда у той, за которой ухаживают, дома живет старый родственник; они любят бормотать, кудахтающе хохотать, сигареты выхватывать или, в худшем случае, доставать семейный фотоальбом, акт агрессии в сексуальной войне, который надо запретить Женевской Конвенцией. Гораздо хуже, когда родственник уже триста лет помер. Ньют и вправду имел кое-какие мысли насчет Анафемы, да и не только имел, еще и регулярно драил и чинил их, хорошенько подкрашивал и подчищал. Но идею об Агнес, ее взгляд которой врезался в его затылок, обливал его либидо ведром холодной воды. Он даже обдумывал идею пригласить ее на обед, но он ненавидел мысль о какой-то там ведьме времен Кромвеля, сидящей в своем домике за триста лет до того и смотрящей, как он ест. Он был в том настроении, в котором люди жгли ведьм. Его жизнь была и без того достаточно сложна, чтобы какая-то сумасшедшая старая женщина манипулировала ею сквозь века. Стук в каминной решетке прозвучал как звук падения части каминной трубы. А потом он подумал: "Моя жизнь совсем не сложна. Я ее так же ясно вижу, как когда-то могла Агнес. Простирается до раннего ухода с работы, коллективного подарка от ребят из офиса, маленькой, яркой, опрятной квартирки где-то, славной маленькой пустой смерти. Вот только теперь я, похоже, скоро помру под развалинами домика во время чего-то, что очень даже может быть концом света. У записывающего Ангела, должно быть, не будет никаких проблем с моей жизнью. В смысле, а что я вообще-то сделал? Никогда я не ограбил банк. Никогда меня не штрафовали за неправильную парковку. Тайскую еду я никогда не ел…" Где-то провалилось внутрь еще одно окно, с веселым позвоном ломающегося стекла. Анафема его обняла, со вздохом, в котором вовсе не звучало разочарования. "В Америке я никогда не был. Или во Франции, Кале ведь на самом-то деле не считается. Никогда не учился играть на музыкальном инструменте. Радио замолчало, когда наконец порвались линии электропередач. Он зарылся лицом в ее волосы. Я никогда… Послышался звук «дзинь». Шедвелл, приводивший в соответствие с действительностью записи платы Армии, поднял голову в середине расписывания за Младшего Капрала Охотников на Ведьм Смита. Ему потребовалось некоторое время, чтобы заметить, что на карте больше не блестела Ньютова булавка. Он, тихо бормоча, спустился со стула и оглядывал пол, пока ее не нашел. Он ее еще раз отполировал и опять воткнул в Тадфилд. Он как раз расписывался за Солдата Охотников на Ведьм Стола, который в год получал лишний трехпенсовик на сено, когда опять раздалось «дзинь». Он снова нашел булавку, подозрительно на нее посмотрел и так сильно воткнул ее в карту, что штукатурка сзади сдвинулась. Потом он вернулся к книгам счетов. Послышалось «дзинь». На этот раз булавка была в нескольких футах от стены. Шедвелл ее поднял, осмотрел конец, воткнул в карту и стал за ней наблюдать. Примерно через пять секунд она промчалась мимо его уха. Он, пошарив по полу, подобрал ее, вернул на карту и стал ее там удерживать. Она сдвинулась с места под его рукой. Он всем весом навалился на нее. Из карты потянулась малюсенькая вьющаяся ниточка дыма. Шедвелл хмыкнул и сунул в рот обожженный палец, когда докрасна раскаленная булавка срикошетила от противоположной стены и разнесла окно. Она не хотела находиться в Тадфилде. Десятью секундами позже Шедвелл рылся в денежном ящике АОнВ, в котором лежала горсть меди, банкнота в десять шиллингов, и маленькая фальшивая монета времен правления Джеймса I. Не считаясь с личной безопасностью, он порылся в своих карманах. В результате ловли денег найдено их было так мало, что даже если принять во внимание льготный пенсионный билет, их еле хватало, чтобы он смог выбраться из дома, а уж о Тадфилде не стоило и думать. Единственные знакомые ему люди, у которых могли оказаться деньги, были Мадам Трейси и мистер Раджит. Что касается Раджитов, вопрос неуплаты за семь недель, скорее всего, поднимется в любом разговоре про деньги, который он начнет в настоящий момент, а вот что касается Мадам Трейси – она, наверное, с удовольствием даст ему горстку старых десяток… – Если я с накрашенной Бесстыдницы Греховные Деньги возьму, неправедно сие будет, – пробормотал он. Кажется никого больше не оставалось. Кроме одного. Южного неженки. Каждый из них бывал здесь всего раз, проводя в комнате настолько мало времени, насколько было возможно, а Азирафаил еще и пытался не прикасаться ни к каким плоским поверхностям. Другой, красивая южная сволочь в темных очках, был из тех, кого, как подозревал Шедвелл, не следовало раздражать. В простом мире Шедвелла, любой носящий темные очки вне пляжа, был, вероятным преступником. Он подозревал, что Кроули был из мафии, или из подполья, хотя он очень бы поразился, если бы узнал, насколько был близок к истине. Но тот, мягкий, в куртке из верблюжей шерсти – он совсем другое дело. Шедвелл рискнул и проследил его до базы, и даже мог вспомнить дорогу. Он думал, что Азирафаил – русский шпион. Можно у него деньги попросить. Немного пригрозить… Это было жутко рискованно. Шедвелл собрался. Прямо сейчас юный Ньют мог переживать невообразимые мучения в руках дщерей ночи, а послал его он, Шедвелл. – Не можно оставлять там людей наших, – бросил он, надел свое тонкое пальто и бесформенную шляпу и вышел на улицу. Погода, похоже, слегка разгулялась. Азирафаил мучился сомнениями. Он уже двенадцать часов так мучился. Его нервы, сказал бы он, совершенно расшалились. Он ходил по магазину, поднимая куски бумаги, опять их бросая и возясь с ручками. Должен сказать Кроули. Нет. Кроули он сказать хотел. Но должен ли он сказать Небесам. Он же, все-таки, был ангелом. Должен был поступать правильно. Это было заложено в саму его природу. Видишь проделку, расстраиваешь. Кроули достаточно точно на это указал. Надо было с самого начала Небесам сказать. Но он его тысячи лет знал. Нормальные отношения были. Понимали друг друга. Иногда он подозревал, что у них гораздо больше общего друг с другом, чем у каждого со своими начальниками. К примеру, мир оба любили, а не смотрели на него просто как на доску, на которой разыгрывается партия космических шахмат. Ну, конечно, вот оно. Вот ответ, уставившийся ему в лицо. Будет соответствовать духу его договора с Кроули, если он Небесам тихонечко сообщит, а потом они смогут что-то тихо сделать с ребенком, только, конечно, ничего очень уж плохого, поскольку все мы – создания Божьи, если разобраться, даже люди вроде Кроули или Антихриста, и мир будет спасен, не нужен будет весь этот Армагеддон, который все равно ничего хорошего никому не принесет, поскольку все знали, что в результате Небеса победят, и Кроули должен понять. Да. А потом все будет нормально. Послышался стук в дверь магазина, несмотря на табличку «ЗАКРЫТО». Он его проигнорировал. Соединяться с Небесами для двустороннего общения было гораздо труднее для Азирафаила, чем для людей, которые никакого ответа не ожидают и во всех практически случаях будут очень удивлены, если его получат. Он оттолкнул заваленный бумагами стол и откатил протертый книжномагазинный ковер. На досках пола под ним мелом был нарисован круг, окруженный подходящими словами из Кабалы. Ангел зажег семь свечей, которые он согласно ритуалу поместил на определенных точках круга. Потом он воскурил фимиам, который нужен не был, но от него мило пахло. А потом он встал в круг и произнес Слова. Ничего не произошло. Он вновь произнес Слова. Наконец с потолка опустился яркий голубой луч света и заполнил круг. – Ну, – проговорил интеллигентный голос. – Это я, Азирафаил. – Мы знаем, – отозвался голос. – У меня замечательные новости! Я нашел Антихриста! Могу дать вам его адрес! Последовала пауза. Голубой свет замерцал. – Ну, – заговорил вновь голос. – Ну, понимаете, вы же можете у… можете все остановить, ничего не будет! Быстренько! У вас только несколько часов! Можете все остановить, не нужна будет война, все будут спасены! Он безумно улыбнулся лучу света. – Да? – отозвался голос. – Да, он в месте по имени Нижний Тадфилд, и адрес… – Молодец, – ответил голос скучающим, мертвым тоном. – Не нужно будет это все дело с третью морей, в кровь превращающейся, и тому подобным, – счастливо закончил Азирафаил. Когда голос послышался вновь, был он слегка раздражен. – Почему это? – спросил он. Азирафаил почувствовал, как под его энтузиазмом открывается обледеневшая яма, и попытался притвориться, что этого не происходит. Он продолжил падение: – Ну, вы же можете просто сделать так, чтобы… – Мы победим, Азирафаил. – Да, но… – Силы тьмы должны быть разбиты. Похоже, ты неправильно представляешь себе ситуацию. Мы не избежать войны должны, а победить в ней. Мы долго ждали, Азирафаил. Азирафаил почувствовал, как сознание его окутал хлад. Он открыл рот, чтобы произнести: «Вам не кажется, что хорошая мысль – воевать не на Земле», – и передумал. – Понимаю, – произнес он мрачно вместо этого. Рядом с дверью послышалось какое-то скобление, если бы Азирафаил смотрел в том направлении, он бы увидел, как изношенная, потрепанная шляпа пытается дотянуться до окошка над входом. – Ты, кажется, неплохо поработал, – проговорил голос. – Непременно тебя отметим. Молодец. – Благодарю, – ответил Азирафаил. Горечь в его голосе могла сделать кислым молоко. – Я, видно, про основы мира забыл. – Мы так и думали. – Могу я спросить, – добавил ангел, – с кем я говорил? Голос отозвался: – Мы Метатрон [52] . — А, да. Конечно. Э. Ну. Огромное вам спасибо. Спасибо. Сзади него наклонился и открылся ящик для писем, и появилась пара глаз. – Еще только одна вещь, – проговорил голос. – Ты, конечно, к нам присоединишься, не правда ли? – Ну, э, конечно, хотя, столько лет уже прошло с тех пор, как я держал в руках пылающий меч… – начал Азирафаил. – Да, припоминаем, – ответил голос. – Будет куча возможностей вновь научиться. – А. Хмм. Какой тип инициирующего события начнет войну? – Мы думали, славным началом будет многонациональная ракетная атака. – О. Да. Очень изобретательно, – голос Азирафаила был скучен, и не было в нем надежды. – Хорошо. Тогда пожалуй сюда немедленно, – проговорил голос. – А. Ладно. Я только разберусь с несколькими делами, связанными с моим бизнесом, ладно? – ответил Азирафаил отчаянно. – В этом нет никакой необходимости, – бросил Метатрон. Азирафаил выпрямился. – Я действительно считаю, что честность, а уж тем более нравственность, требует, чтобы я, как бизнесмен с хорошей репутацией… – Да, да, – прервал Метатрон слегка раздраженно. – Тогда мы тебя ждем. Свет померк, но не исчез до конца. «Они оставляют линию открытой, – подумал Азирафаил. – Мне из этого не выбраться». – Эй, – бросил он тихо. – Там еще есть кто? Тишина была ему ответом. Очень аккуратно переступил он через круг и прокрался к телефону. Он открыл свою записную книжку и набрал номер. После четырех гудков в трубке послышалось тихое прокашливание, за ним последовала пауза, после чего голос, звучавший так слабо, что казалось – его хозяина победит муравей, проговорил: – Здрасьте. Это Энтони Кроули. Э. Я… – Кроули! – Азирафаил пытался кричать и шипеть одновременно. – Слушай! У меня мало времени!.. – … вероятно, сейчас не здесь, или сплю, или занят, или что-то такое, но… – Заткнись! Слушай! Это было в Тадфилде! Все в этой книге! Ты должен остановить… – … после сигнала, и я вам скоро перезвоню. Чав. – Я с тобой сейчас поговорить хочу… – … Бии Иии Иии – Кончай звуки издавать! Это в Тадфилде! Я это чувствовал! Ты туда должен пойти и… Он убрал трубку ото рта. – Проклятье! – бросил он, выругавшись первый раз за более чем четыре тысячи лет. Секундочку. У демона ведь был и другой канал, так ведь? Он был такой… Азирафаил неуклюже порылся в книжке, чуть не уронив ее на пол. У них скоро терпение кончится. Он нашел другой номер. Он его набрал. По нему почти сразу ответили. В то же время, тихонько звякнул магазинный колокольчик. Голос Кроули, становившийся громче по мере приближения к микрофону, произнес: – …не шучу. Але? – Кроули, это я! – Нгх, – голос звучал скверно. Даже в нынешнем своем состоянии Азирафаил почувствовал, что у Кроули проблемы. – Ты один? – спросил он осторожно. – Не. Со мной старый друг. – Слушай… – Изыди, сатанинское отродье! Азирафаил очень медленно развернулся. Шедвелл дрожал от возбуждения. Он все видел. Он все слышал. Ничего он из этого не понял, но знал, что люди делают с кругами, свечами и фимиамом. Знал он это точно. Пятнадцать раз видел «Дьявол Выезжает», шестнадцать, если считать тот раз, когда его выкинули из кинотеатра, поскольку он слишком громко выражал свое нелестное мнение об охотнике на ведьм (охотнике-любителе!) Кристофере Ли. Гады, они его использовали. Превращали в глупости славные традиции Армии. – Ты в руках моих, злая ты сволочь! – вскричал он, надвигаясь, как поеденный молью ангел мести. – Знаю я, чем ты занимаешься, сюда приходишь и женщин соблазняешь, чтоб волю злую твою выполняли! – Думаю, вы не в тот магазин попали, – ответил ему Азирафаил. – Я перезвоню, – сказал он в трубку и повесил ее. – Видел я, чем занимался ты! – прорычал Шедвелл. Вокруг его рта выступили пятна пены. Он был сердитее, чем когда-либо себя помнил. – Э-э, эти вещи не то, чем кажутся, – отозвался Азирафаил, но еще говоря это, почувствовав, что этому гамбиту в разговоре недоставало определенной отшлифованности. – Спорю, не то! – крикнул Шедвелл триумфально. – Нет, я имею в виду… Не сводя с ангела глаз, Шедвелл прошаркал назад, схватил дверь магазина, так ее захлопнув, что колокольчик злобно зазвенел. – Колокольчик, – проговорил он. Он схватил «Прелестные и аккуратные пророчества» и грохнул их об стол. – Книга, – рявкнул он. Он порылся в кармане и достал свой любимый «Ронсон». – Практически свеча! – выкрикнул он и начал надвигаться. На его пути светился слабым голубым светом круг. – Э, – бросил Азирафаил, – думаю, это скверная идея… Шедвелл не слушал. – Силами, что даны мне добродетелью должности моей охотника на ведьм, – говорил он монотонно, – я велю тебе из места сего исчезнуть… – Видишь ли, круг… – …и вернуться отныне в место, откуда прибыл ты, не останавливаясь, чтобы… – …будет весьма глупо в него человеку встать без… – … и нам зло доставлять через… – В круг не входи, тупой ты человек! – …никогда не возвращаясь сюда, чтоб досаждать… – Да, да, но, пожалуйста, не входи в… Азирафаил побежал к Шедвеллу, указующе маша руками. – … не возвращаясь БОЛЕЕ НИКОГДА! – закончил Шедвелл. Он навел карательный, с черным ногтем палец. Азирафаил посмотрел вниз, под ноги, и во второй раз за последние пять минут выругался. Он вошел в круг. – О [53] , … – бросил он. Послышался мелодичный звук, вроде как хлопок по стене, и голубое сияние исчезло. И Азирафаил тоже. Прошло тридцать секунд. Шедвелл не двигался. Потом он поднял дрожащую левую руку и аккуратно опустил ей правую. – Эй? – проговорил он. – Эй? Никто не ответил. Шедвелл поежился. Затем, держа перед собой свою левую руку, как пистолет, из которого он не смел выстрелить и не знал, как его разрядить, он вышел на улицу, позволив двери захлопнуться за собой. От стука двери чуть дрогнул пол. Одна из свечей Азирафаила упала, пролив горящий воск на старое, сухое дерево. Лондонская квартира Кроули была воплощением стильности. Была всем, чем должна быть квартира: просторной, белой, элегантно меблированной, и выглядела так особо спланированной, как выглядят только те квартиры, где не живут. Это потому, что Кроули в ней не жил. Это было просто место, куда он в конце дня возвращался, когда был в Лондоне. Кровати всегда были постелены; холодильник всегда был полон едой для гурманов, которая никогда не портилась (ведь, в конце концов, для этого-то и был у Кроули холодильник), и если уж на то пошло, холодильник никогда не приходилось размораживать, или даже в розетку включать. В комнате отдыха находились телевизор, белый кожаный диван, видео и лазердисковый плейер, автоответчик, два телефона – канал с автоответчиком, и секретный канал (номер, пока что не открытый легионами продавцов по телефону, которые упорно пытались продать Кроули двойное стекло, которого у него уже было, или страховку жизни, которая ему не была нужна) – и квадратная, черная, матовая звуковая система, так превосходно сделанная, что были у нее только выключатель и регулятор громкости. Единственным звуковым прибором, пропущенным Кроули, были колонки; он про них забыл. Не то что бы это что-то меняло. Воспроизведение звука и так было вполне безупречно. Был у него неподключенный факсовый аппарат с умом компьютера и компьютер с умом муравья с замедленным развитием. И все равно Кроули его раз в несколько месяцев апгрейдил, поскольку Кроули считал, что тот человек, которым он пытался быть, должен иметь ухоженный компьютер. Этот было вроде «Порше» с экраном. Руководства все еще были в их прозрачной обертке [54] . На самом деле, единственные вещи, которым Кроули какое-то личное внимание уделял, были домашние растения. Они были огромные, зеленые и славные, с блестящими, здоровыми, глянцевитыми листьями. Это было потому, что раз в неделю Кроули обходил квартиру с зеленой поливалкой для цветов, поливая листья и разговаривая с растениями. Он услышал о разговоре с растениями в ранние семидесятые, по Радио Четыре, и подумал, что это замечательная идея. Хотя, возможно, «разговаривать» – неподходящее слово для того, что Кроули делал. Он им страх перед Богом внушал. Перед Кроули, точнее. Плюс к тому раз в пару месяцев Кроули выбирал растение, что слишком медленно росло, или листья его от жары свернулись, или превратилось оно из зеленого в коричневое, или просто так хорошо, как другие, не выглядело, и он его по квартире проносил, показывая остальным. «Попрощайтесь с другом, – говорил он им. – Не выдержал, как видите…» Потом он покидал квартиру с оскорбившим его растением, и часом позже возвращался с большим пустым горшком, который он где-нибудь на видном месте на полу оставлял. Растения были самыми роскошными, зелеными и красивыми в Лондоне. А также самыми напуганными. Комната была откуда-то освещена прожекторами и белыми неоновыми трубками из тех, что люди случайно прислоняют к креслу или углу. Единственным украшением стены была картина в рамке – этюд для «Моны Лизы», оригинальный набросок Леонардо да Винчи. Кроули его купил у художника одним жарким вечером во Флоренции и считал, что он лучше окончательного варианта [55] . У Кроули были спальня, кухня, кабинет, комната отдыха и туалет; каждая комната была чиста и безупречна. Он проводил время долгого ожидания Конца Света, чувствуя себя неуютно, в каждой из этих комнат. Позвонил опять своим агентам в Армии Охотников на Ведьм, но его контакт, сержант Шедвелл, только что вышел, а безмозглая секретарша не могла понять, что он готов поговорить с любым другим человеком. – Мистер Пульцифер тоже не здесь, дорогуша, – говорила она. – В Тадфилд утром уехал. У него миссия. – Я хочу поговорить хоть с кем-нибудь, – пояснил Кроули. – Я это передам мистеру Шедвеллу, – ответила она на это, – когда он вернется. А теперь, уж простите, сегодня мое утро занято, не могу джентльмена заставлять долго ждать, а то он помрет. А в два придут на сеанс миссис Ормерод, мистер Скроджи и молодая Джулия, перед этим надо почистить место и тому подобное. Но я ваше послание мистеру Шедвеллу передам. Кроули сдался. Попытался почитать роман, но не смог сконцентрироваться. Попытался рассортировать по алфавиту свои CD, но сдался, когда открыл, что они уже рассортированы, как и его книги, и коллекция Музыки Соул [56] . В конце концов он уселся на белый кожаный диван и сделал жест в сторону телевизора. – Приходят сообщения, – сказал взволнованный ведущий новостей, – э, эти сообщения, ну, похоже, никто не знает, что происходит, но доступные нам сообщения, похоже, э, показывают возрастание в международных трениях, которые, несомненно, казались бы невозможными на прошлой неделе, когда казалось, что у всех такие славные отношения. Э. Это, похоже, по крайней мере частично связано с той кучей необычных событий, что произошли за последние несколько дней. У побережья Японии… – КРОУЛИ? – Да, – признал Кроули. – ЧТО, К ЧЕРТУ, ПРОИСХОДИТ, КРОУЛИ? ЧТО ИМЕННО ТЫ ДЕЛАЛ? – Что вы имеете в виду? – спросил Кроули, хотя он уже знал. – МАЛЬЧИК ПО ИМЕНИ КОЛДУН. МЫ ПРИВЕЛИ ЕГО НА ПОЛЯ МЕГИДДО. ПЕС НЕ С НИМ. РЕБЕНОК НИЧЕГО О ВЕЛИКОЙ ВОЙНЕ НЕ ЗНАЕТ. ОН – НЕ СЫН НАШЕГО ПОВЕЛИТЕЛЯ. – А, – ответил на это Кроули. – И ЭТО ВСЕ, ЧТО ТЫ МОЖЕШЬ СКАЗАТЬ, КРОУЛИ? НАШИ ВОЙСКА СОБРАНЫ, ЧЕТЫРЕ ЗВЕРЯ ПОЕХАЛИ – НО КУДА ОНИ ЕДУТ? ЧТО-ТО НЕ ТАК, КРОУЛИ. ЭТО, КРОУЛИ, ТВОЯ ЗОНА ОТВЕТСТВЕННОСТИ. И НАВЕРНЯКА ЭТО ТВОЯ ВИНА. МЫ ВЕРИМ, ЧТО У ТЕБЯ ЕСТЬ АБСОЛЮТНО РАЗУМНОЕ ЭТОМУ ОБЪЯСНЕНИЕ… – О да, – согласился Кроули с готовностью. – Абсолютно разумное. – … ПОТОМУ ЧТО У ТЕБЯ СКОРО БУДЕТ ВОЗМОЖНОСТЬ ВСЕ ЭТО НАМ ОБЪЯСНИТЬ. У ТЕБЯ БУДЕТ ДЛЯ ЭТОГО ВСЕ ВРЕМЯ, ЧТО ЕСТЬ В НАЛИЧИИ. И МЫ ВСЕ С ОГРОМНЫМ ИНТЕРЕСОМ ВЫСЛУШАЕМ, ВСЕ ЧТО ТЫ БУДЕШЬ ГОВОРИТЬ. И ТВОЙ РАССКАЗ, И ТЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА, В КОТОРЫХ ОН БУДЕТ ПРОХОДИТЬ, ДОСТАВЯТ ВСЕМ ПРОКЛЯТЫМ В АДУ РАЗВЛЕЧЕНИЕ И УДОВОЛЬСТВИЕ. ПОТОМУ ЧТО КАК БЫ ЖУТКИ НИ БЫЛИ МУЧЕНИЯ, КАКИЕ АГОНИИ НИ ИСПЫТЫВАЛИ БЫ НИЖАЙШИЕ ИЗ ПРОКЛЯТЫХ, КРОУЛИ, ТЕБЕ БУДЕТ ХУЖЕ… Кроули жестом выключил телевизор. Тусклый серо-зеленый экран продолжал говорить; молчание превращалось в слова. – ДАЖЕ И НЕ ДУМАЙ ОТ НАС СБЕЖАТЬ, КРОУЛИ. ОТ НАС НЕ СБЕЖИШЬ. ОСТАВАЙСЯ НА МЕСТЕ. ТЕБЯ… ЗАБЕРУТ… Кроули подошел к окну и в него выглянул. Что-то черное и имеющее форму машины двигалось к нему вниз по улице. Оно достаточно на машину походило, чтобы обмануть случайного наблюдателя. Кроули, который очень внимательно наблюдал, заметил, что колеса не только не крутились, они даже не были присоединены к машине. Она замедляла ход, проезжая мимо каждого дома, Кроули предположил, что пассажиры машины (не один из них ее, конечно, не вел; оба этого не умели) глядели на номера домов. У него было немного времени. Кроули пошел в кухню и достал из-под раковины пластиковое ведро. Потом вернулся в комнату отдыха. Адские Власти прекратили говорить. Просто на всякий случай Кроули повернул телевизор к стене. Он подошел к «Моне Лизе». Кроули снял картину со стены, за ней находился сейф. Это не был стандартный домашний сейф; он купил его у компании которая специализировась на обслуживании ядерной индустрии. Он отпер его, открыв и внутреннюю дверь с двойным вращающимся замком. Он покрутил циферблат (код был 4-0-0-4, очень легко было его запомнить, год, в который он вполз на эту идиотскую, чудесную планету, тогда еще бывшую новой и сияющей). В сейфе была фляжка-термос, две тяжелые перчатки, такие, что полностью закрывают руки, и щипцы. Кроули остановился. Он нервно глядел на фляжку. (Снизу послышался грохот. Рухнула входная дверь…) Он надел перчатки и осторожно взял фляжку, и щипцы, и ведро, и, уже чуть позже подумав об этом, схватил поливалку для цветов, лежащую рядом с роскошным растением из каучуковых, и пошел назад к своему офису, шагая как человек, несущий фляжку-термос, полную чего-то, что может привести, если он ее уронит или даже подумает о том, чтоб ее уронить, к такому взрыву, после которого седобородые в НФ-фильмах класса Б говорят что-то вроде: «А, где сейчас этот кратер, где когда-то стоял город Вах-Шинг-Тон». Он достиг своего офиса, толкнул дверь плечом, и она открылась. Он согнул ноги и медленно опустил вещи на пол. Ведро… щипцы… поливалку и, наконец, медленно, фляжку. У Кроули на лбу начал формироваться шарик пота, затем он капнул в один из глаз. Он его смахнул. Потом, аккуратно, медленно, он, используя щипцы, открутил крышку фляжки… аккуратно… аккуратно… вот так… (Стук ног на ступенях под ним, и приглушенный крик. Это была маленькая старая дама, живущая этажом ниже.) Он не мог себе позволить спешить. Он ухватил щипцами фляжку, и осторожно, изо всех сил стараясь даже малюсенькой капли не пролить, перелил содержимое в пластиковое ведро. Хватит одного неправильного движения. Вот. Потом он примерно на шесть дюймов открыл дверь офиса и поместил ведро на ее верх. Использовав щипцы, он привинтил обратно крышку фляжки, затем (грохот в коридоре возле его квартиры) снял перчатки, поднял поливалку и устроился за своим столом. – Кроулии…? – позвал гортанный голос. Хастур. – Он там, – прошипел другой голос. – Я чувствую этого грязного маленького гада. Лигур. Хастур и Лигур. Кроули стал бы протестовать одним из первых, большинство демонов в глубине души не злы. Они считают, что занимают в великой космической игре такое же положение, как налоговые инспекторы – делают, может, и непопулярную работу, но важную для функционирования всего аппарата. Если уж на то пошло, некоторые ангелы не были воплощением добродетели; Кроули встречал одного или двух, которые, когда дело доходило до праведного поражения грешников, гораздо сильнее поражали, чем было необходимо. В целом, у каждого была работа, и он ее просто делал. А с другой стороны, были ребята вроде Хастура и Лигура, которым неприятное доставляло такое темное наслаждение, что их можно было даже принять за людей. Кроули откинулся в своем превосходно сработанном кресле. Он попытался заставить себя успокоиться – ничего из этого не вышло. – Здесь я, ребята, – прокричал он. – У нас для тебя есть пара слов, – бросил Лигур (тоном, который намеренно подразумевал, что «пара слов» – синоним «ужасно болезненной вечности»), и согбенный демон толчком открыл дверь офиса. Ведро покачнулось, а затем упало почти точно на голову Лигуру. Бросьте в воду кусок соды. Посмотрите, как он пылает, горит, сумасшедше вертится, мерцая и похрустывая. Это было очень похоже; только отвратительней. Демон шелушился, горел, мерцал. Жирный коричневый дым из него сочился, и он кричал, он кричал, он кричал… Потом он сморщился, сложился вовнутрь, и то, что осталось, поблескивая лежало на выжженном, почерневшем кругу на ковре, выглядя как горсть раздавленных слизняков. – Привет, – кивнул Кроули Хастуру, который шел сзади Лигура, к сожалению, его даже не забрызгало. Есть некоторые вещи, которые немыслимы; есть такие глубины, про которые даже демоны не поверят, что другие демоны опустятся до них. – … Святая вода. Ах ты сволочь, – выдохнул Хастур. – Совершеннейшая ты сволочь. Он тебе ничего не делал. – Пока, – поправил Кроули, который теперь чувствовал себя немного поспокойней – шансы стали поближе к равным. Ближе, но пока не равны, совсем не равны. Хастур был Адским Герцогом, Кроули не был и местным советником. – Судьбу твою матери в темных местах шепотом рассказывать будут, чтоб напугать детей своих, – проговорил Хастур, после чего почувствовал, что язык Ада тут не годится. – Тебя, парень, отправят прям к чистильщикам, – добавил он. Кроули поднял зеленую пластиковую поливалку и угрожающе ей помахал, так что вода внутри заплескалась. – Иди отсюда, – бросил он. Он услышал, как внизу звонит телефон. Четыре раза, а затем включился автоответчик. Маленькой частью мозга он задумался, кто бы это мог быть. – Ты меня не напугаешь, – отозвался Хастур. Он глядел, как струйка воды вытекла из носика и медленно скатывалась по боку пластикового хранилища, к руке Кроули. – Ты знаешь, что это? – спросил Кроули. – Это поливалка для цветов от Сейнсбери, наидешевейшая и самая действенная в мире. Может выстрелить в воздух славной струей воды. Мне нужно тебе говорить, что в ней? Она тебя может превратить в это, – он указал на грязь на ковре. – Иди отсюда. Потом струйка с бока поливалки достигла скрученных пальцев Кроули и остановилась. – Ты блефуешь, – проговорил Хастур. – Может, и так, – ответил Кроули тоном, ясно дававшим понять, что он и не помышлял о блефе. – А может, и нет. Тебе кажется, что удача на твоей стороне? Хастур сделал жест, и пластиковый шарик растаял, как рисовая бумага, залив водой весь стол Кроули и весь его костюм. – Да, – ответил Хастур. А затем он улыбнулся. Зубы его были слишком остры, и язык его между ними колыхался. – А тебе? Кроули ничего не ответил. План А сработал. План Б – нет. Все зависело от плана В, и была тут одна проблема: он дальше Б совсем ничего не спланировал. – Итак, – прошипел Хастур, – пора отправляться, Кроули. – Думаю, есть кое-что, что тебе нужно знать, – бросил Кроули, пытаясь выиграть время. – И что? – улыбнулся Хастур. А потом зазвонил телефон у Кроули на столе. Он поднял трубку и предупредил Хастура: – Не двигайся. Есть кое-что очень важное, что тебе нужно знать, правда. Алло? – Нгх, – проговорил Кроули. Затем он проговорил: – Не. Тут со мной старый друг. Азирафаил повесил трубку. Кроули задумался, что ему было нужно. И неожиданно план В возник, прямо у него в мозгу. Он не положил трубку. Вместо этого он проговорил: – Ладно, Хастур. Ты прошел проверку. Готов начать играть с большими парнями. – Ты с ума сошел? – Не-а. Неужто не понимаешь? Это проверка была. Повелители Ада должны были знать, что тебе довериться можно, прежде чем позволят тебе командовать Армиями Проклятых. – Кроули, ты лжешь или сошел с ума, а возможно, и то, и другое, – отозвался Хастур, но уверенность его была поколеблена. Секунду он обдумывал эту возможность: тут Кроули его поймал. Ведь было возможно, что Ад его проверял. Что Кроули был серьезней, чем казался. Хастур был параноиком – просто разумная и отлично отрегулированная реакция на жизнь в Аду, где все и вправду за тобой охотились. Кроули начал набирать номер. – Все нормально, Герцог Хастур. Я и не надеялся, что ты мне поверишь, – признал Кроули. – Почему бы нам не поговорить с Темным Советом – уж они-то, уверен, тебя убедят. Номер, который он набрал, щелкнул и дал первый длинный гудок. – Пока, неудачник, – усмехнулся он. И исчез. Через малюсенькую долю секунды пропал и Хастур. За годы множество человекочасов теологов было проведено в спорах над знаменитым вопросом: Сколько Ангелов Могут Танцевать на Головке Булавки? Чтобы ответить, следует принять во внимание следующие факты: Во-первых, ангелы просто не танцуют. Это одна из отличительных черт ангелов. Они с удовольствием могут слушать Музыку Сфер, но вовсе не хотят встать в позу и танцевать под нее буги. Так что, ни один. По крайней мере, почти ни один. Азирафаил научился танцевать гавот в закрытом джентльменском клубе в Портленд Плейсе, в поздних 1880-х, и хотя вначале у него это получалось не лучше, чем у утки получается банкирство, через некоторое время он стал танцевать очень хорошо, и был очень расстроен, когда, несколько десятилетий спустя, гавот вышел из моды. Так что, если танец – гавот, и если есть у него подходящий партнер (допустим, тоже способный танцевать на кончике булавки), точный ответ – один. А вообще, точно так же можно спросить, сколько демонов могут танцевать на кончике булавки. Они ведь произошли оттуда же, откуда и ангелы. И они, по крайней мере, танцуют [57] . И если так подойти к вопросу, ответ – на самом деле куча, если они покинут свои тела, а это для демона проще простого. Демоны законами физики не связаны. Если вы взглянете издалека, вселенная – просто нечто маленькое и круглое, как те шарики, наполненные водой, в которых происходит маленькая снежная буря, если встряхнуть [58] . Но если взглянуть из самой близи, единственная проблема, связанная с танцеванием на кончике булавки – все эти большие дырки между электронами. Для ангельской компании или демонской породы размер, форма и расположение частей – это то, что можно менять. В настоящий момент Кроули очень быстро спускается вниз по телефонной линии. ДЗЫНЬ. Кроули на скорости, близкой к скорости света, прошел через две телефонных станции. Хастур был чуть сзади него: в четырех или пяти дюймах, но при таких размерах Кроули достаточно оторвался от преследователя, чтобы ему было спокойно. Конечно, это пропадет, когда он выйдет на другом конце линии. Они были слишком малы, чтобы издавать звуки, но демонам для разговора звуки не обязательны. Он слышал, как сзади него Хастур орал: – Сволочь! Я тебя поймаю. От меня не убежишь! ДЗЫНЬ. – Где бы ты ни вышел, там выйду и я! От меня не сбежишь! Кроули меньше, чем за секунду, промчался через двадцать миль кабеля. Хастур был лишь чуть сзади. Надо быть очень, очень аккуратным – весь расчет построен на этом – сейчас все зависит от времени. ДЗЫНЬ. Это был третий звонок. «Что ж, – подумал Кроули, – пора». Он неожиданно остановился и поглядел, как мимо него промчался Хастур. Хастур повернулся и… ДЗЫНЬ. Кроули промчался назад по телефонной линии, пролетел сквозь пластиковую оболочку и тяжело дыша материализовался в полный рост в своей комнате отдыха. ЩЕЛК. В его автоответчике стала поворачиваться стоящая там пленка. Потом раздался сигнал и, когда поворачивалась пленка приходящих сообщений, голос из динамика прокричал после сигнала: – Так! Что?… Проклятый ты змий! Начал мигать красный огонек сообщений. Загорелся, потух, загорелся, потух, загорелся, потух, как малюсенький, красный, разозленный глаз. Кроули очень хотелось, чтобы у него было побольше святой воды и времени, чтобы подержать в ней кассету, пока не растворится. Но достаточно опасным оказалось достать даже то количество, что ушло на смертельную ванну для Лигура, он долгие годы держал ее на всякий, хотя даже ее присутствие в комнате лишало его покоя. Или… или, может быть, да, что произойдет, если он положит кассету в машину? Он сможет опять и опять проигрывать Хастура, пока тот не превратится во Фредди Меркьюри. Нет. Может, он и сволочь, но это даже для него слишком! Послышалось ворчание дальнего грома. Он не мог терять время. Ему некуда было идти. Но он ушел. Он сбежал вниз, к своему «Бентли» и помчался в сторону Вест-Энда, словно за ним гнались все демоны ада. Да так и было, в общем-то. Мадам Трейси услышала, как по ступенькам медленно поднимался мистер Шедвелл. Поднимался он медленней, чем обычно, и каждые несколько шагов останавливался. Обычно он поднимался по ступенькам так, словно каждую из них ненавидел. Она открыла свою дверь. Он прислонился к стене на лестничном пролете. – Ой, мистер Шедвелл, – спросила она, – что вы со своей рукой сделали? – Отойди от меня, женщина, – простонал Шедвелл. – Я своих сил не знаю. – Почему вы ее так держите? Шедвелл попытался отступить прямо в стену. – Отойди, я тебе говорю! Я за себя не ручаюсь! – Что с вами стряслось, мистер Шедвелл? – спросила мадам Трейси, пытаясь взять его за руку. – Ничего! Ничего! Она ухитрилась схватить его за руку. И он, Шедвелл, бич зла, не смог противостоять своему затаскиванию в ее квартиру. Он никогда в ней раньше не был, по крайней мере, не во сне. Его сны нарядили ее в шелка, богатые драпировки и то, о чем он думал, как о славно пахнущих живчиках. На самом деле, была занавеска из шариков на входе в кухоньку и лампа весьма неумело сделанная из бутылки кьянти, поскольку представление мадам Трейси – как и Азирафаила – о том, что модно, застряло где-то в районе 1953-го. И в середине комнаты стоял стол, на нем лежал бархат, а на бархате, хрустальный шар, который все больше становился источником заработка мадам Трейси. – Думаю, вам стоит прилечь, мистер Шедвелл, – бросила она голосом, который не допускал никаких споров. Он был слишком напуган, чтобы протестовать. – Но юный Ньют там, – пробормотал Шедвелл, – плененный языческими страстями и оккультными проделками. – Что ж, я уверена, он знает, что с ними делать, – ответила на это мадам Трейси, в душе которой была гораздо более близкая к реальности картина того, что происходит с Ньютом. – И я уверена, ему бы не понравилось то, что вы тут себя мучаете. Прилягте-ка лучше, а я сделаю нам обоим по чашечке чая. Она исчезла, и пощелкали шарики, когда она через них проходила. Неожиданно Шедвелл, как он смог сообразить, несмотря на развалившиеся, разбитые нервы, оказался один на кровати греха, и в тот момент он был не способен решить, лучше это, на самом деле, или хуже, чем быть не одному на кровати греха. Он повернул голову, чтобы оглядеть окрестности. Представление мадам Трейси о том, что эротично, произрастало из дней, когда молодые мужчины думали, что к передней части женской анатомии крепко приделаны надувные мячи, когда после слов о том, что Бриджит Бардо – сексуальный котеночек, никто не засмеялся бы, когда и вправду существовали журналы с названиями вроде «Девочки», «Смешки» и «Подвязки». Где-то в этом котле вседозволенности подхватила она идею, что мягкие игрушки в спальне создают интимную, кокетливую атмосферу. Какое-то время Шедвелл смотрел на большого, изношенного плюшевого мишку, у которого не было одного глаза и было драное ухо. Вероятно, звали его как-нибудь вроде мистер Баггинс. Он повернул голову в другую сторону. Посмотреть далеко ему помешал чехол для пижам в форме животного, которое могло быть псом, но могло быть также и скунсом. Оно весело усмехалось. – Уйй, – проговорил он. Но воспоминание скрыть не удавалось – оно вырывалось и атаковало сознание. Он и правда это сделал. Насколько он знал, никто в Армии демонов не изгонял. Ни Хопкинс, ни Сифтингз, ни Дайсмен. Ни, вероятно, даже Сержант-Майор Охотников на Ведьм Наркер [59] , у которого был непобитый никем рекорд – нашел наибольшее число ведьм. Раньше иль позже всякая Армия находила свое сильнейшее оружие, теперь свое нашла ОАНВ, и находилось оно, размышлял Шедвелл, на кончике его руки. Что ж, тьфу на правило: "Использовать Такое Нельзя ". Он немного отдохнет, раз уж он здесь, а потом Силы Тьмы встретят равного себе… Когда мадам Трейси принесла чай, он похрапывал. Она тактично закрыла дверь, а также и очень благодарно, ведь у нее через двадцать минут был назначен сеанс, а в такие времена не стоило отвергать деньги. Хотя по многим меркам мадам Трейси была здорово глупа, в некоторых делах был у нее инстинкт, и когда речь шла об окроплении оккультным, доводы ее были безупречны. Вот именно окропления, как она поняла, ее клиенты и хотели. Они не хотели погружаться в него по шеи. Не хотели они многоизмеренческих тайн Времени и Пространства, им просто хотелось быть успокоенными, узнать, что у мамочки все в порядке теперь, когда она померла. Хотелось им ровно столько Оккультизма, чтобы приправить простое кушанье их жизни, и лучше всего порциями не дольше, чем по сорок пять минут, после чего подают чай и печенье. Конечно, они не хотели странных свеч, запахов, напевов или мистических рун. Мадам Трейси даже убрала большинство карт типа «Major Arcana» из своей колоды Таро, ибо их появление беспокоило людей. И она всегда прямо перед сеансом ставила кипятиться капусту. Ведь нет ничего более успокаивающего, ничто не соответствует лучше духу уютного британского оккультизма, чем запах готовящейся в соседней комнате брюссельской капусты. Было вскоре после полудня, и тяжелые грозовые облака окрасили небо в цвет старого свинца. Скоро пойдет дождь, сильный, слепящий. Пожарные надеялись, что дождь пойдет скоро. Чем скорей, тем лучше. Они прибыли практически незамедлительно, и молодые пожарные возбужденно скакали вокруг пожара, раскручивая шланги и хватая топоры; те, что постарше, лишь раз глянули и знали, что это не потушишь, они не были даже уверены, что огонь удастся остановить, и он не распространится на другие здания, когда черный «Бентли» проскользил по повороту, въехал на тротуар со скоростью где-то побольше шестидесяти миль в час и с визжа тормозами остановился в полудюйме от стены книжного магазина. Весьма взволнованный молодой человек в темных очках вышел из машины и побежал к двери пылающего книжного. Его остановил пожарный. – Вы – хозяин этой торговой точки? – спросил он. – Не будьте идиотом! Я что, похож на хозяина книжного магазина!?! – Насчет этого, сэр, я сказать ничего не могу. Вид может быть весьма обманчив. Я, к примеру, пожарный. Однако, встречая меня вне работы, люди, не знающие моей профессии, часто предполагают, что я или общественный бухгалтер или директор компании. Представьте меня без формы, сэр, и что за человека вы перед собой видите? Честно? – Дурака, – отозвался Кроули и вбежал в книжный магазин. На самом деле, это звучит проще, чем было на самом деле, так как для того, чтобы сделать это, Кроули надо было обойти полдюжины пожарных, двоих полицейских, и нескольких представителей интересного ночного народа [60] , рано вышедших на улицу и жарко спорящих между собой о том, что за часть общества сделала вечер ярче и почему. Кроули протолкнулся прямо сквозь них. Они на него почти и не смотрели. Потом от толкнул дверь и шагнул в огненный ад. Весь магазин пылал. – Азирафаил! – крикнул он. – Азирафаил, ты… тупой ты… Азирафаил? Ты здесь? Никакого ответа. Лишь потрескивала горящая бумага, послышался звук расколовшегося стекла, когда огонь добрался до комнаты наверху, да издавало громкий треск горящее дерево. Он настойчиво, отчаянно оглядывал магазин, ища ангела, ища помощь. В дальнем углу опрокинулся книжный шкаф, рассыпав по полу горящие книги. Всюду вокруг него был огонь, но Кроули его игнорировал. Левая половина его штанов начала тлеть; он остановил ее одним взглядом. – Эй? Азирафаил! Ради Бо…. ради Са…. ради кого-нибудь! Азирафаил! Окно магазина разбили снаружи. Вздрогнув Кроули повернулся, и неожиданная струя воды с силой ударила его в грудь, повалив на пол. Его темные очки улетели в дальний угол комнаты и стали лужицей горящего пластика. На свет явились желтые глаза с вертикальными щелями зрачков. Мокрый, с текущей с него водой, с черным от золы лицом, настолько далекий от холодности, насколько это для него было возможно, на четырех конечностях в пылающем книжном магазине, Кроули проклинал Азирафаила, план основ мира, Верх и Низ. Потом он посмотрел вниз и увидел ее. Книгу. Книгу, которую девушка оставила в их машине в Тадфилде, в ночь среды. Обложка слегка обуглилась, но сама книга чудесным образом не пострадала. Он поднял ее, засунул в карман своей куртки, пошатываясь встал, и стряхнул с себя грязь. Этаж над ним рухнул. С рыком и гаргантюанским чавканьем здание сложилось, пролив дождь кирпича, дерева и горящих осколков. Снаружи полиция отгоняла прохожих подальше, а пожарный объяснял всем, кто готов был послушать: – Я его не мог остановить. Сумасшедший, должно быть. Или пьяный. Прям внутрь вбежал. Не мог я его остановить. Сумасшедший. Прямо внутрь вбежал. Так помереть – ужасно. Ужасно, ужасно. Прям так сразу внутрь и вбежал… А потом из огня вышел Кроули. Полицейские и пожарные на него посмотрели, увидели выражение его лица и остались на своих местах. Он влез в «Бентли», въехал обратно на дорогу, объехал пожарную машину и уехал на Вардур Стрит, в темный день. Они глядели на уезжающую прочь машину. Наконец один из полицейских заговорил. – В такую погоду, ему следовало бы врубить фары, – бросил он оцепенело. – Особенно когда так едет. Это может быть опасно, – согласился другой, мертвым без выражения голосом; и они стояли в свете и жаре от горящего книжного, думая, что же происходит в мире, который, как им казалось, они понимали. Вспыхнула бело-голубая молния, осветив ненадолго все небо черное от туч, гром громыхнул так громко, что уши заболели, и начал лить сильный дождь. Она ехала на красном мотоцикле. Он был не дружелюбного красного цвета «Хонд»; то был яркий, кроваво-красный, богатый темным, полный ненависти цвет. Во всех других смыслах, мотоцикл, похоже, был совершенно обычным, только сбоку был прикреплен меч, пока лежащий в ножнах. Шлем ее был малиновым, а ее кожаная куртка – цвета старого вина. Сзади рубиновые кнопки образовывали слова «АДСКИЕ АНГЕЛЫ». Была середина дня, десять минут второго, но было темно, сыро, мокро. Шоссе было почти пусто, и женщина в красном, лениво улыбаясь, с ревом неслась по дороге на своем мотоцикле. Пока что день был хорош. Что-то такое было в виде красивой женщины на мощном мотоцикле с мечом сзади, что сильно влияло на определенных людей. С ней попытались состязаться в скорости четыре продавца-путешественника, и куски «Форда Сьерры» теперь украшали ограду шоссе и мостов на протяжении сорока миль. Она остановилась на автозаправке и вошла в «Кафе Счастливых Свинок». Оно было почти пусто. Скучающая официантка за прилавком штопала носок, а группка байкеров в черной коже, твердых, волосатых, грязных и огромных собралась вокруг еще большего господина в черной куртке. Он решительно играл на чем-то, что в прошедшие годы могло быть машиной, продающей фрукты, но теперь у нее был экран, и рекламировала она себя как «TRIVIA SCRABBLE». Зрители говорили вот что: – "Д"! "Д" нажми – «Крестный отец» наверняка больше получил «Оскаров», чем «Унесенные ветром»! – «Марионетка на веревочке»! Сэнди Шоу! Честно. Я абсолютно уверен. – «1666»! – Нет, тупица! Это пожар! А Чума была в 1665-ом! – "Б" – Великая Китайская Стена не была одним из Семи Чудес Света! Было четыре темы: Поп Музыка, Спорт, Нынешние Происшествия и Общие Знания. Высокий байкер, который не снял шлема, нажимал кнопки, не обращая внимания на помощников, ибо явно сам знал, что хочет делать. В любом случае, он постоянно побеждал. Красная наездница подошла к прилавку. – Чашку чая, пожалуйста. И сэндвич с сыром, – попросила она. – Вы одна, да, дорогая? – спросила официантка, передавая через прилавок чай, и что-то белое, сухое, твердое. – Друзей жду. – А, – отозвалась официантка, перекусывая шерстяную нитку. – Что ж, лучше здесь ждать, чем снаружи. Там сейчас прям ад. – Нет, – ответила на это женщина в красном. – Пока еще нет. Она уселась за столик у окна, с хорошим видом на парковку, и стала ждать. Она слышала, как говорят собравшиеся вокруг «Trivia Scrabble». – А вот новый, «Сколько раз Англия официально была в состоянии войны с Францией с 1066?». – Двадцать? Не, уж точно не двадцать. О. И верно. Ну, никогда бы не подумал. – Американская война с Мексикой? Это я знаю. Июнь 1845-го. "Д" – видите! Я ж вам говорил! Второй по малорослости байкер, Барано ( 6 футов 3 дюйма ), шепотом спросил самого малорослого, Жирега ( 6 футов 2 дюйма ): – А чего со спортом-то случилось? На пальцах одной руки у него было вытутаировано слово «ЛЮБОВЬ», а на пальцах второй – «НЕНАВИСТЬ». – Это случайный, как его там, выбор. В смысле с чипами микроскопическими делают. Вероятно, у нее в RAM есть, типа там, миллионы различных тем. У него на пальцах правой руки было вытатуиравано слово «РЫБА», а на правой «ЧИПС». – Поп Музыка, Сегодняшние Происшествия, Общие Знания и Война. Я просто никогда раньше «Войну» не видел. Потому и упомянул. Барано громко хрустнул пальцами и оттянул кольцо на крышке банки пива. Он выхлестал полбанки, небрежно рыгнул, а затем вздохнул. – Мне бы просто хотелось, чтобы побольше всяких библейских вопросов было. – Чего так? Жирег никогда не считал Барано разбирающимся в Библии. – Так ведь, ну, помнишь эту небольшую заварушку в Брайтоне. – А, да. Тебя показали в «Криминале», – кивнул Жирег с легкой завистью. – Ну, потом мне пришлось сидеть в отеле, где работала моя мать, так ведь? Свободные месяцы. А читать нечего было, только эта сволочь Гидеон свою Библию оставил. Как-то в сознании застревает. Еще один мотоцикл, агатово-черный и сияющий, приехал и остановился снаружи. Открылась дверь в кафе. Сквозь комнату пронесся порыв холодного ветра; человек, весь одетый в черную кожу, с короткой черной бородой, прошел к столу и сел рядом с женщиной в красном, и байкеры рядом с видеоигрой неожиданно заметили, что они весьма проголодались, и велели Сказзу пойти и достать им какой-нибудь еды. Все, кроме игравшего, который ничего не говорил, лишь нажимал кнопки, соответствующие правильным ответам, и позволял выигрышам накапливаться в подносе на дне машины. – Я тебя с Мефкинга не видела, – бросила Ржавая. – Как у тебя дела? – Здорово занят был, – ответил Черный. – Кучу времени в Америке провел. Недолгие туры по миру. Просто время убивал, на самом деле. ( – Как это у вас нет пирожков с почками и говядиной? – спросил Сказз оскорбленно. – Думала, есть несколько, оказалось, нет, – ответила официантка.) – Странное какое-то ощущение, когда мы, наконец, вместе собираемся, – заметила Ржавая. – Странное? – Ну, ты же знаешь. Когда ты тысячи лет провел, ожидая большого дня, и он наконец приходит. Как ожидание Рождества. Или дней рождения. – У нас дней рождения нет. – А я и не сказала, что есть. Я сказала, что это на их ожидание похоже. ( – На самом деле, – призналась женщина, – похоже, у нас вообще ничего нет. Кроме этого куска пиццы. – В ней анчоусы есть? – спросил Сказз мрачно. В компании никто не любил анчоусы. Или оливки. – Да, дорогой. Анчоусы и оливки. Берете? Сказз печально покачал головой. С урчащим животом вернулся он обратно к игре. Большой Тед раздражался, когда был голоден, а когда Большой Тед раздражался, все оказывались порезаны.) Новая категория появилась на экране машины. Теперь можно было отвечать на вопросы о Поп Музыке, Нынешний Происшествиях, Гладе или Войне. Байкеры явно гораздо меньше знали об Ирландском Картофельном Гладе 1846-го, Английском Гладе (не хватало всего) 1315-го, и гладе наркотическом (в Сан Франциско 1969-го), чем о Войне, но игрок по-прежнему имел безупречный счет, что время от времени подчерчивали звон, хруст и звяканье, когда машина выплевывала на свой поднос фунтовые монеты. – Несколько проблемная погода на севере, судя по всему, – проговорила Ржавая. Черный посмотрел на темнеющие тучи. – Нет… По мне, все прекрасно. Вот-вот гроза начнется. Ржавая посмотрела на свои ногти. – Хорошо. Без славной грозы это не то будет. Есть какие мысли насчет того, насколько далеко надо нам будет ехать? Черный пожал плечами. – Несколько сотен миль. – Я как-то думала, дорога подольше будет. Столько ждали, только чтобы несколько сотен миль проехать. – Не путешествие – главное, – ответил на это Черный. – Важно прибытие. Снаружи послышался рев. Это был рев мотоцикла с дефектным глушителем, сбоящим мотором, текущим карбюратором. Не надо было видеть мотоцикл, чтобы представить черные тучи, в которых он путешествовал, оставленные на его пути потеки масла, след из мелких мотоциклетных деталей и приспособлений, валяющихся на дорогах, где он проехал. Черный подошел к прилавку. – Пожалуйста, четыре чая, – попросил он. – Один черный. Дверь кафе открылась. Молодой человек в грязной белой коже вошел внутрь, и вместе с ним ветер загнал внутрь пустые пакеты из-под чипсов, газеты и обертки от мороженого. Они танцевали у его ног, как возбужденные дети, а потом устало упали на пол. – Вас четверо, да, дорогой? – спросила женщина. Она пыталась найти чистые чашки и чайные ложки – весь набор вдруг почему-то оказался покрыт легкой пленкой из смеси машинного масла и сушеных яиц. – Будет, – ответил человек в черном, взял чашки с чаем и ушел назад к столу, где ждали двое его товарищей. – Не видели его? – спросил мальчик в белом. Они покачали головами. Вокруг экрана машины возник спор (теперь на экране были показаны следующие категории: Война, Глад, Загрязнение и Pop Trivia 1962 – 1979). – Элвис Пресли? "В" должно быть – в 1977-ом он помер, так ведь? – Не. "Д". 1976. Я уверен. – Да. В том же году помер, что Бинг Кросби. – И Марк Болан. Смертельная штучка! Тогда "Д" нажимай. Давай. Высокая фигура и не думала какую-то из кнопок нажимать. – В чем дело? – спросил Большой Тед раздраженно. – Давай. "Д" нажимай. Элвис Пресли умер в 1976-ом. НЕВАЖНО, ЧТО ЗДЕСЬ СКАЗАНО, – ответил высокий байкер в шлеме, – Я К НЕМУ И ПАЛЬЦЕМ НЕ ПРИКАСАЛСЯ. Трое человек за столом мгновенно повернулись. Ржавая заговорила. – Когда вы сюда попали? – спросила она. Высокий человек прошел к их столу, оставив позади изумленных байкеров и свой выигрыш. – Я НИКОГДА НЕ УХОДИЛ, – ответил он, и голос его был как темное эхо из ночных мест, холодная плита звука, серого и мертвого. Если б этот голос был камнем, в нем давным-давно были бы высечены слова: имя и две даты. – Ваш чай остывает, господин, – бросил Глад. – Много времени прошло, – добавила Война. Сверкнула молния, за ней почти мгновенно последовало низкое рычание грома. – Славная погода для нашего дела, – заметил Загрязнение. – ДА. Байкеров, что толпились вокруг игры, все более и более смущал этот обмен. Ведомые Большим Тедом, они прошаркали к столу и уставились на четырех незнакомцев. От их внимания не ускользнуло, что у всех четырех незнакомцев на куртках была надпись «АДСКИЕ АНГЕЛЫ». И, на взгляд байкеров, выглядели они совершенно неправильно: для начала, слишком чистые; и никто из них не выглядел так, словно он когда-нибудь кому-то ломал руку только потому, что был воскресный день, и по телику ничего хорошего не было. И еще, одна была женщина, только едущая не позади на чьем-то мотоцикле, а имеющая свой собственный, словно у нее было какое-то на это право. – Значит, вы «Адские Ангелы»? – спросил саркастично Большой Тед. Если чего настоящие «Адские Ангелы» терпеть не могут, так это байкерствующих по выходным [61] . Четыре незнакомца кивнули. – И кто ваш глава? Высокий Незнакомец посмотрел на Большого Теда. Затем он встал. Это было сложное движение; если бы на берегах морей ночи были раскладные стулья, они бы так открывались. Казалось, он поворачивался целую вечность. Он носил темный шлем, полностью скрывающий лицо. И , как заметил Большой Тед, шлем был сделан из очень странного пластика. Типа, ты в него глядишь, а все, что видишь – отражение своего лица. ОТКРОВЕНИЯ, – проговорил он. – ГЛАВА ШЕСТЬ. – Стихи со второго по восьмой, – добавил информации мальчик в белом. Большой Тед зло уставился на четверку. Его нижняя челюсть начала выдаваться вперед, а маленькая голубая вена на лбу – пульсировать. – И че ж это значит? – вопросил он требовательно. Кто-то дернул его за рукав. Это был Барано. Под грязью он стал необычного серого оттенка. – Значит, – пояснил он, – у нас проблемы. А потом высокий незнакомец поднял руку в бледной мотоциклетной перчатке и приподнял забрало своего шлема; Большой Тед, впервые за свое существование, подумал, как бы было славно, если бы он прожил жизнь правильнее. – Иисусе Христе! – простонал он. – Я думаю, Он через минуту подъедет, – проговорил Барано потрясенно. – Думаю, ищет, где бы мотоцикл припарковать. Давай пойдем и, и вступим в клуб, развлекаться там будем, или чего еще. Но неуязвимое невежество Большого Теда было его щитом и доспехами. Он не сдвинулся с места. – Ух ты, – выдохнул он. – «Адские Ангелы». Война ему лениво отсалютовала. – Да, это мы, Большой Тед, – кивнула она. – Самые настоящие. Глад кивнул. – Старая Фирма, – сказал он. Загрязнение снял свой шлем и встряхнул своими длинными белыми волосами, чтоб висели свободно. Он занял свое место, когда Мор, бормоча о пенициллине, ушел в 1936-ом. Если б старичок знал, какие в будущем возможности появятся… – Другие обещают, – бросил он, – мы доставляем. Большой Тед посмотрел на четвертого Всадника. – Эй, вас я уже видел, – заметил он. – Вы были на обложке альбома «Голубого Улиточного Культа». И кольцо у меня есть с вашим… вашим… вашей головой на нем. – Я ВСЮДУ БЫВАЮ. – Ух. Лицо Большого Теда было искривлено – думать ему было трудно. – И что ж у вас за мотоцикл? – спросил он. Гроза бушевала вокруг карьера. Веревка со старой машинной шиной на ней танцевала на ветру. Лист железа, напоминание о попытке построить на дереве дом, пытался сорваться со своих несерьезных креплений и улететь прочь. Они столпились вместе, глядя на Адама. Он казался как будто больше ростом. Пес сидел и рычал. Он думал о всех запахах, которые он потеряет. В Аду не было никаких запахов, кроме запаха серы. А некоторые из них были… были… ну, точно было то, что у сук в Аду не было. Адам взволнованно шагал по карьеру, возбужденно размахивая руками. – Не будет конца нашему удовольствию, – говорил он. – Будут исследования и много всего другого. Думаю, я скоро заставлю старые леса опять расти. – Но, но кто, кто будет все готовить, мыть и заниматься всеми подобными штуками? – спросил Брайан дрожащим голосом. – Никто никаких таких вещей не должен будет делать, – ответил Адам. – Сможете есть любую пищу, какую захотите, горы чипсов, колец жареного лука, все, что захотите. И никогда не надо будет надевать новую одежду или мыться, если не хотите этого. Или делать чего-нибудь такое, чего не хотите – никогда больше такого не будет. Вот как будет! Луна встала над холмами Кукамунди. Сегодня вечером было очень светло. Джонни Две Кости сидел в красной дыре пустыни. Это было священное место, где два камня-предка, создавшиеся во Время Сна, лежали с самого начала времен. Поход Джонни Двух Костей подходил к концу. Его щеки и грудь были вымазаны красной охрой, повторяя карту холмов, и он пел старую мелодичную песню и рисовал своим копьем картинки на песке. Он два дня не ел; он не спал. Он приближался к состоянию транса, что сделает его единым с Кустом и даст возможность общения с его предками. Уже почти вошел… Почти… Он моргнул. Удивленно огляделся вокруг. – Прости, дорогой мальчик, – сказал он сам себе вслух, четко произнося звуки. – Можешь ли сказать, где я? – Кто это сказал? – спросил Джонни Две Кости. Его рот открылся. – Я. Джонни задумчиво почесался. – Я так понимаю, ты один из моих предков, да? – О. Несомненно, дорогой мальчик. Совершенно несомненно. Можно так сказать. Теперь вернемся к моему вопросу. Где я? – Просто если вы один их моих предков, – продолжил Джонни Две Кости, – почему говорите как пуфтер [62] ? — А. Австралия, – проговорил рот Джонни Двух Костей, так это слово произнося, словно перед тем, как вновь его скажет, нужно будет его должным образом продезинфицировать. – Эй? Эй? – взывал Джонни Две Кости. Он сидел в песке, ждал, ждал, но он не отвечал. Азирафаил двинулся дальше. Ситрон Де-Шево был tonton macoute, путешествующий houngan [63] : за одним из его плеч висела сумка, в который были магические растения, медицинские растения, кусочки дикого кота, черные свечи, порошок, извлекаемый только из кожи определенной сушеной рыбы, мертвая многоножка, полбутылки «Chivas Regal», десять «Ротманов» и книжка «Что Где в Гаити». Он поднял нож и привычным движением отрубил голову черному петуху. Кровь омыла всю его правую руку. – Loas войди в меня, – продекламировал он. – Gros Bon Ange, приди ко мне. – Где я? – проговорил он. – Это мой Gros Bon Ange? – спросил он себя. – Думаю, это довольно личный вопрос, – ответил он. – В смысле, по природе этих вещей. Но стараюсь. Изо всех сил. Одна из рук Ситрона потянулась к петуху. – Довольно антисанитарно здесь готовить, тебе не кажется? Здесь, в лесу. Жарим, да? Что это за место? – Гаити, – ответил он. – Черт! Далеко. Хотя могло быть и хуже. Что ж, надо двигаться дальше. Будь здоров. И Ситрон Де-Шево остался один в своей голове. – Будь loas проклят, – пробормотал он. Некоторое время он смотрел в никуда, а затем потянулся к сумке и лежащей в ней бутылке «Chivas Regal». Было, по крайней мере, два способа превратить кого-то в зомби. Он собирался воспользоваться простейшим. Прибой громок бил на пляже. Пальмы качались. Надвигалась гроза. Огни зажглись. Евангелистский Хор Силового Кабеля (Небраска) запел «Иисус – Чинильщик Телефонов на Панели Инструментов Моей Жизни» и почти заглушил звук подымающегося ветра. Марвин О.Бэгмен поправил свой галстук, проверил улыбку, глянув в зеркало, постучал по заду личную свою помощницу (мисс Синди Келлерхолс, «Красотку Месяца „Пентхауза“» (три года тому было в июле); но теперь, став религиозной, она все это забыла), и вошел в студию. Иисус связь не прервет, Прежде чем дозвонились, С ним не попадете вы На занятую линию, А когда придет счет, Будут в нем правильно проставлены цифры, Он – Чинильшик Телефонов На Панели Инструментов Моей Жизни, — пел хор. Эту песню Марвин любил. Он ее сам написал. Другие песни, написанные им, включали «Счастливый Мистер Иисус», «Иисус, Могу Я у Тебя Остановиться?», «Этот Старый Огненный Крест», «Иисус – Наклейка на Бампере Моей Души» и «Когда Вверх Меня Поднимает Вознесенье, Хватайте Колесо Пикапа Моего». Они доступны были на «Иисус – Мой Приятель» (LP, кассета и CD), и каждые четыре минуты их рекламировали на евангелистской сети Бэгмена [64] . Несмотря на то, что стихи не рифмовались и, как правило, были бессмысленны, и на то, что Марвин, который особо музыкален не был, мелодии все украл из старых песен в стиле кантри, было продано более четырех миллионов копий кассеты «Иисус – Мой Приятель». Марвин начинал как певец кантри – пел песни Конвея Твитти и Джонни Кэша. Он выступал с регулярными живыми концертами в тюрьме Сан Квентина, пока люди, отвечающие за гражданские права, не назвали его «Жестоким и Непривычным Наказанием». Вот тогда-то и ушел Марвин в религию. Не тихую, личную, которая включает делание хороших дел и проживание лучшей жизни; но и не такую, которая включает надевание костюма и позванивание в двери других людей; а такую, которая включает владение собственной телесетью и заставление людей посылать вам деньги. Он нашел идеальное для себя место на телевидении, на «Часе силы Марвина» («Шоу, вернувшее в Фундаментализм ДАМ». Четыре трехминутных песни с LP, двадцать минут «Адского Огня» и пять минут лечения людей. (Оставшиеся двадцать три минуты были заняты либо подольщением, либо умолянием, либо угрожанием, либо выпрашиванием, изредка просто просьбами дать денег.) Поначалу он по-настоящему приводил в студию людей, чтобы их излечить, но решил, что это слишком уж мудрено, поэтому сейчас он просто заявлял, что ему приходят видения о том, как зрители по всей Америке магически излечиваются, смотря передачу. Это было гораздо проще – больше не приходилось нанимать актеров, и никто не мог проверить процент его успеха [65] . Мир гораздо более сложен, чем считает большинство людей. К примеру, большинство людей считало, что Марвин не был настоящим Верующим, раз зарабатывал на вере столько денег. Они ошибались. Он всем сердцем верил. Он верил весьма сильно, и кучу притекающих денег на самом деле тратил на то, что, по его мнению, было работой на Господа. Телефонная линия к Спасителю Всегда свободна от помех, Он дома в любое время, Днем иль ночью, И когда звонишь по номеру И-И-С-У-С, Звонок всегда бесплатен, Он – Чинильщик Телефонов На Панели Инструментов Моей Жизни. Первая песня закончилась, Марвин прошел к месту перед камерами и скромно поднял руки, требуя тишины. В контрольной будке инженер выключен запись «Аплодисменты». – Братья и сестры, спасибо, спасибо, разве не здорово было? И помните, вы можете услышать эту песню и другие, такие же назидательные, на «Иисус – Мой Приятель», просто позвоните по номеру 1-800-ДЕНЬГИ и сообщите, что жертвуете деньги – сейчас. Он посерьезнел. – Братья и сестры, у меня для вас всех послание, важное послание от нашего Господа, для вас всех, мужчин, женщин и маленьких детей, друзья, расскажу я вам про Апокалипсис. Это все есть у вас в библии, в Откровении, данным нашим Господом Святому Иоанну с Патмоса, и в Книге Даниила. Господь ничего от вас, друзья, не скрывает о вашем будущем. Так что же произойдет? Война. Мор. Глад. Смерть. Кровавые реки. Великие землетрясения. Ядерные ракеты. И есть лишь одна возможность всего этого избежать. Перед тем, как Разрушение придет – перед тем, как по Земле помчатся четыре всадника Апокалипсиса – перед дождем из ядерных ракет, что падет на неверующих – придет Вознесенье. Что такое Вознесенье. Я слышу, как вы это кричите. Когда придет Вознесенье, братья и сестры, все Истинно Верующие вознесутся в небо – неважно, что вы делаете, можете сидеть в ванне, можете быть на работе, можете машину свою вести или просто сидеть дома, читая свою Библию. Неожиданно окажетесь вы там, наверху, в небе, в безупречных и неразрушимых телах. И будете вы в небе, глядя вниз на мир, пока идут годы разрушения. Спасены будут лишь верующие; лишь те из вас, что были заново рождены, избегут боли, смерти, ужаса и горения. Потом будет великая война между Небесами и Адом, и Небеса уничтожат силы Ада, и Бог вытрет слезы мучеников, и не будет более смерти, или скорби, или криков, или боли, и он будет вечно, вечно славен, сей цветом закруженный… Он неожиданно остановился. – Что ж, милая попыточка, – заговорил он совсем другим голосом, – Вот только это вовсе не так будет. Не так совершенно. В смысле, про огонь и войну вы правы, а вот эта штука, Вознесенье – ну, вы представьте себе всех их на Небесах – повсюду их столпившиеся отряды, так далеко, как может проследовать ваше сознание, и еще дальше, компания за компанией; все это, ну то, что я пытаюсь сказать, у кого будет время выбирать людей и их в небо поднимать, чтобы смеялись над другими людьми, помирающими от лучевой болезни на опаленной и горящей земле под ними? И добавлю, вы считаете это морально хорошим времяпрепровождением? А насчет того, что Небеса несомненно выиграют… Ну, честно говоря, если б это было точно известно, не было бы Небесной Войны вообще, разве нет? Это пропаганда. Ясно и просто. У нас не больше пятидесяти процентов шанс выиграть. Можете точно также слать деньги на сатанистскую горячую линию, хотя, честно говоря, когда огонь падет и моря крови подымутся, вы и так, и так будете гражданскими жертвами. Воюем мы, вас же всех собираются убить и Богу предоставить разбираться – так? Вообще, извините, что здесь стою, болтаю, у меня только один маленький вопрос – где я? Марвин О.Бэгмен постепенно становился пурпурным. – Это дьявол! Защити меня Господь! Через меня говорит дьявол! – выплюнул он и прервал себя, – О нет, на самом деле совершенно противоположное. Я ангел. А. Должна быть Америка, да? Простите, не могу остаться. Последовала пауза. Марвин попытался открыть рот, но не смог. То, что было в его голове, огляделось. Поглядело на сотрудников студии, тех, что еще не звонили в полицию и не плакали в углу. Он поглядел на серолицых операторов. – Ой, – бросил он, – я что, на телесъемках? Кроули ехал со скоростью сто двадцать миль в час вниз по Оксфорд-стрит. Он залез в отделение для перчаток, чтобы достать запасную пару темных очков но нашел только кассеты. Раздраженно достал он одну и сунул ее в щель. Он хотел Баха, но согласен был и на «Путешествующих Вилбури». Все, что нам надо – Радио Гага, – пел Фредди Меркьюри. «Все, что мне надо – выбраться», – подумал Кроули. Он проехал по Объезду Мраморной Арки по встречной полосе со скоростью девяносто миль. Из-за молний небо над Лондоном мерцало, как неисправная флуоресцентная трубка. «Черно-голубое небо над Лондоном, – подумал Кроули, – и знал я, что близок конец. Кто это написал? Честертон, так ведь? Единственный поэт в двадцатом веке, близко подошедший к Правде». «Бентли» ехал прочь из Лондона, пока Кроули сидел на водительском месте и листал обгоревшую копию «Прелестных и аккуратных пророчеств Агнес Безумцер». Поблизости от конца книги он нашел свернутый лист бумаги, покрытый отточенным, словно буквы были напечатаны, почерком Азирафаила. Он его развернул (а в это время переключатель передач «Бентли» сам собой переключился на третью скорость, и машина объехала грузовик с фруктами, который неожиданно выехал из боковой улочки), и еще раз прочитал. И еще раз прочитал – и во время чтения ему потихоньку становилось все хуже… Машина неожиданно повернула. Теперь она направлялась в деревню Тадфилд, в Оксфордшире и могла быть там через час, если поспешит. Все равно ведь больше было ехать некуда. Кассета закончилась, и включилось машинное радио. – Время Вопросов Садовников, приходящее для вас из Тадфилдского Садовничьего Клуба. Мы здесь в последний раз были в 1953-м, очень славным летом, и как помнит команда, это богатая почва в Оксфордшире на востоке округа, поднимающаяся на западе и в мел превращающаяся, такое место, я говорю, что не посадишь, замечательно всходит. Так ведь, Фред? – Ага, – ответил профессор Фред Уиндбрайт, Королевские Ботанические Сады. – Я б не сказал лучше. – Да – Первый вопрос команде, и задает его мистер Р.П.Тайлер, председатель местной Ассоциации Резидентов, по-моему. – Кх. Точно. Понимаете, я – усердный выращиватель роз, но моя получавшая призы Молли МакГуайр вчера потеряла пару цветков, во время дождя из, очевидно, рыб. Что по этому поводу рекомендует команда, кроме расставления сетей по саду. В смысле, я в совет писал… – Не самая обычная проблема, скажу я. Гарри? – Мистер Тайлер, ответьте на вопрос – это свежая рыба была или консервированная? – Свежая, по-моему. – Что ж, мой друг, тогда у вас нет проблем. Я слышал, в вашем районе еще и из крови дожди шли – хотелось бы мне, чтобы они были в Дэльсе, где мой сад. Кучу денег спасло бы, что трачу на удобрения. Итак, вот что вы делаете, вы закапываете их у своих… – КРОУЛИ? Кроули ничего не сказал. – КРОУЛИ. ВОЙНА НАЧАЛАСЬ, КРОУЛИ. МЫ С ИНТЕРЕСОМ ОТМЕТИЛИ, ЧТО ТЕХ, КОГО ПОСЛАЛИ ТЕБЯ ЗАБРАТЬ, ТЫ ИЗБЕЖАЛ. – Мм, – согласился Кроули. – КРОУЛИ… МЫ ЭТУ ВОЙНУ ВЫИГРАЕМ. А ЕСЛИ ДАЖЕ И НЕТ, ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ ДЛЯ ТЕБЯ, НИКАКОЙ РАЗНИЦЫ НЕ БУДЕТ. ПОКА В АДУ БУДЕТ ХОТЬ ОДИН ДЕМОН, КРОУЛИ, ТЫ БУДЕШЬ ЖАЛЕТЬ, ЧТО ТЫ НЕ СМЕРТЕН. Кроули молчал. – СМЕРТНЫЕ МОГУТ НА СМЕРТЬ НАДЕЯТЬСЯ, ИЛИ НА ИСКУПЛЕНИЕ. ТЫ ЖЕ НАДЕЯТЬСЯ МОЖЕШЬ ЛИШЬ НА МИЛОСЕРДИЕ АДА. – Да? – ПРОСТО ШУТОЧКА. – Нгк, – ответил на это Кроули. – … итак, как знают усердные садовники, несомненно, хитрый он маленький черт, этот тибетец. Прямо сквозь ваши бегонии туннели роет, словно это никого не касается. Чашка чая его изменит, желательно с протухшим яковым маслом – можете достать в любом хорошем са… Фьюии. Вжик. Хрусть. Статика заглушила остаток программы. Кроули вырубил радио и куснул себя на нижнюю губу. Под пеплом и золой, что слоями покрывали его лицо, он выглядел очень усталым, очень белым и очень испуганным. И, неожиданно, очень злым. Это из-за того, как они с ним говорили. Словно он был домашним растением, что стало листья на ковер сбрасывать. А потом он повернул за угол, что должно было его привести на спуск к М25, откуда он свернет на М40, по которому поедет в Оксфордшир. Но что-то случилось с М25. Что-то, при взгляде на которое болели глаза. С того, что было лондонским Кольцевым Шоссе М25, исходило низкое пение, шум, сформированный из множества кусков: гудение машин, моторов, сирен, писк мобильных телефонов, и крики маленьких детей, навек попавших в ловушку ремней заднего сидения. «Слава Великому Зверю, Пожирателю Миров», – вновь и вновь раздавалось пение, на секретном языке Черных жрецов древнего Му. «Страшный знак Огедра, – подумал Кроули, разворачивая машину и направляясь к Северному Кольцевому. – Я это сделал – это моя вина. Могло быть просто еще одно шоссе. Хорошая работа, согласен, но стоило ли делать? Все неконтролируемо. Небеса и Ад больше ничем не управляют, словно вся планета – страна Третьего Мира, получившая наконец бомбу…» Потом он начал улыбаться. Щелкнул пальцами. На его глазах материализовалась пара темных очков. С его костюма и кожи исчез пепел. Что за черт. Если надо уйти, почему бы не сделать это стильно? Тихонько насвистывая, он вел машину. Они промчались по дорожке сбоку шоссе, как ангелы разрушения – что ж, разумно. По их меркам, они ехали не так уж и быстро. Четверо ехали с постоянной скоростью 105 миль в час, так, словно были уверены, что шоу не могло начаться, пока они не доберутся до места. Оно и не могло. У них в распоряжении было все мировое время – все небольшое оставшееся количество. Прямо позади них ехали четыре других наездника: Большой Тед, Барано, Жирег и Сказз. Они гордились тем, с кем едут. Теперь они были настоящими «Адскими Ангелами», и они ехали молча. Вокруг них, знали они, были рев грозы, гром движения, хлестали ветер и дождь. Но рядом со Всадниками было молчание, чистое и мертвое. Почти чистое, по крайней мере. И, точно, мертвое. Прервал его Барано, хрипло прокричавший Большому Теду: – И кем ты тогда будешь? – Что? – Я сказал, кем ты… – Слышал я, че ты сказал. Дело не в том, че ты сказал. Все слыхали, че ты сказал. Че ты имел в виду, вот че мне интересненько? Барано думал, что лучше бы он больше внимания уделил Книге Откровений. Если б он знал, что он очутится в ней, более внимательно бы читал. – Я имею в виду, они – Четыре Всадника Апокалипсиса, так? – Байкера, – поправил Жирег. – Ага. Четыре Байкера Апокалипсиса. Война, Глад, Смерть, и – и другой. – Загрязнение. – Да? Ну и? – Ну и они сказали, можем мы с ними поехать, нормально будет – так? – Ну и? – Ну и мы другие Четыре Вс…. э, Байкера Апокалипсиса. Так кто мы такие? Последовала пауза. Огни проходящих машин мчались навстречу им по противоположной полосе дороги, молнии раз за разом освещали облака, и почти полной была тишина. – Могу я тоже Войной быть? – спросил Большой Тед. – Понятно, ты не можешь Войной быть. Как ты можешь Войной быть? Война – она. Ты должен чем-то другим быть. Большой Тед искривил лицо, мучительно думая. – С.Т.П., – проговорил он наконец. – Я – Серьезные Телесные Повреждения. Эт' я. Вот. А вы кем будете? – Можно, Мусором буду? – спросил Сказз. – Или Смущающими Личными Проблемами? – Мусором ты быть не можешь, – отозвался Серьезные Телесные Повреждения. Этим он занимается, Загрязнение. А вот вторым можешь быть. Они ехали в тиши и темноте, задние красные огни Четырех опережали их на несколько сот ярдов. Серьезные Телесные Повреждения, Смущающие Личные Проблемы, Барано и Жирег. – Я хочу быть Жестоким Обращением с Животными, – заявил Жирег. Барано задумался, он за него был или против. Не то что б это было по-настоящему важно. А потом настал черед Барано. – Я, э… я думаю, буду этими, автоответчиками. Они здорово плохи, – объявил он. – Не можешь ты автоответчиками быть. Что это за Байкер Апокалипсиса – автоответчики? Это глупо, вот как. – Нет! – возразил раздраженный Барано. – Это как Война, Глад и прочее. Жизненная проблема – или нет? Ненавижу проклятые автоответчики! – Я тоже автоответчики ненавижу, – кивнул Жестокое Обращение с Животными. – Заткнись, – велел С.Т.П. – Можно мое изменить? – спросил Смущающие Личные Проблемы, который целеустремленно думал с тех пор, как в последний раз говорил. – Я хочу быть Вещами, Которые Правильно Не Работают, Даже Когда Их Хорошенько Пнешь. – Ладно, можешь поменять. Но ты автоответчиками быть не можешь, Барано. Придумай чего еще. Барано задумался. Хотелось ему, чтоб он этот вопрос вообще никогда не поднимал. Это было как те карьерные интервью, что у него были в школе. Он раздумывал. – По-настоящему Крутые Люди, – наконец проговорил он. – По-настоящему Крутые Люди? – спросил Вещи, Которые Правильно Не Работают, Даже Когда Их Хорошенько Пнешь. – Да. Вы ж знаете. Такие, каких вы по телику видите, с тупыми прическами, только они на них тупо не глядится, ведь это они. Они носят мешковатые костюмы, и никому не разрешается говорить, что это кучка тупиц. В смысле, если говорить только про меня, то всегда хочу, когда одного из них вижу, очень медленно протолкнуть его через забор с колючей проволокой. И я думаю вот что. – Он глубоко вздохнул. Он был уверен, что это была длиннейшая речь, произнесенная им в жизни [66] . – И я думаю вот что. Если уж они так меня раздражают, вероятно, и всех остальных тоже. — Да, – согласился Жестокое Обращение с Животными. – И все они темные очки носят, даже когда не надо. – Поедание такого плавленого сыра, который течет, и это проклятое, тупое Безалкогольное Пиво, – бросил Вещи, Которые Правильно Не Работают, Даже Когда Их Хорошенько Пнешь. – Ненавижу его. Что за смысл в выпивании этой штуки, если потом не блюешь? Эй, только что подумал. Можно опять поменять, так чтоб я был Безалкогольным Пивом. – Нет, конечно, ты не можешь, – ответил Серьезные Телесные Повреждения. – Уже раз менял. – В общем, – закончил Барано. – Вот почему хочу быть По-Настоящему Крутыми Людьми. – Ладно, – согласился его лидер. – Не пойму, почему я Безалкогольным Пивом быть не могу, если хочу… – Заткни пасть. Смерть, Глад, Война и Загрязнение продолжали на своих мотоциклах ехать к Тадфилду. И Серьезные Телесные Повреждения, Жестокое Обращение с Животными, Вещи, Которые Правильно Не Работают, Даже Когда Их Хорошенько Пнешь (Но Тайно Безалкогольное Пиво) и По-Настоящему Крутые Люди ехали с ними. Был мокрый и ветреный субботний день, и мадам Трейси себя очень оккультно чувствовала. На ней было ее свободное платье, на плите стояла кастрюля, полная брюссельской капусты. Комнату освещал свет свечей, каждая из которых была аккуратно помещена в горлышке покрытой воском бутылки из-под вина, каковые стояли в четырех углах ее гостиной. На ее сеансе присутствовали еще три человека. Миссис Ормерод из Белзайз Парка, в темно-зеленой шляпе, что вполне могла в прошлой жизни быть цветочным горшком; мистер Скроджи, худой и изможденный, с бесцветными глазами на выкате: а также Джулия Петли из «Волосы сегодня» [67] , парикмахерской на Хай-стрит, только вышедшая из школы и уверенная, что она-то весьма, весьма оккультна. Чтобы усилить свои оккультные аспекты, Джулия стала носить слишком уж много превосходно сделанных серебряных украшений и слишком уж интенсивно подкрашивать глаза зеленым. Ей казалось, что выглядит она мистической, мрачной и романтичной, и так бы и было, снизь она свой вес еще на тридцать фунтов. Она была убеждена, что у нее анорексия, поскольку каждый раз, когда глядела в зеркало, и вправду видела толстушку. — Можете соединить руки? – попросила мадам Трейси. – И должно стоять полное молчание. Мир духов очень чувствителен к вибрациям. – Спросите, там ли мой Рон, – бросила миссис Ормерод. У нее челюсть была как кирпич. – Обязательно, дорогая, но пока я контакт устанавливаю, вы должны молчать. Последовало молчание, прерванное урчанием живота мистера Скроджи. – Простите, дамы, – пробормотал он. Мадам Трейси за годы Приоткрывания Вуали и Исследования Тайн узнала, что две минуты – правильная длина времени сидения в молчании, ожидая контакта со стороны Мира Духов. Больше, и они начинали беспокоиться, меньше – и они считали, что это не стоит заплаченных денег. Она составляла в голове список покупок. Яйца. Латук. Унция сыра для готовки. Четыре помидора. Масло. Упаковка туалетной бумаги. Не забыть, у нас почти кончилась. И такой славный кусочек печенки для мистера Шедвелла, бедный старичок, жаль… Время. Мадам Трейси отбросила голову назад, позволила ей упасть на одно из плеч, затем опять подняла – медленно. Глаза ее были почти закрыты. – Теперь она опускается, – услышала она шепот миссис Ормерод Джулии Петли. – Ничего необычного, волноваться не надо. Она просто для себя Мост На Другую Сторону делает. Скоро подойдет ее дух-проводник. Мадам Трейси здорово раздражили эти нежелательные комментарии, и она низким голосом застонала. – Оооооо. Потом проговорила высоким, дрожащим голосом: – Ты здесь, мой дух-проводник? Она немного подождала, чтобы повысить напряжение. Моющая жидкость. Две банки вареных бобов. Да, и картошка. – Гау, – проговорила она низким, хриплым голосом. – Это ты, Джеронимо? – спросила она себя. – Это, э, я, гау, – ответила она. – С нами сегодня новый член круга, – сообщила она. – Хау, мисс Петли? – проговорила она в роли Джеронимо. Она всегда понимала, что духи-проводники из индейцев были необходимы, а имя ей очень нравилось. Она это объяснила Ньюту. Она, понял он, ничего про Джеронимо не знала, а он был слишком добросердечен, чтобы ей сообщить. – О, – пропищала Джулия. – Счастлива познакомиться. – Мой Рон там, Джеронимо? – спросила миссис Ормерод. – Гау, скво Берил, – откликнулась мадам Трейси. – О, здесь так, э, много, э, бедных потерянных духов, э, стоящих в очереди к, э, двери в мой вигвам. Может, ваш Рон среди них. Гау. Мадам Трейси годы назад выучила свой урок, и теперь разговор с Роном допускала лишь в самом конце. Если она так не делала, Берил Ормерод занимала весь оставшийся сеанс, говоря покойному Рону Ормероду все, что с ней произошло с прошлой их маленькой беседы. («…итак, Рон, младшенькая нашего Эрика, Сибилла, ну, ты бы ее теперь не узнал, макраме занялась, а Летиция наша, знаешь, старшая дочь нашей Карен, стала лесбиянкой, но это в наши дни нормально, и диссертацию пишет о фильмах Серджо Леоне с точки зрения феминисток, а Стэн наш, знаешь, близнец нашей Сандры, я тебе о нем в прошлый раз говорила, выиграл турнир по дартс, что славно, мы все думали, он такой маменькин сынок, а еще крыша сарая прохудилась, вода на землю не стекает, но я с последним сыном нашей Синди поговорила, он строителем работает, он в воскресенье придет поглядит, и да-а, это мне напомнило…»). Нет, Берил Ормерод и подождать может. Вспыхнула молния, почти сразу за ней где-то вдалеке прогрохотал гром. Мадам Трейси достаточно гордо себя почувствовала, словно сама была за это ответственна. Это даже лучше, чем свечи, создавало чувство нереальности. Это чувство – основа всего медиумства. – Так, – бросила своим собственным голосом мадам Трейси. – Мистер Джеронимо спрашивает, здесь есть кто-нибудь по имени мистер Скроджи? Водянистые глаза Скроджи засияли. – Э, вообще-то это мое имя, – ответил он с надеждой в голосе. – Да, тогда здесь кто-то для вас. – Мистер Скроджи приходил уже несколько месяцев, а она не могла для него придумать послание. Пришло его время. – Вы кого-нибудь знаете по имени, э, Джон? – Нет, – покачал головой мистер Скроджи. – Ну, здесь какие-то небесные помехи. Имя может быть Том. Или Джим. Или, э, Дэйв. – Когда был в Хэмел Хэмпстеде, знал Дэйва, – ответил с легким сомнением мистер Скроджи. – Да, он говорит «Хэмел Хэмпстед», это он и говорит, – кивнула мадам Трейси. – Но я с ним на прошлой неделе виделся, собаку он прогуливал, и он выглядел совершенно здоровым, – проговорил слегка удивленный мистер Скроджи. – Он говорит, не волнуйтесь, он счастливей за вуалью, – продолжала мадам Трейси, которая считала, что всегда лучше клиентам хорошие новости сообщать. – Скажите моему Рону, я должна ему сказать про свадьбу нашей Кристалл, – буркнула миссис Ормерод. – Обязательно, дорогая. А теперь минутку подождите, что-то проходит. И затем что-то прошло. Оно сидело в голове Мадам Трейси и выглядывало наружу. – Sprechen sie Deutch? – спросило оно, используя губы мадам Трейси. – Parlez vous Francais? Wo bu hui jiang zhong-chen? – Рон, это ты…? – спросила миссис Ормерод. Когда раздался ответ, был он довольно-таки раздраженным. – Нет. Совершенно точно, нет. А настолько неразумный вопрос, очевидно, мог быть задан лишь в одной стране на этом облаками закрытом шаре – большую часть которого, кстати, я видел в последние несколько часов. Это не Рон, дорогая леди. – Ну, а я хочу с Роном Ормеродом поговорить, – проговорила слегка раздраженно миссис Ормерод. – Такой невысокий, лысеющий на макушке. Можете, пожалуйста, вывести его на связь? Последовала пауза. – Действительно, есть, похоже, соответствующий описанию дух среди здесь парящих. Ладно. Я его вам дам, но поговорите быстро, хорошо? Я пытаюсь Апокалипсис предотвратить. Миссис Ормерод и мистер Скроджи переглянулись. На предыдущих посиделках с мадам Трейси ничего такого не происходило. Джулия Петли была восхищена. Так-то лучше. Она надеялась, что следующим делом мадам Трейси начнет эктоплазму испускать. – Д-да? – проговорила мадам Трейси другим голосом. Миссис Ормерод подскочила. Звучал он точно как Рон. В прошлые разы Рон звучал как мадам Трейси. – Рон, это ты? – Да, Бе-е-ерил? – Хорошо. У меня есть довольно много для тебя информации. Для начала, я сходила на свадьбу нашей Кристал в прошлую субботу, старшенькой нашей Мэрилин… – Бе-е-ерил. Т-ты н-никогда не давала м-м-мене вставить с-с-словечко, по-пока был жив. Т-теперь, к-когда я умер, есть лишь одна в-в-вещь, к-к-которую хо-хочу сказать… Берил Ормерод это все слегка раздражило. Ранее, когда Рон с ней общался, он ей сказал, что за вуалью счастливее и живет где-то, что больше, чем слегка похоже на небесное бунгало. Теперь звучал он как Рон, и она не была уверена, что это было то, чего она хотела. И она сказала то, что всегда говорила своему мужу, когда он начинал говорить с ней таким тоном. – Рон, не забывай про свое сердце. – У м-м-ме-еня б-больше нет с-е-е-ердца. П-помнишь? И вообще, Бе-е-ерил…? – Да, Рон? – Заткнись, – и дух ушел. – Разве не трогательно было? Итак, теперь большое вам, дамы и господа, спасибо, боюсь, пора мне дела продолжать. Мадам Трейси встала, подошла к двери и включила свет. – Вон, – сказала она. Сидевшие у нее встали, более, чем слегка озадаченные, а миссис Ормерод даже разъяренная, и они вышли в коридор. – Ты об этом еще услышишь, Марджори Поттс, – прошипела, прижимая свой портфельчик к груди, миссис Ормерод и захлопнула дверь. А затем вновь раздался ее приглушенный голос из коридора. – И Рону нашему можешь передать, что он тоже еще об этом услышит! Мадам Трейси (а имя на ее водительских правах, разрешавших водить лишь мотороллеры, и вправду было Марджори Поттс) прошла в кухню и выключила капусту. Она поставила чайник. Заварила чай. Села за кухонным столом, достала две чашки, обе наполнила. В одну добавила два куска сахара. Затем она остановилась. – Мне без сахара, пожалуйста, – проговорила мадам Трейси. Она поставила чашки на стол перед собой, и сделала большой глоток чая-с-сахаром. – Теперь, – бросила она голосом, который любой ее знавший узнал бы как ее собственный, хотя тон голоса они могли и не узнать – а был он холоден от гнева. – Скажите-ка мне, что все это значит. И для вас лучше будет, если это объяснение будет убедительно. Грузовик рассыпал весь свой груз по М6. По бумагам грузовик был загружен листами рифленого железа, только двое патрульных-полицейских с трудом могли поверить этому. – Так вот что я хочу знать – откуда вся эта рыба появилась? – спросил сержант. – Я же вам сказал. С неба упала. В одну секунду я по шоссе еду со скоростью шестьдесят, в следующую, бух!, двадцатифунтовый лосось разбивает переднее стекло. Так что я руль поворачиваю, и поскользнулся на этом, – он показал на остатки рыбы-молота под грузовиком, – и в это въехал. – Это было кучей рыбы разных цветов и форм высотой в тридцать футов. – Вы пили, сэр? – спросил сержант, почти не надеясь на положительный ответ. – Конечно, я не пил, вы, идиот! Рыбу же видите, разве, нет? С верху кучи довольно-таки большой осьминог помахал им вялым щупальцем. Сержант успешно поборол желание помахать в ответ. Полицейский констебль наполовину залез в полицейскую машину, говоря по радио. – … рифленое железо и рыба, блокирующие южное направление М6 примерно в полумиле на север от развилки десять. Нам придется всю южную дорогу закрыть. …Да. Дождь полил с удвоенной силой. Маленькая форель, чудом пережившая падение, начала энергично плыть в сторону Бирмингема. – Это было замечательно, – сообщил Ньют. – Отлично, – откликнулась Анафема. – Каждый себя почувствовал чудесно. Она встала с пола, оставив свою одежду разбросанной по ковру, и ушла в ванную. Ньют повысил голос. – Я имею в виду, по-настоящему замечательно. По-настоящему, по-настоящему замечательно. Всегда надеялся, что будет, и было. Слышался звук бегущей воды. – Что ты делаешь? – спросил он. – Душ принимаю. – А. Он малой частью мозга задумался, всем ли надо потом душ принимать, или только женщинам. И было у него подозрение, что как-то это связано с бидетами [68] . — Знаешь что, – проговорил Ньют, когда Анафема вышла из комнаты, укутанная пушистым розовым полотенцем. – Можем еще раз это проделать. – Нет, – ответила она, – не сейчас. Она закончила вытираться, начала поднимать с пола одежду и беззастенчиво надевать ее. Ньют, мужчина, всегда готовый полчаса подождать освобождения кабинки для переодевания в бассейне, лишь бы не раздеваться в присутствии другого человеческого существа, был несколько шокирован и весьма возбужден. Кусочки ее тела появлялись и исчезали, как руки фокусника; Ньют все пытался сосчитать, сколько у нее сосков, и не мог, что ж, на самом-то деле ему было наплевать. – Почему же нет? – спросил Ньют. Он собирался заметить, что это может занять совсем немного времени, но внутренний голос посоветовал этого не делать. Он весьма повзрослел в короткий период времени. Анафема пожала плечами, что довольно трудно сделать, когда натягиваешь узкую черную юбку. – Она сказала, мы это только раз сделали. Ньют два или три раза открыл рот, а затем бросил: – Не было этого. Проклятье, не было. Это она не могла предсказать. Не верю я в это. Анафема, уже полностью одетая, прошла к своей картотеке, достала одну карточку и передала ему. Ньют прочел ее, покраснел и отдал обратно, плотно сжав губы. Дело было не только в том факте, что Агнес знала и рассказала все с помощью самого понятного кода: на протяжении веков различные Прибборы на полях написали маленькие ободрительные комментарии. Она передала ему сырое полотенце. – Вот, – бросила она. – Побыстрей давай. Мне надо сэндвичи сделать, и мы должны приготовиться. Он взглянул на полотенце. – Это для чего? – Для твоего душа. А. Так это было то, что делали и женщины, и мужчины. Он был доволен, что сумел с этим разобраться. – Но быстренько там все делай, – повелела она. – Почему? Нам отсюда надо уйти в ближайшие десять минут, пока не взорвалось здание? – О, нет. У нас есть еще пара часов. Просто я большую часть горячей воды уже использовала. У тебя в волосах куча штукатурки. Последний, утихающий порыв ветра от грозы дул вокруг Жасминового Домика, а Ньют, стратегически держа перед собой сырое розовое полотенце, более не пушистое, отправился, принимать холодный душ. Во сне Шедвелла, он витает высоко в воздухе над деревенской лужайкой. В ее центре находится огромная куча щепок от деревьев и сухих веток. В центре кучи деревянный столб. Мужчины, женщины, дети стоят вокруг на траве, глаза их ярки, щеки розовы, они ждут, они взволнованны. Неожиданная кутерьма: десять человек идут по лужайке, ведя красивую женщину средних лет; должно быть, она очень даже возбуждала в молодости, и в спящее сознание Шедвелла заползает слово «живая». Впереди нее идет солдат Охотников на Ведьм Ньютон Пульцифер. Нет, это не Ньют. Этот человек постарше, и одет он в черную кожу. Шедвелл с одобрением узнает древнюю униформу майора Охотника на Ведьм. Женщина залезает на костер, закидывает назад руки, и ее привязывают к столбу. Костер зажигают. Она говорит что-то говорит толпе, но Шедвелл слишком высоко, чтобы услышать, что же. Толпа собирается вокруг нее. «Ведьма, – думает Шедвелл. – Они сжигают ведьму». В нем это вызывает теплое чувство. Это было правильное положение вещей, так и должно быть. Так было задумано. Только… Теперь она прямо на него смотрит и произносит: – И тебя это тоже касается, старый ты глупец безумный. Только она скоро умрет. Сгорит, умрет. И, Шедвелл понимает в своем сне, это ужасный вид смерти. Пламя поднимается выше. А женщина смотрит вверх. Она прямо на него глядит, хоть он и невидим. И она улыбается. А потом раздается жуткое «бабах». «Гром раздался», – подумал Шедвелл, проснувшись – и у него было не желающее исчезать ощущение, что на него по-прежнему кто-то смотрит. Он открыл глаза, и тринадцать стеклянных глаз глядели на него с разных шкафов будуара мадам Трейси, глядели с разных смутно различимых лиц. Он отвернулся, и взглянул в глаза кого-то, внимательнейше на него глядящего. Это был он сам. «Ох, – подумал он в ужасе, – это один из тех случаев, „вне-тела-своего“, я вижу тело свое, в этот раз я, точно, помер…». Он делал бешеные движения пловца, чтобы достичь своего тела, а затем, как это всегда бывает в таких случаях, все стало понятно. Шедвелл мигнул и задумался, зачем кому-то может захотеться приладить зеркало на потолок спальни. Он пораженно покачал головой. Он уселся на постели, натянул сапоги и осторожно встал. Чего-то не хватало. Сигареты. Он засунул руку глубоко в карман, вытащил бумагу и принялся сворачивать сигарету. Он знал, что спал. Шедвелл не помнил свой сон, но чувствовал он себя после него неуютно, каким бы он ни был. Он зажег сигарету. И увидел свою правую руку, сильнейшее оружие. Оружие судного дня. Он навел один палец на одноглазого плюшевого мишку на камине. – Бах, – бросил он и глухо захохотал. Он не привык хохотать, поэтому начал кашлять, что значило, что он вернулся на знакомую землю. Ему хотелось чего-нибудь выпить. Баночку сладкого сгущенного молока. У мадам Трейси оно, наверное, найдется. Он, топая, выбрался из ее будуара и направился в кухню. Возле маленькой кухни он остановился. Она с кем-то говорила. С мужчиной. – И что же конкретно вы хотите, чтобы я с этим сделала? – спрашивала она. – Ах ты ублажающая телом, – пробормотал Шедвелл. У нее там явно был один из посещавших ее господ. – Честно говоря, милая леди, в настоящий момент мои планы, так уж вышло, несколько неустойчивы. Кровь Шедвелла похолодела. Он промаршировал сквозь занавеску из шариков, вопя: – Грехи Гоморры и Содома! Беззащитностью пользуясь гурии! Только через мой труп! Мадам Трейси подняла голову и улыбнулась ему. В комнате никого больше не было. – Где он? – вопросил Шедвелл. – Кто? – спросила мадам Трейси. – Какой-то неженка южный, – ответил он. – Я слышал его. Здесь был он, тебе предлагая вещи разные. Я слышал его. Рот мадам Трейси открылся, и голос произнес: – Не просто Какой-то Южный Неженка, сержант Шедвелл. ЮЖНЫЙ НЕЖЕНКА. Шедвелл уронил свою сигарету. Он вытянул свою руку, которая слегка тряслась, и наставил палец на мадам Трейси. – Демон, – прокаркал он. – Нет, – возразила голосом демона мадам Трейси. – Знаю я, что вы думаете, сержант Шедвелл. Вы думаете, что вот-вот эта голова начнет крутиться и вертеться и меня начнет тошнить гороховым супом. Не начнет. Я не демон. И прошу вас послушать то, что я скажу. – Замолчи, демон, порождение мрака, – повелел Шедвелл. – Ложь твою извращенную слушать я не буду. Знаешь, что сие такое? Сие рука. Пальца четыре. Большой один. Одного из вас уж утром этим рука моя изгнала. Теперь убирайся и ты из главы доброй женщины сей, иль я тебя отправлю в царство, что грядет. – Вот в этом и есть проблема, – проговорила собственным голосом мадам Трейси. – Царство, что грядет. Вот-вот придет. В этом-то и проблема. Мне про это-то и говорил мистер Азирафаил. Теперь, мистер Шедвелл, прекратите быть старым глупышом, сядьте, выпейте чая, и я вам все объясню. – Женщина, никогда слушать я не буду его адские обольщения, – буркнул Шедвелл. Мадам Трейси ему улыбнулась. – Старый ты глупыш, – проговорила она. Все остальное он бы перенес. Он сел. Но руку свою не опустил. Качающиеся впереди знаки сообщали, что южная дорога закрыта, и маленький лес заграждающих оранжевых конусов, перенаправлял едущих на северные дороги. Другие знаки велели едущим снизить скорость до тридцати миль в час. Полицейские машины пасли водителей, как овчарки с красными полосками. Четверо байкеров игнорировали все знаки, и конусы, и полицейские машины, и продолжали ехать по пустой южной дороге М6. Другие четверо байкеров, едущие прямо за ними, чуть снизили скорость. – Нам, э, остановиться надо, или что-то такое? – спросил По-Настоящему Крутые Люди. – Да. Может, там дорога забита, – согласился Наступание В Собачье Дерьмо (ранее Все Иностранцы, Особенно Французы, ранее Вещи, Которые Правильно Не Работают, Даже Когда Их Хорошенько Пнешь, никогда по-настоящему Безалкогольное Пиво, недолго Смущающие Личные Проблемы, ранее известный как Сказз). – Мы другие Четыре Всадника Апокалипсиса, – отозвался С.Т.П. – Мы делаем то, что делают они. Мы следуем за ними. Они ехали на юг. – Мир будет только для нас, – говорил Адам. – Все всегда портили другие люди, но мы можем от этого избавиться и начать все заново. Разве не здорово будет? – Вы, я полагаю, знакомы с Книгой Откровений? – спросила мадам Трейси голосом Азирафаила. – Да, – ответил Шедвелл, хотя знаком не был. Известная ему Библия начиналась и кончалась Исходом, главой двадцать-два, стихом восемнадцать, который говорил про ведьм, страдания жизни, и что должно с ведьмами делать. Он однажды глянул на девятнадцатый стих, который был об убийстве людей, возлегавших со зверьми, но решил, что это вне его юрисдикции. – Тогда вы слышали про Антихриста? – Да, – откликнулся Шедвелл, который как-то видел все объяснявший фильм. Что-то, насколько он помнил, про падающих с грузовиков и отрезающих людям головы листах стекла. Никаких там настоящих ведьм не было. Он на половине заснул. – Антихрист в этот самый момент находится на Земле, сержант. Он начинает Армагеддон, Судный День, пусть даже и сам этого не знает. Небеса и Ад готовятся к войне, и все будет довольно грязно. Шедвелл просто хрюкнул. – Мне не позволено самому что-либо предпринимать по этому поводу, сержант. Но я уверен, вы понимаете, что разрушение мира не может быть дозволено любым разумным человеком. Я прав? – Да. Полагаю, – ответил Шедвелл, сося сгущенное молоко из слегка ржавой банки, найденной мадам Трейси под раковиной. – Тогда, сержант, остается лишь один возможный выход. И вы – единственный человек, на которого я могу положиться. Антихриста надо убить, сержант Шедвелл. И сделать это должны вы. Шедвелл нахмурился. – Насчет этого не знаю, – ответил он. – Армия охотников на ведьм лишь ведьм убивает. Сие одно из правил. И, конечно, демонов и чертенят. – Да, но Антихрист – больше, чем просто ведьма. Он – он ВЕДЬМА. Он настолько ВЕДЬМА, насколько это вообще возможно. – Трудней ли будет избавиться от него, чем, скажем, от демона? – спросил Шедвелл, лицо которого стало проясняться. – Не сильно, – отозвался Азирафаил, который, чтобы от демонов избавиться, никогда не делал ничего, кроме того, что очень твердо намекал, что у него, Азирафаила, была кое-какая работа, и не припозднились ли они? И Кроули намек всегда понимал. Шедвелл опустил взгляд на свою правую руку и улыбнулся. Потом он замешкался. – Антихрист тот – сколько сосков у него? "Цель оправдывает средства, – подумал Азирафаил. – И благими намерениями вымощена дорога в Ад [69] ". И он бодро и убедительно проговорил: — Куча. Тысячи. Его грудь вся ими покрыта – по сравнению с ним Диана Эфесская ничто, словно бы вообще сосков не имеет. – Насчет вашей Дианы я не знаю, – ответил Шедвелл, – но коли ведьма он, а по мне, сие так и есть, то – говорю как в АОнВ сержант – я ваш человек. – Хорошо, – отозвался Азирафаил, говоря ртом мадам Трейси. – Лично я насчет этого дела, убийства, не так уверена, – заметила сама мадам Трейси. – Но если есть выбор – этот человек, Антихрист, или все остальные, – полагаю, у нас нет выбора. – Именно, дорогая леди, – ответила она. – Сержант Шедвелл. Есть у вас оружие? Шедвелл погладил свою правую руку левой, сжимая и разжимая кулак. – Да, – ответил он. – Это у меня есть. И он поднял к губам два пальца и тихонько на них подул. Последовала пауза. – Ваша рука? – спросил Азирафаил. – Да. Ужасно оружие сие. С тобою покончило, порождение мрака, разве нет? – А нет ли у вас чего более, э, существенного. Нет ли Золотого Кинжала Меггидо? Или Шивы Кали? Шедвелл покачал головой. – Есть немного шпилек, – предложил он. – И Громовое Ружье Полковника-Охотников-на-Ведьм Не-Должен-Ты-Есть-Какую-Живую-Вещь-С-Кровью-Иль-Колдовством-Пользоваться-Иль-Времена-Ругать Далримпля… Могу зарядить его серебряными пулями. – Это против оборотней-вервольфов, по-моему, – покачал головой Азирафаил. – Чеснок? – Вампиры. Шедвелл пожал плечами. – А, ладно, все равно нет никаких необычных пуль. Но Громовое Ружье всем стреляет, чем угодно. Я пойду его принесу. И он пошаркал прочь, думая: «Зачем мне нужно другое оружие? Я с рукою человек». – Дорогая леди, – произнес Азирафаил. – Полагаю, в вашем распоряжении есть работающее средство передвижения. – О да, – ответила мадам Трейси. Она прошла в угол кухни, где подняла розовый мотоциклетный шлем с нарисованным на нем желтым подсолнухом и одела его, закрепив под подбородком. Потом она порылась в шкафчике, достала триста или четыреста каких-то пластиковых коробок и кучу желтеющих местных газет, потом пыльный зеленый шлем с надписью по верху «ЛЕГКО ЕЗДИТЬ», подарок от ее племянницы Петулы, подаренный двадцать лет назад. Шедвелл, вернувшийся с Громовым Ружьем за плечом, неверяще на нее выпучился. – Не понимаю, чего вы так смотрите, мистер Шедвелл, – сказала она ему. – Он припаркован внизу, у дороги. – Она передала ему зеленый шлем. – Вы должны это надеть. Закон. Не знаю, позволяется ли посадить трех человек на один мотороллер, даже если двое, э, есть один. Но такой уж случай. И я уверена, будет вполне безопасно, если вы хорошенько и крепко меня обнимете. – И она улыбнулась. – Разве не здорово будет? Шедвелл побелел, что-то неразборчиво пробормотал и надел зеленый шлем. – Что-что, мистер Шедвелл? – мадам Трейси пронзительно на него посмотрела. – Я сказал, да закидает Дьявол землею, накопанной лопатою, то место, откуда дети твои рождаются, – повторил Шедвелл. – Не смейте больше таким языком говорить, мистер Шедвелл, – велела мадам Трейси и повела его к выходу из коридора и вниз по ступенькам к Кроуч Хай-стрит, где старый мотороллер готов был увести прочь их двоих, ну ладно, троих. Грузовик перекрыл дорогу. И рифленое железо перекрыло дорогу. И куча рыбы высотой в тридцать футов перекрыла дорогу. Это была одна из эффективнейше перекрытых дорог, когда-либо виденных сержантом. Дождь не помогал. – Можете сказать, когда сюда бульдозеры доберутся? – прокричал он в свое радио. – Мы кррк делаем все, что кррк – раздался ответ. Он почувствовал, как что-то дергает его за обшлаг брюк, и глянул вниз. – Омары? – он слегка вздрогнул, подпрыгнул и очутился на крыше полицейской машины. – Омары, – повторил он. Их было около тридцати – некоторые длиннее трех футов. Большинство шагали вверх по шоссе; полдюжины остановились, чтобы осмотреть полицейскую машину. – Что-то не так, сержант? – спросил полицейский констебль, который записывал детали, сообщаемые водителем грузовика на обочине. – Просто я омаров не люблю, – мрачно ответил сержант, закрывая глаза. – Дурно сразу становится. Ног слишком много. Я тут чуток посижу, а вы мне скажете, когда все уйдут. Он сидел наверху машины среди дождя и чувствовал, как вода затекает в низ его брюк. Послышался низкий рык. Гром? Нет. Он продолжался и приближался. Мотоциклы. Сержант открыл один глаз. Иисусе Христе! Их было четверо, и они ехали явно со скоростью, больше сотни. Он собирался спуститься, помахать им, покричать, но они уже промчались мимо, направляясь к перевернутому грузовику. Сержант ничего не мог сделать. Он опять закрыл глаза и стал ждать звука столкновения. Он слышал, как они приближаются. Потом: Ууу. Ууу. Ууу. И голос в его голове сказал: – Я ВАС ПОТОМ ДОГОНЮ. ( – Вы видели это? – спросил По-Настоящему Крутые Люди. – Прям через него перелетели. – Вот здорово! – откликнулся С.Т.П. – Если они так могут, значит, и мы!) Сержант открыл глаза. Он повернулся к полицейскому констеблю и открыл рот. Полицейский констебль выдавил: – Они. Они по правде. Они перелетели пря… Бух. Бух. Бух. Плюх. Последовал еще один дождь из рыбы, только этот длился меньше и объяснить его было легче. Рука в рукаве кожаной куртки слабо помахала из большой кучи рыбы. Колесо мотоцикла беспомощно крутилось. Это был Сказз, бывший еще более-менее в сознании, и решивший, что если он что и ненавидит больше, чем французов, так это лежание по шею в рыбе с, похоже, сломанной ногой. Это он истинно ненавидел. Он хотел сказать С.Т.П о своей новой роли; но не мог он сдвинуться с места. Что-то мокрое и скользкое проползло вверх по одному из его рукавов. Позже, когда его вытащили из кучи рыбы, и он увидел троих других байкеров, с простынями закрывающими головы, он понял, что им слишком поздно что-либо говорить. Вот почему их не было в этой «Книге Откровений», о которой все говорил Барано. Они никогда так дальше вниз по шоссе и не проехали. Сказз что-то пробормотал. Полицейский сержант наклонился к нему. – Не пытайся говорить, сынок, – проговорил он. – «Скорая помощь» скоро приедет. – Послушайте, – прокаркал Сказз. – Я должен вам сказать кое-что важное. Четыре Всадника Апокалипсиса – сволочи, все четверо. – Бред, – объявил сержант. – Ну нет, проклятье! Я Люди, Покрытые Рыбой, – прокаркал Сказз и потерял сознание. Лондонская система движения в сотни раз сложнее, чем она представляется людям. Тут ни при чем вмешательство демонов или ангелов. Все дело в географии, истории и архитектуре. В основном это работает людям на пользу, хотя они никогда в это не поверят. Лондон не был создан для машин. Если уж на то пошло, и для людей тоже. Просто произошло так, что он появился. Это создавало проблемы, а найденные решения через пять, десять или сто лет становились следующими проблемами. Последним решением было М25; шоссе, вокруг города образовывавшее грубый круг. До сих пор проблемы были простыми – что-то типа того, что его еще не построили, а оно уж стало устаревшим, – пробки… Нынешняя проблема была в том, что оно не существовало, по крайней мере, в обычных человеческих пространственных терминах. Пробка из не знавших об этом или пытавшихся найти другие выезды из Лондона машин тянулась в городской центр со всех направлений. Первый раз в истории движение в Лондоне было полностью остановлено. Город был одной огромной пробкой. Теоретически машины – замечательно быстрый способ для путешествий с места на место. Пробки же – замечательная возможность стоять на месте. На дожде, во мраке, а вокруг тебя какофоническая симфония гудков постоянно становится все громче и раздраженней. Кроули начинало тошнить от этого. Он воспользовался возможностью и перечитал записи Азирафаила, пролистал пророчества Агнес Безумцер, и серьезно подумал. Выводы его можно срезюмировать так: 1) Армагеддон начался. 2) Кроули ничего по этому поводу сделать не мог. 3) Произойдет он в Тадфилде. По крайней мере, там начнется. После этого произойдет всюду. 4) Кроули был в адских реестрах злодеев [70] . 5) Азирафаил был – насколько можно было судить – выведен из уравнения. 6) Все было черно, мрачно, страшно. Не было света в конце туннеля – а если и был, это был приближающийся поезд. 7) Он может спокойно найти славный маленький ресторанчик и напиться так, что обо всем забудет, пока ждет конца света. 8) И все же… И тут все распадалось. Поскольку подо всем этим Кроули был оптимистом. Если и была какая-то одна твердая, как скала, уверенность, что поддерживала его в тяжелые времена – он коротко подумал о четырнадцатом веке – то это была твердая уверенность, что c ним, конечно же, все будет в порядке; что вселенная за ним приглядит. Ну ладно, Ад на него ополчился. Ну начался конец света. Ну кончилась Холодная Война и по правде начиналась Великая. Ну шансы его врагов взлетели выше, чем полный микроавтобус хиппи, накачавшихся под завязку «Старым Оригинальным Оусли». Все равно был шанс. Все дело было в пребывание в верном месте в верное время. Верным местом был Тадфилд. Он в этом был уверен – частично из-за книги, частично из-за другого: на карте мира в душе Кроули, Тадфилд пульсировал как мигрень. Верным временем было очутиться там «до конца света». Он сверился с часами. У него было два часа, чтобы добраться до Тадфилда, хотя, вероятно, сейчас уже и с нормальным течением Времени были проблемы. Кроули кинул книгу на кресло для пассажиров. Отчаянные времена, отчаянные меры: он за шестьдесят лет ни разу не поцарапал «Бентли». Что за черт. Он неожиданно развернулся, сильно побив перед красного «Рено 5» сзади, и въехал на тротуар. Он включил фары и нажал на клаксон. Это должно было всякому пешеходу ясно дать понять, что он идет, точнее, едет. А если они не могли убраться с дороги… что ж, через пару часов это будет неважно. Может быть. Вероятно. – Хэй хо! – выкрикнул Энтони Кроули и помчался прочь. Их было шесть женщин и четверо мужчин, и у каждого члена группы был телефон и толстая кучка отпечатанных на компьютере листов бумаги, покрытых именами и телефонными номерами. Рядом с каждым номером были записи ручкой, говорившие, был ли дома человек, которому звонили, или нет, или номер был занят в момент звонка, и – самое важное – хотел ли человек, ответивший на звонок, чтобы в его жизнь вошла процедура заделывания дырок в зубах, или нет. Большинство не хотели. Эти десять человек сидели там час за часом, подольщаясь, моля, обещая сквозь пластиковые улыбки. Между звонками они вели записи, потягивали кофе, и с изумлением глядели на дождь, струящийся по окнам. Они оставались на своих местах, как оркестр на «Титанике». Если в такую погоду не можешь продать двойное стекло, значит вообще не можешь продать ничего. Лиза Морроу говорила: – Если вы только дадите мне закончить, сэр, … да, это я понимаю, … но если вы только…. – а потом, поняв, что он повесил трубку, пробурчала, – Ах ты гад! Она положила телефонную трубку. – Опять попала на ванну, – объявила она своим товарищам – продавцам по телефону. Она ежедневно больше всех в офисе «Вытаскивала Людей из Ванны», если бы она заработала еще два очка, получила бы еженедельный приз «Сексус Прерыватус». Она позвонила по следующему номеру в списке. Лиза никогда не собиралась стать продавцом по телефону. Чего она хотела по-настоящему, так это быть международно знаменитым богачом, постоянно летающим на самолетах, но она не закончила классов уровня "О". Если бы она достаточно проучилась, чтобы стать международно знаменитым богачом, или зубным врачом (вторая выбранная ей профессия), или, прямо уж скажем, кем-то еще, кроме как продавцом по телефону в этом конкретном офисе, она бы прожила жизнь дольше и полнее. Может, принимая во внимание все – как-никак, был День Армагеддона, – не слишком дольше, но все-таки на несколько часов. Если на то пошло, все, что было нужно, чтобы она прожила жизнь подольше – это не звонить по номеру, который она только что набрала, но он был записан в ее списке – в лучших традициях десятисортных списков заказа по почте – как дом в Мейфере мистера А.Дж.Коулли. И она позвонила. И прождала, пока он четыре раза не прогудел. И произнесла «Ах ты черт, еще один автоответчик», и начала класть трубку. Но потом что-то выбралось из той ее части, что прикладывают к уху. Что-то очень большое и очень сердитое. Выглядело оно чуть похоже на слизняка. Огромного, сердитого слизняка, сделанного из тысяч и тысяч малюсеньких, и все они извивались и орали, миллионы слизнячьих ртов открывались и закрывались в ярости, и все они орали «Кроули». Оно перестало орать. Покачалось слепо, разбираясь, где оно. Потом распалось на части. Эта штука распалась на тысячи и тысячи извивающихся серых слизняков. Они проползли под ковры, на столы, через Лизу Морроу и девять ее коллег, заползли в их рты, проползли вверх по ноздрям, в их легкие, и прорыли ходы в их плоть, глаза, мозги, внутренние органы, быстро размножаясь по дороге, заполняя комнату гигантским количеством некрасивой ползающей плоти и воняющего, липкого нечто. Все это начало сближаться, собираться в одно гигантское существо, что, тихонько пульсируя, заполняло комнату от пола до потолка. В куче плоти открылся рот, кусочки чего-то мокрого и липкого пристали к каждой не-совсем губе, и Хастур бросил: – Это мне и было нужно. То, что он провел полчаса в автоответчике за компанию с одним посланием Азирафаила, его настроение не улучшило. Как и необходимость возвращения в Ад и объяснения, почему он не вернулся получасом ранее и, важнее, почему он не вел с собой Кроули. Ад плохо относится к неудачам. Правда, был и плюс – он по крайней мере знал, каким было послание Азирафаила. Это знание может, вероятно, купить продолжение его существования. Да и вообще, подумал он, если ему придется выносить возможный гнев Темного Совета, по крайней мере не на пустой желудок. Комната наполнилась густым, серным дымом, когда он исчез. Хастура не стало. В комнате ничего не осталось, кроме десяти скелетов, практически целиком очищенных от мяса, и нескольких лужиц расплавленного пластика со сверкающим там и сям фрагментом металла, которые могли когда-то быть частями телефонов. Гораздо лучше было бы стать зубным врачом. Но была у этого дела и светлая сторона – это все доказало, что зло содержит семена собственного уничтожения. Прямо сейчас люди по всей стране, которых иначе сделали бы вот на столечко более сердитыми, выдернув их из ванны или неправильно произнеся их имена, вместо этого вовсе не имели никаких проблем и пребывали в мире с миром. В результате действия Хастура по стране начала распространяться волна благости, и миллионы людей, что иначе получили бы маленькие синяки души, никаких синяков не получили. Так что все было в порядке. Если вы видели эту машину раньше, то теперь бы не узнали. Редкий ее дюйм был не побит. Обе передние фары разбиты. Выглядела она как ветеран сотен шоу, в цель которых – разбить машину противника. Трудно было ехать по тротуарам. Еще труднее – по пешеходному переходу. Труднее же всего было перебраться через реку Темзу. По крайней мере он предусмотрительно закрыл все окна. Однако, сейчас был он здесь. Через несколько сот ярдов он будет на М40; свободной дороге до Оксфордшира. Было только одно препятствие: между Кроули и открытой дорогой опять было шоссе М25. Кричащая, светящаяся лента боли и темного света Одегра [71] . Ничто не могло ее пересечь и при этом остаться в живых. Ничто смертное, во всяком случае. И он не знал точно, что с произойдет демоном. Убить его не получится, но и приятно ему не будет. Полиция перекрыла дорогу перед находившимся перед ним переездом. Сгоревшие остовы – некоторые еще горели – свидетельствовали о судьбе предыдущих машин, которым пришлось проехать по переезду над темной дорогой. У полиции был вовсе не счастливый вид. Кроули поменял скорость на вторую и надавил на акселератор. Через заграждение он прошел со скоростью шестьдесят. Это было легко. Случаи самопроизвольного сгорания людей во всем мире известны и учитываются. В одну минуту кто-то счастливо живет своей жизнью; а в следующую есть только грустная фотография кучки пепла да одинокая и таинственно необуглившаяся рука или нога. Случаи самопроизвольного возгорания машин гораздо хуже задокументированы. Но какой бы ни была эта статистика, она только что повысилась на единицу. Кожаные покрытия сидений стали дымиться. Глядя прямо перед собой, Кроули левой рукой нашарил на кресле для пассажиров «Прелестные и аккуратные пророчества Агнес Безумцер» и переместил книгу в безопасное место – себе на колени. Хотелось бы ему, чтобы она это предсказала [72] . Потом пламя окружило машину. Но он должен был продолжать ехать. На другой стороне переезда было еще одно полицейское заграждение, чтобы предотвратить поток машин, пытающихся въехать в Лондон. Полицейские смеялись над историей, только что рассказанной по радио, о том, что полицейский на мотоцикле перехватил украденную полицейскую машину и открыл, что водитель – большой осьминог. Некоторые полицейские во что угодно поверят. Но только не лондонские полицейские… Л.П. была самой твердой, самой цинично-прагматичной, самой упрямо приземленный частью полиции в Британии. Трудно, очень трудно поразить полицейского из Л.П. Поразить его может, к примеру, огромная, разбитая машина, которая является ни более, ни менее, чем огненным шаром, пылающим, ревущим, погнутым металлическим лимоном из Ада, ведет которую усмехающийся лунатик в темных очках, сидящий среди огня, машина эта оставляет след из черного дыма, и мчится она прямо на них со скоростью восемьдесят миль в час сквозь хлещущий дождь и ветер. Каждый раз этот трюк срабатывает. Карьер был тихим центром бушующего мира. Гром не просто гремел сверху, он рвал воздух пополам. – Ко мне еще друзья придут, – повторил Адам. – Скоро прибудут, и тогда взаправду начнем. Пес начал выть. Больше это не был вой-сирена одинокого волка, это были странные колебания, издаваемые маленьким псом, попавшим в очень скверную ситуацию. Пеппер сидела, глядя на свои колени. Она о чем-то думала. Наконец она подняла глаза и уставилась в пустые серые глаза Адама. – А ты какой кусочек получишь, Адам? – спросила она. Грозу заменило неожиданное звенящее молчание. – Что? – спросил Адам. – Ну, ты мир разделил, да, и мы все по кусочку должны иметь – так какой у тебя будет кусочек? Тишина пела как арфа, высоко и тонко. – Да, – кивнул Брайан. – Ты нам никогда не говорил, какой кусочек отойдет тебе. – Пеппер права, – добавил Венслидэйл. – Мне не кажется, что много чего останется, если все эти страны отойдут нам. Рот Адама открылся и закрылся. – Что? – произнес он. – Какой кусочек – твой, Адам? – спросила Пеппер. Адам на нее уставился. Пес перестал выть и направил на своего хозяина внимательный, задумчивый взгляд – так часто глядят ему подобные. – Й-я? – переспросил он. Стояла тишина, стояла одной нотой, что способна была заглушить шумы всего мира. – Но у меня будет Тадфилд, – наконец ответил Адам на вопрос. Они направили на него свои взгляды. – И, и Нижний Тадфилд, и Нортон, и Нортоновский Лес… Их взгляды по-прежнему были на него направлены. Взгляд Адама прошелся по их лицам. – Они – все, чего я когда-либо желал, – сообщил он. Они покачали головами. – Если хочу, могу их взять, – продолжал Адам, и в голосе его появился оттенок вызова, вызов же этот окружало неожиданное сомнение. – Могу их и улучшить. Лучше деревья сделать, чтоб вскарабкиваться, лучше пруды… Его голос затих. – Не можешь, – ответил Венслидэйл твердо. – Они не такие, как Америка и все другие места. Они по-настоящему настоящие. Да и вообще, они нам всем принадлежат. Они наши. – И улучшить их не можешь, – добавил Брайан. – Точно, а если бы и улучшил, мы бы знали, – подвела итог Пеппер. – А, если вас это волнует, не волнуйтесь, – отозвался Адам возвышенно, – я ведь могу всех вас заставить делать то, чего я хочу… Он остановился, уши его в ужасе слушали то, что говорил его рот. Они стали отходить. Пес положил лапы на голову. Лицо Адама выглядело как олицетворение распада империи. – Нет, – проговорил он хрипло. – Нет. Вернитесь! Я вам приказываю. Они замерли в середине шага. Адам на них уставился. – Нет, я не это имел в виду… – начал он. – Вы мои друзья… Его тело дернулось. Голова его откинулась назад. Он поднял руки и заколотил кулаками, словно хотел ударить небо. Лицо его искривилось. Меловой пол разошелся трещинами под его кедами. Адам открыл рот и закричал. Это был звук, который не могло издать горло простого смертного; звук вырвался из карьера, смешался с грозой, заставил тучи свернуться в новые и неприятные формы. Он продолжался и продолжался. Он отдавался по всей вселенной, которая гораздо меньше, чем представляется физикам. Он заставил греметь небесные сферы. Он говорил о потере, и он очень долго не кончался. А потом кончился. Что-то утекло. Голова Адама опять опустилась вниз. Что бы раньше ни стояло в старом карьере, теперь там стоял Адам Янг. Больше знающий Адам Янг, но все равно Адам Янг. Возможно, больше Адама Янга, чем было когда-либо раньше. Ужасное молчание в каменоломне сменилось более знакомым, уютным молчанием, просто-напросто отсутствием звука. Освобожденные Они съежились, прижавшись к меловой скале, и во все глаза смотрели на него. – Все нормально, – проговорил Адам тихо. – Пеппер? Венсли? Брайан? Вернитесь сюда. Все нормально. Все нормально. Я теперь все знаю. И вы должны мне помочь. Иначе все это произойдет. По правде произойдет. Если мы что-то не сделаем, произойдет. Водопроводная система в Жасминовом Домике напрягалась, гремела и поливала Ньюта душем из воды цвета легкого хаки. Но она была холодной. Вероятно, это был холоднейший холодный душ, который Ньюту довелось в жизни принимать. Ничего хорошего душ не сделал. – Красное небо, – проговорил он, вернувшись. Чувствовал он себя слегка маниакально. – В полпятого дня. В августе. Что это значит? Типа радует моряков, скажешь? В смысле, если красное небо на закате радует моряка, то что еще нужно для счастья человеку, управляющему компьютерами на супертанкере? Или красному вечернему небу радуются пастухи? Никогда не могу вспомнить. Анафема взглянула на штукатурку в его волосах. Душ ее не смыл; он ее просто намочил и распространил, так что казалось, что на Ньюте белая шляпа с волосами. – Неплохая шишка у тебя, наверное, – бросила она. – Нет, это когда я головой об стену ушибся. Знаешь, когда ты… – Да, – Анафема задумчиво выглянула в разбитое окно. – Ты бы сказал, что оно цвета крови? – спросила она. – Это очень-очень важно. – Нет, этого бы я не сказал, – ответил Ньют, поезд мыслей которого временно сошел с рельс. – Не то чтобы крови. Более розовый. Вероятно, из-за грозы в воздух куча пыли попала. Анафема перебирала карточки «Прелестных и аккуратных пророчеств». – Что ты делаешь? – спросил он. – Пытаюсь найти связанный со всем этим текст. Я все еще не могу… – Не думаю, что это нужно, – отозвался Ньют. – Я знаю, что значит остальное на карточке 3477. Я это понял, когда я… – Как это – ты знаешь, что значит? – Я это по пути сюда видел. И не надо так кричать. У меня голова болит. То и значит, что видел. Это над воротами вашей военно-воздушной базы написано: «Мир – наша профессия». Они перед базами всегда такое пишут. Знаешь, типа: Эс-Эй-Си, Крыло номер 8657745, Кричащие Голубые демоны, Мир – Наша Профессия. Или что-то подобное. – Ньют сжал голову руками. Эйфория определенно уходила. – Если ты права, там прямо сейчас какой-то сумасшедший все ракеты к запуску готовит и открывает окна запуска. Или как там их называют. – Нет там ничего такого, – ответила Анафема твердо. – Ну да? Я фильмы видел! Назови хоть одну вескую причину, по которой ты можешь быть так уверена. – Там нет никаких бомб. Или ракет. Здесь все это знают. – Но это же военно-воздушная база! На ней есть взлетно-посадочные полосы! – Но они же для обычных транспортных самолетов и не более того. Все, что у них есть – оборудование для связи. Радиостанции и что-то подобное. Совершенно никакой взрывчатки. Ньют уставился на нее. Взглянем на Кроули, мчащегося со скоростью 110 миль в час по М40 в сторону Оксфордшира. Даже самый невнимательный наблюдатель заметил бы несколько странных деталей в его облике. Стиснутые зубы, к примеру, или исходящий из-за его очков тусклый красный свет. И машина. Уж машина-то точно о многом говорила. Кроули начал путешествие в своем «Бентли», и будь он проклят, если и закончить его в своем «Бентли» не собирался. Теперь даже самый сдвинутый на машинах человек, у которого есть пара собственных водительских очков, не смог бы сказать, что эта машина – старый «Бентли». Уже нет. Он даже не смог бы сказать, что это машина когда-то была «Бентли». Лишь на пятьдесят процентов у него была бы уверенность, что это вообще когда-либо было машиной. Для начала, на ней не осталось краски. Может, она все еще и была черной там, где не была ржавого, размазанного красно-коричневого цвета, но это был тусклый черный цвет угля. Она путешествовала в своем собственном огненном шаре, как космическая капсула, прошедшая очень трудный вход в атмосферу. Вокруг металлических ободов колес осталась тонкая оболочка из превратившейся в корку, расплавившейся резины, но если учесть, что каким-то образом эти ободы находились в дюйме над поверхностью дороги, то это особо дела не меняло, все равно они двигались ровно. Машина должна была развалиться много миль назад. Именно то, как трудно было ее удерживать в стабильном состоянии, и заставляло Кроули сжимать руль, ответная же реакция биополя красила его глаза в ярко-красный цвет. И еще приходилось все время помнить, что нельзя начать дышать. Так отвратительно он себя с четырнадцатого века не чувствовал. Атмосфера в карьере теперь была подружественней, но все еще напряженной. – Вы должны помочь мне с этим разобраться, – говорил Адам. – Люди уже тысячи лет пытаются разобраться, но нам надо разобраться прямо сейчас. Они кивнули – нужно, так разберемся. – Понимаете, дело в том, – продолжал Адам, – дело в том, это как – ну, вы знаете Жирного Джонсона. Они кивнули. Все они знали Жирного Джонсона и членов другой шайки Тадфилда. Они были старше и не самые приятные. Редкая неделя проходила без схватки. – Ну и, – говорил Адам, – мы всегда побеждаем, так? – Почти всегда, – поправил его Венслидэйл. – Почти всегда, – согласился Адам. – И… – По крайней мере, более, чем в половине случаев, – прервала его Пеппер. – Потому что помните, какой шум поднялся по поводу вечеринки стариков в деревне, когда мы… – Это не считается, – бросил Адам. – Их ругали ровно так же, как нас. И вообще, старикам должен нравиться шум, издаваемый играющими детьми, где-то я это читал. Не знаю, почему нас надо ругать только потому, что мы не такие же старики… – Он сделал паузу. – В общем… мы лучше них. – О, конечно мы лучше них, – улыбнулась Пеппер. – Насчет этого ты прав. Уж конечно лучше них. Просто мы не всегда побеждаем. – Давайте предположим, – продолжил Адам медленно, – что мы их как следует побьем. Сделаем – сделаем так, чтобы их услали прочь или что-то такое. Добьемся того, что кроме нас, никаких шаек в Нижнем Тадфилде не будет. – Что ты имеешь в виду, он будет… мертв? – спросил Брайан. – Нет. Просто – просто они будут не здесь. Они об этом подумали. Жирный Джонсон был частью их жизни с тех пор, как они достаточно подросли, чтобы бить друг друга искусственными локомотивами. Они попытались представить мир с дырой в форме Джонсона в нем. Брайан почесал свой нос. – Я считаю, без Жирного Джонсона будет жить лучше, – бросил он. – Помните, что он наделал на вечеринке по поводу моего дня рождения. А мне за это досталось. – Не знаю, – покачала головой Пеппер. – В смысле, не так интересно будет без старика Жирного Джонсона и его шайки. Подумайте об этом. Сколько веселья было благодаря Жирному Джонсону и Джонсонитам. Вероятно, придется найти другую шайку или кого-то еще. – Мне кажется, – заметил Венслидэйл, – … а что если спросить об этом людей в Нижнем Тадфилде, пусть скажут, лучше им будет без Джонсонитов или без Нас. Судя по виду Адама, это предложение даже его шокировало. Венслидэйл стоически продолжал: – Клуб стариков пусть скажет. И Пики. И… – Но мы же хорошие… – начал Брайан. Он смешался. – Ну ладно, – продолжил он, – но спорю, они подумают, что если бы нас всех здесь не было, было бы гораздо скучнее. – Да, – кивнул Венслидэйл. – Это я и имею в виду. – Живущие тут люди не хотят ни нас, ни Джонсонитов, – продолжал он угрюмо, – они всегда говорят о нас, просто ездящих на велосипедах, или катающихся на досках по их тротуарам, мол слишком много от них шума. Это как человек в книжках по истории говорил: «Чума на оба ваши дома». Заявление это встречено было молчанием. – Одна из этих голубых, – спросил в конце концов Брайан, – кажется, верещала: «Мой хозяин – Адам Янг», или что-то похожее? И что, мы ее повесим? Обычно, когда Они были в настроении, такое заявление приводило к пятиминутному бессвязному обсуждению, но сейчас Адам чувствовал, что было не время для такого. – То, что вы все говорите, – подвел он итог лучшим своим председательским тоном, – это то, что совсем не будет хорошо, если Жирно-Джонсониты окончательно побьют Нас или наоборот? – Правильно, – согласилась Пеппер. – Потому что, – добавила она, – если мы их побьем, придется нам быть собственными смертельными врагами. Будем, например, мы с Адамом против Брайана и Венсли. – Она уселась на землю. – Каждому нужен свой Жирный Джонсон, – закончила она. – Да, – кивнул Адам. – Так я и думал. Ничего хорошего нет в том, что кто-то победит. Так я и думал. Он направил взгляд на Пса, а может, глядел он сквозь Пса. – Мне кажется, все очень даже просто, – бросил Венслидэйл, садясь. – Не пойму, почему тысячи лет понадобились, чтобы с этим разобраться. – Это потому, что люди, которые пытались разобраться, были мужчинами, – со значением ответила Пеппер. – Не пойму, почему тебе надо обязательно на какую-то сторону вставать, – буркнул Венслидэйл. – Конечно, мне надо на какую-то сторону вставать, – отозвалась Пеппер. – Каждый должен всегда вставать на какую-то сторону. Адам, похоже, наконец-то принял решение. – Да. Но я считаю, что можно самим создать собственную сторону. Думаю, вам лучше пойти и взять свои велосипеды, – проговорил он тихо. – Думаю, нам надо бы пойти и как бы поговорить с некоторыми людьми. «Хрхрхрхрхрхр» – такой звук издавал мотороллер мадам Трейси, спускаясь по Кроуч Хай-стрит. Это было единственное средство передвижения, двигающееся на пригородной улице Лондона, забитой стоящими на месте машинами, такси и красными лондонскими автобусами. – Никогда раньше такой пробки не видела, – проговорила мадам Трейси. – Интересно, что случилось – несчастный случай произошел, что ли? – Вполне возможно, – ответил Азирафаил. А затем: – Мистер Шедвелл, если вы меня не обнимете, вы упадете. Эту штука на двоих не рассчитана, знаете ли. – Троих, – пробормотал Шедвелл, держась за сиденье одной рукой, сжатой в побелевший от усилия кулак, другой же он держал Громовое Ружье. – Мистер Шедвелл, я повторять не буду. – Тогда тебе надо остановиться, чтоб мог я поменять положение оружия своего. Мадам Трейси слегка виновато захохотала, но подъехала к бордюру и остановила мотороллер. Шедвелл поменял положение, после чего обнял мадам Трейси двумя неохотными руками, а Громовое Ружье высилось между ними, как дуэнья. «Хрхрхрхрхр» – они еще четыре минуты молча ехали сквозь дождь, и мадам Трейси осторожно объезжала машины и автобусы. Глаза Трейси опустились на спидометр: «Это довольно глупо, – подумала она, – ведь он с 1974-ого вообще не работает, да и раньше-то не слишком хорошо работал». – Дорогая леди, как быстро мы, по-вашему, едем? – спросил Азирафаил. – А что? – Просто у меня такое ощущение, что мы двигались бы несколько быстрей, если бы шли пешком. – Ну, если на нем сижу только я, самая большая скорость около пятнадцати миль в час, ну а еще и с мистером Шедвеллом она должна быть, э, около… – Четырех или пяти миль в час, – прервал он. – Именно так, я полагаю, – согласилась она. Из-за нее послышался кашель. – Не можешь ли ты замедлить сию Адскую машину, женщина? – спросил бледный, пепельный голос. В адском пантеоне, который, понятное дело, Шедвелл единообразно и правильно ненавидел, у Шедвелла была специальная ненависть для демонов скорости. – В таком случае, – рассуждал Азирафаил, – в Тадфилд доедем чуть меньше, чем за десять часов. Мадам Трейси сделала паузу, а потом: – А насколько вообще далеко этот Тадфилд? – До него около сорока миль. – Э, – отозвалась мадам Трейси, которая однажды съездила на мотороллере за несколько миль, в ближнее Финчли, чтобы увидеться с племянницей, но с тех пор ездила на автобусе из-за необычных звуков, которые стал издавать мотороллер на обратном пути. – … если мы хотим туда вовремя попасть, нам придется ехать со скоростью около семидесяти, – продолжал Азирафаил. – Хмм. Сержант Шедвелл. Теперь держитесь очень крепко. «Хрхрхрхрхр» – и голубой нимб начал появляться вокруг мотороллера и сидящих на нем, и мягкий свет ореолом окружил их всех. «Хрхрхрхрхрхр» – и мотороллер с трудом оторвался от земли, не имея ничего видимого, что бы его поддерживало, он легонько подергивался, пока не достиг высоты около пяти футов, плюс-минус пара дюймов. – Не смотрите вниз, сержант Шедвелл, – посоветовал Азирафаил. – …. – ответил Шедвелл, глаза которого были закрыты так, что и щелки не осталось; его лоб покрывал пот; и не смотрел он вниз, никуда он не смотрел. – Ну тогда мы отправляемся. В каждом НФ-фильме с большим бюджетом есть момент, когда космический корабль размером с Нью-Йорк неожиданно набирает световую скорость. Бренчащий звук, словно сорвалась с края стола деревянная линейка, ослепительная вспышка света, и все звезды превратились в линии и исчезли. Это было точно так же, только вместо сверкающего космического корабля длиной в двенадцать миль был мотороллер – некогда ослепительно белый, теперь же уже потертый, ведь он работал двадцать лет. И никаких радужных спецэффектов не было. И, вероятно, была достигнута скорость не более двухсот миль в час. И вместо пульсирующего визга, поднимающегося вверх по октавам, раздалось просто – «хрхрхрхрхр»… ВРРУУ. Но все равно все было точно так же. Там, где М25 – теперь кричащий замороженный круг – пересекалось с ведущим в Оксфордшир М40, толпились полицейские, количество которых постоянно увеличивалось. С тех пор, как Кроули получасом раньше пересек раздел, число их удвоилось. Во всяком случае со стороны М40. Ни один лондонец теперь здесь не выедет. Вдобавок к полиции, там стояло еще около двухсот человек и разглядывало М25 сквозь бинокли. Среди них были представители Армии Ее Величества, Отряда Избавления от Бомб, МИ5, МИ6, Спецотряда и ЦРУ. Также там стоял человек, продающий хот-доги. Все замерзли и промокли, были озадачены и раздражены, за исключением одного офицера полиции, который замерз, промок, был озадачен, раздражен и рассержен. – Слушайте. Мне наплевать, верите вы мне или нет, – вздохнул он, – я вам просто говорю, что я видел. Это была старая машина, «Роллс» или «Бентли», одна из этих роскошных старых машин, и она переехала мост. Один из старших армейских техников его прервал: – Не могла она этого сделать. Согласно нашим приборам, температура над М25 несколько выше 700 градусов по Цельсию. – Или сто сорок градусов ниже нуля, – добавил его ассистент. – … или сто сорок градусов ниже нуля, – согласился старший техник. – Какая-то тут странность, но, думаю, все легко можно объяснить какой-то ошибкой техники [73] , остается, так или иначе, тот факт, что мы даже не можем вертолет провести прямо над М25 без того чтобы он не превратился в Горячий Вертолетный Бутерброд. И как же вы можете утверждать, что старая машина проехала над шоссе и осталась невредима? — Я не говорил, что она проехала и осталась невредима, – поправил полицейский, который серьезно подумывал о том, чтобы покинуть Метрополитен Полис и присоединиться к делу своего брата, которой уходил со своей работы в Комитете по Электричеству, и собирался начать разводить кур. – Она загорелась. Но после этого продолжала ехать. – Вы что, правда ожидаете, что кто-то из нас в это поверит?.. – начал кто-то. Послышался высокий пронзительный звук, непрекращающийся, странный. Словно разом играет тысяча стеклянных гармоник, каждая из которых слегка расстроена; как звук молекул самого воздуха, вопящих от боли. И «Врруу». Над их головами, на высоте сорок футов, плыл маленький белый мотороллер, и на нем сидели женщина среднего возраста в розовом шлеме, и крепко за нее держащийся низкий человек в макинтоше и мотоциклетном шлеме (мотороллер был слишком высоко, никто не мог увидеть его плотно закрытых глаз, но они были закрыты). Вокруг мотороллера светился темно-голубой нимб, который на краях превращался в красный. Женщина кричала. И кричала она вот что: – Джеррронннимооооо! Одним из достоинств «Васаби», которое Ньют при каждом удобном случае называл, было то, что если она была сильно разбита, узнать об этом было трудно. Ньюту приходилось съезжать на «Дике Терпине» на обочину, чтобы объехать попадавшие ветки. – Я из-за тебя все карточки на пол уронила! Машина со стуком вернулась на дорогу; тихий голосок откуда-то из-под отделения для перчаток произнес «Тревога – неправильное давление масла». – Теперь я никогда их рассортировать не смогу, – простонала она. – И не надо, – ответил Ньют маниакально. – Просто возьми какую-нибудь. Любую. Неважно, какую. – Что ты имеешь в виду? – Ну, если Агнес права, и мы это делаем, поскольку она это предсказала, любая сейчас взятая карточка должна подойти. Логика. – Нет, чепуха. – Да? Слушай, ты и здесь-то потому, что она это предсказала. И ты подумала, что мы скажем полковнику? Если мы его увидим, а мы, конечно, не сможем. – Если мы разумно себя поведем… – Слушай, я знаю такие места. В них, Анафема, ворота сторожат огромные охранники в белых касках и у них, понимаешь ли, настоящее оружие, с настоящими пулями из настоящего свинца, которые могут войти прямо в тебя, попрыгать внутри и выйти из той же дырки, прежде чем ты успеешь сказать: "Извините, у нас есть причина полагать, что вот-вот, в любую секунду, начнется Третья Мировая Война, и именно отсюда будут управлять этим шоу", – а еще у них есть серьезные люди в костюмах и толстых куртках, которые приводят тебя в маленькую комнату без окон и задают вопросы типа: «Вы сейчас являетесь, или, может, когда-либо были, членом какой-то направленной на свержение власти розовой организации, такой, как какая-то британская политическая партия? И…» – Мы уже почти приехали. – Слушай, там ворота, и проволочные заборы, и куча еще всего! Небось, еще и такие псы, которые людей едят! – По-моему, ты слишком уж волнуешься, – заметила Анафема. – Слишком волнуюсь? Нет, я очень тихо беспокоюсь, что меня кто-то может застрелить! – Я уверена, Агнес бы упомянула, если бы нам грозила такая опасность. Она такое очень хорошо предсказывала. Она начала рассеянно перебирать свои карточки. – Знаешь, – проговорила она, аккуратно разделяя карточки на две кучки и вновь смешивая их в одну, – я где-то читала, что есть секта, верящая, что компьютеры – орудия Дьявола. Они говорят «Армагеддон придет, поскольку Антихрист хорошо будет ими владеть». По-видимому, это упомянуто где-то в «Откровениях». Думаю, я это, должно быть, недавно прочла в газете… – «Дейли Мейл», «Письмо из Америки», – ответил Ньют. – Прямо за историей про женщину из Чэрви, Небраска, которая свою утку научила играть на аккордеоне. – Мм, – ответила Анафема, раскладывая перевернутые карточки у себя на коленях. «Так значит, компьютеры – орудия Дьявола?» – подумал Ньют. Он легко в это мог поверить. Должны же быть компьютеры чьими-то орудиями, и еще он точно знал, что этот кто-то точно не он. Машина резко затормозила. Самолетная база выглядела побитой. Рядом с входом упало несколько больших деревьев, и какие-то люди пытались убрать их. Часовой без интереса за ними наблюдал, но он вполоборота повернулся и холодно поглядел на машину. – Ладно, – бросил Ньют. – Возьми карточку. 3001. За Орлиным Гнездом выпал славный Пепел. – Это все? – Да. Мы всегда думали, что это имеет какое-то отношение к Русской Революции. Продолжай ехать по этой дороге и сверни влево. Повернув, они попали на узкую дорожку, с левой стороны которой находился забор огораживающий базу по периметру. – А теперь подъедь вон туда. Здесь часто стоят машины, и никто на них внимания не обращает, – продолжила Анафема. – Что это за место? – Местная Дорожка Любовников. – Это поэтому она, похоже, покрыта резиной? Они прошли около ста ярдов по затененной дорожке вдоль ограды, когда достигли пепельного дерева. Агнес была права. Оно было очень даже славное. Упало прямо на забор. На нем сидел охранник. Он был негром. Ньют всегда виновато себя чувствовал в присутствии негров-американцев, как будто его могли упрекнуть в двухстах годах торговли рабами. Когда они подошли, человек встал, но тут же расслабился. – О, привет, Анафема, – проговорил он. – Привет, Джордж. Жуткая была гроза, верно? – Точно. Они продолжали идти. Он наблюдал за ними краем глаза. – Ты его знаешь? – спросил Ньют, заставив себя говорить беззаботно. – О, конечно. Иногда некоторые из них приходят в паб. Они по-своему неплохи – такие чистенькие. – Он выстрелит в нас, если мы попытаемся пройти внутрь? – спросил Ньют. – Вполне может угрожающе наставить на нас винтовку, – признала Анафема. – Мне и этого хватит. И что ты предлагаешь теперь делать? – Ну, Агнес-то должна была что-то знать. Так что, я полагаю, мы просто подождем. Теперь, когда ветер ослаб, стало получше. – А-а-а, – Ньют посмотрел на скапливающиеся на горизонте тучи. – Старая добрая Агнес, – проговорил он. Адам, крутя педали, ехал по дороге, Пес бежал сзади и время от времени от сильнейшего возбуждения пытался куснуть заднюю шину. Послышался звенящий звук, и со своей дорожки выехала Пеппер. О приближении велосипеда Пеппер всегда можно было догадаться заранее. Она думала, его здорово улучшил кусок картона, хитро прикрепленный к колесу. Коты давно разбегались с ее пути, когда она была от них еще в двух кварталах. – Я считаю, мы можем срезать по Дроверз Лейн, а потом проехать через Лес Раундхед, – проговорила Пеппер. – Там всюду грязь, – возразил Адам. – Правильно, – нервно ответила Пеппер. – Там всюду грязь. Мы должны проехать мимо меловой ямы. Там из-за мела всегда сухо. А потом мимо той фермы, что использует сточные воды. Их догнали Брайан и Венслидэйл. Велосипед Венслидэйла был черным, сверкающим и приличным. Принадлежащий Брайану когда-то мог быть белым, но его цвет затерялся под толстым слоем грязи. – Идиотизм – называть это военной базой, – буркнула Пеппер. – Я туда как-то сходила, когда день открытых дверей был, и не было никакого оружия, никаких ракет, ничего такого. Только рычаги, циферблаты, да играли духовые оркестры. – Да, – кивнул Адам. – Не особенно военные вещи-то, рычаги и циферблаты, – проговорила Пеппер. – Не знаю, не знаю, – отозвался Адам. – Много удивительных вещей можно сделать с помощью рычагов и циферблатов. – Мне подарили на Рождество набор, – проговорил Венслидэйл в ответ на это. – Кучу электрических штук. И среди них несколько рычагов и циферблатов. Можно было сделать радио или какую-то пищащую штуку. – Не знаю, – задумчиво протянул Адам. – Я думаю, что, скорее всего, определенные люди влезут в мировую военную сеть и прикажут всем компьютерам и связанным с ними прочим штукам начать драться. – Ух ты! – воскликнул Брайан. – Жуть какая. – Типа того, – кивнул Адам. Быть президентом Ассоциации Резидентов Нижнего Тадфилда – высокая и одинокая судьба. Р.П.Тайлер, низкий, хорошо откормленный, удовлетворенный, стуча ногами, шагал вниз по деревенской дорожке, сопровождаемый миниатюрным пуделем своей жены, кличка которого была Шутзи. Р.П.Тайлер знал четкую разницу между добром и злом, никакого морального серого цвета в его жизни не было. Он, правда, не был доволен тем, что его удостоили знания добра и зла. Он считал, что его долгом было сообщить об этом миру. Трибуна из ящиков, полемические стихи, листовки были не для Р.П.Тайлера. Избранным Р.П.Тайлером форумом была колонка для писем тадфилдского «Рекламщика». Если дерево соседа было достаточно невнимательно, чтобы сбрасывать свои листья в сад Р.П.Тайлера, Р.П.Тайлер сначала аккуратно все их собирал, складывал в коробки и с суровой запиской оставлял эти коробки у входной двери соседа. Потом он писал письмо в тадфилдский «Рекламщик». Если он видел, как на деревенской лужайке сидят подростки, их переносные плейеры играют, и они наслаждаются жизнью, он обязан был им поведать, что они поступают неправильно. После того, как он сбегал от их насмешек, он писал в тадфилдский «Рекламщик» про Ухудшения Морали и Юношества Сегодня. После того, как он в прошлом году ушел со своего поста, количество писем увеличилось настолько, что даже тадфилдский «Рекламщик» не мог их все напечатать. Письмо, которое Р.П.Тайлер закончил писать перед тем, как пойти на свою вечернюю прогулку, начиналось так: "Сэры, Я с горечью замечаю, что сегодняшние газеты более не считают себя обязанными своей публике, нам, людям, которые дают вам деньги…" Он посмотрел упавшие ветки, валяющиеся по всей узкой деревенской дорожке. «Не думаю, – размышлял он, – что они обдумывают счет на очистку улиц, когда посылают эти бури. Совет Района должен составить счет, чтобы все очистить. А деньги вам даем!! мы!!, налогоплательщики…» «Они» в этой мысли были дикторами с Радио Четыре читающими сводку погоды [74] , на которых Р.П.Тайлер возлагал вину за погоду. Шутзи остановилась у стоящего возле дороги бука, чтобы поднять ногу. Р.П.Тайлер смущенно посмотрел в сторону. Может быть, единственной целью его вечерней прогулки было позволить псу облегчиться, но будь он проклят, если он это признает. Он взглянул вверх, на грозовые тучи. Они собрались высоко, образовав вздымающиеся кучи грязно-серого и черного. Дело было не только в мерцающих язычках молний, что, изгибаясь, проскальзывали сквозь них, как в начальной сцене кино про Франкенштейна; дело было в том, что они останавливались, достигнув границ Нижнего Тадфилда. А в их центре была круглая дыра дневного света; но свет был каким-то желтым и неестественным, как вынужденная улыбка. Было так тихо. Послышался тихий рев. Вниз по узкой дорожке проехали четыре мотоцикла. Они промчались мимо него, повернули за угол, напугав самца фазана, который промчался по дороге нервной дугой красновато-коричневого и зеленого. – Вандалы! – проорал им вслед Р.П.Тайлер. Эти места были созданы не для людей вроде них. Они были созданы для людей вроде него. Он дернул поводок Шутзи, и они замаршировали по дороге. Через пять минут он повернул за угол, после чего увидел троих мотоциклистов, стоящих вокруг упавшего указателя, жертвы бури. Четвертый, высокий человек с зеркальным забралом, не слез с мотоцикла. Р.П.Тайлер рассмотрел ситуацию и без труда прыгнул к выводу. Эти вандалы – конечно же, он был прав, – приехали в деревенскую местность, чтобы осквернить Военный Мемориал и попереворачивать указатели. Он уже собрался было сурово на них надвигаться, но тут он понял, что их больше – четверо против одного, да к тому же они были выше него и, несомненно, они были буйными психопатами. Никто, кроме буйных психопатов, не ездил на мотоциклах в мире Р.П.Тайлера. Так что он поднял свой подбородок и начал мимо них гордо проходить, вроде их и не замечая [75] , в то же время сочиняя в голове письмо (Сэры, этим вечером я с горечью заметил большое число хулиганов на мотоциклах, что вторглись в Нашу Прекрасную Деревню, как зловещие микробы. Почему, Ну Почему правительство ничего не делает с этой чумой…). — Привет, – бросил один из мотоциклистов, поднимая свое забрало и открыв тонкое лицо и ухоженную черную бороду. – Мы потерялись. – А, – неодобрительно ответил Р.П.Тайлер. – Видно, снесло указатель, – продолжал мотоциклист. – Да, полагаю, что так, – отозвался Р.П.Тайлер. Он с удивлением понял, что становится голодным. – Да. Ну, мы едем в Нижний Тадфилд. Поднялась услужливая бровь. – Вы американцы. С военно-воздушной базы, я полагаю. (Сэры, когда я служил в армии, я служил моей стране так, что ни в чем меня нельзя было упрекнуть. Я с ужасом и испугом замечаю, что летчики с Тадфилдской Воздушной Базы ездят по нашей благородной стране, нарядившись как самые обычные бандиты. Хотя я уважаю их и считаю, что в защите свободы нашего западного мира они играют важную роль…). Потом взяла верх его любовь объяснять. – Полмили едете назад по этой дороге, потом первый поворот налево, к сожалению, дорога в плачевном состоянии, я множество писем в совет об этом писал: «…вы слуги общества или хозяева общества? – Вот о чем я их спросил. – В конце концов, кто деньги вам платит?» Потом второй поворот направо, только не совсем направо, он как бы слева, но в конце концов дорога разворачивается и идет направо, указатель говорит «Порритз Лейн», но, конечно, это не она, посмотрите на карту местности, и вы увидите, что это на самом-то деле восточный конец Форест-Энд Лейн; потом вы в деревню приедете, затем едете мимо «Быка и Скрипки» – это паб – а потом, когда приедете к церкви (я говорил людям, рисующим карту, что это церковь со шпилем, а не с башенкой, и я писал в тадфилдский «Рекламщик», предлагая им начать местную кампанию за исправление карты, я надеюсь, что когда эти люди поймут, с кем они имеют дело, быстренько развернутся на 180 градусов); затем вы попадете на перекресток, после того, как вы его переедете, немедленно попадете на второй, теперь или поедете от развилки налево или прямо, и так, и так вы приедете на военно-воздушную базу (хотя левая дорога на десятую мили короче), не пропустите. Глад на него непонимающе посмотрел. – Я, э, не уверен, что это понял… – начал он. – А Я ПОНЯЛ. ПОЕХАЛИ. Шутзи тихонько взвизгнула и кинулась за спину Р.П.Тайлера, где и осталась, вся дрожа. Незнакомцы залезли обратно на свои мотоциклы. Тот, что был в белом (по виду хиппи, подумал Р.П.Тайлер), бросил на заросшую травой обочину пустой пакетик из-под картофельных чипсов. – Извините меня, – пролаял Р.П.Тайлер. – Это ваш пакетик из-под чипсов? – О, нет, не только мой, – ответил тот. – Всеобщий. Р.П.Тайлер выпрямился в полный рост [76] . — Молодой человек, – бросил он, – как бы вы себя чувствовали, если бы я пришел к вам домой и набросал всюду мусора? Загрязнение улыбнулся, и в улыбке его была жажда. – Очень, очень довольным, – выдохнул он. – О, это было бы чудесно. Под его мотоциклом протекшее масло, растекшись по мокрой дороге, нарисовало радугу. Моторы взревели. – Я кой-чего пропустила, – проговорила Война. – Почему мы должны у церкви сделать разворот? – ПРОСТО СЛЕДУЙТЕ ЗА МНОЙ, – ответил высокий, что был спереди, и они вместе уехали. Р.П.Тайлер глядел им вслед, пока не отвлек его издаваемый чем-то звук «дзиньдзиньдзинь». Он повернулся. Четыре фигуры на велосипедах промчались мимо него, а на небольшом расстоянии за ними галопом бежала фигурка маленького пса. – Вы! Остановитесь! – крикнул Р.П.Тайлер. Они затормозили, остановились и поглядели на него. – Я знал, что это ты, Адам Янг, и твоя маленькая, хмпф, компания. Что, спрашиваю я, вы, дети, в это время ночи делаете на улице? Ваши отцы знают, что вы здесь? Лидер ехавших повернулся. – Не понимаю, как вы можете говорить, что сейчас поздно, – бросил он, – мне кажется, мне кажется, что раз солнце еще не село, еще не поздно. – Во всяком случае, вы уже должны были бы лежать в постелях, – проинформировал их Р.П.Тайлер, – и не показывайте мне язык, юная леди, – это он сказал Пеппер, – а то я письмо напишу вашей матери, где сообщу, что у ее дочки прискорбное состояние манер, ведет себя совсем не по-дамски. – Ну, извините нас, – ответил Адам раздраженно. – Пеппер всего лишь на вас смотрела. Я не знал, что есть закон против смотрения. На траве развилась кутерьма. Шутзи, которая была старательно выведенным французским миниатюрным пуделем, из тех, которых имеют лишь те люди, которые не смогли впихнуть в домашний бюджет детей, угрожал Пес. – Господин Янг, – приказал Р.П.Тайлер, – пожалуйста, уберите свою… свою зверюгу от моей Шутзи. Тайлер Псу не доверял. Когда он впервые этого зверя встретил, три дня назад, тот на него зарычал, и в его глазах зажегся красный свет. Это Тайлера заставило начать письмо, в котором говорилось, что Пес без сомнения бешен и, конечно, опасен для общества, и что для Общего Блага надо его усыпить, но когда его жена напомнила ему, что горящие красным глаза, не симптом бешенства, да и вообще, бывают только в таких фильмах, которые оба Тайлера и под страхом смерти смотреть не будут, но знают о них все, что нужно, спасибо большое, он писать перестал. Адам выглядел пораженным. – Пес – не зверюга. Пес – замечательный пес. Он умен. Пес, отойди от противного старого пуделя мистера Тайлера. Пес эти его слова проигнорировал. Он еще долго мог заниматься поимкой пуделихи. – Пес, – проговорил Адам зловеще. Его пес прошел обратно к велосипеду своего господина. – По-моему, вы на мой вопрос не ответили. Куда вы едете? – На военно-воздушную базу, – ответил Брайан. – Если вы не против, – добавил Адам с, как он надеялся, горьким и язвительным сарказмом. – В смысле, если бы вы были против, мы бы туда не поехали. – Ах ты дерзкая маленькая обезьянка, – ответил на это Р.П.Тайлер. – Когда увижу твоего отца, Адам Янг, я его проинформирую, что… Но они уже ехали вниз по дороге, по направлению к Военно-Воздушной Базе Нижнего Тадфилда – по Их дороге, которая была гораздо короче и проще и имела лучшие виды, чем та, что предложил Р.П.Тайлер мотоциклистам. Р.П.Тайлер составил в мозгу длинное письмо о недостатках сегодняшней молодежи. Оно включало в себя слова о падающих стандартах обучения, недостатке уважения по отношению к старшим и лучшим, о том, что они в эти дни ходили ссутулившись, вместо того, чтобы ходить правильно, прямо, о юношеских проступках, о возврате обязательной службы в армии, сечения розгами и разрешений на псов. Он был очень доволен этим письмом. И в глубине души у него затаилось подозрение, что для тадфилдского «Рекламщика» оно будет слишком хорошо написано, и он решил послать его в «Таймс». «Хрхрхрхрхр». – Простите, дорогой, – произнес теплый женский голос. – Кажется, мы потерялись. Звук издавал стареющий мотороллер, а вела его женщина средних лет. Тесно к ней прижался, плотно закрыв глаза, маленький человек в плаще и ярко-зеленым мотоциклетном шлеме. Между ними высовывалось, судя по всему, древнее ружье с дулом в форме воронки. – О. А куда вы едете? – В Нижний Тадфилд. Насчет точного адреса я не уверена, но мы кой-кого ищем, – ответила женщина, а потом добавила совершенно другим голосом. – Его зовут Адам Янг. Р.П.Тайлер на нее выпучился. – Вам нужен этот мальчик? – вопросил он. – Что он еще натворил – нет, нет, не говорите. Не хочу знать. – Мальчик? – переспросила женщина. – Вы мне не сказали, что он мальчик. Сколько ему лет? – А потом ответила сама себе. – Одиннадцать. Ну, хотелось бы мне, чтобы вы это раньше сказали. Это представляет все совершенно в другой плоскости. Р.П.Тайлер просто глядел. Потом он понял, что происходит. Женщина была чревовещателем. То, что он принял за человека в зеленом мотоциклетном шлеме, был просто чревовещательский манекен. Он задумался, как он вообще мог принять эту вещь за человека. Ему казалось, что сделана она была человеком с плоховатым вкусом. – Я видел здесь Адама Янга менее пяти минут назад, – сообщил он женщине. – Он и его маленькие сообщники поехали на американскую военно-воздушную базу. – О господи, – выдохнула женщина, слегка побелев. – Я никогда янки не любила. Вообще-то, они очень даже ничего люди, знаете ли. Да, но как можно доверять людям, которые во время футбольного матча всегда поднимают мяч. – Э, простите, – проговорил Р.П.Тайлер. – Я считаю, очень это хорошо. Очень впечатляюще. Я – заместитель председателя местного Клуба Ротари [77] , и мне интересно, вы для частных лиц работаете? — Только по четвергам, – отозвалась мадам Трейси неодобрительно. – И я беру дополнительную плату. И мне интересно, можете ли вы нам сказать, как… Это мистер Тайлер уже проходил. Он молча вытянул палец. И маленький мотороллер, издавая свое «хрхрхрхрхрхр», поехал по узкой деревенской дорожке. И когда он поехал, серый манекен в зеленом шлеме развернулся и открыл один глаз. – Ах ты южная сволочь, – прокаркал он. Р.П.Тайлер обиделся, но также и разочаровался. Он ожидал, что это будет больше похоже на живого человека. Р.П.Тайлер, находясь всего в десяти минутах ходьбы от деревни, остановился – Шутзи выполняла еще одну из большого количества своих простейших функций. Он глянул на поле поверх забора. Его знание деревенских примет было плохим, но он точно был уверен, что если коровы ложатся, это означает, что будет дождь. А если они стоят, вероятно, все будет в порядке. Эти коровы медленно и торжественно кувыркались. Тайлер задумался, что это означает в плане погоды. Он принюхался. Что-то горело – чувствовался неприятный запах обожженных металла, резины и кожи. – Простите, – проговорил голос за его спиной. Р.П.Тайлер повернулся. Он увидел большую, некогда черную, горящую машину, и человек в темных очках высовывался из ее окна, говоря сквозь дым: – Простите, я ухитрился слегка потеряться. Можете ли вы мне сказать, как проехать к Военно-Воздушной Базе Нижнего Тадфилда? Я знаю, что она где-то рядом, где-то в этом районе. Ваша машина горит. Нет. Тайлер не мог себя заставить это сказать. В смысле, ведь человек должен это и сам знать, разве нет? Он сидел в середине пожара. Наверное, какой-то розыгрыш. Так что вместо этого он сказал: – Думаю, вы около мили назад не туда повернули. Там снесло указатель. Незнакомец улыбнулся. – В этом-то все и дело, наверное, – произнес он. Оранжевые языки пламени, колышущиеся снизу, придавали ему почти что адский вид. Ветер подул на Тайлера со стороны машины, и он почувствовал, как его брови поджариваются. Простите меня, молодой человек, но ваша машина горит, вы в ней сидите и не горите, а она, между прочим, в некоторых местах раскалена докрасна. Нет. Может, ему спросить человека, не хочет ли тот, чтобы он позвонил в AAA? Вместо этого он аккуратно объяснил дорогу, стараясь не выпучиваться на машину. – Здорово. Премного благодарен, – бросил Кроули и начал закрывать окно. Р.П.Тайлер должен был хоть что-то сказать. – Простите, молодой человек, – начал он. – Да? Ведь такое нельзя не заметить – то, что ваша машина горит. По обуглившейся приборной панели пронесся одинокий язык пламени. – Странная погода, верно? – спросил Тайлер неубедительно. – Да? – отозвался Кроули. – Я, честно говоря, не заметил. И он задним ходом вернулся на деревенскую дорожку, сидя в своей горящей машине. – Вероятно, потому, что у вас машина горит, – находчиво бросил Тайлер. Он дернул поводок Шутзи, подтащив маленького пса к своей ноге. Издателю. Сэр, Я хотел бы обратить ваше внимание на новую тенденцию – я заметил, что нынешняя молодежь абсолютно игнорирует совершенно разумные предосторожности, которые придуманы для того, чтобы было безопасно ездить на машинах. Этим вечером у меня спрашивал, как проехать в одно место, молодой человек, машина которого… Нет. Который вел машину, которая… Нет. Она горела… Р.П.Тайлер, топая, преодолевал последний отрезок пути до деревни, и настроение его портилось. – Эгей! – крикнул Р.П.Тайлер. – Янг! Мистер Янг сидел в саду на своем раскладном кресле и курил трубку. Это имело больше отношения к недавнему открытию угрозы пассивного курения и запрету курить дома, чем он говорил своим соседям. Его настроение это не улучшало. Как и обращение мистера Тайлера «Янг». – Да? – Твой сын, Адам. Мистер Янг вздохнул. – Что он теперь наделал? – Ты знаешь, где он? Мистер Янг сверился с часами. – Полагаю, готовится лечь спать. Тайлер улыбнулся – узко, триумфально. – Сомневаюсь. Я его и его маленьких друзей, а также этого ужасного песика, видел менее получаса назад едущими к американской военно-воздушной базе. Мистер Янг курил свою трубку. – Знаешь, какие они там строгие, – продолжал мистер Тайлер – а ну как мистер Янг не понял, что он пытается сказать? – Знаешь, как твой сын любит нажимать кнопки и делать что-то подобное, – прибавил он. Мистер Янг вытащил изо рта трубку и задумчиво осмотрел мундштук. – Хмпф, – сказал он. – Понимаю, – сказал он. – Так, – сказал он. И он ушел в дом. Именно в тот же самый момент четыре мотоцикла резко остановились в нескольких сотнях ярдов от главных ворот, проскрипев колесами по дороге. Ехавшие на них выключили моторы и подняли забрала своих шлемов. Вернее, трое из них. – Я надеялась, мы как-то промчимся сквозь заграждения, – заметила Война задумчиво. – Это только создаст проблемы, – ответил Глад. – Хорошо. – Проблемы для нас, я имею в виду. Телефонные линии и линии электропередач должны были выйти из строя, но у них, наверняка, есть генераторы, и, несомненно, есть радио. Если кто-то станет передавать, что на базу вторглись террористы, люди начнут действовать согласно инструкциям, и весь План разрушится. – А, ну-ну. – МЫ ВХОДИМ, ДЕЛАЕМ РАБОТУ, ВЫХОДИМ, ДАЛЕЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ПРИРОДА ЗАСТАВИТ ЛЮДЕЙ ТАК СЕБЯ ВЕСТИ, КАК ОНИ ОБЫЧНО ВЕДУТ СЕБЯ В ПОДОБНЫХ СИТУАЦИЯХ. – Я, ребята, не так себе это представляла, – проговорила Война. – Я не для того тысячи лет ждала, чтобы просто повозиться с кусочками проволоки. Не это называется драматичным. Альбрехт Дюрер тратил свое время на гравюры, делая не Четырех Кнопконажимателей Апокалипсиса, это я точно знаю. – Я думал, будут трубы, – бросил Загрязнение. – Посмотрите на это по другому, – ответил им Глад. – Это всего лишь начало. А вперед мы двинемся после всего этого. Должным образом двинемся. На крыльях бури и так далее. Надо быть гибкими. – А мы разве не должны были встретить… кого-то? – спросила Война. Не было никаких звуков, лишь металлически потрескивали охлаждающиеся моторы мотоциклов. Потом Загрязнение медленно проговорил: – Знаете, что я еще могу сказать, я не думал, что все произойдет в таком месте. Я думал, будет, ну, большой город. Или большая страна. Нью-Йорк, возможно. Или Москва. Или сам Армагеддон. Последовала пауза. Потом Война спросила: – А где, собственно, Армагеддон? – Тебя тоже интересует? отозвался Глад. – Я давно уж собирался это посмотреть. – Может Армагеддон в Пенсильвании, – проговорил Загрязнение. – Или, может, в Массачусетсе, или в каком-то еще месте. Куча парней с длинными бородами и мрачными черными шляпами. – Нет, – ответил Глад. – Мне кажется, он где-то в Израиле. – ГОРА КАРМЕЛЬ. – Я думал, там авокадо выращивают. – И КОНЕЦ СВЕТА. – Правда? Ничего себе авокадо. – Кажется, я там разок побывал, – вспомнил Загрязнение. – Старый город Мегиддо. Как раз перед тем, как он разрушился. Славное место. Интересные королевские врата. Война оглядела зеленые поля вокруг них. – Ой, – проговорила она, – мы не туда повернули, что ли? – ГЕОГРАФИЯ НЕВАЖНА. – Простите, господин. – ЕСЛИ АРМАГЕДДОН ВО ВСЕХ МЕСТАХ, ОН ВСЮДУ. – Точно, – кивнул Глад, – мы больше не говорим про несколько квадратных миль кустов и коз. Последовала еще одна пауза. – ПОЕДЕМ. Война кашлянула. – Просто я думала, что… он пойдет с нами…? Смерть поправил свои рукавицы. ЭТО, – ответил он твердо, – РАБОТА ДЛЯ ПРОФЕССИОНАЛОВ. Позже, сержант Томас А.Дейзенбергер так рассказывал о произошедшем у ворот: К воротам подъехала большая легковая машина. Была она ухоженной и выглядела официально, хотя потом он не был уверен, почему он так подумал, или почему на одну секунду ему показалось, что у нее мотоциклетные моторы. Из нее вышли четыре генерала. Опять же, сержант не мог точно сказать, почему так подумал. У них были правильные удостоверения. Правда, он не мог точно вспомнить, что за удостоверения, но они были правильными. Он отдал честь. И один из них проговорил: – Внезапная проверка, солдат. На что сержант Томас А.Дейзенбергер ответил: – Сэр, меня не предупредили, что в это время будет внезапная проверка, сэр. – Конечно, нет, – ответил один из генералов. – Она же внезапна. Сержант опять отдал честь. – Сэр, разрешите получить подтверждение этой информации от руководства базы, сэр, – проговорил он беспокойно. Самый высокий и тощий из генералов слегка отошел от группы, повернулся спиной и скрестил руки. Один из других дружески обнял сержанта за плечи и заговорщицки наклонился вперед. – Послушай-ка, – он покосился на табличку с именем на форме сержанта, – Дейзенбергер, надеюсь, ты все поймешь – тебе же лучше будет. Это внезапная проверка, понял? Внезапная. Это значит, и не подходи к рожку в тот момент, когда мы войдем, понял? И не покидай свой пост. Ты все верно понял, солдат? – добавил он и подмигнул. – А иначе ты так низко будешь закинут, что придется «сэр» говорить чертенку. Сержант Томас А.Дейзенбергер уставился на него. – Рядовому, – прошипела еще одна из генералов. По ее табличке, ее звали Вайна. Сержант Дейзенбергер раньше не видел генерала-женщину, но она, это точно, была лучше многих. – Что? – Рядовому. Не чертенку. – Да. Это я и имел в виду. Да. Рядовому. О-кей, солдат? Сержант обдумал то очень небольшое количество действий, которые он мог совершить. – Сэр, внезапная проверка, сэр? – проговорил он. – На этот раз так засекреченная, что никто ничего не знал, – отозвался Глад, который провел годы, учась вести продажи федеральному правительству, и чувствовал, что нужные слова к нему возвращаются. – Сэр, ясно, сэр, – кивнул сержант. – Молодец, – бросил Глад, когда тот поднимал барьер. – Ты далеко пойдешь. – Он глянул на часы. – Очень быстро. Иногда люди очень походят на пчел. Пчелы яростно защищают свой улей, пока вы снаружи. Когда же вы внутри, рабочие предполагают, что, должно быть, управляющие разрешили, и не обращают на вас внимания; некоторые питающиеся за чужой счет насекомые, узнав это, стали жить на пчелином меду. Так же ведут себя и люди. Никто не остановил четверку, когда они целенаправленно шагали в одно из длинных, низких зданий под лесом радиомачт. Никто на них и внимания не обращал. Возможно, их просто никто не видел. Может, видели то, что им велели видеть, поскольку человеческие мозги устроены так, что не видят Войну, Глад, Загрязнение и Смерть, когда они не хотят, чтобы их видели, и эти мозги стали насколько хорошо их не видеть, что часто ухитряются не видеть их, даже когда они всюду вокруг. Сигнализации были совершенно безмозглы и ничего не думали, просто видели четырех людей там, где их не должно было быть, и звенели, да не просто звенели, отчаянно. Ньют не курил, поскольку не позволял никотину входить в храм своего тела, или, точнее говоря, в маленький жестяной храмик Уэльского Методиста своего тела. Если бы он курил, то, чтобы успокоить нервы, затянулся бы в этот момент сигаретой. Анафема целенаправленно встала и расправила складки на своей юбке. – Не волнуйся, – проговорила она. – Этот звон к нам не относится. Вероятно, там внутри что-то происходит. Она улыбнулась в его побелевшее лицо. – Пошли, – бросила она. – Это не О-Кей Коррал. – Нет. Но для начала лучше бы какое-то оружие, – отозвался Ньют. Она помогла ему встать. – Неважно, – сказала она. – Ты придумаешь, что делать, я уверена. "Было неизбежно, что они четверо не смогут каждый сделать равную часть работы, – подумала Война. Она была удивлена своей естественной любви к современным системам оружия, которые были гораздо более действенны, чем куски острого металла. И, конечно же, Загрязнение смеялся над всеми этими абсолютными защитами от дураков, над всеми устройствами не дающими что-то сделать. Даже Глад, по крайней мере, знал, что такое компьютеры. А вот… ну, он ничего не делал, просто находился рядом, хотя, надо признать, что он это делал с определенным стилем. Война поняла, что когда-нибудь придет конец Войне, Гладу, даже, возможно, Загрязнению, вот поэтому-то, вероятно, четвертый и величайший всадник никогда, в общем-то не был, как говорится, одним из своих парней. Это как когда в вашей футбольной команде есть налоговый инспектор. Конечно, здорово иметь его на своей стороне, но после игры с ним не захочешь выпить и поболтать в баре. Невозможно быть стопроцентно спокойным. Мимо пробежала пара солдат, когда он глянул через тощее плечо Загрязнения. – ЧТО ЭТО ЗА БЛЕСТЯЩИЕ ШТУЧКИ? – спросил он тоном знающего, что не сможет понять ответ, но желающего показать, что заинтересован. – Семисегментные СИД дисплеи, – ответил Загрязнение. Он возложил любящие руки на ряд реле, которые, когда он к ним прикоснулся, расплавились, а затем создал кучку самозаменяющихся вирусов, которые умчались прочь по электронному эфиру. – Мне бы было удобнее без этих проклятых сигналов тревоги, – пробормотал Глад. Смерть щелкнул пальцами. Дюжина сирен булькнула и умерла. – Не знаю, мне они нравились, – буркнул Загрязнение. Война залезла в еще один металлический шкафчик. Конечно, она ожидала, что все произойдет совсем не так, но, надо признать, когда она пробегала руками по электронике, а иногда и через нее, у нее возникало какое-то знакомое чувство. Как бы эхо того, что чувствуешь, когда держишь меч, и она ощутила трепет предвкушения, когда подумала, что этот меч включал целый мир, а еще и определенное количество неба над ним. Он ее любил. Пламенный меч. Человечество плохо выучило, что мечи опасно оставлять лежащими где бы то ни было, хотя оно сделало все, что могло (а это не слишком много), чтобы шансы того, что меч такого размера будет случайно вынут из ножен, были не высоки. Веселая мысль. Приятно думать, что человечество различало взрывание планеты на куски случайно и намеренно. Загрязнение засунул руки в новую дорогую электронику. Часовой у дыры в заборе выглядел удивленным. Он знал, что все на базе от чего-то встревожились, но его радио, похоже, ничего, кроме статики, не принимало, и его взгляд вновь и вновь притягивало к себе удостоверение перед ним. За время своей службы он видел много удостоверений – военные, ЦРУшные, ФБРовские, даже КГБшные – и, будучи молодым солдатом, не понимал пока, что чем менее важной является организация, тем более впечатляющие у нее удостоверения. Это удостоверение было адски впечатляющим. Губы его двигались, пока он его перечитывал, с «Лорд-Протектор Британского Содружества велит и требует», и далее о реквизировании всех веток, веревок и хорошо горящих масел, до подписи первого Лорда-адъютанта АОнВ, Все-Благословите-Бога-Созданья-Да-Крепости-Построенные Смита. Ньют закрыл большим пальцем кусочек про Девятипенсовик За Ведьму и попытался выглядеть как Джеймс Бонд. Наконец ищущий интеллект часового нашел, как ему показалось, знакомое слово. – Что это здесь написано, – подозрительно спросил он, – про то, что мы должны отдать вам все иглы? – О, нам они нужны, – объяснил Ньют. – Мы их уничтожаем. – Что вы сказали? – не поверил часовой. – Мы их уничтожаем. Лицо часового растянулось в улыбке (конец проклятым наркоманам!). А его уверяли – Англия тихая страна. – Сейчас! – бросил он. Что-то уперлось в его спину – Бросьте пистолет, – велела Анафема, – а то я такое сделаю, что потом сожалеть буду. «Ну, это же правда, – подумала она, увидев, что стражник в страхе выпрямился. – Если он пистолет не бросит, и поймет, что я его трогаю палочкой, то мне будет очень жаль, что моя жизнь кончится от того, что он меня застрелит». На главных воротах у сержанта Томаса А.Дейзенбергера были проблемы. Маленький человек в грязном макинтоше направлял на него палец и бормотал, в то время как женщина, выглядевшая, пожалуй, как его мать, говорила с ним тоном, указывающим, что у нее важное дело, и все время прерывала себя другим голосом. – Действительно жизненно важно, чтобы нам разрешили поговорить с тем, кто тут главный, – говорил Азирафаил. – Должна попросить, о, он прав, знаете ли, если он лгал, я бы могла сказать, да, спасибо, я думаю, мы бы могли и правда чего-то достичь, если бы вы были добры и предоставили мне возможность продолжать, ладно, спасибо, я просто пыталась вам помочь. Да! Э.. Вы его просили, о, да… правильно… и так… – Палец мой видишь? – крикнул Шедвелл, который пока еще был нормален, и с ума не сошел, вернее, он был в таком состоянии, метафорически говоря, благодаря длинному и достаточно истрепанному поводку. – Видишь его, ты? Сей палец, паренек, тебя на встречу с Создателем твоим отправить может! Сержант Дейзенбергер посмотрел на черно-пурпурный ноготь в нескольких дюймах от своего лица. Он мог быть очень даже неплохим оружием, особенно, если его использовать при шинковке овощей. Из телефона раздавались одни лишь помехи. Ему велели не покидать свой пост. Опять напоминала о себе его рана, полученная в Наме [78] . Он задумался о том, сколько у него возникнет проблем, если он застрелит рядовых-неамериканцев. Четыре велосипеда остановились неподалеку от базы. Следы шин в грязи, а также немного масла, ясно показывали, что здесь и другие путешественники недавно останавливались. – Зачем это мы встали? – спросила Пеппер. – Я думаю, – ответил Адам. Это было трудно. Та его часть, которую он знал как самого себя, все еще была на месте и остаться пыталась на плаву в фонтане буйной тьмы. А вот в чем он был уверен, так это в том, что его товарищи на сто процентов были людьми. Он и раньше создавал для них проблемы (разорванная одежда, уменьшившиеся карманные деньги и т.д.), но это дело, почти наверняка, повлечет за собой гораздо большее, чем запрет выходить из дома или приказ навести порядок в комнате. С другой стороны, никого другого у него не было. – Ладно, – бросил он. – Нам, думаю, понадобится несколько вещей. Нам нужны меч, корона, и весы. Они на него уставились. – Что, они прямо здесь должны быть? – спросил Брайан. – Здесь ничего такого нет. – Не знаю, – откликнулся Адам. – Если вы думаете об играх… тех, знаете, в которые мы играли. У ворот остановилась машина, которая плавала в нескольких дюймах от земли, ибо у нее не было шин. И краски. Зато за ней тянулся след из черного дыма, и когда она остановилась, то издавала звуки «дзынь», какие издает охлаждающийся металл, у которого очень высокая температура. Стекла ее казались дымчатыми – потому, что были обычными, а вот машина изнутри заполнена была дымом. Это окончательно вывело из равновесия сержанта Дейзенбергера. Дверь водителя открылась, и оттуда вылетело облако заставляющего задыхаться дыма. Затем за ним последовал Кроули. Он, махнув рукой, отогнал дым от лица, мигнул и превратил жест в дружеское помахивание. – Привет, – проговорил он. – Как дела? Конец света уже наступил? – Он нас не пускает, Кроули, – поведала мадам Трейси. – Азирафаил? Это ты? Славное платье, – отозвался Кроули рассеянно. Он себя плохо чувствовал. Последние тридцать миль он представлял, что тонна горящего металла, резины и кожи была полностью функционирующим автомобилем, а «Бентли» яростно ему сопротивлялся. Сложнее всего было заставить его ехать, когда сгорели поршни, работающие во всякую погоду. Рядом с ним остатки «Бентли» неожиданно упали на кривые ободы колес, так как Кроули перестал представлять, что у автомобиля есть шины. Он похлопал металлическую поверхность настолько горячую, что на ней можно было жарить яичницу. – Да, с этими современными машинами такого бы не получилось, – с любовью проговорил он. Они на него уставились. Послышался тихий электронный щелчок. Ворота поднимались. Оболочка электрического мотора механически застонала, а потом сдалась – поняла, что ничего сделать не может с неостановимой силой, что действует на ворота. – Эй! – крикнул сержант Томас А.Дейзенбергер. – Кто из вас это сделал, йо-йо? Вжж. Вжж. Вжж. Вжж. Мимо пулей пролетел маленький песик, ноги которого были лишь смутно видны из-за скорости движения. Еще они увидели четыре, яростно крутящие педали, фигурки, которые пронеслись под шторкой ворот и исчезли на территории базы. Сержант собрался. – Эй, – спросил он, но в этой раз гораздо менее уверенно, – у кого-нибудь из этих детей в велосипедной корзине сидел пришелец из космоса с лицом, похожим на кучу де… помета? – Не думаю, – ответил Кроули. – Тогда, – бросил сержант Дейзенбергер, – у них скоро будут серьезные проблемы. – Он поднял свой пистолет. Хватит этих глупостей: он все время думал о мыле. – Проблемы, – прибавил он, – будут и у вас. – Я тебя предупреждаю… – начал Шедвелл. – Это продолжается слишком долго, – проговорил Азирафаил. – Разберись с этим, Кроули, дружище. – Хмм? – отозвался Кроули. – Я – хороший, – продолжал Азирафаил. – Ты же не думаешь, что я… а, проклятье. Пытаешься сделать что-то хорошее, и к чему это ведет? Он щелкнул пальцами. Послышался звук, похожий на звук взрыва старомодной лампочки, и сержант Томас А.Дейзенбергер исчез. – Э, – произнес Азирафаил. – Видишь? – обрадовался Шедвелл, который так толком и не понял, что в одном теле – теле мадам Трейси – два сознания. – Все просто. Будь рядом со мною, и с тобой все будет в порядке. – Молодец, – бросил Кроули. – Вот уж не думал, что ты на это способен. – Нет, – отозвался Азирафаил. – Да и я тоже, на самом-то деле. Надеюсь, я не послал его в какое-то слишком мрачное место. – Лучше тебе к этому сразу привыкнуть, – ответил Кроули. – Ты их просто посылаешь. Лучше не волноваться о том, куда они отправляются. – Он выглядел очарованным. – Ты не собираешься представить меня своему новому телу? – А? Да. Да, конечно. Мадам Трейси, это Кроули. Кроули, мадам Трейси. Приятно обоим, уверен. – Давайте пойдем внутрь, – бросил Кроули. Он печально посмотрел на остатки «Бентли», а затем повеселел. К воротам целенаправленно катился какой-то джип, и было похоже, что он был забит людьми, которые собирались орать вопросы и палить из пистолетов, и не волноваться о том, в каком порядке они будут это делать. Он вытащил руки из карманов, поднял их как Брюс Ли и улыбнулся как Ли ван Клиф. – А! – проговорил он, – Вот и транспорт! Они припарковали свои велосипеды снаружи одного из низких зданий. Венслидэйл аккуратно запер свой на велосипедный замок. Он был из таких мальчиков, которые это всегда делают. – Так как эти люди будут выглядеть? – спросила Пеппер. – Они могут выглядеть по разному, – ответил Адам с сомнением в голосе. – Они взрослые, верно? – продолжала задавать вопросы Пеппер. – Да, – ответил Адам. – Я думаю, гораздо более взрослые, чем все виденные вами ранее. – Бороться со взрослыми всегда бесполезно, – мрачно бросил Венслидэйл. – Всегда возникают проблемы. – Вам не надо с ними бороться, – отозвался Адам. – Просто делайте то, что я вам сказал делать. Они поглядели на вещи, которые несли. Если смотреть на них, как на инструменты для починки мира, они не выглядели такими уж невероятно действенными. – И как мы их найдем? – спросил с сомнением в голосе Брайан. – Я помню, когда мы в День Открытых Дверей сюда приходили, видели много комнат и каких-то аппаратов. Кучу комнат и мигающих огней. Адам задумчиво смотрел на здания. Сигналы тревоги все еще орали. – Ну, – произнес он, – мне кажется… – Эй, дети, вы что здесь делаете? Раздавшийся голос не был стопроцентно устрашающим, но был он настолько натянут, что почти срывался, и принадлежал он офицеру, который провел десять минут, пытаясь найти смысл в бессмысленном мире, где звучали сигналы тревоги и двери не открывались. Двое настолько же выведенных из себя солдат стояли сзади него, не понимая, что им делать с четырьмя подростками, один из которых к тому же был, вроде как, женского пола. – О нас не волнуйтесь, – ответил Адам спокойно. – Мы просто тут все осматриваем. – А ну-ка… – начал было лейтенант. – Засните, – прервал его Адам. – Лягте и засните. Солдаты, вы все засните. Тогда с вами ничего не случится. Вы все лягте и засните – сейчас же. Лейтенант на него уставился, пытаясь сфокусировать взгляд. Затем он повалился вперед. – Ух ты, – воскликнула Пеппер, когда упали и остальные, – как ты это сделал? – Ну, – ответил Адам осторожно, – помните этот кусок про гипноз в «Книге Мальчика Про 101 Возможную Вещь» – мы не смогли сделать, чтобы гипноз работал? – Да? – Ну, вот, это вроде того, только теперь я понял, как это делать. Он повернулся назад, к зданию, откуда обычно велась связь. Он собрался, из сутулящегося положения его тело развернулось в положение прямое, таким бы гордился Р.П.Тайлер. – Ладно, – бросил он. Немного подумал. Потом добавил: – Иди и смотри. Если убрать мир и оставить одно электричество, результат будет выглядеть как наиболее изысканный орнамент, сделанный когда-либо – шар сверкающих серебряных линий да, время от времени, сверкающее острие, идущее из космоса. Даже темные места будут освещать волны от радаров и коммерческого радио. Похоже на нервную систему огромного зверя. Тут и там города создают в паутине узлы, но большинство электричества, в общем-то, просто мускулатура, просто оно делает грубую работу. Но в течение пятидесяти лет (или около того) люди пытались дать электричеству мозги. И теперь оно было живо, так же, как жив огонь. Кнопки себя заваривали. Реле плавились. В нутре силиконовых чипов, чьи внутренности выглядели как план Лос-Анджелеса, открывались новые пути, и в сотнях миль от них в подземных комнатах звенели сигналы тревоги, и люди в ужасе смотрели на слова появляющиеся на установленных в этих комнатах дисплеях. Плотно закрывались двери в секретных горах, пустых изнутри, и люди с другой стороны колотили по ним и пытались что-нибудь сделать с расплавленными ящиками, в которых были предохранители. Куски пустынь и тундры отъезжали в сторону, пуская свежий воздух в подземелья, где обычно гоняли воздух кондиционеры, и что-то тупое тяжело поднималось и занимало определенное положение. И, протекая туда, куда не должно, электричество уходило из обычных русел. В городах потухли светофоры, затем фонари, затем весь свет. Вентиляторы дрожа замедляли свое верчение, некоторое время медленно двигались по инерции, а затем вставали. Обогреватели исчезали во тьме. Лифты застревали. Радиостанции замолкали, затихала их успокаивающая музыка. Как-то было сказано, что цивилизация отстоит от варварства на двадцать четыре часа и два принятия пищи. Ночь медленно распространялась по вертящейся Земле. Она должна была быть полна точек света. Была же она темна. На ней было пять миллиардов людей. По сравнению с тем, что вот-вот должно было произойти, варварство выглядело пикником – горячим, неприятным и в конце концов остающимся муравьям. Смерть выпрямился. Похоже было, что он внимательно слушает. Никто сказать не мог, чем. – ОН ЗДЕСЬ, – бросил скелет. Другие трое подняли головы. Теперь они стояли несколько – едва заметно – по-другому. За секунду до того, как Смерть заговорил, они, та их часть, что не говорила и не ходила как люди, была обернута вокруг мира. Теперь они вернулись. Более или менее. Они выглядели странно. Было похоже, что у них вместо плохо налезающих костюмов были плохо налезающие тела. Глад выглядел так, словно у него чуть сбилась настройка, так что ранее главный сигнал – приятного, проталкивающегося в самые первые успешного бизнесмена – начинали заглушать древние, жуткие помехи его основной личности. Кожа Войны блестела от пота. Кожа Загрязнения просто блестела. – Со всем… разобрались, – проговорила Война, чтобы говорить, приходилось ей слегка напрягаться. – Все.. пойдет, как надо. – Не только ядерные продукты, – добавил Загрязнение. – И химические. Тысячи галлонов в… маленьких цистернах по всему миру. Прекрасные жидкости… с восемнадцатью слогами в именах. И… старые заготовки. Говорите что хотите. Плутоний может заставить горевать тысячи лет, но мышьяк – это навсегда. – А потом… зима, – продолжил Глад. – Зиму я люблю. Она такая… чистая. – Курицы приходят… в курятник и садятся на насест, – кивнула Война. – Никаких куриц больше не будет, – ответил Глад без всякого выражения. Только Смерть не изменился. Некоторые вещи никогда не меняются. Четверо покинули здание. Было заметно, что хоть Загрязнение и шагал, казалось, что он течет, как загрязненная река. И это заметили Анафема и Ньютон Пульцифер. Это было первое увиденное ими здание. Казалось, внутри было гораздо безопаснее, чем снаружи, где, похоже, все были чересчур возбуждены. Анафема толкнула дверь, покрытую знаками, заявляющими, что делать это смертельно опасно. Она распахнулась от ее прикосновения. Когда они вошли внутрь, дверь закрылась и сама себя заперла. Но у двоих не было времени, чтобы сразу это обсудить, мимо них прошли Четверо. – Кто они были? – спросил Ньют. – Террористы какие? – Думаю, ты прав, – ответила Анафема, – в весьма прелестном и аккуратном смысле… – А о чем был весь этот странный разговор? – Думаю, вероятнее всего о конце света, – ответила Анафема. – Ты их ауры видел? – Не думаю, – покачал головой Ньют. – Вовсе не приятные. – О. – На самом деле, отрицательные ауры. – Да? – Как черные дыры. – Это плохо, да? – Да. Анафема злобно поглядела на ряды шкафов. Один-единственный раз, сейчас, поскольку это не была игра, это было по-настоящему, машины, что приведут к концу света, по крайней мере, его части, занимающей место от примерно двух метров под землей и до самого озонового слоя, не вели себя по обычному сценарию. Не было никаких больших канистр с мигающими красными огоньками. Не было никаких свернутых проводов, так и говорящих «перережь меня». Никакие подозрительно большие дисплеи с числами не вели отсчет к нулю, который можно было предотвратить в последние секунды. Вместо этого, металлические шкафы выглядели твердыми, тяжелыми, и явно могли противостоять героизму в последние секунды. – Что, все пойдет как надо? – спросила Анафема. – Они что-то сделали, верно? – Может, есть выключатель? – проговорил Ньют беспомощно. – Уверен, если оглядимся… – Такое так просто не вырубишь. Не глупи. Я думала, ты об этом знаешь. Ньют отчаянно кивнул. Это было далеко от страниц «Легкой электроники». Чтобы понять, что здесь делается, он заглянул в один из шкафов через его заднюю стенку. – Связь со всем миром, – проговорил он неотчетливо. – Можно сделать все что угодно. С основной энергией поиграться, в спутники влезть. Все что угодно. Можно, – крак, – ой, можно, – щелк, – ай, любые вещи заставить делать, – вжик, – э, почти что… – вжжж, – а-а. – Как у тебя там дела? Ньют пососал пальцы. Пока что он не нашел ничего похожего на транзистор. Он обернул руку носовым платком и вытащил из гнезд пару плат. Однажды один из журналов по электронике, на которые он подписывался, опубликовал одну схему-шутку, которая гарантированно не работала. Наконец-то, сообщали они весело, появилось что-то, что вы, толсторукие неумехи-толстяки, можете построить, твердо зная, что если оно ничего не делает, оно работает. Неправильно были поставлены диоды, транзисторы нарисованы вверх ногами, и батарейка к тому же плоская. Ньют эту схему собрал и поймал с ее помощью «Московское Радио». Он написал им письмо с жалобой, но они так и не ответили. – Я правда не знаю, есть ли от меня польза, – бросил он. – Джеймс Бонд просто что-то отвинчивает, – отозвалась Анафема. – Не просто отвинчивает, – возразил Ньют, который стал уже довольно раздраженным. – И я не, – крак, – Джеймс Бонд. Если б я им был, – жжж, – плохие парни показали бы мне все мегасмертельные рычаги и сказали бы, проклятье, как они работают, разве нет? – Хрр. – Только в настоящей жизни такого не бывает. Я не знаю, что происходит, и не могу это остановить. Вокруг, по всему горизонту, собирались тучи. Но сверху небо все еще было чистым, спокойствие воздуха нарушало лишь слабое дуновение. Но это не был привычный воздух. Он выглядел кристаллизированным, казалось, если повернешь голову, увидишь новые ячейки. Он сверкал. Если б надо было найти слово, которым его описать, в сознании хитро появилось бы слово забитый. Забитый нематериальными созданиями, ждущими правильного момента, чтобы стать очень даже материальными. Адам взглянул вверх. Одна его часть говорила ему, что сверху одно только чистое небо. Другая – что жители Небес и Ада, крыло к крылу, простирались в бесконечность. Если смотреть с по-настоящему близкого расстояния, будучи специально натренированным, можно было их различить. Тишина держала в кулаке купол мира. Дверь в здание распахнулась, и наружу вышли Четверо. Теперь они были почти совсем не похожи на людей, разве что намек остался – теперь это были гуманоиды, сделанные из всех тех вещей, которые они представляли. Смерть по сравнению с ними выглядел просто домашне. Его кожаная куртка и темное забрало стали робой с капюшоном, но это были просто детали. Скелет, пусть и ходячий, по крайней мере, человекоподобен; внутри каждого живого существа, в некотором роде, скрывается Смерть. – Дело в том, – твердо сказал Адам, – что по настоящему они не настоящие. Они, на самом деле, просто как кошмары. – Н-но мы не спим, – отозвалась Пеппер. Пес заскулил и попытался спрятаться за Адамом. – Этот выглядит так, словно плавится, – бросил Брайан, указывая на надвигающуюся фигуру, если можно ее так назвать, Загрязнения. – Ну вот, – кивнул Адам ободряюще. – Она не может быть настоящей, разве нет? Это здравый смысл. Что-то такое не может быть по-настоящему настоящим. Четверо в нескольких метрах от детей остановились. – МЫ СДЕЛАЛИ ДЕЛО, – проронил Смерть. Он немного наклонился вперед и безглазо уставился на Адама. Трудно было сказать, был ли он удивлен. – Да, хорошо, – ответил Адам. – Дело в том, что я не просил, чтобы вы это сделали. Я не хотел, чтобы вы это сделали. Смерть глянул на других троих, затем вновь на Адама. Сзади них, повернув, затормозил джип. Они его проигнорировали. – Я НЕ ПОНИМАЮ, – проговорил скелет. – КОНЕЧНО ЖЕ, САМО ТВОЕ СУЩЕСТВОВАНИЕ ТРЕБУЕТ КОНЦА СВЕТА. ТАК БЫЛО НАПИСАНО. – Не понимаю, чего ради кто-то такое написал, – спокойно ответил Адам. – Свет полон самых разных удивительных вещей, и я далеко не все про него узнал, поэтому не хочу, чтобы что с ним что-то делали или кончали его существование до тех пор, пока будет шанс о нем узнать. Так что можете все просто уйти. (-Вон тот, мистер Шедвелл, – бросил Азирафаил, теряя уверенность по мере произношения слов, – тот в… майке…) Смерть уставился на Адама. – Ты… часть… нас, – бросила Война сквозь зубы, похожие на красивые пули. – Все сделано. Мы создаем… новый.. мир, – добавил Загрязнение, голос его был таким же предательским, как нечто, текущее на плоскую поверхность придорожного ручейка из разъеденного коррозией цилиндра. – Ты… веди… нас, – закончил Глад. И Адам замешался. Голоса внутри него по-прежнему кричали, что это правда, и что мир был и его миром, и все, что нужно сделать, это повернутся и повести их по устрашенной планете. Они были для него людьми. Стоящие на небе, в верхних ярусах, ждали Слова. ( – Не хотите же вы, чтоб я в него стрелял. Он всего лишь дитя он малое. – Э, – ответил Азирафаил. – Э. Да. Может, мы просто чуть подождем, как вы думаете? – В смысле, пока не вырастет? – поинтересовался Кроули.) Пес начал рычать. Адам посмотрел на Них. Они для него тоже были людьми. Он повернулся обратно к Четырем. – Покажите им, – тихо бросил он. Из его голоса ушли сжатость и неразборчивость. Теперь он был странно гармоничен. Никто из людей не был способен не подчиниться ему. Война рассмеялась и с ожиданием глянула на Них. – Маленькие мальчики, – проговорила она, – играющие со своими игрушками. Подумайте обо всех игрушках, которые могу я вам предложить… подумайте обо всех играх. Я, маленькие мальчики, могу заставить вас меня полюбить. Маленькие мальчики с их маленьким оружием. Она опять засмеялась, но это стрекотание пулемета умерло, когда вперед выступила Пеппер. Не особо впечатляющий был меч, но он был лучшим, что можно сделать из двух кусочков дерева и куска веревки. Война на него уставилась. – Понимаю, – бросила она. – Мужчина с мужчиной, э? Она вынула из ножен свой собственный клинок и подняла его так, что раздался звук, похожий на тот, что раздается, когда по винному бокалу проводят пальцем. Когда они соединились, последовала вспышка. Смерть неотрывно глядел в глаза Адама. Послышалось жалкое звяканье. – Не трогайте его! – рявкнул Адам, не поворачивая головы. Они глядели, как меч качается и наконец останавливается на бетонной дорожке. – «Маленькие мальчики», – с отвращением в голосе пробормотала Пеппер. Раньше или позже каждый должен решить, в какую шайку он входит. – Но, но, – проговорил Брайан, – ее как бы засосало в меч… Воздух между Адамом и Смертью начать вибрировать, как в жару. Венслидэйл поднял голову и посмотрел во впалый глаз. Он поднял что-то, что, если слегка напрячь воображение, можно было посчитать весами, сделанными из нескольких веток и куска веревки. Потом он раскрутил их вокруг своей головы. Глад, защищаясь, выставил вперед руку. Последовала еще одна вспышка, а затем звон весов, подпрыгивающих на земле. – Не… трогайте… их, – предупредил Адам. Загрязнение начал уже бежать, по крайней мере, быстро течь, но Брайан снял со своей головы круг, сделанный из травинок, и бросил его. Хотя, не должен был… У мальчика вырвала его из рук какая-то сила, и он вертелся, как диск – хотя, по идее, при таком обращении этого не должно было произойти. На этот раз взрыв был красным огнем в облаке черного дыма, и запахло при взрыве нефтью. Кружась, издавая тихий жестяной звук, из дыма выкатилась почерневшая серебряная корона и закрутилась на месте со звуком, похожим на звук останавливающегося пенни. По крайней мере, в этот раз Их уже не надо было предупреждать, чтобы ее не трогали. Корона так сияла, как не сияет никакой металл. – Куда они делись? – спросил Венсли. – ОНИ ВЕРНУЛИСЬ ТУДА, ГДЕ ИХ МЕСТО, – ответил Смерть, все еще глядя Адаму в глаза. – ТУДА, ГДЕ БЫЛИ ВСЕГДА. ВЕРНУЛИСЬ В ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ СОЗНАНИЯ. Он усмехнулся Адаму. Послышался звук рвущейся ткани. Роба Смерти разорвалась, и раскрылись его крылья. Ангельские крылья. Но не из перьев. Это были крыла ночи, крыла, что были дырами, прорезанными через созданную материю во тьму под нею, в которой мерцало несколько далеких огней, кои могли быть звездами, а могли – чем-то совершенно иным. – НО Я, – продолжил он, – НЕ ТАКОЙ, КАК ОНИ. Я – АЗРАЭЛЬ, СОЗДАННЫЙ, ЧТОБЫ БЫТЬ ТЕНЬЮ СУЩЕГО. МЕНЯ ВЫ УНИЧТОЖИТЬ НЕ МОЖЕТЕ. ВЕДЬ ТОГДА ВЫ УНИЧТОЖИТЕ МИР. Жар их взглядов исчез. Адам почесал нос. – Ну, не знаю, – ответил он. – Может, и есть способ. И Смерть усмехнулся в ответ. – В общем, это должно сейчас кончиться, – продолжал Адам. – Все эти штуки с машинами. Сейчас ты должен делать то, что я говорю, а я говорю, что все должно кончиться. Смерть пожал плечами. – ОНО УЖЕ КОНЧАЕТСЯ, – ответил он. – БЕЗ НИХ, – он указал на жалкие остатки трех других Всадников, – ПРОДОЛЖАТЬСЯ НЕ МОЖЕТ. НОРМАЛЬНАЯ ЭНТРОПИЯ ТОРЖЕСТВУЕТ. Смерть поднял костяную руку – вполне возможно, в салюте. – ОНИ ВЕРНУТСЯ, – закончил он. – ОНИ НИКОГДА ДАЛЕКО НЕ УХОДЯТ. Крылья взмахнули лишь раз, со звуком грома, и ангел Смерти исчез. – Ну ладно, – проговорил Адам, обращаясь к пустому воздуху. – Ладно. Оно не произойдет. Все, что они начали, сейчас должно остановиться. Ньют отчаянно глядел на ряды оборудования. – Подумай, где можно найти описание или что-то такое, – бросил он. – Можем поглядеть, не написано ли чего по этому поводу у Агнес, – предложила Анафема. – О да, – горько отозвался Ньют. – Разумно, да? Портить электронику из двадцатого века с помощью описания из мастерской семнадцатого? Что Агнес Безумцер знала о транзисторах? – Ну, в 1948-ом мой дед здорово растолковал предсказание 3328 и весьма хитро вложил деньги, – ответила Анафема. – Она не знала, конечно, как назовут транзистор, и, в принципе, не слишком понимала, о чем речь, когда дело доходило до электричества, но… – Это был риторический вопрос. – И вообще, ты должен заставить все это не работать. Должен заставить кончить работать. Для этого не нужно знание, нужно неведение. Ньют застонал. – Ну ладно, – проговорил он устало. – Давай попробуем. Прочти мне предсказание. Анафема вытащила карточку – не выбирая, какую. – «Он Не Тот, Кем Себя Называет», – прочла она. – Номер 1002. Очень просто. Есть идеи? – Ну, послушай, – откликнулся Ньют разбито, – сейчас, конечно, не лучшее время это говорить, но, – он сглотнул, – я на самом деле не очень хорош в работе с электроникой. Совсем нет. – Кажется мне, я помню, как ты сказал, что ты компьютерный инженер. – Это было преувеличением. В смысле, такое преувеличение, что больше не бывает, на самом-то деле, все не совсем так. Думаю, это скорее надо назвать сильным преувеличением. Я даже еще дальше зайду и скажу, что на самом деле, – Ньют закрыл глаза, – я слукавил. – В смысле солгал? – отозвалась Анафема сладко. – Нет, настолько далеко я не зайду, – ответил Ньют. – Хотя, – прибавил он, – я вовсе не компьютерный инженер, на самом-то деле. Вовсе нет. Наоборот. – Это как? – Раз так хочешь знать, скажу – всякий раз, когда пытаюсь заставить работать что-то электронное, оно останавливается. Она ему весело улыбнулась, не очень широко открыв рот, и сделала театральный жест – похоже было на тот момент в выступлении всякого фокусника, когда дама с орнаментами на платье отходит назад, чтобы раскрыть, в чем трюк. – Тра-ля-ля, – бросила она. – Почини машины, – бросила она. – Что? – Заставь их лучше работать, – пояснила она. – Не знаю, – неуверенно ответил Ньют. – Не уверен, что смогу. Он положил руку на верх ближайшего шкафчика. Шум чего-то, что он до этого слышал и не осознавал, неожиданно прекратился, и стал затихать вой далекого генератора. Огоньки на панели замерцали, и большинство из них потухло. Люди, что в самым разных местах на земном шаре боролись с кнопками, вдруг победили, и те выключились. Разомкнулись контуры в схемах. Компьютеры прекратили планировать Третью Мировую Войну и вновь стали лениво сканировать стратосферу. В бункерах под Новой Землей люди, что отчаянно пытались вырвать предохранители, наконец-то добились цели, и те лежали у них в руках; в бункерах под Вайомингом и Небраской люди в камуфляже прекратили орать друг на друга и махать оружием и выпили бы пива, если бы на военных базах разрешен был алкоголь. Он разрешен не был, но пива они все равно выпили. Зажегся свет. Цивилизация кончила скатываться в хаос и начала писать письма в газеты о тех мелких пустяках, что так сильно их волнуют в нынешнее время. В Тадфилде от машин прекратила исходить угроза. Что-то, что в них было, ушло, и было это вовсе не электричество. – Ух ты, – выговорил Ньют. – Ну вот, – проговорила Анафема. – Хорошо все починил. Старой доброй Агнес доверять можно, это я тебе точно говорю. Теперь давай отсюда выбираться. – Он не хотел этого делать! – воскликнул Азирафаил. – Я же тебе всегда про это говорил, да, Кроули? Если найти силы и заглянуть в душу, глубоко-глубоко в душу, то увидишь, что в глубине души он очень даже… – Дело не кончено, – отозвался Кроули безжизненно. Адам повернулся и, похоже, впервые их заметил. Кроули не привык к такому быстрому идентифицированию со стороны человека, но Адам так на него глядел, словно история всей жизни Кроули была написана у того на лбу и он, Адам, ее читал. На мгновение он познал истинный страх. Он всегда думал, что то, что он раньше чувствовал, было самым настоящим страхом, но по сравнению с этим страхом тот казался слабейшим. Те, Снизу, могли прекратить твое существование и невыносимо долго заставить ощущать сильную боль, но этот мальчик не только мог его прекратить, просто подумав об этом, вероятно, он мог сделать так, будто ты и вообще никогда не существовал. Взгляд Адама переместился на Азирафаила. – Простите, почему вы – двое в одном теле? – спросил Адам. – Ну, – отозвался Азирафаил. – Это долгая… – Неправильно, когда в одном теле двое, – прервал его Адам. – Считаю, лучше вам снова стать двумя разными людьми. Не было никаких роскошных спецэффектов. Просто рядом с мадам Трейси появился Азирафаил. – Ой-й, как же все зудело, – бросила женщина. Затем она оглядела Азирафаила с ног до головы. – О, – проговорила она слегка разочарованно. – А я думала, что вы будете помоложе. Шедвелл злобно и ревниво посмотрел на Азирафаила и целенаправленно взялся за курок Громового Ружья. Азирафаил посмотрел на свое новое тело, которое, к сожалению, было очень похоже на его старое тело, хотя пальто, пожалуй, было почище. – Что ж, все кончено, – бросил он. – Нет, – отозвался Кроули. – Нет. Не кончено, понимаешь ли. Вовсе нет. Теперь сверху были облака, крутясь, как кипящее таглиателли [79] . — Видишь ли, – продолжал Кроули, и от фаталистической горечи голос его был похож на свинец, – так просто эта машина не работает, и все тут. Думаете, войны начинаются, потому что какого-то старого герцога застрелили, или кто-то еще кому-то отрезал ухо, или кто-то в неправильном месте ракеты разместил. А это не так. Это просто, ну, просто причины, которые вовсе не главное. На самом деле войны потому начинаются, что две стороны друг друга не выносят; давление повышается, повышается, повышается и, в конце концов, война может начаться из-за чего угодно. Именно, чего угодно, неважно, чего. Как тебя зовут… э… мальчик? – Это Адам Янг, – ответила Анафема, подходя к ним (а за ней следовал Ньют). – Правильно. Адам Янг, – кивнул Адам. – Хорошая попытка. Ты спас мир. Можешь полдня отдохнуть. Только это ничего не изменит. – Думаю, ты прав, – кивнул Азирафаил. – Я уверен, что наша сторона хочет, чтобы произошел Армагеддон. Это очень печально. – Кто-нибудь может и нам рассказать, что происходит? – сурово спросила Анафема, скрестив руки. Азирафаил пожал плечами. – Это очень длинная история, – начал он. Анафема упрямо выставила вперед подбородок. – Ладно. В Начале… Молния, полыхнув, ударила в землю в нескольких метрах от Адама и там осталась шипящая, расширяющаяся книзу колонна, словно дикое электричество заполняло невидимую форму. Люди отступили назад, к джипу. Молния исчезла, и на месте колонны оказался молодой человек, состоящий из золотого пламени. – О господи, – выдавил Азирафаил. – Это он. – Кто «он»? – спросил Кроули. – Глас Божий, – пояснил ангел. – Метатрон. Они уставились на прибывшего. Потом Пеппер проговорила: – Нет. Метатрон из пластика сделан, у него есть лазерная пушка и он может превращаться в вертолет. – Ты путаешь с Космическим Мегатроном, – слабо ответил Венслидэйл. – У меня такой был, но голова упала. Этот, кажется мне, совсем другой. Прекрасный пустой взгляд сначала упал на Адама Янга, а затем быстро переместился, чтобы увидеть бетон который кипел рядом. Из ходящей ходуном земли поднялась фигура – как король демонов в пантомиме, но если новоприбывший когда и участвовал в пантомиме, то была она из тех, с которых никто живым не уходил, и потом священник сжигал место. Он не слишком отличался от другой фигуры, только пламя было кроваво-красным. – Э, – выдавил Кроули, пытаясь вжаться в сиденье. – Привет… э. Красная фигура кратчайше на него глянула – словно обозначила, что потом его надо съесть, а затем уставилась на Адама. Когда она заговорила, голос ее был как миллион мух, в спешке снимающихся с места. Она прожужжала слово, которое услышавшие его люди ощутили как напильник, проехавшийся вниз по позвоночнику. Говорила она с Адамом, который отвечал: – Чего? Нет. Я говорил уже. Меня зовут Адам Янг. – Он оглядел фигуру с головы до ног. – А вас? – Вельзевул, – ответил за красную фигуру Кроули. – Он Повелитель… – Благодарю, Кроули, – прервал его Вельзевул. – Серьезззно мы с тобой поззжже поговорим. Уверен, у тебя много есть слов для меня. – Э, – ответил Кроули, – ну, видите ли, то, что произошло, – это был несчастный случай… – Молчать! – Да. Да, – быстро отозвался Кроули. – Итак, Адам Янг, – вновь заговорил Метатрон, – мы, конечно, благодарны, что ты нам сейчас помог, но мы должны прибавить, что Армагеддон должен немедленно начаться. Могут быть временные затруднения, но они не могут стоять на пути высшего блага. – А, – прошептал Кроули Азирафаилу, – он имеет в виду, чтобы спасти мир, надо его уничтожить. – Насчччет того, чччто у чччего на пути стоит, следует еще это решшшить, – прожужжал Вельзевул. – Но решшшить сие надо сейчас, мальчик. Сие – судьба твоя. Так зззаписано. Адам глубоко вдохнул. Люди-наблюдатели задержали дыхание. Кроули и Азирафаил уже какое-то время не дышали. – Я просто не понимаю, почему все и всех надо сжигать и уничтожать, – произнес Адам. – Миллионы рыб, деревьев, овец, и… и всего остального. И не то чтобы для чего-то важного. Просто чтоб узнать, у кого шайка лучше. Как мы и Джонсониты. Но даже если и победите, не можете же вы нанести другой стороне настоящее поражение, ведь не этого же вы хотите. В смысле, победите не насовсем. Просто потом все начнете с начала. Будете людей вроде этих двух посылать, – он указать на Кроули и Азирафаила, – чтоб людей путали. А людьми и так трудно быть, и без того, что кто-то другой приходит и путает. Кроули повернулся к Азирафаилу. – Джонсониты? – прошептал он. Ангел пожал плечами. – Думаю, одна из сект, что в ранний период откололась, – ответил он. – Похожи на Гностиков. Как Офиты, – на лбу у него появились складки. – Или это Сетиты были? Нет, я про Коллиридийцев думаю. О господи. Прости, их были сотни, очень трудно уследить. – Людей путали, – пробормотал Кроули. – Не важно! – рявкнул Метатрон. – Для того были созданы Земля, Добро и Зло, чтоб… – Не знаю, что в этом такого славного: создать людей и потом волноваться из-за того, что они ведут себя как люди, – ответил Адам резко. – И вообще, если б кончили людям говорить, что как только они помрут, все исправится, они могли бы попытаться еще при жизни все исправить. Если б я был владыкой мира, сделал бы так, чтобы люди жили гораздо дольше, как старый добрый Мафусаил. Гораздо интереснее жизнь бы стала, и они бы, может, думать начали о том, что с природой сделали, и об экологии, поскольку через сто лет все еще живы будут. – А, – бросил Вельзевул, и улыбнулся. – Жжелаешшшь править миром. Более сие похожжже на твоего От… – Я обо всем этом подумал и решил, что не хочу, – ответил Адам, полуобернувшись и ободряюще Им кивая. – В смысле, кое-какие штуки изменить стоит, но потом, полагаю, ко мне все время будут приходить какие-то люди, и из-за них я постоянно буду чего-то там исправлять, то всякий мусор убирать, то больше деревьев растить, и чего в этом хорошего? Это как за других их спальни убирать. – Ты и свою-то спальню никогда не убираешь, – сказала из-за его спины Пеппер. – Я ничего и не говорил про мою спальню, – отозвался Адам, имея в виду комнату, пол которой уже несколько лет был не виден. – Я имею в виду спальни в принципе. Свою собственную я не имел в виду. Это аналогия. Вот что я говорил. Вельзевул и Метатрон переглянулись. – И вообще, – добавил Адам, – трудно думать даже о том, чем все время занять Пеппер, Брайана и Венсли, чтоб они не скучали, так что не хочу больше мира, чем есть. Спасибо, конечно. Лицо Метатрона стало выглядеть знакомо – для всех тех, кто когда-либо слушал идиосинхризические доводы. – Ты не можешь отказаться быть тем, кто ты есть, – в конце концов проговорил он. – Послушай. Твои рождение и судьба – часть Великого Плана. Все должно происходить по нему. Выбор давно сделан. – Мятеж – вещщщь славная, – добавил Вельзевул, – но не против всего можжжно восссставать. Ты должжжен понять! – А я и не восстаю, – вразумлял их Адам. – Я просто указываю на некоторые вещи. Мне кажется, нельзя ругать людей за то, что указывают на недостатки. Мне кажется, лучше не начинать битву, а посмотреть, что люди делают. Если прекратить их путать, они могут начать думать правильно и перестать портить мир. Я не говорю, что так будет, – прибавил он совестливо, – однако так может быть. – Это бессмысленно, – бросил Метатрон. – Ты не можешь пойти против Великого Плана. Ты должен подумать. Это у тебя в генах. Подумай. Адам замешался. Глубинное темное течение всегда готово было притечь обратно, и сейчас оно скрипуче нашептывало: «Да, все именно так, надо действовать по Плану, ты ведь его часть». День был длинным. Спасение мира смертельно утомило одиннадцатилетнего мальчика. Кроули спрятал голову в сложенных ладонях. – На секунду, всего лишь на секунду, мне показалось, что у нас есть шанс, – проговорил он. – Он их разволновал. Что ж, было славно, пока… Тут он понял, что Азирафаил встал. – Простите, – бросил ангел. Трио взглянуло на него. – Этот Великий План, – продолжал он, – это План основ мира, так? Последовало секундное молчание. – Это Великий План, – ответил без всякого выражения Метатрон. – Ты все отлично знаешь. Будет свет жить шесть тысяч лет, а завершит существование его… – Да, да, это Великий План, – отозвался Азирафаил. Он говорил вежливо и уважительно, но при этом так, как кто-то, задавший на политической встрече вопрос, что никому не нравится, и не собирающийся уходить, пока не дадут ответ. – Я просто хотел убедиться, что он же – план основ. Просто хочу быть в этом уверен. – Не важно! – крикнул – как ударил – Метатрон. – Конечно же, они одинаковы! «Конечно? – подумал Кроули. – На самом-то деле они не знают». Он начал улыбаться как идиот. – Значит, вы в этом не стопроцентно уверены? – продолжал атаку Азирафаил. – Не дано нам понимать План основ мира, – откликнулся Метатрон, – но, конечно же, Великий План… – Но Великий План может быть лишь малюсенькой частичкой основ всего мира, – вступил Кроули. – Вы не можете быть уверены, что то, что сейчас происходит, не правильно с точки зрения основ мира. – Все зззаписано! – проревел Вельзевул. – Но где-то еще может быть записано совсем другое, – не отступал Кроули. – Где-то, где вы прочесть не можете. – Буквами большего размера, – добавил Азирафаил. – Подчеркнутыми, – прибавил Кроули. – Дважды, – дополнил Азирафаил. – Может, это не только свет проверяют, – продолжал Кроули. – Может быть – и вас, ребята. Хмм? – Бог со своими верными слугами в игры не играет, – произнес Метатрон, но голос его был взволнован. – Фьюю-и, – присвистнул Кроули. – Где ж ты был? Глаза всех повернулись к Адаму. Он, похоже, очень серьезно о чем-то думал. Потом он бросил: – Не понимаю, почему важно, что написано. Особенно когда написано про людей. Всегда что-то можно вычеркнуть. Над взлетно-посадочным полем пронесся ветер. Армии собранные Свыше задрожали, словно мираж. Настало такое молчание, какое, вероятно, было за день до Сотворения. Адам стоял, улыбаясь им двоим, маленькая фигурка, стоящая точно посередине между Небесами и Адом. Кроули схватил Азирафаила за руку. – Знаешь, что произошло? – прошипел он возбужденно. – Он был оставлен один! Вырос человеком! Он – не Воплощение Зла и не Воплощение Добра, он просто… воплощение людей. Потом: – Думаю, – проговорил Метатрон, – что мне следует отправиться за новыми инструкциями. – И мне такжжже, – согласился Вельзевул. Его сильный гнев переместился на Кроули. – И роль твою в сием доложжжу я, ужжж ты поверь. – Он злобно глянул на Адама. – И не зззнаю я, чччто скажжжет твой Отец… Послышался взрыв – словно гром прогремел. Шедвелл, который несколько минут дрожал от возбуждения с примесью ужаса, наконец достаточно смог проконтролировать свои дрожащие пальцы, чтобы нажать на курок. Шарики дроби пролетели через то место, где только что был Вельзевул. Шедвелл так никогда и не узнал, насколько ему повезло, что он промахнулся. Небо колыхнулось, а затем стало просто небом. Тучи на горизонте стали расходиться. Мадам Трейси прервала молчание. – Ну и странные были, – бросила она. Она совсем не это имела в виду – «ну и странные были»; но то, что она имела в виду, и, вероятно, надеялась выразить, выразить яснее она не могла, разве что воплями. Но человеческий мозг отлично заживляет метафорические раны, и слова «ну и странные были» – часть стремительного процесса залечивания. Через полчаса она будет думать, что просто слишком много выпила. – Думаешь, все кончилось? – спросил Азирафаил. Кроули пожал плечами. – Боюсь, не для нас. – Не думаю, что вам надо волноваться, – сообщил им Адам. – Я про вас двоих все знаю. Не волнуйтесь. Он посмотрел на остальных Них, которые попытались отступить подальше. Немного, подумал, а потом произнес: – И так, слишком много путаницы насоздавали. Но мне кажется, все станут гораздо счастливее, если об этом забудут. Не то чтобы забудут, просто не будут помнить. А потом мы все сможем пойти домой. – Но ты же не можешь все так оставить, – вскричала Анафема, пробиваясь вперед. – Подумай обо всех тех вещах, которые сможешь сделать. О хороших вещах. – Каких, к примеру? – спросил Адам подозрительно. – Ну… для начала, мог бы вернуть китов в моря. Он наклонил голову. – И люди их прекратят убивать, да? Она замешалась. Было бы славно сказать «да». – А если люди их начнут убивать, что попросите меня с ними сделать? – продолжал Адам. – Нет. Полагаю, я начинаю с этим разбираться. Когда начнешь всюду все менять, нельзя будет с этим закончить. Мне кажется, самая разумная вещь – это чтобы люди знали, что убив кита, получат мертвого кита. – Совершенно разумно, должен сказать, – заметил Ньют. Адам поднял бровь. – Просто здравый смысл, – ответил он. Азирафаил похлопал Кроули по спине. – Похоже, мы выжили, – бросил он. – Представь, как жутко бы было, если бы мы были хоть насколько-то компетентны. – Э, – отозвался Кроули. – Твоя машина в рабочем состоянии? – Думаю, придется с ней слегка повозиться, – признал Кроули. – Я вот что подумал – мы можем этих добрых людей отвезти в город, – проговорил Азирафаил. – Я, уж это точно, должен хоть один раз откушать с мадам Трейси. И с ее молодым человеком, конечно. Шедвелл поглядел через плечо, а затем поднял глаза вверх – на мадам Трейси. – О ком это он говорит? – спросил сержант, глядя в ее сияющие глаза. Адам вновь присоединился к Ним. – Полагаю, теперь мы должны пойти домой, – бросил он. – Но что на самом деле произошло-то? – недоуменно спросила Пеппер. – Я имею в виду, было это все… – Теперь это уже не важно, – отозвался Адам. – Но ты мог бы так помочь… – начала Анафема, глядя, как Они возвращаются к своим велосипедам. Ньют мягко взял ее за руку. – Это плохая идея, – проговорил он. – Завтрашний день – первый день из оставшейся части наших жизней. – Знаешь, – откликнулась она, – из всех избитых выражений, которые я всю жизнь по-настоящему ненавидела, это – самое ненавистное. – Удивительно, верно, – ответил Ньют счастливо. – Почему на двери твоей машины краской выведено «Дик Терпин»? – Это шутка, на самом деле, – ответил Ньют. – Хмм? – Потому что всюду, где бы я не появился, людей останавливаю [80] , – пробормотал он несчастно. Кроули хмуро глядел на управление джипа. – Я сожалею о машине, – говорил Азирафаил, – я знаю, как ты ее любил. Может, если по-настоящему сильно сконцентрируешься… – Такой же она не будет, – ответил Кроули. – Да, ты, наверное, прав. – Она у меня с того времени, когда новехонькой была. Это не машина была, а что-то вроде перчатки на все тело. Он принюхался. – Что-то горит? – вопросил он. Ветерок поднял пыль в воздух и вновь бросил ее на землю. Воздух стал горячим и тяжелым, заключив в себе тех, кто в нем находился, как сироп мух. Он повернул голову и поглядел в лицо Азирафаила, на котором был написан ужас. – Но все же кончилось, – проговорил он. – Не может же сейчас произойти этот… как там он зовется, правильный момент или как-то так… прошел! Все кончилось! Земля начала трястись. Звук был как от поезда метро, но не проезжающего внизу. Скорее выезжающего наверх. Кроули бешено возился с переключателем передач. – Это не Вельзевул! – проорал он, перекрикивая шум ветра. – Это Он. Его отец! Это не Армагеддон, это личное. Заводись, проклятая ты машина! Земля раздвинулась под Анафемой и Ньютом, кинув их на танцующий бетон. Из дыр и разломов хлынул желтый дым. – Ощущение как от вулкана! – прокричал Ньют. – Что это? – Что бы это ни было, оно очень сердито, – ответила Анафема. В джипе с уст Кроули одно за другим слетали проклятия. Азирафаил положил руку ему на плечо. – Там люди, – сказал он. – Да, – кивнул Кроули. – И я. – Я имею в виду, мы не можем позволить, чтобы с ними такое происходило. – Ну, и что…. – начал было Кроули и остановился. – Я имею в виду, если подумать, мы и так достаточно для них проблем создали. Ты и я. За годы. Одна вещь, потом другая… – Мы просто делали свои работы, – пробормотал Кроули. – Да. Ну и что? Куча народа в прошлом просто делали свои работы – посмотри, какие они создали проблемы. – Ты же не имеешь в виду, что мы должны по-настоящему попробовать Его остановить? – А что тебе терять? Кроули начал было спорить, а затем осознал, что нечего. Он ничего потерять не мог, чего уже не потерял. Они ничего не могли с ним сделать, что будет хуже того, что сейчас с ним произойдет. Он наконец-то ощутил себя свободным. А еще, засунув руку под сиденье, он ощутил, что там лежит какая-то железка. Полезна она не будет, но ведь полезно ничего не будет. На самом деле, будет гораздо страшнее противостоять Мятежнику с каким-либо хорошим оружием. Тогда у тебя может появиться некоторая надежда, от чего потом станет только хуже. Азирафаил поднял меч, недавно выроненный Войной, и задумчиво его взвесил в руке. – Да-а, много лет прошло с тех пор, когда я этим пользовался, – пробормотал он. – Около шести тысяч лет, – кивнул Кроули. – Слушай, ведь и правда, – отозвался ангел. – Какой день был, а – точно… Добрые старые дни. – Нет, на самом-то деле, – буркнул Кроули. Шум усиливался. – В те дни люди знали разницу между добром и злом, – проговорил Азирафаил, с улыбкой глядя в прошлое. – Ну, да. Подумай об этом. – А. Да. Слишком много путали? – Да. Азирафаил поднял меч. Послышался звук «вуммпф», и он неожиданно запламенел, как плитка магния. – Научился, как это делать, никогда уж не забудешь, – проговорил он. Он улыбнулся Кроули. – Я только хочу сказать, – бросил он, – на тот случай, если живыми отсюда не выйдем, что… Я всегда знал, в глубине души, что была в тебе искра добра. – Это точно, – ответил Кроули горько. – Что уж тут поделаешь. Азирафаил протянул ему руку. – Приятно было с тобой работать, – проговорил он. Кроули ее взял. – Надеюсь, еще встретимся, – проговорил он. – И… Азирафаил? – Да. – Просто помни, что я знал, что в глубине души был ты как раз настолько гадом, чтоб мне нравиться. Послышалось шарканье, и их отодвинула в сторону маленькая, но динамичная фигура Шедвелла, который целенаправленно махал Громовым Ружьем. – Я вам, вы, двое Южных неженок, не доверю убить и хромую крысу, что в бочке сидит, – поведал он. – И с кем мы сражаемся ныне? – С Дьяволом, – ответил Азирафаил просто. Шедвелл кивнул, словно сказанное его не удивило, бросил ружье на землю и снял шляпу, обнажив лоб, который знали (и которого боялись) всюду, где собирались вместе дерущиеся на улице. – А, так и думал я, – произнес он. – В таком вот случае воспользуюсь я своею головой. Ньют и Анафема смотрели, как троица, нетвердо держась на ногах, уходила прочь от джипа. С Шедвеллом в середине выглядела она как стилизованное "W". – И что же, скажи мне, они собираются делать? – вопросил Ньют. – И что происходит – что с ними происходит? Куртка Кроули и куртка Азирафаила разорвались по швам. Если уж умирать, так в истинной форме. Раскрылись крылья, указывая на их небесную сущность. Крылья демонов такие же, как крылья ангелов, только они частенько лучше ухожены – все не так, как многие представляют. – Шедвелл не должен с ними идти! – вскричал Ньют, пошатываясь вскакивая на ноги. – Что такое Шедвелл? – Мой серж… этот удивительный старик, ты не поверишь… Я должен ему помочь! – Помочь? – переспросила Анафема. – Я клятву принес, – Ньют замешался. – Ну, что-то типа клятвы. И он мне выдал зарплату за месяц вперед! – А эти двое тогда кто? Твои друзья… – начала было Анафема и остановилась. Азирафаил наполовину повернулся, и она наконец-то узнала его профиль. – Я знаю, где я его раньше видела! – крикнула она, выпрямляясь рядом с Ньютом – а земля вокруг них в это время скакала вверх-вниз. – Пошли! – Но сейчас что-то жуткое произойдет! – Если он повредил книгу, то ты абсолютно прав! Ньют пошарил в отвороте своей куртки и нашел свою официальную булавку. Он не знал, с чем они в этот раз собирались сражаться, но у него не было ничего, кроме булавки. Они побежали. Адам огляделся вокруг. Затем он посмотрел вниз. На лице его появилось выражение просчитанной невиновности. Последовала секунда конфликта. Но Адам был на своей территории. Всегда и везде на своей территории. Адам нарисовал одной рукой в воздухе смутный полукруг. … Азирафаил и Кроули почувствовали, что мир изменился. Не было никакого дыма. Не было никаких разломов. Вот только что начиналось извержение вулкана силы Сатаны, а теперь там был лишь расходящийся дым и медленно останавливающаяся машина, звук мотора которой казался громким в вечерней тишине. Это была старая машина, но она хорошо сохранилась. Правда, использовался не метод Кроули, который просто желал, чтобы дырки исчезли; эта машина выглядела так, что вы инстинктивно понимали: ее владелец два десятилетия подряд каждые выходные делал именно то, что велит делать каждые выходные инструкция автомобиля. Перед каждой поездкой он ходил вокруг нее, проверял фары и считал колеса. Серьезные люди, которые курили трубки и носили усы, написали инструкции, говорящие, что необходимо это делать, и он делал, ведь был он серьезным человеком, который курил трубку, носил усы и такие веления принимал всерьез – если не принимать, где окажешься? У него была правильная сумма страховки – один в один. Он ездил либо со скоростью на три мили меньше самой высокой возможной, либо со скоростью сорок миль в час – смотря какая была ниже. Он носил галстук даже по субботам. Архимед сказал, что с достаточно длинным рычагом и при наличии достаточно твердого места, на которое он мог бы встать, он мог бы сдвинуть мир с места. Он мог бы встать на мистера Янга. Дверь машины открылась, и вышел из нее мистер Янг. – Что здесь происходит? – спросил он. – Адам? Адам! Но Они мчались к воротам. Мистер Янг посмотрел на шокированных оставшихся. По крайней мере, у Кроули и Азирафаила осталось достаточно самоконтроля, чтобы втянуть крылья. – Чем он теперь занимался? – вздохнул мистер Янг, особенно не ожидая ответа. – Куда этот мальчик подевался? Адам! Немедленно вернись сюда! Адам редко делал то, чего желал его отец. Сержант Томас А.Дейзенбергер открыл глаза. Единственной странной вещью в окружающем было то, насколько все было знакомо. На стене висела его фотография – из последних классов школы – и в кружке с принадлежностями для чистки зубов рядом с зубной щеткой торчал его маленький флаг со Звездами и Полосками, даже его маленький плюшевый мишка в своей маленькой форме был все еще на месте. Свет солнца раннего дня мощным потоком тек сквозь окно его спальни. Он чувствовал запах яблочного пирога. Это была одна из тех вещей, которых ему больше всего не хватало, когда субботние ночи он проводил далеко от дома. Он спустился вниз. Его мать стояла у плиты, вынимая из духовки огромный яблочный пирог. – Привет, Томми, – кивнула она. – Я думала, ты в Англии. – Да, мама, я обычно в Англии, мама, защищаю демократический строй, мама, сэр, – ответил сержант Томас А.Дейзенбергер. – Это хорошо, дорогой, – отозвалась его мать. – Папаня твой внизу, на Большом Поле, с Честером и Тедом. Рады будут тебя увидеть. Сержант Томас А.Дейзенбергер кивнул. Он снял свою стандартную военную каску и свою стандартную военную куртку, и закатал рукава своей стандартной военной рубашки. В течении секунды он выглядел куда более задумчиво, чем когда-либо раньше в жизни. Часть его мыслей занимал яблочный пирог. – Мам, если кто-либо пожелает связаться с сержантом Томасом А.Дейзенбергером посредством телефона, мама, сэр, этот человек будет… – Прости, Томми? Том Дейзенбергер повесил свой пистолет на стену, над побитым старым ружьем своего отца. – Я сказал, если кто-то мне позвонит, мам, я буду внизу, в Большом Поле, с папой, Честером и Тедом. Микроавтобус медленно подъехал к воротам военно-воздушной базы. Он остановился. Часовой (полуночное дежурство) заглянул в окно, проверил бумаги водителя и махнул ему рукой, веля проезжать. Микроавтобус прокатился по бетону, неуверенно сворачивая то туда, то сюда. Он припарковался на тармак [81] пустой взлетно-посадочной полосы, рядом с тем местом, где сидели два человека, хлебавшие вино из одной бутылки. Один из них был в темных очках. Что удивительно, никто другой не обращал на них ни малейшего внимания. — Ты говоришь, – говорил Кроули, – что Он прямо тогда такой план создал? В самом начале? Азирафаил виновато вытер верх бутылки и передал ее обратно. – Мог, – бросил он. – Мог. Можно всегда Его спросить, полагаю. – Из того, что я помню, – задумчиво отозвался Кроули, – а мы никогда не были, как говорится, так близки, чтобы поговорить – Он никогда не был в числе тех, кто дает четкие ответы. На самом деле, на самом деле, он вообще никогда не отвечал. Просто улыбался, словно Он знал что-то, чего не знал ты. – И, конечно, это правда, – кивнул ангел. – Иначе, какой во всем этом был бы смысл? Последовала пауза, и оба создания задумчиво глядели вдаль, словно вспоминая вещи, о которых ни один из них уже давным-давно не задумывался. Водитель вылез из микроавтобуса, неся в руках картонный ящик и пару щипцов. На тармаке лежали металлическая корона и пара весов. Человек с помощью щипцов поднял их с земли и поместил в ящик. Потом он подошел к паре с бутылкой. – Простите, парни, – проговорил он, – но где-то тут должен быть еще и меч, по крайней мере, так здесь сказано, и я думал… Азирафаил, похоже, смутился. Он огляделся вокруг – слегка озадаченно – а затем встал, после чего открыл, что последний час или около того сидел на мече. Он наклонился и поднял его. «Простите», – сказал он и положил меч в ящик. Водитель микроавтобуса, на котором была кепка «Международного Экспресса», сказал «ничего страшного, и вообще, это просто подарок небес, что они двое вот так вот здесь оказались, кто-то ведь должен расписаться, подтвердить, что он все взял, что должен был взять, и день сегодня точно был знаменательный, э?» Азирафаил и Кроули с ним согласились – да, несомненно, – и Азирафаил расписался в книге, которую ему дал водитель микроавтобуса, подтверждая, что корона, пара весов и меч были получены в целости и сохранности и должны быть доставлены по адресу, закрытому кляксой, а деньги за это должны быть перечислены на указанный номер счета. Человек пошел было обратно к своему микроавтобусу. Потом он остановился и повернулся. – Если бы я рассказал своей жене о том, что сегодня со мной произошло, – немного грустно поведал он паре, – она бы мне не поверила. И я не подумал бы ее и винить – я тоже не верю. И он залез в свой микроавтобус, и укатил прочь. Кроули, слегка пошатываясь, встал на ноги. Он протянул руку Азирафаилу. – Пошли, – бросил он. – Я отвезу нас обратно в Лондон. Они взяли джип. Никто их не остановил. В нем был проигрыватель для кассет. Его – даже в американские военные машины – обычно не устанавливают, но Кроули автоматически предполагал, что всякое транспортное средство, в котором он едет, имеет такой проигрыватель, и потому имел его и джип – через секунды после того, как Кроули в него влез. Кассета, которую он вставил на ходу, была «Музыкой воды» Генделя, и ею она и оставалась на протяжении всей дороги домой. ВОСКРЕСЕНЬЕ (Первый день из оставшейся части их жизней) В районе половины десятого мальчик, разносящий газеты, принес их воскресные выпуски к входной двери Жасминового Домика. Пришлось три раза ходить. Серия ударов, вызванная их ударами об коврик, разбудила Ньютона Пульцифера. Он не стал будить Анафему. Она, бедняжка, была совершенно разбита. Когда он ее уложил в постель, она говорила почти бессвязно. Всю жизнь она прожила в соответствии с Пророчествами – и больше Пророчеств не было. Чувствовала себя, должно быть, как поезд, который доехал до конца пути, и ему необходимо ехать дальше. С сегодняшнего дня она сможет жить так же, как все остальные, все для нее будет неожиданно. Какая удача. Зазвонил телефон. Ньют помчался в кухню и на втором звонке поднял трубку. – Але? – проговорил он. Голос, наполненный искусственной дружественностью, приправленной отчаянием, начал быстро бормотать с другого конца провода. – Нет, – ответил он. – Это не я. Это П.Реббор, а не Анафема Приббор. Нет, не как «прелестные», после "р" буква "и". И она спит. – Ну, – добавил он, – я совершенно уверен, что она не хочет, чтобы дырки заделывали. Или двойное стекло вставляли. В смысле, она, знаете ли, домиком не владеет. Она его просто сняла. – Нет, я не собираюсь ее будить и спрашивать, – продолжил он. – И скажите мне, мисс, э… да, мисс Морроу, почему бы вам всем не отдыхать в воскресенье, как все нормальные люди делают? – Воскресенье, – повторил он. – Конечно, сегодня не суббота. Почему должна быть суббота? Суббота вчера была. Сегодня правда воскресенье, честное слово. Как это, вы день потеряли? Не понимаю. Кажется мне, вы слегка увлеклись продажей… Але? Он зарычал и положил трубку на место. Продавцы по телефону! Как было бы здорово, если бы с ними произошло что-то ужасное. У него внезапно появилось сомнение в своих словах. Сегодня ведь правда воскресенье, верно? Взгляд на воскресные газеты его вновь в этом уверил. Если воскресная «Таймс» говорила, что сегодня воскресенье, можно было быть уверенным что так оно и есть. Значит дело они завершили. А вчера была суббота. Конечно. Вчера была суббота, и он эту субботу всю жизнь помнить будет, если только сможет вспомнить, что он не должен был забывать. Видя, что он очутился в кухне, Ньют решил сделать завтрак. Он ходил по кухне так тихо, как только было возможно, чтобы не разбудить других жильцов дома, но были тут и звуки не подвластные ему, ужасающе сильные звуки. У древнего холодильника дверца, закрывалась со звуком, похожим на гром судьбы. Из кухонного крана вода лилась, как из песчанки с недержанием мочи, но звук этот кран издавал, как дверь, которую сто лет не смазывали. И Ньют никак не мог найти, где что находится. В конце концов, как делает практически с зари времен всякий человек, который без помощи хозяев завтракает на чужой кухне, он удовлетворился несладким растворимым черным кофе [82] . На кухонном столе лежало нечто примерно прямоугольной формы, обернутое в обгоревшую кожу. Он смог различить слова «Пре естные и Акк» на обгоревшей обложке. «Как же все переменилось за день, – подумал он. – Превратилась из книги, в которой все про все написано, в просто обгорелый прямоугольник». Итак… Как же они ее получили? Он вспомнил человека, пахнувшего дымом и даже в темноте носившего темные очки. И еще было что-то другое, прокручивающееся все вместе… мальчики на велосипедах… неприятное жужжанье… маленькое, неряшливое, уставившееся на что-то лицо. Все это вместе висело в его мозгу как нечто, не то чтобы забытое, а вечно висящее на грани между помнимым и забытым, как память о вещах, что никогда не происходили [83] . Как такое возможно? Он сидел, глядя на стену, пока стук в дверь не вернул его обратно на землю. На ступеньке у двери стоял маленький, бодренький человечек в черном непромокаемом плаще. Он держал маленький картонный ящик и он сверкнул улыбкой Ньюту в лицо. – Мистер, – он сверился с куском бумаги в одной руке, – Пульсифер? – Пульцифер, – поправил его Ньют. – С "ц". – Ох, извините меня, виноват, – отозвался человек. – Раньше я только на бумаге имя видел. Э. Ну ладно. Это, судя по всему, для вас и миссис Пульцифер. Ньют непонимающе на него поглядел. – Нет никакой миссис Пульцифер, – ответил он холодно. Человек снял свою шляпу с круглым верхом и узкими полями. – Ох, ужасно виноват, – проговорил он. – Я имею в виду, что… ну, есть моя мать, – бросил Ньют. – Но она не мертва, просто она в Доркинге. Я не женат. – Как странно. Письмо очень, э, точно. – Кто вы? – спросил Ньют. Он был в одних брюках, а у двери было холодно. Человек с трудом уравновесил ящик и вытянул из внутреннего кармана карточку. Ее он передал к Ньюту. На ней было написано: Джайлз Бэддикомб Роуби, Роуби, Редфиерн и Байченс Адвокаты 13 Демдайк Чемберз ПРЕСТОН – Да? – проговорил он вежливо. – И что я могу для вас сделать, мистер Бэддикомб? – Можете меня впустить, – ответил мистер Бэддикомб. – Вы не судебное предписание мне принесли или что-то такое? – спросил Ньют. События последней ночи висели в его памяти, как облако, постоянно меняясь, когда он думал, что может увидеть картину, но он смутно припоминал какое-то разрушение каких-то вещей и ожидал какого-то возмездия. – Нет, – ответил мистер Бэддикомб, выглядя слегка обиженно. – Для этого у меня есть специальные люди. Он прошел мимо Ньюта и положил ящик на стол. – Честно говоря, – поведал он, – мы все в этом заинтересованы. Мистер Байченс чуть сам не приехал, но у него сейчас проблема с путешествиями. – Послушайте, – проговорил Ньют, – я не имею ни малейшего понятия, о чем вы говорите. – Это, – ответил мистер Бэддикомб, предлагая Ньюту взять ящик и улыбаясь, как Азирафаил, собирающийся попробовать показать фокус, – ваше. Кто-то хотел, чтобы вы это получили. Они были очень точны. – Подарок? – спросил Ньют. Он осторожно оглядел обернутый клейкой лентой ящик, а затем стал рыться в ящике кухонного стола, ища острый нож. – Я думаю, скорее завещание, – поправил мистер Бэддикомб. – Видите ли, эта вещь у нас уже триста лет. Простите. Что, я что-то не так сказал? Я бы на вашем месте подержал палец под краном. – Черт, о чем вы говорите? – вопросил Ньют, но к нему уже подползало определенное ледяное подозрение. Он пососал порез. – Это странная история – я могу сесть, вы не против? – и, конечно, всех деталей я не знаю, я ведь в фирму всего-то пятнадцать лет назад пришел, но… … Когда доставили ящик, это была очень маленькая фирма, занимающаяся делами закона; Редфиерн, Байченс и оба Роуби, а уж тем более мистер Бэддикомб, были ее далеким будущим. Клерк-юрист, что принял предложенную посылку, был очень удивлен, увидев на ящике привязанное к нему бечевкой письмо, адресованное лично ему. В письме были определенные инструкции и пять интересных фактов об истории последующих десяти лет, которые обеспечили воспользовавшемуся ими пытливому молодому человеку достаточно денег, чтобы он смог начать – и продолжить – успешную карьеру. Все, что ему надо было сделать взамен – проследить, чтобы за ящиком аккуратно присматривали более трехсот лет, а затем доставили его по определенному адресу… …хотя, конечно, фирму за века много раз перекупали, – закончил мистер Бэддикомб. – Но ящик всегда был частью имущества, так уж повелось. – А я и не знал, что «Хейнцевскую Пищу для Малышей» делали еще в семнадцатом веке, – пораженно проговорил Ньют. – Это было положено сейчас – чтобы не поломать ящик в машине, – ответил мистер Бэддикомб. – И за все эти годы никто его не открывал? – спросил Ньют. – Дважды, насколько я знаю, – ответил мистер Бэддикомб. – В 1757-м мистер Джордж Крэнби, и в 1928-м – мистер Артур Байченс, отец нынешнего мистера Байченса. – Он кашлянул. – Насколько известно, мистер Крэнби нашел письмо… – ..адресованное ему, – докончил Ньют. Вставший было мистер Бэддикомб плюхнулся на место: – Боже мой. Как вы угадали? – По-моему, я узнаю стиль, – мрачно откликнулся Ньют. – Что с ними произошло? – Вы это раньше слышали, что ли? – спросил мистер Бэддикомб подозрительно. – Не так подробно. Их не взорвали, нет? – Ну… У мистера Крэнби, считается, произошел инфаркт. А мистер Байченс здорово побелел и положил письмо обратно в конверт, насколько я знаю, и очень твердо всем приказал на его жизни ящик не открывать. Он сказал, что всякий, кто откроет, будет уволен без рекомендаций. – Жуткая угроза, – саркастично бросил Ньют. – В 1928-м это именно так и было. В общем, их письма в ящике. Ньют отогнул картон. Внутри был маленький окованный железом сундучок. На нем не было замка. – Давайте, подымайте, – возбужденно говорил мистер Бэддикомб. – Должен признаться, мне очень хочется узнать, что там внутри. Мы ставки в офисе делали. – Я вам вот что предложу, – ответил Ньют великодушно, – я сделаю нам кофе, а вы можете открыть ящик. – Я? Разве это будет правильно? – По моему, да. Ньют оглядывал кастрюли, висящие над плитой. Одна была достаточно крупна, чтобы подойти для того, что он задумал. – Давайте, – бросил он. – Делайте. Я не против. Вы, вы можете считать, что вам позволяет открыть право поверенного, или что-то вроде того. Мистер Бэддикомб снял свою куртку. – Ну, – проговорил он, потирая руки, – раз уж вы так ставите вопрос… будет что-то такое, что можно будет рассказать внукам. Ньют поднял кастрюлю и мягко коснулся рукой дверной ручки. – Надеюсь, – кивнул он. – Открываю. Ньют услышал слабый скрип. – Что видите? – спросил он. – Два открытых письма… о, и третье, адресованное… Ньют услышал, как щелкнула восковая печать, а затем что-то звякнуло на столе. Потом послышался судорожный выдох, стук упавшего кресла, топот бегущих ног в коридоре, стук захлопнутой двери, и звук резко запускаемого автомобильного мотора, затем шум машины, мчащейся вниз по дороге. Ньют снял с головы кастрюлю и вышел из-за двери. Он поднял письмо и не был стопроцентно удивлен, увидев, что оно адресовано мистеру Дж.Бэддикомбу. Он его развернул. В нем было вот что: «Вот, адвокат, тебе Один Флорин; теперь же быстро беги отсюда, иначе Мир узнает Правду о тебе и госпоже Спиддон, cлужанке Печатной Машинки». Ньют поглядел на другие письма. На хрустящей бумаге письма адресованного Джорджу Крэнби говорилось: "Убери свою Руку-воровку, мистер Крэнби. Я хорошо знаю, как ты обманул вдову Плэшкин, в прошедший день Св.Михаила [84] , старый ты тощий поедака." Ньюту стало интересно, что Агнес понимала под словом «поедака». Он готов был поспорить, что готовка здесь не при чем. Письмо, ждавшее любопытного мистера Байченса, содержало следующие строки: «Ты их оставил, трус. Верни письмо свое в ящик, иль Мир узнает, что действительно произошло июля 7-го года Тысяча Девятьсот Шестнадцатого». Под письмами был манускрипт. Ньют на него уставился. – Что это? – спросила Анафема. Он развернулся. Она, вытянувшись, стояла в дверном проеме, как привлекательный зевок на ногах. Ньют отступил, закрывая от нее стол. – О, ничего. Неправильный адрес. Ничего. Просто какой-то старый ящик. Мусорная почта. Ты знаешь, как… – В воскресенье? – спросила она, отталкивая его в сторону. Он пожал плечами, глядя, как Анафема выловила в ящике и взяла в руки пожелтевший манускрипт. – «Дальнейшие Прелестные и Аккуратные Пророчества Агнес Безумцер», – медленно прочла она, – «Рассказывающие о Мире, что не скоро Придет; Сага Продолжается!». О боже… Девушка благоговейно положила книгу на стол и приготовилась перевернуть первую страницу. Рука Ньюта мягко приземлилась на ее руку. – Ты вот о чем подумай, – тихо проговорил он. – Ты хочешь всю свою оставшуюся жизнь быть потомком? Он подняла голову. Их глаза встретились. Было воскресенье, первый день оставшейся части жизни мира, примерно одиннадцать тридцать. Сент-Джеймский парк был достаточно тих. Утки, которые были экспертами в текущей политике, которую познавали через хлеб, считали, что все дело в снижении трения между странами мира. Трение и правда снизилось, но куча народа сейчас находилась в офисах, пытаясь понять, почему и куда исчезла Атлантида вместе с находившимися на ней тремя международными исследовательскими экспедициями, и еще пытаясь разобраться, что вчера произошло со всеми их компьютерами. Парк был почти пуст – были в нем только член МИ9, пытающийся завербовать кого-то, кто позже, что смутит их обоих, тоже окажется членом МИ9, да высокий человек, кормящий уток. А еще в парке были Кроули и Азирафаил. Они шагали по траве – плечо к плечу. – И здесь тоже, – бросил Азирафаил. – Магазин снова на своем месте. И нет даже следа сажи. – Я имею в виду, невозможно сделать старый «Бентли», – говорил про свое Кроули. – Нельзя достать патину. Но он там был, замечательный такой. Невозможно найти отличия. – Ну, я-то как раз могу их найти, – отозвался Азирафаил. – Я уверен, что у меня в магазине не было книг с названиями вроде «Бигглз Летит на Марс», «Джек Кейд, Герой Защищающий Рубежи», «101 Вещь, Которые Может Сделать Мальчик» и «Кровавые Псы Моря Черепов». – Ох, как мне жаль, – бросил Кроули, который знал, как ангел дорожил своей коллекцией книг. – И зря, – ответил Азирафаил счастливо. – Это все самые первые издания, и я их посмотрел в «Ценовом Руководстве Скиндла». Думаю, тебе надо сказать «фьюю-и». – Я думал, он мир восстанавливал, делал таким, каким он был, – заметил Кроули. – Да, – кивнул Азирафаил. – Более или менее. Насколько мог. Но у него и чувство юмора есть. Кроули на него искоса глянул. – Твои связались с тобой? – спросил он. – Нет. А твои? – Нет. – Думаю, притворяются, что ничего не произошло. – Мои тоже, полагаю. Бюрократия… – И, думаю, мои ждут, хотят увидеть, что дальше произойдет. Кроули кивнул. – Появилась возможность устроить передышку, – проговорил он. – Шанс морально перевооружиться. Защиту усилить. Подготовить к большому делу. Они стояли у пруда, глядя, как утки дерутся за хлеб. – Прости? – проговорил Азирафаил. – Мне казалось, что это было большое дело. – Я не уверен, – покачал головой Кроули. – Подумай об этом. Я готов все свои деньги поставить, настоящим большим делом будет вот какое – все Мы против всех Них. – Что? Ты имеешь в виду, Небеса и Ад против Человечества? Кроули пожал плечами. – Конечно, если он все изменил, может, изменил и себя. Возможно, избавился от своей силы. Решил жить человеком. – О, я очень на это надеюсь, – ответил Азирафаил. – Вообще, я уверен, ничего другого ему не дозволят сделать. Э. Разве нет? – Я не знаю. Никогда нельзя быть уверенным насчет того, что вправду задумано. Планы внутри планов. – Прости? – переспросил Азирафаил. – Ну, – проговорил Кроули, который об этом думал, пока голова не разболелась, – неужели никогда обо всем этом не задумывался? Ты знаешь – твои и мои, Небеса и Ад, добро и зло, все эти вещи? Я имею в виду, почему? – Насколько я помню, – протянул ангел, – был мятеж и… – А, да. А почему он произошел, а? Я имею в виду, его не должно было быть, так? – отозвался Кроули, во взгляде которого видна была маниакальность. – Если кто-то может создать вселенную за шесть дней, он не позволит произойти такой штучке. Если, конечно, не хочет, чтоб она произошла. – Ой, ну не надо. Будь благоразумен, – сказал на это Азирафаил. – Это плохой совет, – покачал Кроули головой. – Он совсем плохой. Если сядешь и обо всем этом благоразумно подумаешь, додумаешься до кое-чего весьма странного. К примеру: зачем делать людей любопытными, а затем класть запретный плод там, где они его видят, и чтобы рядом еще мигал большой неоновый палец и говорил «ВОТ ОН!»? – Я никакого неона не помню. – Я имею в виду, метафорически. Я имею в виду, что бы он сделал, если бы правда не хотел, чтоб они его ели, а? Я имею в виду, может, ему хотелось увидеть, как все пойдет. Может, все это часть огромного плана основ мира. Все-все. Ты, я, он, все. Такой большой тест, чтобы увидеть, правильно ли работают все созданные вещи, а? Начинаешь думать: это не могут быть огромные космические шахматы, это должен быть очень сложный пасьянс. И не утруждайся отвечать. Если б мы могли понять, мы бы собой не были. Потому что это все… все… – В ОСНОВАХ МИРА, – подсказала фигура, кормящая уток. – Да. Точно. Спасибо. Они глядели, как высокий незнакомец аккуратно выкидывает пустой пакет в мусорный ящик и уходит прочь по траве. Потом Кроули кивнул головой. – Что я говорил? – спросил он. – Не знаю, – ответил Азирафаил. – По-моему, ничего важного. Кроули мрачно кивнул. – Давай я соблазню тебя на совместный завтрак, – прошипел он. И они опять пошли в «Ритц», где загадочным образом был свободен столик. И, возможно, недавние передряги повлияли на природу реальности, ибо, пока они ели, на Площади Беркли пел соловей. Никто его за шумом машин не слышал, но он там был, это уж точно. Был час дня, воскресенье. На протяжении последнего десятилетия воскресный ланч в мире сержанта Охотников на Ведьм Шедвелла проходил одинаково. Он сидел за расшатанным, прожженным сигаретами столом в своей комнате, пролистывая старое издание какой либо из книг Библиотеки Охотников на Ведьм [85] – книг по магии и Демонологии – «Некротелекомникон» или «Liber Fulvarum Paginarum», или старую, любимую – «Молот Ведьм» [86] . Потом раздавался стук в дверь, и мадам Трейси кричала «Ланч, мистер Шедвелл», а Шедвелл бормотал «Бесстыдная проститутка», и ждал шестьдесят секунд, чтобы дать бесстыдной проститутке время вернуться в ее комнату; затем он открывал дверь и поднимал тарелку с печенкой, которая обычно была аккуратно накрыта другой тарелкой, чтобы печенка не остыла. И он вносил ее в комнату, и он ее ел, стараясь – впрочем, не особо, – не проливать подливку на страницы, которые он читал [87] . Так было всегда. Вот только не в это воскресенье. Для начала, он не читал. Он просто сидел. А когда раздался стук в дверь, он немедленно поднялся и открыл ее. Не надо было ему спешить. Не было никакой тарелки. Была одна мадам Трейси, на ней была брошка с камеей, а на губах – помада незнакомого оттенка. И она стояла так, что запах ее духов был очень силен. – Да, Бесстыдница? Голос мадам Трейси был весел, быстр и ломок от неуверенности. – Привет, мистер Ш, я тут подумала, после всего, что мы вместе пережили за последние два дня, глупо было бы просто оставлять для вас тарелку, так что я для вас устроила место. Пойдемте… «Мистер Ш?». Шедвелл осторожно последовал за мадам Трейси. Прошлой ночью он опять видел сон. Он его, в общем-то, и не помнил, осталась только одна фраза, которая все еще эхом отдавалась в его голове и беспокоила его. Сон, как и события предшествовавшей ночи, скрыл туман. Вот какие слова он помнил: «Ничего плохого нет в охоте на ведьм. Хотелось бы мне быть охотником на ведьм. Просто, ну, надо по очереди этим заниматься. Сегодня мы пойдем охотиться на ведьм, а завтра можем спрятаться, и будет черед ведьм охотиться на НАС…» Во второй раз за последние двадцать четыре часа – во второй раз за всю свою жизнь – он вошел в квартиру мадам Трейси. – Садитесь сюда, – велела ему та, указывая на кресло. У этого кресла там, куда клали голову, была подоткнута салфеточка, на сиденье лежала подушка, а внизу стояла маленькая скамеечка для ног. Шедвелл сел. Мадам Трейси положила на его колени поднос, и смотрела, как он ест, а, когда он закончил, убрала поднос. Затем она открыла бутылку «Гиннеса», налила стакан и дала сержанту, а затем пила свой чай, пока он хлебал свое пиво. Когда она поставила свою чашку, та нервно зазвенела в блюдечке. – У меня отложена кучка денег, – проговорила она – без всякой, вроде, цели. – И знаете, иногда я думаю, что будет славно купить маленькое бунгало где-нибудь подальше от города. Уехать из Лондона. Я его назову Лавры, или Конец-Делам, или…, или… – Шангри-Ла, – предложил Шедвелл, и понять не мог, почему. – Именно, мистер Ш. Именно. Шангри-Ла. – Она ему улыбнулась. – Удобно, дорогой? Шедвелл – с нарастающим ужасом – понял, что ему удобно. Ужасно, ужасающе удобно. – Да, – осторожно проговорил он. Ему никогда раньше так удобно не было. Мадам Трейси открыла еще одну бутылку «Гиннеса» и поставила ее перед ним. – Только есть проблема с маленьким бунгало, названным – какая там у вас была умная идея, мистер Ш? – Э. Шангри-Ла. – Шангри-Ла, именно, оно не рассчитано на одного человека, ведь так? Я имею в виду, на двух человек. Говорят, двое могут тратить столько же денег, столько один. («Или пятьсот восемнадцать», – подумал Шедвелл, вспомнив, сколько народа числилось в Армии Охотников на Ведьм.) Мадам Трейси захихикала. – Мне вот интересно, где я могу кого-нибудь найти, чтоб потом с ним жить… Шедвелл осознал, что она говорит о нем. Он не был насчет этого уверен. Но у него было четкое ощущение, что, согласно «Книге Правил и Установлений» Армии Охотников на Ведьм, оставить солдата Охотников на Ведьм Пульцифера с юной леди в Тадфилде было плохим шагом. А то, что ненавязчиво предлагалось ему самому, казалось еще опаснее. Вот только, в его возрасте, когда становишься слишком старым, чтобы ползать в высокой траве, когда от холода утренней росы ломит кости… («А завтра можем спрятаться, и будет черед ведьм охотиться на НАС…») Мадам Трейси открыла еще одну бутылку «Гиннесса» и захихикала. – О, мистер Ш, – бросила она, – вы подумаете, что я вас пытаюсь подпоить. Он хрюкнул. Была формальность, которую во всем этом следовало соблюсти. Сержант Охотников на Ведьм Шедвелл сделал долгий, глубокий глоток «Гиннеса» а затем выпалил свой вопрос. Мадам Трейси захихикала. – Честно, старый ты глупыш, – ответила она, и сильно покраснела. – А ты как думаешь? Он опять выпалил вопрос. – Два, – дала на этот раз ответ мадам Трейси. – А, славненько. Тогда все нормально, – кивнул сержант Охотников на Ведьм Шедвелл (в отставке). Был воскресный день. Высоко в небе над Англией Боинг-747, гудя, летел на запад. В отделении первого класса мальчик по имени Колдун положил свой комикс и стал смотреть в окно. Очень странная была пара дней. Он все еще не понял, зачем его отца приглашали на Ближний Восток. Он был почти уверен, что и его отец этого не знал. Вероятно, это было что-то связанное с культурой. Все, что произошло – куча странно выглядевших парней с полотенцами на головах и очень плохими зубами показали им какие-то старые руины. Колдун видел руины и получше. А потом один из самых старых парней спросил его, не хочет ли он что-нибудь сделать? И Колдун ответил, что хочет уйти. Их всех, по судя виду, этот его ответ очень расстроил. Потом была какая-то проблема с билетами, рейсами, расписаниями в аэропортах или чем-то таким. А теперь он летел обратно в Штаты. Это было странно: он был уверен, что его отец хотел вернуться в Англию. Колдун любил Англию. В этой стране приятно было быть американцем. Самолет в этот момент пролетал над спальней Жирного Джонсона в Нижнем Тадфилде, где тот в это время без особой цели листал журнал по фотографии, который он купил лишь потому, что на его обложке был довольно неплохой снимок тропической рыбки. На несколько страниц дальше застывшего – пока – на месте пальца Жирного был разворот про американский футбол и то, как он становится весьма популярным в Европе. Это было странно, так как, когда журнал печатали, эти страницы были о фотографировании в пустыне. Разворот этот вот-вот должен был изменить жизнь Джонсона. А Колдун летел в Америку. Он тоже чего-то заслуживал (ведь самых первых друзей в жизни никогда не забудешь, даже если, когда дружили, тебе было всего несколько часов от роду), и сила, что в этот конкретный момент контролировала судьбу всего человечества, думала: «Ведь он же направляется в Америку, верно? Не понимаю, что может быть лучше, чем направляться в Америку. У них там тридцать девять разных видов мороженого. Может, даже и побольше». Есть миллион увлекательных занятий для мальчика и его пса в воскресный день. Адам, не напрягаясь, мог придумать четыреста или пятьсот. Возбуждающие вещи, волнующие вещи: завоевание планет, приручение львов, южноамериканские миры, кишащие динозаврами, так и ждущими, чтобы их открыли и с ними подружились. Он сидел в саду, царапал грязь камешком и выглядел подавленно. Его отец, вернувшись с военно-воздушной базы, увидел, что Адам спит – спит, как будто был в постели весь вечер. Даже похрапывая – не то что обычно – причем явно не притворно. Но за завтраком на следующий день Адаму дали понять, что этого было недостаточно. Мистер Янг не любил в субботний вечер бегать, гоняясь за сыном . И если – каким-то невообразимым образом – Адам не был ответственен за ночные проблемы – какими бы они ни были (никто не мог ничего про них сказать, только все знали, что какие-то проблемы были) – он все равно, несомненно, в чем-то был виноват. Такова была позиция мистера Янга, и последние одиннадцать лет она ему безупречно служила. Адам мрачно сидел в саду. Августовское солнце высоко висело в синем и безоблачном небе, а за живой изгородью пел дрозд, но Адаму казалось, что от этого все становилось просто еще хуже. Пес сидел у ног Адама. Он попытался помочь хозяину, и главной его попыткой было выкапывание кости, закопанной четыре дня назад, но все, что сделал Адам – мрачно на нее смотрел, и в конце концов Пес ее унес и опять закопал. Он сделал все, что мог. – Адам? Адам повернулся. На него глядели три лица – три лица поверх живой изгороди сада. – Привет, – грустно ответил Адам. – В Нортон цирк приехал, – поведала Пеппер. – Венсли там был, он их видел. Они сейчас устраиваются. – У них палатки есть, и слоны, и жонглеры, и практически дикие звери, и многие другие штуки! – возбужденно проговорил Венслидэйл. – Мы подумали, может, сходим туда, посмотрим, как они устраиваются, – вступил в разговор Брайан. На несколько секунд мозг Адама заполнили видения цирков. Когда они уже устроились, цирки были скучны. По телевизору в любой день можно увидеть кое-что и получше. Но устраивание… Конечно, они все туда пойдут, и помогут приезжим поставить палатки и помыть слонов, и люди из цирка будут так поражены природным взаимопониманием Адама с животными, что этим же вечером Адам (и Пес, Самый Знаменитый В Мире Исполнитель-Дворняга) выведут слонов на арену и… Ничего в этом не было хорошего. Он мрачно покачал головой. – Никуда не могу пойти, – бросил он. – Так они мне сказали. Последовала пауза. – Адам, – слегка обеспокоенно спросила Пеппер, – что произошло прошлой ночью? Адам пожал плечами. – Просто всякая ерунда. Неважно, – ответил он. – Всегда одно и то же. Ты что-то делаешь, – пытаешься помочь, а люди думают, ты кого-то убил или еще чего похуже. Последовала еще одна пауза, во время которой Они глядели на своего павшего главу. – И как ты думаешь, когда они тебя выпустят? – спросила Пеппер. – Не выпустят еще годы и годы. Годы, и годы, и годы. Я стариком стану к тому времени, когда они меня выпустят. – А как насчет завтра? – спросил Венслидэйл. Адам стал менее мрачен. – О, завтра все будет нормально, – произнес он. – Тогда они про это забудут. Увидите. Так всегда бывает. – Он взглянул на них, неряшливый Наполеон с развязанными шнурками, сосланный на засаженную розами Эльбу. – Вы сейчас все идите, – велел он им с коротким, глухим смешком. – Не волнуйтесь обо мне. Со мной все будет в порядке. Увижусь со всеми вами завтра. Они смешались. Верность – великая вещь, но никаких лейтенантов не надо заставлять выбирать между их командиром и цирком со слонами. Они ушли. Солнце продолжало светить. Дрозд продолжал петь. Пес перестал пытаться помочь своему хозяину и стал гоняться за бабочкой в траве у живой изгороди сада. Это была серьезная, плотная, непроходимая изгородь, из толстой и хорошо ухоженной бирючины, и Адам давно ее знал. За ней простирались открытые поля, и великолепные грязные канавы, и незрелые фрукты, и сердитые, но медленно-двигающие-ногами владельцы фруктовых деревьев, и цирки, и потоки, что можно запрудить, и стены с деревьями, созданные для того, чтобы на них взбираться. Но прохода сквозь изгородь не было. Адам задумался, и это отразилось у него на лице. – Пес, – велел Адам строго, – отойди от этой изгороди, ведь если ты через нее пройдешь, мне придется за тобой погнаться, чтобы тебя поймать, и мне придется выйти из сада, а мне этого не разрешили. Но мне придется… если ты возьмешь и убежишь. Пес возбужденно подпрыгнул и опустился на землю но не убежал. Адам осторожно огляделся вокруг. Затем, еще осторожнее, он поглядел Вверх и Вниз. А затем Внутрь. Потом… Теперь в живой изгороди была большая дыра – достаточно большая, чтобы сквозь нее пробежал пес и вслед за ним протиснулся мальчик. И это была такая дыра, что всегда была там. Адам подмигнул Псу. Пес прошмыгнул сквозь дыру. И, громко крича: «Пес, плохой ты пес! Остановись! Вернись назад!», – Адам протиснулся в дыру вслед за ним. Что-то подсказало ему, что нечто подходит к концу. Нет, не свет. Просто лето. Будут и другие, но такого, как это, больше не будет. Никогда. А раз так, надо из него все, что можно, выжать. Пробежав полполя, он остановился. Кто-то что-то жег. Он взглянул на завиток белого дыма над трубой Жасминового Домика и замер. И он прислушался. Адам слышал вещи, которые ускользали от слуха других людей. Он слышал смех. Это не было похохатыванье ведьмы; это был низкий, земной смех кого-то, кто знал гораздо больше чем следовало бы. Белый дым крутился и закручивался в кольца над трубой домика. На долю секунды Адам увидел очерченное дымом красивое женское лицо. Лицо, которое на Земле не видели более трехсот лет. Агнес Безумцер ему подмигнула. Легкий летний ветерок рассеял дым; смех и лицо исчезли. Адам усмехнулся и вновь пустился бежать. На лугу, совсем недалеко, просто на другой стороне ручья Адам догнал мокрого и грязного пса. – Плохой Пес, – приговаривал мальчик, почесывая Пса за ушами. Пес потявкивал от удовольствия. Адам поднял голову. Над ним нависало старое искривленное яблочное дерево. Его ветви сгибались под весом яблок, маленьких, зеленых и незрелых. Со скоростью нападающей кобры мальчик взобрался на дерево. Через пару секунд он спустился на землю, карманы его одежды распухли, а сам он шумно жевал безупречно кислое и яблоко. – Эй! Ты! Мальчик! – раздался сзади него хриплый голос. – Ты – Адам Янг! Я тебя вижу! Я твоему отцу все о тебе расскажу, уж это точно! «Теперь родители точно накажут», – подумал Адам, убегая (рядом с ним – его пес; а карманы – набиты украденными фруктами). Так было всегда. Но до раньше вечера его никак не накажут. А времени до вечера было еще много. Он кинул огрызком яблока в сторону преследователя и полез в карман, чтобы достать новое. Он не понимал, чего это люди так волнуются из-за того, что другие едят их дурацкие незрелые фрукты, но жизнь стала бы гораздо менее интересной, если бы было по-другому. А, считал Адам, не бывает яблок, не стоящих проблем, которые возникают из-за того, что их ешь. Если хотите представить будущее, представьте мальчишку, его пса и его друзей. И лето, что никогда не кончается. И, если хотите представить будущее, представьте сапог… нет, представьте кед с развязанным шнурком, которым мальчишка пинает камешек; представьте палку – для тыканья во все интересные вещи и кидания, чтобы пес решил, принести ее или нет; представьте немелодичный свисток, до умопомрачения наигрывающий какую-то популярную песню; представьте фигуру, наполовину ангела, наполовину черта, и, на все 100, человека… …ссутулив спину, с надеждой направляющуюся в Тадфилд… …вечно… КОНЕЦ